Майков Валериан Николаевич
Стихотворения Александра Ключарева
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Майков Валериан Николаевич
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1848
Обновлено: 11/06/2021. 23k.
Статистика.
Статья
:
Критика
Критика и публицистика
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Стихотворенія Александра Ключарева
.
Санктпетербургъ. Въ тип. Карла Крайя. 1848. 8-ю д. л. 127 стр.
Будущій дальновидный историкъ русской литературы, отдавая отчетъ о состояніи поэзіи въ наше время, вѣроятно, выведетъ изъ обозрѣнія ея такое заключеніе; "Около сего времени и въ поэзіи отразилось изученіе естественныхъ наукъ и наклонность къ знаніямъ положительнымъ; исчезаютъ и между поэтами нелѣпыя вѣрованія въ астрологію, ибо въ этомъ періодѣ уже рѣдко-рѣдко приписывается
лунѣ
и другимъ небеснымъ свѣтиламъ участіе въ судьбѣ и особенно къ любви стихотворца, что составляло обличительную черту русской музы въ тридцатыхъ годахъ. Положительныя пауки равно содѣйствовали къ уничтоженію и другихъ ложныхъ понятіи, господствовавшихъ прежде, именно относительно
дѣвы
и
мечты.
Такимъ образомъ, троичность русскаго Парнасса мало-по-малу обратилась уже въ воспоминаніе временъ минувшихъ. Поэзія обратилась къ другимъ предметамъ. Элементъ положительности и разумности незамѣтно влился въ нее", и т. д.
Г. Александръ Ключаревъ, какъ поэтъ новаго поколѣнія, не воспѣваетъ уже мечты, луны и дѣвы, но ищетъ успокоенія отъ волненій жизни въ вещахъ болѣе-положительныхъ; а именно -- ко снѣ. Почти въ каждомъ изъ его стихотвореній, занимающихъ половину изданной имъ книги, упоминается, что онъ или не спитъ, или спитъ, или будетъ спать, или разсуждаетъ о томъ, когда онъ спитъ, и когда лучше спать. Такъ въ стихотвореніи подъ названіемъ "Чиръ-Юргъ", онъ разсказываетъ, какъ онъ глядѣлъ на кавказскую природу, вспомнилъ родину, потомъ мечталъ еще кой о чемъ, какъ вдругъ наступилъ вечеръ;
И вечеръ свѣжестью прохладной
На горы синія дохнулъ,
Внушаетъ все покой отрадный
И тишиной объять аулъ;
А я не сплю --
окно открыто:
Сводъ неба темнаго въ звѣздахъ.
Внизу рѣка шумитъ сердито
Въ своихъ высокихъ берегахъ.
И при этомъ зрѣлищѣ поэтъ мечтаетъ:
И утро новою зарею
Верхи хребтовъ озолотитъ,
А я
сижу
(т. е. просижу?), одинъ съ тоскою
И грустенъ мнѣ (будетъ?) природы видъ:
Я знаю, вновь подъ небомъ знойнымъ,
День знойный встанетъ...
Я сномъ забудусь
и
съ закатомъ
Проснусь,
и буду ждать, пока:
Въ уборѣ ночь сойдетъ богатомъ,
Проглянутъ пыли облака:
Тогда окно открою снова.
Къ нему съ тоскою подойду
И буду утра ждать другова,
И такъ вѣкъ грустный проведу. (Стр. 7).
То-есть: днемъ спать, а ночью не спать-что жь? у всякаго своя фантазія; всякій можетъ какъ угодно располагать своимъ временемъ: это такой фактъ частной жизни, о которомъ бы нечего было объявлять публикѣ и брать его предметомъ цѣлаго стихотворенія.
Въ слѣдующемъ за тѣмъ стихотвореніи, подъ названіемъ "Лампада", авторъ пишетъ стихи при
лампадкѣ,
какъ онъ выражается далѣе, и до того записался и привыкъ къ темнотѣ, что вдругъ пришла ему въ голову мысль о лунѣ:
Какая ночь! Гдѣ жь мѣсяцъ? вѣрно
За тучей онъ...
Видите, какъ уже нынѣ обращаются съ луною гг. поэты? Съ дѣвой еще хуже-какъ увидимъ въ поэмѣ г. Ключарева, слѣдующей непосредственно за стихотвореніями. Успокоившись насчетъ луны предположеніемъ, что она на тучей вѣрно, поэтъ бесѣдуетъ съ лампадой о томъ, что вотъ, если она угаснетъ, то ему не будетъ жаль, потому-что онъ опять съ зарею расправитъ свѣтильникъ, возьметъ спички, и снова зажжетъ его; но что вотъ, если онъ "угаснетъ", то она увидитъ холодный трупъ друга и скажетъ: "его ужь нѣтъ!" Что поэтъ зажжетъ
лампадку
если она потухнетъ, это очень-вѣроятно, а вотъ, что касается до восклицанія лампады, такъ ужь это бы писать не поэту съ положительнымъ направленіемъ. Потомъ, однако, потому ли, что спичекъ не оказалось, или лѣнь ихъ достать, онъ проситъ лампадку эту погорѣть до утра:
Гори лампада до денницы,
И на усталыя ресницы
Навѣй отраду и полой,
А я усну передъ зарей
.--
Ночей безсонныхъ
много, много
Провелъ я здѣсь... (Стр. 10).
За тѣмъ стихотвореніе уже прямо подъ названіемъ "Сонъ":
Вчера
я прилегъ
на
курганѣ.
И тихо
забылся
я сномъ
,
И снился мнѣ сѣверъ въ туманѣ
И гавань въ заливѣ родномъ.
(Стр. 15).
И тутъ авторъ видѣлъ во снѣ, какъ онъ еще въ Петербургѣ сбирался на Кавказъ, и что ожидалъ тамъ увидѣть; во этотъ сонъ не былъ продолжителенъ. Потому-что, говоритъ авторъ, я
Проснулся -- курганъ подо мною,
Сулакъ серебрился вдали,
Синѣли хребты за рѣкою
И видѣнъ былъ лагерь въ пыли,
И завтра опять на курганѣ
Забудусь я сномъ...
(Стр. 16).
Наконецъ, въ цѣломъ стихотвореніи подъ названіемъ "Когда же?" на четырехъ страницахъ, авторъ звучными стихами рисуетъ картины природы въ разныя времена я и я и ночи, и все для того, чтобъ рѣшить вопросъ -- когда лучше спать.
Когда сойдетъ на лоно міра
Отрадный сонъ: когда закатъ
Одѣнетъ розовой порфирой
Большой и Малый Араратъ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тогда, мой другъ, тогда не надо
Мнѣ вспоминать родныхъ равнинъ,
Въ тѣни чинаръ и винограда
Мнѣ хорошо -- я здѣсь одинъ!
Покойся до утра, природа.
Шуми до з
а
ри, водопадъ:
Подъ шумъ твой, съ лучами восхода
Отрадно уснуть говорятъ
(Стр. 34).
Когда же настанетъ день и
бѣлая денница
озаритъ "Большой и Малый Араратъ",
Тогда, мой другъ, тогда ненадо
Мнѣ вспоминать мой милый домъ;
Въ тѣни чинаръ и винограда
Покоюсь я отраднымъ сномъ. (Стр. 33).
Итакъ -- изслѣдованія о снѣ, съ приложеніемъ описаніи природы, составляютъ все содержаніе стихотвореній г. Ключарева; только это одно и составляетъ точку соприкосновенія автора съ дѣйствительной жизнью; слѣдовательно, въ этомъ всѣ результаты, выведенные имъ изъ уроковъ жизни, потому-что, какъ хотите, всякое задушевное произведеніе таланта носитъ на себѣ непремѣнно, часто безсознательно, отпечатокъ имъ прожитаго опыта, все, къ чему обращалась съ безпокойной пытливостью его мысль, что волновало его чувство. Да не подумаютъ, чтобъ мы обвиняли въ этой узкости горизонта автора предлагаемыхъ стихотвореній; но, или дѣйствительность, его окружавшая, не дала содержанія его мысли, или онъ пропускалъ безъ малѣйшаго анализа то, что видѣлъ и испыталъ.
Хотя сонъ -- это подобіе смерти, какъ сказалъ кто-то, и можетъ быть предметомъ почти всеобщаго сочувствія. однако, все-таки это подобіе смерти; доказательствомъ чему служатъ предлагаемыя стихотворенія.
Если же дѣло касается не сна, изученнаго авторомъ съ утонченностью сибарита, то вы встрѣчаете у него опошленныя отъ безсознательнаго употребленія вслѣдъ за Лермонтовымъ фразы; на-примѣръ:
Смѣшны вы, забавы ничтожныя
И нѣтъ въ васъ ограды, и чувства въ васъ нѣтъ,--
Вы чужды
восторгамъ безумнымъ
поэта,
И васъ
презираетъ безумный
поэтъ.
(Стр. 24).
Эти четыре стиха изъ пьесы "Уединеніе"; мы могли бы привести ихъ болѣе. Ухорское оригинальничанье даже ныньче и не смѣшно, и нравится только какимъ-нибудь увядшимъ барышнямъ. Есть, однако, у г. Ключарева одна пьеска, въ которой не говорится о снѣ, и гдѣ нѣтъ брани и злости на забавы свѣта, которыя презираетъ
поэтъ безумный.
Это пьеса подъ заглавіемъ "Старина". Приведемъ изъ нея отрывокъ, который намъ понравился, потому-что проникнутъ теплымъ чувствомъ, сообщившимъ пьесѣ очень-милый колоритъ: поэтъ-воспоминаетъ дни своего дѣтства между-прочимъ --
И этотъ домъ свидѣтель скромный
Минувшихъ дней -- теперь стоитъ
Полуразрушенный и темный,
Молчанье грустное хранитъ,
И пусто тамъ, въ аллеяхъ сада,
И дубъ вершиною поникъ,
И поросла плюще(о)мъ ограда,
И вянетъ дѣдушкинъ цвѣтникъ;
Бесѣдку старую, безъ кровли,
Обломки статуй берегутъ;
Порвалась сѣть для рыбной ловли.
Покрылся тиной свѣтлый прудъ,
И мостикъ время покривило:
На своды онъ, пригнувшись, легъ,
Тамъ полусгнившія перила,
По нимъ ползетъ зеленый мохъ.
И здѣсь такъ тихо: нѣтъ отпѣта,
Когда взываешь къ старинѣ:
Лишь два фамильные портрета
Напоминаютъ мутно мнѣ
Тѣ дни, когда не зналъ (?) волненій;
Они такъ мирно протекли!
Теперь на всемъ я вижу тлѣнье
И книги старыя въ пыли:
Здѣсь Иліада, тамъ Виргилій,
Тамъ плодовитый: Вальтеръ-Скотьъ,
И все покрыто слоемъ пыли,
И Телемакъ и Донъ Кихотъ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бывало дѣдушка внучатамъ
О Боссюэтѣ говоритъ,
О слогѣ библіи богатомъ,
И часто, часто онъ твердить:
"Не вѣрьте въ Бэйля и Вольтера,
"Любите, дѣти, простоту,--
"Прочти намъ, Саша, изъ Гомера!"
-- Извольте, дѣдушка, прочту!
и т. д. (Стр. 41--43).
Другая половина книги г. Ключарева занята поэмой подъ названіемъ; "Страницы изъ жизни моего героя"; въ концѣ ея встрѣчаемъ слѣдующее извѣщеніе, "Вторая часть Страницъ изъ жизни моего героя, должна поступить въ печать въ непродолжительномъ времени". Первая часть поэмы породила въ насъ нѣкоторое недоумѣнье: какъ принимать ее -- за чистую монету, или за сатиру? Впрочемъ, чтобъ разрѣшить этотъ сомнительный случай, мы будемъ руководствоваться тѣмъ правиломъ судопроизводства, по которому въ случаѣ сомнѣнія слѣдуетъ заключать въ пользу обвиненнаго, хотя само-собою разумѣется, нѣтъ никакого соотношенія между положеніемъ критика и автора, судьи и подсудимаго. Итакъ будемъ видѣть въ г. Ключаревѣ сатирика, до-тѣхъ-поръ, пока вторая часть "Страницъ" не заставитъ насъ остановиться положительно на какомъ-нибудь мнѣніи. Если г. Ключаревъ -- сатирикъ, то онъ довольно удачно характеризовалъ тѣхъ юношей, которые часто и до конца дней остаются юношами и не Идутъ далѣе той точки развитія, на какой находится герои г. Ключарева.
Герой этотъ-не болѣе, какъ безбрадый юноша, который, увы! посреди шумящей
столицы
, груститъ...
О чемъ грустить? все такъ изрядно
И шумно-весело; онъ самъ,--
Виновникъ доли безотрадной:
Зачѣмъ онъ далъ своимъ мечтамъ
Разгулъ широкій, и въ тѣ годы,
Когда на жизнь и на людей,
На юность вѣчную природы.
На все мы съ гордостью дѣтей
Взираемъ -- чувства въ насъ такъ много --
Онъ все утратилъ въ цвѣтѣ лѣтъ,
Онъ видѣлъ свѣтъ изъ-за порога,
И вотъ ему наскучилъ свѣтъ!...
Онъ призадумался невольно;
Вечерній лучь давно угасъ,--
Онъ все мечталъ -- и вдругъ: "довольно"
Сказалъ онъ; "ѣду на Калказъ".
Ужь не грустилъ герой отнынѣ;
О чемъ грустить,
когда предъ нимъ,
Сіялъ, въ
безрадостной
пустынѣ
Кавказъ величіемъ своимъ!
И онъ
папахъ
(*) себѣ дорожный
Съ пунцовымъ верхомъ заказалъ.--
И все украдкой, осторожно;
Оправилъ дѣдовскій кинжалъ,
Купилъ еще два пистолета.
Винтовку -- все купилъ
герой...
Ему все чудилась дорога,
Да тройка ухорскихъ коней!
Порою грусть къ нему заглянетъ
Украдкой въ сердце,-- онъ ремнемъ
Себя серебрянымъ затянетъ,
И шашка свѣтлая при немъ --
И передъ зеркаломъ съ улыбкой
Онъ встанетъ -- радость на устахъ,
И говоритъ онъ: "нѣтъ, ошибкой
Рожденъ я здѣсь, а не, въ горахъ!"
(Стр. 64-66).
(*)
Папахъ
-- головной уборъ, общій всѣмъ племенамъ Кавказа.
(Прим. автора.)
Дорогой, однако, легкомысленному юношѣ взгрустнулось о "столичной нѣгѣ", когда онъ на плохомъ ночлегѣ вспомнилъ о мягкомъ пухѣ перинъ, о балдахинѣ съ бахромой, о рѣдкихъ растеніяхъ на окнахъ, о томъ времени, когда онъ, лежа на постели,
Глядѣлъ безъ мысли въ потолокъ...
(Стр.6).
Золотое время, въ-самомъ-дѣлѣ! И хотя герой безъ всякой мысли глядѣлъ въ потолокъ, однако, онъ называетъ это занятіе своими мечтами, и ему не на шутку стало грустно.
Имъ овладѣла вдругъ -- тоска.
"Куда я", думалъ онъ, "ужели
Мечтами я обманутъ былъ?.
Куда, зачѣмъ, къ какой я цѣли?
За чѣмъ и
къ вамъ
не остылъ;(,)
Мои мечты, зачѣмъ напрасно
Меня ласкали вы однѣ,
Въ моей
душѣ пустой,
безстрастной
Раздули пепелъ вы на днѣ?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какъ не грустить? Онъ въ утѣшенье
То зимній вечерь вспоминалъ,
Подъѣздъ, кареты, освѣщенье,
Оркестра гулъ и шумный балъ...
Далѣе описывается путешествіе героя, и наконецъ, онъ увидѣлъ Кавказъ, гдѣ
...
Дуло
грозное
солдата
(?)
Горитъ лучемъ издалека
(?!) (Стр.82).
Герой, долженъ былъ остановиться въ сырой и низенькой землянкѣ:
Землянка убрана постелью
Надъ ней, увы! не балдахинъ;
Но стѣны мрачныя одѣты
Ковромъ персидскимъ и на немъ
Висятъ: винтовка, пистолеты
И шашка старая съ ремнемъ,
Папахъ на гвоздикѣ...
А самъ онъ въ шелковомъ халатѣ, къ красныхъ чувякахъ, т. е. туфляхъ, лежитъ на кровати и куритъ трубку, или, какъ говорятъ въ извѣстныхъ кружкахъ, "сосетъ чубукъ".
Соскучась лежать и курить, герой велитъ осѣдлать коня и ѣдетъ въ степь; долго онъ скакалъ въ степи; наконецъ, и коня и всадника начинаетъ мучить жажда, въ-слѣдствіе чего онъ направился къ ручью... но увы! Тамъ его ожидала "его судьба": онъ слышитъ какіе-то звуки, разумѣется, неземные-какихъ, стало-быть, не слыхали мы съ вами, читатель, слышавшіе Рубани, Віардо, де-Джули, не слыхали, можетъ-быть, потому-что не слыхали поющей Татарки:
Она безпечно надъ кристаломъ
Бассейна свѣтлаго сидятъ,
Надъ ней прохладнымъ опахаломъ
Камышъ стеблями шевелитъ;
Она срываетъ полевые
Въ травѣ душистые цвѣтки,
Бросаетъ въ волны голубыя.--
Отъ нихъ несутся лепестки
Вслѣдъ за холодными струями,
Потомъ любуется она:
Какъ параллельными кружками
Ложится свѣтлая волна.
(Стр. 95).
Слѣдствія -- угадаетъ самъ читатель; любовь съ дикою дѣвою горъ не то, что любовь съ образованными дамами; у нея претензій меньше; любезность съ нею проще и не такъ замысловата -- словомъ, герой воспылалъ страстью къ неземной Татаркѣ; по черезъ три мѣсяца послѣ одной ночи, когда
... Костры Хаджи-Мурата
Зажглись на дальнихъ высотахъ,
И дуло Русскаго солдата
Горитъ въ кровавыхъ ихъ лучахъ.
(Стр. 120).
а герой собрался-было поѣхать на свиданіе въ аулъ,-- тогда земной Татаринъ, отецъ дѣвы горъ,
. . . . . . . . . . . . . . .въ Черкескѣ,
Въ бешметѣ шелковомъ, Мехметъ
Во всемъ величіи и блескѣ
Своихъ шестидесяти лѣтъ,
Къ нему явился; снялъ небрежно
Весь шитый золотомъ папахъ,
И долго, долго взглядъ
прилежный,
Съ улыбкой горькой на устахъ