Марков Евгений Львович
Софисты XIX века

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Е. Л. Марков

СОФИСТЫ XIX ВЕКА

(Критические заметки)

   "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры! Внешность чаши очищаете, а внутренность ваша исполнена хищения и лукавства"...
   
   Истина всегда проста; но простое не всегда ясно для человека. Умы так часто бывают сбиты неурядицами жизни с пути простого и здравого суждения, что теряют чувство даже несомненных истин и преклоняются, как пред несомненною истиною, тем декорациям, которые заслоняют его от них.
   Если мы вникнем беспристрастно в отношении современной толпы, то есть, огромного большинства современного общества, ко многим серьезным явлениям современной жизни, нас поразит глубина заблуждений, с которыми это общество, по большой части, оценивает эти явления. У нас вошло в любезный нам обычай удивляться той сети предрассудков, которою старая жизнь человечества без видимой нужды опутывала каждое свое движение.
   "Предрассудок, -- выразился Вольтер, -- есть мнение, не основанное на рассудке". В этом смысле наш мнимо-рациональный век обсыпан предрассудками, вряд ли менее любого среднего века. Достаточно указать на возможность широкого распространения в самых центрах цивилизации и науки, притом, в самых цивилизованных и научных слоях общества, такого первобытно-языческого ученья, как спиритизм, с его постукивающими духами; достаточно вспомнить, что мы на днях были свидетелями исторического события, которое мы было считали по плечу только веку Григория VII-го или Иннокентия III-го -- вселенского собора в Риме, где высшие представители одного из наиболее просвещенных сословий, с полною серьезностью провозгласили миру божественность одного из своих собратий, или же припомнить, как две передовые нации Европы, создавшие науку и общественную жизнь, нации Лейбница и Канта, Декарта и Вольтера -- истребляли друг друга с ожесточением гуннов, не имея к тому даже тех поводов и оправданий, которые были полтора тысячелетия назад у аттиловых орд.
   Если мы сбросили с себя, в течение последних десятков лет, много старых шкур, то нашему самомнению не следует забывать, что это только шкуры, а что мы, люди, остались людьми. Сбрасывание старой шкуры во всех областях человеческой деятельности человечество особенно охотно принимает за перерождение.
   Фарисей, надев широкие "воскрылия одежд", уже считает себя вправе благодарить Бога за то, что не похож на других людей, грабителей, обидчиков, прелюбодеев: "несмь аки сей мытарь"...
   Перемена ярлычков так легка: она не требует ни борьбы, ни работы над собою; а, между тем, в новом -- я сам словно новый!
   Сегодня приверженец какой-нибудь королевы Изабеллы -- завтра республиканец в правительстве Кастеляра. У меня остался тот же корыстный вкус, то же мелкое самолюбие, та же бесчувственность к нуждам ближнего; но зато свои поползновения я теперь прикрываю уже не именем престола и религии, а именем отечества и народа, и тех, кого я собираюсь разработывать в свою пользу, я уже величаю теперь гражданами, а не синьйорами.
   Мыслящий ум видит этот лживый маскарад и относится к нему с тем презрением, которого он заслуживает. Но ум толпы, ум огромного большинства не вникает далее поверхности и почти всегда удовлетворяется переменою одежд.
   Для толпы, кто кончил курс в университете, тот не только образованный, но и умный человек; кто пишет статьи в либеральном журнале или читает либеральный журнал непременно либерал. Анализ человека требует труда и способности, которая не всегда найдется у людей толпы: гораздо удобнее прямо потребовать аттестат и оценить по аттестату.
   Наши отношения к важнейшим переменам и нововведениям нашего общественного строя именно таковы.
   Суд плох, берут взятки, нигде не найдешь правды -- тащи долой старый кафтан, сбивай вывеску земского суда. Судьи получали по тысяче -- дадим им по три; на них были мундиры с шитыми воротниками -- разошьем им теперь и рукава; столы были под зеленым сукном -- отныне будут под красным. Теперь все должно пойти, как по маслу, и мы можем ликовать: у нас настоящий европейский суд. Адвокаты говорят, присяжные слушают, нотариусы свидетельствуют. Печальной памяти надсмотрщиков крепостных дел, которым вы тайком приносили по 25 рублей, уж нет более; нет ни канцелярской тайны, ни заглазного суда. Все на чистоту, по таксе; сколько бы не взяли, во всем дадут росписку. Если вы теперь и раззоряетесь порой, так уж, по крайней мере, раззоряетесь по правилам и уставам, с блестящими речами, при многочисленной публике; ведь, на людях и смерть красна!... При надсмотрщиках и временных отделениях вам правда, дело ваше стоило рублей 25, не больше; но зато эти 25 рублей были чистою взяткою. Теперь, при нотариате и адвокатуре, вы, действительно, не отделаетесь уже десятками рублей, а е вас потребуют сотни; но ведь, зато уж это не взятка, а добровольный и совершенно открытый договор.
   И, вот, все с гордостью говорят:
   "Как неудержимо идем мы вперед по пути прогресса! Давно ли, кажется?.. А вот уж у нас новый суд с адвокатами, с присяжными!".
   Мы, с своей стороны, не только не имеем ничего против нового суда, но даже положительно принадлежим к числу его всегдашних сторонников. Но мы хотим обратить внимание общества на необходимость идти, в суждениях о наших новых учреждениях, несколько глубже их внешности. В каждом общественном явлении прежде всего должна быть оценена его внутренняя суть, душа его, без которой самые патентованные формы останутся для нас мертвыми.
   Приступая к анализу одного из таких новых учреждений наших, мы постараемся дать себе беспристрастный отчет, какие новые лучшие начала внесло в нашу общественную жизнь это учреждение, и точно ли оно заслуживает названия нового учреждения в этом нравственном своем смысле.
   В настоящее время, нравственные требования общества могут и должны быть значительно строже, чем когда-нибудь. Как ни мало существенной разницы между настоящим и прошлым по внутренней сущности людских деяний, однако, разница между прошлым и настоящим относительно теоретической разработки истины так велика, что нельзя допускать какое-нибудь сомнение. Никогда еще наука не была разработана с такою глубиною, полнотою и разносторонностью. А наука -- в обширном своем смысле -- есть вся истина. Идеальная наука заключает в себе всю совокупность не только так называемых познаний, но и нравственных правил жизни.
