Максимов Сергей Васильевич
Нечистая, неведомая и крестная сила

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.59*17  Ваша оценка:

  

С. В. Максимов

Нечистая, неведомая и крестная сила

   Максимов С. В. Избранное / Подготовка текста, сост., примеч. С. И. Плеханова.-- М.; Сов. Россия, 1981.
   Максимов С. В. Крылатые слова, СПб, 1899
  

СОДЕРЖАНИЕ

  

ОГЛАВЛЕНИЕ

  

НЕЧИСТАЯ СИЛА

  
   I. Черти-Дьяволы
   II. Домовой-Доможил
   III. Домовой-Дворовой
   IV. Баенник
   V. Овинник
   VI. Кикимора
   VII. Леший
   VIII. Полевой
   IX. Водяной
   X. Русалки
   XI. Оборотни
   XII. Колдун-Чародей
   XIII. Ведьма
   XIV. Кликуши
   XV. Клады
   XVI. Знахари-Шептуны
   XVII. Плотники и печники
   XVIII. Пастухи
  

НЕВЕДОМАЯ СИЛА

  
   I. Царь-Огонь
   II. Вода-Царица
   III. Мать-Сыра Земля
   IV. Священные рощи

КРЕСТНАЯ СИЛА

  
   I. Святки
   II. Рождество Христово
   III. Новый Год
   IV. Крещеные Господне
   V. Сретение Господне
   VI. Власьев день
   VII. Касьян-Немилостивый
   VIII. Плющиха
   IX. Сороки
   X. Масленица
   XI. Великий Пост
   XII. Благовещение
   XIII. Великий Четверг
   XIV. Пасха Христова
   XV. Красная Горка
   XVI. Фомино Воскресенье
   XVII. Радуница
   XVIII. Маргоски или Маргоскина Неделя
   XIX. Мария Египетская
   XX. Преполовение
   XXI. Пчелиный праздник
   XXII. Егорий
   XXIII. Лошадиный праздник
   XXIV. Никола Вешний
   XXV. Вознесенье
   XXVI. Семик и Русальная
   XXVII. Троицын день
   XXVIII. Олены-Ленничи
   XXIX. Аграфена-Купальница
   XXX. Иван Купала
   XXXI. Петров день
   XXXII. Ильин день
   XXXIII. Спас
   XXXIV. Успенье
   XXXV. Иван Постный
   XXXVI. Семен-Летопроводец
   XXXVII. Оспожинки
   XXXVIII. День св. Феодоры
   XXXIX. Воздвиженье
   XL. Покров
   XLI. Двенадцать Пятниц
   XLII. Параскева-Пятница
   XLIII. Кузьминки
   XLIV. Михайлов день
   XLV. Никольщина
  
  

ОТ ИЗДАТЕЛЯ.

  
   Предприяв исследование быта великорусских крестьян-землепашцев, я обратился к покойному С. В. Максимову, как к знатоку народных верований, прося ею помочь мне разобраться в материалах, собранных по моей программе от местных сотрудников.
   Труд, который оставил мне С. В. Максимов, не облегчил моей задачи, заключавшееся в том, чтобы, опираясь на сообщенные факты народной жизни, придти к общим выводам и установить связь между верованиями крестьянина и его деятельностью, под которой я разумею поступки и поведение человека вообще.
   Но сама по себе работа С. В. Максимова имеет большие достоинства, и это одно налагает на меня обязанность выпустить ее в свет, не говоря уже о том, что имя автора, оставившего такие труды, как "Сибирь и Каторга". "Год на Севере", "Крылатые Слова", и пр., настолько высоко стоит в нашей народнической литературе, что лишить русских читателей последнего сочинения С. В. Максимова было бы преступлением.
   В настоящем своем труде С. В. Максимов пользовался не только фактами, сообщенными моими сотрудниками, но и собственным огромным запасом наблюдений, собранным им еще в молодые годы, когда по образу пешего хождения, одетый странником, он отправлялся в народ. В живых образах рисует автор и мужика, и бабу, как тенетами опутанных верой в нечистую силу; с метким юмором характеризует простоватого русского черта и его незатейливые проказы и в то же время с удивительной глубиной оттеняет ту борьбу между миром язычества и христианства, которая и доднесь не закончилась еще на святой Руси.
   Язык С. В. Максимова своеобразно-народный и, не преувеличивая можно сказать, что умеющих применять его так, как это делал автор "Сибири и Каторги" больше не будет.
   Над рукописью, оставленною покойным автором, пришлось поработать, чтобы приготовить ее к печати, а последняя часть трилогии -- "Крестная Сила" была даже не вполне закончена, так что ее пришлось дополнить при помощи собранных мной материалов. Весь этот труд завершен А. А. Яблоновским.

Кн. В. Н. Тенишев.

  

НЕЧИСТАЯ СИЛА.

  

I.

ЧЕРТИ-ДЬЯВОЛЫ.

(Бесы).

  
   В народном сознании глубоко укоренилось верование, что сонмы злых духов неисчислимы. Очень мало на божьем свете таких заповедных святых мест, в которые они не дерзали бы проникать; даже православные храмы не освобождены от их дерзких нашествий. Эти бесплотные существа, олицетворяющие собою самое зло, -- исконные враги человеческого рода; они не только наполняют безвоздушное пространство, окружающее вселенную, не только проникают в жилища, делая многие из них необитаемыми {Напр., трудно представить себе любой большой русский город, в котором не указывали бы на дома, населенные чертями и покинутые по причине разных проказ нечистой силы, производящей шум и возню, швыряющей камнями, щепой, песком и. т. под.}, но даже вселяются в людей, преследуя их беспрестанными искушениями.
   Насколько многочисленны эти незримые людские ненавистники, можно судить по богатству самых разнообразных прозвищ этой нежити, лукавой и нечистой силы. Более чем к сорока именам черта, насчитанным В. И. Далем (в его Толковом Словаре великорусского языка), еще следует присоединить тот десяток духов, которым присвоены особенные имена и предназначены определенные места для пребывания, и сверх того перечислить те прозвища, которые вращаются в живом народном языке, но еще не подслушаны и не уловлены {Вот для любознательных эти названия: агорянин или огарянин (Орл. губ. и уезда), бес, неясить, нечисть, злой дух, демон, сатана, дьявол, черт, вельзевул, царь тьмы, князь тьмы, царь ада, царь преисподней, змий, кромешный, враг, "тот", "он", ворог, вражья сила, недруг, неистовый, лукавый, нечистый, луканька, не-наш, недобрый, недобрик, нелегкий, нелегкая, нечистая сила, нечестивый, неладный, соблазнитель, блазнитель, морока, мара, лихой, игрец, шут, шайтан, черная сила, черный, неключимая сила, некошный (т. е. не чистый или поганый), ненавистник рода человеческого, леший, лесовик, дворовый, банник, гуменник, кикимора, русалка, полевой, полевик, водяной, хозяин, хохлик, шиш, шишимора, шишига, шиликун, отяпа, летучий, огненный змей, несветик, рогатый, пралик, немытый, немытик, левый, идол, окаянка, окаяшка, шехматик, сопротивник, нехороший, анчутка беспятый, родимец, супостат, шутошка, дерт (в Шуйск. уез. Владнмирск. губ. д вместо ч), т. е. черт.}. Повсеместное же пребывание чертей и их свободное проникновение повсюду доказывается, между прочим, существованием общих верований и обычаев, усвоенных на всем пространстве великой православной Руси. Так, например, в деревенских избах почти невозможно найти таких сосудов для питьевой воды, которые не были бы покрыты, если не досчатой крышкой или тряпицей, то, в крайнем случае, хоть двумя лучинками, положенными "крест на крест, чтобы черт не влез". Равным образом, среди русского простонародья нелегко натолкнуться на такого рассеянного или забывчивого человека, который, зевнувши, не перекрестил бы своего рта, чтобы святым знамением заградить туда вход нечистому духу. То же самое, с произнесением слов "свят, свят, свят", исполняется и во время грозы при каждом раскате грома, так как черт боится молнии и прячется за спину людей, чтобы Господь не поразил его. Эти обычаи и приемы, может быть. столь же древние, как само христианство на Руси, поддерживались потом более позднейшими, но столь же почтенной старины, народными легендами {*}.
   {* Одна из таковых, чисто великорусского происхождения и повсеместно распространенная, повествует, что некий святой подвижник (по преданиям Поволжья -- Андрей блаженный) встретил беса, всего выпачканного.
   -- Иди обмойся водой речной, -- посоветовал святой: что ты таким навостным ходишь?
   -- К реке меня не пускает ангел, а велит идти в ту первую избу, где стоит непокрытою кадка с водой и где она не ограждена крестным знамением. Туда я и иду. Мы все там всегда и обмываемся.
   Порченные и кликушки во время припадков беснования громогласно, при всем народном множестве, определяют, даже подлинным счетом, число бесов, которые залетели к ним через рот и гложут их животы (чаще всего сорок).}
   Обратимся к описанию многоразличных коварств и разнообразнейших похождений этих духов дьявольской породы, не ограниченных в своей деятельности указаниями явно определенного места (как дома, леса, воды и пр.) и точно обозначенного времени.
  

I. ДОМА.

  
   Хотя чертям для их похождений и отведена, по народному представлению, вся поднебесная, тем не менее, и у них имеются излюбленные места для постоянного или особенно частого пребывания. Охотнее всего они населяют те трущобы, где дремучие леса разрежаются сплошными полосами недоступных болот, на которые никогда не ступала человеческая нога, и лишь осторожно шагают длинноногие болотные птицы. Здесь на трясинах или заглохших и заросших озерах, где еще сохраняются пласты земли, сцепленные корнями водорослей, человеческая нога быстро тонет, а неосторожного охотника и дерзкого путника засасывает в глубь подземная сила и прикрывает сырым и холодным пластом, как гробовой доской. Тут ли не водиться злой дьявольской силе и как не считать чертям такие мочаги, топи, ходуны-трясины и крепи-заросли благоприятными и роскошными местами для надежного и удобного жительства?
   -- Отчего ты, черт, сидишь всегда в болоте? -- спрашивает, обездоленный болотистой и мокрой родиной, белорус своего рогатого и хвостатого черта.
   -- Привык! -- коротко и ясно отвечает тот, и отвечает как за себя лично, так и за других, столь же неохотно переменяющих старое и насиженное место жительства на неизвестное, хотя бы и лучшее, новое.
   -- В тихом болоте черти водятся, -- неизменно верят великороссы.
   -- Было бы болото (подкрепляют они, с другой стороны), а черти будут.
   -- Не ходи при болоте: черт уши обколотит, -- доброжелательно советует третья из множества и столь же распространенная пословица {Из подобных пословиц в народе вращаются, напр., еще следующие: "навели на беса, как бес на болото"; "ходит черт по мхам, по борам, по болотам"; "всякий черт свое болото хвалит"; "вольно черту на своем болоте орать"; иной ворочает в доме, как черт в болоте и правит домом, как тот же черт болотом", "гнилого болота и черти боится" и т. д.}.
   -- И вылез бы черт из болота, и пошел бы в деревню к мужику на свадьбу, да попа боится -- выдают за истинно проверенное наблюдение.
   Болотные черти живут семьями: имеют жен, плодятся и множатся, сохраняя свой род на бесконечные времена. С их детьми, бойкими и шустрыми чертенятами (хохликами), такими же черными (в отличие от немецких красненьких) {У наших чертей красными бывает только колпак на голове.}, мохнатыми и в шерсти, с двумя острыми рогами на макушке головы и длинным хвостом, не только встречались деревенские русские люди, но и входили с ними в разнообразные сношения. Образчики и доказательства тому в достаточном количестве разбросаны в народных сказках и, между прочим, в известной всем Пушкинской сказке о работнике Балде. Один солдат, строгих николаевских времен, проносил чертенка в тавлинке целый год со днем. Некоторые уверяют, что черти -- востроголовые, как птицы сычи, а многие, сверх того, уверены, что эти духи непременно хромые. Они сломали себе ноги еще до сотворения человека, во время сокрушительного падения всего сонма бесов с неба {Как сообщают из Смоленской губ., черти летели с неба сорок дней и сорок ночей, и кто где упал, тот там и остался хозяином.}. Так как на землю было свержено нечистой силы очень много, то она, во избежание вражды и ссор, очертила свои владения кругом. Этот круг возымел особое действие и силу: всякий попавший в него и переступивший след нечистого, обязательно блуждает и без помощи особых средств из него не выйдет и не избавится от дьявольского наваждения.
   Когда народная фантазия наделила чертей многими человеческими свойствами, последовательность воображения потребовала изобретения дальнейших сходств и уподобление. Бесспорно решено, что эти духи подвержены многим людским привычкам и даже слабостям: любят ходить в гости друг к другу, не прочь попировать с размахом. На своих любимых местах (перекрестках и росстанях дорог) черти шумно справляют свадьбы (обыкновенно с ведьмами) и в пляске подымают пыль столбом, производя то, что мы называем вихрями. При этом люди, бросавшие в такие пыльные столбы ножи или топоры, удачно разгоняли свадьбу, потом на том месте находили всегда следы крови и, после того, какая-нибудь слывшая ведьмой колдунья долго ходила либо с обвязанным лицом, либо с подвязанной рукой. На пирах, устраиваемых по случаю особенных побед над людьми, равно как и на собственных свадьбах, старые и молодые черти охотно пьют вино и напиваются; а сверх того любят курить табак, получаемый в дар от догадливых и трусливых людей {Олончане даже к рыболовным сетям привязывают листовой табак.}. Самое же любимое занятие, превратившееся у чертей в неутолимую страсть, это -- игра в карты и кости. В игре для чертей нет удержу и не установлено законов: проигрывают все, что есть за душой (а душа им полагается настоящая, почти такая же, как у людей). Впрочем, если пойдет дело на полную откровенность, то окажется, что дьявольская сила виновна в изобретении и самого вина и табачного зелья, да и нечистая игра в карты с передержкой и подтасовкой отнесена прямо к бесовским же вымыслам и науке. Конечно, все эти наветы требуют тщательной проверки в виду того, что уже слишком во многом обвиняют чертей, напр., даже в изобретении таких злаков, как чай и картофель, -- не далее начала прошлого столетия вошедших во всеобщее употребление. В последнем случае оказывается явный поклеп; первое же обвинение -- в изобретении вина и табачного зелья -- затемняетея противоречивыми показаниями. Очевидно, свидетели, недостаточно уверенные в самом факте, стремятся лишь настойчиво навязать то, в чем сами не вполне убеждены и еще колеблются. Так, напр., вологжане думают, что предков их выучил варить веселое пойло какой-то странник в благодарность за то, что один добрый мужик приютил его: посадил за стол, нарезал несколько ломтей хлеба, поставил солонку с солью, жбан с квасом. Вдвоем они открыли несколько кабаков, и потянулся туда народ бесчисленными толпами. Во Владимирской губ. черт (также в виде странника, в лаптях, в кафтане и с котомкой за плечами), поведал тайну варить пиво встречному бедняге, который выплакал ему свое житейское горе и разжалобил его. Счастливый мужичок впоследствии похвастался своим уменьем царю, а неизвестный царь велел варить во всем государстве это самое пиво, которое теперь прозывают вином. У Смоляков черт со своим винокуренным мастерством нанялся в работники и научил доброго хозяина гнать водку. как раз накануне свадьбы дочери и т. д.
   В рассказах о происхождении табаку еще больше разногласий: то он вырос из могилы кровосмесителей (сестры и брата), то из головы евангельской блудницы (Вятск. г.), то из тела свихнувшейся чернички, убитой громом (Пенз. губ.), то, наконец, из могилы какого-то неведомого человека (Симб. г.). У Вологжан есть поверье. что разводить табак выучил встречного в лесу помещика неизвестный черный охотник, и т. д.
   В подобных догадках и розысках дошли досужие люди до забавного и веселого. Раз у черта (рассказывают мещовские калужане) померла теща и захотел он ее помянуть получше. Собрал он всех грешников по этой части, т. е. курильщиков и нюхальщиков. Вот куритель курит-курит да сплюнет. Черт увидал это и велел всех курильщиков прогнать: они теще его все глаза заплевали. А нюхальщиков всех оставил: они понюхают и их прошибет слеза -- значит, и хорошо для поминок-то чертовой тещи. У тех же калужан, придерживающихся старой веры (в Мещовском уезде), сложилась насмешливая поговорка: "наша троица в табаке роется" (намек на то, что нюхальщики роются в табакерках тремя пальцами, и как раз теми, которые слагаются для крестного знамения).
  

II. В ЛЮДЯХ.

  
   Все прямые отношения нечистой силы к человеческому роду сводятся к тому, что черти либо проказят, прибегая к различным шуткам, которые у них, сообразно их природе, бывают всегда злы, либо наносят прямое зло в различных его формах и, между прочим, в виде болезней. Словом -- черти устраивают против людей всякие козни и исполняют главное свое назначение, состоящее в многообразных искушениях. Для облегчения своей деятельности, во всех ее направлениях, дьявольская сила одарена способностью превращений, т. е. черти могут совершенно произвольно сменять свою подозрительную и страшную бесовскую шкурку, принимая личину, сходную с людскою и вообще принимая формы, более знакомые и привычные для человеческого глаза.
   Превращения. Переверты всякого рода и разновидные перекидыши производятся чертями с такою быстротою и внезапною стремительностью, какой не в силах представить себе людское воображение: последовательно проследить быстроту этих превращений не может самый зоркий глаз.
   Всего чаще черти принимают образ черной кошки, почему, вовремя грозы, догадливые деревенские хозяева всегда выбрасывают животных этой масти за дверь и на улицу, считая, что в них присутствует нечистый дух (отсюда выражение, что при ссоре пробегает между людьми черная кошка). Не менее того черти облюбовали образ черной собаки, живых людей (при случае, даже малого ребенка) и великанов огромного роста, вровень с высочайшими соснами и дубами. Если задумает черт выйти из своего болота в человеческом образе и явиться, напр., бабе в виде вернувшегося из отлучки мужа, то он представляется всегда скучающим и ласковым. Если же встречается он на дороге, обернувшись кумом или сватом, то является непременно пьяным и готовым снова выпить, да сделает так, чтобы сват очутился потом либо на краю глубокого оврага, либо в колодце, в помойной яме, либо у дальнего соседа и даже на сучке высокого дерева с еловой шишкой в руке, вместо рюмки вина.
   Остальные превращения идут в последовательном порядке. Черти оборачиваются: в свинью, лошадь, змею, волка, зайца, белку, мышь, лягушку, рыбу (предпочтительно щуку), в сороку (из птичьего рода это любимый образ) и разных других птиц и животных. Из последних. между прочим, в неизвестных. неопределенного и страшного вида {В лесу с лесом "равен", -- говорят в Сарапульском уезде Вятской губ., в поле с травой, а в людях с человеком (равен т. е. схож).}. Перевертываются даже в клубки ниток, в вороха сена, в камни и пр. Вообще черти принимают самые разнообразные формы, какие только способно допустить пылкое людское воображение, однако же не без некоторого ограничительного законного предела. Такой предел существует и упорно оберегается: не всегда, напр., решаются черти представляться коровой, самым дорогим и полезным домашним животным, да подобному перевертышу и самая глупая баба не поверит. Не дерзают злые духи прикидываться петухами-вестниками приближения светлого дня, который столь ненавистен всякой злой силе, и голубями -- самой чистой и невинной птицей в целом мире, памятуя, Кто удостаивал принимать на себя образ этих милых и ласковых воркунов из царства пернатых. Точно также никто не видать злой нежити в ослиной шкуре, так как всей их нечистой породе, со времен явления Христа на земле, стало известным, что сам Господь благоволил избрать осла, для своего победоносного шествия во святой град, к прославлению своего божественного имени и учения.
   Какой бы образ ни принял на себя дьявол, его всегда выдает сиплый, очень громкий голос с примесью устрашающих и зловещих звуков ("дух со страху захватывает"). Иногда он каркает черным вороном или стрекочет проклятой сорокой. По черному цвету и шерсти животных и птичьих перьев, тоже распознается пришествие хитрых бесов, и притом именно бесов, потому что, напр., колдуны и ведьмы, в отличие от чертей, бывают перевертышами исключительно белых и серых цветов. Зато при всяком превращении черти-дьяволы так искусно прячут свои острые рожки и подгибают и свертывают длинный хвост, что нет никаких сил уличить ё в обмане и остеречься их.
   Искушения. Смущать человеческий род соблазном или завлекать лукавством прямая цель дьявольского пребывания на земле. Причем люди искупаются по прямому предписанию из преисподней и по особому выбору самого князя тьмы или сатаны. Стараются совращать с пути блага и истины те наиболее искусные черти, у которых наука искушений доведена до высокой степени совершенства в течение бесчисленного ряда лет неустанной и неослабной работы. Искуситель всегда налицо: зазвенело в левом ухе -- это он летал сдавать сатане грехи того человека, сделанные за день и вот теперь прилетел назад, чтобы снова стать на страже и выжидать случая и повода к соблазнам. Искуситель, по народному представлению, неизбежно находится у человека с левого бока и шепчет ему в левое ухо о таких злых деяниях, какие самому человеку и в ум не пришли бы без коварных наветов черта. "Черт попутал" -- уверенно и обычно говорят все, испытавшие неудачу в начинаниях, а еще чаще те, которые нежданно впали в прегрешение. Могут попутать свои грехи. могут попутать недобрые люди, но, по народным понятиям, и в том, и другом случае действуют колдуны, ведьмы и злые духи кромешного ада. Для последних личный прямой расчет заключается не в том, чтобы связываться, напр., с ворами и разбойниками -- людьми уже испорченными, а главным образом в том, чтобы увиваться около хороших людей, испытанной твердости правил и добрых нравов. Во всех таких случаях бесы работают с полной уверенностью в победе и с верой в свою великую силу: "черт горами качает" -- говорится испокон века. Вот несколько народных рассказов, характеризующих власть чертей над человеком.
   Жил в деревне парень хороший, одинокий, и в полном достатке: лошадей имел всегда штуки по четыре; богомольный был -- и жить бы ему да радоваться. Но вдруг ни с того, ни с сего начал он пьянствовать, а потом, через неделю после того, свою деревню поджег. Мужики поймали его на месте: и спички из рук еще не успел выбросить. Связали его крепко, наладились вести в волость. На задах поджигатель остановился, стал с народом прощаться, поклонился в землю и заголосил:
   -- Простите меня, православные! И сам не ведаю, как такой грех прилучился, -- и один ли я поджигал, или кто помогал и подговаривал -- сказать не могу. Помню одно, что кто-то мне сунул в руки зажженную спичку. Я думал, что дает прикурить цыгарку, а он взял мою руку и подвел с огнем под чужую крышу. И то был незнакомый человек, весь черный. Я отдернул руку, а крыша уже загорелась. Я хотел было спокаяться, а он шепнул: "побежим от них!" Кто-то догнал меня, ткнул в шею, свалил с ног -- вот и связали. Оглянулся -- половина деревни горит. Простите, православные!
   Стоит на коленях бледный, тоскливо на всех глядит и голосом жалобно молит; слезами своими иных в слезы вогнал. Кто-то вымолвил:
   -- Глядите на него: такие ли бывают лиходеи?
   -- Видимое дело: черт попутал.
   -- Черт попутал парня! -- так все и заголосили. Судили-рядили, и порешили всем миром его простить. Да старшина настращал: всей-де деревней за него отвечать придется. Сослали его на поселенье. Где же теперь разыскать того, кто толкал его под руку и шептал ему в ухо? Разве сам по себе, ведомый парень-смирена, на такое недоброе дело решился бы?
   Один молодец с малых лет приобык к водке, да так, что когда стал хозяином и некого было бояться, пропил все на смех людям, на пущее горе жены и детей. Насмешки и ругань не давали ему прохода.
   -- Дай-ка я удавлюсь, опростаю руки. Некому будет и голосить, а еще все будут рады! -- подумал молодец про себя, а вскоре и всем стал об этом рассказывать.
   Один старичок к его речам прислушался и посоветовал:
   -- Ты вот что, друг: -- когда пойдешь давиться или заливаться (топиться), то скажи: душу свою отдаю Богу, а тело черту. -- Пущай тогда нечистая сила владеет твоим телом!
   Распростился мужик со своими, захватил вожжи и пошел в лес. А там все так и случилось, как быть надо. Явились два черта, подхватили под руки и повели к громадной осине. А около осины собралось великое сборище всякой нечисти: были и колдуны, и ведьмы, и утопленники, и удавленники. Кругом стоят трясучие осины и на каждой сидит по человеку и все манят.
   -- Идите поскорее: мы вас давно ожидаем!
   Одна осина и макушку свою наклонила: -- приглашает. Увидали черти нового товарища, заплясали и запели; на радостях кинулись на встречу. приняли из рук вожжи, захлестнули за крепкий сук -- наладили петлю. Двое растопырили ее и держать на готово, третий ухватил за ноги и подсадил головой прямо к узлу. Тут мужик и вспомнил старика и выговорил, что тот ему велел.
   -- Ишь, велико дело твое мясо,-- закричали все черти. Что мы с ним будем делать? Нам душа нужна, а не тело вонючее.
   С этими словами выхватили его из петли и швырнули в сторону.
   В деревне потом объяснял ему тот же старик: -- Пошла бы твоя кожа им на бумагу. Пишут они на той бумаге договоры тех, что продают чертям свои души, и подписывают своей кровью, выпущенной из надреза на правом мизинце.
   Так как во всякого человека, которого бьет хмелевик (страдает запоем), непременно вселяется черт, то и владеет он запойным в полную силу: являясь в человеческом виде, манит его то в лес, то в омут. А так как бес выбирает себе место прямо в сердце, то и не бывает тому несчастному нигде покоя и места от страшной тоски. Пока догадаются исцелить такого человека единственным надежным средством "отчитыванием", т. е. пока не прочитают над ним всей псалтири три раза, -- коварный враг человеческого рода не перестанет смущать его и производить свои козни.
   Овдовела, например, одна баба, да и затужила по муже: начала уходить из избы и по задворкам скрываться. Если она, склонив голову на руки, сидит на людях, то кажется, что она совсем одеревенела -- хоть топором ее секи. Стали домашние присматривать за ней из опасения, как бы она руки на себя не наложила, но не углядели: бросилась баба вниз головой в глубокий колодезь. Там и нашли окоченелый и посинелый труп ее. Добрые люди ее не обвинили, а пожалели:
   -- Черт смутил, скоро поспел, в сруб пихнул: где слабой бабе бороться с ним?
   Благочестивые же, строгие люди, положивши за грешную душеньку крестное знамение, не преминули открыто выговорить, в суд и в осуждение самоубийцы, заветную мысль:
   -- Коли сам человек наложил на, себя руки -- значит, он "черту баран" {Иногда -- и гораздо реже -- это выражение заменяется двумя другими: черту свечка, черту кочерга (уголья мешать в геенне огненной).}.
   "Черту баран" в равной мере и тот, кто прибегает к насильственной смерти, и тот, кто совершает поджог, убийство по злой воле (по внушению дьявола) и те, которые попадают в несчастье от неравновесия душевных сил переходного возраста. Все душевнобольные и ненормальные суть люди порченые, волею которых управляет нечистая сила, кем-либо напущенная и зачастую наталкивающая на злодеяние -- себе на потеху. Тешат эти люди черта -- делают из себя для него "барана" -- в тех случаях, когда вздумает бес прокатиться, погулять, потешить себя, а то и просто возить на них воду, как на существах совершенно безответных, беззащитных, подобно овцам, и вполне подчиненных. Для того-то собственно и выбрано это самое кроткое безответное животное. Оно же у бесов любимое, в противоположность козлу, которого черти боятся от самого сотворения мира (вот почему держать до сих пор козлов на конюшнях). Кроме того, на самоубийцах на том свете сам сатана разъезжает таким образом, что запрягает одних вместо лошадей, других сажает за кучера править, а сам садится на главном месте в развалку, понукает и подхлестывает. По временам заезжает он на них в кузницы и там подковывает бараньи копыта подобно лошадиным. Когда же сатана сидит на своем троне в преисподней, то всегда держит на коленях Иуду, Христопродавца и самоубийцу, с кошельком в руках, из которого всем бесам отпускаются деньги на разные расходы по делу соблазнов и взысканий за содеянное грешными людьми. В таком виде сатану и на иконах пишут, и на тех картинах Страшного Суда, которые обычно малюются на западных стенах православных храмов. А чтобы вернее и удобнее попали во власть нечистой силы все утопленники и удавленники, -- их стараются похоронить там, где они совершали над собою тяжкий грех самоубийства, причем погребают этих несчастных под голою насыпью, совсем без креста и вне кладбищенской ограды.
   Проказы чертей. Первыми жертвами при забавах нечистой силы являются обыкновенно пьяные люди: то черти собьют с дороги подвыпивших крестьян, возвращающихся домой с храмового праздника из соседних деревень, то, под видом кума или свата, вызовутся на такой раз в провожатые. Ведут видимо по знакомым местам, а на самом деле, смотришь, человек очутился либо на краю обрыва горы, либо над прорубью, либо над водою, на свае мельничной запруды, и т. и. Одного пьяного мужика посадил дьявол в колодец, но как и когда -- несчастный человек не мог сообразить и припомнить: был на игрище, вышел на крыльцо прохладиться, да и пропал. Стали искать и услыхали крик в колодце. Вынули и узнали следующее:
   -- Позвал сват пить чай да пиво. Выпил чашку пива и увидал, что не у свата я в гостях, а в колодце, да и не пиво пью, а холодную воду. И не стаканчиком ее пью, а прямо в захлебку.
   Однако, наряду с этими злыми шутками, черти, по воззрениям народа, сплошь и рядом, принимают пьяных под свое покровительство и оказывают им разнообразные услуги. На первый взгляд, в таком поведении чертей можно усмотреть как будто некоторое противоречие. В самом деле: черт, злая сила, представитель злого начала, и вдруг, оказывает людям добрые услуги. Но на самом деле противоречия здесь нет: каждый пьяный есть прежде всего слуга черта: своей греховной страстью к вину, он "тешит беса", и потому черту просто нет расчета причинять своим верным слугам какое-нибудь непоправимое зло, -- напротив. есть расчет оказывать им помощь. Сверх того. никто другой, как именно черт наталкивает на пьянство, наводит на людей ту болезнь, которая зовется хмелевиком, или запоем: он, следовательно, в вине, он и в ответе. Не наказанием же считать его заботы о пьяных и его хлопоты около тех, которые прямо лезут в огонь или воду, и не карает же он, в самом деле, если забавляется с охмелевшим человеком и шутит шутки. хотя бы даже и злые (что ему и к лицу, и по нраву). Привел пьяного к куму в гости -- велел раздеваться; захотелось пьяному пить -- указал на целый ушат с пивом: пей да зубы не разбей,-- долго оно на дворе стояло, замерзло. Раздевшись, испытуемый стаи разуваться, озяб. Осмотрелся и видит, что сидит на сломанном пне и босая нога стоит в снегу, а вдали огонек светит. Увидал его, схватился бежать, и бежал, как угорелый. На горе по обрыву последний сапог потерял; у окна свата стучал и кричал: замерзаю, пустите! -- И предстал разутым, раздетым, без шапки. Сват с досады спрашивает: "Где тебя черт носил?" -- Отвечает с уверенностью и твердым голосом: -- "Он-то меня и носил!" И в самом деле: на откосе валеный сапог нашли, шапку и полушубок сняли с сучка в лесу, а рукавицы валялись подле проруби на реке, из которой угощал давишный кум холодным пивом.
   Черт любит, говорят, пьяных по той причине, что таких людей ему легче наталкивать на всякий грех, внушать дурные мысли, подсказывать черные и срамные слова (очень часто хлесткие и остроумные), наталкивать на драку и на всякие такие поступки, для которых у всех, за неимением верного, есть одно дешевое и вечное оправдание: "черт попутал".
   -- По пьяному-то делу мало-ль чего не бывает, -- толкуют опытные люди, -- напустит "он" жуть (страх), либо тоску, так и незнамо что представится. Со страху да тоски руки на себя наложишь, а он и рад: начнет под бока подталкивать, на ухо нашептывать. Ты только петлю накинь, а он под руку подтолкнет -- и затянет. Затем они и на землю являются, чтобы ввести человека в грех, или нанести какой-либо вред.
   Трезвые и степенные люди взводят на бесовскую силу не мало и других поклепов и обвиняют ее в самых разнообразных злодеяниях и даже в посягательствах на человеческую жизнь. Так, напр., во время грозы бес, преследуемый стрелами молнии, прячется за человека, подвергая его явной опасности. Поражая беса, Илья Пророк или Михаил Архаигел могут убить и невинного. Вот почему во время грозы надо креститься. Надо поступать подобным же образом перед едою и питьем, помня, что нечистая сила любит проказить, оскверняя неосвещенные сосуды чем ни попало. Это (по свидетельству житий), между прочим, любимые шалости чертей, к каковым они также прибегают для соблазнов.
   Похищают детей. Вращается часто в деревенском быту ругательное слово оммен (т. е. обмен, обменыш), основанное на твердом веровании в то, что дьявол подменяет своими чертенятами некрещеных человеческих младенцев. Без разбору черти уносят и тех, которых в сердцах проклинают матери, и таких, которым в недобрый час скажут неладное (черное) слово в роде: хоть бы леший тебя унес. Уносят и младенцев, оставленных до крещения без надлежащего присмотра, т. е. когда младенцам дают заснуть не перекрестивши их, дают чихнуть и не поздраствуют ангельскую душу, не пожелают роста и здоровья. Особенно не советуют зевать в банях, где обыкновенно роженицы проводят первые дни после родов. Нечистая сила зорко сторожит и пользуется каждым случаем. когда роженица вздремнет или останется одна. Вот почему опытные повитухи стараются не покидать матерей ни на одну минуту, а в крайнем случае, при выходе из бани, крестят все углы. Если же эти меры предосторожности не будут приняты, то мать и не заметит, как за крышей зашумит сильный ветер, спустится нечистая сила и обменит ребенка, положив под бок роженицы своего "лешачонка" или "обменыша". Эти обменыши бывают очень тощи телом и крайне уродливы: ноги у них всегда тоненькие, руки висят плетью, брюхо огромное, а голова непременно большая и свисшая на сторону. Сверх того, они отличаются природной тупостью и злостью и охотно покидают своих приемных родителей, уходя в лес. Впрочем, живут они не долго и часто пропадают без вести, или обращаются в головешку.
   Что касается судьбы похищенных детей, то черти обыкновенно носят их с собой, заставляя раздувать начавшиеся на земле пожары. Но бывает и иначе. Похищенные дети отдаются на воспитание русалкам или проклятым девкам, у которых они остаются, превращаясь впоследствии: девочки в русалок, мальчики в леших. Сюда же, к неизвестным "тайным людям" или к самим дьяволам, поступают "присланные дети", т. е. случайно задушенные матерями во время сна. И в том, и в другом случае душа ребенка считается погибшей, если ее не спасет сама мать постоянными молитвами в течение 40 дней, при строжайшем посте. Ребенок, унесенный "тайными людьми", делается сам тайным человеком: невидимо бродит по белому свету, отыскивая себе пропитание. Пьет молоко, оставленное в горшках неблагословленным, снимает с крынок сметану. Если же ребенок похищен дьяволом, то последний помещает его в темной и тесной темнице. Хотя в темнице нет ни огня, ни кипящей смолы, как в кромешном аде, зато ребенок навсегда лишается света и будет вечно проклинать свою мать за то, что она не уберегла его. Впрочем, для матери, осыпаемой упреками посторонних и страдающей от личного раскаяние, имеется из этого мучительного положения выход. Необходимо три ночи простоять в церкви на молитве; но беда в том, что не всякий священник разрешает это. Тем не менее, несчастные матери слепо веруют, что если ребенка похитили тайные люди, то он, по молитве, явится на своем месте целым и, по окропления святою водою, останется невредимым. Но зато матерям с чертями предстоит много хлопот, так как приходится подвергать себя тяжелым испытаниям, которые не по силам женской природе.
   Лишь только наступит ночь и, женщина, оставшись одна в церкви, встанет на молитву, как тотчас же начинает она подвергаться всяким ужасам: позади поднимается хохот и свист, слышатся топанье, пляски, временами детский плач и угрозы. Раздаются бесовские голоса на соблазн и погибель:
   -- Оглянись, -- отдадим!...
   Кричит и ребенок:
   -- Не мать ты мне, а змея подколодная!
   Оглянуться на тот раз -- значит, на веки погубить себя и ребенка (разорвут черти на части). Выдержать искушение -- значит увидеть своего ребенка черным, как уголь, которого на одну минуту покажут перед тем, как запеть вторым петухам.
   На вторую ночь происходит тоже самое, но с тем лишь различием, что на этот раз ребенок не клянет своей матери, а твердит ей одно слово: молись! -- После первого петуха появляется дитя наполовину тела белым.
   Третья ночь -- самая опасная: бесы начинают кричать детским голосом, пищат и плачут, захлебываясь и с отчаянными взвизгами умоляя взять их на руки. Среди деланных воплей до чуткого уха любящей матери, храбро выдерживающей искус. доносятся и нежные звуки мягкого голоса, советующего молиться:
   -- Матушка, родная ты моя! Молись, молись -- скоро замолишь.
   Пропоет третий раз петух -- и дьявол бросает перед матерью совершенно белого ребенка, т. е. таким, каким она его родила.
   -- Теперь ты мне родная мать -- спасибо: замолила! -- прокричит дитя и мертвым, но спасенным, остается лежать на церковном полу.
   За отказом священников, беспокойства сокрушающихся матерей доходят до крайних пределов, и только благодаря богомольным настроениям, они находят успокоение в хождениях по монастырям и в увещаниях благочестивых старцев, признаваемых за святых. От старцев тоскующие матери и приносят домой уверенность в том, что и душа заспанного младенца пойдет туда же. куда все души прочих умерших детей, т. е. прямо в святой рай, к самому Господу Богу.
   Соблазняют женщин. Из некоторых житий святых особенно по афонскому Патерику -- и из народных сказок довольно известны сладострастные наклонности всей бесовской породы. Эти наклонности проявляются, как в личных поступках отдельных бесов так и в характере людских искушений, потому что бесы всего охотнее искушают людей именно в этом направлении. В истории борьбы христианства с язычеством в Византии есть не мало указаний на ту же блудную наклонность дьяволов и на связь их с гречанками того времени. Стоит и в наши дни, у нас на Руси, поскучать молодой бабе по ушедшем на заработки муже, в особенности же вдове по умершем, как бесы и готовы уже на утеху и на услуги. Пользуясь способностью перекидываться (принимать на себя всякие личины) и ловкостью в соблазнах и волокитствах бесы добиваются полных успехов. Начинают, например, замечать соседи, что баба-вдова иногда, то сделается как бы на положении беременной, а то и опять ничего незаметно, нет никаких перемен. В то же время она со всякой работой справляется отлично, летом выходит в поле одна, а делает за троих. Все это, вместе взятое, приводит к предположению, что баба находится в преступной связи с дьяволом. Убеждаются, в том, когда начнет баба худеть и до того исхудает, что останутся только кожа да кости. Прозорливые соседки видят даже, как влетает в избу нечистый, в виде огненного змея, и с клятвою уверяют, что на глазах у всех бес влетел в трубу и рассыпался огненными искрами над крышей.
   Поверья об огненных змеях настолько распространены, а способы избавляться от их посещений до того разнообразны, что перечисление главных и описанию существенных может послужить предметом особого исследования. Рассказы о таких приключениях поражают своею многочисленностью, но в тоже время и докучным однообразием. Входит бес во временную сделку с несчастной, поддавшейся обману и соблазну, и всего чаще с женщиной, допустившей себя до полного распутства. Оба стараются, по условию, и под страхом тяжелого наказания, держать эту связь в величайшей тайне, но греховное дело с нечистым утаиться не может. Находится достойный человек, которому доверяется тайна и отыскивается средство благополучно прекратить это сношение. Помогает в таких случаях накинутый на беса (обычно являющегося в виде дородного мужчины) лошадиный недоуздок. Отваживают от посещений еще тем, что нащупывают у соблазнителя спинной хребет, какового обычно у этих оборотней не бывает. Иных баб, сверх того, спасают отчитываньем (от блудного беса по требнику Петр Могилы); другим помогает чертополох (cisium и carduus) -- колючая сорная трава, равно ненавистная всей нечистой силе. Приглашают также в дом священника служить молебен; пишут во всех углах мелом и дегтем кресты, курят из ручной жаровенки ладаном и проч. {Как всем известно, хотя бы по словам повсюду распространенной поговорки черти всего больше боятся ладану ("ладан -- на чертей, тюрьма -- на воров"), а вследствие того и введены в обычай сумочки-ладанки, носимые вместе с крестами на шее. В такие сумочки нашивают, вместе с какой-либо святыней, кусочки этой пахучей смолки. Бывает, впрочем, зачастую и так (по пословице же), что у иных... ладан на вороту, а черти на шее".}.
   Рассказывают, что иногда и сами черти налетают на беду и остаются в дураках: убегают от сварливых бедовых баб опрометью, добровольно и навсегда. Болтают также, что от подобной связи рождаются черные, глупые и злые дети, которые могут жить очень недолго, так что их даже никто не видит...
   Дьявольское наваждение. В сознании простых людей еще окончательно не решено, в чем заключается причина болезней, постигающих человеческий род: в божеском ли попущении, или в дьявольском наваждении. По сличении сведений, полученных более чем из 50 местностей относительно происхождения различных недугов -- оказывается, что значительный перевес на стороне последнего мнения. При этом известно, что некоторые болезни, как, напр., лихорадки, в народном представлении рисуются в форме живых существ, имеющих определенный старческий вид и каждая свое особое имя, как дщери Иродовы. Общее количество лихорадок доходит, до двенадцати (а по некоторым сведениям даже до семидесяти), причем все они представляются в виде косматых, распоясанных старух. Против лихорадок издавна вращается в народе целый молитвенный список, присутствие которого в доме считается, подобно такому же апокрифическому сказанию о Сне Богородицы, за действительное и сильное целебное средство. Как заболевшие, так равно и желающие предохранить себя от будущих напастей, должны носить тот и другой список на шейном кресте, зашитыми в тряпичку.
   Лишь в некоторых местностях удалось различить причины болезней, распределив их по двум основным разрядам. Выходит так, что все болезни (особенно эпидемические, в роде холеры и тифа), посылает сам Бог, в наказание или для вразумления, и лишь немногие зависят от насыла злым человеком, или от порчи колдунами и ведьмами. За то все душевные болезни, и даже проказу, всегда и бесспорно насылает черт. На него и показывают сами больные, выкликая имя того человека, который принес, по указанию и наущению дьявола, порчу и корчу и нашептал всякие тяжелые страдания.
   В некоторых местностях существует полная уверенность в том, что на всякую болезнь полагается особый дух и что каждый из этих духов имеет свой вид: напр., для лихорадки -- вид бабочки, для оспы -- лягушки, для кори -- ежа и т. п. Сверх прочих, существует еще особенный бес, насылающий неожиданные и беспричинные острые боли, пробегающие схватками в спине, руках и ногах. Такой бес называется "притком" (отсюда и обычное выражение "попритчилось"). Для пьяниц черти приготовляют в водке особого червя (белого, величиной с волосок): проглотившие его делаются горькими пьяницами, и т. под.
   Все болезни, которыми чаще всего страдают женщины, как, напр., кликушество, и вообще порчи всякого рода (истерии) приписываются бесспорно бесам. Причем сами женщины твердо и непоколебимо убеждены, что это бесы вселились внутрь испорченных, что они вошли через неперекрещенный рот во время зевоты или в питье и еде. Подобные болезни ученые доктора лечить не умеют; тут помогают только опытные знахари да те батюшки, у которых водятся особые, древние молитвенники, какие имеются не у всякого из духовных.
   Хотя и придумана давно деревенская пословица: "Богу молись, а черта не гневи", -- но существует и такая истина, которая выше всякой греховной болтовни и легкомысленных правил: "без Божьей воли и волос на голове человека не пропадает". Если черт -- лиходей для человека только по Божию попущению, то во всяком случае бесовскому влиянию положен известный предел и самое пребывание нечистой силы на земле ограничено определенными сроками. Так, еще повсюду сохранилось убеждение, что при благовесте в церквах, после третьего удара, вся бесовская сила проваливается в преисподнюю. В то же время сознательно твердо держится вера, что ко всякому человеку, при его рождении, приставляется черт и ангел. Оба они не оставляют человека ни на одну минуту, причем ангел стоит по правую сторону, а дьявол по левую {Сведущие люди держатся, вследствие подобного верования, того правила, что никогда не плюют на правую сторону и ложатся слать на левом боку, чтобы держать лицо обращенным к своему ангелу и не видать во сне дьявола.}. Между ангелом-хранителем и дьяволом-соблазнителем стоит постоянная вражда. Каждый из них зорко следит друг за другом, уступая первенство сопернику лишь в зависимости от поведения человека: радуется, умиляясь, ангел, при виде добрых дел; осклабляется, хохочет и хлопает в ладоши довольный дьявол, при виде послушания его злым наветам. Ангел записывает все добрые дела, дьявол учитывает злые, а когда человек умрет, ангел спорит с дьяволом о грешной душе его. Кто из двух победит -- известно единому Богу.
   Впрочем, до того времени на всякий час готово для утешение молитвенное слово:
   "Ангел мой, сохранитель мой! сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк день, на всяк час, на всякую минуту. По утру встаю, росой умываюсь, пеленой утираюсь Спасова Пречистова образа. Враг-сатана отшатнись от меня на сто верст, на тысячу, на мне есть крест Господень! На том кресте написаны Лука и Марк, и Никита мученик: за Христа мучаются, за нас Богу молятся. Пречистые замки ключами заперты, замками запечатаны, ныне и присно, и во веки веков, аминь".
  

II.

ДОМОВОЙ-ДОМОЖИЛ.

  
   Выделился из осиротелой семьи старший брат и задумал себе избу строить. Выбрал он под стройку обжитое место. Лес рубил "избяной помочью": сто бревен -- сто помочан, чтобы вырубить и вывезти каждому по бревну. Десятком топоров успели повалить лес поздней осенью, когда дерево не в соку, и вывезли бревна по первопутку: и работа была легче, и лошади меньше наломались. Плотники взялись "срубить и поставить избу", а если сладится хозяин с деньгами в этот же раз, то и "нарядить" ее, т. е. сделать все внутреннее убранство, доступное топору и скобелю. Плотники подобрались ребята надежные, из ближнего соседства, где испокон веку занимаются этим ремеслом, и успели прославиться на дальные окольности. Помолились на восход солнца, выпили "заручную", и начали ляпать с ранней зари до самой поздней.
   Когда положили два нижние бревна -- два первые венца так, что где лежало бревно комлем, там навалили другое вершиной, приходил хозяин, приносил водку: пили "закладочные". Под передним, святым углом, по желанию хозяев, закапывали монету на богатство, и плотники сами от себя -- кусочек ладану для святости. Пусть-де не думают про них, с бабьих бредней, худого, и не болтают, что они знаются с нечистой силой и могут устроить так, что дом для жилья сделается неудобным.
   Переход в новую избу или "влазины", новоселье в особенности жуткая пора и опасное дело. На новом месте словно бы надо переродиться, чтобы начать новую тяжелую жизнь в потемках и ощупью. Жгучая боль лежит на сердце, которое не чует (а знать хочет) чего ждать впереди: хотелось бы хорошего, когда вокруг больше худое. Прежде всего напрашивается неотразимое желание погадать на счастье. Для этого вперед себя в новую избу пускают петуха и кошку. Если суждено случиться беде, то пусть она над ними и стрясется. За ними уже можно смело входить с иконой и хлебом-солью, всего лучше в полнолуние и обязательно ночью {Ночью же в новый дом и скотину перегоняют. Счастливыми днями для новоселья считаются двунадесятые праздники. и между ними в особенности Введение во храм Богоматери.}.
   Искушенные житейским опытом, хозяйки-бабы, поставив икону в красный угол, отрезают один сукрой от каравая хлеба и кладут его под печку. Это -- тому незримому хозяину, который вообще зовется "домовым-доможилом". В таких же местах, где домовому совершенно верят, и лишь иногда, грешным делом, позволяют себе сомневаться, соблюдается очень древний обычай, о котором в других местах давно уже и забыли. Кое-где (напр. по Новг. губ., около Боровичей) хозяйка дома до рассвета (чтобы никто не видал) старается три раза обежать новую небу нагишом, с приговором: "Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил, и дедушка-лесной через него не заглядывал". А чтобы был этот "замок" крепок, баба в воротах перекидывается кубарем также до трех раз и тоже с заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого выражает одну заветную мысль, чтобы "род и плод в новом доме увеличивались".
   О происхождении домовых рассказывают следующую легенду. Когда Господь, при сотворении мира, сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, на людские жилья тоже попадали нечистые духи. При этом неизвестно, отобрались ли сюда те, которые были подобрее прочих, или уж так случилось, что, приселившись поближе к людям, они обжились и пообмякли, но только эти духи не сделались злыми врагами, как водяные, лешие и прочие черти, а как бы переродились: превратились в доброхотов и при этом даже оказались с привычками людей веселого и шутливого нрава. Большая часть крестьян так к ним привыкла, так примирилась с ними, что не согласна признавать домовых за чертей и считает их за особую отдельную добрую породу.
   Никто не позволяет себе выругаться их именем. Всегда и все отзываются об них с явным добродушием и даже с нежностью. Это вполне определенно выражается во всех рассказах и согласно подтверждается всеми сведениями, полученными от сотрудников в ответ на программные вопросы по "Демонологии" из разных концов Великороссии.
   Каждая жилая деревенская изба непременно имеет одного такого невидимого жильца, который и является сторожем не только самого строения, но, главным образом, всех живущих: и людей, и скотины, и птицы.
   Живет-слывет он обычно не под своим прирожденным именем "домового", которое не всякий решится произносить вслух (отчасти из уважения к нему, отчасти из скрытой боязни оскорбить его таким прозвищем). А величают его, за очевидные и доказанные услуги, -- именем "хозяина" и за древность лет его жизни на Руси" дедушкой" {Рассказывая о домовом, всего чаще называют его просто -- "Он" или "Сам", но еще чаще "Доброжилом" и "Доброхотом", а в Волог. г. (Кадн. уез.) даже "Кормильцем". По всему лесному северу России, за свое охотливое совместное жительство с православным русским людом, домовой зовется "Суседком" и "Батанушком" (батаном -- не то в смысле бати-отца, не то братана, т. е. неродного брата). В семьях Олонецкого края величают его даже почетным именем "другая половина". Во всяком случае он "доможил" и за обычай житья в тепле и холе -- "жировик" -- за некоторые житейские привычки -- "лизун". За то, что он все-таки существо незримое, бесспорная и подлинная "нежить" (ни дух, ни человек) домовой, в обход настоящего и прямого звания его, прозывается еще и считается "постеном" (а также "по-стень" -- от стены или тени), как призрачное существо, привидение. Зовут его еще иногда "карноухим" за то, что будто бы у него, в отличие от настоящих людей, не хватает одного уха. В видах особого исключения, называют его еще "некошным" (некошный) в тех только случаях, когда он не ладит с хозяевами избы, хотя это прозвище более прилично (и чаще применительно) ко всяким другим чертям, например, к водяным и лешим, а к домовому духу не прилаживается, и собственно не подходит.}.
   Поскольку все это разнообразие имен и прозвищ свидетельствует о живучести домашнего духа и близости его к людским интересам, постольку он сам и неуловим и неуязвим. Редкий может похвалиться тем, что воочию видал домового. Кто скажет так, тот либо обманулся с перепугу и добродушно вводит других в заблуждение, либо намеренно лжет, чтобы похвастаться. Видеть домового нельзя: это не в силах человека (в чем совершенно согласно большинство людей сведущих, искусившихся долгим опытом жизни). И если кто говорит, что видал его в виде вороха сена, в образе какого-либо из домашних животных, тот явно увлекается, и строит свои догадки только на том предположении, что домовой, как всякий невидимый дух с нечеловеческими свойствами, наделен способностью превращаться, принимая на себя разновидные личины и даже будто бы всего охотнее образ самого хозяина дома. Тем, кто пожелал бы его видеть, предлагают нелегкие задачи: надо надеть на себя, непременно в Пасхальную ночь, лошадиный хомут, покрыться бороной зубьями на себя и сидеть между лошадьми, которых он особенно любит, целую ночь. Говорят даже, что если домовой увидит человека, который за ним таким образом подсматривает, то устраивает так, что лещади начинают бить задом по бороне, и могут до смерти забить любознательного. Верно и вполне доказано только одно, что можно слышать голос домового (и в этом согласны все поголовно), слышать его тихий плач и глухие сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а иногда и отрывисто-краткий и глухой голос в виде мимоходных ответов, когда умелые и догадливые хозяева успевают окликнуть и сумеют спросить его при подходящих случаях. Впрочем, все кто поумнее и поопасливее, не пытаются ни видеть этих духов, ни говорить с ними, потому что если это и удастся, добра не будет: можно даже опасно захворать. Впрочем, домовой по доброму своему расположению (к большакам семьи -- преимущественно и к прочим членам -- в исключение), имеет заветную привычку наваливаться во сне на грудь и давить. Кто, проснувшись, поспешит спросить его: "к худу, или добру?" -- он ответит человеческим голосом, словно ветер листьями прошелестит. Только таким избранным и особенно излюбленным удалось узнать, что он мохнатый, оброс мягкой шерстью, что ею покрыты даже ладони рук его, совершенно таких же, как у человека, что у него, наконец, имеются, сверх положения, рога и хвост. Часто также он гладит сонных своею мягкою лапой и тогда не требуется никаких вопросов -- довольно ясно, что это к добру. Зла людям он не делает, а напротив, старается даже предостеречь от грядущих несчастий и временной опасности.
   Если он временами стучит по ночам в подизбице, или возится за печью, или громыхает в поставцах посудой, то это делает он просто от скуки и, по свойству своего веселого нрава, забавляется. Давно и всем известию, что домовой -- вообще большой проказник, своеобразный шутник и где обживется, там беззаботно и беспричинно резвится. Он и сонных щекочет, и косматой грудью на молодых наваливается также от безделья, ради шутки. Подурит и пропадет с такой быстротой, что нет никакой возможности заметить, каков он видом (что однако удалось узнать про лешего, водяного и прочих духов -- подлинных чертей). В Смоленской губ. (в Дорогобужском уезде) видали домового во образе седого старика, одетого в белую длинную рубаху и с непокрытой головой. Во Владимирской губ. он одет в свитку желтого сукна и всегда носит, большую лохматую шапку; волоса на голове и на бороде у него длинные, свалявшиеся. Из-под Пензы пишут, что это старичок маленький, "словно обрубок или кряж", но с большой седой бородой и неповоротливый: всякий может увидеть его темною ночью до вторых петухов. В тех же местах, под Пензой, он иногда принимает вид черной кошки или мешка с хлебом.
   Поселяясь на постоянное житье в жилой и теплой избе, домовой так в ней приживается на правах хозяина, что вполне заслуживает присвоенное ему в некоторых местностях название доможила. Если он замечает покушение на излюбленное им жилище со стороны соседнего домового, если, напр., он уличит его в краже у лошадей овса или сена, то всегда вступает в драку и ведет ее с таким ожесточением, какое свойственно только могучей нежити, а не слабой людской силе. Но одни лишь чуткие люди могут слышать этот шум в хлевах и конюшнях и отличать возню домовых от лошадиного топота и шараханья шальных овец. Каждый домовой привыкает к своей избе в такой сильной степени, что его трудно, почти невозможно выселить или выжить. Не достаточно для того всем известных молитв и обычных приемов. Надо владеть особыми притягательными добрыми свойствами души, чтобы он внял мольбам и не признал бы ласкательные причеты за лицемерный подвох, а предлагаемые подарки, указанные обычаем и советом знахаря, за шутливую выходку. Если при переходе из старой рассыпавшейся избы во вновь отстроенную, не сумеют переманить старого домового, то он не задумается остаться жить на старом пепелище среди трухи развалин в холодной избе, несмотря на ведомую любовь его к теплому жилью. Он будет жить в тоске и на холоде и в полном одиночестве, даже без соседства мышей и тараканов, которые, вместе со всеми другими жильцами, успевают перебраться незваными. Оставшийся из упрямства, по личным соображениям, или оставленный по забывчивости недогадливых хозяев, доможил предпочитает страдать, томясь и скучая, как делал это, между прочим, тот домовой, которого забыли пригласить с собой переселенцы в Сибирь. Он долго плакал и стонал в пустой избе, -- и не мог утешиться. Такой же случай был и в Орловской губ. Здесь, после пожара целой деревни, домовые так затосковали, что целые ночи были слышны их плач и стоны. Чтобы как-нибудь утешить их, крестьяне вынуждены были сколотить на скорую руку временные шалашики, разбросать подле них ломти посоленного хлеба, и затем пригласить домовых на временное жительство: -- "Хозяин-дворовой, иди поколь на спокой, не отбивайся от двора своего".
   В Чембарском уезде (Пенз. г.) домовых зазывают в мешок и в нем переносят на новое пепелище, а в Любимском у. (Яросл. г.) заманивают горшком каши, которую ставят на загнетке.
   При выборе в избе определенного места для житья, домовой не разборчив: живет и за печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей, и в подизбице и на подволоке, хотя замечают в нем наибольшую охоту проводить время в голбцах (дощатых помещениях около печи со спуском в подполье) и в чуланах. Жена домового "доманя" (в некоторых местах, напр., во Владимирской губ., домовых наделяют семействами) любит жить в подполье, причем крестьяне, при переходе в новую избу, зовут на новоселье и ее, приговаривая: "дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу -- как умею награжу".
   Когда "соседко" поселяется на вольном воздухе, напр., на дворе, то и зовется уже "дворовым", хотя едва ли представляет собою отдельного духа: это тот же "хозяин", взявший в свои руки наблюдение за всем семейным добром. Его также не смешивают с живущими в банях баенными и банными (если он бывает женского пола, то наз. "волосаткой"), с поселившимися на гумнах, овинными и т. п. (см. об них дальше). Это все больше недоброхоты, злые духи: на беду людей завелись они, и было бы большим счастьем, когда бы они все исчезли с лица земли. Но как обойтись без домового? Кто предупредит о грядущей напасти, кто скажет, какой масти надо покупать лошадей, какой шерсти выбирать коров, чтобы водились они по долгу? Если говорят, что скотина "не ко двору", то это значит, что ее невзлюбил своеобразный капризник "дворовый хозяин". Кто умеет слушать и чутко слышит, тому домовой сам своим голосом скажет, какую надо покупать скотину. Разъезжая на нелюбимой лошадке домовой может превратить ее из сытого круглыша в такую клячу, что шкура будет висеть, как на палке. В Меленках (Влад. губ.) один домохозяин спрятался в яслях и увидел, как домовой соскочил с сушила, подошел к лошади и давай плевать ей в морду, а левой лапой у ней корм выгребать. Хозяин испугался, а домовой ворчит про себя, но так, что очень слышно:
   -- Купил бы кобылку пегоньку, задок беленной!
   Послушались его и купили. И опять из-под яслей хозяин видел как с сушила соскочил домовой в лохматой шапке, в желтой свитке, обошел кругом лошадь, осмотрел ее да и заговорил:
   -- Вот это лошадь! Эту стоит кормить, а то купил какую-то клячу.
   И домовой стал ее гладить, заплел на гриве косу, и начал под самую морду подгребать ей овес.
   В одной деревне Череповецкаго уезда (Новг. губ.) домовой, навалившись ночью на мужика и надавливая ему грудь и живот, прямо спросил (и таково сердито!):
   -- Где Серко? Приведи его назад домой.
   Надо было на другое же утро ехать в ту деревню куда продал хозяин лошадь и размениваться. А там тому рады: и у них, когда вводили лошадь на двор, она фыркала и артачилась, а на другое утро нашли ее всю в мыле. Один хозяин в упор спросил домового, какой шерсти покупать лошадь, и домовой ему повелительно ответил: "хоть старую, да чалую" и т. п.
   Бывают лошади "двужильные", (переход от шеи к холке раздвоенный), в работу негодные: они служат только на домового. Кто об этом дознается, тот спешит продать такую лошадь за бесценок, потому что если она околеет на дворе, то сколько лошадей ни покупай потом -- все они передохнут (счетом до 12-ти), и нельзя будет больше держать эту скотину. Вот только в этом единственном случае, всякий домовой, как он ни добр нравом, бывает не уступчив, и чтобы предотвратить его гнев, пробуют поколелую лошадь вытаскивать не в ворота, а в отверстие, нарочно про ломанное в стене хлева, хотя и это не всегда помогает.
   Зная про подобные напасти и не забывая проказ и капризов домового, люди выработали по всей великой Руси, общие для всех обычаи при покупке и продаже лошадей и скота, а также и при уходе за ними.
   Когда купят корову или лошадь, то повод от узды или конец веревочки передают из полы в полу и говорят пожелания "легкой руки". Покупатель снимает с головы шапку и проводит ею от головы и шеи, вдоль спины, и брюха "новокупки". А когда "новокупку" ведут домой, то из под ног по дороге поднимают щепочку или палочку и ею погоняют. Когда же приведут корову во двор, погонялку эту забрасывают:
   -- Как щепочке не бывать на старом месте, как палочке о том же не тужить и не тосковать, так бы и купленная животина не вспоминала старых хозяев и не сохла по ним.
   Затем "новокупку" прикармливают кусочком хлеба, а к домовому прямо обращаются и открыто, при свидетелях, Кланяются в хлевах во все четыре угла и просят: поить, кормить, ласкать и холить и эту новую, как бывалых прежних.
   С домашнего скота добрый домовой переносит свои заботы и на людей. Охотнее всего он старается предупреждать о несчастьях, чтобы умелые хозяева успевали приготовиться к встрече и отвратить от себя напасть заблаговременно. Люди догадливые в таких случаях без слов разумеют те знаки, какие он подает, когда ему вздумается. Так, например, если слышится плач домового, иногда в самой избе, то быть в доме покойнику. Если у трубы на крыше заиграет в заслонку -- будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды; обмочит домовой ночью -- заболеет тот человек; подергает за волосы -- остерегайся жена: не ввязывайся в спор с мужем; не грызись с ним, -- отмалчивайся, а то верно прибьет и очень больно. Загремит домовой в поставце посудой -- осторожнее обращайся с огнем и зорко поглядывай, не зарони искры, не вспыхнула бы непотушенная головешка, не сделался бы большой пожар и т. д. Плачет и охает домовой -- к горю, а к радостям скачет, песни играет, смеется; иногда, подыгрывая на гребешке, предупреждает о свадьбе в семье, и т. п.
   Все хорошо знают, что домовой любит те семьи, которые живут в полном согласии, и тех хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, в порядке и чистоте держат свой двор. Если из таких кто-нибудь забудет, напр., замесить коровам корм, задать лошадям сена, то домовой сам за него позаботится. За то ленивым и нерадивым он охотно помогает запускать хозяйство и старается во всем вредить: заезживает лошадей, мучает и бьет скотину; забивает ее в угол яслей, кладет ее вверх ногами в колоду, засоряет навозом двор, давит каждую ночь и сбрасывает с печи и полатей на пол хозяина, хозяйку, и детей их, и т. д. Впрочем, помириться с рассерженным домовым не трудно, -- для этого стоит только положить ему под ясли нюхательного табаку, до которого он большой охотник. или вообще сделать какой-нибудь подарок, вроде разноцветных лоскутьев, старинной копейки с изображением Егорья на коне, или просто горбушки хлеба, отрезанной от непочатого каравая. Однако, иногда бывает и так, что, любя хороших хозяев, он, между тем, мучает скотину, а кого любит, -- на того наваливается во сне и наяву, не разбирая ни дня, ни ночи, но предпочитая, однако, сумерки. Захочет ли домовой объявиться с печальным или радостным известием, или просто пошутить и попроказить, -- он предпочитает во всех таких случаях принимать на себя вид самих хозяев. Только (как успевали замечать некоторые) не умеет он при этом прятать своих лошадиных ушей. В таком образе домовой не прочь и пособить рабочим, и угостить иного даже курительным табаком и помешать конокрадам, вырядившись для этого в хозяйское платье и расхаживая по двору целую ночь с вилами в руках и т. п. Под г. Орлом рассказывают что однажды домовые так раздобрились для своих любимых хозяев, что помогали им в полевых работах, а одного неудачливого хозяина спасли тем, что наладили его на торговлю и дали возможность расторговаться с таким успехом, что все дивились и завидовали. Заботы и любовь свою к семьям иной "доможил" простирает до такой степени, что мешает тайным грехам супругов и, куда не поспеет во время, наказывает виноватого тем, что наваливается на него и каждую ночь душит. При этом, так как всей нечистой силе воспрещено самим Богом прикасаться к душе человеческой, то, имея власть над одним телом, домовые не упускают случая пускать в ход и шлепки до боли и щипки до синяков. Не успеет виновная, улегшись спать, хорошенько забыться, как почувствует в ногах тяжесть и пойдет эта тяжесть подниматься к горлу, а там и начнет мять так сильно, что затрещат кости и станет захватывать дыхание. В таких случаях есть только одно спасение -- молитва, да и то надо изловчиться, суметь собраться с духом и успеть проговорить вслух ту самую, которую не любят все нечистые: "Да воскреснет Бог" {Во многих глухих местах Костр. губ., а по сведениям от сотрудников и в Калужской, сохранился очень древний обычай подвешивать над стойлами конюшен и над насестами в курятниках "куриных и лошадиных богов". Для коней таковым "богом" служит особенный камень с дырой, для кур -- горлышко от кувшина.}...
   Пока наступит та блаженная пора, когда эта великая молитва громко раздастся на всю святую Русь и оцепенеет намертво вся нечистая сила, наивные деревенские хозяева долго еще будут, темною ночью, без шапки, в одной рубахе, ходить в старый дом и с поклонами упрашивать домового духа пожаловать в новые хоромы, где в подизбице самой хозяйкой приготовлено ему угощение: присоленый небольшой хлебец и водка в чашке. Суеверия, основанные на воззрении на природу, тем дороги и милы простому, нетронутому сомнениями уму, что успокоительно прикрывают черствую и холодную действительность и дают возможность объяснять сложные явления самыми простыми и подручными способами. Проказами домового объясняют как ненормальные уклонения и болезненные отправления организма, так и всевозможные случаи повседневной жизни. Вот несколько примеров. Усиленно катается по полу лошадь и мучительно чешется об стенку и ясли не потому, что недобрый человек посадил ей в гриву и хвост ветку шиповника, а потому, что ее невзлюбил домовой. На утренней заре холеный иноходец оказался весь в мыле не оттого, что сейчас вернулся на нем молодой парень, всю ночь гулявший тайком от отца и ездивший по соседним поселкам с песнями и товарищами, а потому, что на нем ездил домовой. Поднялось у молодой бабы в крови бушеванье и почудилось ей, будто подходит к ней милый, жмет и давит, -- опять виноват домовой, потому что как только баба изловчилась прочитать "Отчу" -- все и пропало.
  

III.

ДОМОВОЙ-ДВОРОВОЙ.

  
   Как ни просто деревенское хозяйство, как ни мелка, по-видимому, вся обстановка домашнего быта, но одному домовому-доможилу со всем не управиться. Не только у богатого, но у всякого мужика для домового издревле полагаются помощники. Их работа, в одних местах, не считается за самостоятельную, и вся целиком приписывается одному "хозяину". В других же местах умеют догадливо различать труды каждого домашнего духа в отдельности. Домовому-доможилу приданы в помощь: дворовой, банник, овинник (он же и гуменик) и шишимора-кикимора; лешему помогает "полевой", водяному "ичетики и шишиги" вместе с русалками.
   Дворовой-домовой получил свое имя, по месту обычного жительства, а по характеру отношений к домовладельцам, он причислен к злым духам, и все рассказы о нем сводятся к мучениям тех домашних животных, которых он невзлюбит (всегда и неизменно дружит только с собакой и козлом). Это он устраивает так, что скотина спадает с тела, отбиваясь от корму; он же путает ей гриву, обрезает и общипывает хвост и проч. Это против него всякий хозяин на потолке хлева или конюшни подвешивает убитую сороку, так как дворовой-домовой ненавидит эту сплетницу-птицу. Это его, наконец, стараются ублажать всякими мерами, предупреждать его желания, угождать его вкусам: не держать белых кошек, белых собак и сивых лошадей (соловых и буланых он тоже обижает, а холит и гладит вороных и серых). Если же случится так, что нельзя отказаться от покупки лошадей нелюбимой масти, то их вводят во двор, пригоняя с базара, не иначе, как через овчинную шубу, разостланную в воротах, шерстью вверх. С особенным вниманием точно также хозяйки ухаживают около новорожденных животных, зная, что дворовой не любит ни телят, ни овец: либо изломает, либо и вовсе задушит. Поэтому-то таких новорожденных и стараются всегда унести из хлева и поселяют в избе вместе с ребятами, окружая их таким же попечением: принесенного сейчас же суют головой в устье печи, или, как говорят, "водомляют" (сродняют с домом). На дворе этому домовому не подчинены одни только куры: у них имеется свой бог.
   Прибегая к точно таким же мерам умилостивлении домового-дворового, как и домового-доможила, люди не всегда, однако, достигают цели: и дворовой точно также то мирволит, то, без всяких видимых поводов, начинает проказить, дурить, причиняя постоянные беспокойства, явные убытки в хозяйстве и проч. В таких случаях применяют решительные меры и, вместо ласки и угождений, вступают с ним в открытую борьбу и нередко в рукопашную драку.
   По вологодским местам, крестьяне, обезумевшие от злых проказ дворовых, тычут навозными вилами в нижния бревна двора с приговором: "вот тебе, вот тебе, за то-то и вот это". По некоторым местам (напр. в Новгородской губ.) догадливый и знающий хозяин запасается ниткой из савана мертвеца, вплетает ее в треххвостную ременную плеть и залепляет воском. В самую полночь, засветив эту нитку, и держа ее в левой руке, он идет во двор и бьет плетью по всем углам хлева и под яслями: -- авось как-нибудь попадет в виновного.
   Нередко домохозяева терпят от ссор, какие заводят между собой соседние дворовые -- несчастье, которое нельзя ни отвратить, ни предусмотреть. В Волог. г. (в Кадниковском уезде, Васьяновской волости) злой "дворовушко" позавидовал своему соседу, доброму дворовушке, в том, что у того и коровы сыты, и у лошадей шерсть гладка и даже лоснится. Злой провертел дыру в чане, в котором добряк-дворовой возил в полночь с реки воду. Лил потом добряк, лил воду в чан, и все ждал, пока она сравняется с краями, да так и не дождался: и с горя на месте повис под нижней губой лошадки ледяной сосулькой в виде "маленького человека в шерсти".
   Оттуда же (из-под Кадникова) получена и такая повесть (записанная в дер. Куровской, как событие 80-х годов прошлого столетия).
   "Жила у нас старая девка, незамужняя; звали ее Ольгой. Ну, все и ходил к ней дворовушко спать по ночам, и всякой раз заплетал ей косу и наказывал: "если ты будешь ее расплетать, да чесать, то я тебя задавлю". Так она и жила нечесой до 35 годов, -- и не мыла головы, и гребня у себя не держала. Только выдумала она выйти замуж, и когда настал девичник, пошли девки в баню и ее повели с собой, незамужнюю-ту, старую девку, невесту-ту. В бане стали ее мыть. Начали расплетать косу и долго не могли ее расчесать: так-то круто закрепил ее дворовушко. На другое утро надо было венчаться -- пришли к невесте, а она в постели лежит мертвая, и вся черпал: дворовушко-то ее и задавил".
   Не только в трудах и делах своих дворовой похож на доможила, но и внешним видом от него ни в чем не отличается (так же похож на каждого живого человека, только весь мохнатый). Затем все, что приписывается первому, служит лишь повторением того, что говорят про второго. И замечательно, что во всех подобных рассказах нет противоречий между полученными из северных лесных губерний и теми, которые присланы из черноземной полосы Великороссии (из губ. Орловской, Пензенской и Тамбовской). В сообщениях из этих губерний замечается лишь разница в приемах умилостивлении: здесь напластывается наибольшее количество приемов символического характера, с явными признаками древнейшего происхождения. Вот, напр., как дарят дворового в Орловской губ.: берут разноцветных лоскутков, овечьей шерсти, мишуры из блесток, хотя бы бумажных, старинную копейку с изображением коня, горбушку хлеба, отрезанную от целого каравая, и несут все это в хлев, и читают молитву:
   -- Царь дворовой, хозяин домовой, суседушко-доброхотушко! -- я тебя дарю-благодарю: скотину прими -- попои и накорми.
   Этот дар, положенный в ясли, далек по своему характеру от того, который подносят этому же духу на севере, в лесах, -- на навозных вилах или на кончике жесткой плети.
   Домовые-дворовые обязательно полагаются для каждого деревенского двора, как домовой-доможил для каждой избы, и баенники для всякой бани, овинники или гуменники для всех без исключения риг и гумен (гумен, открытых со всех сторон, и риг, прикрытых бревенчатыми срубами с непротекающими крышами). Вся эта нечисть -- те же домовые, отличные лишь по более злобным свойствам, по месту жительства и по затейным проказам.
  

IV.

БАЕННИК.

  
   Закоптелыми и обветшалыми стоят врассыпную, по оврагам и косогорам, утлые баньки, нарочно выставленные из порядка прочих деревенских строений, готовые вспыхнуть, как порох, непрочные и недолговечные. По всем внешним признакам видно, что об них никто не заботился и, изживая недолгий век в полном забросе, бани всегда имеют вид зданий, обреченных на слом. А между тем их задымленные стены слышат первые крики новорожденного русской крестьянской семьи и первые вздохи будущего кормильца-пахаря. Здесь, в жарком пару, расправляет он, когда придет в возраст, натруженные тяжелой работой члены тела и смывает трудовой пот, чтобы, освеженным и подбодренным, идти на новые бесконечные труды. Сюда несет свою тоску молодая девушка, обреченная посвятить свои силы чужой семье и отдать свою волю в иные руки; здесь в последний раз тоскует она о родительском доме накануне того дня, когда примет "закон" и благословение церкви. Под такими тягостными впечатлениями в одном из причетов, засчитывающих баню-парушу в число живых недоброхотов, выговорилось про нее такое укоризненное слово:
  
   На чужой то, на сторонушке.
   На злодейке незнакомой:
   На болоте баня рублена,
   По сырому бору катана.
   На лютых зверях вожена,
   На проклятом месте ставлена.
  
   Укоры справедливы. Несмотря на то, что "баня парит, баня править, баня все исправит", -- она издревле признается нечистым местом, а после полуночи считается даже опасным и страшным: не всякий решается туда заглянуть, и каждый готов ожидать какой-нибудь неприятности, какой-нибудь случайной и неожиданной встречи. Такая встреча может произойти с тем нечистым духом из нежити, который, под именем баенника, поселяется во всякой бане за каменкой, всего же чаще под полком, на котором обычно парятся. Всему русскому люду известен он за злого недоброхота. "Нет злее банника, да нет его добрее",-- говорят в коренной новгородчине под Белозерском; но здесь же твердо верят в его всегдашнюю готовность вредить и строго соблюдают правила угодничества и заискивания.
   Верят, что банник всегда моется после всех, обыкновенно разделяющихся на три очереди, а потому четвертой перемены или четвертого пара все боятся: "он" накинется -- станет бросаться горячими камнями из каменки, плескаться кипятком; если не убежишь умеючи, т. е. задом наперед. он может совсем зашпарить. Этот час дух считает своим и позволяет мыться только чертям; для людей же банная пора в деревнях обыкновенно полагается около 5-7 часов по полудни.
   После трех перемен посетителей, в бане моются черти, лешие, овинники и сами банники. Если кто-нибудь в это время пойдет париться в баню, то живым оттуда не выйдет: черти его задушат, а людям покажется, что тот человек угорел или запарился. Это поверье о четвертой роковой банной "смене" распространено на Руси повсеместно.
   Заискивают расположение банника тем, что приносят ему угощение из куска ржаного хлеба, круто посыпанного крупною солью. А чтобы навсегда отнять у него силу и охоту вредить, ему приносят в дар черную курицу. Когда выстроят, после пожара, новую баню, то такую курицу, не ощипывая перьев, душат (а не режут) и в таком виде закапывают в землю под порогом бани, стараясь подогнать время под чистый четверг. Закопавши курицу, уходят из бани задом и все время отвешивают поклоны на баню бессменному и сердитому жильцу ее. Банник стремится владеть баней нераздельно и недоволен всяким, покосившимся на его права, хотя бы и временно. Зная про то, редкий путник, застигнутый ночью, решится искать здесь приюта, кроме разве сибирских бродяг и беглых, которым, как известно, все на свете нипочем. Идущий же на заработки и не имеющий, чем заплатить за ночлег, предпочитает выспаться где-нибудь в стогу, под сараем, под ракитовым или можжевеловым кустом. Насколько баенник высоко ценит прямую цель назначения своего жилища, видно из того, что он мстит тем хозяевам, которые это назначение изменяют. Так, во многих северных лесных местностях (напр., в Вологод. губ.) в баню вовсе не ходят, предпочитая париться в печках, которые занимают целую 1/3 избы. Бани же здесь хотя и существуют, но благодаря хорошим урожаям льна, и по причине усиленных заграничных требований; этого продукта, сбываемого через архангельский порт, они превращены в маленькие фабрички-трепальни и чесальни. Тех, кто залезает в печь, баенник, помимо власти и разрешения домового, иногда так плотно заставляет заслонкой, что либо вытащат их в обмороке, либо они совсем задохнутся {Во Владимирской губ., между прочим, держится такое поверье, что мыться в банях не грешно только мужним женам, а вдовам и девицам грешно: "но, коли с молитвой, то и им прощается".}. Не любит баенник также и тех смельчаков, которые хвастаются посещением его жилища не в указанное время. Так как на нем лежит прямая обязанность удалять из бани угар, то в его же праве наводить угар на тех, кем он недоволен. На такие случаи существует много рассказов.
   Нарушающих установленные им правила и требования баенник немедленно наказывает своим судом, хотя бы в роде следующего, который испытал на себе рассказчик из пензенских мужичков. Как-то запоздавши в дороге, забрался он, перед праздником, в свою баню, после полуночного часа. Но, раздеваясь, второпях, вместе с рубахой, прихватил с шеи крест, а когда полез на полок париться, то никак не мог оттуда слезть по добру по здорову. Веники сами собой так и бьют по бокам. Кое-как, однако, слез, сунулся в дверь, а она так притворена, что и не отдерешь. А веники все свое делают -- хлещут. Спохватилась баба, что долго нет мужа, стала в оконце звать -- не откликается, начала ломиться в дверь -- не поддается. Вызвонила она ревом соседей. Эти пришли помогать рубили дверь топорами -- только искры летят, а щепок нет. Пришла на выручку баба-знахарка, окропила дверь святой водой, прочла свою молитву и отворила. Мужик лежал без памяти; насилу оттерли его снегом.
   Опытные люди отвращают злые наветы своих баенников тем вниманием, какое оказывают им всякий раз при выходе из бани. Всегда в кадушках оставляют немного воды и хоть маленький кусочек мыла, если только не мылись щелоком; веники же никогда не уносят в избу. Вот почему зачастую рассказывают, как, проходя ночью мимо бани. слышали, с каким озорством и усердием хлещутся там черти и при этом жужжат, словно бы разговаривают, но без слов. Один прохожий осмелился и закричал: "поприбавьте пару!" -- и вдруг все затихло. а у него у самого мороз побежал по телу и волосы встали дыбом.
   Вообще, шутить с собой баенник не позволяет, но разрешает на святках приходить к нему завораживаться, причем самое гаданье происходит следующим образом: гадающий просовывает в двери бани голую спину. а баенник либо бьет его когтистой лапой (к беде). либо нежно гладит мохнатой и мягкой, как шелковая, большой ладонью (к счастью). Собрались о святках (около Кадникова, Вологод. губ.) девушки на беседу, а ребята на что-то рассердились на них -- не пришли. Сделалось скучно, одна девка и говорит подругам:
   -- Пойдемте, девки, слушать к бане, что нам баенник скажет.
   Две девки согласились и пошли. Одна и говорит:
   -- Сунь-ка девка, руку в окно: банник-от насадил тебе золотых колец на пальцы,
   -- А ну-ка, девка, давай ты сначала сунь, а потом и я.
   Та и сунула, а банник-от и говорит:
   -- Вот ты и попалась мне.
   За руку схватил и колец насадил, да железных: все пальцы сковал в одно место, так что и разжать их нельзя было. Кое-как выдернула она из окна руку, прибежала домой впопыхах и в слезах, и лица на ней нет от боли. Едва собралась она с такими словами:
   -- Вот, девушки. смотрите, каких банник-от колец насажал. Как же я теперь буду жить с такой рукой? И какой банник-от страшный: весь мохнатый и рука-то у него такая большая и тоже мохнатая. Как насаживал он мне кольца, я все ревела. Теперь уж больше не пойду к баням слушать {Сообщивший этот случай прибавляет, что местные крестьяне считают рассказ вполне достоверным.}.
   В сущности банник старается быть невидимым, хотя некоторые и уверяют, что видали его, и что он старик, как и все духи, ему сродные: не даром же они прожили на белом свете и в русском мире такое неисчислимое количество лет.
   Впрочем, хотя этот дух и невидим, но движения его всегда можно слышать в ночной тишине -- и под полком, и за каменкой, и в куче свежих неопаренных веников. Особенно чутки к подобным звукам роженицы, которых по этой причине никогда не оставляют в банях в одиночестве: всегда при них неотлучно находится какая-либо женщина, если не сама бабка-повитуха. Все твердо убеждены, что баенник очень любит, когда приходят к нему жить родильницы до третьего дня после родов, а тем паче на неделю, как это водится у богатых и добрых мужиков. Точно также все бесспорно верят, что банища -- места поганые и очень опасные, и если пожару приведется освободить их и очистить, то ни один добрый хозяин не решится поставить тут избу и поселиться: либо одолеют клопы, либо обездолит мышь и испортит весь носильный скарб. В северных же лесных местах твердо убеждены, что баенник не даст покоя и передушит весь домашний скот: не поможет тогда ни закладка денег в углах избяного сруба, ни разводка муравейника среди двора и тому подобное.
  

V.

ОВИННИК.

(Гуменник).

  
   На деревенских задворках торчат безобразные, бревенчатые строения-овины. Словно чудовища с разинутой черной пастью, готовою проглотить человека целиком, обступают они со всех сторон ряды приземистых жилых изб. В сумерки, а особенно ночью, при легком просвете на утренних зорях, овины своим неуклюжим видом настраивают воображение простого человека на фантастический лад и будят в душе его суеверный страх. Задымленные и почернелые как уголь, овины являют из себя (как подсказывает загадка) "лютого волчища, у него выхвачен бочище, не дышет, а пышет".
   Так как без огня овин не высушишь, а сухие снопы -- что порох, то и суждено овинам гореть. И горят овины сплошь и рядом везде и каждую осень. Кому же приписать эти несчастия, сопровождающиеся, зачастую, тем, что огонь испепелит все гумно со всем хлебным старым запасом и новым сбором? Кого же завинить в трудно поправимом горе, как не злого духа, и притом совершенно особеннаго?
   Вот он и сидит в низшей части строений, где разводят теплины и днем пекут деревенские ребята картошку, сидит в самом углу подлаза, днем и ночью. Увидеть его можно лишь во время Светлой заутрени Христова дня: глаза у него горят калеными угодьями, как у кошки, а сам он похож на огромного кота, величиной с дворовую собаку, -- весь черный и лохматый. Овинник умеет лаять по собачьи и, когда удается ему напакостить мужикам, хлопает в ладоши и хохочет не хуже лешего. Сидеть под садилом в ямине (отчего чаще зовусь его "подовишником") указано ему для того, чтобы смотреть за порядками кладки снопов, наблюдать за временем и сроками, когда и как затоплять овин, не позволять делать этого под большие праздники, особенно на Воздвиженьев день и Покров, когда, как известно, все овины бывают "именинниками" и, по старинным деревенским законам, должны отдыхать (с первого Спаса их готовят). Топить овины в заветные дни гуменник не позволяет: и на добрый случай -- пихнет у костра в бок так, что едва соберешь дыхание; на худой же конец, разгневается так, что закинет уголь между голосишками и даст всему овину заняться и сгореть. Не позволяет также сушить хлеба во время сильных ветров и безжалостно больно за это наказывает.
   Гуменник, хотя и считается домовым духом, но самым злым из всех: его трудно ублажить-смирить, если он рассердится и в сердцах залютует. Гордо на овин рукой махни: ни кресты по всем углам, ни молитвы, ни икона Богоматери Неопалимой Купины не помогут, и хоть шубу выворачивай мехом наружу и стереги гумна с кочергой в руках на Агафона-огуменника (22-го Августа). Ходят слухи, что в иных местах (напр., в Костр. губ.) овинника удается задабривать в его именинные дни. С этой целью приносят пироги и петуха: петуху на пороге отрубают голову и кровью кропят по всем углам, а пирог оставляют в подлазе. Однако, сведущие люди этим приемам не доверяют и рассказы принимают за сказки.
   В Брянских лесных местах (в Орлов. г.), рассказывают такой случай, который произошел с бабой, захотевшей в чистый понедельник в риге лен трепать для пряжи. Только что успела она войти, как кто-то затопал, что лошадь, и захохотал так, что волоса на голове встали дыбом. Товарки этой бабы, со страху, кинулась бежать, а смелая баба продолжала трепать лен столь долго, что домашние начали беспокоиться. Пошли искать и не нашли: как в воду канула. Настала пора мять пеньку, пришла вся семья и видят на гребне какую-то висячую кожу. Начали вглядываться и перепугались: вся кожа цела, и можно было различить на ней и лицо, и волосы, и следы пальцев на руках и ногах. В Смоленщине (около Юхнова) вздумал мужик сушить овин на Михайлов день. Гуменник, за такое кощунство, вынес его из "подлаза", на его глазах подложил под каждый угол овина головешки с огнем и столь застращал виновного, что он за один год поседел как лунь. В вологодских краях гуменника настолько, боятся, что не осмеливаются топить и чистить овин в одиночку: всегда ходят вдвоем или втроем.
   Из Калужской г. (Мещовского у.) получились такие вести. Лет 40-50 тому назад, одного силача, по имени Валуя, овинник согнул в дугу на всю жизнь за то, что он топил овин не в указанный день и сам сидел около ямы {На Феклу-заревнцу (зарево от овинных огней), происходят обыкновенно "замолотки" (начинают молотить по утрам с огнем): это первый именниный огонь: на Покров -- вторые именины.}. Пришел этот невидимка-сторож в виде человека и начал совать Валуя в овинную печку, да не мог изжарить силача, а только помял его и согнул. Самого овинника схватил мужик в охапку и закинул в огонь. Однако, это не прошло ему даром: выместила злобная нечисть на сыне Валуя -- тоже ражем детине и силаче, и тоже затопившем овин под великий праздник: гуменник поджег овин и спалил малого. Нашли его забитым под стену и все руки в ссадинах -- знать отбивался кулаками.
   На кулаках же ведут свои расчеты все эти духи, и тогда, когда случается, что они между собою не поладят. Вот что пишут на этот счет из Белозерского уезда (Новг. г.).
   К одному крестьянину приходит вечером захожий человек и просит:
   -- Укрой меня к ночи, -- пусти ночевать.
   -- Вишь, у самого какая теснота. Ступай в баню: сегодня топили.
   -- Ну, вот и спасибо, я там и переночую.
   На другое утро вернулся чужак из бани и рассказывает:
   "Лег я на полок и заснул. Вдруг входит в баню такой мужик, ровно бы подовинник, и говорит:
   -- Эй, хозяин. На беседу к себе меня звал, а сам пущаешь ночлежников: я вот его задушу.
   Поднялась той порой половица и вышел сам банник.
   -- Я его пустил, так я его и защищаю. Не тронь.
   И начали они бороться. Боролись долго, а все не могут одолеть друг друга. Вдруг банник крикнул мужику:
   - "Сыми крест, да хлещи его.
   Поднялся я кое-как, стал хлестать, -- оба они и пропали".
   Угождения и почет гуменник так-же любит, как все его нечистые родичи. Догадливые и опытные люди не иначе начинают топить овин, как попросив у "хозяйка" позволения. А вологжане (Кадников. у.) сохраняют еще такой обычай: после того, как мужик сбросит с овина последний сноп, он, перед тем как ему уходить домой, обращается к овину лицом, снимает шапку и с низким поклоном говорит: -- "Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты нынешней осенью верой и правдой".
   Не отказывает овниник в своей помощи (по части предсказания судьбы) и тем девицам, которые настолько смелы, что дерзают, мимо бань, ходить гадать к нему на гумно. Та, которой досталась очередь гадать первой, поднимает на голову платье (как и в банях) и становиться задом к окну сушила:
   -- Овинник-родимчик, суждено, что ли, мне в нонешнем году замуж идти?
   А гадают об этом всегда на Васильев вечер (в канун Нового года), в полночь между вторыми и третьими петухами (излюбленное время у овинника и самое удобное для заговоров).
   Погладит овинник голой рукой -- девушка будет жить замужем бедно, погладит мохнатой -- богато жить. Иные в садило суют руку, и делают подобные же выводы смотря потому, как ее погладит. А если никто не тронет, -- значит в девках сидеть.
  

VI.

КИКИМОРА.

  
   Не столь многочисленные и не особенно опасные духи из нечисти, под именем "кикиморы", принадлежат исключительно Великороссии, хотя, корень этого слова указывает на его древнее и общеславянское происхождение. На то же указывают и остатки народных верований, сохранившихся среди славянских племен. Так в Белоруссии, сохранившей под шумок борьбы двух вероучений -- православного и католического, -- основы языческого культа, существует, так называемая, Мара. Здесь указывают и те места, где она заведомо живет (таких мест пишущему эти строки на могилевском Днепре и его притоках указали счетом до пяти) и повествуют об ее явлениях вживе. В северной лесной России об Маре сохранилось самое смутное представление, и то в очень немногих местах {Напр., в Пошехонье, где Мару представляют красивой, высокой девушкой, одетой во все белое, но зовут ее "полудницей", относя прямо к "полевым духам". В Олонецкой губ. Мара -- невидимое существо, живущее в доме помимо домового, но с явными признаками кикиморы (прядет по ночам на прядке, которую забыли благословить, рвет куделю, путает пряжу и т. п.).}. Зато в Малороссии явно таскают по улицам при встрече весны (1 марта) с пением "веснянок" чучело, называемое марой или мареной, а великоросский морок -- та же мрачность или темнота -- вызвала особенную молитву на те случаи, когда эта морока желательна или вредна для урожая.
   Так, напр., в конце июля, называемом "калиниками". (от мученика Калиника, 29 июля), на всем русском севере молят Бога пронести калиники мороком, т. е. туманом, из опасения несчастья от проливных дождей, особенно же от градобоя. Если же на этот день поднимается туман, то рассчитывают на урожай яровых хлебов ("припасай закрому на овес с ячменем"). Солнце садится в морок -- всегда к дождю и проч.
   Если к самостоятельному слову "мор" приставить слово "кика", в значении птичьего крика или киканья, то получится тот самый дворовый дух, который считается злым и вредным для домашней птицы. Эта кикимора однозначаща "с шилиморой": под именем ее она, зачастую, и слывет во многих великорусских местностях. А в этом случае имеется уже прямое указание на "шишей" или "шишигу" -- явную нечистую силу, живущую обычно в овинах, играющую свадьбы свои в то время, когда на проезжих дорогах вихри поднимают пыль столбом. Это те самые шиши, которые смущают православных. К шишам посылают в гневе докучных или неприятных людей. Наконец, "хмельные шиши" бывают у людей, допившихся до белой горячки (до чертиков).
   Из обманчивого, летучего и легкого, как пух, призрака южной России, дух "мара" у северных практических великороссов превратился в грубого духа, в мрачное привидение, которое днем сидит "невидимкой" за печью, а по ночам выходит проказить. В иных избах мара живет еще охотнее в темных и сырых местах, как, напр., в голбцах или подизбицах. Отсюда и выходит она, чтобы проказить с веретенами, прялкой и начатой пряжей {В Калужской губ. (в Жиздринском у.) это же привидение, которое видают в лунные ночи за самопрялкой или за шитьем, так и называют -- марой. Эта страшная растрепанная мара сидит и гремит самопрялкой. Как погремит, так и будешь одну куделю прясть целый день; пошьет у кого, тот одну рубашку в неделю не кончит: все будет перепарывать и т. д.}. Она берет то и другое, садится прясть в любимом своем месте: в правом от входа углу, подле самой печи. Сюда обычно сметают сор, чтобы потом сожигать его в печи, а не выносить из избы на ветер и не накликать беды, изурочья и всякой порчи. Впрочем, хотя кикимора и прядет, но от нее не дождешься рубахи, говорит известная пословица, а отсюда и насмешка над ленивыми: "спи, девушка: кикимора за тебя спрядет, а мать выткет".
   Одни говорят (в Нов. г.), что кикиморы шалят во все святки; другие дают им для проказ одну только ночь под Рождество Христово. Тогда они треплют и сжигают куделю, оставленную у прялок без крестного благословения. Бывает также, что они хищнически стригут овец. Во всех других великоросских губерниях проказам шишиморы-кикиморы отводится безразлично все годичное время. Везде и все уверены также, что кикимора старается скрываться от людей, потому что если человеку удастся накинуть на нее крест, то она так и останется на месте.
   Твердо убежденные в существовании злых сил, обитательницы северных лесов (в роде вологжанок), уверяют, что видели кикимору живою и даже рассказывают на этот счет подробности:
   -- Оделась, она по бабьему в сарафан, только на голове кики не было, а волосы были распущены. Вышла она из голбца, села на пороге подле двери и начала оглядываться. Как завидела, что все в избе полегли спать и хранят, она подошла к любимому месту -- к воронцу (широкой и толстой доске в виде полки, на которой лежат полати), сняла с него прялку и села на лавку прясть. И слышно, как свистит у ней в руках веретено на всю избу, и как крутятся нитки и свертывается с прялки куделя. Сидит ли, прядет ли она беспрестанно подпрыгивает на одном месте (такая уже у ней особая привычка). Когда привидится она с прялкой на передней лавке, быть в той небе покойнику. Перед бедой же у девиц-кружевниц (вологодских) она начинает перебирать и стучать коклюшками, подвешенными на кутузе-подушке. Кого невзлюбит -- из той избы всех выгонит.
   В тех же вологодских лесах (в Никольском уезде) в одной избе ходила кикимора по полу целые ночи и сильно стучала ногами. Но и того ей мало: стала греметь посудой, звенеть чашками, бить горшки и плошки. Избу из-за нее бросили, и стояло то жилье впусте, пока не пришли сергачи с плясуном-медведем. Они поселились в этой пустой избе, и кикимора, сдуру, не зная с кем связывается, набросилась на медведя. Медведь помял ее так, что она заревела и покинула избу. Тогда перебрались в нее и хозяева, потому что там совсем перестало "манить" (пугать). Через месяц подошла к дому какая-то женщина и спрашивает у ребят:
   -- Ушла ли от вас кошка?
   -- Кошка жива да и котят принесла, -- отвечали ребята.
   Кикимора повернулась, пошла обратно, и сказала на ходу.
   -- Теперь совсем беда: зла была кошка, когда она одна жила, а с котятами до нее и не доступиться.
   В тех же местах, повадилась кикимора у мужика ездить по ночам на кобыле и бывало загоняет ее до того, что оставит в яслях всю в мыле. Изловчился хозяин устеречь ее рано утром на лошади:
   -- Сидит небольшая бабенка, в шамшуре (головном уборе-волоснике) и ездит вокруг яслей. Я ее по голове-то плетью, -- соскочила и кричит во все горло:
   -- Не ушиб, не ушиб, только шамшурку сшиб.
   Изо всех этих рассказов видно лишь одно, что образ кикиморы, как жильца в избах, начал обезличиваться. Народ считает кикимору, то за самого домового, то за его жену (за каковую, между прочим, признают ее и в Ярославском Пошехонье, и в Вятской стороне), а в Сибири водится еще и лесная кикимора -- лешачиха {Вятские обруселые пермяки, так называемого, Зюдлинского края, проходя мимо нечистого места, где живет их "кусьдядя" с женой "кикиморой", слыхали в ночную пору детский плач и говор. Значит, живут они семьями. В хлевах у этих вятчан на место кикиморы живет "стриж", который, поселившись среди овец, вместо всяких паразитов, выстригает у нелюбимых животных почти всю шерсть догола. Представляют себе этого злодея в виде птицы сыча с крыльями из мягкой кожи, непокрытой перьями.}. Мало того, до сих пор не установилось понятия, к какому полу принадлежит этот дух.
   Определеннее думают там, где этого проказника поселяют в курятниках, в тех уголках хлевов, где садятся на насест куры. Здесь занятие кикимор прямее, и самая работа виднее. Если куры от худого корма сами у себя выщипывают все перья, то обвиняют кикимору. Чтобы не вредила она, вешают под куриной нашестью лоскутья кумача или горлышко от разбитого глиняного умывальника, или отыскивают самого "куричьего бога". Это камень, нередко попадающийся в полях в природною сквозною дырою. Его и прикрепляют на лыке к жерди, на которой садятся куры. Только при таких условиях не нападает на кур "вертун", (когда они кружатся, как угорелые, и падают околевшими).
   В вологодских лесах (напр. в отдаленной части Никольск. у.) за кикиморой числятся и добрые свойства. Умелым и старательным хозяйкам она даже покровительствует: убаюкивает по ночам маленьких ребят, невидимо перемывает кринки и оказывает разные другие услуги по хозяйству, так что при ее содействии и тесто хорошо взойдет, и пироги будут хорошо выпечены и пр. Наоборот, ленивых баб кикимора ненавидит: она щекочет малых ребят так, что те целые ночи ревут благим матом, пугает подростков, высовывая свою голову с блестящими на выкате глазами и с козьими рожками, и вообще всячески вредит. Так что нерадивой бабе, у которой не спорится дело, остается одно средство: бежать в лес, отыскать папоротник, выкопать его горький корень, настоять на воде и перемыть все горшки и кринки -- кикимора очень любит папоротник и за такое угождение может оставить в покое.
   Но единственно верным и вполне могущественным средством против этой нечисти служит святой крест. Не возьмет чужой прялки кикимора, не росклокочет на ней кудели, не спутает ниток у пряхи, и не оборвет начатого плетенья у кружевниц, если они с молитвой положили на место и прялки с веретенами и кутузки с коклюхами.
   На Сяможенских полях (Вологод. губ., Кадников. у.) в летнее время особая кикимора сторожит гороховища. Она ходит по ним, держа в руках каленую добела железную сковороду огромных размеров. Кого поймает на чужом поле, того и изжарит.
   Мифы о кикиморе принадлежат к числу наименее характерных, и народная фантазия, отличающаяся таким богатством красок, в данном случае не отлилась в определенную форму и не создала законченного образа {Несколько полнее обрисовывается он в самых глухих лесных трущобах. Здесь сохранился рассказ о том, что кикиморы о святках, в ненастную погоду, рожают детей, причем страшно стонут и воют. Новорожденные же их, тотчас по явлении на свет, вылетают из избы через трубу на улицу, где и живут до Крещенья.}. Это можно видеть уже из того, что имя кикиморы, сделавшееся бранным словом, употребляется в самых разнообразных случаях и по самым разнообразным поводам. Кикиморой охотно зовут и нелюдимого домоседа, и женщину, которая очень прилежно занимается пряжей. Имя шишиморы свободно пристегивается ко всякому плуту и обманщику (курянами), ко всякому невзрачному по виду человеку (смолянами и калужанами), к скряге и голышу (тверичами), прилежному, но копотливому рабочему (костромичами), переносчику вестей и наушнику в старинном смысле слова, когда "шишки" были лазутчиками и соглядатаями, и когда "для шишиморства" (как писали в актах) давались (как напр., при Шуйских), сверх окладов, поместья за услуги, оказанные шпионством.
  

VII.

ЛЕШИЙ

  
   "Стоят леса темные от земли и до неба" -- поют слепые старцы по ярмаркам, восхваляя подвиги могучих русских богатырей, и борьбу их с силами природы. И в самом деле: неодолимой плотной стеной кажутся синеющие вдали, роскошные хвойные леса, и нет через них ни прохода, ни проезда. Только птицам под стать и под силу трущобы еловых и сосновых боров, эти темные "сюземы" или "раменья", как их зовут на севере. А человеку, если и удастся сюда войти, то не удастся выйти. В этой чаще останавливаются и глохнут даже огненные моря лесных пожаров. Сюземы тем уже страшны, что здесь на каждом шагу, рядом с молодой жизнью свежих порослей, стоят тут же деревья, приговоренные к смерти и валяются уже окончательно сгнившие и покрытие, как гробовой доской, моховым покровом. Но еще страшны сюземы тем, что в них господствует вечный мрак и постоянная влажная прохлада среди жаркого лета. Всякое движение здесь, кажется, замерло; всякий крик пугает до дрожи и мурашек в теле. Колеблемые ветром древесные стволы трутся один о другой и скрипят с такою силою, что вызывают у наблюдателя острую, ноющую боль под сердцем. Здесь чувство тягостного одиночества и непобедимого ужаса постигает всякого, какие бы усилия он над собой ни делал. Здесь всякий ужасается своего ничтожества и бессилия. Здесь родилась мрачная безнадежная вера дикарей и сложилась в форму шаманства с злыми, немилостивыми богами. В этих трущобах поселяется и издревле живет тот черт, с которым до сих пор еще не может разлучиться напуганное воображение русского православного люда. Среди деревьев с нависшими лишаями, украшающими их на подобие бород, в народных сказках и в религиозном культе первобытных племен, издревле помещены жилища богов и лесных духов. В еловых лесах, предпочтительно пред сосновыми, селится и леший, или, как называют его также, лесовик, лешак {В Новгород. губ. (в белозерских краях) и в ярославском Пошехонье этому духу дают еще название "вольного" и все с тою же целью, чтобы не обижать его общепринятым прозвищем. В Олонецкой же губ. лешего зовут "лядом" ("ляд тя возьми", "пошел к лядам", т. е. ступай ко всем чертям) и еще проще прямо "лесом" сознательно веруя в то же время, что "лес праведен, -- не то что черт". Прозвищем "праведного" леший неизменно пользуется во всех лечебных заговорах. Великие знатоки всех лесных порядков и трущобных обычаев -- олончане и онежане -- знают не только о том, что у леших имеется свой царь-воевода, но и как надо звать его по имени. Если кто-либо из его подданных чем-либо обидит лесника, -- последний говорит заклятье, жалуясь в нем на "праведного леса", причинившего лихо, и просит избавить от беды. В противном-де случае будет послана грамотка царю в Москву и царское величество пришлет два приказа (отряда) московских стрельцов да две сотни донских казаков и вырубят они лес в пень". В подтверждение такой острастки около рябины кладется и грамотка. Старожилы лесовики, перед отправлением на сплав или рубку, умеют предохранять себя, знают, как "заклясть леса". Они отыскивают лядину, т. е. такую возвышенность, которая обросла мелким лесом и где между прочим, присоседилась рябина. В ней-то и вся сила обороны. Вырубается такая ветка у которой была бы "отростелина" (отпрыск), и еще несколько рябиновых палочек. Одни кладут против сердца, другие на спинной хребет, а без тех и других наговор царю Мусаилу не действителен, и прошение он оставит у корня рябины без последствий, и никаких угроз не побоится.}. В этих лесах наиболее чувствуется живой трепет и леший является его олицетворенным представителем.
   В ярославском Пошехонье лешего называют даже просто "мужичок", а в Вологодском полесовье лешему даны даже приметы: красный кушак, левая пола кафтана обыкновенно запахнута за правую, а не наоборот, как все носят. Обувь перепутана: правый лапоть надет на левую ногу, левый -- на правую. Глаза у лешего зеленые и горят, как угли. Как бы он тщательно ни скрывал своего нечистого происхождения, ему не удается это сделать, если посмотреть на него через правое ухо лошади.
   Леший отличается от прочих духов особыми свойствами, присущими ему одному: если он идет лесом, то ростом равняется с самыми высокими деревьями. Но в то же время он обладает способностью и умалиться. Так, выходя для прогулок, забав и шуток на лесные опушки, он ходит там (когда ему предстоит в том нужда) малой былинкой, ниже травы, свободно укрываясь под любым ягодным листочком. Но на луга, собственно, он выходит редко, строго соблюдая права соседа, называемого полевиком или "полевым". Не заходит леший и в деревни, чтобы не ссориться с домовыми и банниками, -- особенно в те, где поют совсем черные петухи, живут при избах "двуглазые" собаки (с пятнами над глазами в виде вторых глаз) и трехшерстные кошки. Зато в лесу, леший является полноправным и неограниченным хозяином: все звери и птицы находятся в его ведении, и повинуются ему безответно. Особенно подчинены ему зайцы. Они у него на полном крепостном праве, по крайней мере, он даже имеет власть проигрывать их в карты соседнему лешему. Не освобождены от такой же зависимости и беличьи стада, и если они, переселяясь несметными полчищами, и забывая всякий страх перед человеком, забегают в большие сибирские города, причем скачут по крышам, обрываются в печные трубы и прыгают даже в окна, -- то дело ясное: значит лешие целой артелью вели азартную игру, и побежденная сторона гнала проигрыш во владения счастливого соперника. По рассказам старожилов, одна из таких грандиозных игр велась в 1859 году между русскими и сибирскими лешими, причем победили русские, а продавшиеся сибиряки гнали затем из тайги свой проигрыш через Тобольск на уральские горы, в печорскую и мезенскую тайболы. Кроме большой игры артелями, лешие охотно ведут и малую, между собою, с ближайшими соседями, и перегоняют зайцев и белок из колка в колок почти ежедневно. А то случается и так, что нагонят в эти колки зайцев и угонят мышей и т. д. У леших же в подчинении находятся и птицы и в полной зависимости от них все охотники: любимцам своим они сгоняют пернатых чуть не под самое дуло. Кого же задумают наказать за непочтение к себе, -- у тех всегда осечка.
   Кому удавалось видеть лешего, хотя бы и через лошадиное ухо, те рассказывают, что у него человеческий образ. Так, например, в новгородчине видали лешего во образе распоясанного старика в белой одежде и белой большой шляпе. Олончане же на столько искусились в опознавании всей лесной нечисти, что умеют отличать настоящих леших в целых толпах их от тех "заклятых" людей, которые обречены нечистой силе в недобрый час лихим проклятьем. Леший отливает синеватым цветом, так как кровь у него синяя, а у заклятых на лицах румянец, так как живая кровь не перестает играть на их щеках. Орловский леший -- пучеглазый, с густыми бровями, длинной зеленой бородой; волосы у него ниже плеч и длиннее, чем у попов. Но, впрочем, в черноземной Орловской губернии лешие стали редки, за истреблением их жилищ (т. е. лесов), а потому, за наиболее достоверными сведениями об этой нечисти, следует обращаться к жителям севера. Здесь эта нечисть сохраняется местами в неизменном старозаветном виде (напр., в Вятской и Вологодской губ.).
   Настоящий леший нем, но голосист; умеет петь без слов и подбодряет себя хлопаньем в ладоши. Поет он иногда во все горло (с такой же силой, как шумит лес в бурю) почти с вечера до полуночи, но не любит пения петуха и с первым выкриком его немедленно замолкает. Носится леший по своим лесам, как угорелый, с чрезвычайной быстротой и всегда без шапки {В карачевских и брянских лесах его всегда видят с огромной дубиной в руках.}. Бровей и ресниц у него не видно, но можно ясно разглядеть, что он -- карноухий (правого уха нет), что волоса на голове у него зачесаны на лево. Это удается заметить, когда он иногда подходит к теплинам дроворубов погреться, хотя в этих случаях он имеет обыкновение прятать свою рожу. Владея, как и прочая нечисть, способностью перевертываться, леший часто прикидывается прохожим человеком с котомкой за плечами. При этом некоторым удавалось различать. что он востроголовый, как все черти. С последним показанием, однако, сведущие люди не соглашаются, признавая в лешем, как и в домовом, нечисть, приближающуюся к человеческой природе, а многие прямо-таки видят в нем "оборотня" т. е. человека, обращенного в лешего.
   Лешие умеют хохотать, аукаться, свистать и плакать по-людски, и, если они делаются бессловесными, то только при встрече с настоящими живыми людьми. Во Владимирской губ. {По сведениям из Меленковского уезда.}, где леших крестьяне называют "гаркунами", прямо уверены в том, что эта нежить произошла от связи женщин с нечистой силой и отличается от человека только тем, что не имеет тени.
   Лешие не столько вредят людям, сколько проказят и шутят и, в этом случае, вполне уподобляются своим родичам-домовым. Проказят они грубо, как это и прилично неуклюжим лесным жителям, и шутят зло, потому что все-таки они не свой брат, крещеный человек. Самые обычные приемы проказ и шуток леших заключаются в том, что они обходят человека, т. е. всякого, углубившегося в чащу, с целью собирать грибы или ягоды, они либо "заведут" в такое место, из которого никак не выбраться, либо напустят в глаза такого тумана, что совсем собьют с толку, и заблудившийся человек долго будет кружить по лесу на одном и том же месте. Но зато, выбравшись кое-как из чащи, натерпевшийся страху искатель грибов непременно потом будет рассказывать (и может быть, вполне чистосердечно) что он видел лешего живым, слышал его свист, его ауканья и хлопанье в ладоши.
   Однако, во всех таких приключениях, нередких в деревенской жизни, (особенно после гулянок со сватами и пиров с кумовьями), шаловливый и сам гульливый, леший все-таки не ведет людей на прямую погибель, как делает это настоящий дьявол. Притом же от проказ лесного можно легко отчураться, -- конечно, прежде всего молитвой и крестным знамением, а затем при помощи известных приемов, которым учат с малолетства, по заповедям отцов и прадедов. Так заблудившемуся рекомендуется присесть на первой колоде, снять с себя и выворотить наизнанку носильное платье и затем в таком виде надеть на себя. Обязательно при этом также левый лапоть надеть на правую ногу, или правую рукавицу на левую руку. Если же в беду попало двое или трое, то им следует всем перемениться одеждой, предварительно выворотив ее наизнанку (в этом случае рекомендуется подражать обычаю того же лешего, у которого все навыворот и наизнанку). Можно точно также вызволиться из беды, проговоривши любимую поговорку лешего, которую удачливые люди успели подслушать у него издали: "шел, нашел, потерял". А кто спохватится закричать: "овечья морда, овечья шерсть", перед тем леший исчезает с криком: "а, догадался!"
   Бывают, впрочем, случаи, когда все способы борьбы с лешими оказываются бессильными. Это случается раз в год. в тот заповедный день, когда лешие бесятся (4-го октября). В этот день знающие крестьяне в лес не ходят.
   На Ерофея мученика указано лешим пропадать или замирать. Перед этим они учиняют неистовые драки, ломают с треском деревья, зря гоняют зверей и, наконец, проваливаются сквозь землю, чтобы явиться на ней вновь, когда она отойдет или оттает весною, и начать снова свои проказы все в одном и том же роде.
   Вообще, побаиваясь злых и неожиданных затей лешего, лесной народ не прочь над ним посмеяться, а пользоваться его именем, как ругательным словом, вся крещеная Русь считает первым удовольствием ("иди к лешему", "леший бы тебя задавил" и т. п.).
   Существование "лесовых" внесло в жизнь и быт лесных обитателей своеобразные верования, нелишенные некоторых нравственных правил, так что миф о леших недаром просуществовал на земле тысячелетия. По народным воззрениям, леший служит как бы бессознательным орудием наказания за вольные и невольные грехи человека. Так, помимо того, что он заставляет бесконечно блуждать по лесу рассеянных людей, забывших осенить себя крестным знамением при входе в глухие трущобы, -- он же является мстителем и во многих других случаях. В Никольском уезде, (Вологод. г.) например, леший на виду у всех унес в лес мужика за то, что тот, идя на колокольню, ругался непотребным словом. Еще сильнее карает леший за произнесение проклятий, и, если случится, например, что роженица, потерявши в муках родов всякое терпение, проклянет себя и ребенка, то ребенок считается собственностью лешего с того момента, как только замер последний звук произнесенного проклятия. Обещанного ему ребенка леший уносит в лес тотчас по рождении, подкладывая вместо него "лесное детище" -- больное и беспокойное. В случае же, если каким-нибудь чудом заклятого ребенка успеют окрестить ранее, так что взять его сразу нельзя, то леший ждет до 7 лет отрочества и тогда сманивает его в лес. (Лешему дана одна минута в сутки, когда он может сманить человека). В лесу проклятые живут обыкновенно недолго и скоро умирают. А если и случится, что кто-нибудь из них, по усиленным молитвам матери, выживет, то находят его в самом жалком виде: ходит он одичалым, не помнит, что с ним было, и сохраняет полнейшее равнодушие ко всему, что его может ожидать при совместной жизни с людьми {У олончан в их густых и непочатых лесах, кроме леших, живут еще особенные "лесные старики" или "отцы", которые собственно и занимаются тем, что сманивают в лес детей, но с какою целью держат их там и чем кормят -- самые сведущие люди сказать не могут.}.
   Деревенские слухи очень настойчиво приписывают, между прочим, лешим страсть к женщинам и обвиняют их в нередких похищениях девушек. Кое-где рассказывают об этих связях с мелкими подробностями и уверяют, что похищенные девушки никогда не рожают детей. В Тульской губ. (в Одоевском у.) указывают на окрестности села Анастасова и уверяют, что в старину, когда около села были большие леса, девушки сами убегали к лешим, жили с ними года два-три, и затем возвращались домой с кучей денег и т. п. Едва ли, впрочем, во всех подобных рассказах, лешие не смешиваются с заведомо сладострастными чертями дьявольской породы. Лешим также навязывают жен одинаковой с ними породы (лешачиха, лешуха) и детенышей ("лешеня"), но в этих духах отчасти подозревают живущих в камышах русалок из некрещеных младенцев, отчасти проклятых людей, которые, в ожидании светопреставления, от безделья также проказят (отчего и зовутся, между прочим, "шутихами").
  

VIII.

ПОЛЕВОЙ.

  
   Одна Белозерская вдова рассказывает у колодца соседке:
   -- Жила я у Алены на Горке. Пропали коровы, -- я и пошла их искать. Вдруг такой ветер хватил с поля, что Господи Боже мой! Оглянулась я - вижу: стоит кто-то в белом, да так и дует, да так и дует, да еще и присвиснет. Я и про коров забыла, и скорее домой, а Алена мне и обсказывает:
   -- Коли в белом видела, значит "Полевой" это. У орловских и новгородских знающих людей наоборот, этот дух, приставленный охранять хлебные поля, имеет тело черное, как земля; глаза у него разноцветные; вместо волос голова покрыта длинной зеленой травой; шапки и одежды нет никакой.
   -- На свете их много (толкуют там): на каждую деревню дадено по четыре поленика.
   Это и понятно, потому что в черноземных местах полей много, и мудрено одному полевику поспевать повсюду. Зато лесные жители, менее прозорливые, но не менее трусливые, видали "полевых" очень редко, хотя часто слыхали их голос. Те же, кто видел, уверяли, что полевик являлся им в виде уродливого, маленького человечка, обладающего способностью говорить. Вот что рассказывала на этот счет одна новгородская баба.
   -- Шла я мимо стога. Вдруг "он" и выскочил, что пупырь, и кричит: "дорожиха, скажи кутихе, что сторожихонька померла". Прибежала я домой -- ни жива ни мертва, залезла к мужу на полати, да и говорю: "Ондрей, что я такое слышала?" Только я проговорила ему, как в подизбице что-то застонало: "ой, сторожихонька, ой, сторожихонька". Потом вышло что-то черное, опять словно маленький человечек, бросило новину полотна и вон пошло: двери из избы сами ему отворились. А оно все воет: "ой, сторожихонька". Мы изомлели: сидим с хозяином словно к смерти приговоренными. Так и ушло".
   Относительно доброго, но проказливого нрава полевик имеет много общего с домовым, но по характеру самых проказ он напоминает лешего: так же сбивает с дороги, заводит в болото, и в особенности потешается над пьяными пахарями.
   С полевиком особенно часто можно встретиться у межевых ям. Спать, напр., на таких местах совсем нельзя, потому что детки полевиков ("межевчики" и "луговики") бегают по межам и ловят птиц родителям в пищу. Если же они найдут здесь лежащего человека, то наваливаются на него и душат.
   Как все нечистые духи, полевики-взяточники, гордецы и капризники. И с этими свойствами их крестьяне вынуждены считаться. Так, например, орловские землепашцы раз в году, под Духов день, идут глухой ночью, куда-нибудь подальше от проезжей дороги и от деревни, к какому-нибудь рву и несут пару яиц и краденого у добрых соседей старого и безголосого петуха -- несут в дар полевику, и притом так, чтобы никто не видал, иначе полевик рассердится и истребит в поле весь хлеб.
   У полевиков, в отличие от прочей нечисти, любимое время -- полдень {В Ярославском Пошехонье знают особого духа "полудницу": красивую высокую девушку, одетую во все белое. Летом, во время жатвы, она ходит по полосам ржи и кто в самый полдень работает, тех берет за голову и начинает вертеть, пока не натрудить шею до жгучей боли. Она же наманивает в рожь малых ребят и заставляет их долго блуждать там. Здесь, очевидно, народное поверье сливается с наивной деревенской моралью, придуманной для острастки ребят.}, когда избранным счастливцам удается его видеть наяву. Впрочем, очевидцы эти больше хвастают, чем объясняют, больше путают, чем говорят правду. Так что, в конце концов, внешний облик полевика, как равно и его характер, выясняются очень мало, и во всей народной мифологии это едва ли не самый смутный образ. Известно только, что полевик зол, и что подчас он любит сыграть с человеком недобрую шутку.
   В Зарайском уезде, например, со слов крестьян, записана такая бывальщина:
   "Сговорили мы замуж сестру свою Анну за донецкого крестьянина Родиона Курева. Вот на свадьбою, как водится, подвыпили порядком, а потом сваты в ночное время поехали в свое село Ловцы, что находится от нас недалеко. Вот сваты-то ехали-ехали, да вдруг и вздумай над ними подшутить полевик, -- попали в речку обе подводы с лошадьми. Кое-как лошадей и одну телегу выручили и уехали домой, а иные и пешком пошли. Когда же домой явились, то свахи, матери то жениховой и не нашли. Кинулись к речке, где оставили телегу, подняли ее, а под телегой-то и нашли сваху совсем окоченелою".
  

IX.

ВОДЯНОЙ.

  
   Мечется и плачет, как дитя больное
   В неспокойной люльке, озеро лесное.
  
   В этом двустишье говорится о небольшом озере, берега которого все на виду и настолько отлоги, что разбушевавшийся ветер гонит две волны, нагонную и отбивную, разводя опасное волнение, так называемую толчею. В бурю, оно неприступно для рыбачьих челнов, хотя именно в эту пору обещает более богатую добычу. Но и во всякое другое время, как вообще все озера круглой формы, оно пользуется недоброй славой бурного и беспокойного: самые малые ветры заставляют его колыхаться, как бы от тревожных движений какой-то невидимой чудовищной силы, покоящейся на дне его. И достаточно одного случая неудачного выезда в заподозренное озеро, окончившегося гибелью человека, чтоб в окольности, где всякий на счету и каждого жалко, прослыло оно "проклятым". Пройдут года, забудется имя несчастного, но случай останется в памяти с наслойкою придатков небывалого: простой случай превращается в легенду на устрашение или поучение грядущим векам. Одна из таких легенд связывается с именем суздальского князя Андрея Боголюбского, устроителя Залесской страны, памятного также по своим благочестивым деяниям. В темную ночь, на 29 июня 1174 г., коварные царедворцы, в заговоре с шурьями и женою князя, изменнически убили его. Брат князя, Михаил, свалил казненных убийц в короба и бросил в озеро, которое с того времени до сих пор в роковую ночь волнуется. Короба с негниющими, проклятыми телами убитых, в виде мшистых зеленых кочек, колыхаются между берегами, и слышится унылый стон: это мучаются злобные Кучковичи. Коварная и малодушная сестра их брошена, с тяжелым жерновым камнем на шее, в темную глубь другого, более глубокого, озера "Поганого".
   На всем пространстве Великой России попали в сильное подозрение и приобрели добрую и худую славу, в особенности, небольшие, но глубокие озера, нередко в уровень наполненные темной водой, окрашенной железною закисью. Они обилуют подземными ключами и теми углублениями дна, в форме воронки, которые образуют пучины, где выбиваются воды из бездны, или поглощаются ею. Темными ночами, в одиночестве, к таким водоемам никто не решается подходить. Многим чудится тут и громкое хлопанье точно в ладоши, и задавленный хохот, подобно совиному, и вообще, признаки пребывания неведомых живых существ, рисующихся напуганному воображению в виде туманных призраков. А так как этому воображению не указано предельных рамок, то и те светлые озера, которые очаровывают своими красивыми отлогими: или обсыпчатыми, крутыми берегами, привлекательные веселым и ласкающим видом, не избавлены также от поклепов и не освобождены, в народном представлении, от подозрений.
   Во многих из них все, начиная от чрезвычайных глубин, от разнообразной игры в переливах света и причудливых отражений на ясной зеркальной поверхности, -- настраивает послушное воображение на представление картин в виде следов исчезнувших селений и целых городов, церквей и монастырей. С образца и примера четырех библейских городов, погребенных за содомские грехи в соленых водах Мертвого моря, народная фантазия создала несколько подобных легенд о наших русских озерах. И у нас, как и у других народов, оказались такие же подземные церкви и подводные города. Так что в этом отношении французская Бретань, ничем не отличается от русской Литвы. Во французской Бретани в незапамятные времена, поглощен морем город Ис, и рыбаки, во время бури, видят в волнах шпицы церквей, а в тихую погоду слышится им, как бы исходящий из глубины, звон городских колоколов, возвещающих утреннюю молитву. "Мне часто кажется, что в глубине моего сердца (пишет Эрнест Ренан) находится город Ис, настойчиво звонящий колоколами, приглашающими к священной службе верующих, которые уже не слышат. Иногда я останавливаюсь, прислушиваясь к этим дрожащим звукам, и мне представляются они исходящими из бесконечной глубины, словно голоса из другого мира. В особенности, с приближением старости мне приятно, во время летнего отдыха, представлять себе эти далекие отголоски исчезнувшей Атлантиды".
   В 30 верстах от гродненского Новогрудка разлилось небольшое озеро (версты на две в диаметре) по имени Свитязь -- круглое, с крутыми береговыми скалами, поглотившее город того же имени за грехи жителей, нарушивших общеславянскую заповедь и добродетель гостеприимства (они не принимали путников, и ни один из таковых в их городе не ночевал). Поэт Литвы Мицкевич вызвал из недр этого озера поэтический образ женщины ("Свитязянки"), превратившейся, подобно жене Лота, в камень за такое же нарушение обещания не оглядываться назад после выхода из города, обреченного на гибель. Еще в 50 годах прошлого столетия виден был в этом озере камень, издали похожий на женщину с ребенком, но теперь он затоплен водой и рвет у неосторожных рыбаков сети {Подобными провалившимися церквями, вообще, богат весь болотистый и лесистый северо-западный край. В Литве провалился город Рай в окрестностях целебного местечка Друскеник. Белорусские провалы представляют существенные затруднения для учета всех тех жилых мест и Божьих храмов, которые поглощены водой и скрыты в озерах. Оттуда также слышатся и костельные звоны и церковное пение, шум и людской гомон многолюдных площадей; на поверхность воды временами выплывают св. кресты и книги, Евангелия и т. п.}.
   В Керженских заволжских лесах, некогда знаменитых в истории нашего раскола, в 40 верстах от г. Семенова, близ села Люнды (оно же и Владимирское) расположилось озеро "Светлоярое", на берега которого в заветные дни (на праздники Вознесенья, Троицы, Сретения и чествования имени Владимирской Божьей Матери, с 22 на 23 июня) стекается великое множество богомольного люда (особенно на последнюю из указанных ночь). Напившись святой водицы из озера, которое неустанно колышется, и отдохнувши от пешего хождения, верующие идут с домашними образами, со старопечатными требниками и новыми псалтирями, молиться к тому холму (утору), который возвышается на юго-западном берегу озера. Разделившись в молитве на отдельные кучки, молятся тут до тех пор, пока не одолеет дремота и не склонит ко сну. На зыбких болотистых берегах вкушают все сладкий сон, -- с верою, что здешняя трясина убаюкивает, как малых детей в люльке, и с надеждою, что, если приложить к земле на угори ухо, то послышится торжественный благовест и ликующий звон подземных колоколов. Достойные могут даже видеть огни зажженных свеч, а на лучах восходящего солнца отражение тени церковных крестов. Холм и вода скрывают исчезнувший православный город "Большой Китеж", построенный несчастным героем верхнего Поволжья, русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым (в 1238 г.) татарами в роковой битве на реке Сити, закрепостившей Русь татарам. Когда, по народному преданию, безбожный царь Батый с татарскими полчищами разбил князя, скрывшегося в Большом Китеже, и убил его (4 февраля), Божья сила не попустила лихого татарина овладеть городом: как был и стоял этот город со всем православным народом, так и скрылся под землею и стал невидимым, и так и будет он стоять до скончания века.
   Еще более странными верованиями, в виду редких и любопытных явлений природы, поражает громадная страна, занявшая весь северо-запад России и известная под именем "Озерной области".
   Здесь непокоренная, дикая и своевольная природа представляет такие поражающие и устрашающие явления, объяснение которых не только не под силу младенчествующему уму, но которые заставляют довольствоваться догадками и предположениями даже развитой и просвещенный ум. Среди олонецких озер существуют, например, такие, которые временно исчезают, иногда на долгие сроки, но всегда с возвратом всей вылившейся воды в старую обсохлую котловину {Такие исчезающие озера лежат на юг от Онежского озера, близ границы Новгородской губ. Их пока насчитали семь, и расположены они в двух уездах: в вышегорском -- Куштозеро, Каинское, Ундозеро, Качозеро и Андозеро, и в лодейнопольском: Шимозеро и Долгозеро.}. В одном озере (Шимозере, в 10 кв. верст величины, и до 4 саж. глубины) вся вода исчезает так, что по пустынному полю, бывшему дном, извивается только небольшой ручей, продолжающий течь и подо льдом. Пучина другого озера (Долгого) никогда не усыхает окончательно, как в первом, но вода и здесь убывает значительно; к Рождеству лед садится прямо на дно, образуя холмы, ямы и трещины; весной вода наполняет озеро, переполняет его и затем, начинает показывать новое чудо -- течение обратное. Вода третьего озера (Куштозера), высыхая, уводила с собою куда-то и рыбу, доходящую в озере до баснословных размеров. Рыба снова возвращалась сюда, когда с проливными осенними дождями озеро снова наполнялось водой в уровень с высокими берегами, а иногда и выше, до горной гряды, окаймляющей озерную котловину. Четвертое озеро (Каинское) высыхало так, что дно его казалось дикою степью: люди ходили здесь как по суше. Однажды, два года кряду, крестьяне косили здесь сено, и довольно удачно сеяли овес.
   Эти, в высшей степени любопытные, явления, несомненно ждут еще научного объяснения, хотя и теперь известно, что они зависят от строения известковых горных пород, господствующих в этом краю. -- и от существования подземных рек, следы которых ясно уловлены, и скрытое подземное течение ясно доказано. Видимые следы их обнаружены через те провалы, которые зачастую здесь появляются, и известны под именем "глазников" или "окон". Сверх того, скрытое под землею, пребывание этих рек доказывается тем, что на тех местах, где, выщелачиваясь, оседает земля и образует пустоты, выступают на поверхность маленькие озера. В других случаях та же река выходит в виде огромных размеров родника (до 10 саж. в диаметре), никогда не замерзающего, а вода бьет струей, напоминающей клубы дыма из большой пароходной трубы.
   Как же объяснить подобные загадочные явления темному уму, воспитанному на суевериях, если не призвать на помощь нечистую силу? И народ наш так и делает.
   В олонецком краю, богатом до чрезмерного избытка бесконечною цепью озер, имеются такие, где, заведомо всем окрестным жителям, поселился водяной. И слышно его хлопанье в ладоши, и следы свои на мокрой траве он оставляет въяве, а кое-кто видал его воочью и рассказывал о том шепотком и не к ночи. Тихими лунными ночами водяной забавляется тем, что хлопает ладонями по воде гораздо звончее всякого человека, а когда рассердится, то и пойдет разрывать плотины и ломать мельницы: обмотается тиной (он всегда голый), подпояшется тиной же, наденет на вострую голову шапку из куги (есть такое безлистное болотное растение, которое идет на плетушки разного рода и сиденье в стульях), сядет на корягу и поплывет проказить. Вздумается ему оседлать быка или корову, или добрую лошадь, считай их за ним: они либо в озерных берегах завязнут, либо в озерной воде потонут. Водяному всякая из них годится в пищу {В Олонецком краю водяные до того прижились, что завели полные деревенские хозяйства, и в старину из омутов выгоняли свои стада пастись на берегу реки: коровы были все черные и гладкие. Одной такой чернушкой соблазнился крестьянин села Ухты (Вытегорского у.) и, подкравшись к стаду, ловким приемом отогнал ее, да так удачно, что у него, при всей бедности, одна корова никогда не переводилась, и была она сытее, круглее и молочное всех соседских.}. Один олонецкий водяной так разыгрался и разбушевался, что осмелился и над людьми вышучивать свои злые проказы: вздумает кто в его озере искупаться -- он схватит за ногу и тащит к себе в глубь омута на самое дно. Здесь сам он привычно сидит целыми днями (наверх выходит лишь по ночам) и придумывает разные пакости и шалости.
   Жил он, как и все его голые и мокрые родичи, целой семей, которая у этого олонецкого водяного была очень большая, а потому он, как полагают, больше всех товарищей своих и нуждался в свежих мертвых телах. Стал окрестный народ очень побаиваться, перестал из того озера воду брать, а наконец и подходить близко к нему, даже днем. Думали-гадали, как избавиться, и ничего не изобрели. Однако, нашелся один мудрый человек из стариков-отшельников, живших в лесной келейке неподалеку. Он и подал добрый совет: "надо, говорит, иконы поднять, на том берегу Миколе-угоднику помолиться, водосвятной молебен заказать и той святой водой побрызгать в озерную воду с кропила". Послушались мужички: зазвонили и запели. Впереди понесли церковный фонарь и побежали мальчишки, а сзади потянулся длинный хвост из баб и рядом с ними поплелись старики с клюками. Поднялся бурный ветер, всколыхнулось тихое озеро, помутилась вода -- и всем стало понятно, что собрался водяной хозяин вон выходить. А куда ему бежать? Если на восход солнца, в реку Шокшу (и путь недальний -- всего версты две), то как ему быть с водой, которая непременно потечет за ним следом, как ее поднять: -- на пути стоит гора крутая и высокая? Кинуться ему на север в Оренженское озеро -- так опять надо промывать насквозь или совсем взрывать гору: водяной черт, как домосед и мало бывалый, перескакивать через горы не умеет, не выучился. Думал было он пуститься (всего сподручнее) в Гончинское озеро по соседству, так оттуда-то именно теперь и народ валит, и иконы несут, и ладаном чадят, и крест на солнышке играет, сверкая лучами: страшно ему и взглянуть в ту сторону. "Если (думает он) пуститься смаху и во всю силу на реку Оять (к югу), -- до нее всего девять верст, -- так опять же и туда дорога идет по значительному возвышению: сидя на речной колоде, тут не перегребешь". Думал -- думал водяной, хлопал голыми руками по голым бедрам (все это слышали) и порешил на том, что пустился в реку Шокшу {Дело происходило близ Гонгинского погоста нынешнего Ходейнопольского уезда, Олонецкой губ.}. И что этот черт понаделал! Он плывет, а за ним из озера целый поток уцепился, и вода помчалась, как птица полетела, по стоячим лесам и по зыбучим болотам, с шумом и треском (сделался исток из озера в реку Шокшу). Плывет себе водяной тихо и молча, и вдруг услыхали все молельщики окрик: "зыбку забыл, зыбку забыл!" И в самом деле -- увидали в одном куту (углу) озера небольшой продолговатый островок (его до сих пор зовут "зыбкой водяного"). Пробираясь вдаль по реке Мокше, водяной зацепился за остров, сорвал его с места, тащил за собой около пяти верст, и успел сбросить с ноги лишь посередине реки. Сам ринулся дальше, но куда -- неизвестно. Полагают, что этот водяной ушел в Ладожское озеро, где всем водяным чертям жить просторно повсюду и неповадно только в двух местах, около святых островов Коневецкого и Валаамского. Тот же остров, что стащил водяной со старого места, и сейчас не смыт, и всякий его покажет в шести верстах от Виницкого погоста, а в память об реке Мокше его зовут Шокшостровом. С уходом того водяного, стал его прежний притон всем доступен. Несмотря на большую глубину озера, до сих пор в нем никто еще не утонул. и назвали это озеро Крестным (Крестозером) и ручей тот, проведенный водяной силой, Крестным.
   Водяной находится в непримиримо враждебных отношениях с дедушкой домовым, с которым, при случайных встречах, неукоснительно вступает в драку. С добряками-домовыми водяные не схожи характером, оставаясь злобными духами, а потому всеми и повсюду причисляются к настоящим чертям. Людям приносят они один лишь вред и радостно встречают в своих владениях всех оплошавших, случайных и намеренных утопленников (самоубийц). На утопленницах они женятся, а еще охотнее на тех девицах, которые прокляты родителями.
   В выборе мест для жительства, водяные неразборчивы и, вместо чистых и прозрачных озерных пучин, охотно селятся в реках, причем из рек предпочитают те, которые прорезаются сквозь непроницаемые чащи еловых боров и тихо, и медленно пробираются в низменностях и впадинах. Сюда, сквозь сеть сплетшихся корней, никогда не проникают солнечные лучи; здесь опрокинутые в воду деревья бурелома никем не прибираются и никому не нужны. Они или образуют естественные мосты, или самородные плотины, а между ними получаются те глубокие, обрывистые омуты, какие намеренно устраиваются около мельниц. Тут любят водиться крупные щуки, и нередко приселяются речные богатыри, придорожные разбойники, усачи-сомы. Не брезгуя ни лесными, ни мельничными омутами, водяные духи, предпочитают, однако, "пади" под мельницами, где быстрина мутит воду и вымывает ямины. Под мельничными колесами они будто бы обыкновенно любят собираться на ночлег. В этою время ловкие и зоркие мельники видали духов в человеческом образе с длинными пальцами на ногах, с лапами вместо рук, с двумя, изрядной длины, рогами на голове, с хвостом назади, и с глазами, горящими подобно раскаленным угольем (это в Смоленской губ.). Во Владимирской губ. водяного знают седым стариком; в Новгородской (Черепов. у.) видали его в виде голой бабы, которая, сидя на коряге, расчесывала гребнем волосы, из которых бежала неудержимою струею вода. У вологжан (напр., Никольского у.) водяные духи, имея человеческий вид, обросли травой и мохом и росту бывают очень высокого. а в Грязовецком уезде -- они черные, глаза у них красные, большие, в человеческую ладонь, нос величиною с рыбацкий сапог; в Кадниковском видали духа в виде толстого бревна, с небольшими крыльями у переднего конца, летящим над самою водою. У орловского водяного борода зеленого цвета, и только на исходе луны -- белая, седая; волосы точно также длинные и зеленые. Из воды, в этих местах, он показывается только по пояс и очень редко выставляется и выходит весь. Ярославский водяной (в Пошехонье) любит гулять по берегу, наряжаться в красную рубаху; уломский водяной (Новгород. г.) несколько раз уличен был самовидцами в том, что прикидывался иногда свиньей. В вологодских реках водяной принимает иногда вид и образ громадной рыбы (пудовой щуки), одетой меховым покровом, которая, в отличие от всех рыбных пород, при плавании держит морду обычно не против течения, а по воде. Раз видели такую рыбу крылатой (в Двинской волости), видели все до единого, и ни один человек не дерзал к этой реке подходить. Нашелся, однако, смельчак, который и разобрал в чем дело: оказалось, что ястреб вонзился когтями в огромную щуку и столь глубоко и крепко, что не мог их вытащить из рыбьей спины в то время, когда погружался в воду. Там он захлебнулся и погиб, а затем, мертвым телом, с распростертыми в предсмертных судорогах крыльями, закоченел и стал появляться таким образом на щуке под водою и над водою. В Тульской губ. (в Одоевском у.) в зарослях реки Упы (около села Анастасова) поселилась птица, водяной бык, или выпь {Ardea Stellaris -- букалище, напоминающее водяного зеленоватым цветом ног и клюва, и сходное с зловещею совою серым оперением. Когда водяной кричит выпью, значит он перекликается с лешим.}, невиданная здесь до тех пор и неслыханная. Не было сил разуверить крестьян в том, что этот ночной рев, похожий на рев коровы, не производит водяной черт, а издает птица, вовремя сидки на яйцах...
   Недоброжелательство водяного к людям и злобный характер этого беса выражается в том, что он неустанно сторожит за каждым человеком, являющимся, по разным надобностям, в его сырых и мокрых владениях. Он уносит в свои подземные комнаты, на безвозвратное житье, всех, кто вздумает летней порой купаться в реках и озерах, после солнечного заката, или в самый полдень, или в самую полночь. (Эти "дневные уповоды" считает он преимущественно любимыми и удобными для проявления своей недоброй и мощной силы). Кроме того, на всем пространстве громадной Великороссии, он хватает цепкими лапами и с быстротою молнии увлекает в глубь всех забывших, при погружении в воду, осенить себя крестным знамением. С особенным торжеством и удовольствием он топит таких, которые вовсе не носят тельных крестов, забывают их дома или снимают с шеи перед купаньем. Под водою он обращает эту добычу в кабальных рабочих, заставляет их переливать воду, таскать и перемывать песок и т. д. Сверх того, водяной замучивает и производит свои злые шутки с проходящими, забывшими перекреститься во время прохода нечистых мест, где он имеет обычай селиться и из водных глубин зорко следит за оплошавшими. Таких "поганых" мест много, в лесистых местностях северной России, и почти все они известны там на перечет.
   Кровоподтеки, в виде синяков на теле, раны и царапины, замечаемыя на трупах, вынутых из воды утопленников, служат наглядным свидетельством, что эти несчастные побывали в лапах водяного. Трупы людей он возвращает не всегда, руководясь личными капризами и соображениями, но трупы животных почти всегда оставляет для семейного продовольствия.
   Хорошо осведомленные люди привычно не едят раков и голых рыб (в роде налимов и угрей), как любимых блюд на столе водяного, а также и сомовину за то, что на сомах, вместо лошади, ездят под водой эти черти.
   Как и вся бесовская сила, водяные любят задавать пиры, и на них угощать родичей из ближних и дальних омутов, и вести сильные азартныя игры. Так известен рассказ о том, как куштозерской водяной князь связался на азартной игре в кости с могучим царем таких больших владений, как озеро Онеге. Для этого богача и риск был нипочем, и в игре он был искуснее, и потому захолустный царек-князек проигрывался всякий раз, как только снимался играть с могучим царем на крупных ставках. Все такие ставки обыкновенно кончались тем, что проигрывал он и воду, и рыбу, а затем, и себя самого кабалил. Проигравшись в пух, он и уходит к царю-Онегу зарабатывать проигрыш и живет у него в батраках, пока не очистится. Когда же исполнится договорный срок, он возвращается в свое логовище с водой и обзаводится новой рыбой.
   По известиям из черноземных мест Великороссии (губ. Калужской, Рязанской, Тульской и друг.), водяные, для своих пиров, имеют хрустальные палаты. Орловцы прибавляют еще, к прочим украшениям хрустального дворца, золото и серебро из потонувших судов, и камень "самоцвет", ярче солнца освещающий морское дно.
   Никогда не умирая, водяные цари, тем не менее, на переменах луны изменяются: на молодике они и сами молоды, на ущербе превращаются в стариков. Около Орла поговаривают о библейских фараонах, потопленных в Чермном море: им тоже указано жить в воде, но, в отличие от бесов, они должны умирать, а при жизни неизменно оставаться в одном и том же образе: в человеческом туловище; но с рыбьим хвостом, вместо ног. Наоборот, водяные северных холодных лесов, чумазые и рогатые, вместо всяких хрустальных палат с серебряными полами и золотыми потолками, довольствуются песчаным полом обширных водоемов.
   Подобно тому, как плотникам не мешает дружба с домовым, а для охотников обязательна связь с лешими, -- с водяным также приходится людям входить в ближайшие сношения, находиться в подчинении у них и заискивать.
   От водяных чертей доводится терпеть и всего больше страдать, конечно, мельникам, хотя шутки шутят они и над рыбаками, и над пчеловодами. Привычные всю свою жизнь иметь дело с водой, мельники достигают таких удобств, что не только не боятся этих злых духов, но вступают с ними в дружеские отношения. Они живут между собою согласно, на обоюдных угождениях, руководясь установленными приемами и условленными правилами.
   Пословица говорит, что "водой мельница стоит, да от воды и погибает", а потому-то все помыслы и хлопоты мельника сосредоточены на плотине, которую размывает и прорывает не иначе, как по воле и силами водяного черта. Оттого всякий день мельник, хоть дела нет, а из рук топора не выпускает и, сверх того, старается всякими способами ублажить водяного по заветам прадедов. Так, например, упорно держится, повсюду слух, что водяной требует жертв живыми существами, особенно от тех, которые строят новые мельницы. С этой целью, в недалекую старину, сталкивали в омут какого-нибудь запоздалого путника, а в настоящее время бросают дохлых животных (непременно в шкуре). Вообще, в нынешние времена умиротворение сердитых духов стало дешевле: водяные, напр., довольствуются и мукой с водой в хлебной чашке, и крошками хлеба, скопившимися на столе во время обеда и т. п. Только по праздникам они любят, чтобы их побаловали водочкой. Сверх этих обычных приемов задабривания водяных, многие мельники носят при себе шерсть черного козла, как животного, особенно любезного водяному черту. Осторожные и запасливые хозяева, при постройке мельниц, под бревно, где будет дверь, зарывали живым черного петуха и три "супорыжки", т. е. стебля ржи, случайно выросших с двумя колосьями; теперь с таким же успехом обходятся лошадиным черепом, брошенным в воду с приговором. В тех же целях, на мельницах все еще бережно воспитываются все животные черной шерсти (в особенности петухи и кошки). Это -- на тот случай, когда водяной начнет озлобленно срывать свой гнев на хозяев, прорывая запруды и приводя в негодность жернова: пойдет жернов, застучит, зашепчет да и остановится, словно за что-нибудь задевает.
   Удачи рыболовов также находятся во власти водяных. Старики до сих пор держатся двух главных правил: навязывают себе на шейный крест траву Петров крест {Петров крест -- он же заячий горошек.}, чтобы не "изурочилось", т. е. не появился бы злой дух и не испортил всего дела, и из первого улова часть его, или первую рыбу кидают обратно в воду, как дань и жертву. Идучи на ловлю, бывалый рыбак никогда не ответит на вопрос встречного, что он идет ловить рыбу, так как водяной любит секреты и уважает тех людей, которые умеют хранить тайны. Некоторые старики-рыболовы доводят свои угождение водному хозяину до того, что бросают ему щепотки табаку ("на тебе, водяной, табаку: давай мне рыбку") и, с тою же келью подкупа, подкуривают снасть Богородской травкой и т. д.
   А затем и у рыбаков, как и у охотников, сохраняется множество рассказов о неудачных встречах с водяными, о шутках, проказах этих духов и т. п.
   Пчеловоды поставили свое чистое дело -- уход за прославленной "Божьей угодницей" -- пчелкой, также в зависимость от водяного и исстари придерживаются обычая кормить его свежим медом и дарить воском, понемногу из каждого улья, накануне Спасова дня (Преображения Господня), ночью, до петухов. Точно также об ту же пору несет пчеловод первый рой или "первак" в пруд или болото, и там его топит. При этом он судит так, что когда водяному станет в воде душно, -- он ломает лед, вода прибывает, делается разлив. Такой разлив, хотя, быть может, и не затопит пчельника, да худо уже то, что накопляется в воздухе излишняя сырость, а она-то и составляет для пчелок сущую погибель, неустранимое несчастье: ко всему выносливо божье созданьице, но нескольких капель косого дождя достаточно для того, чтобы погиб целый улей. Опасливые суеверы из пчеловодов не задумываются бросать водяному сот с медом первой нарезки фунтов по 5--10 зараз. В награду за такие подарки водяной дает кукушку и приказывает хозяину пчел посадить эту птицу в отдельный улей и поставить его где-нибудь в сторонке, чтоб никто не видал и не открывал. Если кто этот улей откроет, то птица улетит, а за нею улетят и все пчелы. При этом знающие люди толкуют, что мед от таких пчел, которых напускает водяной, будет плохой на вкус и не столь сладкий, и соты не такие, как у настоящих пчел: у этих луночки в сотах выходят крестиками, а пчелы водяного строят соты кружечками.
   Кроме услуг профессионального характера, водяные бывают полезны и в некоторых других случаях. Так, напр., для того, чтобы отыскать место нахождения тела утопленника и похитить его из объятий водяного, достаточно пустить на воду деревянную чашку с тремя восковыми свечами, прикрепленными по краям: погрузившись, она останавливается -- и всякий раз над тем местом, где лежит утопленник. Это поверье лишний раз доказывает, насколько еще существенна и жива в народе вера в водяного и могуществен беспричинный страх, порождаемый этой верой. Водяной, подобно всем духам из нечисти, не только "дедушко", как привычно зовут его, но и подлинный "пращур", каковым имеет он бесспорное право считаться.
   Впрочем, подобно тому, как с истреблением лесов. ослабевает вера в леших, и за справками о них приходится обращаться уже на далекие окраины, в темные вологодские сюземы и непролазные костромские раменья, -- так и с высыханием рек и осушением болот, постепенно тускнеет образ водяного и начавшиеся среди водяных предсмертные беспокойства выражаются пока в переселениях, или переплывах из святых озер в поганые. Но для них все же еще много остается приволья и простора в громадной озерной олонецкой стране и в тех неодолимых болотах, которые разлеглись во множестве мест громадными площадями, составляющими целые страны, подобно белорусскому Полесью, вятскому Зюздинскому краю, и т. д. Здесь, в удобных местах, живут не по одному, а даже по нескольку водяных вместе. Кругом же и около, вблизи и вдали, остаются все те же мыслящие живые люди, неспособные в своих верованиях отрешаться от тех вещественных и материальных образов, которые рисует им воображение, ограниченное лишь пятью чувствами.
  

X.

РУСАЛКИ.

  
   Поэтический образ фантастических жилиц надземных вод, вдохновлявший поэтов всех стран и соблазнявший художников всех родов изящных искусств, еще живет в народном представлении, несмотря на истекшие многие сотни лет. В качестве наследства от языческих предков славян, принесенного с берегов тихого Дуная на многоводные реки славянского востока и на его глубокие и светлые озера, этот миф значительно изменился в Великороссии. Из веселых, шаловливых и увлекательных созданий западных славян и наших малороссов, русалки, в стране угрюмых хвойных лесов, превратились в злых и мстительных существ, наравне с дедушкой водяным и его сожительницами, в роде "шутовок" и "берегинь". Таким образом, между малороссийскими "мавками или майками" и "лешачихами" лесной России образовалась большая пропасть, отделяющая древние первобытные верования от извращенных позднейших. Русалок, поющих веселые песни восхитительными и заманчивыми голосами, заменили на лесных реках растрепы и нечесы: бледнолицые, с зелеными глазами и такими же волосами, всегда голые и всегда готовые завлекать к себе только для того, чтобы без всякой особой вины защекотать до смерти и потопить. При этом следует заметить, что в Великороссии даже не всегда про них знают. В редких местностях, вообще, об них вспоминают и рассказывают, как о существах живых и действующих, подобно прочей злой и уродливой нечисти. Но за то повсеместно сохранилась, так называемая, "русальная неделя" и "русалкино заговенье" (на Петровки, или апостольский пост). И эти празднества ясно показывают, насколько северная лесная русалка не похожа на ту, которая пленяла и вдохновляла, между прочим, и наших великих поэтов.
   Уже одно то, что русалка изображается (например, в приволжских местах) в виде соломенного чучела, а кое-где даже в виде взнузданного лошадиного черепа, укрепленного на шесте, -- показывает, как потускнел и вылинял в Великороссии поэтический миф о грациозной красавице-русалке. Только в слабых и постепенно смолкающих песенных отголосках еще мелькает образ этих красивых существ и сберегаются об них слабеющие воспоминания. Но зато тут успели уже войти в обычай иные чествования, именно чествования кукушки -- весенней вестницы. Девушки крестят ее в лесу, кумятся между собою и завивают венки на березе (завивают на семик в четверг, а развивают на следующее воскресенье, приходящееся в Троицын день). Тем не менее, на десятой неделе по святой Пасхе, сохранившей древнее народное название "русальной", или "русальской", ни одна деревенская девушка не решится пойти в лес без товарок, именно из боязни "злых русалок", которые, по народному представлению, на это время переселяются, из речных и озерных омутов, в леса. В ту же самую пору мужики принимаются "русальничать", т. е. гулять на все лады и пить целую всесвятскую неделю до самого заговенья.
   Вот почему, за точными справками о русалках, необходимо обращаться на юг -- к малороссами. В Великороссии же более подробные сведения о русалках получаются, главным образом, из губерний тульской, орловской, калужской и пензенской {Из этих мест преимущественно получены Этнографическим Бюро сведения о русалках.}. Но и здесь веселый образ русалки омрачается недобрыми, злыми свойствами.
   Оставляя с Троицына дня воды и рассыпаясь, вплоть до осени, по полям, перелескам и рощам, русалки выбирают себе развесистую, склонившуюся над водою иву или плакучую березу, где и живут. Ночью, при луне, которая для них ярче обычного светит, они качаются на ветвях, аукаются между собою и водят веселые хороводы с песнями, играми и плясками. Где они бегали и резвились, там трава растет гуще и зеленее, там и хлеб родится обильнее. Тем не менее, от русалок не столько пользы, сколько вреда: когда они плещутся в воде и играют с бегущими волнами, или прыгают на мельничные колеса и вертятся вместе с ними, то все-таки не забывают спутывать у рыбаков сети, а у мельников портить жернова и плотины. Они могут насылать на поля сокрушительные бури, проливные дожди, разрушительный град; похищают у заснувших без молитвы женщин нитки, холсты и полотна, разосланные на траве для беленья; украденную пряжу, качаясь на древесных ветвях, разматывают и подпевают себе под нос хвастливые песни. В таких случаях находятся разнообразные средства и способы для борьбы с затеями лихих русалок, чтобы делать их безвредными для деревенского домашнего хозяйства. Кроме церковного ладана (незаменимого средства против всякой нечистой силы) -- против чар и козней русалок отыскалось еще снадобье, равносильное священной вербе и свечам страстной недели, -- это "полынь, трава окаянная, безколенная". Надо только пользоваться ее силою и применять ее на деле умеючи. Уходя после Троицына дня в лес, надо брать эту траву с собою. Русалка непременно подбежит и спросит:
   -- Что у тебя в руках: полынь или петрушка?
   -- Полынь.
   -- Прячься под тын, громко выкрикнет она и быстро пробежит мимо. Вот в этою время и надо успеть бросить эту траву прямо русалке в глаза. Если же сказать "петрушка", то русалка ответит:
   -- Ах ты моя душка, -- и примется щекотать до тех пор, пока не пойдет у человека изо рта пена, и не повалится он, как мертвый, ничком.
   Хотя во Владимирской губ. и помнят еще древних русалок и признают даже два их вида (водяных и домашних), но ни те, ни другие не отмечаются такими нежными, привлекательными чертами, как южные их сестры. Поверья северян и южан связаны между собою лишь в том общем убеждении, что русалки людские дети, умершие некрещеными, либо потонувшие или утопившиеся девушки. Во многих местах думают, что это -- дети, обмененные в то время, когда роженицу оставляют одну в бане, и она лежит без креста, а ребенок подле нее спит некрещеным.
   Всем русалкам разрешается выходить из воды еще на Светлое Воскресенье, когда обносят кругом церкви плащаницу. И потому в это время надо запирать двери в храме как можно крепче, из опасения, как бы не набежали русалки.
   В этом поверьи, на первый взгляд несколько странном, можно различить следы древнеславянского почитания душ умерших: весною, когда вся природа оживает, по верованию древних славян, оживали и души умерших и бродили по земле.
   Эта связь между природой и душами умерших привлекала к себе внимание многих ученых, которые делают в этом направлении настолько остроумные сближения, что на них необходимо остановиться хоть на короткое время.
   Души умерших, т. е. русалки, суть представители царства смерти, тьмы и холода, поэтому-то, с наступлением весны, хотя они и оживают, но обитают все-таки в темных недрах земных вод, еще холодных весною. С Троицына дня русалки оставляют воды и живут в лесах на деревьях.
   Но вот наступает время купальских дней. Солнце, купаясь в водах, освещает эти воды и оживотворяет. Уместно ли русалкам, представительницам смерти, обитать в водах, освященных купаньем живоносного солнечного божества? И вот, по тому же народному поверью, они оставляют воды и лезут на зеленые деревья, служившие, по верованию древних славян, жилищем мертвецов.
   Так, между прочим, объясняет русальские праздники А. В. Балов, доставивший самые интересные данные по великорусской демонологии из Пошехонского уезда (Ярослав. г.).
  

XI.

ОБОРОТНИ.

  
   От Русалок прямой переход к "оборотням", -- таким же мнимым существам, почти однородного происхождения. Чтобы стать настоящей русалкой, т. е. потерять навсегда право и возможность возвратиться в первобытное состояние, по народным толкам, необходимо четыре года. Только девушкам-самоубийцам возврата назад нет. Точно также не закрыт путь для обратного превращения в людей всякого сорта оборотням, не исключая даже волколаков, крепче других зачурованных.
   Эти "волкодлаки" (по старинному) илц "волколаки" {"Волкодлаки", как название, составилось из двух слов, причем "кудла" принята в смысле косматой и растрепанной шерсти, какая бывает у шершавых или кудлатых собак, и каковою в особенности отличаются волки.}, по современному произношению малороссов и белорусов, суть всего чаще люди, обращенные в волка, который, затем, может оборачиваться в собаку, кошку, в куст, пень и проч. (Ведьмы также обращаются в волколаков и обращают других). Несмотря на то, что это поверье свойственно всем европейским народам (француз. Loup-garou, нем. Wehrfwolf и проч.), но наибольшею распространенностью и устойчивостью оно пользуется на юге и западе. Так, например, в то время, как в Великороссии вера в волколаков привилась чрезвычайно слабо, -- в среде белорусов и малороссов она является самою законченною, полною живых образов и совершенно искреннею. У них стоит лишь найти в лесу гладко~ срубленный пень, воткнуть в него с приговорами нож и перекувырнуться через него -- станешь вовкудлаком. Порыскав волком, надо забежать с противной стороны пня и перекувырнуться обратно; если же нож кем-нибудь похищен, то придется остаться перевертышу навек волком. Так объясняет это поверье Даль в "Толковом словаре" великоросского языка.
   Что касается великоросских воззрений на волколаков и оборотней, то, не навязывая доказательств, почерпнутых из личных наблюдений, мы имеем в настоящем случае возможность представить подкрепление в сообщениях, полученных нами от многочисленных корреспондентов из лесных и подмосковных (южных черноземных) губерний. Так, напр., из Смоленской губернии (из Дорогобужского уезда) г. Гринев пишет:
   "Вера в оборотней среди народа существует и теперь, хотя далеко и не в такой степени, как это было сравнительно немного времени тому назад".
   Из Новгородской губ. (Череповецкого уезда) сообщают:
   "В настоящее время в оборотней редко кто верит: есть несколько стариков, которые говорят, что оборотни есть".
   Из Вологодской губ. (Тотемского уезда):
   "Людей оборачивали в волка или медведя когда-то очень давно, когда были сильные колдуны; впрочем, есть вера, что и ныне "в зырянах" еще есть такие колдуны, что могут человека пустить волком":
   Из Вятской губ. (Сарапульского уезда):
   "Раньще, в старые годы, были такие колдуны, что целые свадьбы могли оборачивать в волков. едет свадьба под венец, или из-под венца, -- и всю свадьбу сделают волками; навсегда так и бегают. Теперь этого нет, не слыхать вовсе".
   Таковы на выдержку известия с севера, а вот из подмосковных местностей, -- из Ряз. губ. (Скопинский уезд): "в оборотней крестьяне верят и боятся встречи с ними". Из Сарат. г. (Хвалынский у.): "в оборотней народ верит и представляет их в виде свиньи, коровы, собаки, козла или вообще чудовища. Люди в оборотней обращаются сами собой, для чего надо воткнуть два ножа в рот, прочитать заклинание и три раза перекувыркнуться".
   Из Калужской губ. (Мещовского у.): "Узнать оборотней легко можно по тому, что у них задние ноги имеют колена вперед, как у человека, а не назад, как у волка. Людям они вреда не делают, кроме тех, кто их испортил; те не должны им попадаться на встречу". Из той же губ. (Медынского уезда): "в существование оборотней верят, но волколаков не знают". Оборотнями делаются колдуны: скидываются чаще всего в свиней, скидываются кошками, собаками, даже петухами или сорокой".
   Из Пензенской г. пишут: "при въезде в село Шигонь, Ипсарского уезда, в восточной стороне, находится пересохший ручей, называемый Юр. Из-под моста по ночам выходят гусь и свинья, происхождение которых неизвестно, и нападают на проходящих, особенно на пьяных. По мнению народа, эти животные -- оборотни и колдуны", и т. д.
   Сопоставляя все эти противоречивые рассказы об оборотнях, нельзя не придти к заключению, что вера в них значительно ослабела и рассыпалась на множество осколков, из которых с трудом можно составить себе цельное представление об этой нечистой силе. Даже в северных лесных трущобах, считающихся колыбелью всяких суеверий, миф об оборотнях не вылился в законченную форму. Оборотни здесь -- существа временные, а не постоянные, являющиеся таковыми на ту лишь пору, когда требуют различные обстоятельства (напр., желание отомстить и даже подшутить и т. под.). В таких случаях оборотнями "скидываются на время" сами колдуны или, как называют их в вологодских краях, "опасные". Здесь "оборачивают" некрещеных младенцев, девушек, лишивших себя жизни -- и в настоящих оборотней, и в обменок, и в русалок без всякого различия. Сами колдуны обращаются в таковых же после смерти, в тех случаях, "если колдун продал свою душу черту" Избавить его можно лишь в том случае, если перед смертью перерезать ему на ногах сгибательные пяточные сухожилия. Тогда он уже теряет возможность ходить или шататься по земле. "Оборотни (пишут из Кадниковского у.) бывали еще на нашей памяти (т. е. в памяти живущего поколения), когда целые свадебные поезда, прямо из-за стола, колдуны пускали волками"...
  

XII.

КОЛДУН-ЧАРОДЕЙ.

  
   Прошло то доброе старое время, когда, под шумок веретена, охотно слушались повести о геройских подвигах могучих богатырей -- на нашей памяти наступают иные времена, когда, под стук швейных машин, на устах присяжных сказочников-портных. стала уже смолкать сказка-складка. Но колдун-чародей все еще не забыт и все еще властен и крепок, не смотря на свое почтенное долголетие. Он точно тот старый дуб, у которого давно гниет сердцевина, но которого не свалила буря, благодаря лишь тому, что его корень так глубоко проник в землю, как ни у одного из прочих лесных деревьев. Самая внешность колдуна, строгая и внушительная, очень напоминает старый дуб. Вспомните обсыпанную снегом фигуру чародея, который стоит на переднем плане превосходной картины нашего жанриста (В. М. Максимова). Внезапно этот чародей явился на свадебный пир и всех напугал не на шутку: молодые вскочили с места и остолбенели от страха, батюшка-поп находится в тревоге, а все остальные настолько испуганы, что на лицах их одновременно можно читать выражение и страха, и раскаяние: забыли, дескать, позвать колдуна -- жди теперь беды; они, оскорблен, он отомстит, и запоздалым угощением его теперь не задобрить.
   Суеверный страх перед колдунами покоится на общенародном убеждении, что все они состоят в самых близких отношениях с нечистой силой, и что черти не только исполняют все их поручения, но даже надоедают, требуя для себя все новой и новой работы. Что ни придумают чародеи -- все чертям ни по чем, одна забава: выдумал один колдун заставить их овин молотить -- в одну ночь измолотили так, что и соломы обирать не надо: осталась одна мякина. Дал другой меру овса и меру льняного семени, велел обе смешать и отобрать по зернушку, каждое в отдельное место: думал, что над льняными зернами, скользкими и увертливыми, черти надсадятся, а они в полчаса всю работу прикончили. Пошлют иные колдуны на елке хвою считать, каждую иголку перебрать, чтобы бесы покололи себе лапы, изошли кровью от уколов, а они сказывают верным счетом да еще самодовольно ухмыляются. Другие затейники на осину им указывают: сосчитайте, мол листья (а осиновый лист, как известно, не податлив: без ветру изгибается, без устали шевелится, ухватить себя лапами не дается). Долго черти с ними бьются; пот с них льется градом, не смотря на то, что на осине листьев меньше, чем иголок на елке, -- однако и глазом заказчик едва успеет мигнуть, как работа у чертей окончена. Опять осклабили они зубы, опять навязываются на работу. Вбил один колдун в озеро кол и оставил конец над водой: "заливайте, говорит кол". Стали черти заливать -- не могут..." Теперь не скоро явятся, думает колдун: дня два промучаются, а я тем временем отдохну от них". Однако, колдун ошибся: хотя он наказал носить воду решетом, да забыл его зааминить, сделать по молитве таким, чтобы они не могли навести свои чары -- превратить решето в лукошко. Вот черти и залили кол. Снова пришли, расхохотались: давай им что-нибудь потруднее. Тогда колдун озлился: -- "Вот вам чурбан из того проклятого дерева, которое вы любите за то, что на нем удавился Иуда, и под корою которого видна кровь (кора под кожицей красновата); чурбан я вырубил во весь свой рост, да с одного конца отсек от него поларшина. Надо вытянуть кряж так, чтобы стал по мерке снова вровень с ростом". Тянули черти три дня целых ничего у них не вышло. Пришли покаяться и опять просить работы, хотя бы еще поскучнее, напр., песок с берега перетаскать в реку, по песчинке, или еще мудренее: развеять куль муки по ветру да и собрать его по порошинке.
   Колдуны бывают природные и добровольные, но разницы между ними нет никакой, кроме того, что последних труднее распознать в толпе и не так легко уберечься от них. Природный колдун, по воззрениям народа, имеет свою генеалогию: девка родит девку, эта вторая приносит третью, и родившийся от третьей мальчик сделается на возрасте колдуном, а девочка ведьмой. Впрочем, помимо этих двух категорий колдунов, существуют, хотя и очень редко, колдуны невольные. Дело в том, что всякий колдун перед смертью старается навязать кому-нибудь свою волшебную силу, иначе ему придется долго мучиться, да и мать-сыра земля его не примет. Поэтому знающие и осторожные люди тщательно избегают брать у него из рук какую-нибудь вещь, даже самые близкие родные стараются держатся подальше, и если больной попросит пить, то не дадут из рук, а поставят ковшик так, чтобы он сам мог до него дотянуться. Рассказывают, что один колдун позвал девку и говорит: "На, тебе!" -- Та догадалась: -- "Отдай тому, у кого взял". Застонал он, заскрипел зубами, посинел весь, глаза налились кровью. В это время пришла проведать его племянница; он и к ней: -- "На, говорит, тебе на память!" -- Та спроста приняла пустую руку, -- захохотал он и началь кончаться.
   Для "невольного" колдуна возможно покаяние и спасение: их отчитывают священники и отмахивают в монастырях, для "вольных" же нет ни того, ни другого.
   Посвящения в колдуны, в общем, сопровождаются однородными обрядами, смысл которых повсюду сводится к одному -- к отречению от Бога и царствия небесного, и затем к продаже души своей черту. Для первого довольно снять с шеи крест и спрятать его под правую пятку, или положить икону на землю вниз ликом и встать на нее ногами, чтобы затем в таком положении говорить богохульные клятвы, произносить заклинания и выслушивать все руководящие наставления сатаны. Лучшим временем для этого, конечно, считается глубокая полночь, а наиболее удобным местом перекрестки дорог, как излюбленное место нечистой силы. Удобны также для сделок с чертом бани, к которым, как известно, приставлены особые духи. При заключении договоров иные черти доверяют клятвам на слово, другие от грамотных требуют росписки кровью, а неграмотным велят кувыркаться ведомое число раз через столько-то ножей, воткнутых в землю {До 12-ти раз как сообщают из Пенз. губ.}. Когда все обряды благополучно окончены, к посвященному на всю жизнь его приставляются для услуг мелкие, бойкие чертенята.
   Для изобличения колдунов в некоторых местах (напр. в Пенз. г.) знают три средства: вербную свечу, осиновые дрова и рябиновый прут. Если зажечь умеючи приготовленную свечу, то колдуны и колдуньи покажутся вверх ногами. Равным образом, стоит истопить в великий четверг осиновыми дровами печь, как тотчас все колдуны придут просить золы. Рябиновая же палочка, помогает опознавать этих недоброхотов, во время светлой заутрени: они стоят задом к иконостасу. Это повсюду считается самым верным средством, и если встречаются разноречия, то лишь в указании времени, (напр., в Орл. и Саратов. губерниях полагают более удобным моментом для наблюдений -- пение Херувимской за пасхальной обедней, причем советуют надеть на себя все чистое и новое до последней ниточки.) В Новг. же губ. колдунов опознают несколько иначе. Для этого советуют взять в руки первое яйцо молодой курицы и, во время светлой заутрени, стоять на таком месте, откуда видно было бы всех молящихся; тогда у колдунов удается заметить даже рога на голове. В Калужской губ. колдуны узнаются по тому, что на св. Пасху приходят в чужую избу огня просить и т. п. Наконец, есть и еще несколько способов, отличающихся большой странностью; в числе их один, напр., такого рода: надо положить нож острием кверху и прочитать воскресную молитву (Да воскреснет Бог) с конца: тогда колдун либо заревет, либо начнет скверно ругаться. В Сарап. у. Вятской губ. указывают еще на "сорокообеденный ладан" (пролежавший на престоле во время сорокоуста). Если такой ладан растереть в порошок и всыпать в вино, пиво и дать подозрительному человеку выпить, то он начнет ходить по избе с одного угла на другой и дверей не найдет. Этот способ тем хорош, что если в это время дать колдуну напиться поганой воды, хотя бы из лоханки, он охотно выпьет и затем потеряет всю силу.
   Все эти заботы о приискании предохранительных средств против колдунов вытекают непосредственно из непоколебимой народной веры "в порчу". Здесь, в этой порче, и сосредоточена собственно вся деятельность чародеев, и ею же объясняется их влиятельное значение в деревенской среде, наружное уважение к ним, почетные поклоны при всякой встрече и угощения водкой в виде отступного. Тем не менее, под наружными признаками заискивающего почтения, скрытно таятся зародыши глубокой ненависти, которая и вспыхивает всякий раз, как только отыскивается смельчак-обличитель, который выведет на свежую воду все чародейские штуки. Над опростоволосившимся колдуном охотно смеются, причем вслед за насмешками, быстро наступает утрата всякого доверия к нему, полное равнодушие и невнимание. Это на лучший конец. В тех же случаях, когда озлобление скоплялось долгое время и вызвалось неудачею злобных выходок чародея, -- общее негодование сопровождается жестокими побоями, напоминающими расправы с конокрадами. Но есть способ и единолично расправиться с колдуном. Для этого достаточно бывает ударить его наотмашь левой рукой, не оборачиваясь назад. Если при этом прольется кровь, то чародей уже испортился, и в колдуны больше не годится. Он перестает быть опасным и затем, конечно, теряется в самых задних рядах, пребывая в полном презрении и совершенном отчуждении.
   Темное дело "порчи", -- в какой бы истерической форме она не выражалась: в форме ли кликушества, омерячения, падучей, беснования, и даже пляски св. Витта, -- производится "сглазом", заговорами, "напуском" и "относом". Наговаривают на хлеб, соль, воду и проч., напускают по ветру и по следу, посылают порчу на "относ" {"Относы" т. е. вещи, снятые с заразного больного и отнесенные на дорогу, или повешенные в лесу на суке. Болезнь уходит в дерево или в того неосторожного, который поднимет или снимет те вещи. Осторожные же никогда не поднимут находки, не перекрестясь и не обдумавши ее с молитвой.}, т. е. подкидывают наговоренные вещи, и кто их поднимет, тот и захворает. Примеров такого рода порчи рассказывают бесконечное множество: нашла баба наговоренное яйцо у колодца и зачала на голоса кричать; подняла другая на дороге узелочек с рубахой, крестом, поясом, цепочкой и угольками -- и лишилась еды, тоска напала, все не милы стали; отнесла назад туда, где нашла и начала поправляться.
   Приемы, к которым прибегают, насылая порчу, очень разнообразны. Сильному колдуну довольно взглянуть своим недобрым косым взглядом, чтобы заставить чахнуть. Колдуну послабее нужен заклятый порошок, чтобы бросить его на намеченную жертву по ветру: дело сделано, если хоть одна порошинка попадет на человека или скотину. Вынутый след, т. е. щепотка или горсточка земли из под ног обреченного, в мешочке подвешивается в чело печи, а в трубе замазываются глиной волоса его; начнет земля и глина сохнуть -- сухотка обуяет и того человека. Через наговоренную сильным колдуном вещь достаточно перешагнуть, на зачурованное место стоит сесть, чтобы захворать. Иной колдун только лишь слегка ударит на плечу, ан смотришь -- человек испорчен.
   Тот колдун, который причинил порчу, снять ее уже не в силах, -- надо искать другого, хотя бы и слабенького. И наоборот: если свой колдун успел обезопасить от всяких чар, то чужому тут нечего делать. Последнее всего виднее замечается на свадьбах, около которых преимущественно и сосредоточивается деятельность колдунов.
   Чтобы избавить молодых от порчи, колдунов, обыкновенно, зовут на свадьбы в качестве почетных гостей, причем приглашенного еще в дверях избы встречает сам хозяин низким поклоном, со стаканчиком водки. Вторую чарку колдун попросит сам и затем уже смело начинает кудесить с доброй целью предупредить возможность порчи: берет из рук хозяйки поднесенные хлеб и соль, разламывает хлеб на кусочки, круто посыпает солью и разбрасывает по сторонам. Плюнувши три раза, на восток входит он в избу, осматривает все углы, дует в них и плюет, потом в одном сыплет рожь, в другом свою траву, в остальных двух золу: рожь против порчи, траву на здоровье молодых. Оглядит пристально пол: не набросано ли желтого порошка -- ведомого, опасного зелья; заглянет в печь: не кинуты ли на загнетку с угольями такие травы, от которых смрад дурманит у всех головы, а у иных баб вызывает рвоту (бывали случаи, когда поезжане из-за этого смрада покидали избу и свадьбу отсрочивали). Затем колдун выходит на двор и три раза обходит лошадей, назначенных для поезда под жениха и невесту. Заглядывает под хомут: не подложил ли какой-либо недоброхот репейника или иных колючек. В избе обсыпает молодых рожью, заставляет проходить через разостланный под ноги черный полушубок и этим в конец изводит навеянную порчу. Провожая до церкви, он на каждом перекрестке и под каждыми воротами (которые считаются самыми опасными местами), шепчет заклинанья. Из-под венца велит ехать другой дорогой. На свадебном пиру принимает первые чарки и напивается прежде всех до полного бесчувствия. Тогда только его увозят домой с выговоренными подарками, сверх денег: холстом и расшитыми в узор, но не в кресты, полотенцами.
   В лесных захолустьях еще живы рассказы о том, как целые свадебные поезда лихие люди оборачивали в волков, как один неприглашенный колдун высунул в окно голову и кричал ехавшему по селу поезду "дорога на лес!", а колдун приглашенный отчуровывался своим словом: "дорога на поле!", и с соперником сделалось то, что у него выросли такие рога, что он не мог высвободить головы из окна, пока на обратном пути не простили его и не высвободили. Другой раз под ноги передней лошади колдун бросил рукавицу на волчьем меху, и лошадь зафыркала, остановилась как вкопанная и задержала весь поезд, который должен совершить свой путь без помех и препятствий. Против всех этих козней колдунов придумано безчисленное множество самых разнообразных, хотя и мало действительных, средств: тут и лук, и чеснок, и янтарь, и ладан, столь ненавистные чародеям, и крест, нашитый на головной платок невесте, и монета, положенная ей с наговором в чулки, и иголки без ушков, зашитые в подоле платья, и льняное семя, насыпанное в обувь. Все эти меры предосторожности обыкновенно составляют заботу свахи, хотя у колдуна, в свою очередь, припасен гороховый стручок о девяти горошинах -- средство, перед которым ничто не устоит.
   Колдуны, большею частью, -- люди старые, с длинными седыми волосами и нечесаными бородами, с длинными неостриженными ногтями. В большинстве случаев, они люди безродные и всегда холостые, заручившиеся, однако, любовницами, которые к таким сильным и почетным людям очень прилипчивы. Избенки колдунов, в одно окошечко, маленькие и сбоченившиеся, ютятся на самом краю деревень, и двери в них всегда на запоре. Днем колдуны спят, а по ночам выходят с длинными палками, у которых на конце железный крюк. Как летом, так и зимой надевают они все один и тот же овчиный полушубок, подпоясанный кушаком. По наружному виду, они всегда внушительны и строги, так как этим рассчитывают поддерживать в окружающих то подавляющее впечатление, которое требуется их исключительным мастерством и знанием темной науки чернокнижия. В то же время они воздерживаются быть разговорчивыми, держат себя в стороне, ни с кем не ведут дружбы и даже ходят всегда присупившись, не поднимая глаз и устрашая тем взглядом исподлобья, который называется "волчьим взглядом". Даже и любовниц своих они не любят и часто меняют их. В церковь они почти никогда не ходят и только, страха ради иудейска, заглядывают туда по самым большим праздникам. Все это, взятое вместе, с одной стороны, совершенно порабощает напуганное воображение захолустных обитателей, а с другой, придает самим колдунам необыкновенную уверенность в своих силах. Вот характерный рассказ, показывающий, как велико обаяние колдунов в народной массе, и как самоуверены в своей "работе" эти темные люди.
   -- Уворовали у нас деньги, -- передавал один крестьянин, нуждавшийся в помощи колдуна: -- пятнадцать целковых у отца из полушубка вынули.-- Ступай, говорят, в Танеевку к колдуну: он тебе и вора укажет, и наговорит на воду, али на церковные свечи, а не то так и корней наговоренных даст. Сам к тебе вор потом придет и добро ваше принесет. Приезжаем. Колдун сидит в избе, а около него баба с парнишком -- значит, лечить привела. Помолились мы Богу, говорим: "здорово живете!". А он на нас, как пугливая лошадь, покосился и слова не молвил, а только на лавку рукой показал: садитесь мол! Мы сели. Глянь, промеж ног у него стеклянный горшок стоит с водой. Он глядит в горшок и говорит невесть что. Потом плюнул сначала вперед, потом назад и опять начал бормотать по своему. Потом плюнул направо, потом налево, на нас, (чуть отцу в харю не попал) и начало его корчить да передергивать. А вода та в горшке так и ходит, так и плещет, а ему харю-то так и косит. Меня дрожь берет. Потом, как вскочит? хвать у бабы мальчишку, да и ну его пихать в горшок-от!.. Потом отдал бабе и в бутылку воды налил: велел двенадцать зорь умывать и пить давать, -- а потом велел бабе уходить.
   -- Ну, говорит нам, и вы пришли. Знаю, знаю, я вас ждал. Говори, как дело было.
   Я так и ахнул: угадал, нечистый! Тятька говорит: так и так, а он опять:
   -- Знаю, знаю! С вами хлопот много!
   Отец его просит, а он все ломается, потом говорит:
   -- Ну, ладно: разыщем, только не скупись.
   Отец вынул из кармана полштоф на стол. Колдун взял, глотнул прямо из горла раза три, а отцу говорит:
   -- Тебе нельзя! и унес в чулан вино. Выходит из чулана, сел за стол и отца посадил. Начал в карты гадать. Долго гадал и все мурлыкал, потом содвинул карты вместе и говорит:
   -- Взял твои деньги парень белый (а кто в наших деревнях, и по волосам и по лицу, не белый?).
   Потом встал из за стола и пошел в чулан. Выносит оттуда котел. Поставил его посередь избы, налил воды, вымыл руки и опять ушел в чулан. Несет оттуда две церковные (восковые) свечи; взял отца за рукав и повел на двор. Я за ними. Привел под сарай, поставил позадь себя, перегнулся вперед и свечи как-то перекрутил, перевернул. Одну дал отцу, одну у себя оставил и стал чего-то бормотать. Потом взял у отца свечу, сложил обе вместе, взял за концы руками, а посреди уцепил зубами и как перекосится -- я чуть не убежал! Гляжу на тятьку -- на нем лица нет. А колдун тем временем ну шипеть, ну реветь, зубами, как волк, скрежещет. А рыло-то страшное. Глаза кровью налились, и ну кричать: "согни его судорогой, вверх тормашками, вверх ногами! Переверни его на запад, на восток, расшиби его на 777 кусочков! Вытяни у него жилу живота, растяни его на 33 сажени!". И еще чего-то много говорил. Затем пошли в избу, а он свечи те в зубах несет. Остановил отца у порога, а сам от головой в печь, -- только ноги одни остались, и ну, мычать там, как корова ревет. Потом вылез, дал отцу свечи и говорит:
   -- Как подъедешь к дому, подойди к воротному столбу, зажги свечу и попали столб, а потом принеси в избу и прилепи к косяку: пускай до половины сгорит. И как догорит, то смотри, не потуши просто, а то худо будет, а возьми большим и четвертым (безымянным) пальцем и потуши: другими пальцами не бери, а то сожжешь совсем, и пальцы отпадут.
   И так он велел сжечь свечи в три раза. Приехали мы с отцем домой и сделали, как велел колдун. А ден через пять приходит к нам Митька -- грох отцу в ноги: так и так -- моя вина! И денег пять целковых отдал, а за десять шубу оставил, говорит:
   -- Сил моих нет, тоска одолела. Я знаю -- это все Танеевский колдун наделал {Рассказ И. Каблукова (сообщено из Саранск. у., Пенз. г.).}.
   Таковы те приемы, при помощи которых колдуны поддерживают в народе свое обаяние. Но в то же время они твердо знают, что внешнее почтение быстро сменяется ненавистью, когда чары переступят меру и начнут наносить обиды. Правда, случаи резких самосудов уголовного характера стали замечательно редки, но о случаях презрения к колдунам-неудачникам связанного с потерею всякого уважения к ним, еще поговаривают во всех захолустьях как лесных, так и черноземных губерний. Здесь еще возможны случаи публичных состязаний двух соперников на почве хвастливого преимущества.
   На этот счет в южных великоросских лесных захолустьях (напр. в карачевских и брянских местах) существует ходячий рассказ такого содержания.
   -- В старые времена, на конце одного села, жила-была старуха. Нос у ней был синий, большой. Как ночь, старуха то свиньей, то собакой скидывается, и все белогорлистой. Скинется -- и ну по селу ходить: где солдатке под ноги подкатится и сведет бабенку с пути чистого, а где мужа с женой норовит разлучить. Грызть не грызет, а только под ноги подкатывается. А на другом конце села жил колдун. И невзлюбил тот колдун старуху, начал он ее изводит и на селе похваляться: я де ее доконаю! Вот как настала ночь и старуха, скинувшись свиньей, пустилась по селу, колдун встал посередь села и говорит: -- "Стой, говорит, у меня двенадцать сил, а у тебя и всего-то пять!" Завизжала свинья и сделалась вдруг бабой. Тут народ и давай ее кольями бить: "откажись, говорят, окаянная сила!" -- С неделю после того она с печи не сходила, чтобы синяков не показывать, а там отдышалась и опять за свое. И вздумала она раз на метлу сесть "на метле, говорит, он меня не уловит". Но только это она на середину села выехала, как он и почуял, почуял да на одном колесе в погоню за ней как пустится, сшиб ее с метлы, да тут и заповедал ей больше этим ремеслом не заниматься.
   В северных лесных местах, -- именно в Тотемских краях, -- общеизвестен между прочим такой случай.
   На одну свадьбу, для предохранения молодых от порчи, приглашен был колдун. Когда молодые отправились в церковь, то заметили около своего дома неподвижно стоящего человека. Возвращаясь назад, увидели его опять в том же положении, словно пригвожденным к месту. Когда свадебный колдун приблизился к нему, то все слышали как тот просил: "отпусти ты меня -- не держи, сделай милость". -- "Я и не держу тебя -- ступай". Тогда стоявший сорвался с места и бегом, во все лопатки, пустился прочь. Всем стало понятно, что то был колдун, подосланный для порчи: его узнал защитник и, чарами своими, заставил его простоять на одном месте во все время венчанья, и не вредить.
   Но если вера в колдунов еще очень сильна в отдаленных местах, захолустьях, то в местностях, прилегающих к крупным центрам, она стала значительно ослабевать. Из подмосковных фабричных мест, например, компетентный свидетель, с полною уверенностью, сообщает, что там "колдунов теперь очень мало, сравнительно с недавним прошлым (Влад. губ., Шуйск. у.). Случалось, говорят бабы, их штук по пяти на одну деревню приходилось. Всех баб, бывало, перепортят. Бывало, все кликали, а нынче на целую волость пяти-то не наберешь, лекарок больше теперь. Сообразно с такой переменой, и рассказы о колдунах из центрального района получаются совсем в другом роде. Вот, например, рассказ о столкновении колдуна с солдатом.
   Вернулся домой солдат и попал прямо на свадьбу к богатому крестьянину. Все за столом сидят, а на почетном месте, в переднем углу, сидит, развалившись, и чванится Савка-колдун. Не стерпел солдат, задумал с ним погуторить: начал "прокатываться" на его счет, смешки подпускать. Не вытерпел и Савка-колдун, ударил по столу кулаком, зарычал:
   -- Эй, кто там крупно разговаривает? Кажись, солдат-от уж больно "дочий". Погодь, я его достану, в самое нутро достану.
   Сватья и свахи повалились в ноги. стали умолять
   -- Савелий Федорович, кормилец, прости его: во век твоей милостью будем довольны!
   -- Ладно, выгоните только этого солдатика, а то я и сидеть у вас больше не стану.
   Заговорил и солдат:
   -- Ты, Савелий Федорович, не больно на меня наступай, лучше давай-ко потолкуем с тобой, а потом поворожим и поглядим, кто скорее уйдет отсюда.
   -- Ну, давай ворожить!
   Взяли оба по стакану с водкой. Колдун стал нашептывать в свой, положил какой-то корешок, песочку присыпал, и даль солдату выпить. Тот перекрестился и сразу выпил, так что все не успели даже глазом мигнуть. Ухмыляется солдат, да еще и спрашивает:
   -- Что вы на меня выпучили глаза? ничего со мной не случится. Глядите лучше на Савелья Федоровича.
   Над своим стаканом солдат не шептал, а прямо высыпал свой порошок:
   -- Прими-ка, Савелий Федорович: -- выпей и ты на здоровье.
   Проговорил Савка отворотные слова и выпил. А солдат велел припереть дверь и дружкам наказал не выпускать колдуна из-за стола.
   Начало Савку прохватывать, стал он с почетного места проталкиваться. До середины избы не доскочил, как все повалились со смеху.
   С той поры побежденный колдун заперся в своей хате, никуда не выходил и к себе никого не впускал. Вера в него поколебалась навсегда, хотя бабы приняли за колдуна и солдата.
   Пользоваться помощью колдуна, как равно и верить в его сверхъестественные силы, наш народ считает за грех, хотя и полагает, что за этот грех на том свете не угрожает большое наказание. Но за то самих чародеев, за все их деяния, обязательно постигнет лютая, мучительная смерть, а за гробом ждет суд праведный и беспощадный. (Здешний суд для них не годится, по крайней мере, не только жалоб на колдунов не поступает в правительственные суды, но, в виду явных обид, не приглашаются для разбирательства даже волостные и земские власти).
   Самая смерть колдунов имеет много особенностей. Прежде всего колдуны заранее знают о смертном часе (за три дня) и, кроме того, все они умирают приблизительно на один манер. Так, напр., пензенских чародеев бьют судороги и настолько сильно, что они не умирают на лавке или на полатях, а непременно около порога или под печкой. Если над таким колдуном станут читать "псалтырь", то в полночь он вскакивает и ловит посиневшего от страху чтеца. Вологодские колдуны, перед смертными страданиями, успевают дать родным словесное завещание: если умрет в поле не вносить в избу, умрет в избе -- выносить не ногами вперед, по обычаю всех православных, а головой, и у первой реки заблаговременно остановиться, перевернуть в гробу навзничь и подрезать пятки или подколенные жилы. От смоленских колдунов не требуется и подобных завещаний: все там твердо знают, что необходимо тотчас же, как только зароют могилу колдуна, вбить в нее осиновый кол {В Владим. г. кресты на таких могилах обыкновенно не ставят и верят, что колдуны обычно умирают в банях, в стоячем положении.}, с целью, помешать этому покойнику подыматься из гроба, бродить по белому свету и пугать живых людей {Вбивают кол, обыкновенно по общественному приговору, в тех случаях, когда родные не позволяют при погребении положить в могилу осиновой палки.}. Умирают колдуны непременно очень долго, так как им указано мучиться сверх положенного. Одна орловская колдунья, например, умирала целых шесть дней: к вечеру совсем умрет -- затихнет, положат ее на стол, а на утро она опять залезет в подполье и снова жива. Вытащат ее оттуда, а она опять начнет мучиться: корежит ее и ломает, вся она посинеет, высунет раздутый язык наружу и не может спрятать. Дивуется народ, а не догадается снять конек (верх крыши), или хотя бы одну жердочку, чтобы облегчить предсмертные страдания {В других местах сев. лес. губ., с тою же целью, чтобы дать душе простор выйти вон из тела и из избы, снимают целые крыши, веруя однако при этом, что черти могут вылететь и привычным своим путем в трубу.}. Короче сказать, все рассказчики, рисующие ужасы предсмертных страданий колдунов, не находят слов для выраженья этих мук. Иные из колдунов доходят до того, что бьются головой об стенку, стараясь расколоть себе череп, рвут себе язык на куски и т. п. Один из них не велел жене подходить к нему и смотреть на его лицо, а когда она, бабьим обычаем, не послушалась, то после смерти мужа шесть недель лежала неподвижно, как полоумная и все время смотрела в одну точку. Самые похороны колдунов -- вещь далеко небезопасная и, зарывая их в землю, надо смотреть в оба, чтобы не случилось какой-нибудь беды. Так, на похоронах одного колдуна (Орл. г., Брянск. у.) крестьяне не заметили, как дочь его, повинуясь слепо воле умершего, положила в могилу свежей сжатой ржи. Сейчас же после этого грянул гром, нашла грозовая туча с градом, и выбило все полевые посевы. С тех пор каждый год, в день похорон этого колдуна, стало постигать "божье наказание" (и в самом деле, в течение 83, 84, и 85 гг. град при грозе побивал хлеб лишь в одной этой деревне), так что крестьяне, наконец, решили миром разрыть могилу, вынуть гнилой сноп и, только тогда успокоились (выпито при этом было видимо-невидимо).
   Подводя итоги злой деятельности колдунов, можно с уверенностью сказать, что почти все деревенские напасти имеют прямую, или косвенную связь с кознями чародеев. Эта нечисть вредит человеку, вредит скотине и переносит свою ненависть даже на растения. Вред, приносимый человеку, всего чаще выражается в форме болезней. Колдуны, например, "насаживают килы" на людей, т. е. устраивают так, что здоровый человек заболевает грыжей или злокачественными темно-синими нарывами, сопровождаемыми невыносимой болью и необъяснимой тоской: человек просто на стену лезет. Запои также насылаются колдунами, когда несчастный бросает семью, уходит куда глаза глядят, иногда налагает на себя руки. Колдуны же отнимают у человека разум, делают его припадочным, возбуждают у мужа отвращение к жене и обратно, и вообще нагоняют все те болезни, от которых бедняков отчитывают, а людей достаточных возят по монастырям, к св. мощам. Что касается растений и животных, то, как выше было сказано, колдуны, уступая настойчивым требованиям нечистой силы, вынуждены обращать свою деятельность и на них {Есть, однако, растения, животные и даже вещи, которые помогают волшебству: филины, совы, черные, без всякого пятнышка, кошки, лягушки, змеи и всякие пресмыкающиеся гады безразлично; 12 железных ножей, -- для превращений в оборотней, осиновая зола, добытая у соседей в великий четверг; сажа из церковной печи, травы: разрыв-трава, любжа, иван-да-марья и др.}, причем эта деятельность поддерживает среди темного населения постоянную нервную напряженность, проистекающую от беспрерывного ожидания нечаянных несчастий и не предусмотренных бед. Дело доходит до того, что крестьяне, напр., купивши новую скотину, стараются укрывать ее подальше от недобрых глаз ведомого колдуна: стоит ему провести рукой по спине коровы, чтобы отнять у нее молоко, или по спине лошади, чтобы посадить ее на задние ноги. Над лошадьми -- особенно в свадебных поездах, -- влияние колдунов безгранично: захочет -- не пойдут с места, или падут на пути во время движения поезда в церковь. Повальные падежи скота относятся также к работе колдунов.
   Из растений колдуны всего более вредят хлебу, отлично понимая, что, уничтожая крестьянские поля, они причиняют величайшее несчастье не только отдельным лицам, но целым крестьянским обществам. Чаще всего чародеи прибегают к так называемому "залому" или "закруткам" (иначе "куклы").
   Залом представляет собою очень спутанный пучок стеблей еще несжатого хлеба, надломленных в правую и левую сторону. закрученных в узел вместе с золой и присыпанных у корней солью, землей с кладбища, яичной скорлупой и распаренными старыми зернами. Если зола взята из печи одного хозяина, то залом сделан с расчетом нанести вред ему одному, предвещая различные бедствия: пожар, падеж скота и даже смерть. Так думают южные великороссы черноземной полосы и придесненские жители (Брянск. у.); северные же (напр. в Пошехонье) боятся заломов еще больше, твердо веруя, что последствием таких закруток неизбежно является полный неурожай на всем поле. Крестьяне этих мест убеждены, что если они и успеют предупредить или ослабить козни колдунов на испорченных полосах, то все-таки выросший хлеб не будет "спориться", т. е. его будет расходоваться в семье гораздо больше обычного среднего количества, так что придется раньше времени покупать хлеб на стороне. Сверх того, с зачурованной десятины зерно получается легковесное, и по количеству на половину не сравняется с соседними. Такой хлеб ни один хозяин поля не решится пустить для домашнего потребления, а постарается поскорее продать его на сторону. Кроме дурного качества зерна, залом имеет еще ту особенность, что с ним чрезвычайно трудно бороться: что бы ни делали хозяева зачурованного поля, как бы ни вырывали и ни жгли залома, но загаданная беда непременно сбудется, если не отслужить молебна с водосвятием и не попросить самого священника вырвать крестом всю закрутку с корнем. Правда, кроме священника, во многих местах хлебородных губерний возлагают еще надежды на опытных стариков и даже на ловких знахарей. В Карачевском уезде, например, в селе Ячном. жил 76-ти летний старик, которого всюду возили "развязывать" заломы старинным и очень мудреным способом {Надо вставать по три зари до восхода солнца и нашептывать воду. А шептать надо долго, так что иной дед шевелит-шевелит губами и языком, да так и заснет. Нашептанной водой обрызгивают весь загон, и потом уже залом срезают и сжигают.}. Старик этот приносил с собой на загон изломанное колесо, срезанный залом клал в ступицу и сжигал на глазах хозяев, от которых требовал лишь посильного угощения на дому. Не таков был мещанин из Малоархангельска, тоже специалист по части заломов. Этот брал дорого и выезжал на места неохотно. Зато он уж вполне бывало обнадежит и успокоит не только самого потерпевшего, но и всех соседей. Приезжал он обыкновенно с книжкой и по ней читал молитвы (требник Петра Могилы): "Мне, говорит, его московский митрополит дал и сказал: кормись и поминай меня!" Самое чтение он обставлял очень торжественно: "Залом-залом, взвейся под огнем, рассыпься пеплом по земле, не делай вреда никому! Огонь очищает, болезни прогоняет", так говорил он в июле, и притом обыкновенно поднимал руки кверху, держа ладони обращенными к огню. который наказывал приготовить к его приходу. Затем дул на все четыре стороны и говорил какие-то таинственные слова. Куда сам он не ездил, туда посылал либо три палочки (две сложит крестом, третьей прикроет и велит ими поднимать залом), либо давая записку с заклинательными словами, которую приказывал сжечь вместе с заломом, а пепел привезти к нему, для окончательного отговора. Мужики при этом удивлялись тому, что откуда бы ветер ни был, но пламя тянуло прямо на него.
   Кроме заломов, равносильным, и едва ли даже не большим, несчастьем следует считать, так называемые, "прожины" (или прорезы). Это не недочет в снопах или копнах, а та дорожка во ржи, в вершок шириною, которая проходит с одного края загона до другого, и по которой все колосья срезаны. Срезают их жучки и черви в то время, когда рожь в цвету, и потому, конечно, никаких следов человеческих ног по сторонам никогда не замечается, а напротив, стенки ржи бывают даже приметно гуще, чем в других местах той же хлебной полосы. Но крестьяне объясняют это явление тем, что колдун, делая прожин, стоит в это время обеими ногами на двух иконах, как на лыжах, и ведет дорожку, как колесо катит.
   Когда опытные хозяева замечают прожин, то зовут священника и подымают иконы, придавая между ними большое значение "Святцам" (иконе 12-ти праздников с Воскресеньем в середине). Священник идет по прожину с крестом и кропит по сторонам святою водою. Если же эти меры предосторожности не будут приняты, то результаты прожина скажутся, и надежды на урожай не оправдаются: на корню по всему полю рожь как будто бы хороша, т. е. соломой велика и зерном прибыльна, но как только сжали ее, привезли на гумно и начали молотить, то сейчас же стали замечать, что, вместо 5 или 4 мер с копны, вышло лишь по две, а то и по одной чистого зерна. Одни при этом толкуют, что затем колдуны и прожин делают, чтобы переливать зерно в свои закрома (пятое со всего поля), другие объясняют беспричинною злобою и желанием всем хозяевам полного недорода {Такие же прожины делают лесные муравьи в траве, прокладывая себе дороги, иногда в 2-3 верстах от муравейника, но таким прожинам не придается зловещего значения.}.
  

XIII.

ВЕДЬМА.

  
   В духовном стихе, записанном (А. В. Валовым) в Пошехонье, Яросл. г., душа ведьмы, уже завершившей свое земное существование, следующим образом кается в своих грехах:
  
   "От коровушек молочко отдаивала,
   Промеж межи полоску прожиновала,
   От хлебушка спорынью отымывала".
  
   В этом стихе дается полная характеристика злой деятельности ведьмы, так как эти три деяния составляют специальные занятия женщин, решившихся продать свою душу чертям. Впрочем, если внимательно всмотреться в облик ведьмы, в том виде, в каком он рисуется воображению жителей северной лесной половины России, то в глаза невольно бросится существенное различие между великорусской ведьмой и родоначальницей ее -- малорусской. Если в малорусских степях среди ведьм очень нередки молодые вдовы и притом, по выражению нашего великого поэта, такие, что "не жаль отдать души за взгляд красотки чернобровой", то в суровых хвойных лесах, которые сами поют не иначе, как в минорном тоне, шаловливые и красивые малороссийские ведьмы превратились в безобразных старухе. Их приравнивали здесь к сказочным бабам-ягам, живущим в избушках на курьих ножках, где они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в тоже время "глазами в поле гусей пасут, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи поваруют". Великороских ведьм обыкновенно смешивают с колдуньями и представляют себе не иначе, как в виде старых, иногда толстых, как кадушка, баб с растрепанными, седыми космами, костлявыми руками, и с огромными синими носами. (По этим коренным чертам, во многих местностях самое имя ведьмы сделалось ругательным). Ведьмы, по общему мнению, отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (маленький) и владеют способностью летать по воздуху на помеле, кочергах, в ступах и т. п. Отправляются они на темные дела из своих жилищ непременно через печные трубы и, как все чародеи, могут оборачиваться в разных животных, чаще всего в сорок, свиней, собак и желтых кошек. Одну такую свинью (в Брянских местах) били чем ни попало, но кочерги и ухваты отскакивали от нее, как мячик, пока не запели петухи. В случаях других превращений, побои также считаются полезною мерою, только советуют бить тележной осью и не иначе, как повторяя при каждом ударе слово "раз" (сказать "два" значит себя сгубить, так как ведьма того человека изломает). Этот ритуал избиения, определяющий как и чем надо бить, показывает, что кровавые расправы с ведьмами практикуются весьма широко. И действительно, их бьют и доныне, и современная деревня не перестает поставлять материал для уголовных хроник. Чаще всего ведьмы подвергаются истязаниям за выдаивание чужих коров. Зная повсеместный деревенский обычай давать коровам клички. сообразно с теми днями недели, когда они родились, а равно и привычку их оборачиваться на зов, -- ведьмы легко пользуются всем этим. Подманивая "авторок" и "субботок", они выдаивают их, до последней капли, так что коровы после того приходят с поля такими, как будто совсем потеряли молоко. Обиженные крестьяне утешают себя возможностью поймать злодейку на месте преступления и изуродовать, отрезавши ей ухо, нос, или сломавши ногу. (После того в деревне обыкновенно не замедлит обнаружиться баба с подвязанной щекой, или прихрамывающая на ту или другую ногу). Многочисленные опыты в этом роде производятся повсеместно, так как крестьяне до сих пор сохранили уверенность, что их коровы выдаиваются не голодными соседками, незнающими, чем накормить ребят, а именно ведьмами. Притом же крестьяне, повидимому, не допускают и мысли, что коровы могут потерять молоко от болезненных причин, или что это молоко может быть высосано чужеядными животными.
   Ведьмы имеют чрезвычайно много общего с колдунами и, если подбирать выдающиеся черты в образе действий тех и других, то придется повторяться. Они также находятся между собою в постоянном общении и стачке (вот для этих-то совещаний и изобретены "лысые" горы и шумные игры шаловливых вдов с веселыми и страстными чертями) {За отдаленностью, или прямо за неимением лысых гор, для свиданий признают достаточно удобными чуланы и особенно бани, причем дия надзора за ними существует "ведьмак". По всему югу Великороссия это -- либо колдун, либо упырь-кровосос, который, по общему всем славянским народам поверью, ходит после смерти и морит людей. Всего же чаще ведьмак -- доброе существо, не только ничего злого не творящее, но даже старающееся быть полезным: он ведьмам мешает делать зло, запрещает ходить мертвецам, разгоняет тучи и пр. Он и по смерти не теряет свой силы. Рассказывают, что не раз видали его, как он дерется с мертвецами на могилах и всегда побеждает. По причине этой путаницы понятий, не дающих ясного представления о ведьмаках, и за принадлежностью к украинским поверьям упырей-мертвецов -- ночных бродяг не находим надобности обоим дать отдельные описания.}, точно также тяжело умирают, мучаясь в страшных судорогах. вызываемых желанием передать кому-нибудь свою науку, и у них точно также, после смерти, высовывается изо рта язык, необычно длинный и совсем похожий на лошадиный. Но этим не ограничивается сходство, так как затем начинаются беспокойные ночные хождения из свежих могил на старое пепелище (на лучший случай -- отведать блинов, выставляемых за окно до законного сорокового дня, на худший -- выместить запоздавшую и неостывшую злобу и свести непоконченные при жизни расчеты с немилыми соседями). Наконец, успокаивает их точно также осиновый кол, вбитый в могилу. Словом, бесполезно разыскивать резкие границы, отделяющие волхвов от колдунов, также точно, как ведьм от колдуний. Даже история тех и других имеет много общего: ее кровавые страницы уходят в глубь веков, и кажется, что они потеряли свое начало -- до такой степени укоренился в народе обычай жестокой расправы с колдунами и ведьмами. Правда, против этого обычая еще в средние века выступали наиболее просвещенные отцы церкви, но в ту суровую эпоху проповедь кротости и незлобия имела мало успеха. Так, в первой половине XV века, одновременно с тем как во Пскове, во время моровой язвы, сожгли живыми двенадцать ведьм, -- и Суздаля епископ Серапион вооружается уже против привычки приписывать общественные бедствия ведьмам и губить их за это: -- "Вы все еще держитесь поганского обычая волхвования, говорил св. отец, веруете и сожигаете невинных людей. В каких книгах, в каких писаниях слышали вы, что голода бывают на земле от волхвования? Если вы этому верите, то зачем же вы сожигаете волхвов? Умоляете, почитаете их, дары им приносите, чтобы не устраивали мор, дождь ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною? Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к Богу над тем они не имеют власти. Скорблю о вашем безумии, умоляю вас, отступите от дел поганских. Правила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей, а вы в свидетели поставили воду, говорите: "если начнет тонуть -- невинна, если же поплывет, -- то ведьма". Но разве дьявол, видя ваше маловерие, не может поддержать ее, чтобы не тонула, и этим ввести вас в душегубство?" Однако, гласом в пустыне прозвучали эти слова убеждения, исполненные высочайших чувств христианского милосердия: через 200 лет, при царе Алексее, старицу Елену сжигают в срубе, как еретицу с чародейскими бумагами и кореньями после того, как она сама созналась, что портила людей и некоторых из них учила ведовству. В Перми крестьянина Телева огнем жгли и на пытке дали ему три встряски по наговору, что он напускает на людей икоту. В Тотьме в 1674 г. сожжена была в срубе, при многочисленных свидетелях, женщина Федосья по оговору в порче и т. д. Когда (в 1632 г.) из Литвы дошли вести, что какая то баба наговаривает на хмель, чтобы навести моровое поветрие, -- то тотчас, под страхом смертной казни, тот хмель запретили покупать. Спустя еще целое столетие (в 1730 г.) сенат счел нужным напомнить указом, что за волшебство закон определяет сожжение. а через сорок лет после того (1779 г.) епископ Устюжский доносит о появлении колдунов и волшебников из крестьян мужеского и женского пола, которые не только отвращают других от правоверия, но и многих заражают разными болезнями посредством червей. Колдунов отправили в сенат, как повинившихся в том, что отреклись от веры и имели свидание с чертом, который приносил им червей. Тот же сенат, узнавши из расспросов колдунов, что их не раз нещадно били и этими побоями принудили виниться в том, в чем они вовсе не виноваты, распорядился воеводу с товарищем отрешить от должности, мнимых чародеев освободить и отпустить, а архиереям и прочим духовным особам запретить вступать в следственные дела о чародействах и волшебствах, ибо эти дела считаются подлежащими гражданскому суду. И вот с тех пор, как блеснул впервые в непроглядном мраке животворный луч света, -- накануне XX столетия мы получаем нижеследующие известия все по тому же чародейскому вопросу о ведьмах:
   "Недавно (пишет корреспондент наш из Орла)в начале 1899 г., чуть было не убили одну женщину (по имени Татьяну), которую все считают за ведьму. Татьяна поругалась с другой женщиной и пригрозила ей, что испортит ее. И вот что произошло потом из за уличной бабьей перебранки: когда на крики сошлись мужики и обратились к Татьяне с строгим запросом, она им обещала превратить всех в собак. Один из мужиков подошел к ней с кулаком и сказал: -- "Ты вот ведьма, а заговори мой кулак так, чтобы он тебя не ударил. И ударил ее по затылку. Татьяна упала, на нее, как по сигналу, напали остальные мужики и начали бить. Решено было осмотреть бабу, найти у ней хвост и оторвать. Баба кричала благим матом и защищалась на столько отчаянно, что у многих оказались исцарапаны лица, у других покусаны были руки. Хвоста, однако, не нашли. На крик Татьяны прибежал ее муж и стал защищать, но мужики стали бить и его. Наконец, сильно избитую, но не перестававшую угрожать женщину, связали, отвезли в волость (рябинскую) и посадили в холодную. В волости им сказали, что за такие дела всем мужикам попадет от земского начальника, так как-де теперь в колдунов и ведьм верить не велят. Вернувшись же домой, мужики объявили мужу Татьяны, Антипу, что жену его, должно быть, порешать послать в Сибирь, и что они на это согласны будут дать свой приговор, если он не выставит ведра водки всему обществу. За выпивкой Антип божился и клялся, что не только не видал, но ни разу в жизни даже не заметил никакого хвоста у Татьяны. При этом, однако, он не скрыл, что жена угрожает оборотить его в жеребца всякий раз, когда он захочет ее побить. На другой день пришла из волости Татьяна, и все мужики явились к ней договариваться о том, чтобы она в своей деревне не колдовала, никого не портила и не отымала у коров молока. За вчерашние же побои просили великодушно прощения. Она побожилась, что исполнит просьбу, а через неделю из волости получился приказ, в котором было сказано, чтобы впредь таких глупостей не было, а если что подобное повторится, то виновные за это будут наказаны по закону и, кроме того, об этом будет доводиться до сведения земского начальника. Выслушали крестьяне приказ и порешили всем миром, что наверняка ведьма околдовала начальство, и что по этому впредь не следует доходить до него, а нужно расправляться своим судом".
   В деревне Теребеневе (Жиздринск. у., Калужск. г.) семилетняя девочка Саша говорила матери, что она с теткой Марьей, у которой жила в няньках, каждую ночь летала на лысую гору.
   -- Когда все заснут, погасят огни, тетка Марья прилетит сорокой и застрекочет. Я выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я ее -- и полетим. На горе скинем шкуру, разложим костры, варим зелье, чтобы людей поить. Слетается баб много: и старых, и молодых. Марье весело -- свищет да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что все большие, а я одна маленькая.
   То же самое Саша рассказала отцу, а этот бросился прямо к Марье:
   -- Безбожница, зачем ты мне дочь испортила?
   Заступился Марьин муж: вытолкал дурака за порог и дверь за ним затворил. Но тот не унялся и к старосте. Подумал, подумал староста и говорит:
   -- Нет, я тут действовать не могу, -- иди к попу и в волость.
   Думал, думал отец и надумал сводить свою дочку в церковь, исповедать ее, причастие и попытаться, не возьмется ли священник ее отчитать. От исповеди, однако, девочка, сама отказалась.
   -- Ведьмы не молятся и не исповедуются!
   И в церкви повернулась к иконостасу спиной. Священник отчитывать отказался и посоветовал девчонку хорошенько выпороть.
   -- Какой сорокой она скидывалась, куда летала? И ты, дурак, веришь болтовне ребенка?
   Между тем, у избы встревоженного отца толпа мужиков и баб не расходится, и девчонка продолжает болтать свой вздор.
   В волости жалобищку поверили и Марью признали за колдунью. Порылся писарь в законах и оповестил:
   -- Нет, брат, против черта ничего не поделаешь: никакой статьи противу его я не подыскал.
   Пало на Марью подозрение, и слава ведьмы стала расти. Стали соседки следить за каждым ее шагом, припоминать и подмечать всякие мелочи. Одна рассказывала, что видела, как Марья умывалась, перегнувшись через порог на улицу; другая, -- что Марья черпала воду на сутоках, третья, что Марья в ночь на Ивана Купалу собирала травы и т. п. Каждый шаг несчастной женщины стали перетолковывать в дурную сторону. Мальчишки из-за угла начали в нее камнями бросать. Ни ей, ни мужу нельзя стало на улице показываться чуть в глаза не плюют.
   -- Хоть бы ты, батюшка, вступился за нас! -- умолял Марьин муж священника. Священник пробовал убеждать толпу и успокаивать Марью, но ничто не помогало, и, в конце концов, невинная и кроткая Марья умерла в чахотке.
   С того времени прошло лет 15. Саша уже давно выросла, давно уверяет, что рассказ ее -- чистая выдумка, но теперь ей уже никто не верит: вошла девка в полный смысл и поняла, что этого рассказывать не следует. Девка она хорошая, но ни один жених за нее не сватается: никому нет охоты жениться на ведьме.
   Придется, вероятно, и ей, сидя в старых девках, обратиться к промыслу ворожеи, тем более, что такие занятия почти не опасны и очень выгодны. Мимо ворожеи не пройдут ни удалые молодцы, ни красные девицы, ни обманутые мужья, ни ревнивые жены, потому что и нынче, как в старину, живет в людях вера в "присуху". Не надо ни лысых гор, ни придорожных расстаний, достаточно и деревенских заваленок, чтобы, узнавая сокровенные тайны, усердно заниматься приворотами и отворотами любящих и охладевших сердец: и себе на руку, и посторонним в помощь. В таких делах для ловких людей еще много простора, как бы ни назывались эти ловкачи: ведьмами или ворожеями, гадалками или знахарками, бабками или шептуньями. Вот несколько примеров из практики современных ведьм и гадалок.
   Один крестьянин Орловской губернии тяжко провинился перед новобрачной женой и, чтобы как-нибудь поправить дело, обратился за советом к хваленой старухе-знахарке, о которой шла молва, как о заведомой ведьме. Знахарка посоветовала своему пациенту пойти в луга и отыскать между стожарами (колья, на которых крепятся стоги сена) три штуки таких, которые простояли вбитыми в землю не менее трех лет; затем наскоблить с каждой стожары стружек. заварить их в горшке и пить.
   А вот еще случаи из практики ворожей.
   -- От суседей нет мне промытой воды, -- жаловалась также известной калужской ведьме одна девушка, служившая у богатого купца: обещал взять замуж да и обманул. Все смеются, даже малые ребята.
   -- Ты только принеси мне лоскут от его рубахи, -- обнадеживала ее ведьма, -- я отдам церковному сторожу, чтобы он, как станет звонить, навязал на веревку этот клок, тогда купец от тоски не будет знать, куда деться, и сам к тебе придет, а ты посмейся ему: я, мол, не звала тебя, зачем пришел?...
   Жаловалась и другая бедная девушка, пожелавшая выйти за богатого крестьянина, которому она не нравилась.
   -- Ты, если можно, достань его чулки с ног, -- присоветовала ведьма. Я отстираю их и наговорю воду ночью, и дам тебе три зерна: одно бросишь против его дома, а другое ему под ноги, когда будет ехать, третье когда он придет...
   Случаев таких в практике деревенских ведьм бесконечно много, но замечательно, что знахарки и ведьмы воистину неистощимы в разнообразии своих рецептов. Вот еще несколько образчиков.
   Любит мужик чужую бабу. Жена просит совета.
   -- Посматривай на дворе, где петухи дерутся, -- рекомендует ведьма: возьми на том месте земельки горсточку и посыпь ее на постель твоей разлучницы. Станет она с мужем твоим вздорить, -- и опять полюбит он свой "закон" (т. е. жену).
   Для присухи девиц, советуют вынашивать под левой мышкой, в течение нескольких дней, баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего снабженные наговорами, в которых и заключена главнейшая, тайно действующая сила.
   Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова, а закладывают в наговоренные вещи, именно то, что потом будет врачевать, успокаивать и утешать, по желанию. Точно самым целебным зельем наполняется наболевшее сердце, когда слышат уши о пожелании, чтобы тоска давившая до сих пор, уходила прочь "ни в пенье, ни в коренье, ни в грязи топучи, ни в ключи кипучи", а именно в того человека, который оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для влюбленных ведьмы знают такие слова, что, кажется, лучше и слаще их и придумать никому нельзя. Они посылают присуху "в ретивые сердца, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу и во все 70 жил, и во все 70 суставов, в самую любовную кость. Пусть эта самая присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да так, чтобы нельзя бьло ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не заспать, водой не смывать, гульбой не загулять. слезами не заплакать" и т. п.
   Только исходя из уст ведьм, слова эти имеют силу "печатать" чужое сердце и запирать его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом имеются в руках: наговорные коренья, волосы любимого человека, клочок его одежды и т. и. Всякому обещанию верят и всякое приказание исполняют: подкладывают молодым ребятам голик под сани, если желают, чтобы кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы он целый год ходил, как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или шубу бараньей кровью, то и вовсе его никто любить не будет.
   Но самое действительное средство в любовных делах -- это таинственный талисман, который добывается из черной кошки или из лягушек. Из первой, разваренной до последней степени, получается "косточка-невидимка", делающая человека, который ею владеет, невидимкой. Косточка равносильна сапогам-самоходам, ковру-самолету, суме-хлебосолке и шапке-невидимке. Из лягушки достают две "косточки-счастливки", с одинаковым успехом служащия, как для приворотов, так ни отворотов, возбуждающих любовь, или вызывающих отвращение. Об этих кошачьих и лягушечьих косточках отзываются и в сказках с полною верою в их чародейство. Добываются эти косточки очень легко: стоит выварить в котелке совершенно черную кошку -- и получатся "крючок и вилочка", или стоит посадить в муравейник двух лягушек, чтобы получить "крючок и лопатку". Крючком задевают ту, которую желают привлечь к себе (или незаметно прицепляют ей на платье). Вилочкой или лопаткой отталкивают от себя ее же, когда успеет она надоесть или совсем опостылит. Не много при этом требуется обрядов и не особенно трудна подготовка. От муравьиной кучи надо уходить задом наперед, чтобы леший не мог догнать, когда пойдет искать следов; тогда оба следа будут вести в лес, а из лесу следа не будет. В иных случаях советуют по 12-ти ночей кряду ходить к тому муравейнику и обходить его молча три раза, только на тринадцатую ночь дается в руки подобное сокровище. Впрочем, можно обходиться и без этих подходов. Неудача постигает лишь в том случае, когда пристегнутый к платью крючек отмеченная девица не проносит на себе три недели кряду и т. п.
   По всем приведенным данным, можно заключить, что, некогда влиятельная и страшная власть ведьм, устремленная, главным образом, на любовные дела, теперь замыкается в пределах бабьего царства. В этом, конечно, надо видеть большое счастье и несомненный успех просвещения. Уже из многих мест, и притом славящихся своим суеверием, доносятся, например, такие отрадные вести:
   -- В старину ведьм много водилось, а нынче что-то не слыхать.
   -- Теперешняя ведьма чаще всего сводня. Так что ведьмы не только обмирают, по старому обычаю, на Силу и Силуана (30 июля), опившись краденого молока от чужих коров, но, по многим несомненным признакам, при новых порядках, и вовсе приготовились к настоящей смерти.
  

XIV.

КЛИКУШИ.

  
   В деревенской Руси, чрезвычайно распространен особый вид нервных женских болезней, известных под именем "кликушества". Эта болезнь проявляется в форме припадков, более шумных, чем опасных, и поражает однообразием поводов и выбором мест для своего временного проявления. Та часть литургии верных, которая предшествует пению Херувимской и великому выходу со св. Дарами, в далеких глухих селах оглашается криками этих несчастных. Крики несутся в такой странной разноголосице, что на всякого свежего человека способны произвести потрясающее впечатление не одною только своею неожиданностью, или неуместною дерзостью. При этом не требуется особенной сосредоточенности внимания, чтобы заметить, насколько быстро сменяется мирное молитвенное настроение присутствующих. На всех лицах появляется выражение болезненной тоски и вместе сердечного участия и сострадания к несчастной. Ни малейшего намека на резкий протест, ни одного требования удалить "одержимую" из храма. Все стоят молча, и только в группе женщин, окружающих больную, заметно некоторое движение: они стараются успокоить "порченую" и облегчить ей возможность выстоять всю обедню вплоть до того времени, когда с выносом св. Даров обязательно исчезнет или смолкнет вся нечистая сила. Это мягкое и сердечное отношение к кликушам покоится на том предположении, что не человек, пришедший в храм помолиться, нарушает церковное благочиние и вводит в соблазн, но тот злой дух, который вселился в него и овладел всем его существом. Злой дух смущает молящихся нечеловеческими воплями и разными выкриками на голоса всех домашних животных: собачий лай и кошачье мяуканье сменяются петушиным пением, лошадиным ржанием и т. под. Чтобы прекратить этот соблазн, четыре-пять самых сильных мужчин охотно выделяются из толпы, и ведут больного до царских врат к причастию, искренно веруя при этом, что борются не с упрямством слабой женщины, а с нечеловеческими силами сидящего в ней нечистого. Когда кликуша начинает успокаиваться, ее бережно выводят из церкви, кладут на землю и стараются укрыть белым покрывалом, для чего сердобольные женщины спешат принести ту скатерть, которою накрыт был пасхальный стол с разговеньем, или ту, в которой носили на пасхальную заутреню для освящения яйца, кулич и пасху. Иные не скупятся поить сбереженной богоявленский водой, несмотря на то, что эта вода и самим дорога, на непредвиденные несчастные случаи. Знающие и опытные люди при этом, берут больную за мизинец левой руки и терпеливо читают молитву Господню, воскресную и богородичную до тех пор, пока кликуша не очнется. Кроме молитв, иногда произносятся особые заговоры, которыми велят выходить нечистой силе "из белого тела, из нутра, из костей, суставов, из ребер и из жилов и, уходить в ключи-болота, где птица не летает и скот не бывает, идти по ветрам, по вихорям, чтобы снесли они злую силу в черные грязи топучия, и оттуда бы ее ни ветром не вынесло, ни вихорем бы не выдуло", и т. под.
   С такою же заботою и ласкою относятся к кликушам и в домашней жизни, считая их за людей больных и трудноизлечимых. От тяжелого труда их освобождают и дают поблажку даже в страдную пору, при скоплении утомительных работ: они обыкновенно редко жнут, а в иных местах и не молотят. (Если же иногда, во время припадков, и применяются кое-какие суровые меры, подчас похожие на истязания, то все это делается из прямого усердия, в простоте сердца). Когда, после удачных опытов домашнего врачевания, больная совершенно успокоится, и семейные убедятся в том, что злой дух вышел из ее тела, ей целую неделю не дают работать, кормят, по возможности, лучшею едою, стараются не сердить. чтобы не дать ей возможности выругаться "черным словом" и не начать, таким образом, снова кликушничать. У некоторых истерические припадки обостряются до такой степени, что становится жутко всем окружающим: "порченая" падает на землю и начинает биться и метаться по сторонам с такою неудержимою силою, что шестеро взрослых мужиков не в состоянии предохранить ее огь синяков и увечий. Изо рта показывается пена, глаза становятся мутными и, вся растрепанная, кликуша, в самом деле, на вид делается настолько страшной, что всякие резкие меры, предпринимаемыя в этих случаях, становятся отчасти понятными. При усмирении расходившейся в припадках больной, обыкновенно принимают участие все досужие соседи, так что набирается полная изба сострадательного народа: кто курит ладаном около лежащей, обходя ее с трех сторон и оставляя четвертую (к дверям) свободною, кто читает "Да воскреснет Бог", чтобы разозлившегося беса вытравить наружу, и затем выгнать на улицу.
   Общепринятый способ для успокоения кликуш во время припадков заключается в том, что на них надевают пахотный хомут, причем предпочтение отдается такому, который снят с потной лошади. По мнению крестьян, баба, лежа в хомуте, охотнее укажет, кто ее испортил и ответит на обычный в таких случаях вопрос: "кто твой отец?" -- В некоторых местах (Меленк. у., Владим. г.). надевая на больную хомут. вместе с тем привязывают еще к ногам ее лошадиные подковы, а иногда прижигают пятки раскаленным железом {Лечат и так: ноги вдевают в гужи, или хомут, бьют кнутом -- и с приговором: "хлещу, хлещу -- беса выхлещу".}. Об "отце" спрашивают кликушу (около Пензы) через раскрытую дверь, посторонние женщины, когда больную с хомутом на шее подводят к порогу, причем спрашивающие стараются убедить, что открытием тайны она не обидит сидящего в ней "батюшки" (отвечают каликуши во время припадка, всегда в мужском роде). В Жиздрин. у. (Кал. г.) кликуш выводят на двор и запрягают в соху: двое волокут больную, а двое тянут соху и т. д. Около Орла, хотя и знают про этот способ, но предпочитают ладан, собранный из двенадцати церквей и двенадцать раз в одно утро вскипяченный в чугуне и по ложечке слитый в штофы: этот настой дают пить больной. В Болховском уезде (той же губ.) в одном селе продают подобный ладан под названием "херувимскаго" (им кадят в киевских пещерах, во время херувимский песни), при чем "одну росинку дают на трынку" (одну крупинку за копейку).
   Кроме ладана и богоявленский воды, признается еще целебною, и даже имеющею решающее действие на перелом болезни и изгнание беса, крещенская вода, освещаемая в прорубях рек и озер, а за неимением таковых -- в колодцах и чанах. В Волог. губ. кликуш, раздетых до рубашки, не смотря на трескучие морозы, макают в прорубь, опуская в воду ногами. лишь только успеют унести кресты и хоругви. В Орл. губ. одному свидетелю удаюсь видеть, как к колодцу и кадушке с водой, приготовленной к освящению (реки нет) привели бабу-кликушу в валенках и тулупе, с головой, накрытой шерстяным платком, как потом раздели ее, оставив в одной рубашке и как двое мужиков ведрами лили на нее с головы холодную воду и, не внимая ее крикам, ознобили ее до дрожи во всем теле. После этого, те же мужики накинули ей на плечи тулуп и, отведя в караулку, надели там на нее сухое и чистое белье, отвели домой и потом хвастались долгое время, что с этой поры баба перестала выкликать и совсем выздоровела.
   Не менее действительною помощью при пользовании кликуш признается также "отчитывание". Берутся за это дело те старые девицы, полумонашенки, полумирянки, которые известны всюду под именем "черничек". Впрочем, участие их считается мало действительным, и приглашаются они большею частью, что называется, для очистки совести. Чаще же всего отчитывание производит старичок-священник, из тех, которые сами опростели до неузнаваемости и утратили даже многие внешние признаки, усвоенные духовными лицами. Из таких священников особенно дороги и близки народу те, которым удалось запастись редкостною и ценною книгою большого требника Петра Могилы (впрочем, за неимением требника, отчитывают и по Евангелию). Про таких целителей ходят дальние слухи; на них охотно указывают, к ним смело отправляются, как к тому "попу Егору", о котором сообщают из Орлов. губ.: "отчитывает дюже хорошо, в церкви, над головою кликуши, семь Евангелий по семи раз читает, и унимает крик сразу". В местности, где живет этот поп Егор, и народ подобрался болезненный, с большой наклонностью к кликушеству. Вот что рассказывала на этот счет одна крестьянка: "баб сорок бегут по деревне, кто куда. Сами простоволосы (а нешто это можно -- сама Божья Матерь, и Та покрывала волосы), а оне еще без понев, так что почитай все у них наруже, и кричат во всю глотку всякая свое: "где она? где колдунья? мы сейчас разорвем ее на куски! -- "Дала свояку напиться, а он-от (злой дух) у нея сидел, а теперь у меня в животе". Другая сказывает: "дала мне колдунья вина, пей-пей говорит, зелено вино -- здоровее будешь, а только я выпила, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а из живота в рот перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться". От третьей бабы соседи слышать: "молочка кисленького принесла, говорит: у тебя нетути, да вот к чему и призвала". Мужики, глядя, что их бабы орут без конца, собрались все, вызвали колдунью и пригрозили: "если, да ежели ты еще что нашкодишь, живую зароем в землю и осиновый кол в глотку забьем"...
   Совсем иного характера получаются вести из тех местностей, где старые порядки наталкиваются на новые приемы молодого поколения. Например, в одном селе, при старом священнике, жила только одна старуха-кликуша, которой он не верил, хотя и не предпринимал против нее никаких строгих мер. Вскоре, однако, стала выкликать ее дочь, а следом за ней заголосила другая молодая женщина (конечно замужняя, так как кликушество исключительно болезнь бабья, не девичья). И еще залаяла молоденькая бабенка к тому времени, когда старик-поп передал место своему молодому сыну. Последний во всеуслышание поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья осмелится нарушить церковную тишину, так он с места отправит ее в губернскую больницу и, если ее там признают притворщицей, то передаст властям, чтобы они поступили с нею по всей строгости законов. Бабы замолкли и стоят теперь во время служб смирнехонько. Смолкли кликуши и у другого священника (а было их много), когда одну из них он заставлял ходить говеть постом по 2, по 3 недели, приказывая становиться перед аналоем и молиться отдельно от прочих и вслух. В другом месте выписали в церковь снимок с одной чудотворной иконы Божией Матери. Деревенские попросили у себя отслужить Владычице всенародный молебен и, как только икона показалась на краю селения, одну молодую бабу схватило: начала она ломаться, корчиться и визжать. Подхватили ее два мужика, чтобы не дать ей упасть в невылазную грязь (дело было после сильного дождя), но священник велел мужикам отойти от кликуши.-- "Кормилец, перепачкается, упадет! -- "Пускай падает, а если не отойдете -- позову сотского".-- Баба не упала, хотя и продолжала визжать. пока не дождалась строгого внушения от священника, который пристыдил её при всем народе. Тогда она кричать перестала и все время смирно и молча ходила за иконой. Когда же поднесли св. икону к крайней избе, около которой стояли уже все и ждали, то вдруг хозяин этой избы, мужик лет под 50, ни с того, ни с сего, принялся изображать из себя кликушу: ломался, кривлялся, но не визжал, как первая баба-поросенком, а мычал коровой. Эта неожиданность так всех поразила, что раздался общий, неудержимый, раскатистый хохот н, когда священник пристращал сотским, виноватый начал умильно просить прощения и отпущения.
   Исходя из того убеждения, что непритворные кликуши издали чувствуют приближение священника и наглазно убеждаясь в том, что "сидящий" (т. е. бес) не допускает прикладываться к св. иконам и преклоняться под них на крестных ходах, все, радеющие этим больным женщинам, с особенным старанием и настойчивостью ищут помощи у духовных лиц и в монастырях у прославленных мощей и чудотворных икон. Киевские Пещеры, Михайловский монастырь с мощами великомученицы Варвары, даже те церкви, в которых имеются изображения Богоматери "Нечаянной Радости", а также целителя Пантелеймона, чаще других оглашаются воплями кликуш и являются, так сказать. излюбленными лечебницами. Неудачи, испытанные в одних местах, нисколько не охлаждают надежды искать помощи в других, хотя бы и отдаленных, но также прославленных. Эта вера в помощь святыни. именно по отношению к этому виду людской порчи, на столько сильна в народе, что даже волхвующие колдуны вынуждены делать уступку столь твердо установившимся верованиям: наиболее сметливые из них и ревнивые к своей славе и общественному положению, прежде чем приступить к волшебным действиям, обыкновенно зажигают перед иконами в избах лампадки, держат в руках зажженные восковые свечи, ставят на стол чашку с водой и опускают туда медный крест, снятый с божницы, уголек и щепотку соли. Над водой читают молитвы. Больная пьет эту воду по три зори и выздоравливает, но не совсем: кричать перестает, но по временам продолжает чувствовать в теле ломоту и судороги. Всезнающие старухи, в таких случаях, успокаивают тем, что порча сделана на железе -- на замке, оттого-де она и крепка, и просидит до самой смерти {Тот человек, который берется отчитывать, не должен употреблять в течение шести недель спиртных напитков. Один севский (Орл. г.) пономарь не выдержал и был за то жестоко наказан: идет ли он, или едет -- лезет ему на встречу целая печь; остановится он -- печь рассыплется так что ему нет ходу туда, куда его звали отчитывать.}.
   Вообще, темные люди с большим трудом разбираются в этой бабьей болезни, которая у нас на Руси очень распространена и временами вспыхивает в той, или другой местности, в виде эпидемии. Путаются и теряются именно в тех случаях, когда является надобность отличать истинных страдалиц от притворщиц. Из показаний самих больных, как бы ни были искренни, подробны и точны эти показания, правды не узнаешь: она скрывается под личиною самообмана, который настолько велик, что даже мнимые кликуши привыкли говорить твердым голосом и в спокойно уверенном тоне. Здесь почти нет возможности уловить фальшивую нотку, а тем менее заподозрить лукавое намерение обмануть и ввести в заблуждение слушателя. Заученное притворство в приемах и словах можно уловить лишь в таких случаях, когда на оплошавшую нападет, что называется, дока. Да и то не всегда, потому что семейный гнет, требующий изворотливости и научающий самоохране, -- умудряет даже слепцов. Не даром сложилась пословица, что "все золовки хитры на уловки". Иной молодой бабе разом выпадут на долю все невзгоды безобразных и несогласных семей: объявится и свекровь змея-лютая, подберутся и золовки-колотовки и деверья-кобели, и ото всех, за все про все, посыплется "невестке в отместку", да так, что и белый свет станет не мил. Для бездомной сироты, у которой нет выхода, так как и сбежать-то ей некуда, нервное расстройство на несомненной истерической почве являлось, в таких случаях, прямым и законным следствием роковой домашней неурядицы. Кликушество является единственным спасением и для тех молодух, которых приняла новая незнакомая семья в ежовые рукавицы, после воли и холи в родительском доме: когда искренние слезы не помогают, и семейные мучители не унимаются, на сцену является тот же протест, но в усиленной форме кликушества, с выкриками и с обвинениями в порче, насланной кем-либо из наличных членов новой семьи (чаще всего обвинение падает на свекровь). Такой протест, -- все равно, ловко ли подучилась от умелых кликуш эта новая порченая всем штукам, или самостоятельно измыслила свои -- производит уже потрясающее впечатление, и новоявленная кликуша, в глазах всех, является обреченною жертвою, не столько наводящею страх, сколько внушающею чувство сострадания. Здесь действует общее убеждение, что кликуша не сама по себе кричит и мучается, а кричит сидящий в ней злой дух, который и начинает бушевать, лишь только попадет в неприятную обстановку чужой семьи. Злой дух требует пребывания в родной семье: там он успокаивается и возвращается затем в чужую, уже в умиротворенном состоянии, и молчит до новых благоприятных поводов. Такая форма искусственного кликушества зачастую практиковалась в тех местах, где еще тверды были основы старорусской семьи, с большухой во главе, со старшими и младшими снохами.
   Сверх семейного гнета, на устойчивость кликушества в далеких захолустьях имела также влияние и слепая вера, что одержимые бесом владеют даром прорицания. Принимая на себя эту личину мнимых ворожей, притворные кликуши, более или менее удачно, работают на этой почве уже с явными спекулятивными целями. Но хитрость и лукавство, конечно, удаются до первого промаха, который и решает дело полным исцелением. Ослаблению кликушества, в его искренних, или лживых формах, в значительной степени помогли также преобразования последних времен, содействовавшие, между прочим, улучшению социального положения женщин в семье. Установился обычай "разделов", получивший широкое применение после манифеста 19 февраля, в форме дележа женатых братьев по смерти отца. Облегчились "отделы", когда почин дележа с отцом предоставлен сыну, и "отходы", когда отходящий сын требует выдела, хотя бы без всякого вознаграждения, и идет на сторону лишь по тому побуждению, что "не желает работать на чужие рты" (холостой брат на женатого). К этим новым основам семейно-хозяйственной жизни крестьян присоединились и другие, выразившиеся в стремлениях земства к увеличению школ и развитию рациональной медицины, в корень колеблющих веру в колдунов и успокаивающих кликуш возможностью подвергнуться исследованиям и лечению в земских больницах. В настоящее время уже из многих местностей, и притом таких далеких и глухих, как вологодская и олонецкая губернии, получаются сведения, в таком роде: "ныне год от году число случаев поражения этою нервною болезнью постепенно уменьшается". Так, например, в двиницкой и сямженской волостях (Кадниковского уезда Вологодской губ.) таких кликуш не более двух-трех, тогда как ранее они считались повсюду десятками", и т. д.
  

XV.

КЛАДЫ

  
   Безграничная в суеверных измышлениях и неудержимая в поисках чудесного, народная фантазия сумела изобрести особых духов, которые охраняют зарытые в земле сокровища и ценности, известные под именем кладов. В южных окраинах Великороссии этот дух зовется "кладовиком", а подручные его -- "кладенцами", и только в Севском у., Орл. губ., главный духе, по недоразумению, носит имя Кудиара. На севере же его иногда попросту зовут "кладовым" и признают, что эти сторожа действуют всегда вдвоем: один из них "лаюн", прозван так за то, что обращается в собачку-лайку, при первом покушении на похищение клада, другой "щекотун", оберегающий клад в виде белобокой птицы сороки-щекотухи. В Белоруссии этот дух превратился в маленького бога -- Коншу, которого просят указать место кладов и помочь их отрыть, а при удаче благодарят, оставляя в его пользу известную часть добычи. Уже по этому последнему признаку видно, насколько древен народный обычай взрывания кладов и насколько устойчива вера в их существование. Обычай этот создали тяжкие условия быта, в которых складывался исторический строй жизни русского земледельческого народа. Близкое соседство с кочевыми ордами диких племен, живших опустошительными и внезапными набегами. и желание оградить интересы потомков-наследников указало этот странный путь охранения имущества, нажитого тяжелым трудом. Со времени первых печенежских и половецких набегов, вплоть до татарских погромов, когда мирная жизнь земледельцев очутилась на краю гибели, русские люди неутомимо придумывали всевозможные меры самозащиты личной и охраны имущественной. Но в те трудные времена ни на кого нельзя было положиться, и потому люди доверяли свое имущество только матери-сырой земле. Этот обычай не утратил своего глубокого практического значения и в последующее время, когда в народную жизнь ворвались новые враждебные элементы, в сопровождении всяких внутренних неурядиц, в виде разбоев, казачества и крепостного права. Разнузданное своеволие, не знавшее меры и предела, и приученное к легкой наживе путем грабежа или собирания оброков, устремило всю свою алчность на чужие плоды трудовых сбережений и повергло народ в совершенную нищету, возможную только в дни истинного лихолетья. От этих насилий люди вынуждены были бежать в неоглядную даль, искать новых земель, и там, запасаясь новыми сбережениями, покинуть старый обычай взрывания добра в землю. На прежних же местах, как напр., у исконных земледельцев -- белоруссов, и до нынешнего дня обмолоченный хлеб зарывается в ямы, и притом тем же способом, как и в те времена, когда войска Карла XII шли на соединение с Мазепой. (Известно, что шведские солдаты, выходя на поля перед солнечным восходом, разрывали ямы, наполненные рожью, узнавая эти места, но отсутствию росы, которую высушивала скрытая теплота зарытого зерна). У великороссов точно также еще жива любимая святочная игра "хоронить золото и чисто серебро".
   По всему громадному северу России, от финляндских до сибирских границ, и от Соловецкого монастыря до Троице-Сергиевской лавры, в народе живет память о тех грабительских временах, которые известны под общим именем "панщины". Это имя несомненно указывает на ту эпоху, когда шайки разноязычного и разноплеменного народа опустошали Русь в тяжелую годину междуцарствия. "Панами" для олонецких озерных местностей и беломорского поморья были и отряды шведских войск, и примешавшийся к ним всякий бездомный сброд, вроде того, который, отбиваясь от польских войск Лисовского и Сапеги, грабил народ от Волги до сев. Двины и Пинеги включительно. Это были небольшие горсти людей, умевшие нападать врасплох и беспощадно грабить мелкие и разобщенные селения лесных местностей, -- шайки, подобные тем, которых в костромских лесах заморозил Сусанин, а олонецкая баба истребляла, обливая горячим овсяным киселем {Замечательно, что память об этом событии сохранилась в Лодейном поле под именем "Киселева дня", и целая группа деревень, имеющих общее название "Рокзы", чествует его в четверг Троицыной недели.}. Атаманам этих разбойничьих шаек приписываются великие богатства, которые они, в случае полных неудач, спешили зарывать в землю. Вот образчик подобных преданий, записанным в Кадниковск. у., Волог. г., могущий служить прототипом однородных рассказов.
   "Выбрали себе паны притон в одном месте и стали из него наезжать и грабить, всего чаще по праздникам, когда народ расходился по церквам и на базары. Заберут паны что получше, а деревню зажгут. Этим они вывели народ из всякого терпения. И вот, согласились против них три волости и окружили притон так, что разбойникам некуда было деться. Стали они награбленное добро зарывать в землю в большой кадке, и не спроста, а с приговором, чтобы то добро никому не досталось. Атаман ударился о землю, сделался черным вороном и улетел. Товарищей же его всех захватили и "покоренили" {Особый вид старинной казни разбойников, сохранившийся в преданиях вологодского края. Он состоял в том, что у большого дерева обрубали с одной стороны корни, для чего немного поднимали его рычагами и накренивали, чтобы образовалась пустота и можно было в нее просунуть человека. Затем дерево опускали на свое место и таким образом "подкоренивали" под ним живых людей, как бы накрывая их колпаком.}.
   Разбои, принявшие, благодаря полному неустройству управления, обширные размеры, отчасти обязаны были своими чрезвычайными успехами еще тому, что народ не переставал видеть в руководителях шаек чародеев, спознавшихся с нечистою силою. В этом убеждены были не только все члены шайки, но и сами атаманы, которые выделялись из толпы природным умом, пылким воображением. исключительною телесною силою и даже увлекательным даром слова. Разину. например, этому поволжскому богатырю-чародею, сам Илья-Муромец годился только в есаулы. И неудивительно, конечно, что, обладая такой сверхъестественной силой, Разин обогащался и откупами с проходящих торговых судов, и даже царскою казною с разграбленного и сожженного им первого русского корабля "Орла". Неудивительно также, если тревожная жизнь, среди поисков новой добычи и преследований со стороны правительственных властей, вынуждала Стеньку зарывать в землю награбленные сокровища. По крайней мере, народ верит в это, и все длинное побережье, от Симбирска до Астрахани, все эти лесистые Жигулевские горы и песчаные голые бугры Стеньки Разина -- в народном воображении до сих пор считаются местами, где зарыты бесчисленные клады: там лодка с серебром затерта илом на песках, здесь, в Жигулях, у Разина дупла -- сундук полон платья, а сверху, как жар, горит икона, и заклята та поклажа на 300 лет; там в полугоре, у спуска к Волге, зарыто 12 нош {Ноша -- мера того, сколько может унести на себе сильный бурлак или крючник.} серебра в чугуне, покрытом железным листом, здесь в Шиловской шишке (горе близ с. Сенгилея) подвал, а в нем на цепях четыре бочки золота, охраняемого большим медведем, Замечательно, что народ определяет ценность клада с большой точностью. Так в селе Шатранах (Буинского у., Симб. г.) лежит, по преданию, казны 10 мер (пудов) золота, 2 сундука жемчуга и 4 пуда меди. Это сокровище принадлежало брату Степана Разина, Ивану, и тот, кому достанется клад, -- должен медные деньги раздать нищим, по прямому смыслу зарока. Кроме Степана Разина, составляющего центральную фигуру во всей истории поволжской вольницы, наш народ знает еще бесконечное множество более мелких удальцов и просто разбойников, обладавших сверхестественной силой и зарывавших в землю богатые клады.
   Так, в Двиницкой волости (Волог. г., Кадник. у.) разбойник-атаман. прозванный за свою неуловимость "Блохой", приставил к своему кладу целую свору злых рыжих собак. Кузьма Рощин, грабивший в Муромских лесах купеческие караваны, оставил после себя множество кладов в так наз., Рожновом бору. Это предание настолько свежо, что некоторые старожилы называют даже по именам его сподвижников и укрывателей {К последним причисляют, между прочим, господ Боташовых, деятельность которых описана Мельниковым в его романе "В Лесах".}. В Брянских лесах, и вообще в южной лесной части Орловской губ., также называют много мест, где скрыты клады, зарытые полумифическим разбойником Кудеяром. Говорят, что над камнями, прикрывающими эти сокровища, не только вспыхивают огоньки, но два раза в неделю, в 12 часов ночи, слышен бывает даже жалобный плач ребенка. Этот Кудеяр (время деятельности его с достоверностью не указывается) на всем пространстве великорусской украйны, от Саратовского поволжья, вплоть до устьев Десны, до некоторой степени предвосхищает славу самого Степана Разина. Сверх вышеупомянутых орловских местностей, в семи уездах Воронежской губ. существуют урочища, носящие его имя. Указывают, например, его "лог", памятный ставками многочисленных табунов украденных им лошадей, его лощину "мертвушу" -- притон шайки, "городище" среди Усманского громаднейшего казенного леса, окруженное высоким валом и обрытое широкою канавою, даже со следами въездных ворот, и затем множество ям и курганов его имени, в которых находили человеческие кости, кинжалы, пики, бердыши, кольчуги, кольца, перстни, татарские монеты и проч. Вот почему не уменьшается страсть к отысканию кладов в Усманской даче, внушающей своим мрачным величием невольный страх и порождающей в народе смутные рассказы о том, что здесь заметны даже следы канавы, по которой намеревались некогда спустить целое озеро, наз. "Чистым", чтобы достать со дна его, из огромных выходов и погребов, бочки золота и серебра, сундуки с дорогими камнями и мехами, даже целую старинную карету, сплошь наполненную деньгами, и т. п. Страсть к легкой наживе повсюду расплодила множество кладоискателей, которые до такой степени увлекаются идеей быстрого обогащения, что зачастую кончают однопредметным помешательством. Эти несчастные маньяки вызывают бесконечные насмешки и, сплошь и рядом, делаются жертвами обмана. За дорогую цену нм продаются особые "записки кладов", к их услугам находятся руководители, заведомо приводящие на пустое место, заранее прославленное и искусно обставленное всеми признаками таинственного урочища и т. д. Вот несколько образчиков таких помешанных фанатиков. Один из известных симбирских кладоискателей занес в свою "запись" о кладах следующий эпизод: "А вот нищий Василий Семеныч доподлинно взял поклажу в селе Красной Поляне, а научил его, как взять -- заштатный дьякон: все больше молитвами отчитывал из требника Петра Могилы. За тем требником ездили мы три раза в Ливу (село Корсунского уезда) да дорого просят: сто рублей. да еще надул подлец-лубянишные глаза Евсейка, а денег обобрал много. На что был богат Филипп Чистяков: -- четыре расшивки {Совершенно исчезнувшее теперь на Волге, украшавшее пристани пестро размалеванное, грузовое судно, большое, парусное и плоскодонное.} имел -- да и те все прожил в клады.-- Одначе, Бог поможет (заключает свою запись неисправимый фанатик-кладокопатель), весной возьмет малу толику. Есть у целовальника под горой книга "Немая строка": по ней вызывать можно".
   И умирая, не поживившись ни единым кладом, этот старик закончил свою запись следующим завещанием, напоминающим бред умалишенного:
   "А как Бог велит, -- поучает он своих детей, отчитываем Разину поклажу, только первое на перво сто рублей, как помру, отошлите дедушке в Божью церковь, ко Владимирской Божией Матери. А мать, чтобы не знала: все в питейный угодит. А золото, куда положу -- шепну опосля, смотрите только, как бы обменяли: чай все крестовики {Совсем исчезнувший и ставший нумизматической редкостью, серебряный рубль времен Петра с крестом из четырех букв П, который, конечно, ни в каком случае не мог очутиться в разинских кладах.}. А если уж менять, так из под виду, а для казны места немного. А святую икону, что на поклаже лежит, освятить доведется".
   В воронежской украйне прославился другой убежденный чудак, исходивший весь тот край вдоль и поперек, разыскивая клады Кудеяра, между которыми один состоял из 60 парных воловьих подвод серебра, 10 пудов золота и целого лотка драгоценных камней. Около этого помешанного образовалась целая толпа плутоватых пособников из мещан и отставных солдат, являвшихся с предложениями заговоров и записей, таинственных талисманов. завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины, добытой в полночь с могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.
   При содействии тех же кладоискателей, образовалась целая своеобразная наука о различных способах отрывать и находить клады. Для получения клада, надо, прежде всего, знать зарок, с которым он положен, а эти заклятия настолько капризны, что без записей или подсказов знающих людей невозможно и приступать к делу. Так, напр., на большой дороге, между почтовой и казенной просекой, зарыт клад: чтобы найти его. надо спеть 12 песен, но таких, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про недруга, ни про милого, ни про немилого. Лежит другой клад под сосной; чтоб получить его нужно влезть на эту сосну вверх ногами и спуститься назад точно также вниз головой. Разбойники обычно зарывали свои сокровища "на сто голов человечьих", но значение этого заклятия мудрено отгадать: сотому ли дураку приходить, чтобы дались те деньги на голодные зубы, или следует самому быть разбойником, чтобы загубить сто человек, прежде чем взяться за заступ {Существует очень распространенный рассказ об одном счастливце, которому удалось подслушать волшебный зарок "на сто голов" и даже перехитрить колдуна, зарывшего клад; когда колдун говорил: "человечьих" счастливец шептал: "воробьиных", когда колдун говорил: "сто голов", счастливец шептал: "осиновых колов".}.
   Бывают на клады и такие мудреные заклятия: "попадайся клад доброму человеку в пользу, а худому на гибель", или еще: "тому это добро достанется, кто после моей смерти тотчас же голым пропляшет"; зарывают и на человека определенного имени, -- это, если можно так выразиться, "именные" клады.
   Для заурядных искателей чужого зарытого добра исстари существуют могущественные средства, при помощи которых можно одновременно узнать и место нахождения клада, и способ добычи его. Беда только в том, что эти средства даются нелегко. Таковы цвет папоротника {По вологодским приметам. это скатертник-кочедыжник, названный первым именем за узоры на листьях и корневище.}, разрыв-трава, шапка-невидимка, и косточка-счастливка. Первый, хотя и принадлежит к числу бесцветковых растений, но в ночь на Ивана Купала, когда, по народному убеждению, все цветы на земле достигают наивысшей силы расцвета, -- горит несколько мгновений огненно-красным отливом. Вот этот-то момент и должен уловить кладоискатель, чтобы обеспечить за собой успех. Нечистая сила, охраняющая клад, очень хорошо знает таинственные свойства папоротника и, с своей стороны, принимает все меры, чтобы никому не позволить овладеть цветком. Она преследует смельчаков диким хохотом и исступленными воплями, наводящими ужас даже на человека не робкого десятка. Однако, на все эти острастки нечистой силы всероссийское предание советует не обращать внимания, хотя, как говорят, не было еще случая, чтобы самый хладнокровный смельчак остался равнодушным ко всем этим ужасам. Но зато бывали случаи, когда папоротник сам собой попадал некоторым счастливцам в лапоть, задевавшим его нечаянно ногою. С той поры такие избранники все узнавали и видели, замечали даже место, где зарыт клад, но лишь только, придя домой, разувались и роняли цветок, как все знания исчезали и счастье переставало улыбаться им. Некоторые думают даже, что стоит положить цветок за щеку в рот, чтобы стать невидимкой. Впрочем, для последней операции придумана особая косточка, которую находят в разваренной черной кошке {Добывается шапка-невидимка еще и таким образом: во время Христовой заутрени, когда обходят церковь крестным ходом, надо бежать домой, встретить на дворе своего домового, сорвать с его головы шапку и надеть на него свою и, с непогашенной свечей, бежать назад в церковь, чтобы поспеть к крестному ходу. и т. п.}.
   Разрыв-трава также отыскивается в ночь на Ивана-Купалу. С ее помощью можно ломать все замки, сокрушать все препоны и разрушать все преграды. Но так как и она, подобно папоротнику, держит цвет не дольше того времени, которое полагается для прочтения символа веры и молитв Господней и Богородичной, то имеется, следовательно, достаточное основание считать ее просто сказочным зельем.
   Сверх таинственных обрядов и сложных приемов, из которых ни одного нельзя позабыть, -- для искателей кладов придуманы еще заговоры и даже молитвы. Те и другие сотканы из гнилого прядева пустых слов: "Пойду в чистое поле, во леса дремучие, запорные грязи. через океан-море". А здесь "стоит столб, а на нем сидит Спас-Пресвятая Богородица". "За болотом немного положено -- мне приходится взять. Отойди же ты, нечистая сила, не вами положено, не вам и стеречь". При розыске таинственных сказочных цветков главная мольба заключается в том, чтобы черт поиграл им да опять отдал и не шутил бы, не глумился над рабом Божьим". В самодельных же молитвах, придуманных для раскрытия клада, рассчитывают на то, чтобы силою слов и знамением креста сокрушить нечистую силу, приставленную сторожить клад и "отчитывать" самый клад {По Поволжью известны, так наз., "вызывные книги", где и записаны эти молитвы, достаточно длинные и довольно ловко подделанные под общепринятый способ молитвенных церковных возношений.}. Впрочем, прямой нужды в этом отчитывании не имеется, но требуются особые благочестивые приемы в тех случаях, когда над кладом находится или часовня, или поставлен крест, или висит на золотой цепи икона Богородицы в золотой ризе, или же, наконец, подвешена одна лампадка. И то, и другое, и третье знаменует присутствие такого клада, который спрятан с таким зароком. чтобы нашедший его построил церковь, или часть приобретенного разделил нищим, или разнес по чтимым монастырям. Народное воображение даже над кладами великого чародея и беспримерного богача Стеньки Разина поставило в некоторых местах иконы Богоматери и перед ними повесило неугасимые лампады.
   Когда, при помощи папоротника, клад будет найден, то кладоискатель еще не может считать свое дело оконченным, так как мало найти клад, но нужно еще уметь взять его. Иным счастливцам не надо ни молитв, ни заклинаний, ни вызывных книг, ни руководителей -- к ним сами клады напрашиваются, а у иных неудачников уже найденные, отрытые -- из рук уходят, не даются. Чтобы взять клад, надо знать известную сноровку. Если клад, выходя из-под земли, превращается в какое-либо животное, или даже в живого человека, то надо его ударить наотмашь левой рукой со словами "аминь-аминь, рассыпься". Без этого кладом не овладеешь. К одной калужской нищенке, в то время, как она шаталась по селу, приставал петух, теребил ее за подол, совался под ноги: ударила его старуха палкой -- и рассыпался петух деньгами. Один уломский старик-гвоздарь шел как-то из деревни в город. Дело было под вечер. Вдруг средь поля что-то загрохотало. Оглянулся -- катится бочка, а со стороны кричит чей-то голос: "перекрести дорогу!" Старик испугался, отскочил в сторону -- покатилась бочка мимо, а в ней ясно слышен был звон серебряных денег. В той же Уломе (Новг. губ.) деревенские ребята пошли искать клад и по пути позвали с собой одинокого старика, жившего на краю села в избушке. Старик отказался: "зачем идти искать -- коли Бог захочет, так и в окошко подаст". Долго искали клад ребята, но ничего не нашли. На обратном пути увидали под кустом мертвого барана.-- "Давай подкинем его старику в окошко". Утром увидал у себя старик мертвого барана, взял, благословясь его за ноги, чтобы выбросить на двор, а баран и рассыпался по избе червонцами. Одному пензенскому дьякону каждый полдень являлся неведомый мужик со всклокоченными волосами и бородой, в синей изорванной рубахе и таких же портках. Появится -- убежит в сарай и пропадет, и все на одном и том же месте. Смекнул дьякон, в чем дело, и стал рыть в том месте землю. Вырыл яму в сажень глубиной и наткнулся на пивной котел, прикрытый сковородкой. Хотел было его вытаскивать, да вдруг услышал чей-то грубый голос: "а что ты тут, добрый человек, делаешь?" -- "А тебе какого черта нужно?" -- ответил дьякон и тотчас же услышал, как в руках его дрогнул котел и затем медленно и тяжело начал погружаться в землю. Догадайся дьякон позвать того человека на помощь -- и стал бы богачом. У других неудачников случается и по иному. Роют двое, сговорившись поделиться поровну, да стоит одному подумать про себя, как бы нарушить договор -- и тотчас же полуотрытый клад загремит и провалится. Иные даже домой принесут отрытое с намерением исполнить зарок, предписывающий сделать какое-нибудь пожертвование, но, залюбовавшись сокровищем, спрячут до доброго случая, а потом раздумают: у таких, вместо денег, оказываются либо черепки разбитого горшка, либо стекольные верешки от бутылки.
  

XVI.

ЗНАХАРИ-ШЕПТУНЫ.

  
   Всякий человек, умудренный опытом и заручившийся каким-либо знанием, выделяющим его из среды заурядных людей, получает право на название знатока, или, что одно и тоже по корню слова, -- знахаря. Житейская практика показала, однако, некоторую разницу в бытовом применении этих двух слов. Первое из них присваивается тем, кто знает толк в оценке всякого рода вещей, умеет верно определять доброту, качество и свойство предметов -- словом, кого обычно называют иностранным именем "эксперта". Всякий же знахарь, пользующийся общим уважением за выдающиеся знания, приобретенные личным трудом, и за природное дарование, собственно есть не кто иной, как самоучка-деревенский лекарь, умеющий врачевать недуги и облегчать телесные страдания не только людей, но и животных.
   Строго говоря, мы не имели бы никакого права причислять этих людей, промышляющих лечением болезней, к категории тех, которые знаются с нечистой силой, если бы суеверные, основанные на предрассудках, понятия еще не господствовали властно в народной среде. В деревенском же быту продолжают смешивать знахарей и ворожбитов, знахарок и ворожей с чародеями, т. е. колдунами и колдуньями. Это делается по вековечной привычке во всем необычном подозревать сверхъестественное, и по простодушной вере, что во всем, не поддающемся нашему разумению, несомненно должно быть участие и работа таинственных сил, хотя бы и не злобных. Сами знахари. своими приемами врачевания и требованием при этом особенной или странной обстановки, поддерживают это заблуждение. не столько в видах корысти, сколько но глубокому убеждению, что иначе действовать нельзя, что так повелось искони, и что очень мудрено довериться силе целебных снадобий, если они не заговорены заранее или не нашептаны тут же на глазах больного, так как главная сила врачевания заключается в словах заговора, а снадобья служат лишь успокоительным и воспособляющим средством. Поэтому-то и зовут знахарей "шептунами", именно за те "заговоры" или таинственные слова, которые шепчутся над больным, или над снадобьем. Заговоры воспринимаются или изустно от учителей, или из письменных записей, в изобилии распространенных среди грамотного сельского населения под названием "цветников", "травников" и "лечебников". Произносятся они полушепотом, с целью, чтобы не услышал непосвященный человек (иначе заговоры не имеют никакого значения) и чтобы остались они неотъемлемой собственностью одних только знахарей. Сопровождаются заговоры различными движениями рук и губ для того, чтобы удержать силу слов, или, как говорится, "запечатать замок". Знахари, даже искренне убежденные, тоже проделывают это, хотя они во многом отличаются от колдунов, между которыми так много плутов, принявших на себя личину притворства ради явного корыстного обмана. В этом особенно часто обвиняют тех мастеров, которые бродят по деревням и известны нод именем "коновалов". Они собственно лекари-знахари, избравшие своею специальностью лечение лошадей, но дерзающие лечить и других животных, и даже людей. Некоторые из них, вроде ладожан и егорьевцев, (из Рязан. г.) давно уже отнесены в число несомненных колдунов, чему способствует и внешний наряд их, состоящий, как и у самоедских и сибирских шаманов, из разнообразных ремешков, колечек, сумочек, бляшек и т. п. В довершение сходства, ладожане и егорьевцы вечно похваляются своими связями с нечистой силой.
   Главное отличие между колдунами и знахарями состоит в том, что первые скрываются от людей и стараются окутать свое ремесло непроницаемой тайной, вторые, же работают в открытую и без креста и молитвы не приступают к делу: даже целебные заговоры их, в основе своей, состоят из молитвенных обращений к Богу и св. угодникам, как целителям. Правда, знахари тоже нашептывают тайно, вполголоса, но за то открыто и смело действуют: "встанет раб Божий благословясь и перекрестись, умоется свежей водой, утрется чистым полотном; выйдет из избы к дверям, из ворот к воротам, выступит под восточную сторону, где стоит храм Введения Пресвятой Богородицы, подойдет поближе, поклонится пониже, попросит смотреть лестно, и повсеместно, и повсечасно". Колдун действует зачастую по вдохновению: разрешает себе выдумку своих приемов и средств, лишь бы они казались внушительными и даже устрашали. Он выжидает и ищет случаев показать себя в возможно импонирующей обстановке, хотя бы и с растрепанными волосами и со всклокоченной бородой. На свадьбы и за праздничные столы он является незваным и старается придти неожиданно, словно из под земли вырасти и т. п. Знахарь же идет торной дорожкой и боится оступиться: он говорит по ученому, как по писанному. придерживаясь "цветника", или как наставлял его покойничек-батюшка. Знахаря не надо разыскивать по кабакам и не придется заставать полупьяным, выслушивать грубости, смотреть, как он ломается, вымогает плату, угрожает и застращивает своим косым медвежьим взглядом и посулом несчастий впереди. У знахаря не "черное слово", рассчитанное всегда на зло и беду, а везде "крест -- креститель, крест -- красота церковная, крест вселенный -- дьяволу устрашение, человеку спасение". (Крест опускают даже в воду перед тем, как задумают наговаривать ее таинственными словами заговора, и, таким образом, вводят в нее могущественную целебную силу). У знахаря на дверях замка не висит; входная дверь открывается свободно: теплая и чистая изба, с выскобленными стенами, отдает запахом сушеных трав, которыми увешены стены и обложен палатный брус; все на виду, и лишь только перед тем, как начать пользовать, знахарь уходит за перегородку Богу помолиться, снадобье приготовить: и тогда оттуда доносятся шепты и вздохи. Выговаривая себе всегда малую плату (копеек пять-десять) знахарь говорит, что берет деньги Богу на свечку, а чаще довольствуется тем количеством яичек от домашних кур, какое принесут, а то так и ничего не возьмет и, отказываясь, скажет: "дело божеское -- за что тут брать?" -- Впрочем, плата, даваемая знахарям. не считается зазорной -- главным образом потому, что ею оценивается лишь знание и искусство, а не волшебство или чародейство. К тому же знахарь не мало трудится около своих пациентов, так как крестьяне не обращаются к нему по пустякам, а лишь в серьезных случаях. Прежде чем больной пришел за советом, он уже попользовался домашними средствами: ложился на горячую печь животом, накрывали его с головой всем, что находили под рукой теплого и овчинного: водили в баню и на полке околачивали вениками до голых прутьев, натирали тертой редькой, дегтем, салом, скипидаром, поили квасом с солью, словом -- все делали и теперь пришли к знахарю, догадавшись, что приключилась болезнь не от простой "прятки", т. е. легкого нечаянного припадка, а прямо таки от "уроков", лихой порчи, или злого насыла, напуска, наговора и чар. Теперь и надо раскинуть умом, потрудиться отгадать, откуда взялась эта порча и каким путем вошла в белое тело, в ретивое сердце?
   Входит в человека порча в следующих случаях: сглазу, или, что одно и то же. от призору. Бывают глаза у людей хорошие, добрые, счастливые, и наоборот -- дурные: "червой глаз, карий глаз, минуй нас!". "Озевает" человек своим нехорошим взглядом встречного и испортит. От "недоброго часа" сглаз приходится отчитывать три зори, а от "худого часа" и порчи надо отчитывать 12 зорь.
   По следу: злые люди вынут земли из под ступни проходящего человека и бросят ту землю на дерево, отчего хворь не пройдет до тех пор, пока дерево не засохнет, а с ним вместе и порченый человек не помрет. Освободить от несчастья в таких случаях может лишь самый опытный знахарь. Но если бросить землю на воду, то знахарь помочь не в силах, как бы ни старался. Он только скажет: "сделано крепко и завязано туго -- мне не совладать: одна теперь тебе надежда на спасение, если была в сапогах соломенная подстилка".
   От притки, которая считается много привязчивее сглаза, и трудно распознается, отличаясь самыми многосложными и запутанными признаками. В них мудрено разобраться: то ли это "схватило" вдруг без всякой причины, то ли это припадок, вызванный старым внутренним повреждением, внезапно и неожиданно обострившимся, то ли, наконец, хворь, прикинувшаяся в бане.
   От изурочья, или, что тоже, от уроков. Под этим именем разумеется заочная посылка порчи. Лиходеи посылают порчу всякими путями и способами: в пище, по воде, по ветру {Выйдет на улицу, встанет против ветра, скажет какое ему нужно слово, ветер подхватит и, кто первый дыхнет, тот и изурочится.}. Как пулей из ружья, поражают они ударом по пояснице вроде "утица", напуском жестокого колотья в грудь и болей в живот, да таких, что приходится криком кричать и кататься по земле от невыносимого страдания.
   От клади, которую чародеи зашивают новобрачным в подушки или перины. Это женский волос, спутанный комком, косточка, взятая на кладбище, три лучинки, опаленные с двух концев и несколько ягод егодки (волчьих ягод). Знахарь устраняет от молодых порчу тем, что опаляет кладь на огне, уносит на речку и спускает на воду. Пекут также для клади лепешки с разными снадобьями и угощают ими, или подкидывают, чтобы сами приговоренные нашли и съели.
   От удара или щипка привязывается порча, когда сильный колдун, проходя мимо бабы, как бы ненароком, щипнет ее спереди, или хлопнет сзади, да еще и прихвалит: "какая ты, шут, гладкая!".
   От оговора -- когда "не в час молвится". Рассказывают, например, такой случай: вышла баба после родов рано на улицу, к ней подошла соседка и сказала: "сидела бы лучше дома". -- Баба испугалась, заболела, у ней разлилось молоко и, в конце концов, она умерла.
   Относом портят не умышленно и не по злости, а ненароком: делано было на другого, а подвернулся посторонний и неповинный человек. Отхаживают в таких случаях тоже знахари, но необходимо, чтобы они были сильнее тех, которые наслали порчу. Самый способ лечения отличается большой простотой: знахарь должен пойти на распутье, где скрещиваются дороги, и бросить там узелок с зашитыми в нем золой, углем и кусочком глины от печного чела. Таким относом отводится порча от того больного, к которому знахарь был позван. Но относ имеет свою опасную сторону, так как всякий, кто первым наткнется на отнесенный узелок, непременно будет испорчен. А это, в свою очередь, влечет дурные последствия для первого больного. уже излечившегося от порчи при помощи узелка: однако, когда его душа, в свой смертный час, станет выходить из тела, сатана скажет ангелу Божию: эта душа моя, она зналась со мною, приносила мне на распутье хлеб-соль {В Калужской г., Жиздрин. у., в Бытчинской волости, существовал очень странный обычай подобных этносов. На светлый праздник, когда садились разговляться, хозяин семьи отрезал от каждого кушанья по кусочку, отливал хлебова и молока и, по окончании еды, все это относил на расстани и просил злых духов поберечь его скот на пастьбе. Один старик покаялся в этом священнику и, по убеждению последнего, постарался усовестить и повлиять на соседей, причем имел такой успех, что обычай относов стал прекращаться. Теперь, если и придерживаются его, то только люди закоренелые в суеверии, да и те действуют тайно, чтобы никому не попасться на глаза.}.
   От какой бы из перечисленных иричин ни приключилась болезнь человеку, знахарь, как и весь деревенский русский мир, глубоко убежден, что всякая болезнь есть живое существо. С нею можно разговаривать, обращаться к ней с просьбами или приказаниями о выходе вон, спрашивать, требовать ответов (не говоря уже о таких, напр., болезнях, как кликушество, когда сидящий внутри женщины бес не находит даже надобности скрываться и, еще не видя приближающегося крестного хода, или проходящего мимо священника, начинает волноваться и выкрикивать женским языком мужские непристойные ругательства и кабацкие сквернословия). Бывают случаи, когда болезни даже олицетворяются. Так самый распространенный недуг, сопровождающийся ознобом и жаром, и известный под общим именем лихорадки, есть не что иное, как одна из двенадцати дочерей библейского царя Ирода (а по другим сведениям из 14) {Живут они в ущельях каменистых гор и летают по воздуху: кого поцелуют, тому не миновать беды.}. Знахарь умеет распознать, какая именно в данном случае овладела его пациентом: одна ли например, ломовая или трепуха, или две вместе. Он определяет, которая из них послабее, положим, знобуха или гнетучка, чтобы именно с такою-то и начать борьбу. Больной и сам умеет подсказать, гноевая ли это (если лихорадка напала в то время, когда свозили навоз на поле), или подтынница (если болезнь началась, когда усталый он свалился под изгородь в лугах и заснул на мокрой траве). В том же случае, когда объявились сильные боли в крестце, или разломило в пояснице так, что не продохнешь -- всякий знахарь понимает, что это "утин", и что в этом случае надо положить больного животом на порог избы, взять тупой косарь в руки, насекать им спину и вступить с этим утином в переговоры, спрашивая его и выслушивая ответы: "что рублю? -- утин секу.-- Руби гораздо, что бы век не было" и т. п.
   Бесконечное разнообразие знахарских приемов и способов врачевания, составляющее целую науку народной медицины, сводится, в конце концов, к лечению травами {Знахари гордятся своими ботаническими сведениями и хвастаются тем, что им известно 99 сортов трав (более скромные упоминают лишь о 77). Из этих трав для каждого знахаря обязательно держать всегда дома 12: цикуту или одолим, семена белены, корень лапчатки, богородицкую траву, волчьи ягоды, корень морковкина, корень папоротника, куричью слепоту, паутинник, земляные орехи, купавку, бузинный цвет.}. Как лечат знахари -- это составляет предмет особого исследования, предоставленного врачу-специалисту. Нам же остается досказать о том положении, какое занимают знахари и знахарки в деревенской среде, в качестве людей, лишь заподозренных в сношениях с нечистою силою, но отнюдь не продавших ей свою душу. Хотя житейская мудрость и велит не обвинять никого без улики, но житейская практика показывает другое, и на обвинение знахарей деревенский люд не скупится. Так, напр., ночью знахарям нельзя даже зажечь огонь в избе или продержать его дольше других без того, чтобы соседи не подумали, что знахарь готовит зелье, а нечистый ему помогает. Но, живя на положении подозреваемых, знахари, тем не менее, пользуются большим уважением в своей среде. Объясняется это тем, что знахарями делаются люди, преимущественно старые, одинокие холостяки или старушки-вдовы и престарелые девицы, не сделавшиеся черничками потому, что захотели быть лекарками и ворожеями. Положение подозреваемых невольно делает знахарей слегка суровыми и очень самолюбивыми и самоуверенными. Да и подбирается сюда не только народ смышленный, но и положительно стоящий выше других на целую голову. Оттого у знахарей не выходит с соседями ни особенно близкой дружбы, ни хлебосолий, ни откровенных бесед: тайна пуще всего им на руку. Но в то же время их интересуют чужие беседы, деревенские повести, взаимные соседские отношения. Зайдет знахарь в трактир или харчевенку, сядет незаметно в сторонку и прислушивается: у кого украли лошадь, увели корову, на кого падает подозрение и на ком оно, после галденья и общих споров, остановится. Как умный человек, подбирая в запас мелкие крохи, он сумеет потом в них разобраться, а глупая деревня думает, что если мужик умеет лечить, дает умные и добрые советы, то должен же он и колдовать, и ворожить, и отгадывать. Если он умеет лечить скотину, -- рассуждает деревенский люд, -- то почему ему не пользовать и людей? помог от одной болезни, стало быть, должен пособить ото всех? При таком положении вещей не мудрено, что все врачебное дело в деревне держится на знахаре. Впрочем, наряду с знахарем пользует больных и бабка-лекарка. Она, так сказать, дополняет знахаря по той причине, что бывают по женской части такие дела, в которые мужчине никак не проникнуть. Бабки-повитухи работают вполне независимо, на свой страх и ответ, причем в некоторых случаях им даже отдается предпочтение перед мужчиной-знахарем. так как бывают такие болезни, где только женская рука, нежная и мягкая, может принести действительную пользу. Так, напр., все воспаления глаз всегда и повсюду доверяются лечению исключительно одних знахарок: никто лучше их не сдувает бельма, никому так ловко не вдунут в глаз квасцов, смешанных с яичным белком. Сверх того, бабка усерднее знахаря: она забежит к своему больному раза три на день. В лечении детских болезней точно также нет равных знахаркам, хотя и по "сердечным" делам они не утратили заслуженно добытую славу. Они охотно берутся "снимать тоску" с того человека, который лишился любви, но заставить полюбить не могут, так как "присуха" -- дело греховное и дается только колдунам. В этом собственно и заключается существенная разница между колдунами и знахарями: то, что наколдуют чародеи, -- знахари и знахарки снимут и поправят. И слава их в этом отношении так велика, что к ним со всех концов стекаются деревенские люди за помощью. Но еще чаще обращаются к ним в самых обыденных житейских случаях. Вот несколько примеров: молодая баба, на третий день после свадьбы, ушла от мужа; родные пытались ее вернуть, советовались со знахаркой и получили в ответ, что от насильной любви баба может умереть. Сама баба почувствовала однажды жалость к мужу и просила колдуна внушить ей любовь к нему. Этот взялся, но предупредил, что "все равно, любовь эта будет через окаянного". Ходят к знахарям. в случае беды, и с целью покорежить и погадать. хотя это и не составляет прямой профессии знахарей: вор объявился, лошадь увели, корова из поля домой не приходила -- все к знахарю или к бабке-ведунье. Бабушка-ведунья сейчас все расскажет и беду как руками разведет. Иная, чтобы не потерять уважения и поддержать к себе веру, бобы разводит, раскидывает карты, на воду пускает восковой шарик, шепчет и вдумчиво смотрит, в какую сторону укажет шарик, какой мужик в воде покажется ей: черный или белый. Сметливая баба из расспросов уже раньше кое-что поняла. Если не укажет она прямо, то поведет около, а соседские воры все на счету и у всех на примете. А если и не скажет она правды, не поможет на недобрый час, то ведь все-таки это не ее прямое дело. Так все и понимают: спасибо ей и за то, что старалась пособить и не отказалась утешить в тяжелое время умелым сердечным советом. Знать обманули ее карты, надо быть, замутилась вода. Во всяком случае -- знахарь не чародей, ворожея -- не ведьма.
   При всем почете, какой выпадает в удел знахарям, им, однако, приходится считаться с современными веяниями, а подчас и отвечать перед начальством. Вот что поведал на этот счет один из известных знахарей, возле двора которого "подвод больше десятка каждый день стояло".
   "Нашлись у меня завистники и донесли попу и уряднику, что я черной магией занимаюсь. Я ничего не знаю, сижу дома -- глядь: ко мне в хату приходят поп с урядником, а избу понятые окружили. Наперво поп обратился ко мне:
   -- Ты, Михайло, сказывают, лечишь народ по книжкам от всяких болезней, так покажи нам свои книги?
   А я ему наоборот говорю:
   -- Лечу, папаша, это правда. И разные у меня коренья и травы есть, и книга тоже есть: по ней я разбираю, каких кореньев от какой хвори дать, и с молитвою творю это. А вреда никакого я не делал людям.
   Урядник как крикнет на меня:
   -- Ты не разговаривай с нами, а подавай твои книги и коренья, а мы их становому представим. Тебя за Сибирь загонит он за это леченье.
   Я не испугался его. Открыл укладочку, где лежала книга моя и коренья, и говорю:
   -- Извольте брать к себе всю укладку: тут все леченье мое. Только прошу вас, не растеряйте листков из книги да корешков не трусите: дюже трудно собирать их.
   Урядник отвез укладочку мою к становому, а тот книгу и коренья к доктору отправил. А доктор посмотрел мою книгу и сказал:
   -- Это безвредная книга: травник называется. Так все и отдали мне назад.

XVII.

ПЛОТНИКИ И ПЕЧНИКИ

  
   О плотниках и печниках распространены в народе многочисленные рассказы, свидетельствующие о том, насколько мстительны и недоброжелательны эти люди в тех случаях, когда им не доплачивают условленной суммы хозяева и подрядчики. Особенно дурной славой пользуются те из плотников, которые известны своим искусством, вроде костромских галичан, знаменитых издревле владимирских "аргунов", вологодских, вохомских и т. д. Так как по известному присловью их "топор одевает, топор обувает, да он же и кормит", то мастерство свое они умели довести до замечательного искусства и даже до шаловливых фокусов, которыми успевают они "морочить глаза" темных суеверных людей. А если отводят глаза, да при этом еще застращивают и похваляются местью, то чем и объяснить все это, как не уверенностью их в помощи нечистой силы, с которой они несомненно знаются?
   Про вохомских плотников (в Вологодской губернии Грязовецкого уезда) известен такой рассказ. Однажды они не получили сверх расчета обычного угощения пивом и водкой, и, когда ушли, хозяин послал сына посмотреть новую избу. Вернулся тот перепуганным и рассказал отцу про такое диво, что тот сам пошел проверять и увидел то же самое. Только что вошел он, как выскочила маленькая мышь, за ней другая побольше и еще больше, а последние стали выбегать ростом с сытую кошку. "Запрягай, сынок, поскорее лошадь, поезжай за тем мастером, зови его на влазины, а в Петрецове захвати четверть водки!" Приняли плотника с хлебом-солью и низкими поклонами в новом доме. Выскочила маленькая мышь, а мастер только и сказал ей: "Скажи в стаде, чтобы сейчас убирались вон". Не успели они выпить по второй, как большие и маленькие мыши труском и вприскочку выбежали из избы мимо них в двери и в поле.
   Около села Кубенского (в 30 верстах от Вологды) по сей день стоит ветряная мельница, совершенно новая, но больше десяти лет не употреблявшаяся в дело. Тем же вохомским плотникам не доплатил мельник трех рублей, и с первого же дня помола всякий раз его отбрасывало от жерновов с такой силой, что он навзничь валился на пол. Приводил он на свою ветрянку и священника с молитвой, но и это не помогло. Плотники советовали купить мельницу другому мужику и обещали ему, что она будет хорошо работать, но тот купить побоялся, а за ним и все прочие опасаются.
   В Орловской губернии (под самым городом) подслушали бабы, как владимирские плотники, достраивая хату, приговаривали: "Дому не стоянье, дому не житье, кто поживет, тот и помрет",-- и подсмотрели, что бревна тесали они не вдоль, а поперек, а потом напустили червей. Стали черви точить стены, и едва успел хозяин помереть, как развалилась и хата его.
   В Сарапульском уезде (Вятской губернии) построили плотники новый дом. Пришли они попрощаться да и сказали хозяйке: "Ну, тетка, тебе не спасибо, вовек будешь помнить, как ты нас поила-кормила". И вот за то, что она докучала им попреками, укоряя, что много у ней выпили и еще того больше съели, они посадили ей кикимору: никого не видно, а человеческий голос стонет. Как ни сядут за стол, сейчас же кто-то и скажет: "Убирайся-ка ты из-за стола-то!" А не послушают -- начнет швырять с печи шубами или с полатей бросаться подушками. Так и выжила кикимора хозяев из дому. Сказывали знающие люди о причинах этого происшествия, но разное: одни говорили, что либо на стояке, либо под матицу плотники подложили свиной щетины, отчего и завелись в доме черти. Другие предполагали, что под дом зарыт был когда-то неотпетый покойник или удавленник и что плотники знали про то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда ставили сруб.
   Точно так же нельзя было жить в одной избе в Скопинском уезде Рязанской губернии по той причине, что как только сядет семья за стол, так и летят чашки с печи и с полатей лапти, онучи и пр. И иконы поднимали -- не помогло.
   В Пошехонской деревне (Ярославской губернии) мышкинские плотники сделали так, что как придет вечер, так на повети и начнет плакаться жалобный голос: "Падаю, падаю -- упаду". Придут посмотреть -- никого нет. Бились и мучились так до той поры, когда пришел в избу свой же пошехонский швец, ведомый знахарь. "Помоги!" -- просят его хозяева. "Ничего,-- говорит,-- не горюйте". Вышел потом портной ночью, услышал слово "падаю", прошептал свое, какое знал, да и крикнул: "Коли хочешь валиться, то падай на хлеб!" Вслед за тем что-то со страшным треском упало, а после этого в избе уже не "диковалось".
   В Белоозерском уезде (Новгородской губернии) в деревне Иглине у крестьянина Андрея Богомолова плотники так наколдовали, что кто из его семьи ни войдет в новую избу, всякий в переднем углу видит покойника, а если войдут с кем-нибудь чужим -- не видят. В первую же ночь сына Михаила сбросило с лавки на пол. Решили сломать избу эту и поставить новую. Стали ломать -- и нашли в переднем углу под лавкой вбитым гвоздь от гроба.
   Такая же недобрая слава установилась и за печниками и каменщиками. Последние в особенности прославились злыми шутками, и притом на всю святую Русь. Найдется ли на ее широком раздолье хотя один такой счастливый город, в котором не указали бы на заброшенный нежилой дом, покинутый и заколоченный наглухо? В таких захолустных домах поселяются черти и по ночам возятся на чердаках и швыряют чем попало и куда попало. В городе Сарапуле (Вятской губернии) в 1861 году пишущему эти строки указывали на соборной площади подобный таинственный дом, а три года тому назад об этом же самом доме сообщали, что верх так и стоит необитаемым уже много лет. Рассказывали, что как только кто-нибудь поселится в этом доме, в первую же ночь слышится голос: "А, окошки поставили! двери сделали!" И поднимется вслед за тем шум, а наутро оказывается, что все стекла в окнах и дверях выбиты. Лет шесть тому назад этот дом так и стоял с разбитыми стеклами. Теперь окна заколочены досками.
   В смысле чертовщины за обширную Белокаменную тоже никто не поручится, а в Петербурге на нашей памяти на Фонтанке, близ Калинкина моста, существовал беспокойный дом с зелеными колонками. Лет 10--15 тому назад на такой же дом на Литейной (или на Моховой) указывали все газеты, и толпы любопытных собирались к нему в таком множестве, что вмешалась полиция.
   "Один каменщик (пишет корреспондент из Сарапула) из крестьян села Мостовой передавал следующее: "Когда трубу кладем, так артути в перышко гусиное линешь, плотный-то конец оставишь на волю, а другой замажешь. Как затопят после того печку -- она и застонет, а хозяева боятся: "Смотрите-ка, мол, каменщик какую штуку удрал".
   О такой же приблизительно штуке сообщает и орловский сотрудник: "Плотники просверлят дыру и вставят в нее бутылочное горлышко -- ветер дует в это незаметное для глаз отверстие, причем происходит завывание, а хозяин думает, что в его жилище поселили лешего".
   Грязовецкие вологжане рассказывают о своих плотниках, что они кладут в один из срубов избы деревянную куклу для того, чтобы "наводило" временами на хозяина страх. А делают это так: по три зари подрядчик спрашивает рабочего, находящегося на срубе: "Что стукаешь?" Рабочий отвечает: "Лень на шабаш". Подрядчик говорит: "Лешему строить шалаш".
   Из Шуйского уезда (Владимирской губернии) пишут: сговорились плотники с печниками и вмазали в трубу две пустые незаткнутые бутылки по самые горлышки {Вместо бутылки кладут в стену пискульки из речного тростника, дудочку из лубка липы, лозы. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Стали говорить хозяева: "Все бы хорошо, да кто-то свистит в трубе -- страшно жить". Пригласили других печников. "Поправить,-- говорят,-- можно, только меньше десятки не возьмем". Взялись сделать, но вместо бутылок положили гусиных перьев, потому что не получили полного расчета. Свист прекратился, но кто-то стал охать да вздыхать. Опять обратился хозяин к плотникам, отдал уговорные деньги на руки вперед, и все успокоилось.
   Погрубее и попроще месть обсчитанных печников заключается в том, что один кирпич в трубе закладывается так, что печь начинает постоянно дымить, а плотники засовывают в пазах между венцами во мху щепочки, которые мешают плотной осадке. В этих местах всегда будет продувать и промерзать. Точно так же иногда между концами бревен в углу кладут в коробочку камни: не вынувши их, нельзя плотно проконопатить, а затем и избы натопить. Под коньком на крыше тоже прилаживается из мести длинный ящичек без передней стенки, набитый берестой: благодаря ему в ветреную погоду слышится такой плач и вой, вздохи и вскрики, что простодушные хозяева предполагают тут что-либо одно из двух -- либо завелись черти-дьяволы, либо из старого дома ходит сжившийся с семьей доброжелатель домовой и подвывает: просится он в новый дом, напоминает о себе в тех случаях, когда не почтили его перезовом на новое пепелище, а обзавелись его соперником.
   Всех этих острасток совершенно достаточно для того, чтобы новоселья справлялись с таким же торжеством, как свадьбы: с посторонними гостями и подарками, с приносом хлеба-соли и с самыми задушевными пожеланиями. Плотников задабривают еще далеко загодя: когда сговорятся насчет условий -- пьют заручное, когда положат первый ряд основных бревен -- пьют "обложенное", когда заготовленный сруб перенесут и поставят на указанное место -- опять пьют или "мшат" хату. Точно так же пьют при установке матицы (это тот брус, или балка, который кладется поперек всей избы, и на нем настилается накат и укрепляется потолок). Матицу "поднимают" и "обсевают" в полной обрядовой обстановке, повсеместно одинаковой, как завет седой старины. Вот как это делается: хозяин ставит в красном углу зеленую веточку березки, а затем из среды плотников выступает такой, который половчее прочих и полегче на ногу. Это -- "севец", как бы жрец какой, отгонитель всякого врага и нечистого супостата. Он и начинает священнодействовать: обходит самое верхнее бревно, или "черепной венец", и рассевает по сторонам хлебные зерна и хмель. Хозяева же все это время молятся богу. Затем севец-жрец переступает на матицу, где по самой середине ее привязана лычком овчинная шуба, а в карманах ее положены: хлеб, соль, кусок жареного мяса, кочан капусты и в стеклянной посудине зелено вино (у бедняков горшок с кашей, укутанный в полушубок). Лычко перерубается топором, шуба подхватывается внизу на руки, содержимое в карманах выпивается и поедается. Весь этот обряд имеет, разумеется, символическое значение: зеленые веточки березки, которую хозяин, предварительно обрядя, ставит в переднем углу вместе с иконой и зажигает перед ними свечку,-- служат символом здоровья хозяина и семьи; шуба и овечья шерсть, вместе с ладаном заложенные под матицу, обозначают изобилие всего съедобного и тепло в избе.
  

XVIII.

ПАСТУХИ.

  
   Крестьяне обыкновенно выбирают в пастухи человека безземельного, неспособного, по слабости здоровья, или по иным причинам, к полевым работам. Но при этом принимается в соображение, что если пастух и немощен телом, то, взамен того, он владеет особой, необъяснимой и таинственной, силой, при помощи которой влияет на стадо и спасает его от всяких бед и напастей. Таких необычайных пастухов очень много в лесных местностях. Здесь верят, что они (по словам пастушьего заговора) оберегают скотину от "лютого зверя черного, от широколапого медведя, от перехожего пакостника -- волка, рыскуньи -- волчицы, от рыси и росомахи, от змеи и всякого зверя, и гада, и от злого и лихого человека". Эти заговоры пастухи обязаны знать прежде всего, так как крестьяне придают этому большое значение: если в прежние времена не слыхать было на пастухов жалоб, то, стало быть, и заговорные слова говорились ими не на ветер, стало быть, они действительно владели той силой, которая не каждому дается. Нет явных следов, чтобы пастухи знались с лешими, или луговыми и прибегали к их помощи, но людская молва и в этих знахарях не прочь подозревать связь с чародеями, а, пожалуй, и с самими лешими. По крайней мере, в Олонецк. губ. (Карг. у.) уверены, что, для удачной пастьбы, опытные пастухи обещают лешему корову или две, так как волков и медведей напускает на стада эта лесная нежить {Замечательно, что в Казанском Поволжье самих леших, из благоговения к могуществу их, называют "пастухами", потому-де что они перегоняют с места на место скотину, которая, вследствие множества насекомых, в стада не сгоняется. Без помощи леших, пастухам приходится худо, а лешие, начальствуя над зверями и перегоняя их с места на место, в пастушьих делах очень опытны.}.
   От леших, между прочим, запасаются пастухи "спуском", т. е. особым заговором. при помощи которого колдуны отыскивают потерявшееся животное, и сами этими чарами руководствуются.
   Когда придет время спускать скот на пастьбу, пастух у всякой скотины промеж ушей и с крестца состригает клок шерсти и закатывает его в чистый воск {В некоторых местах эту шерсть запекают в хлеб и, накануне выгона, кормят этим хлебом скотину для того, чтобы она ходила вместе, дружным стадом.}. Этот шарик он впоследствии прячет под камень, около того места, куда обычно ходит стадо на водопой, и предварительно читает длинный заговор, причем шарик этот держит в одной руке, а в другую берет висячий замок. И сам пастух, и все хозяева крепко верят в охранительную силу этого заговора и настойчиво уверяют, что медведь боится его и перестает давить коров. Кроме этого заговора, перед первым выгоном скота на пастбище, производится еще особый обряд "обхода", необходимый для того, чтобы стадо не расходилось летом и не блуждало бы по лесам. Заключается этот обряд в том, что пастух обходит стадо со свечей, с которой стояли Светлую заутреню. Часть этой свечи он заделывает в свой берестяной рожок и уверен, что на звук такого рожка скот станет сходиться скорее и охотнее, а хищные звери быстрее убегать прочь.
   Таким образом, питаясь лишь кое-какими крохами, оставшимися от трапезы старого язычества, пастушеский быт, в самом корне своем, давно уже подчинился христианским верованиям и обычаям. С того самого времени, когда первые проповедники христианства, увлекшись дешевым созвучием, подменили языческого бога Велеса мучеником греческой церкви Власием,-- последний стал защитником рогатого скота подобно тому, как другие мученики римской церкви, Флор и Лавр, считаются покровителями лошадей. На краю городов, непременно у самых выгонов, кое-где и теперь сохраняются древние церкви, освященные обязательно во имя священномученика Власия. Эти церкви встречаются преимущественно в северных городах, начиная с Холмогор и Вологды, продолжая Костромой, Ярославлем, Псковом и Новгородом и оканчивая самой Москвой и старыми подмосковными большими городами.
   Впрочем, по нынешним временам, уже и в глухих местах Пошехонья перестают верить в разные таинственные и загадочные приемы пастухов. Теперь, пожалуй, не только забыли, но и совсем не знают, что, для розыска заблудившегося животного, надо положить на перекрестке крест из лучинок или палочек, сделанный не руками, а губами и т. под. Но зато теперь начинают понимать, что магическая сила пастухов, позволяющая им, по желанию, собирать скот в одно место, имеет очень простое объяснение: не жалея нескольких фунтов соли, нынешние пастухи рассыпают ее на одном месте, на какой-нибудь уединенной лужайке и, таким образом, приучают скот не разбивать стада и собираться на указанном месте, при первом же звуке рожка, пощипать вкусной соленой травы.
  

НЕВЕДОМАЯ СИЛА

  

I.

ЦАРЬ-ОГОНЬ

  
   Древнее почитание огня, основанное на величайших услугах, оказанных им человечеству, и в настоящее время не совсем изгладилось из народной памяти. Хотя это теперь лишь обрывки чего-то целого, разбитые и не скрепленные в одну непрерывную цепь, но и по ним с полным основанием можно заключить, что эти обломки былого миросозерцания представляют собой не что иное, как остаток древнего богопочитания. Стихия, дающая тепло и свет, снизошла с неба, чтобы разделить свою власть над человеческим родом лишь с другой, столь же могучей стихией -- водой, которая ниспадает в виде дождя и снега, образуя на земле родники, ручьи, реки и озера, а в смеси с солями -- и моря. Эти последние оказались прямыми и облегченными путями для заселения земного шара, огонь же пришел на помощь для повсеместного распространения и закрепления оседлости человеческого рода на материках. Многоводные русские реки привели первых насельников на обширные, глубокие озера, на берегах которых основались самые первые опорные пункты, послужившие средоточием политической жизни и прикрытиями дальнейшего ее разветвления по междуречьям, в дремучих непочатых лесах. Сюда врубился топор и, при содействии огнива, проложил дороги и отвоевал места, удобные для земледелия, а стало быть, и для оседлой жизни. На срубленном и спаленном лесе объявились огнища, или пожоги, они же новины или кулиги -- места, пригодные для распашки. Народился на русской земле, в самое первое время ее истории, особый класс поселян-огнищан или "житых людей", хозяев-землевладельцев, крестьян-пахарей; выработался особенный вид крестьянского хозяйства, огневого или кулижного, общего всей северной лесной России, дожившей от времен Рюрика до наших дней {Тот же огонь, который пособил земледелию укорениться в лесах, содействовал в степных местах развитию скотоводства "напуском палов", или искусственных пожаров, осенью или ранней весной выжигающих все луга, пастбища и покосы, чтобы старая трава -- ветошь -- не мешала расти молодой и чтобы попутно сгорали зародыши вредных насекомых, до саранчи включительно. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Но, составляя основу человеческой культуры на земле, огонь вместе с тем является и истребителем ее: при неудачном и несчастливом применении он временами проявляет могучую и страшную силу, которая сметает с лица земли все, что попадается ей на пути, и которая заставляла первобытных людей в благоговейном трепете поклоняться огню и умилостивлять его молитвами и жертвами. Та же сила поддерживает и в современном поколении неизбывное тревожное состояние души, и в этом отношении лесная и деревянная Русь находится даже в особенном, исключительном положении перед прочими странами: она представляет собой как бы неугасимый костер, который, никогда не потухая совершенно, то ослабевает, то разгорается с такой чудовищной силой, что пропадает самая мысль о возможности борьбы с ним; целое море пламени каждый год огненным вихрем проносится из конца в конец по нашей многострадальной земле и без остатка истребляет леса, засеянные поля, деревни, села, города. Выросшие под впечатлением этих вечных пожаров, русские люди воспитали в себе наследственный, заразный страх перед силой огня: они целыми веками живут под его грозной властью, почти не помышляя о борьбе и только цепенея от ужаса. Впрочем, и то сказать -- русские пожары так грандиозны, что хоть кого приведут в панический страх. Пишущему эти строки приходилось наблюдать один из таких колоссальных пожаров в 1839 году в Костромской губернии. Это было поистине нечто потрясающее. Потускнело солнце на безоблачном небе в знойную июльскую пору, называемую верхушкой лета, и в самый полдень стало так темно, что надо было зажигать огни. Прозрачный воздух превратился в закопченное стекло, сквозь которое яркий диск жгучего светила казался кружком, вырезанным из красной фольги, дозволявшим безопасно смотреть на себя: не переломляются лучи, не льется животворный свет и не исходит живительная теплота.
   То был год страшных лесных пожаров. В ста верстах от пожарища чувствовалась ужасающая сила огня-царя и его сокрушительное господство над дремучими лесами. Ясно видны были и трофеи его несомненных побед; дым в подветренной стороне до того сгустился, что перед полуднем начали изменяться цвета предметов: трава казалась зеленовато-голубой, красные цвета стали желтыми. Пепел, а с ним перегорелые листья, затлевший мох, еловые и сосновые иглы, переносились через стоверстное расстояние, и дождевые капли, пролетая по воздуху, наполненному пеплом, принимали красноватый оттенок. Народ говорил: "Идет кровавый дождь",-- и был уверен, что начинается светопреставление. И действительно, в иной день в воздухе, наполненном дымом, трудно было дышать; домашний скот искал спасения в воде и только там получал некоторое облегчение. Люди в страхе толпились по улицам и боялись входить в дома. Некоторые молитвой и покаянием приготовлялись к смерти и встрече антихриста. По лесным деревням мужчины надевали на себя чистое белье, женщины спешили шить себе саваны.
   Ужас, повсюду распространившийся и охвативший не только людей, но и домашних животных, в некоторых местах достигал наивысшего предела, где раскаленная огненная стена надвигалась, как плотная военная рать с метким огненным боем. При вое урагана в одном месте вспыхнуло -- это порыв ветра перебросил галку (горящую головню) или огненный шар (свившуюся, скрученную жаром пылающую лапу, оторванную бурей от ели) -- вспыхнуло, стало быть, загорелось свежее место; примолкло -- значит, разгорается, дунул новый порыв ветра -- раздул огонь в пламя. Оно своим треском, шипеньем, свистом и визгом дает знать о том, что вошло в полную силу и стало неудержимым. Теперь оно понесется все вперед и вперед, на громадных расстояниях сметет с лица земли все, что попадется навстречу. Один очевидец {Граф Н. С. Толстой: "Заволжская часть Макарьевского уезда Нижегородской губернии". (Примеч. С. В. Максимова.)} пробовал описать это поразительное зрелище, и мы с его слов постараемся дополнить картину лесного пожара.
   "При грозе, в сухие годы, жарким днем в глухом чапыжнике иль на бору, заваленном валежником, вид обширного лесного пожара бывает поразительно величествен. Напирающая по ветру грозная стихия сплошным пламенем пожирает на пути своем весь сухой вереск, валежник от ветроломов и разных лесных промыслов, сухой мох, торф, стоячие сухары и самые сучья свежих деревьев. Сплошное пламя взлетает по ним, как истинный Змей-Горыныч, с неимоверною быстротою. Этому способствует раскаленная атмосфера, предшествующая пожару и иссушающая хвою и листья зеленых деревьев от макушки до половины дерева гораздо раньше, чем пламя подступит под пни корчащихся, трещащих и обливающихся смолою сучьев. Прибавьте к этому вой урагана, завыванье волков и других зверей, спасающихся от гибели, раскаты грома, блеск молнии, озаряющей мглу небесную. Стонут падающие исполины, пламенными радиусами рассекающие воздух. Дым клубится мглистыми, багряно-синими, кроваво-красными волнами. Кипят и пылают смоляные фонтаны, тончайшими струйками бьющие из каждого излома лопнувшей коры огромных хвойных мачтовиков. Пожирает громадные ребра необъятных костров (ветроломов), нагроможденных в хаотическом беспорядке исполинскими грудами в десяток и более сажен вышиною, в несколько десятков верст протяжения и в сотню сажен поперечника. И не в пожар костры эти могут привести ночного путника в содрогание, представляя нередко самые фантастические образы фосфорическим светом своим, но в это время они просто ужасны".
   Этот лесной пожар (того же 1839 года), охвативший девять уездов двух смежных губерний (Костромской и Нижегородской), начавшийся 29 июля, потух лишь 5 сентября, когда выпал глубокий снег. В некоторых местах удалось ослабить свирепость огня, а в иных и вовсе остановить яростный напор его искусственными мерами: зажигали "встречный пожар" из заранее приготовленного горючего материала, сваленного около проездных дорог и нарочно вырытых канав. Их оберегали рабочие, вооруженные метелками из свеже-нарубленных длинных березок {Тем же способом -- напуском встречных палов -- руководятся в русских и сибирских степях, когда разгорается напускной напольный огонь: охватит деревню, захватит врасплох косцов между небом и землей без укрытия и разольется огненным морем. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Ползучий огонек в подготовленных небольших кострах из сухого моха, лапок и шишек сначала бессилен, но затем начинает шириться против ветра и ползет навстречу коренному пожару. На пути своем намеренно вызванное пламя уничтожает все то, что могло бы служить пищею грозно наступающему врагу. "По мере расширения своего (говорит один из очевидцев, принимавших участие в тушении пожара в Заволжских лесных чащобах Макарьевского уезда Нижегородской губернии) и по мере согревания атмосферы, искусственный огонь становится сильнее и сильнее. Пройдя несколько десятков сажен, он сам уже делается пожаром и стремится все быстрее и быстрее навстречу противнику, несмотря на противодействие ветра, который лишь определяет направление отрываемых горящих лап и путь коренного пожара, идущего по свежим, не отожженным местам. Ветер, вызванный движением пожара, не может помешать медленному расширению встречного пламени, ползущего с травки на травку, и только лишь замедляет его в наступательном действии. Наконец, искусственный пожар вступает в палящую огнедышащую атмосферу гонимого ветром настоящего пожара и яростно бросается навстречу ему. Бой по всей линии оглашает окрестность по мере скопления противных сил. Эти мгновения бывают торжественны! Тут чудятся и артиллерийские залпы, и взрывы, и пламенные зубчатые строи лесных великанов, напирающих друг на друга и борющихся всеми крутимыми жаром, переплетенными своими ветвями. Пламя вздымается стена на стену и, при страшных порывах, проявляет мгновенно исчезающие смерчи или столбы клубящегося огня, винтом взвивающегося к небу. После этой общей схватки, где рухнул не один величавый титан, презиравший ярость всех ураганов, все затихает. Пламя садится, и смрад, несжигаемый им, покрывает окрестность, чадит, ест глаза и стелется низом во мраке; одни необъятные груды ветроломных костров долго пламенеют еще в смрадном чаду и, от времени до времени садясь и рушась, извергают миллионы искр, исполинскими фейерверочными снопами рассыпающихся над пожарищем. Картина из грозно-величественной делается грустной, тяжелой и печальной, как после битвы. В особенности грустны, тяжелы и печальны последствия таких роковых явлений, когда им предшествует засуха и сопровождает их подъем из болот вредных испарений, от которых начинаются падежи скота и повальные болезни на людях. В таких случаях суеверные пророчества о новых предстоящих бедствиях обыкновенно усиливают сердечную тоску и душевные тревоги среди обездоленных и угнетенных.
   Естественно, что под влиянием подобных устрашительных явлений природы мог свободно укрепиться культ почитания огня; этот культ выразился у славян в поклонении Перуну, а у соплеменной Литвы -- в почитании Знича. Но начало его восходит ко временам доисторическим, когда древний человек, пораженный зрелищем молнии и грома, обоготворил это явление природы и тем положил начало поклонению огню, которое сохранилось и до наших дней. В Вильне и теперь могут указать то место, где горел вечный огонь и жил жрец, его охранявший, а по всему северо-западному краю великорусская "моланья", "молатка" (молния) зовется не иначе, как "Перуном" (ударение на первом слоге). Это мгновенное освещение тучи и неба огненной струей повсюду среди славянских племен признается небесным огнем и издревле называется священным, причем, если гром ударит в человека или в строение, то никто не станет их спасать, считая это сопротивлением воле божией. Предрассудок этот распространен как в целой Литве, так и в Белоруссии, и понятно, что он порожден верой в Перуна. Тот же предрассудок можно наблюдать и в Великороссии: если молния зажжет строение, то крестьяне считают это божьим наказанием, ниспосланным свыше. Противиться ему невозможно, но надо воспринимать с чувством умиления и благоговейной покорности; точно так же людей, убитых молнией, многие считают святыми. Между прочим, из Ярославской губернии получаются такие сведения: "Кто умоется водой во время первой грозы, тот в течение целого года не будет хворать никакой болезнью". Средством, предохраняющим человека и его имущество от гибельного действия молнии, является тот же огонь: следует держать в доме головню от пожара, происшедшего от молнии, но когда молния опять причинит пожар, то пламя можно тушить не иначе как исключительно одним молоком (или молоком от бурой только коровы). Последний предрассудок еще настолько распространен, что его можно считать общим для всего женского населения России. Не хватит молока -- заливают квасом, но отнюдь не водой. От воды же такой огонь только больше разгорается. Существует и другой предрассудок (вполне, впрочем, невинный), к которому точно так же прибегают при тушении пожаров, происшедших от молнии: в костер пожара бросают яйцо, так называемое "первохрестное" (им первым привелось похристосоваться) в предположении, что только им одним можно затушить пламя (верят также, что если бросить яйцо против ветра, то можно отклонить в ту сторону направление пламени).
   Когда в христианской Руси этот небесный огонь из глиняных рук Перуна передан был в незримую длань библейского пророка Илии и подковы копыт огневидных коней его вместе с огненными колесами пламенной колесницы начали выбивать искры и производить гром, явилось верование, что рука всехвального пророка мечет на землю молниеносные стрелы, чтобы разить на смерть злых духов, враждебных человеку. Ведая про то, злые, но трусливые бесы в неописуемом смятении мечутся по земле, отыскивая себе надежные места для защиты. Обыкновенно скрываются они в жилых и нежилых строениях, вскакивая через открытые двери и окна и влетая через печные трубы и всякого рода отверстия. Столь же нередко спешат они укрыться в густой хвое, в тени развесистых листьев деревьев, за всяким подходящим прикрытием. В числе последних самыми надежными, вполне безопасными считаются в блудливом бесовском сонме живые люди, застигнутые под открытым небом на лошади или в телеге, так как небесная огненная стрела находит виноватого всюду и разит без разбора, убивая из-за бесов и людей (бесы вполне безопасны от ударов молнии лишь в чистом поле на межах). Илья, впрочем, знает невинность того человека, которого избрал дьявол себе для защиты, и жалеет божье создание, хотя в то же время твердо убежден, что все равно тот человек, в которого успел вселиться дьявол, погиб бы, так как злодей не покинет своей жертвы уже во всю жизнь и рано или поздно заставит потонуть или повеситься. Илья -- усердный божий помощник в борьбе с нечистой силой -- не только не враг человеческому роду, но радетель и старатель за православный люд; убивает он избранного, как случайную жертву, в уверенности, что бог милует и приемлет таких несчастных, удостаивая их царства небесного, так как они явно сослужили полезную службу людям своей смертью, которая вместе с тем вызвала одновременно и смерть злого духа. Вот почему для заграждения себя от дьявола, кроме общепринятого обычая крестить рот при зевоте, издревле установилось благочестивое правило налагать на себя крестное знамение и при всякой вспышке молнии со словами самой простой молитвы: "Свят, свят, свят".
   Осторожные хозяева в деревнях предусмотрительно соблюдают все, что указывается вековечными обычаями, зародившимися в глухие и давние времена безверия *, чтобы обезопаситься от беса, не допустить его прятаться в избе и тем подвергать ее в грозное время опасностям пожара.
   С этой целью опытные, пожилые деревенские хозяйки советуют: "Во время грозы нельзя быть с растрепанными волосами, в подоткнутом платье -- много места тут укрываться анчутке-беспятому (бесу). Всякую посуду в избе надо опрокинуть, если она пустая; налитую следует поспешно закрестить. Не надо в голове искаться: не одну такую бабу стрела забила насмерть, других же оглушила". Полезно также держать на чердаке громовую стрелу или чертов палец (белемнит -- скипевший или вообще сплавленный ударом молнии песок). В последнее средство слепо веруют все поголовно, и, найденный на песчаных берегах речек, этот конусообразный камень в виде пальца бережно прячут и тщательно хранят. Но всего полезнее держать пост, особенно в Ильинскую пятницу, или мазать молоком косяки дверей и окон, полезно также вывешивать за окно полотенце с покойника. Если же бес не побоится ни того, ни другого, то, наверное, не устоит он перед горящей свечкой, с которой молились в Страстной Четверг на "стояниях", когда читались 12 евангелий Господних Страстей. Хороши и пасхальные, а того лучше боглявленские свечи -- уверяют богомольные деревенские люди, не раз применявшие этот способ на деле с видимым успехом.
   -- Громовых стрел два сорта: от огненных происходят пожары, а каменные или чугунные убивают людей, расщепляют деревья {По мнению захолустных крестьян, молния особенно часто ударяет в телеграфные столбы, так как они неугодны богу. (Примеч. С. В. Максимова.)},-- толкуют словоохотливые деревенские старушки, и каждая из них на случай грозы припасает ладан, чтобы посыпать его на уголья в печной загнетке или на раскаленную сковородку, так как "черт ладану боится".
   Кроме "небесного" огня, великую силу имеет также тот сорт огня, который обычно называется "живым".
   Крутили мужики около палки веревку, веревка загорелась. Приняли огонь на сухую смоляную спицу -- развели костер. Разобрали огонь по домам и старались его долго поддерживать. Очень его ценили и почитали, потому что это был именно "живой огонь", из дерева вытертый, свободный, чистый и природный. Вологодские мужики сняли колосники (жерды) с овина, изрубили их на части и также терли, пока те не загорелись. Огнем таким разожгли они костры: один на улице, другой в скотском прогоне, третий в начале поскотины и четвертый в середине деревни. Через второй костер перегнали они весь скот, чем и воевали с сибирской язвой.
   Вообще, как мера борьбы с болезнями, живой огонь в большом употреблении. В одной деревне, например, умирал народ от тифозной горячки, и крестьяне, чтобы избавиться от нее, задумали установить праздник, положивши чествовать Николу-Угодника. Собрались они всей деревней, от мала до велика, и положили тушить в избах все огни до последнего уголька, для чего залить все горнушки (печурка, загнетка, бабурка и проч.). При этом мужики строго-настрого наказывали бабам не сметь топить печей, пока не будет приказано, а сами притащили к часовне два сухих бревна, прикрепили к одному рукоятку, как у пилы, и стали тереть одно бревно о другое. Но на этот раз, как ни бились, ничего не вышло: бревна нагрелись, даже обуглились, а огня не появилось. "Значит,-- заключили крестьяне,-- не указ, богу не угодно. Надо попробовать в другое время!" И порешили устроить праздник на третье воскресенье после Пасхи. Снова принялись за бревна -- огня добывать. На этот раз промеж бревнами в щели всколыхнулось как бы малое-малое пламя, и огонек обоззначился. Подхватили его на сернички, подложили огонь под костер, разожгли, стали через огонь прыгать по-козлиному, а стариков и малых детей на руках перетаскивали. Разнесли потом огонь по домам, затопили печи, напекли-нажарили. Затем подняли иконы, позвали священника, пригласили всех духовных, стали молиться. За молебном начали пировать, безобразить в пьяном виде на улицах и бесчинствовать до уголовщины: соседку помещицу за то, что она не послушалась мирского приговора и затопила печи, не дождавшись общественного огня, наказали тем, что выжгли всю ее усадьбу с домом, службами, хлебными и всякими запасами.
   Все подобные священнодействия, переданные народу по прадедовскому завещанию, предпринимаются, главным образом, в виду защиты себя и домашнего скота от повальных болезней. Там, где эти падежи часты, как, например, в Новгородской губернии, для вытиранья живого огня устраивается даже постоянное приспособление в виде машины, так называемый "вертушок" {В старой Новгородчине (в Череповецком уезде) подобный обычае укрепился настолько, что крестьяне не ожидают даже каких-нибудь внешних поводов для вытирания огня, а ежегодно, в Ильинскую пятницу добывают себе живой огонь и затем затопляют им все печи. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Два столба врыты в землю и наверху скреплены перекладиной. В середине ее лежит брус, концы которого просунуты в верхние отверстия столбов таким способом, что могут свободно вертеться, не переменяя точки опоры. К поперечному брусу, одна против другой, приделаны две ручки, а к ним привязаны крепкие веревки. За веревки хватаются всем миром и среди упорного молчания (что составляет непременное условие для чистоты и точности обряда) вертят брус до тех пор, пока не вспыхнет огонь в отверстиях столбов. От него зажигают хворостины и подпаливают ими костер. Как только последний разгорится, все бросаются к стаду, которое еще накануне священного дня было сбито в табун и выгнано в поле к ручью, и затем, не пропустив ни одной животины, перегоняют всех через огонь. А чтобы вера в очистительную силу этого огня стояла в деревне крепче, по обеим сторонам костра выкапывают две ямы: в одну зарывают живую кошку, в другую собаку -- этим отнимают у чумных оборотней силу бегать по дворам кошками и собаками и душить скотину. Этот обычай окуривания практикуется и в Олонецкой губернии (например, в Петрозаводском и Лодейнопольском уездах), где он является в форме строго обязательного карантинного обряда с тем различением, что в одних местах костры зажигаются обыкновенными спичками, в других стараются добыть из бруска живой огонь {Маленький брус кладется на порог избы. Пять человек берутся за другой, больший, и начинают пилить, как пилой; добытый огонь принимают на трут, а с него уже на сернички. (Примеч. С. В. Максимова.)}.
   Уверовав в скрытую, таинственную силу живого огня, крестьяне вместе с тем не теряют благоговейной веры в мощь и влияние всякого огня, каким бы способом он ни был добыт. Коренной русский человек, с малых лет приглядывающийся к родным обычаям и привыкший их почитать, не осмелится залить или плюнуть в огонь, хотя бы он убедился на чужих примерах, что за это не косит на сторону рот и виноватые в этих проступках не чахнут и не сохнут. Точно так же те, которые придерживаются старых отеческих и прадедовских правил, не бросят в затопленную печь волос (чтобы не болела голова), не перешагнут через костер, не сожгут в нем экскрементов человеческих из боязни корчей и судороги тем людям. Почтение к огню во многих местностях Великороссии (а в Белоруссии повсюду) доведено до того, что считают великим грехом тушить костер на полях, теплины на ночном и т. п., предоставляя самому огню изнывать в бессилии и тухнуть. Оберегая огонь от набросов нечистот, сжигают в печах сметенный сор и не выносят его вон, не выбрасывают через порог, чтобы не разнесло ветром и чтобы недобрый человек по нем, как по следу, не наслал порчи {Отсюда и выражение "выносить сор из избы", то есть разглашать семейные тайны, не держать секретов. (Примеч. С. В. Максимова.)}. При наступлении сумерек огонь зажигается всегда с молитвой, и если при этом иногда начнут ссориться между собой невестки, то свекровь говорит:
   -- Полно вам браниться, удерживайте язык, аль не видите; что огонь зажигают?
   И ссора прекращается, перебранка смолкает.
   -- Огонь грех гневить -- как раз случится несчастье,-- говорят крестьяне, вспоминая известную легенду, предостерегающую от перебранок при зажигании огня. Вот эта легенда или, вернее, нравоучение:
   "Зажглись на чужом дворе два огня и стали между собой разговаривать:
   -- Ох, брат, погуляю я на той неделе!-- говорит один.
   -- А разве тебе плохо?
   -- Чего хорошего: печь затапливают -- ругаются, вечерние огни затепливаются -- опять бранятся...
   -- Ну гуляй, если надумал, только моего колеса не трогай. Мои хозяева хорошие: зажгут с молитвой и погасят с молитвой.
   Не прошло недели, как один двор сгорел, а чужое колесо, которое валялось на том дворе, осталось целым {Подобная легенда известна и малороссам, с той разницей, что огонь недоволен был хозяйкой за то, что она заметает его грязным веником и ничего не подстилает, ничем не укроет (не сгребет на плошку и не спрячет в печь). "Она, может быть, исправится",-- советовал другой огонь, у которого хозяйка была добрая -- всегда, бывало, его перекрестит и сбережет. Сошлись оба огня у той же плохой хозяйки. "Ну что, поправилась?" -- "Нет, сегодня же сожгу ей избу". Услыхала угрозу сама виновная и тотчас же сгребла уголья в загнетку и стала потом всегда делать так, т. е. загребать огонь особым веником, а отнюдь не тем, которым метут полы, всеми мерами стараясь избегать дотрагиваться до огня ножом или топором или говорить про огонь что-либо бранное или неприличное и т. п. (Примеч. С. В. Максимова.)}".
   Когда на Руси появилось христианство, оно хотя и ломало коренные народные обычаи, но в то же время зорко присматривалось к наиболее упрочившимся предрассудкам и старалось осторожно обходить их. Поэтому и огонь, издревле почитаемый русскими людьми, оно приняло под свое священное покровительство. Провозвестники нового учения оценили в огненной стихии ее очистительное начало и, угождая всеобщим верованиям, признали в нем освящающую силу. В таком смысле внесли слово "огонь" и в молитвенные возношения, поставив его с изумительным дерзновением неизмеримо высоко, наравне с дарами Святого Духа. Несколько веков стояло это слово в церковных требниках не на своем месте и произносилось в возгласах при освящении воды в навечерие Богоявления: "Сам и ныне Владыко, святив воду сию Духом Твоим Святым и огнем", пока не догадались, что это явная и грубая ошибка, противная коренному смыслу христианского верования. Так было до 1616 года, когда духовному люду привелось твердо убедиться в том, что этого придатка нет в тех греческих богослужебных книгах, с которых переведены все "обиходы" церковные. Поэтому в богатых церквах велено было отобрать те требники и заменить их исправленными, а в бедные приходы, которым было не по силам покупать новые и дорогие книги, приказано было ехать поповским старостам (нынешним благочинным) и то предательское слово зачернить, замазать, заклеить бумажкой. Самим же священникам указом предписано этого "прилога не говорить". Указ был исполнен в точности, без всякого прекословия, и только не налаживалось дело у стариков священников, которые по закоренелой привычке продолжали говорить это слово и, спохватившись, оправлялись и досадовали на себя, делая беспокойные телодвижения. Кончилось тем, что на эти случаи свидетели поповских неудач приладили к старой поговорке новый "прилог" -- стали говорить: "грех да беда на кого не живет -- огонь и попа жжет". И кроме того, шутки ради стали укорять виновных в обмолвках попов при честном народе: "На воду глядит, а про огонь говорит". Справедливость требует, однако, заметить, что далеко не везде исправление священных книг окончилось столь мирным и безобидным образом. В центре России оно вызвало недовольство, и в Москве, например, исключение из молитвы лишнего слова произвело неожиданное смятение. Из скромных келий монастырских дело книжных справщиков вынесено было на шумные городские площади и попало на суд и осуждение всякого праздного сброда. За старое и ненужное слово заступились убежденные суеверные люди, которые населяли окрестные городские слободы, занимаясь ремеслами, и те, которые торговали в самом центре города. К ним пристала и беспокойная голытьба, шатавшаяся без дела по площадям и улицам. И вот в базарной толпе пронесся страшный слух: появились-де на Москве еретики, которые хотят огонь из мира вывести. Известием этим особенно встревожились ремесленники, более прочих нуждающиеся в огне для работ.
   -- Выйдет указ, по еретическому наущению, погасить огни -- и погасят,-- уверенно говорили бывалые люди из кузнецов, оружейников, серебренников, царских поваров и проч.
   -- Наколдует еретик своим дьявольским наваждением, и самые огни на земле погаснут,-- толковали промеж себя наиболее суеверные.
   А в торговых рядах и на площадях им поддакивали:
   -- Огонь, как и вода, очищает всякую скверну. В огне сам господь являлся людям и говорил с ними. Огонь нисшел с небеси; кто такой дерзкий осмелился его уничтожить?
   Первым заметил в книгах ошибку и первым решился исправить ее знаменитый архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, незадолго перед тем содействовавший убедительными воззваниями своими ко всему православному русскому люду спасению отечества от внутренних смут и нашествия чужеземцев. Ему поручено было исправление книг, испорченных неграмотными переписчиками и невежественными справщиками, но один из них сделал на архимандрита донос, весь смысл которого сводился к тому, что архимандрит-де подлинный еретик, не исповедующий Духа Святого, "яко огнь есть". Крутицкий митрополит Иона, человек ума не высокого, образования малого, характера слабого, управлявший церковными делами за отсутствием патриарха Филарета, еще томившегося в плену у поляков, доносу поверил. Когда слух о мнимом еретичестве троицкого архимандрита достиг до келий Вознесенского монастыря, где жила инокиней мать царя, начали суд и дело. В царицыных кельях допрашивали заподозренного с двумя его товарищами -- справщиками. На допрос главного виновника старались водить через весь город, среди враждебно настроенной, грубой и дерзкой толпы. Водили Дионисия на посмешище, хотя и в монашеском одеянии, но в рубище и цепях, а чтобы еще резче выделить его из толпы, иногда сажали на клячу без седла. Суеверы из невежественных ремесленников и торговцев с нескрываемой злобой бросались наносить ему всякие оскорбления: иной швырял палкой, другой подбегая вплотную и плевал в лицо. На людных местах летели в него комья грязи и кала, сыпался песок, выливались помои. Праведный старец, убежденный в своей правоте и людском неверии и заблуждениях, все оскорбления переносил без ропота и жалоб. Если же замечал в озлобленной толпе знакомые лица, то ласково им улыбался. Когда грозили ему заточением, ссылкой в дальние Соловки, требуя отречения от исправы слова, он коротко отвечал судьям: "То мне и жизнь! Я этому рад!"
   Тем временем (в 1619 г.) вернулся царский родитель, Филарет Никитич, и взял все это дело в свои мощные руки. Между прочим он спрашивал Иерусалимского патриарха, приехавшего в то время в Москву за милостыней:
   -- Есть ли в ваших греческих книгах прибавление "и огнем"?
   -- Нет. И у вас быть тому не пригоже.
   Списался Филарет с прочими вселенскими патриархами и получил ответ. Тогда Дионисий был оправдан и вместе с товарищами возвратился в монастырь, сохранив за собой прежнее звание настоятеля.
   Кроме живого огня, русские люди придают большое значение так называемому "освященному огню". Это огонь, вынесенный из церкви после великих священнодействий и в то время как бы получивший особенную силу и исключительную благодать. В Великий Четверг после чтения Страстей благочестивые люди несут из церкви зажженные свечи, с которыми стояли в торжественные моменты важнейших богослужений. Причем важное значение придается не только огню, но даже свечам. Так, "венчальная" свеча зажигается при трудных родах и иногда ставится в изголовье умирающего в расчете на то, чтобы скорее кончились страдания. "Пасхальная" свеча, по влиянию и благодати равносильная с прочими, имеет громадное значение для пастухов, у которых будет сохранно стадо, если в рожок закатан будет воск от этой свечи. "Богоявленская" и "четверговая" свечи, кроме защиты во время грозы, имеют еще особые свойства: первая, как и "венчальная" свеча, помогает в родах и при смерти, вторая владеет могучей силой уничтожать чары колдунов и лечить лихорадки, ею выжигают на косяках дверей и окон кресты, чтобы злые духи не посещали жилищ. Затем всякая свеча, побывавшая в храме и там купленная, обладает магической силой при разных случаях, перечисление которых, по многочисленности, было бы утомительно {Эта вера в силу свечей распространена всюду, но в особенности она сильна в Белоруссии, где существуют не только "врачующие" и "спасающие" свечи, но издревле устроен даже специальный праздник "Громницы", совпадающий с Сретением Господним (2 февраля). (Примеч. С. В. Максимова.)}.
   Признавая за огнем целебную и предохранительную силу, наш народ в то же время сохранил уверенность, что священный огонь имеет и множество других полезных для человека свойств: чем, например, наказать непойманного вора, ловко ускользнувшего и схоронившего концы? Для этого надо взять восковую церковную свечу, известную всюду под именем "обидящей" ("за обидящего"), и прилепить перед образом оборотным концом для того, чтобы, подобно свечке, стоящей нижним концом вверх, господь таким образом поворотил душу врага, навел на неизвестного вора такую тоску, чтобы тот раскаялся и возвратил украденное. Еще дальше пошли те суеверные фанатики, которые приготовляют свечи из человеческого жира в расчете, что такая свеча делает обладателя ее невидимым. Вера в эту свечу-невидимку до сих пор так велика, что люди добровольно обрекают себя на законную кару за разрытие могил. Не менее суеверен и другой обычай -- "отогревание покойников". По некоторым сведениям, он состоит в том, что тело усопшего, накрытое простыней и положенное на железную решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь не сосновых и не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот соблюдается лишь раскольниками и притом тайно и непременно ночью.
   Последние два обстоятельства: тайна, не поддающаяся поверке, и указание на раскольников как на виновных в такого рода суеверии, дают право глядеть на это сообщение как на злую сплетню, так как на раскольников, как и на мертвых, привыкли взваливать все, что угодно. Но, с другой стороны, способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них действительно называется "греть родителей". Практикуется он во многих местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губерниях) и состоит в том, что в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на радонице (во вторник на Фоминой неделе) {На юге и западе России народное верование, что умершие души не перестают жить за гробом, выражается ежегодными празднествами в честь некогда боготворимых "дзядов" (предков). Вера эта сохранилась и в Великороссии в обычаях Дмитриевой субботы, Красной Горки и Радоницы, о чем будет сообщено в своем месте. (Примеч. С. В. Максимова.)}.
   В массе суеверий, не поддающихся никаким влияниям и внушениям и уживающихся рядом с христианскими верованиями, выделяется одно, где огонь также играет влиятельную роль и где поразительна именно живучесть обмана и его повсеместное распространение. Это бабьи расказы о "Летучем" (он же и "Налетник" или "Огненный змей"), являющемся в виде сказочного чудовища -- достойного соперника храбрых и могучих богатырей, "Змея-Горыныча", превратившемся в удалого доброго молодца -- женского полюбовника.
   Многие женщины, особенно в местах, живущих отхожими промыслами, передают священникам на исповеди, что их отсутствующие, а часто и умершие мужья являются к ним вьяве и спят с ними, то есть вступают в половое сношение. Сплошь и рядом не только вдовы, но и замужние женщины, войдя в доверие с любознательными школьными учительницами, охотливо рассказывают им о своих похождениях подобного рода со всеми мелкими подробностями. Изучающим деревенский быт или наблюдающим его по обязанности соседства часто доводится получать указания даже на те избы, куда летят огненные змеи, и на тех женщин, с которыми они находятся в плотском сожитии.
   Рассказы подобного рода чрезвычайно распространены, причем бросается в глаза удивительное однообразие частностей этого явления и его печальных, нередко трагических последствий.
   Хотя самая основа этого стойкого поверья лежит, несомненно, в существовании того явления природы, которое называется "огненными метеорами", но в глазах темного люда оно получило вид и характер верования в нечистую и злую силу. Иконография успела даже закрепить в представлении молящихся этих уродливых крылатых и хвостатых чудовищ, изображая их в виде змеев, дышащих пламенем и несущих на своих хребтах женщин, обреченных на погибель или влекомых на соблазн.
   У огненного змея голова шаром, спина корытом и длинный-предлинный хвост -- иногда до пяти сажен. Прилетая на свое место, он рассыпается искрами, которые вылетают как бы из решета, а летает он так низко, что бывает виден от земли не свыше сажени. Посещает он исключительно таких только женщин, которые долго и сильно тоскуют об отсутствующих или умерших мужьях. Самое же посещение, по словам одной простодушной орловской бабы, происходит следующим образом: "Умер у меня старик, а я и давай тосковать, места себе не нахожу. Так вот и хожу, как оголтелая. Вот ночью сижу у окна и тоскую. Вдруг как осветит, подумала я: пожар -- вышла на двор. Гляжу, а старик покойник стоит передо мной: шляпа черная, высокая, что носил всегда по праздникам, сапоги новые, армяк длинный и кушаком подпоясан. С той поры и начал ходить".
   Самого посетителя сторонним людям не видно, но в избе слышен его голос: он и на вопросы отвечает и сам говорить начинает. Сверх того, посещения его заметны и потому, что возлюбленная его начинает богатеть на глазах у людей {Во многих местах (между прочим, в Орловской и Ярославской губерниях) огненного змея называют "южом" и, признавая за ним способность обогащать возлюбленных, придумали для обиходного языка подходящие выражения. Кто бережлив и запаслив, тот "как юж, все в дом тащит". Кто же быстро богатеет, тому, вероятно, "юж деньги таскает", и т. п. (Примеч. С. В. Максимова.)}, хотя в то же время всякая баба, к которой повадился змей, начинает худеть и чахнуть (говорят: "полунощник напущен"), а иная изводится до того, что помирает или кончает самоубийством (все случаи женских самоубийств приписываются змею). Есть, впрочем, средства избавиться от посещения змея. Совестливая и стыдливая баба спохватится и обратится к колдуньям за советом, а уж те укажут, как узнать, кто по ночам приходит: настоящий ли муж или сам нечистый. Для этого они велят в то время, как избранница сидит за столом с огненным змеем и угощается всем, что он приносит и выставляет, уронить со стола какую-нибудь вещь и затем, поднимая ее, наклониться и поглядеть: не копытами ли ноги, не видать ли между ними кончика конского хвоста? Если затем окажется, что прилетевший змей подлинно черт, то, чтобы избавиться от него, надо сесть на порог, очертиться кругом, расчесать волосы и в то же время есть коноплю. Когда же змей спросит: "Что ешь?" -- надо отвечать; "Вши". Это ему столь не по нутру, что он "попихнет в бок или больно ударит, но с того случая больше летать не станет" {Слепая вера в существование огненного змея, приносящего золото и вообще доставляющего богатства, доведена до того, что существует даже способ добычи этого змея вживе. Для этого следует достать "спорышек", т. е. маленькое уродливое яичко, суеверно признаваемое за петушье (в нем один желток и нет белка), и носить его шесть недель под левой мышкой и, когда вылупится змей, то надо на ночь лечь спать в нежилой избе (например, в бане). Во сне черт передаст этого змея в услуги смельчаку на определенный срок и при известных условиях. Тогда отогретый змей начнет носить деньги. (Примеч. С. В. Максимова.)}.
   Ходят повсеместно слухи о том, что от огненных змеев женщины рожают детей, но большей частью недолговечных ("как родился, так и ушел под пол") или прямо мертвых. Рождение уродов точно так же приписывается участию змея, причем бабки-повитухи, которые ходили принимать таких детей, зачатых от нечистой силы, рассказывают, что дети родятся "черненькие, легонькие, с коротеньким хвостиком и маленькими рожками". На помощь и как бы в поощрение таким верованиям прибегают и шатающиеся по деревням странники. Они от всех подобных проказ и нечистой силы во образе огненных змеев пишут на бумажках сорок раз псалом "Да воскреснет бог" и велят надеть на крест и носить, не снимая.
   Устойчивость верований в огненных змеев, а тем более живое и наглядное олицетворение их несомненно находится в связи с тем представлением, какое существует вообще о происхождении самого огня. Здесь разнообразие народных воззрений, резко расходящихся между собою, явно свидетельствует о том, что к первобытным понятиям уже успели примешаться те новые, которым довелось вступить в открытую борьбу с языческой стариной. Но победа еще далеко впереди, а пока на боевом поле обе враждующие стороны обнаруживают достаточно сил и стойкости.
   Наиболее господствующее убеждение заключается в том, что первый огонь изобрели бесы в то самое время, когда они были изгнаны с неба. При этом рассказывается легенда о том, как бог со св. Петром и Павлом ходили по земле и неожиданно увидели костер, разведенный и охраняемый бесами. Бог приложил палочку, и, когда она загорелась, бесы вздумали ее отломать. Тогда господь ударил этой палочкой о камень, полетели искры, и с той поры люди узнали, как добывают огонь из камня. Так думают и в Малороссии, где эта легенда общеизвестна. В решительном противоречии с ней находится великорусская легенда, свидетельствующая, что огонь дан людям самим богом, который ниспослал его с небес на помощь первому человеку по изгнании его из рая, когда человек очутился в безвыходном положении и не знал, как готовить себе пищу. Бог послал молнию, которая расколола и зажгла дерево, и тем показал способ добывания столь чтимого и признаваемого святым "живого огня". Другие легенды стараются примирить оба начала, признавая два огня: адский и небесный, а одна из легенд говорит, что до первого греха первых людей огня на земле не было. После же грехопадения отворились адские ворота, и пламя вырвалось оттуда и появилось на земле, чтобы причинять людям вред пожарами, обманывать вспышками на местах кладов, смущать огневидным появлением в воздухе самих бесов в виде огненных змеев и т. п. Кроме адского огня, был послан с неба и тот огонь, которым зажигались жертвы, приносимые богу, и устранялись многочисленные бедствия, посещавшие людей и домашних животных в виде различных болезней. Теперь (свидетельствует один из наших корреспондентов со слов верующих) "тот и другой огонь смешались вместе и их не различишь". Но несомненным считается лишь то, что на болотах огни зажигают водяные, чтобы заманивать и топить неосторожных путников; на кладбищах огонь горит над могилами праведных людей; на местах кладов зажигают огонь для обмана легковерных охранители зарытых сокровищ -- "духи-кладовики". И все-таки остаются неразрешенными вопросы: каким огнем сжигается масленица, через какой огонь прыгают в Купальскую ночь? И здесь несомненно лишь одно, что в святую ночь, называемую также и светлою, по всему громадному пространству святой Руси около храмов зажигаются костры, а в окнах жилищ лишние свечи во славу воскресшего господа, показавшего нам свет.
  
  

II.

ВОДА-ЦАРИЦА.

  
   Еще на заре человеческой истории люди отчетливо сознавали великое значение водной стихии. Это подтверждает и мифология всех стран и всех народов, и позднейшие философские системы древних, которые, при всей их наивности, все-таки успели установить один незыблемый принцип: как без огня нет культуры, так без воды нет и не может быть жизни.
   Сообразно с таким пониманием мировой роли воды, языческие народы всех времен неизменно обоготворяли эту стихию, как неиссякаемый источник жизни, как вечно живой родник, при помощи которого оплодотворялась другая великая стихия -- земля.
   Позднее, с распространением христианства, вера в божественное происхождение воды, хотя и умерла, но на обломках ее выросло убеждение в святости и в чудодейственной силе этой стихии. Замечательно при этом, что такого рода убеждение в целительных свойствах воды разделяется, наряду с христианскими народами, и магометанами, и евреями, и почти всеми представителями современного язычества.
   Пишущему эти строки привелось как-то посетить один из Крымских монастырей, привлекавший тысячные толпы богомольцев. Монастырь славился своим бассейиом-купальней, погружаясь в который больные, по словам монахов, получали исцеление.
   Эта, разделенная на две половины, мужскую и женскую, купальня достаточно просторна была для того, чтобы одновременно могли погружаться в воду около десяти человек. Она наполнялась водою из того родника, который подле выбивался из-под отрога Яйлы.
   При самом выходе из скалы целебного родника, под часовенным навесом, находится колодец, из которого запасаются водой для домашнего пользования. Над ним служат молебны, и здесь же даже мусульмане у выручки покупают восковые свечи и поручают передавать их в церковь. В другой раз пишущему эти строки случилось побывать в урочище, называемом "Черный Ручей" (в верстах 2--3 от Мстиславны (Могил. губ.). Сюда некогда, во времена борьбы православных братств с униатами, устраивался крестный ход братчиков, теперь оставленный. Ближе ручья, почти в самом городе, находится родник, называемый "Здоровец", с отличной ключевой водой, почитаемой целебной. "Черным" назван ручей за то, что в нем накопляется и оседает достаточное количество грязи, которою больные мажут себе глаза, получая облегчение. К такому средству прибегают не только окрестные православные и католики, но едва ли не чаще и охотнее прочих евреи, наиболее страдающие всякими глазными болезнями.
   Если перенесем наши наблюдения выше, на север, то и здесь найдем не мало таких же прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев. Напр., в 5--7 верстах от реки Мсты, возле погоста, называемого "Пятницей", из-под пригорка бьет сильный родник, скопляющий в колодезном срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот прославился бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою вздымаются носилки с большою киотою, в которую поставлено деревянное изваяние иконы св. Параскевы-Пятницы, несомое над головами народной толпы, длинной цепью склонившейся на коленях. Пелена, висящая на иконе, признается также лечебною и ею обтирают лица и глаза. (Торговля удачно приладилась и здесь, по крайней мере ярмарка из года в год с нетерпением ожидается не только окрестными жителями из Боровичского уезда, но и отдаленного Тихвинского) {Больных детей привозят купать и купаются сами родители на той же реке Мсте в подобном же роднике, при селе Белом, у часовня Скорбящей Божий Матери.}.
   Довольствуясь на этот раз тремя указаниями, почерпнутыми из личных наблюдений, мы оставляем в стороне другие сообщения, доставленные из каждой губернии, главным образом, потому, что они однородны и слишком многочисленны. Притом же и в этих трех указаниях достаточно ярко выражается древняя, присущая не одному православному люду, слепая вера в родники и почтение к ним, не как к источникам больших рек-кормилиц, а именно, как к хранителям и раздавателям таинственных целебных сил. Это одно из наследств седой старины, но из разряда таких, которые наиболее усердно оберегаются и, несмотря ни на какие соблазны, не исчезают. Если в доисторические времена, вместо храмов, посвящали богам ручьи и колодцы, а христианство взяло под свое покровительство наиболее выдающиеся из них,-- то все-таки, осталось еще много таких, которые, сохраняя за собою общее древнее название "Прощей", не признаны церковью, но признаются народом за святые, и к которым народ сходится в известные дни на богомолье {Ярославский корреспондент, который дает это объяснение, указал три таких в южной части Пошехонского уезда. В подкрепление его сообщений, имеются сведения о двух прощах в Меленковск. у. (Владим. г.).}. В то же время эти родники или криницы представляют собой несомненные памятники седой старины, когда младенческий ум подозревал в них явное, хотя бы и незримое присутствие и, во всяком случае, близкое участие высших существ. Милостивым заботам этих существ и поручались такие места. Здесь попечительная мать-сыра земля устроила так, что, ключом бьющая из нее, водяная жила и сильна, и непрерывна. Народившийся поток обилен чудесной водою, зимою не поддающейся даже лютым морозам, а летней порой, в палящий зной, холодной, как лед, чистой и прозрачной, как хрусталь, и при всем том, обладающей особенным вкусом, резко отличающим ее от воды прочих источников. Достаточно одних этих свойств, чтобы сделать подобные урочища заветными, и назвать их "прощами" -- словом, самый корень которого свидетельствует о древности происхождения {Хотя в Далевском словаре живого великоросского языка "проще" дано иное толкование, очевидно, зависящее от неполноты собранных сведений, но точно указан корень: "простой, прощать, простить -- сделать простым от греха; "проща" -- прощение, разрешение духовное, индульгенция католиков".}. Действительно, здесь издревле искали прощения и отпущения, т. е. духовного и телесного освобождения от внутренней душевной тяготы и от внешних телесных повреждений, и именем "прощеника" до сих пор зовется всякий, чудесно выздоровевший, или исцеленный на святом месте. Хотя в Великороссии лишь по некоторым местам сохранилось это слово в живом языке (по всему вероятию, вследствие стремления духовенства, а в особенности монастырей, к искоренению языческих обычаев и верований) -- но зато в Белоруссии оно употребляется повсеместно. Название "проща" присвоено и тому Черному Ручью, о котором выше упомянуто, и тем криницам, которые, подобно находящимся в местечках Лукомле (Могилев. г.), Дивине (Грод.) и др., выбрасывают из недр земли на ее поверхность воду с целебными свойствами, подкрепленными верою многих десятков поколений. Эта вера сохранилась и в настоящем поколении, привлекая к прощам в урочные дни огромные толпы народа, так что эти многолетние сборища вошли даже в поговорку. Когда собирается много народа на ярмарку, или торжок, на обычное гулянье и пр., говорят: "идут, как на прощу": к радушному хозяину охотно собираются гости также, "как на какую-нибудь прощу" и т. д. В довершение полного сходства, при этих прощах, кроме обычных кермашей, или красных торгов, устраиваются еще и игрища молодежи с песнями и хороводами. По народным представлениям, прощи находятся под особым покровительством св. "Пятницы" -- не той св. мученицы греческой церкви, пострадавшей за Христа при Диоклетиане в Иконии, в 282 году, которую вспоминает церковь православная 28 Октября под именем Параскевы, изреченные Пятницы, а иной, особенной, своей, и поныне обретающейся в живых и действующей. Эта "пятница" всеми тремя главными русскими племенами согласно чествуется в определенный день недели, именно в пятый, считая с понедельника, и, кроме того, в виде исключения, в девятую, либо десятую пятницу по Пасхе и в грозную Ильинскую -- последнюю перед 20 июля -- днем св. Пророка Илии. В преимущество перед всеми святыми православной церкви, за исключением Николая Чудотворца (так наз., Николы Можайского), сохранился обычай изображать ее в виде изваяния из дерева. Обычай такой несомненно уцелел с тех времен, когда обращение в христианство было, большею частью, внешним и пользовалось готовыми формами старой веры, более или менее удачно видоизменяя или приспособляя к ним обрядовую часть церковного чина. Лишь впоследствии новое учение стало понемногу входить в плоть и кровь, отступая, однако, перед тем, что успело уже слишком глубоко проникнуть в народную жизнь и составило коренную и незыблемую основу верований. К числу таковых, между прочим, относится почитание пятницы именно в связи с занимающим нас вопросом {Описанию чествования Пятницы отведено будет отдельное место в третьей части трилогии -- "Крестная сила".}.
   Начиная с крайних границ болотистой Белоруссии, от берегов Десны и Киева, до далеких окраин Великороссии и Белого моря -- поклонение образу Параскевы Пятницы, в виде изваяния, остается до сих пор неизменным и всенародным. Точно таким же образом всюду на этом громадном пространстве земли, населенной православным людом, целебные родники-криницы и святые колодцы -- поручены особому покровительству святой Пятницы. Эта связь имени пятницы с источниками текучих вод, не ограничивает силы народных верований в нее, как в защитницу вообще воды, в самом широком значении этого слова. Это вытекает, между прочим. из того, что в старинных городах, укрепившихся на высоких берегах больших рек, подобно Киеву {Здесь, на Подоле, под Лаврской горой, находился Дольный, или Пятницкий монастырь, от которого сохранилась теперь кладбищенская церковь.}, Брянску и другим, пятницкие храмы построены на низменностях, у самой воды -- древний обычный прием, который, помимо Великого Новгорода и Торжка с их пятницкими концами, наблюдается и близ Москвы, в Троице-Сергиевской лавре. Кроме того, во многих местах, а в особенности в Белоруссии, сохраняется обычай молиться о дождях, потребных в весеннее время для всходов и в летнее для урожаев, обязательно святой Пятнице, и непременно с некоторыми суеверными приемами: молитвы возносятся в таинственной ночной обстановке и состоят из таких прошений, самодельная форма которых указывает также на давность их сочинения.
   Иконы Пятницы, охраняющие св. колодцы, признаются (за малыми исключениями) явленными, а, стало быть, и чудотворными, причем преимущество отдается скульптурным изображениям этой святой, но скульптура эта, разумеется, младенческая, она составляет древнейшую форму русского искусства, существовавшую еще во время язычества и, в наши дни, имеющую археологическое значение. Это изделия тех времен, когда мастера не дерзали еще слишком удаляться от плоской резьбы для изображения естественных округлых фигур, и грубый резец, в форме долота, направляемый младенческою рукою, был в состоянии лишь намечать признаки лицевых органов. Но невзыскательные молельщики равнодушно относятся к явным неудачам первобытных художников.
   -- За грехи наши (говорят орловские богомолки при виде нераспознаваемого почернелого изваяния Пятницы, находящегося в г. Брянске в Петровском женском монастыре) обрызгали матушку золой наши бабы грешницы, что по пятницам белье бучили (т. е. при стирке обычно пересыпали белье золой для щелока).
   -- Истыкали наши беспутные женки нашу святую иголками, когда шили рубахи свои по пятницам,-- толкуют архангельские поморы в селе Шуе, объясняя точки и полосы червоточины на такой же темной и очень старинной иконе Пятницы, представленной также в виде грубого изваяния.
   Не столько бревенчатые стены и дощатые крыши охраняют святые колодцы, сколько именно эти изображения Пятницы, в том или другом виде, и от их присутствия зависит и самая святость и целебность воды. А чтобы не иссякала спасающая и врачующая благодать, приносятся к подножию икон посильные жертвы: рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебряные гривенники и пятиалтынные, через головы толпы, предстоящей и молящейся, передаются, или прямо бросаются разные изделия женского досужества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвовании: сшитое белье в виде рубах, полотенца на украшения венчика и лика, вычесаная льняная кудель или выпряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) (-- "Угоднице на чулочки!" -- "Матушке-Пятнице на передничек!" кричат в таких случаях бабы). Все это -- в благодарность за полученные щедроты и в ожидании будущих милостей: чтобы, не умаляясь и не иссякая, текли дары невещественной благодати, как текут холодные светлые струи живого источника. Эти вещественные приношения образу поступают обыкновенно в пользу ближайших жителей, причем предполагается, что последние примут на себя заботу по охране святынь от засорения и осквернения {В целях предупреждения краж пожертвований (вообще кражи представляют поразительно редкое явление) ходят различные устрашающие легенды, подобные следующей, записанной в Уломской местности (Ярослав г.). В с. Кондате крес. Тюфтярь ковшом, приделанным на лапке, задумал было таскать из св. родника деньги. Но лишь только наступила ночь, как к нему явился старик и приказал отнести назад награбленное. Видение повторялось и Тюфтярь вынужден был послать дочку исполнить веление.}. В селе Овстуге (Брян. у., Орлов. губ.) в св. колодце иссякла вода от того, что одна женщина выполоскала в нем свое грязное белье; в другом месте вода иссякла по той причине, что нечистая женщина дерзнула в источнике выкупаться. В первом случае многие слышали, в течение целых трех недель, подземный шум уходящего в Киев (в Днепр) источника, на месте которого, под старою деревянною церковью во имя св. Параскевы, остался только обвалившийся погнивший сруб. То было давно, и сведение о событии сохранилось в памяти старожилов, как смутное предание. Но в Муромском уезде (Владим. г.), в селе Спас-Сечень, рассказывают о недавнем случае, относящемся, приблизительно, к 1881--82 гг. истекшего столетия, по поводу явления нового чудотворной иконы Параскевы Пятницы. Один крестьянин, проездом мимо суглинистого холма, вблизи села, заметил вновь пробившийся ключ. Подивился он и забыл. Но напомнил о том тайный голос, говоривший во сне одной богомольной старушке: "иди к горе, увидишь у подножья ключик, а в нем на дне чудотворную икону. Вынь ее и вели мужичкам строить тут часовню". Народ старухи не послушался, а икона, поставленная в церкви священником,-- "ушла" и вновь, как была, с ликом св. мученицы Параскевы в серебряном окладе, оказалась на дне источника. Так повторялось до трех раз, пока над родником не построили часовни и не списали копию с иконы, которую тут же и повесили (подлинник поставили в церкви). Случилось, однако, так, что, в первый же год по явлении, одна баба, бывшая "с придурью", вздумала взять из колодца воды для стирки белья. Тотчас же вода в нем пропала, а через несколько дней источник пробился в другом месте, позади часовни. Новый колодец существует и до сих пор, считаясь целебным, а иконе еще недавно молились в церкви всей деревней, как чудотворной, о прекращении падежа на скот.
   В виду такого повсеместно распространенного почитания воды,-- первые просветили темных людей и последующие за ними основатели монастырей, святые отшельники, одною из главных забот ставили себе рытье колодцев. Послуживши хозяйственным нуждам в тех случаях, когда на высоких берегах, но далеко от воды, строилась первая келья и первый деревянный храм, эти колодцы, вскопанные работавшим без устали руками подвижников, стали почитаться святыми. Они сделались местами особого почитания, как видимые следы благочестивых подвигов на земле святых просветителей и молитвенников. В настоящее время трудно припомнить хотя бы один из старинных нагорных монастырей, который не обеспечился бы на подгорном подоле часовенным строением, укрывающим родник, обделанный обычно каменной кладкой, или заключенный в деревянный сруб. Все такие колодцы народными преданиями обязательно приписываются трудам подвижников, просиявших благочестием на ближние и дальние страны. Так, между прочим, преподобному Сергию, уроженцу г. Ростова, просветителю ростовской страны и защитнику всей земли Русской, приписываются все те святые колодцы, которые почитаются целебными и находятся в окрестностях этого древнего русского города. Таков один из трех, находящийся вблизи с. Поречья. С происхождением его предание соединяет благоговейную память и о совершившемся чуде. Когда преподобный возымел мысль покопать колодец, у него в руках не оказалось необходимых орудий. Он обратил взгляд к ростовскому Авраамиеву монастырю и стал молиться преп. Авраамию, первому по времени и самому ревностному борцу с языческой Мерею, чтобы тот помог ему: тотчас, по его молитве, явился и заступ, чтобы вырыть яму, и топор, чтобы укрепить бока бревенчатым срубом. Другой колодец (в версте от г. Петровска), окруженный болотом, через которое путь идет по мосткам, выделяется и зеленоватым цветом, и сернистым видом воды, действию которой предание приписывает то обстоятельство, что, бывшая при Екатерине II, моровая язва не коснулась этого ярославского городка. Вблизи Ростова и того места, где, согласно преданию, апостол Иоанн Богослов вручил преп. Авраамию жезл для сокрушения идола Велеса, сохраняется, как памятник, каменная часовня над неглубоким колодцем, снабженная ведром и ковшом. Не оставляется без внимания прохожих и другой, более скромный, родник без прикрытия, с маленьким самодельным из бересты ковшиком, пробившийся из-под березки. В летнюю пору эта березка всегда обвешана разноцветными ленточками, а в источник набросаны медные деньги.
   В народном представлении, таким образом, становятся священными не только колодцы, вскопанные святыми подвижниками, но также и те, появление которых вызвано каким-либо чрезвычайным случаем, как, напр., так называемые, "громовые" ключи, бьющие из-под камня, и происшедшие, по народному поверью, от удара грозы. Подле таких ключей, всегда спешат поставить часовенку и повесить образа, по нынешним обычаям -- Богоматери. В двух (известных нам) случаях в число святых колодцев записаны те родники, которые вызваны были падением тяжелых колоколов, свалившихся с колоколен на улицу во время церковных пожаров и т. п. В этих неожиданных явлениях природы, принимаемых за знамения особой милости Божией. ищут наглядных проявлений тайных и скрытых сил, не утрачивая слепой веры в эти силы и их целебное свойство и при неудачах. Последние объясняются личным недостоинством, греховностью, недостатком веры и разнообразными мелкими упущениями подготовительного и обрядового характера, со стороны самих прибегающих к помощи. От этих же причин, между прочим, зависит и то, что и так называемая "спорная вода" не всегда и не везде проявляет издревле присущую ей чудесную силу. Эта вода, взятая из того места, где соединяется течение двух рек, имеет таинственную способность решить вопрос об участи трудно больных, не встающих долгое время с постели: к животу или смерти ведет их теперь таинственная судьба. Собственно же, как устья всех рек, так и источники главнейших из них, не отличены особенными знаками народного почтения и признательности, хотя эти реки и величаются иногда "кормилицами". Даже исток такой величайшей благодетельницы русского народа, препетой и превознесенной, какова Волга, остается без всякого внимания, в полном пренебрежении. Вместо величественного сооружения, над истоком Волги высится часовня в виде сторожевой будки, сооруженная окольным людом. Конечно, местные жители бессильны, по ограниченности своего кругозора, понять весь смысл мирового значения нарождающейся тут реки, и к тому же они не знают, что вода источника владеет целебною силою и заслуживает, не менее всех прочих, украшения богатым иконостасом.
   За нашими главными и за некоторыми из второстепенных рек сохранились, в виде легенд, следы олицетворения их, как живых существ богатырского склада. Это остаток древнего мифического представления, родившегося в ту эпоху, когда первые две реки (Западный и Южный Буг) указавшие славянам путь переселения из-за Карпат, прямо названы были Богом. Наиболее известен рассказ о споре Волги с Вазузой по поводу старейшинства. Эти две реки порешили окончить свой спор таким образом: обе должны лечь спать, и та, которая встанет раньше и скорее добежит до Хвалынского моря, будет первенствовать. Ночью Вазуза встала раньше и неслышно, прямым и ближним путем, потекла вперед. Проснувшаяся Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как надо. Но в Зубцове она догнала Вазузу, причем была в таком грозном виде, что соперница испугалась, назвалась меньшей сестрой и просила Волгу принять ее к себе на руки и донести до Хвалынского моря {Вазуза весною вскрывается раньше Волги и своим ледоходом будит Волгу от зимнего сна (наглядное оправдание заносчивости перед главною рекою побочного притока).}.
   Другая сказка менее известна, но не менее замечательна. Волга оказывается любимою дочерью слепого отца и сестрою Сожи и Днепра. Отец задумал их выделить и объявил о том только обеим дочерям (Соже и Волге), а от непокорного сына Днепра скрыл о своем намерении. Днепр, однако, подслушал, как обещал отец наградить Волгу красивыми городами, Соже подарить лучшие места, а Днепру уделить мхи и болота. Первою проснулась Волга, прибежала к отцу со словами: "батюшка, пора уходит". Слепой отец велел ей подойти поближе, ощупал ее и, убедившись, что она действительно Волга, так как тело у нее, как вообще у всех счастливых, обросло волосами, благословил ее идти красивыми местами, селениями и городами. Загремела Волга и ушла. Проснулся Днепр и, увидев, что Сожь еще спит, и решившись обмануть отца, обвернул руки паклей, так как тело у него было гладкое, и, подражая голосу сестры, сказался отцу Сожью. Слепой ощупал и поверил. Днепр бросился бежать, сколько набралось у него сил, разрывая горы, изгибался коленами -- спешил, чтобы сестра тем временем не успела проснуться. Проснулась и Сожа: бежит к отцу, сказывается своим именем, но старику пришлось награждать ее лишь теми местами, которые остались у него в запасе, т. е. мхами и болотами.
   Этот же Днепр в Олонецких былинах является в виде женщины, под именем "Непры Королевичны" {Собственно именем Непры зовут Днепр все прибрежные его жители, белорусы Могилевской губ.}. На этот раз она вступает в богатырский спор на пиру князя киевского с Доном Ивановичем. В единоборстве она осталась побежденной. Дон убил ее каленой стрелой, и сам, в отчаянии, пал на ножище-кинжалище. Вот от этой-то крови и потекла "Непра-река": "во глубину двадцати сажен, в ширину река сорока сажен".
   Олицетворение рек на этих примерах, однако, не остановилось, в народной памяти сохраняются такие же рассказы относительно рек: Десны, Западной Двины, Шачи и Красивой Мечи. И хотя время уже успело стереть краски с этих мифических сказаний, тем не менее русский народ продолжает проявлять, на время скрытые, по вечно живые верования.
   Относительно прочих больших водоемов, каковы озера, дело обстоит несколько иначе. Одновременно с расширением новгородской колонизации по русскому лесному северу, озерам суждено было занять одно из видных мест, как в истории самого заселения, так, в особенности, в истории распространения христианства. Начиная с первых опытов основания монастырей на озерных островах в окрестностях самого Новгорода (Кириллова на р. Волхов и Липенского на острове озера Ильменя, в середине XIII в.),-- большие и малые озера, которыми изобилует весь северо-запад новгородской области, служили приманкою для людей, искавших пустынного жития. Острова на них, дикие и пустынные, представляли многие удобства, как для созерцательной жизни, так и для благочестивых подвигов тех отшельников, которые искали полного уединения. Во всей громадной стране, известной под именем Озерной Области, не много найдется таких больших и малых озер, на островах которых не было бы основано обителей, лишь бы только представлялась возможность устроиться на них малым хозяйством. На самом большем из озер всего света, и притом наиболее негостеприимном,-- Ладожском, на пустынной скале, в начале XIV столетия, стоял монастырь Валаамский, давший происхождение трем другим монастырям на том же озере: Коневскому, Свирскому на р. Свири, и на дальних островах Белого моря -- Соловецкому. Тем же путем взаимного влияния и братской связи, возникли, в течение того же столетия, но еще в большем числе, монастыри на островах другого обширного озера -- Онежского (числом до шести). Последовательно, затем, на островах озер: Черемецкого, Кубинского, Белоозера и на берегах всех прочих озер явились отшельники, трудами рук своих прочищавшие дремучие леса, ставившие малые деревянные церкви и подле них утлые кельи, выраставшие потом в многолюдные обители. Из последних многие приобрели огромное значение и влияние. В народной жизни они имеют глубокий исторический смысл, как образцы прочных хозяйств и пособники в заселении громадных стран, до тех пор неизвестных и совершенно диких. Озера здесь стали заветными священными местами для молитвенных посещений богомольного люда. Святыми эти озера не были названы, хотя они и были таковыми в истинном смысле этого великого слова. Однако, за некоторыми из них оставлены кое-какие исключительные преимущества, вроде сохранения на поверхности воды следов того праведника, который к месту водворения проходил как посуху, отчего сохранилась как бы тропа, в виде струи, выделяющейся особым цветом. Не стесненная в старых формах олицетворения природы, народная фантазия и в применении к христианским порядкам не знает ни границ, ни удержу. Так" по народным представлениям, в светлый день Христова Воскресения "играет солнце", в полночь, предшествующую дню Крещения Господня, колышется вода в реках и озерах, трепетно разделяя праздничную радость всех слеповерующих и проч. {Об этом смотри подробнее в "Крестной силе".}.
   Святыми названы народом другие небольшие озера, во множестве разбросанные по лесной России, и притом не только те, которые оказались в соседстве с монастырями. С некоторыми из таких святых озер соединены поэтические легенды о потонувших городах и церквах. Из глубины этих озер благочестивым верующим людям слышатся звон колоколов, церковное пение и видятся кресты и куполки затонувших храмов. Таковы из наиболее известных и выдающихся: в северо-западной Руси -- озеро Свитязь близ грозненского Новгорода (Новгрудка), воспетое Мицкевичем и Светлоярое в Керженских заволжских лесах, близ г. Семенова. Последнее до сих пор привлекает на свои берега тысячи народа, верующего, что в светлых струях пустынного лесного озера сохраняется чудесным образом исчезнувший, во времена нашествия Батыя, город Большой Китеж {В своем месте (в книге "Нечистая Сила") мы уже имели случай говорить о значении озер в этом отношении, а равно и о том, в какой форме сказываются народные представления о водохранилищах этого вида, как известно, весьма разнообразных. Есть озера святые, есть, в противоположность им, поганые, есть чудные и чудные, т. е. необыкновенные, странные и поразительные по внешней красоте или целебной силе.}.
   При погружении св. и животворящего креста в воду, из нее, силою и наитием св. Духа, изгоняется дьявольская скверна, и потому всякая вода становится безукоризненно чистою и непременно святою, т. е. снабженною благодатью врачевания не только недугов телесных, но и душевных. "Богоявленской воде", в этом отношении, всюду придается первенствующее значение, и она, как святыня наивысшего разряда, вместе с благовещенскою просфорою и четверговою свечей, поставляется на самое главное место в жилищах, в передний правый угол к иконам. Освященная по особому чину в навечерие Крещения Господня, эта святая вода перед прочею, освящаемого в иное время,-- имеет то преимущество, что на случай смерти, при полной невозможности приобщиться св. Тайн, она может заменить их и, во всяком случае, умиротворить беспокоящуюся совесть умирающего и близких его. В обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе, как натощак. При этом существует повсеместное непоколебимое верование, что эта вода, сберегаемая круглый год до новой, никогда не портится (не затхнет и не мутится), а если и случится, что-нибудь подобное, то это объясняется прикосновением к сосуду чьей-либо нечистой руки. Точно также повсюду сохраняется суеверное убеждение, что в верхних слоях освященной в чанах воды заключается наиболее благодатной силы, устраняющей недуги и врачующей болезни. Поэтому всякий спешит зачерпнуть воды прежде других, вследствие чего нарушается церковное благочиние, криками и перебранкой, невообразимой суетней и толкотней, как на любом базаре.
   Что касается неосвященной воды, то и к ней наш народ относится с большим почтением: вода, находящаяся в реках и озерах, имеющих истоки, безразлично почитается чистою, и при том в такой степени, что исключительно ей одной поручается, напр., охранение тех св. икон, которые, за ветхостью, приходят в негодность и теряют изображение ликов. Такие иконы благочестивая ревность не дозволяет предавать огню, а обязывает "пускать на воду", не иначе как с краткою молитвою, оправдывающею вынужденный прием. Охрана чистоты воды доведена в некоторых местах до таких крайностей, что никто из верующих не решится плевать в воду, а тем более производить в ней испражнения и т. под. Стихийная природная чистота воды, сделавшая ее единственным, верным и легким, очистительным средством, потребовала, в самые глухие времена язычества, особого себе чествования, выразившегося в торжественном празднике Купалы. Как предшественники этого главнейшего праздника, во многих местах еще сохраняются определенные дни, когда производится обязательное "обливание водой" -- обычаи, в некоторых случаях успевшие пристроиться к христианском праздникам {Не говоря уже о далеко не исчезнувшем обычае купанья в морозные дни в крещенских прорубях всех, надевавших на себя личины на святках, нельзя не указать на очень распространенные прием -- выставлять за окна сосуды с водой перед кончиной кого-либо из членов семьи: каждый день, в течение всех сорочин, души умерших прилетают сюда купаются и очищаются от плотских грехов, чтобы предстать святыми на судилище.}. Обливают холодной водой всех, проспавших одну из заутрень на неделе св. Пасхи, (эти заутрени, как известно, совершаются согласно уставу, "порану"). В некоторых местах, как напр., в г. Весьегонске (Тв. г.) этот обычай превратился в самостоятельное празднество. Вечером, в день заговенья на Петровский пост, здесь разрешается всякого, проходящего по улице, обливать из окон водой вполне безнаказанно, и если осмотрительный и догадается ходить по середине улиц, то все-таки и здесь он подвергается опасности: из-за ближнего угла на него налетает кучка молодежи с ведрами, наполненными, на лучший случай, колодезной водой, а то так и квасом и даже квасной гущей. Крики, беготня и смех прекращаются только с закатом солнца. Ради тех же забав, но исключительно направленных молодыми ребятами против девушек, последних обливают водой (в Пошех. у.) на каждый второй день весенних и летних праздников, в первый день Петровского поста (Морш. у., Тамб. г.) когда не спасают хозяев в избах даже запертые двери, в чистый понедельник и в день Преполовения. Обычай обливания водой носит совершенно другой характер в тех случаях, когда он получает название "мокрицы": в этой форме он сохраняет явные осколки цельных языческих праздников, устраивавшихся в предупреждение бездождия и сопровождавшихся песнями и плясками на краях прудов и берегах рек.
   В настоящее время, в черноземной полосе России, этот обычай состоит в следующем: мужики тайно сговариваются между собою и когда бабы соберутся купаться, отправляются, крадучись, за ними "строить мокриду". Улучив время, они внезапно бросаются на купальщиц и, прежде чем те успеют раздеться, спихивают всех в воду с криками: "дождь-дождь, приди к нам". При этом предполагается несомненный успех опыта, если все бабы примут его за невинную шутку и ни одна из них не изругается, не рассердится даже на детей, которые также стараются брызгаться, набравши воды либо в рот, либо в пригоршни. Во многих местах (между прочим, в Орл. г. и уез.) за то же дело "вызова дождя" берутся сами бабы: сговорится их три или четыре и начнут с конца деревни "незазнама" обливать водой, т. е. всякого, кто ни попадется на встречу, при этом каждый облитый, почитая обычай священным, не обижается и лишь шутя и добродушно выругается. Для пущей торжественности и придачи шуткам наибольшего оживления, иных баб по несколько раз спихивают в реки, а за неимением рек, мочат в колодцах. В Пенз. г. стараются обливать лиц из духовного звания и непременно с головы,-- чем вернее достигается цель прекращения чар колдуний, удерживающих дождь. В Рязанской г. (в глухом Егорьевском у.) девицы и непорочные вдовы, пребывающие во вдовстве более 10 лет, в белых рубахах, тайно от всех, ходят на ближний родник, расчищают его и молятся Богу. Во Влад. г. (в Меленк. у.) такие же девицы, выйдя ночью в поле, читают акафист, потом пашут болото, а старухи расстилают на огородах рубахи, и, если на них осядет роса, то это считают добрым признаком:-- будет дождь.
   Прибегая к таким чрезвычайным мерам для вызова дождя, наш народ в то же время очень чтит дождевую воду. Выбегая на улицы босыми, с непокрытыми головами, деревенский и городской люд становится под благодатные небесные потоки первого весеннего дождя, пригоршнями набирает воду, чтобы вымыть лицо три раза; выносит чашки, собирая целебную влагу, и в крепко-закупоренных бутылках сохраняет ее круглый год, до нового такого же дождя. Точь-в-точь также чтит народ и речную воду, когда пройдет весенний лед и реки вскроются. Вот что пишет на этот счет известный знаток народного быта Ф. Д. Нефедов, из Костр. г.: "едва пройдет весною лед по рекам и ручьям, только что очистится вода, как все дети, взрослые и старики бегут на берег: зачерпывают пригоршнями воды и умывают три раза лицо, голову и руки. Обычай этот исполняется не в одних деревнях и селах, но и по всем городам, не исключая губернского -- Костромы".
   Эти обычаи приводят нас к целому ряду суеверных гаданий, где воде предоставлено главное место, подобно, так наз., "отчерпыванью воды" и "прощению у воды". В первом случае (напр. в Углицком у. Яр. г., близ границы Ростов.), при болезни домашних животных, или в виду какой-либо неприятности, окачивают водою крест, или медный образок, стараясь спускать эту воду на уголья, облепленные воском и ранее спрыснутые богоявленскою водою; в то же время читают про себя самодельные молитвы и кропят и поят тех, кто нуждается во врачебной помощи. "Прощение у воды" испрашивается больным и обездоленным. Обычай этот покоится на том убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления, насылая на людей болезни. Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, на воду опускают кусочек хлеба с низким поклоном: "пришел-де я к тебе, матушка-вода, с повислой да с повинной головой -- прости меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды!" -- Отступая по одному шагу назад, до трех раз повторяют этот приговор с поклоном и, во все время заклинаний, стараются ни с кем не разговаривать, не оборачиваться и ни одного раза, конечно, не налагать на себя крестного знамения. В вологодских краях верование в чары воды, без участия церковного ее освящения, приурочивается даже к великому четвергу, когда большуха-хозяйка, почерпнувши воды из колодца, святит ее тем, что опускает в ведро "серебрушку" (непременно серебряную монету) и умывает ею ребят своих для здоровья. Тогда же девицы с этой водой бегут на хмельник "до вороны" (пока эта зловещая птица не закаркала), умываются и молятся приговором: "пусть и меня так же любят молодцы, как любят хмель добры люди". На святках повсеместно, при гаданьях, девицы смотрят в воду, чтобы увидеть суженаго-ряженаго, а ворожеи--ворога, причинившего кому-нибудь вред. Колдуны на воду нашептывают, чтобы наслать беду на недруга, и вообще, редкое гаданье обходится без того, чтобы вода не играла в нем существенной роли. Так что выработался даже целый кодекс обрядов, которые, не смотря на самые неблагоприятные географические условия для обмена и заимствований, все-таки поражают своим сходством: сопоставленные рядом в цельной группе, они ясно свидетельствуют о существовании всеобщей старой веры, и являются в настоящее время ни чем иным, как ее обломками. На развалинах этой старой веры, разрушенной христианством, наш народ и строит свое миросозерцание, причем одной рукой он держится за старую веру, а другой -- за христианство. Эта обычная путаница старых и новых понятий приводит к поразительной неустойчивости народного мировоззрения: веруя, например, в гадания, наш народ в то же время верит, что есть несчастия, которых не устранишь гаданьями. "Воде и огню Бог волю дал" -- говорит он в утешение и успокоение на те случаи, когда нарушается в природе равновесие и вода, в меру питавшая землю, из явной благотворительницы, временно превращается в лютого врага, наводящего страх отчаяния. "Где много воды -- там жди беды", "хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом зажить". Никакими гаданьями таких бед не предусмотришь, никакими заговорами не устранишь -- остается одна надежда на молитву о Божьей помощи не только в то время, когда стряслось несчастье, но, главным образом, когда оно только что собирается, и посещение его только возможно. Впрочем, в наше время, когда обмелели реки и повырублены леса, народ страдает не столько от изобилия, сколько от недостатка воды, и редкий год проходит без того, чтобы в любом русском селе или деревне православные не молились о ниспослании дождя. Выработаны даже своеобразные подготовительные приемы для такого рода коллективных молебствие.
   Созвал староста сходку,-- и не обсказывал зачем потревожил, а прямо приступил к тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого двора пятаков на молебен, и когда подымать иконы. Поднялась вся деревня на ноги, как один человек: засуетились и заспорили промеж себя бабы, как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь пироги -- на голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги -- ехать за вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли позвать на мольбу батюшку-священника со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да в особину, по гривне с дома; пообещали прислать за духовными подводу.
   В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было слышно. Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил) отправились все, конечно одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать заутреню и обедню. После нее станут вынимать те иконы, которые укажет батюшка. Церковный фонарь принимает старостин сын; больших херувимов (хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наиболее чтимую икону понесет та девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные иконы, по двое на каждую, принимают на руки, обернутые платками или полотенцами, другие бабы и несут, приложивши одним краем к плечам. Никаких разговоров богоносцам на все это время не дозволяется, и даже сельские колокола мешают тому, не переставая звонить во вся, пока крестный ход можно видеть с колокольни.
   В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место излажено: вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем блюдо под святую воду; подставлены чистые скамейки под иконы. Учительница наладила умелых девиц, к ним пристали чернички -- составился хор. Когда, во время водосвятного молебна, запели из канона: "даждь, дождь земле жаждущей, Спасе!." -- все пали на колена и на лицах молящихся, как в зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и несбывающихся надежд на благодатные теплые дождички.
   С деревенской площадки иконы несут в поле "на зеленя" и, если попадается по дороге родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и снова поют молебен, как бы вызывая иссякшую воду на знакомое старое место. Отдельные, частные молебны продолжаются по особым приглашениям в домах и, когда все они окончатся,-- в более просторной избе начинается подкрепление сил и затем полное угощение в складчину до сыта и до пьяна, чтобы искреннею, от души, выговорилась благодарность: "за хлеб-за соль, за лапшу-за кашу, за милость вашу". Во всяком случае, главная цель достигнута: пришли на мольбу в благоговейном настроении,-- разошлись успокоенными, с надеждою на милость Божию.
  

III.

МАТЬ-СЫРА-ЗЕМЛЯ

  
   Третья, по старинному счету, мировая стихия -- земля -- почтена наивысшим хвалебным эпитетом: с незапамятных времен она называлась "матерью", и у всех народов, а в том числе и у нас, русских, была возведена на степень божества. Впрочем, в наши дни от былого почета остались лишь обезличенные признаки и потускнелые следы древнего богопочтения, да и то в приметно меньшем количестве, чем по отношению к огню и воде. Но, тем не менее, по народному убеждению, и самая святость целебных родников и колодцев главным образом зависит от того, что исходят они непосредственно из благодатных и неисчерпаемо богатых недр матери -- земли сырой. По всеобщему верованию, самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям. Лихих недоброхотов в виде ведьм и колдунов земля "не принимает", и до сих пор требуются особые обряды, чтобы прекратить выход из могил этого сорта покойников и посещение ими живых людей и заветных мест. Даже тот умерший, труп которого долгое время не разлагается,-- по народным понятиям, несомненно был при жизни великим грешником, потому что он "не изготовляется к погребению в сырой земле". И напротив, если новорожденный ребенок выделяется весом тела от прочих детей, то он не жилец на божьем свете, его "тянет" к себе земля. Вся нечистая дьявольская сила от крестного знамения и "воскресной" молитвы проваливается не иначе, как "сквозь землю", не оскверняя святости земных недр и т. п. {Здесь надо полагать, между прочим, основу самой страшной народной клятвы, перед которой, говорят, отступает всякое подозрение: "провалиться мне", "чтоб я сквозь землю провалился" и пр. (Примеч. С. В. Максимова.)}
   Связь человека с землей устанавливается и священным писанием: "Всяк человек -- земля есть и в землю отыдет". Ту же мысль выражает и пословица: "Сверх земли не положат даже нищего и бездомного". Саженку вдоль да полсаженки поперек -- для каждого полагается обязательным. А затем вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, называется родительскою и считается священною: она могущественна до такой степени, что горсточка ее, взятая с семи могил, укрывающих заведомо добродетельных людей, спасает всех родичей, оставшихся в живых, от всяких бед и напастей. Почти такой же силой обладает и вообще родная земля. Вот что свидетельствует на этот счет орловский корреспондент:
   "2 августа 1897 г. из села Яковлева (Орловского уезда) отправились на переселение в Томскую губернию 24 семейства, и каждая семья взяла с собой несколько горстей родной земли.
   "Может случиться,-- говорил один из переселенцев,-- что на новом месте мы попадем на такую воду, которая для питья не годится,-- так мы положим в воду нашу землю, вода и станет вкусной".
   Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (называемую вообще "ладанкой") и носят с шейным крестиком в уверенности, что этим способом можно избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной земли почти повсюду исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем вологжан и олончан, живущих в глухих окраинах северных губерний. Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда прибывший намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время) высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нем, приговаривают: "По своей земле хожу". При этом они твердо верят, что "если захватить с собой родной земли, тебе заздоровится, не будешь болеть и скучать по родине". В этих глухих местах уверенность в силе родной земли настолько велика, что к подобного рода приемам прибегают даже богомольцы, отправляющиеся к киевским или соловецким угодникам: доведется помереть -- товарка не откажет закрыть глаза и посыпать на них "родимой землицы". У матерей нет большего горя; как известие, что их сыновья, умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее {Указан даже и состав земли, зашиваемой в ладанку: берут щепоть из-под печки, прибавляют такую же с росстаней дорог и из-под приворотной земли. (Примеч. С. В. Максимова.)}. У таких людей до сих пор нет божбы страшнее заклятия: "не видать мне сырой земли" и вернее врачебного средства -- как "прощанье" на том самом месте, где случилась какая-нибудь беда или внезапная болезнь, например, вроде болезненного припадка от неведомой причины, известного под неопределенным названием "притки". На то место, где притекла притка, ходят "прощаться" на девяти вечерних и девяти утренних зорях. Становятся лицом на восток и говорят заклятие, причем, так как "притка" является наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит характер извинения: "Прости, мать-сыра-земля, в чем я тебе досадил!" После каждого причета дуют и плюют через правое плечо и кланяются в землю. Но плюют только "примерно", так как в тех местах, где "прощаются", плевать на землю вообще считается большим грехом. Если попритчится скотине, то хозяева сами "прощаются" за хворое животное на повети или сеновале, так как твердо верят, что власть родной земли распространяется на животных. В иных местах эта вера заходит так далеко, что создались даже своеобразные обряды. Так, в Ветлуге (Костромской губернии), если покупают скотину в другом селе и желают, чтобы она не тосковала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в ту сторону, где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее комок земли и натирают морду, а другой комок завязывают под яслями, думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже дальше того места, откуда взята земля. Саратовцы (Хвалынский уезд) подобным же способом при переходе в новую избу переманивают старого домового: из-под печки старой избы они посыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку новой.
   Особенное отношение нашего народа к матери -- земле сырой выражается, между прочим, в так называемых земных поклонах. В старину русские люди при встрече с наиболее уважаемыми лицами кланялись до самой земли, касаясь до нее лбом или, взамен того, ударяя оземь шапкой. Эта форма, приличная теперь лишь людям низкопоклонным, не уважающим себя, была обычна в старой Руси, как законное установление и перестала действовать лишь в недавние времена во всех слоях и сословиях народа. Но все-таки, по отношению не к лицу властному, а к самой матери -- земле сырой этот обычай упрямо отстаивается во многих местностях. Так, например, весной (в Орловской губернии и уезде) при ударе первого грома все бабы, перекрестившись, кланяются в землю и целуют ее.
   В тех же местах сын, дерзнувший оскорбить на миру родную мать или отца, обязательно целует землю после того, как произнесет клятву, смотря на небо и перекрестясь троекратно. Точно так же заподозренный в каком-либо мирском несчастье, вроде поджога, кражи и т. п., целованием земли вполне удовлетворяет и успокаивает своих односельцев. Самое же важное значение земли исстари признавалось в межевых спорах при разделе земельных участков. Межевые знаки, до изобретения мензул и астролябий, были неточны по той причине, что намечались по живым урочищам, подвергающимся, под влиянием стихий, всевозможным изменениям. Пограничные споры соседних владельцев были бесконечны, особенно в тех случаях, когда не оказывалось налицо письменных записей: дожди смывали последние признаки граней, а старческая память старожилов была ненадежна. Но так как неудобства чересполосицы все-таки требовали решительного ответа в ту или другую сторону, то кое-где, в глухих местах, были придуманы особые приемы для полюбовных размежеваний. Так, в Олонецкой губернии (Каргопольский уезд) на нашей памяти еще соблюдался обычай класть на голову вырезанный из спорной земли кусок дерна. С ним доказывающий свое или чужое право на землю шел по той меже, которую признавал правильною, законною. При генеральном межевании 1744 г. этот обычай применялся в смысле бесспорного и вполне законного доказательства. Например, в Ярославской губернии старший чин, заведывавший этим делом, приглашал, по общему приговору, того старика, который признавался наиболее знающим и памятливым, вырезал из земли дерновый крест и клал его на голову свидетеля. Этот прием кое-где сохранился и до наших дней, а лет 40--50 тому назад он практиковался весьма широко. Так, например, в Пошехонском уезде при наделе крестьян помещиками, по объявлении указа об уничтожении крепостного права, некоторые общества не позволили переделять своих полос на том основании, что их отцы либо деды обходили эту полосу с землей на голове. Из Череповецкого уезда сообщают, что в земельных спорах, в виде клятвы, и теперь берут землю в рот, кладут на голову, на спину, за пазуху. В знаменитой кустарным железным производством Уломе произошел в 1896 г. такой случай: спорили о меже на покосе два крестьянина двух соседних деревень (Чаева и Миндюкина) одной волости (Колоденской). Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде: как быть? Долго галдели, переругиваясь, и вдруг смолкли, когда один чаевский старик взял "кочку" земли и со словами: "Пущай эта земля задавит меня, если я пойду неладно",-- пошел по "воображаемой" меже таким твердым и уверенным шагом, что с того времени стала та межа фактическою, бесспорною. Подобный же спор был решен несколько лет тому назад между крестьянами той же Уломской волости, деревни Коротова и крестьянами деревни Карпова Дмитриевской волости. Так как пословица недаром говорит, что "межи да грани -- ссоры да брани", то, чтобы уничтожить или, по крайней мере, ослабить эти ссоры, в старину, когда делали пропашкой межевую борозду, всегда сгоняли сюда ребятишек, клали на эти грани и секли с наказом и приговором, чтобы каждый помнил отцовской участок. Так, между прочим, бывало и у казаков на Дону, так водилось и в новгородчине, где часто слышалось выражение: "Ты меня не учи, ты мне не рассказывай: я на межевой яме сечен". Теперь, когда на межах перестали сечь, но все еще решают межевые споры божбой и клятвами, вместо дерна кладут на голову святую икону. В одном случае (в Ярославской губернии) около Ростова спорщики удовлетворились, когда один из присутствующих, довольно ветхий старик, вспомнил и сообщил о том, что ему привелось быть свидетелем, как дед нынешнего владельца обходил этот самый клин земли с большим куском вырезанного из нее дерна, положенного на голову.
   Глотанье сырой земли суеверными людьми точно так же не ушло еще в область предания: вести об этом обычае доходят из разных местностей. Так, например, орловский корреспондент сообщает о следующем случае. Однажды под г. Орлом через овраг, удобный для нападения лихих людей на задремавших или оплошавших проезжих, темною ночью возвращался домой крестьянин Талызенков. Как из земли выросли перед ним три человека с дубинами. Подбежали к нему, схватили лошадей под уздцы -- остановили.
   -- Стой,-- говорят, -- подавай деньги!
   -- У меня, братцы, денег нет: в городе все потратил.
   По голосу грабители узнали своего односельца -- соседа по избам, узнал и он старых приятелей.
   У грабителей и руки опустились. Одни из них спохватился и говорит:
   -- Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам себя определить? Нас три души живых -- твоя одна. Пустить тебя целым -- ты скажешь про нас; тогда живым нам не быть.
   Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с духом и отвечает:
   -- Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и поклянусь.
   -- Съешь,-- говорят, -- комок земли, тогда поверим.
   Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех мужиков рассказал Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.
   -- Отчего же, -- спрашивал рассказчика наш корреспондент,-- ты раньше не рассказал об этом?
   -- Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли съел земли.
   -- Почему нельзя?
   -- Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть (т. е. перенесть).
   Крестьянка деревни Пушкина (в той же Орловской губернии) рассказала, как одного непокорного сына мать выгнала из своего дома и как он, поступивши с женой на барский двор, повел тяжелую и скорбную жизнь, что стало ему невтерпеж и довело до раскаяния. Стал этот сын (Григорий Сухоруков) просить старосту заступиться за него у матери.
   Приходит Любава (мать) на барский двор, просит непокорный сын у нее прощенья: кланяется и божится. Мать не сдается, не верит ему и говорит:
   -- Если хочешь, чтобы я тебе простила, съешь этакую глыбину земли.
   -- Ты меня, мать, подавишь.
   -- Коли не съешь, меня, значит, не почтишь, и я не прощу, а коли съешь -- иди опять жить домой.
   Григорий послушался, съел и стал после того жить так, что никому лучше того не придумать.
   Оба случая произошли, по свидетельству рассказчиков, не дальше 20--25 лет тому назад. А вот свежие, почти вчерашние указания на тот же прием клятвы, основанной на мотивах совершенно иного характера. В "Неделе" было сделано указание на распространяющийся в Холмском уезде Псковской губернии гражданский брак среди крестьян. Мотивы этого брака вызваны экономическими и юридическими особенностями быта, а самый брак сопровождается тем же древнейшим образом богопочитания матери-земли сырой. Пока девица живет в семье с отцом, она покойна за его спиной, будучи обеспечена отцовским наделом. Но после смерти его надел числится за нею только до ее замужества, а затем, по местному обычному праву, отходит в общее мирское пользование. И вот, чтобы избежать беды, девицы и выдумали внебрачное сожительство. Гражданский брак заключается с некоторою торжественностью: родственники сговариваются, берут икону, зажигают перед ней свечи, перед которыми жених и невеста, разодетые по-свадебному, "кусают землю", т. е. берут пястку земли и глотают ее в знак любви и верности до гроба. Обходя церковный брак из-за земельных выгод, молодые, конечно, не думают в это время о том, что будущие дети их зачтутся незаконнорожденными и прав на дедушкин надел не будут иметь никаких.
   Особенность наружных воззрений на мать-сыру землю дала основание чародеям и здесь воспользоваться для своих недобрых целей тайными, могучими свойствами этой стихии. Применение земли в чарах чрезвычайно разнообразно. Взять хотя бы всем известное "вынимание следа", состоящее в том, что на месте, где стоял обреченный человек, вырезают ножом часть дерна или из-под ступни его соскабливают пол и над этими следами колдуют.
   Впрочем, чародейственной силой земли пользуются не только колдуны, но и обыкновенные люди, прибегающие, в случае беды, к заступничеству и покровительству своей "кормилицы". Это видно, между прочим, из обычая опахивать деревни. Обычай опахиванья является даже своего рода священнодействием со всею тою мистическою обстановкою, которая вообще приличествует всякому древнему обряду и которая рассчитана на то, чтобы самый обряд сделать внушительным и страшным. Толпа женщин с распущенными волосами, в одних белых рубахах, в глухом сумраке ночи, возбужденная всей внешней обстановкой и условными околичностями обрядового чина, становится опасной для всякого случайного свидетеля этого религиозного "действа". Совершение его преимущественно предоставляется женщинам того селения, которому угрожает занос чумы на скот, тифа на людей и т. п. и которое необходимо оградить со всех сторон таинственным, заколдованным поясом земли, вырезанным сохою в ширину сошника и глубиной не менее трех вершков.
   Почин самого обряда всюду предоставлен старухам, крепче верующим и более осведомленным в порядке совершения чина "опахивания". Они и выбирают подходящую полночь и оповещают женское население шепотком, чтобы не знали и не слыхали мужчины. Для того чтобы таинственная цель была достигнута, считается необходимым участие в обряде по малой мере девяти девок и трех вдов (как и высказывается это в обрядовых припевах). Оповещенные старухами с вечера, все девицы и бабы прокрадываются за околицу и, выйдя в поле, снимают с себя одежду до рубахи, причем иные повязывают голову белыми платками, а девицы развязывают косы и распускают волосы наподобие русалок. На одну вдову, по общему выбору и приговору, надевают тайком унесенный хомут и впрягают ее в оглобли (обжи) сохи, также припрятанной заранее. Другая вдова берется за рукоятку, и обе начинают косым лемехом разрывать и бороздить землю, намечая тот "продух", из которого предполагается подъем и выход земляной силы, невидимой, непонятной, но целебной и устрашающей самую смерть {В обжи впрягают непременно беременную, правит ею старая дева, как отличная по поведению; прочие бабы помогают тащить соху, а вдовы в прорезанную борозду сеют песок. Подслушан при этом такой приговор: "Когда наш песок взойдет, тогда к нам смерть придет". В такой обстановке обряд этот известен Далю. В Бюро присланы сведения из Нижне-Ломовского уезда (Пензенской губернии), из которых видно участие в процессии парней: впереди старухи, сзади девицы, соху в середине волокут ребята. В Новгородской губернии в соху запрягают молодую телку, две девушки ведут ее за рога, две погоняют, одна держит соху, двое ей помогают. Чем позднее узнают об этой проделке в деревне, тем вернее успех самой затеи. К ней в иных местах (как во Владимирской губернии Судогодского уезда) стали примешивать нечто церковное, православное: так, например, самая старшая, идя впереди всех прочих, несет в руках икону Богоматери или св. Власия; сопровождающие поют: "Да воскреснет бог", на перекрестках проводят сохой крест и в копаных ямах кладут церковный ладан и т. д. (Примеч. С. В. Максимова.)}. А в это же время все остальные девицы и вдовы (замужние не всегда допускаются, как неподходящие, нечистые) идут за сохой с кольями и палками, со сковородами, заслонками и чугунами. У девяти девиц девять кос, в которые они и производят беспрерывный звон. Звонят, кричат и поют с неистовым рвением, которое прямо указывает sa глупую цель -- запугать и прогнать смерть. Ей и грозят в обрядовых песнях и причитаниях: "Смерть, выйди вон, выйди с нашего села, изо всякого двора! Мы идем, девять девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергою загребем, помелом заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись -- досмотри: где же это видно, что девушки косят, а вдовушки пашут?" {В некоторых местах, например в Орловской губернии, обряд этот так л называется "гонять смерть". (Примеч. С. В. Максимова.)} Обойдя околицу по огородам и гуменникам, вся эта женская ватага врывается на улицу настолько уже взволнованная, с таким подъемом нервного настроения, что ничего не замечает по сторонам и ничего не хочет видеть, кроме спасительной сохи. Все, что попутно обратит на себя общее внимание, вроде, например, выскочившей из-под подворотни собаки, спрыгнувшей с подоконника кошки,-- все принимается за несомненного оборотня, в которого перевернулась эта самая злодейка "скотья смерть", черная чума, огневая горячка. С гамом и ревом бросается вся сопровождающая соху свита на этих собак и кошек и бьет их насмерть. Разбуженные мужики выглянут осторожно из окошка да и спрячутся за косяк, чтобы не приметили бабы: потому что последние не задумываются напасть на встречного мужчину, признавая и в нем необлыжного оборотня. Притом же мужчина самым появлением своим оскверняет священнодействие и, стало быть, мешает благополучному завершению таинства. В деревне Юшиной (Орловского уезда и губернии) задумали бабы опахиваться. Узнали про это парни из соседней деревни и решили пошутить: с вечера забрались в соседние ракиты и в них притаились. Но когда процессия подошла к тому месту, шутники заревели медвежьими голосами. Однако женщины не испугались, они сбились в одну кучу и все, как одна, начали швырять в засевших парней камнями, палками. Видя же, что это не берет, они натаскали затем к дереву, на котором засели ребята, охапки соломы и подожгли. Шутники, как майские жуки, свалились на землю и начали сказываться своими именами, но женщины не только не поверили им, но пришли уже в полное остервенение. С теми же криками: "Бейте коровью смерть",-- они продолжали бросать грязь и каменья, пока не устали и пока шалуны-парни не были избиты в кровь.
   Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, обряд опахивания дожил до наших дней, вероятно, по той причине, что в распоряжении крестьян не имеется иных предупредительных мер против занесения эпидемических болезней. Притом же этот обряд, перешедший к нам от темных времен глубокой старины, считается надежным уже по той причине, что распространен повсюду, и притом нередко выполняется с участием христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют приемы {Так, из Пензенской губернии (Инсарский уезд) доходят слухи, что чернички (полумонашенки) в самую полночь уходят на дальний родник и там совершают освящение воды, подражая до мельчайших подробностей священникам. Затем все-таки впрягаются в соху, на концах которой укрепляют восковые свечи, и таковые же держат в руках, когда с пением церковных песен начинают опахивать деревню. (Примеч. С. В. Максимова.)}. В некоторых случаях обряд из временного, вызываемого первыми признаками надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в условное время. Например, в Калужской губернии каждый год под праздник Преполовения собирается ночью огромная ватага девиц, сопровождаемая парнями, из которых один, самый молодой и пригожий, правит сохою, запряженной несколькими парами девушек. Впереди этого шествия (рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от всякого рода напастей) идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто попадется навстречу этому ночному шествию. В Волховском уезде (Орловской губернии) "гоняют смерть" обычно после Петрова дня и об избранной ночи извещают мужчин, требуя их согласия и невмешательства. К принадлежностям обряда присоединяются также икона (на этот раз Богоматери), восковая свечка и дегтярница с помазком: дегтем намечают крест на каждых воротах и такой же крест честная вдова вырезает сохою на бугре за деревней. На этом месте раскладывается затем костер, и все женщины прыгают через него для завершения обряда. Дегтем мажут также и тех, кто нечаянно встретится на пути. В других деревнях носят образ св. мученика Власия, признаваемого по всей святой Руси покровителем домашнего скота, и к свечам прибавляют еще ладан {В Судогодском уезде Владимирской губернии опахиванье предпочитают производить под Духов день, а в иных местах в ночь на 24 июня, при чем поют "Да воскреснет бог", проводят сохой крест на всех перекрестках селения, в копаные ямы закладывают ладан и т. п. Опахиванье производится не всегда всем селением, но и своей семьей, причем хозяин опахивает свой двор на жене, запряженной в соху, и т. п. (Примеч. С. В. Максимова.)}. В деревнях Нижнеломовского уезда Пензенской губернии во главе подобного шествия видели старух с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медного распятия на груди, и слышали вместо стихов заклятия, пение молитв Богородичной и Господней. В этом случае в обряде "опахиванья" принимали участие все жители деревни, без различия возраста и пола. Ко внешней церковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы, расходясь по домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы, если не хочешь, чтобы не осталась шея искривленною и нечистая сила не сгладила ту черту, которую провела соха вокруг деревни.
   В ночь на 1 июня 1897 г. восемнадцать крестьянок деревни Полонской Весьегонского уезда (Тверской губернии), чтобы не допустить занесения в свою деревню сыпного тифа, валившего людей в соседней волости, "опахали" свою деревню: одна из женщин шла впереди с иконою в руках, за нею следовала другая верхом на помеле, потом третья с кочергой и черепом какого-то животного. За этим авангардом шествовали две бабы, запряженные в соху, которою управляла третья баба, и, наконец, все остальные гурьбой, с шумом, криками и бранью замыкали процессию. (За нарушение тишины и порядка все участницы этой процессии были привлечены к уголовной ответственности по 38-й статье Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.)
   Хотя, таким образом, уголовный суд и решился выступить на помощь усилиям духовенства и, в замену церковных назиданий, прибег к законной каре, тем не менее вера в мать-сыру-землю все-таки сохраняется незыблемо. Даже и там, где, по-видимому, Христово учение успело уже войти в плоть и кровь, стоит снять с языческих обрядов наложенные тонким слоем христианские краски, чтобы обнаружились черты древних языческих верований.
   В Духов день (в Сольвычегодском уезде Вологодской губернии и по Вятке), в день Успения Богоматери (в Тихвинском уезде Новгородской губернии), на Симона Зилота -- 10 мая (без различия местностей) по православным деревням обязательно служатся всенародные молебны. Народ собирается к часовням, толпится на площадках и окропляется святою водою не потому, что в эти дни совершаются молебствия по случаю избавления от бед, а потому, что в эти дни мать-сыра-земля бывает именинница {На Духов день, по объяснению, доставленному из Вятской губернии, земля потому именинница, что в этот день она сотворена: когда господь создавал землю, злые духи сказали ему: "Мы не будем тебе помогать". А начальник их украл клочок земли и положил себе за щеку. Здесь у него земля начала расти быстро. От боли во рту он начал бегать и разбрасывать землю по сторонам, где упало много -- встали горы, а где мало -- обозначились бугры и холмы. Когда происходила на небе война и архангел столкнул дьявола на землю, чтобы он сквозь нее провалился, сверженный на лету взрыл землю своими рогами так, что на ней поделались лога и овраги. В указанных выше местах считается также грехом беспокоить именинницу, и крестьяне, нисколько не стыдясь и вовсе не скрываясь, припадают на колени и по нескольку раз целуют землю. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Хотя праздник именинного чествования земли существует далеко не повсеместно, но в то же время на всей Руси великой крестьяне строго придерживаются правила, что в эти дни никто не смел ни копать, ни рыть ям, ни пахать полей. Делается это для того, чтобы не обидеть кормилицу-землю и чтобы не осерчала она, и без того своенравная и капризная, тугая на подъем и скупая на милости. В некоторых местах наших лесных северных губерний уважение к кормилице-земле (здесь очень суровой и неласковой) сопровождается даже некоторым заискиванием: в Успеньев день, в теплую погоду, считается большим грехом ходить босиком. За соблюдением такого обычая следят очень внимательно, не позволяя малым ребятам ходить разувши.
   Умилостивление земли и способы испрошения ее милостей настолько многочисленны и разнообразны, что в среде опытных хозяев существует на этот счет целая наука. Попробуем взять из этих способов только те, где под новыми наслоениями всего заметнее сохранились следы седой старины.
   Поставлен на поле стол, покрытый чистой скатертью. На нем серебрится на солнышке водосвятная чаша, желтеют свечки и сереет большая коврига печеного хлеба. Перед столом полукругом стоят бородачи с иконами в руках, закрытыми полотенцами. Против них поместился священник с причтом, а за ними и весь этот народ, от чрева матери обреченный в поте лица своего снести хлеб свой. Молебен отпели: толпа зашевелилась и загудела, как пчелиный рой. Подали священнику севалку -- лукошко с веревочкой, чтобы ловко было перекинуть ее через плечо, -- берет он из нее горсть сборной ржи от каждого двора и ловко, привычной рукой разметывает зерна по пашне. Затем идет он краем поля, поперек всех загонов *, и кропит все полосы святой водой. И чью полосу окропляет, тот хозяин крестится, а иной еще сверх того шепчет про себя, какую знает, молитву. Иконы относят в церковь, попа с дьячком зовут в избу и предлагают посильное угощение, в полную сыть.
   Кроме священника, крестьяне еще чаще поручают делать засев какому-нибудь ветхому, преклонному старику, который сам и указывает, в какой день начинать засев. Такой старик считается первым человеком на селе. Рука у него легкая, удачливая, а с легкой руки -- если не куль муки, то, во всяком случае, почин дорог. Этих стариков обыкновенно стаскивают с печи, чтобы они шли священнодействовать. У иного голова на плечах не держится, руками он не владеет, зерна в горсть с трудом загребает и зря рассыпает. Его выведут на зеленя под руки, пособят и рукой потрясти. Он же, зная свое дело и ожидая, что его позовут, успел уже с вечера сходить в баню и надеть чистое белье, а днем засева (обходя тяжелые дни -- среду и пятницу) назначил Благовещенье {По мнению вологжан, легкие дни -- понедельник и вторник, а среда и тот день, на который случилось Благовещенье, тяжелые. К слову, о легких и несчастных днях: из Порховского уезда Псковской губернии прислан перечень этих дней, которые строго соблюдаются и в которые крестьяне не работают и даже не делают шагу из дому: в январе 2 и 23, феврале 2 и 20, марте 4, 7 и 21, в апреле 3 и 20, в мае 2 и 26, в июне 9 и 23, в июле 3 и 20, в августе 4 и 6, в сентябре 4 и 26, в октябре 6 и 21, в ноябре 3 и 25 и в декабре 4 и 20. В эти дни зарождаются все недобрые люди и колдуны. (Примеч. С. В. Максимова.)}. Выходит он сеять натощак, а разбрасывая по полосам зерна, шепчет молитву: "Зароди на все души грешные, на всякого проходящего и заходящего, на калек и нищих, на братию имущую и неимущую" и пр.
   Это тот же почетный старец Белой Руси, который в первый день Рождества (на Колядах) в черной рубахе садится на печной столб, гадает об урожае и говорит затверженные непонятные слова, которые в наши дни надо переводить на живую речь и толковать. Так, например, он кличет: "Иди, мороз, кутью есть на чугунную борону с железным кнутом", т. е. если придешь, то было бы что положить на сковороду (чугунную борону), было бы что вынуть сковородником (железным кнутом) из печи и поставить на стол.
   В некоторых местах (даже под самым г. Орлом), когда выходит засевальщик в поле, то, снявши шапку, молится на восток: "Батюшка Илья, благослови семена в землю бросать. Ты напой мать-сыру-землю студеной росой, чтобы принесла она зерно, всколыхала его, возвратила его мне большим колосом".
   Или кличут так: "Кузьма-Демьян -- матушка полевая заступница, иди к нам, помоги нам работать!"
   При посевах всяких сортов хлеба великую роль играет так называемая "благовещенская" просфора, которую крестьяне или получают кусочком из рук священника при раздаче в конце обедни антидора, или сами подают за евхаристией *, чтобы вынули части за здравие живущих и за упокой умерших. Просфору эту или кладут в сусеки, чтобы увеличить силу плодородия зерен, или на дно лукошка-севалки и в мешки с зерном. По окончании же сева просфору делят между семейными и съедают. На вопрос священника о значении этого обычая подмосковные крестьяне отвечали, что так-де поступали и завещали делать отцы и деды. Сам же обычай этот укоренился до такой степени, что, например, под Орлом просфоры пекут дома, разной величины, от обыкновенной до полуфунтовой; по форме они схожи с церковными, но лишь с оттиском на верхней половинке обыкновенного шейного креста. В Тамбовской губернии стараются напечь просфор столько, чтобы на каждого члена семьи пришлось по одной. В некоторых местностях (например, в Боровичах) значение благовещенской просфоры отчасти оспаривается силою и действием хлебца-"крестовика", какие обычно пекут по всей православной России, на средокрестной (четвертой) неделе великого поста. Печенье этих "крестовиков" связывается обыкновенно с суеверными гаданьями о том, кому доведется в тот год сеять и какие сорта хлеба. Счастье выпадает тому, кому достается "крестовик" с запеченными в нем заметками: одни для мужчин, другие для женщин. Если хлебец достанется ребенку, то, по обычаю, например, крестьян Ковровского уезда (Владимирской губернии), ребенка ведут или несут в поле и дают ему взять горсть семян (если же ребенок грудной, то за него разрешается исполнить святую обязанность матери).
   Следом за окончанием сева начинается самое мучительное в трудовой деревенской жизни время, когда по мелким и случайным признакам настоящего доводится судить о темном будущем. До сих пор с ранней осени, с посева озимей, прибегали к гаданьям, вопрошая небо, насколько оно будет милостиво к земле-кормилице, в какую силу-меру станет отвечать ее насущным нуждам и помогать ее силам в тех случаях, когда они окажутся утомленными или истощенными. По заветам древнейших предков, в зимнюю пору то прибегают к церковным молитвам, то к суеверным заговорам и разнообразным причетам, служат и молебны в церквах и домах и втихомолку задабривают ласковым словом и обетными приносами того нечистого, который зовется "полевиком". Гадают об урожаях отдельно для всякого хлебного злака, а попутно и на огородные овощи, причем соблюдаются урочные для каждого из них сроки, намеченные еще в старину: и на христианские праздники из двунадесятых, и на простые дни, не чествуемые святой церковью, но избранные всенародным почитанием. Доискиваются прямых указаний -- по блеску звезд на Параскеву-пятницу *, на день Рождества Христова, на Якова-апостола * и на последние сутки масленицы,-- и по облакам, и по ущербам луны, и по солнцу. Принимается в расчет и то, насколько космата изморозь на деревьях и сколь силен иней, велик мороз, ясны утренники, черны тропинки и прохожие дороги. Какой день на масленой неделе выдался ясным, тот день стараются запомнить, чтобы в соименный ему начать сеять. В родительскую субботу все спешат вывозить навоз на поля; на Вербной неделе, в Новгородской губернии, для урожая желают мороза; в Ярославской в то же время молят об ясных днях. На Вознесеньев день * в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать пашню, в прямом расчете умилостивить кормилицу-землю и порадоваться за нее, когда снизойдет великая небесная милость и на вешнего Николу * польет хороший и теплый дождик, и т. д.
   Призывая на помощь небесные силы для ответов на мучительные вопросы об урожае, вопрошают и самую виновницу бесчисленных тревог и бесконечных забот -- мать-сыру-землю. Вопрошают ее в иных случаях с тем детским простодушием, которое вообще свойственно всем первобытным верованиям и которое в таком изобилии разлито во всех народных предрассудках и суеверных обрядах. Так, например, выселенцы из старой и коренной Руси на южные окраины московского царства унесли с собой и сохранили до сего дня, между прочим, такой обычай (подмеченный в Тамбовской губернии): в Васильев вечер, во вторую кутью, накануне нового гражданского года крестьяне, пришедшие от заутрени, идут на перекрестки, где вычерчивают на земле перстом или палкою крест, прилегают к тому месту ухом и слушают, что скажет земля. Послышатся звуки, похожие на то, что едут сани с грузом -- будет год хлебородный, если пустые -- неурожайный.
   По народным воззрениям, земля не только отвечает на все вопросы о будущем урожае, но и сама дает указания, когда пахать, сеять и пр. Развернулся дубовый лист, стало быть, земля вошла в полную силу и принялась за род: "Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес кадушкой". Березовый лист стал уже величиной с полушку -- значит, земля показывает время, когда следует запахивать пашню, и на Егорья (23 апреля) выезжает даже "ленивая соха". Когда сама земля мокра, то любит, чтобы в это время доверяли ей овсяное зерно ("Сей овес в грязь -- будешь князь"). Зато рожь надо сеять в сухую землю ("Сей рожь в золу да в пору", -- советуют исконные земледельцы). Вообще на это время земля из своих нор выпускает лягушек, которые скачут и квачут: "Пора сеять" ("Лягушка квачет, овес скачет"). Раннее яровое в черноземных губерниях сеют, когда земля совсем сгонит весеннюю воду, и если цвет ягоды калины будет в кругу, то такой сев считается поздним. Впрочем, для глаз опытных хозяев имеются и другие приметы: советуют, например, наблюдать за известным кустарником, называемым "волчье лыко": зацвели ягоды на нем сверху (а цвести начинают они тотчас, как стает снег) -- лучше начать посев ранний; цветут с середины -- средний; снизу пошли -- поздний. Начнет цвести козелец (он же и лютик) желтыми цветами -- земля приказывает сеять овес; зацветает черемуха -- пришла пора пшеницы; расцветает можжевельник -- время сева ячменя. Когда яблони в полном цвету -- садят картофель, когда земляничные кустики словно бы спрыснули молоком -- пришла пора сеять гречиху. Лист полон -- и сеять полно. Когда на Ивана Купалу собирают росу, отрывают в муравейниках масло и рвут целебные травы, то в это время говорят: "Земля-мати, благослови меня травы брати, твою плоду рвати: твоя плода ко всему пригодна", и т. д. По обилию шишек на ели судят о хорошем урожае на все яровые хлеба; если же такое обилие замечается на соснах, то это предвещает хороший урожай одного ячменя. Сильный цвет на рябине предсказывает хороший урожай льна, обилие орехов обещает яровой хлебород на будущий год (оба урожая на один и тот же год никогда не сходятся). И нет сомнения в той святой истине, какая исповедуется всем русским миром, что "земля любит навоз, как лошадь овес, как судья принос". "Для того и кладут навоз, чтобы больше хлеба родилось, а полбу, чтобы людям годилось". "Где лишняя навозу колышка, там лишняя хлеба коврижка". "Какова земля, таков и хлеб". О даровании же хлеба насущного на худых и холодных землях молят в умилении сердца и преклонив колена в церквах, в избах и на зеленых полях -- на последних, когда показалась веселая и радостная улыбающаяся зелень всходов. Широко и размашисто кладутся крестные знамения и во всю трудовую спину поясные поклоны. Звонко, с восторгом разливаются голоса поющих молебен. Искреннее увлечение всех предстоящих очевидно: все настроены благоговейно. Но в то же время кто может поручиться за то, что если бы была своя воля действовать, то не вырвались бы толпой бойкие бабы, не сбили бы священника с ног и не начали катать его по зеленям, а сами кувыркаться рядом, пожалуй, даже и с приговором: "Нивка-нивка, отдай твою силку, пусть уродится долог колос, как у нашего батюшки-попа волос".
  

IV.

СВЯЩЕННЫЕ РОЩИ.

  
   В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами отправляющимся туда на Ильинскую Пятницу по Балтийской дороге, наблюдается следующая поразительная картина: над опущенными долу головами коленопреклоненных богомольцев проносится, высоко поднятая на носилках, тяжелая киота с деревянным изваянием явленного образа Пятницы. С трудом продвигаясь вперед, счастливая и восторженная группа богоносцев, лишь благодаря ловкости, приобретенной долгим опытом, никого не увечит в этой цепи неловко распластавшихся по земле людей. Замедляемый всякими помехами, крестный ход из храма "Великого Николы" (с прицепами пророка Илии и мученицы Параскевы) направляется к часовне, находящейся в полутора верстах от него, т. е. от места "поставления" чудотворной иконы к месту ее "явления".
   Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая береза, служащая, как священная, предметом благоговейного почитания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос булыжный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По легенде, это -- тот самый камень, который был брошен озлобленным, сладострастным дьяволом в убегавшую от его соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня, есть другой камень, который привлекает главное внимание всех богомольцев. Это -- тот камень, на который уперлась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и оставила тут глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней и преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мелкие камушки {Камни, обладающие чудотворной силой, ничем не отличаются от обыкновенных булыжников. Сливая с них воду, врачуют болезни, приключившиеся от дурного глаза. Такой же силой обладает и песок, взятый из св. колодцев и около рак св. угодников (например, преп. Евфросинии, в Моск. Возн. женск. мон.). Этим песком лечат от запоя, тайком подсыпая в питье.}, рассыпанные на этом святом месте и как церковный колокол, под который, во время благовеста, становятся глухие, в надежде исцеления. Наше внимание в настоящем случае, главнейшим образом, останавливает этот след человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но, на самом деле, не имеющей ни малейшего сходства с обыкновенным следом человека, уже в виду своей чрезмерной величины. Замечательно, что подобного рода камни, существующие во множестве, пользуются благоговейным почитанием не только среди православного населения, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так, например, подобного рода камень указывают в Почаевской Успенской лавре, близ австрийской границы. Такой же камень, называемый "стопою", с изображением креста и славянской надписью, в течение не одного столетия усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле (Сенненского уез., Могилев. г.). В церковь, охраняющую изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи, собирается до трех тысяч богомольцев из трех соседних губерний (Могилев., Витеб. и Смолен.) и находящийся здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды, и на котором уже нельзя разобрать в конец истершуюся надпись, чтут не менее самого образа. В 3--4 верстах от г. Пошехонья (Ярослав. г.) около часовни-прощи, близ села Федоровского, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода также считается целебной и ежегодно (11 сент.) привлекает массу богомольцев. На месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому явилась во сне преподобная Феодора Александрийская и повелела построить на том месте часовню. Проснувшись благочестивый человек святой жены не видал, но заметил на камне следы ее ног {Об этом смотри более подробно в третьей части трилогии.}. Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в 40 верстах от с. Белого, на Мсте, в Борович. у. Новг. г., отдыхавший здесь на пути в Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча владельческой записи на свой пустынный остров (27 сентября ходят сюда к "Камню" для поклонения). Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов Ладожского озера, сберегает внушительной величины скалу, одиноко стоящую и называемую "Конь-камень", давший свое имя и острову, и обители. До прибытия сюда преп. Арсения, жители, боготворившие этот камень, ежегодно оставляли здесь в жертву богам лошадь. Св. Арсений приступил к камню с молитвой, окропил его св. водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи, в виде черных воронов, улетели, а воздвигнутая наверху часовня, сделавшись предметом почитания, наглядно показывает тот прием, каким пользовались пустынники при борьбе с языческими суевериями {Упомянув о более известных священных камнях, привлекающих больных глазами. считаем необходимым заметить, что в редкой из северных губерний не находится по нескольку подобного рода святынь с отпечатком стоп, сберегающих целебную влагу.}. Таково однообразие верований, при поражающем различии народного характера, расового происхождения, при полнейшей политической и географической отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей последовательности, хотя бы в виду той связи, которая существует между обоготворением воды и почитанием осеняющих родники деревьев.
   Наши "заповедные рощи", по своему происхождению и по своей идее, несомненно имеют много общего с священными пущами глубокой древности: и там, и здесь "заповедь" преследует одну цель -- охрану деревьев. Несомненно точно так же, что охрана, опиравшаяся на страх и совесть каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя усердная и бдительная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы. Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические набеги беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием подкупа и под защитою корыстолюбивых властей. Только один огонь да острые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без наказания; но и против них существовали препоны в виде различных предохранительных мер, каковые отчасти можно наблюдать и теперь. Опасение навлечь на себя тяжкий грех и в настоящее время служит главною уздою для тех нарушителей неписаного, но гласного закона, которых не коснулась еще городская цивилизация, и куда не дошел еще купец-съемщик и подрядчик. В Грязовецком уез. (Волог. г.) грешит тяжко даже тот, кто решается срубить всякое старое дерево, отнимая, таким образом, у него заслуженное право на ветровал, т. е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье (скоропостижно) помирает. Та же участь (по убеждениям тотемских лесовиков) постигает и того, кто решится срубить дерево, посаженное руками человека и взлелеянное им. В Орловск. г. считаются неприкосновенными рощи, выросшие на церковищах -- местах старых церквей: "все равно, что в церковь залезть (говорят тамошние жители), что бревно вырубить", а потому, при нужде, эти деревья могут идти лишь на постройку новой церкви, или на поправку старой часовни. В Вологодской губ. (Никол. у.) нарушителей целости заповедных рощ непременно должна убить молния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он подсек, без всякой надобности, огромную пихту, росшую в том лесу, который, видимо для всех, был не только заповедным, но и спасительным, так как корнями своих деревьев он скреплял почву обсыпчивого песчаного берега реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой сберегалась издревле Тихоновская церковь. В селе Бруснеце (Тотемск. у.) до сих пор цела священная сосна; под ней некоторые благочестивые люди ежегодно видят, во время пасхальной заутрени, горящею пудовую восковую свечу. Не выходя из тех же вологодских лесов, еще достаточно сохранившихся, наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадник. у. (при деревне Глебове) замечательную по необыкновенно старым деревьям. Об одном из них -- высокой сосне, сложилось даже предание, что она не поддается никаким человеческим усилиям: вместо отброса щепы мечет искры, неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший рубить эту сосну, непременно надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет. Другая же ель (при деревне Середней), спасается местным предрассудком, что будто с уничтожением ее постигнет неожиданное большое общее несчастье. В тех же местах, толстые дуплистые деревья находятся в безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и филины, испускающие странные, пугающие звуки, показывающие, что тут живет сам леший и "глумится". Большую роль, в смысле охраны деревьев, играет и то внушительное впечатление, какое производят леса, в особенности хвойные, одним своим внешним видом. Их вечное спокойное однообразие сильно повлияло на умственное и нравственное развитие не только младенческих племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской расы. Постоянный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ самого подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования первобытных племен: в высоких, почти недоступных, горных борах, а равно и в красивых рощах, поселились высшие силы, народные божества: они-то и наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые деревья, отдельные от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием, способные возбуждать трепетное душевное настроение даже в городских жителях и цивилизованных людях, в глазах дикарей, оказались стоящими под нравственною защитою особых существ. В ветлужских лесах прославилась всеобщим богопочтением береза, разделенная на 18 больших ветвей, имеющих как бы 84 вершины. Когда буря сломила одну из них и сбросила на засеянное поле -- хозяин последнего принял это за гнев незримого охранителя и оставил весь хлеб не убранным в пользу бога. У таких вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягилями, украшающими их на подобие висячих бород, также попали, в качестве избранников, в религиозный культ и воспламенили воображение сказочников. Подобного рода деревьями, покрытыми до самой вершины мхом, и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая им в тоже время внушительный вид долговечности и обилия -- украшаются жилища и владения богов и их избранников и любимцев -- храбрых и могучих богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая, по своим внутренним качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам, и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья и преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие сосновые боры, как наиболее удобные места для жительства. Поэтому и выбор священных деревьев, естественным образом, сталь падать на сосны. От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то обстоятельство, что известные участки сосновых лесов становились через то священными, в смысле недозволенных к вырубке, обязательных к охранению, заповедных. От явлений св. икон (исключительно Богоматери) на ветвях, или у корней деревьев, подобно Костромской, Федоровской и Курской Коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в охранительном смысле заповедных, а таких, из которых сооружались престолы алтарей, созидаемые на местах явлений. В южной части Череповецкого уезда обращает на себя внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются показателями полного запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта усилена еще тем, что здесь не дозволяются хороводы и всякие сходки для каких-либо веселых развлечений. За срубленное дерево, или осквернение чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное возмездие, в виде слепоты и иных болезней, и даже смерти. Около деревни Острова сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколько ям -- "морянок" для пережигания угля, но первый крестьянин, дерзнувший положить почин этому лесному промыслу, ослеп.
   Тем же страхом болезни и смерти оберегаются избранные деревья, отмеченные каким-либо чрезвычайным или чудесным событием и признанные священными, а равным образом и те, которых игра природы выделила какими-либо отметами в росте, направлении ветвей, уродливостями ствола, сплетениями корней и проч. (подобно березам ветлужский и ильешевской). Сюда причислены дуплистые сосны с особенностями в расположении пустот выгнившего нутра, чем, при лечении детских болезней, пользуются суеверные женщины. Если священник не соглашается "пронять" больного ребенка сквозь ризу или поставить под престол на несколько часов кувшин с водой, чтобы потом окачивать из него больных, то на такие случаи имеются общедоступные дупла, испытанные в дарах исцеления: через отверстие их "пронимают", т. е. протаскивают несколько раз детей, а иногда пролезают и сами взрослые с одного бока целебной сосны на другой. Конечно, наибольшим почтением и известностью пользуются те деревья, на которых отразилась игра природы, и раздвоившийся ствол оставляет свободным широкое отверстие, удобное для проемов и пролазов (так наз. "воротца"). Таких деревьев не особенно много и они все на счету, но почитание их еще настолько же действительно, насколько и почтенно по своей древности. Так в житии Адриана, Пошехонского чудотворца (ум. в 1550 г.) записано: "бысть некогда в пошехонском пределе, при реках Ияре и Уломе, церковь св. пророка Илии и тама ростяще древо, зовомое рябиною. Прихождаху же и священницы из близ лежащих весей и приносяху образ святые мученицы Параскевы, нареченные Пятницы, молебная пения совершающе. Людие же, для получения здравия, сквозь оное древо пронимаху дети своя, инии же, совершенного возраста, и сами пролазаху и получаху исцеления".
   В сообщении из Пензенской губернии имеется указание на такое дерево, около которого целостно сохранился полный обряд довольно сложного священнодействия, очень поучительный в том смысле, что наглядно объясняет происхождение старого обычая почитания прощей {Там, где их нет, или до них очень далеко, обходятся иными способами и все-таки "пронимают" больных ребят, протаскивая их сквозь ступени сквозных (не подшитых досками) лестниц. А на сколько этот прием считается действительным, можно судить по тому, что во многих местах, вылупившихся из яйца, цыплят продевают сквозь ступицу колеса, чтобы куры лучше вышли и большие неслись.}. Около заштатного города Троицка, бывшего в начале заселения этой окраины крепостью, и конечно окруженного в свое время громадным лесом (липовым), до наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все окрестности. Они выросли из одного корня, но получили общее название "Исколена", объясняемое легендою. В те далекие времена, на это место ходила из крепости, для уединенной молитвы, некая "проста-свята" девка (а по другим сведениям три "просты-святы девки"). Сладострастный прохожий, желавший одну из них изнасиловать, встретил отчаянное сопротивление и за то убил ее. "Из колен" убитой и выросли эти три липы, потребовавшие вскоре часовенку с образом и охрану, в виде плетня и наложения клятвенного устрашительного запрета, закрепленного в соседях недавним живым случаем: местный священник, при помощи станового, поревновал успеху "Исколены", забравшейся на самую вершину горы и выстаивающей на ней третью сотню лет, и пожелал срубить ее. Но пригнанный сюда народ с топорами не сдался ни на какие увещания, требования и угрозы -- и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись сами подстрекатели, но, при первом же ударе топора, из дерева брызнула кровь и ослепила дерзновенных. Понадобился совет знающих старушек, чтобы обоим ослепленным испросить прощения у дерева и получить исцеление. Исцеление, впрочем, испрашивается и до сих пор, при соблюдении следующей обстановки. Стараются приехать к дереву до солнечного восхода, конечно, с тою целью, чтобы чужой посторонний человек не сглазил. Больной, если в силах, ползет на коленях, что делает также и провожающая его старуха. С молитвой: "дай Бог в добрый час", она крестится, отплевывается на все четыре стороны, зажигает четыре восковых свечи, из которых одну прилепляет к иконе, а остальные -- к каждому из деревьев. Больного она раздевает донага и кладет на землю так, чтобы головой он касался до корней (в полтора-два обхвата), обсыпает пшеном и опутывает нитками, а в заключение обливает водой и одевает в новое или чистое белье (старое поступает в жертву дереву вместе с нитками, которые вешаются на ветви). Больной и жрица кланяются дереву земным поклоном, с молитвою: "прости, матушка-сыра земля и свято дерево, отпусти!" Зажженные свечи тушатся, и больной со старухою выползают задом из ограды с тем, чтобы тут же приняться за трапезу вместе с прочими провожатыми родными, которые до того времени стояли за оградой и молились. Едят также не просто, а старуха прежде всего берет каравай хлеба и щепотку соли и относит их, вместе с бельем больного, к дереву. Это предназначается в пользу бедных, которые первыми придут на горячие следы жертвоприношения. "В спасительную и целительную силу этого дерева крестьяне так сильно верят (свидетельствует корреспондент г. Лентовский в сообщении от 15 мая 1899 г.), что разубедить их нет никакой возможности и даже, пожалуй, опасно: сочтут за богохульство. Я однажды сломал несколько сучьев этой липы и бросил их с целью узнать: будут ли по этим сучьям ездить. И, действительно, через три дня увидел, что сучья не тронуты, а вправо, в объезд, был проложен новый след, по которому и стали ездить {В данном случае замечательно то исключительное верование, что прибегают к врачебной силе дерева девушки, желающие сохранить свое целомудрие и матери, приезжающие сюда с новорожденными, с тою же предохранительною целью. В подобном веровании идут и далее, рассчитывая на то, что и при случайно нарушенном целомудрии, Исколена не оставляет без помощи обращающихся к ней. Дерево лишает согрешивших девиц способности деторождения и помогает, таким образом, укрытию всяких следов.}.
   Благодатная сила избранных священных деревьев далеко не ограничивается указанными приемами: не только кора и щепа от стволов, но и мочки корней обладают силою врачевания и от зубных капризных болей, и от других болезней. Помогают и в сыром виде, и в настоях, и в виде талисмана, зашитого в нагрудных ладанках и в тряпичках, завязанных узлом и подвешенных в избах под матицу, чтобы не посещали те дома черти. В темной Уломе настойкой из коры деревьев, расщепленных молнией, лечат лихорадку. В Леушинском женском монастыре люди, страдающие зубной болью, изглодали с заповедной и врачебной сосны всю кору и успокоились только тогда, когда чудесные свойства иссохшего дерева перешли на другую сосну. К таким целителям приносятся посильные дары из числа тех, которые пригодны на потребу их оберегателям, а там, где оберегателей (как близ родников в лесах) не полагается, целительные деревья и соседние с ними украшаются ленточками, разноцветными лоскутками и пр.
   Простодушные верования и в данном случае, конечно, доходят до крайностей, объяснимых лишь устойчивостью доверия к прадедовским преданиям. Так, напр., между священными и обыкновенными попадаются деревья проклятые. Во главе их стоит общеизвестная, с трепещущими листьями, осина, проклятая самим Христом за то, что на ней удавился Иуда, и потому неудобная к посадке вблизи жилища. В некоторых местах находятся в сильном подозрении даже ели и сосны. Их также избегают присаживать к прочим деревьям в садах и огородах (напр. в Меленк. у., Владим. г.) за то, что они не послушались Спасителя, когда Он молился в саду Гефсиманском и сказал им, чтобы они не шумели и не мешали Ему. Священным считается всякое "божье" дерево (кустарниковое с пахучими листьями камфорного запаха, артемизия), за то, что, по уверению орловских пахарей, его сам Бог насадил в раю прежде всех других дерев, и потом священную вербу. Ими никогда не топят печей, а освященные пучки вербы, которою выгоняют в Егорьев день скотину в поле, истребляют не иначе, как бросая их не в печной огонь, а на речную воду.
   Кроме проклятой осины, в сосновых и еловых лесах вырастают еще такие деревья, которые носят название "буйных" (Черен. у.). Им приписываются особые свойства -- именно разрушительная сила, скрытая и тайная, угадать и указать которую могут лишь одни колдуны. Такое дерево, с корня срубленное и попавшее между другими бревнами в стены избы, без всяких причин, рушит все строение и обломками давит на смерть неопытных и недогадливых хозяев. Даже щепа от таких бревен, подложенная со зла лихим знающим человеком, ломает и разрушает целые мельницы. Знающие люди, во время грозы, никогда не садятся под сосну и ель, всегда предпочитая им березу, если уже выпал неизбежный повод к укрытию.
   В Череповецк. уез. (в Горской волости) кустарниковое растение -- можжевельник, редко достигающее величины дерева, изумляет своими необычными размерами, которые тем более удивительны, что растет этот можжевельник на рыхлом голом песке. Ясно, что дерево как будто стоит под особым покровительством какого-то таинственного существа, и за то, вероятно, этот можжевельник сплошь увешивается тряпками и даже полотенцами, на которых нашиты красные или черные крестики.
   Хотя в этом сообщении, полученном прямо с места, не указано явных поводов к таинственным приношениям, тем не менее, и в данном случае несомненны следы признательности за благодатные дары, получаемые здесь от необыкновенного дерева. Более странными могут почитаться искания врачебной помощи у деревьев, давно умерших и даже успевших предаться, в известной степени, гниению. Напр., тех же маленьких детей, страдающих бессонницей, сердобольные матери стукают пятками ножек об стенки нежилых строений. Точно также человек, наломавшийся на работах до таких болей, от которых, что называется, некуда деваться, старается ослабить жгучие страдания тем, что трется обнаженной спиной о подпорки заборов или бежит к овину и на середней стенке его проделывает тоже.
   С подобными образцами можно было бы идти дальше, если бы они не вводили нас в тот отдел программы, который посвящен народным лечебным средствам. Там найдут свое место и чудодейственные растения, которым приписываются волшебные свойства, и растения, совершенно не существующие, в роде сказочного зелья "разрыв-травы". или цветка бесцветкового папоротника.
  

КРЕСТНАЯ СИЛА

I.

СВЯТКИ.

  
   В крестьянском быту святки считаются самым большим, шумным и веселым праздником. Они обнимают собой период времени от Николина дня (6 Декабря) до Крещенья (6 Января), т. е. как раз тот месяц, когда земледельческое население, обмолотив хлеб и покончивши со всеми работами, предается отдыху.
   Святки считаются праздником молодежи по преимуществу, хотя и взрослое население не остается равнодушным к общему веселью и к тому приподнятому, несколько торжественному настроению, которое свойственно всем большим праздникам в деревне. Но все-таки центром празднеств служит молодежь: ее игры, песни, сборища и гаданье дают тон общему веселью и скрашивают унылую, деревенскую зиму. В особенности большой интерес представляют святки для девушек: в их однообразную, трудовую жизнь врывается целая волна новых впечатлений, и суровые деревенские будни сменяются широким привольем и целым рядом забав и развлечений. На святки самая строгая мать не заставит дочку прясть и не будет держать за иглой в долгие зимние вечера, когда на улице льется широкой волной веселая песня парней, когда в "мировой" избе, на посиделках, заливается гармония, а толпы девушек, робко прижимаясь друг к другу, бегают "слушать" под окнами и гадать в поле. Гаданье составляет, разумеется, центр девичьих развлечений, так как всякая невеста, естественно, хочет заглянуть в будущее и, хоть с помощью черта, узнать, кого судьба пошлет ей в мужья, и какая жизнь ожидает ее впереди с этим неведомым мужем, которого досужее воображение рисует то пригожим добрым молодцем, ласковым и милым, то стариком-ворчуном, постылым скрягой, с тяжелыми кулаками.
   О том, как совершается гаданье, мы подробно скажем в главе "Новый Год", здесь же заметим только, что обычай вызывать своего суженого и, в особенности, так называемые, "страшные" гаданье довольно заметно отражаются на душевном состоянии гадальщиц. Почти на протяжении всех святок, девушки живут напряженной, нервной жизнью. Воображение рисует им всевозможные ужасы, в каждом темном углу им чудится присутствие неведомой, страшной силы, в каждой пустой избе слышится топот и возня чертей, которые, до самого Крещенья, свободно расхаживают по земле и пугают православный люд своими рогатыми, черными рожами. Это настроение поддерживает не только самое гаданье, но и те бесконечные разсказы о страшных приключениях с гадальщицами, которыми запугивают девичье воображение старухи и пожилые жешцины, всегда имеющие про запас добрую дюжину страшных историй. Чтобы дать читателю представление об этих "святочных" рассказах, являющихся плодом народной фантазии, приведем рассказ крестьянки Евфросиньи Рябых, записанный в Орловском уезде. "Пришла я с загадок и задумала суженого вызвать -- страх хотелось мне узнать, правда это, или нет, что к девушкам ночью суженые приходят. Вот стала я ложиться спать, положила гребенку под головашки и сказала: "суженый-ряженый, приди ко мне, мою косу расчесать".-- Сказавши так, взяла я и легла спать, как водится, не крестясь и не помолившись Богу. И только это я, милые мои, заснула, как слышу, полез кто-то мне под головашки, вынимает гребенку и подходит ко мне: сдернул с меня дерюгу, поднял, посадил на кровати, сорвал с моей головы платок и давай меня гребенкой расчесывать. Чесал, чесал да как зацепил гребенкой за косу, да как дернет -- ажно у меня голова затрещала. Я как закричу... Отец с матерью вскочили: мать ко мне, а отец огонь вздувать. Вздули огонь, отец и спрашивает: "чего ты, Апрось, закричала?" -- Я разсказала, как я ворожила и как меня кто-то за косы дернул. Отец вышел в сенцы, стал осматривать двери -- не видать ничего. Пришел он в избу, взял кнут и давай меня кнутом лупцевать -- лупцует да приговаривает: "не загадывай, каких не надо, загадок, не призывай чертей".-- Мать бросилась было отнимать и матери досталось через меня. Легла я после того на постелю, дрожу вся, как осиновый лист. и реву потихоньку: испугалась да и отец больно прибил. А утром только я поднялась -- вижу, голова моя болит так, что дотронуться до нее нельзя. Глянула я около постели своей наземь -- вся земь усыпана моими висками. Воть как "он" меня расчесывал. Стала я сама расчесывать косу, а ея и половины не осталось -- всю почти суженый выдернул".
   А вот еще один рассказ, записанный в Новг. губ. Череповецк. у.: "Собрались, это, девки на беседу в самый сочельник, перед Рождеством -- не работать (в сочельник какая работа: грех), а так погадать да "послушать" сходить. Вот погадали, погадали, а одна девка и говорит: "пойдем-кось, девоньки, к поросенку слушать: у нас сегодня большущего закололи и тушу в амбар стащили, пойдемте". Вот и пошли, надо быть, пять девок. Сняли с себя кресты, немытика помянули, очертились ножиком и одна, которая посмелее, говорит: "чушка, чушка, скажи, где мой суженый-ряженый?" А поросенок им из амбара: "отгадайте три загадки, тогда отгадаю всем суженых. Наперво отгадапте, сколько на мне щетинок?" -- Отгадывали, отгадывали девки-не отгадали: где сосчитать щетинки на свинье? А поросенок им другую загадку: "сколько на мне шерстинок?" -- Тоже думали, думали девки -- не отгадали.-- А поросенок опять: "сколько во мне суставов?" Опять не отгадали девки, а поросенок как рыкнегь: "Ну, так я вас всех задавлю".-- Девки бежать. Прибежали на беседу -- лица на них нет. А хозяйка-то беседы, видно, догадливая баба была, бывала в этих делах: сейчас четырем девкам на голову горшки глиняные надела, а этой, коя загадывала, подушку положила. Вдруг, как вломится в избу свинья. Схватила с одной девки горшок, думала это голова, да о пол, схватила с другой -- о пол, да так со всех четырех, а с пятой схватила подушку и убежала".
   Как ни страшны сами по себе такие разсказы для напуганного воображения молоденьких слушательниц, однако, в веселые святочные вечера, даже эти ужасы не могут удержать девушек в хатах и, как только на селе зажгут огни, они как тени, скользят по улице, пробираясь на посиделки. Да и не мудрено: до страха ли тут, когда впереди ожидают танцы, маскарады, игры, песни и когда к этим беседам так долго и так много готовились. Почти целый месяц приготовлялись: девушки шили наряды, парни готовили маскарадные костюмы и выбирали "мировую" избу.
   Последний вопрос -- о выборе избы для посиделок повсюду считается очень важным и решается сообща. Чаще всего, за 2 за 3 рубля, какая-нибудь одинокая солдатка или полунищая старуха уступает молодежи свою избу, позволяя вынести домашнюю рухлядь и убрать все так, как захотят наниматели. Деньги за избу платятся наличными или отрабатываются, причем только в очень немногих местах девушки освобождаются от взносов. В большинстве же случаев, деревня не знает привилегии дам и обкладывает девушек наравне с парнями, а местами даже заставляет их платить больше, так что если парень вносит шесть коп., то девушка должна платить двенадцать, а в случае бедности -- день жать.
   Святочные посиделки начинаются обыкновенно не ранее 6 Декабря и отличаются от всех других посиделок тем, что и парни и девушки рядятся. Это своего рода деревенский бал-маскарад. Правда, ряженье -- в особенности в первые дни святок-бывает самое незамысловатое: девушки наряжаются в чужие сарафаны (чтобы парни не узнали по одежде) и закрывают лицо платком, и только самые бойкие наряжаются в несвойственною одежду: парни -- в женский, девушки -- в мужской костюм. Это последнее переодевание практикуют чаще всего гости, приходящие на посиделки из чужих деревень, чтобы легче было интриговать и дурачить знакомых. Самая же "интрига" в таких случаях бывает также крайне незамысловата: обыкновенно парень, переодетый девкой, выбирает себе в кавалеры какого-нибудь влюбчивого и простоватого парня и начинает его дурачить: заигрывает с ним, позволяет вольные жесты и пощипывания, назначает свидания и даже дает нескромные обещание. К концу вечера простофиля-кавалер обыкновенно пламенеет от страсти и умоляет свою даму, чтобы она осчастливила его немедленно. Но дама, обыкновению, кокетничает и уступает не сразу. Зато потом, когда все-таки она выйдет на свидание и влюбленный парень заключит ее в объятия, из избы выскакиваешь целая ватага хохочущих молодцов, которые быстро охлаждают любовный пыл простофили, набивая ему полные штаны снегу. Приблизительно такой же характер носят интриги девушек, наряженных парнями. Они тоже выбирают себе наиболее простоватых девиц, ухаживают за ними, уговаривают за себя замуж и даже выпрашивают иногда в залог платок, колечко и пр. Справедливость требует, однако, заметить, что интриги подобного рода далеко не всегда отличаются скромностью. Случается, что какая-нибудь расшалившаяся солдатка, наряженная парнем, выкинет такую штуку, что присутствующие девушки сгорят со стыда. Но таких солдаток обыкновенно успокаивают сами же парни, которые с хохотом и криками разоблачают озорницу почти до нага и в таком виде пускают ее на улицу, где еще вываляют в снегу. Вообще, сдерживающим началом на посиделках служит присутствие в "мировой" избе посторонних людей, в лице ребятишек и пожилых мужчин и женщин. Особенно стесняют ребятишки: иной парень и рад бы позволить себе какую-нибудь нескромность в отношении интересующей его девушки, но он видит, что с полатей свесилась голова мальчишки -- брата девушки, который все примечает и, в случае надобности, скажет матери, а то и отцу шепнет. Эти лежащие на полатях контролеры иногда так раздражают парней своим неусыпным надзором, что дело кончается побоями: один из парней берет веник и с ожесточением хлещет ребятишек, в то время, как другой припрет дверь и никого не выпускает из избы. Экзекуции такого рода сплошь и рядом достигают цели, и ребятишки, с ревом и плачем, без души разбегаются по домам, как только их выпустят.
   Сдерживающим началом служит до некоторой степени и присутствие на посиделках чужих парней и девок, пришедших из соседних деревень. Их принимают, как гостей, и стараются, чтобы все было прилично и чинно. Хозяева беседы, как парни так и девицы, встают с лавок и предлагаюсь их занять гостям, а во время танцев обращают строгое внимание, чтобы чужие девки не оставались без кавалеров и чтобы с парнями-гостями танцевали девки "первого сорта", т. е. самые пригожие. Впрочем, бывают случаи, когда именно присутствие на посиделках чужих парней, явившихся незванными гостями, сиужит причиной ожесточенных ссор и даже драк. Вот что на этот счет сообщает наш корреспондент из Вологодской губ. Никольск. у.: "Если какой-нибудь парень из чужой деревни вздумает "ходить" (ухаживать) за девкой и посещать игрища, то он непременно должен выставить парням-однодеревенцам девушки, в виде отступного, водки -- в противном случае он платится побоями и даже увечьем. Избитый, в свою очередь, редко оставляет побои без отмщения и, подбивши парней своей деревни "выставкою" им водки, является, в сопровождении целой ватаги, в село к оскорбителям и врывается на игрище, где и завязывается, обыкновенно, свалка. Девки, в таких случаях, разбегаются по домам, а парни выходят на улицу и дерутся уже не на кулаки, как в избе, а "плахами" (поленьями)... Драки подобного рода происходят по несколько раз, возобновляясь все с новой силой, и кончаются или тем, что коренные парни, как побежденные, соглашаются принимать на игрище чужаков "без водки", или, как победители, "сдирают" с противников водку, которую и распивают на посиделках" {Такие драки в большом ходу не только в Волог. г., но почти повсеместно. Объясняется это тем, что на девок своей деревни парни смотрят, как на своего рода коллективную собственность, которую и защищают от ухаживанья посторонних людей. Во всеобщем употреблении точно также и водка, которая одна дает право ухаживать за "чужими" девками.}.
   Кроме танцев (кадриль, ленчик, шестерка) и гаданий, любимым развлечением на посиделках являются, так называемые, игрища, под которыми следует разуметь, между прочим, представление народных комедий, где и авторами, и актерами бывают деревенские парни. В одной из таких комедий фигурируют, например, какой-то король Максимилиан. его непокорный сын Адольфий и приближенный короля Марк-гробокопатель; в другой главным лицом является Степан Разин со своими разбойниками и красными девушками, причем центром пьесы служит кровавая расправа Разина с корыстным купцом; в третьей, наконец, центральной фигурой является помещик и т. д. Обо всех этих пьесах мы скажем несколько ниже, здесь же позволим себе заметить, что игрища, в огромном большинстве случаев, поражают наблюдателя грубостью нравов, так что отцы перкви не напрасно называли их "бесовскими". Конечно, нельзя отрицать, что в доброе старое время св. отцы подходили к вопросу с известным предубеждением и видели в нгрищах только остатки язычества и того двоеверия, с которым они так энергично боролись. Но невозможно в тоже время упускать из виду, что добрая половина игрищ, сама по себе, составляет остаток варварства, поражающий стороннего наблюдателя своим откровенным цинизмом. Этот цинизм ужасен еще тем, что он почти всегда переходит в жестокость и издевательство над слабыми, т. е. над деревенскими девушками, за которых некому вступиться. "Деревенские парни, -- пишет наш корреспондент из Череповецк. у. Новгородск. г., -- позволяиот себе на беседах такие дикие выходки, что только привычка здешних девиц к терпению и цинизму мужчин останавливает их от жалоб в суд".-- Для образца укажем несколько излюбленных святочных игр, практикуемых почти повсюду.
   1) Игра в кобылы. Собравшись в какую-нибудь избу на беседу, парни устанавливают девок попарно и, приказав им изображать кобыл, поют хором:
  
   Кони мои, кони,
   Кони вороные...
  
   Затем, один из ребят, изображающиА хозяина табуна, кричит: "Кобылы славные, кобылы! Покупай, ребята!" -- Покупатель является, выбирает одну девку, осматривает ее, как осматривают на ярмарке лошадь, и говорит. что он хотел бы купить ее. Дальше идет торговля, полная неприличных жестов и непристойных песен. Купленная "кобыла" целуется с покупателем и садится с ним. Затем, с теми же жестами и песнями, происходить переторжка, после чего начинается ковка кобыл. Один из парней зажигает пук лучины (горн) другой раздувает его (мехи), третий колотит по пяткам (кузнец), а покупатель держит кобылицыны ноги на своих, чтобы не ушла.
   2) Тигра в блины.-- Эта игра столь-же популярна, как и предыдущая, и состоит в том, что один из парней берет хлебную лопату, или широкий обрезок доски, а другой поочередно выводит девушек на середину избы и, держа за руки, поворачивает их спиной к первому парню, который со всего плеча дует их по спине. Это и называется "печь блины".
   3) Игра в быка.-- Парень, наряженный быком, держит в руках, под покрывалом, большой глиняный горшок с приделанными к нему настоящими рогами быка. Интерес игры состоит в том, чтобы бодать девок, и притом бодать так, чтобы было не только больно, но и стыдно. Как водится, девки подымают крик и визг, после чего быка убивают: один из парней бьет поленом по горшку, горшок разлетается, бык падает и его уносят.
   4) Игра в гуся. -- Гусь приходит тоже под покрывалом, из под которого виднеется длинная шея и клюв. Клювом гусь клюет девок по голове (иногда пребольно) и в этом состоит все его назначение.
   5) Игра в лошадь. -- Над лошадью ребятам приходится много трудиться, чтобы приготовить ей, сверх покрывала, голову, похожую на лошадиную. Но смысл игры все тот же: лошадь должна лягать девок.
   6) Игра в кузнеца. -- Это более сложная игра, представляющая собой зародыш деревенской комедии. В избу, нанятую для бесед, вваливается толпа парней с вымазанными сажей лицами и с подвешенными седыми бородами. Впереди всех выступает главный герой кузнец. Из одежды на нем только портки, а верхняя голая часть туловища разукрашена симметрично расположенными кружками, изображающими собой пуговицы. -- В руках у кузнеца большой деревянный молот. За кузнецом вносят высокую скамейку, покрытую широким, спускающимся до земли, пологом, под которым спрятано человек пять-шесть ребятишек. Кузнец расхаживает по избе, хвастает, что может сделать все, что угодно: замки, ножи, топоры, ухваты и, сверх того, умеет "старых на молодых переделывать". -- "Не хочешь ли я тебя на молодую переделаю?" -- обращается он к какой-нибудь девице не первой молодости. Та, разумеется, конфузится и не соглашается. Тогда кузнец приказывает одному из ряженных стариков: -- "Ну-ка, ты, старый черт, полезай под наковальню, я тебя перекую".-- Старик прячется под пологом, а кузнец бьет молотком по скамейке, и из-под полога выскакивает подросток. Интерес игры состоит в том, чтобы, при каждом ударе, у кузнеца сваливались портки и он оставался совершенно обнаженным. Когда всех стариков перекуют на молодых, кузнец обращается к девушкам, спрашивая у каждой. -- "Тебе, красавица, что сковать? Тебе, умница, что сковать?" И каждая девица должна что-нибудь заказать, а затем, выкупая приготовленный заказ, поцеловать кузнеца, который старается при этом, как можно больше, вымазать ее физиономию сажей.
   Все перечисленные игры (в которых мы должны были опустить наиболее циничные пассажи) при всей грубости и жестокости, все-таки не заключают в себе ровно ничего такого, что оскорбляло бы религиозное чувство человека и что, так или иначе, связывалось бы с христианскими верованиями и обычаями. Но, к сожалению, существует целая группа других игр, которые окрашены не только цинизмом, но содержат в себе элемент несомненного кощунства. Такова, например, игра в покойника (местами эта игра называется "умрун", "смерть" и т. д.). Состоит она в том, что ребята уговаривают самого простоватого парня, или мужика быть покойником, потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы, страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы, в случае чего, не упал или не убежал. Покойника вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет поп в рогожной ризе, в камилавке из синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горячие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с попом выступает дьячок в кафтане, с косицей назади, потом плакальщица в темном сарафане и платочке, и, наконец, толпа провожающих покойника родственников, между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшаго. Гроб с покойником ставят среди избы и начинается кощунственное отпевание, состоящее из самой отборной, что называется, "острожной" брани, которая прерывается только всхлипыванием плакальщицы да каждением "попа".
   По окончании отпевания, девок заставляют прощаться с покойником и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами. Нечего и говорить, что один вид покойника производит на девушек удручающее впечатление: многие из них плачут, а наиболее молоденькие, случается, даже заболевают после этой игры {Характерно, что и в этой игре парни намеренно вводят скабрезный элемент, приводя в беспорядок туалет покойника: "хоша ему и самому стыдно, говорят они, -- да ведь он привязан -- ничего не поделает".}. Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника хоронить, а другая часть остается в избе и устраивает поминки, состоящие в том, что мужчина, наряженный девкой, оделяет девиц из своей корзины шаньгами -- кусками мерзлого конского помета.
   В некоторых местах та же игра в покойника варьируется в том смысле, что покойника, обернутого в саван, носят по избам, спрашивая у хозяев: -- "На вашей могиле покойника нашли -- не ваш ли прадедка?" -- Находящиеся в избе, разумеется, приходят в ужас. Бывали случаи, когда маленькие ребятишки падали в обморок и долго после того бредили.
   К игре в покойника взрослое население относится с полным осуждением. В народе ходит даже слух, что тот, кто изображает покойников, будет схвачен ими в лесу и утащен неведомо куда. Так, в Никольском у. Вологод. губ., рассказывают, что один парень, надевавший на святках саван, был утащен покойником в болото и отдан во власть диавола. Диавол долго бил парня дубиной, заставляя снять с себя крест и бросить его болото. Однако, несчастный, не смотря на жесточайшие мучения, все-таки не покорился и креста не снял, чем и спасся от смерти, отделавшись только тяжкими увечьями.
   Но, несмотря на такие "страшные" разсказы, обычай рядиться покойниками еще очень распространен по всему нашему северу, и, в том же Никольском уезде Вологодской губ., покойниками наряжается не только молодежь, но и женатые мужики, и притом по нескольку человек сразу, так что в избу для посиделок врывается иногда целая артель покойников. У всех у них в руках туго свитые жгуты, которыми они беспощадно хлещут парней из чужой деревни и приезжих девиц (гостьев). Достается, впрочем, и своим девицам, которым, без дальнейших разговоров, наклоняют голову и хлещут по спине до синяков.
   Из числа других игр, представляющих собой зародыш младенческой комедии, необходимо указать на очень распространенную "игру в барина". Эта комедия, несомненно, носит сатирический характер, и происхождение ее восходит ко временам крепостного права. В избу для посиделок ряженые вводят под руки человека необыкновенной толщины, в высокой шапке, с лицом, густо вымазанным сажей, и с длинным чубуком в руках. Это и есть "барин". Подле него суетятся казачек, подающий огня для трубки и кучер (он же бурмистр), гарцующий на палочке верхом и хлещущий бичом то палочку, то девок. Барин неповоротлив, глух и глуп, кучер, наоборот, хитрая бестия, хорошо знающая барские вкусы и барскую повадку. Барин усаживается и начинает ворчать и ругаться, а кучер подобострастно вертится около и поминутно спрашивает: -- Что прикажете, барин батюшка? -- Самое представление начинается с того, что кучер, обращаясь к парням, спрашивает у них, не желает ли кто жениться, и приказывает спрашивать разрешение барина. Вслед затем, один из парней приближается к барину, кланяется в ноги и говорит:
   -- Батюшка-барин, прикажи жениться.
   -- Что-о? Не слышу, -- переспрашивает глухой барин.
   -- Жениться! -- кричит во весь голос парень.
   -- Телиться?
   -- Жениться!
   -- Ягниться?...
   -- Жениться!
   -- А, жениться!... Ну, что ж, женись, женись, выбирай девку!
   Парень выбирает девушку. Товарищи его подхватывают ее под руки и подводят к барину. Девушка, разумеется, всеми силами упирается и не идет. Тогда кучер бьет ее "шелепугой" (бичем) и кричит: "Благодари барина, целуй барина". Как только девушку подведут к барину, с него как рукой снимет прежнюю апатию и сонливость: он делается необыкновенно подвижен, оживлен, рассыпается мелким бесом и то лезет целовать и обнимать девушку, то делает полные непристойности жесты. Кучер же в это время изо всех сил помогает барину ухаживать и придерживает увертывающуюся от поцелуев девушку. Потом к барину подходит второй парень, который тоже испрашивает разрешения жениться, и так продолжается до тех пор, пока все не переженятся.
   В некоторых местах эта сатирическая комедия представляется с различного рода вариантами, причем характерно, что комедия не застыла в раз навсегда определенной форме, а подверглась целому ряду изменений, сообразно с новейшими переменами в судьбе барина. Так, например, в ней нашло свое отражение и современное помещичье оскудение. По крайней мере, наш смоленский корреспондент свидетельствует, что в Юхновском уезде действующими лицами пародии являются промотавшийся помещик и его слуга пройдоха. Пародия начинается монологом помещика, который жалуется на трудные времена и на то, что народ от рук отбился. Ему, барину, сейчас нужны денеги, он вчера дотла проигрался в карты, а староста, между тем, не несет оброка {Анахронизм этот не так велик, как может показаться с первого взгляда, т. к. помещики чрез сельских старост собирали оброк с крестьян и после их освобождения, пока крестьяне не согласились пойти "на выкуп"; в общем, при освобождении крестьян, "выкуп" земли у помещиков не был обязателен, и во многих местах "оброк" на пользование ею платился весьма долго и продолжался бы, может быть, и дольше, если бы крестьяне платили его исправно.}, хотя давно должен был бы явиться. От нетерпения, барин наконец кличет слугу:
   -- Ванька новый!
   -- Чего изволите, барин голый?
   -- Что-о? Что ты сказал?
   -- Я говорю: чего изволите, мол, барин?
   Барин посылает слугу в лавку набрать товару в долг. Но слуга возвращается и говорит:
   -- Не дает лавочник-то. Говорит: этакому шерамыжнику да в долг давать? Твой, говорит, барин больше ничего, как мазурик...
   -- Молчи, молчи, дурак! -- прерывает барин расходившегося лакея. Но лакей не унимается.
   -- Я что же-с, я молчу... А только лавочник говорит: этакому, говорить, жулику -- и в долг? Сохрани меня Боже... Ежели бы, говорит, порядочному господину -- я с моим удовольствием, а твоему, говорит, безпортошному барину ни в жисть... Много, мол, развелось их нынче, рвани всякой...
   Барин, наконец, не выдерживает и кидается на лакея с чубуком. Лакей убегает и на его место является староста. Барин очень рад старосте, но боится прямо спросить про оброк и заводит разговор издалека, осведомляясь о деревенской жизни и о своем хозяйстве. Староста начинает с того, что на деревне все обстоит благополучно и незаметно возбуждает у барина надежду на получение денег. Но, как только эта надежда переходит в уверенность, староста докладывает, что хотя и все благополучно, но жеребец пздох.
   -- Что? -- кричит барин, -- мой жеребец?
   -- Ваш, батюшка-барин, ваш. И дом сгорел.
   -- Что-о? Мой дом?
   -- Ваш, сударь, ваш. И рожь уродилась такая, что сноп от снопа -- столбовая верста, а копна от копны целый день ходьбы.-- Помещик подавлен всеми этими известиями, а староста не унимается и выкладывает все новые и новые беды, пока барин не прогоняет его.
   Кончается пьеса тем, что к барину является кредитор, и барин опрометью, без души, улепетывает от него на улицу.
   Эта пародия очень нравится крестьянам, так что актеров-любителей не только принимают с распростертыми объятиями, но угощают и дарят деньгами.
   До сих пор мы останавливались преимущественно на таких играх и забавах крестьянской молодежи, которые рисуют святочные развлечения нашего народа с отрицательной стороны. Но есть, разумеется, много игр совершению невинных, характеризующих лишь наивность и простоту деревенских нравов. Из таких игр можно указать, для образца, хотя бы следующие:
   Игра в голосянку.-- На посиделках какой-нибудь бойкий парень выходит на середину избы и громким голосом произносит:
  
   Ну, давайте-ка ребята,
   Голосянку тянуть.
   Кто не дотянет,
   Того за волосы-ы-ы-ы-ы!......
  
   И парень, а за ним и все другие начинают тянуть это "ы" до безконечности. Посторонние же посетители (ребятишки и пожилые) всячески стараются рассмешить участвующих в игре и тем заставить прервать звук "ы".-- Эй, ты, Егорко, лопнешь! -- кричат они какому-нибудь парню, -- смотри, как шары-то (глаза) выпучил! -- Окрики эти сопровождаются обыкновенно самым заразительным смехом, и потому Егорка, не удержавшись, в конце концов, расхохочется и оборвет звук "ы". Тогда на него наскакивает целая толпа и теребит за уши, за нос, за волосы. Азарт при этом бывает так велик, что теребят даже не участвовавшие в игре.
   Почти такой же азарт вызывает игра в молчанку. Она состоит в том, что по команде "раз, два, три", все парни и девушки должны хранить самое серьезное молчание. Эта игра напоминает "фанты", потому что не выдержавшие молчания подвергаются какой-нибудь условленной каре, например: съесть пригоршню угля, поцеловать какую-нибудь старуху, позволить облить себя водой с ног до головы, бросить в рот горсть пепла, сходить на гумно и принести сноп соломы (последнее наказание считается одним из тягчайших, так как ночью на гумно не ходят, из опасения попасть в ланы "огуменника", одного из самых злых домашних чертей). исполнение штрафов за нарушенное молчание производится по всей строгости уговора, а если кто-нибудь откажется съесть, напр. уголь, то его начинают "катать на палках". Для этого толпа бойких ребятишек находит где-нибудь три-четыре круглых и гладких полена, раскладывает их на пол и всей артелью валит на эти поленья виновного, после чего парни подхватываюсь несчастного за ноги и за руки и начинают катать по поленьям (операции этой очень часто подвергаются и девушки, хотя и кричат при этом от боли).
   С посиделок молодежь расходится далеко за полночь. Но, так как веселое настроение, поднятое танцами и играми, не проходить сразу, то парни обыкновенно не идут но домам спать, а продолжают шалости на улицах. Объектом этих шалостей чаще всего служат мирно спящие крестьяне, над которыми проделываются всевозможные штуки. Сговариваются, например, два парня подшутить над каким-нибудь дядей Семеном и придумывают такую "игру": берут мерзлого конского помета, распускают его в горшок с горячей водой, так чтобы образовалась жижица, затем вместе с этим горшком и метлой подходят к Семеновой избе и становятся один подле окна, а другой с горшком у самой стены, так чтобы его не было видно из избы. После этого, стоящий под окном начинает стучаться и кричать чужим голосом:
   -- Эй, хозяин! А, хозянн! подь-ка сюда на минутку!
   Встревоженный дядя Семен, заслышав шум, встает, лезет кряхтя с полатей и, первым делом, отворяет окно и высовывает голову:
   -- Что надыть?
   Но в эту минуту парень, прижавшийся у стены, быстро макает метлу в горшок и мажет дядю Семена по лицу. И пока Семен, отплевываясь и чертыхаясь, разберет. в чем дело, парни уже будут далеко, и долго в тишине деревенской ночи будет раздаваться их смех и ожесточенная брань дяди Семена.
   Еще чаще расшалившиеся парни "пужают" спящих обывателей стуком в стены избы. Для этого толпа головорезов приставляет к переднему углу, где стоят иконы, толстый "стяг" (жердь) и изо всей мочи ударяет концом стяга в стену. Удар нередко бывает так силен, что вся изба приходит в сотрясение и иконы, если они плохо прикреплены к божнице, падают на пол. В таких случаях рассвирепевший хозяин, в одном рубашке, выскакивает из избы и с топором в руках преследует озорников. Это "стуканье", разумеется, вызывает со стороны степенных домохозяев искреннее негодование, тем более, что тут замешано, некоторым образом, неуважение к святыне. Поэтому, если разбуженному хозяину удастся настигнуть кого-нибудь. из озорников, то дело часто кончается тяжкими побоями и даже увечьем. Впрочем, для предупреждения "стуканья", некоторые хозяева соединяются даже в компании и, подстерегая парней на месте преступления, беспощадно бьют их батожьем.
   Но самой излюбленной шалостью деревенской молодежи следует признать заваливанье ворот и дверей изб всяким деревенским хламом: дровами, бревнами, сохами, боронами и проч. Взявшись за это дело целой гурьбой, озорники так завалят все выходы из избы, что утром все хозяева очутятся как в плену и нередко до вечера будут потом разбираться. Иногда, для большей потехи, парни взбираются на крыши заваленных изб и выливают в трубу ведро воды, после чего хозяева, как очумелые, носятся по избе и даже взывают о помощи к соседям {С неменьшим удовольствием молодежь утаскивает в поле (иногда за несколько верст) сани и телеги спящих однодеревенцев, разрушает поленицы дров и разваливает печи в банях.}.
   До сих пор мы останавливались, главным образом, на святочных забавах деревенской молодежи. Но, и взрослое население в эти веселые вечера не любит сидеть дома и предается свойственным его возрасту развлечениям, в ряду которых, едва ли не главное место занимает хождение в гости, взаимные угощения и отчасти азартные игры. Последние, с развитием путей сообщения, проникли даже в такие медвежьи углы, как Вологодская губерния, где играют и ребятишки, и парни, и взрослые мужики. Ребятишки, конечно, играют на денежки из тонко обструганной березы, а взрослое население на настоящие деньги. Любимая игра -- "хлюст", "мельники", "окуля" (окуля -- дама бубен, она ничем не кроется и ничего не кроет {Масти на крестьянском языке носят несколько иное название, чем в образованном обществе: трефы называются "крести", пики -- "виши", дама -- "краля", валет -- "холоп", король -- "бардадым"... козырной туз -- "необыгримка" и пр.}. Игра сопровождается обыкновенно большим воодушевлением и нередко переходит в такой азарт, при котором крестьяне забывают все, бранятся и жестоко дерутся, нанося друг другу тяжкие побои. Характерно, что такой же азарт овладевает мужиками и тогда, когда они играют не на деньги, а, например, в бабки. В Никольском уез., Волог. г. бородатые игроки в бабки часто из-за одной или двух ладышек ссорятся и дерутся, как ребятишки, а некоторые, как уверяет иаш корреспондент, охотно соглашаются, чтобы их изо всей мочи ударили кулаком с ладышкой в лоб, но с условием, чтобы спорная ладышка была отдана им. При игре на деньги азарт доходит до того, что некоторые записные игроки не только проигрывают большие деньги (до 10 руб. и более), но оставляют своим счастливым соперникам даже одежду, так что возвращаются домой почти нагишом, в одной рубашке. Есть деревни, где почти все крестьяне обратились в страстных игроков, сражающихся в карты даже летом, в сенокос и жатву.
   Чтобы закончить характеристику деревенских святок, необходимо еще, хотя вкратце, упомянуть о святочных, или, как их называют крестьяне, "святовских" песнях. Особенность этих песен состоит в том, что они сопровождаются играми -- различными хождениями девиц, то рядами, то кругами. Игры, разумеется, придают значительный интерес посиделкам и вносят оживление в крестьянские вечеринки. Вторая особенность "святовских" песен заключается в том, что они составляют исключительную принадлежность рождественских и новогодних вечеров и в остальное время года предаются совершенному забвению. так что самое пение их, помимо святок, считается в народе грехом. Понятно, таким образом, что песни эти, составляя запретный плод в течение целого года, являются любимыми святочными развлечениями деревенской молодежи. На беседах они начинают входить в употребление уже с зимнего Николы, но пение их в это время еще не сопровождается играми, и только с наступлением рождественских вечеров игры вступают в свои права.
   Наш вологодский корреспондент (Никольск. у.) разделяет святочные песни на три группы, в зависимости от сопровождающих их игр. В первую группу он включает те песни, при пении которых девицы, присутствующие на беседе, разделяются на два равных ряда, причем оба ряда устанавливаются таким образом, чтобы лица обоих рядов девушек были обращены друг к другу. Когда послышатся первые слова песни, первый ряд девушек начинает идти ко второму, который в это время стоит на месте. Подойдя к нему, первый ряд расступается, девицы поворачиваются в другую сторону, спиной к лицу девиц второго ряда, берутся снова за руки и идут к своему прежнему месту. А в то же время и второй ряд оставляет свое место и идет вслед за первым рядом до другого конца избы, где оба ряда, распустившись, поворачиваются на своих местах и взявшись за руки, идут туда, где стоял второй ряд; здесь, снова распустившись, опять берутся за руки и вторично идут к месту, занимаемому первым рядом и т. д. Как образчик святовских песен первой группы, можно указать следующую, записанную в селе Юзе Вологодск. г., Никольск. у.:
  
   По горам да девки ходили.
   Да по крутым красны гуляли,
   Да и мечем горы шибали (бросать, бить, кидать),
   Да напишу ли я грамотку,
   Да с по белу бархотку,
   Да отошлю ли я грамотку
   Да родимому батюшке:
   Да что велит ли мне батюшка
   Да мне с по игрищам ходить?
   Да ты ходи, дочи, веселись,
   Да с кем не сойдешься, поклонись.
   Да ты по старому ту поклонись,
   Да ты со младым то пошути,
   Да ты от младого прочь пойди.
  
   Ко второй групие святочных песен относятся такие, которые поются с "отливами", т. е. вопросно-ответные или диалогические. Для пения их, участвующие разделяются как и в первой группе, на два равных ряда и точно также, взявшись за руки, становятся на двух противоположных концах избы. Но так как песни второй группы состоят из вопросов и ответов, то при самом исполнении их, сохраняется диалогическая форма: вопросы поются одной стороной, а другая только "отпевает" -- (отвечает).
  
   Вот образичик такой песни:
  
   Загануть-ли.
   Загануть-ли.
   Да красна девка,
   Да краспоневка.
   Да семь загадок,
   Да семь мудреных.
   Да хитрых мудрых.
   Да все замужеских (т. е. таких, которые под силу только мужскому уму).
   Да королецких (королевских).
   Да молодецких?
  
   Это вопрос, который поется одной стороной. Другая же отпевает:
  
   Да загони-ко,
   Закогони-ко,
   Да красна девка,
   Да красноперка,
   Да семь загадок
   Да семь мудреных и т. д.
  
   Когда вторая сторона пропоет свой ответ, первая предлагает вопрос-загадку:
  
   Еще гриет,
   Еще гриет,
   Да во всю землю,
   Да во всю руську,
   Да во всю святоруську?
  
   Вторая отвечает:
  
   Солнце гриет,
   Солнце гриет
   Да во всю землю,
   Да во всю руську,
   Да святоруську.
  
   Дальнейшие загадки, по своей трудности, ничем не отличаются от первой. Спрашивают, напр., что светит во всю ночку и отвечают -- месяц светит, что сыплют во все небо -- звезды сыплют и т. д.
   Третью группу святочных песен составляют песни хороводные. Участвующие в игре девицы образуют круг и стоят, не передвигаясь с места, во время пения. По за-кругу же ходит одна какая-нибудь девушка, изображающая собою "царевеня" (царевича), который обращается с вопросами к царевне (царевну изображает весь хор).
  
   Царевен. -- Ты пусти во город,
   Ты пусти во красен.
   Царевна. -- Те по ще во город,
   Те по ще во красен?
   Царевен. -- Мне девиц смотреть,
   Красавиц выбирать.
   Царевна. -- Тебе коя люба,
   Коя прихороша,
   Коя лучше всех?
   Царевен. -- Мне ка эта люба,
   Эта прихороша,
   Эта лучше всех.
  
   С этими словами "царевен" выводит из круга выбранную им девушку и, взявши своей левой рукой ее правую руку, с пением быстро ведет ее по за-кругу. Когда песня кончится, ее начинают сызнова и поют так до тех пор, пока царевен не выберет из круга всех девиц. Таким образом, в конце игры образуется целая "пленница" (вереница) девушек, предводимая царевичем. При пении же в последний раз "Возьму я царевну" -- царевен, увлекая за собою всю цепь, делает несколько спиралеобразных поворотов и на том игра оканчивается.
  
  

II.

РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО.

  
   Рождественский сочельник повсеместно проводится крестьянами в самом строгом посте, едят только после первой звезды, причем самая еда в этот день обставляется особыми символическими обрядами, к которым приготовляются загодя. Обыкновенно перед закатом солнца, хозяин со всеми домочадцами становится на молитву, потом зажигает восковую свечу, прилепляешь ее к одному из хлебов, лежащих на столе, а сам уходит во двор и приносить вязанку соломы или сена, застилает им передний угол и прилавок, покрывает чистой скатертью или полотенцем и на приготовленном месте, под самыми образами, ставит необмолоченный сноп ржи и кутью. Когда, таким образом, все приготовлено, семья снова становится на молитву, и затем уже начинается трапеза.
   Солома и не обмолоченный сноп составляют непременную принадлежность праздника. Они знаменуют собой пробуждение и оживление творческих сил природы, которые просыпаются за поворотом солнца в зимы на лето {По календарю, этот перелом зимы приходится на Спиридона-поворота, 12 Декабря.}. Садовые же растения и плоды, а также подсолнечные зерна считаются в народной мифологии как символ оплодотворяющего землю дождя.
   Кутья, или каша, разведенная медом, также имеет символическое значение. Она знаменует собой плодородие и употребляется не только в сочельник, но и на похоронах и даже на родинах и крестинах (в последних двух случаях, она подается с маслом). Самая трапеза в рождественский сочельник совершается среди благоговейной тишины и почти молитвенного настроения, что, однако, не мешает крестьянам тут же, во время трапезы, гадать о будущем урожае, выдергивая из снопа соломинки, и заставлять ребят лазить под стол и "цыкать" там цыпленком, чтобы хорошо водились куры.
   По окончании вечери, часть оставшейся кутьи дети разносят по домам бедняков, чтобы и им дать возможность отпраздновать "богатую кутью", и затем в деревнях начинаются колядки.
   По свидетельству большинства наших корреспондентов, обычай колдовать в рождественский сочельник, за последние 5-10 лет, стал выводиться, но все-таки и теперь он далеко не повсеместно забыт деревенской молодежью, которая видить в нем не только веселое препровождение времени, но своеобразную доходную статью. Есть места, где практикуется не только рождественская коляда, но и Васильевская (под Новый год) и крещенская (в Крещенский сочельник). Коляда состоит в том, что парни, девушки и мальчики собираются группами и, переходя от одного двора к другому, поют под окошками, а иногда и в избах, песни, то в честь праздника, то как поздравление хозяев, то просто ради потехи и развлечения. За это им дают копейки, хлеб, а иногда подчуют водкой.
   В Грузинской волости, Новгородского уезда, из колядованья выработался интересный обычай "цыганьичанья", который, по словам нашего корреспондента, состоит в том, что в первые два дня великого праздника молодые девушки, одевшись в разноцветные и сшитые не по росту платья, накидываюсь себе на плечи большие распущенные платки (на манер цыганского костюма) и ходят по дворам и домам одни -- с гармонией и балалайкою в руках, а другие -- с лукошками. Вся эта веселая ватага распевает цыганские песни, играет, пляшет и выпрашивает все, что попадется на глаза, причем, в случае отказа хозяев, "по цыганской совести" бесцеремонно тащит все, что плохо лежит. Часто случается, что эти русские цыганки уносят разные вещи у своих соседей, но соседи редко обижаются и обыкновенно предлагают выкуп за свое добро. На вырученные деньги девушки покупают себе гостинцев на весь праздник, причем обычай запрещает чтобы "на колядовыя" деньги покупалось что-нибудь полезное.
   Кроме деревенской молодежи, в колядах принимает участие и сельское духовенство, хотя справедливость требует отметить, что обычай этот распространен чрезвычайно мало и имеет значение чисто местное. Но, тем не менее, он существует, и притом не где-нибудь в лесном захолустье, а в Курской губ. Вот что пишет нам по этому поводу один священник. -- "Эта "коляда" была для меня совершенною новостью, я о ней даже и не слышал, а теперь самому пришлось волей-неволей ехать за подаянием". -- "Да, ваше дело такое, что вам нужно ехать, -- подбодрял меня церковный староста, -- покойный о. благочинный по нескольку возов с одной деревни, случалось, собирал, и вам всякий даст, я с вами сам поеду". Отправляемся в деревню "в коляду", в дом идет староста и говорит: "батюшка в коляду приехал". Выходит хозяин: -- "В коляду приехали?" -- спрашивает у меня.-- Да, отвечаю я в смущении. -- "Что ж, ваше дело такое, на нови нужно дать, пойдемте в амбар", -- Я стараюсь как можно скорей уйти из амбара, чтобы не смотреть, как мне ссыпают коляды. Видя мое смущение, некоторые хозяева замечали: "вы дужа рахманны, нужно быть посмелей, покойный о. благочинный сам каждого хлеба требовал. Ну, ничего, даст Бог, поживете с нами, пообвыкнете"...
   Как на оригинальную особенность, связанную с колядованием, нужно еще указать на следующий обычай, практикуемый в Вологодск. губ., Кадниковск. у. Здесь мальчишки 7-10 лет ходят по избам сбирать лучины на вечера, причем распевают такие песни:
  
   Коляда ты, коляда,
   Заходила коляда,
   Записала коляда,
   Государева двора,
   Государев двор середи Москвы,
   Середь каменные.
   Кумушка-голубушка,
   Пожертвуйте лучинки
   На святые вечера,
   На игрища, на сборища.
  
   Если лучины дают, то в благодарность еще поют: "Спасибо, кума, лебедь белая моя, ты не праздничала не про...... на базар гулять ходила, себе шелку накупила, ширинки вышивала, дружку милому отдавала. Дай тебе, Господи, сорок коров, пятьдесят поросят, да сорок курочек".
   Если же лучины не дали, то пожелания принимают совсем другой характер: "дай же тебе Господи -- одна корова и та нездорова, по полю пошла, и та пропала".
   День Рождества Христова, как почитаемый одним из самых великих праздников, крестьяне начинают самым благочестивым образом отстоят литургию, разговеются и только потом уже начинаются те бесшабашные празднества, которые заканчиваются поголовным пьянством и неизбежными в таких случаях бесчинствами и драками. Пьют очень много; в некоторых местах, как например в Краснослободском уезде, Пензенской губ., существует даже обычай, в силу которого каждый, кто хочет, будь то знакомый, незнакомый, русский, татарин, мордвин -- все равно, может зайти в любую избу и пить, сколько угодно, причем никто из хозяев не скажет ему ни слова. К концу дня обыкновенно все мужики за 25 лет еле ноги волочат, многие женщины тоже. Среди этого разливанного моря и ненасытного разгула, отрадное исключение составляет только деревенская детвора (и отчасти парни и девушки), которые ходит по дворам и славят Христа. Славильщики обыкновенно поют тропари и кондаки празднику и лишь в конце вставляют так называемые присказки. Вот для образца одна из таких присказок:
  
   Пречистая Дева Мария
   Иисуса Христа породила.
   В яслях положила.
   Звезда ясно сияла.
   Трем царям путь показала --
   Три царя приходили,
   Богу дары приносили.
   На колени припадали,
   Христа величали.
  
   Христославов крестьяне принимают очень ласково и радушно. Младшего из них обыкновенно усаживают на шубу, постланную в переднем углу мехом вверх (делается это для того, чтобы наседки сидели спокойно на гнездах и выводили больше цыплят), а всех остальных оделяют мелкими деньгами, пирогами, мукой и баранками. На вырученные деньги ребята нанимают обыкновенно избу для бесед, куда, кроме девушек и парней, ходят молодухи, вдовушки, солдатки и пожилые люди из числа непьющих.
  

III.

НОВЫЙ ГОД

  
   В ночь под Новый год бесчисленные сонмы бесов выходят из преисподней и свободно расхаживают по земле, пугая весь крещеный народ. Начиная с этой ночи, вплоть до кануна Богоявления, нечистая сила невозбранно устраивает пакости православному люду и потешается над всеми, кто позабыл оградить свои дома крестом, начертанным на дверях жилых и нежилых помещений. В эти страшные вечера, говорит народная легенда, Бог на радостях, что у Него родился Сын, отомкнул все двери и выпустил чертей погулять. И вот, черти, соскучившись в аду, как голодные, набросились на все грешные игрища и придумали, на погибель человеческого рода, бесчисленное множество развлечений, которым с таким азартом предается легкомысленная молодежь.
   Так говорит строгая легенда, созданная благочестивыми людьми в поучение ветреной молодежи. Однако, молодежь до сих пор не прониклась смыслом этого поверья и по всей великой Руси проводить святки в весельи, распевая песни, затевая игры и устраивая гаданья.
   Гаданье составляет любимое святочное развлечение. Гадают кое-где и под Рождество, и под Крещенье, но самым верным и действительным считается гаданье под Новый год (если только гадающий не забудет соблюсти все необходимые условия, т. е. будет гадать без креста, без ножа и не благословясь).
   Почти все способы гаданья имеют одну цель узнать скоро ли, куда и за кого выдадут замуж (или на ком женят) и как сложится жизнь в чужой семье, среди чужих людей. Эти вопросы, по понятным причинам, всего больше интересуют женскую половину деревенской молодежи, и потому естественно, что девушки отдаются гаданию с особенным увлечением.
   Наиболее распространенными видами гаданья считается литье олова или воска, гаданье с петухом, выбрасывание за ворота башмаков или лаптя и обычай "хоронить золото". Но все эти способы гаданья практикуются повсеместно, а самый ритуал их настолько общеизвестен, что нет надобности говорить о нем вновь. Можно только указать на кое-какие местные особенности того или другого гаданья. Так, в некоторых глухих губерниях (напр. в Волог. г.) при гадании с петухом считается необходимым украсть у кого-нибудь из причта наславленного овса {В глухих местах причту дают иногда, вместо денег, продукты хозяйства.} и этим овсом обсыпать свои кольца. То же гадание в Муромском езде обставляется такими особенностями: гадальщицы раскладывают на столе щепотку крупы, кусок хлеба, ножницы, золу, уголь и ставит миску с водой. Ежели затем петух клюнет крупу, или хлеб, то суженый будет из богатой семьи, ежели ножницы -- портной, ежели золу -- табашник, воду пить станет -- муж будет пьяница, а если уголь вздумает клевать-то девушка не выйдет замуж совсем.
   Кроме этих общеизвестных способов гаданья, существуют еще и такие, которые почти неизвестны в городах и практикуются только в деревне. Так, напр., в Курской губ. девушки, под Новый Год, ходят в хлев и обвязывают овец и коров поясами, а на утро смотрят: если овца, или корова станет головой к воротам, то девушка выйдет замуж, если задом или боком -- то придется ей еще год просидеть в ожидании женихов. Этот способ гаданья редко обходится без шуток и глумления со стороны деревенских парней. Вот что на этот счет рассказала одна баба нашему корреспонденту из Обояни: "Один раз стали наши девки гадать, пошли в овчарух, обвязали овечек поясами, да и ушли в хату. А ребята поразвязали овец, наловили собак, обвязали их поясами, да и пустили в овчарух. Пришли на утро девки -- глядь, а вместо овец, собаки... И что ж бы вы думали, -- закончила рассказчица свое повествованье -- повышли те девки замуж, и у всех до единой собачья жизнь была".
   В Вологодской губ., вместо овец и коров, при гаданье девушек играют роль лошади. Гадальщица надевает коню мешок на голову и завязывает на шее, после чего садится верхом, задом наперед, берет в зубы хвост и гонит лошадь. Если при этом лошадь пойдет к воротам, то девушку нынче же выдадут замуж и наоборот -- если в хлев или к забору, то в нынешнем году никто не посватается.
   Тот способ гаданья то же, разумеется, не обходится без шуток парней. которые стараются испугать лошадь и хохочут, когда всадница свалится на землю. Но всего чаще проказят парни при, так называемых, гаданьях в овинах и в банях. В ночь под Новый год, девушки толпой тихонько пробираются к овину, который считается страшным местом, потому что здесь обитает злой дух "овинник", и каждая, подняв сарафан, становится задом к окошечку, выходящему из ямы овина и говорит прерывающимся от страха голосом: "Суженый-ряженый, погладь меня". Если, затем, девушке покажется, что ее погладили мохнатой рукой-то, значит, муж у нее будет богатый, если голой -- то бедняк. Проделав это, девушки идут в овраг, где находится баня, снимают с себя кресты и сеют золу, которую потом каждая из них высыпает отдельной кучкой возле печки. Здесь они проделывают тоже самое, что у окна овина, только подходят к челу печки передом -- и тоже просят суженого погладить их. Вот тут-то и случается, что вместо нечистого духа, в овин и в баню забираются ребята и проделывают над гадальщицами непристойные, а иногда и прямо жестокие шутки, которые частенько кончаются трагически. (Наш пензенский корреспондент рассказывает об одном случае, когда гадальщица, которую схватил парень, спрятавшийся в овине, умерла от испуга). Но в тех случаях, когда парни не мешают девушкам, гаданье в бане заканчивается тем, что, насыпав кучки золы, девушки на другой день идут смотреть в баню: если на кучке заметен след ног в сапогах -- то девушка выйдет за богатого, если в лаптях -- за бедного, если, наконец. будут видны следы от удара кнутом -- то муж у девушки будет сердитый и будет бить жену.
   В огромном большинстве случаев, девушки гадают одни, без участья парней. Но есть способы гаданья, в которых принимает участие молодежь обоего пола. Сюда относятся, напр., гаданья на расстанях дорог (известно, что перекрестки дорог -- любимое место нечистой силы). Парни и девушки садятся здесь в кружок, очерчивают себя кругом, прикрываются белой полотняной скатертью и напряженно вслушиваются в тишину морозной зимней ночи. Если кто-нибудь услышит звон колокольчика -- значит девушка выйдет в ту сторону замуж, а парень оттуда возьмет жену. Точно также предвещает свадьбу и собачий лай, причем, по характеру лая, определяют даже свойства жениха (или невесты). Хриплый, грубый лай знаменует старого, ворчливого жениха, звонкий -- молодого. Если лай послышится вблизи, то и жених будет из ближнего села; если послышится лай далекий, едва уловимым, то и жених будет из дальних мест. Всего чаще, конечно, гадальщики, настроенные на любовный лад, слышать или звон колокольчика, или собачий лани. Но бывают случаи, когда до них доносятся звуки, предвещающие несчастье. напр., звук топора (смерть) или звук поцелуя (потеря чести для девушки). Гаданье на перекрестках дорог требует, чтобы никто из гадающих не выходил из круга, пока все не будут "расчерчены". т. е. пока кто-нибудь из присутствующих здесь же, но не участвующих в гаданье, снова не очертит кругом гадающих -- иначе гаданье не сбудется.
   К числу совместных гаданий, в которых принимает участие молодежь обоего пола, следует отнести и подблюдные песни, которые, как известно, составляют лишь особый вид святочного гаданья. Впрочем, подблюдные песни, по общему отзыву наших корреспондентов, почти повсеместно выходят из употребления, и молодежь к ним относится далеко без той серьезности, какая наблюдалась в старину. Теперь пение этих безыскусственных, полных ребяческой наивности песенок-загадок, сплошь и рядом прерывается разухабистым, фабричным мотивом, визгливыми звуками гармоники, а то и просто замечаниями непристойного характера. И единственно, кто еще не дает окончательно умереть подблюдной песне -- это деревенские девушки: они еще сохранили вкус к поэзии отцов и дедов, и, собираясь в Васильев вечер "закидывать кольца", наблюдают, чтобы подблюдные песни распевались чин чином, и чтобы старинные обряды сохранялись при этом во всей полноте, т. е. чтобы воду, куда опускают кольца, приносили из проруби, чтобы приносил ее парень первородный (первенец) или девушка "последняя" (т. е. младшая в семье) {Для интересующихся можем указать еще следующие, очень распространенные, способы святочного гаданья: в Васильев вечер девушки ходят под окна и подслушивать разговоры соседей, стараясь по отдельным, долетающим до них словам, узнать свою судьбу. Еще чаще ходят слушать на церковную паперть, причем, если гадальщикам почудится, что в пустой церкви поют "Исаия ликуй" -- то замужество в этом году неизбежно -- наоборот, если послышится "со святыми упокой", то гадальщицу ожидает смерть. В большом ходу точно также гаданье "на чулок" и "на замок". В первом случае девушка, ложась спать, оставляет на одной ноге чулок и говорит: "суженый-ряженый, разуй меня".-- Во втором случае она привязывает к поясу замок, запирает его и ключ кладет под голову, тоже со словами: "суженый-ряженый, отомкни меня". К этому же способу относится обычай "класть колодези под головы". Колодезь -- не что иное, как лучинки, положенные четырехугольником. Приговор в этом случае почти такой же, как и в предыдущих: "суженый-ряженый, приезжай коня поить".-- Наконец, в большом ходу еще обычай ходить в полночь в курятник, ловить петуха на нашесте и по цвету перьев его определять цвет волос будущего мужа.} и т. д.
   Все виды гаданий (в особенности, так называемое, "страшное" гаданье с зеркалом) считаются благочестивыми людьми за грех. Но еще больший грех совершают те, кто рядится и надевает "хари" (маски). В особенности, это развлечение считается неприличным для женщин и девушек. Во многих местах девушка из богобоязненной семьи, воспитанная в твердых правилах крестьянского приличия, ни за что не позволит себе не только надеть маску, но и просто нарядиться в несвойственный ее полу и возрасту костюм. Даже для парней маска, купленная в городе, считается непристойной забавой и настолько тяжким грехом, что провинившемуся остается только один способ поправить дело -- это выкупаться в проруби в день Богоявленья.
   Однако, не смотря на такое строгое отношение к обычаю рядиться, ни одни деревенские святки не проходят без того, чтобы парни не устроили себе потешных развлечений с переодеванием. Еще загодя они подготовляют самодельные маски, бороды из льна и шутовские костюмы, состоящие из самых худых зипунов, вывороченных шерстью наружу, полушубков и пр. В сумерки желающие рядиться собираются к кому-либо в хату и одеваются кто цыганом, кто старым дедом, кто уродом-горбачем. При этом почти всегда устраивают кобылу, т. е. вяжут из соломы чучело немного похожее на лошадь, которую затем должны нести четыре парня. Когда все оделись, отправляются по деревне с песнями и криком. Впереди всех едет верхом на кобыле горбатый старичок с предлинной бородой (для этого наряжают мальчика подростка). За ним ведут медведя на веревке цыган и солдат, а затем уже следует целая толпа ряженых парней и подростков. Шумной, веселой ватагой врываются ряженые в дома, пляшут, поют, предлагают гадать и выпрашивают табаку и денег. Обойдя все дома более богатых соседей, вся эта толпа вваливается в святочную избу и, если денег насобирали довольно, то начинает бражничать.
   Мы так долго останавливались на новогодних развлечениях деревенской молодежи только потому, что эти развлечения, как уже было сказано, составляют центр русских святок и что никто другой, как именно молодежь, дает тон общему веселью и своим жизнерадостным настроением, своими проказами, песнями и смехом заражает взрослое население, заставляя и его тряхнуть стариной и вспомнить молодость. Впрочем, забавы взрослых далеко не носят такого шумного характера и почти целиком направлены на исполнение дедовских обычаев, освященных церковью и временем. Притом же день Нового года представляет собой своего рода рубеж, отделяющий прошлое от будущего. В этот день даже в самой легкомысленной голове шевелится мысль о возможном счастьи или несчастии, а в сердце роятся надежды, может быть, и несбыточные, и ребяческие, но все-таки подымающие настроение и вызывающие какое-то смутное предчувствие лучшего будущего. В трудовой жизни крестьянина-пахаря, которая вся построена на случайностях и неожиданностях, это настроение приобретает особенную остроту, порождая те бесчисленные приметы, своеобразные обычаи и гаданья, которые приурочены к кануну нового года и к самому новому году.
   Гадает взрослое население, разумеется, только этом, что составляет центр всех деревенских помыслов, т. е. об урожае, причем, сплошь и рядом, гаданье, как суеверное желание узнать будущее, сливается в данном случае с приметой, т. е. с наблюдением, проверенным опытом стариков. Вот, например, как гадают об урожае крестьяне Пензенской губ., Краснослободского уезда. В канун Нового года, около полуночи, двенадцать стариков (по числу месяцев в году), избранных всем обществом за примерную жизнь и испытанное благочестие, идут к церковной паперти и ставят здесь снопы хлеба -- ржи, овса, гречи, проса, льна и пр., а также кладут картофель. На утро нового года, те же двенадцать стариков приходят в церковную ограду и замечают: на каком из снопов больше инею, того хлеба и надо всего больше сеять.
   Кроме этих местных примет, есть и общие, распространенные по всей Великороссии. Так, напр., почти повсюду крестьяне верят, что если в ночь под новый год небо будет звездное, то в наступающем году будет большой урожай ягод и грибов {Что касается крестьянских примет вообще, то большинство из них поражает своей наивностью и первобытностью миросозерцания. Однако, попадаются и такие, которые делают честь народной наблюдательности и пытливости крестьянского ума. Интересующиеся могут на этот счет найти у Глеба Успенского ("Власть Земли") много подробностей и чрезвычайно глубокую оценку народных примет.}. Не довольствуясь, однако, приметами, народная фантазия придумала целый кодекс гадания об урожае. Так, в Козловском уезде крестьяне, отстоявши утреннюю обедню, уходят на гумно и зубами выдергивают из кладушек былинки. Если выдернется былинка с колосом, полным зерна, то год будет урожайный, если с тощим неурожайный. Еще более своеобразный обычай наблюдается в Саранском уезде, Пензенск. г. Здесь крестьяне, в канун Нового года, пекут отдельный каравай хлеба, взвешивают его, кладут на ночь к образам, а утром снова взвешивают и замечают: если вес прибавится, то наступающий год будет урожайными (в таком случае, каравай съедается семейными), если же, наоборот, вес убавится, то год будет неурожайный (в этом случае, каравай отдают скотине, чтобы она меньше голодала во время бескормицы) {Известен также повсеместный новогодний обычай обсыпания зерновым хлебом, по преимуществу овсом или хмелем (символ изобилия). Обсыпают обыкновенно с различными приговорами, в роде: "уж дай ему Бог, народи ему Бог, чтобы рожь родилась, сама в гумно свалилась". Зерна засевальщиков тщательно сберегают до весны и ими начинают засевать яровыя поля.}. С той же целью -- определить урожай будущего года -- крестьяне. после заутрени, ходят на перекресток, чертят палкою или пальцем на земле крест, потом припадают к этому кресту ухом и слушают: если послышится, что едут сани с грузом -- год будет урожайный, если пустые -- будет недород {Из числа других новогодних примет, не имеющих прямого отношения к урожаю, можно указать следующие: если утром, в день Нового года, первой придет в дом женщина, то это неминуемо принесет несчастье; если мужчина -- то счастье. Если в день Нового года есть в доме деньги -- весь год не будешь в них нуждаться, но только при условии, если никому не дашь взаймы. (На том же основании даже ребятишки не дают взаймы костыг и бабок).}.
   После урожая, вторым властителем деревенских дум является, как известно, скотина. Ее здоровье и благополучие, в значительной мере, обусловливают и благополучие хозяев. Поэтому нельзя удивляться, что скотина точно также составляет центр, вокруг которого создался целый цикл новогодних примет и обычаев. Так, например, во многих селениях центральной полосы России, в Васильев день, принято колоть, так называемых "кесаретских" поросят (Васильев день называется иначе "Кесаретским" по имени Василия Великого, архиепископа Кесарийского). Зажаренный кесаретский поросенок считается как бы общим достоянием: все желающие односельцы могут приходить и есть его, причем каждый из приходящих должен принести хоть немного денег, которые вручаются хозяину, а на другой день передаются в приходскую церковь и поступают в пользу причта. Обычай требует, чтобы кесаретский поросенок непременно был жареный и подавался на стол в целом виде (неразрезанным) хотя бы по величине он походил на большую свинью. Перед едой, старший в семье поднимает чашку с поросенком вверх до трех раз, приговаривая: "чтобы свиночки поросились, овечки ягнились, коровушки телились".- По окончании же трапезы, хозяин обыкновенно вызывает из числа гостей смельчака, который решился бы отнести кости поросенка в свиную закутку. Но охотников на такое рискованное дело почти никогда не находится, так как кости надо носить по одной, а в закутке в это время сидят черти, которые только того и ждут, чтобы выискался храбрец и явился в их компанию. Тогда они быстро захлопнут за вошедшим дверь и, среди шума и гама, будут бить его по голове принесенными костями, требуя назад съеденного поросенка. Понять происхождение этого обычая не трудно: основная идея его заключается в сборе денег в пользу духовенства, которое за это должно молить Бога о здоровьи и плодовитости скотины. Что же касается участья в этом обычае нечистой силы, приютившейся в свином закутке, то это не более как один из тех остатков язычества, которые переплелись с христианскими обрядами еще в те незапамятные времена, когда на Руси господствовало двоеверие. Доказательством того, что обычай колоть кесаретских поросят имеет именно такое значение, может служить аналогичный же обычай, практикуемый в Сольвычегодском уезде, Вологодской губернии. Здесь крестьяне, в день нового года, рано по утру, съезжаются на погост со всего прихода, и каждый привозит свиныя туши: кто четверть, кто половину, а кто и целую свинью, глядя по усердию и достатку. Туши эти жертвуются в пользу причта, а головы их кидают в общий котел и варят щи, которые и съедаются всем миром. Обычай этот соблюдается очень строго, и не пожертвовать в новый год духовным лицам свинины, считается непростительным грехом, так как жертва эта делается в благодарность за благополучие скота в прошедшем году и с целью умилостивить Бога и предохранить скот от падежа -- в наступающем году.
   Из сказанного позволительно заключить, что кесаретский поросенок центральных губерний и свиные туши Сольвычегодского уезда, по идее своей, ничем не отличаются друга от друга и составляют один обычай. Вся разница между ними состоит в том, что в центральных губерниях, при помощи кесаретского поросенка, в пользу духовенства собираются деньги, а в Сольвычегодском свинину привозят натурой, и духовные лица сами уж должны продать ее особым скупщикам {Существует мнение, что кесаретский поросенок режется в память того, что Пресвятая Богородица приносила в храм обрезывать младенца. Поэтому, будто бы, кесаретским поросенком и угощают, по преимуществу, зятьев. Но не трудно видеть, что такое объяснение слишком натянуто и страдает искусственностью, не говоря уже о том, что обряд обрезания и угощения зятьев не стоят между собой ни в какой связи.}.
  

IV.

КРЕЩЕНЬЕ ГОСПОДНЕ

  
   В центральных губерниях Великороссии канун Богоявленья называется иногда "свечками", так как в этот день, после вечерни, когда совершается водосвятие деревенские женщины ставят к сосуду, в котором освящается вода, перевитые лентами или цветными нитками свечи. Уже один этот обычай показывает, что водосвятие, совершаемое в канун Богоявленья, крестьяне считают особенно важным торжеством. И действительно, весь этот день они проводят в строжайшем посте (даже дети и подростки стараются не есть "до звезды"), а во время вечерни маленькие деревенские храмы обыкновенно не могут вместить всей массы молящихся. Особенно велика бывает давка во время водосвятия, так как крестьяне сохранили убеждение, что чем раньше почерпнуть освященной воды, тем она святее.
   По возвращении с водосвятия, каждый домохозяине, со всем своей семьей, с благоговением отпивает несколько глотков из принесенной посудины, а затем берет из-за иконы священную вербу и кропит святой водой весь дом, пристройки и все имущество, в полной уверенности, что это предохраняет не только от беды и напасти, но и от дурного глаза. В некоторых ггберниях, сверх того, считается за правило вливать св. воды в колодцы, чтобы нечистые духи не забрались туда и не опоганили воду. При этом, однако, необходимо строго наблюдать, чтобы никто не брал воды из колодца до утра 6-го января, т. е. до освящения воды после обедни. По совершении всех этих обрядов, св. вода обыкновенно ставится к образам, так как крестьяне не только верунот в целебную силу этой воды, но точно также твердо убеждены, что она не может испортиться, и что если заморозить богоявленскую воду в каком угодно сосуде, то на льду получится явственное изображение креста. Приблизительно такое же священное значение приписывается крестьянами не толькл воде, освященной в церкви, но и просто речной воде, которая, в канун крещения, получает особую силу. По народному представлению, в ночь с 5 на 6 января, в реке купается сам Иисус Христос -- поэтому во всех речках и озерах вода "колышется", и чтобы заметить это чудесное явление, необходимо только прийти в самую полночь на реку и ждать у проруби, пока "пройдет волна" (признак, что Христос погрузился в воду). Это общераспространенное верование создало в крестьянской среде обычай, в силу которого считается большим грехом, ранее истечения недели, мыть белье в той реке, на которой происходило крещенское водоосвящение. Нарушители этого дедовского завета считаются приспешниками и помощниками черта, так как, при погружении св. креста в воду, вся нечистая сила, в страхе и ужасе, не помня себя, бежит от него и, хватаясь за белье, которое полощут в проруби, выскакивает наружу.-- Вода, почерпнутая из проруби в канун Крещения, считается целебной и помогает в особенности женщинам-кликушам -- необходимо только, идя от проруби, не оборачиваться назад п произносить молитву.
   В день Крещенья, лишь только ударит колокол к заутрени, в деревнях начинается движение: благочестивые люди спешат зажечь вязанки соломы перед избами (для того, чтобы Иисус Христос, крестившийся в Иордане, мог погреться у огня), а особые мастера-любители, испросив благословение у священника, хлопочут на реке, устраивая "ердань". С необыкновенным старанием они вырубают во льду крест, подсвечники. лестницу, голубя, полукруглое сияние и вокруг всего этого желобчатое углубление для протока воды в "чашу". Подле чапш, во время богослужения, становится причт и, при чтении ектении, особый знающий человек сильным и ловким ударом пробивает дно этой чаши, и вода фонтаном вырывается нз реки и быстро заполняет сияние (углубление), после чего длинный осьмиконечный крест точно всплывает над водою и матовым серебром блестит на ее поверхности. На это торжество стекается обыкновенно масса народа, и стар, и млад -- все спешат на "ердань", так что толстый лед, в полтора аршина, трещит и гнется под тяжестью молящихся. Привлекает прихожан не только красота зрелища и торжественность богослужения, но и благочестивое желание помолиться, испить освященной воды и омыть ею лицо. Находятся удальцы, которые даже купаются в проруби, памятуя, что в освященной воде человек не может простудиться (как выше было сказано, всего больше купаются те, кто на святках рядился и надевал "хари").
   Праздник Крещения Господня принадлежит к числу тех, которые больше других очищены от языческих наслоений, хотя и здесь имеются своеобразные обряды и обычаи, в которых христианская вера как бы переплетается с языческим суеверием. Из числа таких обычаев можно, например, указать на "освящение скота" самими крестьянами. Вот как "свершается этот обряд, в Орловской губ. После обедни, которая на Крещенье отходит рано утром, крестьяне расходятся по домам и поздравляют друг друга с праздником; потом один из членов семьи берет с божницы икону с зажженою перед ней свечей, другой -- кадильницу, третий -- топор, четвертый (обыкновенно сам хозяин) надевает вывороченную наизнанку шубу и берет миску с богоявленскою водою и соломенное кропило. Сделав эти предварительные приготовления, вся семья отправляется на скотный двор в следующем порядке: впереди, согнувшись, несет сын, или брат домохозяина топор, острием книзу, так что оно касается земли; за ним кто-нибудь из женщин несет икону (по большей части Воскресения Христова) далее идут с кадильницей и, наконец, хозяин с чашею воды. Шествие совершается торжественно, среди полнейшего молчания, причем процессия останавливается посреди двора, где разложен особый корм для скота: печеный, разломанный на куски, хлеб, ржаные лепешки, сохраненные для этой цели от праздника Рождества Христова и Нового года, хлеб в зерне и намолоченные снопы ржи, овса и других хлебных растений, оставленные к этому дню с осени (оставляют обыкновенно по шести снопов каждого хлеба). Когда процессия останавливается, хозяйка выпускает из хлевов, до тех пор запертую, скотину, которая с недоумевающим видом бродит по двору и, наконец, накидывается на лакомую пищу. Между тем, процессия обходит вокрут скотины с образом, причем хозяин окропляет св. водой каждую голову крупного и мелкого скота в отдельности. Этот обход делается три раза, после чего топор крестообразно перебрасывается через скот, и участники процессии направляются обратно в избу. Определить истинный смысл этого обычая сами крестьяне не могут, и объяснения их разноречивы: одни говорят. что соблюдение этого обряда угодно Богу, другие уверяют, что обряд имеет в виду умилостивление домового, который-де не будет обижать скотину кормом, третьи, наконец, свидетельствуют, что таким путем скот гарантируется от падежа, так как всякие скотские болезни пресекаются топором, брошенным накрест. Но, кажется, проще всего будет предположить, что обряд этот возник во времена отдаленной древности, когда храмов Господних было еще мало, и когда благочестивые хозяева, по нужде, сами должны были исполнять обязанности священников, окропляя св. водой свою скотину. Тогда же этот, по основе своей, христианский, обычай подвергся языческим искажениям и явился топор, пресекающий изурочье и напуск болезни на скотину, и вывороченная на изнанку шуба, как средство угодить бесам, которые все носят на изнанку. Таким образом, в данном обычае не трудно установить все признаки того двоеверия, которое, как ржавчина, насквозь проело христианские обряды наших крестьян.
   С той же целью -- предохранить скот от болезней и от порчи колдунов и ведьм -- крестьяне некоторых губернии (напр. Орловской) считают за правило непременно приезжать, а не приходить на крещенские богослужения. На вопрос одного из наших корреспондентов, чем вызывается такой обычай, один крестьянин ответил так: "Да как же, в церкви на иконе написан Егорий на белом коне; значит, конь этот не простой, а в роде как святой будет, потому в церквах он стоит. Притом же сам Егорий, перед тем, как убить ему змею огненную, что людей жрала, освятил в речке воду и заехал в ту воду на коне, чтобы, стало быть, коня своего освятить, и чтобы змея уже никакой вреды -- ни жалом, ни огнем -- лошади его не сделала. Вот теперича и мы также: в реку, конечно, лошадь не загонишь, потому вода оченно студенная, так пусть хоть по льду пройдется и освятится малость -- святая ведь вода-то на Крещенье".
   Из числа других крещенских обрядов и обычаев можно указать на особый вид гаданий и на смотрины невест, приуроченные к этому дню. Гаданье на Крещенье, в общем, те же, что и на Новый год, и на Святки. Исключение составляет лишь, так называемое, гаданье с кутьей, состоящее в том, что гадальщицы, захвативши в чашку горячей кутьи и, скрывши ее под фартуком или платком, бегут на улицу и первому попавшемуся мужчине швыряют в лицо кутьей, спрашивая его имя. Еще более оригинален другой вид специально-крещенского гадания: в сочельник, после заката солнца, девушки нагие выходят на улицу, полют снег, кидают его через плечо и затем слушают: в которой стороне послышится что-нибудь, в ту сторону и замуж выдадут.
   Обычай устраивать на Крещенье, так называемые, дивьи (девичьи) смотрины принадлежит к числу вымирающих. Он сохранился лишь в самых глухих местах, где еще не исчезли предания старины и где браки устраиваются с патриархальной простотой, по выбору родителей. Смотрины происходят либо в церкви, во время литургии, либо на городской площади, где катаются матери с дочками, а мужской пол стоит стеной и производит наблюдение. "Все невесты, -- рассказывает наш вологодский корреспондент, -- наряженные в лучшие платья и разрумяненные, выстраиваюся в длинный ряд около "ердани". При этом каждая старается выставить на показ и подчеркнуть свои достоинства". -- Между невестами (называемыми также "славушницами") прохаживаются парни, сопровождаемые своими родительницами и выбирают себе суженую. При этом, как водится, заботливая родительница не только внимательно рассматривает, но даже щупает платья девиц и берет их за руки, чтобы узнать, не слишком ли холодны руки у славушницы. Если руки холодны, то такая невеста, хотя бы она обладала всеми другими качествами, считается зябкой и потому не подходящей для суровой крестьянской жизни. (Славушницы выходят на смотрины обязательно с голыми руками, без рукавицы.
  

V.

СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ.

  
   Сретенье Господне (2 февраля) не считается в крестьянской среде большим праздником. Очень часто крестьяне, в особенности неграмотные, даже не знают какое событие вспоминает в этот день православная церковь, а самое название праздника -- "Сретение" -- объясняет таким образом, что в этот день зима встречается с летом, т. е. начинают ослабевать морозы, и в воздухе чувствуется приближение весны. Приписывая Сретенью лишь значение календарного рубежа, крестьяне соединяют с этим днем множество земледельческих примет: "на Сретеньев день снежок весною дожжок", -- говорят они, гадая о будущих дождях. Капель в этот день предвещает урожай пшеницы, а ветер -- плодородие фруктовых деревьев, почему садовники, пришедши от заутрени, "трясут деревья руками, чтобы были с плодами". Если в Сретеньев день тихо и красно, то летом будут хороши льны и прочее. По погоде этого дня судят также об урожае трав, для чего бросают поперек дороги палку и наблюдают: если снег заметет ее, то и корм для скота "подметет", т. е. травы будут дороги. Наконец в Сретеньевь день хозяйки начинают усиленно кормить кур, чтобы были носки. Что касается религиозных обычаев, связанных с этим днем, то их, на всем пространстве Великороссии, почти не существует, лишь кое-где (напр. в Вологод. губ.), крестьяне обходят свои дома с иконою Сретения Господня или Спаса, причем, когда икону приносят в дом обратно, то вся семья, с домохозяйном во главе, падает ниц и вопиет: "Господи Боже наш, войди к нам и благослови нас".
  

VI.

ВЛАСЬЕВ ДЕНЬ.

  
   При распределении даров благодати между святыми угодниками христианской церкви, значительная доля ее досталась св. великомученику Власию. Ему поручено было покровительство и защита всего живого, служащего в помощь и пригодного на потребу человека, еще с тех первоначальных времен, когда на простом созвучии имен (Власий приравнивался языческому Велесу) можно было укрепить веру доверчивых и успокоить подозрения сомневающихся. Впоследствии, по мере того как народная жизнь, во всех своих проявлениях, развивалась, благодатной силы Велеса оказалось недостаточно, понадобилось участие иных добрых сил, новых помощников и покровителей. В русском православном мире, в помощь земледельцам, явились св. мученики Борис и Глеб, пчеловодам -- Зосима и Савватий соловецкие, оберегателем домашней птицы -- Сергий Радонежский и т. д. Все они явились в дополнение к тем святым, которые перешли из греческой церкви и завещаны древнею Русые: св. Георгий Победоносец -- для рабочего скота, а с ним св. Афанасий и Кирилл (2 мая). Для всякой птицы, идущей в пищу, услаждающей слух и истребляющей вредных насекомых и т. под. -- покровителями служат сорок мучеников, утопленных за веру в Севастийском озере (исключительно для гусей -- Никита мученик); для овец св. Анисим (15 февр.) и вровень с Егорием, в одинаковую с ним силу значения и почитания, -- защитники лошадей св. муч. Флор и Лавр (в народном языке часто сливающиеся в одно имя Флор-Лавр или еще чаще "Фролы"). Празднованье Егорьева дня и Фролов отличается особым чествованием, так что в этом отношении святые эти затмевают не только меньших угодников, но и столь почтенного, по первородству и древнему преемству, как св. Власий.
   В настоящее время присвоенная честь и то значение, которое приписывалось Власию в доисторическую эпоху, сохранились более в народном календарном языке, чем в церковных празднествах и обрядах. Власия зовут "бокогреем" и "сшиби рог с зимы" за то, что память этого греческого священномученика падает на 11 февраля, т. е. на то время, когда зимние холода часто становятся более мягкими и морозы уже не столь велики. Солнце начинает сильно пригревать, и в тамбовских краях говорят, что "с Власьева дня полоз саней покатится и корова бок греет", что значит, в переводе на общепонятный язык, что следы шагов и полозьев, остающихся в феврале на снегу, начинают "лосниться", а это и называется "полоз покатится". Замечают также, что выпущенная на прогулку скотина, в виду того, что на дворе еще очень холодно, старается встать так, чтобы солнышко ударяло на нее. Те же тамбовцы, на Власьев день, стараются, вообще, не работать, в расчете предохранить свой скот от падежа. Молитвы во время самой эпидемии обращаются, помимо всех других святых, прямо к Власию: "св. Власий, дай счастья на гладких телушек, на толстых бычков, чтобы со двора пили-играли, а с поля шли-скакали", Эта вера цельное убереглась в черноземной России, где давние выселенцы из коренной и срединной Руси, удаленные от влияния Москвы и Киева и дошедшие до полного отчуждения на окраинах государства, до сих пор являют образцы полного двоеверия. В коровниках и хлевах ставят образ св. Власия. Запасаются подобными иконами от владимирских ходебщиков, на случаи общих молебнов, как, напр., в первый день выгона скота в поле, и в особенности, в день преполовения и во время падежа скота. С иконою св. Власия обходят без священника больных: овцу, барана, лошадь и корову, связанных хвостами и выведенных на деревенскую площадку. По обходе зараженных, гонят их за село, в овраг и там, в память языческих обрядов, побивают животных камнями и припевают: "мы камнями побьем и землей загребем, землей загребем -- коровью смерть вобьем, вобьем глубоко, не вернешься на село". Затем на трупы набрасывают усердно столько щепы и соломы, чтобы сделать костер, способный спалить всех четырех жертвенных животных без остатка. Так поступают в Чамбарском уезде (Пензенск. г.) В резкую противоположность этому обычаю, на глухом севере, напр., в Кадниковском у., Вологодской г., чествование Власьева дня знаменуется многолюдным молебствием, съездом целых волостей и бесчисленными молебнами (простыми и водосвятными) в промежуточное время между заутреней и обедней. Это празднество сопровождается также следующим местным обычаем: на особые столы, а за недостатком их, прямо на церковный пол, кладутся караваи ржаного хлеба, который священники кропят святою водою и хозяйки скармливают скотине. "Власьев день" (пишут оттуда) -- праздник по всем приходам на три дня и больше. Варят пиво, покупают водку, приглашают всю родню -- словом, празднуют широко и разгульно. В обилии вологодских жертвенных хлебов, таким образом, до некоторой степени, богатая храмами северная лесная Русь сберегала родственное племенное сходиство с малоцерковною черноземною украйной Великороссии. За то на севере, в среде более раннего заселения страны, с примечательной последовательностью и в явной неприкосновенности, сберегались на окраинах всех древних лесных городов храмы во имя священномученика Власия, намеренно строившиеся некогда на главных городских выгонах (в Вологоде, Костроме и др.). Там же, где Власьевские церкви вошли в срединную черту городов (как в Москве, Ярославле и проч.), они служат лишь мерилом и показателем постепенного роста городского населения. Вместе с тем, все эти города представляют собою однородные картины -- в дни, посвященные церковному празднованию св. великомученика Победоносца Георгия и св. муч. Флора и Лавра, с тем приметным различием, что в первом случае главная роль принадлежит женщинам, во втором -- исключительно мужчинам. На этих двух праздниках и сосредоточивается, собственно, всенародное молитвенное настроение в пользу тех домашних животных, которые составляют основу и главную поддержку всего домашнего строя жизни и деревенского быта. По смыслу этого закона, и самые празднества являются выдающимися, обставленными доступною торжественностью и очень яркими проявлениями слепой и твердой веры в могущественную помощь святых защитников и покровителей. Эти два праздника, по их распространенности, мы имеем полное право назвать именно всенародными и всероссийскими.
  

VII.

КАСЬЯН-НЕМИЛОСТИВЫЙ.

  
   В ряду свв. угодников, чтимых православным народом, Касьян занимает совершенно исключительное место -- это нелюбимый святой, "немилостивый". В некоторых местах, как например, в Пензенской губ. Саранскаго уезда, он даже не считается святым и не признается русским, а самое имя Касьян слывет как позорное. В Вологодской же губ. (Кадник. уезда) Касьяна считают как бы "опальным" святым и рассказывают о нем следующую легенду: "св. Касьян сначала был светлым ангелом, почему Бог не имел нужды таить от него свои планы и намерения. Но затем святой этот соблазнился на обещания и уловки нечистой силы и, перейдя на сторону диавола, шепнул ему, что Бог намерен свергнуть всю сатанинскую силу с неба в преисподнюю. Однако, впоследствии Касьяна стала мучить совесть, он раскаялся в своем предательстве и пожалел о прежнем житье на небе и о своей близости к Богу. Тогда Господь внял мольбам грешника и сжалился над ним, но, из осторожности, все-таки не приблизил его к себе, а приставил к нему ангела-хранителя, которому и приказал заковать Касьяна в цепи и бить его по три года тяжелым молотом в лоб, а на четвертый отпускать на волю".
   Ноне это отступничество от Бога послужило источником охлаждения православных темных людей к Касьяну, а главным образом его "немилостивое" отношение к бедному народу. Вот что говорит на этот счет другая легенда, записанная в Зарайском у., Рязанской губ. "Однажды Касьян, вместе с Николаем Чудотворцем, шел по дороге и встретился им мужичок, который увязил воз в грязи. -- "Помогите, -- просит мужичок, -- воз поднять". А Касьян ему. -- "Не могу, говорит, еще испачкаю об твой воз свою райскую ризу, как же мне тогда в рай придти и на глаза Господу Богу показаться?" Николай-же Чудотворец ни словечушка мужику не ответил, а только уперся плечом, натужился, налег и помог воз вытащить. Вот пришли потом Николай Угодник с Касьяном в рай, а у Николая-то вся как есть риза в грязи выпачкана. Бог увидал это и спрашивает: -- "Где это ты, Микола, выпачкался?" -- "Я, говорит, Николай,-- мужику воз помогал из грязи вытаскивать". -- "А у тебя отчего риза чистая, ведь ты вместе шел?" -- спрашивает Господь Касьяпа. -- "Я, Господи, боялся ризу запачкать". Не понравился этот ответ Богу, увидал Он, что Касьян лукавит и определил: быть Касьяну именинником раз в четыре года, а Николаю Угоднику, за его доброту, два раза в год". -- Хотя эта легенда пользуется на Руси самым широким распространением. но все таки есть места, где ее не знают. Так, в Новгородской губ. (Борович. у.) крестьяне несколько иначе объясняют тот факт, что день Касьяна празднуется только раз в четыре года (29 февраля). "Св. Касьян, говорят они, три года под ряд в свои именины был пьян и только на четвертый год унялся и праздновал своего ангела в трезвом виде -- вот почему и положено ему быть именинником через три года раз".
   Сообразно с такой оценкой нравственных свойств Касьяна, установилось и отношение к нему: крестьяне не только не любят, но и боятся этого святого: "Касьян на что взглянет -- все вянет" -- говорят мужики и твердо верят, что у Касьяна недобрый взгляд: если он взглянет на скотину -- околеет скотина, взглянет на лес -- засохнет лес и погибнет, взглянет на человека -- будет тому человеку великое несчастье. Применительно к такому пониманию, в народном языке сложилось даже несколько поговорок, характеризующих "глаз" Касьяна. Про угрюмого, тяжелого и несообщительного человека говорят, что "он Касьяном смотрит". Про человека, способного сглазить, замечают: "Касьян косоглазый, от него, братцы, хороните все, как от Касьяна -- живо сглазит, да так, что потом ни попы не отчитают, ни бабки не отшепчут". -- "Глаз Касьяна" считается настолько опасным, что в день 29 февраля крестьяне не советуют даже выходить из избы, чтобы не случилось какого-нибудь непоправимого несчастья: в особенности опасно считается выходить до солнечного восхода (в Орловской и Рязанской гг. крестьяне стараются даже проспать до обеда, чтобы таким образом переждать самое опасное время).
   К этой характеристике св. Касьяна в Вологодской губ. прибавляют еще одну черту, которая рисует этого святого врагом человеческого рода. Здесь существует легенда, что Касьяну подчинены все ветры, которые он держит на двенадцати цепях, за двенадцатью замками. В его власти спустить ветер на землю и наслать на людей и на скотину мор (моровое поветрие). В Вятской же губ. к этой легенде присовокупляют, что сам Бог приказал образ св. Касьяна ставить в церквах на задней стене, т. е. над входною дверью.
   При таком воззрении народа на св. Касьяна не мудрено, что високосный год повсюду на Руси считается несчастным и опасным, а самый опасный день в этом году -- Касьянов.
  

VIII.

ПЛЮЩИХА.

  
   Под таким названием известен в народе доив св. Евдокии, празднуемый 1 марта. Название это связывается с переменами, происходящими в это время в природе: от теплой погоды снег начинает подтаивать, оседать и как бы сплющивается. В некоторых местах, св. Евдокии называется также "свистуньей", потому что в это время начинают дуть и свистать весенние ветры, а в старину народ именовал ее "весенницей", так как эта святая женщина заведывала у Бога весною. У нее хранились ключи от весенних вод: захочет "весенница" -- рано пустит воду, не захочет или прогневается -- задержит, а то так и морозы напустит. Оттого в доброе старое время крестьяне боялись св. Евдокии и 1-го марта никогда не работали.
   Но за то теперь, в день св. Евдокии деревенская Русь не устраивает никаких религиозных торжеств и ничем не отличает этот день в ряду второстепенных церковных праздников. Только бабы обязательно приходят в церковь и заказывают молебны перед иконой Евдокии, так как эта святая считается покровительницей овец. За то в календарном отношении с днем Евдокии связывается много примет. предвещающих хорошие урожаи, хорошую погоду и пр. "На плющиху погоже -- и все лето пригоже, -- говорят крестьяне. -- "Отколь ветер на плющиху подует, оттоль придет и весна". Но в то же время крестьяне сознают, что в начале марта погода еще бывает капризна, и вместо весеннего тепла разражается иногда метелью. "На Евдокию еще собачку в сидячку снегом заносит" -- говорит народ о таких капризах погоды. Однако, эти случайные вспышки зимы уже никого не обманывают, все знают, что св. Евдокия -- предвестница весны и что весеннее солнце скоро возьмет свое. В некоторых деревнях женщины и дети начинают даже "кликать весну", для чего влезают на крыши или на пригорок и поют приличествующие случаю песни (веснянки). Точно также, во многих местах, крестьяне приносят в этот день из лесу сучьев, топят избы, "чтобы весна была теплая", скидывают с кровли снег, а вечером примечают: если на крышах сосульки долгие, то и лен будет хороший, в особенности куделью. Вообще, крестьяне верят, что на Евдокию "Капельницу" все подземные ключи закипают, а бабы с этого дня начинают белить холсты.
  

IX.

СОРОКИ.

  
   День сорока мучеников Севастийских (9 марта) носит на языке народа название сорок, а иногда куликов. В этот день, по воззрению крестьян, прилетает из теплых стран сорок птиц и первая из них -- жаворонок. "Бывает, уверяют опытные старики-крестьяне, что прилетают жаворонки и раньше, да только те не путящие: прилетит и вмерзнуть может. А уж тот жаворонок, который на сороки прилетит, тот настоящий. он не сдохнет".
   Сороки, с полным основанием, можно назвать детским праздником: еще накануне женщины месят из ржаной муки тесто и пекут "жаворонков" (в большинстве случаев, с распростертыми крылышками, как бы летящих, и с хохолками), а утром, в день праздника, раздают их детям. Кроме того, утром же одна из женщин делает на дворе сорок соломенных гнездышек и в каждое кладет по яичку из теста (это делается отчасти для того, чтобы куры не ходили по чужим дворам, а неслись дома, отчасти же с целью потешить ребят). Когда жаворонки поспеют, дети берут их и громадной гурьбой, с криками и звонким детским смехом. несут куда-нибудь в сарай или под ригу -- закликать жаворонков. Там они сажают своих птиц, всех вместе, на возвышенное место и, сбившись в кучу, начинают, что есть мочи, кричать: "жаворонки, прилетите, студену зиму унесите, теплу весну принесите: зима нам надоела, весь хлеб у нас поела". В некоторых местах (напр. в Орловской г.) эта детская песня заменяется другой: "Уж вы кулички-жаворонки, солетайтеся, сокликайтеся. Весна-красна, на чем пришла? На кошечке, на бороночке, на лошадиной голове, на овсяном снопочку на ржаном колосочку, на пшеничном зернышку-у-у!..."
   Эта песня поется несколько раз. Затем ребятишки разбирают своих жаворонков и с тою же песней бегут по деревне. Так продолжается до самого обеда: деревня полна детских песен, детского крика, детского смеха. Набегавшись вволю, ребятишки опять собираются в одно место и начинают есть своих ржаных птиц. Едят обыкновенно всю птицу за исключением головы, которую малыши берегут каждый для своей матери. Кончается празднество тем, что ребятишки целуются между собой, поздравляют друг друга с весенним праздником и разбегаются по домам. А дома каждый мальчик отдает голову жаворонка матери, со словами: "на-ко, мама, тебе головку от жаворонка: как жаворонок высоко летел, так чтобы и лен твой высокий был. Какая у моего жаворонка голова, так чтобы и лен такой головастый был". -- Так протекает этот прекрасный детский праздник в Орловской губ. В Пензенской же жаворонки пекутся и для взрослых, которые по этим птичкам гадают. Прежде чем посадить жаворонков в печь, закладывают в каждого какую-нибудь вещицу: кольцо, щепку, копейку. Каждая из этих вещей имеете символическое значение: кольцо, напр., обозначает свадьбу, щепка -- гроб, копейка -- деньги и т. д. Но в других губерниях взрослые предоставляют жаворонков в исключительное распоряжение детей, сами же занимаются более гаданиями о будущем урожае, стараясь по погоде, какая была на Сороки, определить погоду весны и лета. Если, напр., на Сороки было морозное утрою, значит, жди весной сорок "утренников".
  

X.

МАСЛЕНИЦА.

  
   Устанавливая сырную неделю, с ее полускоромной пищей, православная церковь имела в виду облегчить христианам переход от мясоеда к великому посту и исподволь вызвать в душе верующих то молитвенное настроение, которое заключается в самой идее поста, как телесного воздержания и напряженной духовной работы. Но эта попечительная забота церкви повсеместно на Руси осталась гласом вопиющего в пустыне, и на деле, наша масленица не только попала в число "праздников", но стала синонимом самого широкого, безбрежного разгула. В эту неделю наш скромный и набожный народ как бы разгибает свою исполинскую спину и старается в вине и весельи потопить все заботы и тяготы трудовой будничной жизни. Насколько при этом бывает неудержим народный разгул, можно судить уж по одним эпитетам, которыми наделил народ масленицу. Она называется "веселой" "широкой", "пьяной", "обжорной", "разорительницей". Сверх того, ни одна неделя в году не изобилует так происшествиями полицейского характера и не дает такого значительного числа мелких процессов у мировых судей.
   Празднование масленицы почти повсюду начинается с четверга, хотя работы во многих местах прекращаются уже с понедельника, так как крестьяне, озабоченные наступающим праздником обжорства, разъезжают по соседним базарам и закупают всякую снедь. По общему отзыву наших корреспондентов, закупки такого рода бывают, применительно к крестьянскому бюджету, очень велики: семья среднего достатка в 5-6 душ затрачивает от 5 до 10 руб. на водку, рыбу, постное масло, гречневую муку и всякие сладости. А если к этому прибавить еще расходы на обновки бабам и девушкам, то будет вполне понятно, почему масленица называется "разорительницей".
   Впрочем, крестьяне, при всей их сдержанности и бережливости, не тяготятся этими расходами, так как на масленицу приходится принимать гостей и самим ходить в люди и, стало быть, нужно и угостить прилично, и одеться по праздничному, чтобы соседи не засмеяли. Сверх того, масленица -- любимый праздник у крестьян, когда вся православная Русь, от мала до велика, веселится до упаду, и когда широкая русская натура любит развернуться вовсю. В масленичную неделю, более чем скромная, физиономия русской деревни совершенно преображается. Обыкновенно тихие, безлюдные улицы полны подгулявшего, расфранченного народа: ребятишки, молодежь, старики -- все высыпало из душных хат за ворота и всякий по своему празднует широкую масленицу. Одни катаются на тормозках и салазках, или с хохотом "поздравляют блины", опрокидывая в снег пьяного мужика, другие с надсадой орут песни и пошатываясь плетутся вдоль деревенской улицы, третьи в новых нагольных тулупах сидят на завалинках и, вспоминая свою юность, глядят на оживленные группы, столпившиеся у качелей и на всю горластую шумную улицу, по которой взад и вперед снуют расфранченные девушки, подгулявшие бабы, полупьяные парни и совсем пьяные мужики. Всюду весело, оживлению, всюду жизнь бьет ключом, так что перед глазами наблюдателя, в какие-нибудь пять минут, промелькнет вся гамма человеческой души: смехе, шутки, женские слезы, поцелуи, бурная ссора, пьяные объятия, крупная брань, драка, светлый хохот ребенка. Но все-таки в этой панораме крестьянской жизни преобладают светлые тона: и слезы, и брань, и драка тонут в веселом смехе, в залихватской песне, в бравурных мотивах гармоники и в несмолкающем перезвоне бубенцов. Так что общее впечатление получается веселое и жизнерадостное: вы видите, что вся эта многолюдная деревенская улица поет, смеется, шутит, катается на санях. Катается особенно охотно: то там, то здесь из ворот вылетают тропики богачей с расписными, увитыми лентами дугами или выбегают простенькие дровни, переполненные подвыпившими мужиками и бабами, во всю мочь горланящими песни. От этих песен изнуренные, костлявые, но разукрашенные ленточками и медными бляхами, крестьянские лошаденки дрожат всем телом и под ударами захмелевших хозяев, мчатся во весь дух вдоль деревенской улицы, разгоняя испуганные толпы гуляющих. Никогда не достается так крестьянским лошадям, как в дни масленицы. Обыкновенно, очень сердобольные к своей скотине, крестьяне берегут и холят лошадей больше, чем собственных ребят, но на масленицу, под пьяную руку, всякая жалость к скотине пропадает. На худых, заморенных клячонках делают десятки верст, чтобы попасть на, так называемые, "съездки", т. е. грандиозные катания, устраиваемые в каком-нибудь торговом селе. До какой степени бывают велики эти "съездки", можно судить по тому, что, напр., в селе Куденском (Волог. г., и уезда) лошадей на кругу бывает от 600 до 800. Еще с утра из всех окрестных деревень съезжается сюда молодежь и останавливается или у родных, или в тех домах, где есть "игровые" или знакомые девушки. А часам к трем пополудни начинается катанье. Катают, как водится, всего охотнее молодых девушек, причем девушки, если их катает кучер из чужой деревни, должны напоить его допьяна и угощать гостинцами. Много катаются и бабы (причем, из суетного желания похвастать, подвертывают сзади шубы, чтобы показать дорогой мех и никогда не надевают перчаток, чтобы все видели, сколько у них колец). Но всех больше катаются "новожены", т. е. молодые супруги, обвенчавшиеся в предшествовавший мясоед, так как обычай налагает на них как бы обязанность выезжать в люди и отдавать визиты всем, кто пировал у них на свадьбе.
   Есть предположение, что масленица в отдаленной древности была праздником, специально устраиваемым только для молодых супругов: для них пеклись блины и оладьи, для них заготовлялась пиво и вино, для них закупались сласти. И только впоследствии этот праздник молодых стал общим праздником. Не беремся судить, насколько это предположение справедливо и как велика его научная ценность, но, несомненно, что почто подобное в старину было. По крайней мере, на эту мысль наводит существование множества масленичных обрядов и обычаев, в которых центральное место предоставляется "новоженам". Сюда, напр., относится так называемые "столбы".
   "Столбы" -- это в своем роде выставка любви. Обычай этот принадлежит несомненно к числу древнейших, так как, по своей ребяческой наивности и простоте, он ярко напоминает ту далекую эпоху, когда весь уклад деревенской жизни не выходил за пределы патриархальных отношений. Состоит этот обычай в том, что молодые, нарядившись в свои лучшие костюмы (обыкновенно в те самые, в которых венчались), встают рядами ("столбами") по обеим сторонам деревенской улицы и всенародно показывают, как они любят друг друга.
   -- Порох на губах! -- кричать им прохожие, требуя, чтобы молодые поцеловались.
   Или:
   -- А нуте-ка, покажите, как вы любитесь?
   Справедливость требует, однако, заметить, что праздничное настроение подвыпивших зрителей создает иногда для "новоженей" (и в особенности для молодой) чрезвычайно затруднительное положение: иной подкутивший гуляка отпустит столь полновесную шутку, что молодая зардеет, как маков цвет. Но неловкость положения быстро тонет в общем праздничном весельи, тем более, что и самые "столбы" продолжаются недолго: час, другой постоят и едут кататься или делать визиты, которые точно также входят в число ритуальных обязанностей молодых. В некоторых местностях (напр., в Вологодск. г.) визиты начинаются еще в мясное (последнее перед масленицей) воскресение. В этот день тесть едет звать зятя "доедать барана". Но чаще первый визит делают молодые. Обыкновенно в среду, на масляной, молодой с женою едет в деревню к тестю "с позывом" на праздник и, после обычных угощений, возвращается уже вместе с тестем и тещей. Случается и так, что масленичные визиты молодых носят общесемейный характер: молодые с родителями жениха отправляются в дом родителей невесты и начинается угощение сватов. Молодые при этом играют роль почетных гостей: их первых сажают за стол и с них начинают обносить яствами. Пиршество обыкновенно длится чрезвычайно долго, так как масленица -- праздник еды по преимуществу, и обилие блюд считается лучшим доказательством гостеприимства. После бесконечного обеда, молодые обыкновенно катаются на санях вместе с бывшими подругами невесты, а сваты в это время начинают уже свою попойку, которая заканчивается только к ночи с тем, чтобы на другой день начаться снова уже в доме родителей жениха.
   Не везде, однако, масленичные визиты молодых проходят так мирно и гладко. В некоторых местах, напр., в Хвалынском уезде (Саратовск. г.) визит молодых к теще и поведение при этом зятя принимает иногда характер резко выраженной вражды. Это бывает в тех случаях, когда молодой считает себя обманутым. Тут уж, как ни старается теща "разлепешиться в лепешку" перед молодым, но он остается непреклонным. На все угощения отвечает грубо: "не хочу, от прежних угощений тошнит... сыт, дома наелся", а то и просто нанесет теще какое-нибудь символическое оскорбление: накрошит блин в чашки с кислым молоком, выльет туда же стакан браги и вина и подавая жене скажет: "на ко, невинная женушка, покушай и моего угощенья с матушкой: как тебе покажется мое угощенье, так мне показалось ваше". Иногда раскуражившийся зять не ограничивается символами и при теще начинает, по выражению крестьян, "отбивать карахтер" молодой жене. А случается, что и теща получит один, другой подзатыльник. Достойно примечания, что ни молодая, ни теща почти никогда в таких случаях не протестуют, так как сознают свою вину. Удивительно также, что тесть не только не останавливает зятя, но, по уходе молодых, считает своим долгом поучить старуху, чтобы лучше смотрела за девками {Отмечаем малораспространенный, но очень оригинальный обычай, наблюдаемый в Пензенск. г. -- это "хождение молодых с мылом". В среду или четверг масленицы, отец молодых посылает их к свату. Здесь их угощают деревенскими сластями, а вечером сюда же приходят подруги молодой и ее родственники. В этот вечер молодая вспоминает свое девичье житье (так назыв. "перегулки", как бы повторение свадьбы) и веселье продолжается далеко за полночь. На утро же, переночевавшие у тестя молодые ходят с визитами к родственникам, причем берут с собою кусочки мыла и пирожки по числу родных. Придя в дом родственника и помолившись, они дают хозяину кусочек мыла и пирожок, а домохозяин отдаривает их мелкими деньгами.}.
   Кроме молодых, масленичные визиты считаются обязательными и для кумовьев. Родители новорожденных детей ходят к кумовьям "с отвязьем", т. е. приносят им пшеничный хлеб -- "прощенник" (этот хлеб приготовляется специально для масленицы, он печется с изюмом и украшается вензелями). В свою очередь, кум и кума отдают визит крестнику, причем оделяют его подарками: кроме "прощенника", кум приносит чашку с ложкой, а кума ситцу на рубашку, более же богатые кумовья дарят свинью, овцу, жеребенка.
   Кроме "столбов" и обязательных визитов, в некоторых отдаленных углах северных губерний уцелели еще остатки весьма своеобразного масленичного обычая, в котором также фигурируют молодые и происхождение которого восходит ко временам очень отдаленной старины. Так, в Вологодской губернии крестьяне собирают с молодых дань "на меч", т. е., попросту говоря, требуют выкуп за жену, взятую из другой деревни. Уже самое название этого выкупа -- "на меч" показывает, что обычай возник еще в ту эпоху, когда и мирный земледелец нуждался в оружии, чтобы защищать свой очаги, и свое достояние, т. е. приблизительно в эпоху удельных князей (а может быть и ранее, потому, что самый факт уплаты выкупа и притом не родителям невесты, а ее односельчанам, позволяет заключить, что возникновение обычая относится к родовому периоду).
   В нынешнее время, когда в оружии уже нет надобности, деньги, полученные с молодого, идут конечно не "на меч", а на водку (которая распивается всем миром) и на чай-сахар для баб.
   По свидетельству нашего корреспондента, эта своеобразная подать взыскивается или в день свадьбы, или в мясное (последнее перед масленицей) воскресение и притом взыскивается по всей строгости обычаев: ни просьбами, ни хитростью молодому от выкупа не отвертеться.
   Не менее оригинальный обычай сохранился и в Вятской губ. Известен он под именем "половника" и состоит в том, что в субботу, на масленице, подгулявшая деревенская молодежь ездит целовать молодушек, которые живут замужем первую масленицу. По установившемуся ритуалу, молодая подносит каждому из гостей ковш пива, а тот выпив, трижды целуется с ней.
   В старину одним из наиболее популярных масленичных развлечений были кулачные бои: крестьяне и горожане одинаково любили поразмять косточки в драке, и побоища сплошь и рядом принимали грандиозный характер, заканчиваясь иногда более или менее тяжелыми увечьями. Но в наше время забава эта взята под опеку полиции и заметно выводится из употребления. Однако, и теперь во Владимирск. губ. и в медвежьих углах далекого севера а также кое-где в Сибири уцелели любители кулачных развлечений. Так напр., наш вытегорский корреспондент (Олон. губ.) сообщает, что в некоторых волостях у них и поныне устраиваются настоящие сражения, известные под невинным названием "игры, в мяч". Состоит эта игра в следующем: в последний день масленицы парни и семейные мужики из нескольких окольных деревень сходятся куда-нибудь на ровное место (чаще всего на реку), разделяются на две толпы, человек в тридцать каждая, и назначают места, до которых следует гнать мяч (обыкновенно сражающиеся становятся против средины деревни, причем одна партия должна гнать мяч вниз по реке, другая вверх). Когда мяч брошен, все кидаются к нему и начинают пинать ногами, стараясь загнать в свою сторону. Но пока страсти не разгорелись, игра идет довольно спокойно: тяжелый кожаный мяч, величиною с добрый арбуз, летает взад-вперед по реке, и играющие не идут дальше легких подзатыльников и толчков. Но вот мяч неожиданно выскочил в сторону. Его подхватывает какой-нибудь удалец и, что есть духу, летит к намеченной цели: еще 20-30 саженей и ловкий парень будет победителем; его будут прославлять все окольные деревни, им будут гордиться все девушки родного села!... Но не тут-то было. Противная партия отлично видит опасность положения: с ревом и криком она прорывается сквозь партию врагов и со всех ног кидается за дерзким смельчаком. Через минуту удалец лежит на снегу, а мяч снова прыгает по льду под тяжелыми ударами крестьянского сапога. Случается, однако, и так, что счастливец, подхвативший мяч, отличается особенной быстротой ног и успеет перебросить мяч на свою половину. Тогда противная партия делает отчаянные усилия, чтобы вырвать мяч и пускает в ход кулаки. Начинается настоящее побоище. Около мяча образуется густая толпа из человеческих тел, слышатся глухие удары ног, раздаются звонкие оплеухи, вырывается сдавленный крик, и на снегу то там, то здесь алеют пятна брызнувшей крови. Но осатаневшие бойцы уже ничего не видят и не слышать: они все поглощены мыслью о мяче и сыплют удары и направо и налево. Постепенно, над местом побоища, подымается густой столб пара, а по разбитым лицам струится пот, смешиваясь с кровью... Такой необыкновенный азарт этого русского "лаун-тенниса" объясняется тем, что проиграть партию в мяч считается большим унижением: побежденных целый год высмеивают и дразнят, называя их "киловниками" (очень обидная и унизительная кличка, обозначающая верх презрения). Наоборот, победители пользуются общим почетом, а парень унесший мяч, положительно становится героем дня, с которым всякая девушка считает за честь посидеть на вечерках. Некоторым объяснением азарта служит и водка, которую на пари выставляют местные богачи, угощая потом победителей.
   В других губерниях, хотя не знают игры в мяч, но кулачные бои все-таки устраивают и дерутся с не меньшим азартом. Вот что сообщает на этот счет наш корреспондент из Краснослободского уезда (Пензенской губернии). "В последний день масленицы происходит ужасный бой. На базарную площадь еще с утра собираются все крестьяне, от мала до велика. Сначала дерутся ребятишки (не моложе 10 лет) потом женихи и наконец мужики. Дерутся, большею частью, стеной и "по мордам", как выражаются крестьяне, причем после часового, упорного боя, бывает передышка". Но к вечеру драка, не взирая ни на какую погоду, разгорается с новой силой и азарт бойцов достигает наивысшего предела. Тут уже стена не наблюдается -- все дерутся столпившись в одну кучу, не разбирая ни родных, ни друзей, ни знакомых. Издали эта куча барахтающихся людей очень походит на опьяненное чудовище, которое колышется, ревет, кричит и стонет от охватившей его страсти разрушения. До какой степени жарки бывают эти схватки, можно судить но тому, что многие бойцы уходят с поля битвы почти нагишом: и сорочки, и порты на них разодраны в клочья.
   Сообщения наших корреспондентов о кулачных боях очень немногочисленны и носят, так сказать, характер исключений. Это, разумеется, дает полное основание предположить, что и в крестьянском быту средневековые нравы постепенно отходят в область преданий и что успехи грамотности отражаются на характере народных развлечений самым благоприятным образом.
   Но если кулачные бои, как обломок темной эпохи средневековья, мало-помалу исчезают с лица русской земли, то зато в полной силе сохранился другой старинный обычай, не имеющий, впрочем, ничего общего с грубой и дикой дракой -- это русский карнавал. Мы употребляем это слово, конечно, не в том смысле, какой придается ему в Италии или во Францин. хотя западноевропейский карнавал, с его заразительным, ликующим весельем, с его разряженной смеющейся толпой, оживленно пародирующей в уличных процессиях, имеется и у нас, -- только, разумеется, условия нашего климата и особенности деревенского быта не позволяют этому празднику принять характер того пышного торжества, какое мы наблюдаем у народов Запада. Наш деревенский карнавал гораздо проще, беднее и первобытнее. Начинается он обыкновенно в четверг на масляной неделе. Парни и девушки делают из соломы чучело, одевают его в женский наряд, купленный в складчину и затем в одну руку вкладывают бутылку с водкой, а в другую блин. Это и есть "сударыня-масленица", героиня русского карнавала. Чучелу становят в сани, а около прикрепляют сосновую или еловую ветку, разукрашенную разноцветными лентами и платками. До пятницы "сударыня-масленица" хранится где-нибудь в сарае, а в пятницу, после завтрака, парни и девушки веселой гурьбой вывозят ее на улицу и начинают шествие. Во главе процессии следует, разумеется, "масленица", рядом с которой стоит самая красивая и нарядная девушка. Сани с масленицей влекут три парня. За этими санями тянется длинная вереница запряженных парнями -- же салазок, переполненных нарядными девушками. Процессия открывается песней, которую затягивает первая красавица, с передних саней; песню дружным хором подхватывают остальные девушки и парни, и весь масленичный поезд весело и шумно движется по деревенской улице. Заслышав пение, народ толпой высыпает на улицу: ребятишки, взрослые и даже пожилые крестьяне и крестьянки спешат присоединиться к шествию и сопровождают "масленицу" до самой катальной горы, где "сударыня-масленица" и открывает катание. Те самые парни, которые привезли ее на гору, садятся в сани, а прочие прикрепляют к саням салазки и целым поездом с хохотом, визгом и криком, несутся по обледенелой горе вниз. Катанье обыкновенно продолжается до самого вечера, после чего "сударыня-масленица" снова водворяется в сарай. На следующий день, в субботу, "масленица" снова появляется на улице, но теперь уже в сани, вместо парней, впрягают лошадь, увешанную бубенцами, колокольчиками и украшенную разноцветными лентами. Вместе с "сударыней" опять садится девушка, но уже не одна, а с парнем, причем у парня в руках четверть водки и закуска (и то, и другое покупают в складчину). За сани же, как и прежде, привязывают салазки, на которых попарно сидят девушки и "игровые" парни. Эта процессия с пением ездит по селу, причем парни пользуются всякой остановкой, чтобы выпить и закусить. Веселье продолжается до вечера, причем в катанья принимают участие не только девушки, но и женщины. Последние, по сообщению нашего орловского корреспондента, катаются вместе с "сударыней-масленицей" не столько ради удовольствия, сколько для того, чтобы "зародился длинный лен". В воскресенье вечером "масленица" сжигается. Этот обряд обставляется со всей доступной для деревенской молодежи торжественностью. Еще загодя, ребятишки, девушки и парни несут за околицу старые плетни, испорченные бочки, ненужные дровни и проч. и складывают из этих горючих материалов огромный костер. А часов в 8-9 к этому костру направляется печальная процессия, причем девушки жалобными голосами поют: "сударыня-масленица, потянися". У костра "масленицу" ссаживают с саней и становят на снег, потом снимают с елки лепты и платки и делят их между девушками и поют масленичные песни. Когда же раздадутся снова песни: "шли, прошли солдатушки из-за Дона, несли ружья заряжены, пускали пожар по дубраве, все елки, сосенки погорели, и сама масленица спалилась" -- парни зажигают "сударыню-масленицу". Сожжение масленицы оставляет, так сказать, заключительный аккорд дереревенского веселья, за которым следует уже пост, поэтому присутствующие при сожжении обыкновенно швыряют в костер все остатки масленичного обжорства, как-то: блины, яйца, лепешки и пр. и даже зарывают в снег самый пепел масленицы, чтобы от нее и следов не осталось.
   Этот последний день масленицы называется "прощеным", и крестьяне посвящают его заговенью. Часа в 4 пополудни, на сельской колокольне раздается печальный, великопостный благовест к вечерне и, заслышав его, подгулявшие мужички истово крестятся и стараются стряхнуть с себя веселое масленичное настроение: пустеют мало-помалу людные улицы, стихает праздничный говор и шум, прекращаются драки, игры, катанье. Словом, широкая, пьяная масленица круто останавливается и, на смену ей, приходит великий пост. Приближение поста отражается и на душевном настроении крестьян, пробуждая у них мысль о покаянии и полном примирении с ближними. Едва смолкнет церковный звон и отойдет вечерня, как по избам начинают ходить родственники и соседи, прося друг у друга прощения. Низко, до самой земли кланяются крестьяне друг другу и говорят: -- "Прости, Христа ради, в чем я перед тобой согрешил". -- "Прости и ты меня", -- слышится в ответ та же просьба.
   Впрочем, этот прекрасный, полный христианского смирения, обычай стал понемногу вымирать. По свидетельству наших корреспондентов, в некоторых центральных губерниях он уже почти не существует, но зато в лесных губерниях севера, где обычаи вообще устойчивы и крепки, "прощание" соблюдается весьма строго и существует даже особый ритуал его. Пришедший просить прощения, становится около дверей на колени и, обращаясь к хозяевам, говорит: "простите меня со всем вашим семейством, в чем я нагрубил вам за этот год". Хозяева же и все, находящиеся в хате, отвечают: "Бог вас простит и мы тут же". После этого, пришедшие прощаться встают и хозяева, облобызавшись с ними, предлагают им угощение. А через какой-нибудь час прощаться идут уже сами хозяева, причем весь обряд, с угощением включительно, проделывается сначала {Точно таким же образом прощаются и в Орловской губ.}.
   Так, перекочевывая из избы в избу, ходят до света, причем проходя по улице и мужчины, и женщины считают долгом что есть мочи кричать: -- "Сударыня масленица, потянися!" или: "Мокрогубая масленица, потянися!"
   Что касается деревенской молодежи, то она или совсем не придерживается обычая прощаться, или же прощанье ее принимает шутливый характер. Вот что на этот счет сообщает наш орловский корреспондент: парни и девушки становятся в ряд и один из парней подходит к крайнему с правой стороны и говорит ему: "прости меня, милый Иван (или милая Дарья) в чем я перед тобой согрешил". Тот (или та) отвечают: "Бог тебя простит и я тут же". После этого три раза целуют друг друга. Так проходит прощающийся весь ряд и становится к стороне, за первым идет прощаться второй и т. д. При прощании, конечно, не обходится без шуток.
   Некоторую особенность представляет прощанье в семейном кругу. Вот как это происходит в Саратовской губ. Вся семья садится за ужин (причем последним блюдом обязательно подается яичница), а после ужина все усердно молятся и затем самый младший начинает кланяться всем по очереди и, получив прощенье, отходит к стороне. За ним, в порядке старшинства, начинает кланяться следующий по возрасту член семьи (но младшему не кланяется и прощенья у него не просит) и т. д. Последнею кланяется хозяйка, причем просит прощения только у мужа, глава же семьи никому не кланяется.
   Хотя обычай просить прощения у родных и соседей, как только что было сказано, заметно выходит из употребления, но зато чрезвычайно твердо держится обычай прощаться с покойниками. По крайней мере, наши корреспонденты единодушно свидетельствуют, что такого рода прощанье сохранились повсюду. Обычай ходить на кладбище в последний день масленицы поддерживается, главным образом, бабами. В четвертом часу пополудни они кучками, в 10-12 человек, идут с блинами к покойникам и стараются ничего не говорить по дороге. На кладбище каждая отыскивает родную могилку, становится на колени и бьет по три поклона, причем со слезами на глазах, шепчет: "прости меня (имя рек), забудь все, что я тебе нагрубила и навредила". Помолившись, бабы кладут на могилку блины, (а иногда ставят и водку) и отправляются домой также молча, как и пришли. При этом считается хорошим признаком, если на третий день на могиле не остается ни блинов, ни водки: это значит, что покойнику живется на том свете недурно и что он не помнит зла и не сердится на принесшего угощение.
  

XI.

ВЕЛИКИЙ ПОСТ

  
   Наш народ не только соблюдает посты во всей строгости церковного устава, но идет в этом отношении значительно далее, устанавливая, сплошь и рядом, свои постные дни, неизвестные церкви. Так, почти в каждом селе, в каждой деревне можно встретить благочестивых старух и стариков, которые "понедельничают", т. е. кроме среды и пятницы, постятся и по понедельникам. Некоторые же, в своей душеспасительной ревности, доходят до того, что за несколько лет до смерти или перестают совсем есть скоромное или налагают на себя пост в частности: никогда, например, не едят мяса, молока, яиц, рыбы; не едят ничего с маслом, будь то скоромное или постное; безусловно воздерживаются от вина, от курения; дают обет никогда не есть яблок, картофеля, не пить квасу и пр. Наряду со стариками, добавочные посты налагают на себя и девушки, которые "выпащивают" женихов. До какой степени педантично крестьяне соблюдают свои обеты, можно судить по следующему, очень характерному случаю, рассказанному одним священником Вологодской г. Какая-то деревенская старушка признавалась этому священнику на духу, что окаянный смутил ее и заставил в пост есть "скором". На вопрос же священника, что именно она ела, -- старушка поведала, что ела редьку, семена которой, перед садкой, были ращены в молоке. На том же основании крестьяне считают непростительным грехом пить постом чай с сахаром: чай и сам по себе напиток полугреховный, а с сахаром он считается безусловно скоромным, так как сахар, по понятиям крестьян, приготовляется из костей животных.
   При таком аскетически-строгом отношении к постам, неудивительно, что и молоко матери считается для грудных ребят тоже греховной "скоромью", и еще не далеко ушло то время, когда в крестьянских избах стон стоял от ребячьего крика, так как во время строгих постов грудных детей кормили постной пищей, прикалывая матерям не давать им груди.
   Теперь, к счастью, это обыкновение повсеместно вывелось и хотя молоко матери по прежнему признается греховной "скоромью", но грех этот считается небольшим и падает он не на младенца, а на мать. Зато и теперь дети, уже отлученные от груди, обязательно должны соблюдать посты наряду с взрослыми. "Соблюдение постов, -- пишет нам саратовский корреспондент из Хвалынского уезда, -- не только влияет на здоровье, но и отражается на жизни детей. В большинстве случаев, отнятие от груди ребенка совпадает с летним жарким временем: отнимают, по крестьянскому выражению "на ягоды", т. е. в конце июня, в июле и августе и, таким образом, осложняют расстройство пищеварения ягодами, огурцами, яблоками, арбузами и пр., вследствие чего нередко появляется кровавый понос, а затем наступает и смерть. Но тем не менее, "оскоромить младенческую душеньку" мать ни за что не решиться, и если ребенок умрет, то стало быть, это Божья власть, и значит, ребенок угоден Богу". Такая же строгость в соблюдении постов предписывается и тяжко больным. Один фельдшер из Тотемского у. (Вологодск. губ.) рассказывал нашему корреспонденту, что никак не мог убедить крестьян, больных кровавым поносом, пить молоко и есть яйца, так как в то время был пост. На все увещания больные отвечали ему: "святые, вон, еще чаще постились, да дольше нас грешных жили, а Иисус Христос сорок суток подряд ничего не ел". Вообще, крестьяне и крестьянки, особенно из числа пожилых, радеющих о спасении души, скорее решатся умереть, чем "опоганить душу" скоромной пищей, и только молодые, в редких случаях, уступают настояниям врачей и фельдшеров, да и то не иначе, как с разрешения духовного отца, который тщательно взвешивает, насколько болезнь серьезна и насколько постная пища может быть опасна для здоровья больного. При этом не лишне будет заметить, что если разрешение дается легко, то крестьяне теряют уважение к такому священнику, как стоящему не на высоте церковных требований и способствующему своими поблажками тому "легкому" отношению к постам, какое свойственно только избалованным господам. "Нынче, говорят они, только нам, мужикам, и попоститься-то, а ученые да благородные постов соблюдать не будут -- им без чаю да без говядины и дня не прожить".
   Применительно к такому взгляду на посты, каждая деревенская хозяйка считает своим долгом иметь "постную" посуду, т. е. особые горшки, миски и даже ложки, предназначенные исключительно для постных дней. Правило это соблюдается настолько строго, что богобоязненная баба ни за что и ни под каким видом не даст в своем доме поесть скоромного "даже проезжему": "мне страшно, как увижу, что в пост едят скором" -- скажет она в свое оправдание. Исключение делают разве для "нехристей" -- цыган, татар, немцев, да пожалуй для господ -- но и в таком случае, посуда, из которой ели скоромное "нехристи", долгое время считается как бы оскверненной, и хозяйки не велят домочадцам есть из нее, "пока татарин не выдохнется".
   Кроме воздержания в пище, крестьяне считают необходимой принадлежностью поста и половое воздержание: считается большим грехом плотское сожительство с женой в постное время, и виновные в таком проступке не только подвергаются строгому внушению со стороны священника, но выносят не мало насмешек и от своих односельчан, так как бабы до тонкости разбираются в таких вещах и по дню рождения младенца прекрасно высчитывают, соблюдали ли супруги "закон" в посты. Особенно зорко следят бабы, чтобы "закон" соблюдался деревенским причтом: считается несмываемым срамом для всей деревни, если в беззаконии будет изобличен пономарь, дьячек, дьякон, а особенно священник. У Глеба Успенского приводится случай, когда мужики чуть ли не всем "обчеством" потребовали объяснения у батюшки, которого бабы изобличили в нарушении правил великого поста. -- "Что же это ты, батя? -- укоризненно покачивая головой, спрашивали мужики: все то ты говоришь нам "абие, абие", а у самого то у тебя выходит одно "бабие".
   Следя строго за собой, взрослое население неослабно следит и за деревенской молодежью, наблюдая, чтобы в посты отнюдь не было "жировки", чтобы парни и девушки не затевали игрищ и ни под каким видом не смели петь мирских песен, не говоря уже о плясовых и хороводных. Вместо этих песен, молодежи предоставляется петь, так называемые, "стихи", по характеру своему близко подходящие к старообрядческим "псальмам". Все эти стихи отличаются своим грустным, монотонным напевом, близко подходящим к речитативу, -- по содержанию же большая часть стихов носит характер религиозный или нравоучительный. Для образна приводим один из таких стихов.
  
   -- Мати Мария,
   Где ты спала, ночевала?
   -- Во Божьей церкви, во соборе
   У Христа Бога на престоле.
   Мне приснился сон страшный,
   Будто, я Христа-Бога породила
   В пелену его пеленала,
   В шелковый пояс обвивала...
   Тут пришли жиды, не христиане,
   Взяли нашего Бога распинали,
   В ручки ножки гвоздей натыкали.
   Стала Мати Мария плакать и рыдать,
   Стали ангелы ее утешать:
   Ты не плачь, не плачь, Мати-Мария,
   Твой сын воскреснет из гроба.
   Затрубите вы в трубу золотую,
   Встаньте вы, живые и мертвые!
   Праведным душам -- царствие небесное,
   А грешным душам -- ад кромешный:
   Им в огне будет гореть -- не сгореть
   Им в смоле кипеть -- не скипеть.
  
   Если столь строгое воздержание от всего греховного и соблазнительного соблюдается, в большей или меньшей степени, во все посты, то легко представить себе, насколько педантично постятся крестьяне в великий пост, подготовляя себя к говению и к достойной встрече величайшего из христианских праздников -- св. Пасхи. Во время говения многие старики и старухи едят один раз в день и притом отнюдь не вареную пищу, а в сухомятку: хлеб или сухари с водою. Наиболее же благочестивые стараются, по возможности, ничего не есть всю страстную неделю, разрешая себе только воду. Для детей в благочестивых семьях "дневное голодание" обязательно только в страстную пятницу, так как народ верит, что полное воздержание в этот день от пищи дает постнику прощение от всех грехов, совершенных после последней исповеди. Правда, дети лишь с большим трудом выдерживают столь строгий пост и нередко, по забывчивости, свойственной ребяческому возрасту, хватаются за корки, но таких "бесстыдников" матери останавливают обычной угрозой: "А вот, поп тебе как отрежет ухо, да как отхлещет тебя кобыльей ногой, -- так будешь знать!".
   Говеют крестьяне обыкновенно раз в год, великим постом, и в преклонном возрасте несут эту христианскую обязанность с поразительной аккуратностью: некоторые старухи говеют даже два, три и четыре раза. Но за то молодые крестьяне, по отзывам некоторых приходских священников, иногда позволяют себе манкировать говеньем, не бывая на исповеди по нескольку лет к ряду. Правда, сами же священники прибавляют при этом, что такие безбожники составляют редкое единичное явление, так как крестьяне верят, что человек, не бывший семь лет у исповеди и не причащавшийся св. тайн, уже составляет добычу дьявола, который может распорядиться таким человеком по своему усмотрению.
   Всего охотнее крестьяне говеют на первой, четвертой и страстной неделе. В это время говеющие стараются как можно меньше говорить, чтобы не проронить пустого слова; по вечерам, если есть в семье грамотный, читается какая-нибудь божественная книга, и все слушают или молятся. Все церковные службы говеющие посещают добросовестно и аккуратно, а перед исповедью кланяются друг другу в ноги, прося простить Христа ради согрешения. Обычай не позволяет только. чтобы старшие кланялись в ноги младшим. Поэтому, "большак", идя на исповедь, ограничивается лишь тем, что скажет домочадцам: "простите, коли зря сделал" и слегка поклонится.
   Каждый взрослый говельщик, подходя исповедоваться, кладет в стоящее возле священника блюдо мелкую монету, а в некоторых приходах заведено, сверх того. класть, вместе с монетой, и свечу, которая точно также поступает в доход священника. После исповеди, прослушав "правило", говеющий кладет еще одну монету, уже на блюдо возле псаломщика и, после разрешительной молитвы, все расходятся по домам, поздравляя друг друга "с очищением совести" {Некоторые священники жалуются (в нашем распоряжения имеется несколько таких жалоб), что крестьяне-говельщики подчас недобросовестно расплачиваются с причтом: "за исповедь еще положит что-нибудь, а за правило только тычет пустой рукой в блюдо". Эти случаи недобросовестной расплаты дают повод делать самые широкие и, конечно, непродуманные обобщения о крестьянской непорядочности и о том, что, дескать, при всей строгости мужицкого поста, крестьянин все-таки не прочь пойти на обман.}.
   К принятию св. тайн готовятся, как к празднику: каждый старается приодеться, по возможности, лучше, а некоторые женщины из самых богатых деревенских жительниц (не крестьянки) считают даже за грех являться к причастию не в новом наряде. Девушки же, по народному обычаю, должны приступать к таинству с расплетенной косой: волосы при этом либо распускаются по плечам, либо завязываются в пучок, но в косу ни в каком случае не заплетаются.
   После причастия, считается великим грехом плевать, смеяться, ругаться, сердиться и ссориться, так как этим можно отогнать от себя святого ангела, который бывает при человеке после принятия св. тайн. Считается также грехом класть земные поклоны, так как, при неосторожном движении, человека (а в особенности беременную женщину) может стошнить, и тогда рвоту придется собирать в чистую тряпочку и жечь в печи, чтобы предохранить св. дары от невольного осквернения. За все эти грехи, как и вообще за неблагоговейное отношение к причастию, Господь иногда жестоко наказывает нечестивых, а иногда вразумляет их. В Пошехонье, напр., известен на этот счет такой рассказ. Один раскольник, притворившись православным, причастился в церкви вместе со всеми, но причастия не проглотил, а удержал во рту. Придя домой, он раскрыл один из ульев и бросил туда причастие. Но вечером того же дня раскольник услыхал, что в подполье, где у него стояли ульи, раздается пение и поют так хорошо, что разсказать нельзя. Спустившись в подполье, раскольник заметил, что пение исходит из того улья, в который он бросил причастие. Когда же он раскрыл его, то увидел, что пчелы сделали из сотов престол и на престоле лежит выброшенное им причастие, от которого исходит ослепетельный свет. Испуганный раскольник во всем покаялся священнику и стал православным.
   Для полноты характеристики великого поста необходимо остановится еще на некоторых обрядах и обычаях, приуроченных к крестопоклонной среде и вербному воскресению, и составляющих особенность великопостных почитание. В среду крестопоклонной недели во всех крестьянских домах пекут из пресного пшеничного теста кресты по числу членов семьи. В крестах запекают или куриное перышко, "чтобы куры велись", или ржаное зерно, "чтобы хлеб уродился", или наконец, человеческий волос, "чтобы голове легче было". Кому попадется крест с одним из этих предметов, тот считается счастливым. В среду же крестопоклонной недели "ломается" пост и маленькие дети ходят под окна поздравлять хозяев с окончанием первой половины поста. В некоторых местностях, этот обычай поздравленья выражается в очень оригинальной форме: ребятишек-поздравителей садят, как цыплят, под большую корзину, откуда они тоненькими голосами поюсь: "здравствуйте, хозяин -- красное солнышко, здравствуйте, хозяюшка -- светлый месяц, здравствуйте дети -- яркие звездочки!... Половина говенья переломилась, а другая наклонилась". Простодушных ребят-поздравителей принято обливать при этом водой, а затем, как бы в награду за перенесенный испуг, им дают кресты из теста.
   В Вербное воскресенье крестьяне, во время утрени, молятся с освященною вербой и, придя домой, глотают вербные почки для того, чтобы предохранить себя от болезни и прогнать всякую хворь. Детей своих (а также и скотину) крестьяне слегка хлещут вербой, приговаривая: "не я бью -- верба бьет, верба хлест бьет до слез". В этот же день бабы пекут из теста орехи и дают их для здоровья всем домочадцам, не исключая и животных. Освященную вербу берегут до первого выгона скота (23 апреля) при чем всякая благочестивая хозяйка выгоняет со двора скот непременно вербой, а самую вербу затем или "пускают на воду", или втыкают под крышу дома, с тою целью, чтобы скотина не только сохранилась в целости, но чтобы и домой возвращалась исправно, а не блуждала бы в лесу по нескольку дней.
   Наряду с этими общепринятыми обычаями, связанными с священной вербой, в некоторых местах, как, например, в Козловском уезде (Тамбовской губ.), существует мнение, что освященная верба, брошенная против ветра, прогоняет бурю и брошенная в пламя, останавливает действие огня, а воткнутая в поле -- сберегает посевы.
   В том же Козловском уезде, распространено верование, что всякий трус, желающий избавиться от своего недостатка, должен в вербное воскресенье, по приходе от заутрени, вбить в стену своего дома колышек освященной вербы -- средство это, если не превратит труса в героя, то, во всяком случае, прогонит природную робость. В уездах же Темниковском и Елатомском, той же Тамбовской губ., советуют всем неплодным женщинам есть почки освященной вербы уверяя, что после этого женщина непременно начнет рожать детей.
  

XII.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ.

  
   По силе народного почитания и по размерам чествования христианских праздников в сельском быту, отведены первые места Рождеству Христову и Св. Пасхе, с тем различием, что на юге России и западе воздается большая честь и хвала первому, а по всей Великороссии -- второму. На третьем же месте излюбленных торжественных дней св. церкви, повсеместно поставлен день 25 марта -- Благовещение Пресвятыя Богородицы, и при том в самые первые времена водворения на нашей земле православия. Ярослав I, оградивший город Киев каменною стеною со входными в нее золотыми воротами, построил над ними Благовещенскую церковь и сказал устами летописца: "Да сими врата благие вести приходят ко мне в град сей молитвами Пресвятыя Богородицы и св. архангела Гавриила -- радостей благовестника". Такой же храм был сооружен над воротами новгородского кремля, и затем вошло в обычай ставить надворотные благовещенские церкви во всех больших старых монастырях, включительно до позднейшего из них -- Александро-Невской лавры.
   В обиходе трудовой деревенской жизни самый праздник считается днем полнейшего покоя и совершенной свободы, понимаемых в таком обширном значении, что, напр., во многих черноземных местах, целые семьи вечером, при закате солнца идут на мельницы и здесь располагаются на соломе все, и стар и млад, для мирной беседы о том, какова будет наступающая весна, каков посев, какова пахота, каков урожай. В этот день благословения на всякое доброе дело в особенности же на земледельческий труд -- в день, когда даже грешников в аду перестают мучить и дают им отдых и свободу, -- величайшим грехом считается мельчайшая работа, даже отход или отъезд в дорогу для заработков. Не праздное веселье с приправою праздничного разгула, а именно сосредоточенное, молчаливое раздумье приличествует этому празднику совершенного покоя, свободы от дел, основанной на непреложном веровании и повсеместном убеждении, что "в Благовещеньев день -- птица гнезда не завивает, девица косы не заплетает". Доказательство (по старинной легенде) у всех на глазах: кукушка не имеет своего гнезда, она не умеет его строить и потому старается положить яйца в чье-либо чужое и готовое. Она несет такое божеское наказание за то, что дерзнула в благовещеньев день свить себе гнездо, когда даже глупая курица на такую работу не пускается {Придумано и так: если иная птица, по забывчивости, и совьет теплое гнездышко для своих малых птенчиков, то молния обязательно сожжет то гнездо. А видали также, что виновная птица некоторое время не летает по воздуху, а ходит по земле и яйца носит болтунами, -- это Бог наказал ее за непочтение ко дню Благовещенья.}. В качестве продолжения этого поверья, существует и еще одна легенда: птичка снегирь не пустил в свое гнездо кукушек и снялся драться с самцом, которого и убил. С тех пор кукушка осталась горемычною вдовою, а сам победитель остался навсегда с несмываемым знаком боя и победы: со следами крови кукушкина самца на своих перьях и на всем красном зобу. Все птицы в особенности бодро и радостно встречают этот праздник -- поверье, отразившееся на прекрасном обыкновении выпускать на волю заточенных в клетки птичек, проникшее в цивилизованные города и породившее там особый род спекуляции в виде торговли птицами, совершенно почти неизвестной в наших деревнях.
   Ни на один день в году не приходится столько примет и гаданий, как на день Благовещенья: от него находится в зависимости наибольшее количество тех верований, которые укреплены на практических хозяйственных основах. Повсюду (как уже было упомянуто) главные надежды на успехе земледельческого труда возлагаются на "Благовещенскую просфору", являющуюся выдающейся принадлежностью праздничного чествования. В русских церквах ни в один из годовых или двунадесятых праздников не продается такого количества просфор. Каждый полагает своею обязанностью запастись хотя бы одним таким освященным хлебцем. Даже там, где приходов было мало, где церкви были значительно удалены и влияние духовенства было ничтожно, и там такие хлебцы пекутся самими крестьянами, по числу членов семьи, и неосвященными употребляются для той же цели. Их кладут в севалку на обезпечение благополучия всходов и урожая; измельченными в крошки смешивают с посевными семенами, примешивают в корм рабочему скоту и т. д. Сами хозяева посевного хлеба в поле из мешка в мешок не пересыпают. В день сева никому и ничего в займы не дают, пустые мешки с поля везут, а не несут, и с Благовещенья никто и никогда не станет сеять, чтобы не накликать неурожая. Есть даже поверье, что в какой день случился этот праздник, тот полагается несчастным для посевов и пахоты, а следующий за ним день самый удачный и счастливый.
   Благовещенская просвирка, обнадеживающая хлебопашцев, не отказывает в своей силе-помощи, между прочим, и пчеловодам, по молитве их о том, чтобы "повелел Господь пчелам начать святые меды, желтые и белые, и частые рои в пожитке и миру христианскому в удовольствие". Просфорным порошком, смешанным с медом, прикармливают пчел (Тамбовск. г.).
   День Благовещенья, как и многие другие праздники, не обходится без того, чтобы не пристроили к нему некоторых суеверных примет и древних обычаев, напр., относительно огня. Огонь стараются не зажигать ни в этот день, ни накануне, и вообще, с этого дня считается грехом сидеть и работать с огнем по вечерам: иначе праздник, обиженный и непочтенный, накажет тем, что напустит на пшеницу головню, на пчел -- ленивое роенье, и удачлив будет тот, кто догадается в этот день сжечь несколько щепоток соли в печи, а также и тот, кто с Благовещенья, начинает спать в клети, так как жженая соль имеет целительную силу в горячках и лихорадках, а спанье на холоде, вообще, обеспечивает здоровье, укрепляя его.
   Для тех верующих, у которых пугливое воображение настроено так, что всякий выдающийся в году день либо предвещает беду, либо ласкает надеждой на лучшее, -- Благовещеньев день также кое-что обещает. Так, напр., если хозяйка, между праздничной заутреней и обедней, возьмет помело и сгонит с нашеста кур, то к Светлому празднику они уже постараются нестись, чтобы приготовить к празднику свеженьких яиц для христосования. Уверяют также (несомненно по живым наблюдениям), что испорченные, забалованные люди, завистливые на чужое добро, стараются в этот день украсть, осторожно и незаметно, хотя какую-либо безделицу ("заворовывают"), чтобы пользоваться удачей в своем ремесле на целый год, так как, если не поймают вора в этот день, то не попадется он и впредь.
  

XIII.

ВЕЛИКИЙ ЧЕТВЕРГ.

  
   Образное представление о событиях четвертого дня Христовых страстей (четверг страстной недели) под влиянием церковных обрядов, положило начало особым символическим приемам в домашней деревенской жизни. Первые места в этот день принадлежат серебряной монете, соли и хлебу. Омочивый на тайной вечери руку в солило, в знак предстоящего отступничества и предательства, вызвал обычай очищать ту соль, которая некогда была осквернена прикосновением нечистых рук нечестивого Иуды. Пережженую, сероватого и черного вида, соль перемешивают с квасною гущею, кладут в старый лапоть и бросают в огонь. Пережженную соль столкут, просеют и затем считают настолько чистою и священною, что приписывают ей даже целебную силу, помогающую как людям, так и скоту. Эта соль считается в особенности пригодной для того, чтобы просолить ею первые, освященные после святой заутрени, пасхальные яйца {Во многих местах соблюдается обычай считать деньги, чтобы велись они круглый год, даже мальчишки спешат считать в этот день свои козны (игральные кости) с тою же целью корысти на выигрыши.}. В память омовения Спасителем ног апостолов, предшествовавшего осквернению соли Иудой, умываться в тот день стараются "с серебра", для чего кладут в воду серебряную монету, преобразующую те серебренники, за которые совершено величайшее из всех людских преступлений {В некоторых местах вспоминают в этот день о петухах, (в память евангельского петуха) и, вставши, по обыкновению, раньше утром, чем когда-либо, кормят их каленым горохом, чтобы они были злее. В вологодских краях, сверх того, стараются перемыть, а кое-где и окурить, все крынки женскими волосами, в той уверенности, что всякая посуда сомнительна в чистоте, так как в этот день осквернены солоницы иудиным прикосновением.}. Во многих случаях обычай омовения сопровождается довольно сложною обстановкою. Глухою ночью, далеко до света, чтобы ворон не успел выкупать своих птенцов, идут бабы на речку (вода для обряда должна быть непременно проточная) с ведрами и кувшинами. Черпают воду на восходе солнца и перед домом сначала обливаются сами, а потом будят мужа и взрослых детей, заставляя их также обливаться с головы (маленьких детей моют в гретой воде). Но сущности этого обычая оказывается женщинам мало. Они, еще до выхода на реку, в темноте ночной прядут катушку ниток, ссученых в обратную сторону и, по совершении омовения, перевязывают этими нитками руки на запястьях, ноги на предплюснах, и поясницу, как себе, так и каждому из членов семьи в уверенности, что все, исполнившие обряд, весь год не подвергнуться никакой болезни (носят эти перевязки обыкновенно до тех пор, пока они не изотрутся). В воспоминание о преломлении хлеба, каждый крестьянин подает в церкви заздравную просфору, по силе своей равнозначащую с благовещенской. В иных местах этой просфоре (в Алек. у., Владим. г.) приписывается несколько иное значение, так как крестьяне верят, что в великий четверг Господь невидимо благословляет тот хлеб, который в этот день подается к обеду. Поэтому, крошки и куски, оставшиеся на столе, тщательно собираются и хранятся, как святыня, пригодная и полезная к употреблению во время болезни. Во всякой избе, в указанной местности, во всякое время можно найти хоть маленький ломоток четвергового хлеба {Кроме просфоры, пекут кое-где и особые катышки из теста, которые и дают скоту по одному, а овцам по два, чтобы принесли двяток-ягнят.}.
   Независимо от обычаев, находящих объяснение в христианских верованиях, к великому четвергу отнесены и иные, ничего общего с верой не имеющие. Среди них на первом месте следует поставить обычай (исключительно приуроченный к этому подвижному церковному празднику) первого пострижения волос у тех малых ребят, у которых они с первого дня рождения еще не стриглись и успели вырость настолько, что потребовались ножницы. В этот же день подстригают у овец шерсть на лбу, у кур, коров и лошадей -- хвосты. Делается это в той уверенности, что от подобных пострижек у овец будет руно длиннее и гуще; лошади не станут скакать через изгороди и портить колья, а у коров не потеряется молоко, и что, сверх того, сами животные не потеряются в лесных чащах, не заблудятся, не завязнут так, чтобы даться легкой добычей медведю или волку и т. под. {Вообще, к меченой в этот день скотине не посмеют уже прикоснуться ни гад, ни зверь.}.
   Из опасения таких домашних невзгод, в некоторых лесных местах, особенно там, где еще не обзаводятся пастухами, добрые хозяева даже гадают о судьбе своей скотины, для чего, в великий четверг, до всхода солнца, примечают: если скотина лежит головой, обращенной на закат, то это добрый знак, и такая животина благополучно прогуляет все лето; та же, которая стоит или лежит головой к воротам -- не надежна для дома и может пропасть. Чтобы этого не случилось, малым ребятам велят, с колокольцами в руках, ври раза обегать во все лопатки кругом двора с криком: "около двора железный тын". А бегать надо так, чтобы не упасть, ни с кем не столкнуться и не поскользнуться. В глухой новгородчине это гаданье обставляется несколько иначе: бабы открывают печную трубу и, набравши в подол овса, взбираются на крышу и кричат в трубу: "коровы-то дома"? Кто-нибудь из семейных подает им из избы успокоительный ответ, и бабы "уговаривают": "так то вот, коровушки, в лесу не спите, домой ходите". Затем, уйдя на двор, скармливают овес скотине. Так ведется еще в белозерских и череповецких местах. А в прославленной Уломе, в тех же видах сбережения скотины, прикармливают домового, для чего выпрядут нитку в левую сторону, обведут ею кругом двора три раза, спутают ноги цыпленка, также три раза, и обнесут его кругом стола с приговором: "чужой домовой, ступай домой, а свой домовой, за скотиной ходи, скотину паси". Чтобы куры не теряли яиц, а неслись бы на своем дворе, кормят их зерном, насыпанным в обруче, а чтобы ястреб не таскал кур и цыплят, эту хищную и злобную птицу устрашают кринкой с выбитым дном, оставляя ее на огороде, к изгородям которого, по возможности ко всем кольям, привязывают, сверх того, нитки и, конечно, до восхода солнца, чтобы никто не видал, не сглазил и, таким образом, не утратили бы своей силы и могущества все эти заботы и хлопоты, заговорные слова, шепоты и действия. А чтобы заговорное слово было крепко, ходят в лес (также до солнечного всхода) за вересом или можжевельником, в который в лесных местах верят повсюду. Могуществом своим можжевельник уступает лишь сору из муравьиной кучи, а чудодейственная сила его зависит от уменья им пользоваться и доставать его. Прежде всего войти в лес надо с молитвой: "царь лесной и царица лесная, дайте мне на доброе здоровье, на плод и род", затем идти надо не умывшись, не помолившись, и соблюдать строжайшую тайну, чтобы никто не приметил. Дома же принесенное надо разбросать по двору и хлевам, и только в таком случае не постигнет семью никакая напасть и не стрясется никакой беды над скотиной. Впрочем, в некоторых местах, как напр., в старой новгородчине, даже и этих мер считается мало и, для окончательного успокоения и уверенности, соблюдается еще до сих пор такой прием: принесенный из лесу верес, ранним же утром, до восхода солнца, зажигают на сковороде или жестяном листе посредине избы, на полу, и все члены семи скачут через этот огонь, запасаясь на весь год здоровьем и окуриваясь от дьявольщины, которая в этот день в особенности хлопотлива и проказлива: у колдунов и ведьм в эту ночь бывают самые важные свидания с нечистой силой, против которой можжевельник владеет благодатной охраняющей силой. И нет дня в году, наиболее удобного, для тех, кто пожелает видеть нечистую силу и узнать от нее свое будущее. Вологжане советуют ночью придти в лес, снять с себя нагрудный крест, закопать его в землю и затем говорить: "владыко лесной, есть у меня до тебя просьба" -- и леший не замедлит явиться. Белозерские же крестьяне уверены в его появлении лишь в том случае, когда, сидя на старой березе, громко крикнуть три раза: "царь лесной, всем зверям батько, явись сюда". И тогда смело спрашивай его о том, что тебе нужно -- он скажет все тайны и объяснит все будущее.
  

XIV.

ПАСХА ХРИСТОВА.

  
   Величайший из христианских праздников -- св. Пасха, является, вместе с тем, и любимейшим народным праздником, когда душа русская как бы растворяется и смягчается в теплых лучах Христовой любви, и когда люди всего больше чувствуют живую, сердечную связь с великим Искупителем мира.
   На церковном языке св. Пасха называется торжеством из торжеств, и название это, как нельзя больше, соответствует общенародному воззрению на этот праздник. Еще загодя начинает православный люд готовиться к этому торжеству, чтобы встретить его достойным образом, с подобающим благолепием и пышностью. Но особенно деятельно хлопочет и приготовляется деревня, где живее чувствуется связь со старинными обычаями и где крепче стоит православная вера. В продолжение всей страстной седьмицы, крестьяне, что называется, не покладают рук, чтобы соскоблить, вымыть и вычистить обычную грязь трудовой обстановки бедных людей и привести свои убогие жилища в чистенький и, по возможности, нарядный вид. Мужики, с первых же дней страстной недели, заготовляют хлеба и корму для скотины на всю светлую седьмицу, чтобы в праздник не приходилось хлопотать и чтобы все было под рукою. А бабы и девушки хлопочут в избах: белят печи моют лавки, скоблят столы, вытирают мокрыми тряпками запыленные стены, обметают паутину. Разгар бабьих работ как было сказано в предшествующей главе, выпадает на чистый четверг, который признается не просто днем страстной недели, а каким-то особенным угодником Божиим, покровительствующим чистоте и опрятности. В этот день, по народному убеждению, даже "ворона своих воронят в луже моет". На этом же основании и бабы считают своим долгом мыть ребят, а иногда и поросят, а также чистить избы. "Если в чистый четверг вымоешь, говорят они, -- весь год чистота в избе водиться будет". Девушки моются в чистый четверг со специальными целями, твердо веруя, что, если на утренней заре хорошенько вымыться, вытереть тело полотенцем и отдать затем это полотенце "оброшнику" (об оброшниках см. ниже), то от женихов отбою не будет, и в самом скором времени непременно выйдешь замуж. Кроме всеобщего мытья, крестьяне стараются приурочить к чистому четвергу и убой скота и свиней, предназначенных для праздничного стола и для заготовления впрок. Это делается на том же основании, как и мытье избы: угодник Божий чистый четверг, сохраняет мясо от порчи, в особенности если к нему обратиться со следующей короткой молитвой: "чистый четверг, от червей и от всякого гада сохрани и помилуй на долгое время".
   Покончив с убранством избы, бабы приступают обыкновенно к стряпне. В богатых домах жарят и варят живность, пекут куличи, убирая их мармеладом, монпансье и другими цветными конфетами. В бедных же семьях эта роскошь считается не по карману и здесь куличи, в виде обыкновенной, без всякой сдобы, булки, покупаются у местных лавочников или калачников и барашников. Но так как калашники или барашники развозят по деревне свои куличи приблизительно за неделю, или за 3-4 дня до праздников, то на пасхальном столе крестьянина-бедняка обыкновенно красуется плоская и твердая, как дерево, булка, ценою не свыше пятиалтынного или двугривенного. Но бывают, впрочем, случаи, когда крестьяне не могут позволить себе и этой роскоши, не выходя из бюджета. Таким беднякам обыкновенно приходят на помощь более богатые родственники, которые, из чувства христианского милосердия, не допускают, чтобы Светлый праздник омрачался "голодными разговинами", да еще в родственной семье. Впрочем, и посторонние не отстают от родственников и в страстную пятницу совсем не редкость видеть шныряющих по селу баб, разносящих по домам бедняков всякие припасы: одна принесет молока и яиц, другая творогу и кулич, а третья, гляди, притащит под фартуком и кусок убоины, хотя и накажет при этом не проговориться мужу (в деревнях убоиной распоряжается мужик, и баба, без спросу, не смеет и подступаться к мясу).
   Что касается мужиков среднего достатка, то они, хотя и не прибегают к помощи зажиточных соседей, но редко обходятся без займов, а еще охотнее продают что-нибудь из деревенских продуктов (дрова, сено, мятая пенька и пр.), чтобы раздобыться деньжонками и купить четверть или полведра водки, пшеничной муки для лапши и пшена на кашу. Но вырученные деньги расходуются бережно, с таким расчетом, чтобы было на что "купить Богу" масла и свечей и заплатить попам.
   Все хозяйственные хлопоты заканчиваются обыкновенно к вечеру великой субботы, когда народ спешит в церковь слушать чтение "страстей". Читать "страсти" считается за честь, так как чтец перед лицом всего народа может засвидетельствовать свою грамотность. Но обыкновенно чаще всего читает какой-нибудь благочестивый старик, которого окружают слушатели из мужиков и целая толпа вздыхающих баб. Долго длится это монотонное, а иногда и просто неумелое чтение и, так как смысл читаемого не всегда доступен темному крестьянскому уму, то усталое внимание притупляется, и многие покидают чтеца, чтобы помолиться где-нибудь в углу или поставить свечку св. Плащанице (бабы уверяют, что Плащаница -- это Матерь Божия) или же просто присесть где-нибудь в притворе и задремать. Последнее случается особенно часто, и наши корреспонденты из лиц духовного звания резко осуждают это неуважение к церковному Богослужению, замечая, что спать в церкви, да еще в великую ночь -- значит то же, что совершенно не понимать всего происходящего в храме.
   Нам, однако, думается, что такой ригоризм едва ли можно признать справедливым, так как во всей стране нашей ни одно сословие не сохранило такой теплой и детски наивной веры, как крестьянство. И если в церковных притворах и темных углах храма народ действительно спит, так что храп мешает иногда молящимся, то нужно же принять во внимание, что эти спящие люди истощены строгим деревенским постом, что многие из них приплелись из далеких сел по ужасной весенней дороге и что, наконец, все они до нельзя утомлены предпраздничной суетой и хлопотами. К тому же спят сравнительно немногие, а большинство толпится в темноте церковной ограды и деятельно хлопочет над наружным украшением храма. Во всю пасхальную ночь здесь слышны говор и крики; народ расставляет смоляные бочки, приготовляет костры; мальчишки суетливой толпой бегают по колокольне и расставляют фонари и плошки, а самые смелые мужики и парни, с опасностью для жизни, лезут даже на купол, чтобы осветить и его. Но вот фонари расставлены и зажжены, вся церковь осветилась огнями, а колокольня горит, как исполинская свеча, в тишине пасхальной ночи. На площади перед церковью густая толпа народа глядит и любуется своим разукрашенным храмом и слышатся громкие восторженные крики. Вот послышался и первый, протяжный и звонкий удар колокола, и волна густого колеблющегося звука торжественно и величаво покатилась по чуткому воздуху ночи. Народная толпа заколыхалась, дрогнула, полетели с голов шапки и радостный вздох умиления вырвался из тысячи грудей. А колокол тем временем гудит, гудит и народ валом валит в церковь слушать утреню. Через какие-нибудь пять минут в церкви делается так тесно, что негде яблоку упасть, а воздухе от тысячи горящих свечей становится жарким и душным. Особенная давка и толкотня наблюдается у иконостаса и около церковных стен, где "пасечники" расставили принесенные для освящения куличи, яйца и всякую пасхальную снедь. Когда отойдет утреня, ровно в 12 часов, по приказанию ктитора, в ограде палят из пушки или из ружей, все присутствующие в церкви осеняют себя крестным знамением и под звон колоколов раздается первое "Христос Воскресе". Начинается процесс христосования: в алтаре христосуется причт, в церкви прихожане, затем причт начинает христосоваться с наиболее уважаемыми крестьянами и обменивается с ними яйцами. (Последнее обстоятельство особенно высоко ценится крестьянами, так как они верят, что яйцо, полученное от священника, никогда не испортится и имеет чудодейственную силу).
   После окончания литургии, все "пасечники", с куличами на руках, выходят из церкви и строятся в два ряда в ограде, в ожидании причта, который в это время в алтаре освящает пасхи более зажиточных и чтимых прихожан. Ждут терпеливо, с обнаженными головами; у всех на куличах горят свечи, у всех открыты скатерти, чтобы святая вода попала непосредственно на куличи. Но вот причт освятил уже куличи в алтаре и, во главе со священником, выходит наружу. Ряды пасечников заколыхались, началась давка, крик, кое у кого вывалилась пасха из миски, кое где слышится сдержанная брань рассерженной бабы, у которой выбили из рук кулич. А причт, между тем, читает молитву и, обходя ряды, кропит св. водой пасхи, за что ему в чашу швыряют гривны и пятаки.
   Освятив куличи, каждый домохозяин считает своим долгом, не заходя домой, побывать на кладбище и похристосоваться с покойными родителями. Отвесив на родных могилках поклоны и поцеловав землю, он оставляет здесь кусок творогу и кулича для родителей и только потом спешит домой христосоваться и разговляться с домочадцами {Дети с родителями христосуются трижды и только с женами целоваться при всех считается за большое неприличие.}. К разговенью матери всегда будят маленьких детей: "вставай, детеночек, подымайся, нам Боженька ласочки дал" -- и заспанная, но все-таки довольная и радостная, детвора садится за стол, где отец уже разрезывает пасху на куски, крошит освященные яйца, мясо или баранину и оделяет всех. "Слава Тебе, Господи, пришлось разговеться нам" -- в умилении шепчет крестьянская семья, крестясь и целуя освященную пищу.
   С первого же дня св. Пасхи, на протяжении всей светлой седьмицы, в деревнях обязательно служат, так называемые, пасхальные молебны, причем духовенство расхаживает по крестьянским избам непременно в сопровождении "оброшников" и "оброшниц", которые иначе называются "рогоносцами". "Оброшники" вербуются всего чаще из благочестивых стариков и старухе, которые или дали обет всю пасхальную неделю "ходить под Богами", или же желают своим усердием вымолить у Бога какую-нибудь милость: чтобы перестала трясти лихорадка, чтобы сына не взяли в солдаты, чтобы муж не пьянствовал, не дрался во хмелю и не бил домочадцев. Но очень многие из мужиков берутся "носить Богов" с исключительною целью пьянствовать на даровщинку. Все оброшники, прежде чем приступить к своему делу, обязательно испрашивают благословения священника: "благослови, батюшка, под Богов стать", и только, когда священник разрешит, принимаются за свои обязанности и "поднимают Богов", причем один носит свечи для продажи, другой кружку. в которую собирает деньги "на Божью Матерь", третий несет другую кружку, куда причт складывает весь свой доход, предварительно записав его на бумаге, четвертый, наконец, носит кадило и подкладывает ладонь (этот последний оброшник считается крестьянами самым почетным: в редком доме ему не поднесут стакана). Все оброшники подпоясаны белыми полотенцами, а оброшницы, кроме того, повязываются и белыми платками, в память св. жен мироносиц, которые, по мнению крестьян, были также покрыты белым. Когда все "богоносцы" выстроятся у церкви, появляется в облачении священник, и вся процессия, с пением "Христос Воскресе", под колокольный трезвон, шествует в первый, ближайший от храма, двор. К этому времени в избе, перед "домашними Богами", зажигаются свечи, стол покрывается белою скатертью, причем, на стол кладут ковригу или две хлеба, а под угол скатерти насыпается горсть соли, которая, по окончании Богослужения, считается целебной и дается от болезней скоту. Домохозяин без шапки, с тщательно умащенной и прилизанной головой, выходит на встречу "богам", а какая-нибудь молодайка, с пеленою в руках, "сутречает" на пороге избы Божью Матушку и, приняв икону, все время держит ее на руках, пока духовенство служит молебен. Во время молебна, мужики очень строго следят и считают, сколько раз пропели "Иисусе, Сыне Божий" и, если меньше 12-ти раз, то хозяин, при расчете, не преминет выговорить священнику: "ты, папаша, только деньги с нашего брата брать любишь, а сполна не вычитываешь". Но зато к чтению кондаков крестьяне относятся с большим равнодушием и, если священник не дочитывает до конца каждый кондак, то хозяева не обижаются: "ведь и язык прибрешешь -- в каждом дворе одно и то же", -- говорят они и расстаются со своим священником самым миролюбивым образом, оделяя его деньгами и лепешками ("одну лепешку тебе, папаша, а другую мамашечке отдай, пущай от нас гостинчик ей будет").
   Кроме молебна в избе многие крестьяне просят отслужить еще один молебен, уже на дворе, в честь святых, покровительствующих домашним животным: Власия, Мамонта, Фрола и Лавра. Для этой цели, на дворе ставят столы, накрывают их скатертями, а поверх кладут "скотскую" пасху, предназначенную для домашних животных. После молебна, эта пасха разрезывается на мелкие куски и скармливается домашним животным и птице, а скатерть, на которой стояла пасха, псаломщик, по просьбе баб, подбрасывает вверх, насколько может выше: чем выше он подбросит, тем выше уродится лен. По окончании же молебна, наиболее благочестивые крестьяне пристают к священнику с просьбами благословить их "повелевать Вуспение Божью Матушку", и если священник благословит. поют следующую самодельную молитву, которая приводит их в умиление:
  
   "О девица, Твое Успение славим,
   Прими наше хваление
   И подаждь нам радование,
   О предстоящих со слезами, О Мати, молись с нами,
   Будь похвальна и избрана Ты, Царица Небесная".
  
   По окончании этого песнопения, иконы выносят со двора, причем матери кладут в воротах детей для исцеления от болезней, а взрослые только нагибаются, чтобы над ними пронесли образа. Но если в каком-нибудь дворе богатый хозяин закажет молебен с водосвятием, то матери ни за что не упустят случая и непременно умывают детей св. водою, утирают полотенцем и "вешают его на Божью Матерь", (т. е. жертвуют) или же утирают концом холста, который также жертвуют на церковь. Кроме того, при водосвятных молебнах, многие крестьяне снимают с себя кресты, погружают их в освященную воду и затем спускают эту воду прямо в рот или на глаза; старухи же, не ограничиваясь этим, берут самый венчик, которым кропит священник, и обрызгивают те места на своем теле, где чувствуют боль, но прежде всего брызгают в пазуху; молодицы же, которые кормят детей, обмывают св. водой грудь, чтобы больше было молока и чтобы люди не сглазили.
   Не ограничиваясь молебном с водосвятием, многие крестьяне, в порыве благочестивого усердия, просят отслужить акафист таким святым, которых не существует в действительности: как, например, "Плакущей" Божией Матери (чтобы самому не плакать), "Невидимой" Божией Матери, "Великой Пятнице", "Воздвиженской Пятнице" (прогоняет нечистого духа и колдовство), "Св. Субботе", "Св. Средокрестию" и пр. Священники, разумеется, отказываются служить молебны этим не существующим святым, но к такого рода отказам мужики относятся скептически: -- "Ой, смотри, батя, -- говорят они, -- грех-то на тебе будет, коли ты, Матушку Плакущую забыл".
   Хождение с иконами продолжается по всем дворам, до самого вечера первого дня св. Пасхи. А на второй день, после литургии, которая кончается очень рано, иконы несут на "поповну" (место, где расположены дома причта) и, после молебна в доме священника, крестьяне получают угощение от своего духовного отца. Само собой разумеется, что на "поповну", в таких случаях, собирается все село. "Шум стоит на всю улицу, -- говорит один из наших, корреспондентов, описывая такого рода торжество, -- кто благодарит, а кто ругается, оставшись недоволен за малое или плохое угощение: "коли к нам, это значит, придет, -- раздаются голоса по адресу батюшки, -- пьет, ест, сколько сам хочет, покуль в нутро не пойдет, а как к нему придешь -- стаканчик поднесет, да и иди с Богом". "Впрочем, прибавляет корреспондент, недовольных бывает всегда очень мало, так как священники не скупятся на угощение, дорожа расположением прихожан и желая, в свою очередь, отблагодарить их за радушие и гостеприимство".
   С "поповки" иконы идут по ближайшим и дальним деревням, обходя решительно весь приход, причем каждая деревня заранее предупреждается, когда к ней "боги придут", чтобы крестьяне успели изготовиться.
   Как ни прекрасен сам по себе обычай пасхальных молебнов, но нельзя не заметить, что в его современном виде он не всегда стоит на той высоте, какая была бы желательна для благочестиво настроенного человека. По крайней мере, многие из наших корреспондентов горько жалуются и указывают, что пасхальные молебны омрачаются, как поведением самих крестьян, так и в особенности оброшников и дьячков. "Мужики имеют обыкновение, -- пишет нам один корреспондент, -- не додавать денег, причитающихся духовенству за требы: если молебен с акафистом стоит рубль, то мужик, рассчитываясь, подает только 80 к. Когда же причт заспорит, он прибавит гривенник, потом еще пятак, а пятак все-таки не додаст". Поэтому, некоторые священники "в каждом доме садятся на лавку и, не снимая облачения, ждут пока отдадут все деньги сполна, а также и весь остальной доход: хлеб, яйца, лепешки". Что касается оброшников, то главное их несчастье состоит в слишком большой отзывчивости на деревенское хлебосольство и угощение: выпивая стаканчики в каждом доме, они к вечеру теряют всякий смысл и еле волочат ноги.
   "Пьяные оброшники, свидетельствует наш корреспондент, часто приводят священника в искреннее негодование: они хватают и несут образа без всякого благословения и, когда ставят где, то стучат как обыкновенной доской; во время же молебна, или с середины акафиста, не дождавшись окончания богослужения, вдруг поднимают по нескольку икон сразу, кладут их одна на другую и несут из избы, распевая во всю глотку "Христос Воскресе". Прихожане, у которых служится молебны, бывают, разумеется, очень смущены таким поведением оброшников и спешат вырвать у них иконы, а самих оброшников оттаскивают прочь. Не лучше ведет себя и тот оброшник, который носит ладан и в каждом доме зажигает свечи: как только принесут образа, и он, до прихода священника, явится осмотреть, все ли в порядке, то нередко падает на пороге, причем из кадила высыпаются горящие уголья".
   Вообще, по общему отзыву наших корреспондентов, оброшники напиваются до того, что к вечеру валяются где-нибудь в сенях, на крыльце, а то и просто посреди деревенской улицы. Над такими оброшниками парни не упускают, конечно, случая поиздеваться: они кладут им в рот тертого хрену, завязывают глаза, надевают на голову бабьи повойники и покрывают худыми юбками. Эти злые шутки над пьяными вызывают, конечно, самые строгие внушения со стороны старших, хотя справедливость требует заметить, что и среди женатых мужиков попадаются такие, которые окачивают водой пьяных оброшников, или льют им на голову квасную гущу, залепляя нос, глаза, уши. В таком виде оброшники под утро расползаются по селу, ища приюта у какой-нибудь кумы, или у хороших знакомых, которые позволят проспаться и смыть с лица и головы всякую дрянь, которой их мазали. Иногда издевательства парней простираются на столько далеко, что шутки их кончаются очень печально. В одном селе, напр., они раздели донага мертвецки пьяного дьячка и на всю ночь оставили его лежать на холодной сырой земле -- результатом чего была сильнейшая простуда, а затем и смерть несчастного.
   Чтобы закончить характеристику пасхальных молебнов, необходимо еще упомянуть, что иконы на ночь приносятся на хранение или в училище, или в дом какого-нибудь зажиточного и уважаемого крестьянина, который, обыкновенно, сам напрашивается на эту честь и просит священника: "батюшка, отпусти ко мне Богородицу почивать". Нередко случается, что по ночам в помещении, где хранятся иконы, прихожане уже сами от себя устраивают нечто вроде всенощного бдения: старухи со всей деревни, богомольные мужики и девушки, вымаливающие хороших женихов, собираются сюда и возжигают свечи, поют молитвы и коленопреклоненно молятся Богу. В прежнее время сюда же приносились, так называемые "кануннички" (маленькие кувшинчики с медом), которые ставились перед образами на стол для поминовения умерших. Кануннички ставились с большими свечами, и бабы при этом рассуждали так, что, все, мол, главные боги (образа) здесь на лицо, и если им зажечь по свечке каждому, то они сразу как начнут молиться за покойничка, так уж непременно вымолят для него у Господа прощение. "Кануннички", по всей вероятности -- изобретение раскольников, которые, в былое время, охотно приносили к образам и свои кувшинчики и простаивали на молитве с православными всю ночь. Но теперь "кануннички" строжайшим образом запрещены высшими духовными властями и повсеместно вышли из употребления.
   Пока духовенство не отслужило у крестьянина в доме молебна, ни он, ни его домочадцы, ни под каким видом, не смеют предаваться никаким праздничным развлечениям -- это считается за большой грех. Но затем, когда "иконы прошли", в деревне начинается широкий пасхальный разгул. Взрослые "гостюют" друг у друга, без меры пьют водку, поют песни и с особенным удовольствием посещают колокольню, где и трезвонят с раннего утра до 4-5 час. вечера. Посещение колокольни, вообще, считается излюбленным пасхальным развлечением, так что, в течение всей светлой седмицы, на колокольне толпятся парни, девушки, мужики, бабы и ребятишки: все хватаются за веревки и подымают такой трезвон, что батюшка, то и дело, посылает дьячков унять развеселившихся православных и прогнать их с колокольни. Другим, специально пасхальным развлечением, служит катание яиц и отчасти качели и игра в орлянку и карты. Катают яйца преимущественно ребятишки, да разве еще девушки, которые соскучились без хороводов и песен (на Пасху светские песни и хороводы считают неприличием и даже грехом). Зато на качелях катаются решительно все. Где-нибудь в конце деревенской улицы парни устраивают, так называемые, "обчественные" качели (в складчину) и возле этих качелей образуется нечто вроде деревенского клуба: девушки с подсолнухами, бабы с ребятишками, мужики и парни с гармониками и "тальянками" толпятся здесь с утра до ночи; одни только глядят да любуются на чужое веселье, другие веселятся сами. Первенствующую роль занимают здесь, разумеется, девушки, которые без устали катаются с парнями. Но так как толпа почти всегда приходит сюда изрядно подвыпивши, и так как качели раскачиваются не самими катающимися, а зрителями, то очень нередки случаи, когда от пьяного усердия доска с катающейся парочкой перелетает через перекладину и происходят несчастья -- увечья и даже смерть.
   Что касается игры в орлянку и в карты, то обе эти забавы, с каждым годом, все более и более проникают в деревню и, под влиянием отхожих промыслов и трактирного просвещения, положительно становятся излюбленными играми не только молодежи, но и взрослых мужиков (об этом смотри подробности в главе "Святки"). Наконец, из числа пасхальных развлечений деревенского народа нельзя также не указать на обязательное приглашение в гости кумовьев и сватов. В этом отношении Пасха имеет много общего с масленицей, когда точно также домохозяева считают долгом обмениваться визитами со сватами. Но на Пасху приглашают даже будущих сватов, т. е. родня обрученных жениха и невесты приглашает друг друга в гости, причем, как и на масленицу, во время обеда и всякой трапезы, жениха с невестой садят рядом в красном углу, поят их обоих водкой и, вообще, делают центром общего внимания. Обычай требует при этом, чтобы жених ухаживал за невестой, но так как ухаживание это носит, так сказать, ритуальный характер, то естественно, что в нем много натянутости и чего-то деланного, почти фальшивого: жених называет невесту обязательно на "вы", по имени-отчеству, или просто "нареченная моя невеста", сгребает руками сласти с тарелки и потчует ими девицу, а после обеда катается с нею по селу, причем опять таки обычай требует, чтобы нареченные жених и невеста непременно катались обнявшись за талию: он ее, а она его.
   Как самый большой и наиболее чтимый христианский праздник, Пасха, естественно, группирует вокруг себя целый цикл народных примет, обычаев, суеверий и обрядов, неизвестных церкви, но пользующихся большой популярностью в темной среде деревенского люда. Общая характерная черта всех этих народных праздников есть все то же двоеверие, которым и доныне пропитаны религиозные понятия русского простолюдина: крестная сила хотя и побеждает нечистую силу, но и до сих пор эта побежденная и поверженная во прах темная сила держит в своей власти робкие умы и наводит панический ужас на робкие души.
   По мнению крестьян, в пасхальную ночь все черти бывают необычайно злы, так что, с заходом солнца, мужики и бабы боятся выходить на двор и на улицу: в каждой кошке, в каждой собаке и свинье они видят оборотня, черта, перекинувшегося в животное. Даже в свою приходскую церковь мужики избегают ходить в одиночку, точно также как и выходить из нее. Злятся же черти в пасхальную ночь потому, что уж очень им в это время солоно приходится: -- как только ударит первый колокол к заутрене, бесы, как груши с дерева, сыплются с колокольни на землю, "а с такой высоты сверзиться, -- объясняют крестьяне, -- это тоже чего-нибудь да стоит". Сверх того, как только отойдет заутреня, чертей немедленно лишают свободы: скручивают их, связывают и даже приковывают то на чердаке, то к колокольне, то во дворе, в углу. Чертям это, разумеется, не нравится, тем более, что заклятые враги их, православные люди, любят посмотреть. как мучаются привязанные черти, а посмотреть они имеют полную возможность, если только догадаются придти на чердак, или в темный угол двора с той самой свечей, с которой простояли пасхальную утреню. Можно, впрочем, обойтись и без свечи, с той только разницей, что тогда не увидишь, а только услышишь мучения нечистой силы, так как в ночь на светлое воскресенье чертей принудительно замуровывают в церковные стены, где они "шустятся", т. е. возятся и мечутся, не будучи в состоянии убежать из тягостного плена. Наконец, в распоряжении людей имеется и еще один способ поглумиться над нечистой силой: для этого стоит только выйти с пасхальным яйцом на перекресток дорог и покатить яйцо вдоль по дороге -- тогда черти непременно должны будут выскочить и проплясать трепака. Само собою разумеется, что чертям в светлую Христову ночь бывает совсем не до пляски -- им в пору бы удавиться, а тут, по капризу деревенского озорника, изволь пускаться в пляс и потешать его.
   В таком же затруднительном положении бывают в пасхальную ночь и ведьмы, колдуны, оборотни и проч. нечисть. Опытные деревенские люди умеют не только опознавать ведьм, но могут даже с точностью определить весь их наличный состав в деревне: для этого нужно только с заговенным творогом встать у церковных дверей и держаться за дверную скобу -- ведьмы будут проходить и, по хвостам, их можно сосчитать всех до единой.
   Что касается колдунов, то опознавать их еще легче не надо даже за дверную скобу держаться, а достаточно во время пасхальной заутрени обернуться и поглядеть на народ: все колдуны будут стоять спиной к алтарю.
   Другая группа пасхальных суеверий раскрывает пред нами понятия крестьянина о загробной жизни и о душе. Повсеместно существует убеждение, что всякий, кто умрет в светлую седьмицу, беспрепятственно попадет в рай, какой бы грешник он ни был. Столь легкий доступ в царствие небесное объясняется тем, что в пасхальную неделю врата рая не закрываются вовсе и их никто не охраняет. Поэтому, деревенские старики, и в особенности старухи, мечтают как о величайшем счастьи и просят у Бога, чтобы он даровал им смерть именно в пасхальную седьмицу.
   Наряду с тем, в крестьянской среде глубоко вкоренилось верование, что в пасхальную ночь можно видеться и даже беседовать со своими умершими родственниками. Для этого следует во время крестного хода, когда все богомольцы уйдут из церкви, спрятаться в храме со страстною свечкою так, чтобы никто не заметил. Тогда души умерших соберутся в церковь молиться и христосоваться между собою, и тут то и открывается возможность повидать своих усопших родственников. Но разговаривать в это время с ними нельзя. Для разговоров есть другое место -- кладбище. Вот что сообщила на этот счет одна старушка-черничка нашему пензенскому корреспонденту из Городищенского уезда. "Я, батюшка мой, почитай, каждый год хожу на кладбище и окликаю покойничков, и всегда они мне ответ подают. Только страшно это: покойники говорят подземельным голосом и мурашки по телу у меня так и забегают, так и забегают, как только они голос подадут. Случается, говорят они глухо, тихо, а случается как скажут -- словно гром ударил". -- "Но всегда они вам отвечают?" -- допытывался наш корреспондент. -- "Всегда, батюшка, всегда. Только, конечно, к ним, к покойникам то, надо подходить умеючи, нельзя зря лезть. Чтобы с ними поговорить да побеседовать, надо вот что сделать: после причастия, в великий четверг, не нужно ничего есть до самого разговенья Пасхи; всю пятницу и субботу надо провести в молитве и молчании, потому, если это не исполнить, то покойники ни за что голоса не подадут. А как отойдет заутреня, то нужно идти на кладбище и, первым долгом, помолиться Богу, потом сотворить три земных поклона, лечь на землю и, что только есть духу, громким голосом закричать: "Христос Воскресе, покойнички!" Вот на это мертвецы и откликнутся: "воистину воскресе, бабушка". И уж после этого подходи к любой могилке и спрашивай, о чем хочешь -- мертвец непременно ответ даст и никогда не соврет, всю правду скажет. Но я, одначе, никогда их не распутывала, а только похристосуешься, и марш домой: робость на меня нападала". Особняком от этих суеверий стоит целая группа пасхальных примет, которые можно назвать хозяйственными. Так, наш народ твердо убежден, что пасхальные яства, освященные церковною молитвою, имеют сверхъестественное значение и обладают силой помогать православным в трудные и важные минуты жизни. Поэтому, все кости от пасхального стола тщательно сберегаются: часть из них зарывается в землю на пашнях, с целью предохранить нивы от градобития, а часть хранится дома и, во время летних гроз, бросается в огонь, чтобы предотвратить удары грома. Точно также повсеместно сохраняется головка освященного кулича для того, чтобы домохозяин, выезжая в поле сеять, мог взять ее с собою и съесть на своей ниве, чем обеспечивает прекрасный урожай {В некоторых местностях обычай брать в поле головку пасхи превратился даже в своеобразный ритуал. Когда настанет ржаной сев, хозяин встает на заре, умывается и молится Богу, а хозяйка покрывает скатертью стол, приносит головку пасхи, ковригу хлеба, ставит соль и, собрав всех домашних, зажигает свечку, после чего, все присутствующие кладут по три земных поклона и просят у Бога: "зароди нам, Господи, хлебушка". Затем головка пасхи заворачивается в чистую тряпочку и торжественно передается хозяину, который и уезжает с ней в поле.}. Но урожай обеспечивается точно также и теми зернами, которые, во время пасхального молебна, стояли перед образами: поэтому богобоязненный домохозяин, приглашая в свой дом батюшку "с богами", непременно догадается поставить ведра с зернами и попросит батюшку окропить их св. водою.
   Наряду с крестьянами -- домохозяевами, создали свой цикл примет и бабы-хозяйки. Так, напр., во всю светлую неделю, каждая хозяйка должна непременно прятать все освященное съестное таким образом, чтобы ни одна мышь не могла взобраться на пасхальный стол, потом что если мышь съест такой освященный кусочек, то у ней сейчас вырастут крылья и она сделается летучей мышью.
   Точно также, во время пасхальной утрени, хозяйки наблюдают: какая скотина в это время лежит смирно та ко двору, а которая гомозится и ворочается -- та не ко двору. Во время пасхальной же заутрени крестьянки имеют обыкновение "шугать" с насеста кур для того, чтобы куры не ленились, а пораньше вставали, да побольше яиц несли. Но едва ли не наибольший интерес представляет обычай изгнания из избы клопов и тараканов, точно также приуроченный к первому дню пасхи {Об этом см. также статью "Семен Летопроводец".}. Делается это таким образом: когда хозяин придет после обедни домой, он не должен входить прямо в избу, а должен сперва постучаться. Хозяйка же, не отворяя дверей, спрашивает: -- "Кто там?" -- "Я, хозяин твой, -- отвечает муж, -- зовут меня Иван. Ну, что, жена, чем разговляться будем?" "Мы-то, разговляться будем мясом, сметаной, молоком, яйцами". -- "А клопы-то чем?" -- "А клопы клопами". Крестьяне уверены, что, подслушав этот диалог, клопы или испугаются и убегут из избы, или набросятся друг на друга и сами себя съедят. Есть еще и другой, более упрощенный, способ изгнания клопов и всяких паразитов: когда хозяева идут от обедни с пасхами, какая-нибудь старуха берет веник и кричит: "Прусаки и тараканы и всякая гадина, выходите вон из избы -- святая пасха идет". Это восклицание должно быть повторено три раза, причем старуха усиленно метет веником к порогу и трижды машет им за порог. Когда же пасха придет уж на порог, старуха швыряет веник за порог, как можно дальше, и тем самым намечает путь отступления для всякой избяной нечисти.
   Что касается деревенских девушек, то и у них имеются свои пасхальные приметы. Так, напр., в дни св. пасхи не берут соли, чтобы руки не потели, умываются водою с красного яйца, чтобы быть румяной, притом становятся на топор, чтобы сделаться крепкой (топор, говорят, удивительно помогает, и девушка делается такой крепкой, что, по пословице, "хоть об дорогу ее бей -- а ей все нипочем"). Сверх того, девушки верят, что все обычные "любовные" приметы на пасху сбываются как-то особенно верно: если, напр., девица ушибет локоть, то уж непременно ее вспомнит милый; если во щи упадет таракан или муха -- наверняка жди свидания; если губа зачешется -- не миновать поцелуев; если бровь чесаться станет -- будешь кланяться с милым. Даже лихие люди -- воры, бесчестные игроки в карты и пр. -- и те создали своеобразные приметы, приуроченные к Пасхе. Воры, напр., употребляют все усилия, чтобы во время пасхальной заутрени украсть какую-нибудь вещь у молящихся в церкви, и притом украсть так, чтобы никому и в голову не пришло подозревать их. Тогда смело воруй целый год, и никто тебя не поймает. Игроки же, отправляясь в церковь, кладут в сапог под пятку монету, с твердой надеждой, что эта мера принесет им крупный выигрыш. Но чтобы сделаться непобедимым игроком и обыгрывать наверняка всех и каждого, нужно, отправляясь слушать пасхальную заутреню, захватить в церковь карты и сделать следующее святотатство: когда священник покажется из алтаря в светлых ризах и в первый раз скажет "Христос Воскресе", пришедший с картами должен ответить: "карты здеся". Когда же священник скажете во второй раз "Христос Воскресе", безбожный картежник отвечает: "хлюст здеся" и в третий раз -- "тузы здеся". Это святотатство, по убеждению игроков, может принести несметные выигрыши, но только до тех пор, пока святотатец не покается. Наконец, и охотники точно также имеют свои пасхальные приметы, которые сводятся к одному главному требованию: никогда не проливать крови в великие дни светлой седьмицы, когда вся тварь земная, вместе с людьми, радуются Христову Воскресению и, по своему, славит Бога. Нарушители этого христианского правила подчас жестоко наказываются Богом, и бывали случаи, когда охотник, снарядившись на охоту, или нечаянно убивал себя, или не находил дороги домой и без вести пропадал в лесу, где его мучила нечистая сила.
   Чтобы закончить характеристику пасхальных суеверий, обычаев и примет, необходимо еще остановиться на той группе их, которая связана с пасхальным яйцом. Наши крестьяне повсеместно не знают истинного значения и символического смысла красного яйца и даже не догадываются, что оно знаменует собой мир, обагренный кровью Христа и через то возрождающийся для новой жизни. Объясняя происхождение этого христианского символа по своему, крестьяне говорят, что яйцо ввели в употребление еще первые апостолы: "Когда Пилат распял Христа, рассказывают они, то апостолы очень испугались, что Пилат и до них доберется и, чтобы смягчить его сердце, накрасили яиц и принесли ему в подарок, как еврейскому начальнику. С тех пор и пошел обычай красить на пасху яйца". В других местностях (напр., в Яросл. г.), крестьяне, объясняя происхождение пасхального яйца, подходят ближе к истине, хотя далеко не все себе уясняют. "Перед Пасхой, говорят они, Христос был мертв, а потом в пользу христиан воскрес. Вот, и яйцо точно также: оно мертвое, а, между прочим, из него может живой цыпленок выйти". Но на вопрос, почему же яйцо окрашивается в красный цвет, те же ярославские мужики отвечают: "так, ведь, и сама Пасха красная, в священном писании прямо ведь сказано: "пасха красная, праздник из праздников". Ну, окроме того, и звон пасхальный тоже зовется "красным". За то несравненно обстоятельнее и подробнее отвечают крестьяне на вопрос о тех приметах, какие связаны с пасхальным яйцом. Таких примет целое множество. Нельзя, напр., есть яйцо и выбрасывать (а тем более выплевывать) скорлупу за окошко на улицу, потому что, на протяжении всей светлой седьмицы, сам Христос с апостолами, в нищенских рубищах, ходит по земле и, по неосторожности, в него можно попасть скорлупой (ходит же Христос с целью наблюдать, хорошо ли православные исполняют его завет -- оделять нищую братию, и награждает тароватых и щедрых, а скупых и немилостивых наказывает). Затем, крестьяне повсюду верят, что, при помощи пасхального яйца, души умерших могут получить облегчение на том свете. Для этого надо только сходить на кладбище, трижды похристосоваться с покойником и, положивши на его могилу яйцо, разбить его потом, покрошить и скормить его "вольной" птице, которая, в благодарность за это, помянет умерших и будет просить за них Бога. При помощи пасхального яйца, получают облегчение и живые от всех болезней и напастей. Если яйцо, полученное при христосовании от священника, сохранить на божнице в течение трех и даже 12 лет, то стоит только такое яйцо дать съесть тяжело больным -- и всю хворь с них как рукой снимет. Помогает яйцо и при тушении пожаров: если человек, отличающийся праведной жизнью, возьмет такое яйцо и троекратно обежит горящее здание со словами: "Христос Воскресе", то пожар сразу же утихнет, а затем и прекратится сам собой. Но если яйцо попало в руки человеку сомнительного образа жизни, то пожар никоим образом не прекратится, и тогда остается только одно средство: бросить яйцо в сторону, противоположную направлению ветра и свободную от строений -- тогда ветер утихнет, изменит направление и сила огня ослабеет настолько, что возможно будет с ним бороться. Но всего больше помогает пасхальное яйцо в земледельческих работах: стоит только, во время пасхального молебна, зарыть такое яйцо в зерна и затем выехать с этим же яйцом и зерном на посев, чтобы обеспечить себе прекрасный урожай. Наконец, яйцо помогает даже кладоискателям, потому что всякий клад, как известно, охраняется специально приставленной к нему нечистой силой, а, завидев человека, приближающегося с пасхальным яйцом, черти непременно испугаются и кинутся врассыпную, оставив клад без всякой защиты и прикрытия, -- тогда только бери лопату и спокойно отрывай себе котлы с золотом.
   К числу оригинальных пасхальных обычаев, значение которых темно и неясно для народа, относятся, между прочим, так называемое, "хождение волочебников". Это та же коляда, странным образом приуроченная к Пасхе, с той только разницей, что "волочебниками" бывают не парни, а преимущественно бабы. Со всего села собираются они толпой и ходят из дома в дом, останавливаясь перед окнами и пискливыми, бабьими голосами распевая следующую песню:
  
   "Не шум шумит, не гром гремит,
   Христос Воскресе Сын Божий (припев)
   Шум гремят волочебники --
   К чьему двору, ко богатому,
   Ко богатому -- к Николаеву.
   Хозяюшке, наш батюшке,
   Раствори окошечко, посмотри немножечко,
   Что у тебя в доме деется (и т. д.).
  
   Смысл песни состоит в том, чтобы выпросить что-нибудь у хозяина дома: яиц, сала, денег, молока, белого хлеба. И хозяева, в большинстве случаев, спешат удовлетворить просьбы волочебников, так как по адресу скупого хозяина бойкие бабы сейчас же начинают высказывать не совсем лестные пожелания: "кто не даст нам яйца -- околеет овца, не даст сала кусок -- околеет телок; нам не дали сала -- коровушка пала". Суеверные хозяева очень боятся таких угрожающих песнопений, и потому бабы никогда не уходят из-под окон с пустыми руками. Все собранные продукты и деньги идут на специальное бабье пиршество, на которое не допускаются представители мужского пола.
  

XV.

КРАСНАЯ ГОРКА.

  
   Под таким названием известно в народе первое воскресенье, следующее после Пасхи. В этот день, все девушки и молодые бабы, запастись съестными припасами, собираются на каком-нибудь излюбленном месте деревенской улицы и поют песни-веснянки ("заклинают", или "заигрывают" весну), водят хороводы и устраивают разнообразные игры и пляски.
   Красная горка считается девичьим праздником и, так как в этот день происходят свадьбы и идет усиленное сватовство, то на игры являются обыкновенно все девушки до единой (конечно, в лучших нарядах, потому что в этот день производится выбор женихами невест). Считается даже дурной приметой, если какой-нибудь парень, или девушка просидят на красную горку дома: такой парень или совсем не найдет себе невесты, или возьмет рябую, уродину; а девушка или совсем не выйдет замуж, или выйдет за какого-нибудь последнего мужичонку-замухрышку. И во всяком случае, оба они, и парень, и девушка, непременно умрут вскоре же после свадьбы.
   Кроме матримониального значения, красная горка в некоторых местах приобретает совершенно особый характер бабьего заклинания. Так, в Пензенской губ., которая, наравне с Вологодской, больше других придерживается старинных обрядов и обычаев, в первое воскресение после Пасхи устраивается "опахивание села".
   Читатель уже знаком с этим языческим обычаем, и потому здесь мы лишь в нескольких словах отметим, каким образом языческий обряд этот приспособляется к христианским воззрениям народа.
   В глухую полночь, весь наличный состав деревенских женщин идет, с песнями, за околицу, где дожидаются три молодые бабы с сохой и три старухи с иконой Казанской Божьей Матери. Здесь девушки расплетают свои косы, а бабы снимают головные платки и начинается шествие: несколько баб садятся на доски, положенные поверх сохи, несколько девок берутся сзади за соху, чтобы ее придерживать, а остальные, взявшись за привязанные веревки, тащат соху таким образом, чтобы обвести бороздой все село и на перекрестках сделать сохою крест. Процессии предшествуют старухи с иконой и молятся, чтобы село не постигли какие-либо бедствия и напасти и чтобы эти напасти останавливались за бороздой и не смели ее переступать. В этом обряде принимают участие только одни женщины и девушки, парни же присоединяются к ним уже потом, когда бабы опишут круг около села и, возвратившись на прежнее место, устроят пирушку, распивая брагу и закусывая. Пирушка эта продолжается до третьих петухов (приблизительно до 3-го часа утра), а затем все расходятся по домам, так как гулять после петухов считается грешно.
  

XVI.

ФОМИНО ВОСКРЕСЕНЬЕ

  
   Фомино воскресенье, на языке народа, называется "вьюничным", потому что в этот день, после обедни, деревенская молодежь целыми толпами подходит к тем домам, где живут молодые супруги, обвенчанные в прошедший мясоед и кричит: "молодая, молодая, подай вьюнца (молодого), а не подашь вьюнца, будешь ветреница". Слова эти кричат до тех пор, пока в избе не распахнется окошко и молодая не подаст крашенных яиц и пирогов.
   В некоторых местах, к молодежи примыкают и женатые мужики и бабы и тоже кричать: "вьюн да вьюница, подайте кокурку да яйцо, -- если не дадите, вломимся в крыльцо". Кокурка -- это большой, круглой формы, пшеничный пирог с изюмом; он печется теми молодушками, которые первый год живут замужем и предназначается, собственно, для бывших подруг-девиц, которым и вручается с низкими поклонами и с безмолвной просьбой, чтобы девицы принимали гулять с собой и молодых, недавно обвенчавшихся женщин. Та девица, которая принимает кокурку из рук молодой, отдает треть этого каравая назад молодым, другую треть мужикам, старым женщинам и ребятишкам, а прочее уносится в дом и съедается девицами при пении песен, от которых воздерживались во всю пасхальную неделю.
   Этот старозаветный обычай в некоторых селах Владимирской губернии сопровождается особыми, ритуальными обрядами: после обедни, где-нибудь на открытом месте деревенской улицы, собираются бабы, а в некотором отдалении от них становятся все молодые парочки и начинают подзывать баб к себе. В ответ на этот зов, бабы начинают петь песни и медленно подходить к "новоженям", которые и дают им по куску пирога и по одному яйцу.
  

XVII.

РАДУНИЦА.

  
   Вторник Фоминой недели носит название "радуницы" или "радоницы". В этот день православная Русь обыкновенно поминает родителей. Еще загодя, крестьянские женщины пекут пироги, блины пшеничные, оладьи, кокурки, приготовляют пшенники и лапшевики, варят мясо, студень и жарят яичницу. Со всеми этими яствами они отправляются на погост, куда является и священник с причтом, чтобы служить на могилах панихиды. За панихиды бабы, собравшись человек по пяти, платят, в складчину, духовенству пирогами, студнем и кашей. Так как во время богослужения бабы поднимают невообразимый рев и плач на голоса, с причитаниями и завываниями, то мужики во многих местах (напр., в Саратовск. губ.) избегают ходить на панихиды, чтобы не глядеть на бабьи слезы, в искренность которых они не совсем верят. За то, когда духовенство, отведав угощения, которое приготовляется для него особо, разойдется затем по домам, -- на кладбище являются и мужики, и начинается пир на могилках. Крестьяне христосуются с умершими родственниками, поминают их, зарывают в могилы крашеные яйца, поливают брагой, убирают их свежим дерном, поверх которого ставятся всевозможные лакомые блюда, а в том числе и водка, и пиво. Когда яства расставлены, поминальщики окликают загробных гостей по именам и просят их попить-поесть на поминальной тризне. Но угощая покойников, крестьяне, разумеется, не забывают и себя, так что, к концу поминания, на кладбище обыкновенно бывает множество пьяных, которые еле стоят на ногах и путаются между могильными крестами, не будучи в состоянии найти дорогу домой. Такое же, если не большее, пьянство происходит и на городских кладбищах, куда в день "радуницы", для пресечения безобразий, наряжаются даже усиленные наряды полиции.
  

XVIII.

МАРГОСКИ ИЛИ МАРГОСКИНА НЕДЕЛЯ.

  
   Так называется в черноземных губерниях (напр., в Орловской) вторая неделя по пасхе -- неделя жен Мироносиц. Это празднество установлено исключительно для женщин и приходится оно на воскресный день (первый после Фомина). Пасхальные яйца приобретают здесь особенное значение, занимая в праздничном обряде главное место. Под Москвой этот женский праздник выражается в том, что храмы бывают переполнены замужними женщинами, вдовами и девушками гораздо больше, чем во всякий иной праздничный день, и при этом каждая из молящихся, подходя к кресту прикладываться после обедни, обязательно христосуется со священником и дает ему яйцо, подобно тому, как на утрени Светлого Воскресенья, тот же обряд исполняют исключительно мужчины. Где церквей и сел не много и приходы удалены на значительное расстояние, в то же воскресенье (в Орловской губ.) с утра бабы и девки забираются в ближний лесок, или даже хотя бы на такое место, где завязались кусты ракиток, с обрядовыми приношениями в руках, карманах или за пазухой -- парой сырых яиц и парой печеных и крашеных. Идут с песнями. По приходе, смолкают, в виду наступления торжественного священного обряда христосования и кумовства. Каждая сняла с шеи крест и повесила на дерево; к нему подошла другая, перекрестилась, поцеловала его и обменяла на свой крест, с владелицей его потом поцеловалась, покумилась -- стали считаться и зваться "кумами", "кумушками" вплоть до Духова дня -- нового женского праздника (на этот раз исключительно девичьего). Когда же все перекумятся, запевают снова песни и затевают пляски, а в это время ребята собирают хворост и раздувают огонь; на нем три бабы жарят яичницу, которая от множества вкладов выходит настолько густая, что ее едят руками, отламывая по куску и христосуясь яйцами, которые к этому дню нарочно красят {Курянки (Обоянск. у.) свои маргоски отличают тем, что, съевши яичницу, подбрасывают вверх ложки и кричат: "родись лен такой-то здоровый и высокий". У кого ложка взлетела выше у того и лен уродится лучше.}. Вместо водки, сидя кругом сковородки, угощаются из рюмок квасом с взаимными пожеланиями. Девушек-подростков приветствуют обыкновенно так: "еще тебе подрости, да побольше расцвести", а девице заневестившейся говорят: "до налетье (следующего года) косу тебе расплести на двое, чтобы свахи и сваты не выходили из хаты, чтобы не сидеть тебе по подлавочью" (в девушках), а бабам пожелания высказываются несколько иного характера: "на лето тебе сына родить, на тот год сам третьей тебе быть". Девушки свои пожелания шепчут друг другу на ухо. Как бы то ни было, умилительный обычай этот вводит в обиходный язык упрощенную форму ласкового привета, в замену сухого величанья по имени и отчеству. В коренных и старых поселениях все либо кумы и свахи, либо кумовья и сваты и не только по церковному благословению, но и по обычному обрядовому праву. В облегчение привета при взаимных ежедневных и ежечасных сношениях, обычай этот повсеместен и неискореним, как крепко излюбленный, веками взлелеянный.
   В иных деревнях тех же местностей умеют оживить праздничный пир вводными обрядами из подлинной старины. Собравшись в лес кумиться или (что то же) крестить кукушку {"Кукушка" -- это, в иных местах, просто ветка с дерева, воткнутая в землю, или подорожник, а в других -- большая кукла, сшитая из лоскутов ситца, миткалю, ленточек и кружев на деньги, собранные всеми женщинами селенья в складчину (по 1 коп.) Наряженную куклу с крестиком на шее, кладут в ящик, сколоченный наподобие гроба, и какая-нибудь умелая баба начинает голосить, как о покойнике, иные смеются, третьи поют и пляшут, и всем очень весело. На другой день кукушку зарывают где-нибудь в огороде и играют приличную случаю песню.}, идут, разбившись парами. Когда свяжут оборой от лаптей верхушки березок и подвесят кресты с шей и ленты с кос, начинают ходить кругом деревьев навстречу друг другу с припевом: "вы, кумушки, вы, голубушки, -- кумитеся, любитеся, не ругайтеся, не бранитеся, сойдитесь -- полюбитеся, подружиться". И затем, обойдя березки три раза, целуют подвешенные на них кресты, которыми, при взаимных поцелуях, и меняются. К яичнице допускают парней, обязанных принести водки, меду и сладких гостинцев. Когда съедят яичницу, каждая девушка выбирает себе парня и, обнявшись с ним, гуляет у всех на глазах. Родители девиц видят в этом только обычай, и на этот день не находят в нем ничего предосудительнаго, хотя готовы переломать ребра за то же самое в другие, непоказанные дни. Начнет садиться солнце -- все с песнями спешат но домам.
   В Дмитровском уезде (той же Орловской губернии) этот праздник сопровождается еще "зазыванием снитки", от которой, якобы, зависит урожай хорошей капусты. Это тоже самое растение, которое всюду называется подорожником, а также "кукушкой" (почему и самый праздишк прозван "крещеньем кукушки"). Прибавленный обряд совершается после предыдущих и состоит в том, что девушки, поевши яичницы, разбиваются по соседним кустарникам и ищут там эту обетованную траву для того, чтобы вырвать ее с корнем, унести на другое место и там зарыть в землю. Посадке капусты, вообще, придают особое значение и даже там, где уже отстали от старых обычаев, при посадке этого любимого овоща, играющего столь значительную роль и занимающего на крестьянском столе такое видное место во всем матушки России, один кочешок покрывают горшком и просаживают к нему туда же одну луковку. Самый горшок обвивают венком, принесенным из церкви на Троицын день и сберегаемым около образов до времени посадки капусты. Девичья снитка служит тому же делу и отливается теми же заветными хороводнымии песнями, которые еще не забыты и не затерты совремеишымн частушками (коротенькими куплетцами в четыре стиха {В "Орловск. Губ. Ведом.". 1885 г. No 27, напечатаны семь прекрасных песен хороводных, приурочиваемых к этому весеннему обряду, который тогда переносится на Вознесенье, иногда же повторяется в Троицын день.}.
   По Вятке (напр., в Яранском краю) тот же мироносицкий праздник справляется по своему и называется "Шапшиха". Девушкам сюда нет доступа, женщины также стараются уклоняться, а придерживаются старого обычая только те из баб, которые любят погулять (на селение приходится таких баб 10-15). Самый обычай сводится к женской пирушке, устройство которой берет на себя одна из участниц, по жребию. Чаще всего, это или вдова, или малосемейная. Устроительницы бабьего пира варят пиво и из доставленных накануне в складчину (вместе с водкой) припасов приготовляют обед к тому времени, когда прочие складчицы вернутся из церкви, от обедни и от молебна Мироносицам. Поздним вечером оканчивается этот пир плясками. "В старые годы (сообщает наш корреспондент г. Наумов) женщины, не стесняясь никем, благодаря отсутствию мужчин, веселились и плясали до того, что, под конец пира, сбрасывали с себя платки и, носимые под ним каждою замужнею женщиной, чепчики ("чехлики", по местному выражению) и пели и плясали простоволосыми. Являться в таком виде перед посторонними считалось и считается в высшей степени зазорным и непозволительным для всякой порядочной женщины. Вообще, это признак крайней разнузданности, и в некоторых деревнях, этот обычай совершенно исчез, тогда как в прежнее время справлялся всеми женщинами "и в нем (по свидетельству г. Наумова) принимала участие даже попадья".
  

XIX.

МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ.

  
   С именем Марии Египетской, память которой празднуется 1-го Апреля, народ соединяет легендарное представление о загробном суде, на котором Мария будто бы будет судить всех блудниц. По воззрениям крестьян, Мария может "поставить на первую ступень" заблудшего сына и спасти, по молитве радетелей, от блудного жития и непотребства свихнувшуюся с истинного пути дочь. Эта милость Марин Египетской к раскаявшимся блудникам и блудницам объясняется тем, что "сама она пошла на блуд с 12 лет", а с 17-ти навсегда ушла в пустыню. Народ верит, что в пустыне Мария ходила совершенно нагая, прикрывая свое тело пальмовыми ветками, но не дает объяснения, почему эта святая бросила в море свои одежды, оставив на шее только крест, "с которым она родилась".
   День Марии Египетской крестьяне проводят в воздержании. В Тамбовской губ., например, из уважения к великой подвижнице Христовой, считается грехом есть что-либо, кроме пустых щей. То же наблюдается и в других губерниях.
   Из числа обычаев, приуроченных ко дню 1-го Апреля, можно указать разве на практикуемый среди городских жителей обычай обманывать добрых знакомых. Предрассудком этим, в особенности, заражены девушки, которые стараются обмануть, как можно больше людей, в той уверенности, что в таком случае женихи не проведут их, а наоборот, они будут водить молодых людей за нос.
   Но этот городской обычай совершенно незнаком нашему крестьянству.
  

XX.

ПРЕПОЛОВЕНИЕ

  
   Праздник Преполовения принадлежит к числу тех, истинное значение которых почти совершенно непонятно для народа. Даже люди образованного круга, на вопрос: что такое Преполовение -- отзываются, сплошь и рядом, полным неведением, и самое большее, если скажут, что Преполовение -- это половина пятидесятницы, подвижный праздник, приходящийся между Пасхой и Сошествием Св. Духа. Но зато на вопрос о том, откуда взято церковное название праздника и в чем состоят особенности церковного богослужения в этот день -- разве очень немногие ответят, что название праздника заимствовано из Евангелия и что в день Преполовения церковь прославляет особенное учение о таинственной воде, под которой разумеется благодатное учение Христово и животворящие дары Св. Духа. Таким образом, нельзя удивляться, что в крестьянской среде об этом древнем христианском празднике только и знают, что в среду Преполовения священники совершают малое водосвятие на реках и источниках и что "деревья, из которых был сделан крест Господень, начали расти на Преполовение". Впрочем, в некоторых местах о возникновении этого праздника "душеспасительные девицы" (чернички) рассказывают целую легенду, сущность которой сводится к следующему: "Один раз гнались за Богородицей разбойники, а Она была с Младенцем на руках. Бежала, бежала Богородица, глядь -- река. Она и бросилась в воду, рассчитывая переплыть на другую сторону и спастись от погони. Но с Младенцем на руках плыть было трудно, потому что грести приходилось только одной рукой. Вот и взмолилась Богородица Своему Младенцу: "Сын мой милый, дай ты мне третью руку, а то плыть мне невмоготу". Младенец услышал молитву матери, и появилась у нее третья рука. Тогда уж плыть было легко, и Богородица благополучно достигла противоположного берега". Этим легендарным сказанием вполне объясняется, почему крестьяне всех великоросских губерний праздник Преполовения называют "Преплавлением" (от слова переплыть). Надо думать, что в связи с этой же легендой стоит и происхождение иконы Божией Матери "Троеручицы".
  

XXI.

ПЧЕЛИНЫЙ ПРАЗДНИК.

  
   Соловецкие чудотворцы, святые Зосима и Савватий, издревле считаются покровителями пчел и заступниками всех православных пчеловодов. Существует даже легенда, что до времени жизни этих святых, на Руси совсем не было пчел, и что они первые принесли эту "божью работницу" из земли Египетской, где разводили пчел окаянные измаильтяне. "По наущению Божию, говорит легенда, Зосима и Савватий набрали пчелиных маток, заключили их в тростниковую палочку и отправились из Египта в православную Русь. Свв. угодникам сопутешествовал архангел Гавриил, который поднял в земле Египетской всю пчелиную силу и повелел ей лететь за угодниками Божиими в русскую землю. Измаильтяне же, когда увидели, что пчелы оставляют их горы и целым облаком вьются над головой удаляющихся чужестранцев, пустились в погоню и скоро настигли св. Зосиму и Савватия. Однако, архангел Гавриил не попустил, чтобы Божьи угодники потерпели от руки нечестивых и, когда стала приближаться погоня, велел подальше бросить тростниковую палочку. Таким образом, при обыске окаянные измаильтяне ничего не нашли, и святые угодники невредимыми пришли в русскую землю и принесли свою тростниковую палочку с пчелиными матками".
   Это предание хорошо известно всем верующим пчеловодам, которые не только имеют на пчельниках икону свв. Зосимы и Савватия (отчего и улей, к которому прикреплена икона, называется "носимою"), но придумали даже особую молитву, с которой обращаются к своим покровителям: "Изосима и Савватий, помилуйте своими молитвами меня раба божия (имя рек) во дворе, или в лесу, на пчельнике, и пчел молодых и старых, на выстановке, во всяком году, во всяком месяце, в четверти и полчетверти". Эта молитва записана в Пензенской губ. и, весьма вероятно, что в других местах пчеляки не знают ее. Но за то повсеместно в день св. Зосимы (17 Апреля), когда на пчельник выставляются ульи, крестьяне-пчеловоды служат молебны "пчелиному Богу": богатые приглашают духовенство служить молебен на пчельнике, чтобы сам батюшка окропил ульи св. водой, бедные же молятся в церкви и затем сами кропят крещенской водой свои пчельники. В этот же день приносят в церковь мед для освящения, и почти повсеместно кормят пчел благовещенскою просфорою.
   День св. Савватия празднуется 27 Сентября, когда ульи в большинстве губерний центральной России, укутываются на зиму. Этот день точно также считается праздничным для пчеловодов, которые не только сами молятся божьему угоднику, но еще охотнее заставляют молиться детей, так как пчелиный промысел считается одним из тех, которые требуют нравственной чистоты и праведной жизни перед Богом. А так как дети до 12 лет считаются у крестьян как бы безгрешными, то и молитва их признается очень угодною Богу. "Дай, Господи, чтобы пчелки водились, мед носили и не умирали" -- так, повторяя за родителями слова молитвы, шепчут крестьянские дети на всех наших пчельниках, кланяясь и крестясь перед образом соловецких чудотворцев.
  

XXII.

ЕГОРЕЙ.

  
   После Николая, мирликийского чудотворца, из сонма святых греческой церкви едва ли найдется в русском царстве имя более известное, как имя св. великомученика и победоносца Георгия, и притом чтимое с самых первых времен распространения христианства. Вторая, после Ильинской, церковь построена была в Киеве на городских воротах во имя этого святого, и когда она была возобновлена, понадобилось установление нового, второго в году, празднества в честь Георгия (в греческой церкви этот праздник неизвестен). Кроме того, что в великокняжеских семьях имя это было излюбленным, день нового чествования в народной жизни, при крепостной неволе, получил экономическое и политическое значение. Особенно знаменательно оно было на лесном севере России, где самое имя святого, по требованию законов наречения и слуха, изменилось сначала в Гюргия, Юргия, Юрья -- в письменных актах, и в Егорья -- в живом языке, на устах всего простонародья. Для крестьянства, сидящего на земле и от нее во всем зависящего, новый осенний (23 ноября) Юрьев день, до конца XVII-го века был тем заветным днем, когда для рабочих кончались сроки наймов, и всякий черносошный человек, на всем пространстве русской земли, делался свободным с правом перехода к любому землевладельцу. Это право перехода, по всему вероятию, составляет заслугу того князя (Георгия Владимировича) который пал первою жертвою на р. Сити в битве с татарами, но успел положить начало русскому заселению на лесном севере и обеспечить его крепкою защитою в виде городов (Владимира, Нижнего, двух Юрьевых и проч.). Народная память окружила имя этого князя исключительным почетом. На притонах верхней Волги, по Мологе и Сити, сбереглись курганы, как следы его вооруженных усилий отстоять от басурманов родную землю, на притоне Средней Волги чествуют молебствиями то озеро, которое скрыло провалившийся город с церквами, жителями и князем в виду наступавших татарских полчищ. Для увековечения памяти князя, потребовались легенды, сам он олицетворен в богатыря, подвиги его приравнены к чудесам, самое имя его смешали с именем победоносца "Егория, света, храбра, у которого по локоть руки в красной замше, по колено ноги в чистом серебре, а во лбу-то солнце, во тылу месяц, по косицам звезды перехожие {Былина эта известна по всему лесному северу, и пишущему эти строки удалось записать одну из таковых на берегах Белого моря.}. Когда ветры буйные разметали насыпь с глубокого погреба, куда замуравлен был богатырь, выходил он на святую Русь, увидать света белого, солнца красного, и отправился вымещать обиды, нанесенные ему и отцу его в городе Чернигове царищем-кудрянищем. На пути наталкивается богатырь на разные неодолимые препятствия: то стоят крутые высокие горы, перед которыми ни беговому, ни удалому молодцу проезда нет, то течет река огненная от земли и до самого неба. Богатырь святорусский Егорий знал, что все эти препятствия встали не по Божьему веленью, а по вражьему попущению, и могучим словом разрушал препоны: "полно вам, горы, полно тебе, река, врагу веровать, веруйте вы в Господа Распятого" -- и становились горы и реки по старому и прежнему, и шел богатырь все дальше и достиг своей цели. Внушительно, в данном случае, именно то обстоятельство, что из святого греческой церкви, русский народ сделал нового, своего, приписавшим ему такие деяния, о которых вовсе не упоминают византийские минеи. Если Егорий и ездит всегда на серой лошади с копьем в руках и пронзает им зеленого дракона (изображение, издревле вошедшее в употребление, как герб московского царства), то тем же копьем, по русским легендам, он поразил и того волка, который выбежал ему на встречу и вцепился зубами в ногу его белого коня. Раненый волк заговорил человеческим голосом: "за что ты меня бьешь, коли я есть хочу?" -- "Хочешь ты есть, спроси у меня. Вон возьми ту лошадь, ее хватит тебе на два дня" {Ходит еще в народе сказка "о портном и волке", свидетельствующая также о беспрекословном повиновении всех лесных и полевых зверей св. Георгию.}. Легенда эта укрепляет в народе верование, что всякая, зарезанная волком, или задавленная и унесенная медведем, скотина обречена им как жертва Егорием -- ведомым начальником и повелителем всех лесных зверей. Эта же легенда свидетельствует, что Егорий умеет говорить с зверями людским языком, что оп, если обречет на съедение корову, овцу или лошадь, то всегда сделает так, что человек этого не увидит, и обреченная сама идет на встречу врагу и беззащитно останавливается перед ним, как бы в столбняке {Отсюда повсеместная поговорка-примета, "что у волка в зубах, то Егорий дал".}. Оправдывая святого тем, что он отдает диким зверям тех животных, которые оказались бы вредными для человека, народ все-таки признает его покровителем домашнего скота, охранителем пасущихся стад, строго следящим за пастухами и наказующнм беспечных из них и нечестных при исполнении обязательств, принятых перед деревенским миром.
   Жив и повсеместен в черноземной Руси рассказ о том, как Егорий приказал змее ужалить больно того пастуха, который продал овцу бедной вдовы, а в свое оправдание сослался на волка. Когда виновный раскаялся, св. Георгий явился к нему, обличил во лжи, но возвратил ему и жизнь, и здоровье {Почитая Егория не только повелителем зверей, но и гадов, крестьяне в молитвах, обращаемых к нему в заветные дни, между прочим, просят, чтобы он уберег от укушения змей и ядовитых насекомых, в роде тех роковых мух, которые переносят сибирскую язву и т. п.}.
   Однажды некий крестьянин, по имени Гликерий, пахал на воле поле. Старый вол надорвался и пал. Хозяин сел на меже и горько заплакал. На тот час подходит к нему юноша с вопросом: "о чем, мужичок, плачешь?" -- "Был у меня, -- отвечает Гликерий, -- один вол-кормилец, да Господь наказал меня за грехи мои, а другого вола, при бедности своей, я купить не в силах". "Не плачь, успокоил его юноша, -- Господь услышал твои молитвы. Захвати с собою "оброт" (недоуздок), бери того вола, который первый попадется на глаза и впрягай его пахать -- этот вол твой". -- "А ты чей?" -- спросил его мужик. -- "Я Егорий Страстотерпец", -- сказал юноша и скрылся.
   На этом повсеместном предании (с некоторыми изменениями в подробностях) основываются те трогательные обряды, которые можно наблюдать во всех без исключения русских деревнях в день 23 апреля. Иногда, в более теплых местах, это число весеннего месяца совпадает с "выгоном" скота в поле, в суровых же лесных губерниях это только "обход скота", обряд, который, впрочем, с равным удобством производится и в великий четверг, и в день Вешнего Егорья, напр., в Новгородчине. Во всех случаях и всюду обряд "обхода" совершается одинаково и заключается, главным образом, в том, что хозяева обходят с образом св. Победоносца Георгия всю домашнюю скотину, собранную в кучу на своем дворе, а затем сгоняют ее в общее стадо, собранное у часовен, где служится водосвятный молебен, после которого все стадо окропляются святою водою и гонится за околицу, какова бы ни была в тот день погода. Хозяйки гонят скот освященной в неделю Ваий вербой, а иные провожают его с хлебом и солью. Пастух, принимая стадо, делает свой обход с тем же образом и тоже с уверенностью. что такое дело его есть священнодействие {Егорьев день, вместе с тем, и пастуший праздник, когда оберегатели стад дают твердое обещание во все время пастьбы не стричь волос своих на голове, чтобы отвлекать от стада волков.}. В старой новгородчине (в Череп., Боровичск. и друг. уездах), где иногда скот пасется без пастухов, "обходят" сами хозяева с соблюдением древних обычаев. Хозяин для скотины своей рано утром приготовляет пирог с запеченным туда целым яйцом. Еще до солнечного восхода, он кладет пирог в решето, берет икону, зажигает восковую свечу, опоясывается кушаком, затыкая спереди за него вербу, а сзади топор. В таком наряде, у себя на дворе, хозяин обходит скот по солнцу три раза, а хозяйка (в Уломе) подкуривает из горшочка с горячих угольев ладаном и поглядывает, чтобы двери на этот раз были все заперты. Пирог разламывается на столько частей, сколько в хозяйстве голов скота, и каждой дается по куску {Вологжане (кадниковские) кусочки этого хлеба уносят на село и, после обедни, раздают нищей братии: иным в одно это утро Егорьева дня удается собрать таких кусочков целый мешок.}, а верба, судя по принятому обычаю той местности, либо бросается на воду речки, чтобы уплыла, либо втыкается под стреху (верба спасает во время грозы от молнии). Белозерцы придерживаются еще таких обычаев, что накануне Егорья убирают с глаз долой гребни, щетки и ножницы и (в Марковской волости) кладут в воротах, на землю, шерстяной пояс, клещи и крюк, иногда шейный крест или топор и нож, и выгоняют (как вологжане) скотину на улицу, а потом опять к ряду же и загоняют.
   В глухой черноземной полосе (Орловской г.) верят в Юрьеву росу, т. е. стараются в Юрьев день возможно раньше, до восхода солнца, когда еще не высохла роса, выгнать скот со двора, особенно коров, чтобы они не болели и больше давали молока. В той же местности верят, что свечки, поставленные в церкви к Егорьеву образу, спасают от волков; кто забыл поставить, у того Егорий возьмет скотину "волку на зубы".
   Чествуя "скотский" праздник, домохозяева не упускают случая превратить его в "пивной". Еще задолго до этого дня, рассчитывая, сколько выйдет ушатов пива, сколько сделать "жиделя" (пива низшего сорта), крестьяне озабочены мыслью, как бы не было "нетечи" (когда сусло не бежит из чана) и толкуют о мерах против такой неудачи. Подростки лижут ковши, вынутые из чанов с суслом; пьют отстой или гущу, осевшую на дне чана. Бабы пекут и варят и "обиходят" избы (моют). Девицы излаживают свои "баенны" (наряды). Когда пиво готово, к каждому родственнику в деревне несут бурак или "буртас" {Ведро из бересты, вместимостью около гарнца.} и приглашают "гостить о празднике". Праздник Егорья начинается с того, что каждый большак несет в церковь сусло, которое на этот случай называется "кануном". Его на время обедни ставят перед иконой св. Георгия, а после обедни жертвуют причту. Первый день пируют у церковников (в Новгородчине). а потом идут пить по домам крестьян. Или так, по-Вологодски: первый день угощаются сами домашние, на второй день угощают родных, а на третий -- сосед соседа. В иных местностях около недели мотаются друг к другу, бродят из одной деревни в другую. Хорошего гостя водят прямо на погреб к самому чану -- пей сколько влезет, если сумеешь потом сам вылезти.
   Так как значительная часть удаленных и особо чтимых часовен, а равно тех ближних, которые охраняют избранные родники, указывают на места старых, лишь впоследствие освященных христианским именем, святых, то и по занимающему нас вопросу часовнями с именем св. Георгия отмечены таковые же места, где обычно справлялся общий "скотский" или "коровий" праздник. Из множества таких часовен выделяется, между прочим, в Вольском уезде (Вологодск. г.) в глухой деревушке Першинской "Георгиевская часовня", известная в народе под названием "Спас в Раменье". Эта часовня, снабженная даже колокольней с тремя звонами, привлекает сюда из трех соседних уездов, Кадниковского, Тотемского и Вольского, до 10 тысяч богомольцев, стекающихся на первый Спас, празднуемый накануне всенощной, а в день 1-го августа крестным ходом на р. Пургу (в полуверсте от деревни). После погружения креста, некоторые сбрасывают с себя одежды и купаются. Одежду хватают на лету бедные крестьяне и берут себе. Во время бесчисленных молебнов, общих и частных, поступают пожертвования не только деньгами, но и льном, яйцами, а также домашним скотом. Все это оценивается и, при чиновнике удельной конторы, продается на сумму более тысячи рублей, поступающих в пользу архангельской приходской церкви. На улице, против каждого дома, выставляются столы с яствами и бочка, или ушат пива и ведро водки для угощения.
   Егорьев день, как и все старозаветные праздники, у домоседов черноземной России (напр., в Чембарском уезде, Пензенской губ.) сохранил еще следы почитания Егорья, как покровителя полей и плодов земных. Крепка уверенность в том, что Егорью были даны ключи от неба и он отпирает его, предоставляя силу солнцу и волю звездам. Многие еще заказывают обедни и молебны святому, испрашивая у него благословения нивам и огородам. А в подкрепление смысла древнего верования, соблюдается особый обряд, выходящий из ряда обычных именно в этот Юрьев день.
   Выбирают наиболее смазливого парня, украшают его всякою зеленью, кладут на голову круглый пирог, убранный цветами и, в целом хороводе молодежи, ведут в поле. Здесь трижды обходят засеянные полосы, разводят костер, делят и едят обрядовый пирог и поют в честь Юрья старинную священную молитву-песню ("окликают"):
  
   Юрий, вставай рано -- отмыкай землю.
   Напускай росу на теплое лето,
   На буйное жито --
   На ядренистое, на колосистое.
  

XXIII.

ЛОШАДИНЫЙ ПРАЗДНИК.

  
   На второй день третьего Спаса пахал мужик свой "пар", чтобы посеять озимую рожь. Лошадь заартачилась и остановилась; принялся мужик хлестать ее кнутом, а потом стал из всех сил колотить палкой. Лошадь пала на колени и заржала. Хозяин осыпал ее бранью и проклятиями и пригрозил вспахать на ней целую десятину в один день. На этот сказ, откуда ни взялись, два странника с посохами.
   "За что ты бьешь лошадь? -- спрашивают они мужика: ведь ты ответишь за нее Богу, всякая животина на счету у Бога, а лошадь и сама умеет Ему молиться" {На основании этого поверья, и в черноземных губерниях соблюдается обычай вешать в конюшнях, с правой стороны, над яслями образ Фрола и Лавра; редкий решается (напр., в Пензенск. г.) там испражняться, и в редких стойлах не подвешена убитая сорока (чтобы лошади были веселее).}. У вас, вот, на каждой неделе полагается для отдыха праздник, а у коня твоего в круглый год нет ни единого. Завтра наш день -- Флора и Лавра: вот мы и пришли заступиться и посоветовать свести твою лошадь на село к церкви и соседям то же наказать, если хотят, чтобы лошади их были здоровы и в работе крепки и охотливы. Мы приставлены к лошадям на защиту. Бог велел нам быть их заступниками и ходатаями перед Ним".
   Такова нехитрая пензенская легенда, свидетельствующая своим давним происхождением о повсеместном чествовании избранного святого дня Фрола и Лавра. По орловскому поверью, почитание этих святых мучеников вызвано следующим случаем. Оба брата, Фрол и Лавр, жили тем, что ходили по деревням и рыли колодцы. Один раз работа их была настолько неудачна, что обвалилась земля и похоронила обоих, и притом так, что никто этого не заметил. А колодец, между тем, завалился обычным порядком. Не обычна была лишь та лужица, которая стала протекать из обвала и обнаружила чудодейственную силу: ходившая сюда чахлая лошаденка одного мужика начала добрее, -- не с овса (так оказалось, по справке у хозяина), а именно от этого самого пойла. Стали гонять своих кляч сюда и другие и достигли того же. Тогда вздумали мужики рыть на этом месте колодезь и наткнулись там на Флора и Лавра: стоят оба брата, с железными лопатами в руках, целы и невредимы. Замечательно, при этом, стремление легенд приурочить этих святых греческой церкви к сонму святых русской церкви, как наиболее освоившихся с нуждами русского народа. В древней Смоленщине (Дорогобужск. у.) существует, напр., такая легенда. Святые Флор и Лавр были по ремеслу каменщики и находились в числе строителей стен Киево-Печерской лавры. Один раз, когда они обламывали камни, осколок одного отлетел так неудачно, что попал в глаз единственному сыну и наследнику князя, заведовавшему работами. Разгневанный князь приказал закопать обоих братьев по пояс в землю и держать в ней до тех пор, пока не исцелится глаз, а в случае, если глаз вытечет, то князь собирался виновных закопать совсем в землю живыми. По молитвам братьев, Господь исцелил больного, и святые получили свободу.
   Хотя эта легенда и оправдывает обычай прибегать к этим святым с молитвами при глазных болезнях, но такой обычай -- исключительный и узкоместный. Главное же и основное верование не утрачивает своей силы на всем пространстве русской земли. В Москве, на Мясницкой, против почтамта, и около старинной церкви Фроловской, вдоль стены бывшего Строгановского училища живописи, можно было любоваться выставкою первостепенных московских рысаков, приводимых сюда для молебствия и до сих пор составляющих любительскую слабость купечества, глубоко вкоренившуюся в городские нравы. Другой такой разнообразной и блестящей выставки, не похвальбы, а мольбы ради, только один раз бесплатно предоставляемой для обозрения любителям, положительно нигде уже нельзя видеть на всем пространстве Великороссии. Праздные и шаловливые посетительницы кавказских вод, в этот же день, на обширной площадке казачьей станицы, подле православной церкви греческого стиля в Кисловодске, могут любоваться теми скакунами всякого роста и возраста, с довольно разбитыми ногами, на которых совершаются горные прогулки. Скакунов приводят сюда для служения молебна св. мученикам и окропления св. водою, освященною тут же на площади. Тот же обычай наблюдается и на севере. "До 300-400 голов лошадей приводят в село, -- сообщает наш корреспондент из Никольского уезда, Вологодской губ., -- для окропления св. водою". Лошади рабочие, местной мелкой породы, по большей части, рыженькие; шерсть у них не лоснится, как у московских рысаков, а зачастую хохлатая, так что не расчистить ее самой крепкой скребницей; неказисты они видом, но похвальны обычаем: нетребовательны в пище и изумительно выносливы: им нипочем те лесные дороги, где всякая другая порода лошадей надрывается. На "лошадиный праздник" пригоняют их подкормленными овсецом и даже крутопосоленным ячным хлебцем {В некоторых местах, заведен обычай закапывать фроловскую просфору (ржаную). Каждый домохозяин несет на пазухой одну такую просфору, чтобы разломить дома на кусочки и дать по частице каждой дворовой скотине, начиная с коня и кончая поросенком.}. Гривы и хвосты расчесаны, и в них вплетены девками ленточки или лоскуточки кумача, или ситцев самых ярких цветов.
   Для "конной мольбы" в некоторых местностях (Вологодск., Костромск., Новгородск. гг.) существуют особые деревянные часовни, нарочито предназначенные для чествования мучеников в заветный их день. Некоторые часовни находятся в значительном удалении от сел, на лесных полянах (как, напр., в лесах вологодских и ветлужских) и стоят в течение всего года совершенно забытыми, а на праздник мучеников привлекают поразительное многолюдство и получают особое оживление. После торжественной обедни, крестьяне кто верхом, кто пешком, кто в телеге -- отправляются, по местному выражению, "к пиву". Лошадей набирается так много, что поляна перед часовней сплошь покрывается ими. За версту от часовни раскинулось ровное поле, где, по окончании молебствия, начинаются скачки (новое доказательство древности лошадиного праздника, а равно и того, что самые часовни представляют позднейшие сооружения, освятившие собою места древних игрищ). С постройкой одной из таких часовен, в ветлужских лесах, предание связывает явление иконы св. мучеников при источнике из горы (лет 300 тому назад). Из часовни впоследствии образовалась церковь, стоявшая одиноко в темном лесу, в 17 верстах от жилья. "За сто верст (свидетельствует корреспондент) со всех сторон, съезжаются сюда служить водосвятный молебен после обедни, а также и после того, как все верхом, по три раза, успеют объехать кругом церкви. Священник выносит крест со святою водой, благословляет крестом и все время кропит, при чем каждый, проводящий мимо него лошадей, старается о том, чтобы хотя одна капля св. воды попала на лошадь. Как только все объехали, священник осенит крестом и скажет: "с Богом" -- тогда все разъезжаются по домам".
   Обычные скачки на лошадях в перегонку (отчего кое-где и самый праздник получает название "скакалки") сохранились далеко не везде. Даже в той же Вологодск. г. (в Вольском уезде) "фролят" только любители из взрослых, т. е. скачут в перегонку в первое воскресенье, следующее за Петровым днем. Оно называется "конною мольбой", именно потому, что в этот день установлено молебствие о лошадях, и каждый хозяин приводит на площадь, если не всех, то по крайней мере одну лошадь. Зато повсюду установлено общим и неизменным правилом кормить в этот день лошадей в полную сыть и ни в каком случае на них не работать (даже на скачках седлать лошадей не принято). Во всяком случае, "Фролы", или, по крайней мере, самый день праздника отличается в деревне особым торжеством, в лесных же губерниях этот день замечателен по обилию яств и питей. Избы к тому времени чисто вымыты, хозяева принаряжены, пива наварено вдосталь, гости не спесивы, а потому и пир легко и скоро идет в гору и доходит до тех криков, когда все галдят, и никто друг друга не слушает, и даже до беспричинной ссоры и кровавой драки. "На Фролах" дают себе волю выпить лишнее и женщины, что составляет исключение, сравнительно с прочими деревенскими праздниками. Это особенно заметно в вологодских краях: "мужики, которые любят винцо, пьют очень мало, даже некоторые совсем отказываются, за то уж бабы пьют за себя и за мужиков, бабы и старухи уже поздно вечером еле плетутся домой".
   И на этот раз, как при чествовании Власия, в стройный однообразный ряд обрядов христианского молитвенного чествования св. Флора и Лавра врываются кое-где, как осколок доисторической веры, обряд нелепых жертвоприношений, подобный тому, который замечен был в Пермской губ. и так описан самовидцем: "На вспаханном под пар поле, сплошь усеянном народом, лежат в крови и корчатся в предсмертных судорогах голов до 20-ти животных, издающих душераздирающие стоны и хрипение. Вот ведут на веревке к "жертвенному полю" молодого бычка. На него набрасывается, с криком и шумом, толпа народа, и через момент несчастное животное лежит уже распростертым на земле, придавленное толпой жертвователей. А в это время проходит жрец конца XIX века с невозможно тупым ножом и начинает пилить животному горло. Процесс пиления продолжается не менее четверти часа. Помощники жреца тотчас же приступают к потрошению. Таким образом, ко времени, когда у животного будет окончательно перерезано горло, с него успеют содрать всю шкуру и отрезать ноги. Затем начинается жаренье животных на кострах. Около двух часов ночи, раздается удар в колокол, возвещающий, что жертвенное кушанье поспело, и толпа набрасывается на горячее мясо с криком и дракою, при чем большинство желает получить мясо ради его "особо освященного свойства". Обряд этот и пиршество, под общим именем "скотского праздника", совершается не иначе, как в день Флора и Лавра". "Не ирония ли это судьбы (справедливо замечают в газете "Уральская жизнь", сообщившей об этом событии), что подобное медленное истязание животных происходит в "скотский праздник?"
  

XXIV.

НИКОЛА ВЕШНИЙ.

  
   Никола Вешний, или "Никола с теплом", называется так потому, что с этого дня (9 Мая) устанавливается теплая погода. "Никола осенний лошадь на двор загонит, а Никола весенний лошадь откормит" -- говорят крестьяне, характеризуя приволье подножных кормов.
   День Николы вешнего считается мужским праздником, так как в этот день парни первый раз едут в ночное и на лугах, при свете костров, справляют свой нехитрый пир: привозится водка, закуска, жарится неизменная яичница, а после заката солнца являются и девки. Надзора со стороны старших в этот день не полагается, и молодежь на полной свободе, водит хороводы, поет песни и пляшет до утренней зари.
   Что касается взрослого населения, то оно также считает Николу вешнего покровителем лошадей и заказывает в этот день молебны с водосвятием, чтобы св. Никола уберег коней от волков и медведей и даровал табунам здоровье. Вообще, св. Никола пользуется в народе огромным уважением за его любовь к крестьянам и почитается самым старшим и самым близким к Богу святым угодником. На этот счет в Пензенской губ., Краснослободского уезда, один крестьянин рассказал нашему корреспонденту следующую легенду. "Однова мужик посеял рожь и, как управился, пошел в воскресенье в храм Божий и взял с собою гривну (3 к.) на свечку. Только, этта, купил мужик свечку и задумался: кому ее ставить. Видит он, что народ ставит Миколе, пошел и сам к Николаю. Поставил свечку, отвесил поклон и молится: "Микола, батюшка милостивый, отец родной! уроди ты мне ржицу". А пророк-то Илья услышал мужикову молитву и осерчал. -- "И что это, -- говорит, -- мужик Миколу все просит, а не меня: чай, я не хуже Миколая-то? Вот погоди, придет лето, пущай Микола уродит мужику рожь, а я возьму да градом и выбью". Услыхал эти слова Микола милостивый и тоже осерчал: -- "Ан, нет не выбьешь". -- "Ан, выбью". Вот они и заспорили. Послал Микола дождь, и рожь у мужика выросла лучше всех. Радуется мужик: "ну, думает и зашибу я деньгу". А того и не знает, что пророк-то Илья на его рожь с неба посматривает и все норовит, как бы ее градом хватить. Только и Николай не дремлет: приходит, это, он к мужику и говорит: "продай рожь не жамши". Мужик послушался и продал: ржи в тот год у всех были плохи, и ему за его хорошую рожь эва сколько деньжищ сосед отвалил. Вот пришла жатва, а Илья то не знал, что мужик продал рожь и такой ли град послал, такой град, что вся рожь полегла на землю. Тогда Микола опять является к мужику и говорит: "ты, мужик, купи рожь-то свою побитую". Мужик послушался и, почитай, задаром взял свою рожь назад. А Микола тем временем послал дождь и поднял рожь с земли, и опять у мужика стала хорошая рожь. Рассердился, разлютовался Илья, когда узнал, как его Николай обошел, и порешил на следующий год опять побить мужикову рожь, да только Никола опять наставил мужика продать рожь не жавши, и Илья так и остался ни с чем".
   День Николы Вешнего не связывается в народном представлении с какими-нибудь особыми земледельческими приметами, если не считать того, что этот день признается временем среднего посева яровых хлебов. С Николина дня точно также "заказываются" луга, что обыкновенно делается посредством древесных прутьев и веток, которые втыкаются в землю на межах -- признак, что пасти скот на этих лугах возбраняется.
  

XXV.

ВОЗНЕСЕНЬЕ.

  
   Живое, образное представление евангельского события восхождения Спасителя на небо во всей божественной славе своей -- в обиходной жизни русских деревень потребовало вещественного обрядового знака, подобного пасхальным куличам, сыру и яйцам и т. под. На этот раз чествование высказалось полнейшим простодушием, в умилительной форме самого верования. На праздник Вознесенья пекут пироги с зеленым луком, а главное особенное кушанье -- хлебные "лесенки" (в Ярославской губ.). Такие лесенки делаются обязательно с семью перекладинками, как бы ступеньками, по числу семи небес апокалипсиса. Прежде эти пироги и лесенки освящались в церкви, относились на колокольню и бросались вниз на землю. При этом, конечно, гадали о том, на какое из семи небес суждено попасть гадающему. Когда все семь ступенек оставались целы, это указывало гадальщику прямой путь на небо, и наоборот: если лесенка разбиваясь в мелкие куски, то тем самым обнаруживала страшного грешника, который ни на одно из небес не годится. В настоящее время, гаданье это упростилось до того, что лесенки бросают прямо на пол, около печи, которая их испекла. Простодушие верования и стремление к образному выражению его на этом обычае не остановилось, а пошло далее. В Вологодск. г. (Кадниковск. у.), например, к рогулькам из теста, (которые также называются лесенками) прибавляют еще особое печенье -- сочни с овсяной крупой, называемые "христовыми окутками" -- всегдашней принадлежностью всякой крестьянской обуви, неизбежной при хождениях и восхождениях.
   О путанице в переносе весеннего праздника, в виде Семика и Русальной, с венками и неизбежной яичницей, на разные праздники церковного календаря мы укажем в своем месте. Относительно же Вознесенья, между прочим, Ярославское Пошехонье представляет кой-какие дополнения и отличье. Так, напр., тамошние девушки с готовой яичницей, завязанной в платок, обходят все деревенские поля одни (парни ни в каком случае не допускаются). Когда съедят обетное кушанье, девушки начинают кататься по траве и приговаривать:
  

"Расти, трава, к лесу, а рожь к овину".

  
   Некоторые стараются объяснить этот языческий обычай почитания русалок самым днем, для того намеченным (четверг посвящается богу-громовнику), радуясь тому подходящему случаю для замены, что и христианский праздник всегда упадает на четверг.
  

XXVI.

СЕМИК И РУСАЛЬНАЯ.

  
   В память старой веры и дедовских обычаев, за "неделею всех святых" сохранилось название "русальной", а последнее весеннее воскресение, на том же основании, именуется "проводами весны и встречей русалок". Весну, впрочем, провожают накануне начала Петровского поста, вечером, когда обычно поют и пляшут, а в черноземной Руси (напр., в Елатомском уезде, Тамбовской губ.) на другой день (и также вечером) совершают эти проводы в лицах: молодые крестьяне, женатые и неженатые, наряжаются в торпища {Торпище -- большая холщовая простыня или мешочная дерюга в виде полога.} и прячутся около села во ржи, поджидая, когда выйдут сюда девушки и молодые бабы. Тогда, во ржи, где-нибудь раздается легкое хлопанье кнутов, которыми запаслись мужчины. Бабы и девушки испуганно вскрикивают: "Русалоцки... русалоцки" -- и разбегаются в разпыя стороны. Вдогонку за ними пускаются наряженные, стараясь ударить оплошавших женщин кнутом. Бабы спрашивают: "русалоцки, как лен?" (уродится). Ряженые же указывают на длину кнута, вызывая бабьи выкрики: "ох, умильные русалоцки, какой хороший!" В Пензенской губернии, к этому дню молодежь приготовляется еще за неделю, с самого Троицына дня, и, хотя ряженых бывает немного, но все умеют быть веселыми и стараются быть забавными. Один наряжается козлом, другой надевает на руки и на ноги валеные женские сапоги и изображает собой свинью (самая трудная роль), третий шагает на высоких ходулях, четвертый наряжается лошадью (когда все 4 конца торпища увязаны соответствующим образом толстыми бичевами, то является подобие лошадиной головы, вполне удовлетворяющее зрение, если воткнуты два колышка в голову, в замену ушей, и все это прикреплено к палке). С этой палкой в руке, прикрытый торпищем, парень являет собой подобие копя, ставшего на дыбы. Есть еще один, более простой, способ наряжаться лошадью -- для этого на палку (в два с полов. арш.) надевается головная лошадиная кость, а самую палку обивают пологом и скручивают веревкой, у которой один конец оставляется свободным. За этот повод уздечки берется ловкий молодец, изображающий вожака и руководящий скачками и пляской упрямой, норовистой лошади. Она брыкается, разгоняя хохочущую толпу девчонок и мальчишек, а тут же, рядом с ней бодается козел, постукивая деревянными челюстями и позванивая подвязанным колокольчиком. Но самое большое удовольствие получает тот шут в маске, который забирается в бабью толпу, поталкивает и пощупывает, повертывает и обнимает. Все, имеющиеся на лицо, музыкальные инструменты, принесены сюда: заливаются гармошки, трынкают балалайки, пищит скрипка и, для полного восторга провожающих весну, раздаются громкие и звонкие звуки от ударов в печные заслонки и сковороды. Впрочем, ряженые иногда ограничиваются тем, что просто испачкаются сажей и с шумом и треском обходят всех состоятельных жителей, как обходили, не так давно, все помещичьи дворы, заслуживая пляскою трепака угощение водкой. Самая процессия проводов весны совершается так: впереди идут с лошадью русальщики, за ними бегут вприскочку перепачканные ребятки (это "помелешники" или "кочерыжники"), которые подгоняют кнутами передних. В поле, за деревней, делают несколько холостых выстрелов из ружей, а в честь русалок выделяется бойкая девушка, которая, с палками в руках, скачет взад и вперед. Затем лошадиную голову бросают в яму до будущего года -- это и есть проводы русалки и прощание с весной. Надурачившись в своем селе, зачастую, переходят в соседние деревни, пока там, в глухую полночь, не свалятся с ног. Но чаще, (по свидетельству одного корреспондента из Саранского уезда. Пензенской губернии), бывает так: "когда толпа поредеет и на улице остаются парни, девки да солдатки, парни подхватывают их и тащат в сторону к амбарам и погребам. Женщины сопротивляются, и все затеи женихов, к чести девушек, остаются безрезультатными. И это не в один какой-либо вечер, а всегда". Описывая своих, похваливая их нравственность, наш автор исполнил честно только добрый соседский обычай. Но в действительности веселый бог весны не так милостив и жалостлив к молодежи, как было бы желательно, по крайней мере не на то наводят, не о том говорят все эти "веснянки" -- старинные песни, а особенно те из них, которым присвоено название семитских. Семик -- тоже весенний праздник, и притом самый веселый и коренной, и также цельно и свято соблюдаемый с древних времен седой доисторической старины. С русальным праздником у Семика такое близкое родство, что, судя по самым основным приметам, их теперь и отделить очень трудно, а с широкой масленицей у Семика такое сходство и сродство, что оно не ускользнуло и из праздничных хвалебных песен. Разница тут только в том, что один праздник приспособлен к концу весны, другой к концу зимы, и оба в честь красного солнышка.
   Основное ядро семитского праздника и существенная отличительная его особенность -- завиванье венков, -- осталось в прежней силе и неизменном порядке, но сроки отправления празднества перепутались. Так, например, в окрестностях города Углича, для завиванья венков избран Вознесеньев день, в Калужской и Орловской губ., делают тоже на Духов день, в Симбирской губернии Семик приходится еще за два дня до Троицына дня, а в Пошехоньи и вообще в Ярославской губ. на Троицын день. В Симбирской губ. (хотя бы, например, в Буинск. у.) особенно избранные девушки, накануне Троицына дня, ходят с раннего утра под окнами подруг и объявляют о наступлении Семика такими словами: "Троица по улицам, Семик по задам". Это значит, что когда каждая украсит свою избу березками вдоль всей деревенской улицы, то им, деревенским девицам, придется идти за околицу, под предводительством избранной по жребию и одетой в мужское платье (это -- Семик). Идут разодетые и с запасами: с печеными и сырыми яйцами для неизбежной яичницы, с лепешками и пирогами. В ближней роще выбирают кудрявую березу, срубают самую густую ветку, украшают ее лентами, втыкают в землю и, ухватившись за руки, сплетаются хороводом и поют известную песню: "как из улицы в конец, шел удалый молодец", с припевом о Дунае-сыне-Ивановиче. Песни поют до обеда, т. е. до той поры, когда дойдет очередь до принесенных яств, после чего с той же березы рвут ветки и плетут венки, с которыми опять водят хороводы и играют песни, спрашивая в одной из них: "мне куда тебя, веночек, положить?" и отвечают: "положу тебя, веночек, на головку, ко душе милой девице, -- ко названной сестрице". Что споют, то и сделают, а придя на пруд или реку, с зажмуренными глазами бросают венки на воду и гадают: потонул венок -- в тот год замуж не выдти, а пожалуй, даже и умереть, но очень хорошо считается, если венок всплывет, да еще и против течения.
   В Ярославской губ. (Роман. у.) через сплетенные из березы венки девицы целуются, обязуясь сохранить на целый год дружбу, до новых поцелуев, хотя бы и с другой девушкой. Близ Углича игра с разукрашенной березкой и яичницей применяется к гаданью на урожай ржи, так как березку ставят среди озимого поля, а яичницу едят не иначе, как бросая через голову часть ее и целые яйца в рожь, "чтобы она, кормилица, лучше уродилась" ("колосок рожки уродился с ложку, а комелек рожки со Христову ножку"). Затем по ржаной полосе катаются, переваливаются с боку на бок, для того, чтобы не болела во время жнитва спина и не "расхваталась" (от схватки пучков ржи на серп) рука, перевязанная для устранения возможной беды на это время в запястье ниткой. Почествовав таким способом рожь, завивают венки на себя, на родителей, на жениха или просто на знакомых, оставляя их до Троицына дня, когда ходят "ломать венки", т. е., погадавши на них, бросать в воду.
  

XXVII.

ТРОИЦЫН ДЕНЬ.

  
   Троицын день можно с полным основанием назвать "зелеными святками", и не только потому, что в этот день прихожане выстаивают в церквах обедни с букетами луговых цветов (в Яросл. г. назыв. "духами") или ветками деревьев, но и по той причине, что как улицы, так и дома украшаются березками. Полевые цветы, побывавшие в церкви, засушивают и хранят за иконами для разных надобностей: их кладут под свежее сено и в житницу, чтобы не водились мыши, в норы на грядах от землероек, и на чердак, чтобы устранить пожарные беды. Деревья свозят на деревенские улицы целыми возами и украшают не только двери, но и косяки окон, а, в особенности, свою "матушку-церкву", пол которой усыпается свежей травою: ее всякий при выходе от обедни, старается захватить из-под ног, чтобы примешать к сену, вскипятить с водой и пить, как целебную. Из листьев деревьев, стоявших в церкви, иные вьют венки и кладут их в горшки при рассаживании капусты.
   Таковы, в сущности, главнейшие специальные обычаи, приспособленные к троицкому празднику и благословленные церковью, выделившею их на этот день из Семика и русальных чествований. Этим объясняется та путаница, которая замечается в различных местностях при установке обрядовых приемов на определенные сроки. Иные из этих приемов предшествуют, иные совпадают с Троицыным днем (как и указано нами в надлежащих статьях) и даже опережают его все на том же основании, что эти празднества в честь весны находятся в полной зависимости от ее позднего, или раннего прихода, хотя бы и по отношении такого рода увеселений, которые представляют собою рели или качели, устраиваемые не для одних малых ребят, а вообще для всей молодежи {Напр., в Орловской губ. рели и качели начинают играть главную роль именно в первый раз в этот день, -- во второй раз на следующий Духов день и в третий и последний -- в всесвитское воскресенье (и на этот день в значительно уж меньшем числе). Все эти три обетные рели сопровождаются людными и веселыми гуляньями, с взаимными угощениями молодежи пряниками, подсолнухами и другими сластями.}.
   В среде последней, в Новгородчине, сохранился, по-видимому, старинный обычай, приноровленный именно к Троицыну дню (точно так же, как и к масленице) и называемый "трясти порох". Состоит он в следующем. Во время гулянья, на лугу, среди хороводов и игр в "огорыши" (старозаветные "горелки"), кто-нибудь из мужчин схватывает картуз с молодого новожена, трясет им над головой и кричит во все горло и на целое поле: "порох на губе, жена мужа не любит". На этот крик молодуха выделяется из толпы (и в том вся задача, чтобы сделать это возможно быстрее), становится перед мужем, кланяется ему в пояс, снимает тот картуз, который успевают положить ему на голову в момент ее появления, берет мужа за уши и трижды целует и снова кланяется ему и во все четыре стороны. При уходе молодой, а иногда при ее появлении, начинается вслух оценка ее качеств и разные площадные шутки, особенно над теми, которые в девушках имели грешки. Молодухи обыкновенно стесняются этим обычаем и говорят: "когда трясут порох, лучше бы провалиться скрозь землю".
  

XXVIII.

ОЛЕНЫ-ЛЕННИЧИ.

  
   День свв. равноапостольных Константина и Елены (21 мая), на языке народа, носит несколько странное название -- "Олены-Ленничи". Но название это имеет самое простое объяснение: с 21 мая крестьяне начинают обыкновенно сеять лен и созвучие этого слова лен -- со словом Олена (Елена) и дало повод к появлению особого названия "Олены-Ленничи". В таком же ходу и другое название этого праздника "Олена -- длинные льны" {День свв. Константина и Елены называется также "овсянником", так как с этого дня сеют овес.}.
   Из числа народных обычаев, приуроченных к этому дню более других представляют интереса те особые приемы, которыми обставляется посев льна. Для того, чтобы лен родился хорошо, бабы кладут в мешок с семенем печеные яйца, а мужик, который будет сеять лен, должен подбрасывать эти яйца, как можно выше, потому что, чем выше будут подброшены яйца, тем выше вырастет и лен. Еще интереснее другой обычай, при помощи которого бабы "обманывают лен". Для этого, при посеве льна, баба раздевается донага, в том расчете, что лен, глядя на ее наготу, сжалится над ней подумает: "это баба бедная -- у нее даже рубашки на теле нет, надо будет пожалеть ее и получше уродиться". Очень характерно при этом, что сами бабы не отдают себе ясного отчета, кого собственно они имеют в виду разжалобить: лен ли, или св. Елену, в день которой этот злак сеется. Вернее, впрочем, предположить, что бабы имеют в виду не Елену, а именно лен, который, в данном случае, как бы олицетворяется.
  

XXIX.

АГРАФЕНА-КУПАЛЬНИЦА.

  
   "Купальницей" св. Аграфена называется потому, что день ее памяти падает как раз на канун Ивана Купалы (23 июня). Впрочем, некоторые обычаи и обряды, связанные с этим днем, позволяют заключить, что св. Аграфена получила эпитет "купальницы" сама по себе, без всякого отношения к Ивану-Купале.
   Так, по всему северу России, и в особенности в Вологодской г., крестьяне заготовляют в этот день банные веники на целый год. Для этого бабы и девки, после обеда, запрягают лошадь и уезжают в лес ломать молодые березовые ветви. Иногда, впрочем, веники делаются из различных пород лиственных деревьев и растений, так что в каждый веник входит по ветке: от березы, ольхи, черемухи, ивы, липы, смородины, калины, рябины, и по цветку разных сортов. Это уже, так сказать, ритуальные веники: одним из них парятся в этот день в бане, другими обряжают недавно отелившихся коров, третьи, наконец, перебрасывают через головы или бросают на крыши бань, с целью узнать будущее (если веник упадет вершиной к погосту, то бросающий умрет, а если не вершиной, то останется жив).
   Как и на Ивана -- Травника, в день Аграфены-Купальницы лихие мужики и бабы, в глухую полночь, снимают с себя рубахи и до утренней зари роют коренья или ищут в заветных местах кладов. А знахари, ложась спать, непременно читают самодельные молитвы, приуроченные к этому дню, как к кануну Ивана Купалы. Вот образец таких молитв, записанных в Тамбовской губ.: "Лягу я помолясь, встану я перекрестясь, умоюсь иорданскою водою, утрусь духоверною травою (духовною, или духоверною травою называется лен и конопля), пойду на восточную сторону. На восточной стороне стоит соборная церковь, войду я в эту церковь, Богу помолюсь, Ангелу доложусь, Ангел донесет Саваохву, Саваохв донесет Христу, Царю Небесному". В других молитвах смысла еще меньше, хотя попадаются между ними и такие, которые, по языку, несколько напоминают церковные возношения: "Буде верой ли раб Божий молиться, -- говорится в одной такой молитве, -- о грехах ли ты душа каешься, то душу твою я облачающе, душу твою я навещу и дом твой просвещу".
   Достойно замечания, что в Вологодской губ. день св. Аграфены кое-где вызывает усиленное внимание к нищей братии, для которой среди деревни (например, в дер. Филяеве) ставятся столы с постными яствами. Нищих сюда является иногда человек до 300, и все они едят на счет деревни.
   Очень оригинален также обычай, наблюдаемый в окрестностях города Кириллова. В день Аграфены-Купальницы, все девушки, взрослые и подростки, расхаживают в своих лучших нарядах по домам и говорят: "умойте". В переводе на обыкновенный язык, это значит, дайте что-нибудь из девичьих украшений: серег, ленточку, бус и проч.
  

XXX.

ИВАН КУПАЛА.

  
   Изучая народные купальские песни, польские историки XVII века вывели скороспелое заключение о существовании какого-то особого славянского бога Купалы. Но дальнейшие исследования ученых показали, что заключение это основано на простом искажении некоторых народных песен, и что в действительности купальские праздники совершались во времена язычества в честь свадьбы бога солнца, супругой которого являлась светоносная заря-зарница, красная девица. "Купальские игрища и праздники, -- пишет наш корреспондент из Ярославской губ. А. В. Балов, -- совершались в честь солнечной свадьбы, одним из актов которой было купанье солнца в водах. Отсюда и название этих праздников -- "купальские".
   "Впоследствии, под влиянием христианского вероучения, следы этого праздника, во многих местах, быстро исчезали. В других же местах, следы эти сохранились и до настоящего времени, причем, так как день св. Иоанна Предтечи совпадал с купальскими праздниками, то, с распространением в народе христианства, этот Иванов день, в отличие от других Ивановых дней (напр. Ивана Постного и т. д.) стал называться днем Ивана Купалы".
   Вывод А. В. Балова подтверждается, до некоторой степени, и другими известиями, полученными из Нижегородской губ. Здесь, в окрестностях села Иванцева и даже в самом Лукоянове, до нашего времени сохранились следы древних языческих праздников в честь Ярилы. За неделю до Иванова дня, в Лукоянове бывает торг и крестьянское гулянье, которое носит в народе название "молодой Ярило", а в следующий затем базарный день, перед самым Ивановым днем, бывает вновь большой базар и гулянье, известное под названием "старый Ярило".
   В настоящее время от языческих празднеств, разумеется, сохранилось одно только название, но замечательно, что и на пространстве целых тысячелетий народ все-таки успел сохранить тот дух купальских празднеств и то веселье, которые были свойственны и языческой эпохе. Так, в песнях, которые распеваются в деревнях, Купала и сейчас называется "любовным", "чистоплотным", "веселым". В одной из купальских песен прямо говорится: "Ай, Купала наш веселый, князюшка наш летний, добрый".
   Все эти эпитеты, которыми наделяет Купалу народная песня, находят свое объяснение в целом ряде обычаев, приуроченных к этому дню. Так, "любовным" Купала называется, между прочим, потому, что в его день, раз в году, расцветает папоротник, при помощи которого, по словам одной купальской песни, "сердце девичье огнями зажигают на любовь". Впрочем, сердца деревенской молодежи зажигаются и без папоротника, потому что, еще накануне Купалы, рощи, берега рек, леса и луга оглашаются веселыми хороводными песнями, и парни и девушки вместе ищут чудодейственных трав, вдали от строгих глаз матерей и отцов.
   "Чистоплотным" Иван Купала называется оттого, что на заре этого дня принято купаться, причем такого рода купанью приписывается целебная сила. С той же целью отыскать целебную силу, по-утру Иванова дня, вологодские бабы "черпают росу"; для этого берется чистая скатерть и "бурак", с которыми и отправляются на луг. Здесь скатерть таскают по мокрой траве, а потом выжимают в бурак и этой росой умывают лицо и руки, чтобы прогнать всякую "болесть" и чтобы на лице не было ни угрей, ни прыщей. В той же Вологодской губернии, накануне Ивана Купалы, крестьянки обязательно моют у колодца или на реке, так называемые, "квашенки", т. е. кадушки, в которых водят тесто для ржаного хлеба. (По замечанию нашего корреспондента, эти квашенки только и моются один раз в год).
   В Пензенской губернии точно также "черпают росу", хотя здесь она служит не только для здоровья, но и для чистоты в доме: купальской росой кропят кровати и стены дома, чтобы не водились клопы и тараканы. Впрочем, от клопов существует и другое, более радикальное средство: когда в дом придет священник и, окропивши св. водой, станет уходить, то нужно вслед ему мести пол, приговаривая: "куда поп, туда и клоп". После этого, уже ни одного клопа не останется, так как все они перейдут в тот дом, куда далее направится священник.
   В Орловской губернии (как, впрочем, и во многих других) с Иванова дня начинают ломать прутья березы для банных веников. Делается это в том предположении, что веники, срезанные до Иванова дня, приносят вред для здоровья ("на теле будет "чес", т. е. чесотка). Вообще, баня, купанье в реках и умыванье росой составляют один из наиболее распространенных в народе купальских обычаев. Местами этот обычай выродился даже в своеобразный обряд обливанья водой всякого встречного и поперечного. "Деревенские парни, пишет об этом обряде наш орловский корреспондент, -- одеваются в грязное, старое белье и отправляются с ведрами и кувшинами на реку, где наполняют их самою грязною, мутною водой, а то и просто жидкой грязью, и идут по деревне, обливая всех и каждого и делая исключение только для стариков и малолеток". Но всего охотнее, разумеется, обливают девушек: парни врываются даже в дома, вытаскивают и выносят девушек на улицу силой и здесь с ног до головы окачивают водой и грязью. В свою очередь, и девушки стараются отомстить парням и тоже бегут на реку за водой и грязью. Начинается, таким образом, общая свалка, полная веселья, криков и смеха. Кончается дело тем, что молодежь, перепачканная, мокрая, в прилипшей к телу одежде, гурьбой устремляется на реку и здесь, выбрав укромное местечко, подальше от строгих глаз старших, купается вместе, причем, разумеется, и парни, и девушки остаются в одеждах.
   Относительно общенародного обычая -- купаться в Иванов день -- мы получили сведения почти со всей центральной и северной полосы России, и только А. В. Балов сообщает, что в некоторых уездах Ярославской губернии крестьяне признают такое купанье очень опасным, так как в Иванов день считается именинником сам водяной, который терпеть не может, когда в его царство лезут люди, и мстит им тем, что не только топит всякого неосторожного, но, затащивши в самую глубь речных омутов, глумится уже над мертвым телом.
   Кроме эпитетов "любовный", "веселый" и "чистоплотный", Иван Купала повсеместно именуется еще и "травником". Последнее название указывает на общенародное верование, которое гласит, что все чудодейственные и целебные травы распускаются как раз в ночь на Ивана Купалу, когда творческие силы земли достигают своего наивысшего напряжения. Поэтому знающие и опытные люди, а особенно деревенские лекари и знахари, ни под каким видом не пропускают Ивановой ночи и собирают целебные коренья и травы на весь год. Наибольшим вниманием их пользуется: 1) "Петров-Крест" -- трава, похожая на простой горох без стручков. (Крест находится в корне, на глубине двух аршин, и вполне предохраняет и от колдунов, и от нечистой силы). 2) "Чертогон" -- трава с теми же свойствами: ее втыкают в трещину над воротами и калиткой -- от колдунов, и под крышами -- для изгнания чертей. 3) "Чернобыль-трава". Эту траву заплетают в плети и кладут их "под Иванову росу" с приговором: "мать-земля, отец-небо, дайте рабам вашим от этой травы здоровья". 4) "Зяблица" -- помогает от ребячьего крика и от бессонницы, но, для успешного действия, ее нужно топить в молоке. 5) "Расперстьице" -- трава эта сушится, и порошком ее присылаются больные места на теле (обрезы, нарывы, опухоли). В большом употреблении точно также травы: "дивий сил", "мария магдалина" (от тоски), "богородская" трава (для окуривания отелившихся коров), а также специальный корень, носящий несколько рискованное название и предназначенный для снятия "порчи" с молодых.
  

XXXI.

ПЕТРОВ ДЕНЬ.

  
   29 июня, день святых апостолов Петра и Павла, считается праздником рыбаков, так как апостол Петр повсюду известен как покровитель рыбного промысла, а среди приречных и приозерных жителей носит даже название "рыболова". Рыбаки ему молятся, служат молебны, а в некоторых местах установили даже обычай ежегодно, в день 29 июня, собирать "Петру-рыболову на мирскую свечу", которая и ставится в храме перед его образом.
   Что касается прочего населения, то оно, хотя и празднует день свв. апостолов, но праздник этот не считается первостепенным и не связывается с какими-либо особыми религиозными обрядами. Местами же, как напр., в Вологодск. г., крестьяне даже скептически относятся к петровскому посту, замечая, что пост этот выдумали попы вместе с бабами: "первые для того, чтобы собирать "петровщину" (сбор яйцами, маслом, сметаной), а вторые -- с целью накопить масла и яиц". Впрочем, пример вологодских скептиков надо признать исключением, так как в остальной России петровский пост соблюдается, в крестьянской среде, во всей строгости церковного устава, а день "заговин" считается праздничным днем. Так, напр., в Калужской губ. (Мещовск. у.) к этому дню все семейные, кому только есть возможность, стараются быть дома, а на столе, после ужина, оставляют объедки неубранными на том основании, что в дом собираются все умершие предки тоже заговляться. Пожилые бабы уверяют при этом, что они много раз видели и слышали, "как упокойники заговляются, обгладывают кости и оставляют на столе раскрытую посуду, которая прежде была закрыта" (кошки словно и в счет не входят у этих суеверных баб).
   С таким же почтением относятся крестьяне и к дню "розговин". В Вельск. у., Вологодск. г. до двадцатых годов минувшего столетия, существовал даже обычай общих розговин всем миром: прихожане приводили к церкви быка, тут же убивали его и, сварив в больших котлах мясо, разговлялись все сообща. Когда возник этот оригинальный обычай неизвестно, но уничтожен он, по сообщению нашего корреспондента, в 20 годах, вельским исправником.
   В прочих местах Великороссии крестьяне, хотя и не разговляются сообща, но каждая семья заблаговременно готовиться к Петрову дню: печет, жарит и варит и припасает водки. Последняя припасается в возможно большом количестве, так как все имеют в виду прием гостей и родственников, которые в Петров день приезжают даже из дальних деревень. Но в этой праздничной выпивке принимают участие, главным образом, только женатые и старики, -- деревенская же молодежь еще с вечера уходит в поле и здесь, вдали от родительского надзора, проводит всю ночь, "карауля солнышко": по народному понятию солнце в день Петра и Павла, как и в день Светлого Христова Воскресенья, играет какими-то особенными цветами, которые переливаются и искрятся как радуга, (этот обычай караулить солнце первоначально был установлен с целью отогнать от села русалок, которые, в Петров день, своими злыми шалостями причиняли не мало вреда посевам). Встретив солнышко, молодежь, обыкновенно, еще не расходится по домам, а заплетает венки на ветках деревьев, преимущественно на березе, -- с теми же символами, какие придаются венкам на Троицын день.
   В круговороте земледельческих работ Петров день, хотя и считается началом покоса трав, но почти не связывается с какими-нибудь особыми приметами. Говорят только, что "с Петрова дня зарница хлеб зарит" и что, "если просо в Петров день в ложку, то будет его и на ложку".
   Что касается других, неземледельческих примет, то их почти не существует. Только в Тамбовской губ. верят, что речное купанье в Петров день очищает от любодейных грехов.
  

XXXII.

ИЛЬИН ДЕНЬ.

  
   На огненной колеснице, могучий, седой старец, с грозными очами, разъезжает из конца в конец по беспредельным небесным полям, и карающая рука его сыплет с надзвездной высоты огненные каменные стрелы, поражая испуганные сонмы бесов и преступивших закон Божий сынов человеческих. Куда ни появится этот грозный старик, он всюду несет с собою огонь, ужас, смерть и разрушение. Его непреклонное сердце не смягчат ни вопли, ни стоны пораженных, и взор его грозных очей не остановится на зрелищах земных несчастий. Совершив правосудие неба, он, как бурный вихрь, мчится на своей сверкающей колеснице все дальше и дальше, и по могучим плечам его только рассыпаются седые кудри да ио ветру развевается белая, серебристая борода.
   Таков, по воззрениям народа, Илья-пророк, олицетворяющий собой праведный гнев Божий. Повсюду на Руси он именуется "грозным", и повсюду день, посвященный его памяти (20 июля) считается одним из самых опасных. Во многих местах, крестьяне даже постятся всю ильинскую неделю, чтобы предотвратить гнев пророка и спасти от его стрел свои поля, свои села и скотину. Самый же день 20-го июля крестьяне называют "сердитым" и проводят его в полнейшей праздности, так как даже пустая работа считается великим грехом и может навлечь гнев Ильи. Если в этот день на небе появятся тучки, народ с боязнью следит за ними глазами; если дело доходит до грозы, то боязнь эта переходит в панический страх: все население забивается в дома, затворяет наглухо двери, занавешивает окна и, зажигая перед образом четверговые свечи, молит пророка сложить гнев на милость.
   В некоторых местах, предупредительные меры принимаются даже накануне Ильина дня. Так, в Никольске (Вологодск. г.) крестьяне еще с вечера окуривают свой дом ладаном, а все светлые предметы, вроде самовара, зеркальца и тому подобных -- или закрывают полотном, или же вовсе выносят из избы, на том основании, что будто бы пророк Илья считает такие предметы предосудительной роскошью, неприличной в крестьянском быту. В Вятской г. пророка Илию умилостивляют дарами: крестьяне в этот день приносят в церковь "под свято" ногу барана, пчелиного меду, пиво, колосьев свежей ржи и зеленого гороха. Но по вопросу о том, что из этих предметов всего более угодно Илье, происходит разногласие. Одни стоят за пчелиный мед, другие доказывают преимущество баранины. На этот счет в Орловском у., Вятской г. народная фантазия создала даже целую легенду. Двое соседей заспорили между собой, что следует приносить в жертву Илье пророку, чтобы во время были дожди. Один из них, занимавшийся овцеводством доказывал, что в жертву -- или, как говорят в деревнях, "под свято" -- следует приносить овец, а другой, водивший пчел, спорил, что дары следует приносить от пчел. Долго спорили соседи и, наконец, подрались. А подравшись, пошли к бурмистру судиться и рассказали ему о предмете спора. Бурмистр вызывал их на суд по нескольку раз, и каждый раз спорящие, желая привлечь его на свою сторону, приносили ему -- один баранов, другой меду. Наконец, бурмистр собрал народ, начал судить и сказал: "вот, миряне, собрал я вас на совет: эти два человека спорили о том, что следует приносить Илье пророку под свято: один говорит, от овцы свято, а другой говорит от пчелы свято, а так как у меня с обоих взято, то пусть и будет от овцы свято, и от пчелы свято".
   Кроме четверговой соли и умилостивительных даров, самым надежным средством для предотвращения гнева Ильи служат общественные молебствия, совершаемые в поле. Во многих деревнях такие молебствия совершаются ежегодно, в силу общественного приговора, причем в основании приговоров, в большинстве случаев, лежит какое-нибудь несчастье, случившееся 20-го июля: то молния зажжет деревню, то "громом убьет" человека или скотину, то градом выбьет хлеб. Такие же общественные приговоры составляются крестьянами с целью воспретить производство работ в Ильин день: предполагается, что в деревне всегда найдется один-другой безбожник, который, по легкомыслию, или по отсутствию страха Божия, не побоится работать в "грозный" Ильин день, а так как отвечать за этот грех придется всем (потому что Илья может сжечь всю деревню), то общество и считает себя в праве налагать на таких нарушителей закона штрафы. В Калужской г. и уезде были случаи, когда на крестьянина, выехавшего в Ильин день за снопами, набрасывалась целая толпа однодеревенцев и снимала с его лошади хомут, который немедленно же относился в кабак и пропивался всем обществом.
   Приписывая пророку Илье власть производить гром и молнию и направлять тучи по своему усмотрению, т. е. отдавая в его руки самые страшные и вместе самые благодетельные силы природы, наш народ твердо верит, что плодородие земли есть дело пророка, и что без его воли не может быть урожая. Поэтому, народ представляет себе Илью не только как вестника небесного гнева, но и как благодетеля человеческого рода, дарующего земле изобилие плодов и прогоняющего нечистую силу, эту виновницу человеческих несчастий и болезней. По народному поверью, для нечистой силы страшен не только сам Илья, но даже дождь, который проливается в его день. имеет великую силу: ильинским дождем умываются от вражьих наветов, от напусков и чар. Сам же Илья наводит на бесов панический, беспредельный ужас: как только на небе раздастся грохот его колесницы, черти толпами бегут на межи, прячутся за спины людей, или укрываются под шляпки ядовитых грибов, известных в народе под именем "яруйки". Даже сам сатана трепещет перед грозным Ильей и, застигнутый пророком в облаках, пускается на хитрости, чтобы избежать могучих ударов. "Я в христианский дом влечу и сожгу его" -- грозится сатана. А Илья гремит ему в ответ: -- "Я не пощажу дома, поражу тебя". И ударяет в ту пору своим жезлом с такою силой, что трещат небесные своды и огненным дождем рассыпаются каменные стрелы. -- "Я в скотину влечу, а в человека войду и погублю их, я в церковь Божию влечу и сожгу ее" -- снова грозится сатана. Но Илья неумолим: -- "Я и церкви святой не пощажу, но сокрушу тебя" -- гремит он опять, и все небо опоясывает огненной лентой, убивая скотину, людей, разбивая в щепки столетние деревья и сжигая избы и св. храмы.
   При таком воззрении православного народа на Илью, немудрено, что о пророке этом сложилось великое множество легенд и преданий. Почти в каждой деревне можно выслушать рассказ о каком-нибудь исключительном проявлении гнева, или милости пророка, о каком-нибудь чуде или небесном знамении: почти в каждой волости, в каждом уезде и губернии, можно встретить новые варианты старых преданий, или натолкнуться на совершенно оригинальную легенду местного происхождения. Вот, например, что рассказывают о земной жизни пророка Илии крестьяне Орловского уезда и губернии: "до 33-х лет пророк Илья сидел сиднем и не мог ходить. Родители его были люди бедные и корчевали пни, прикармливая этой работой калеку-сына. Однажды шел по земле Господь с Николаем Угодником и, увидев Илью, сказал: "Поди, подай нам напиться". -- "Я бы рад подать, да не могу идти" -- отвечал Илья. Господь взял его за руку, и он приподнялся с земли сам. Тогда Господь почерпнул в колодце полное ведро воды и велел выпить Илье, потом почерпнул еще одно и половину третьего и спросил у него: -- "Ну, как ты теперь?" -- "Я могу поворотить весь свет по иному, -- отвечал Илья, -- если бы был столб средь неба и земли, то разрушил бы я всю землю". Услышав эти слова, Бог испугался и поспешил сбавить Илье силы на половину и, сверх того, велел ему посидеть под землею 6 недель. Но, затем, когда Илья, просидевши под землею, снова вышел на свет (вместе с пророком Онуфрием), то первое, что он увидел, была гробница. Илья вошел в эту гробницу, и тотчас же с неба спустилась огненная колесница с ангелами, которые и умчали Илью на небо, представив его пред лице Господа. -- "Ты, Илья, сказал Господь, владей этой колесницей, пока я не приду на землю, и пусть в твоих руках отныне будет гром и молния". По народному поверью, на этой колеснице Илья, перед кончиной мира, спустится на землю и три раза объедет из одного конца земли в другой, предупреждая всех о страшном суде. Это орловское предание, в некоторых местах, уже варьируется, и крестьяне передают, что Господь возложил на голову Ильи камень в 40 десятин, чтобы убавить ему силы. Камень этот и сейчас цел и стоит на небе, перед престолом Божиим.
   Мы нарочно привели эту, сравнительно пространную, легенду, чтобы показать, каким путем слагаются в народном воображении суеверные предания: сказание былины об Илье Муромце здесь перепутываются с библейским рассказом об Илье пророке и осложняется фантастическими арабесками собственного творчества. А все, взятое вместе, создает неясный, туманный образ полу-богатыря, полу-святого.
   Такая же путаница и разноголосица наблюдается во всех рассказах крестьян, когда они начинают объяснять, отчего бывает дождь. Один мужик Смоленской губернии так объяснял причины дождя нашему корреспонденту: "Илья развозит по небу воду для всех святых и, если расплескает малость, так на земле дождь идет". Когда же этого мужика спросили, отчего не бывает грозы с дождями зимой, он не задумываясь ответил: "а зимою святые без воды сидят". Во Владимирской губ. (Меленковского уезда) вопрос -- почему на земле бывает дождь -- облекся даже в форму легенды. Рассказывают, что один Владимирский мужик до такой степени заинтересовался этим вопросом, что, в конце концов, решил лично пойти на небо и на месте осмотреть, как это все там делается. На небе любознательный мужичок увидел батюшку-Илью, который разъезжал взад-вперед на своей колеснице, от которой происходил сильный гром, а из под копыт крылатых коней вылетала молния. "Подъехал, это, Илья-пророк к большому чану с водой, -- передавал мужичок, -- стал черпать из чана воду ковшом и ну поливать ею небо. От этого самого и полился на землю дождь. Потом батюшка-Илья подъехал ко мне и баит: "ну, что, мужичок, насмотрелся, отчего происходит гром и дождь? Теперь пойди, найди на небе дыру, в кою закатывается месяц, спустись на землю и расскажи всем людям, отчего бывает гром, молния и дождь".
   Считая Илью Пророка властителем ветров и дождевых туч, крестьяне связывают с днем этого святого множество календарных примет. "До Ильи, говорят они, облака ходят по ветру, а с Ильи начинают ходить против ветра". "До Ильи поп дождя не умолит, -- после Ильи баба фартуком нагонит". "После Ильина дня, говорят вологжане, в поле сива коня не увидишь вот до чего темны ночи". "С Ильина дня ночь длинна: коцап (работник) просыпается, а кони наедаются". "С Ильина дня вода стынет". Тоже наблюдение сделано и в Пошехонском уезде, Ярославской губ., где так объясняют причину охлаждения речных вод: "Илья пророк ездит на конях по небу и, от быстрого бега, одна из лошадей теряет подкову, которая падает в воду и вода сразу холодеет".
   Земледельческие приметы также связываются с днем Ильи: "если в этот день с утра облачно, то сев должен быть ранний и можно ожидать обильного урожая; если облачно в полдень -- средний сев, а если вечером -- сев поздний и урожай плохой".
  

XXXIII.

СПАС.

  
   Праздник Преображения Господня (6 августа), известный в народе под именем "Спаса", повсюду считается праздником урожая и плодов земных. Но так как ко дню 6-го августа далеко еще не все плоды поспевают (иные же поспевают ранее), то крестьяне из одного праздника сделали три и повсеместно празднуют первого Спаса (1-го августа), второго (6-го августа) и третьего Спаса (16-го августа).
   Первый Спас всюду называется "медовым", а кое-где и "мокрым". Названия эти произошли оттого, что к первому Спасу пчеляки второй раз подрезывают ульи с медом и, выбрав лучший липовый сот, несут в церковь "на помин родителев". К этому же дню варят "медяные" квасы и угощают всех, пришедших в гости. "Мокрым" же первый Спас называется потому, что, по установлению церкви, в этот день бывает крестный ход на реки и источники для водоосвящения. А так как крестьяне не только сами купаются после крестного хода, но имеют обыкновение купать в реках и всю скотину, которая будто бы здоровеет после этого, то неудивительно, что и самый праздник получил название "мокрого".
   Второй Спас почти повсеместно называется "яблочным", так как с этого времени разрешается есть садовые плоды и огородные овощи. День этот крестьяне чтут, как очень большой праздник, но редко отдают себе отчет в истинном значении того события, которое вспоминает церковь 6-го августа. Только кое-где второй Спас называется "Спасом на горе" (название, которое позволяет заключить о знакомстве с священным писанием), в большинстве же случаев крестьяне не знают, что такое Преображение Господне, и считают второй Спас просто праздником земных плодов. Сообразно с этим, в день 6-го августа, вся паперть в приходских церквах бывает заставлена столами, на которых навалены горы гороха, картофелю, огурцов, репы, брюквы, ржи, ячменя, яблок и проч. Все эти плоды урожая священник благословляет после обедни и читает над ними молитву, за что благодарные прихожане ссыпают ему в особые корзины, так называемые, "начатки", т. е. понемногу от каждого сорта принесенных плодов.
   После освящения и благословения, крестьяне набожно осеняют себя крестом и разговляются яблоками: есть плоды до этого времени считается большим грехом и, если кому случится, по забывчивости или невоздержанию, попробовать яблок раньше срока, то такой человек не должен есть их в течение сорока дней после Спаса, чтобы тем искупить свою вину. Особенно должны воздерживаться от преждевременного вкушения плодов те из крестьян, у которых умерли в младенческом возрасте дети, так как на том свете на серебряных деревьях растут золотые яблочки и эти яблочки раздаются только тем умершим детям, родители которых твердо помнят закон и строго воздерживаются от употребления плодов до второго Спаса.
   В некторых местах, например в Вольском у., Вологодской губернии, с днем Преображенье Господня связывается особый обычай, известный в народе под именем "столованья". На площади перед церковью, ставят длинный ряд столов, покрывают их чистыми скатертями, и все деревенские хозяйки принимают на себя обязанность наполнить эти столы всевозможное снедью, которая и поедается прихожанами после обедни и крестного хода. В других уездах той же Вологодской губ., сохранился обычай всеобщих розговин горохом: отслужив в поле молебен, крестьяне всем селом устремляются на гороховое поле и, до самого вечера, лакомятся зелеными стручками, не различая своей полосы от чужой. Эти гороховые розговины составляют истинный праздник и величайшее наслаждение для деревенской детворы, которая целый день ныряет в зеленых кустах и наедается до того, что под конец уже на животе переползает с полосы на полосу.
   Третий Спас празднуется в честь нерукотворенного образа (17 августа). На языке крестьян он называется "Спас на полотне" или "ореховый" Спас. Последнее название дано потому. что к этому времени в центральной полосе России поспевает лесной орех, а первое указывает на самую идею праздника ("Спас на полотне", т. е. образ, икона). Но третий Спас известен далеко не во всей России: там же, где его празднуют, день этот ничем почти не выделяется в ряду деревенских будней, если не считать церковных молебнов и обычая печь пироги из нового хлеба.
   Таким образом, из трех Спасов наиболее почитается второй, совпадающий и с церковным праздником Преображения Господня. Первый же, хотя и признается повсеместно, но почитается, главным образом, в южной полосе Великороссии, где ранее созревает хлеб и плоды, и где этому празднику приписывается роль и значение второго Спаса, так как освящение хлеба и овощей на юге, очень часто, производится до Преображения Господня, именно 1-го августа.
  

XXXIV.

УСПЕНЬЕ.

  
   В Никольском уезде, Вологодской губ., крестьяне рассказывают следующую легенду о смерти Матери Божией: Божия Матерь прожила на свете шестьдесят два года: двадцати двух лет она родила сына Иисуса и умерла десять лет спустя после Его смерти. Объятая великой материнской скорбью, она, после Голгофы, ходила на гору Елеонскую и там просила у своего Божественного Сына последней милости -- скорее освободить ее от тягостной земной жизни и принять к Себе, на небо. Там же, на горе Елеонской, явился к ней архангел и благовествовал: "Мати! молитва твоя услышана, и ты будешь принята на небо". Но слова Божественного вестника сбылись только тогда, когда истек десятый год после кончины Искупителя мира.
   В той же Вологодской губернии существует особая легенда и о похоронах Богоматери. Когда Ее, в гробу, несли на кладбище, то из какого-то дома выбежал еврей и хотел было опрокинуть гроб, чтобы тем оскорбить христианскую святыню и поколебать веру в сердцах тех, кто принимал участие в траурной процессии. Но Господь не допустил такого кощунства и, по слову Божию, с небес слетел ангел с огненным мечем и отсек дерзновенному еврею руки. Чудо это произвело глубокое впечатление на всех присутствующих, но всего больше на самого еврея, который сразу же уверовал в Богородицу и стал горячо молиться Ей, после чего у него снова приросли отсеченные руки.
   На кладбище Божия Матерь была опущена в могилу, но тело Ее не осталось в земле, а нетленное было взято на небо. Об этом ученики Христовы узнали следующим образом. При похоронах Богоматери не было ученика Фомы, который, по свойственному ему маловерию, захотел разрыть могилу, чтобы собственными глазами убедиться, действительно ли Мать Иисуса скончалась и покоится в земле. Но когда могилу разрыли, там уже остались одни пелены, тела же не было -- оно вознеслось на небо.
   В крестьянском быту день Успения пресвятой Богородицы (15 августа) считается днем окончания жатвы, и в церковь, на литургию, мужички считают долгом принести колосьев нового хлеба, чтобы "Успенье-Матушка" благословила их труды и помогла благополучно управиться с молотьбой, оградив свезенный хлеб от пожаров и всякого несчастья. Бабы же, покончившие с жнитвом, "купаются" в этот день по сжатой полосе и говорят: "жнивка, жнивка, отдай ты мою силушку на пест, на колотило, на молотило, на кривое веретено". Этот обычай, характеризующий трудность женских полевых работ, во многих местах заканчивается крестьянскими пирушками, которыми жнецы как бы вознаграждают себя за изнурительную работу.
   День Успенья считается не только постным, но даже траурным днем, по крайней мере старухи-крестьянки любят в этот день одеваться во все черное, в воспоминание праведной кончины Богоматери.
  

XXXV.

ИВАН ПОСТНЫЙ.

  
   Под таким названием известен в народе день Усекновение главы Иоанна Крестителя (29 Августа). Событие, которое в этот день вспоминает в своих молитвенных возношениях церковь, очень хорошо известно крестьянам, что, между прочим, видно из целой массы обычаев и правил, которые с удивительной строгостью соблюдаются в крестьянской среде. Цель всех этих обычаев состоит в том, чтобы не вызывать никаких воспоминаний о мученической кончине великого праведника и всячески избегать таких действий и поступков, которые напоминали бы это грустное событие. На этом основании считается непростительным грехом брать в руки что-нибудь острое -- ножи, топоры и пр., так как это напоминает тот меч, которым отсекли голову Крестителю. Точно также считается грехом есть в этот день круглые предметы: картофель, капусту, лук, яблоки и пр., так как форма этих предметов напоминает голову. Избегают есть и красные предметы (напр., арбузы) на том основании, что это напоминает кровь, а также не принято есть что-нибудь на блюде, чтобы не вызывать воспоминаний о том блюде, на котором лежала голова Крестителя.
   Все эти правила соблюдаются чрезвычайно строго, так что, если хозяйка забыла накануне нарезать хлеб, то в день Иоанна Крестителя хлеб будут уже ломать, а не резать, из опасения, чтобы на хлебе не выступила кровь, как немой укор нарушителям обычая. Для большей же крепости соблюдения этих правил, крестьяне повсюду верят, что нарушителей наказывает сам Иоанн, посылая неурожаи на плоды, а то так и просто отнимая руки и лишая языка. Хорошо зная суть события, которое вспоминается церковью 29 Августа, крестьяне, тем не менее, путаются в подробностях земного жития Иоанна Крестителя. Они переделывают священную историю на свой лад, восполняя пробелы точного знания отчасти фантазией, отчасти теми картинками лубочного издания, которыми запрудил современную деревню Никольский рынок. Так, в Орловской губ. крестьяне убеждены, что Иоанн Креститель стал называться так только с того момента, когда сделался "крестным отцом" Иисуса Христа, -- до этого же времени он назывался "еще как-то". В той же Орловской губ. о святой жизни Иоанна рассказывают так: "Иоанн не ел хлеба, не пил вина и никак не ругался; весь он был в шерсти, как овца, и только после крещения шерсть с него свалилась". А о том, как Иоанн крестил народ, орловцы передают: "кто приходил к Ивану креститься, он, первым долгом, бил того человека железным костылем, чтобы грехи отскочили, как пыль от платья, и потом уже крестил".
   В Пензенской губ. крестьяне, передавая о кончине Иоанна, всегда присовокупляют, что голову Крестителя апостолы нашли в капусте, отчего, между прочим, и считается большим грехом ходить в этот день на огороды резать капусту, так как на ней, под ножом, непременно выступят алые пятна крови (в некоторых местах крестьяне считают даже за правило обрывать в день Ивана листья капусты, так как капля крови с головы Крестителя, брошенной в огород, будто бы упала на капустный лист).
   При таком трогательном и благоговейном почитании Крестителя Господня, крестьяне, само собою разумеется, проводят в строжайшем посте день, посвященный его священной памяти (отчего день этот и носит название Ивана Постного). Считается большим грехом даже есть рыбу (хотя и говорят, что на Ивана Постного рыбы в реках особенно много). Но в особенности непростительными считаются пьянство, песни и пляски. Первое потому, что Иоанн явил собой образец высоко-подвижнической жизни и никогда не пил вина, -- второе оттого, что песнями и плясками злая Иродиада добилась главы Иоанна. Кроме строгого поста, крестьяне, в день Иоанна Крестителя, считают своим долгом непременно побывать в церкви, где, между прочим, лица, страдающие головными болями испрашивают себе у этого святого исцеление.
   Все перечисленные особенности Иванова дня принадлежат к числу тех, которые можно наблюдать повсеместно в нашей деревенской Руси. Но есть и такие, которые усвоены не везде, а составляют исключительную принадлежность какой-нибудь одной, определенной местности. Так, напр., в Вологодской губ., день Ивана Постного называется иначе "репным праздником", так как до этого дня "заказано" есть репу, и засеянные ею полосы должны оставаться неприкосновенными, под страхом "срамного" наказания. Самое наказание это тоже представляет собою вологодскую особенность. Оно состоит в том, что всякого, кого застанут в репище до Иванова дня, -- будь это мужик, баба, парень или девка, -- непременно разденут до нага, обмотают на голове одежду и, в таком виде, проведут вдоль всей деревенской улицы. При этом желающим предоставляется даже право бить наказываемого, хотя на практике никто этим правом не пользуется, а все ограничивается смехом и шутками.
  

XXXVI.

СЕМЕН-ЛЕТОПРОВОДЕЦ.

  
   День св. Симеона-Столпника (1-го сентября) на языке народа носит название "Семена-Летопроводца" или просто "Семина дня". Это срочный день для взноса оброков, пошлин и податей, и с этого же дня обыкновенно начинаются и прекращаются все условия и договоры, заключаемые поселянами между собой и с торговыми людьми (отдача в наем земли, рыбных ловель и других угодий). В условиях так и пишут: "на Семин день я, нижеподписавшийся, обязуюсь" и т. д.
   Название "летопроводца" присвоено Семину дню потому, что около этого времени наступает конец лета, о чем можно заключить и по народным земледельческим поговоркам: "Семин день -- севалка с плеч", или: "Семин день -- семена долой" (т. е. конец посеву). "В Семин день до обеда паши, а после обеда пахаря с поля гони" (намек на то, что с наступлением сентябрьских дней ясная утренняя погода к полудню часто сменяется холодом и ненастьем). Время с Семина дня по 8-ое сентября называется "бабьим летом" -- это начало бабьих сельских работ, так как с этого дня бабы начинают "засиживать" вечера.
   Во многих местах с днем Семена-Летопроводца связывается "потешный" обычай хоронить мух, тараканов, блох и прочую нечисть, одолевающего крестьянина в избе. Похороны устраивают девушки, для чего вырезывают из репы, брюквы или моркови маленькие гробики. В эти гробики сажают горсть пойманных мух, закрывают их и, с шутливой торжественностью (а иногда с плачем и причитаниями) выносят из избы, чтобы предать земле. При этом, во время выноса, кто-нибудь должен гнать мух из избы "рукотерником" (полотенцем) и приговаривать: "муха по мухе, летите мух хоронить", или: "мухи вы мухи, комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь".
   Обычай хоронить мух и тараканов наблюдается по всему северу России, причем даже детали его везде одни и тоже и только кое-где, вместо "рукотерника", советуют изгонять мух штанами, в полной уверенности, что это средство неизмеримо действительное, так как муха, выгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу снова {Обычай хоронить мух, тараканов и клопов практикуется не только на Семин день, но и на Воздвиженье, и на Покров и на некоторые другие праздники.}.
   С изгнанием мух связана и специальная примета: "убить муху до Семина дня -- народится семь мух; убить после Семина дня -- умрет семь мух".
   Как ни комична сама по себе ритуальная обстановка борьбы с насекомыми и паразитами, но она дает полное основание заключить, что, при бедности нашего крестьянства и при той грязи, которая повсеместно царит в избах, сожительство с паразитами причиняет крестьянам истинное страдание: "сыпной" таракан и "сыпной" клоп, даже при загрубелости кожи, лишают обитателей изб спокойного сна и нормального отдыха; дети же страдают от насекомых невыразимо, поднимая по ночам полные отчаяния вопли.
  

XXXVII.

ОСПОЖИНКИ.

  
   Оспожинки, Спожинки или Госпожинки приурочены к празднику в честь Рождества Пресвятой Богородицы (вторая пречистая на северо-западе) и составляют ближайшее к этому двунадесятому празднику время. Празднество это, в зависимости от урожая, отличается большим разгулом. При видимо благополучном результате жатвы, оспожинки справляются иногда в течение целой недели: чем урожайнее было лето, тем продолжительнее праздник. Приноровленное к празднествам церковного цикла и обнимающее собой период времени от Успения Богородицы до Покрова, это деревенское "пировство" развертывается по всем правилам хлебосольства и со всеми приемами гостеприимства по преданию и заветам седой старины и, по возможности, широко и разгульно. В прежние времена все, у кого был покрепче достаток и веселее на душе, делали приготовления заранее и, прежде всего, пользовались древним правом времен св. Владимира, отнятым в недавние времена царствования на Руси винного откупа, т. е. варили пиво по числу ожидаемых гостей и достатку (от 10 до 15 корчаг), кололи овцу или барана из своих, покупали говядины, голову и ноги бычачьи для студня, доставали рыбы для кулебяки, хотя избранный день и упадал на скоромный, и пекли пирог из домашней пшеничной муки с примесью купленной крупчатки.
   За день, за два до праздника, бегут по селу малолетки с зовом на пировство родственников, предпочитая тех из них, которые сами в состоянии отплатить угощением на своем празднике. Исключение составляют зятья, особенно молодые: ни тесть, ни теща не обходят их приглашением, хотя бы сами и не рассчитывали на ответное. Для обоих очень важно, чтобы между ними и свекором и свекровью дочери существовали добрые, мирные хлебосольные отношения, по пословице: "не для зятя-собаки, а для милого дитяти". Неприглашенный свекор может не отпустить своего сына и его жены к родителям снохи, вот почему сват и сватья у тестя и тещи их сына, -- главные гости, которые и залезают за стол в передний угол, под самые образа. Впрочем, такие отношения продолжаются до семейного раздела: как только зятнин отец выделил сына, он ни в каком случае не может уже рассчитывать на зов к своему свату, т. е. к сыновнему тестю. "Здешние крестьяне (как сообщает г. Наумов из Иранского у., Вятской г.) в соблюдении праздничного хлебосольства принимают в расчет еще и равенство семьи: если в одной число взрослых членов значительно превышает число таких же в другой семье, то последняя нередко уклоняется от хлебосольных отношений к первой. Но раз между двумя семьями установились хлебосольные отношения, то они уже поддерживаются долгое время до крупных изменений в семейном строе. На праздники приглашается прежде всего глава родственной семьи, его жена и старшие сыновья с женами и детьми: это из дома тестя в гости к зятю, если он самостоятельный хозяин. Если же зять в своей семье имеет второстепенное значение, -- тогда только один его тесть с женой. Приглашение целой семьи происходит только тогда, когда обе семьи чересчур сдружились и когда они приблизительно равночисленны. Из дома свата, в первые годы после свадьбы, тесть приглашает самого свата с женою и старшего сына, если таковой есть и затем и других членов семьи, пользующихся в ней особенным влиянием. Дети зятьев в гости к своему деду берутся все без исключения: они пользуются особенно нежным уходом и заботливостью со стороны своей бабушки по матери. Они нередко остаются у дедушки и бабушки на несколько дней после праздника. Вообще, для детей это самое приятное время в течение целого года, а в гостях у бабушки и деда они чувствуют себя полными хозяевами".
   Конечно, веселье усугубляется и разнообразится там, где храмовые праздники самого дня 8 сентября вызывают ярмарочные съезды и торжки.
  

XXXVIII.

ДЕНЬ СВ. ФЕОДОРЫ.

  
   11-го Сентября, день Феодоры Александрийской, или, по крестьянскому произношению, -- "Александровской", считается началом осени. "Осень ездит на пегой кобыле" -- говорит народ, характеризуя неустойчивость погоды в это время, т. е. падающий хлопьями, мокрый снег и сменяющую его грязь. В это время, по народному представлению, осень с зимой спорит. Осень говорит: "я поля хлебом уряжу", а зима ей отвечает: "а я еще погляжу".
   Никаких особых торжеств и церковных празднеств в день св. Феодоры не бывает. Исключение представляет разве Пошехонский уезд, Ярославской губернии, где в село Федоринское стекается множество богомольцев. По преданию, близ этого села, находится тот самый камень, на котором во сне явилась одному благочестивому старцу преподобная Феодора. В настоящее время тут выстроена часовня, которая и служит сборным пунктом для всех молящихся. Имея, таким образом, чисто местное значение, день св. Феодоры нигде не связывается с какими-нибудь народными поверьями, легендами и приметами, если не считать опять-таки того же Пошехонского уезда, где о преподобной мученице народ сложил целые рассказы, не имеющие ничего общего с действительным житием св. Феодоры. Один из таких легендарных рассказов удалось слышать нашему корреспонденту А. В. Балову из уст крестьянки Марии Васильевой. Приводим этот рассказ в несколько сокращенном виде: -- "В одной деревне жил крестьянин и у него была жена Феодора, женщина лицом красивая, а нравом распутная: при муже жила она, в блуде со своим соседом... И захотел, видно, Бог взыскать грешницу: напала на нее тоска, опротивел сосед, опостылел муж, надоела и прежняя греховная жизнь, -- совесть, как зверь, и днем, и ночью грызла Феодору. А недалеко от Феодориной деревни был скит женский и игуменья там была старица святая, много приходило к ней народу за советом и молитвой. Пошла туда же, потихоньку от мужа, и Феодора. Пришла к старице, покаялась в своих грехах и стала просить совета. И повелела ей старица одеться мужчиной, идти в дальний мужской монастырь и там, среди монахов, спасаться во образе мужчины. Послушалась Феодора св. старицы: ушла тихонько от мужа, остригла свою длинную косу, оделась мужчиною, назвалась Феодором и пошла в тот дальний монастырь, про который сказывала ей игуменья. Однако, в монастырь ее сразу не впустили: игумен, в виде послушания, приказал ей провести ночь у ворот монастыря, посреди опасностей от зверя дикого и всякого гада. Но Феодора не устрашилась опасностей и безропотно подчинилась приказанию. На утро же, когда она была принята в монастырь, игумен, опять-таки в виде послушания, приказал ей чистить помойные ямы и сорные места. Но и тут Феодора осталась верной себе и много лет несла эту работу со смиренством: никого не было в монастыре кротче, благочестивее и смиреннее ее. Смиренство инока Феодора заметил, наконец, игумен и начал его возвышать, а затем настолько приблизил к себе, что доверял ему закупать всю провизию, нужную для монастыря. Но тут и случилась с иноком беда. Проезжая за провизией в город, инок Феодор всегда останавливался по дороге у одного купца, у которого была дочь красавица. Эта-то дочь и послужила причиной несчастья инока. Она слюбилась с каким-то молодцом, забеременела от него и родила сына, а когда старик отец допытывался у дочери, кто был ее обидчиком, она всю вину взвалила на инока Феодора. Взял купец младенца, поехал в монастырь и рассказал все игумену. Игумен же оставил у себя младенца и, созвав всю братию, привел Феодора на суд. Долго думала братия, но так как Феодор не оправдывался ни в чем, то все и решили, что он согрешил и постановили его наказать: закласть вместе с младенцем в пустой каменный чулан, замуровать камнями и подавать скудную пищу через маленькое оконце.
   Семь лет провел Феодор в этом чулане. На восьмом году, однажды, принес ему монах ежедневную пищу и увидал, что и вчерашняя трапеза осталась нетронутой. Побежал монахе к игумену, созвал братию, и решили иноки разломать дверь. Когда же они вошли в чулан. то увидели, что на полу лежит умерший брат Феодор, а на персях у него умерший мальчик. Стали братья приготовлять тела для погребения, стала раздевать их для омовения. Но тут-то все и увидели, что Феодор был не мужчина, а женщина, и что перед ними не грешник, а великая праведница. Сделал игумен пышные похороны новопреставленной рабе Божией, собрал народ и тут выяснилось все: на погребение прибыл и купец с дочерью, и муж Феодоры, от которых братия и узнала всю правду.
  

XXXIX.

ВОЗДВИЖЕНЬЕ.

  
   Судя по некоторым народным поверьям, наши крестьяне совсем не знают, в чем состоит истинный смысл и значение церковного праздника -- Воздвиженья честного и животворящего креста Господня (14 Сент.).
   По мнению орловцев, разделяемому тамбовцами и владимирцами, в день Воздвиженья, все змеи, ужи и, вообще, все пресмыкающиеся "сдвигаются", т. е. сползаются в одно место, под землю, к своей матери, где и проводят всю зиму, вплоть до первого весеннего грома, который служит как бы сигналом, разрешающим гадине выползать из чрева матери-земли и жить на воле. Вот почему на праздник Воздвиженья, или, по крестьянскому выражению, "Сдвижения", мужики, на весь день, тщательно запирают ворота, двери и калитки, из боязни, чтобы гады, ползущие к своей матери под землю, не заползли, по ошибке, на мужичий двор и не спрятались там под навозом, или в соломе и нарах. Впрочем, крестьяне верят, что, начиная с Воздвижения, змеи не кусаются, так как каждая гадина, ужалившая в это время человека, будет строго наказана: всю осень, до первого снега и даже по снегу, будст ползать зря, не находя себе места, пока не убьют ее морозы, или не проткнут мужичьи вилы.
   Наряду с гадиной, и лешие, вместе с оборотнями и прочей нежитью, считают день Воздвиженья каким-то срочным для себя днем. Лешие, напр., сгоняют в этот день в одно место все подвластное им зверье, как бы делая ему смотр перед наступающей зимою. Крестьяне, впрочем, не объясняют, с какой именно целью лешие делают такие парады, но это не мешает им твердо верить, что в день Воздвиженья, ни под каким видом, нельзя ходить в лес, так как оборотни, и особенно лешие, бывают в это время крайне бесцеремонны и, в лучшем случае, могут только побить, а то так и просто отправить мужика на тот свет.
   В других местах, слово "Воздвиженье" находит себе несколько иное объяснение: говорят, напр., что в этот день хлеб с поля на гумно "сдвинулся", так как к половине сентября обыкновенно оканчивается уборка хлеба и начинается молотьба. Говорят еще, что Воздвиженье "сдвинет зипун, надвинет шубу", или, что на Воздвиженье "кафтан с шубой сдвинулся и шапка надвинулась".
   Относительно обычая хоронить в день Воздвижения мух и тараканов мы уже упоминали в статье "Семен-Летопроводец", а из других обычаев и поверий можем указать только на одно: крестьяне повсюду верят, что день Воздвижения принадлежит к числу тех, в которые не следует начинать никакого важного и значительного дела, так как все, начатое в этот день, или окончится полной неудачей, или будет безуспешно и бесполезно.
  

XL.

ПОКРОВ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ.

  
   Так как свадьба в крестьянском быту требует значительных расходов, то в деревнях девушек выдают замуж обыкновению тогда, когда уже закончились полевые работы и вполне определился итог урожая. Таким временем повсюду считается Покров Пресвятой Богородицы (1-е октября). Поэтому, и праздник Покрова считается покровителем свадеб. (Существует даже примета, что, если в день Покрова будет очень ветрено, то это предвещает большой спрос на невест). А так как о свадьбах и женихах всего больше толкуют девушки, то естественно, что и самый праздник Покрова приобретает, до некоторой степени, значение девичьего праздника. В этот день всякая девушка-невеста считает непременным долгом побывать в церкви и поставить свечку перед образом Покрова Богородицы, причем повсюду сохраняется уверенность, что девушка, первая поставившая свечу, и замуж выйдет раньше всех. Кроме умилостивительной свечи, перед образом Покрова читаются и особые молитвы: "Батюшка-Покров, мою голову покрой. Матушка Пятница Параскева, покрой меня поскорее" {Параскева Пятница точно также считается покровительницею брака.}. Такую же самодельную молитву читают девушки и отходя ко сну: "Покров-праздничек, покрой землю снежком, а мою голову венцом". С Покрова же, во всей Великороссии, девицы начинают устраивать беседы.
   Что касается прочего населения, то день 1-го октября оно считает "первым зазимьем" (началом зимы). В этот день начинают топить в жилых горницах печи, причем бабы не упускают случая, чтобы произнести особую молитву: "Батюшка-Покров, натопи нашу хату без дров". С Покрова же крестьяне начинают конопатить свои избы (опять-таки с приговором: "Батюшка-Покров, покрой избу тесом, а хозяев добром") и "закармливают" на зиму скот. Последний обычай обставляется довольно торжественно, так как скотине скармливают особый сноп овса, называемый "пожинальником". Пожинальник, или последний сноп с последней полосы, обыкновенно вяжется из тех колосьев, которые оставляются "Илье на бороду". (Делается это с целью умилостивить грозного пророка: "вот тебе, Илья, борода, а нам хлеба вороха"). Эту "бороду Ильи" крестьяне дожинают непременно всей семьей, храня во время работы гробовое молчание. Из "бороды" вяжется отдельный сноп, который ставится на лавку в переднем углу, где и стоит до Покрова. На Покров же его торжественно выносят на двор и дают скотине, с целью предохранить ее от зимней бескормицы и от всех бед и напастей, связанных с самым суровым и тяжелым временем года.
  

XLI.

ДВЕНАДЦАТЬ ПЯТНИЦ.

  
   Среди захолустных обывателей и доныне пользуется большой популярностью, так называемая, рукописная духовная литература. Правда, духовенство всеми мерами старается изъять из обращения эти остатки старины, но благочестиво настроенные мещанки, просвирни, начетчицы и малограмотные кутни все-таки переписывают и "сны Богородицы", и "поучение, иже во святых отца нашего Климента, папы Рымского о дванадесятницах" (о двенадцати пятницах). Замечательно при этом, что переписчики тщательно прячут свою литературу не только от лиц духовного звания, но и вообще от интеллигентных людей, которые-де хотят ознакомиться с рукописями только из "праздного любопытства", а не по усердию истинно верующих христиан. Наши корреспонденты, по крайней мере, сообщают из разных мест, что им лишь с величайшим трудом удалось достать нижеследующий текст поучения Климента о двенадцати пятницах.
   1-я Пятница -- на первой неделе великого поста. Кто сию пятницу постится, тот человек от внезапной смерти не умрет.
   2-я Пятница -- перед Благовещением (в эту пятницу Каин убил Авеля). Кто сию пятницу постится, тот человек от напрасного убийства избавлен будет (по другим спискам: тот до убожества великого не дойдет и от меча сохранен будет).
   3-я Пятница -- на страстной неделе великого поста. Кто сию пятницу постится, тот человек от разбойников сохранен будет (вариант: от мучения вечнаго и от нечистого духа сохранен будет).
   4-я Пятница -- перед Вознесением Христовым, когда погубил Господь Содом и Гоморру. Кто в эту пятницу постится, тот без св. Таин Христовых не умрет и от великого недостатка сохранен будет.
   5-я Пятница -- перед сошествием св. Духа. Кто сию пятницу постится, тот от потопления избавлен будет (вариант: тот при кончине жизни смерть свою узрит и от смертных грехов сохранен будет).
   6-я Пятница -- перед днем св. Иоанна Предтечи. Кто сию пятницу постится, тот человек сохранен будет от сухоты и трясавиц (лихорадок).
   7-я Пятница -- перед днем пр. Илии. Кто сию пятницу постится, тот человек от грома, молнии, града и голода сохранен будет.
   8-я Пятница -- перед Успением Пресвятой Богородицы (когда Моисей, на горе Синайской, принял закон). Кто сию пятницу постится, тот человек, перед смертию своей, Богородицу узрит).
   9-я Пятница -- перед днем Косьмы и Дамиана. Кто сию пятницу постится, тот человек от великого грехопадения сохранен будет.
   10-я Пятница -- перед днем Архангела Михаила. Кто сию пятницу постится, душа того человека через огненную реку перенесется.
   11-я Пятница -- перед Рождеством Христовым (когда 14 тысяч младенцев, от царя Ирода, в Вифлееме Иудейском, убиены были). Кто сию пятницу постится, имя того человека будет записано у самой Пресвятой Богородицы на престоле.
   12-я Пятница -- перед Богоявлением. Кто сию пятницу постится, имя того человека в книгах животных записано будет.
   Кто же эти "Пятницы", которые столь щедрой рукой раздают постящимся в их честь разнообразные дары и милости? По понятиям народа, это живые существа, к которым можно обращаться с молитвой и прошениями. Существа эти, в воображении крестьян, рисуются в виде девиц, причем 10-я пятница считается самой старшей вместе с 9-й "пятницей", она приносит Богу все наши молитвы прежде всех других "пятниц", так как стоит ближе к Богу, а равно и к святым его угодникам и Богородице.
   Что крестьяне действительно олицетворяют свои пятницы, тому имеется много доказательств. Так, и в настоящее время, в захолустных деревнях, о нарушителях клятвы говорят: "и как его девятая пятница не убила?" или: "хоть бы его матушка Ильинская пятница покарала". Об олицетворении свидетельствует и распространенный в народе рассказ о том, как три святые женщины -- среда, пятница и суббота -- видели все страсти Господни и поведали об этих страстях миру. Наконец, об олицетворении говорит и целое множество других рассказов, в которых действующими лицами являются то просто "пятницы", то Параскева-пятница. Вот один из таких рассказов, записанный в Любимском уезде, Ярославской губернии, со слов одной крестьянки. "В одной деревне жила женщина. Женщина эта была хорошая работница, только совсем она не почитала пятницы: и пряла, и ткала в пятницу, и белье мыла, и всякую работу в пятницу делала. Вот раз осталась она в избе одна одинешенька, а дело было в пятницу вечером. Сидит баба да прядет. Только вдруг, слышит она, по сеням кто-то идет. А двери с улицы в сени были заперты. Спужалась баба не на шутку -- сидит ни жива, ни мертва. Вдруг, тихонько начала отворяться из сеней дверь в избу, и вошла женщина, страшная и безобразная. На ней были все лохмотья да дыры; голова вся платками рваными укутана, из-под них клочья волос повылезли растрепками; ноги у ней были все в грязи, руки тоже в грязи, и вся она, с головы до ног, была осыпана всякой нечистью и мусором. Вошла эта страшная женщина в горницу, начала молиться на образа и плакать. Потом подошла к хозяйке и говорит:
   "Вот ты, женщина негодная, как ты меня обрядила. Прежде я в светлых ризах ходила, да в цветах, да в золотом одеянии, а твое непочтение вот до какой одежи меня довело. Громом бы тебя разразить мало. Ты преступила закон и за это будет тебе огонь неугасимый и тьма кромешная. До чего ты меня довела? Я через твой поступок в такой горести состою, что целый день не пью, не ем, не сплю, не почиваю -- все слезами обливаюсь. А ты, безумная баба, никакой жалости ко мне не имеешь и дня моего не почитаешь".
   Тут баба догадалась, что в избу к ней вошла сама Пятница и стала было прощения просить. А Пятница: "Нет, говорит, тебе моего прощения", да взяла железную спицу, которой кудель льну к копылу привязывают, и стала тыкать ей бабу. Тыкала, тыкала, пока до полусмерти не истыкала. Утром нашли бабу всю в крови и насилу в чувство привели. Да только с тех пор баба по пятницам уж работать -- ни-ни: стала почитать праздничный-то день".
   Столь же распространен и другой рассказ, в котором обиженная пятница превратила "бабу-непочетницу" в лягушку, -- с тех пор, будто бы, и лягушки на земле пошли.
   Наряду с такого рода рассказами, несомненное олицетворение двенадцати пятниц, попавших в "свиток иерусалимского знамения", доказывается духовными стихами, обрядами, обычаями и приметами. В том же "поучении иже во святых отца нашего Климента, папы Рымского" о непочтении к 12-й пятнице сказано: "аще который человек в сию Великие Пятницы с женою своею, или с девицею сотворит блуд и от них зачнется, то будет (младенец) слеп, или нем, или глух, или тать, или разбойник, или всякому делу злому начальник. Аминь".
   Своеобразные кары за непочитание пятниц устанавливают и народные приметы. Кто прядет в пятницу, у того на том свете слепы будут отец с матерью. Кто в пятницу много смеется, тот в старости много будет плакать. Кто в пятницу моет полы, тот после смерти в помоях валяется. (Последнее наблюдение сделано людьми "обмиравшими" и, стало быть, побывавшими на том свете).
   Из обычаев, свидетельствующих об олицетворении пятниц, укажем только на один. Деревенские бабы считают за правило никогда не купать ребят по пятницам, из опасения, чтобы на ребенка не напал "сушец". Если же, по забывчивости, иная баба все-таки искупает дитя в пятницу, то, в предотвращение болезни, она прибегает к следующему обряду: позвав к себе соседку, она передает ей ребенка и становится ждать у окна. Соседка же с улицы продает ей ребенка за грош, причем мать, взявши через окно своего ребенка, тут же и платит деньги. Смысл обряда понятен сам собой: отдавая ребенка в чужие руки и как бы уступая другому лицу все свои права на него, баба тем самым дает понять Пятнице, что наказывать этого ребенка было бы бесполезно, так как ребенок уже не ее и принадлежит другой бабе. Покупая же затем ребенка обратно, баба опять-таки дает понять Пятнице, что посылать кару на вновь купленного ребенка нет никаких оснований, так как ребенок, в сущности, чужой, только сию минуту купленный. А чтобы эта военная хитрость удалась вполне, обычай предписывает, чтобы баба, получившая грош за ребенка, истратила этот грош непременно в пользу Пятницы и тем окончательно загладила ту маленькую неприятность, которую доставила Пятнице купаньем ребенка в ее день.
  

XLII.

ПАРАСКЕВА-ПЯТНИЦА.

  
   "Орловские Епархиальные Ведомости" (1884 г. No 157) следующим образом характеризуют народное представление о св. мученице Параскеве, нареченной Пятнице: "св. Параскева считается покровительницею воды и имеет, по народному взгляду, особую близость к ней. На это верование указывают существующие в народе предание о том, что образ св. Параскевы чудесно являлся иногда на воде, на реке, или в колодце, вследствие чего вода приобрела особую силу. На этом основании, и теперь нередко ставится икона св. Параскевы при источниках, над ключами и колодцами. Далее, она считается покровительницей, главной у простого народа, женской зимней работы -- пряжи. Это видно из того, что в народе она носит название "льняницы", и со дня ее памяти, т. е. с 28 октября, повсюду обыкновенно начинают мять лен. Но главное в народных верованиях относительно св. Параскевы то, что она считается покровительницей соименного ей дня недели -- пятницы и потому все поверья, какие существуют в народе насчет Пятницы, относятся и к лицу св. Параскевы".
   Параскева-Пятница, с полным основанием, может быть названа "бабьей святой", так как повсюду наши крестьянки считают ее своей заступницей и покровительницей. Даже народные легенды рисуют Параскеву-Пятницу простой бабой, которая занималась повоем. Вот одна из таких легенд (записанная в Меленковском уезде, Владимирской губ.), из которой видно, за что преимущественно чтут и как объясняют святость Параскевы наши крестьянки: "Лежит, однажды, св. мученица Прасковья на печи со своим мужем и баит ему: "Теперь бы, баит, кто-никто позвал бы меня на повой, а то давно я не была на повоях-то". А муж и говорит: "Напрасно ты, баба, ходишь по эфтим самым повоям-то: там всяко может случиться, пожалуй, еще согрешишь". А матушка-то Прасковья и говорит ему: -- "Эй, мужик, только ходи с молитвой, да делай, как Бог велит, так и не будет ничего". Лежать это они на печке да уговариваются, -- ан, глядь, входит к ним в избу какой-то парень и баит: -- "Тетка Прасковья, пойдем к нам на повой". Дело было ночью, Прасковья не разглядела, что за парень пришел к ней, встала с печи, оделась и пошла с ним. Парень привел ее в баню. А в бане-то на всех полках и повсюду сидят черти. Испугалась Прасковья, хотела было убежать да одумалась: если, мол, Бог не попустит, так черти не съедят. Сказала этак-то Матушка-Прасковья и видит, что на полке лежит девка и мучается родами. Подошла к ней Прасковья, помолилась Богу и стала опрастывать. А старшой-то сатана и баит ей: "Смотри ты, баба! повивать повивай, а только чтобы без молитвы, а не то я тебе такого перцу задам"!... Одначе, матушка Прасковья не испугалась и, как только девка опросталась, погрузила с молитвой ребенка в воду и тихонько, чтобы не видали черти, надела на него крест. В это самое время пропели кочета, и баню вдруг как вихрем подняло: все окаянные и девка пропали, а матушка-Прасковья осталась с ребенком одна. Взяла это она ребенка, принесла домой, а муж опять на нее напустился: -- "Эй, баба! говорил я тебе, чтобы ты не ходила. Молись теперь Богу, чтобы он заступился за тебя и спас от чертей"... Только черти на том не помирились, и задумали они за то, что Прасковья взяла у них ребенка, сделать ей штуку: стали они смущать царя, чтобы он замучил Прасковью. А царь-то был нечестивый. Призвал, это, он матушку к себе и стал ее улещать, чтобы она покинула хрестьянскую веру, а когда на эти царевы слова Прасковья согласия своего не дала, он взял да и велел отрубить ей голову. Это случилось в пятницу, поэтому и зовется мученица Парасковья "Пятницей".
   В других губерниях эта легенда, сколько можно судить, неизвестна. Но зато почти повсюду можно услышать бесконечные рассказы женщин о каком-нибудь чуде, связанном с именем Прасковьи-Пятницы. Так, в Пензенской губ., Саранского уезда крестьяне рассказывают о явленной иконе Пятницы. Икона эта будто бы явилась на роднике, в пяти верстах от села Посопа, но когда народ толпами повалил с приношениями (приношения эти клались возле иконы и Параскева раздавала их бедным), то начальство распорядилось икону увезти, а крестьяне на том месте построили часовенку.
  

XLIII.

КУЗЬМИНКИ.

  
   Кузьма и Демьян известны в народе под именем "курятников" и "кашников", потому что в день 1-го ноября, когда празднуется память этих святых, в деревнях носят в церковь "под свято" кур и варят кашу, отведать которую приглашаюсь и свв. угодников: "Кузьма-Демьян, -- говорят крестьяне, усаживаясь за трапезу, -- приходите к нам кашу хлебать".
   Трудно сказать, каким образом Косьма и Дамиан, известные, по церковным преданиям, как врачи-бессребреники, даром лечившие людей, -- превратились, в глазах темного парода, в "курятников" и "кашников". Но несомненно, что эпитеты эти распространены по всей России, при чем в некоторых местах народная фантазия придумала им даже легендарное объяснение. Так, в Вологодской губ., Тотемск. у. рассказывают, что свв. Кузьма и Демьян были простыми работниками, которые охотнее всего нанимались молотить, но при этом никогда не требовали платы, а ставили лишь условием, чтобы хозяева вволю кормили их кашей. Это вологодское предание породило далее своеобразный обычай, в силу которого на домолотках крестьяне считают как бы правилом варить кашу, а работники требуют ее у хозяев, как нечто должное, освященное преданием. Домолачивая последний овин, они обыкновенно говорят: "хозяину ворошок, а нам каши горшок". В Курской губ., наряду с кашей, крестьяне считают необходимым бить, 1-го ноября, трех куренков и есть их утром, в обед и вечером, "чтобы птица водилась". По словам нашего корреспондента, трапеза в здешних местах сопровождается всегда специальной молитвой: "Кузьма-Демьян-сребреница! Зароди, Господи, чтобы писклятки водились". Наблюдают также, чтобы за трапезой отнюдь не ломались кости, а то цыплята будут уродливые. Последнее правило еще строже наблюдается в Тамбовской губ.: местные хозяйки твердо убеждены, что если в день Кузьмы и Демьяна зарезать двух петухов, или петуха и курицу и, съевши их, провертеть на кобылках их дыры и затем бросить в курятник, то на следующий год неминуемо все куры будут с дырявыми кобылками.
   Считаясь защитниками кур по преимуществу, свв. Кузьма и Демьян в то же время известны и как покровители семейного очага и супружеского счастья. День, посвященный их памяти, особенно чтится девушками: в некоторых местах существует даже обычай, в силу которого девушка -- невеста считается в этот день как бы хозяйкой дома, она приготовляет для семьи кушанья и угощает всех, причем, в качестве почетного угощения, подается куриная лапша, отчего и праздник этот известен в народе под именем "кочетятника" (от кочет -- петух). Вечер этого дпя деревенская молодежь проводит в весельи: девушки собираются в какой-нибудь большой избе и делают, так называемые, "ссыпки", т. е. каждая приносит что-нибудь из съестного в сыром виде: картофель, масло, яйца, крупу, муку и пр. Из этих продуктов, в ознаменование начала зимних работ, устраивается пиршество, к которому, в качестве гостей, приглашаются парни. Такие пирушки называются "кузьминками" и продолжаются до света, причем парни обыкновенно успевают вторично проголодаться и отправляются на фуражировку, воруя соседских кур, которых девушки и жарят им в "мировой" избе. При этом конечно, сохраняется в полной тайне, сколько и у кого было украдено кур, хотя к покражам такого рода крестьяне относятся довольно снисходительно и, если бранятся, то только для порядка.
   Вышеописанные "кузьминки", в некоторых местах (как, напр., в Пензенской губ., Городищ. у.) сопровождаются особым обычаем, известным под именем "похорон Кузьмы-Демьяна": в мировой избе девушки приготовляют чучело, т. е. набивают соломой мужскую рубашку и шаровары и приделывают к нему голову; затем, надевают на чучело "чапан", опоясывают кушаком, кладут на носилки и несут в лес, за село, где чучело раздевается, и на соломе идет веселая пляска. Чтобы закончить характеристику народных воззрений на Кузьму и Демьяна, необходимо сказать, что оба эти святые называются еще "рукомесленниками" и считаются покровителями ремесл и, главным образом, женских рукоделий. Это объясняется тем, что с 1-го Ноября (день Кузьмы и Демьяна) женщины вплотную принимаются за зимнюю пряжу: "Батюшка Кузьма-Демьян, говорят они, садясь за прялку: -- сравняй меня позднюю с ранними", т. е. помоги не отстать от других, которые начали работу раньше.
  

XLIV.

МИХАЙЛОВ ДЕНЬ.

  
   Орловский мужик из Карачевского уезда так объяснял причину и повод чествования своего Михайлова дня. Храм в его селе построен во имя Троицы, но главный праздник не этот:
   -- Троица-Матушка и так праздничек Божий: работать не пойдешь. Михайлов день не то: люди работают, а мы гуляем, да и гульба не та. Вот теперь Яшное (деревня) Тройцу празднует -- беда: до праздника все в подборе -- хлеба своего нет, о деньгах и не спрашивай. С первого дня у них уж и водки нет.-- А наш-то Михайло -- Архангел -- куда вольней. Хлеб почитай, у всех свой. Конопелька продана, овесец тоже. Денежки есть и должишки, что за зиму накопляли -- заплачены, и сборщику глотку заткнули: покуда дескать не пойдет, -- вот и сгульнуть можно."
   За несколько дней до праздника священник с причтом ходит по приходу, служат молебны и поздравляют с преддверием праздника. За это хозяева соизволяют по ковриге хлеба и деньгами от 5 до 15 коп. со двора.
   Вот и праздник и по деревням пиры, в избах везде гости.
   -- Ну, старуха, сажай! -- говорит хозяин, рассаживая гостей за столом и наблюдая, при этом степень родства и требования почета.
   -- Присядьте, присядьте, гости дорогие! -- отвечает хозяйка, ставя на стол чашку со студнем и раскладывая каждому по пирогу и по ложке: милости просим! рады приветить, чем Бог послал.
   -- С праздником, будьте здоровы, -- говорит первый, выпивший первую чарку.
   -- Просим приступить, -- говорит хозяин и, по его слову, в торжественном молчании совершается уничтожение студня. Подается лапша и перед ней опять по стаканчику. На столе является целая часть какого-либо домашнего животного: свиньи, барана, теленка. Один из гостей, ближайший родственник, разламывает мясо руками (мясо варено, а потом в печи обжарено). Перед первыми кусками опять винное подношение в том же порядке.
   -- Кушайте, потребляйте: не всех по именам, а всех по ровням.
   -- То и делаем, -- отвечают откланиваясь.
   Подали кашу, за кашей полагается по две рюмки.
   -- Выпью семь и семь каш съем -- острит иной гость ухмыляясь, весь красный от потребленного, от духоты в избе, и оттого, что у всех на плечах овчинные полушубки или теплые поддевки.
   Кончили обед -- вышли из-за стола, помолившись, благодарят и прощаются:
   -- Куда вы? -- сейчас чай, аль от нас не чаете? останавливает хозяин.
   К чаю поданы баранки, пироги. Перед чаем и за чаем водка.
   "Все встали из-за стола (пишет г. Морозов из Карачевского уезда Орловск. г.) идут к другому, к третьему. Толпа гостей пьяна и начинает редеть: в одном дворе кум спьянился, а в другой сват под святыми заснул. Остальные или несвязно гуторят, или песню хотят затянуть, но никак не могут сладить и бросят неоконченною. В последнем дворе гостей уже человека четыре: все пьяны. Заночевали в селе, опохмелившись, спешат ко дворам, захватив с собою гостей. Приглашены только те, у которых сами угощались вчера".
   Из села Посопа (Саранского у., Пензенск. г.) сообщают о том же, что к Михайлову дню каждая семья готовится за несколько дней и пирует также несколько дней, покупая от 2 до 3 ведер вина (семья среднего достатка) и от 5 до 7 ведер (богатые). Духовенство с молебнами начинает ходить за неделю до праздника и кончает первым днем, который проводят не очень шумно. Главное празднество начинается со второго дня, но зато очень рано, часа в 4 утра: начинают похмелье после вчерашнего почина и ходят друг к другу в гости без особого приглашения; ходят пока носят ноги. На другой день приезжают гости из соседних деревень и вчерашний пир между своими превращается в общую свалку и в общий хаос. Между своими посещениями не разбираются и претензий никаких не предъявляют, но приезжих гостей считают и кто не приехал, к тому и сами не поедут. Угощение чаем в этих местах считается наивысшим и очень почетным: угощают чаем лишь избранных.
  

XLV.

НИКОЛЬЩИНА.

  
   Под именем "Никольщины" следует разуметь неопределенный числом праздничных дней период времени, предшествующий и следующий за зимним Николай (6 Дек.). Это празднество всегда справляют в складчину, так как одному не по силам принимать всех соседей. В отличие от прочих, -- это праздник стариковский, большаков семей и представителей деревенских и сельских родов. Общее веселье и охота на пиво длятся не менее 3 и 4 дней, при съезде всех ближайших родственников, но в избранном и ограниченном числе. Неладно бывает тому, кто отказывается от складчины и уклоняется от празднования: такого домохозяина изводят насмешками в течение круглого года, не дают проходу от покоров и крупной брани и отстают и прощают, когда виновный покается: призовет священника с молебном и выставит всем обильное угощение. После этого он может уже являться в многолюдных собраниях и не надо ему на ходу огрызаться от всяких уколов и покоров -- стал он "душевным" человеком. На самой окраине Великороссии, где она приближается к границам Белороссии -- а именно в Смоленщине (т. е. в Вяземском у., Смоленск. г.) в среде стариков наблюдается старинный (в Белороссии повсеместно) обычай "свечу сучить". Он состоит в том, что посреди праздничных кушаний подается (по обычаю) сотовый мед. Поедят и начнут лакомиться сотовым медом, жуют соты и выплевывают воск в чашку с водой. Из этого воска выйдет потом мирская свеча Николе Угоднику, толстая-претолстая. Обычай требует, чтобы перед тем, как начать есть мед, все молились Николе Угоднику, чтобы умолить у Бога для дома достаток, на скотину -- приплод, на хлеба -- урожай, в семье -- согласие. Крест кладут истово, поклоны кладут земные.
   Никольщине в иных местах предшествует такой же веселый и сытый праздник -- Михайлов день, о котором было сказано в предшествующей главе.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   "Царь-огонь"
   стр. 456 времена безверия -- дохристианские, языческие времена.
   "Мать-сыра-земля"
   стр. 482 загон -- пахотная полоса земли.
   стр. 483 антидор -- церковный хлебец, просфора.
   евхаристия -- причастие.
   стр. 484 Параскева-пятница -- 11 октября старого стиля.
   Яков-апостол -- 9 октября.
   стр. 486 Вознесеньев день -- "переходящий" праздник в апреле или мае.
   вешний Никола -- 9 марта.
  
Оценка: 7.59*17  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru