Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Тени богов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ" ПЕТРОГРАДЪ
Приложеніе къ журналу "Нива" на 1917 г.

  

ТѢНИ БОГОВЪ.

I.

   Въ воздухѣ поднялась волна звуковъ и торжественно замерла. Казалось, что эти аккорды на одно мгновеніе останавливались на невидимой высотѣ, оглядывали открывавшуюся передъ ними даль и быстро умирали, умирали неудовлетворенные, томящіеся, зовущіе... Каждая отдѣльная нота жила такой короткой жизнью, съ тоской отыскивая гармоническаго отзвука, и умирала съ тоской, уступая мѣсто другимъ. Да, звуки родились, жили и умирали, поднимая въ душѣ вереницу молодыхъ грезъ, несбывшихся сновъ и мучительныхъ воспоминаній. И какіе знакомые звуки: оркестръ игралъ ноктюрнъ Шопена. Ему дѣлалось жутко... Вѣдь эти аккорды жалуются, тоскуютъ, стонутъ, плачутъ и досказываютъ то, что можно только чувствовать и предъ чѣмъ безсильно человѣческое слово. Одна музыка блуждающимъ огонькомъ ведетъ въ этотъ таинственный міръ, гдѣ пугливо прячутся смутныя грезы и неясныя тѣни нашего воображенія, гдѣ дремлютъ безсознательныя ощущенія, гдѣ кончается все опредѣленное, то, что мы можемъ назвать опредѣленнымъ словомъ. Грезы наяву, сонъ, отъ котораго не хочется проснуться, сладкое забытье... А мелодія разливалась, росла и, казалось, захватывала все кругомъ -- и этотъ дремавшій старческимъ сномъ столѣтній паркъ, и усѣянное миріадами звѣздъ небо, и двигавшуюся живую массу дачной публики.
   Да, онъ сидѣлъ, слушалъ, и ему начинало казаться, что вся эта толпа состоитъ не изъ людей, а изъ отдѣльныхъ нотъ. Были очень маленькія ноты, нѣжныя и мелодичныя, были энергичныя и даже грубыя, были безразличныя -- тѣ живые нули, которые получали свое значеніе только рядомъ съ другими нотами. У каждой ноты была своя линейка и свое мѣсто на этой линейкѣ, хотя и не всѣ знали это мѣсто. Нѣкоторыя уже кончали свою партію, нѣкоторымъ недоставало комбинирующаго звука, наконецъ были просто лишнія ноты, которыя только мѣшали другимъ, производя диссонансъ. Онъ долго и внимательно вглядывался въ эти живыя ноты, и его смутно начиналъ раздражать этотъ подавленный гулъ живой массы, это чужое веселье, безпечность, свѣтившіеся счастьемъ взгляды, когда самъ онъ былъ весь въ прошломъ, и у него въ душѣ замирало пѣвучее рыданіе скрипокъ, глухія жалобы мѣдныхъ трубъ и подавленное негодованіе контрабасовъ. Собственно публика легкомысленно растворялась въ настоящемъ, довольная своимъ днемъ, тѣмъ, наконецъ, что она можетъ безсмысленно бродить, заглушая своими шагами чудную мелодію. Ему хотѣлось встать и уйти, но онъ продолжалъ оставаться на своемъ мѣстѣ, точно боялся потерять назрѣвавшее въ душѣ такое хорошее, хотя и болѣзненное ощущеніе.
   Но все-таки нужно уходить. Слѣдующимъ номеромъ въ программѣ стоитъ какой-то "блестящій" модный вальсъ. Онъ каждый разъ передъ тѣмъ, какъ уйти съ вокзала, обходитъ весь кругъ. Это вошло въ привычку. И сегодня онъ воспользовался антрактомъ, чтобы сдѣлать свою прогулку. Онъ шелъ въ толпѣ и съ какимъ-то мучительнымъ чувствомъ вглядывался въ мелькавшія лица, точно боялся встрѣтить что-то такое родное, близкое, безконечно дорогое. Ему даже казалось, что онъ слышитъ знакомые, легкіе женскіе шаги, онъ вздрагивалъ и не рѣшался оглянуться, впередъ переживая неизбѣжное разочарованіе,-- вѣдь онъ каждый разъ ошибался, да и каждый его день -- одна мучительная ошибка. А глаза продолжали искать въ толпѣ знакомыя дорогія черты... Вотъ знакомый разрѣзъ глазъ, вотъ похожій овалъ лица, вотъ тонко очерченный носикъ,-- да, дорогой человѣкъ разлился въ этой толпѣ и продолжалъ существовать только какъ собирательное. Нѣтъ и есть, есть и нѣтъ. Объ этомъ плакали скрипки, объ этомъ стонали мѣдныя трубы, жаловались контрабасы, и блѣдныя сѣверныя звѣзды смотрѣли такъ печально. Звѣзды -- міровыя слезы...
   -- Вы куда, Валерій Павлычъ?..
   Его остановилъ не голосъ, а взглядъ этихъ сѣрыхъ глазъ, опушенныхъ такими темными рѣсницами.
   -- Я сейчасъ ухожу, Сусанна Григорьевна...
   Сѣрые глаза посмотрѣли на него съ тѣмъ участіемъ, отъ котораго у него получилось ощущеніе предательской теплоты. Вѣдь она была и красива и молода, и всѣ ею восхищались, а онъ замѣтилъ это только сейчасъ, вѣрнѣе -- почувствовалъ. Она отдѣлилась отъ толпы и сама взяла его за руку.
   -- Мнѣ тоже пора домой...-- тихо проговорила она, опираясь на его руку.-- Вы меня проводите. Намъ, кажется, по пути...
   -- Нѣтъ, т.-е. да...
   Она грустно улыбнулась, а потомъ у нея лицо приняло строгое выраженіе. Въ общемъ и въ фигурѣ, и въ постановкѣ головы, и въ движеніяхъ, и особенно въ выраженіи лица сказывалась именно та милая строгость, которая въ ней ему всегда такъ нравилась. Такія женщины умѣютъ необыкновеино хорошо улыбаться. Черный лѣтній костюмъ гармонировалъ съ общимъ тономъ какъ нельзя больше, и Валерій Павлычъ въ шутку называлъ ее про себя черной женщиной.
   -- Идемъ...
   Онъ съ удовольствіемъ чувствовалъ, какъ она шла рядомъ съ нимъ, гакая молодая, цвѣтущая, полная силъ. Когда они шли по деревянному мостику, перекинутому черезъ подернутый плѣсенью садовый прудъ, она тихо проговорила:
   -- Вы не любите вальсовъ? Да, я понимаю... А слышите, какъ запѣлъ корнетъ-а-пистонъ? Мнѣ кажется, что этотъ мѣдный голосъ такъ идетъ и къ этой зелени, и къ застоявшейся ночной мглѣ, и къ тому настроенію, которое охватываетъ въ такія ночи.
   Онъ согласился безмолвнымъ движеніемъ головы и посмотрѣлъ на нее спрашивающими глазами. Она слегка отдѣлилась отъ него всѣмъ корпусомъ, но не отняла руки. Это невольное движеніе не ускользнуло отъ него. Между ними уже устанавливалось то взаимное пониманіе, которое не нуждается въ словахъ. Да и самыя слова говорили другое, потому что явилось умѣнье читать между строкъ. Она была такая умненькая, съ такой чуткой тонкостью пониманія.
  

II.

   Они вошли въ паркъ. Широкая вѣковая аллея тонула въ темнотъ, точно задрапированная мягкими лѣтними тѣнями.
   Раздавалось только легкое шуршанье ихъ шаговъ.
   -- Мнѣ не хочется итти домой...-- проговорила она съ шаловливыми нотами въ голосѣ.-- Да... Я хочу васъ наказать...
   -- За что?
   -- А развѣ это хорошо, когда дама приглашаетъ гулять?..
   -- Вы правы...
   -- Есть вещи, которыя понимаются сами собой и которыя нельзя даже объяснить.
   -- Напримѣръ?
   Она неожиданно засмѣялась, чуть-чуть откинувъ голову. У другихъ женщинъ смѣхъ имѣетъ какое-то внѣшнее значеніе, а она смѣялась вся каждой каплей крови.
   -- Напримѣръ?..-- повторила она вопросъ.-- Напримѣръ, мужчина не долженъ бросать женщину самъ, а изъ вѣжливости долженъ предоставить это удовольствіе ей... Нужно умѣть пощадить то послѣднее, что остается ей въ утѣшеніе,-- ея женскую гордость. Вѣдь есть мужская гордость и есть женская гордость... Мнѣ смѣшно, что вы не понимаете такихъ простыхъ вещей. Какой вы ребенокъ!..
   Теперь засмѣялся онъ. Вѣдь въ этихъ словахъ была скрыта цѣлая программа. О, какъ хорошо онъ понималъ ее, всю понималъ, кончая той женской гордостью, которую она сейчасъ подвергала тяжелому испытанію. Теперь же понялъ онъ, почему она пошла съ нимъ, почему съ такимъ участіемъ смотрѣли ея глаза, почему она сохранила въ себя эту дѣвичью строгость -- черная женщина еще не любила... Она инстинктивно льнула къ нему, чувствуя въ немъ еще не остывшій жаръ. Она знала грустную исторію и теперь грѣлась около чужого огня. Женщины понимаютъ все это чутьемъ. Она казалась ему теперь выше, ея сѣрые глаза больше и темнѣе... Это чудный моментъ, когда женщина безъ словъ требуетъ защищающей ласки, опоры, тѣхъ безсмысленныхъ словъ, которыя обвиваются около сердца, какъ цѣпкое растеніе.
   -- Какая чудная ночь...-- проговорилъ онъ, набирая воздухъ.
   -- Какъ я люблю этотъ чудный паркъ!-- говорила она.-- Жить хочется... Что-то такое грустное накипаетъ въ груди. Слышите, какъ опять запѣлъ корнетъ-а-пистонъ?.. Вы часто гуляете въ паркѣ?
   -- Да, каждый день... Вотъ здѣсь, въ этой аллеѣ. Я люблю эти вѣковыя липы, которыя были свидѣтелями моего горя. Я его вынашивалъ здѣсь, какъ святыню...
   -- Вы счастливы уже тѣмъ, что можете горевать... Вы и давеча думали о ней. Да?
   -- Да...
   Она замолчала. Эта гордая головка поникла. Ее охватило то чувство ревности, которое служитъ предвѣстникомъ другихъ чувствъ. Зачѣмъ онъ рисуется своимъ горемъ?.. Его жену она видала только издали и помнила только одно, что это была чудная красавица. У той было такое удивительное лицо, съ непроснувшимися дѣтскими глазами, спокойное, гордое, красивое каждой линіей, каждымъ движеніемъ. Она невольно сравнила себя съ ней, и ее охватила досадная робость, какая охватываетъ новичка на первомъ экзаменѣ. Съ другой стороны, ей было досадно за это чувство, еще болѣе досадно за то, что онъ могъ догадаться о немъ. Она замедлила шаги, выпрямилась и проговорила:
   -- Я устала... Сядемте гдѣ-нибудь,
   -- Опять я долженъ былъ предложить эту комбинацію? Но дѣло въ томъ, что пройдемте еще одну аллею, а тамъ въ концѣ стоитъ она... моя мраморная богиня.
   -- Ваша богиня? Впрочемъ, я понимаю, что вы хотите сказать, и повинуюсь...
   Она легонько вздохнула и крѣпче оперлась на его руку, точно хотѣла сказать этимъ движеніемъ, что ей все-таки хорошо, несмотря на то, что у него есть эта мраморная богиня. Хоть цѣлый легіонъ мраморныхъ богинь, только бы чувствовать его присутствіе... Она точно спускалась куда-то по ступенькамъ и съ каждой новой ступенькой дѣлала новую уступку. А какъ хорошо итти такой аллеей, какъ хороша ночь, какъ хорошо на душѣ!.. Въ послѣднемъ черная женщина боялась признаться самой себѣ.
   Аллея дѣлала крутой поворотъ. Дальше слѣдовалъ широкій спускъ къ рѣкѣ, запущенной прибережными кустами. Слышенъ былъ неясный ропотъ воды, сбѣгавшей по шлюзу. Надъ водой уже стлалась бѣлая пелена тумана. Противоположный высокій берегъ вырѣзался изъ этой сочной бѣлесоватой мглы неясными контурами. Тамъ красиво рвались въ небо готическія стрѣлки елей, зелеными шапками круглились тополи, точно восковыя свѣчи стройно поднимались желтые стволы сосенъ. Въ жаркіе лѣтніе дни здѣсь царитъ прохлада, и воздухъ былъ напоенъ смолистымъ ароматомъ. На легкомъ деревянномъ мостикѣ они остановились. Она оперлась на барьеръ и долго смотрѣла внизъ, гдѣ бурлила вода.
   -- Меня охватываетъ каждый разъ желаніе броситься туда...-- объяснила она, указывая зонтикомъ подъ мостъ.-- Вы этого не испытываете?.. Впрочемъ, я болтаю глупости... Что вы молчите? Скажите, что вы думали сейчасъ?..
   Онъ даже вздрогнулъ, пойманный на мѣстѣ. Въ ея голосѣ прозвучала повелительная нота. Она уже требовала отъ него отчета даже въ мысляхъ.
   -- Я думалъ... нѣтъ, не думалъ, а видѣлъ зиму. Тамъ... далеко... Городскія улицы засыпаны снѣгомъ, и я шелъ по этимъ улицамъ. Мнѣ дѣлалось холодно... Я уже подходилъ къ знакомому маленькому домику, въ которомъ жила она... Да, въ окнѣ былъ синеватый свѣтъ -- это горѣлъ фонарь въ ея гостиной. У меня сильно забилось сердце... Вѣдь мысленно я тысячи разъ прошелъ по этимъ улицамъ, тысячи разъ подходилъ къ знакомому подъѣзду, давалъ звонокъ и, не получая отвѣта, грустно возвращался, чтобы опять и опять итти по той же дорогѣ. Да, я видѣлъ зиму, и эта зима была въ моемъ сердцѣ...
   -- Вы повторяли свое счастье...-- глухо отвѣтила она, заглядывая къ нему въ лицо.
   Кстати, какое было у него лицо? Сейчасъ она этого не умѣла бы сказать, а первое впечатлѣніе, когда она въ первый разъ увидѣла его, было не въ его пользу. Шатенъ, съ темными большими глазами, съ характернымъ прямымъ носомъ, съ маленькой бородкой,-- вообще ничего особеннаго. Такихъ лицъ тысячи. А сейчасъ это было другое лицо. Ей хотѣлось заглянуть въ него, какъ она заглядывала на бурлившую подъ мостомъ воду, что тамъ дѣлается, въ этой головѣ?.. Зачѣмъ онъ говоритъ ей такія вещи, какъ сейчасъ? Можетъ-быть, онъ хочетъ показать, что весь въ прошломъ, что другихъ женщинъ для него не существуетъ, что наконецъ она для него полное ничто... А можетъ-быть, это одинъ изъ тѣхъ маневровъ, какіе употребляютъ слабые волей люди, можетъ-быть, онъ просто хочетъ искусственно подогрѣть себя, вызывая тѣнь любимой женщины. Въ концѣ-то концовъ вѣдь все-таки ея нѣтъ...
  

III.

   Мраморная богиня, въ торжественномъ молчаніи стоявшая въ тѣни наклонившихся надъ ней липъ, сдѣлалась невольной свидѣтельницей довольно странной сцены. По крайней мѣрѣ, въ древней Греціи ничего подобнаго не случалось.
   -- Вамъ правится меня мучить, Валерій Павлычъ?-- говорила она, чертя на пескѣ кабалистическія фигуры.-- Я это знаю... Да, вамъ нравится, что я пришла за вами, какъ комнатная собачка, что къ вамъ протягиваются руки за милостыней...
   Они сидѣли на скамьѣ, защищаемые густой тѣнью отъ тѣхъ же липъ, которыя такъ любовно наклонились надъ дивной античной красотой. Ея слова заставили его откинуться на деревянную спинку скамьи. Она сразу вышла изъ своей роли, безъ всякихъ подготовительныхъ переходовъ.
   -- Вы глубоко ошибаетесь, Сусанна Григорьевна... да. Вдвойнѣ ошибаетесь -- и за себя и за меня. Въ васъ говоритъ простое неудовлетворенное чувство...
   Понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:
   -- Вы еще не любили, Сусанна Григорьевна...
   Она сдѣлала движеніе, но осталась на томъ же мѣстѣ. Зонтикъ смѣшалъ всѣ фигуры на пескѣ и повисъ на рукѣ, какъ крыло подстрѣленной птицы.
   -- Это я, а вы?..
   -- Если бы вы любили, то поняли бы, что я не могу быть другимъ... Мнѣ даже странно говорить все это вамъ обыкновеннымъ будничнымъ языкомъ. Есть чувства и мысли, для которыхъ нужны праздничныя, нарядныя слова... Нуженъ бархатъ, шелкъ, золото, драгоцѣнные камни, ароматъ рѣдкихъ цвѣтовъ, чудная музыка, чтобы такое чувство могло проявить себя. Вѣдь оно дѣлаетъ богачомъ послѣдняго нищаго, оно...
   -- Для васъ я являюсь въ роли будней?..
   -- Этотъ вопросъ уже служитъ приговоромъ... Охваченный чувствомъ человѣкъ не задаетъ его, онъ не будетъ сомнѣваться въ себѣ. Въ немъ всѣ чувства слишкомъ полны, и нѣтъ тѣхъ разстояній, которыя отдѣляютъ мысль отъ чувства, чувство отъ дѣйствія. Тогда человѣкъ -- одна мысль, одно чувство, одно дѣйствіе... Нѣтъ, этихъ вещей нельзя разсказать. Знаете ли вы, что такое ожиданіе любимаго человѣка? Мало ли красивыхъ, молодыхъ лицъ, но для васъ все сосредоточилось въ одномъ этомъ лицѣ... Вы даже не можете сказать, красиво оно или нѣтъ -- оно внѣ всякой критики, какъ реликвія. Посмотрите на мою богиню -- вѣдь она вся живая, потому что создана именно этой полнотой чувства, потому что она сама жизнь, любовь, счастье.
   -- Ваша классическая богиня увидитъ живую женщину, еще молодую и полную силъ, которая будетъ возвращаться домой вотъ по этой аллеѣ, какъ скорбная тѣнь... Боги справедливы до жестокости, и они поймутъ тотъ адъ, который унесетъ отсюда эта женщина. Да, она ошибалась, если жизнь такъ складывается... А сколько такихъ женщинъ, которыя такъ и умрутъ въ ожиданіи той полноты, о которой вы сейчасъ говорили. Одной больше, одной меньше -- вопросъ, интересный развѣ для какой-нибудь математической выкладки.
   Она поднялась, гордая и холодная, какъ та богиня, которая смотрѣла на нее со своего пьедестала. Онъ тоже поднялся.
   -- Не трудитесь меня провожать... Я дойду одна... да, одна.
   Онъ молча посторонился, давая ей дорогу.
   -- Простимтесь друзьями, Валерій Павловичъ...
   -- О, да... друзьями...
   Она крѣпко сжала его руку и быстрымъ движеніемъ бросилась впередъ, точно отрывала самоё себя отъ чего-то задерживавшаго. Въ этомъ движеніи она была такъ чудно хороша, какъ хорошо все искреннее, чистое, неподдѣльное. Ему хотѣлось остановить ее, крикнуть, но онъ удержался и безсильно опустился на свою скамью. Легкіе шаги быстро удалились, онъ слышалъ, какъ шуршала шелковая юбка, какъ хрустѣлъ песокъ подъ маленькими ножками... Окружавшая его ночная тишина вдругъ точно была прорѣзана далекимъ звукомъ -- это опять игралъ корнетъ-а-пистонъ. Онъ быстро вскочилъ и крикнулъ:
   -- Сусанна Григорьевна, вернитесь...
   Ночь не отвѣтила, и только попрежнему призывно пѣлъ корнетъ-а-пистонъ.
   Онъ схватилъ себя за голову и бросился догонять ее.
   -- Сусанна Григорьевна...
   Она не остановилась и не убавила шагу. Она слышала его догонявшіе шаги, слышала тяжелое дыханіе и вдругъ испугалась. Это былъ дѣтскій страхъ, отъ котораго нѣмѣютъ ноги и сердце перестаетъ биться. Вотъ горячая сильная рука беретъ ея маленькую холодную руку, и она не имѣетъ силы ее отнять. Она даже закрываетъ въ ужасѣ глаза, какъ животное, которое предчувствуетъ смертельный ударъ. Онъ ласково и настойчиво заставилъ ее вернуться. Она шла рядомъ, какъ лунатикъ, съ трудомъ переставляя ноги.
   -- Что вамъ еще нужно отъ меня?..
   -- Мнѣ хотѣлось сказать вамъ что-то такое хорошее, Сусанна Григорьевна. Приласкать, просить въ чемъ-то прощенія, сказать, что я дрянной человѣкъ, что я все лгалъ, что я обманывалъ самого себя...
   -- Опомнитесь, что вы говорите...
   Маленькая холодная рука оставила его руку. Къ ней вернулась какая-то неясная рѣшимость.
   -- Да, я безумецъ...
   Онъ задыхался, чувствуя, какъ что-то щиплетъ въ горлѣ и какъ все кругомъ исчезаетъ. Оставалось одно, тяжелое и угнетавшее, отъ чего сердце билось, какъ пойманная птица. Да, онъ былъ весь одна минута, одно мгновенье...
   Опять та же скамья и та же мраморная богиня. Онъ видѣлъ, какъ она, черная женщина, обезсиленнымъ движеніемъ заставила себя сѣсть. Минуту назадъ, всего одну минуту она принадлежала ему, а сейчасъ она была такъ же далеко, какъ любая звѣзда. Это послѣднее его раздражало и придавало какую-то безумную энергію. Вмѣсто словъ онъ цѣловалъ маленькія холодныя руки и не получалъ отвѣта.
   -- Я васъ презираю...-- тихо проговорила она, улыбнувшись кроткой и горькой улыбкой.-- Вы совсѣмъ не тотъ, о которомъ я думала, котораго я...
   Роковое слово не было договорено.
   -- Милая черная женщина съ чудными сѣрыми глазами, я тебя понимаю... Ну и что же, гони меня!.. Что я сдѣлалъ, что я дѣлаю...
   Этотъ припадокъ покаяннаго малодушія смѣнился неожиданной энергіей. Она почувствовала на себѣ его твердый взглядъ, она услышала его ласковый шопотъ:
   -- Мнѣ ничего не нужно, милая черная женщина... Только не уходите, не оставляйте меня одного.
   -- Что изъ этого выйдетъ?..
   -- Я не знаю...
  

IV.

   Мраморная богиня видѣла, какъ онъ плакалъ и какъ она молча перебирала его волосы, подернутые серебромъ преждевременной старости. Вѣдь она такъ любила эту голову, любила гораздо раньше, чѣмъ догадалась объ этомъ. Роковое открытіе лишило ее воли, обезсилило, заставляло дѣлать то, чего она не должна была дѣлать.
   -- Вы угадали, что я никогда не любила,-- говорила она спокойно.-- И теперь не люблю... Нѣтъ, не люблю... Я знаю, что вы хорошій человѣкъ, что вы можете быть очень хорошимъ человѣкомъ... И если бы мы встрѣтились раньше...
   -- Нѣтъ никакого раньше, а есть только настоящее...
   Она наклонилась совсѣмъ къ его лицу, ласково посмотрѣла ему прямо въ глаза и прошептала:
   -- А если та придетъ, та, первая?.. Я ее буду чувствовать во всемъ, въ каждомъ твоемъ взглядѣ, въ каждой ласкѣ... Скажу больше, я чувствую, что я сама уже умерла, и что моя соперница уже смотритъ тебѣ въ глаза и ты ей говоришь то же, что говорилъ когда-то мнѣ. Я чувствую это и съ ужасомъ чувствую, что лишена уже возможности проявить себя ни однимъ звукомъ, ни однимъ движеніемъ, и только могу ненавидѣть твое настоящее, то-есть самое себя. И все это сонъ, мой дорогой... Твоя черная женщина пойдетъ къ себѣ опять одна, къ своему одиночеству, чтобы не было того настоящаго, въ которомъ и ты и она потомъ могутъ раскаяться...
   Въ этотъ моментъ опять запѣлъ корнетъ-а-пистонъ. Она схватила его за руку и проговорила:
   -- Слышишь? Узнаёшь?
   -- Да...
   -- Это поетъ Маргарита о царѣ, который жилъ въ Ѳулѣ... Онъ вѣдь тоже любилъ, этотъ хорошій король, и она тоже умерла, и онъ хранилъ до самой смерти память о своей милой... Слышишь?..
   Она вся поблѣднѣла и крѣпко прижалась къ нему.
   -- Слышишь? Это уже не труба поетъ, а она, любимая женщина... лѣсъ поетъ... ночь поетъ... Будь благословенна память любимой женщины, милый, и забудь ту, которая съ безумной дерзостью хотѣла нарушить эту святыню. Слышишь, король ужъ состарился... да... жива одна память... Слышишь, какъ онъ бросаетъ холодѣющей рукой завѣтное кольцо въ свой кубокъ?..
   И пѣла ночь, и звѣзды, и лѣсъ, и въ воздухѣ незримо рѣяли тѣни боговъ, а среди нихъ поднималась вмѣстѣ съ пѣсней тѣнь любимой женщины, торжествующая, счастливая, побѣждающая...
  
   1893.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru