Майков Валериан Николаевич
Паула Монти. Современный роман г. Евгения Сю. Перевод B. М. Строева... Тереза Дюнойе. Роман Евгения Сю. Перевод В. М. Строева...
Паула Монти. Современный романъ г. Евгенія Сю. Переводъ B. М. Строева. Санктпетербургъ. Въ тип. А. Плюшара. 1847. Въ 20-го д. л. Четыре части. 142, 142, 142 и 144 стр.
Тереза Дюнойе. Романъ Евгенія Сю. Переводъ В. М. Строева. Санктпетербургъ. Въ тип. А. А. Плюшара. 1847. Въ 20-го д.л. Четыре части. 142, 142, 144 и 161 стр.
Не разъ уже было говорено, что литература наша бѣдна бельлетристическими произведеніями; недостатокъ ихъ заставилъ нашу публику, въ которой съ каждымъ днемъ усиливается потребность къ чтенію, обратиться къ французскимъ романамъ,-- и французскіе романы, расходясь у насъ въ тысячахъ экземпляровъ, поглощаются жадно, какъ въ столицѣ, такъ и въ провинціяхъ, какъ знающими, такъ и незнающими по-французски; послѣдніе читаютъ, разумѣется, въ переводахъ. Въ-слѣдствіе этого плодятся и размножаются русскіе переводчики, которые, однакожь, несмотря на свою многочисленность, не успѣваютъ, кажется, утолять жажду читателей. Да! Французскіе романы наполняютъ рѣшительно всѣ слои общества; артистъ, свѣтскій господинъ, служащій человѣкъ, дама такъ-называемаго высшаго круга, барыня средней руки, всѣ читаютъ ихъ, всѣ восхищаются ими. По каждый классъ общества имѣетъ своихъ любимыхъ писателей. И у насъ, какъ на Западѣ, большинство на сторонѣ Дюма; весьма-немногіе почитаютъ Жоржа Запда; середину между этими двумя писателями въ общественномъ мнѣніи занимаетъ г. Эженъ Сю. И это имѣетъ основаніе: Александръ Дюма и Жоржъ Зандъ -- это двѣ рѣзкія противоположности, два полюса современной французской бельлётристики. Одинъ наполняетъ всѣ фёльетоны своими романами, въ которыхъ щедрою рукою разсыпаны ужасы, Эффекты, несообразности,-- въ которыхъ замѣтно совершенное отсутствіе анализа, психологическаго интереса, знанія человѣческаго сердца,-въ которыхъ дѣйствуютъ мелодраматическіе герои, а не люди, но въ которыхъ за то есть занимательность внѣшняя, замѣняющая для толпы все. Произведенія другой, дышащія тихимъ, успокоительнымъ чувствомъ, согрѣтыя теплою любовію къ ближнему, отличаются своей простотой, безъэффектностью, изображаютъ одну дѣйствительность; это почти-всегда драма, завязанная на вседневныхъ случаяхъ, но въ основаніи которой лежитъ глубокая, человѣческая идея... Одинъ представляетъ собою индиферента, лишеннаго всякихъ убѣжденій; другая находитъ въ душѣ своей отзывъ на каждый общественный вопросъ, страдаетъ и мучится вмѣстѣ съ своими братьями, и бальзамомъ рѣчей своихъ старается исцѣлить ихъ язвы. Одинъ, наконецъ, нисколько не заботится о формѣ своихъ сочиненій, другая довела ее до высокой степени художественности. Этому-то отсутствію всякаго художественнаго элемента г. А. Дюма преимущественно обязавъ своимъ успѣхомъ. Одинъ французскій критикъ весьма-справедливо замѣтилъ, что А. Дюма блистаетъ качествами, которыхъ у него нѣтъ. Жоржъ Зандъ, имѣющая на сторонѣ своей только избранныхъ, посвященныхъ въ искусство, читается толпою весьма-мало въ сравненіи съ г. Дюма, именно потому-что у ней есть всѣ качества, которыхъ не достаетъ г-ну Дюма. Г-нъ Сю, котораго читаютъ больше Жоржа Занда, но менѣе г. Дюма, не безъ основанія; какъ мы уже сказали, занимаетъ середину между этими двумя романистами. Убѣжденный въ своемъ талантѣ, онъ задалъ себѣ слѣдующій вопросъ: какъ употребить съ наибольшею пользою дарованныя мнѣ отъ природы способности? если я буду служить одному искусству, если эффекты и Фейерверки будутъ изгнаны изъ моихъ сочиненій, если въ нихъ будетъ всегда развиваться какая-нибудь идея, если, наконецъ, въ нихъ войдутъ общественные вопросы, то безъ сомнѣнія люди, которые видятъ въ искусствѣ не одно пріятное развлеченіе, будутъ за меня; но за то большинство, масса, не станетъ читать, слѣдовательно И покупать мои сочиненія... Если же они будутъ отличаться судорожнымъ, нервическимъ интересомъ, если эффектамъ пожертвую я естественностью, если я оставлю въ сторонѣ и тщательную отдѣлку, и идеи, и общественные вопросы,-- деньги посыплются ко мнѣ со всѣхъ сторонъ, толпа преклонится предо мною; но жрецы высокаго искусства, по истинные цѣнители его отвернутся отъ меня съ презрѣніемъ и назовутъ меня фокусникомъ. Выгоды матеріальныя будутъ соблюдены, но самолюбіе мое будетъ страдать... Какъ же помочь горю? нельзя ли примирить оба элемента -- художественный и люкративный? Нельзя ли быть эклектикомъ, то-есть писать нелѣпыя, но занимательныя сказки въ двадцати томахъ,-- сказки, гдѣ дѣйствуетъ множество лицъ, изъ которыхъ очерчены тщательно только два или три; дѣлать довольно-частыя отступленія, въ которыхъ говорить о современныхъ интересахъ общества, развивать идеи, которыя наиболѣе въ ходу, по которыя, увы! нисколько не относятся къ самой сказкѣ, не соотвѣтствуютъ положенію лицъ... Эклектизмъ г. Сю удался ему, что и доказывается успѣхомъ его "Вѣчнаго Жида". Впрочемъ, умѣньемъ поддѣлываться подъ вкусъ публики г. Сю владѣетъ уже давно; онъ даже всегда предупреждалъ этотъ вкусъ; у него было какое-то чутьё, которымъ угадывалъ онъ, что будетъ черезъ нѣсколько времени въ модѣ. Со дня появленія своего на литературное поприще, г. Сю испыталъ много модификацій; онъ началъ романами морскими, производившими большой эффектъ; потомъ перешелъ къ роману свѣтскому, и въ этихъ первыхъ произведеніяхъ его преобладала страшная, кровавая иронія, имѣвшая цѣлію повергнуть въ глубокое отчаяніе тѣхъ, къ кому она относилась, а не спасительное желаніе обратить къ лучшимъ наклонностямъ. Добродѣтель угнетенная и несчастная, порокъ увѣнчанный полнѣйшимъ успѣхомъ,-- вотъ каковы были картины, изображаемыя авторомъ. Въ послѣднихъ своихъ романахъ, г. Сю, который уже не былъ ученикомъ въ изображеніи порока и безнравственности, продолжалъ (съ точки зрѣнія матеріальной) начатое дѣло; но на этотъ разъ -- его изображенія имѣютъ нравственную идею. Указывая на раны общества, онъ въ то же время указываетъ и на средства къ ихъ исцѣленію. Не знаемъ, въ какой степени выиграли отъ послѣднихъ романовъ г-на Сю и общество и теорія, которой онъ является въ нихъ панегиристомъ, но скажемъ только, что художественная сторона весьма-много пострадала въ нихъ: занимательность ослабѣла отъ частыхъ отступленій. Однакожь, повторяемъ, эклектизмъ г. Сю все-таки удался ему. Его читаютъ, можетъ-быть, менѣе, чѣмъ автора "Монте-Кристо", однакожь, безъ сомнѣнія болѣе, чѣмъ автора "Проступка г. Антуана".
Романы "Паула Монти" и "Тереза Дюнойё", вышедшіе на сихъ дняхъ и принадлежащіе къ "Карманной Библіотекѣ", могутъ быть отнесены къ первому періоду дѣятельности г. Сю. Въ нихъ нѣтъ никакихъ соціальныхъ тенденцій; они -- изъ разряда свѣтскихъ романовъ; во и той скептической ироніи, которая, какъ сказано выше, характеризуетъ произведенія г. Сю отъ "Саламандры" до "Матильды", также въ нихъ незамѣтно. Эти романы, вѣроятно, написаны авторомъ "Вѣчнаго Жида" по настоянію какого-нибудь книгопродавца, дня въ два или въ три, и ничѣмъ не отличаются отъ тѣхъ дюжинныхъ произведеніи самыхъ посредственныхъ французскихъ романистовъ, которыя такъ же скоро умираютъ, какъ и рождаются. Вотъ, на-примѣръ, содержаніе хоть одного изъ нихъ "Паула Монти" -- дикой, неистовой мелодрамы.
Паула Монти, жена князя Ганефельда, воспитала молоденькую Цыганку Ириду, питающую къ ней какую-то странную привязанность. Эта привязанность, по словамъ автора, походила на дочернее уваженіе по благоговѣйной преданности, на братскую нѣжность по очаровательной кротости, на любовь по своей мстительной ревности (!?), Да; Ирида преслѣдовала горькою ненавистью не только враговъ княгини Ганефельдъ, но даже всѣхъ тѣхъ, къ кому княгиня казалась благосклонною. Ненависть ея къ нимъ тѣмъ болѣ.е увеличивалась, чѣмъ болѣе они нравились ея воспитательницѣ. Она даже покушалась два раза на жизнь ея мужа. Князь подозрѣваетъ въ этомъ гнусномъ поступкѣ жену свою и однажды, въ пылу гнѣва, высказываетъ ей свои подозрѣнія. Съ той поры Паула начинаетъ презирать своего мужа и ищетъ развлеченія въ обществѣ молодаго человѣка, по имени Леона^Морвиля. Князю въ свою очередь гораздо пріятнѣе быть съ Бертою Бреваннъ, чѣмъ съ женою. Ирида, видя, что ея воспитательницѣ очень бы хотѣлось освободиться отъ узъ, ее тяготящихъ, и соединиться съ Леономъ Морвилемъ, рѣшается помочь ей слѣдующимъ образомъ. Она возбуждаетъ ревность въ сердцѣ Бреванна, мужа Берты, приводитъ его ночью въ павильйонъ и показываетъ князя, стоящаго на колѣняхъ передъ Бертою. Бреваннъ убьетъ ихъ обоихъ! Онъ стрѣляетъ въ измѣнницу... но эта измѣнница оказывается Паулою Монти, которая какимъ-то чудеснымъ образомъ попала въ навильйонъ, пока Ирида ходила за Бреванномъ, и которая дѣлается сама жертвою замысловъ Ириды. Бреваннъ послѣ такой ошибки застрѣливается самъ. Ирида, погубившая ту, къ которой она питала дикую страсть, бросается въ рѣку. Князь женится на Бертѣ.
Г. Сю увѣряетъ, что эта нелѣпая исторія основана на истинномъ происшествіи, что дѣйствительно существовала дѣвочка съ страстями пылкими, неукротимыми, сосредоточившая всѣхъ ихъ въ слѣпой привязанности къ существу одного съ-нею пола.
Г. Дюма также основалъ своего "Монте-Кристо "на истинномъ происшествіи; но есть ли какое-нибудь сходство между исторіей Франсуа Пико и великолѣпной, двадцати-томной чепухой, которая изъ него заимствована?
Въ романѣ г. Сю есть, однакожь, характеръ весьма-удачно обрисованный и выдержанный до конца. Это Бреваннъ. Тщеславный эгоистъ, женившійся на дочери бѣднаго гравёра болѣе изъ упрямства, чѣмъ по любви, -- потому-что она цѣлые два года сопротивлялась ему,-- онъ безпрестанно попрекаетъ жену бѣдностью, изъ которой извлекъ ее; онъ ее ревнуетъ, по также не потому, чтобъ любилъ ее, а потому-что боится показаться смѣшнымъ въ глазахъ свѣта, если узнаютъ, что женщина, на которой онъ женился по страсти, невѣрна ему. Одни уже эти слова "женитьба по страсти" не принимаютъ ли въ свѣтѣ какого-то ироническаго значенія?
Переводъ г. Строева хорошъ -- если все достоинство перевода заключается въ вѣрности его съ оригиналомъ, потому-что объ изяществѣ г. Строевъ, какъ видно, заботится еще менѣе, чѣмъ о выборѣ романовъ для перевода. Свѣтскіе разговоры, которые у г. Сю всегда такъ живы, остроумны, благородны, и которые составляютъ лучшее въ его романѣ, по-русски выходятъ крайне-тяжеловаты. Страннымъ кажется, что всѣ эти лица, принадлежащія къ аристократическому кругу парижскаго общества, выражаются какимъ-то мѣщанскимъ языкомъ... Попадаются даже такія слова, какъ измѣнщика! Не говоримъ уже о словѣ душенька, которое, кажется, весьма правится г-ну переводчику, потому-что онъ весьма-часто влагаетъ его въ уста Бреванна въ разговорахъ его съ женою. Впрочемъ, какъ говоритъ Гоголь, можетъ-быть, оно тамъ такъ и нужно...