Художественный театр -- дитя русской интеллигенции, плоть от плоти ее, кость от кости.
Театр русской интеллигенции! Это уже внутреннее противоречие! Такого театра быть не может! А между тем он был! Больше -- он еще есть. С детства я помню благоговейную атмосферу, которой был окружен этот театр.
Сходить в "Художественный" для интеллигента значило почти причаститься, сходить в церковь.
Здесь русская интеллигенция отправляла свой самый высокий и нужный для нее культ, облекая его в форму театрального представления. Общество, которое всем своим складом было враждебно всякому театру, строило свой театр из всего, что ему было дорого; но если сложить в одно место все, что любишь, даже самое дорогое, все-таки театра не получится, и любовь русской интеллигенции не стала театром.
Для всего поколения характерна была литература, а не театр. Это было типично литературное, даже "литераторское" поколение. Театр понимали исключительно как истолкование литературы. В театре видели толмача литературы, как бы переводчика ее на другой, более понятный и уже совершенно свой язык.
Источником этого театра было своеобразное стремление прикоснуться к литературе, как к живому телу, осязать ее и вложить в нее персты.
Пафосом поколения -- и с ним Художественного театра -- был пафос Фомы неверующего. У них был Чехов, но Фома-интеллигент ему не верил. Он хотел прикоснуться к Чехову, осязать его, увериться в нем. В сущности это было недоверие к реальности даже любимых авторов, к самому бытию русской литературы.
Когда художественники привезли "Вишневый сад" в один большой русский провинциальный город, по городу распространилась весть, что труппа не захватила с собой "пузатого комода". С искренним огорчением передавали друг другу обыватели эту подробность. Без комода ведь уже не то. Пальцам "Фомы" уже нельзя будет к нему прикоснуться.
Что такое знаменитые "паузы" "Чайки" и других чеховских постановок?
Не что иное, как праздник чистого осязания. Все умолкает, остается одно безмолвное осязание.
Путь к театру шел от литературы, но в литературу не верили как в бытие, слова не слышали и не осязали.
К литературе требовался толмач, переводчик. Эту роль навязали театру.
Вся деятельность Художественного театра прошла под знаком недоверия к слову и жажды внешнего осязания литературы.
Начиная от "Федора Иоанновича", кончая "Лизистратой", это один цельный путь. Доходило до курьезов: елизаветинский Шекспир на античный лад.
По-настоящему буйствовал народ, по-настоящему плакали и пели, и стрелялись. Но я помню "На дне". Ведь все-таки это был ситцевый и трущобный маскарад. Чистенький притон. Прилизанная трущоба. Осязать смрад и грязь им не удалось, как и многое другое. По-настоящему они осязали только себя.
Я говорю о Х9удожественном: т9еатре: без враждебности и с уважением: он не мог быть иным. Он был расплатой целого поколения за словесную его немоту, за врожденное косноязычие, за недоверие к слову. Вместо того, чтобы читать в слове, искали, что просвечивает за ним (теория сквозного действия). Уж не проще ли было заменить текст "Горе от ума" собственными "психологическими" ремарками и домыслами?
Никогда не читали текст. Всегда свои домыслы. Истинный и праведный путь к театральному осязанию лежит через слово, в слове скрыта режиссура. В строении речи, стиха или прозы дана высшая выразительность.
Они этого не знали. Они исправляли слово, помогали ему. Они ошибались, запинались и путались в пушкинских стихах, беспомощно размахивая костылями декламации -- выразительного чтения.
Несколько раз переделывали актерскую "азбуку чувств" и все-таки играли не правду, а актерский шифр.
Бытовой театр, М. Х. Т. всегда был условным, театром-толмачом, переводчиком текста на актерскую азбуку чувств.
Вспоминаю "Месяц в деревне". Кажется, пустяк. Легкая безделушка. А как неестественно, развязно звучали голоса Верочки и других, с растяжкой, с истерическим смехом.
В "Лизистрате" все женщины читают по-старому, по актерской азбуке.
Почти все мужчины освободились от нее, и не случайно движения всех женщин плохи, будто сошли с картины Семирадского, а движения мужчин превосходны.
В театре для того, чтобы двигаться, нужно говорить, потому что он весь дан в слове.
1923
Примечания
Театр и музыка, М., 1923, No 36 (6 ноября), с. 1139-1140. Номер целиком был посвящен 25-летию М. Х. Т. (современный МХАТ).
В театральном искусстве Мандельштам выделял и ценил прежде всего его словесную, литературную основу (ср. главу "Комиссаржевская" в "ШВ", статью "Яхонтов" и др. тексты).
"Федор Иоаннович" -- пьеса А. К. Толстого "Царь Федор Иоаннович" (1868). Ее постановка в М. Х. Т. считается одной из вершин русского театрального искусства.
"Лизистрата" -- трагедия Аристофана (V в. до н. э.).
"Месяц в деревне" -- пьеса И. С. Тургенева (1855).
Семирадский, Генрих Ипполитович (1843-1902) -- художник академического направления, писавший идиллические театрализованные полотна на темы древней истории.