Свѣтлымъ и тихимъ сентябрскимъ вечеромъ Алёша съ Бочковскимъ гуляли въ полѣ. Алёша -- единственный сынъ просяновскаго помѣщика, стараго полковника Михаилы Просянова; а Волковскій -- дѣйствительный студентъ, уже года четыре жившій у него, приготовляя Алёшу къ университету, куда тотъ и долженъ былъ ѣхать этою же осенью. Алёша имѣлъ большой круглый лобъ, голубые, нѣсколько задумчивые глаза, свѣтлые длинные волосы, которые у него за уши забрасывались, былъ тонокъ и "длиненъ", какъ обыкновенно бываютъ юноши, начинающіе семнадцатый годъ -- лучшій человѣческій возрастъ, когда щоки горятъ и глаза блестятъ. Онъ былъ славный мальчикъ, хотя и не любилъ, когда Бочковскій, улыбаясь, такъ его называлъ. У Алёши, какъ у большей части очень молодыхъ людей, проявлялось желаніе казаться старѣе своихъ лѣтъ. Бочковскій называлъ такое желаніе ребячествомъ и преслѣдовалъ его въ немъ меткими, хотя и дружескими насмѣшками. Больше всего ему отъ Бочковскаго доставалось тогда, когда онъ на какомъ нибудь вечерѣ у сосѣдей, совѣстясь почему-то съ дѣвочками танцовать (кажется, изъ боязни уронить въ себѣ достоинство будущаго студента), отговаривался отъ танцевъ головною болью; но танцовать все-таки шелъ не медля и улыбаясь, какъ только встрѣчалъ улыбающійся взглядъ Бочковскаго: онъ его выносить не умѣлъ. Онъ съ учителемъ былъ очень друженъ и не видѣлъ въ немъ учителя. Въ четыре года Алёша проникнулся совершенно прямымъ и здоровымъ его направленіемъ. Особенно Алошѣ нравилась въ немъ вражда со всякою застарѣлостью, неподвижностью, мелочностью характеровъ и взглядовъ, со всѣмъ, что выдумано, что ненатурально, что только безъ толку стѣсняетъ.
Бочковскій былъ изъ малороссіянъ и не дворянинъ, звался Провомъ Ивановичемъ. Ему уже за сорокъ перевалило; но на его круглой и низко остриженной русой головѣ проточилась ни малѣйшая плѣшинка; его низенькіе волосики ежикомъ стояли; былъ онъ средняго роста и толстоватъ; брилъ усы и бороду; лицо имѣлъ будничное, но умное; черты его были набросаны довольно смѣло; всякая порознь грубовато глядѣла, а всѣ вмѣстѣ -- ничего-себѣ, и было въ нихъ выраженіе откровенной, умной веселости; руки имѣлъ красныя. Большую слабость питалъ къ русскому языку и зналъ его превосходно, хотя въ его разговорѣ и слышался хохолъ. Буслаева любилъ до обожанія и всегда былъ окруженъ, по его выраженію, "буслаевщиной". Бочковскій былъ прямъ не той нетерпящей, навязчивой прямотой, которая всегда скучна; онъ даже не любилъ, когда съ нимъ часто соглашались, и презиралъ людей, неотстаивающихъ горячо своихъ убѣжденій. Въ свои убѣжденія онъ не игралъ, а потому его убѣжденій можно было скорѣе видѣть, чѣмъ слышать. У него была особенная и завидная способность сближаться съ молодёжью. Она его любила, можетъ быть, потому, что онъ ее любилъ. Къ своему воспитаннику онъ стоялъ очень близко. Они вмѣстѣ читали, гуляли и спорили часто до крику въ свободное отъ занятій время. Алёша къ университету былъ подготовленъ добросовѣстно. Бочковскій слѣдилъ за наукой и литературой, выписывая книги и журналы почти на половину своего жалованья. Занимался особенно педагогическимъ вопросомъ и зналъ его современно. Бочковскій нигдѣ и никогда не служилъ, а изъ университета ему пришлось прямо поѣхать къ богатому товарищу братьевъ его приготовить къ гимназіи; такъ и застрялъ онъ въ деревняхъ, только переѣзжалъ изъ одной въ другую, когда кончалъ одно свое дѣло, для того, чтобы другое такое же начать. Деревенскіе дворяне любили его какъ человѣка и дорожили имъ какъ дѣльнымъ учителемъ, потому что всѣ его ученики, какъ говорится, "удавались": онъ ихъ мастерски развивалъ и подготовлялъ.
Бочковскій имѣлъ нѣсколько циническій взглядъ на всякаго рода внѣшность, а потому и о своей не заботился; ему было рѣшительно все равно, въ чемъ ни ходить; кромѣ того, онъ словно старался имѣть грубыя манеры и словно нарочно подбиралъ слова погрубѣе и оригинальнѣе; но съ своею честною душой онъ могъ, пожалуй, оскорбить ухо, но не человѣка; онъ не умѣлъ оскорблять. Бочковскій любилъ рыбу удить и зналъ въ просяновскомъ прудѣ рыбныя заводилы и плёсы. Пробовалъ онъ верхомъ ѣздить, подбитый на это Алёшей, большимъ охотникомъ до верховой ѣзды; но сдѣлавъ нѣсколько шаговъ и чувствуя, что невидимая сила влечетъ его ноги впередъ, а голову къ землѣ, задумался; когда же пошли рысцой, и онъ, подскакивая на сѣдлѣ какъ-то особенно высоко и неуклюже, увидѣлъ себя на тѣни, расхохотался вдругъ своимъ громкимъ смѣхомъ (онъ самъ его называлъ "ржаніемъ") и попросилъ Алёшу остановиться.
-- Что вы? спросилъ его удивленный Алёша.
Бочковскій, смѣясь, показалъ на свою дѣйствительно смѣшную тѣнь.
-- Вѣдь этакой фигурой на конѣ до сраму доѣздишься! сказалъ онъ.-- Ну, какой я всадникъ? И тяжело свалился на землю, божась, что въ другой разъ на такую штуку не пойдетъ и что онъ лучше пѣхотой будетъ дѣйствовать.
Между деревенскими своими друзьями Бочковскій, кромѣ Алёши, считалъ еще одну молоденькую дѣвушку, очень близкую сосѣдку, Леночку Горкину. Объ Алёшѣ и объ Леночкѣ онъ гораздо больше думалъ, чѣмъ о себѣ самомъ. Къ себѣ онъ былъ больше чѣмъ равнодушенъ. Онъ говорилъ, что если когда и приходилъ самъ себѣ въ голову, то имъ овладѣвала тоска и разсѣянность.
-- Человѣкъ самъ себя интересуетъ только въ философскомъ отношеніи, говорилъ Бочковскій:-- а такъ-какъ я -- не философъ и не готовлюсь писать: "Бочковскій, или познай самого себя", то, право, о себѣ скучно помнить.
Разговаривая, Алёша и Бочковскій не замѣтили, какъ скрылось за ними Просяное и какъ передъ ними на высокомъ валу изъ перегнившей соломы горкинскія ракитки зазеленѣлись.
Оба остановились и посмотрѣли одинъ на другаго. Алёша не утерпѣлъ и засмѣялся, глядя на бѣлую трубу горкинскаго дома. Бочковскій тоже засмѣялся. Пошли къ околицѣ.
-- Ау! Алёша! вылетѣлъ изъ саду звонкій и молодой женскій голосъ.
Оба остановились и, улыбаясь, смотрѣли на садъ.
-- Ау! Провъ Иванычъ! повторилось въ саду, но уже въ другомъ мѣстѣ.
-- Леночка! сказалъ повеселѣвшій Алёша и бросился въ калитку; Бочковскій за нимъ.
Но очутившись на садовой дорожкѣ и оглядываясь крутомъ себя, они не видѣли Леночки ни въ сиреневыхъ кустахъ, ни подъ колонками? ни между вишенъ.
-- А! радостно воскликнулъ Алёша, и ему отвѣтилъ звонкій, разсыпчатый смѣхъ Леночки.
Подъ темными, курчавыми клёнами стояла свѣжая и стройная дѣвушка съ веселыми и красивыми карими глазами, здоровой, нѣсколько загорѣлой бѣлизны; съ свѣтлыми волосами (цвѣту нечищеннаго миндаля), гладко зачесанными погермански въ свободную черную сѣтку, въ которой они у нея лежали низко на шеѣ тяжелымъ, роскошнымъ сверткомъ, блестѣвшимъ сквозь черную сѣтку своимъ свѣтлымъ и молодымъ глянцемъ. На ней было простенькое голубенькое, не разъ уже мытое, ситцевое платье съ свободными рукавами и пелеринкой; порядочно загорѣвшую шейку красиво обнималъ бѣлый воротничокъ. Алёша ужасно любилъ ее въ голубенькомъ платьѣ и увѣрялъ Бочковскаго, что оно мыломъ пахнетъ. Оба, снявъ фуражки, смотрѣли на нее съ большимъ и нескрываемымъ удовольствіемъ. Она, какъ была найдена притаившеюся въ темной нишѣ зубчатыхъ листьевъ, шутовски улыбающеюся и съ пальчикомъ, приложеннымъ къ полненькой нижней губѣ, такъ и осталась. Она была прехорошенькая въ эту минуту, когда боковой лучъ садившагося солнца словно ласкалъ и цаловалъ ея свѣтло-волосую головку.
Она разсмѣялась и, поправивъ рукою свою прическу, вышла къ нимъ на дорожку и подала обоимъ свои блѣдныя руки.
-- Здравствуйте, сказала она и прибавила:-- вы какъ разъ -- къ чаю. Мы всѣ на балконѣ.
-- И вы на балконѣ?
Бочковскій улыбнулся; она тоже.
-- Я сюда выскакивала васъ смотрѣть. Я почему-то знала, что вы непремѣнно сегодня придете.
-- Отчего же непремѣнно?
-- Ужь такъ... знала... потому что погода сегодня отличная! добавила она, смѣясь, и сдѣлала рукой то граціозное и выразительное движеніе, которымъ молоденькія дѣвушки такъ кстати подтверждаютъ свою увѣренность.
-- А вѣдь мы легко могли ныньче и не придти?
-- А вотъ пришли.
Дѣвушка разсмѣялась, какъ бы что вспомнивъ.
-- Раиса Николавна у насъ, сказала она Бочковскому.
Тотъ только головой взмахнулъ.
-- О васъ спрашивала, конечно.
-- И вы не догадались ей сказать, что я умеръ?
-- Она мнѣ не повѣритъ. Вы вотъ сами ей скажите, что умерли.
-- Тарантитъ, небойсь?
-- Невыносимо. Она съ утра здѣсь. Я, впрочемъ, только къ обѣду и чаю выходила.
-- Что жъ вы дѣлали?
-- Съ Лизой занималась.
-- Ну, что она?
-- Поправляется. Главное: лѣнь прошла. Я ужасно за нее рада. Теперь и памяти у нея больше, и въ окно не часто смотритъ, и сидитъ съ книгой терпѣливо.
-- А вы-то съ ней терпѣливы?
Бочковскій улыбался. Леночка засмѣялась.
-- Кажется, терпѣлива. Раза два, впрочемъ, я...
-- Вспылили?
-- Нѣтъ... но чувствовала досаду на Лизу.
-- И вѣрно за пустяки?
-- Конечно.
-- Что жь?
-- Вспомнила, что я сама была безтолкова, но вы со мной всегда были терпѣливы и... успокоивалась...
Она обратилась къ Алёшѣ.
-- Какое у студента сегодня серьёзное выраженіе, сказала она ему, поддѣлываясь подъ его тонъ.
-- Въ Москву не хочется ѣхать, Леночка, сказалъ Алёша невесело.
-- Чѣмъ ближе отъѣздъ, тѣмъ мнѣ въ Просяномъ лучше и въ... Горкиной, у васъ, сказалъ Алёша, не глядя ни на кого и словно про себя.
Всѣ молчали и не улыбались. Алёша щипалъ свою фуражку.
Леночка тихонько взяла у него изъ рукъ фуражку и спрятала ее вмѣстѣ съ своей правой рукой подъ пелеринку.
-- Зачѣмъ? сказалъ Алеша, словно обидясь. Ему показалось, что Леночка его не уважаетъ и обходится съ нимъ, какъ съ ребёнкомъ.
-- Теперь вы не уйдете повчерапшему, милостивый государь, сказала серьёзно Леночка.
Алёша на нее поглядѣлъ довѣрчиво и тоже разсмѣялся.
-- Я возьму и безъ фуражки уйду, сказалъ онъ, нарочно вставивъ здѣсь деревенское: "возьму".
-- А я возьму -- и не повѣрю, сказала Леночка.
-- А я возьму и скажу, что вы оба -- извините -- глупости говорите, замѣтилъ Бочковскій.
Леночка, Алёша, а за ними Бочковскій, засмѣялись.
-- А самоваръ, Леночка! сказалъ ей Алёша, вспомнивъ, что она забыла свою обязанность -- быть въ эту минуту на балконѣ и разливать чай.-- Что, испугались?-- Ей-богу, испугалась, Алёша. Побѣжимте!
Она побѣжала прямо по травѣ куртины, ловко извиваясь между разлатистыми, широко и низко распространившимися вѣтками старыхъ яблонокъ. Алёша и Бочковскій пошли за нею.
Съ балкона раздался радостный дѣтскій крикъ, и на нихъ шумно, стремительно, какъ молодые ястреба, налетѣли двое славныхъ, здоровенькихъ мальчиковъ съ свѣжими, очень другъ на друга похожими лицами, оба съ русыми головами въ скобку и съ безпокойными карими глазами. На обоихъ были красныя рубашки, коротенькія поддёвки и широкія штаны въ голенища сапогъ; дѣтскіе корпуса и плечи ихъ молодецки развивались на деревенской свободѣ, и обѣщали они выходиться славно на вольномъ и чистомъ воздухѣ, въ поляхъ, въ рощахъ, бѣготней, купаньемъ и рѣзвыми шалостями. Старшему, Володѣ, было одинадцать лѣтъ, меньшему, Колѣ -- девять. Они ужасно были похожи одинъ на другаго. Оба наперерывъ старались другъ друга обогнать, чтобы первому сказать гостямъ: "здравствуйте!"
Володя, конечно, опередилъ и, держа руки Бочковскаго и Алёши, сказалъ опоздавшему и запыхавшемуся Колѣ:
-- Я, братъ -- первый!
-- Нѣтъ, Коля -- первый, сказалъ Бочковскій, чтобы поддержать ребёнка, и подалъ ему руку.
Коля пожалъ ему руку своей маленькой рукой довольно крѣпко и шаркнулъ гостямъ сапогами, при чемъ отвѣсилъ поклонъ, отъ котораго скобка его упала ему на лобъ, на глаза, и онъ ее поправилъ ловкимъ взмахомъ головы.
-- Здравствуйте, господа! сказала гостямъ Лиза, маленькая дѣвочка лѣтъ семи, тоненькая, очень симпатичная, въ тёмненькомъ платьицѣ съ чернымъ фартучкомъ, въ бѣлыхъ чулочкахъ, всегда чинно и серьёзно себя державшая, за что шалуны-братья прозвали ее "бабушкой", а за ними и всѣ ее такъ называли.
-- А они -- "братья-разбойники"; они никого не боятся, особливо Володя, сказала очень серьёзно Лиза.
-- Это нехорошо; значитъ, вы съ ними нестроги.
-- Я не умѣю быть строгой. Лиза какъ бы жаловалась Бочковскому на себя.
-- Ты подъ силу меня не бери, братъ! закричалъ тоненькій и явно ослабѣвшій голосъ Коли. Видно было, что ему очень трудно возиться съ братомъ: его ноги въ сапожкахъ то и дѣло высоко подымались и вдругъ падали на землю сильно и со шлепаньемъ. Его такъ и вскидывалъ на себя дюжій Володя; но Коля отчаянно держался, прилипнувъ головой къ плечу брата и низачто не падая, когда тотъ его боролъ. Ручонки его застыли на спинѣ брата.
-- Держись, Коля, держись! ободрялъ его Алёша. Ему ужасно было жаль Колю: Алёша всегда за слабыхъ становился. Онъ хорошо понималъ, что куда жъ Колѣ съ Володей справиться? зналъ, что въ неравную борьбу съ Володей Колю вовлекало самолюбіе, и весь былъ за Колю.
-- Не надо черезъ ножку, не надо, Володя! замѣтилъ Алёша, видя, что Володя ловкимъ и энергическимъ движеніемъ съ помощію правой ноги хочетъ покончить дѣло.
-- Ну, не надо! сказалъ Володя:-- я его и такъ возьму!
-- Не возьмешь, братъ! пропищалъ еле-слышно Коля.
-- Держись, Коля, держись! невольно вскрикнулъ Алёша, испугавшись за Колю.
Но Коля уже тихо опускался подъ сильнымъ, навалившимся на него корпусомъ брата и болѣе не сопротивлялся.
-- Смерти или живота? сказалъ серьёзно Володя, молодцомъ смотря въ сконфуженные глаза брата.
-- Смерти! рѣшительно отвѣтилъ Коля.
Володя быстро опустилъ его на землю и правою рукой замахнулся на него, какъ бы оружіемъ.
-- Проси живота! закричалъ онъ грозно.
-- Не попрошу! еще рѣшительнѣй сказалъ Коля.
-- Коля, Володя! опять! закричала на нихъ съ балкона мать.
Мальчики вскочили и убѣжали въ аллею. По Колѣ замѣтно было, что единоборство еще не кончилось.
Бочковскій и Алёша вошли на балконъ. Хозяйка спросила Алёшу объ его отцѣ. Алёша сказалъ, что онъ съ утра до вечера на стройкѣ: мезонинъ къ флигелю строитъ.
-- Михаила Степанычъ любитъ строиться, замѣтила хозяйка.-- Каждое лѣто что-нибудь да найдетъ строить; подлинно -- боберъ-строитель.
И сказала, чтобы Леночка чаемъ гостей напоила. Леночка, которую, разумѣется, маменька распекла сейчасъ же, какъ только она на балконъ вбѣжала, за то, что самоваръ бросила и пропала, проворно разливала но чашкамъ и стаканамъ чай.
Надежда Петровна Горкина была изъ того сорту женщинъ, которыя къ старости почему-то не сѣдѣютъ. У нихъ къ старости только полнота прибавляется, да воркотня. Какъ всѣ воркотуньи, она была очень добрая женщина. Бочковскій ее уважалъ за то, что она -- добрая женщина, хорошая мать, отличная хозяйка и преспокойная сосѣдка; за эти добродѣтели Бочковскій охотно ей прощалъ, что она ничего не читаетъ и не читала никогда, въ молодости даже, кромѣ Исторіи Милота да Ролленя, и то такъ, что кромѣ ихъ названія она ничего изъ нихъ не упомнила. Онъ ее иногда Алёшѣ "Коробочкой" называлъ. Любилъ ея водянки и наливки, особливо "рябиновую", и состоялъ съ ней въ очень пріятельскихъ отношеніяхъ. Какъ мать и неглупая женщина, она понимала, что ничѣмъ, никакими деньгами не купишь того участія, какое Бочковскій оказалъ ея Леночкѣ и болѣе или менѣе всему семейству, и очень его любила. Онъ у нихъ былъ свой человѣкъ, что-то родное. Надежда Петровна, очень полная женщина съ красноватымъ лицомъ и всегда простоволосая, надѣвала чепцы только при гостяхъ или въ гости. Съ утра ходила въ неизмѣнномъ сѣренькомъ платьѣ-блузѣ и къ вечеру обыкновенно, особливо лѣтомъ, незамѣтно облегчала себя, снимая съ себя все, что хоть сколько нибудь ее стѣсняло.-- Я, вѣдь -- на босу-ногу, говорила она иногда Бочковскому лѣтомъ, но секрету, конечно.
Раиса Николаевна приходилась ей какою-то троюродной племянницей и тоже, въ родню, была полная, бѣлая и сдобная тридцатилѣтняя вдова. Ея имѣньице находилось вблизи и потому она часто ѣзжала въ Горкину. Существо она была предоброе и безвреднѣйшее, хотя и немного пустое. Изъ всѣхъ ея слабостей въ глаза кидались двѣ: явно хотѣла себѣ мужа и, разумѣется, тоже посочнѣй человѣчка; да еще Бочковскому проходу не давала: все къ нему приставала, что его женитъ на "чудесной барышнѣ". Бочковскій на послѣднюю ея слабость только отшучивался, а на ея желаніе себѣ мужа благоразумно говорилъ извѣстную фразу изъ комедіи Островскаго: "женщина -- слабая, сырая, позабывчивая; какъ это въ домѣ безъ мужчины?"
Она сначала на него за эту фразу сердилась, но такъ-какъ сердиться она ни за что и ни на кого долго не могла, то скоро вмѣстѣ же съ нимъ стала смѣяться и сама ему повторяла слова Анны Петровны: "Какъ это безъ мужчины въ домѣ? ужь я и не знаю!..." Раиса Николаевна была, какъ и всегда, нарядная; полныя ея руки гремѣли и блестѣли всякими браслетами и перстнями; на сочной тальѣ вилась тонкая золотая цѣпочка и синѣлись крошечные эмалевые часики. Пышный кринолинъ не позволялъ къ ней приближаться и ея движеніямъ придавалъ нѣсколько индюшечью грацію. Съ боку ея лежала широкополая швейцарская шляпа изъ легкой соломы съ голубыми лентами. Она взяла къ себѣ на колѣни свою бержеръ и пригласила Бочковскаго возлѣ себя сѣсть. Тотъ сѣлъ. Она сейчасъ же нашла, что онъ все молодѣетъ и ужасно пополнѣлъ.
Бочковскій разсмѣялся.
-- Вы неисправимы, Раиса Николавна, сказалъ онъ.
-- Исправьте меня. Вдовица на него глядѣла очень пріятно.
-- Не возьмусь, сказалъ онъ:-- куда мнѣ васъ исправлять!
-- Фи!.. неувѣренность въ мужчинѣ, неувѣренность. Она даже головой закачала.
-- Не правда ли, я похудѣла за это время?
-- Нисколько, на мои глаза.
-- Я, вѣдь, больна была, прибавила она томно.
-- Не вѣрю, Раиса Николавна.
-- Какъ это любезно съ вашей стороны...
-- Ну, что у васъ тамъ болѣло?
-- Морально была больна... скучно... голова тяжела, дѣлать ничего не хочется.
-- Переспали. Вѣдь вы въ двѣнадцать часовъ встаете. Какъ тутъ головѣ не отяжелѣть? и сами отяжелѣете... А скука оттого, что вы ничѣмъ не занимаетесь.
-- Чѣмъ же прикажите заниматься въ деревнѣ?
-- Тѣмъ же, чѣмъ и въ городѣ; читайте, коли время есть. Въ деревнѣ лѣтнее хозяйство -- славная вещь.
-- Но жарко, пыль...
-- Это -- все здоровыя вещи; вы ихъ не бойтесь; съ ними только сойтись стоитъ покороче -- хорошо...
-- Когда же вы, однако, у меня будете, Провъ Иванычъ?
-- Ну, ужь этого-то я вамъ не скажу; я, вѣдь -- человѣкъ занятой...
-- Какіе вы, господа, всѣ скучные, занятые... Вы, конечно, и тутъ не вѣрите, что васъ видѣть хотятъ...
-- Будто ужь я ничему не вѣрю?
-- Ничему. Вдовица протянула это слово.
-- Ну, да ужь это старо, Раиса Николавна, сказалъ Бочковскій.-- Вы что нибудь новенькое скажите.
-- Знаете, что я вамъ скажу, Провъ Иванычъ, начала хозяйка, подымая голову отъ своего вязанья:-- вотъ не отгадаете?
-- Отгадывать -- не по моей части, Надежда Петровна.
Хозяйка съ улыбкой на него глядѣла.
-- Я васъ женить хочу; что вы скажете?
Бочковскій, однако, ничего не сказалъ и выразилъ собою полнѣйшее удивленіе.
-- Благодарю васъ, сказалъ онъ ей съ едва сдержанной насмѣшкой.
-- Вы будете женатый, продолжала хозяйка: -- домомъ заживете; сосѣди будемъ...
Бочковскій ничего больше не сказалъ и преспокойно пилъ чай.
Леночка и Алёша, занятые до сихъ поръ разговоромъ, замолчали и съ участіемъ слѣдили за Бочковскимъ. Леночка была вся въ возбудившемся разговорѣ. Притаивъ дыханіе, чтобы не проронить звука голоса Бочковскаго, дѣвушка, какъ сидѣла, такъ и подалась впередъ всѣмъ корпусомъ. Бея она выражала какое-то тайное ожиданіе. Видно было, что ее ужасно интересуетъ, что Бочковскій скажетъ?
-- Дѣвочка хорошая, продолжала хозяйка:-- солидная...
-- Стало быть -- прескучная, отшучивался Бочковскій.
-- Дѣвочка съ состояніемъ... сказать кто?
-- Сдѣлайте одолженіе, не говорите! сказалъ Бочковскій такъ рѣзко, что барыни поняли, какъ ему непріятенъ этотъ разговоръ.
Леночка попрежнему опустилась на своемъ стулѣ и улыбнулась Алёшѣ, глядѣвшему на нее съ невольнымъ удивленіемъ. Въ ней ужь болѣе не было тревоги, и тонкій румянецъ ровно разлился по ея щекамъ. Въ первый еще разъ она почувствовала себя неловко подъ пристальнымъ алёшинымъ взглядомъ.
-- Она -- премиленькая, продолжала хозяйка.
-- Тѣмъ для нея хуже: я -- старикъ; не надо, не надо...
-- Какой же вамъ надо?
-- Никакой.
-- Такъ вѣкъ бобылемъ и останетесь?
Бочковскій не хотѣлъ-было ей отвѣчать, но пересиливъ себя, сказалъ тихо:
-- Бобылемъ я никогда не останусь: есть люди кругомъ меня; а среди людей человѣкъ -- не бобыль... Да что вы ко мнѣ въ самомъ дѣлѣ пристали? Онъ засмѣялся.-- Вы, барыни, великія охотницы земное счастье устроивать. По вашему, хочешь не хочешь -- женись! я долженъ жениться потому, что вотъ мой сосѣдъ женился... или какой-то тамъ Панковъ...
-- Панковъ -- премилый молодой человѣкъ, заступилась за него Раиса Николаевна: -- мазуристъ, гостинный...
-- Вы, Надежда Петровна, забыли, что мнѣ за сорокъ, продолжать Бочковскій:-- что моя голова скоро будетъ напоминать, знаете, то круглое солнце съ глазами, носомъ и ртомъ, но которому конопляннымъ зерномъ гадаютъ... Соломонъ, кажется... Вотъ нашъ мальчикъ Ѳеня на немъ упражняется въ своей судьбѣ.
Бочковскій улыбнулся молодымъ людямъ, и тѣ ему улыбнулись. Барыни переглянулись между собой. Хозяйка молча посмотрѣла на него тѣмъ взглядомъ, который означалъ: "пропащій ты человѣкъ, Бочковскій!"
Бочковскій всталъ съ пустымъ стаканомъ, попросилъ Леночку налить ему чаю и сѣлъ возлѣ нея. Глаза Леночки сіяли, лицо разгорѣлось. Она была прехорошенькая. Получивъ отъ нея стаканъ, онъ къ барынямъ воротился. А Леночка задумчиво поглядѣла ему во слѣдъ.
Алёша смотрѣлъ на нее съ возрастающимъ недоумѣніемъ. Неясное, безотчетное подозрѣніе въ немъ повернулось. Именно: онъ Леночку подозрѣвать въ чемъ-то, но въ чемъ -- не умѣлъ себѣ объяснить. Чувствуя на себѣ его взглядъ, она на него взглянула и смѣшалась. Алёша хотѣлъ-было ее спросить, о чемъ она задумалась, но не рѣшился.
II.
Послѣ чаю всѣ гулять пошли въ поле.
Алёша къ своему прискорбію долженъ былъ взять подъ, руки обѣихъ барынь и чувствовалъ всю ихъ грузность. Леночка разговаривала съ Бочковскимъ и, такъ-какъ она очень проворно ходила, то они скоро опередили всѣхъ.
Яркое солнце горѣло; вечеръ тоже горѣлъ; горѣла стройная и звонкая березовая роща съ бѣлыми стволами и золотистыми листьями. Синяя вода въ тихомъ прудѣ и синее небо какъ бы улыбались другъ другу кроткою и счастливою улыбкой. Рѣзкіе и словно голодные крики грачей неслись то отрывисто, поодиначкѣ, то нестройно и шумно, словно какой споръ. Ихъ черныя пятна невысоко кружились надъ березами. Въ воздухѣ овиномъ пахло, соломой. Леночкѣ такъ захотѣлось пойти подъ эти звонкія березы и, шумя ногами въ этихъ шуршащихъ и высыхающихъ осеннихъ листьяхъ, слѣдя за перелетаньемъ только что умершаго и отпавшаго листа, безотчетно и молчаливо проникнулась "свѣтлостью" осенняго вечера, въ которомъ
...Ущербъ, изнеможенье, и на всемъ
Та кроткая улыбка увяданья,
Что въ существѣ разумномъ мы зовемъ
Возвышенной стыдливостью страданья.
И ей чего-то жаль стало. Именно прошедшаго лѣта стало жаль. Вспомнился ей жаркій, рдѣющій на всемъ своею розовою желтизной августовскій полдень; не та была тогда и эта стройная, березовая роща, вся заглохшая въ буйной молодой силѣ собственныхъ листьевъ; не сквозила она тогда, какъ теперь; не прострѣливалъ ея насквозь острый и всепроникающій золотистый и дрожащій лучъ; онъ только могъ утонуть въ густой блестѣвшей листвѣ, тамъ, гдѣ мрачная и сырая прохлада, пахнущая грибами и дикимъ медомъ. Изъ этой прохладной черноты кто-то таинственно и тихо глядѣлъ и манилъ, и нельзя было не пойти туда. А теперь всякая береза глядитъ ясно, равнодушно, какъ человѣкъ все потерявшій и ненадѣющійся, и чѣмъ-то зловѣщимъ чернѣютъ неуклюжими пятнами надувшіяся, тяжелыя галки. Леночка на Бочковскаго посмотрѣла, и ей вдругъ стало его жаль. Онъ ей такимъ грустнымъ показался. Она даже отъ него отвернулась и нѣкоторое время не могла ему ничего сказать; а ей хотѣлось сказать ему что нибудь пріятное, веселое; но языкъ ея не ворочался, а на душу налегло томленіе, и грустное, и безпокойное. Она, однако, не утерпѣла, чтобы на него не взглянуть; но взглянула очень скоро, будто украдкой, боязливо. Ей показалось, что Бочковскій жалѣетъ въ эту минуту о томъ, что прошло и для него невозвратимо -- какъ это лѣто, сказалось ей. Но только онъ о своемъ прошедшемъ лѣтѣ жалѣетъ: ему жаль, что онъ не попрежнему молодъ; скука и пустота наступающей жизненной осени его тяготятъ; вѣдь онъ -- одинъ, у него нѣтъ близкаго существа, которое...
Она вдругъ покраснѣла. Нѣкоторое время оба шли молча.
-- Скажите, Провъ Иванычъ, начала, наконецъ, Леночка, собравшись съ духомъ:-- почему вы уклонились отъ маменькинова разговора?
-- Какого? спросилъ ее Бочковскій.
-- Устроить вашу судьбу. Она на него глядѣла.
Бочковскій словно проснулся.
-- Потому, что судьбу нельзя устраивать, сказалъ онъ, подумавши, о чемъ его спрашиваютъ.-- Послѣ этого, значитъ, можно себѣ жизнь выдумать?
-- Вы къ словамъ придираетесь. Ну, счастье ваше она хочетъ устроить.
-- Счастье всякій самъ себѣ долженъ устроить, Елена Александровна; приготовленное чужими, не собственными руками, счастье недорого, а потому и не счастье это...
-- Согласитесь, вѣдь она вамъ добра желаетъ.
-- Я ее благодарилъ за это желаніе.
-- Отчего же вы не хотите жениться на хорошей дѣвушкѣ, которую вамъ предлагаютъ?
Бочковскій нагнулъ голову, какъ бы въ землѣ ища отвѣта.
-- Зачѣмъ? сказалъ онъ глухо.
-- Она васъ сбережетъ; вы знали бы, что возлѣ васъ преданный, всегдашній другъ... Вамъ было бы легче жить.
-- Кто вамъ сказалъ, что мнѣ нелегко живется? Онъ на нее не глядѣлъ.
Она ничего ему не сказала.
-- Неужели жь, вы и въ самомъ дѣлѣ вѣкъ такъ останетесь?
-- То-есть какъ это такъ останусь?
-- Холостымъ, какъ вотъ теперь вы.
-- А почему бы и не остаться такъ?
-- Потому что, мнѣ кажется, на такую рѣшимость надо имѣть много... она на него взглянула: -- очень много причинъ.
Бочковскій промолчалъ.
Леночка слѣдила за гусями, тяжело переваливавшимися на своихъ кривыхъ лапкахъ и перебиравшимися черезъ дорогу, жнивьями, въ деревню.
-- Тѣмъ болѣе мнѣ все это непонятно, продолжала дѣвушка:-- что вы это говорите -- вы, Провъ Иванычъ, на котораго я привыкла смотрѣть, какъ на человѣка теплаго... Она недоговорила.
-- Кто вамъ сказалъ, что я -- теплый человѣкъ? сказалъ онъ желчно.
Она съ боязливымъ удивленіемъ выслушала его и не рѣшилась на него взглянуть.
-- Никакихъ у меня причинъ нѣтъ: просто-таки я жениться не долженъ, потому что... потому что...
Она старалась ему улыбнуться и не могла.
-- Мое время ушло; я -- старикъ, докончилъ Бочковскій.
-- Вы никогда не будете старикомъ, сказала съ чувствомъ Леночка.
-- Что жь я, по-вашему -- фениксъ, изъ пепла буду возрождаться въ извѣстные свои періоды?
-- Вы меня понимаете.
-- Ну, не совсѣмъ: это ужь что-то мудрено.
-- Я вамъ поясню... Я, васъ, Провъ Иванычъ, никогда не могла себѣ представить старикомъ... не умѣю...
-- Развѣ вамъ приходило въ голову воображать, каковъ я буду въ старости?
-- Да. Но не могла никакъ себѣ васъ вообразить старикомъ. Я васъ видѣла сѣдымъ, согнувшимся, кашляющимъ; но вы все мнѣ представлялись съ живой и теплой душой; а ея у стариковъ не бываетъ...
Бочковскій еще ниже нагнулъ голову.
-- Que ferait uue âme isolée dans le ciel même? тихо, какъ бы сама себѣ проговорила Леночка.
-- Да, зады... Лена сорвала головку полыни и понюхала.
-- Но моему, высшее благо человѣка -- сочувствіе, и его не слѣдуетъ ставить на торговую ногу, сказалъ Бочковскій.
Нѣкоторое время они молчали.
-- Скажите мнѣ, Провъ Иванычъ, что нужно для счастья? спросила Леночка.
Бочковскій подумалъ.
-- Спокойную совѣсть, сказалъ онъ.
Она на него смотрѣла, словно ждала.
-- И свободу, добавилъ Бочковскій.
-- Слѣдовательно не надо жениться и замужъ выходить?
-- Это почему?
-- Потому, что въ отношеніяхъ мужа къ женѣ и особливо въ отношеніяхъ жены къ мужу -- неизбѣжная зависимость, и нѣтъ вовсе свободы.
-- Но мы эту зависимость сами себѣ здѣсь вымѣняли на нашу свободу; мы здѣсь самовольно зависимъ одинъ отъ другаго; вѣдь зависѣть отъ милаго человѣка намъ пріятно: это -- лучшая свобода.
-- Я не понимаю, сказала Леночка: -- какъ это случается, что любящіе надоѣдаютъ одинъ другому, разлюбливаютъ, расходятся; вѣдь это случается?
-- И очень.
-- Грустная возможность, сказала тихо Леночка.
И опять молчали.
-- А что бы вы сдѣлали въ такомъ случаѣ? спросила она его.
-- Я долженъ быть оставляемымъ или оставляющимъ?
Леночка подумала.
-- Оставляемымъ, сказала она нетвердо.
Бочковскій разсмѣялся.
-- Задачи вопросецъ! нечего сказать! сказалъ онъ.-- А что бы я въ самомъ дѣлѣ сдѣлатъ въ этомъ разѣ?... Нѣтъ, Елена Александровна, благодарствуйте; на вашъ вопросъ у меня готоваго отвѣта нѣтъ: взяться ему неоткуда... я, ей-богу, не знаю, на что я способенъ въ данномъ случаѣ; рѣшительно не знаю, потому что не бывать въ подобныхъ передѣлахъ, да и -- слава-богу... съ насъ довольно объ такихъ страстяхъ и слышать... да и заниматься ими некогда...
Леночку заразила его искрепняя веселость и она засмѣялась.
-- Какъ я рада, что вы опять веселы, сказала она, глядя на него.
Бочковскій на нее вопросительно взглянулъ.
-- Вы были не въ духѣ на балконѣ, и я знаю отчего: разговоръ съ маменькой испортилъ ваше хорошее расположеніе духа... да?
-- Да, сказалъ Бочковскій невольно.
-- Я васъ знаю, хорошо знаю, продолжала Леночка.-- Послѣ вашего разговора съ маменькой въ васъ долго звенѣла туго натянутая, очень туго, даже не въ тонъ натянутая струна...
-- Какъ вчера на вашемъ роялѣ.
-- Пожалуй, и такъ. Леночка на него весело взглянула, хотѣла что-то спросить и остановилась.
-- Вы меня хотѣли спросить? сказалъ онъ.
-- Хотѣла... Леночка какъ бы испугалась.
-- Я даже знаю о чемъ. Бочковскій улыбался.
Леночка только головкой нетерпѣливо качнула и ничего не сказала.
Они присоединились къ старшимъ, и разговоръ завязался общій. Впрочемъ, болѣе Раиса Николаевна, и съ ней схватывался Бочковскій. Хозяйка только смѣялась, да иногда вслухъ горевала, что бабы нечисто рожь связали и что поэтому падалицы -- то-есть упавшихъ колосьевъ -- много. Леночка молчала. Воротясь, общество простилось съ Раисой Николаевной, фаэтонъ которой стоялъ уже у крыльца. Фаэтонъ укатилъ подъ мѣрный и благородный гулъ экипажа на лежачихъ рессорахъ... нѣсколько минутъ на зарѣ изъ потёмокъ доносилось все слабѣвшее, удалявшееся веселое покрикиванье кучера, къ которому такъ чутки лѣтніе и осенніе поздніе вечера.