Сухопарый сгорбленный старик, с козлиным лицом и оловянными бляхами глаз, неверной походкой, нагибаясь и покачиваясь, вылез из маленькой стеклянной дверцы отдельного кабинета и невидящим глазом окинул пивную. При его входе все стихло. Головы повернулись. Завсегдатаи объясняли новичкам: 30 лет поет, всю программу знает. Вслед за ним вышел хор и аккомпанемент. Два гармониста в скрипучих сапогах и русских рубахах, -- просто парни с ярмарки, -- уселись на скамье, усердно качаясь, растягивали и собирали свою жалобную пищалку. По бокам, по двое в профиль к публике окаменели певцы. Старик управлял хором. Подвижное хитрое лицо подмигивало, глаза щурились, указательный палец выразительно вытягивался, голова нервно качалась.
Это была его привилегия -- козлиная выразительность. Остальные не шелохнулись.
Свой репертуар, свои привычки, свой давний обычай каменной выразительности. Маленький ресторанчик, не для публики из городского центра, а для окраин, для подмастерий и мелких дельцов. Во всех городах, во всех странах вас зовут по-особому. И крепко держатся ваши обычаи.
Посетители хорохорятся, грудь колесом, за свои деньги. -- Эй, дайте бумаги. -- Вам для чего, для дела, или между собой посчитаться? -- "Между собой посчитаться" -- это главный нерв пивной, ее настоящая деловая душа. Здесь не любят начинать дел. Здесь любят их кончать. Это не биржа, а "дом отдыха" и последний акт трубных и сухаревских сделок. В пивную приходят "обдумать дело" и между собой посчитаться.
Ряд мелких судебных процессов за последнее время указывает на пивную, как на место, где созревала мысль о преступлении, происходил сговор, обсуждались подробности.
Сюда мещанин, запутавшийся, подавленный лицемерием и несчастьями, ревностью, банкротством приходит набираться храбрости "на поступок".
Восклицания певцов, самоуверенные пьяные голоса, чад, звон, угар, -- все это взвинчивает слабую тщедушную волю, и смотришь, под низким упрямым лбом уже созрела мысль: или вернуться домой, шатаясь, с вымышленным расказом о грабителях, или разжалобить кредиторов потоплением в Чистых Прудах, или выкрасть из суда с помощью "верного человека" неприятное дело. Между седыми столиками, как зверек, шныряют плутня и взятка.
В грузинском духане с того столика, где остановятся музыканты, должен обязательно встать гость и проплясать лезгинку. Такой обычай.
Но русский хор не вмешивается в домашнюю жизнь историка. Хочешь слушай, хочешь нет. Он каменный -- никаких интимностей, никаких предложений, спел и ушел в стеклянную дверь: допивать остатки пива.
Где сейчас лубки, куда перешли они со стен московских трактиров? Где машина "орган"? Это вывелось; все больше ресторанов, все меньше трактиров, все чаще стакан вместо "пары чая". Только пивные еще придерживаются старых обычаев, но уже и в них часто каменные лица хора сменяются бойким актерским заигрыванием, и вместо "Не даром поэты..." -- полугусарский, полуопереточный репертуар.
91923:
Примечания
Трудовая копейка, М., 1923, No 77, 19 ноября; подпись: О. М. Атрибутировано П. Нерлером и перепеч. в газ. "Русская мысль", 1994, No 4014, 27 января -- 2 февраля.
Примыкает к серии очерков, написанных Мандельштамом летом и осенью 1923 г. (см. II, NoNo 197-199, 201, 204-205, 207-208, 212).