   Наука всегда была такою, и Сократ, один из отцов науки, еще в детстве европейского человечества, старался свое познание обратить в правила своей жизни. Но в древности сама наука была похожа на слабого, бескрылого цыпленка, только что выклюнувшегося из яйца. Ее бессвязный лепет и неопытное шатанье на неокрепших ногах сами нуждались в помощи и не могли никого ни научить, ни убедить.
   Наука двигалась вперед тяжелым и неправильным путем, как сложная математическая задача, разрешаемая неопытною головою. Только посредством постепенного допущения всяких возможностей и постепенного исключения их, по испытании их негодности, эта исполинская задача приблизилась сколько-нибудь к своему верному pешению и получила какую-нибудь надежду отыскать все иксы, игреки и зеты, поставленные в ней пытливостью человека.
   Оттого прошло так много времени, прежде чем могло быть выработано даже небольшое количество прочных истин.
   Но, во всяком случае, в настоящее время наука обладает уже такою массой фактов и идет по такой правильной и твердой дороге, что познания современного человека могут стать обязательными для его поведения. Ветви самых разнородных знаний вступили друг с другом в связь, которой еще недавно нельзя было предчувствовать; влияние науки обнаружилось неопровержимым образом на таких сторонах человеческой жизни, которые казались наиболее далекими от нее и совершенно от нее независимыми. Наука выследила математическую правильность даже там, где все считалось делом капризного произвола или слепого случая. Психические склонности людей, их пороки, преступления и добродетели, путем статистических цифр, раскрыли вдруг свои роковые законы, столь же неизменные, как законы, управляющие током электричества. Любовь оказалась не только приятным, но и необходимым спутником брака; кровное родство оказалось не только юридическим, но и органическим препятствием к половой любви. Даже создания поэтической и религиозной фантазии человека, всегда признававшиеся бесконечно разнообразными и беспредельно-свободными, терпеливая наука свела к немногим скудным основным типам, из рамки которых они были не в силах выбиться ни в какой век и ни у какого народа.
   Только при таком разрастании науки и возможно было появление новой системы житейской философии и морали, которая, под разными названиями, частью сознательно, частью бессознательно, получает в последнее время господство в образованной части европейского общества.
   Утилитаризм, то есть, философия разумной выгоды -- самое подходящее из всех названий, которые усвоили себе различные оттенки этой научной системы общежития, мало-помалу заменяющей собою старые мистические ее системы, потерявшие свою основу.
   Общий характер утилитаризма в том, что он основывает нравственное поведение человека на данных науки, насколько ими владеет настоящее поколение. Основная точка суждения, с которой утилитаризм оценивает нравственное достоинство поступков -- выгода; но это не та узкая, себялюбивая выгода одного лица, которая говорит ему, что два рубля лучше одного рубля, и что в своих руках лучше, чем в чужих руках; а разумная выгода целого общества, в котором действует человек.
   С точки зрения утилитаризма, самоотверженье и преданность ближнему находят такое же оправдание, как ж со всякой мистической точки зрения; только этим качеством человека в нем указываются пути, более полезные обществу и более сообразные с собственною природою человека.
   Утилитаризм -- ученье такое простое и естественное, что оно пыталось возникнуть еще в древние времена, и если оно не развилось в крепкую и правильную систему, то только потому, что его господство требует высокого состояния науки и широкого распространения образования. Даже утилитаризм Бэнтама еще далеко не мог быть тем, чем он стал теперь.
   Наука, основа утилитаризма, в самом высоком значении своем, имеет три главные стороны: познание явлений, которое составляет, так называемую, теоретическую часть науки, или собственно науку; разработку природы на основании этих познаний, что обнимает собою матерьяльную практическую деятельность человека, и жизнь в обществе, на основании тех же познаний, с помощью своего матерьяльного труда.
   Человек должен стремиться взять от науки, своей великой и единственной учительницы, давшей его истории отличие от истории зверя, не одну только ее теоретическую и не одну ее матерьяльную сторону, но, по возможности, все ее стороны целиком. Такова задача современного образования. Древний эллин чуял эту задачу, стремясь к гармоническому развитию своего духа и тела; но недостаток науки не дал ему верно понять, в чем именно должна состоять эта гармония. Разумный, дельный и полезный обществу человек -- вот гармония, которая охватывает все стороны науки и которая должна стать всеобщим идеалом нашего общества. Уметь понимать, уметь работать и уметь приносить пользу другим -- вот три уменья, достигнув которых, человек может сознать свое человеческое достоинство, может считать выполненными свой долг перед собою и людьми.
   Во всяком случае, если человек не в силах взять от науки все ее стороны, меньше всех позволительно ему пренебречь третьею ее стороною -- наукою общественной жизни. Уметь жить, все-таки, важнее, чем уметь мыслить. Если б самостоятельная мысль досталась в удел немногим, все-таки, большинство могло бы усвоить выработанные этою мыслью правила человеческого общежития и упрочить себе возможное счастие. Если в мире так долго господствуют бессознательные обычаи, возникшие на неправильной основе, то заменить их другими, основанными на более верных данных, хотя бы даже и бессознательными, было бы, во всяком случае, успехом.
   Франциск Бэкон сказал про философов своего времени: "Мысли философов, как звезды: они не дают света, потому что слишком возвышенны".
   В этих остроумных словах основателя реализма осмеяна бесплодность теоретического мышления, не влияющего на поступки человека. Но тот, кто судил так метко о своем времени, сам был рабом этого времени, и, несмотря на гениальность своей мысли, был не в силах стать в своей жизни выше современной толпы.
   Если Бэкону можно простить его грехи за то, что он был человек XVII-го столетия, то уже в наше время никакой научный авторитет не должен заслонять собою от заслуженного презрения низкая льстеца и взяточника.
   "Применение науки, -- сказал тот же Бэкон, -- составляет особое уменье, гораздо высшее, чем сама наука".
   Это правило нигде не может быть приложено с большею строгостью, как к науке общежития, от которой зависит счастье и несчастье людей. Нравственная практика, в этом смысле, для человечества несравненно важнее нравственных мыслей.

*

   Мы установили выше ту точку зрения, с которой намерены взглянуть на занимающей нас предмет, именно на нашу русскую адвокатуру.
   Адвокаты -- самый выдающийся элемент нового суда. Юристы считают венцом своего призвания сделаться знаменитыми адвокатами. Публика поражается сказочною быстротою, с какою растет слава и благосостояние человека на поприще адвокатуры. Самые свежие и смелые силы судебного мира выступают на путь адвокатуры. Тут риск, но зато тут и весь соблазн. Самостоятельность действий не связана никакою высшею и обязательною волею; безграничный простор предприимчивости, находчивости и ловкости человека. Талант завоевывает себе такое поклонение, какого вряд ли в силах приобресть даже самый эффектный из талантов -- сценический. Обаяние адвокатской славы бесконечно выше обаяния артистической славы: артист движет по своему произволу чувства толпы, а адвокат, мало того, что движет эти чувства еще с боль-шею силою, он еще и решитель судеб; позор и гибель целых семейств в руках его всемогущего слова; в нем жизнь и смерть людей. И за эту славу он не платит ни жизнью, ни золотом; за эту славу ему же сыплют золото. Тут невозможна судьба Цинцинната, остающегося в бедности среди своего величия. Каждое рукоплескание тут можно оценить на рубли.
   Вряд ли есть другое общественное поприще, в котором более полно олицетворился бы дух времени. Адвокатура -- в одно и то же время и глубоко демократическое учреждение, каким только и может быть популярное учреждение нового времени, и азартная биржевая игра.
   Адвокат не может быть человеком сословия, человеком предрассудка; он скептик и циник по необходимости, и потому, что стоит за все, он не стоит ни за что, ни во что не верит и, поэтому, готов верить во что угодно. Наукою, религиею, моралью он пользуется, как актер декорациями, единственно для публики. Когда нужно, он заговорить словами евангелия; когда нужно, выступит с насмешкою Вольтера.
   Это живая скоропечатная фабрика всевозможных доводов на всевозможные случаи. Доски заготовлены в самом широком обилии. Не угоден вам этот цвет, этот узор -- затруднения не будет: одна доска заменит другую, один валик завертится, вместо другого, и вы без замедления получите материю любого вкуса.
   Выбирайте сами. Быстрота и поворотливость, по истине, современные -- законные дети того века, когда все мчится на парах, всякая секунда оценена на деньги и достоинство всякого капитала, весомого и невесомого, определяется быстротою его оборотов и его ходячестью на рынке. Еще ни в каком явлении общественной жизни человека биржа не овладевала до такой степени высшими продуктами человеческой мысли и не применяла их так полно к своим алчным целям. В адвокатуре наука и гуманность XIX-го века идут на пристяжке у ажиотажа.
   Чистые плоды, созревшие в великих умах и глубоких сердцах, выносятся на рынок бойкою поверхностью и холодным бездушием, и служат службу своему злому врагу.
   Итак, по нашему мнению, адвокатура есть учреждение, в высшей степени характерное для современности.
   Суд равных равными, местных людей местными, основу суда присяжных мы застаем на заре истории и у нас, русских, и у народов Запада. Недаром эта первобытная форма суда сохранилась в нашем косном мужицком быту. Это не мешает ей быть, вместе с тем, и самою почтенною, точно так же, как новое происхождение адвокатуры еще не ручается за ее нравственный характер.
   Современное поколение чутьем чует ту среду, которая наиболее удовлетворяет его вкусам. Наши университеты, не считая специального медицинского факультета, теперь едва не обращены в юридические академии. Ярославский лицей, имевший прежде обычное факультетское деление, весьма знаменательно стал в настоящее время исключительно юридическим лицеем. Факультеты наук значительно опустели. Ищется не знание, а пользование результатами знания с точки зрения биржи, по возможности, быстрое и барышливое. Теперь почти смешно спрашивать гимназистов, поступающих в университет, на какой факультет идут они.
   -- Конечно, на юридический! -- ответит он с удивленною улыбкой на вашу наивность.
   Не спрашивайте и родителей: от них получите тот же ответ:
   -- Конечно, на юридический! Какая ж теперь другая карьера?
   И они правы. Из университета какая же другая карьера?
   А карьера юриста, во всяком случае, заманчива для юноши.
   Войдемте в залу окружного суда. Толпа народа в приемной. Полинялые женщины с слезливым видом, с свертками в руках, беспомощно жмутся по стенкам. Нечесанные сермяжные мужики целою толпою сидят на ступеньках лестницы, зевая и тяжко охая. Кого ни увидишь, у всех носы опущены, в лице беспокойство. К судебному приставу, к писцу канцелярии, к сторожу всякий подходит с каким-то зависимым и заискивающим видом.
   Но вот появляются фигуры иного рода: фраки модной вырезки, белье безукоризненной чистоты, самоуверенный взгляд; под мышкою изящный портфель, на носу золотой pince-nez. Это адвокаты. Толпа окружает их. Они говорят с доверителями, сквозь зубы, несколько презрительно, но совершенно беспечно. Сделают все, что могут, но за исход не ручаются. Во всяком случае, деньги они должны получить тотчас по окончании судоговорения. Черные модные фраки -- хозяева в суде. Судьи -- товарищи и друзья; в канцелярии -- все к их услугам. Они расхаживают по залам, болтая друг с другом о последнем ужине и окидывая наглым взором сквозь свои pince-nez печально скитающуюся публику; что им до нее? Нельзя же, сидя у погоста, голосить о всяком покойнике! Они всю ночь пили шампанское с веселыми барынями: почему же им не быть веселыми? Они теперь отдыхают, как актеры перед длинным представлением. Разве им долго вытащить свои маски и продекламировать свою роль? Каков бы ни был конец судебной драмы, он, во всяком случае, не будет для них трагичен. Конечно, приятнее насыпать в карман больше, чем меньше; но и меньше -- тоже хорошо. А после суда ждет новый обед с шампанским. Ведь обоим проиграть нельзя, кто же-нибудь да выиграет. Стало быть, шампанское, во всяком случае, не уйдет. Они враги только на сцене, где между ними должен происходить словесный турнир. Но за бокалом они опять друзья. Нельзя же, в самом деле, взаправду ссориться друг с другом всю жизнь! Из-за чего? Сегодня я, завтра он. Он у этого, а я у другого, и все-таки, мы оба с деньгами, и, поэтому, оба должны пить.
   Войдемте теперь на квартиру адвоката.
   Что, попались? Вы думали это по-прежнему: "Возьмите, голубчик, пятеричок; устройте мне всю эту штуку". Как бы не так! Вы видите, какая мебель, бронзы, ковры, картины? Это все для вас, и вы должны заплатить за это. Перешагните в кабинет. Не правда ли, настоящий кабинет министра? Можно ли дешево заплатить человеку, которому необходим министерский кабинет? Но ведь этого мало. Человеку нельзя ограничиться одною монтировкой дома. У адвоката должна быть молодая, красивая жена, которая не может ездить иначе, как в очень новой и очень щегольской карете, на очень красивых и очень дорогих лошадях. При карете нужен лакей, нужна кунья шуба, а имея карету, нельзя же сидеть дома: необходимо ездить на балы и вечера, а кто ездит к другим, тот и сам должен давать иногда вечера. Самому адвокату тоже нужен экипаж и лошади. Занимаясь целый день делами, простительно посвятить ночку-другую картам или вину; вы знаете, что это за пропасть -- карты.
   Хотите иметь меня адвокатом, так заплатите мне за все это: за карету жены, за мое шампанское...
   -- У меня, г. адвокат, такое-то и такое-то дело...
   -- Гм... А во сколько цените вы этот иск?..
   -- Да иск небольшой, рублей 800. Я человек бедный, мне и 800 рублей дороги.
   Адвокат хмурится и в раздумье играет лорнеткою, отвалясь на свое кресло.
   -- Как же вы скажете? -- смиренно спрашивает "проситель", заглядывая с беспокойством в суровые очи законника.
   -- Знаете что? Я вам советую бросить этот иск... -- решительно объясняет адвокат. -- Игра свечей не стоит.
   -- Как не стоит, помилуйте!.. За что же своему добру понапрасну пропадать?
   -- Видите ли, эти маленькие делишки стоют нам столько же хлопот, как и порядочные дела, а цели никакой... Я не могу взять меньше 500 рублей... Так есть ли вам рассчет?
   -- Помилуйте, г. адвокат, ведь, это 60%!
   -- Можете обратиться к другому поверенному; я слишком занят! -- холодно выпроваживает "просителя" неумолимый законник.
   Таковы адвокаты дома. Правы вы или виноваты, этого вопроса они вам не предлагают. Им достаточно знать, стоит ли браться за дело или не стоит, много ли перепадет в карман или мало.
   Но, можете быть, мы оплачиваем роскошь их обстановки и устраиваем им беспечальный быт ценою своего собственного благосостояния по крайней необходимости? Можете быть, без них мы лишились бы и последнего, и только помощью необыкновенной опытности, усилий и ловкости адвоката спасли свою честь или свое имущество. Надо же, в самом деле, заплатить человеку, который всю юность посвящает изучению для вас своей специальности, а потом проводит дни и ночи в работе над вашим делом, бросая свои собственные дела. Это было бы утешительно если б было справедливо, Но, в сожалению горький опыт показал совсем не то. Если вы поручили дело адвокату, это отнюдь не значит, что вы гарантированы от всякой заботы об этом деле, что адвокат будете зорко следить за всеми его фазами и заранее приготовил для вас надежные средства обороны. Нет; к сожалению, сплошь да рядом вы видите, что ваши адвокаты пропускают сроки апелляций, узнают после вас о направлении дела, а иногда и совершенно не справляются о нем. Если их барыш от дела не настолько велик, чтоб у них ушки стали на макушке, будьте уверены, что, в огромном большинстве случаев, они знакомятся с делом только при подаче просьбы да накануне судоговоренья, самым поверхностным и безучастным образом. Хотите действительно двигать свое дело, сами являйтесь в суд, сами понукайте адвоката и указывайте ему на его упущения.
   Скажут, зачем же адвокаты? Почему же в таком случае самому не вести дело? Вопрос логический, по-видимому, торжествующий. Но тут-то видна разница между практикой и теорией. По теории, вы всегда вправе обойтись без адвоката. На практике, без адвоката вы с трудом получите самую пустую справку в суде, не говоря уже о выигрыше дела. Адвокаты -- свои люди в суде, и их посредничество чуть не буквально требуется судом. Публика до такой степени убедилась, что двери суда открыты, в сущности, только адвокатам, что давно бросила попытки обходиться без них. По крайней мере, такова практика тех окружных судов, которые нам знакомы.

*

   Уже из того, что мы сказали выше, можно видеть степень нравственного достоинства адвокатуры, как элемента общественной жизни. Нам известны возвышенные теории о защите угнетенных, об отыскивании зерен добра в кажущемся зле, и т.п. ходячие фразы об адвокатуре. Мы не придаем им значения, потому что не видим их осуществления на деле и даже не предвидим его. Если найдутся три-четыре избранные личности, которые действительно силятся выполнить чистые требования науки и являются "защитниками" права в благородном смысле этого слова, то их единичная деятельность не может изменить наших взглядов на общее значение современной русской адвокатуры для русского общества. Публика наша, действительно, знает несколько таких светлых имен в числе известных адвокатов наших; но та же публика хорошо теперь узнала и господствующий у нас тип адвоката.
   Сделав раз навсегда эту оговорку, мы не будем более возвращаться к ней и, при последующих рассуждениях об адвокатах, будем иметь в виду не эти, столько же отрадные, сколько бессильные исключения, а именно повально господствующий общий тип их.
   В чем состоит сущность адвокатской деятельности? Если ответить на этот вопрос покороче и без обиняков, то выйдет вот что: адвокатура помогает богатому притеснять бедного. Тут нет никакого парадокса, и, как ни вертите вопроса, вы его не выкинете из этого определения. О судьях, как учреждении, этого, например, сказать невозможно. Судьи применяют закон ко всем и чаще защищают обиженного, чем содействуют его обиде. Матерьяльное положение их не зависит от угоды сильному и вообще стоит вне всякой связи с характером их решений. Судья получает одинаковое жалованье и одинаковую долю почета, оправдает ли он или обвинит более состоятельную сторону. Матерьяльная и служебная независимость судьи вполне согласуется с его обязанностью правосудия.
   Даже прокуратура, имеющая более одностороннюю задачу и лишенная независимости, положим, все-таки, представляет из себя силу, несравненно более нравственную, чем адвокатура. Если прокуратура и имеет своею обязанностью непременное обвинение, то сами случаи, к которым она прилагает свою деятельность, точно указаны законом и представляют предмет преступления против общественной совести. Конечно, на практике могут быть увлечения и ошибки; но, все-таки, идея прокуратуры и общее значение ее практики -- вполне нравственны. Прокуратура бодрствует над общественною безопасностью и стремится восстановить нарушенные права. Она действует при этом не из побуждения непосредственной выгоды для себя самой, а в исполнение своей обязанности перед обществом. Энергия ее действий не возбуждается непосредственно количеством рублей. Точка ее зрения на правду и неправду может быть и не всегда безупречная, все-таки, постоянная и искренняя точка зрения, следовательно, носит на себе все признаки полезной общественной стихии.
   Ничего подобного нет в адвокатуре. Адвокатура бросается спасать обвиненного от каторги не потому, что он прав, не потому, что она имеет своим призванием спасать невинных: она бросается на зов силы, на звон рубля. Если обвиненный, которого спасла вдохновенная речь адвоката, выписанного из столицы за огромную сумму денег и сумевшего потрясти нервы присяжных -- был не в состоянии заплатить требуемой платы, и мы бы увидели его каторжником, как вы думаете, считала ли бы адвокатура нарушенным свое призвание? Прокуратура преследует грабеж, в каких бы размерах ни совершался он, и суд одинаково судит грабителя, если он ограбил мильонера или нищего.
   Совсем не то адвокатура. Мы бы, без сомнения, не услыхали ни одной блестящей речи и не познакомились бы ни с одним из наших великих ораторов, если б дела судов ограничивались исками, не превосходящими нескольких сот рублей, и, конечно, только мильонным делам каких-нибудь Мясниковых или Плотицыных мы обязаны гордостью и удовольствием видеть в своем отечестве Цицеронов.
   С точки обыкновенной человеческой нравственности и с точки зрения права, лишение последнего достояния одинаково заслуживает нашего заступничества, как в размерах десяти рублей, так и в размерах 10 мильонов рублей. Суд и законы наши основаны именно на этом принципе. Поэтому, учреждение, имеющее своим призванием совершенно противоположный образ действий, не может иметь ничего общего ни с судом, ни с законом. По характеру своему, оно должно быть причислено к категории тех общественных явлений, которые являются постоянными нарушителями общественной правды и против которых именно общество вооружается судом и законом. Адвокатура есть своего рода организованное пособничество неправде. Каждая сторона имеет своего адвоката, и каждый адвокат старается изо всех сил оправдать своего клиента, обвинить противника. Стало быть, во всяком деле, в числе адвокатов, есть уже непременно и несомненно, по крайней мере, один сознательный пособник неправде.
   У нас многим не нравится обязанность прокурора, связанная непременно с обвинением. Но какова же обязанность адвоката, который не только силится отстоять виновного от заслуженной им кары закона, но еще и обвинить невинного? Мы все еще помним процесс Каструбы-Карицкого, один из образцовых процессов этого рода. В этом процессе, чтоб оправдывать, необходимо было обвинять. Как бы кто ни смотрел на это дело, ясно одно, что какая-нибудь сторона была права, какая-нибудь виновата. Защитники были из известных наших адвокатов, и все они, оправдывая своих, напрягали все свое искусство, чтоб обвинить противников; другими словами: кто-нибудь из защитников, очевидно, требовал, чтоб на каторгу был сослан невинный, потому только, что настоящий преступник имел средство пригласить к себе его, адвоката; а он, адвокат, имел способность, за хорошие деньги, убеждать честных людей в том, в чем ему выгодно было их убедить.

*

   Мы потратили много сил и времени на бичеванье старых зол. Но, все-таки, мы не покончили с ними. Старый грех не сбрасывается, как изношенная перчатка. Старая болезнь врастает в глубину организма и принимает там новые формы, под которыми ее не сразу узнаешь. Потребность общества к неправой наживе, к созданию своего благополучия не собственною заслугою, а какою-нибудь выгодною проделкою насчёт своих ближних, сказалась и после низвержения старых кумиров откупа, взяточничества и т.п. Дух хищничества не только не ослабел, но еще окрылился в своей новой форме, почувствовав в ней более безопасности для себя и оснастившись всеми могучими орудиями новой жизни. Зло новое нисколько не утешительнее старого зла. Если общество восстало когда-то с такою справедливою ненавистью на крепостничество, откупа и другие язвы 50-х годов, то у него нет никаких поводов отнестись снисходительно к язве 70-х годов. Правда, эта новая язва говорит языком, которому мы привыкли сочувствовать, и одевается в платье, которое мы стали носить. Но, казалось бы, это-то и должно усиливать наши опасения за себя, нашу ненависть к ней. Про таких именно лживых друзей, более вредных, чем отъявленные враги, и сложилась пословица: избави нас Бог от друзей, а от врагов мы сами избавимся. Нет ничего опаснее, как неопределенность границ. Как часто науке и цивилизации приписывают возмутительные явления, которые имеют только то общее с ними, что делаются особенно заметнее во время их широкого развития. Наука и цивилизация решительно тут ни при чем. Единственная вина их разве в том, что они еще слишком бессильны для устранения всех злых начал из жизни человечества. А, между тем, это одно из самых ходячих заблуждений. Часто это даже не заблуждение, а намеренное извращение дела с очень определенною целью. Ничем так не подорвешь авторитета неприятной для вас истины, как указанием на ужасные ее последствия.
   -- Вот ваши новые стремления, вот к чему приводят они! -- говорят ликующие друзья старых порядков, указывая вам на то или другое очевидно безобразие.
   Друзья старого забывают в этих случаях самое главное: безобразие, которое возмущает их, ново только по виду, но почти всегда старо по духу; оно растет не по причине новых стремлений, а вопреки им; так велика живучесть всякого укоренившегося зла.

*

   Привычка общества зорко следить за характером явлений, возникающих в его среде, и чутко понимать их истинный смысл, может служить мерилом нравственного развития общества. Горе обществу, в котором перепутаны понятия о добром и злом! Мудрейший закон в мире не может вести народа по пути благоденствия, если закон этот должен применяться людьми, не способными различать, что нравственно и что преступно. Только нравственное воспитание английского народа может объяснить возможность такого относительно правильного и благоустроенного быта при такой хаотической нелепости положительного законодательства, какая существует в Англии. Мало того, что закон там дозволяет то или другое -- всесильное мнение общества является в объяснение и в поправку закона и обязывает человека из поколения в поколение действовать так, а не иначе. Такое господство общественного мнения имеет и свои вредные стороны; но, во всяком случае, оно дает обществу власть над своею собственною жизнью. Общественным мнением очень часто руководит предрассудок, но, во всяком случае, этот предрассудок вяжется со всем строем развития общества и выражает его действительные стремления и взгляды. Гораздо недостойнее положение того вялого и бессильного общества, которое безропотно дает врываться в себя каждой стихии, не умея ни анализировать ее сущности, ни направить ее согласно своим выгодам, ни смело противодействовать ей, ни смело встать на ее защиту.
   Переходные эпохи истории особенно отличаются путаницею нравственных понятий. Мы сами, несколько десятков лет назад, имели гораздо более прочные, хотя, может быть, и более ошибочные категории истин. Нам необходимо теперь оглянуться на самих себя и опознаться в новой обстановке. Не все то ново, что явилось в новое время, не все то плодотворно, что создано либеральною тенденцией. Пора очистить свой стан, полный всевозможного сброда, от незванных и ряженных, встречая деятельным сочувствием те меры общественного перерождения, в которых действительно оказывается спасительный новый дух, нужно с негодованием отбросить от себя другие, которые пристали к нам под шумок, в переполохе работы, выдавая себя за наших, но под маской которых скрываются наши старые враги.
   Почему преследовался откуп? Потому, что он вносил в наше общество вредные привычки и убеждения. Откуп учил, что основывать свое благосостояние на разорении и нравственной гибели народа дозволительно и даже почетно. Общество ужаснулось такого учения, и откуп исчез. Почему преследовались взяточники? Потому, что они убивали в народе веру в право, в справедливость; потому что они приучали ценить в жизни только одну силу денег и стремиться только к наживе. Осуждение такого направления, разрушающего главные основы общественного союза, явилось необходимостью.
   Чтоб заменить собою эти вредные начала осужденной старины, чтоб залечить раны, нанесенные ими народу, требуется действительно новое, действительно противоположное им начало. Только такое начало друзья народного блага могут признать за свое и примкнуть к нему для обеспечения его развития.
   Когда мы видим мирового судью, беспристрастно осуждающего влиятельного сановника и оправдывающего голого бедняка, без соображения о своих личных выгодах и невыгодах, нам нельзя не признать в этом явлении нового, спасительного для общества начала, -- начала правосудия, так долго попиравшегося, хотя нам и могут быть очевидны различные недостатки мирового института. Точно так же и другие существенные реформы нашего времени, крепостная, податная и пр., при анализе их, явятся несомненными шагами вперед, к лучшему будущему.
   Но можно ли сопричислить к этому ряду спасительных переворотов -- введение адвокатуры в судебное дело? Приложим к ней то же мерило, какое мы только что прилагали к осужденным явлениям истории, т.е. спросим себя, какие новые идеи способна внести адвокатура в наше общество? Мы убеждены, что никаких других, кроме идей такого рода: слова даны человеку, чтобы скрывать свою мысль. Убеждения, взгляды -- полезные орудия нападения и защиты, которые можно менять по надобности; наука права -- это арсенал доводов, приложимых к самым противоположным целям; права, в сущности, нет, а есть богатство и бедность; богатство -- это право, бедность -- бесправие. Преступление -- вещь условная; бедный преступник -- преступник без сомнения; но если преступник может истратить необходимую сумму денег -- он должен считаться невинным. Слава -- это высшая степень ловкого бесстыдства, которое умеет черное выставить белым, а белое -- черным. Цель человеческих стремлений -- роскошная жизнь, покупаемая явным содействием неправде.
   Таким образом, все безнравственное, вносившееся только что подавленными явлениями старой жизни, вносится в еще большей полноте новою адвокатурою. Bера человека в право, в справедливость убивается этим новым злом опаснее, чем старым, уже потому, что убийцею является не невежественный отброс общества, а цвет образованного молодого поколения, напитанный в университетах всем, что есть высокого в науке, сами жрецы права, в некотором роде само олицетворенное право. Отнимая у общества веру в те основы его, без которых союз людей обращается в звериное стадо; устанавливая в обществе, при самых обаятельных условиях, культ слепой корысти, без того сочувственный грубому большинству -- адвокатура, вместе с тем, дает собою пример цинического прелюбодеяния мысли. Есть ли смысл осуждать какую-нибудь злополучную камелию, продающую по таксе свое тело, в виду этих камелий права, продающих едва не с аукциона свои убеждения и свой талант? Прелюбодеяние мысли отражается уже не на одной специальной сфере права. Если оно прочно привьется к обществу, оно погубит со временем весь мир мысли, всю науку.
   В классической древности возникла и была потом предана осуждению веков школа софистов, или лжемудрых учителей. Софисты подрывали веру в истину и в разум человека, уча людей заменять искреннее искание истины ловкими изворотами речи, сообразно с тою или другою практическою целью их. Эти жалкие ремесленники слова, так заслуженно пристыженные Сократом, великим искателем истины, служащие до сих пор нарицательным именем всякой неискренности мысли -- право, были невинные младенцы сравнительно с блестящими софистами XIX-го века. Их приемы были те же; они тоже черное делали белым и белое черным; но, по крайней мере, их лживая диалектика ограничивалась, большею частью, праздным словопрением, и они не умели основывать свое благосостояние на разрушении чужого.
   Невольно припоминается при этом еще одно историческое явление, имеющее некоторую аналогию с предметом настоящей заметки.
   Некогда в Италии и других странах Европы люди, уже отвыкшие от обычая личной кровавой расправы, при бессилии суда, нанимали за себя расправляться с своими частными вратами убийц по ремеслу. "Bravo" убивал с полным хладнокровием, без малейшего раздражения против своей жертвы. Ведь, это была чистая случайность, что не жертва, а ее убийца успел нанять вперед честного "браво". Взяв деньги и исполнив за эти деньги условную работу, "браво" почитать свою обязанность выполненною, а себя самого за добросовестного ремесленника, заработывающего хлеб собственным трудом. Не он же, в самом деле, виноват, что люди хотят убивать друг друга! Не он, так другой убьет. Как специалист своей профессии, он только окончит это поручение проще и ловчее, чем другой, к взаимной выгоде всех.
   Если плоды от наемничества мысли на службу пороков не так осязательно преступны, то зато и степень требования от людей науки и людей ножа слишком различны.
   Наш простой народ, которому нет дела до тонкостей, который не знает ни поводов, вызвавших адвокатуру, ни маски, под которою она явилась, ни среды, из которой она вербует своих деятелей -- простой народ сразу уразумел истинную суть нового учреждения и, не задумываясь, окрестил сословие своих "защитников" метким прозвищем "брехунца" и "брехача".
   "Треба брехуньца наняти", -- говорит хохол, когда видит, что дело плохо, что нельзя взять на чистоту.
   Другие прозвища, прилагаемые народом в адвокатам, взятые от других корней, тоже выражают не особенно уважительное отношение к этому ремеслу.
   "Прокат", т.е. человек, отдающий себя на прокат -- название очень знаменательное.
   Чтоб понять, почему народ часто называет "защитников" -- "двукатами", нужно вспомнить, какое значение придается, обыкновенно, подобным терминам: двупрокатное, трехпрокатное железо надежнее простого; "это трехпрокатный плут!" -- говорят об очень хитром человеке. Точно также и с прозвищем "двукат" простой человек соединяет представление как бы удвоенной силы известного сорта.
   Не могу не привести здесь характерного разговора, который мне пришлось недавно вести с одним соседом, мужиком старинного покроя. Бедняга плакался на судебные проволочки.
   -- Прежде покупали землю; деньги заплатил -- твоя земля; а теперь и деньги заплатишь, а земля все не твоя. Вижу, что прокат водит -- бросил! Ну их пропадом и с землею-то; из-за свово добра да в неволю попадать!..
   Я посоветовал ему взять другого адвоката, которого я знал.
   -- Да, ведь, они все мошенники, прокаты-то! -- с серьезной уверенностью объяснил мне старик. -- Хороший человек разве за эдакое дело возьмется, чтоб правого виноватить, а виноватого править? Хорошему человеку какая напасть в чужие дела мешаться? А уж это такие подбираются -- прокаты. Набрешет, набрешет в суде да и поворотит по-своему; потому он там всему орудие; без его там не могут...

*

   Внося растление в мир нравственный, адвокатура является весьма нежеланных элементом и в мире экономическом. Рассматриваемая в целом, она отнимает значительный процент ценности у всех производительных сил страны. Существование целого сословия людей, ничего не производящих, преследующих только свои личные цели и, между тем, привлекающих к себе значительные денежные средства, должно падать тягостью на общество. Как всякий паразит, такое сословие не вносит ничего в общий склад народного богатства, а только бесплодно расточает то, что собрано трудящимися классами. Экономический вред от него того же рода, как вред от постоянных армий, и, вдобавок, не оправдывается необходимостью. Сверх того, соблазнительный пример наживы без труда, вознаграждения, не соответствующего заслуге, вносит и с своей стороны расстройство в экономический быт общества, подобно рулеткам, лотереям и т.п. случайным источникам внезапного и беспричинного обогащения.
   Нам могут указать на пример передовых европейских обществ, в которых адвокатура существует давно, где она не возбуждает опасений, подобных нашим, а напротив, пользуется уважением и популярностью. Мы не желаем в беглой заметке входить в разбирательство этого предмета и, для краткости, готовы допустить, что все это даже справедливо. Но состояние адвокатуры на Западе нисколько не изменяет фактов, которые у нас на глазах. Очень может быть, что стойкость принципов в западных обществах оказывает руководящее влияние на характер тамошней адвокатуры; очень может быть, что примесь политических вопросов к вопросам уголовного и гражданского прав сообщает западной адвокатуре более возвышенный и твердый характер. Нас это совершенно не интересует в настоящую минуту. Мы допускаем возможность даже идеально-чистой практики в адвокатуре, как и в каждой другой области. Разве нельзя себе вообразить благонамеренного откупщика, который пользуется дорого купленною монополией, чтоб ослабить пьянство в народе, внести условия здоровья и порядка в кабацкую жизнь? Если б Гоголь пожил дольше, он, пожалуй, преподнес бы нам, в виде иллюстрации к своей "Переписке", такого идеального откупщика, как преподносил идеального помещика Костанжогло и другие свои крепостнические идиллии. Но, к сожалению, жизнь нас познакомила не с откупщиками-филантропами, а с откупщиками-мироедами. Точно так же и крепостной быт мог представить там и сям благодетеля-помещика, и, однако, ни гоголевский Костанжогло, ни всевозможные "Рои-сударь-Савичи" г-жи Кохановской, не убедили нас на благодетельности крепостного быта вообще.
   Наконец, мы просим не забывать, что вовсе не проповедуем уничтожения адвокатуры. Мы соглашаемся, что она может быть полезна и нужна в различных случаях. Мы знаем, сверх того, что адвокатура не есть сила, исключительно властвующая в области суда. Суд, прокурор, присяжные -- все эти силы обуздывают адвокатуру и нередко совершенно уничтожают ее влияние. Но это не изменяет нашего взгляда на вопрос, как не изменяет его и та доля добра, которую зачастую, хотя вовсе не с целью добра, приносит адвокатура защитою правых дел. Говоря здесь о ее вреде, мы вообще разумеем не столько осуществившийся вред, сколько стремление к вреду; невозможность выполнить задуманное зло -- не уменьшает его преступности, потому что неудача -- еще не оправдание.
   Цель нашей заметки, как мы и выразились в ее начале, только уяснить истинное значение адвокатуры, как она осуществилась в жизни современного русского общества. Мы считаем нужным назвать это общественное явление принадлежащим ему именем, отнести его в ту категорию, к которой оно принадлежит по своему характеру, и избавить от его союза, от смешения с ним явления другого характера, которые, по недоразумению, нередко ставят с ним рядом.
   Как бы ни опасна была сила, враждебная обществу, достаточно общественному мнению верно оценить ее, чтоб она сразу лишилась значительной доли своего вреда. Если человек видит ясно, где берег, где пропасть, пропасть ему уже не страшна.
   Даже, напротив, есть известного рода выгода для общества, если его вредные начала организуются в правильную, для всех очевидную систему. Начало разделения труда возобладало в последние века не только в промышленной деятельности европейских обществ, но даже и в науке, и в области чисто нравственной. Всякое уменье, знание и качество -- ищут себе специального выразителя. Как фабрикация какого-нибудь ружья требует теперь нескольких сот специальных приемов на специальных приборах; как естественная наука, охватывавшая прежде собою всю природу, распалась на множество частных наук, требующих, вместо универсальных философов, кропотливых и терпеливых наблюдений бесконечно-малых явлений -- так точно специализировались в новейшем обществе и нравственные привычки. Характеры людей в невежественных обществах отличаются удивительным смешением добра и зла. От честного человека вы можете ожидать там поступков, которые несовместимы с вашим понятием о чести, но, с другой стороны, и представители безнравственного начала не имеют того безотрадного и исключительного характера, как в более образованных обществах. Бандит какого-нибудь Неаполитанского королевства -- великодушный герой сравнительно с исчадием больших центров просвещения, Парижа, Лондона, как их рисуют нам Виктор Гюго и Диккенс. Всякая деревенская русская баба может одинаково верно назваться и развратницею, и доброю женою. Но развратница Парижа уже воплощает в себе разврат, доведенный до художественной полноты, и в ней уже трудно предположить присутствие нравственных качеств в сколько-нибудь серьезной степени. С другой стороны, ни одно невежественное общество не в состоянии выставить таких высоко-человечных типов самоотвержения, любви к ближнему, преданности общественным пользам, бескорыстия и героизма, какими гордятся просвещенные народы мира.
   Общий закон живущего мира, дифференцирование свойств и органов по мере совершенствования организмов -- сказывается и в этом явлении. Когда начала пользы и начала вреда размежеваны с полною определенностью, общество, очевидно, выигрывает. С такой точки зрения нельзя не признать и некоторые выгоды адвокатуры, которая может служить как бы отводным каналом для вызовов беспринципной корысти, бродящих в каждом обществе.
   Установка твердой точки зрения крайне важна. Если все общество взглянет на адвокатуру беспристрастными глазами, тогда наши юноши, мечтающие о роскоши и славе на поприще адвокатуры, отцы и матери, соблазняющие их этой карьерой, будут знать, по крайней мере, какого рода та слава и роскошь, которым их манят, и какою ценою придется купить их.
   Вкусы разнообразны до бесконечности и вступать с ними в препирательство нет цели. Одни стремятся к славе Франклина, погибающего во льдах жертвою научной пытливости; другие к славе гетер, тех древних Фрин, которые вырывали оправдательный приговор, обнажая свое тело старческим взорам ареопагитов, или тех новых Фрин, которые за большие деньги подавали себя au naturel на блюде пирующей холостежи. Ведь, и у этих гетер была и роскошная обстановка, и непобедимый талант, и обаяние славы.
   Этого роскошного жребия и этой славы мы не оспориваем ни у кого.
   Нам желательно только самым очевидным образом размежеваться с ними. Пусть люди беззастенчивой корысти не выдают себя за людей науки, за представителей нового лучшего мира. Мы -- народ простой, незнакомый с хитроумными изворотами права -- привыкли все дела вести на чистоту и вещи называть их собственными именами. Им -- их успех и богатство; нам -- наша скромная доля; но, в то же время, им -- их имя, а нам -- наше!..
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru