Lib.ru/Классика: Макаров Петр Иванович. Лука Говоров. Письмо города N. N. в столицу

Письмо города N. N. въ столицу.

Благодарю за присылку хорошихъ книгъ. Нашедши въ Сочиненіяхъ и переводахъ Петра Макарова статьи, которыя печатаны были въ Московскомъ Меркуріѣ, я вспомнилъ пріятные вечера, проведенные мною въ маленькомъ нашемъ обществѣ любителей чтенія. Вы знаете, что въ N. N. нѣтъ ни лицеевъ, ни музеевъ, ни клубовъ, ни театра. Нужда, виновница общежитія, шепнула на ухо пяти или шести изъ числа здѣшнихъ почтеннѣйшихъ гражданъ, чтобъ согласились составить временную библіотеку, выписать новыя книги и журналы, и проводить по нѣскольку вечеровъ каждую недѣлю, занимаясь чтеніемъ и разговорами -- только не о погодѣ, но о словесности и наукахъ. Въ доказательство, что вечернія наши засѣданія ни мало не походили на собранія Квакеровъ, скажу, что и женщины иногда удостоивали насъ своею бесѣдою. Несходство душевныхъ свойствъ, образа жизни, воспитанія, часто подавало случай къ спорамъ; такъ напримѣръ, пожилой нашъ Ассессоръ -- которой долго учился въ Кіевской Академіи, и котораго здѣсь называютъ любезнымъ педантомъ, за то что иногда мѣшаетъ въ разговорѣ Латинскія пословицы, и часто ссылается на Аристотеля и Цицерона -- нашъ, говорю, Ассессоръ обыкновенно морщился, когда почти всѣ смѣялись, читая критическія замѣчанія въ Меркуріѣ на новыя книги. Онъ хладнокровно доказывалъ, что разсматриватель книгъ долженъ говоришь дѣло, и основывать свои сужденія на правилахъ, преподанныхъ великими писателями; что книги издаются или для наученія людей несвѣдущихъ, или чтобы доставить просвѣщеннымъ удовольствіе, -- слѣдственно хорошій вкусъ отнюдь не можетъ оскорбляться языкомъ Грамматики {См. Моск. Мерк. Май, стран. 124.}; что по той же самой причинѣ о мѣстоименіяхъ, гдѣ требуетъ надобность, можно упоминать безъ зазрѣнія совѣсти. Помню, какъ наши собесѣдницы сердились на грубаго критика Французскаго, которой безжалостно шутилъ надъ милымъ Александромъ Сегюромъ {Тамъ же Іюль, стран. 53.}, вздумалъ проповѣдывать, будто кокетка не даетъ никакого понятія о женщинѣ, равно какъ петиметръ не даетъ понятія о человѣкѣ, и будто слабость силъ налагаетъ на женщину обязанности повиноваться мужу, няньчить дѣтей, смотрѣть за домомъ; помню, какъ онѣ благодарили Издателя, которой въ умныхъ примѣчаніяхъ своихъ опровергалъ пустословіе Зоила, и утверждалъ, что слабость женщинъ не доказываетъ власти мущинъ, -- что слонъ сильнѣе человѣка, однакожъ повинуется ему, -- что прекрасная женщина повелѣваетъ вездѣ, а не только въ супружескомъ домѣ, и что прекрасная женщина видитъ міръ у ногъ своихъ. Строгой нашъ Ассессоръ, качая головою, говорилъ: "намъ твердили, что мужъ глава женѣ, и что жена да боится своего мужа! Настали другія времена....... О модное воспитаніе!"

Не извѣстно мнѣ, какъ вы думаете, о критикѣ г-на Макарова на книгу подъ названіемъ: Разсужденіе о старомъ и новомъ слогѣ Россійскаго языка. У насъ много было говорено о критикѣ и о самой книгѣ. Почтенной сочинитель Разсужденія о слогѣ имѣлъ намѣреніе показать, и показалъ, своимъ соотечественникамъ, какія слѣдствія для нашего языка, даже для нравовъ, произошли отъ нерадѣнія о чтеніи книгъ Славенскихъ, отъ моднаго воспитанія, и отъ слѣпой привязанности къ языку и обычаямъ чужеземнымъ. Слѣдствія сіи извѣстны всѣмъ благомыслящимъ. -- {Разсужд. о стар. и нов. слогѣ стр. 351.}.... Когда сообщеніемъ своимъ сближились мы съ чужестранными народами, а особливо Французами; тогда, вмѣсто занятія отъ нихъ единыхъ токмо полезныхъ наукъ и художествъ, стали перенимать мѣлочные ихъ обычаи, наружные виды, тѣлесныя украшенія, и часъ отъ часу болѣе дѣлаться совершенными ихъ обезьянами. Все то, что собственное наше, стало становиться въ глазахъ нашихъ худо и презрѣнно. Они учатъ насъ всему: какъ одѣваться, какъ ходить, какъ стоять, какъ пѣть, какъ говорить, какъ кланяться, и даже какъ сморкать и кашлять. Мы безъ знанія языка ихъ почитаемъ себя невѣждами и дураками. Пишемъ другъ къ другу по-Французски. Благородныя дѣвицы наши стыдятся спѣть Русскую пѣсню. Мы кликнули кличь, кто изъ Французовъ, какова бы роду, званія и состоянія онъ ни былъ, хочетъ за дорогую плату, сопряженную съ великимъ уваженіемъ и довѣренностію, принять на себя попеченіе о воспитаніи нашихъ дѣтей. Явились ихъ престрашныя толпы; стали насъ брить, стричь, чесать. Научили насъ удивляться всему тому, что они дѣлаютъ; презирать благочестивые нравы предковъ нашихъ, и насмѣхаться надъ всѣми ихъ мнѣніями и дѣлами. Однимъ словомъ, они запрягли насъ въ колесницу, сѣли на оную торжественно, и управляютъ нами, а мы ихъ возимъ съ гордостію, и тѣ у насъ въ посмѣяніи, которые не спѣшатъ отличать себя честію возить ихъ! Не могли они истребить въ насъ свойственнаго намъ духа храбрости; но и тотъ не защищаетъ насъ отъ нихъ: мы учителей своихъ побѣждаемъ оружіемъ., а они побѣдителей своихъ побѣждаютъ комедіями, пудрою, гребенками. Отъ сего то между прочими вещами родилось въ насъ и презрѣніе къ Славенскому языку."

Напередъ можно было угадать, что Издателю Московскаго Меркурія книга сія не полюбится. Читая съ великимъ удовольствіемъ журналъ его, и одобряя хорошій слогъ, мы не могли однакожь понять, какую цѣль предположилъ себѣ Издатель Меркурія. Любезной нашъ педантъ готовъ былъ удариться объ закладъ, что, все помѣщаемое въ Меркуріѣ вытекаетъ изъ пера какого нибудь хитраго Француза, которой умышленно взялся кормить насъ сладкою отравою. "Какъ можно статься -- говорилъ онъ -- чтобы Русской написалъ о развратной женщинѣ: Славная Француженка Ланкло посчитается такою женщиною, какой не было и можетъ бытъ не будетъ -- другой ! Не сдѣлавъ ничего героическаго, блестящаго, она предала имя свое безсмертію одною только любезностію!... И нѣтъ еще ста лѣтъ, какъ сіе солнце угасло, какъ сей феноменъ -- единственный въ мірѣ -- скрылся {Моск. Мерк. Іюнь стран. 160.}! -- Французы дѣйствительно почитаютъ ее безсмертною, единственною, но мы, слава Богу, не Французы! Женщина, которая почти столѣтнюю жизнь свою провела въ постыднѣйшемъ распутствѣ, соблазняла стариковъ и юношей, отцовъ и сыновей, свѣтскихъ людей и духовныхъ, -- женщина, которая собственнаго сына своего едва не довела до ужаснѣйшаго преступленія, у насъ не можетъ прославиться сими великими дѣяніями. Я люблю хорошій слогъ; но пользу общую, но истину люблю еще больше. Въ это время, когда еще у всѣхъ въ свѣжей памяти ужасы революціи, когда на губахъ цареубійцъ еще не засохла кровь добраго Короля у которую торжественно пили злодѣи; когда Европа взираетъ на Францію, какъ на гнѣздилище разврата, пріятно ли находить въ Русской книгѣ самое набожное уваженіе ко Французскимъ нелѣпостямъ!" Думаю, не нужно увѣрять васъ, что я почти во всемъ соглашался съ нашимъ Ассессоромъ.

Одинъ благомыслящій Французъ, по имени Мессальеръ, бывшій въ Петербургѣ съ Посломъ Французскимъ Опиталемъ, въ царствованіе Императрицы Елисаветы, въ запискахъ своихъ о Россіи говоритъ: Nous fumes assaillis par une nuée de Franèais de toutes les couleurs , dont la plupart après avoir eu des démêlés avec la police de Paxis, sont venus insester le régions septeritrionales. Nous fumes etonnés et affigés. de trouver chez beaucoup de grands feigneurs des déferteurs, de bunquerutiers, des libertins , et beaucoup de femmes du mème genre, qui par la prévention que l'on a en faveur des Franèais étoient chargés de l'éducation des en sans de la plus grande importance. То есть: "Мы обступлены были тучею всякаго рода Францѵзовъ, изъ коихъ главная часть, поссорясь съ Парижскою Полиціею, пришли заражать сѣверныя страны. Мы поражены были удивленіемъ и сожалѣніемъ, нашедъ у многихъ знатныхъ господъ, бѣглецовъ, промотавшихся, распутныхъ людей, и множество такого жь рода женщинъ, которымъ по предубѣжденію къ Французамъ поручено было воспитаніе дѣтей, самыхъ знаменитѣйшихъ." Г. Сочинитель Разсужденія о слогѣ, сославшись на свидp3;тельство Француза -- которой конечно писалъ, что видѣлъ своими глазами -- прибавляетъ слѣдующее замѣчаніе {Стр. 353.}. "Вообразимъ себѣ успѣхи сей заразы, толь издавна водворившейся между нами, и отчасу болѣе распространяющейся! Когда и самый благоразумный и честный чужестранецъ не можетъ безъ нѣкотораго вреда воспитать чужой земли юношу; то какой же произведутъ вредъ множество таковыхъ воспитателей, изъ коихъ главная часть состоитъ изъ невѣждъ и развращенныхъ правилъ людей?.... Русской, воспитанной Французомъ, всегда будетъ больше Французъ, нежели Русской." -- Въ критикѣ на слова не упомянуто о свидѣтельствѣ Мессальера; ни чѣмъ не опровергнуто мнѣніе Г-на Сочинителя; сказано только, что Русской Грамматикѣ надобно учиться у Русскаго, а всему прочему у иностранцевъ, и что не надобно оскорблять Французскихъ учителей, которыхъ будто бы мы сами вызвали. "Если Издатель Меркурія -- отвѣчаетъ господинъ Сочинитель Разсужденія о слогѣ въ отвѣтѣ своемъ на критику {Прибавленія, стр. 157.} -- подъ словомъ вызвали разумѣетъ времена Петра Великаго, когда иностранцы приглашаемы были въ Россію; то и тогда вызывались корабельные мастера, хлѣбопашцы, художники, а не учители для воспитанія нашихъ дѣтей. Наконецъ скажу и то, что еслибъ, вѣря чудесамъ, и положить, что изъ приѣзжающихъ сюда Французовъ, обирающихъ насъ, и послѣ ругающихъ въ книгахъ своихъ, всѣ безъ изъятія суть люди добропорядочные и разумные; то и тогда не желалъ бы я, чтобъ тотъ народъ, въ которомъ толикое растлѣніе всѣхъ нравовъ и разрушеніе всѣхъ добродѣтелей оказалось, былъ воспитателемъ и наставникомъ нашимъ."

Еще прежде Издателя Московскаго Меркурія Лжеисторикъ Леклеркъ написалъ, что Русской языкъ бѣденъ, и что по крайней нуждѣ принято великое множество словъ чужестранныхъ. "Если бы сіе было правда -- отвѣчаетъ Болтинъ въ своихъ Примѣчаніяхъ -- то бы не могли быть переведены съ Греческаго языка на Славенскій столько твореній знаменитѣйшихъ Отцевъ Восточныя Церкви, изъ коихъ вся красота, пышность, чистота и великолѣпіе Еллинскаго витійства, безъ заимства словъ чуждыхъ, перенесены въ языкъ Славенскій..... Правда и то, что въ Русскомъ языкѣ недостаетъ многихъ словъ относительныхъ до наукъ и художествъ, коихъ въ Россіи не было прежде; но какой же языкъ можетъ тѣмъ похвалиться, чтобы вводя новую науку или художество, не заимствовалъ или не вводилъ и новыхъ реченій, употребляемыхъ въ той наукѣ или художествѣ?..... Не взирая однакожь на всеобщее осмѣяніе и укоризну, довольно еще осталось такихъ, кои, будучи воспитаны въ рукахъ Французскихъ, и научась у нихъ отъ юности все Русское презирать, не стараются или не хотятъ узнать природнаго своего языка, и по необходимости, не умѣя на немъ объяснишься, мѣшаютъ въ разговорѣ своемъ половину словъ Французскихъ. Знающіе-жь природной свой, языкъ, кромѣ необходимости, иностранныхъ словъ въ разговорахъ не употребляютъ, а на письмѣ и того меньше"

О мнимой бѣдности Русскаго языка господинъ Сочинитель Разсужденія, о слогѣ пишетъ слѣдующее: "{См. Прибав. стран. 67.} Мнѣніе, что языкъ нашъ бѣденъ, и что, недостаетъ въ немъ словъ для выраженія утонченныхъ понятій, есть ложное. Оно поселилось въ насъ отъ пристрастія нашего къ Французскому языку, и отъ незнанія чрезъ то своего собственнаго. Доколѣ дѣтямъ нашимъ настоящіе батюшки, будутъ Французы {Между учителемъ и воспитателемъ есть великое различіе: одинъ обогащаетъ умъ нашъ науками, а другой влагаетъ въ сердце наше свои страсти, свои мнѣнія, свои понятія, свои склонности, однимъ словомъ, созидаетъ въ насъ душу и нравъ. Между правами учителя и правами отца, есть превеликая разность; но между правами воспитателя и правами отца почти нѣтъ никакой. Примеч. Соч. Разсужд.}; доколѣ не перестанемъ мы утѣшаться, что маленькой сынъ нашъ, не зная Русской азбуки, умѣетъ уже наизусть читать цѣлые монологи изъ Французскихъ трагедій; доколѣ дочери наши будутъ думать, что скорѣе могутъ онѣ выдти за мужъ безъ приданаго, чемъ безъ Французскаго языка; доколѣ племянники и внуки, племянницы и внучки наши, говоря со стариками дѣдушками своими, вмѣсто; позвольте мнѣ, дѣдушка сударь, съѣздить къ сестрицѣ, говорить станутъ: пустите меня монъ гранъ перъ къ моей кузинѣ; доколѣ писатели наши такимъ же, или подобнымъ сему полурусскимъ складомъ писать будутъ; до тѣхъ поръ коренной и богатой языкъ нашъ отчасу болѣе будетъ оскудѣвать или дѣлаться мертвымъ, а новая непонятная гиль на мѣсто онаго возрастать и умножаться...... Читайте больше собственныя свои книги, нежели чужестранныя, привыкните объясняться своимъ языкомъ, и тогда вы увидите, что онъ изобиленъ и богатъ. Познавъ красоту его и силу, вы бросите Французской языкъ, такъ какъ дитя бросаетъ любимую свою деревянную игрушку, когда покажутъ ему такую же золотую. Напримѣръ: вы говорите, въ нашемъ языкѣ нѣтъ слова patriote; но скажите, есть ли во Французскомъ языкѣ понятіе равно сильное тому, какое заключается въ нашемъ выраженіи: сынъ отечества. Мы не можемъ выразить ихъ слова héroisme {Надлежало бы еще прибавить, что и patriote, и héroisme суть слова Греческія, и что французы ни того, ни другаго не умѣютъ сказать на своемъ языкѣ. Изд.}; но могутъ ли они выразишь наше слово добледушіе? У насъ н123;тъ слова saison; но есть ли у нихъ слово погода? Подобныхъ примѣровъ найдемъ мы тысячи. Чтожь изъ сего заключить должно? То, что мы отъ того токмо чувствуемъ бѣдность языка своего, что не вникаемъ въ него, не знаемъ богатства онаго, точно такъ, какъ бы кто, имѣя у себя тысячу имперіаловъ у считалъ себя нищимъ для того, что у него нѣтъ ни одного луидора."

Мое письмо покажется вамъ длиннымъ; сердитесь, или нѣтъ, но я еще выпишу нѣсколько страницъ, которыя должно выучить наизусть. "Сія ненависть {Разсужд. о слогѣ стр. 315.} къ языку своему (а съ нимъ по немногу, постепенно, и къ сродству, и къ обычаямъ, и, къ вѣрѣ, и къ отечеству) уже такъ сильно вкоренилась въ насъ, что мы видимъ множество отцовъ и матерей радующихся и утѣшающихся, когда дѣти ихъ, не умѣя порядочно грамотѣ, лепечутъ полурусскимъ языкомъ; когда они, вмѣсто зданіе, говорятъ эдефисъ; вмѣсто меня удивило, меня фрапировало и проч. Я самъ слышалъ одного дядю, которой племянника своего, называвшаго людей его слугами, училъ, чтобъ онъ впредь отъ этаго простонароднаго названія отвыкалъ, утверждая, что между знающими свѣтское обращеніе людьми не говорится слуга, но лакей. Какъ нынѣ смѣшонъ и страненъ покажется тотъ приѣзжій, развѣ изъ глухой деревни, отецъ, которой съ неосторожностію молвитъ: у меня дѣтей моихъ обучаетъ Русской попъ, а воспитываю ихъ я самъ! Напротивъ того какъ благороденъ и просвѣщенъ тотъ, которой съ остроуміемъ скажетъ: какъ я счастливъ! я отдалъ сего дня дѣтей моихъ на воспитаніе Французскому аббату! -- Я чувствую, что здѣсь въ тысячу голосовъ возопіютъ на меня: сумасшедшій! что ты бредишь? да есть ли у насъ такіе учители, которымъ бы воспитаніе дѣтей поручить можно было? -- Изъ сихъ тысячи голосовъ я отвѣчаю токмо нѣкоторымъ: вопервыхъ, я подъ именемъ воспитанія разумѣю больше полезный отечеству духъ, нежели ловкое тѣлодвиженіе; вовторыхъ, доколѣ не перестанемъ мы ненавидѣть свое и любишь чужое, до тѣхъ поръ ничего у насъ не будетъ. Англичанинъ не гоняется за Французскимъ воспитаніемъ и за языкомъ ихъ, не нанимаетъ кучеровъ ихъ учить себя, но онъ Англичанинъ: дѣлами искусенъ, словами краснорѣчивъ, нравомъ добръ, и свѣтскимъ обращеніемъ пріятенъ по своему. Народъ, которой все перенимаетъ у другаго, его воспитанію, его одеждѣ, его обычаямъ послѣдуетъ, такой Народъ уничижаетъ себя, и теряетъ собственное свое достоинство, онъ не смѣетъ быть господиномъ, онъ рабствуетъ, онъ носитъ оковы его, и оковы тѣмъ крѣпчайшія, что не гнушается ими, но почитаетъ ихъ своимъ украшеніемъ."

Издатель Меркурія, которой, какъ послѣ оказалось, умышленно давалъ другой толкъ мнѣніямъ господина Сочинителя о слогѣ, приписываетъ ему то, чего онъ не говорилъ, и не хотѣлъ говорить, Г. Сочинитель въ Разсужденіи своемъ на многихъ мѣстахъ совѣтуетъ и желаетъ, чтобы мы гордились именемъ Россіянъ, любили бы свое отечество, занимали бы у другихъ народовъ только доброе и полезное; а Издатель Меркурія выводитъ заключеніе, будто онъ презираетъ науки, и хочетъ просвѣщеніе превратить въ невѣжество; ибо что другое значитъ вопросъ; не уже ли Сочинитель, для удобнѣйшаго возстановленія стариннаго языка, хочетъ возвратить насъ и къ обычаямъ и къ понятіямъ стариннымъ? -- "Почему -- отвѣчаетъ между прочимъ господинъ Сочинитель Разсужденія о слогѣ {См. Прибавл. стр. 159.} -- обычаи и понятія предковъ нашихъ кажутся вамъ достойными такого презрѣнія, что вы не можете и думать объ нихъ безъ крайняго отвращенія? Нравы и обычаи во всякомъ народѣ бываютъ троякаго рода; добрые, худые и невинные, то есть ни худа ни добра, въ себѣ не заключающіе. Мы видимъ въ предкахъ нашихъ примѣры многихъ добродѣтелей: они любили отечество свое, тверды были въ вѣрѣ, почитали Царей и законы; свидѣтельствуютъ въ томъ Гермогены, Филареты, Пожарскіе, Трубецкіе, Палицыны, Минины, Долгорукіе и множество другихъ. Храбрость, твердость духа, терпѣливое повиновеніе законной власти, любовь къ ближнему, родственная связь, безкорыстіе, вѣрность, гостепріимство, и иныя многія достоинства ихъ украшали. Одно сіе изрѣченіе; а кто измѣнитъ, или нарушитъ данное слово, тому да будетъ стыдно, показываетъ уже, каковы были ихъ нравы. А гдѣ нравы честны, тамъ и обычаи добры. Чтожъ въ предкахъ нашихъ было худаго, и чемъ докажете вы, что другіе народы были ихъ лучше? Буде же мы за худость обычаевъ ихъ возьмемъ, что они не все то знали, что мы нынѣ знаемъ, такъ вопервыхъ эта не ихъ вина: время на время не походитъ; а вовторыхъ, просвѣщеніе не въ томъ состоитъ, чтобы напудренной сынъ смѣялся надъ отцемъ своимъ ненапудреннымъ. Мы не для того обрили бороды, чтобъ презирать тѣхъ, которые ходили прежде, или ходятъ еще и нынѣ съ бородами; не для того надѣли короткое Нѣмецкое платье, дабы гнушаться тѣми, у которыхъ долгіе зипуны. Мы выучились танцовать миноветы; но за что же насмѣхаться намъ надъ сельскою пляскою бодрыхъ и веселыхъ юношей, питающихъ насъ своими трудами? Они такъ точно пляшутъ, какъ бывало плясывали наши дѣды и бабки. Должны ли мы, выучась пѣть Италіянскія аріи, возненавидѣть подблюдныя пѣсни? Должны ли о Святой недѣлѣ изломать всѣ лубки для того только, что въ Парижѣ не катаютъ яйцами? Просвѣщеніе велитъ избѣгать пороковъ, какъ старинныхъ, такъ и новыхъ; но просвѣщеніе не велитъ ѣдучи въ каретѣ гнушаться телегою. Напротивъ, оно соглашаясь съ естествомъ, раждаетъ въ душахъ нашихъ чувство любви даже и къ бездушнымъ вещамъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ родились предки наши и мы сами. Послушаемъ въ Метастазіевой оперѣ Ѳемистоклова отвѣта на сей вопросъ. Ѳемистоклъ, полководецъ Аѳинскій, ратуя противъ Персидскаго Царя Ксеркса, оказалъ великія отечеству заслуги; наслаждался въ немъ славою; но напослѣдокъ, коварствами злодѣевъ своихъ изгнанъ былъ изъ онаго. Скитающійся и не имѣющій никакого пристанища, прибѣгаетъ онъ къ непріятелю своему Царю Персидскому. Великодушный Ксерксъ приемлетъ его, забываетъ прежнюю вражду, поручаетъ ему свои войска, и пылая еще гнѣвомъ противъ Аѳинъ, повелѣваетъ ему -- разорить ихъ. Ѳемистоклъ, услышавъ сіе, повергаетъ жезлъ повелительства къ стопамъ его, и отрицается идти противъ отечества. Тогда разгнѣванный Ксерксъ, напоминая ему о неблагодарности Аѳинъ, и о своихъ благодѣяніяхъ, спрашиваетъ, что такое любитъ онъ столько въ отечествѣ своемъ? Ѳемистоклъ отвѣчаетъ:

Tutto, Signor, le ceneri degli avi,

Le sacre leggi, i tutelari Numi,

La favella, i costumi,

Il fudor che ml costa ,

Lo splendor che ne trassi,

L'aria, i tronchi, il terren, le mura, i fassi.

"Переведемъ -- продолжаетъ почтенный г. Сочинитель Разсужденія о слогѣ сіи божественные стихи; они потеряютъ красоту, но намъ нуженъ токмо смыслъ оныхъ. Все, государь, прахъ моихъ предковъ, священные законы, покровителей боговъ, языкъ, обычаи, потъ мною для него (отечества) проліянный, слава отъ того полученная, воздухъ, деревья, земля, стѣны, камень."

Сіи и подобныя имъ мѣста Ассессоръ нашъ вписалъ въ особую тетрадку, и читалъ намъ; каждую недѣлю по крайней мѣрѣ по одному разу. Нѣкоторые говорили, что господинъ Сочинитель Разсужденія о слогѣ уже слишкомъ ожесточается противъ Французскаго языка и вообще противъ Французовъ. Ассессоръ тотчасъ отвергъ сіе возраженіе, показавъ мѣста въ Разсужденіи о слогѣ и въ Прибавленіи къ нему, гдѣ господинъ Сочинитель отзывается съ уваженіемъ о знаменитыхъ французскихъ писателяхъ и даже во многомъ ссылается на нихъ; онъ хочетъ только, для собственной нашей пользы, чтобы Русскіе учились болѣе природному своему языку, нежели иностраннымъ. Еще говорили, что теперь невозможно и нѣтъ надобности возвращаться къ обычаямъ прародительскимъ. Ассессоръ, въ отвѣтъ на возраженіе, раскрылъ книгу {См. Прибав. стр. 163.}, я прочиталъ собственныя слова господина Сочинителя: "Возвращаться же къ прародительскимъ обычаямъ нѣтъ никакой нужды; однако ненавидѣть ихъ не должно. Всякое время и всякое состояніе людей имѣетъ свои обычаи: прежде на охоту ѣзжали съ соколами, а нынѣ ѣздятъ съ собаками; купецъ ходитъ въ длинномъ кафтанѣ, и дворянинъ въ короткомъ; купецкая жена любитъ баню, а знатная госпожа ванну. Пускай, всякой дѣ;лаетъ по своему; но не должно презирать ни дворянину купецкихъ обычаевъ, ни купцу дворянскихъ...... Петръ Великій желалъ науки переселить въ Россію, но не желалъ изъ Россіянъ сдѣлать Голландцовъ, Нѣмцовъ, Французовъ; не желалъ Русскихъ сдp3;лать нерусскими...... Великая Екатерина мудростію правленія своего распространила, возвеличила, прославила, украсила, просвѣтила Россію; но мудрость не отторгла ее отъ отечества: она любила Русскую землю, Русской народъ, Русскіе обычаи; сама ходила въ Русскомъ платьѣ; сама сочинила великолѣпныя зрѣлища, представляющія древнія Русскія обыкновенія; сама въ извѣстныя времена въ чертогахъ своихъ учреждала Русскія игры, не столько для собственнаго увеселенія своего, сколько для показанія народу своему, что она, любя его, любитъ и всѣ, даже и самыя простыя, забавы его и обряды." -- При концѣ критики на Разсужденіе о слогѣ сказано о господинѣ Сочинителѣ, что онъ выдалъ книгу для иныхъ утомительную, для другихъ огорчительную, и не знаемъ къ чему полезную. Послѣ этого прошу полагаться на судъ вашихъ критиковъ!

Впрочемъ, нашъ Ассессоръ не со всемъ согласенъ съ господиномъ Сочинителемъ Разсужденія о о слогѣ. Сообщу вамъ нѣкоторыя изъ замp3;чаній его, которыя онъ по прозьбѣ моей нарочно сдѣлалъ, и подарилъ мнѣ въ знакъ дружбы. Вопреки мнѣнію господина Сочинителя о слогѣ {См. Прибавленіе, стр. 83.}, онъ утверждаетъ, что Славенской языкъ точно образованъ по свойству Греческаго, и что переводчики не мысли, но слова переводили. Ломоносовъ пишетъ въ Предисловіи о пользѣ книгъ церковныхъ: "Хотя не льзя прекословить, что съ начала переводившіе съ Греческаго языка книги на Славенскій не могли миновать и довольно остеречься, чтобы не принять въ переводъ свойствъ Греческихъ, Славенскому языку странныхъ; однако оныя чрезъ долготу времени слуху Славенскому перестали быть противны, но вошли въ обычай. И такъ что предкамъ нашимъ казалось невразумительно, то намъ нынp3; стало пріятно и полезно." Свидѣтельству отца Россійскаго краснорѣчія можно бы по вѣрить, не входя въ изслѣдованія. Но тысячи другихъ случаевъ еще болѣе убѣждаютъ насъ въ сей истинѣ. Сличимъ съ подлинникомъ переводъ Символа вѣры, Молитвы Господней, Поздравленія Гавріилова, или чего угодно; найдемъ слова поставленныя въ томъ же самомъ порядкѣ, имена въ тѣхъ же падежахъ, глаголы въ тѣхъ же наклоненіяхъ и временахъ, въ какихъ онѣ стоятъ на Греческомъ. Кто не видитъ, что сложныя слова: единороднаго, единосущнаго, воплотившагося, вочеловѣчивагося, неискусобрачная составлены въ то время, когда надлежало перевести μονογενῆ, ὁμούσιον, σαρκωϑέντα, ἐναντρωπήσαντα, ἀπειρογαμε и множество другихъ? Такимъ образомъ богатились всѣ языки. Должны-ли мы слова и словосочиненія, находящіяся въ Славенскихъ нашихъ книгахъ, всѣ безъ изъятія употреблять въ нынѣшнемъ высокомъ слогѣ? Нѣтъ; ибо и Ломоносовъ {Ритор. § 165.} совѣтуетъ держаться книгъ церковныхъ, но только для изобилія реченій, а не для чистоты. Препоясалъ силою на брань, или облещись во крѣпость {Разсужд. о слогѣ, стр. 51.} суть выраженія переведенныя отъ слова до слова, и притомъ метафорическія; однакожь всякой пойметъ ихъ безъ толкованія, потому что онѣ не противны свойству нашего языка; не льзя того сказать о слѣдующихъ фразахъ: въ скорби распространить кого; утвердить на комъ руку. Выраженія: умереть грѣху {Разсужд. о слогѣ, стр. 234.}, раждаться въ животъ {Тамъ же, стр. 229.} нынѣ потому неупотребительны, что противны свойству языка; умрохомъ грѣху и раждается въ животъ поставлено въ Славенскомъ переводѣ для того, что на Греческомъ стоитъ ἀπεϑάνομεν τῇ αμαρτια, γεννάται εις ζωην. Употреблять сіи выраженія въ нынѣшнемъ слогѣ было бы тоже, что переводить, un homme de grand air словами: человѣкъ большаго воздуха. -- Слово вѣтроплѣный {Тамъ же стр. 226.}, которое переведено съ Греческаго ἀνεμορϑορο; (отъ ἄνεμος вѣтръ, φϑειρω порчу), не можетъ быть введено въ употребленіе, потому что подлинное значеніе онаго неизвѣстно, да и самой стихъ (Притч. 10, 5), въ которомъ оно встрѣчается, весьма теменъ. Вообще тексты Священнаго Писанія надежнѣе повѣрять съ Греческою Библіею, нежели съ Нѣмецкими или Французскими. Толкуя смыслъ выраженія: {Тамъ же, стр. 250.} Моавъ конобъ упованія моего (Псал. 59), и сличивъ его съ переводомъ французской Библіи Moab fera le baffin où je me laverai, потомъ Голландской и Нѣмецкой, господинъ Сочинитель заключаетъ, что вмѣсто конобъ упованія надлежитъ читать конобъ, то есть сосудъ, умыванія. Справившись съ Греческою Библіею, съ которой наша переведена, тотчасъ можно было бы увидѣть, что стоитъ λίβης τῆς ἐλπίδος μα, то есть конобъ упованія моего. Далѣе, господинъ Сочинитель, сославшись на другой переводъ Нѣмецкой Библіи, гдѣ написано Moab ist der Hafen meiner Hosnung, говорятъ, что и въ Расеійскомъ переводѣ, можетъ быть, выраженію сему данъ тотъ же смыслъ, и слово конобъ употреблено въ знаменованіи пристанища Hafen, baffin. Нѣтъ; здѣсь рѣчь идетъ не о пристанищѣ; ибо hafen точно значитъ конобъ, или горшокъ. Ассессоръ въ этомъ ссылается на словарь Аделунга.

Ни слова о тѣхъ господахъ, которые пишутъ предмѣтъ нѣжности моей, онъ вышелъ изъ его горницы спанья, потому что французы говорятъ objet de ma tendresse, il est sorti de fa chambre à coucher. Впрочемъ Ассессоръ крѣпко въ томъ стоитъ, что развиваются способности, распускаются дарованія, употреблять онъ не престанетъ, не потому что сіи выраженія сходствуютъ съ французскимъ développer, о которомъ онъ знать не хочетъ; но потому что приличныя метафоры украшаютъ слово; а здѣсь знаменованіе переносится, и уподобленіе очень ясно. Способность открывать эстетическія красоты мы называемъ вкусомъ, разумѣя слово сіе въ переносномъ значеніи; для чего не называть его грубымъ и тонкимъ, какъ говоримъ тупое, острое зрѣніе? Кого винить, что всѣ народы изъясняютъ мысли свои словами заимственными, когда н23;тъ собственныхъ! Горацій говоритъ:

Mortalia facta peribunt,

Nedum sermonum stet honos et gratia vivax;

Multa renascentur, quae jam cecidere, cadentque

Quae nunc sunt in honore vocabula, si volet usus,

Quem penes arbitrium est et jus et norma loquendi.

Остаюсь вашъ и проч.

Лука Говоровъ.

"Вѣстникъ Европы". Часть XXXII, No 8, 1807

Оставить комментарий Макаров Петр Иванович (bmn@lib.ru) Год: 1807 Обновлено: 29/10/2019. 34k. Статистика. Статья: Критика О творчестве автора	Скачать FB2 Ваша оценка:

Макаров Петр Иванович Лука Говоров. Письмо города N. N. в столицу

Макаров Петр Иванович
Лука Говоров. Письмо города N. N. в столицу