Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Букет ландышей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из морских картинок.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

  

БУКЕТЪ ЛАНДЫШЕЙ.
Изъ морскихъ картинокъ.

I.

   -- Наконецъ-то!..-- проговорилъ Борисъ и даже облегченно вздохнулъ, когда нашъ поѣздъ по берегу Севастопольской бухты медленно и тяжело подходилъ къ вокзалу.
   -- Почему наконецъ-то?-- переспросилъ я.-- Кажется, ничего особеннаго не случилось...
   -- А чортъ его знаетъ: тутъ какія-то дурацкія пропасти, здѣсь -- туннель, тамъ -- подъемъ... Тррахъ -- и Бориса Борисыча Черепкова не стало. Очень просто...
   -- Ахъ, ты, трусишка!..
   -- Нисколько... Просто благородное чувство самосохраненія, присущее на самомъ законномъ основаніи всякой животинѣ, а я въ качествѣ послѣдняго слова творенія имѣю на оное особыя права и преимущества.
   Мой другъ Борисъ отличался нѣкоторыми странностями характера. Напримѣръ, онъ страшно волновался, когда нужно было садиться въ поѣздъ или, какъ сейчасъ, выходить. Тревога охватила его еще въ Симферополѣ, и онъ нѣсколько разъ принимался упаковывать свои вещи, старался запомнить число мѣстъ, заглядывалъ подъ диванъ, осматривалъ сѣтки для ручного багажа,-- вообще проявлялъ совершенно ненужную и безцѣльную дорожную суетливость, къ которой такъ склоненъ путешествующій русскій человѣкъ. Въ нашемъ вагонѣ съ нимъ соперничалъ только какой-то ветхій старецъ въ форменной фуражкѣ министерства народнаго просвѣщенія, который не пропускалъ ни одного кондуктора, чтобы не разспросить его самымъ подробнымъ образомъ о томъ, когда поѣздъ придетъ въ Севастополь, какъ удобнѣе проѣхать съ вокзала на пароходную пристань и т. д. Почтеннаго старца больше всего пугала разница между "Русскимъ" Обществомъ пароходства и "Россійскимъ", и онъ повторялъ эти названія, точно заучивалъ урокъ.
   -- Это идіотъ какой-то!-- ворчалъ по его адресу Борисъ, обладавшій счастливой способностью любить или ненавидѣть совершенно незнакомыхъ ему людей.-- Да, совершенный идіотъ!.. Отъ него даже пахнетъ, какъ отъ залежавшейся въ кладовой какой-нибудь старой рухляди, которую почему-то жалѣютъ выбросить.
   Когда поѣздъ началъ останавливаться, Борисъ, конечно, стремительно ринулся впередъ и въ коридорѣ чуть не сшибъ съ ногъ ветхаго старичка, который тоже стремился къ выходу, какъ на пожаръ. На платформѣ происходила настоящая свалка. Въ окно я видѣлъ, какъ Борисъ врѣзался бомбой въ эту мятущуюся толпу, наступалъ на ноги, расталкивалъ локтями, потомъ, на мгновеніе исчезъ, поглощенный живой людской толной, а затѣмъ неожиданно появился, высоко держа надъ головой букетъ живыхъ полевыхъ цвѣтовъ. Онъ проталкивался обратно въ вагонъ и по пути еще разъ чуть не сшибъ съ ногъ ветхаго старичка, который съ изумленіемъ проводилъ глазами толкавшагося господина, и даже ощупалъ всѣ карманы. Очевидно, онъ принялъ Бориса за одного изъ тѣхъ желѣзнодорожныхъ воровъ, относительно которыхъ такъ краснорѣчиво предупреждали вывѣшенные на большихъ вокзалахъ спеціальные аншлаги.
   Ниспровергнувъ на своемъ стремительномъ пути какую-то зазѣвавшуюся старушку, Борисъ наконецъ ворвался въ вагонъ и набросился уже на меня.
   -- Цвѣты!.. Первые весенніе цвѣты!.. Вѣдь всего еще 4-е апрѣля, у насъ тамъ еще глубокій снѣгъ, а здѣсь полевые цвѣты... Это -- анемоны... барвинки... А вотъ вѣтки цвѣтущаго миндаля. Представь себѣ, миндаль уже отцвѣтаетъ...
   Онъ прижималъ къ сердцу свой букетъ, цѣловалъ миндальную вѣтку, отороченную розовымъ плюшемъ цвѣтовъ, и не зналъ, какъ и чѣмъ проявить охватившій его неистовый восторгъ. Милый Борисъ... Я просто любовался этимъ сорокапятилѣтнимъ младенцемъ, сумѣвшимъ сохранить неугасимый молодой жаръ сердца. Даже пробившаяся въ волосахъ сѣдина не портила впечатлѣнія.
   Съ платформы желѣзнодорожная суматоха перешла въ вокзалъ. Вездѣ было биткомъ набито, особенно въ залѣ перваго класса, гдѣ происходило торопливое кормленіе младенцевъ, закуска на ходу и обжиганіе горячимъ чаемъ. Мой Борисъ на время исчезъ за полученіемъ багажа и вернулся немного сконфуженный, съ виноватымъ выраженіемъ въ глазахъ. У него предательски покраснѣла переносица,-- у другихъ отъ выпитой водки краснѣетъ носъ, а у Бориса краснѣла переносица и глаза дѣлались розовыми, какъ у кролика. Кстати онъ очень гордился своимъ французскимъ профилемъ и особенно носомъ съ горбинкой, за что среди товарищей-студентовъ носилъ кличку "француза послѣ Седана".
   -- Борисъ... опять?-- укоризненно замѣтилъ я.-- Вѣдь сейчасъ только 9 часовъ утра...
   -- А если меня оскорбили!?.. Представь себѣ, я жду своего багажа, а этотъ затхлый старичонка какъ бросится мнѣ прямо подъ ноги... Совершенно сумасшедшій!.. Ну, я ему наступилъ на ногу, а онъ какъ зарычитъ на меня... Ей-Богу! Да еще говоритъ: "Какъ это непріятно встрѣчаться съ людьми, которыхъ въ дѣтствѣ били палкой по головѣ"... Вотъ какой вредный старикашка! Я хотѣлъ его обругать, но онъ скрылся съ удивительной быстротой, точно ящерица.
   -- Борисъ, а что тебѣ скажетъ твой докторъ?
   -- Мой докторъ? Фюить!.. Мой докторъ далеко и не можетъ считать выпитыя мною рюмки коньяка... Замѣть, я перехожу на морское положеніе: водки ни-ни, а только одинъ коньякъ. Моряки пьютъ только коньякъ и портвейнъ...
   -- А нервы? А сахарная болѣзнь?
   -- Что же изъ того? Есть, виноватъ... Но я буду лѣчиться въ Ялтѣ и выдержу самый строгій режимъ. Что же мнѣ дѣлать, если мнѣ все запрещено,-- все сладкое, фрукты, овощи, содержащіе сахаръ, и даже хлѣбъ насущный... Осталось только огорчаться. Но даю тебѣ честное слово, что моя переносица не будетъ больше меня конфузить. Я и женѣ обѣщалъ... Да... А пріѣдемъ въ Ялту, сейчасъ къ доктору: вотъ жертва, гдѣ же ножъ? О, ты совсѣмъ не знаешь моего характера!
   Съ вокзала свою дорожную тревогу Борисъ перевезъ на пароходную пристань, гдѣ происходило настоящее столпотвореніе вавилонское. Борисъ врѣзался въ толпу, обѣжалъ весь пароходъ, познакомился съ коридорнымъ, чуть не подрался съ носильщикомъ и еще разъ столкнулся гдѣ-то въ полутемномъ коридорчикѣ съ ветхимъ старцемъ.
   -- Мнѣ показалось, что онъ покушался на мою жизнь,-- сообщалъ Борисъ, вытирая катившійся по лицу потъ.-- Уфъ! Чертовски усталъ...
   -- И совершенно напрасно...
   -- А если я въ первый разъ поплыву по настоящему синему морю? Ахъ, какая прелесть!.. Какое тепло! А вода въ бухтахъ синяя-синяя, какъ живая эмаль. Восторгъ!.. Знаешь, меня охватываетъ такое чувство восторга, что я готовъ даже расцѣловать этого старикашку. И представь себѣ, сегодня всѣ женщины хорошенькія... А эти черномазенькія южанки: глаза -- миндаль, черносливы и смотрятъ прямо рентгеновскими лучами. Тебѣ, какъ моему благородному другу, предстоитъ нелегкая задача удержать меня отъ перехода въ магометанство... И потомъ кругомъ исторія, настоящая исторія Иловайскаго, на каждомъ шагу исторія: Малаховъ курганъ, Братское кладбище, древній Херсонесъ, памятники героямъ... Я задыхаюсь отъ исторіи и буду писать дневникъ, какъ влюбленная классная дама. Вѣдь знаешь, такимъ манеромъ можно достукаться до стиховъ... Помнишь, какъ сказалъ поэтъ:
  
