Максимов Сергей Васильевич
Нищеброды и калуны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бродячая Русь Христа-ради.

   

БРОДЯЧАЯ РУСЬ ХРИСТА -- РАДИ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ТИПОГРАФІЯ ТОВАРИЩЕСТВА "ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОЛЬЗА".
БОЛЬШАЯ ПОДЪЯЧЕСКАЯ, д. No 39.
1877.

   

НИЩЕБРОДЫ и КАЛУНЫ.

Нищій вездѣ сыщетъ.
Спи да лежи, съ богатствомъ сиди, а сердце чуетъ, что въ нищихъ быть.
Пошли торговать: на погорѣлое собирать.
Народныя поговорки.

I.

   На дворѣ все еще та же осень, сырая и дождливая, съ холодкомъ и грязью, и съ отчаянною бездорожицею, какая захватила меня на р. Клязьмѣ и ея притокахъ. Озими давно засѣяны, и даже вездѣ потушены овины. Кое-кто изъ домовитыхъ и осмотрительныхъ успѣлъ вычинить избу, подбросивъ свѣжей соломы на кровлю и новаго омялья на завалинки.
   Прошелъ Покровъ, т. е. не церковный праздникъ, а все то время до него и послѣ, когда кончается старый крестьянскій годъ и начинается новый: не тотъ, который заказалъ для городовъ и чиновниковъ Петръ Первый, а настоящій деревенскій новый рабочій годъ. Въ календаряхъ онъ не значится и никакимъ празднествомъ не знаменуется, но въ деревенской жизни и крестьянскомъ быту всѣми сознаётся и сильно чувствуется. У торговыхъ мужиковъ -- сроки платежамъ; у хозяевъ средней руки -- новый работникъ: старый, договорившійся по древнему завѣту, съ вешняго Егорья, отошелъ прочь. Въ малосильныхъ семьяхъ,-- новая работница: молодая баба, которую взяли за сына.
   У всѣхъ рѣшительно, даже у послѣдняго бѣдняка-хозяина, съ Покрова во всемъ новь: новь въ хлѣбѣ, въ овощахъ, новь во всѣхъ домашнихъ припасахъ.и матеріалахъ, даже до того, что новь и въ постеляхъ: старые соломеники сожжены въ печи, старые и малые стали спать на свѣжей соломѣ. Словомъ на дворѣ стоитъ то осеннее время, когда -- по пословицѣ -- и у воробья пиво.
   До глухой тоскливой осени было еще далеко: настоящая, молодая была въ своей порѣ и силѣ, хлопотливая и устойчивая въ работахъ даже и въ этихъ мѣстахъ, по которымъ ѣдемъ и гдѣ живутъ самые плохіе хлѣбопашцы и гдѣ на земледѣліе давно уже перестали смотрѣть съ подобающимъ уваженіемъ.
   Вотъ, не больше мѣсяца тому назадъ, ѣхали мы по той же Клязьмѣ "аргунами", гдѣ -- по пословицѣ -- и лапшу топоромъ крошатъ: весь народъ уходитъ плотничать. Изъ 550 деревень, имѣющихъ въ центрѣ волость Аргуново, а на сторонѣ -- старинный городъ Киржачъ, не уходятъ въ дальную сторону только 40 деревень, не выбираются на чужбину только несложившіеся въ полную силу ребята, да совсѣмъ разсыпавшіеся старики.
   -- Нашъ аргунъ (толковали тамъ) положитъ на доску два перста и маленько ихъ растопыритъ, а другой промежъ перстовъ топоромъ рубитъ, и ни одного перста не тронетъ. Зато аргунъ въ большой славѣ во всемъ свѣтѣ: супротивъ него не сдѣлать и галичанину. Не повезетъ ему въ плотникахъ, онъ сейчасъ съиграетъ и на другую руку.
   Топоръ за поясъ, мѣшокъ съ рубанкомъ, со стамеской, скажемъ такъ, кинетъ въ уголъ -- возьметъ лопатку и почнетъ класть кирпичи. Изъ плотника произведетъ себя въ каменщики.
   По правую сторону верховья Клязьмы, дѣйствительно, живутъ настоящіе каменщики съ тѣмъ неизбѣжнымъ условіемъ, что, какъ между аргунами завелись кровельщики, которыхъ зовутъ лишь крыши крыть, такъ и здѣсь объявились штукатуры, которые берутся только отдѣлывать стѣны. Такъ вся эта мѣстность и не выпускаетъ изъ своихъ рукъ ни одного строительнаго дѣла, знакомаго имъ съ издревле, когда ростовцы (по лѣтописному указанію) имѣли право сказать со зла и въ упрекъ владимірцамъ: "вы -- наши холопы каменницы".
   Вотъ съ р. Пехры ходятъ всѣ шерсть бить туда, гдѣ стригутъ овецъ на двѣ стрижки (весною и осенью), да не умѣютъ ее мыть и пушить. Шерстобитнымъ мастерствомъ всѣхъ больше прославились фетиньевцы.
   Съ рѣки Вязьмы бродятъ по чужимъ деревнямъ швецы-портные очищать ту статью въ деревенскихъ хозяйствахъ, которая не попала въ руки шерстобитовъ: овца нестриженая и въ племя пушеная, а въ шерсти зарѣзанная для зимней шапки и полушубка. Эти -- мастера опять на двѣ руки: и пѣсни пѣть, и сказки врать.
   Недалеко, въ сторонѣ, и Алексино со всесвѣтными проходимцами, картавыми торговцами -- офенями, у которыхъ за великое ихъ мастерство и извѣстность въ разныхъ странахъ Россіи существуютъ разныя прозвища (и такихъ названій больше десятка). Эти уходятъ торговать красными и разными товарами, а петроковскіе мужики -- жить въ пастухахъ, чужой скотъ пасти, на рогу играть.
   -- И никому (объясняютъ намъ) на трубѣ такъ не сыграть въ цѣломъ свѣтѣ. Куда ни придетъ, гдѣ ни скажется владимірцомъ, другихъ сторожей не надо.
   Цѣлое село -- колодезники: ходятъ только колодцы рыть.
   -- Угадай ты воду, гдѣ ея нѣтъ и быть ей не показано. А онъ сквозь землю видитъ и по опрокинутой сковородѣ воду смотритъ, и жилу находитъ. Срубъ тебѣ сдѣлаетъ, такъ что никогда не осыплется.
   Словомъ, мы попали въ настоящую бродяжью сторону, гдѣ живутъ все выходцы и мастера на всѣ руки. Здѣсь даже и тѣ промыслы (какъ скорняжій, кузнечный и кожевенный), которые всюду и всѣ привыкли считать и видѣть осѣдлыми, носятъ бродяжій, подвижной характеръ. Подъ всѣми и повсюду лежитъ земля комлемъ и ничего не родитъ, кромѣ песчанаго червя и ни къ чему непригоднаго, отшибающаго отъ листьевъ камфорнымъ запахомъ божьяго дерева (artemisia abrotanum). Если же и родитъ земля, то очень скудно: и хорошо удобренная, при десяти четверикахъ посѣва, самое большое самъ -- шостъ, а того чаще санъ -- четверть и даже самъ -- другъ.
   Безрасчетное хозяйство безпутныхъ дѣтей расточило богатое наслѣдство отцовъ: исчезли лѣса, а за ними обмелѣли рѣки и затощала почва въ странѣ, гдѣ и самые города получили названіе отъ лѣсовъ, между которыми малому ребенку извѣстны муромскіе (древній Стародубъ -- ныньче Кляземскій Городокъ; J'op. Ярополчъ съ урочищемъ на Вязѣхъ, нынѣшніе Вязники) и отъ плодородія почвы (Меленки, Гороховецъ).
   Отъ такой бѣды побѣжали въ разбродъ и въ запуски въ разныя стороны: кузнецы -- за сборомъ старыхъ серповъ по окольнымъ губерніямъ, гдѣ успѣли они наторить дорогъ для себя и завели знакомству скорняки и кожевники "на низъ" (на югъ Россіи).
   Пришелъ любой изъ нихъ въ знакомое мѣсто, поклонился волостному начальству. Собрали сходку. Міроѣдамъ и старикамъ выставилъ онъ ведро водки. Стали горланить молодые и старые, стали спорить, норовя перегрызть несогласнымъ горло, и къ полудню порѣшили на томъ, чтобы не пускать во всѣ деревни своей волости никакого скорняка, никакого кузнеца, кромѣ этихъ, которые умѣютъ угождать міру -- народу Божьему, и не давать, помимо ихъ, никому овчинъ на выдѣлку, серповъ и косъ для точенья, а отдавать непремѣнно этимъ и именно по такой-то цѣнѣ.
   Нанялъ скорнякъ избу и открылъ заведеніе: заторилъ квасы, распустилъ зловоніе, и тупую косу приладилъ: ждетъ заказовъ. Съ каждой овчинки дадутъ ему 5 коп. за выдѣлку, да сверхъ того онъ на себя же теребитъ еще два фунта шерсти. Къ концу работъ скорнякъ можетъ купить пару лошадокъ, нагрузить возъ шерстью, щетиной, овчинами и свининой и возвращаться домой съ работниками, которыхъ онъ нанимаетъ иногда человѣкъ до семи.
   Въ одно съ ними время бродятъ и въ одно же время возвращаюття къ домамъ и тѣ молодцы изъ-за Клязьмы, которые ходятъ "по серпы": каждый -- въ свой участокъ, ни за что не позволяя себѣ переступать въ чужой. Въ своемъ, который достался по наслѣдству, серповщикъ собираетъ старые и испорченные серпы, раздаетъ исправленные и продаетъ новые, самимъ выкованные и вызубренные. Иной сходитъ по серпы въ зиму раза три, но къ Пасхѣ, но послѣднему пути, на распутицу, серповщики всѣ непремѣнно дома и уже до Рождества Богородицы никуда не трогаются. Скорняки также къ первымъ недѣлямъ поста тянутся къ своимъ деревнямъ и до осени остаются дома.
   -- Непремѣнно до осени дома,-- настойчиво замѣчаютъ намъ въ тѣхъ мѣстахъ.
   -- Какіе бы круги ни огибалъ аргунъ, куда бы онъ ни запропастился, лѣтомъ домой прибѣжитъ, хоть и позднѣй другихъ. Шерстобитъ тянетъ къ дому на Пасху, и петроковскіе пастухи вернулись на осень, на горячее, рабочее время; они заручились мѣстомъ въ насиженомъ углѣ и подрядились съ задаткомъ. Всѣ теперь дома, всѣ при сохѣ. Такъ всѣмъ и сказано: "держись за сошенку -- за кривую ноженку". Всѣ и держатся, творя Господне приказаніе. Держатся и тѣ, которые за промысломъ не бѣгаютъ, а находятъ его дома, въ ближнихъ людяхъ. Не пашутъ земли очень немногіе. По пальцамъ малый ребенокъ сочтетъ: вотъ двое -- и только. Эти не сѣютъ, но зато на нихъ другимъ надо хлѣбъ приготовлять: они его ѣдятъ и покупаютъ.
   -- Подай-ко свѣтло-божественную іерусалимскую вохру-то! проситъ подручнаго мальчика вязниковскій богомазъ, силясь изощрять свою рѣчь соотвѣтственно своему ремеслу, и круглый годъ, сидя дома, пишетъ иконы (все больше Николу Лѣтняго безъ митры и Николу Зимняго въ митрѣ).
   Написанныя яичными красками, иконы продаетъ онъ скупщику-офенѣ, получаетъ деньги и бѣжитъ версты за три на клязменскую Пристань купить себѣ хлѣба на недѣлю. Покупаетъ его только на одну недѣлю и такъ, чтобы можно было, сверхъ того, пить три дня "хлѣбное" безъ просыпа, начиная съ утра субботы.
   -- Уже двѣнадцатый часъ, а маменька еще изъ міру не вернулась! выговариваетъ другой вязниковецъ (сосѣдъ перваго), посматривая на свои карманные серебрянные часы и ожидая матери, которая пошла за милостыней, чтобы накормить ею дорогого гостя-сына.
   Онъ пришелъ къ ней на побывку изъ дальняго города, около котораго занимается мелкой торговлей-офенствомъ. Отдыхая, онъ во все лѣто не шевелитъ пальцемъ и только шатается по сосѣдямъ и пируетъ съ досужими и охочими до начала нижегородской ярмарки. Здѣсь онъ заручается у хозяина новымъ товаромъ и ѣдетъ на свое мѣсто опять года на три -- на четыре.
   Оба эти отвѣтчика за десятки волостей -- однаго отца дѣти, оба: и сидѣнь, и бѣгунъ, потому и перестали сѣять хлѣбъ, что за нихъ и для нихъ стали это дѣлать другіе.
   Наламывая спину и грудь за ткацкими станами, въ низкихъ и смрадныхъ свѣтелкахъ и на фабрикахъ, на всякую руку: и ручной миткаль, и красную пестрядь, и набивной, ситецъ, сарпинку и холтанку, ткачи оставляютъ станы и идутъ разминать руки и плечи на полевыхъ и луговыхъ работахъ, которыя цѣнятся дороже и пріятнѣе всякой другой.
   Въ Хритоновщинѣ дѣлаютъ извѣстныя на всю Русь косы: съ осенняго заговѣнья куютъ, съ Благовѣщенья отдѣлываютъ и точатъ, но передъ лѣтней Казанской и эти мастера запираютъ свои кузницы и превращаются въ хлѣбопашцевъ.
   -- Въ зимнее время (толкуютъ намъ), всякій змѣей изгибается, на всякую работу идетъ: вной по три, по четыре шкуры на себѣ перемѣнитъ; лѣтомъ -- всѣ на полевомъ дѣлѣ, хоть тресни. Это надо замѣтить и очень помнить. Каменщикъ и штукатуромъ попробуетъ, и мраморщикомъ скажется: умѣю-де дѣлать стѣны подъ мраморъ, а землю-кормилицу и онъ не забудетъ, не балуется. Иной и телѣги сколачиваетъ, и ребячьи игрушки мастеритъ другой рукой, а Господню заповѣдь помнитъ очень твердо и истово. Почему такъ? А вотъ почему:
   -- Самымъ богатымъ надо полагать серповщика. Много онъ ходитъ, громко стучитъ, рублей на девяносто въ годъ нагремитъ и набѣгаетъ. Кажется, сильнѣе его и быть невозможно: такой богачъ! А станешь усчитывать, по дѣламъ его деньги разбирать и раздавать, и, нехотя скажешь: бѣги-ка, братъ, и въ четвертый разъ. Иное -- съ возомъ придетъ и пшенички привезетъ, а иное -- и съ пустыми руками, судя по году и по уговору, когда продешевите".
   -- Вотъ и другіе! Какъ ужъ за Судогдойвъ глинѣ круто пляшутъ и на всякую стать эту глину мѣсятъ! И какіе славные горшки лѣпятъ, кувшины дѣлаютъ, на занятныя игрушки дѣтскія простираются, и посягаютъ на всякое дѣло: бусы, государь мой, мастерятъ на украшеніе дѣвичьихъ шеекъ! Хорошъ и горшокъ въ продажѣ и въ дѣлѣ. Веселыя и проворныя руки дѣлаютъ ихъ въ день до полусотни: эка масляница! А горшокъ-отъ стоитъ копейку, самый большой покупаютъ за гривенникъ. Какъ ни надсѣдайся на горшкахъ, больше 15 рублей въ годъ не навертишь и больше 30 рублей не выручишь на самыхъ большихъ и красивыхъ.
   -- Если взять четвертную за тѣ деньги, что наши мастера выручаютъ, то и будетъ это такъ точно и про овчинниковъ, и про тележниковъ, хоть бы пускались эти и на хваленую работу: на черенки для серповъ и на мелкія деревянныя подѣлки (но 20 копеекъ за сотню). Да и то -- слава тебѣ, Творцу Небесному, потому что по-заспиной земелька есть: въ кои годы и она выручаетъ. Вотъ почему всякъ бѣжитъ къ дому на лѣто, а тѣмъ паче на осень озими засѣвать, убирать яровое. А почему собственно? Храмина-то въ деревнѣ утлая-утлая: вотъ она и рушится. Мало позазѣвайся на чужихъ бабъ, во-время догадка не возьметъ -- разсыплется храмина. Небольно онъ ее и подновятъ -- по деньгамъ его сдѣлать этого ему невозможно. Вотъ онъ и прибѣжитъ домой. Маленько подопретъ плечомъ. На мѣсто-то, какъ надо, хоть.не установитъ, а, все-таки, стало легче. Бабамъ онъ первое духу придалъ и себя обманулъ. Ну, да что станешь дѣлать? Безъ того всѣ мы не живемъ на бѣломъ свѣтѣ: такая ужъ участь крестьянская!
   -- А на что надежда? Да вотъ смотри на небо: оттуда ждемъ.
   -- За то ужъ по нашимъ мѣстамъ какъ хорошо Богу молятся! Нигдѣ богомольнѣе нашего народа найти невозможно! Разъ я подъ Владиміромъ съ Сашей сталъ по пальцамъ считать по бѣлымъ колокольнямъ: по два раза пальцы-то на рукахъ загибалъ, больше двухъ десятковъ насчиталъ въ одномъ только мѣстѣ. Пробовалъ то же дѣлать подъ Вязниками -- одно и то же. Въ рѣдкомъ селѣ нѣтъ у насъ чудотворной иконы. Почиваютъ по городамъ нашилъ святые угодники, и князья, и святители: Евфимій, Іоаннъ и Евфросинія суздальскіе, Андрей Боголюбскій и сынъ его Глѣбъ, Серапіонъ, Симонъ Владимірскіе, св. благовѣрный князь муромскій Петръ съ другинею своею Февроніею, и опять князья муромскіе Константинъ, съ чадами его Михаиломъ и Ѳеодоромъ, переяславскіе угодники Божіи: Даніилъ, Корнилій, Никита-столпникъ... Да ужъ короче сказать, у насъ и присловье такое живетъ въ народѣ: "въ Суздалѣ, да въ Муромѣ Богу помолиться".
   -- Теперь, осенью-то, мужику самое бы время Богу молиться, да пробѣгалъ онъ -- опоздалъ: ужо зимой начнетъ, потому что очень онъ на этихъ полевыхъ работахъ обожжется. Не было еще въ нашихъ мѣстахъ примѣра, чтобы которому мужику хватало своего хлѣба дальше половины зимы, а того вѣрнѣе сказать -- дальше веселыхъ святокъ. Безъ прикупки чужого хлѣба никто не обходится Оттого и нѣтъ люднѣе, шумливѣе нашихъ зимнихъ базаровъ; изъ нихъ всякій походитъ на добрую ярмарку.
   -- Оттого-то, какъ ты въ правду назвалъ, хлопотлива наша здѣшняя клязменская осень. Отъ мужика теперь паръ валитъ. Мужикъ теперь краснѣетъ на подобіе гусиныхъ лапъ. Зато въ немъ и силы ростутъ; онъ крѣпнетъ. Лѣтомъ наши деревни чуть живы, какъ осеннія мухи: еле въ нихъ ходятъ, едва глазами глядятъ. Ничего, что теперь въ глаза эти пылью порошитъ: мужикъ отъ этого, надо такъ говорить, какъ овца, руномъ обрастаетъ. Скоро его стричь будутъ.
   -- Кто первымъ начнетъ?
   -- Первымъ и здѣсь всегда стрижетъ попъ. Выѣзжаютъ попы за новью, за новымъ хлѣбомъ, да и за всѣмъ, что успѣлъ мужикъ снять съ земли. Ну, да у попа пущай ножницы то кривыя: не больно онъ ими глубоко забираетъ. Повыхватаетъ съ боку, да кое-гдѣ, съ тѣмъ и отходитъ. Самыя вострыя и прямыя ножницы у своего брата. Этого брата зовутъ торговымъ мужикомъ -- зовутъ и міроѣдомъ. Такой-то стрижетъ знаетъ гдѣ и какъ: прямо до живого мяса и до бѣлаго тѣла. Считать ли другихъ? Боюсь, что и не сосчитаю всѣхъ: больно ужъ много...
   -- Погорѣльцы стучатся подъ окнами послѣ поповъ. Потомъ закричатъ старухи и малолѣтки: они и поработали, и посчитали урожай -- да дыра въ горсти, силъ не хватило, а въ дому такихъ силачей нѣтъ. Походили бѣдняги по своимъ деревнямъ, а потомъ потянулись и на городъ.
   -- Наконецъ пошли вотъ и эти, что погорѣльцами себя любятъ называть, а на самомъ дѣлѣ они этимъ попрошайствомъ промышляютъ. За Клязьмой такихъ промышленниковъ цѣлая сторона, которая зовется и "Черной Стороной", и "Адовщиной". Когда всѣ уберутся съ полей, а лишніе ѣдоки выберутся изъ дому на дальные отхожіе промыслы -- для "нищебродовъ" наступаетъ первое въ году рабочее время. Перепробовалъ нашъ народъ всѣ промыслы: надо, знать, быть на землѣ и такому!
   

II.

   По торфянымъ берегамъ, въ поймахъ Клязьмы-рѣки и по маленькимъ рѣчкамъ, растетъ козья ива, черноталъ (salix pentandra); забираясь туда, судогодскіе мужики послѣ Покрова кору дерутъ съ этого чернотала и высматриваютъ для того самое ненастное время, когда эта кора лучше отстаетъ, и тѣмъ Бога хвалятъ: почитаютъ святой трудъ и не гнушаются работой, которую цѣнятъ и хвалятъ на кожевенныхъ заводахъ, и деньги платятъ съ пучка.
   По этимъ пойманъ проходятъ мимо судогодскіе нищеброды, отвернувшись отъ мокрой работы, и не останавливаются, глядя прямо и въ сторону.
   Вотъ, подъ глазами у нихъ и на той-же дорогѣ, другіе роютъ ямы и морятъ въ нихъ уголья -- тоже продажный и цѣнный товаръ. Да, знать, слишкомъ чадна и черна ужъ работа, и на нее выходцы изъ Адовщины не глядятъ и стараются обойти и пройти мимо, все-таки смотря дальше впередъ.
   Дальше -- по той-же тореной дорожкѣ тянутся артелями пильщики сорить себѣ глаза и обсыпаться древесною пылью и опилками. И это дѣло адовцевъ не учить и не заманиваетъ, какъ неподходящее и точно также требующее труда и терпѣнія: опять дальше и мимо.
   Подаютъ готовый примѣръ и другіе такіе-же сосѣди, которые живутъ подъ-бокомъ, да, и мало того, сплошm и рядомъ дворъ-одворъ: лѣпятъ горшки -- товаръ самый ходовой и почтенный. Матеріалъ не покупной, самъ подъ ногами валяется, а товаръ этотъ скоро бьется и трескается, и на базарахъ раскупается безостановочно. Да работа грязная: есть много почище, и, какъ она ни проста -- бываютъ другія гораздо легче ея. И черезъ горшки бредутъ мимо судогодскіе нищеброды, обходя такимъ образомъ и мокрыя, и пыльныя, и черныя, и грязныя работы, отыскиваютъ и высматриваютъ побѣлѣе и полегче.
   Такой трудъ ими найденъ и несомнѣнно очень давно, не на людской памяти, а именно съ тѣхъ самыхъ поръ, когда земля наотрѣзъ отказалась кормить. Стала почва безплодною, малопроизводительною. Куда ни посмотришь -- песокъ да камни. Хуже судогодскихъ мѣстъ, какъ по всей Адовщинѣ, не придумаешь и не увидишь. А такія скудныя мѣста тянутся по всей сѣверной части Судогодскаго уѣзда и восточной -- Ковровскаго, отъ рѣки Клязьмы до р. Ушны съ запада на востокъ, и отъ Тетрюка и Кестомы до самой рѣки Судогды, съ сѣвера на югъ. Тутъ и вся Адовщина съ деревнями и селами. Если прибавить сюда изъ Ковровскаго уѣзда самый городъ Ковровъ, село Мошокъ, да Ильинскій Погостъ (притоны и пристани), то и все нищенствующее государство является въ полномъ видѣ: величиной и пространствомъ не меньше какого-нибудь столь-же древняго и почтеннаго германскаго княжества.
   Оттуда народъ мало-по-малу, заведеннымъ порядкомъ, расходился въ разныя стороны на добрыя мѣста, не пугаясь даже дальней Америки и неближней Россіи и Африки. Здѣсь онъ весь на лицо и никуда не смѣлъ выбираться съ корнемъ, а обязательно крѣпился къ землѣ-мачихѣ, такъ какъ такова была для народа сила историческихъ судебъ, извѣстная подъ именемъ крѣпостнаго права и паспортной системы.
   Самое имя Адовщины, какъ искаженное изъ Одоевщины (по имени владѣльцевъ) -- имя почтенное, историческое {Въ этихъ странахъ -- какъ извѣстно -- самые княжескіе роды и прозвища произошли отъ тѣхъ селеній, которыя считались центральными и главными: князья Стародубскіе отъ г. Стародуба, въ 12 верстахъ отъ нынѣшняго Коврова (теперь село -- Кляземскій-Городокъ), Ряполовскіе отъ с. Ряполова, отъ села Пожара -- Пожарскіе, отъ Палѣха -- Палецкіе, и т. д.}. Когда расположеніе народа къ земледѣлію и при этомъ крестьянская бѣдность (отъ тяжкихъ работъ въ дикихъ лѣсахъ и на сырой почвѣ) способствовали появленію и развитію на русской землѣ крѣпостнаго права, оно и здѣсь налегло всею массою своихъ силъ и привилегій. Налегло оно при этомъ раньше всѣхъ и тяжеле прочихъ и за то, что Владимірскому краю привелось попасть въ руки первыхъ строителей сѣверорусской земли, и за то, что именно здѣсь и въ крайней близости одновременно совершался актъ великаго государственнаго объединенія. Главный объединитель русскихъ земель -- Москва, кровный родичъ Владиміра, Суздаля и Мурома, находился'всего на два девяноста верстъ разстоянія, т. е. на шесть лошадиныхъ перегоновъ (считая конскій бѣгъ въ 30 верстъ до мѣста отдыха или смѣны): посылать и исполнять запрещенія переходовъ съ худыхъ земель на хорошія было недалеко и удобно. Самые первые опыты прикрѣпленія крестьянъ къ землѣ практиковались, конечно, здѣсь. Самые крупные поземельные владѣльцы (большею частью изъ захудалыхъ родовъ Рюрикова дома) получали, взамѣну отобранныхъ княжествъ, для кормленія и утѣшенія своего, крестьянъ и угодья преимущественно въ этихъ лѣсныхъ подмосковныхъ мѣстностяхъ.
   Подъ защитою силы, закона и произвола, крѣпить народъ къ той землѣ, на которой кто сидѣлъ, не разбирая почвы и силъ сидѣвшихъ -- было легко и подручно. Были-бы крестьяне на виду и на счету, помнили про владѣльцевъ и, неся всѣ законныя и противозаконныя тяготы, платили повинность -- о другомъ крѣпостное право не думало. Оно знало и учило крестьянъ "тянуть по землѣ и по водѣ" въ ту или другую сторону и не замѣтило, какъ, отъ соединенныхъ и напряженныхъ усилій, земли затощали, лѣса вырубились, рѣки обмелѣли. У самаго престольнаго города Владиміра, съ золотыми воротами, по насмѣшливому народному присловью, остались теперь только два угодья: "отъ Москвы два девяноста, да изъ Клязьмы воду пей".
   Между тѣмъ владѣльческіе путы и цѣпи не переставали удерживать народъ на однихъ и тѣхъ-же мѣстахъ. Когда вольные новгородскіе люди населили холодный сѣверъ и выдумали сначала Вятку и Пермь, а потомъ Сибирь: здѣсь, въ центрѣ Великой Россіи, наросло крѣпкое землѣ осѣдлое земледѣльческое и городское населеніе, стѣсняя взаимно другъ друга приростомъ, истощая почву, но не скопляя богатствъ. Здѣсь не медлила проявить себя и борьба за существованіе, выразившаяся изобрѣтеніемъ промысловъ во всемъ ихъ разнообразіи: и домашнихъ, и отхожихъ. Разнообразіе ихъ и народная изобрѣтательность дошли здѣсь, наконецъ, до того, что у Владимірскаго края въ этомъ отношеніи нѣтъ уже соперниковъ на всемъ пространствѣ русской земли.
   Жившимъ въ лѣсахъ нетрудно было сдѣлаться плотниками и остаться въ условіяхъ этого дешеваго промысла самаго первобытнаго, простаго и легкаго изобрѣтенія. Потруднѣе и позднѣе привелось сидѣвшимъ на глинѣ стать горшечниками и вблизи болотныхъ желѣзныхъ рудъ -- кузнецами, но еще сподручнѣе и легче было проскользнуть между ними и попасть на легкій промыселъ попрошайства и нищенства. Проявиться и укрѣпиться ему было именно тѣмъ и удобно и возможно, что вокругъ и около него успѣли скопиться благопріятная почва и питательные соки, т. е. многотерпѣливые дѣлатели и плоды ихъ дѣяній, сказавшіеся избыткомъ или залишкомъ. Къ укоренившемуся, хотя и дуплистому, дереву привилось чужеядное растеніе и удержалось на немъ.
   Несмотря на то, что въ здѣшнихъ странахъ, какъ и по всему сѣверу Россіи, не безъ труда и усилій водворялось христіанство, и изъ Мурома, въ 13 вѣкѣ, жители изгнали перваго просвѣтителя своихъ странъ, епископа Василія (за что до сихъ поръ зовутъ муромцевъ мятоіонами), христіанство, все-таки, успѣло пустить здѣсь глубокіе и надежные корни. Повѣряя результаты прошлаго наличнымъ наслѣдіемъ, мы видимъ Владимірскую страну во главѣ и въ первыхъ по числу церквей и по количеству духовенства. Христіанской проповѣди на основное ученіе о любви къ ближнему и на излюбленное о милостынѣ и преимущественной любви къ неимущему, по коренному закону: "милуяй нища -- взаимъ даетъ Богу" -- было достаточно здѣсь средствъ и простора. Подача просящимъ, благотвореніе неимущимъ, помощь страждущимъ стали такимъ кореннымъ народнымъ свойствомъ, что въ настоящее время творитъ оно великія чудеса.
   Затѣмъ, когда облегчонъ былъ спросъ, гораздо того сильнѣе и шире проявилось предложеніе. Нищенству на Руси и поддержанію его всѣми зависящими силами открылось широкое и безконечное раздолье.
   Народъ началъ чтить память только тѣхъ князей и владѣтелей, которые были милостивы къ нищимъ. Самыхъ щедрыхъ изъ нихъ онъ признавалъ за святыхъ угодниковъ Божіихъ. Самъ-же оставался онъ на столько чуткимъ къ нуждѣ и скорымъ на помощь, что руководителямъ его благочестія и блюстителямъ церковныхъ обрядовъ приводилось распорядиться лишь назначеніемъ обѣтныхъ дней, посвященныхъ исключительно кормленію нищихъ, и опредѣлить таковые цѣлымъ десяткомъ на каждый годъ. Какъ у удѣльныхъ князей появились пріюты для калѣкъ и юродовъ, а у богатыхъ московскихъ царей даже въ самыхъ дворцахъ отдѣльные покои для такъ-называемыхъ "верховныхъ нищихъ и богомольцевъ", такъ и въ народной средѣ, въ каждой деревушкѣ пріютились двѣ три избы, про жильцевъ которыхъ писцовыя книги говорили всѣ въ одно слово: "Живетъ мірскимъ подаяніемъ", "бродитъ за сборомъ", "кормится нищенскимъ промысломъ".
   Деревенькіе порядки эти въ цѣломъ видѣ дожили и до нашихъ дней, и старинные крестьянскіе "сироты", кормившіеся Христовымъ именемъ, ходя по городамъ и селеніямъ, ведутъ свою жизнь и теперь по тѣмъ-же пріемамъ, не имѣя причинъ и основанія считать ихъ незаконными и зазорными.
   Если этотъ неизбывный законъ, отразившійся въ маломъ видѣ на каждой деревушкѣ, мы примѣнимъ къ цѣлымъ областямъ (не стѣсняясь даже искусственно созданными предѣлами губерній), то встрѣтимъ тоже явленіе.
   Десятки семей, укрѣпившихся въ разумѣніи заповѣди, что "отъ сумы никому отказыватся нельзя", не затруднились удержать подлѣ себя единицы престарѣлыхъ-немощныхъ и ничего неимущихъ. Съ готовностію помощи, но не безъ стѣсненія себя въ своихъ избыткахъ, они примѣняютъ къ этимъ "сиротамъ" Христову заповѣдь и по завѣту отцовъ, и по собственному произволенію.
   Сотни селеній, поставленныхъ въ тѣ же благопріятныя условія состраданія и помощи, предлагаютъ услуги десятку деревень, обреченныхъ на тяжелую нужду нищеты отъ безплодія почвы и малоземелья, отъ настойчиваго закрѣпленія на этой неблагонадежной землѣ не знавшимъ милосердія крѣпостнымъ правомъ. Оно не имѣло нужды и не желало знать, чѣмъ питается плательщикъ податей я какимъ способомъ собираетъ онъ платежныя деньги, и даже готово было, въ разсчетахъ личной корысти, поощрять любой изъ этихъ способовъ, лишь-бы только добывались имъ деньги. Всякій былъ въ правѣ снять съ земли и прогнать отъ себя безсильнаго работника, хилаго и хвораго старика. Сотнями указовъ приходилось убѣждать владѣльцевъ въ томъ, что малолѣтные сироты требуютъ съ ихъ стороны вниманія и попеченія. Не одну такую-же сотню случаевъ указываетъ исторія и въ такомъ родѣ, когда сами помѣщики поощряли промысловое нищество, а иногда даже прямо заводили его въ своихъ вотчинахъ, принимая на себя роль учредителей и контролеровъ. Почва, къ тому-же, въ сѣверныхъ лѣсныхъ губерніяхъ всегда была готова, и находились пригодные люди въ видѣ всегда отпускаемыхъ на волю престарѣлыхъ и больныхъ дворовыхъ людей, когда они, истративъ силы и здоровье на барской службѣ, не могли уже болѣе продолжать работать. А такъ какъ владѣльцы семейства ихъ оставляли у себя, то и приводилось изгнанникамъ собирать разбитыя силы въ артельную и начинать въ этомъ видѣ единственно доступный имъ промыселъ. Отсюда, по извѣстіямъ изъ старины, на одномъ Бѣлоозерѣ и на посадѣ его "домовъ людей старыхъ и хилыхъ и увѣчныхъ и которые бродятъ въ мірѣ 112 дворовъ, а людей въ нихъ 189 человѣкъ". Въ одномъ этомъ городѣ, стояло восемь келій нищихъ, и т. д.
   Нищество спасало такимъ образомъ отъ голодной смерти и послужило, можетъ быть, лишь одному: увеличенію городовъ и торговыхъ селъ, привлекая къ нимъ безнадежныхъ людей, промышляющихъ попрошайствомъ. Города сами были скудны, а изъ деревень жители ихъ то и дѣло отписывали все одно и тоже: "деревнишка наша отдалѣла, и грязи великія, а намъ въ той деревнишкѣ не ложилось,-- хлѣбъ не родится, да и скотъ не ведется, и отъ воды далеко". Понятно, что при такихъ условіяхъ, приводилось соединяться не десяткамъ, а сотнямъ такихъ селеній, чтобы прокормить другія, у которыхъ и эти несчастія разлиты также въ обиліи и чтобы дать наиболѣе крупныя доказательства тому закону статистики, что въ обыкновенное время 15 человѣкъ обязательно и навѣрное пропитываютъ а однаго нищаго, а въ неурожайные годы, одинъ живетъ на счетъ десяти.
   Такимъ образомъ, среди промышленнаго и фабричнаго населенія, живущаго по Окѣ и Клязьмѣ и обезпеченнаго въ трудѣ опредѣленнымъ заработкомъ, зародилась эта группа деревень, "Черная Сторона".
   Ея жителямъ сначала, какъ и всѣмъ, по выраженію знаменитаго крестьянина Посошкова, не давали обростать, но стригли, яко овцу до гола, а когда и "козы не оставили и пригнали въ нищету", жители эти стали кормиться христовымъ именемъ и мірскимъ подаяніемъ. Затѣмъ по соблазну легкаго дѣянія и веселаго промысла, они умѣли ухитриться смѣнить этотъ способъ прокормленія и самозащиты на настоящій промыселъ. Ближнее сосѣдство богатѣйшей нижегородской ярмарки придало этому промыслу прочное обезпеченіе, дало надежную поддержку и существованіе его на русской землѣ укрѣпило и узаконило.
   Впрочемъ, если оглядимся по, всему лицу этой земли, даже не особенно пристально, увидимъ, что судогодской захолустный уголъ -- не въ первыхъ и не въ послѣднихъ, и уловленный статистическою наукою законъ находитъ здѣсь великое множество подтвержденій.
   Сдѣлаемъ, кстати, этотъ опытъ простыхъ поверхностныхъ наблюденій.
   

III.

   Подъ самой Москвой, торговой и богатой, въ средѣ промышленнаго фабричнаго населенія, живущаго -- по оргинальному народному названію -- "на-щелку" (т. е. на тканьѣ шелковыхъ матерій), проявились знаменитые "Гуслицы" и прославились мастерствомъ и искуствомъ дѣлать фальшивыя ассигнаціи и ходить на всякія темныя дѣла и на легкіе выгодные промыслы. Проявились здѣсь между другими и нищеброды, по неотразимому экономическому закону, съ тѣмъ лишь различіемъ, что гуслицкіе старовѣры изъ Богородскаго уѣзда тянутъ на промыселъ на низъ, въ богатыя придонскія страны, къ сытымъ казакамъ и русскимъ "сходцамъ", придерживавшимся той же старой вѣры. Они ѣздятъ туда обыкновенно съ товаромъ ежегодно по нѣскольку разъ. Но такъ какъ товаръ этотъ -- дешевый и легкій (мѣдные образки) или дорогой и тяжелый ищущій любителя (старопечатныя книги), то гуслицкіе купцы больше нищебродятъ. Они придерживаются старообрядскихъ селеній и, шатаясь по нимъ, собираютъ напогорѣлое мѣсто. Подаютъ имъ муку и крупу; берутъ они и холстъ и щетину, продавая тамъ же, на первомъ подручномъ базарѣ.
   Нищебродятъ "гусляки" усердно и долго.
   Слѣдомъ за ними бредутъ и о-бокъ съ ними ходятъ по два раза въ годъ, изъ Верейскаго и Можайскаго уѣздовъ, еще мастера того же дѣла, также знаменитые ходоки -- "шувалики".
   Знамениты они тѣмъ, что въ Москвѣ перестали уже имъ подавать, и отъ московскихъ чудотворцевъ привелось имъ прибѣгнуть подъ покровительство воронежскихъ и ходить также на низъ и на тотъ, же тихій Донъ.
   Это -- бродяги настоящіе: ремесла никакого не знаютъ, товара съ собой не берутъ, а идутъ просто клянчить и собирать милостыню. Все -- народъ простой и черный: лжотъ и унижается, что соберетъ то и пропьетъ. Въ этомъ они -- не чета трезвымъ "гуслякамъ": по постоялымъ дворамъ, идя со сборомъ, шувалики безобразничаютъ, хвастаются, пьянствуютъ и ведутъ неподобныя рѣчи, а, придя домой, остаются такими же.
   Гуслякъ -- всю дорогу трезвъ. Какъ старовѣръ, онъ мало пьетъ водки и во всемъ воздерженъ.
   Вмѣсто "души на распашку", онъ угрюмъ и скрытенъ и для того два языка знаетъ (т. е. умѣетъ говорить по офенски). Дома, въ деревнѣ, гуслякъ -- все тотъ же: сдержанный, смекающій про себя и осторожный, умѣющій высмотрѣть и сдѣлать, что нужно и можно. Въ селѣ Мстерѣ (Влад. губ.), гдѣ дѣлаютъ и пишутъ старинные образа, запретили выпускать въ продажу мѣдные,-- гусляки сдѣлали то, что торговля такими образами съ той поры еще больше усилилась: они стали отпечатывать старую икону въ глину, въ эту форму наливать расплавленную мѣдь, дѣлать другую форму и потомъ очищать неровности подпилкомъ. Не выходило всѣхъ буквъ, мѣстами выходили лишь точки, но на тѣльномъ крестѣ, напримѣръ, всякій зналъ, что должно быть написано "да воскреснетъ Богъ" и что продаются эти издѣлія дешево: на-вѣсъ -- по 40--45 к. крупные, по 50--55 к. мелкіе, за фунтъ. Надо капризному богачу на Дону старинный образъ прадѣдовскаго дѣла (и денегъ онъ за него, по казачьему богатству, никакихъ не пожалѣетъ) -- гуслякъ дѣлаетъ образъ изъ зеленой мѣди, кладетъ ее часа на два въ соленую воду, потомъ подержитъ только надъ нашатырными парами -- и готово: какъ будто самъ патріархъ московскій Іосифъ такой крестъ носилъ и такимъ образамъ молился. Гуслякъ и донскимъ щеголихамъ-раскольницамъ умѣлъ угодить: четырехъ конечные тѣльные кресты онъ дѣлаетъ съ арабесками и сіяніемъ, дѣлаетъ и сердцевидной формы, обливая бѣлымъ и голубымъ глянцовымъ слоемъ ценины, чтобы походили на финифтяные, и можно было брать за нихъ дороже.
   За гуслицкими художниками не угоняться; зашуваликами -- гоняются многіе, и имъ подражаютъ.
   Отойдемъ отъ нихъ и посмотримъ въ другую сторону.
   По сибирскому тракту на Тюмень, на первой станціи отъ Екатеринбурга, гонятся за кошевами проѣзжихъ босоногіе и неотвязчивые "косулинскіе нищіе": мальчики и дѣвочки, взрослые и беззубые старики и старухи -- въ перегонку другъ съ другомъ и что-то кричатъ.
   Эти тоже промышляютъ ниществомъ, и разсчитываютъ главнымъ образомъ на двѣ громадныя ярмарки: старинную въ Ирбитѣ и новѣйшую въ Крестахъ, и также обязательно выродились тунеядцами среди сытыхъ и богатыхъ сибирскихъ мѣстъ, по Иртышу въ одну сторону и по южному Уралу въ другую. Сюда обязательно и ежегодно присылаютъ изъ Россіи цѣлыя тысячи нищихъ, подъ названіемъ "ссыльныхъ" и "поселенцевъ". Есть изъ чего выбираться временнымъ и постояннымъ нищебродамъ, дѣйствительнымъ нищимъ и мнимымъ.
   Въ тотъ же Екатеринбургъ, а затѣмъ и въ Пермь (гдѣ до 1840 г. почти совсѣмъ не было замѣтно нищихъ, а просящихъ милостыню знали на перечотъ) стали съ 1860 года приходить огромныя ватаги здоровыхъ молодцовъ и дѣтей отъ 5 до 10 лѣтъ и ребятъ отъ 10 до 17. Стало быть, и здѣсь нищенство обратилось въ промыселъ: отъ неурожаевъ въ Чердынскомъ и Соликамскомъ уѣздахъ, изъ высланныхъ подъ надзоръ полиціи, изъ неосторожныхъ, соблазненныхъ заводчиками (при непомѣрномъ развитіи винокуренія) и распродавшихъ свои хлѣбные запасы. На хлѣбъ поднялась цѣна, а вслѣдствіе того и на всѣ жизненные припасы: въ 1860 г. стоилъ хлѣбъ 20 к. за пудъ, въ 1861 взыгралъ до 80; говядина, вмѣсто 50 к. за пудъ, стала продаваться по 2 р. 40 к. Многихъ рабочихъ распустили уральскіе заводы, а къ ссыльнымъ, по прежнему, питали старожилы недовѣріе: масса бродячаго народа увеличилась. Не такъ давно не знали вовсе замковъ на дверяхъ, теперь видятъ одно, что кражи и нищенство возросли непомѣрно.
   Изъ Чердыни и съ сѣвернаго Урала пошли въ нищенство пермяки и вогулы, которые, пристраиваясь къ русскимъ городамъ и селеніямъ, бьютъ nà-двое, въ силу обязательныхъ законовъ для нашихъ инородческихъ племенъ: либо обрусѣютъ (какъ дѣлается это съ самоѣдами, выходящими "на ѣдоку", т. е. на то же нищенство, или "байгушами", нищими, выходящими изъ степи въ уральскія станицы киргизами), либо въ значительномъ числѣ перемрутъ съ голоду отъ неудобствъ осѣдлой, непривычной для нихъ жизни.
   Попробуемъ вернуться назадъ -- и опять оглядимся.
   Въ разсчетѣ на помощь промышленнаго Приволжья (Средней Волги, отъ Нижняго до Костромы) въ Макарьевскомъ уѣздѣ (Костромской губерніи) объявились деревни, посягнувшія на тотъ-же промыселъ нищенствомъ и соблазнившіяся судогодскимъ примѣромъ.
   На богатую Вятку пошли походомъ свои промысловые нищіе изъ самыхъ холодныхъ лѣсныхъ губерній, въ числѣ которыхъ видное мѣсто принадлежитъ Тверской. Изъ Весьегонскаго уѣзда, изъ многихъ деревень, выходятъ промышлять-торговать все однѣ дѣвки: молодыя, здоровыя и красивыя. Торгуютъ онѣ неизвѣстно гдѣ, приносятъ съ собою иногда ребятъ и промышляютъ своимъ обычаемъ на столько удачно въ свое обезпеченіе, что ни на какіе соблазны не сдаются и на подъ какимъ видомъ не рѣшаются выходить замужъ на осѣдлое житье въ окольности и на обезпеченное -- свёкрово и мужнино.
   "Зубчовскихъ купчовъ" той же губерніи давно спрашиваютъ встрѣчные: "ты чей, молодецъ? гдѣ былъ?" -- и получаютъ всегда одинъ и тотъ же отвѣтъ: "въ Москвѣ по міру ходилъ" (по свидѣтельству народнаго присловья).
   Снова перемѣнивъ точки наблюденій, мы наталкиваемся на однородныя картины, куда бы ни перекинулся глазъ на географической картѣ.
   Вотъ въ мокрыхъ лѣсахъ верховьевъ Днѣпра и Западной Двины съ притоками лежитъ Богомъ забытая бѣлорусская сторона, которая только Ему одному извѣстно чѣмъ питается и чѣмъ сдерживается отъ поголовнаго нищенства. Однако, Петербургу хорошо извѣстны такіе же мнимые погорѣльцы и забитые нищіе, напоминающіе о себѣ въ сумеркахъ и по пригороднымъ мѣстамъ: все это, съ давнихъ временъ существованія этого города -- выходцы изъ Псковской и Витебской губерній. Столичный городъ сталъ также центромъ тяготѣнія, надеждою, покровителемъ и защитникомъ нищенства.
   Въ Сѣверо-западномъ краѣ, изъ подобнаго рода людей давно извѣстны, какъ завѣдомые тунеядцы, очень многіе. Среди плодородной Жмуди и привилегированныхъ литовцевъ и польскихъ выселенцевъ-шляхтичей, по рѣкамъ Виліи и Нѣману, прославился охотою жить на чужой счетъ и безъ труда пожирать труды дѣлателей "ошмянскій шляхтичъ".
   Между смоленскою и могилевскою шляхтою выросъ другой чужеядный грибъ, подъ именемъ "лѣниваго клепенскаго мужика", въ Сычовскомъ уѣздѣ, Смоленской губерніи. Этого мужика изъ с. Клепени, какъ раззорилъ французъ въ отечественную войну двѣнадцатаго года, такъ онъ и не поправлялся. Какъ удалось ему въ первый же годъ счастливо походить по чужимъ мѣстамъ за милостынной" такъ и на послѣдующіе онъ ничего другаго для прокормленія себя не выдумывалъ. Отсюда же, изъ этой Бѣлоруссіи,-- и именно изъ Витебской губерніи, выходятъ тѣ "нищеброды", которые безобразятъ красивыя и парадныя улицы строгаго Петербурга. Витебскіе, какъ и всѣ другіе тунеядцы въ родѣ псковскихъ и тверскихъ, живутъ въ особыхъ квартирахъ, собственно для нихъ содержимыхъ, на нарахъ, на которыхъ каждое мѣсто стоитъ 1 руб. или 75 коп. въ мѣсяцъ. "Хозяинъ" квартиры, цѣною въ 20 руб., платитъ за нее, въ виду предназначенія для нищихъ, 50 руб. и болѣе, и держитъ "сборную братію" не иначе, какъ подъ отвѣтственностію и поручительствомъ ими же избраннаго старосты. Рѣдкій изъ такихъ не выручаетъ даже одного рубля въ день. Витебскіе приходятъ цѣлыми семьями, изъ Псковской губерніи -- старики и старухи, изъ Тверской и Новгородской бабы и отчасти бывшіе ямщики изъ шоссейныхъ теперь заброшеныхъ ямовъ {Въ 1859 году эти петербургскіе нищіе опредѣлились по губерніямъ такъ:
   Изъ Витебской 211 человѣкъ,
   -- Псковской 154 --
   -- Тверской 113 --
   -- Новгородской 77 --
   -- Ярославской 77 --
   Изъ Могилевской и Архангельской (также наиболѣе другихъ выдающихся) прежде было мало,-- теперь изъ Могилевской -- 51 и изъ Архангельской -- 45.}.
   Тамъ, гдѣ преимущественно-земледѣльческая, не знающая никакихъ промысловъ, Бѣлая Русь кончается, и начинаетъ жить великорусскій народъ, промышленный, смышленый и бойкій, лежитъ, между прочимъ, Калужская губернія со своимъ характернымъ Полѣсьемъ И здѣсь, какъ бѣлоруссу, худо жить въ лѣсахъ. Однако, уже за р. Угрой это смекнули и занялись подспорными земледѣлію работами. Калужскіе "палѣхи" рубятъ въ лѣсу осину для лопатъ и корытъ, дубъ для обручей, санныхъ вязьевъ и полозьевъ, кленъ для гребней и кулачьевъ-зубцовъ на мельничныхъ колесахъ. Гонятъ деготь, пилятъ дрова. Весною входятъ въ моженья (низменныя мѣста), поросшія осиновымъ кустарникомъ, и дерутъ здѣсь лыки. Надумались заняться даже фабричнымъ ремесломъ тканья рогожъ (въ селѣ Спасѣ Дёминскомъ, Мосальскаго же уѣзда, товару этому главный складъ). Недалеко отсюда, богатые и торговые Сухиничи -- на двѣ статьи: пеньковую и хлѣбную. Здѣсь же проходитъ сильный торговый путь въ Гжатскъ и Зубцовъ. Опять -- всякое приволье для желающаго прокормиться мірснимъ подаяніемъ и чужимъ даровымъ хлѣбомъ: и. вотъ -- въ деревняхъ тѣхъ же рогожениковъ завелись промысловые нищіе по причинѣ скуднаго заработка. Вынужденные неумолимою необходимостію, здѣсь занимаются пока еще нищенствомъ и тѣ, которые не оставляютъ ремесла рогожениковъ. Бродягъ этихъ всякаго рода и возраста можно видѣть, всѣхъ въ сборѣ, два раза въ годъ: на Вознесенье и на Лаврентьевъ день (10-го августа) въ лежащемъ близъ города Калуги монастырѣ Лаврентьевомъ. Грубыя лица, загорѣлыя отъ солнца и обросшія длинными волосами, прямо указываютъ на мосальскихъ палѣховъ, прибывшихъ сюда къ "народушку божьему" попросить его "сотворить святую милостнику" имъ, этимъ несчастнымъ, изъ которыхъ иные сидятъ въ однихъ сорочкахъ, другіе въ чекменяхъ безъ шапокъ. Всѣ склонили глаза надъ чашками со смиреніемъ и отчаяніемъ, хотя другіе и пріѣхали сюда на лошадяхъ и въ крѣпкихъ телегахъ.
   Въ благодатной Украйнѣ и, конечно, опять въ городахъ, соблазнительныхъ большимъ скопленіемъ торгующаго народа,-- тоже самое. Въ Харьковѣ, напримѣръ, въ предмѣстьяхъ его, существуютъ такъ называемыя "чортовы гнѣзда", т. е. дома въ видѣ стрижовыхъ норъ, самой первобытной культурной формы подземныя жилища. Лачуги эти составляютъ собственность нищихъ, которые выползаютъ отсюда днемъ собирать подаянія; вечеромъ принимаютъ гостей. Эти гости носятъ особое имя и называются "раклы", а въ сущности -- тѣ же карманники и ночные воры. Въ домахъ нищихъ они производятъ дуванъ (дѣлежъ), послѣ котораго съ хозяевами и вольными женщинами пьютъ, поютъ и пляшутъ.
   Здѣсь, впрочемъ, завѣтнаго артельнаго начала нѣтъ: все больше -- сбродъ случайный. Чаще попадаются люди преклонныхъ лѣтъ и всѣ крайне несообщительны. Удается изрѣдка нѣкоторымъ спариваться для житья въ подобныхъ навозныхъ кучахъ, но не надолго: ловкій и пронырливый разбиваетъ въ пухъ вялаго и неумѣлаго, и прогоняетъ прочь отъ себя.
   Еще разъ (и въ послѣдній) перенесемся на среднюю Волгу, въ мѣстность между Нижнымъ и Казанью.
   Здѣсь пряло наталкиваемся мы на изрѣстнаго съ древнѣйшихъ временъ, можетъ быть, съ самаго покоренія Казани, и знакомаго всей Руси подъ именемъ "казанскаго сироты" тамошняго поволжскаго промышленника Христовымъ именемъ, хотя и мусульманина, происходящаго отъ бывшихъ татарскихъ мурзъ. Это -- самый докучный и самый умѣлый выпросить. Поровняться съ нимъ можетъ назойливостью и настойчивостью развѣ только тотъ соперникъ его, который обираетъ куски дальше на низу: въ губерніяхъ Самарской и Саратовской, и приходитъ сюда изъ 15-ти селъ и деревень Саранскаго и Ипсарскаго уѣздовъ Пензенской губерніи.
   Ходитъ этотъ народъ большими артелями и называютъ они себя "калунами" (отъ слова "калить", что на ихъ языкѣ значитъ сбирать, нищебродить; по тому же смыслу, какъ у московскихъ шуваликовъ и жуликовъ оно значитъ "звонить", и убогіе нищіе зовутся "звонарями").
   Всѣ эти люди, говоря словами поговорки, "ходятъ торговать -- на погорѣлое собирать", хотя далеко не всѣ здѣсь перечислены. Тѣмъ не менѣе, и по указаннымъ образцамъ можно увѣренно идти къ тѣмъ предположеніямъ, что внимательный учотъ значительно дополнитъ списокъ по каждой губерніи и укажетъ очень во многихъ не по одной такой мѣстности. Прикрытыя язвы откроются въ размѣрахъ серьёзныхъ, хотя бы уже потому, что вотъ цѣлыя мѣстности не видятъ иного выхода изъ нужды безхлѣбья и отъ недостатка другихъ заработковъ, кромѣ нищенства. Разъ прибѣгнувъ къ нему, они имѣютъ полную возможность преобразить его въ настоящій и правильный промыселъ, гдѣ и сплочиванье въ артели, и наемъ, и разсчеты, и стачки, и стычки, и взятки, и дѣлежки, и купля, и продажа:,-- все, однимъ словомъ, и на лицо, и при мѣстѣ, и на ходу, какъ бы и въ настоящемъ комерческомъ предпріятіи.
   Обращаюсь къ знакомымъ представителямъ этого занятія, отъ которыхъ отвлекли меня товарищи ихъ по ремеслу и промыслу.
   

IV.

   Къ Покрову озими давно засѣяны, и яровыя поля совсѣмъ убраны: собственно крестьянскія деревенскія работы кончены. Умолотъ не считается, изъ боязни грѣха повѣрять Божью волю: "все, что Богъ далъ -- все въ закромахъ будетъ". Знаютъ твердо одно -- что недохватъ, во всякомъ случаѣ, скажется раньше половины зимы. Чтобы прожить всей семьей безъ отлучекъ на своихъ хлѣбахъ надо на каждую рабочую душу по малой мѣрѣ 4 1/2 десятины.
   Гдѣ слышно про такую благодать?
   Однако, какъ ни прикончены работы -- на крестьянской рабочей и ревизской душѣ стало легче, посѣтилъ ее миръ и благодушіе, зародились надежды: потянуло на завѣтную и обѣтную щедрость, отворились окна для подаяній.
   Послѣ лѣтней истомы, въ самомъ дѣлѣ, стали всѣ побогаче и отъ видимыхъ достатковъ бодрѣе и веселѣе. Не прочь теперь и смѣнять ихъ на подходящее и самимъ недостающее; не прочь и даромъ дать малую толику съ міра -- бѣдному и холодному на рубаху. Денегъ въ крестьянскихъ рукахъ по-долгу и по-многу не бываетъ, а монетой никто надѣлить не въ силахъ. Водится она только у міроѣдовъ и у торговыхъ мужиковъ, да и у этихъ прибивается алтыннымъ гвоздемъ.
   Зато теперь лёнъ есть, яйца скоплены, всякаго жита до четырехъ сортовъ собралось, настрижено съ овецъ шерсти, набѣлено холста и нитокъ, насушено грибовъ и ягодъ:
   -- Милости просимъ, но имя Господне!
   Не заставляютъ тебя ждать судогодскіе нищеброды именно въ это самое время, по окончательной уборкѣ полей.
   Умудренные опытомъ подымаются они не толпами, а обозами. Въ семьѣ остаются только хилые старики да ползуны-ребята: всякъ, кто владѣетъ ногами, идетъ на работу. У кого нѣтъ своихъ калѣкъ: ребятъ-сидней, стариковъ-слѣпыхъ, молодыхъ хромыхъ, искалѣченныхъ звѣремъ или изломавшихся на работахъ, такихъ заговариваютъ у сосѣдей, нанимаютъ въ людяхъ. Подбираются сюда тѣ немощные, которые и сами готовы идти на промыселъ, да не знаютъ какъ и куда. Много подобнаго люда валяется по монастырскимъ папертямъ и переходамъ и шатается по хлѣбосольнымъ избамъ. Хотя въ разбродъ и въ одиночку, они всегда предпочтутъ такой невзгодѣ удачливую артель.
   Велики выходятъ артели нищихъ, въ особенности изъ судогодскаго села Марипина, гдѣ, какъ говорятъ, воръ на ворѣ живетъ и всѣ нищебродятъ. Рваныя бараньи шапчонки на нечесаныхъ головахъ, бороды не приглаженыя и волосы на нихъ космочками, какъ пишутъ на старинныхъ иконахъ Христа-ради юродивыхъ. Къ тому же лица неумытыя и грязныя и на тѣлѣ всё домотканое и рваное, съ большими и яркими заплатами: сѣрые зипуны и понитки. У бабъ (и въ ситцевой сторонѣ), вмѣсто всякаго платка, кусокъ простаго бѣлаго холста, похожаго на тряпку.
   Вотъ весь тотъ нарядъ, которымъ щеголяютъ передъ доброхотными дателями судогодскіе нищеброды, норовя походить на погорѣльцевъ и, во всякомъ случаѣ, на непокрытую бѣдность и неизглаголанную нищету. Но такъ какъ въ ближнимъ сосѣдяхъ про это прознали, да къ тому же по пословицѣ, и своей "наготы-босоты изувѣшаны шесты", а судогодскіе всегда, сверхъ того, примѣтны, потому что въ разговорахъ, въ отмѣну прочимъ, прицокиваютъ и придзекиваютъ, то и изгибается ихъ бродяжья дорога изъ своихъ и ближнихъ мѣстъ далеко въ разныя стороны. Круто поворачиваетъ она либо за Оку -- на Нижній, Тамбовъ и Рязань и дальше, либо разбивается на мелкія и длинныя тропы по губерніямъ Костромской и Ярославской. Временныя для нихъ остановки -- базары; дальныя прогулки -- Петербургъ и Москва; охотливые же походы на мѣста доброй жатвы -- большія прославленныя ярмарки (въ родѣ ростовской, Яросл. губ.), около которыхъ удается имъ подбирать и нанимать всю ту искалѣченную нищую братію изъ слѣпыхъ и хромыхъ, каковые служатъ для ихъ артелей самымъ роскошнымъ украшеніемъ. Диву даются и понять не могутъ наблюдающіе въ тѣхъ мѣстахъ люди, откуда такъ скоро и такъ много набираютъ этого "сидня и лежня" судогодскіе нищеброды, въ помощь себѣ. Все, что сидѣло на печи забытымъ, все, что лежало въ куту заброшеннымъ, посажено и положено на тележки или на санки и вывезено къ монастырскимъ святымъ воротамъ и на городскія площади къ окаяннымъ кабакамъ.
   Принимаютъ они все, что подадутъ изъ съѣдобнаго и носильнаго, съ алчностью, которая понуждаетъ на ссоры и драки съ соперниками и чужими искателями подобныхъ же подачекъ, и съ тою жадностью, которая не терпитъ, чтобы иной кусокъ вываливался изъ рукъ или пролеталъ мимо. Жадность эта тутъ же, на промыслѣ, успѣваетъ породить ту крайность скопидомства, которой усвоено имя скаредности и которая не стѣсняетъ набалованную и порченую руку стянуть на пути то, что плохо лежитъ и попадаетъ на глаза. Не съумѣть посланному парнишкѣ выханжить, или успѣетъ онъ залакомить прошеное пброшеное -- значитъ потомъ больно биту быть. Многихъ такихъ мастеровъ-прошаковъ (особенно въ городахъ) потому и признаютъ, что.недобравшихъ или недонесшихъ подаяніе мальчишекъ-"сиротъ" на ходятъ закоченѣлыми и посинѣвшими отъ мороза на улицахъ и за угломъ, изъ-за великаго страха показаться съ пустыми руками на глаза хозяина -- будетъ ли то родной отецъ, или чужой человѣкъ -- наниматель и покровитель.
   Середина зимы -- самое лакомое и барышное для такихъ нищихъ время, большею частію до самой масляницы, когда и крестьяне объѣдаются остатками, чтобы начать великій постъ, который тѣмъ хорошо и кстати выдуманъ и заказанъ, что въ деревняхъ остается изъ съѣдобнаго только квашовая овощъ, да толокно съ квасомъ и сиротская овсяная мучка и крупка. Тѣмъ временемъ начнутъ нестись курицы, станутъ скопляться молочные отъ коровы продукты (которые отъ того и носятъ самое простое названіе скоповъ). Когда самимъ остается мало и всякій ѣстъ съ оглядкой, посторонній человѣкъ -- лишній и ничѣмъ не разживется. Развѣ на Красной Горкѣ или Радуницѣ (во вторникъ на Ѳоминой недѣлѣ) или на Святой, гдѣ еще хранятся старые обычаи, доведется собрать крашеныя яица на могилахъ, оставленныя "про нищую братію" тѣми, кто со своими умершими родителями приходилъ христосоваться. Новъ этомъ даяніи -- слабъ соблазнъ и невелика корысть. Ко Христову-дню и самый работящій хозяинъ начинаетъ тощать, а потому ходовые нищіе поворачиваютъ оглобли къ домамъ. У каждаго -- по доброму возу изъ нарѣзанныхъ концовъ холста, нитокъ, кудели, зерна и муки. У изворотливыхъ такіе возы -- не первые послѣ того, какъ удалось имъ сбыть собранное и вымоленное за деньги на спонутномъ базарѣ или въ сподручномъ кабакѣ.
   Словомъ, потолкавшись въ великомъ посту на ярмаркахъ и базарахъ, которые въ это время бываютъ еще шумливы и многолюдны на послѣднее -- нищеброды изъ-подъ Коврова и Судогды, но послѣднему санному пути, возвращаются въ свои курныя черныя избы, въ свою черную и темную сторону. Здѣсь, весной и лѣтомъ, для нихъ наступаетъ благодатная и благопріятная пора для другого, не менѣе темнаго промысла. Домовитые сосѣди ихъ съ егорьевой росы начинаютъ выгонять на пастьбу, по свѣжей травѣ, лошадей: выгодной удобно воровать ихъ въ эту пору. Для укрытія слѣдовъ, въ качествѣ пристаней и хоронушекъ, указываютъ въ тѣхъ мѣстахъ на завѣдомо-надежные притоны въ селѣ Мошонъ и въ Ильинскомъ погостѣ, и въ самомъ городѣ Ковровѣ.
   "Калуны" Саранскаго уѣзда Пензенской губерніи, для пущаго успѣха въ дѣлѣ и въ отличіе отъ судогодскихъ, выѣзжаютъ на промыселъ въ годъ по "гргьраза. Первый ихъ выѣздъ -- въ ту же богатую и сытую пору осенняго времени, послѣ Успеньева дня или Рождества Богородицы, смотря по погодѣ. Ѣздять же они до Михайлова дня, такъ какъ выѣзжаютъ "калить" въ это время на телегахъ и стараются застать народъ у гумна и амбара, когда онъ особенно бываетъ щедръ на подаяніе. Иные задерживаются дома кое-какими занятіями (галицинскіе, наприм., бьютъ масло), кончатъ ихъ -- и на промыселъ. Второй выѣздъ -- по первому санному пути, около Николина дня на всѣ Святки, сытые и богатые въ тѣхъ черноземныхъ мѣстахъ, а возвратъ домой -- на широкую Масляницу съ упромышленной пшеничной и гречишной мукой и съ вымоленымъ топленымъ коровьимъ масломъ. Со второй недѣли поста -- третій выѣздъ, такъ черноземный мужикъ круглый годъ не тощаеть, и хоть слегка ежится и огрызается, но подаетъ и отсыпаетъ до самаго Семика,-- до, времени новаго посѣва. Въ это время и въ страдную пору уже никого изъ калуновъ не видать, развѣ промелькнетъ одинъ какой-нибудь запоздалый возъ далеко промышлявшаго, напримѣръ, въ Петербургѣ а то, пожалуй, въ Грузіи изъ Бессарабіи (нѣкоторые заходятъ, говорятъ, даже въ Персію).
   Послѣ первой уборки хлѣба (временемъ немного пораньше судогодскихъ), пензенскіе калуны опять выбираются, по завѣтному примѣру отцовъ и дѣдовъ, на легкіе и выгодные заработки. Выѣзды эти такъ описываетъ самовидецъ и свидѣтель этихъ продѣлокъ (тамошній священникъ, отецъ Василій Тифлисовъ):
   "Хлѣбъ убранъ, и вотъ кибитки рогожаныя, холщовыя и иногда трудно опредѣлимой матеріи опятъ появились и потянулися вдоль селъ, одна за другою, набитыя по двое и больше здоровенныхъ сѣдоковъ, съ прибавкою разныхъ возрастовъ мальчишекъ. И наши крестьяне-труженики съ сего времени положительно попрошайками-пищими атакованы. По мѣрѣ приближенія зимы, число нищихъ ростетъ и ростетъ, и наконецъ, къ праздникамъ Рождества Христова и послѣдующимъ за нимъ, достигаетъ, кажется, своего апогея. Въ это время куда ни взглянете по селу, вездѣ видите снующихъ изъ двора во дворъ съ сумами, способными вмѣшатъ въ себѣ у взрослыхъ обыкновенно пуда по два и больше. Попадаются и такіе субъекты, кои вооружены не одной, а двумя, тремя и даже четырьмя сумами и такимъ образомъ ими прикрыты всѣ четыре стороны фигуры человѣческой. Подобные проказники всегда имѣютъ готовый отвѣтъ:
   "Всякое даяніе, кормилецъ мой -- благо: ничѣмъ, значитъ, не брезгуемъ".
   Такъ какъ пензенскимъ калунамъ, въ противоположность судогодскимъ нищебродамъ, достаются на очистку самыя плодородныя страны, то и даянія слишкомъ обильны, и не приходится ими брезговатъ, просто по одному тому, что на всякую подачку существуютъ хорошія базарныя цѣны. Обвѣшанныя заплатами, кибитки не одинъ разъ нагружаются до верху мѣшками со ржаной мукой; обвѣшанные лохмотьями, ѣздоки при нихъ, не отходя еще сотни верстъ отъ родимыхъ тнѣздъ, успѣваютъ собрать въ зимній день не меньше пуда (плохіе) или двухъ и трехъ (проворные). А такъ какъ и здѣсь въ степяхъ, какъ и въ лѣсахъ, каждый нищенскій возъ нагребаютъ трое и четверо, то отъ такой тароватости возъ въ одну недѣлю выростаетъ въ большой тридцати-пудовой, подъ силу только такой же степной кормленой лошади.
   Въ Пензѣ, на базарѣ, эти возы, но у становившимся цѣнамъ, обмѣниваются на чистыя ходячія деньги. Эти, въ свою очередь, размѣниваются на плясовыя, бѣшеныя капли зелена-вина за любою захватанною дверью, которыхъ не одинъ десятокъ соблазнительно посматриваетъ на городскую нижнюю хлѣбную площадь. А такъ какъ разгулъ этотъ у всѣхъ на виду и самый промыселъ ведется среди бѣлаго дня, то и надъ голицынскими и гермаковскими, какъ и надъ одоевскими промышленниками, стряслась одинакая бѣда, отъ которой привелось уходить дальше и глубже. На Волгѣ -- попросторнѣе и посвободнѣе.
   Туда калуны ѣдутъ уже прямо и открыто торговать настоящимъ ходовымъ товаромъ. Везутъ яблоки и груши, булавки и иглы, маковыя сбойни и веретена. По селу ѣдутъ,-- продажный товаръ выкликиваютъ. Съ желающими мѣняютъ на холстъ, нитки и хлѣбъ, предпочитая имѣть дѣло съ глупыми и темными бабами. Для этого выбираютъ и выгадываютъ ту пору осенняго времени, когда сами хозяева обыкновенно выѣзжаютъ изъ селеній въ дальные хутора. На этотъ разъ отецъ или самъ хозяинъ-калунъ поторговываетъ, а сыновья или работники калятъ. Въ концѣ августа, товаръ распродается весь, и тогда начинаютъ калить всѣ, и во всю силу, и на всѣ руки. Что они ни соберутъ, мѣняютъ тѣмъ же путемъ по встрѣчнымъ базарамъ и прямо съ возовъ на деньги, каковыхъ умѣлые и проворные привозятъ домой до круглой тысячи.
   Немудрено, что такіе ходоки и проходимцы самоувѣренно могутъ нанимать до пяти мальчиковъ, до двухъ взрослыхъ работниковъ, полагая на недѣлю до 5, 7 и 9 руб. ассиг. на каждаго человѣка. А такъ какъ выходятъ на промыселъ и бабы, то и для нихъ не составляетъ риска наемъ охотницъ своего же пола изъ всегда готоваго и повсюду, имѣющагося къ услугамъ празднаго сословія старыхъ дѣвицъ-богомолокъ, къ одному возу отъ 2 и до 5-ти.
   Отличные хозяева теперь сами уже и не калятъ, а, набирая калѣкъ или уродовъ, лишь руководятъ ими и зорко наблюдаютъ. Говорятъ, что иные калуны, при недостаткѣ калѣкъ, уродуютъ собственныхъ дѣтей и съ доморощенными чудовищами выходятъ на промыселъ.
   Впрочемъ смышленому и смѣлому человѣку мудрено ли притвориться уродомъ:
   Завязалъ правую здоровую руку за спину подъ платье,-- опустилъ рукавъ болтаться ивиспуть: вотъ и безрукій. Кто изъ подающихъ станетъ подробно досматривать?
   Или: подобралъ любое колѣно на деревянную колодку, подложилъ на нее что нибудь мяконькое, привязалъ покрѣпче: вотъ и безногій.
   Или: вывернулъ руку вверхъ ладонью, заплелъ палецъ за палецъ, выставилъ на морозѣ -- покраснѣло: вотъ и калѣка.
   У этихъ колуновъ, какъ и у судогодскихъ нищебродовъ, за недоносъ ребятами выпрошеннаго -- добрая встрепка, горячія розги или, по желанію и вдохновенію, другія взысканія: лишеніе пищи, выставка на морозъ безъ полушубковъ, и т. под.
   "Случается, говоритъ другой очевидецъ (священникъ отецъ Алексѣй Масловскій):-- случается, что, взявши двухъ-трехъ мальчиковъ, не привозятъ ни одного.
   -- Куда дѣлъ?
   -- Богъ вѣсть: мудрено-ли баловню-мальчишкѣ въ чужихъ людяхъ заблудиться и запропаститься".
   Вотъ какъ описываетъ этотъ-же очевидецъ тѣхъ мальчиковъ, которымъ удается возвратиться съ промысла:
   "Что это за существа?-- одни скелеты. Одежда оборванная, изношенная (до 70 заплатъ). Лицо впалое, блѣдное, глаза красные, индѣ съ вывороченными вѣками; походка вялая".
   Не подлежитъ, конечно, сомнѣнію, что калуны чужихъ ребятъ также плохо берегутъ и худо кормятъ, и поддѣлываютъ подъ настоящихъ нищихъ искуственныхъ калѣкъ.
   Извѣстно, что настоящіе и усердные калуны намѣренно запасаются дырявою одеждою, солдатской шинелью, полукафтаньемъ и ремнемъ (женщины учерной монашеской ряской) какъ свидѣтельствуютъ тѣ, которые пожили между калупами и къ нимъ пристально присмотрѣлись. Конечно, все это приготовляется и уносится въ путь-дорогу для того, чтобы тамъ, гдѣ окажется выгоднымъ, успѣть и съумѣть превратиться въ кубрака. Начиная кубрачить, не перестаютъ и калить на всякую стать и во вся тяжкая.
   Зимой у нихъ самый обыкновенный пріемъ въ промыслѣ -- собирать на рекрута, выпрашивать на погорѣлое или на непокрытое безродное сиротство, или на такую бѣдность и нищету:
   -- Вотъ и одёжи -- только что на себѣ.
   На парнѣ, въ самомъ дѣлѣ, одна только рубаха съ оборваннымъ воротомъ, изъ-подъ котораго по загорѣлой шеѣ и на могучей богатырской груди виднѣется одинъ лишь обглоданный деревянный крестикъ на узловатой бичевочкѣ.
   -- Сначала погорѣли. Потомъ ожили -- выбило градомъ. Яровое совсѣмъ нэ уродилось. Встали на хлѣбъ высокія цѣны, и деньги бы водились -- не укупить ни за что. Настроили винокурныхъ заводовъ. Позавели кабаковъ: всякому стало лестно и выгодно виномъ торговать.
   -- Потомъ опять -- тяжелые налоги: гдѣ ни возьми, промыслили деньги, а деньги себѣ нужны на соль и на деготь, а теперь и на одёжу. Къ; тому же -- семья большая, а въ семьѣ все -- немощные и маломощные малолѣтки.
   -- Напала лихая повальная болѣзнь, всѣхъ большихъ работниковъ въ дому поглотала: надо платить подати за умершихъ. Земли въ надѣлахъ такъ мало, что самъ собою можешь ее сдобрить только про горохъ да на рѣпу. Наконецъ... да и концовъ тому, по Божьей совѣсти сказать, не сведешь.
   Вотъ та канва, на которой просторно шить всякіе узоры, и всѣ цвѣта приходятся настоящіе: незачѣмъ ходить за поддѣльными. Всякій это разумѣетъ и испыталъ на себѣ въ той же мѣрѣ, силѣ и точности, какъ, напр., всякаго мочилъ дождь и каждаго обсыпало снѣгомъ. Великъ трудъ, взявши одинъ цвѣтъ и нитку, разрисовать ими одними узоръ такъ, чтобы очевидно было и жалобно; а со всѣми цвѣтами и нитями и малый ребенокъ справится.
   Безъ навыка и умѣнья можно собрать только на дневное пропитаніе -- таково бродяжье, общее всѣмъ и самымъ дѣломъ дознанное и доказанное вѣрованіе. Если гдѣ калунъ не выпроситъ, тамъ другой не берись. Калунъ и нищебродъ и руки цѣлуютъ, и въ ноги кланяются, притворяются и врутъ, и обманываютъ, и все-таки не отстаютъ, получивъ подаяніе, а выпрашиваютъ еще чего-нибудь изъ лишняго и не нужнаго. Сколько ни давай -- все мало, все еще требуется, Назойливость и докучливость ихъ обратились даже въ поговорку въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ они дѣйствуютъ. "Косулинскій нищій, голицынскій нищій, шуваликъ, казанскій сирота" сдѣлались бранными словами.
   Ложь и обманъ они въ грѣхъ не ставятъ, а думаютъ такъ, что, если безъ этихъ свойствъ и свѣтъ не живетъ, то имъ тѣмъ больше: безо лжи и обману и промыселъ придется покинуть. Дадутъ нищеброду копеечку -- онъ сейчасъ же попроситъ холстика: значитъ есть, если отдѣлываются денежками. Неподающихъ другой нахалъ не побоится и пристыдитъ за то.
   Противъ обидчиваго и отвѣчающаго упреками и наставленіями у нихъ всегда готова и своя щетинка, грубое рѣзкое слово, упрекъ наотрѣзъ и наотмашь, по писанію и по готовымъ сердитымъ изреченіямъ:
   -- Кусокъ-отъ святой у насъ не отнятъ: Христосъ никому не велѣлъ его про себя оставлять. Онъ, Батюшко, еще и не то терпѣлъ.
   -- Онъ, Царь Небесный, любилъ нищихъ. А намъ негдѣ взять пропитанія, какъ только что дадутъ на Его святое имя.
   Такъ отвѣчали на упреки въ нищенствѣ и бродяжествѣ судогодокіе нищеброды, несомнѣнно въ полное согласіе съ саранскими Калунами, у которыхъ, впрочемъ, имѣется прямое указаніе на паспортахъ, выдаваемыхъ волостными правленіями, и въ отмѣткахъ на билетахъ этихъ все больше такого рода: "лишился родителей", "воры раззорили", "потерпѣлъ раззореніе отъ пожара", и т. п. Конечно, всѣ эти помѣтки кладутся за бутылку донскаго или хересу старшинами, которые сами всѣ -- калуны или были таковыми, особенно въ главныхъ промышленныхъ саранскихъ и инсарскихъ гнѣздахъ, каковы: село Голицыно и деревни: Гермаковка и Акшенасъ.
   Въ большомъ селѣ Голицынѣ изъ 300 дворовъ ходятъ на промыселъ больше 200, въ Акшенасѣ изъ 120 дворовъ не занимаются только четыре, а въ Германовѣ "калитъ" все селеніе сплошъ, дворѣпб дворъ.
   Въ Гермаковкѣ коренная родина этого промысла, и отсюда распространился онъ по всѣмъ окрестностямъ съ замѣчательной быстротой, начиная съ 40-хъ годовъ текущаго столѣтія {Заразились нищеброднымъ промысломъ въ этой губерніи слѣдующія селенія: села Голицыно и Зыково (Саранск. уѣз.), Княжуха, Булгаково, Блохино, (Писарск. уѣз.). Деревни Саранскаго уѣзда: Акшенасъ, Мятрофавиха и Кливъ (обѣ до половины) и Зиновка. Деревни Писарскаго уѣзда: Гермаковка, Ускляй, Неѣловка, Русскій Майданъ, Воробьевка. Въ первой волости (Саранск. уѣз.) считается болѣе 2 тыс. душъ; во второй (Писарскаго) около 1 1/2 тыс. душъ. Всего же нищенствуетъ приблизительно около 3 тыс., считая, конечно, въ этомъ числѣ и наемныхъ мальчиковъ, и наемныхъ же старыхъ дѣвушекъ. Село Акшенасъ съ деревнями Аргамаковымъ и Неѣловкою -- это центръ: сюда приходятъ наниматься со всѣхъ окрестностей: изъ Ускляя, Кашкарева, Любятина, Пестравки, Петровскаго. Отсюда ѣдутъ въ нищенство даже такіе богачи, которые имѣютъ мельницы, по семи одоньевъ хлѣба, въ долгахъ и кредитѣ ста по два руб. сер. Бродятъ за милостыней опытные и ловкіе плотники, отличные печники и каменщики.}. Передъ освобожденіемъ крестьянъ, изъ Голицына, отъ тѣхъ-же тяжелыхъ и невыносимыхъ до послѣдней крайности оброковъ, народъ бѣжалъ въ виду великой нужды, кто куда успѣлъ. Тогдашная дешевизна хлѣба поощрила несчастныхъ: давали имъ, глядя на безвыходное положеніе, щедрой рукой. Въ одну недѣлю -- по свѣжимъ разсказамъ въ тѣхъ мѣстахъ -- удавалось собирать на сто и болѣе рублей.
   Послѣ освобожденія, только лѣнивый не поѣхалъ калить, и указываютъ случаи, когда отцы прогоняли отъ себя дѣтей за то, что не шли вмѣстѣ съ ними. Словомъ, нищенскій промыселъ сталъ быстро выростать, увлекая новыхъ, и въ послѣднія 12--15 лѣтъ число пензенскихъ калуновъ едва-ли, говорятъ, не удвоилось противъ того, что показано нами въ примѣчаніи, такъ какъ заразу отъ чужихъ и вѣдомыхъ примѣровъ и удачъ перенесли нъ сосѣдніе уѣзды. Теперь стали калить кое гдѣ въ Мокшанскомъ и Городищенскомъ уѣздахъ, а въ старыхъ и основныхъ мѣстахъ ведутъ промыселъ безъ всякаго удержу и зазрѣнія совѣсти: тамъ, напримѣръ, продолжаютъ еще калить и такія старухи, которымъ навѣрное исполнилось 70 лѣтъ отъ рожденія.
   Затѣмъ, обѣ стороны, по неотразимому закону, твердо основались на привычкѣ: одни выучились выбирать мѣста и выпрашивать, другіе -- принимать нищихъ и подавать.
   Между самими нищебродами разница произошла небольшая: одни надумались раньше, другіе выучились позднѣе. Самыми первыми, и въ очень давнія времена, принялись за нищенскій промыселъ судогодскіе.
   Послѣ "французскаго раззоренія" въ 1812 году, бросился спасаться отъ голодовки и полнѣйшей нищеты въ Москву народъ со Смоленской и Можайской раззоренной непріятелемъ дороги и получилъ прокормъ обильный и легкій какъ въ самомъ городѣ Москвѣ, такъ и въ южныхъ уѣздахъ Московской губерніи, нестрадавшихъ отъ войны. Одни, оправившись, возвратились къ старому занятію; другіе, увлекшись соблазномъ легкаго заработка, остались при этомъ новомъ промыслѣ.
   Выродились въ Верейскомъ и Можайскомъ уѣздахъ свои нищеброды "шувалики" (въ особенности извѣстны тамъ теперь деревни Клинъ и Шувалики). Эти, противъ старыхъ бродягъ изъ-подъ Судогды, новаго ничего не придумали, а своимъ увѣковѣченнымъ пріемамъ могли научить новыхъ, хотя бы тѣхъ же калуновъ и другихъ изъ желающихъ бродить по тому длинному пути, который совершаютъ они ежегодно два раза изъ-за Москвы въ тотъ же черноземный и хлѣбородный степный край. Когда въ московскихъ рядахъ и по лавкамъ этихъ погорѣльцовъ распознали и всѣ, какъ бы одинъ человѣкъ, сговорились между собою, и перестали имъ подавать, шувалики стали ходить въ Задонскъ и Воронежъ, по мѣрѣ того, какъ эти города, по очередно одинъ за другитъ, начали прославляться и привлекать десятки тысячъ богомольнаго люда къ мощамъ святителей Тихона и Митрофанія, ѣздятъ шувалики, по общему промысловому пріему, артелями, человѣкъ по десяти и болѣе, и по общимъ нищенскимъ обычаямъ -- вскорѣ по осенней уборкѣ хлѣба. Въ отличіе отъ Владимірскихъ и пензенскихъ, московскіе дѣлаютъ вылазки на завѣтныя мѣста въ годъ два раза: вернувшись къ масляницѣ съ мукой и масломъ изъ перваго похода, ѣдутъ "на добычу" (такъ этотъ промыселъ у нихъ называется) весной, когда на Дону въ русскихъ деревняхъ и казачьихъ станицахъ отпашутъ: передъ сѣнокосомъ въ тѣхъ мѣстахъ, они исчезаютъ. По дорогѣ, у нихъ для промысла короткія стоянки въ Ельцѣ, Тулѣ, Задонскѣ; и тутъ, и тамъ -- все одни и тѣ же, лѣтъ по 30-ти, пристанища на заговоренныхъ постоялыхъ дворахъ. Въ Воронежѣ, на два такихъ притона въ одинъ разъ съѣзжается человѣкъ по 30-ти, а въ годъ перебываетъ человѣкъ по сту и больше: всѣ съ законными видами на 2--3 мѣсяца и на полгода, и у всѣхъ одинъ отвѣтъ на вопросъ:
   -- Зачѣмъ и куда ѣдете?
   -- На заработки къ "ходцамъ" (т. е. къ переселенцамъ изъ-подъ Москвы, живущимъ въ поселкахъ; Можайскомъ, Московскомъ и т. лод.).
   Сбираютъ въ одиночку и партіями. Въ первомъ случаѣ, также умѣютъ притворяться глухонѣмыми и юродами, навѣшивая на шею всякой неподходящей дряни, въ видѣ зубьевъ, побрякушекъ и т. п... и отъ монастырскихъ воротъ ходятъ еще по улицамъ. Въ воронежскихъ уѣздахъ, населенныхъ малороссами, для захожихъ еще тѣмъ хорошо, что въ хохлахъ въ день "проводъ" покойника въ могилу до погребенія бываетъ обѣдъ, на которомъ нищіе -- первые гости. На крестины, на поминки тоже зовутъ нищихъ. Во второмъ случаѣ, выдавая себя за погорѣльцовъ, цѣлыми толпами они становятся на колѣни и умѣютъ разсказать ужасающія подробности. Перепадаетъ за то въ ихъ ловкія руки "добычи" отъ полтинника и до рубля въ день, много хлѣба и всякаго, тряпья. Негодное тряпье они продаютъ въ Воронежѣ "шибаямъ" {Такъ въ Курской и Воронежской губерніяхъ, какъ извѣстно, называютъ перекупщиковъ-кулаковъ, барышниковъ изъ мѣщанской голи.}, а зерновой хлѣбъ почти на самомъ мѣстѣ сбора. Возвращаются домой всякой разъ съ лошадкой, а самымъ ловкимъ удается вымѣнять не одну и съ хорошей лихвой продать въ своихъ мѣстахъ добраго "битюка" какому нибудь охотнику изъ городскихъ купцовъ.
   Туда, откуда вышли, мы вмѣстѣ съ ними и возвратимся.
   

V.

   Возвращеніе домой добродушныхъ и веселыхъ калуновъ всегда сказывается веселыми праздниками. Всего больше пьютъ и больше кричатъ на Михайловъ день (8 ноября), когда къ тому же, кстати, въ селѣ Голицынѣ, храмовой праздникъ. Деньги, которыя они принесутъ съ собой, пропиваютъ всѣ, слегка начиная гулянки по спопутнымъ постоялымъ дворамъ и завершаютъ дома тѣмъ, что двѣ-три недѣли пьютъ круто и ѣдятъ сладко, и подчуютъ всякаго встрѣчнаго и поперечнаго. На масляницѣ, послѣ второго похода -- тоже самое: самъ калунъ-отецъ мѣситъ грязь, пошатываясь и потряхивая грузной головой. Рядомъ съ нимъ бредутъ два-три сына, которые тоже "намочились и наторопились", а впереди всѣ три снохи горланятъ пѣсни и отмахиваютъ трепака. Около семика и на троицу -- третій приходъ и третье въ году пиршество и дома, и по трактирамъ, гдѣ этихъ молодцевъ сейчасъ узнаютъ по тому, что они шумливѣе всѣхъ и требовательнѣе, больше ломаются и дразнятся, и подлѣ нихъ и съ ними всѣ волостныя власти: -- старшины и писаря. За то, говорятъ, голицынскій кабатчикъ платитъ помѣщику три тысячи рублей серебромъ ежегодной аренды (случается, однако, и такъ, что иные калуны возвращаются домой съ немилыми проводниками, по этапамъ). Каждый хозяинъ за всѣми расходами очищаетъ себѣ отъ 50 до 100 руб., а потому увѣренно полагаютъ, что одна деревня Аргамакова съ 300 душъ проживаетъ около 3 1/2 тыс. руб.
   Обученные въ московскихъ притонахъ, вышколенные и протертые въ городскихъ рядахъ по Никольской и Ильинкѣ на злоехидныхъ насмѣшкахъ и безцеремонныхъ нравоученіяхъ рядскихъ молодцевъ, "шувалики" привыкли возвращаться домой съ оглядкой и осторожностью. У судогодской адовщины -- та же наука, а, стало быть, и тѣже пріемы: возвращаются домой степенно и живутъ глухое время неслышно. Пьютъ и они послѣ промысла непремѣнно больше, но тише, не шумятъ и не бахвалятся. Въ особенности, адовцы -- народъ сумрачный, непривѣтливый; говорятъ пеохотливо и если и выговорятъ что, то все со зла и съ кипучаго сердца. О промыслѣ своемъ иначе не выражаются, какъ "вотъ ходилъ, говоритъ, хлебать чужой грязи за тысячу верстъ". Эти, и въ самомъ дѣлѣ, немного приносятъ. Приносятъ они только одну корысть: нахоженную и наповаженую отрасть къ попрошайству и бродяжеству, да старую неизношенную лѣнь назадъ, много пороковъ и ни одной добродѣтели, за то страсть къ пьянству несокрушимую. Иные только на одно вино и собираютъ. Утратился всякій стыдъ, и нищенство съ воровствомъ пошли о-бокъ: стало не грѣхъ украсть и у товарища-спутника, не только у пьянаго, но, еще того веселѣе и похвальнѣе, у трезваго.
   Отсюда -- еще пущая нерасчотливость въ хозяйствѣ и, при полномъ недостаткѣ энергіи въ борьбѣ съ нуждой, дѣйствующей на всякаго человѣка угнетающимъ образомъ, единствени ая надежда на одну лишь чужую помощь. Между тѣмъ, здоровый нищій теряетъ уваженіе другихъ. Страсть къ попрошайству и бродяжеству подъ окнами и по чужимъ дворамъ уносится всѣми въ могилу. Пробовали пристроивать мальчиковъ къ дѣлу, посылали совѣтоваться съ матерями, но эти нетолько не изъявляли согласія, но и больно били ребятъ за одно лишь желаніе трудиться.
   Попадая въ хорошую и работящую семью, по выбору слѣпого сердца, не разбирающаго наряда и характера, адовщинскія дѣвушки въ роли женъ и снохъ, только на время исправляются отъ обычной и привычной своей безпечности и страсти таскаться по подоконьямъ съ коробками. Но до сихъ поръ еще не видали примѣра, чтобы сдѣлались онѣ настоящими людьми и добрыми хозяйками. Взятая туда, гдѣ нищенство предосудительно и занятіе имъ зазорно, сыто накормленая и одѣтая куколкой, она ищетъ случая какъ бы выскользнуть изъ глазъ и, воспользовавшись темнотой сумерекъ, одѣться въ лохмотья. Не успѣютъ домашніе спохватиться, какъ она уже побрела въ сосѣднее селеніе за милостынкой. Ни ласки мужа, ни совѣты свекра, ни упреки золовокъ и свекрови не въ силахъ побѣдить страсти, одинаковой съ той, которая тянетъ кабацкаго завсегдатая сглонуть хоть капельку винца изъ стаканчика, выпитаго прохожимъ посѣтителемъ. Какъ праздникъ, а въ особенности лѣтомъ, когда оставляютъ ее, отбившуюся отъ рукъ лежебоку, домашніе, ушедшіе въ поле на работу, она оболокается въ лохмотья, надѣваетъ кузовъ и тащится къ наслажденію -- постучать въ подоконникъ и попыть подъ окнами, поскучать на свою нищету въ избахъ довѣрчивымъ беззубымъ и глухимъ старухамъ и несмышленымъ ребятишкамъ: было бы только кому слушать. Она не прочь и стянуть плохо лежащее. Честной семьѣ немало достается труда розыскивать потомъ тѣхъ, кого она обидѣла, и возвратить то, чѣмъ она обездолила. Hè-кому на нее и пожаловаться. Не идти же въ ея родную семью, гдѣ все по тому же и по старому: "опять мужицекъ пойци хоцетъ" на такой же промыселъ и самъ "отечь не сышшетъ" куда забрался сынъ и "гдѣ его найди не вѣдатъ" (говоря ихъ же своеобразнымъ нарѣчіемъ).
   У шуваликовъ заводилось даже такое правило, что "кто плохо добываетъ, за того и дѣвка не пойдетъ замужъ". У этихъ, какъ и у одоевскихъ (въ отличіе отъ калуновъ), установился обрядъ артельнаго дѣлежа сборовъ, тотчасъ же по возвращеніи вечеромъ на ночлегъ, на равныя части и съ тѣмъ, что устраивается складчина на выпивку и закуску (и эти привыкли сладко поѣсть, а шувалики, сверхъ того, заявляютъ московское пристрастіе къ чаю {Нищимъ на всякой обѣдъ полагается: похлебка, лапша и щи.}. Тутъ же, на постояломъ дворѣ, устраивается взаимное угощеніе до особаго безобразія (имѣющаго названіе нищенскаго), если нищеброды въ подвалахъ и чердакахъ "шиповскаго малинника", или въ "желѣзникахъ" (на желѣзинскомъ подворьѣ) понадѣялись на московскихъ чудотворцевъ. Тутъ только и дозволительны для подмосковныхъ шатуновъ тѣ веселые праздники, которые калуны имѣютъ право отправлять на родинѣ въ открытую и широкую. Зато въ Москвѣ для такихъ дѣлъ -- не только раздолье, но и опредѣленный порядокъ но. извѣстной программѣ:
   Раннее утро. Жильцы этихъ притоновъ всякаго сброду, гдѣ нищіе безразлично смѣшиваются съ ворами-жуликами, спятъ въ мертвую. Нищіе встаютъ: ударили къ заутренямъ. Рѣдкій поднялся здоровымъ и бодрымъ: трещитъ голова. Заутрени еще не отошли, надо торопиться постучать въ аптеку -- въ кабакъ: тамъ къ этому стуку прислушались и по ударамъ знаютъ, что просится самый почотный и любимый посѣтитель заведенія -- нищій, успѣвшій оглядѣть всю окольность. Городоваго не видать: спитъ.
   Опохмѣлился нищій и немного захмѣлѣлъ -- не бѣда: на церковной паперти не станетъ соваться къ носу подающаго, а на почтительномъ отдаленіи вытянетъ руку. Если онъ не выдержитъ въ кабакѣ и прорветъ его, то потащится опять въ ночлежную спать, въ карты играть, пѣсни слушать, самъ разговаривать.
   Къ полудню -- работа: лавки открыты -- по московски настежъ; къ тому же и трактиры отперты.
   Богатый купецъ оставилъ на поминъ души своей большой капиталъ: его помаленьку мѣняютъ на великое множество мѣдюковъ цѣлыми мѣшками. Приказчики ставятъ во дворѣ у калитки столъ и на него деревянный ящикъ. Всякій пролѣзаетъ сквозь калитку, беретъ дачу, крестится кулакомъ и, отходя, обдумываетъ, какъ бы въ другой разъ пролѣзть. Одна нищенка выдумала: сгребла пробѣгавшую сучку, завернула въ тряпицу и поднесла, чтобы дали двойную дачу, да собака залаяла, а слѣдомъ за пой и она сама завизжала,
   Въ полдень въ "Желѣзникахъ" нѣтъ никого, всѣ за дѣломъ. Вечеромъ -- опять всѣ на лицо: продаютъ желающимъ собранпое, мѣняются выпрошенной одежонкой, на деньги играютъ въ карты. Слабые вообще до женскаго пола, нищіе любезничаютъ съ пьяной проживалкой до того времени, когда хозяева оберутъ за ночлегъ деньги -- шабашъ: буйному сонмищу переставать пора, надо стихать.
   Хозяинъ огни погасилъ, оставилъ лишь одинъ ночникъ, который только трещитъ и воняетъ, но не свѣтитъ -- не его это дѣло. Спать пора. Опять ночлежники попали въ то колесо, которое называется бѣличьимъ: стучитъ, кружится, вертится, а конца ему нѣтъ.
   У этихъ каждый день тысячи разъ имя Божіе на языкѣ, но, въ самомъ дѣлѣ, про Бога они совсѣмъ забыли, въ новое (и послѣднее) отличіе отъ простодушныхъ калуновъ. Калуны Бога помнятъ и Его боятся, конечно, по своему. При всей нравственной испорченности они -- богомольны и усердны къ той церкви, гдѣ крещены и повѣнчаны. Собравшись на промыселъ или возвратившись домой, калуны служатъ молебны или панихиды по умершимъ родителямъ, ставятъ большія свѣчи къ мѣстнымъ иконамъ. "Чтобы толкъ былъ отъ молебна", заказываютъ его отдѣльно отъ другихъ. Каждое воскресенье такихъ молебновъ перепоетъ, послѣ обѣдни, голицыпекій священникъ не меньше сорока. Одинъ калунъ заказалъ и вывезъ изъ Саратова иконы на все семейство: всѣхъ ангеловъ наличнаго числа членовъ.
   -- "И ужь какъ же калуны молятся со всѣмъ семействомъ, когда служатъ молебны! говоритъ одинъ еженедѣльный наблюдатель и свидѣтель этихъ обрядовъ.
   -- Молятся до поту лица. Отслуживъ одинъ молебенъ, калунъ встаетъ съ колѣнъ и, тыкая пальцемъ въ какую-нибудь икону, проговоритъ: "вотъ этому, батюшка, служите, и еще этому", и т. д., пока всѣхъ переберутъ. Такихъ оригиналовъ много",
   Того же самаго про адовщину сказать нельзя (а прошуваликовъ, въ этомъ случаѣ, и вспоминать напрасно). Въ темномъ и черномъ углу Адовщивы совершилось даже совершенно противоположное явленіе. Будучи плохими православными, они охотно переходятъ въ старую вѣру и придерживаются самаго крайняго раскола, каковъ безпоповщина, а въ немъ самаго упорнаго толка -- Спасова согласія, въ томъ его подраздѣленіи, которое отрицаетъ все (нѣтовщина) и утверждаетъ только одно, что царство антихриста уже настало.
   -- Намъ это, при нашемъ дѣлѣ, говорятъ они:-- поваднѣй, чѣмъ кому-нибудь другому...
   Тѣмъ не менѣе, довольно ясно и то, что Судогодскій уѣздъ и его "черная сторонушка" какъ разъ примыкаетъ къ той обширной области, гдѣ начинается эта вѣра "по спасову согласу", въ особенности удачно (и почти исключительно) угнѣздившаяся по Окѣ и правому берегу Волги за Нижнымъ, далеко на низъ. Хорошо и полезно это согласіе Адовщины на "нѣтовщину" тѣмъ, что и она любитъ тайную милостыню и хранитъ обычай "тихаго подаянія" {Обычай этотъ, напр. въ Тверской губерніи, въ селѣ Раевскомъ, отправляется дѣвицами, наложившими на себя обѣтъ не выходить замужъ. Эти дѣвицы, которыя, какъ говорятъ тамъ, (взялись за Бога", обыкновенно ночью, вдали отъ своей деревни, подбрасываютъ подаянія и скрываются.}. Спишь себѣ, а богатый одновѣръ, какой-нибудь шуйскій купецъ, задумалъ такую милостыню, но избѣжаніе какой-либо бѣды и напасти: кто заболитъ, то во здравіе того; кому по векселю платить приходитъ срокъ, а денегъ у него нѣтъ, то, чтобы въ яму не засадили. Такіе благочестивые отсылаютъ гречневую крупу, пшено, муку, пекутъ крупитчатыя булки, баранки и складываютъ ихъ въ мѣшки. Надежный человѣкъ, укутавшись такъ, чтобы лица нельзя распознать, ѣдетъ ночью и тихимъ стукомъ въ окно вызываетъ на улицу и передаетъ: "прими, значитъ, и помолись". Станутъ изъ мѣшковъ выбирать и вытряхивать, всегда деньги высыплются, восковыя свѣчи вывалятся.
   На этомъ же обычаѣ въ Шадринскомъ уѣздѣ (Пермск. губ.), куда также давно забрался расколъ со всѣми разнообразными своими толками до самаго послѣдняго, выродился даже особый родъ нищихъ въ поразительную отмѣну отъ всѣхъ существующихъ. Въ точинскомъ приходѣ живутъ такіе, которые за милостыней никуда сами не ходятъ, а напротивъ къ нимъ приносятъ подаянія прямо nà-домъ.
   На этомъ и оканчиваются всѣ ничтожныя различія одинаковаго и столь оригинальнаго промысла, несмотря на то, что географически промысловыя мѣстности значительно удалены другъ отъ друга. Экономическія причины всѣхъ ихъ сблизили и объединили.
   На оповѣщенномъ сейчасъ вопросъ не кончается, и картину дорисовать невозможно. Въ разныхъ мѣстахъ выясняются новыя причины, порождаются новые поводы къ появленію нащенства, которое такъ легко и просто принимаетъ видъ и форму промысла. Сюда отнесемъ появленіе нищихъ въ большихъ группахъ тамъ, гдѣ ихъ до сихъ поръ не было видно, и изъ немногихъ, оставшихся чистыми и свободными, мѣстъ приходится указать только нѣкоторыя, гдѣ извѣстная обезпеченность позволяетъ считать ремесло нищаго обиднымъ и гдѣ нищенству, подъ фирмою промышленнаго занятія, не даютъ пока мѣста.
   Извѣстны еще до сихъ поръ казачьи земли и тѣсныя группы раскольничьихъ поселеній, гдѣ голодная нищета утоляется взаимопомощію и объявившіеся нищіе намѣренно и тщательно припрятываются передъ самымъ выходомъ на вольный свѣтъ и на глаза свидѣтелей и наблюдателей. Къ числу такихъ счастливыхъ странъ увѣреннѣе всего мы готовы отнести изъ видѣнныхъ нами и провѣренныхъ -- Землю Уральскаго Казачьяго Войска, о которой не говоримъ теперь потому лишь, что вопросъ этотъ не въ задачѣ и не въ планѣ настоящихъ разсказовъ. Впереди, передъ нами еще очень длинный путь по безконечной и разнообразной Бродячей Руси.
   Вотъ, не отходя отъ нищей братіи, передъ нами другой своеобразный и самостоятельный видъ ея -- калѣки перехожіе или слѣпцы-старцы.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru