Ессентуки в отличие от Кисловодска (и особенно Железноводска, который карабкается на высокую гору) -- лежат в низинах -- точно на досках. Никаких подъемов. Все они, кроме того, закутаны садами -- сады и полисадники, и в два ряда по улицам аллеи -- бесконечная перспектива аллей.
В общем странный город: выйдешь из своих ворот, отойдешь всего на два шага в сторону, и уже не видно за деревьями не только домов на противоположной стороне, но и своего дома; ни крыш, ни окон, ни заборов -- все исчезает в деревьях, как будто и вовсе нет домов, -- лицо города спрятано в густой листве, как женское лицо за покрывалом. Такое впечатление, во всяком случае, производит большинство улиц.
Самое интересное в Ессентуках -- это, конечно, знаменитая на весь мир грязелечебница, о которой надо рассказать отдельно, а сначала -- о парке, о целительных источниках и о Любе...
Парк огромнейший. Не знаю, какую площадь он занимает в действительности, но кажется, что его не обойти. Тут же и скаты, и крутые подъемы. Расположен он как будто на двух плоскогорьях, соединенных между собой то широкими и отлогими лестницами, то почти отвесными дорожками, стремящимися вниз сломя голову.
Благодаря такому расположению -- в два этажа -- получается интересная вещь: оркестр, который играет в центре, наверху, в двух минутах подъема, -- внизу здесь совершенно неслышен. Там -- музыка, шум и толчея, а совсем близко, тут, в аллее, тоже под горячим солнцем -- глубокая и прямо загадочная тишина. Загадочная потому, что очень уж близок этот шум, неслышный, эта крикливая мишура, тогда как здесь сразу -- торжественность.
Там, наверху, главный источник No 17, и к нему радиусами сбегаются аллеи, -- там рестораны, кафе, театры, открытая сцена, ларьки с разными заманчивыми вещами, вроде оранжевых шарфов и копеечных брошек. Там у источника, окруженного колоннадой, по утрам, часов так с семи, когда еще розовый воздух, проточной вереницей стоят больные с кружками -- ревматики, подагрики, нефритики -- непрерываемая очередь ожидающих исцеления. Девушка, наполняющая кружки водой, захватывает в каждую руку сразу их по несколько за ушки, подставляет под струю, промывает (этой же самой целительной водой No 17), -- ловким, кругообразным движением наполняет все -- пожалуйте! -- подымает сразу несколько кружек, точно прилипших друг к другу -- нам, сюда, к перилам -- тут уж разбирайтесь сами -- которая чья.
Вкусная вода -- Ессентуки No 17! Играет музыка, играет солнце, играют пузырьки в кружке -- газируется вода в глубине земли -- чуть-чуть пощипывает язык -- слегка (оттого, вероятно, и хочется болтать, когда утром идешь в компании по парку и, не торопясь, глотками отпиваешь свою воду!) -- вкусная вода -- в ней земная прохлада и утренняя свежесть.
А днем внизу, на нижнем плоскогории, пьешь другую воду -- источник No 4. Здесь -- скорее радость, чем веселье. Здесь даже и в шуме -- тишина. И кажется, что сюда специально льется солнце, в эти низины. Здесь замедляются шаги... Та же самая толпа вдруг радостно стихает.
Воду свою в кружках несем подогревать. Тут, рядом. В широком, мелком ящике, наполненном горячей водой, всегда уже стоит целая толпа кружек. Девушка в красном платочке (это и есть Люба) сидит на скамейке перед ящиком и градусником измеряет воду -- кому сколько предписано градусов. Делает она это с полным вниманием, но флегматически -- в медлительном темпе, свойственном ее наружности. Солнцем выжжены у нее ресницы. Лицо хорошо скроено, крепкие розовые губы -- собственного цвета.
-- Пожалуйста, измерьте, сколько в этой кружке...
-- Пожалуйста, сколько в моей...
Десятки рук протянуты над кружками -- каждый подвигает свою.
Она отвечает медлительно -- 48... 35... 24... -- ресниц не подымает, и взгляд ее переходит с кружки на кружку.
Одна за другой мелькают кружки и с кружками -- люди. Целительная вода Ессентуков растекается по бесчисленным желудкам больных.
А над всем этим -- горячее южное солнце и ласкающий воздух гор.
1927
Примечания
Экран "Рабочей газеты", 1927, No 21, 22 мая, с. 16. Подпись: О. М.