   Я видѣлъ море, я измѣрилъ
   Очами жадными его...
  
   А весенній южный день дѣйствительно былъ великолѣпенъ, особенно для насъ, пріѣхавшихъ съ сѣвера. Даже какъ-то не вѣрилось, что и солнце настоящее, и вода настоящая, и полевые цвѣты настоящіе. Хотѣлось даже крикнуть, какъ хорошо кругомъ, и какъ этого не понимаютъ вотъ эти южане, привыкшіе къ окружающему ихъ непрестающему чуду.
   Нашъ пароходъ уже подавалъ свистки, вызывая усиленную тревогу въ публикѣ. Гдѣ-то подавленію вздыхала паровая машина, разводившая пары. Публика съ какимъ-то дѣтскимъ легкомысліемъ захватывала лучшія мѣста въ каютахъ, въ общей залѣ, на палубѣ, точно мы ѣхали въ экспедицію къ сѣверному полюсу, а не въ Ялту, до которой отъ Севастополя всего пять часовъ хода. Наконецъ прогудѣлъ послѣдній свистокъ, боцманъ "отдалъ" на вахтѣ звонокъ, капитанъ пронзительно свистнулъ, и нашъ пароходъ тяжело отвалилъ отъ пристани, взбурливая изумрудную волну. На пристани оставшаяся публика провожала отъѣзжавшихъ послѣдними словами, махала платками и шляпами, а Борисъ стоялъ у борта и, прижимая свой букетъ къ сердцу, раскланивался съ совершенно незнакомыми людьми и съ ожесточеніемъ размахивалъ своей шляпой. Рядомъ съ нимъ стоялъ ветхій старичокъ и махалъ зонтикомъ.
  

II.

   Мы оставили залитый весеннимъ солнцемъ Севастополь въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, любовались развалинами древняго Херсонеса, исполняя обязанность туристовъ, и не замѣчали, какъ начинало покачивать нашъ пароходъ. Вѣтра не было, а поднималась какая-то шальная волна. Ветхій старичокъ оказался большимъ знатокомъ исторіи и прочелъ собравшимся вокругъ него дамамъ цѣлую исторію Херсонеса съ незапамятныхъ временъ, въ связи съ незапамятной исторіей всего Крымскаго полуострова, являвшагося, по его словамъ, "ристалищемъ" народностей.
   -- Чортъ его знаетъ, еще окажется какимъ-нибудь профессоромъ, а я ему на любимую мозоль наступилъ давеча,-- ворчалъ Борисъ.
   Публики набралось на пароходѣ много и самой разнообразной. На палубѣ третьяго класса выдѣлялась оригинальная группа учителей, учительницъ и гимназистокъ, ѣхавшихъ въ Ялту провести праздники. Отдѣльно отъ другихъ держались два толстовца въ синихъ блузахъ, съ котомками, въ широкополыхъ шляпахъ и съ какими-то библейскими посохами въ рукахъ.
   На нашей палубѣ перваго класса собрались разнородные элементы, этнографическій составъ которыхъ можно было бы опредѣлить развѣ только при помощи химическаго анализа. Какіе-то сомнительные иностранные джентльмены въ пестрыхъ шапочкахъ, съ биноклями, моноклями, яркихъ цвѣтовъ галстуками и подозрительно сіявшими въ нихъ булавками. Было нѣсколько дамъ тоже довольно сомнительныхъ и совсѣмъ несомнительныхъ отставныхъ офицеровъ, моряковъ и чиновниковъ, бережно везшихъ въ Ялту свои застарѣлые ревматизмы, катарры и заржавѣвшіе на службѣ отечеству нервы.
   -- Это все отбросы нашей всероссійской цивилизаціи,-- характеризовалъ Борисъ русскую публику перваго класса.-- У меня такое ощущеніе, какъ будто я попалъ въ мусорную яму, и даже начинаю вдыхать присвоенный ей специфическій ароматъ... Вонъ посмотри на эту высокую даму съ лорнетомъ, которая разговариваетъ съ упитаннымъ студентомъ-кирасиромъ. Она ужасно походитъ, благодаря модному корсету съ прямой планкой, на кенгуру: бюстъ впередъ, животъ спрятанъ, а окончаніе спины выдвинуто. Вся разница между ней и кенгуру только въ томъ, что у послѣдней мѣшокъ на животѣ, а у этой прицѣпленъ сбоку. И милый студентъ хорошъ: грудь колесомъ, ходитъ вывороченной кавалерійской походкой, мундиришко коротенькій... И это -- мужъ науки, надежда благороднаго отечества... И въ довершеніе всего -- монокль въ глазу. Впрочемъ, послѣднее благоразумно, потому что у него глаза какъ у копченаго сига.
   Однимъ словомъ, Борисъ сразу возненавидѣлъ студента, очень добродушнаго, повидимому, малаго, отдававшаго въ своемъ костюмѣ и манерѣ себя держать извѣстную дань создавшему его кругу. Кажется, что тутъ обиднаго, если молодому человѣку нравится бросать въ глазъ монокль, выпячивать грудь и носить обтянутые до неистовства рейтузы, но Борисъ искренно негодовалъ.
   -- А фуражка какая мерзкая!.. Едва держится на головешкѣ, козырекъ до половины лба,-- все это подражаніе нѣмецкому юнкерству и нѣмецкимъ буршамъ. Вообще, сейчасъ видно, что негодяй...
   А "негодяй" не только ничего не подозрѣвалъ, но, видимо, былъ очень доволенъ собой, лихо покручивалъ пробивавшіеся усики и дѣлалъ рискованную попытку говорить со своей дамой по-французски.
   Русскіе люди съ присущей славянскому племени скромностью стѣсняются разговаривать громко при постороннихъ и подозрительно оглядываются кругомъ, точно кто-то ихъ подслушиваетъ, но дама-кенгуру не обладала этимъ качествомъ и говорила даже какъ-то вызывающе громко. Мы съ Борисомъ стояли у борта и любовались моремъ, а она со своимъ студентомъ ходила мимо насъ, точно роняя обрывки фразъ.
   -- ...А вы читали г. Розанова? Ахъ, какой писатель!.. Я, знаете, его немного боюсь и представляю его себѣ въ родѣ Петра Пустынника, а съ другой стороны, какія у него чудныя слова: "часовенка", "родникъ бытія"!.. А. г. Меньшикова вы читаете?.. Я отъ него въ восторгѣ... У г. Розанова еще встрѣчаются иногда такія выраженія... такія выраженія... Ну, однимъ словомъ, вы понимаете меня? А г. Меньшиковъ -- одинъ восторгъ!.. Я его себѣ представляю розовымъ аббатомъ конца XVIII вѣка, остроумнымъ, вѣжливымъ, находчивымъ... У него нѣтъ ни одного обиднаго слова... И слова все самыя вѣжливыя, и каждое слово, точно хорошо воспитанный человѣкъ, умѣетъ вовремя войти и во-время уйти... Это величайшее искусство... Не правда ли?.. А о. Іоанна Кронштадтскаго вы слышали? О, это saint!.. Я нарочно ѣздила въ Кронштадтъ... Какую чудную проповѣдь онъ держалъ!.. Всѣ плакали и каялись, а я даже жалѣла, что у меня недостаетъ нѣкоторыхъ грѣховъ... Вѣдь такъ пріятно каяться... Вы это, конечно, испытывали...
   Дама-кенгуру засыпала бѣднаго студента вопросами, но не дожидалась отвѣта и летѣла впередъ, перескакивая съ предмета на предметъ съ головокружительной быстротой. Борисъ покраснѣлъ, какъ ракъ, сдерживая хохотъ.
   -- Вотъ такъ субъектецъ!..-- шепталъ онъ, кашляя отъ натуги.-- Студентъ-то, студентъ-то въ какую передѣлку попалъ!.. Это называется флиртъ!.. Мнѣ даже дѣлается жаль бѣднягу... Навѣрно, онъ не одинъ уже разъ вспотѣлъ.
   Оживленная бесѣда закончилась тѣмъ, что увлекшаяся дама-кенгуру взяла студента за бортъ его кирасирскаго мундира и патетически воскликнула:
   -- Молодой человѣкъ, любите Россію... У васъ еще все впереди!.. Россія васъ ждетъ!..
   Терпѣніе Бориса лопнуло. Онъ фыркнулъ самымъ вульгарнымъ образомъ и убѣжалъ въ буфетъ, отмахиваясь рукой, точно дама-кенгуру гналась за нимъ по пятамъ.
   Ветхій старичокъ бродилъ по палубѣ, напрасно выискивая себѣ жертву. Очевидно, ему страстно хотѣлось поговорить и подѣлиться впечатлѣніями. Но дамы отъ него отвертывались довольно безцеремонно, а мужчины отдѣлывались короткими отвѣтами или простымъ мычаньемъ, какъ толстый нѣмецъ съ массой брелоковъ на толстой золотой цѣпи. Кончилось тѣмъ, что старецъ подсѣлъ ко мнѣ и заговорилъ такимъ тономъ, точно мы только вчера разстались:
   -- А я, знаете, въ первый разъ путешествую... И какъ-то странно все вышло. Думаю, отчего мнѣ не поѣхать? Такъ, вдругъ... Цѣлую жизнь просидѣлъ въ захолустьѣ, долбилъ съ ребятами исторію и ничего, какъ есть ничего не видалъ. Вѣдь гдѣ-то живутъ другіе люди, есть другая жизнь... Иногда ночью нападетъ раздумье, даже грустно сдѣлается. Я давно овдовѣлъ, дѣтей нѣтъ... круглое одиночество... Вотъ взялъ и поѣхалъ, даже самому какъ-то странно... Да...
   Старецъ снялъ свою форменную фуражку и поправилъ длинные пушистые волосы, совсѣмъ сѣрые отъ прохватившей ихъ сѣдины. При нѣкоторой игрѣ фантазіи могло показаться издали, что у него изъ головы идетъ дымъ... Какое-то мелкое старческое лицо было изборождено морщинами, напоминавшими по рисунку географическую карту съ разными изотермами и изохименами; маленькіе сѣрые глазки, уже подернутые старческой мутью, какъ-то сиротливо пріютились около толстаго мясистаго носа, точно дальніе бѣдные родственники, которые изъ уваженія садятся на кончикъ стула. Чахлая, сѣдая бородка напоминала болотную заросль, а пожелтѣвшіе отъ табака усы лѣзли въ ротъ, напрасно отыскивая тамъ несуществующіе зубы.
   Наша мирная бесѣда была прервана появленіемъ Бориса, у котораго переносица опять приняла предательскую окраску, а движенія особенную развязность.
   -- Я за табльдотомъ занялъ мѣста,-- объяснилъ онъ и, оборотившись къ старцу, какъ къ старому знакомому, фамильярно добавилъ:-- И для васъ, domine, мѣсто есть. Имѣю честь рекомендоваться: Черепковъ, судебный слѣдователь изъ Тобольской губерніи.
   -- Скворченко, учитель исторіи.
   -- Очень пріятно... А признайтесь, domine, вы меня давеча на вокзалѣ приняли, кажется, за жулика, когда ощупывали карманы?
   Не дожидаясь отвѣта, Борисъ захохоталъ какимъ-то глупымъ, дѣланымъ смѣхомъ, какъ смѣются на сценѣ актеры на выходныхъ роляхъ.
   -- Я, дѣйствительно, немного того...-- оправдывался старецъ, добродушно улыбаясь.-- Знаете, вездѣ на вокзалахъ объявленія: "Берегитесь воровъ!"
   Голосъ у старца оказался сильнымъ и какъ-то совсѣмъ не гармонировалъ съ общей старческой чахлостью.
   Занятые общей бесѣдой, мы совсѣмъ не замѣтили, какъ попали въ полосу густого бѣлаго тумана. Берегъ пропалъ, и буквально ничего не было видно въ двухъ шагахъ. Поднимавшаяся отъ нагрѣтой солнцемъ воды теплота производила иллюзію, какъ будто нашъ пароходъ двигался по парному молоку. Когда раздался тревожный свистокъ, Борисъ всполошился.
   -- Господа, вѣдь этакъ, чего добраго, мы наскочимъ на подводный камень или столкнемся съ другимъ пароходомъ... Кстати, показались дельфины, а это -- плохой признакъ: будетъ буря. По расчету, мы сейчасъ должны огибать мысъ Форосъ.
   Борисъ полетѣлъ къ капитану, чтобы навести необходимыя справки. Иначе онъ не могъ, потому что вѣчно суетился.
   Я долго стоялъ у борта и любовался краешкомъ моря, которое жалось къ нашему пароходу шипѣвшею волной. Радужные тона морской воды поблекли, но они все-таки были хороши, и можно было только позавидовать кувыркавшимся въ жемчужной влагѣ дельфинамъ.
  

III.

   Туманъ взволновалъ всю публику. Всѣ одолѣвали капитана одними и тѣми же вопросами, пока онъ благоразумно не скрылся въ своей каютѣ.
   -- Какой это капитанъ? Просто молодой человѣкъ, который и по морю-то плыветъ въ первый разъ!-- негодовалъ Борисъ.
   Звонокъ къ обѣду нѣсколько успокоилъ публику.
   Помѣстившись за обѣденными столами, всѣ какъ-то сразу приняли гордый видъ и подозрительно оглядывали другъ друга, точно добрая половина пассажировъ состояла изъ поджигателей или фальшивыхъ монетчиковъ. Борисъ не отставалъ отъ другихъ, неестественно выпячивалъ грудь и оглядывалъ всѣхъ, какъ своихъ будущихъ кліентовъ. По игрѣ случая ненавистный студентъ занялъ мѣсто рядомъ съ нимъ вмѣстѣ со своей дамой-кенгуру. Я только теперь разсмотрѣлъ это странное женское лицо, уже потерявшее всѣ краски. Всего удивительнѣе на этомъ лицѣ была улыбка: вѣрнѣе сказать -- все лицо состояло изъ одной улыбки. Дама-кенгуру улыбалась не ртомъ и глазами, а какъ-то всей кожей лица, и улыбка расходилась по этому лицу, какъ масляное пятно по высохшей бумагѣ. Ветхій старецъ помѣстился рядомъ со мной и, несмотря на привинченное къ полу кресло, старался занять въ немъ какъ можно меньше мѣста, точно замерзающій человѣкъ, который инстинктивно старается съежиться какъ можно сильнѣе, чтобы уменьшить площадь для истеченія живой теплоты. Дѣло въ томъ, что рядомъ съ нимъ помѣстилась дама очень внушительныхъ размѣровъ, прямо угнетавшая своимъ величіемъ. Рядомъ съ ней бѣдный старикашка казался какимъ-то цыпленкомъ, только-что вытащеннымъ изъ воды.
   Начало обѣда проходило въ глубокомъ молчаніи. Слышалось только чавканье какого-то толстяка да звонъ тарелокъ. За нашимъ столомъ тоже царило молчаніе. Особенно аппетитно ѣлъ студентъ, набирая каждаго кушанья по двѣ порціи. Борисъ не утерпѣлъ, толкнулъ меня и сообщилъ шопотомъ:
   -- У этого молодого человѣка, у котораго еще все впереди, прекрасный аппетитъ...
   -- А ты зачѣмъ выпилъ сразу двѣ рюмки водки? -- отвѣтилъ я тоже шопотомъ.
   -- Я на морскомъ положеніи... Кто знаетъ, можетъ-быть, изъ меня получится черезъ полчаса жертва морской стихіи.
   Утоливъ первый приступъ голода, молодой человѣкъ принялся угощать свою даму-кенгуру краснымъ виномъ, причемъ не забывалъ и себя. Между ними вполголоса шелъ оживленный и видимо веселый разговоръ, причемъ дама-кенгуру сладко закатывала глаза и повторяла:
   -- Ахъ, Собиновъ!.. Ахъ Шаляпинъ!.. Фигнеръ уже давно выдохся, бѣдняжка.
   -- Да,-- авторитетно соглашался студентъ, отдувая щеки.-- Его время прошло, и можно только удивляться его былому успѣху... Въ сущности у него вѣдь никогда не было настоящаго голоса. Это дамы придумали, что у него голосъ...
   -- Ахъ, перестаньте, перестаньте!-- умоляла дама-кенгуру.-- Это былъ богъ... Да, совершенно серьезно вамъ говорю.
   Студентъ только пожалъ плечами, сдѣлалъ презрительную гримасу и вызывающимъ тономъ спросилъ:
   -- А какъ вы полагаете относительно Анастасіи Дмитріевны Вяльцевой?
   Не дожидаясь отвѣта, студентъ промурлыкалъ:
  
   Захочу -- полюблю,
   Захочу -- погублю.
  
   -- Эге, это, видно, не о. Иванъ Кронштадтскій,-- язвилъ Борисъ по адресу мурлыкавшаго студента.-- Всякій веселится по-своему -- истина, непреложная
   Ветхій старецъ насытился, и, видимо, его одолѣвала охота поговорить. Борисъ спросилъ бутылку краснаго крымскаго вина и усердно подливалъ его въ стаканъ старца.
   -- Это вашъ букетъ?-- спрашивалъ старецъ, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Да, это мой букетъ...-- отвѣчалъ Борисъ и прибавилъ, обращаясь ко мнѣ.-- Я сейчасъ поведу съ нимъ разговоръ по французской грамматикѣ Оллендорфа.
   -- Какіе чудные цвѣты!-- умилялся старецъ.
   -- Да, это чудные весенніе цвѣты, а вы не ѣдете ли въ Ялту:-- Да, я ѣду въ Ялту.
   -- Не ѣдете ли вы отдохнуть?
   -- Да...
   -- Можетъ-быть, вы имѣете какія-нибудь болѣзни, которыя желаете оставить въ Ялтѣ?
   -- Нѣтъ, пока Богъ миловалъ...
   -- Не осталась ли ваша жена дома?
   -- Нѣтъ, я давно овдовѣлъ.
   -- Можетъ-быть, вы имѣете маленькихъ дѣтей или собственный домъ?
   -- Борисъ, это наконецъ глупо,--остановилъ я его болтовню.
   Букетъ Бориса послужилъ предметомъ для общаго разговора. Когда старецъ похвалилъ его, сидѣвшая рядомъ съ нимъ массивная дама презрительно подняла плечи и презрительно улыбнулась. Это невинное движеніе почему-то задѣло за живое даму-кенгуру, которая вызывающе посмотрѣла въ лорнетъ на массивную даму и разсчитанно-громко проговорила:
   -- А мнѣ, знаете, нравятся эти весенніе цвѣты... Они такіе нѣжные, блѣдненькіе, точно дѣти послѣ тяжелой зимы. Настоящіе южные цвѣты гдѣ-нибудь на Ривьерѣ или Египтѣ рѣжутъ глазъ своими кричащими красками!..
   Массивная дама приняла вызовъ и заговорила объ Европѣ, какъ о своей старой квартирѣ. Оказалось, что она побывала рѣшительно вездѣ, какъ и дама-кенгуру: обѣ поднимались на Везувій, купались у острова Капри, катались въ Венеціи на гондолахъ, пили въ Пиренеяхъ виши и т. д. и т. д. Массивная дама однако схитрила и поберегла рѣшительный ударъ къ самому концу. Взглянувъ еще разъ презрительно на букетъ Бориса, она проговорила:
   -- Развѣ это цвѣты? Все, что угодно, только не цвѣты... Вотъ въ Японіи, гдѣ я провела цѣлыхъ три года, вотъ гдѣ настоящее царство цвѣтовъ! Это что-то невѣроятное, чего даже нельзя разсказать!..
   Она въ какомъ-то изнеможеніи закрыла глаза и потянула воздухъ носомъ, мысленно вдыхая въ себя ароматъ японскихъ цвѣтовъ. Во всякомъ случаѣ, рекордъ былъ побитъ, и дама-кенгуру даже не нашлась сказать что-нибудь, а только взглянула на студента такимъ взглядомъ, который ясно говорилъ:
   "И все вретъ, мерзавка! Гдѣ-нибудь въ Парголовѣ на дачѣ три года жила, вотъ и вся Японія".
   Нѣкоторыя дамы имѣютъ привычку въ моменты душевнаго волненія выражаться довольно энергично, хотя это и дѣлается про себя.
   -- А ландыши есть въ Японіи?-- спросилъ студентъ.
   Этотъ вопросъ заставилъ встрепенуться ветхаго старца, начинавшаго подъ шумокъ разговора сладко дремать.
   -- Позвольте, ландыши?-- вступился онъ въ разговоръ, стараясь что-то припомнить.-- Ахъ, да, ландыши...
   Онъ даже прищурилъ глаза, точно его осіяло далекимъ блескомъ минувшей молодости. Поправивъ волосы, онъ заговорилъ съ какими-то придыханіями, какъ это дѣлали актеры старой школы.
   -- Да, ландыши... помню... О, это было давно, очень давно!.. Я былъ еще студентомъ и былъ страшно бѣденъ... Да, голодалъ, т.-е. мы голодали вдвоемъ. Мы жили въ одной комнатѣ съ такимъ же бѣднякомъ-студентомъ... Питались колбасой, рубцомъ... да... Мой товарищъ давно умеръ, еще когда былъ студентомъ... отъ голоднаго тифа... да... Мы очень голодали и пили чай съ черствой булкой, которую покупали въ сосѣдней булочной по уменьшенной таксѣ... да... А рядомъ съ нами занимала маленькую комнату швея, совсѣмъ еще молоденькая дѣвушка. Она тоже голодала и тоже питалась чаемъ и колбасой... Мы называли ее сверчкомъ, потому что въ ея комнатѣ съ утра до ночи трещала швейная машинка... да. И вотъ однажды швейная машинка замолкла... Помню, это было весеннимъ утромъ... Мы ушли на лекціи, потомъ вернулись -- машника молчала. Потомъ... да... потомъ вбѣгаетъ наша квартирная хозяйка и въ ужасѣ сообщаетъ, что бѣдная швейка умерла... Да, умерла...
   Старецъ сдѣлалъ трагическую паузу и еще разъ поправилъ свои волосы. Въ его головѣ поднимались картины далекаго молодого, голоднаго прошлаго, и онъ любовался ими, какъ любуется ботаникъ зимой высушенными весенними цвѣтами въ своемъ гербаріи.
   -- Да, она умерла...-- продолжалъ старецъ.-- У нашей хозяйки разболѣлись зубы, и на кладбище провожали дѣвушку только мы вдвоемъ съ товарищемъ... Ни родныхъ ни знакомыхъ у нея не было. Да... Помню, былъ чудный весенній, солнечный день, въ родѣ сегодняшняго... На улицахъ кипѣла весенняя суета, всѣ лица были такія радостныя, а мы уныло шагали за похоронными дрогами... По дорогѣ намъ попался мальчикъ, продававшій первые ландыши... У насъ двоихъ нашлось всего 30 копеекъ,-- наше дневное содержаніе,-- по мы купили на эти послѣднія деньги букетъ ландышей и положили его на гробъ дѣвушки. Да...
   Старецъ умолкъ, точно придавленный этимъ воспоминаніемъ далекой юности. Его безхитростный разсказъ произвелъ впечатлѣніе, особенно на дамъ. Дама-кенгуру даже хотѣла приложить платокъ къ глазамъ, но предварительно спросила:
   -- Отчего же она умерла, ваша дѣвушка-стрекоза? Отъ чахотки?
   Старецъ точно очнулся, посмотрѣлъ на нее и спокойно отвѣтилъ:
   -- Она? Нѣтъ, она умерла... отъ запоя.
   Впечатлѣніе отъ послѣдней фразы было оглушающее. Всѣ точно онѣмѣли. Борисъ надулся, какъ клопъ, сдерживая хохотъ, но кончилъ чѣмъ, что фыркнулъ самымъ глупымъ образомъ и убѣжалъ на палубу.
   -- Нѣтъ, ей-Богу, отъ запоя...-- увѣрялъ старецъ, оглядывая всѣхъ какими-то дѣтскими глазами.
  

IV.

   Благодаря совершенно неумѣстной выходкѣ Бориса, положеніе получалось довольно глупое, и всѣ чувствовали себя какъ-то неловко, тѣмъ болѣе, что самъ ветхій старецъ рѣшительно не желалъ понимать смысла финала своего разсказа и добродушно улыбался. Эта неловкая нѣмая сцена была прервана массивной дамой, которая вдругъ поблѣднѣла и, прижавъ платокъ ко рту, быстро убѣжала къ себѣ въ каюту.
   -- Эге, качка...-- резюмировалъ неизвѣстный голосъ, когда началось поголовное бѣгство дамъ.
   Мы только сейчасъ замѣтили, какъ нашъ пароходъ началъ дѣлать плавныя раскачиванія,-- волна била сбоку. Когда я вышелъ на палубу, Борисъ стоялъ у борта и любовался шипѣвшей волной, зарывавшейся подъ нашъ пароходъ. Увидавъ меня, онъ громко расхохотался.
   -- Вотъ такъ анекдотъ!..-- повторялъ онъ, задыхаясь.-- Что называется, безъ ножа зарѣзалъ всѣхъ, особенно эту кенгуру. Ха-ха... Уморилъ, убилъ, уничтожилъ, разбойникъ!.. А ужъ дамы приготовились пустить слезу... Вотъ такъ букетъ ландышей!.. Нѣтъ, я погибаю, у меня начинаются колики... Меня разорветъ отъ смѣха, если я его увижу хоть издали!
   -- И все-таки не было никакого основанія фыркать почтенному старичку прямо въ лицо... И если разобрать серьезно, такъ даже особенно смѣшного въ этомъ анекдотѣ ничего нѣтъ.
   -- Ты думаешь?!.. Да вѣдь отъ такого анекдота покойникъ умретъ отъ смѣха!
   -- Про покойника ничего не могу сказать, а вотъ твоя переносица краснѣетъ все больше... Пожалуй, букетъ ландышей имѣетъ нѣкоторое отношеніе и къ тебѣ...
   -- Не приставай и не порти моего благороднаго характера.
   Было уже 5 часовъ,-- срокъ нашего прибыванія въ Ялту,-- а мы продолжали двигаться въ густомъ туманѣ и не видѣли даже береговъ. Странно, что вѣтра не было, а море волновалось какъ-то само собой, разводя довольно сильное волненіе. Дамы перваго и второго класса больше не показывались на палубѣ, зато на палубѣ третьяго класса можно было наблюдать всѣ стадіи морской болѣзни. Особенно страдали двѣ гимназистки, ѣхавшія изъ Одессы. Одна изъ нихъ, очень энергичная дѣвушка, упорно боролась съ приступами морской болѣзни: ѣла лимоны и подолгу сидѣла, закинувъ голову назадъ. Но все было тщетно, и она въ концѣ концовъ раздѣлила общую печальную участь. И тутъ же, какъ на зло, ни одинъ мужчина не желалъ подвергаться роковому дѣйствію морской стихіи.
   Чтобы какъ-нибудь убить время, мы съ Борисомъ отправились въ свою каюту и самымъ безсовѣстнымъ образомъ улеглись спать.
   -- Ты меня, пожалуйста, разбуди, когда я буду тонуть...-- говорилъ Борисъ, сладко потягиваясь на своей койкѣ.-- Точно младенца въ люлькѣ покачиваетъ... А наши бѣдныя женщины? А еще говорятъ о равноправности... Сосудъ скудельный, однимъ словомъ...
   Послѣ двухъ полусонныхъ ночей, проведенныхъ въ поѣздѣ, мы проспали самымъ безсовѣстнымъ образомъ до 9-ти часовъ вечера.
   -- Мы давно проѣхали Ялту!..-- въ отчаяніи заявилъ Борисъ, провѣряя часы.-- Проклятый коридорный не разбудилъ насъ.
   Но коридорный оказался невиноватымъ: мы были въ открытомъ морѣ, и пароходъ попрежнему двигался въ густомъ туманѣ, и попрежнему продолжалась качка. Всѣхъ дамъ точно вымело, а на палубѣ уныло бродили одни мужчины. Въ общей залѣ студентъ самымъ аппетитнымъ образомъ ѣлъ кровавый бифштексъ, запивая его краснымъ виномъ.
   -- Милашка, это онъ съ горя, отъ одиночества уплетаетъ за троихъ,-- объяснилъ Борисъ.-- А мы, знаешь, по-купечески, спросимъ пару чаю съ лимономъ... а? Сухариковъ тамъ, вареньица... Будемъ убивать время какъ-нибудь въ ожиданіи аваріи.
   Мы долго просидѣли "по-купечески" за своей парой чая, прислушиваясь къ тревожнымъ свисткамъ нашего парохода. Публика начинала волноваться. Слышались негодующіе возгласы. Очевидно, мы сбились съ курса и блуждаемъ въ открытомъ морѣ. Кто-то совсѣмъ ужъ некстати припоминалъ гибель парохода "Владимиръ" и другія аваріи въ Черномъ морѣ. Студентъ спросилъ себѣ какой-то рыбы и продолжалъ ѣсть съ завиднымъ аппетитомъ.
   -- Я не могу видѣть этого идіота!..-- въ отчаяніи заявилъ Борисъ.-- Пойдемъ наверхъ дышать свѣжимъ морскимъ воздухомъ... Кстати, нашъ старикашка спитъ, по выраженію Твэна, какъ ночной сторожъ.
   Было уже поздно. Наша палуба была пуста. Нѣкоторое движеніе происходило только на палубѣ третьяго класса, гдѣ бѣднымъ женщинамъ приходилось страдать на глазахъ у всѣхъ. Было тепло, какъ на сѣверѣ не бываетъ даже въ лѣтнія ночи. Подкисленный морскими испареніями воздухъ освѣжалъ и нагонялъ то особенное мечтательное состояніе, которое испытывается только въ морѣ. Мы долго сидѣли на скамейкѣ, прислушиваясь къ немолчному шопоту баюкавшей морской волны. Въ этомъ шопотѣ было что-то гипнотизирующее и нагоняющее сладкую дремоту. Я припомнилъ прочитанное гдѣ-то давно сравненіе этого шопота съ тѣмъ, какъ деревенскія знахарки заговариваютъ кровь,-- безсмысленный, однообразный, съ какимъ-то молитвеннымъ глухимъ речитативомъ, и горячая кровь-руда унимается, отъ сердца отваливается злая тяжесть, всего человѣка охватываетъ сладкая истома, какъ засыпающаго ребенка. Хорошо, и не хочется просыпаться отъ этой истомы...
   -- А вѣдь хорошо, чортъ возьми!-- прервалъ Борисъ молчаніе,-- а у меня, знаешь, не выходитъ изъ головы этотъ букетъ ландышей... Выходитъ даже совсѣмъ серьезное дѣло. Да...
   Онъ перешелъ къ воспоминаніямъ изъ нашей студенческой жизни, когда мы тоже голодали и питались главнымъ образомъ мечтами о счастливомъ будущемъ. Въ молодомъ воображеніи эти мечты сливались съ туманнымъ образомъ той идеальной дѣвушки, которая сдѣлается первымъ и послѣднимъ словомъ счастья всей жизни.
   -- Да, все было...-- грустно раздумывалъ Борисъ свою жизнь.-- Вотъ я... Ты не знаешь моей жены? Глупо спрашиваю: конечно, не знаешь... Некрасивая, старше меня, а я ее отбилъ у мужа. Прибавь къ этому: дама рѣшительная, то, что называется скипидаръ-баба. Мы часто ссоримся и говоримъ другъ другу самыя оскорбительныя вещи. Я проклинаю свою жизнь и завидую рѣшительно всѣмъ счастливцамъ, которые не обязаны имѣть никакого дѣла съ моей Глафирой Ермолаевной. Я мечтаю по цѣлымъ годамъ о какомъ-нибудь путешествіи, чтобы не видѣть ея хотя въ теченіе одного мѣсяца. И уѣзжалъ... Уѣду, пройдетъ недѣля, много -- двѣ, и мнѣ вдругъ дѣлается ея жаль, по-хорошему жаль. Вотъ и сейчасъ... Вѣдь въ сущности она не виновата, что некрасива и старше меня и что имѣетъ скипидарный характеръ. Логически красивыхъ женщинъ нѣтъ,-- это наше тлѣнное воображеніе играетъ. Разсмотри подъ микроскопомъ по частямъ первую красавицу и дурнушку -- разницы никакой. А наше сердце -- узелъ противорѣчій... Вотъ я, напримѣръ, люблю свою Глафиру Ермолаевну и не промѣняю ея ни на какую красавицу... Она тоже любитъ меня, будетъ ждать... А главное, когда я такъ думаю, я начинаю себя чувствовать порядочнымъ и хорошимъ человѣкомъ.
   Признаться сказать, я никакъ не могъ понять теченія мыслей Бориса: при чемъ тутъ букетъ ландышей, Глафира Ермолаевна и т. д.? Нашъ пароходъ продолжалъ двигаться въ густомъ туманѣ, нарушая ночную тишину неистовыми воплями свистка. Пароходная машина работала съ подавленнымъ гуломъ, точно она выбивалась изъ силъ. А море продолжало волноваться, посылая гряды волнъ. Тотъ же чуткій шопотъ окружалъ насъ. Вѣроятно, въ туманѣ незримо рѣяли невидимые легіоны таинственныхъ морскихъ духовъ и говорили съ нами на невѣдомомъ языкѣ.
   -- Да, такъ букетъ ландышей...-- прервалъ Борисъ слишкомъ затянувшуюся паузу.-- Мнѣ стыдно сейчасъ за давешній глупый хохотъ, и я расцѣлую старикашку, когда онъ вернется къ бытію. Вѣдь, понимаешь, это я хоронилъ дѣвушку-стрекозу, я купилъ на послѣднія деньги букетъ ландышей, чтобы положить ей въ гробъ, и я хоронилъ ее не одинъ разъ... Это вѣдь была та самая дѣвушка, которая должна была сдѣлать меня счастливымъ... И ты ее хоронилъ и всѣ другіе... Мнѣ нѣтъ никакого дѣла, отчего она умерла, а я съ ней хоронилъ свои хорошія, молодыя, честныя чувства... И вотъ глубокимъ старикомъ, когда все кругомъ потеряло для меня всѣ краски, когда собственная кровь уже не грѣетъ, когда нервы притупились,-- я вспоминаю о своемъ букетѣ ландышей, и никто, никто не хочетъ меня понять. Прибавь къ этому, что я никогда не видалъ ея, этой дѣвушки, но чувствовалъ, какъ въ безнадежной тоскѣ билось ея сердце... И мои лучшія чувства не нашли своего приложенія, мои лучшія слова остались невыговоренными, и ко мнѣ быстро приближается грозный призракъ уничтоженія...
   Финалъ этого разговора получился совершенно неожиданный: Борисъ закрылъ лицо руками, и послышались сдерживаемыя всхлипыванія.
   -- Борисъ, что съ тобой? Перестань... успокойся...
   -- Я... я ничего... Я сейчасъ... Все пройдетъ... Ахъ, какая тоска, тоска, тоска!..
   Мнѣ пришлось отпаивать его холодной водой, водить по палубѣ, но отъ грустнаго до смѣшного -- одинъ шагъ. Когда мы совершали свою прогулку, мимо насъ торопливо прошла дама-кенгуру, которая вела подъ-руку своего студента, имѣвшаго какой-то разслабленный видъ. Бѣдняга не успѣлъ дойти до пароходнаго борта, и послѣдствія морской болѣзни настигли его какъ разъ среди палубы. Дама-кенгуру въ отчаяніи совала ему въ носъ какой-то флакончикъ съ духами и повторяла:
   -- Я вамъ говорила... Да, говорила...
   Борисъ сразу очнулся и сквозь слезы проговорилъ:
   -- Нѣтъ печальнѣе исторіи Ромео и Джульетты.
   Онъ и смѣялся и плакалъ, какъ нервная женщина, называлъ себя интеллигентной нервной дрянью и долго не могъ успокоиться. А морская волна продолжала колыхать нашъ пароходъ и шептала, шептала безъ конца, баюкая измученное человѣчество.
  
   1903.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru