Вернер Бруно Эрих
Островский: "Лес". Театр на Штреземаннштрассе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Мнемозина: Документы и факты из истории отечественного театра XX века / Вып. 4. М.: Индрик, 2009.
   

Бруно Эрих Вернер. Островский: "Лес". Театр на Штреземаннштрассе

Deutsche Allgemeine Zeitung, 10. April 1930

   После третьего спектакля Московского Государственного Театра имени Мейерхольда много нового в принципе добавить нельзя. Кроме, может быть, того, что при всем почтении перед творческой волей публика прощалась еще более устало, чем после второй постановки. Ведь тогда "Рычи, Китай!" Третьякова все же предоставил возможность начертать гротесковым шрифтом чрезмерно выявленную тенденциозность и тем самым стерпеть военные сцены благодаря формированию типажей -- особая способность этих русских. Однако здесь перед нами была не коллективистская, тенденциозная пьеса, а более старая, буржуазная "комедия личностей" с немногими единичными характерами и более тонкими душевными процессами.
   В комедии Островского "Лес" (перевод У. Шольца в издательстве Ладыжникова) изображается жизнь пятерых обитателей поместья. У помещицы, пребывающей в возрасте, который еще можно назвать опасным, есть племянник, чьи деньги она присвоила. Свое нуждающееся в любви сердце она отдает некоему молокососу, которого изначально хотела женить на своей бедной племяннице. После десятилетнего отсутствия домой возвращается племянник (герой комедии). Он -- полунищий актер по прозвищу Несчастливцев, бескорыстный, великодушный, в своем роде Дон Кихот. Есть и Санчо Панса, маленький, жадный к наслаждениям, по прозвищу Счастливцев. Несчастливцев помогает тетке выйти из различных затруднений, особенно когда ее надувают при продаже леса. Он даже берет с нее деньги. Однако жертвует их бедным влюбленным и покидает, наконец, поместье со своим Санчо Пансой таким же нищим, каким и приехал.
   Комедия несколько неравномерна в своих частях, порой затянутых, но с милым донкихотством, крупными характерами и обильным, приятным юмором. Это не бог весть что, но при соответствующей постановке публику можно больше, чем просто развлечь.
   Что же из этого делает Мейерхольд? Как всегда, он использует драматурга как повод для изображения того, что он подразумевает под "биомеханикой", а именно трескучий, прыгающий, скачущий театр, который вроде бы борется с натурализмом, но при всем примитивизме кулис так близок мейнингенцам, как лишь немногие современные театры. Везде, где появляется воля к реализму, ему удаются живые отдельные ходы, хотя дух целого теряется. Изменения оригинала в намерении создать условный театр ("Stilbühne") порождают бескровные скетчи из театра варьете, чья незамысловатость вызывает изрядную скуку.
   Характерно следующее: у Островского есть сцена, где двое влюбленных встречаются в лесу, а на дерево сажают мальчика, чтобы тот предупредил о прибытии отца любовника.
   У Мейерхольда это выглядит так: на сцене с ее бесцветными и скудными передвижными декорациями возвышаются высокие "гигантские шаги", сей знакомый нам по урокам физкультуры гимнастический снаряд. На качелях-петлях сидит любовная пара и летает по кругу высоко в воздухе, обмениваясь при этом репликами, на удовольствие посетителей Берлинер Скала. Наверху на длинном мосту стоит тот маленький мальчик (здесь это турчонок) и, когда приходит отец, стреляет в воздух из пехотного ружья, так что пороховой дым уносится в зрительный зал.
   Да, здесь надо погреметь (в первом акте совершенно неожиданно стреляют в голубятню с живыми голубями), здесь выполняют гимнастические упражнения, дерутся, показывают фокусы, гогочут, пьянствуют, блюют -- и все из пристрастия к физкультуре, драке, спору и т. д., без малейшей необходимости в этом. Зрелище это способно произвести впечатление разве что на очень наивную и непритязательную публику. Допустим, что эта наивность более симпатична, чем нагримированная наивность некоторых американских пьес. Но она так же бездуховна и пошла.
   Чтобы ставить грубовато-простонародные спектакли, к чему стремится этот режиссер, надо иметь самому по меньшей мере простую, нерефлексивную, грубоватую, наивную природу, которой изначально не была дана никакая другая форма изображения и которая не была развита в результате длительного интеллектуального труда.
   
   Как, однако, обстоит дело с господином Мейерхольдом? Даже если Мейерхольд верит в результат сего интеллектуального процесса, почему же он берет пьесы, подобные этой, пьесы с проблемами, душевными амбициями, драматическим тщеславием, пьесы, чье воздействие таким образом во всех отношениях должно остаться противозаконным?
   Пять актов полностью перемалываются в восемнадцати картинах. В расчет принимаются даже социальные потребности, что вовсе не просто при такой пьесе. Это достигается за счет сгущения красок, а однажды при помощи абсолютно за волосы притянутого названия сцены, проецирующегося на одну из стен: "Девочка с улицы и светская дама". Тонкие интонации становятся громыхающими, едва слышные пропадают впустую. Частные мотивы растягиваются до целых лирических сцен. Этот лиризм и музыка чрезвычайно задерживают драматический ход событий, т. к. они не развивают действие, а только раскрашивают идиллию, служат противовесом шумной возне.
   Превращение любого душевного события в пластическое движение (т. н. "биомеханика") исключает любые, но прежде всего душевные движения. Это театр вчерашнего дня. Что будет с бедными русскими, если однажды подобный интеллектуальный фанатизм превратится в свою противоположность? Тогда сцена заполнится гипсовыми скульптурами, изнутри которых должны будут вещать неподвижно стоящие актеры.
   Положительно надо сказать, что и здесь срабатывает внушающая уважение актерская выучка. В рамках режиссерской воли все сделано отменно. Особенно выделялись гротесковые типажи, тогда как более серьезные с их риторикой, мимикой и языком жестов оставались несколько провинциальным XIX веком. Для актерских достижений, которые всегда носят индивидуальный характер, в этой труппе места нет. Больше всего признания досталось на долю исполнителя роли Счастливцева, этого фарсово-потрепанного практичного оптимиста, выделывавшего всяческие веселенькие шутки, к примеру, когда он ловил рыбу или прятал в чемодан еду с барского стола.
   Прочие исполнители остаются типажами яркого искусства маски и изящной карикатурной пестроты. Главные роли играли Мухин, Ильинский, Зинаида Райх, Твердынская. Гости удостоились бурных оваций.
   
   Вернер (Werner) Бруно Эрих (1896 - 1964) -- критик "Duetsche Allgemeine Zeitung", репортер, эссеист, прозаик, переводчик (в частности, драматургии Шекспира).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru