Макаренко Антон Семёнович
О повести "Флаги на башнях"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Встреча с читателями в Ленинградском Дворце культуры им. С. М. Кирова.

   Макаренко А. С. Педагогические сочинения: В 8-ми т. Т. 7
   М., "Педагогика", 1986.
   

О повести "Флаги на башнях"

Встреча А. С. Макаренко с читателями в Ленинградском Дворце культуры им. С. М. Кирова

Вступительное слово

   Товарищи, я полагаю, что все или почти все присутствующие здесь товарищи прочли "Педагогическую поэму". Но другое мое произведение "Флаги на башнях", которое является продолжением "Педагогической поэмы", многие из вас, вероятно, не читали, поэтому о "Педагогической поэме" говорить не буду, а о последней книге дам некоторое объяснение. В "Педагогической поэме" меня занимал вопрос, как изобразить человека в коллективе, как изобразить борьбу человека с собой, борьбу коллектива за свою ценность, за свое лицо, борьбу более или менее напряженную. В "Флагах на башнях" я задался совсем другими целями. Я хотел изобразить тот замечательный коллектив, в котором мне посчастливилось работать, изобразить его внутренние движения, его судьбу, его окружение.
   Это счастливый коллектив в счастливом обществе. И я хотел показать, что счастье этого коллектива, нередко выражающееся в глубоко поэтических формах, заключается тоже в борьбе, но не в такой напряженной борьбе с явными препятствиями, с явными врагами, как было в колонии, а в борьбе тонкой, в движении внутренних человеческих сил, часто выражаемых внутренними, еле заметными тонами. Все это очень важные и сложные вопросы. Только в коммуне им. Дзержинского я особенно остро понял, почувствовал, что недостаточно охватил еще всю сложность процесса воспитания нового человека.
   Этот процесс происходит не только внутри самого коллектива, он происходит во всем нашем социалистическом обществе1. Это процессы труда и внутренних отношений, роста самого человека и, наконец, многочисленные чрезвычайно тонкие внутренние междумальчишеские и междуколонистские отношения. Все это я и стремился показать. Может быть, с такой задачей в произведении "Флаги на башнях" я и не справился. Решения этой задачи, вероятно, хватит не одному поколению. Но я обратил внимание, что мальчики и девочки в таком коллективе -- это прежде всего граждане. И в этом заключается отличие наших детей от детей какого угодно общества... Чем больше гражданский долг связывается с их ростом и воспитанием, тем более полноценные воспитываются из них люди.
   Это социальные движения, имеющие характер важнейших движений, и в то же время явно детские движения -- они тоже движения в нашем обществе, в нашей борьбе и сопровождаются тем же удовлетворением, теми же правами, той же степенью благородства, и деликатности, и смелости и другими лучшими человеческими качествами.
   Вот это я стремился показать, а как удалось, как вышло -- судите вы, ибо очень часто бывает, что хочется написать и рассказать многое, но не всегда это удается. Только читатель может судить о том, насколько удачно получилось.
   Каковы действующие лица этого произведения? Захаров, заведующий колонией, несколько старших колонистов-комсомольцев и бригада малышей, четвертая бригада. Это бригада мальчиков 10, 11, 12 лет...
   В то же время они умели находить прекрасную середину, умели находить слушателей и не поддаваться давлению старших. Очень сложная конъюнктура. "Вечером 7-го Захаров с дежурным бригадиром... (читает) ... проходили мимо. Председатель: "Товарищи, теперь мы приступим к разговорам. Слово имеет т. Коваленко..."
   

Заключительное слово

   Хвалиться мне неудобно, но могу прямо сказать, что мы со своей коммуной шагнули значительно дальше, чем вам кажется. Я действительно не считал и не считаю своих воспитанников "морально дефективными", и они не были дефективными ни одного дня.
   Некоторым читателям хочется, чтобы воспитатели мучились, перековывая беспризорников в новых людей. Но я не мучился и не перековывал. Я достиг больших успехов в своей коммуне, достиг такого положения, что мог брать группы по 50 человек прямо с вокзала. Мы брали только тех, кто путешествует в поездах. Я брал, скажем, сегодня вечером, а завтра я не беспокоился, и никто не беспокоился, как ведут себя вновь принятые дети в коммуне2.
   Вы скажете, что это чудо? Нет, это не чудо, это наша советская действительность.
   Совершеннейшая правда написана во "Флагах на башнях", даже с сохранением фамилий, с сохранением событий и разговоров. Мы принимали много делегаций -- советских и иностранных. Иностранные делегации удивлялись и не верили. Но наши советские люди не могли не верить; они понимали, что это был счастливый коллектив. За все 8 лет не было ни одного черного дня, не было ни одного несчастья. Я не хочу сказать, что это чудо. Это норма. И именно потому, что я в этой жизни жил, видел, ощущал каждый нерв, именно поэтому считаю себя вправе настаивать на этом. Я ни к какой фантастике не прибегаю.
   Я считаю, что при нормальной организации детского коллектива он всегда будет похож на чудо. У нас в советской школе часто хулиганят в V--VI классах, в X классе учатся, а потом делаются студентами и летчиками. А сколько хулиганов? Ни одного. А сколько кричали, что в школе хулиганы!
   Если имеется настоящая организация детского коллектива, то можно сделать настоящие чудеса.
   Нам указывают на кинокартину "Путевка в жизнь", что вот, мол, какие ребята вредные, испорченные. Я бы сказал так: попал в нормальные человеческие условия и на другой день стал нормальным. Какое еще счастье нужно? Это и есть счастье! И так бывает всегда в хорошо построенном детском коллективе. Все дети любят дисциплину.
   Что касается "Чести", то я не совсем согласен с оценкой, хотя это, может быть, самое бездарное мое произведение.
   К сожалению, выступление т. Тихомирова сводится только к одной критике; своих мыслей он не дал. Повторяю, я не совсем согласен с плохой оценкой романа "Честь". Критика была построена на цитатах. А к чему это приводит? Т. Тихомиров процитировал мои слова: "Вы меня все знаете", мол, фамилия Макаренко. Эта цитата может быть приведена с некоторым изменением. Я только что приехал в Москву из Киева и на собрании сказал: "Вы меня не знаете, моя фамилия Макаренко". Это записано в стенографическом отчете данного собрания.
   Теперь несколько замечаний по отдельным выступлениям.
   Товарищ, читавший "Флаги на башнях", ставит некоторые вопросы, характеризующие его как читателя вдумчивого, но все-таки вопросы недоуменные. К сожалению, ответить на них развернуто я не в состоянии за неимением времени. Отвечу кратко.
   Почему я не удерживал Воленко, когда он решил уйти из колонии? Да по традиционной педагогике я должен был его удерживать. По нашей, советской педагогике его надо было удерживать. Я не боюсь риска и знаю, что перемена обстановки бывает очень полезна, иногда полезна, иногда полезно пережить то или иное потрясение. Вот поэтому я не захотел удерживать Воленко. Он считал себя ответственным за то, что в его бригаде происходит кража. Колония считала его ответственным. Это совершенно необычное для старой педагогической логики явление, чтобы в детском коллективе считали бригадира ответственным за кражи. Но в бригаде Воленко были воры, потому что Воленко -- мягкий человек, всепрощающий человек. Он не мог оставаться в колонии со спокойной совестью, должен был уйти. Это было требование, его собственное требование к себе. Я понимал, что уход из колонии был для него тягостным, но я хотел, чтобы он пережил это. Очень хорошо, когда человек предъявляет к себе большие требования, это воспитывает человека. У многих наших педагогов есть такое ошибочное желание не слишком перегружать человека требованиями к себе или вообще совсем не перегружать, а все расписать, как и что нужно сделать. Я с этим не согласен и поэтому не удерживал Воленко в колонии.
   Кто такой Рыжиков? Это не сознательный вредитель, но по натуре пакостник.
   Почему я не применил никаких методов? Главнейший метод -- это была вся колония, все общество, весь коллектив. Ни я, ни другой педагог никакими уговорами не можем сделать того, что может дать правильно организованный гордый коллектив. Рыжиков ничего не смог усвоить даже в этом коллективе. К сожалению, сейчас об этом распространяться я не могу и в романе не распространяюсь. Об этом я напишу в той большой серьезной книге, которую задумал написать о методике коммунистического воспитания.
   Относительно перековки. Товарищ спрашивает, почему я не показал перековки Игоря? Трудно показать, когда не было этой перековки, не было у меня дефективных людей; приходили люди несчастные, им трудно жилось в тех условиях, в которых они жили раньше. Я не верю в то, чтобы были морально дефективные люди. Стоит только поставить в нормальные условия жизни, предъявить ему определенные требования, дать возможность выполнить эти требования, и он станет обычным человеком, полноценным человеком нормы. Мы это хорошо понимали, и, когда мы брали с вокзала 30--35 человек новых воспитанников, мы выходили на вокзал всей колонией в 400 человек в парадной форме с оркестром. Мы их встречали салютами, знаменами и маршем. Они этого не ожидали. И это внимание, эта любовь уничтожали немедленно всю дефективность. Ну какая тут может быть дефективность? Я считаю, товарищи, что бывают только дефективные методы, а дефективных людей не бывает.
   Я получил интересную записку: расскажите в своем заключительном слове об отношении к педагогической общественности. Если под общественностью понимать учительское общество, то я не предполагал бы, что у нас могли быть плохие отношения. Я любил учителей. А если под педагогической общественностью понимать тех людей, которые по разным причинам почему-либо оказывались "мудрецами" педагогики, то наши отношения известны.
   Я стою за общественность в педагогике. Когда я воспитываю человека, то должен знать, что именно выйдет из моих рук. Я хочу отвечать за продукцию свою и моих сотрудников, за будущих инженеров и мастеров, за всю эту организацию, за летчиков, студентов, педагогов. За эту продукцию я несу ответственность.
   Но для того чтобы можно было отвечать за свою продукцию, нужно в каждый момент своей педагогической жизни знать, чего я хочу и чего добиваюсь.
   Среди наших педагогических руководителей оказались и враги народа, которые охотно пользовались порочной логикой: такое-то средство якобы обязательно приводит к таким-то результатам. Поэтому это хорошее средство. Проверка опытом здесь и логически не допускалась.
   Я повторяю, что если ребенок становится хулиганом, то в этом виноват не он, а виноваты педагогические методы.
   В "Педагогической поэме", изданной в 1933 г., сказано, как я относился к педологам; я педологов всегда ненавидел, никогда этого не скрывал, и они боялись со мной встречаться. Однажды они пожелали проверить организованность нашего коллектива и начали задавать ребятам вопросы: "Представьте, у вас есть лодка, она затонула. Что вы будете делать?" Ребята на это ответили:, "Никакой у нас лодки нет, и ничего мы делать не будем". Следовательно, коллектив наш прекрасно знал, что такое педология. Ребята очень хорошо знали, что это такое. Детский коллектив может знать и о педологии, и о педологах и может отвечать за свое к ним отношение.
   Интересный вопрос относительно Задорова. "Неужели вы думаете, что этот метод принес пользу?" -- спрашивает меня автор записки. -- Конечно, никогда я этого не думал. Это было полное отчаяние, бессилие. Если бы на месте Задорова был кто-нибудь другой, может быть, это привело бы к катастрофе, но Задоров был благородным человеком, он понял, до какого я дошел отчаяния, он нашел в себе силу протянуть руку и сказать: "Все будет хорошо". Разве этого не видно? Если бы я ударил того же Волохова, то мог быть им избит. Я был действующим лицом, а победителем Задоров, и только благодаря ему я мог сохранить авторитет, он поддержал меня. Вот в чем заключается успех, а не в том, что я ударил. Разве удар -- метод? Это только отчаяние.
   Меня спрашивают: "Преподавателем какой дисциплины я был раньше?" -- До колонии я в школе преподавал историю3.
   Где я сейчас работаю? -- По состоянию здоровья и по другим причинам сейчас нигде не работаю, только пишу.
   Где бы я хотел работать? -- Я бы хотел работать в так называемой нормальной школе. Семейные дети в тысячу раз труднее беспризорных. У беспризорников никого не было, только я один, а у семейных есть мама и папа в запасе. И вот с этими-то нормальными детьми я бы очень хотел поработать.
   Автор записки спрашивает, за какие я стою наказания? -- Я ни за какие наказания не стою, но в колонии я применял наказания. Вот тот же самый Клюшник был командиром первого комсомольского взвода, и ему попадало гораздо чаще, чем кому-нибудь другому. Почему? Да потому, что он был командиром и на него возлагалось больше ответственности, с него больше спрашивалось, чем с кого-либо другого. Такие наказания, которые выражают одновременно и уважение к человеку, и требование к нему, я считаю возможными, когда они применяются умело, а вообще наказание в большом масштабе мне не приходилось применять. У меня был хороший коллектив.
   Говорят, что недостаточно уделено внимания отношениям между девочками и мальчиками. Верно, это трудный вопрос. Я всегда был уверен, что не отдельное личное влияние определяет отношения, а организация. Я постарался, чтобы у меня не было половины девочек и половины мальчиков, так как я знал, что тут я уже ничего не сделаю. У меня было 25% девочек. На одну девочку приходилось по два мальчика. В таком положении особых "любвей" быть не могло.
   В первое время существования коллектива комсомольской организации не было. Если я видел, что молодой человек слишком увивался за какой-нибудь воспитанницей, судьба которой мне дорога, то я вызывал его и говорил: "Брось, понимаешь, брось". Он говорил: "Понимаю".
   Это я вам говорю по секрету, и вы никому не рассказывайте. Это ни в какой мере не педагогично, но это приносило большую пользу. Меня боялись.
   Одно время я начал либеральничать и прозевал. Вижу такие парочки, которых не разгонишь. "Влюблен, не могу". Я очень испугался. Восемнадцатилетний мальчик, шестнадцатилетняя девочка -- ну какая тут может быть любовь? Какая любовь в 16 лет!
   Комсомольская организация встала на мою сторону. Мы стали агитировать, уговаривать, собирать и говорить: "Рано, подождите, тебе кажется, что это любовь". Кое-кого уговорили, а кое-кого и не уговорили.
   Тогда мы нашли блестящий метод: влюблен -- женись! Что же получается? Беззаботная юность, а тут нужно пойти и на базар, и в очередь за галошами. Сразу обнаружилось, что характеры как-то не подходят.
   Начнет какой-нибудь парень увиваться за девочкой. Ты влюблен? Женись!
   -- Нет, нет, -- говорит, -- не влюбился.
   Мы пришли к норме. Гриша влюблен в Валю. Влюблен, ну и хорошо. Гуляет, разговаривает. И очень многие парочки потом ушли в вуз и только на курсе поженились. Такая духовная любовь хорошо действует на характер и на самоопределение человека. Это я считаю нормой.
   Какое я принимал участие в составлении учебника педагогики? -- Меня пригласили профессора помочь им написать учебник. Я ответил согласием, но при условии, если они ответят на один вопрос: будем мы писать педагогику сегодняшнего дня или завтрашнего? Они сказали, что не могут писать педагогику завтрашнего дня. Тогда я сказал -- пока вы будете писать педагогику сегодняшнего дня, жизнь вас перегонит, и в результате вы напишете педагогику не сегодняшнего, а вчерашнего дня4.
   Что касается замечания, будто "Книга для родителей" не нужна, то оно не совсем правильно. Хотя родители и взрослые люди, но не всегда знают, как им поступать со своими детьми. Неправильно считать, что взрослому человеку нечему учиться.
   Также неправильно мнение, что взрослая девушка не должна поцеловать человека, который ей помог. Почему не должна, что же тут предосудительного?
   Об Игоре, что он сейчас делает? -- Игорь учится, любит отца, уважает его, любит Оксану, и они, наверное, поженятся.
   Останавливаться на больших проблемах я сейчас не могу, но должен сказать: ваше внимание, указания и замечания очень помогают в моей работе, и я эти указания использую.
   

Комментарии

   ЦГАЛИ СССР, ф. 332, оп. 4, ед. хр. 179, л. 16--24. Машинопись с правкой M. E. Бобровской-Луппол (см. также л. 1--15). Обработанная стенограмма встречи А. С. Макаренко с читателями в Ленинградском Дворце культуры им. С. М. Кирова 18 октября 1938 г., на которой в прениях выступило 7 человек. Вступительное слово и заключительное слово А. С. Макаренко публикуется по стенограмме. О замысле "Флагов на башнях" см. также подготовительные материалы к ней и комментарии в т. 6 настоящего издания.
   1 В 30-е гг. А. С. Макаренко развивает подход к воспитанию как социальному процессу, связанному не только с целенаправленной деятельностью школы, семьи, но и с влиянием на личность всей окружающей действительности. О характеристике воспитания см. т. 5 настоящего издания, с. 14--15 и т. 1, с. 11--13.
   2 Речь идет об отсутствии проблемы длительной "перековки" воспитанников в условиях развитого воспитательного коллектива.
   3 А. С. Макаренко говорит, вероятно, о своей работе в школе в 1917--1920 гг. в Крюкове и Полтаве. В дореволюционной школе он преподавал преимущественно русский язык, русскую литературу, черчение и рисование.
   4 Имеются в виду встречи и беседы А. С. Макаренко с И. А. Каировым, тогда заведующим кафедрой педагогики Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. См.: Каиров И. А. Незабываемое. -- Учительская газета, 1978, 28 марта. Основным пунктом расхождений, вызвавшим отказ А. С. Макаренко от участия в подготовке учебника педагогики, был, очевидно, вопрос о трудовом воспитании школьников, их участии в производительном труде, без чего он не мыслил полноценного коммунистического воспитания. В тот период преподавание труда в школе и организация производительного труда учащихся были отменены (приказ Наркомпроса РСФСР "Об отмене преподавания труда в школе" от 4 марта 1937 г.). А. С. Макаренко и в те годы продолжал отстаивать воспитательное значение общественно полезного, производительного труда детей и подростков.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru