Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Ийи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Святочная фантазия.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

ИЙИ.
Святочная фантазія.

I.

   Уже второй мѣсяцъ шли проливные тропическіе дожди. Озеро Нямъ-Нямъ превратилось въ безбрежное море, и только по верхушкамъ камышей, выставлявшимся изъ воды, можно было приблизительно опредѣлить русло вытекавшей изъ озера рѣки Міу-Міу. Періодъ дождей даже для привычныхъ ко всему дикарей племени Ийи являлся проклятымъ временемъ, потому что въ разливъ не ловилась никакая рыба, и приходилось питаться только земляными червями, улитками и ананасами. Впрочемъ, ананасы, когда ихъ употребляли въ пишу въ большомъ количествѣ, не удовлетворяли голода, а только вызывали разстройство желудка и рвоту, поэтому ими кормили только однѣхъ женщинъ. Лучшимъ праздникомъ являлось то, когда женщины ловили гдѣ-нибудь ежа и приносили его своему повелителю, царю царей, старому Ийи. Это было его любимымъ кушаньемъ, и царь царей съѣдалъ ежа живьемъ, оставляя подданнымъ одну ежовую щетину. Сколько было лѣтъ старому Ийи, никто не зналъ, но у него сохранился прекрасный аппетитъ и замѣчательное обоняніе, какъ у шакала. Его считали безсмертнымъ, какъ единственнаго и прямого потомка грознаго бога Ийи. Отъ него получило названіе и все племя, состоявшее изъ сорока шалашей. Одинъ царь царей помнилъ то счастливое время, когда племя Ийи имѣло до тысячи шалашей и жило въ благословенной мѣстности, гдѣ росли финиковыя пальмы, гдѣ текли полныя рыбой рѣки и гдѣ паслись стада остророгихъ антилопъ. Да, все это было, а сейчасъ племя Ийи ютилось на плоской возвышенности, которую не заливала вода. Если царь царей Ийи считалъ роскошью полакомиться живымъ ежомъ, то остальные довольствовались полевыми мышами, ящерицами и змѣями, спасавшимися отъ наводненія на сухой возвышенности. Когда и эта живность была истреблена, пришлось питаться червями и шариками изъ жирной глины. Вообще было очень скверное время, и всѣ дикари удивлялись ему, хотя оно и повторялось ежегодно.
   Нынче разливъ былъ особенно великъ, и всѣмъ приходилось особенно скверно. Исхудавшіе, голодные, озлобленные дикари уже нѣсколько разъ приступали съ угрозами къ своему царю царей и говорили:
   -- Царь царей, владыка вселенной, мы умираемъ съ голоду... Наши женщины превратились въ скелеты, обтянутые кожей. Ты долженъ насъ накормить...
   -- Подождите, несчастные. Богъ боговъ Ийи накормитъ всѣхъ, какъ онъ кормитъ каждую мошку и каждую травку. Своимъ недовольствомъ вы вызовете только гнѣвъ бога боговъ... Подождите.
   Это "подождите" всегда спасало царя царей. Волновавшіеся подданные на время успокаивались, тѣмъ болѣе, что они страшно боялись бога боговъ Ийи. Вѣдь онъ все вѣдаетъ и знаетъ, и отъ него не спрячется даже земляной червь, какъ бы онъ глубоко ни зарылся въ землю.
   Царь царей, старый Ийи тоже волновался за участь своего вымиравшаго на его глазахъ племени и старался принять свои мѣры. Онъ ежедневно наказывалъ роптавшихъ подданныхъ самымъ жестокимъ образомъ, сжигалъ ихъ шалаши, чтобы лишить послѣдняго крова,-- однимъ словомъ, принималъ самыя отеческія мѣры. Но ничто не помогало, и царь царей рѣшился прибѣгнуть къ послѣдней мѣрѣ, которая пускалась въ ходъ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ.
   -- Конечно, виноватъ во всемъ богъ боговъ Ийи,-- рѣшалъ про себя царь царей Ийи.-- Зачѣмъ онъ посылаетъ столько дождя? Зачѣмъ озеро Нямъ-Нямъ разлилось до самаго неба? Нѣтъ, погоди, куманекъ, тебя нужно поучить.. Ты любишь принимать жирныя жертвы и забываешь о своихъ обязанностяхъ.
   Шалашъ царя царей Ийи ничѣмъ не отличался отъ шалашей его подданныхъ, за исключеніемъ того, что въ немъ хранились двѣ святыни,-- во-первыхъ, деревянный идолъ бога боговъ Ийи и, во-вторыхъ, священный барабанъ. Идолъ представлялъ собой деревянный обрубокъ съ грубымъ подобіемъ человѣческой головы самаго звѣрскаго вида,-- страшные глаза изъ черныхъ раковинъ, красный ротъ до ушей съ оскаленными зубами изъ перламутра и безобразными ушами. На немъ были повѣшены разные амулеты, хвосты антилопъ, зеленыя перья попугаевъ и побрякушки изъ кости. Священный барабанъ былъ обтянутъ кожей убитаго царемъ царей вождя враждебнаго племени Кіу-кіу. Снаружи шалашъ царя царей былъ украшенъ деревянными шестами, на которыхъ были повѣшены черепа убитыхъ имъ враговъ. За шалашомъ въ одинъ рядъ помѣщались маленькіе шалаши четырехъ женъ царя царей, совсѣмъ еще молоденькихъ дѣвушекъ, главная обязанность которыхъ заключалась въ томъ, чтобы прокармливать своего повелителя. Онѣ же составляли его почетную стражу. Была еще пятая жена, самая красивая, съ атласной черной кожей, тонкими пальцами и жирными бедрами, но царь царей такъ ее любилъ, что не могъ удержаться и съѣлъ.
   Итакъ, старый Ийи рѣшился проучить зазнавшагося бога боговъ Ийи.
   Это было глубокою ночью, когда онъ ударилъ въ священный барабанъ. Спавшіе подданные повскакали, какъ сумасшедшіе. Царскія жены уже разводили громадный костеръ изъ сухого тростника. Царь царей сидѣлъ у своего шалаша и неистово колотилъ въ барабанъ. Ему скоро отвѣтили десятки другихъ барабановъ, забившихъ усиленную тревогу, какъ во время войны. Женщины подняли усиленный вой.
   Когда всѣ собрались вокругъ огня, старый Ийи бросился въ шалашъ и вытащилъ оттуда деревяннаго идола. Онъ его бросилъ на землю и, наступивъ ногой на грудь, дико крикнулъ:
   -- Погоди, куманекъ, я тебѣ покажу, какъ заставлять насъ умирать отъ голода!..
   Всѣ собравшіеся вокругъ огня женщины и мужчины замерли отъ страха, а потомъ, какъ по командѣ, бросились на землю внизъ лицами.
   -- Я много терпѣлъ отъ тебя, Ийи,-- продолжалъ царь царей.-- Но у меня болитъ животъ отъ земляныхъ червей, а мои женщины отъ твоихъ ананасовъ превратились въ живые скелеты. Я тебя, Ийи, накажу самымъ позорнымъ образомъ для мужчины: тебя высѣкутъ женщины...
   Подданные стараго Ийи не смѣли дышать отъ ужаса. А между тѣмъ жены царя царей отправились въ шалашъ за прутьями, которыхъ даже въ самое голодное время хранился достаточный запасъ. Приготовлялось что-то небывало ужасное, но, когда женщины вернулись къ огню съ пучками розогъ, случилось нѣчто удивительное...
  

II.

   Женщины уже замахнулись розгами и богу боговъ было бы нанесено несмываемое ничѣмъ оскорбленіе, но царь царей остановилъ ихъ однимъ движеніемъ руки. Онъ понюхалъ воздухъ и проговорилъ:
   -- Около насъ скрывается чужой человѣкъ... да.
   У стараго Ийи сохранилось обоняніе настоящаго шакала. Онъ еще разъ понюхалъ воздухъ и утвердительно кивнулъ головой. Всѣ повскакали. Мужчины бросились въ свои шалаши за копьями и луками.
   -- "Онъ" тамъ, въ камышахъ,-- объяснилъ Ийи, вооружаясь священной боевой палицей.
   Устроена была настоящая облава, какъ на дикаго звѣря. Когда камыши были окружены, остальные дикари тоже почуяли присутствіе чужого человѣка. Онъ былъ тутъ, совсѣмъ близко. По сигналу царя царей разомъ вспыхнули десятки факеловъ и раздался военный кличъ. Въ отвѣтъ изъ камышей поднялись двѣ черныхъ руки.
   -- Не убивайте его,-- командовалъ Ийи.-- Онъ проситъ пощады...
   Смѣльчаки бросились въ камышъ и скоро выаащили оттуда громаднаго кафра, который даже и не думалъ сопротивляться. Его все-таки связали по рукамъ и ногамъ и тащили по землѣ, какъ дикое животное. Царь царей подошелъ къ нему и, погрозивъ своей священной дубиной, грозно проговорилъ:
   -- Зачѣмъ ты здѣсь?
   -- Я три дня не ѣлъ...-- съ трудомъ отвѣтилъ кафръ.
   Царь царей присѣлъ около него на корточки и самымъ внимательнымъ образомъ осмотрѣлъ его голову и все тѣло. Его особенное вниманіе привлекли рубцы по всей спинѣ кафра. Опытнымъ глазомъ старый Ийи опредѣлилъ ихъ хронологію: однимъ рубцамъ было лѣтъ десять, а послѣднимъ, еще не поджившимъ хорошенько, всего нѣсколько мѣсяцевъ.
   -- Меня поймали рыжіе англійскіе дьяволы и хотѣли продать въ неволю,-- объяснялъ кафръ,-- но я вырвался и убѣжалъ...
   -- Такъ, такъ...-- соглашался старый Ийи, не вѣря ни одному его слову.
   Онъ что-то соображалъ про себя и кончилъ тѣмъ, что расхохотался. Онъ только сейчасъ понялъ все: богъ боговъ Ийи перехитрилъ всѣхъ...
   По приказанію царя царей, кафра перетащили на то мѣсто, гдѣ лежалъ деревянный идолъ; старый Ийи присѣлъ на корточки у самой его головы и далъ женщинамъ знакъ начинать экзекуцію. Въ воздухѣ засвистѣли розги, и корчившійся отъ боли кафръ неистово закричалъ.
   -- У тебя прекрасный голосъ,-- проговорилъ старый Ийи, подмигивая и улыбаясь.
   -- Лучше меня убейте!-- умолялъ кафръ.-- За что вы меня наказываете? Я ничего не сдѣлалъ дурного...
   -- Ты глупъ, куманекъ... Богъ боговъ Ийи хитеръ и вмѣсто себя подставилъ подъ розги тебя. Притомъ онъ совсѣмъ не умѣетъ кричать и заставилъ вмѣсто себя кричать тебя. О, онъ отлично знаетъ, что самая лучшая музыка на свѣтѣ, это -- когда человѣкъ кричитъ отъ боли... Да, у тебя прекрасный голосъ.
   Кафръ наконецъ догадался и притворился мертвымъ. Тогда его оставили въ покоѣ. Старый Ийи сдѣлалъ видъ, что вѣритъ ему. Онъ еще разъ ощупалъ его и только покачалъ головой. Кафръ былъ слишкомъ истощенъ, чтобы его съѣсть, а затѣмъ онъ какъ-то пробовалъ кафрскаго мяса, и оно ему не понравилось. Извѣстно, что всѣ кафры очень дурно пахнутъ...
   Послѣ жестокой экзекуціи спина кафра была обложена кашицей изъ алоэ. Онъ сейчасъ же заснулъ и проспалъ до полудня. Одна сжалившаяся старушка принесла ему освѣжаться ананасъ, и онъ съѣлъ его съ жадностью. Старый Ийи велѣлъ его развязать и еще разъ повторилъ:
   -- Да, у тебя чудный голосъ. Если бы ты зналъ, какой я веселый человѣкъ и какъ люблю хорошіе голоса, когда развеселюсь... Вотъ ты недоволенъ, что тебя высѣкли, а мои жены считаютъ за счастье, когда я ихъ велю сѣчь. Прежде, когда я былъ молодъ и глупъ, я выбиралъ въ жены самыхъ красивыхъ дѣвушекъ, а нынче выбираю дѣвушекъ съ лучшими голосами,-- которая сильнѣе кричитъ отъ боли, та мнѣ и лучше. У меня четыре жены, и каждая кричитъ по-своему: старая жена И вопитъ басомъ, вторая жена Ии кричитъ контральто, третья жена Иии кричитъ дискантомъ, а четвертая жена Ииии визжитъ, какъ поросенокъ, и я ее люблю больше всѣхъ. Да, я очень веселый человѣкъ и люблю хорошіе голоса.
   -- И я тоже былъ веселымъ человѣкомъ,-- признался кафръ, охая отъ боли.-- Меня и погубило веселье... Я объѣхалъ цѣлый свѣтъ, и вездѣ меня хвалили за веселый хароктеръ. Вотъ только заживетъ спина, я покажу тебѣ самыя веселыя штуки. О, я все видѣлъ и все знаю!
   -- Ты видѣлъ, какъ живутъ бѣлые люди у себя дома?-- изумился царь царей.-- Вѣроятно, они живутъ на самыхъ высокихъ деревьяхъ или въ большихъ шалашахъ? Значитъ, ты плавалъ на ихъ большихъ желѣзныхъ лодкахъ, изъ которыхъ идетъ густой дымъ?
   Царь царей засыпалъ кафра вопросами. Онъ вообще отличался любопытствомъ и слушалъ кафра съ жадностью. Временами отъ радости онъ такъ хохоталъ и кувыркался по землѣ, какъ обезьяна.
   -- Только, пожалуйста, не обманывай и говори правду,-- умолялъ онъ.-- У меня законъ: за каждое ложное слово я выбиваю по зубу.
   Но кафръ былъ слишкомъ утомленъ, чтобы много говорить. Онъ все жаловался на голодъ и засыпалъ на полусловѣ. Во снѣ онъ что-то бредилъ на непонятномъ языкѣ, вскакивалъ и поднималъ руки вверхъ, что всѣхъ заставляло хохотать до слезъ. Къ счастью кафра, вода начала быстро спадать, и появилась рыба въ изобиліи. Его заставляли ѣсть до рвоты и залѣчивали раны. Черезъ недѣлю онъ настолько поправился, что могъ отвѣчать на вопросы царя царей со всѣми подробностями.
   -- Ты видишь, какой хитрый богъ боговъ Ийи,-- объяснилъ ему, подмигивая, царь царей.-- Только я его наказалъ хорошенько,-- сейчасъ вода и спала. А ты еще жаловался, глупый, когда тебя сѣкли...
   -- Меня есю жизнь сѣкли,-- сознавался кафръ.-- И все напрасно...
   -- А бѣлые люди сѣкутъ хорошо?
   -- О, это дьяволы!..
   Среди стана дикарей теперь весело горѣлъ костеръ, около котораго собирались всѣ дикари, чтобы послушать разсказы кафра о томъ, какъ живутъ бѣлые люди у себя дома. Многое изъ его разсказовъ казалось невѣроятнымъ. Развѣ можно жить въ пятиэтажныхъ каменныхъ шалашахъ? Развѣ можно плавать по водѣ въ желѣзныхъ громадныхъ домахъ? А больше всего дикарей удивляли тѣ изобрѣтенія, которыми гордится европейская цивилизація: громадныя пушки, ружья, динамитъ и т. д.
   -- Если бы мнѣ хоть одну такую пушку, которая сразу убиваетъ сто человѣкъ,-- съ тоской говорилъ царь царей.-- Я завоевалъ бы цѣлый свѣтъ... Ни одного бѣлаго человѣка не осталось бы.
   -- Ты не безпокойся, Ийи, бѣлые люди сами истребятъ другъ друга,-- успокаивалъ его кафръ.-- Они постоянно воюютъ между собой.,
   Кафръ дѣйствительно былъ въ Европѣ и въ Америкѣ, гдѣ изображалъ въ разныхъ циркахъ дикаго человѣка. Онъ долженъ былъ для удовольствія цивилизованныхъ зрителей ѣсть живыхъ голубей, глоталъ зажженную паклю, перегрызалъ желѣзную проволоку, "глоталъ" шпаги и т. д. Потомъ его охватила тоска по родинѣ. Онъ обокралъ содержателя цирка и вернулся на родину какъ разъ къ войнѣ буровъ съ англичанами. Но на родинѣ ему не повезло. Сначала онъ служилъ лазутчикомъ у англичанъ, но попался въ плѣнъ къ бурамъ и былъ тяжко наказанъ; затѣмъ онъ служилъ въ той же должности у буровъ и попался въ плѣнъ къ англичанамъ, наказанъ еще сильнѣе и приговоренъ къ повѣшенію. Спасся онъ только благодаря ночному нападенію буровъ на англійскій лагерь и бѣжалъ къ сѣверу. Ему все казалось, что англичане преслѣдуютъ его но пятамъ. Онъ прятался, какъ дикій звѣрь, по разнымъ логовищамъ, пока не попался въ плѣнъ къ племени Ийи. Его разсказы, какъ очевидца, о бурской войнѣ приводили царя царей въ неистовый восторгъ. Старикъ катался по землѣ, танцовалъ вокругъ огня и билъ въ священный бахаръ.
   -- Бѣлые убиваютъ бѣлыхъ?-- повторялъ онъ тысячу разъ и дико хохоталъ.
   -- Цѣлыми сотнями,-- подтверждалъ кафръ.-- А стариковъ, женщинъ и дѣтей морятъ голодомъ... Всѣ дома сжигаютъ, скотъ съѣдаютъ...
   -- Ахъ, какъ отлично!-- восхищался царь царей.-- Знаешь что: я со своими воинами тоже отправлюсь туда, мнѣ ужасно хочется повоевать -- Только я не оставилъ бы ни одного живого плѣннаго. Бѣлые люди глупы и кричатъ: "Руки вверхъ!", вмѣсто того, чтобы всѣхъ убивать. Мнѣ все равно, кого убивать: англичанъ или буровъ. Моимъ воинамъ тоже все равно, потому что они храбрѣе всѣхъ на свѣтѣ. А главное, какъ будетъ доволенъ и счастливъ богъ боговъ Ийи... Онъ любитъ кровь, стоны раненыхъ, хрипѣнье умирающихъ... Вѣдь это онъ устроилъ, чтобы бѣлые начали убивать бѣлыхъ... Ха-ха!..
   Царь царей катался по землѣ, хохоталъ до боли въ животѣ и заставлялъ кафра по десяти разъ разсказывать, какъ англичане убиваютъ буровъ, а буры англичанъ. Относительно предложенія итти на войну кафръ скромно отмалчивался и только почесывалъ изсѣченную спину.
  

III.

   Царь царей ужасно полюбилъ кафра и даже помѣстилъ его въ собственномъ шалашѣ.
   -- Я еще въ первый разъ въ жизни вижу такого удивительнаго человѣка,-- увѣрялъ царь царей гостя.-- Да... А, кажется, я достаточно видѣлъ хорошаго на свѣтѣ. Я два раза былъ счастливъ, а сейчасъ счастливъ въ третій разъ.
   Царь царей обнималъ кафра, терся своимъ носомъ объ его щеки и проявлялъ вообще самыя нѣжныя чувства. Его жены обязаны были каждое утро натирать кафра рыбьимъ жиромъ и кормили разжеваннымъ ими сахарнымъ тростникомъ.
   -- Тебѣ нравятся мои жены?-- лукаво спрашивалъ царь царей.-- Выбирай любую, голосъ которой тебѣ больше нравится.
   Старый Ийи велѣлъ сѣчь поочередно и вмѣстѣ несчастныхъ женъ, но кафръ отказался отъ этого царскаго подарка. Онъ подозрѣвалъ царя царей въ какой-нибудь гнусности и сильно боялся, что вмѣстѣ со своими женами онъ велитъ высѣчь и его, чтобы получился единственный въ своемъ родѣ квинтетъ.
   -- Нѣтъ, мнѣ не нужно твоихъ женъ,-- скромно объяснялъ онъ.-- У меня на родинѣ остались свои жены, и я не желаю ихъ огорчать.
   -- Какъ знаешь,-- соглашался царь царей.-- Я не желаю тебя обижать, если ты не знаешь толку въ хорошей музыкѣ.
   Разъ, когда они вечеромъ сидѣли у огня, царь царей не выдержалъ и разсказалъ, какъ онъ былъ счастливъ два раза.
   -- Я только никакъ не могу рѣшить, въ который разъ былъ счастливѣе,-- задумчиво говорилъ царь царей, улыбаясь.-- Въ первый разъ... Да... Это было давно, когда у моего племени было до двухсотъ шалашей. Тогда мы жили далеко отсюда, въ области великихъ озеръ, и я питался исключительно языками гиппопотамовъ и яйцами страусовъ. О, это было чудное время!.. Но пришли бѣлые люди и заставили насъ нести на головахъ ихъ тюки съ разными товарами, съѣстными припасами и оружіемъ. Меня полюбилъ главный вождь этихъ бѣлыхъ людей и поручилъ нести за нимъ его ружье и патроны. Я въ первый разъ видѣлъ, какъ бѣлые люди стрѣляютъ изъ ружей, и пришелъ въ восторгъ. Я не спалъ ночей и все думалъ о томъ, какъ бы добыть себѣ такое же ружье. Случай мнѣ помогъ: бѣлый вождь захворалъ лихорадкой, я укралъ у него ружье и патроны и бѣжалъ... Ахъ, какъ я былъ тогда счастливъ!..
   Царь царей закрывалъ глаза отъ наслажденія и долго хихикалъ.
   -- Когда я вернулся съ ружьемъ домой,-- продолжалъ онъ,-- то прежде всего... Ахъ, что это было! Недалеко отъ насъ жило враждебное намъ племя Кіу-Кіу. Мы жили въ шалашахъ, и Кіу-Кіу часто нападали на насъ и спасались на своихъ деревьяхъ, какъ обезьяны. Достать ихъ было невозможно. И вотъ, благодаря своему ружью, я каждый день отправлялся на охоту... О, они меня сразу поняли и спасались на самыхъ вершинахъ. Но у Ийи зоркій глазъ, и я убивалъ ихъ десятками, пока не перестрѣлялъ всѣхъ до одного. Богъ боговъ Ийи приходилъ ко мнѣ два раза ночью и благодарилъ за чудную жертву. Послѣднимъ я убилъ вождя Кіу-Кіу и изъ его кожи сдѣлалъ священный барабанъ. Да, я былъ счастливъ...
   Кафръ слушалъ его съ жадностью, и его черные глаза загорались завистью... Онъ никогда не испыталъ такого счастья...
   -- А когда ты былъ счастливъ во второй разъ?-- спросилъ онъ, затаивая дыханіе.
   -- Счастье, вообще, проходитъ быстро,-- философствовалъ царь царей.-- У меня украли мое ружье, и первое счастье кончилось. Но богъ боговъ не забылъ меня. О, боги всегда справедливы, даже боги жестокихъ бѣлыхъ людей... Когда у меня украли ружье, я готовъ былъ сойти съ ума. А потомъ только я понялъ, что это богъ боговъ Ийи сдѣлалъ не спроста, а только хотѣлъ испытать меня. Да... Кажется, не прошло двухъ лѣтъ, какъ у насъ опять появились бѣлые люди. Но только безъ ружей и жестокости. Это были очень смѣлые люди, потому что они явились вдвоемъ. Онъ называлъ себя миссіонеромъ, а она называла себя его дьякониссой. Онъ читалъ намъ толстую-толстую книгу о томъ, какъ мы должны любить другъ друга, прощать обиды, любить своихъ враговъ,-- однимъ словомъ, это были совсѣмъ глупые люди. Они прожили у насъ около трехъ лѣтъ, и наши женщины начали даже увлекаться ихъ ученіемъ. Да... Я тоже притворялся, что слушаю ихъ, а въ сущности только слушалъ, какъ поетъ дьяконисса. Она была отвратительна: кожа какъ молоко антилопы, золотистые волосы и... и самое ужасное -- это сѣрые, прозрачные, какъ вода въ источникѣ, глаза. Вотъ благодаря ей я и получилъ любовь къ женскому пѣнію... Я цѣлыхъ три года слушалъ, какъ она поетъ, и только подъ конецъ понялъ, что она поетъ исключительно для одного меня. Ахъ, какая это была удивительная женщина!.. Я даже простилъ ей ея бѣлую кожу.
   Царь царей прерывалъ свой разсказъ и весело кувыркался по землѣ. Кафръ дико хохоталъ и ходилъ на рукахъ кругомъ костра.
   -- Да, прошло три года,-- разсказывалъ царь царей.-- Я больше не могъ ждать и въ одно прекрасное утро убилъ миссіонера самымъ вѣжливымъ образомъ, т -е. зарѣзалъ его соннаго. Потомъ мы его съѣли, по онъ оказался очень невкуснымъ. Дьякониссу я взялъ себѣ, и эта глупая женщина страшно кричала и плакала. Она не могла понять, что лучше быть женой царя царей, чѣмъ женой какого-то миссіонера. Впрочемъ, она мнѣ скоро надоѣла, и я велѣлъ своимъ женамъ ее откармливать. Наши женщины умѣютъ это дѣлать удивительно искусно. Онѣ перевязали ей руки и ноги тонкими бечевками, положили на землю и такъ привязали къ колышкамъ, вбитымъ въ землю, что она въ теченіе шести недѣль не могла сдѣлать ни одного движенія. Она была настолько глупа, что хотѣла уморить себя голодомъ, и мои жены имѣли терпѣніе все время кормить ее насильно. Но она осталась глупой до самаго конца. Когда она настолько разжирѣла, что даже кожа на животѣ начала лопаться, я пришелъ и заявилъ ей, что ее завтра зарѣжутъ, она подняла самый отчаянный крикъ. Это съ ея стороны была самая черная неблагодарность, и я чуть не разсердился. "О чемъ ты кричишь, бѣлая женщина?-- говорилъ я ей самымъ убѣдительнымъ образомъ.-- Развѣ мы заставляли тебя голодать хоть одинъ день? Развѣ мы заставляли тебя работать?". Она продолжала упорно ничего не понимать и опять кричала. "Пожалуйста, бѣлая женщина, не порти мнѣ аппетита,-- уговаривалъ я ее.-- Какъ ты не хочешь понять, что тебя зарѣжетъ не кто-нибудь, а царь царей своими собственными руками, и что я съѣмъ самые жирные куски твоего откормленнаго тѣла. Такое счастье достается немногимъ... А когда я тебя съѣмъ, ты вѣдь войдешь въ кровь царя царей и сдѣлаешься частицей самого меня. Въ моемъ собственномъ желудкѣ ты найдешь ту вѣчную жизнь, о которой проповѣдывала намъ цѣлыхъ три года. Если тебѣ совѣстно за свою отвратительную бѣлую кожу, то я тебѣ велю оказать послѣднюю милость и велю передъ смертью выкрасить всю самой лучшей краской". Кажется, я говорилъ убѣдительно, но голосъ истинной мудрости не доходилъ до сердца неблагодарной бѣлой женщины, и она продолжала неистово кричать.
   -- Подожди, Ийи,-- остановилъ его кафръ.-- Мнѣ пришла въ голову очень счастливая мысль...
   Кафръ не договорилъ и, какъ акробатъ, перевернулся въ воздухѣ. Потомъ онъ дико захохоталъ и принялся танцевать вокругъ огня.
   -- Ну, теперь продолжай,-- проговорилъ онъ, хлопая царя царей по животу.-- Вѣдь ты съѣлъ эту дьякониссу?
   -- И даже съ большимъ удовольствіемъ,-- самодовольно отвѣтилъ царь царей, облизываясь.-- Я ей передъ тѣмъ, какъ зарѣзать, сказалъ откровенно! "Ты напрасно сердишься, бѣлая женщина... Если кто изъ насъ долженъ сердиться, такъ это я. Ты забыла какъ мы зажарили твоего мужа миссіонера и какъ онъ жестоко обманулъ насъ даже мертвый. Мясо у него оказалось жесткое, какъ у старой жирафы, и я сломалъ о него лучшій изъ своихъ зубовъ. Онъ самъ виноватъ, что не получилъ въ моемъ желудкѣ вѣчной жизни". Она осталась глупой до самой послѣдней минуты, но зато какое вкусное мясо оказалось у нея. Я въ теченіе всей своей жизни ничего вкуснѣе не ѣдалъ... Я только тутъ понялъ, что она все время притворялась и скрывала, какое у нея нѣжное и сочное мясо, точно у молодой антилопы.
   Когда царь царей кончилъ свой разсказъ, кафръ принялся такъ неистово кувыркаться, точно онъ былъ сдѣланъ изъ резины. Потомъ онъ рычалъ, какъ шакалъ, хохоталъ, танцовалъ и продѣлывалъ все, чему его научили въ циркахъ. Царь царей кричать по старости лѣтъ не могъ, а только катался по землѣ и хихикалъ.
   -- Ну, а какая у тебя счастливая мысль?-- спросилъ царь царей кафра, когда тотъ успокоился.
   -- А вотъ какая: у тебя что-нибудь осталось отъ съѣденной дьякониссы?
   -- Какъ же, осталось. Золотое кольцо и зеленое шерстяное платье... Остальное все украдено. Мои подданные -- всѣ страшные воры.
   -- Отлично, довольно платья и кольца, Ийи. Тебѣ вѣдь хочется посмотрѣть на войну бѣлыхъ?
   -- О, страшно!..
   -- Вотъ мы и отправимся вдвоемъ. Только сдѣлаемъ это потихоньку отъ всѣхъ.
   -- Я буду радъ отдохнуть... А то мнѣ, признаться, порядочно надоѣло управлять своими ворами-подданными. Да и жены мнѣ надоѣли... Можетъ-быть, мы съ тобой гдѣ-нибудь еще закусимъ бѣлой женщиной.
   -- Непремѣнно.
  

IV.

   Начались приготовленія въ далекій путь, причемъ соблюдалась величайшая таинственность.
   -- Если мои жены догадаются, они бросятся за нами въ погоню,-- шопотомъ сообщалъ царь царей.-- Онѣ безумно меня любятъ... А далеко намъ итти?
   -- Недѣли двѣ, а можетъ-быть, и больше.
   Въ ночь, когда было назначено выступленіе, весь планъ чуть не разстроился благодаря тому, что старый Ийи непремѣнно хотѣлъ захватить деревяннаго идола. Кафръ не соглашался. Тащить этого дурацкаго чурбана триста верстъ -- благодарю покорно. Порѣшили на томъ, чтобы зарыть его въ землю вмѣстѣ съ священнымъ барабаномъ и священной палицей, на чемъ царь царей и успокоился.
   Кафръ устроилъ изъ зеленой юбки съѣденной дикарями дьякониссы, широкій мѣшокъ и сложилъ въ него необходимые припасы. Онъ особенно дорожилъ ею и тщательно разглаживалъ каждую складку. Вообще онъ что-то замышлялъ и такъ же бережно относился къ царю царей.
   Въ одну изъ прекрасныхъ африканскихъ ночей они покинули лагерь племени Ийи. Когда дикари хватились ихъ утромъ -- ихъ, и слѣдъ простылъ. Старый Ййи и кафръ умѣли ходить, не оставляя слѣдовъ.
   Бѣглецы шли главнымъ образомъ ночью, пользуясь прохдадой, а спали днемъ. На одной изъ такихъ стоянокъ царь царей показалъ кафру маленькаго деревяннаго идола бога боговъ, котораго спеціально смастерилъ для дороги.
   -- Все-таки я тебя перехитрилъ,-- хвастался онъ, лукаво хихикая,
   Кафръ отнесся къ этой хитрости совершенно равнодушно, потому что слишкомъ былъ занятъ собственными мыслями. Онъ теперь день и ночь думалъ о родномъ краалѣ, гдѣ его считала погибшимъ. И вдругъ онъ явится... У него даже выступали слезы отъ этихъ мыслей.
   На полдорогѣ царь царей настолько утомился, что рѣшительно отказался итти дальше.
   -- Я умираю отъ усталости,-- объяснялъ онъ упавшимъ голосомъ.-- У меня нѣтъ больше силы..
   Пришлось сдѣлать дневку, но это мало помогло. Царь царей продолжалъ капризничать. Тогда кафръ придумалъ новый способъ путешествія. Царь царей уже страдалъ старческой худобой, и кафръ посадилъ его въ зеленую юбку дьякониссы и потащилъ на собственныхъ плечахъ. Старому Ийи этотъ способъ путешествія очень понравился, к онъ, сидя въ юбкѣ, едва сдерживалъ смѣхъ. Кафръ былъ силенъ, какъ лошадь, и ему ничего не стоило тащить даря царей.
   Это оригинальное путешествіе продолжалось цѣлыхъ двадцать дней, такъ что даже желѣзное терпѣніе кафра начало истощаться. Ему начало казаться, что проклятый старикъ съ каждымъ днемъ начинаетъ дѣлаться все тяжелѣе. Они шли уже по территоріи, разоренной англичанами. Вездѣ стояли развалины сожженныхъ бурскихъ фермъ, хлѣбъ на поляхъ былъ или сожженъ, или вытоптанъ, кое-гдѣ бродилъ одичавшій скотъ. Разъ ночью кафръ въ первый разъ услышалъ глухой гулъ отдаленнаго пушечнаго выстрѣла.
   -- Это богъ боговъ Ийи сердится,-- шопотомъ объяснилъ проснувшійся царь царей.
   -- Нѣтъ, это стрѣляютъ изъ пушекъ.
   Царь царей отъ радости началъ кувыркаться по землѣ. Наконецъ-то онъ увидитъ, какъ бѣлые люди убиваютъ бѣлыхъ людей...
   Имъ пришлось итти еще цѣлый день, прежде чѣмъ на высокомъ плоскогорьѣ забѣлѣли палатки укрѣпленнаго англійскаго лагеря. Царь царей визжалъ отъ радости, когда надъ лагеремъ взвивались бѣлые клубы дыма отъ пушечныхъ выстрѣловъ. О, это -- настоящая война, и богъ боговъ Ийи радуется. Вѣдь это онъ руками бѣлыхъ людей стрѣлялъ изъ пушекъ въ бѣлыхъ людей. Отъ восторга царь царей хотѣлъ вылѣзть изъ своего мѣшка и итти пѣшкомъ, но кафръ этого ему не позволилъ.
   -- Сиди смирно и крѣпче держись за мою шею,-- совѣтовалъ онъ.
   Подойдя къ линіи англійскихъ аванпостовъ, кафръ поднялъ руки вверхъ и что-то крикнулъ часовымъ по-англійски, что вызвало общій смѣхъ.
   -- Да это нашъ Самъ!-- крикнулъ кто-то изъ толпы солдатъ, одѣтыхъ въ сѣрые хаки и такіе же сѣрые шлемы изъ пробки.
   Кафръ торжественно внесъ царя царей въ средину лагеря и остановился только у палатки полковника Гичъ-Гича. Его окружили со всѣхъ сторонъ и со смѣхомъ разсматривали выставлявшуюся изъ зеленаго мѣшка голову царя царей.
   -- Это -- старая обезьяна,-- острилъ кто-то изъ молодыхъ офицеровъ.
   Когда изъ палатки вышелъ самъ полковникъ Гичъ-Гичъ въ сопровожденіи своего адъютанта Гипъ-Гипа, кафръ Самъ опустилъ зеленый мѣшокъ на землю и съ торжествомъ проговорилъ:
   -- Полковникъ, я принесъ тебѣ людоѣда, который на берегахъ озера Нимъ-Нимъ съѣлъ миссіонера и его жену... Я его тащилъ на собственной спинѣ цѣлыхъ три недѣли
   Кафръ самъ, очевидно. разсчитывалъ на эффектъ своего заявленія, но полковникъ Гичъ-Гичъ молча посасывалъ свою трубочку, заложивъ руки въ карманы штановъ.
   -- Развяжи-ка своего людоѣда,-- скомандовалъ адъютантъ Гипъ-Гипъ.
   Вытащивъ царя царей изъ зеленаго мѣшка и поставивъ его на ноги, кафръ Самъ объяснилъ, показывая мѣшокъ:
   -- А это -- зеленая юбка той дьякониссы, которую съѣлъ вотъ этотъ Ийи... Онъ называетъ себя царемъ царей.
   Офицеры хотѣли разсмѣяться надъ послѣдней фразой, и даже по рыжимъ усамъ полковника Гичъ-Гича проползло что-то въ родѣ улыбки, какъ въ этотъ моментъ раздался оглушительный пушечный выстрѣлъ, и царь царей подпрыгнулъ высоко въ воздухъ, а потомъ началъ кататься по землѣ. Это вызвало общій хохотъ. Царь царей не понялъ, что Самъ говорилъ про него по-англійски, и былъ очень доволенъ произведеннымъ впечатлѣніемъ. Онъ тоже хохоталъ вмѣстѣ съ другими.
   -- Веселая каналья,-- замѣтилъ адъютантъ Гипъ-Гипъ, любуясь хохотавшимъ Ийи.-- Я въ первый разъ вижу людоѣда и не думалъ, что людоѣды походятъ на плохо вычищенный ваксой сапогъ.
   Полковникъ Гичъ-Гичъ узналъ Сама съ перваго раза и рѣшилъ про себя, что единственной наградой этому измѣннику можетъ служить только висѣлица. Что касается людоѣда, то и его тоже слѣдуетъ повѣсить, но предварительно разобрать все дѣло. Полковникъ отличался истинно-англійской корректностью.
   -- Заковать въ кандалы этихъ негодяевъ,-- приказалъ онъ, повернулся и ушелъ въ свою палатку.
   Кафръ Самъ понялъ всѣ значеніе этого лаконическаго приказанія и дико завылъ. Онъ разсчитывалъ, что за доставку людоѣда ему простятся его грѣхи, и что даже будетъ дано вознагражденіе, а получилось нѣчто ужасное. Царь царей ничего не понималъ и только глупо озирался кругомъ, когда ихъ повели въ дальній конецъ лагеря, гдѣ стояли фургоны съ артиллерійскими снарядами.
   Исполнявшій приказаніе адъютантъ Гипъ-Гипъ велѣлъ приковать обоихъ къ колесамъ одного фургона. Царя царей приковали къ переднему колесу на короткую цѣпь, а кафра Сама -- на длинную къ заднему. Очутившись прикованными, недавніе друзья сейчасъ же разссорились.
   -- Тебя, людоѣда, повѣсятъ,-- сообщилъ Самъ.
   Царь царей только рычалъ и плевалъ на него.
  

V.

   Негодяевъ повѣсили бы въ тотъ же день, но это была суббота, да и буры усиленно обстрѣливали англійскій лагерь. На глазахъ у царя царей было убито нѣсколько англійскихъ солдатъ шрапнелію, и онъ помирился со своей участью. Несмотря на всю безнадежность своего положенія, старый Ийи не могъ не любоваться, какъ надъ его головой въ воздухѣ разрывались шрапнели, осыпая своими осколками и картечью англійскихъ солдатъ. Еще лучше были бурскія гранаты, которыя съ визгомъ и шипѣньемъ зарывались въ землю, и потомъ слѣдовалъ ужасающій взрывъ. Полковникъ все время сидѣлъ въ своей палаткѣ, а распоряжался боемъ адъютантъ Гипъ-Гипъ отвѣчавшій на каждый бурскій выстрѣлъ изъ своихъ орудій.
   Адъютантъ Гипъ-Гипъ время отъ времени подходилъ къ царю царей и долго смотрѣлъ на него задумчивыми сѣрыми глазами. Старый Ийи не выносилъ этого взгляда и весь съеживался,
   -- Онъ хочетъ ѣсть,-- коротко объяснялъ Самъ.
   Когда подали походный котелокъ съ какими-то объѣдками отъ солдатскаго обѣда, кафръ Самъ отнялъ его у царя царей и съѣлъ все одинъ. Старый Ийи рычалъ, ругался и плевалъ на безсовѣстнаго кафра что смѣшило собравшихся около нихъ солдатъ до слезъ. Для царя царей ничего ужаснѣе не было, какъ чувство голода. Вѣдь онъ своихъ плѣнныхъ, которыхъ съѣдалъ, всегда кормилъ до отвала, даже насильно, какъ зеленую дьякониссу. Вообще англичане казались ему невежествеными и грубыми людьми до послѣдней степени.
   -- Это безсовѣстно -- морить царя царей голодомъ!-- кричалъ старый Ийи, хотя его и понималъ одинъ кафръ Самъ.-- Мои жены кормили меня ежами, жеванымъ сахарнымъ тростникомъ, древесными улитками...
   Канонада съ обѣихъ сторонъ продолжалась до самой полночи. Когда наступила темнота, взрывы шрапнелей и гранатъ были особенно эффектны. Это богъ боговъ Ийи бросилъ въ англичанъ огненную смерть за то, что они морили голодомъ паря царей Ийи. Дѣло было ясно какъ день.
   Ровно въ полночь выстрѣлы прекратились. Наступало воскресенье. Весь англійскій лагерь заснулъ, не опасаясь за нападеніе, потому что и буры тоже чтили священный день. Не спалось только одному царю царей, котораго мучилъ жестокій голодъ. Чтобы чѣмъ-нибудь утишить страданія, онъ дѣлалъ изъ земли шарики и глоталъ ихъ. Лучше ужъ боли въ животѣ, чѣмъ голодъ. А тутъ рядомъ наѣвшійся до отвала Самъ храпитъ, какъ буйволъ... Это еще усиливало муки царя царей.
   Такъ старый Ийи и заснулъ на новосельѣ голоднымъ. Зато во снѣ къ нему явился самъ богъ боговъ Ийи и сказалъ:
   -- Царь царей, не плачъ, что ты голоденъ... Подожди немного, пока бѣлые перебьютъ другъ друга и вся земля достанется чернокожимъ. Не останется ни одного бѣлаго человѣка.
   Проснулся царь царей отъ странной музыки, какой онъ никогда не слыхалъ. Около палатки полковника собрались всѣ солдаты. Адъютантъ Гипъ-Гипъ игралъ на фисгармоніунѣ, украденномъ съ бурской фермы, воскресный гимнъ, а солдаты пѣли. Получалась самая трогательная картина христіанскаго праздника. Когда гимнъ кончился, полковникъ Гичъ-Гичъ долго читалъ библію,
   -- Что они дѣлаютъ?-- спрашивалъ царь царей Сама.
   -- Молятся своему бѣлому богу,-- объяснилъ кафръ, показывая свои бѣлые зубы,-- Развѣ забылъ, какъ пѣла твоя дьяконнсса?
   Воспоминаніе о дьякониссѣ привело стараго Ийи въ бѣшенство: онъ еще никогда въ своей жизни не хотѣлъ такъ ѣсть, какъ сейчасъ. У него даже въ головѣ начинало мутиться при одномъ воспоминаніи о сочномъ мясѣ дьякониссы. Царь царей рычалъ отъ голода и грызъ свою цѣпь, а Самъ громко хохоталъ.
   Эта дикая сцена между дикарями прервала англиканское богослуженіе. Полковникъ Гичъ-Гичъ, одѣтый не въ мундиръ, а въ длиннополый сюртукъ англиканскаго пастора, подошелъ съ библіей въ рукахъ къ неистовствовавшимъ дѣтямъ природы и проговорилъ кроткимъ голосомъ;
   -- Что вы дѣлаете, дѣти мои? Зачѣмъ вы нарушаете покой великаго дня мира и любви?
   -- Я уже два дня не ѣлъ!..-- кричалъ царь царей съ пѣной у рта.
   Гичъ-Гичъ скромно опустилъ глаза и началъ говорить о покаяніи, о прощеніи обидъ ближнему, о безконечномъ милосердіи Божіемъ, о спасеніи души вообще, а для этого прежде всего нужно перейти въ лоно англиканской церкви.
   -- Зачѣмъ ты все это говоришь?-- спрашивалъ его кафръ Самъ.-- Я вѣдь знаю, что завтра ты велишь обоихъ насъ повѣсить...
   -- Сегодня я вашъ братъ и говорю какъ братъ, и ничего не знаю, что завтра законъ велитъ мнѣ исполнить, какъ начальнику.
   Кафръ Самъ хохоталъ самымъ глупымъ образомъ, но полковникъ Гичъ-Гичь нисколько не смутился и въ цѣляхъ обращенія этихъ дикарей на путь истины прочелъ имъ цѣлыхъ три главы изъ Библіи. Вѣрный сынъ англикансой церкви еще не терялъ надежды, что эти чернокожіе негодяи по крайней мѣрѣ умрутъ добрыми христіанами. Черный Самъ отлично зналъ эту толстую книгу, которую читалъ полковникъ. Онъ три раза принималъ христіанство и получалъ за это деньги, обувь, платье и пищу. И старый Ийи тоже узналъ ее,-- точно такая же толстая книга была у миссіонера, котораго онъ съѣлъ. Разница вся заключалась только въ томъ, что этотъ миссіонеръ стрѣлялъ изъ пушки въ своихъ же бѣлыхъ людей, которые читали такую же толстую книгу.
   Воскресный день прошелъ, какъ всегда, очень скучно. Единственнымъ развлеченіемъ для солдатъ было кормленіе дикарей. Черный Самъ съ ловкостью акробата выхватилъ котелокъ съ ѣдой изъ-подъ самаго носа у царя царей и съѣлъ все безъ остатка. Старый Ийи щелкалъ зубами отъ голода и вылъ, какъ гіена.
   На другой день рано началась опять канонада. Англичанамъ приходилось плохо, а полковникъ Гичъ-Гичъ рѣшилъ перенести лагерь въ другое мѣсто.
   -- А куда мы дѣнемъ этихъ негодяевъ?-- спросилъ адъютантъ Гипъ-Гипъ.
   -- Ахъ, да... Устроимъ сейчасъ же полевой судъ. Куда намъ таскать ихъ за собою... Приготовьте все, чтобы не было задержки.
   Судъ происходилъ на открытомъ воздухѣ передъ палаткой полковника. Предсѣдательствовалъ самъ полковникъ Гичъ-Гичъ, обвинялъ одинъ изъ офицеровъ, а адъютантъ Гипъ-Гипъ занялъ мѣсто секретаря. Главнымъ обвинителемъ явился Самъ, который со всѣми подробностями разсказалъ печальную исторію съѣденной царемъ царей миссіонерской четы. Полковникъ равнодушно покуривалъ коротенькую трубочку, прислушиваясь къ усиливавшейся канонадѣ. Адъютантъ Гипъ-Гипъ усердно рисовалъ красивую женскую головку, подъ которой написалъ: "Милая миссъ Модъ". Спрошенный, признаётъ ли себя виновнымъ, старый Ийи показалъ себѣ на ротъ, т.-е. что онъ голоденъ, но это было принято за признаніе, что онъ сознается въ своемъ преступленіи.
   Черезъ полчаса оба дикаря были лишены всѣхъ особенныхъ правъ и преимуществъ и приговорены къ повѣшенію,-- Самъ, какъ дезертиръ и измѣнникъ, а старый Ийи, какъ людоѣдъ. Въ качествѣ вещественныхъ доказательствъ на судейскомъ столѣ лежала одна зеленая юбка дьякониссы.
   -- Вамъ остается только привести приговоръ въ исполненіе,-- обратился полковникъ къ своему адъютанту.-- Да поторопитесь...
   -- Слушаю, г. полковникъ!-- браво отвѣтилъ адъютантъ, дѣлая подъ-козырекъ.
   Когда черный Самъ объяснилъ царю царей о состоявшемся рѣшеніи суда, старикъ горько заплакалъ.
   -- О чемъ плачетъ эта старая обязьяна?-- спросилъ полковникъ стараго Сама, служившаго переводчикомъ.
   -- Онъ голоденъ,-- коротко объяснилъ черный Самъ и не безъ дерзости прибавилъ:-- я цѣлыхъ три лня съѣдалъ его порцію.
   Плечи полковника сдѣлали нетерпѣливое движеніе.
   -- Ну, теперь уже некогда васъ кормить и не для чего,-- рѣшилъ онъ.
   Когда осужденныхъ повели на казнь, онъ прибавилъ съ презрѣніемъ:
   -- Этакія животныя...
   Въ лагерѣ не было ни одного "приличнаго" дерева, на которомъ можно было бы повѣсить двухъ преступниковъ. Строить спеціально для нихъ висѣлицу было слишкомъ большой роскошью, да и времени на это не оставалось. Полковому фельдшеру пришла, впрочемъ, счастливая мысль; поднять повыше дышло артиллерійскаго фургона -- и висѣлица готова. Старый Ийи все время рыдалъ и повторялъ одно и то же:
   -- Я никогда не поступалъ такъ со своими плѣнными. Повѣсить голоднаго, это -- безчеловѣчно.
   Адъютантъ Гипъ-Гипъ во всемъ копировалъ своего полковника: такъ же цѣдилъ слова сквозь зубы, такъ же принималъ скучающій видъ, такъ же закладывалъ руки въ карманы штановъ и такъ же ничему не удивлялся и ничѣмъ не возмущался, чтобы не портилъ своего характера и аппетита. Онъ слѣдилъ равнодушными глазами, какъ шли приготовленія къ повѣшенію людоѣда,-- его была первая очередь. Старый Ийи вдругъ присмирѣлъ и смотрѣлъ моргающими глазами кругомъ. Его вздернули на дышло, какъ котенка, а онъ какъ-то жалко задрыгалъ худыми ногами. Адъютантъ Гипъ-Гипъ подозвалъ къ себѣ военнаго фельдшера, который долженъ былъ констатировать смерть, и что-то ему шепнулъ на ухо.
   -- О, yes,-- отвѣтилъ фельдшеръ.
   Именно этимъ моментомъ и воспользовался Самъ. Онъ неожиданно прорвался черезъ цѣпь солдатъ и ринулся къ брустверу съ быстротой испуганной лошади. Растерявшіеся солдаты дали по немъ залпъ, когда онъ уже былъ за линіей аванпостовъ. Но все было напрасно. Кафръ спасся какимъ-то чудомъ, адъютантъ въ бинокль видѣлъ, какъ его темная фигура мелькала въ темной заросли у линіи бурскихъ аванпостовъ.
   -- Адъютантъ, готово...-- шепнулъ фельдшеръ, осторожно передавая какой-то свертокъ.
   -- Снесите ко мнѣ въ палатку,-- отвѣтилъ адъютантъ, не рѣшаясь прикоснуться къ таинственному свертку.
  

VI.

   Вся добрая, старая Англія любовалась красавицей миссъ Модъ. Ее встрѣчали вездѣ: на первыхъ представленіяхъ въ театрѣ, на скачкахъ Дэрби, на знаменитыхъ гребныхъ гонкахъ, гдѣ благородное юношество изъ Оксфорда и Кэмбриджа оспаривало пальму первенства передъ лицомъ всей націи, и т. д. Она поднималась на Везувій и чуть не поднялась на Монбланъ; она отлично правила четверкой кровныхъ бѣлорожденныхъ лошадей, запряженныхъ цугомъ, немного рисовала, немного играла на роялѣ, немного пѣла и т. д. Однимъ словомъ, талантамъ миссъ Модъ не было конца. Прибавьте къ этому, что никто не умѣлъ одѣваться съ такимъ вкусомъ, какъ миссъ Модъ, и репортеры описывали ея бальные костюмы, какъ выдающееся событіе дня. Но всего замѣчательнѣе была сама миссъ Модъ -- высокая, стройная, гибкая, съ удивительно красивымъ лицомъ, освѣщеннымъ загадочнымъ взглядомъ двухъ зеленоватыхъ глазъ, напоминавшихъ восточные хризолиты. Вообще это было послѣднее слово европейской цивилизаціи, и художники боялись признаться, что миссъ Модъ даже сложена лучше, чѣмъ античныя статуи. Въ мірѣ англійскаго искусства она получила названіе бѣлокурой римлянки, хотя это и на выражало ничего, кромѣ желанія опредѣлить неопредѣлимое. Поклонники миссъ Модъ не знали главнаго ея недостатка, который она тщательно скрывала: у нея были широкія и плоскія ступни. Это ее убивало, и миссъ Модъ называла себя Венерой на гусиныхъ лапахъ.
   И, несмотря на всѣ перечисленныя совершенства, къ общему удивленію, миссъ Модъ упорно продолжала оставаться дѣвушкой... Добрые люди, которые привыкли заниматься чужими дѣлами, самымъ добросовѣстнымъ образомъ увѣряли, что миссъ Модъ мѣшала ея чудовищная гордость и что будто бы она желала сдѣлаться не меньше, какъ герцогиней. Герцоговъ въ Англіи достаточно, но они, отдавая должную дань ея личнымъ достоинствамъ и милліонамъ приданаго, не могли простить ей ея довольно темнаго происхожденія. Достаточно сказать, что ея прадѣдъ, отъ котораго началось благосостояніе рода, былъ простымъ капитаномъ невольничьяго корабля, а папаша торговалъ опіумомъ въ Китаѣ, устраивалъ какіе-то сомнительные тресты и синдикаты по всевозможнымъ отраслямъ промышленности и вообще былъ довольно сомнительный джентльменъ. Даже въ Англію онъ пріѣзжалъ для свиданія съ единственной дочерью подъ строжайшимъ incognito, чтобы не компрометировать миссъ Модъ.
   У миссъ Модъ на морскомъ берегу былъ чудный замокъ, въ которомъ она жила одна, какъ сказочная красавица. Посторонній глазъ не могъ ее видѣть. Нашъ разсказъ застаетъ ее именно въ этомъ замкѣ, въ моментъ появленія таинственнаго отца, котораго въ глаза не знала даже ея собственная прислуга. Она въ эти немногіе дни свиданія съ отцомъ чувствовала себя всегда нехорошо, капризничала и даже плакала потихоньку отъ всѣхъ. Отецъ и дочь встрѣчались только въ столовой, когда вмѣстѣ завтракали и обѣдали. Онъ какъ-то боязливо смотрѣлъ на нее влюбленными глазами, какъ смотрятъ на божество, что уже совсѣмъ не шло къ его точно отлитой изъ бронзы фигурѣ, загорѣлому, суровому лицу и большимъ, краснымъ рукамъ.
   -- Модъ, у тебя опять глаза красные?-- нерѣшительнымъ тономъ проговорилъ онъ, когда она вышла къ завтраку.-- Ты опять плакала?
   -- Нѣтъ... такъ...
   -- Тебѣ скучно?
   -- Какъ всегда...
   -- Тебѣ, можетъ-быть, что-нибудь нужно?
   -- Благодарю. У меня все есть и даже слишкомъ много совершенно ненужныхъ вещей. Я не знаю даже, что могъ бы придумать человѣкъ, который пожелалъ бы мнѣ что-нибудь подарить. Ты меня избаловалъ, какъ принцессу...
   -- Ты знаешь, какъ я тебя люблю, Модъ...-- какъ-то виновато проговорилъ онъ, точно оправдываясь передъ дочерью.-- И мнѣ кажется, что все мало и все недостойно тебя... Могу сказать съ гордостью, что изъ твоего замка я сдѣлалъ музей рѣдкостей. Каждая вещь -- unicum, и другой такой не найдешь... Одни китайскіе лаки и китайскій фарфоръ чего стоятъ,-- имъ больше тысячи лѣтъ, и имъ нѣтъ цѣны даже въ Китаѣ. Это пріобрѣтено мною по случаю, изъ добычи, которую захватилъ маршалъ Пелисье, когда ограбилъ въ первый разъ Пекинъ. А китайская бронза? А коллекціи индѣйскихъ вещей послѣ разграбленія Дэли? А золотая статуэтка Изиды изъ Танагры? А мумія священной кошки изъ пирамиды фараона Хеопса? А цѣлая коллекція китайскихъ вазъ изъ нефрита?
   -- Да, да, ты правъ, отецъ...-- со вздохомъ соглашалась миссъ Модъ.
   -- Ты не подумай, что это я грабилъ... Грабили другіе -- французы, нѣмцы, американцы, англичане, а я только покупалъ за наличныя деньги. А какіе у тебя жемчуга, рубины и сапфиры изъ Голконды, брильянты всѣхъ цвѣтовъ... Помнишь, я тебѣ подарилъ одинъ восточный изумрудъ въ пятьдесятъ каратъ? Ото -- камень первой воды... И собственно это даже не изумрудъ, какъ они опредѣлили въ парижской академіи наукъ, а восточный зеленый корундъ. А твой любимый карбункулъ изъ малоазіатскихъ раскопокъ, который походитъ на сгустокъ запекшейся крови?
   Отецъ хорошо зналъ, чѣмъ угодитъ дочери, и чудное лицо миссъ Модъ покрылось счастливымъ румянцемъ. О, вѣдь она и сама -- тоже величайшая рѣдкость... Отецъ умѣлъ ее любить и его любовь свѣтилась разноцвѣтными огнями драгоцѣнныхъ камней, радужными теплыми переливами жемчуга, сіяла золотомъ, смотрѣла на нее блеклыми тонами гобеленовъ и старыхъ шелковъ, молочной бѣлизной слоновой кости. Сколько чернаго и самаго тяжелаго труда было затрачено на всѣ эти коллекціи, сколько искусства, генія, энергіи! и все это только для того, чтобы миссъ Модъ могла сказать: все это сейчасъ мое. Она чувствовала себя среди этихъ драгоцѣнностей маленькой царицей, для которой добрыми европейцами ограбленъ былъ весь міръ.
   -- Знаешь что, отецъ,-- задумчиво проговорила миссъ Модъ, когда допросъ былъ исчерпанъ.-- У самой лучшей медали есть оборотная сторона.-- Мнѣ впередъ жаль моего будущаго жениха. Бѣдняжкѣ трудно будетъ придумать что-нибудь подарить мнѣ.
   -- Ты... да... А развѣ уже есть такой?
   -- Пока опредѣленнаго ничего еще нѣтъ, но одинъ молодой человѣкъ мнѣ почти правится... Впрочемъ онъ далеко, и говорить о немъ не стоитъ. Онъ хорошей фамиліи и будетъ лордомъ, когда умретъ его старшій сумасшедшій братъ.
   -- Сумасшедшіе имѣютъ дурную привычку жить дольше, чѣмъ имъ слѣдуетъ...-- Этотъ интересный разговоръ былъ прерванъ лакеемъ-нндусомъ въ бѣлой кисейной чалмѣ, который съ низкимъ поклономъ подалъ своей повелительницѣ на серебряномъ подносѣ письмо и какой-то футляръ. Миссъ Модъ знакомъ руки велѣла ему удалиться и, пробѣжавъ адресъ, съ удивленіемъ проговорила:
   -- Вотъ кстати... Мы только-что о немъ говорили, отецъ. Это письма отъ того офицера, который... Ты меня извинишь, что я буду читать это письмо при тебѣ. Кстати, онъ пишетъ всегда такія длинныя письма, точно у него собственная писчебумажная фабрика.
   Любящему отцу пришлось шагать по столовой довольно долго, пока Модъ прочла письмо до конца. Она нѣсколько разъ останавливалась и, откинувъ прелестную головку, шептала:
   -- Ахъ, какой онъ милый, мой Арчибальдъ!.. И храбрый, и великодушный, и все время думаетъ только обо мнѣ.....
   Кончивъ чтеніе, миссъ Модъ раскрыла футляръ, въ которомъ лежала темная кожаная записная книжка въ золотой оправѣ съ брильянтами.
   -- Отецъ, посмотри, что это за прелесть!..-- восхищалась миссъ Модъ.-- Оправа изъ настоящаго африканскаго золота съ настоящими африканскими брильянтами...
   Любящій отецъ повертѣлъ въ рукахъ записную книжку и по привычкѣ мысленно ее оцѣнилъ. Книжка стоила не больше тридцати фунтовъ стерлинговъ. Миссъ Модъ поняла эти коммерческія соображенія и весело засмѣялась.
   -- Эта книжка будетъ самой замѣчательной вещью во всѣхъ моихъ коллекціяхъ,-- объяснила она съ дѣтской, серьезностью я прибавила, предупреждая недовѣрчивую улыбку отца.-- Представь себѣ, она сдѣлана изъ кожи людоѣда... Да, настоящаго живого людоѣда, котораго Арчибальдъ взялъ въ плѣнъ и казнилъ. Это былъ гигантскаго роста человѣкъ, звѣрской наружности... У него даже ногти были отточены, какъ у тигра, и отравлены ядомъ гремучей змѣи...
   -- Виноватъ, кажется, въ Африкѣ гремучихъ змѣй нѣтъ?
   -- Ахъ, не перебивай меня... Посмотри, какая удивительная кожа... совсѣмъ темная...
   -- Очевидно, негритянская.
   -- Когда его казнили, Арчибальдъ велѣлъ вырѣзать изъ него кусокъ кожи и послалъ ее въ Лондонъ... Онъ все время думаетъ обо мнѣ. Какъ это мило съ его стороны... Такой книжки рѣшительно ни у кого въ цѣломъ свѣтѣ кѣтъ и не было.
   -- На одномъ аукціонѣ въ Парижѣ продавали портсигаръ изъ кожи Пранцини...
   -- Что такое Пранцини? Простой бульварный убійца, а это -- настоящій людоѣдъ. Нѣтъ, я чувствую, что я сразу полюбила Арчибальда... Онъ будетъ со временемъ главнокомандующимъ и превзойдетъ рыцарскимъ великодушіемъ даже лорда Китченера. Ахъ, кстати, какая смѣшная была Фамилія у этого людоѣда: Ийи.
   На слѣдующій день миссъ Модъ занесла въ новую записную книжку нѣсколько мыслей.
   Во-первыхъ, какъ я люблю своего Арчибальда... Эта удивительная книжка -- его свадебный подарокъ, и она останется навѣки доказательствомъ побѣды цивилизаціи и гуманности надъ варварствомъ. Во-вторыхъ, мой Арчибальдъ, я тебѣ скажу по секрету, что намъ съ тобой принадлежитъ весь міръ. Мы -- бѣлокурые римляне... Черноволосые римляне боялись моря, и отъ этого пала цивилизація. Когда буры будутъ истреблены до послѣдняго человѣка, весь міръ удивится нашему геройству, какъ сейчасъ завидуютъ нашимъ славнымъ подвигамъ. Въ-третьихъ, мой Арчибальдъ, я еще немножко люблю тебя..."
  
   1902.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru