Майков Валериан Николаевич
Валериан Николаевич Майков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Материалы для его биографии и литературной характеристики.
    I. "Современникъ", августъ 1847 года (Статья И. А. Гончарова).
    II. "Русскій Инвалидъ" 1847 года, No 181 (Статья А. Н. Плещеева).
    III. "Отечественныя Записки", августъ 1847 года (Статья А. У. Порецкого).

   

Валеріанъ Николаевичъ Майковъ.

Матеріалы для его біографіи и литературной характеристики.

   Въ началѣ 1846 года произошелъ разрывъ между редакторомъ издателемъ "Отечественныхъ Записокъ" А. А. Краевскимъ и главнымъ его сотрудникомъ по критическому отдѣлу В. Г. Бѣлинскимъ, статьями котораго въ особенности созданъ былъ успѣхъ журнала. Для завѣдыванія критикой въ этомъ изданіи понадобилось другое лицо: И. С. Тургеневъ указалъ Краевскому на Валеріана Николаевича Майкова {И. В. Анненковъ. "Молодость И. С. Тургенева" -- въ "Вѣстникѣ Европы" 1884 г., No 2, стр. 466; А. В. Старчевскій. "Одинъ изъ забытыхъ журналистовъ (изъ воспоминаній стараго литератора)" -- въ "Историческомъ Вѣстникѣ" 1886 г., No 2, стр. 382.}.
   Критическая дѣятельность В. Майкова продолжалась въ "Отечественныхъ Запискахъ" всего пятнадцать мѣсяцевъ -- съ апрѣля 1846 года по іюль 1847, когда послѣдовала его кончина. До тѣхъ поръ, въ 1845 году, В. Майковъ помѣстилъ нѣсколько статей въ журналѣ "Финскій Вѣстникъ" и участвовалъ въ "Карманномъ словарѣ иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка", изданіе котораго было предпринято H. С. Кириловымъ; слѣдовательно, имя новаго критика было очень мало извѣстно въ литературѣ. Но съ того времени, какъ его статьи стали появляться въ самомъ распространенномъ изъ тогдашнихъ журналовъ, онѣ не замедлили обратить на себя, общее вниманіе. По свидѣтельству Тургенева, {Полное собраніе сочиненій И. С. Тургенева, изданіе 1884 года, т. X., стр. 32, 33.} Бѣлинскій, сдѣлавшись съ 1847 года дѣятельнымъ сотрудникомъ въ "Современникѣ" И. И. Панаева и Н. А. Некрасова, видѣлъ въ молодомъ писателѣ преемника себѣ на томъ поприщѣ, на которомъ самъ дѣйствовалъ много лѣтъ съ такимъ талантомъ и такою горячностью. Издатели преобразованнаго "Современника" спѣшили привлечь В. Майкова къ участію въ своемъ журналѣ. С. П. Шевыревъ считалъ нужнымъ оспаривать сужденія новаго критика "Отечественныхъ Записокъ" даже тогда, когда его уже не было въ живыхъ {См. статью Шевырева "Отвѣты" въ "Москвитянинѣ" 1848 г., кн. 4, стр. 120 и 121; въ этой статьѣ Шевыревъ полемизируетъ съ "Отечественными Записками", которыя въ мартовской книжкѣ 1848 года разбирали его мнѣнія о натуральной школѣ и притомъ сослались на статью В. Майкова о Кольцовѣ.}. Очевидецъ этихъ быстрыхъ литературныхъ успѣховъ В. Майкова, самъ коротко знавшій его и почти одновременно съ нимъ выступившій на литературное поприще Ѳ. М. Достоевскій вспоминалъ впослѣдствіи (въ 1861 году) о критическихъ опытахъ В. Майкова слѣдующими словами теплаго сочувствія: "Валеріанъ Майковъ принялся за дѣло горячо, съ свѣтлымъ убѣжденіемъ, съ первымъ жаромъ юности. Но онъ не успѣлъ высказаться. Онъ умеръ въ первый же годъ своей дѣятельности. Много обѣщала эта прекрасная личность, и можетъ быть многаго мы съ нею лишились" {Полное собраніе сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго, изданіе 1883 года, т. X, стр. 38.-- Вотъ еще два отзыва о критической дѣятельности В. Майкова, высказанные В. П. Боткинымъ. Въ ноябрѣ 1846 года онъ писалъ П. В. Анненкову слѣдующее: "Майковъ младшій занимается теперь критикой въ "Отечественныхъ Запискахъ". Въ статьяхъ его нѣтъ ни твердаго рисунка, ни опредѣленнаго колорита, неопытность мысли чисто ярко обнаруживается, а часто и неопредѣленность, во всемъ очень мало такта и много растянутости и водяности,-- но при всемъ этомъ знаете ли, что въ его статьяхъ есть добраго? То, что этотъ человѣкъ не зараженъ нѣмецкими теоріями и получилъ французское образованіе. Нѣмецкія теоріи чуть не убили здравый смыселъ въ нашей критикѣ, и если Бѣлинскій успѣлъ такъ сберечь его въ себѣ, то за то сколько же и въ городилъ онъ дикостей на своемъ вѣку! Да, Французскій взглядъ, то-есть, взглядъ, опирающійся на здравомъ смыслѣ, исторіи, имѣющій въ виду множество, а не посвященныхъ и избранныхъ,-- вотъ что нужно для русской критики. Для такого взгляда нужна твердая рука и мѣткій умъ,-- ну, а въ Майковѣ, увы! этого еще не видать. Авось выработается!" Менѣе чѣмъ черезъ годъ, въ письмѣ Боткина къ Анненкову отъ 24-го августа 1847 года находимъ такія строки: "Вы, конечно, уже слышали о смерти В. Майкова. Съ душевною печалью узналъ я объ его смерти. Я былъ съ нимъ мало знакомъ, но въ статьяхъ его высказывался умъ крѣпкій и самостоятельный. Правда, что видно было много неопытности, незрѣлости, иногда много шума изъ пустого,-- но вѣдь ему было только 23 года! Изъ него вышелъ бы замѣчательный критикъ* Тургеневъ зналъ его хорошо и вѣрно будетъ очень жалѣть о немъ". Сопоставленіе этихъ двухъ отзывовъ любопытно, какъ доказательство быстро возраставшаго значенія критическихъ работъ В. Майкова въ тогдашней литературѣ.
   Въ позднѣйшее время литературная дѣятельность В. Майкова дважды была предметомъ оцѣнки въ печати: въ статьѣ А. М. Скабичевскаго: "Сорокъ лѣтъ русской критики" (Сочиненія А. М. Скабичевскаго. С.-Пб. 1890, т. I, а первоначально въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1870 -- 1872 годовъ) и въ статьѣ K. К. Арсеньева "Валеріанъ Майковъ" (Критическіе этюды по русской литературѣ. С.-Пб. 1888, т. II, а первоначально въ "Вѣстникѣ Европы" 1886 года).}.
   Эти факты и отзывы доказываютъ, что молодой писатель на самыхъ первыхъ порахъ своей дѣятельности успѣлъ проявить выдающееся дарованіе и былъ оцѣненъ своими современниками, какъ выразитель новыхъ идей, дальнѣйшее развитіе которыхъ обѣщало дать ему видную роль въ нашей литературѣ. Этимъ объясняются и тѣ искреннія горькія сѣтованія, какія вызвала его кончина. При такихъ условіяхъ, какъ ни коротка была дѣятельность В. Майкова на поприщѣ науки и литературы, какъ ни мало могъ онъ высказаться въ этотъ недолгій срокъ, нѣкоторое вниманіе къ его трудамъ не можетъ быть сочтено неумѣстнымъ.
   Короткая жизнь Валеріана Николаевича Майкова не можетъ быть предметомъ пространнаго разсказа: она не была ознаменована никакими выдающимися событіями. Въ свое время, вскорѣ послѣ его внезапной кончины, появились некрологическія статьи о немъ на страницахъ нѣкоторыхъ періодическихъ изданій. Написанныя людьми близкими къ покойному, онѣ заключаютъ въ себѣ не только существенныя черты его біографіи, но и характеристику его личныхъ свойствъ. Поэтому онѣ, какъ лучшая дань его памяти, помѣщаются здѣсь цѣликомъ, съ дополненіемъ лишь нѣкоторыхъ частностей въ подстрочныхъ примѣчаніяхъ.
   

I.
"Современникъ", августъ 1847 года.

(Статья И. А. Гончарова).

   На нынѣшній разъ мы должны начать нашъ русскій фельетонъ очень печальною новостью. 15-го числа прошедшаго мѣсяца скончался, по несчастному случаю, въ 50-ти верстахъ отъ Петербурга, Валеріанъ Николаевичъ Майковъ, сынъ извѣстнаго художника и братъ поэта,-- на 24-мъ году отъ рожденія {Родился въ Москвѣ 28-го августа 1823 года.}. Онъ съ семействомъ своимъ отправился на нѣсколько дней въ деревню къ знакомымъ {Въ сельцо Новое Петергофскаго уѣзда, принадлежавшее H. Н. Оржицкому.} и на другой день по пріѣздѣ туда, разгоряченный продолжительною прогулкою, сталъ купаться въ прудѣ и умеръ тамъ внезапно отъ апоплексическаго удара.
   Сообщая это печальное извѣстіе нашимъ читателямъ, мы долгомъ считаемъ сказать нѣсколько словъ о покойномъ, тѣмъ болѣе, что имя Майкова 2-го почти не было извѣстно публикѣ, между тѣмъ какъ съ половины прошедшаго года въ "Отечественныхъ Запискахъ", а въ послѣднее время и въ "Современникѣ", появлялись его статьи по части критики и библіографіи, обратившія ни себя вниманіе публики.
   В. Майковъ вступилъ на поприще общественной дѣятельности въ то время, когда другіе сидятъ еще на школьной скамьѣ. Быстрымъ и раннимъ развитіемъ своихъ прекрасныхъ способностей онъ обязанъ былъ, вопервыхъ, природѣ, которая также щедро надѣлила его дарами своими, какъ и прочихъ, извѣстныхъ уже публикѣ членовъ его семейства,-- вовторыхъ, разумному, свободному, чуждому застарѣлыхъ, педантическихъ формъ первоначальному воспитанію, которое получилъ онъ въ своемъ домашнемъ кругу. Послѣ такого образованія, совершавшагося среди диллетантовъ наукъ и искусствъ {Авторъ этого некролога преподавалъ В. Н. Майкову, какъ и старшему его брату, русскую словесность.}, В. Майковъ перешелъ уже къ строгому и методическому ученію въ Петербургскомъ университетѣ, откуда по окончаніи курса и выпущенъ кандидатомъ {По юридическому факультету въ 1842 году.}. Вскорѣ послѣ того онъ вступилъ въ службу по министерству государственныхъ имуществъ {Въ департаментъ сельскаго хозяйства.}, но слабое отъ природы здоровье, не подкрѣпляемое тѣлесными упражненіями,-- ибо весь избытокъ силъ принесенъ былъ въ жертву умственной жизни,-- не устояло противъ постоянныхъ служебныхъ трудовъ. В. Майковъ принужденъ былъ выйдти въ отставку и ѣхать для возстановленія здоровья за границу {В. Н. Майковъ прожилъ за границей семь мѣсяцевъ, съ май по декабрь 1843 года, при чемъ былъ въ Германіи, Италіи и Франціи.}. Но любовь къ наукѣ и труду никогда не покидала его. Продолжая заниматься исторіей и политико-экономическими науками, онъ пристрастился къ философіи и изучалъ новѣйшую философію, преимущественно нѣмецкую. Какъ любознательный человѣкъ, онъ успѣвалъ заглядывать въ область науки и другого разряда: урывками учился химіи; какъ человѣкъ съ душой, страстно любилъ искусство во всѣхъ его видахъ и отрасляхъ и изучалъ его теоретически и практически, дома и за границею. Знаніе трехъ языковъ дѣлало ему доступнымъ чтеніе всѣхъ замѣчательныхъ произведеній по части науки и изящной словесности. Слабость здоровья, препятствовавшая ему просиживать по нѣскольку часовъ на службѣ, отнюдь не мѣшала однакоже предаваться любимымъ занятіямъ. Одаренный умомъ свѣтлымъ, проницательнымъ и воспріимчивымъ, онъ съ необыкновенною легкостью пріобрѣталъ познанія, и едва ли кому такъ дешево досталось бы званіе ученаго, какъ ему.
   Учась, онъ не запирался отъ людей, не прятался отъ общества, избѣгалъ малѣйшаго педантизма и всякаго внѣшняго при знака учености. Онъ ловилъ знаніе всюду, на лету, въ разговорахъ, почерпалъ изъ книгъ, и часто серьезная мысль заставала его въ кругу пріятельскомъ. Онъ тутъ же легко и увлекательно развивалъ ее и, обладая вполнѣ даромъ слова, умѣлъ придать ей общую, всѣмъ доступную занимательность. Ему довольно было одного намека на идею, и онъ быстро усвоивалъ ее себѣ, тотчасъ подвергалъ ее своему врожденному, тонкому анализу и мгновенно дѣлалъ изъ нея какой-нибудь блистательный, часто неожиданный, но всегда строго логическій выводъ, избѣгая съ необыкновеннымъ искусствомъ всего, что есть парадоксъ и софизмъ. Такъ точно достаточно было ему легкаго очерка цѣлой системы, чтобы силою своей мыслящей способности покорить ее своему вѣдѣнію и приложить въ данномъ случаѣ къ дѣлу. Важное и глубокое твореніе мыслителя-философа онъ читалъ съ такою же легкостью, какъ и произведеніе беллетриста, гдѣ и когда угодно, не запираясь въ кабинетѣ, не завѣшивая оконъ и т. п. При немъ въ то время можно было говорить, шумѣть; умъ его ненарушимо дѣлалъ свое дѣло и, не смотря ни на какую помѣху, достигалъ цѣли.
   Еще въ ранней молодости В. Майковъ остротой и мѣткостью своихъ сужденій о произведеніяхъ наукъ и искусствъ обнаруживалъ будущій критическій талантъ. Извѣстные публикѣ изъ двухъ журналовъ опыты его въ этомъ родѣ, въ такія лѣта, когда другіе еще не успѣли проститься со школьными тетрадями, подтвердили проявившіяся въ юношѣ надежды и обѣщали блистательные плоды въ будущемъ. Судя по этимъ прекраснымъ началамъ, по трудолюбію, по многостороннему образованію Майкова и еще по тому, что развитіе его способностей далеко не совершилось вполнѣ, можно съ достовѣрностью заключить, что ему суждено было пополнить именемъ своимъ небольшое число нашихъ истинныхъ, призванныхъ критическихъ талантовъ высшаго разряда... Напомнимъ нашимъ читателямъ написанную имъ одну изъ первыхъ статей: "Общественныя науки въ Россіи"; статья первая напечатана была въ "Финскомъ Вѣстникѣ", въ первомъ году его существованія; послѣ того Майковъ прекратилъ свое участіе въ этомъ журналѣ, и продолженія этой статьи не было. Вотъ перечень главнѣйшихъ его статей, помѣщенныхъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1846 и 1847 годовъ: въ критикѣ: "Стихотворенія Кольцова" (двѣ статьи); "Краткое начертаніе исторіи русской литературы"; "Романы Вальтера Скотта"; въ библіографіи: "Бесѣды русскаго купца о торговлѣ" (двѣ статьи); "Мысли о существѣ и значеніи чиновническаго быта"; "Руководство къ всеобщей исторіи, сочиненіе Лоренца"; "Петербургскія Вершины, описанныя Я. Бутковымъ"; "Критическое изслѣдованіе о значеніи военной географіи и военной статистики"; "О земледѣліи въ политико-экономическомъ отношеніи"; "Объ источникахъ и употребленіи статистическихъ свѣдѣній"; "Постепенныя упражненія въ сочиненіи" г. Чистякова, и up. Участіе В. Майкова въ "Современникѣ" началось не задолго до его смерти; ему принадлежатъ: разборъ комедіи г. Меншикова "Шутка", разборъ "Путешествія въ Черногорію" и большая часть статьи о "Справочномъ Энциклопедическомъ Словарѣ".
   Отличительныя достоинства этихъ статей В. Майкова -- строгая послѣдовательность въ развитіи идей, логичность и доказательность положеній и выводовъ, потомъ глубина и вѣрность взгляда, остроуміе и начитанность; недостатки -- излишняя плодовитость и непривычка распоряжаться богатствомъ своихъ силъ, недостатокъ, свойственный молодости, о чемъ было уже однажды замѣчено въ нашемъ журналѣ по поводу его статей {Оговорка эти, вставленная въ статью И. А. Гончарова, очевидно, редакціей "Современника", указываетъ на замѣчанія о статьяхъ В. Майкова, сдѣланныя въ этомъ журналѣ ("Современникъ" 1847 г., май, смѣсь, стр. 128--130) за три мѣсяца до помѣщенія въ немъ некролога. Нѣкоторыя подробности, относящіяся къ этому обстоятельству, указаны ниже въ обзорѣ литературной дѣятельности В. Майкова.}, наконецъ -- раздробленность и мѣстами слишкомъ тонкая и отвлеченная изысканность анализа.
   На это намъ могутъ возразить, что самыя лѣта В. Майкова не позволяютъ думать, чтобъ онъ обладалъ необходимою для критическаго суда степенью опытности. Но неужели не пора перестать думать, что не число лѣтъ, даже не рядъ событій, случаевъ и т. п. дѣлаютъ человѣка опытнымъ? Можно быть пятидесятилѣтнимъ ребенкомъ и двадцатипятилѣтнимъ старикомъ. Для пріобрѣтенія опытности нужно то волшебное стекло, которое даетъ природа, и сквозь которое проходятъ передъ глазами время и дѣла. Это стекло -- наблюдательный, аналитическій умъ, ведущій къ сравненію и повѣркѣ всего вращающагося около насъ. Сколько есть людей, надъ головами которыхъ пронеслись великія событія, и которые не вынесли никакого заключенія о нихъ! Сколько напротивъ другихъ, которые въ тиши кабинета, по окружающимъ ихъ ничтожнымъ и мелочнымъ обстоятельствамъ, научились судить міровые дѣла и случаи!
   Вотъ все, что слѣдовало бы сказать о Майковѣ для публики: такъ кратокъ былъ путь его общественной дѣятельности. Но если иногда до свѣдѣнія ея доводится и не считается недостойною ея участія біографія лица, не отличеннаго ни талантомъ, не ознаменовавшаго своей жизни ни какимъ-нибудь замѣтнымъ трудомъ, но достойнаго памяти только по своей прекрасной личности, по характеру, украшавшему кругъ, въ которомъ оно жило, то и съ этой стороны Валеріанъ Майковъ болѣе всякаго другого имѣетъ права на почетное упоминовеніе. Есть два рода сожалѣнія, которымъ общество напутствуетъ человѣка въ могилу. Одно есть не что иное, какъ сознаніе утраты даровитаго и полезнаго дѣятеля: на это сожалѣніе имѣетъ право всякой, участвовавшій въ общественныхъ интересахъ; другое есть боль сердца, оплакивающаго потерю любимаго человѣка. В. Майковъ въ цвѣтѣ лѣтъ успѣлъ пріобрѣсти право на тотъ и на другой родъ сожалѣнія. Въ немъ соединялись двѣ, не всегда уживающіяся вмѣстѣ, одинаково счастливыя организаціи -- головы и сердца. Ему также легокъ и доступенъ былъ путь къ сердцу всякаго, съ кѣмъ судьба сталкивала его, какъ и дорога къ знанію. Онъ, сближаясь съ человѣкомъ, прежде всего умѣлъ найдти въ немъ добрую сторону, полюбить ее и дать ей вѣсъ въ глазахъ того человѣка и въ своихъ собственныхъ. Но онъ дѣлалъ это не съ умысломъ, даже не сознательно и не съ разчетомъ,.какъ дѣлаютъ иные отъ избытка осторожности, страха или умѣнья жить съ людьми, но по нѣжному, благородному природному своему инстинкту. По кратковременности его жизни, чувства не успѣли выработаться немъ до степени притворства: это были чистые, юношескіе порывы проистекавшіе изъ прекрасной его натуры. Нельзя думать, чтобъ отъ его тонкаго и наблюдательнаго ума ускользали недостатки человѣка; нѣтъ, но кротость и почти женская мягкость его сердца внушали ему удивительную терпимость и снисхожденіе къ нимъ. Никогда и никто не слыхалъ отъ него ѣдкаго и желчнаго отзыва, какого-нибудь рѣзкаго, рѣшительнаго приговора не въ пользу другого. Никто не замѣчалъ въ немъ враждебнаго расположенія къ кому-нибудь. Онъ старался или извинить, или смягчить замѣченную имъ нравственную уродливость, или если это было уже рѣшительно не возможно, выражалъ свое невыгодное мнѣніе улыбкой сожалѣнія, иногда ироніи, рѣдко словомъ. Надобно было видѣть его безпокойство, когда онъ думалъ, что могъ возбудить въ комъ-нибудь неудовольствіе къ себѣ: какъ онъ заботился изгладить всякій непріятный слѣдъ, и кто бы не простилъ ему! Мудрено ли, что онъ сразу вызывалъ у человѣка привязанность къ себѣ, что этими рѣдкими свойствами онъ пріобрѣлъ себѣ многочисленныхъ друзей, и что смерть его поразила ихъ какъ двойная утрата -- умнаго, даровитаго дѣятеля и добраго, нѣжнаго, благороднаго друга?
   Тѣло его погребено 18-го іюля въ слободѣ Ропшѣ, въ 38 верстахъ отъ Петербурга, на церковномъ кладбищѣ. На этихъ похоронахъ не было ни одного празднаго наблюдателя, ни одного охотника позѣвать на чужое горе, ни даже равнодушнаго свидѣтеля Никто не явился и по долгу приличія съ прилично-печальнымъ лицомъ, въ прилично-печальномъ костюмѣ: для приличія была приличная отговорка не быть -- 40 верстъ разстоянія. Было нѣсколько литераторовъ, но всѣ они находились въ личныхъ сношеніяхъ съ покойнымъ и, слѣдовательно, неизбѣжно любили его, потому что знать и не любить его было не возможно. Они отдавали грустный долгъ ему, какъ собрату по занятіямъ и, можетъ быть, еще болѣе какъ человѣку. Была и горько, единодушно плакала одна пораженная нежданнымъ горемъ семья родныхъ и друзей. Мѣсто, гдѣ покоится В. Майковъ, тихо, уединенно и живописно. День похоронъ былъ прекрасный, жаркій день; все кладбище усажено тѣнистыми деревьями, между которыми воздвиглась свѣжая могила. Къ ней уже бѣжали дѣти: и солнце, и дѣти, и деревья, "се рѣзко напоминало слова поэта:
   И пусть у гробоваго входа Младая будетъ жизнь играть И равнодушная природа Красою вѣчною сіять!...
   

II.
"Русскій Инвалидъ" 1847 года, No 181

(Статья А. Н. Плещеева).

   Литература понесла еще утрату. Въ Ропшѣ скончался отъ апоплексическаго удара во время купанья Валеріанъ Николаевичъ Майковъ, сынъ извѣстнаго художника Николая Аполлоновича Майкова и братъ поэта. Валеріану Николаевичу Майкову было только двадцать-три года... Неумолимая смерть скосила его на разцвѣтѣ жизни. Полный силъ и надежды, вступилъ онъ на литературное поприще. Превосходныя критическія статьи, которыми онъ дебютировалъ въ одномъ изъ наиболѣе читаемыхъ журналовъ, не могли не обратить на себя вниманія публики, хотя она и не знала, кому эти статьи принадлежатъ. Разборы стихотвореній Кольцова, "Исторіи литературы" Аскоченскаго и "Романовъ Вальтера Скотта" отличаются необыкновенною доказательностью, логичностью выводовъ, отсутствіемъ парадоксовъ и значительною эрудиціей, качествами, которыми не могла до него похвалиться наша критика. Сверхъ того, В. Н. Майковъ написалъ нѣсколько мелкихъ рецензій, также весьма замѣчательныхъ. Чрезвычайная совѣстливость, анализъ самыхъ мелкихъ художественныхъ подробностей, обличавшій тонкій эстетическій вкусъ, отъ проницательности котораго не могли ускользнуть ни одно достоинство, ни одинъ недостатокъ разбираемаго произведенія,-- вотъ что особенно поражаетъ въ этихъ рецензіяхъ, какъ вообще и во всѣхъ статьяхъ покойнаго Майкова. Изъ этого можно заключить, какого полезнаго дѣятеля лишилась въ немъ русская литература. Въ наше время, когда духъ анализа преобладаетъ всюду, когда критическія статьи возбуждаютъ всеобщее любопытство и читаются также жадно, какъ и разбираемыя произведенія, потребность хорошаго эстетическаго критика слишкомъ ощутительна. Въ массѣ живетъ художественный инстинктъ; но понятія ея не установились, и она ищетъ человѣка, который бы направилъ ее, котораго сужденія, основанныя на законахъ разума и вкуса, могли бы служить ей опорой; но вмѣсто того она встрѣчаетъ людей, унижающихъ художественность, приносящихъ эстетическія начала въ жертву произвольнымъ теоріямъ. В. Н. Майковъ, не принадлежавшій къ числу этихъ людей, обѣщалъ именно такого критика, какого ждетъ теперь наше общество, и въ которомъ бы соединялись основательность, эрудиція и художественный тактъ. Намъ случалось слышать, какъ обвиняли молодого критика въ длиннотѣ его статей, въ растянутости и въ отсутствіи въ нихъ журнальной бойкости. Первое, если оно и было, происходило единственно отъ желанія высказать мысль какъ можно яснѣе и доказательнѣе. Майковъ имѣлъ всегда въ виду массу, которой необходимо бываетъ повторять по нѣскольку разъ и, такъ-сказать, разжевывать идею для того, чтобъ она приняла и усвоила ее себѣ... Хотя онъ и зналъ, что иногда толпа вѣритъ на слово, но онъ думалъ, что навязывать ей свои парадоксы, ничѣмъ не доказанные, вовсе недобросовѣстно. Но въ статьяхъ Майкова никогда не было той водянистой растянутости, которая происходитъ или отъ недостатка содержанія (когда авторъ, довольный тѣмъ, что поймалъ какую-нибудь идею, вертитъ и выжимаетъ ее, какъ только можетъ), или просто отъ желанія наполнить какъ можно больше печатныхъ листовъ. Растянутость его статей была слѣдствіемъ не безплодности ума, а напротивъ чрезвычайной плодовитости. Что же касается до отсутствія бойкости, то, по вашему мнѣнію, это -- еще не недостатокъ. Бойкость пріобрѣтается опытностью, рутиной, да и не въ ней одной заключается жизнь и колоритъ статьи. Никто не назоветъ эстетическихъ статей Шиллера вялыми и безцвѣтными, хотя онѣ, по видимому, вовсе лишены полемическаго задора.... Итакъ, вотъ какую утрату понесла еще наша литература! Вотъ какого полезнаго дѣятеля лишилось общество! Много благородныхъ стремленій и помысловъ, много широкихъ концепцій, смѣлыхъ, глубокихъ идей унесено имъ въ могилу!
   Хотя мы имѣемъ право говорить съ публикой только объ утратѣ дѣятеля, но да позволено будетъ сказать также два слова и о человѣкѣ. Всѣ знавшіе покойнаго Майкова долго не позабудутъ о немъ. Довольно было сойдтись съ нимъ разъ, чтобъ увидѣть, сколько любви заключалось въ этомъ сердцѣ, какъ горячо умѣло оно сочувствовать всему благородному и высокому и какъ возмущалось при видѣ всего, что унижаетъ человѣческое достоинство... Будучи весь доброта, весь симпатія, этотъ человѣкъ не могъ имѣть враговъ: онъ никогда не рѣшился бы никого оскорбить даже словомъ; а если когда-нибудь въ разговорѣ ему и случалось невольно уязвить чье-нибудь самолюбіе, то, замѣтивъ это, онъ тотчасъ удвоивалъ ласки свои къ оскорбленному и всячески старался заставить его забыть обиду, видимо безпокоившую его. Такого человѣка нельзя было не любить. Одна изъ главныхъ чертъ его характера состояла въ томъ, что онъ умѣлъ находить во всякомъ хорошую сторону, за которую готовъ былъ простить всѣ недостатки: этимъ качествомъ владѣютъ немногіе въ наше время, когда на каждаго человѣка неодинаковыхъ съ нами чувствъ и понятій мы готовы смотрѣть съ какимъ-то высокомѣрнымъ презрѣніемъ... Майкова доставало на всѣхъ: каждый, кто приходилъ къ нему съ какою-нибудь исповѣдью, мучимый какимъ-нибудь тайнымъ сомнѣніемъ, не разрѣшеннымъ вопросомъ, находилъ въ немъ сочувствіе и утѣшеніе и уходилъ отъ него спокойнѣе. Эгоизма не имѣлъ онъ нисколько или, лучше сказать, имѣлъ на столько, на сколько его должно быть въ каждомъ разумномъ человѣкѣ: въ немъ была потребность счастія, наслажденія, но не въ ущербъ другому... Да, природа, казалось, хотѣла сосредоточить въ немъ только однѣ свѣтлыя стороны человѣческаго духа! Затѣмъ же суждено было ему пасть такъ рано? Зачѣмъ почти каждый день встрѣчаемъ мы въ жизни оправданіе этихъ словъ: "il était de ce monde, où les plus belles choses ont le plus pir déstin!" Миръ тебѣ, добрый, умный, превосходный человѣкъ! Ты долго будешь жить въ памяти всѣхъ, кому дано было счастіе знать тебя! Изъ этого міра никто не въ силахъ тебя изгнать, и не пройдетъ между ними ни одной дружеской бесѣды, въ которой бы не вспомнили они о тебѣ, кроткомъ, нѣжномъ, любящемъ, чуждомъ всякаго педантизма и всякой изысканности!
   

III.
"Отечественныя Записки", августъ 1847 года.

(Статья А. У. Порѣцкаго).

   Не удивляйтесь, читатели, и не сѣтуйте, если мы на этотъ разъ не сумѣемъ притвориться и обнаружимъ предъ вами свое личное настроеніе, если рѣчь наша отзовется горечью. Думая о журналѣ, мы не можемъ еще оторвать мысли отъ одного событія, которое собственно для насъ имѣетъ неодолимую силу глубокой скорби, а для васъ... мы не должны, не имѣемъ права требовать отъ васъ такой же глубокой скорби, и потому не должны, не имѣемъ права вполнѣ предаться своему чувству и свободно высказать вамъ все, что лежитъ у насъ на душѣ теперь... Дѣло идетъ объ утратѣ, о смерти человѣка; но извѣстіе о смерти человѣка только тогда имѣетъ право на общественное вниманіе и сочувствіе, когда этотъ человѣкъ успѣлъ проявить въ цѣломъ обществѣ свою личность, успѣлъ для всѣхъ опредѣлиться и силою своихъ проявленій сталъ какъ бы лично знакомъ цѣлому обществу... Человѣкъ, о которомъ мы говоримъ, и преждевременную, никѣмъ нежданную кончину котораго оплакиваемъ, былъ двадцатичетырехлѣтній юноша Валеріанъ Николаевичъ Майковъ; нѣсколько критическихъ статей его, напечатанныхъ въ нашемъ журналѣ {Объ "Исторіи русской литературы" Аскоченскаго, о "Стихотвореніяхъ Кольцова", о "Романахъ Вальтера Скотта", и др.}, могли только показать вамъ крайній предѣлъ, до котораго по настоящую минуту развилась наша критика, могли навести васъ на мысль, что есть у насъ кто-то, одаренный полною силой для подобной дѣятельности; вы могли замѣтить яркій признакъ, отдѣлявшій эти статьи отъ прочихъ однородныхъ съ ними статей; но вы не знали, читатели, что этотъ человѣкъ жилъ недолго, что главные его замыслы остались не осуществленными; вы не знали этихъ замысловъ, и потому-то мы не имѣемъ права требовать отъ васъ полнаго сочувствія къ нашей утратѣ. Наконецъ, вы не знали этого человѣка, не знали, что таилось въ его дивномъ существѣ... Еслибы фраза: "его всѣ любили" не вертѣлась съ давнихъ поръ во всѣхъ панегирикахъ и некрологахъ, мы могли бы употребить ее здѣсь въ полномъ ея значеніи; но теперь она намъ кажется слабою, тупою. Любили! Нѣтъ, этого мало: всякій, кто зналъ его, кто имѣлъ къ нему какія-нибудь отношенія, чувствовалъ его могучее превосходство, и въ то же время всѣмъ было невыразимо хорошо съ нимъ. Одинъ изъ понимавшихъ эту избранную натуру, въ минуту скорби, опредѣлилъ ее такимъ образомъ: "Этотъ человѣкъ видѣлъ въ другомъ все -- и хорошее, и дурное, но дѣйствовалъ такъ, что другой сейчасъ же чувствовалъ въ себѣ свое хорошее и былъ доволенъ, и становилось ему удобно и ловко; а его дурное ставилось въ такомъ свѣтѣ, что какъ будто никому не мѣшало, такъ что было и тому хорошо, и другому хорошо". Вникните, читатели, въ этотъ фактъ, поймите его значеніе, и вы увидите, какъ онъ рѣдокъ на свѣтѣ.. Но простите: мы боимся, не слишкомъ ли измѣнили себѣ; намъ дорогѣ наша печаль, и мы рѣшились выставить ее на всенародныя очи! Что дало намъ право надѣяться, что никто не употребитъ во зло нашего невольнаго увлеченія и не отвѣтитъ намъ холодною улыбкой?... Намъ слышатся стихи:
   
   Взгляни: передъ тобой играючи идетъ
             Толпа дорогою привычной;
   На лицахъ праздничныхъ чуть виденъ слѣдъ заботъ,
             Слезы не встрѣтишь неприличной...
   
   Зачѣмъ же мы позволили себѣ такое нарушеніе приличій? Кто мѣшалъ намъ пойдти на свѣжую могилу и горевать тамъ на просторѣ? Но должны же мы были воротиться на эти страницы! Мы предупредили васъ, что не можемъ оторваться отъ горькой мысли... Гдѣ же взять намъ душевной силы? Мы потеряли человѣка, лучше котораго трудно найдти: вотъ все, что можемъ сказать въ свое оправданіе.
   Природа щедро надѣлила Валеріана Майкова способностями для отвлеченной умственной дѣятельности. Рано сталъ онъ обогащать свой умъ разнообразными свѣдѣніями и почувствовалъ склонность къ научнымъ занятіямъ. Это влеченіе не было въ немъ связано съ соображеніями объ избраніи той или другой профессіи -- къ преподаванію, напримѣръ, онъ не имѣлъ охоты -- и не отличалось диллетантскимъ оттѣнкомъ, поверхностною любознательностью. Занятія наукой обусловливались для него потребностью выработать себѣ самостоятельное міросозерцаніе, и въ то же время онъ сознавалъ, что трудами этого рода онъ можетъ привести посильную пользу обществу.
   Въ одной изъ своихъ статей онъ проводитъ параллель между двумя типами ученыхъ писателей. Между тѣмъ какъ одни "со вершенно удовлетворяются знаніемъ и изложеніемъ спорныхъ пунктовъ (разсматриваемаго ими вопроса), пассивнымъ созерцаніемъ борьбы противоположныхъ мнѣній, исторіей и картиной битвы, безъ всякаго участія въ успѣхѣ той или другой изъ враждующихъ сторонъ",-- другіе не могутъ "встрѣтиться съ вопросомъ изъ сферы, доступной ихъ разумѣнію, и не дать ему посильнаго рѣшенія: ихъ мучитъ, томитъ этотъ вопросъ; они голодны его рѣшеніемъ, они страждутъ и ищутъ, безпрестанно ищутъ его. Такіе люди, разумѣется, до тѣхъ поръ не примутся за перо, пока не удастся имъ наконецъ найдти слово загадки: имъ кажется безполезнымъ и даже невозможнымъ написать что-нибудь о предметѣ спорномъ, съ тою только цѣлью, чтобы разсказать публикѣ, что вотъ-молъ какой вопросъ возникъ въ человѣчествѣ, вотъ какъ рѣшаютъ его такіе-то и такіе-то знатоки и не-знатоки дѣла". Разницу между этими двумя типами ученыхъ В. Майковъ опредѣляетъ ихъ взглядомъ на отношеніе науки къ жизни: первые не придаютъ значенія этой связи, тогда какъ ученые второго типа "не только понимаютъ, но и глубоко чувствуютъ отношеніе науки къ жизни"; они "прежде чѣмъ полюбили науку, полюбили жизнь", то-есть, человѣчество, и потому "на самую науку смотрятъ они какъ на средство осмыслить и ублажить существованіе человѣка на землѣ" {Крит. опыты, стр. 687.}. В. Майковъ самъ принадлежалъ несомнѣнно къ этому второму типу, который и очерченъ имъ съ нескрываемымъ сочувствіемъ. Наука представлялась ему во всей силѣ своего нравственнаго и общественнаго значенія, и служить ей онъ желалъ именно подъ условіемъ ея живого воздѣйствія на общество. Отсюда -- его строгое отношеніе къ печатному слову: все, что имъ высказано,-- утверждено на прочныхъ доказательствахъ и облечено въ стройную систему; ни одно чужое мнѣніе не принято имъ на вѣру, а напротивъ того, каждое подвергнуто разбору, и если затѣмъ усвоено, то вполнѣ сознательно. Поэтому-то все, что онъ высказывалъ, запечатлѣно полною искренностью и проникнуто тѣмъ воодушевленіемъ, съ какимъ можетъ говорить только человѣкъ, глубоко убѣжденный въ правильности своего взгляда на вещи. Яркое изображеніе внутренняго процесса, совершавшагося въ его сознаніи предъ тѣмъ, какъ онъ брался за перо, представляютъ первыя страницы его статьи о Кольцовѣ {Тамъ же, стр. 1--5.}; мы читаемъ здѣсь какъ бы собственную исповѣдь автора о той внутренней борьбѣ, которую онъ пережилъ прежде, чѣмъ рѣшился изложить въ печати идеи, порожденныя въ немъ изученіемъ произведеній и личности названнаго поэта. Въ искренности молодого писателя заключался надежный залогъ для дальнѣйшаго самостоятельнаго развитія его мысли.
   Въ то время, когда В. Майковъ слушалъ лекціи въ Петербургскомъ университетѣ, юридическій факультетъ давалъ не только спеціальную подготовку въ области права, но и болѣе широкое общее образованіе: на немъ читались лекціи исторіи всеобщей и русской, а также словесности; изъ главныхъ факультетскихъ предметовъ обширный курсъ энциклопедіи права, читаемый П. Д. Калмыковымъ, вводилъ вообще въ знакомство съ философіей, а лекціи даровитаго В. С. Порошина по политической экономіи не только излагали теорію этой науки, но и представляли исторію развитія разныхъ экономическихъ системъ. Эти чтенія въ особенности оказали вліяніе на направленіе научныхъ интересовъ В. Майкова. Затѣмъ служба въ департаментѣ сельскаго хозяйства побудила его заняться естественными науками, въ особенности химіей въ ея приложеніи къ агрономіи. Таково было начало тому обширному образованію, которое В. Майковъ успѣлъ пріобрѣсти въ свои молодые годы.
   Первымъ литературнымъ трудомъ его былъ переводъ "Писемъ о химіи" Либиха, оставшійся впрочемъ не напечатаннымъ. Затѣмъ онъ написалъ статью "Объ отношеніи производительности къ распредѣленію богатства", въ которой подвергъ критикѣ ученія Адама Смита и Сисмонди и сдѣлалъ попытку самостоятельно разрѣшить одинъ изъ коренныхъ вопросовъ экономической науки; трудъ этотъ также не былъ напечатанъ въ свое время; нынѣшнее изданіе его {Крит. опыты, стр. 614--656.} быть можетъ, обратитъ на себя вниманіе спеціалистовъ въ томъ отношеніи, что авторъ уже высказываетъ въ немъ мысль о долевомъ вознагражденіи рабочихъ, значительно позже сдѣлавшуюся достояніемъ экономической науки.
   Въ печати труды В. Майкова стали появляться съ 1845 года, когда почти одновременно онъ принялъ дѣятельное участіе въ двухъ изданіяхъ -- въ "Карманномъ словарѣ иностранныхъ словъ, вошедшихъ въ составъ русскаго языка", затѣянномъ Н. С. Кириловымъ, и въ журналѣ "Финскій Вѣстникъ", основанномъ Ѳ. К. Дершау.
   "Словарь" Кирилова былъ задуманъ въ очень небольшомъ размѣрѣ, однако не въ видѣ простого перечня иностранныхъ словъ, снабженнаго переводомъ ихъ на русскій языкъ. Это былъ, что называется, словарь "толковый". Онъ долженъ былъ заключать въ себѣ сжатое, но обстоятельное объясненіе усвоенныхъ русскою рѣчью выраженій иноязычнаго происхожденія, въ особенности -- какъ сказано было въ объявленіи объ этомъ изданіи {себѣ образцы приготовленныхъ для "Словаря" опредѣленій, чего въ "Русскомъ Инвалидѣ" нѣтъ. Николай Сергѣевичъ Кириловъ былъ штабсъ-капитанъ артиллеріи и служилъ въ Павловскомъ кадетскомъ корпусѣ; программа "Словаря" составлена В. Майковымъ.} -- "терминовъ, наиболѣе употребляющихся въ изящной литературѣ и въ ученыхъ сочиненіяхъ не техническаго содержанія". Кромѣ того, къ нему предполагалось присоединить, въ видѣ отдѣльнаго приложенія, "особую алфавитную энциклопедію, въ которой коротко и ясно излагается исторія каждой науки и ея современное состояніе". Издатель -- говорилось въ объявленіи -- "приведенъ былъ къ такой мѣрѣ тѣмъ, что въ массѣ публики господствуютъ по большей части устарѣлыя понятія о наукахъ, что не мало препятствуетъ читателямъ уразумѣвать надлежащимъ образомъ взглядъ и направленіе современныхъ писателей. Посему, при опредѣленіи наукъ въ ихъ современномъ развитіи, нельзя было не упомянуть сколько-нибудь объ ихъ исторіи -- такъ чтобы тѣ, которые имѣютъ о той или другой наукѣ понятіе, не соотвѣтствующее ея современному значенію и объему, легче могли усвоить себѣ новѣйшее воззрѣніе". При такомъ характерѣ "Словаря", дававшемъ ему видъ маленькаго энциклопедическаго лексикона, работа въ этомъ изданіи должна была представить для В. Майкова значительный интересъ. Въ первой половинѣ сороковыхъ годовъ, послѣ паденія извѣстнаго предпріятія Плюшара, въ учено-литературныхъ кружкахъ немало было толковъ объ изданіи новой русской энциклопедіи, и В. Майкову, какъ онъ самъ свидѣтельствуетъ въ одной изъ своихъ статей, "приводилось даже читать нѣсколько рукописныхъ программъ и присутствовать не на одномъ совѣщаніи по этому предмету". Въ этихъ толкахъ преобладало мнѣніе, что "Лексиконъ" Плюшара -- образцовое въ своемъ родѣ изданіе, что ему и слѣдуетъ подражать, воздерживаясь только отъ растянутости и отъ противорѣчій въ сообщеніи историческихъ фактовъ. Но самъ В. Майковъ думалъ иначе: онъ признавалъ изданіе Плюшара "безобразнымъ", потому что оно не одушевлено общею мыслью. Онъ былъ того убѣжденія, что всего интереснѣе и важнѣе тѣ изъ энциклопедій, которыя появляются вслѣдствіе водворенія новой идеи въ наукѣ и обществѣ. "Такія энциклопедіи", говоритъ онъ,-- "называются философическими и служатъ могущественнымъ средствомъ въ распространенію новыхъ взглядовъ и уничтоженію устарѣлыхъ. Сила ихъ дѣйствія заключается въ умѣньи составителя смотрѣть на каждый предметъ съ одной извѣстной точки зрѣнія и всюду провести свою задушевную мысль. Разумѣется, дѣло рѣдко обходится безъ натяжекъ; очень часто въ энциклопедической статьѣ не развиваютъ, а навязываютъ идею; но всѣ подобные недостатки имѣютъ свое оправданіе и смыслъ въ самой цѣли" {Изъ статьи о І-мъ томѣ "Справочнаго энциклопедическаго словаря" Края и Старчевскаго, помѣщенной въ "Современникѣ" 1847 года, іюль, стр. 1, 2. Изъ некролога В. Майкова, написаннаго И. А. Гончаровымъ (см. выше стр. VI), видно, что молодому писателю принадлежитъ первая половина этого разбора; изъ нея-то и взята приводимая цитата. О разныхъ предпріятіяхъ по изданію русской энциклопедіи. въ началѣ 1840-хъ годовъ говоритъ А. В. Старчевскій въ своей статьѣ: "Исторія энциклопедическихъ словарей въ Россіи" ("Историческій Вѣстникъ" 1890 г., No 9).}. Къ типу именно такихъ лексиконовъ приближался "Словарь" Кирилова, на сколько это было возможно при его ограниченномъ объемѣ.
   В. Майкову принадлежалъ главный трудъ надъ первымъ выпускомъ "Словаря" {Выпускъ этотъ кончался объясненіемъ слова "Маріоттова трубка" на стр. 176.}: онъ былъ его редакторомъ и авторомъ важнѣйшихъ, руководящихъ статей въ этомъ выпускѣ; остальныя написаны товарищемъ В. Майкова по университету, даровитымъ P. Р. Штрандманомъ. То обстоятельство, что русская ученая терминологія почти вся заимствована изъ иностранныхъ языковъ, давало "Словарю" возможность коснуться всего круга человѣческихъ знаній; но въ этомъ отношеніи "Словарь" оказался далекимъ отъ полноты, и не всѣ его опредѣленія могутъ быть названы удовлетворительными; притомъ, статьи по философіи, литературѣ и общественнымъ наукамъ вообще обширнѣе, чѣмъ объясненія изъ области естествознанія и техники. За то въ одномъ достоинствѣ нельзя отказать труду составителей перваго выпуска, въ томъ, что въ немъ проведено цѣлостное воззрѣніе на науку: торжественно возвеличивается значеніе аналитическаго направленія въ современномъ знаніи, направленія, оказавшаго великія услуги человѣчеству тѣмъ, что оно ставитъ науку въ прямую связь съ дѣйствительною жизнью и такимъ образомъ могущественно содѣйствуетъ человѣческому развитію. Особенно ярко высказана эта мысль въ статьѣ "Анализъ и синтезъ", принадлежащей перу В. Майкова. Приводимъ изъ нея отрывокъ, чтобы показать, съ какимъ пыломъ молодости авторъ защищалъ свою любимую мысль:
   "Со временъ Бэкона аналитики не перестаютъ спорить съ синтетивами. Въ теченіе половины прошедшаго столѣтія, и въ теченіе всего настоящаго, анализъ взялъ верхъ надъ синтезомъ. Но торжество его до сихъ поръ болѣе въ наукѣ, чѣмъ въ дѣйствительной жизни: синтезъ такъ долго господствовалъ въ человѣчествѣ, что большая часть понятій, составляющихъ наши наслѣдственныя убѣжденія и руководствующихъ насъ въ жизни, суть не что иное, какъ синтетическія (апріорическія) идеи, укорененныя въ нашихъ умахъ тысячелѣтіями. Уничтожить эти призраки, освободиться отъ предразсудковъ, провести все, что составляетъ жизнь, сквозь спасительное горнило основательнаго размышленія -- вотъ задача, которую предположила себѣ современная цивилизація. Противники успѣховъ (прогресса) жалуются, что, анализируя жизнь, разбирая всѣ явленія, изъ которыхъ она слагается, мы лишаемъ себя возможности ею наслаждаться, разрушаемъ множество плѣнительныхъ обмановъ, словомъ -- дѣлаемъ себя несчастными. Анализу приписывается современное разочарованіе, которымъ такъ колятъ глаза новымъ поколѣніямъ. Нельзя не сознаться, что, предавшись анализу, мы дѣйствительно не можемъ наслаждаться тѣмъ. что находимъ недостойнымъ человѣка. Но въ стремленіяхъ къ истинѣ и къ добру не должна ли поддерживать насъ надежда на осуществленіе завѣтныхъ нашихъ мыслей? Кромѣ того, анализъ не можетъ передѣлать человѣческой природы: никакая сила ума не уничтожитъ въ человѣкѣ его потребностей, которыхъ удовлетвореніе составляетъ жизнь и наслажденіе. Такъ напримѣръ, говорятъ, что анализъ долженъ убить любовь и дружбу. Это не правда: онъ можетъ разрушить разныя нелѣпыя мнѣнія объ этихъ чувствахъ, а убить самыя эти чувства онъ не въ силахъ. Притомъ, вся непріятность разочарованія (если кому-нибудь дѣйствительно непріятно разстаться съ понятіями, которыя онъ нашелъ нелѣпыми) падаетъ на то поколѣніе, которое испытываетъ его на себѣ. Слѣдующему же поколѣнію уже не приходится пить ту же горькую чашу; оно уже застаетъ новыя понятія, которыя препятствуютъ ему очароваться и разочароваться въ томъ, что служило предметомъ очарованія и разочарованія предыдущаго поколѣнія. Наконецъ, еслибъ это разочарованіе и было такъ страшно, то спрашивается: неужели не стоитъ нести этотъ крестъ за все, что анализъ сдѣлалъ для человѣчества? Не онъ ли привелъ насъ къ изученію общества, къ познанію его ранъ и болѣзней и къ изысканію средствъ ихъ излѣченія? Синтетикъ равнодушно смотритъ на такія явленія; онъ даже рѣдко замѣчаетъ ихъ; нищета, голодъ, развратъ, невѣжество, все это -- такія явленія, которыя онъ спѣшитъ объяснить какимъ-нибудь міровымъ закономъ гармоніи, какою-нибудь блестящею теоріей зла, а потому никто и не вздумаетъ заняться ихъ устраненіемъ" {Карманный словарь, стр. 9, 10.}.
   Приготовивъ къ печати первый выпускъ "Словаря", В. Майковъ отказался отъ завѣдыванія изданіемъ Кирилова {Первый выпускъ "Словаря" вышелъ въ свѣтъ въ апрѣлѣ 1845 года (ср. "Отеч. Записки" 1845 г., т. XL, библіогр. хроника, стр. 28); второй выпускъ появился уже во второй половинѣ 1846 года, но былъ изъятъ изъ продажи. Въ это время В. Майковъ уже работалъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" и въ составленіи 2-го выпуска не участвовалъ.}, такъ какъ ему представилась возможность примкнуть къ другому, болѣе обширному литературному предпріятію: съ начала 1845 года долженъ былъ выходить новый большой журналъ -- "Финскій Вѣстникъ". Не смотря на спеціальное заглавіе, ему приданъ былъ по возможности общій учено-литературный характеръ, и В. Майковъ получилъ приглашеніе участвовать въ немъ не только въ качествѣ сотрудника, но и второго неофиціальнаго редактора на ряду съ отвѣтственнымъ редакторомъ Ѳ. К. Дершау {Въ объявленіи, приложенномъ къ І-му тому "Финскаго Вѣстника" на 1845 годъ, было сказано такъ: "Издатель, Ѳ. К. Дершау, оставляя за собою званіе отвѣтственнаго редактора, раздѣлаетъ отнынѣ дѣятельность свою по составленію книжекъ и изданію ихъ въ свѣтъ съ В. Н. Майковымъ".}.
   Становясь во главѣ новаго періодическаго изданія, В. Майковъ желалъ дать ему опредѣленное направленіе и чувствовалъ необходимость выяснить его передъ читателями. Первыя указанія въ этомъ смыслѣ были сдѣланы въ довольно подробной программѣ журнала, приложенной къ І-му его тому, а дальнѣйшее развитіе руководящихъ идей должно было найдти себѣ мѣсто въ статьяхъ самого неофиціальнаго редактора "Финскаго Вѣстника". Редакція -- сказано было въ программѣ-не причисляетъ себя "ни къ какой литературной партіи исключительно", но и не желаетъ сохранять за собою только "нейтральность въ борьбѣ мнѣній, которая, не смотря на нѣкоторыя неутѣшительныя подробности, составляетъ одинъ изъ благонадежнѣйшихъ фактовъ русской литературы, какъ признакъ животворнаго начала, проникшаго нашу умственную дѣятельность". Редакція ручается, что критика журнала будетъ отличаться добросовѣстностью. Но -- говорится по этому случаю въ программѣ -- "добросовѣстною критикой часто называютъ ту, которая не отличается никакою рѣшительностью. Есть люди, которые какъ будто бы боятся отчетливаго убѣжденія; истина, высказанная прямо, неотступно, безъ фразъ, ослабляющихъ приговоръ, не выносима для ихъ внутренняго, моральнаго спокойствія, какъ яркій, внезапный лучъ свѣта, энергически раздражающій глазные нервы. Эти люди называютъ добросовѣстностью въ критикѣ умѣнье наговорить много красивыхъ и невинныхъ фразъ, не хваля и не порицая разбираемое сочиненіе, благоговѣя передъ авторитетами писателей, оканонизированныхъ односторонностью или младенчествомъ общества. Такое мнѣніе о добросовѣстности принадлежитъ, напримѣръ, всѣмъ тѣмъ, которые поносятъ статьи одного изъ нашихъ критиковъ за то, что онъ первый рѣшился разобрать русскую литературу исторически, опредѣливъ относительное достоинство многихъ писателей, которыхъ произведенія считались недоступными ни малѣйшему порицанію. По нашему мнѣнію, истина является равно и въ утвержденіи, и въ отрицаніи. Средины между этими двумя крайностями быть не можетъ, когда рѣчь идетъ объ одномъ предметѣ, и витать въ нерѣшительности между тѣмъ и другимъ значитъ быть ничѣмъ, потому что человѣкъ тогда только дѣлается человѣкомъ, когда убѣжденіе его рѣшительно и не уступитъ ничему, кромѣ собственнаго дальнѣйшаго развитія".
   Принятая на себя "Финскимъ Вѣстникомъ" обязанность знакомить русское общество съ финскимъ и скандинавскимъ міромъ (существенное условіе, въ виду котораго только и было дозволено изданіе журнала) не могла не стѣснять редакцію въ ея стремленіи касаться всѣхъ вопросовъ, о которыхъ ей хотѣлось бы говорить; тѣмъ не менѣе, въ программѣ довольно отчетливо выясняются стремленія, одушевлявшія того, кто сталъ во главѣ журнала.
   Задачу новаго періодическаго изданія молодой редакторъ опредѣлялъ очень высоко: онъ желалъ сдѣлать его органомъ того аналитическаго направленія въ наукѣ, горячимъ поклонникомъ котораго заявилъ себя еще на страницахъ "Карманнаго Словаря". Съ одной стороны, анализъ предполагалось примѣнить къ явленіямъ русской жизни. "Мы дожили" -- сказано въ программѣ -- "до эпохи самосознанія; мы начинаемъ обращаться къ критическому изслѣдованію насъ самихъ: таковы непремѣнно должны быть первые шаги на поприщѣ истинной цивилизаціи. Подъ вліяніемъ этого животворнаго начала Гоголь могущественно двинулъ тотъ родъ литературы, который мы называемъ нравоописаніемъ". Для статей этого рода въ журналѣ отведенъ былъ особый отдѣлъ. Съ другой стороны, редакція ставила себѣ въ обязанность подвергнуть "критическому разбору всѣ стихіи цивилизаціи, которою призваны мы пользоваться позже всѣхъ другихъ народовъ Европы". Въ этой задачѣ редакція видѣла особенный характеръ русской науки, который "начинаетъ обнаруживаться болѣе и болѣе по мѣрѣ того, какъ мы выходимъ изъ-подъ опеки западнаго просвѣщенія". Для ближайшаго разъясненія этого общаго положенія, высказаннаго въ программѣ, редакція отсылала читателей къ статьѣ В. Майкова, помѣщенной въ І-й книжкѣ журнала. Тамъ дѣйствительно находится развитіе вышеприведеннаго тезиса. "Прошло уже то время" -- говорится тамъ -- "когда мы должны были безусловно благоговѣть передъ нашими учителями, вѣря имъ во всемъ На слово. Мы поняли теперь, что самое разнообразіе цивилизаціи западно-европейскихъ народовъ свидѣтельствуетъ объ односторонности каждаго изъ нихъ, что мы должны дѣлать строгій выборъ между тѣмъ, что должно и чего не должно у нихъ заимствовать". Разъяснить это можетъ намъ только критика западной науки: только она можетъ привести насъ къ созданію науки національной, и только тогда наука -- иначе просвѣщеніе -- усвоится массѣ русскаго народа, когда будетъ "приведена въ гармонію съ природнымъ настроеніемъ нашего ума" {Крит. опыты, стр. 548.}.
   Въ статьѣ В. Майкова, которою открылся ученый отдѣлъ въ первой книжкѣ ""Финскаго Вѣстника", очевидно, имѣлось въ виду дать отвѣтъ по второй изъ задачъ, поставленныхъ программою журнала. Статья эта, озаглавленная "Общественныя науки въ Россіи", есть начало большого трактата, оставшагося, впрочемъ, не конченнымъ. Въ первомъ отдѣлѣ его, который одинъ только напечатанъ, авторъ дѣлаетъ критическій разборъ современнаго движенія общественныхъ наукъ въ западной Европѣ: дальше онъ предполагалъ говорить о "будущности русской соціальной науки". Во вступленіи къ трактату представляется разъясненіе того, какъ должно понимать значеніе современнаго научнаго анализа. Вообще анализъ есть только начальная дѣятельность духа, раскрывающая составъ цѣлаго; чтобы постигнуть соотношеніе частей, необходимъ синтезъ, отвлеченіе; но аналитическое изученіе должно предшествовать синтезу для того, чтобы сей послѣдній не превратился въ мечтательность. Смѣнивъ собою разрушительную критику XVIII вѣка, низвергшую католицизмъ и феодализмъ, анализъ XIX вѣка дѣлаетъ строгій разборъ всему прошлому, а затѣмъ онъ долженъ имѣть въ виду созданіе новыхъ формъ жизни. "Вникая въ современное состояніе умовъ, мы съ восторгомъ замѣчаемъ, что многіе факты свидѣтельствуютъ о близости эпохи, которая должна ознаменоваться гармоническимъ соединеніемъ обоихъ взглядовъ -- аналитическаго и синтетическаго" {Крит. опыты, стр. 551.}. Этими словами авторъ заключаетъ свое вступленіе и затѣмъ обращается къ спеціальному предмету своего разсужденія.
   Было бы излишнимъ подробно излагать здѣсь частное содержаніе статьи В. Майкова. Достаточно сказать, что авторъ, хорошо знакомый съ литературой предмета, сводитъ и сопоставляетъ воззрѣнія разныхъ ученыхъ западной Европы на содержаніе тѣхъ наукъ, которыя имѣютъ отношеніе къ разнымъ сторонамъ жизни общества, а затѣмъ указываетъ на многообразные недостатки этихъ воззрѣній, и въ особенности на то, какъ изъ ихъ взаимнаго противорѣчія обнаруживается смутность понятій объ объемѣ каждой изъ этихъ наукъ, взятой отдѣльно. Органическое соглашеніе такихъ противорѣчій авторъ считаетъ возможнымъ только въ томъ случаѣ, когда всѣ соціальные вопросы будутъ изучаемы въ ихъ взаимномъ соотношеніи: такова должна быть задача особой науки высшаго порядка, которая представитъ собою синтезъ человѣческаго общежитія, иначе -- теорію общественнаго благосостоянія, какъ основы человѣческаго развитія. Науку эту авторъ называетъ "философіей общества", и изложеніе ея плана даетъ ему поводъ выяснить понятіе народности; авторъ приходитъ къ этому вопросу, когда указываетъ отношеніе философіи общества къ антропологіи. По опредѣленію автора, народность есть проявленіе человѣческой природы со стороны ея естественныхъ потребностей и силъ; никакая народность не исчерпываетъ собою цѣлаго человѣческаго рода, но составляетъ только часть его; поэтому на народность слѣдуетъ смотрѣть не какъ на эгоистическое начало, раздѣляющее человѣчество на націи, а какъ на органическое условіе его единства. Человѣкъ можетъ развиваться только въ обществѣ, но "если общества, составляющія родъ человѣческій, не развиваются каждое въ своей оригинальной формѣ, нельзя сказать, чтобы человѣчество развивалось... Оригинальность части не вредитъ единству цѣлаго, ибо единство, въ реальности, предполагаетъ извѣстную степень разнообразія, и человѣческій умъ, основываясь на явленіяхъ, понимаетъ его не иначе, какъ въ формахъ разновидной дѣйствительности" {Крит. опыты, стр. 587.}. Такимъ образомъ, народность не служитъ препятствіемъ къ органическому развитію человѣчества, а напротивъ того, является естественною -- антропологическою основой общественнаго благосостоянія.
   Примѣненіе изложенныхъ выводовъ къ Россіи должно было составить второй (и вѣроятно, не послѣдній) отдѣлъ трактата В. Майкова; но, какъ уже сказано, отдѣлъ этотъ остался не написаннымъ; сохранились только черновые наброски нѣкоторыхъ частей его, не раскрывающіе всей мысли автора, хотя и не лишенные интереса. По самому свойству предмета, автору съ перваго же слова пришлось стать лицомъ къ лицу со споромъ, который въ его время уже раздѣлялъ наши журналы на враждебныя партіи По замѣчанію В. Майкова, разногласіе является тутъ не столько въ различіи принциповъ, сколько въ несходствѣ выводовъ. Авторъ не вѣритъ въ возможность серьезно отвергать пользу сближенія Россіи съ западомъ; развитіе отдѣльной народности независимо отъ вліянія другихъ образованныхъ націй кажется ему утопіей, а стремленіе къ возстановленію старины для поддержанія народности онъ признаётъ неразумнымъ. Народность заключается не въ формахъ быта, а въ духѣ и способностяхъ народа; поэтому Россія не утратитъ своей народности, если усвоитъ себѣ образованность историческихъ націй. Но русскій умъ имѣетъ свои отличительныя особенности-способность гармонически сочетать анализъ съ синтезомъ, строгую простоту выраженія и энергическую смѣлость. Отсюда авторъ выводитъ, что при воспріятіи чужой образованности русскій умъ можетъ и долженъ отнестись къ ней критически; но критика эта должна быть основана на строгой логической системѣ: у насъ еще нѣтъ ея, то-есть, нѣтъ правильныхъ понятій о законахъ науки, а потому и просвѣщеніе не имѣетъ для себя твердой почвы. Авторъ вѣритъ однако, что русскому уму суждено создать такую систему, и когда, при ея помощи, мы пройдемъ критически школу западной науки и путемъ наблюденія изучимъ самихъ себя, тогда настанетъ пора для самобытнаго творчества русской мысли.
   Такъ приблизительно возстановіяется ходъ молодого автора по сохранившимся отрывкамъ. Тутъ еще нѣтъ ни слова о томъ предметѣ, который далъ заглавіе трактату, и слѣдовательно, существенная часть его осталась въ одномъ проектѣ. Причины тому могли быть различныя; но едва ли не самою главною изъ нихъ слѣдуетъ считать литературную неопытность автора, который поставилъ себѣ слишкомъ широкую задачу и, желая основательно рѣшить ее, принужденъ былъ попутно касаться многихъ вопросовъ, заслуживавшихъ отдѣльнаго внимательнаго разсмотрѣнія. Какъ руководящая статья въ журналѣ, трудъ В. Майкова, конечно, долженъ быть признанъ неудовлетворительнымъ; въ смыслѣ журнальной статьи въ немъ важно было только желаніе автора выдвинуть на первый планъ обсужденіе соціальныхъ вопросовъ. Интересъ къ нимъ, по крайней мѣрѣ теоретическій, уже бродилъ въ то время въ нѣкоторой части общества, но еще мало выражался въ печати, и не только вслѣдствіе ея стѣсненнаго положенія, но также потому, что главное дѣйствовавшее въ литературѣ поколѣніе по большей части само не было нисколько подготовлено къ разработкѣ подобныхъ вопросовъ. Напротивъ того, нашъ авторъ, представитель новаго поколѣнія, едва только выступавшаго на литературное поприще, считалъ необходимымъ для пользы самого общества занимать его вниманіе во просами общественнаго благосостоянія и съ горячимъ порывомъ молодости спѣшилъ представить читателямъ новаго журнала плоды своихъ размышленій и изученій въ этой сферѣ. Такимъ образомъ, этюдъ В. Майкова объ общественныхъ наукахъ, даже въ не конченномъ видѣ, со всѣми своими недостатками и, пожалуй, излишествами, является очень цѣннымъ матеріаломъ для умственной характеристики автора, который въ сложномъ развитіи своихъ воззрѣній, въ своихъ случайныхъ намекахъ и частыхъ отступленіяхъ отъ главнаго предмета рѣчи успѣлъ обнаружить не только обширный запасъ знаній и тонкую критику, но и глубину и оригинальность идей.
   Участіе В. Майкова въ "Финскомъ Вѣстникѣ" было однако непродолжительно. Какъ уже сказано, обѣщанное окончаніе трактата объ общественныхъ наукахъ не появлялось на страницахъ журнала: развитіе изложенныхъ въ его программѣ идей осталось не исполненнымъ, и вообще стремленіе молодого редактора дать новому органу опредѣленный характеръ не осуществилось. По выпускѣ первыхъ двухъ книжекъ на 1845 годъ В. Майковъ увидѣлъ себя въ необходимости разстаться съ изданіемъ, въ которомъ не былъ полнымъ хозяиномъ, и отвѣтственный редакторъ котораго ничего не дѣлалъ со своей стороны, чтобы доставить успѣхъ журналу. Послѣ того В. Майковъ ничего не печаталъ въ теченіе цѣлаго года, пока не сдѣлался постояннымъ сотрудникомъ "Отечественныхъ Записокъ".
   Это послѣднее обстоятельство отчасти измѣнило характеръ литературной дѣятельности молодого писателя. Въ "Финскомъ Вѣстникѣ" онъ предполагалъ помѣстить цѣлый рядъ статей по научнымъ вопросамъ, которые занимали его, и обсужденіе которыхъ онъ считалъ полезнымъ для читателей. Въ "Отечественныхъ Запискахъ" темы его статей становились въ зависимость отъ содержанія разбираемыхъ сочиненій, а догматическій способъ изложенія, примѣнимый къ ученымъ трактатамъ, оказывался здѣсь неумѣстнымъ. Приходилось писать "по поводу" тѣхъ или другихъ книгъ, и притомъ не только научнаго, но и чисто литературнаго содержанія; установившійся обычай требовалъ даже, чтобъ явленіямъ изящной словесности отводилось въ критикѣ наибольшее мѣсто, да къ тому же. скудная производительность нашей тогдашней науки (за исключеніемъ трудовъ по русской исторіи) давала очень немного матеріала для критики. В. Майковъ приспособился къ новому своему положенію тѣмъ, что привлекъ къ сотрудничеству нѣсколькихъ близкихъ людей и раздѣлилъ съ ними работу по критико-библіографическому отдѣлу журнала, при чемъ на свою долю оставилъ разборъ только тѣхъ сочиненій, которыя особенно интересовали его своимъ содержаніемъ {Въ критико-библіографическомъ отдѣлѣ "Отечественныхъ Записокъ", въ то время, когда имъ завѣдывалъ В. Майковъ, участвовали, по его приглашенію, слѣдующія лица: С. С. Дудышкинъ, А. Н. Майковъ, А. П. Милюковъ, В. А. Милютинъ, В. Апол. Солоницынъ, И. С. Тургеневъ, P. Р. Штрандманъ; кромѣ того, были и другіе сотрудники, приглашаемые къ участію самимъ А. А. Краевскимъ, между прочимъ А. Д. Галаховъ, присылавшій свои статьи изъ Москвы. Рецензіи, написанныя Тургеневымъ, перепечатаны въ Х-мъ томѣ послѣдняго изданія его сочиненій (1884 г.). Статьи Дудышкина въ особенности обратили на себя вниманіе Бѣлянскаго; вотъ что писалъ онъ по поводу ихъ П. В. Анненкову 2-го декабря 1847 года: "Прочелъ я въ "Отечественныхъ Запискахъ" превосходную критику сочиненій Фонъ-Визина, таковую же на книжку "О религіозныхъ сектахъ евреевъ" и нѣсколько превосходныхъ рецензій. Авторъ ихъ -- г. Дудышкинъ. Онъ никогда не писалъ и не думалъ писать; но покойникъ Майковъ убѣдилъ его взяться за перо". Бѣлинскій и въ печати отозвался о статьяхъ Дудышкина самымъ лестнымъ образомъ (см. "Взглядъ на русскую литературу 1847 года" въ "Современникѣ" 1848 года, а также въ Сочиненіяхъ, т. XI, стр. 430,431). Кромѣ поименованныхъ статей, Дудышкину принадлежатъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1846 и 1847 годовъ, между прочимъ, разборы еще слѣдующихъ книгъ: "Исторія русской словесности" Шевырева (двѣ статьи) и "Дворъ и замѣчательные люди въ Россіи въ царствованіе императрицы Екатерины П" Вейдемейера. Сохранился и собственный разсказъ Дудышкина о его первыхъ литературныхъ успѣхахъ. Вотъ что писалъ онъ одному изъ своихъ пріятелей, Вл. Ап. С., 7-го августа 1847 года. "Послѣ твоего отъѣзда меня начали осаждать, съ одной стороны -- Краевскій, съ другой -- Некрасовъ и Панаевъ. Осада началась довольно мягко -- обѣдами. Краевскій предлагалъ мнѣ заступить мѣсто Валеріана (Майкова, только что умершаго); но я отказался по многимъ соображеніямъ... Изъ нихъ главнѣйшихъ два. Работы было бы такъ много, что нужно подать въ отставку, а промѣнять вѣрныхъ 3 тысячи на невѣрныхъ 4 или 5 я не хотѣлъ; вовторыхъ оставшись на службѣ, принять на себя редакцію библіографіи значитъ убить себя или, что все одно и то же, не оставить ни одной свободной минуты. Поэтому я сказалъ Краевскому, что буду у него работать, какъ работалъ, то-есть, разбирать книги, сколько успѣю. Въ благодарность за обѣды и похвальные обо мнѣ отзывы Панаева и Некрасова я не могъ остаться свиньей и въ отношеніи къ нимъ и обѣщалъ, когда будетъ время, работать и для нихъ. На этомъ пока остановилось дѣло; теперь тороплюсь и пишу къ 10-му числу вторую статью о Фонъ-Визинѣ; первую К--въ по нелѣпости своей пропустилъ. Любезность редакторовъ со мною неизъяснима: Краевскій безпрестанно совѣтуется, что ему дѣлать съ книгами,-- такъ что и принадоѣлъ. Можешь представить, что при настоящихъ исканіяхъ происходитъ много сценъ разнаго рода, которыя не опишешь, но которыя интересны".}. Такимъ образомъ, кромѣ ряда статей о произведеніяхъ чисто литературныхъ. В. Майковымъ были написаны разборы сочиненій Д. А. Милютина, Д. П. Журазскаго, В. С. Порошина, С. А. Маслова, И. С. Вавилова и Э. Рейнталя по части общественныхъ наукъ, затѣмъ рецензіи историческихъ трудовъ профессора Ф. Лоренца, Н. А. Полевого и Тьера, учебниковъ исторіи русской литературы В. Т. Плаксина и В. И. Аскоченскаго и проч. Разбирая подобныя книги въ рецензіяхъ, предназначенныхъ для читателей-неспеціалистовъ, онъ не считалъ умѣстнымъ вдаваться въ фактическія частности, представлялъ лишь общую ученую оцѣнку сочиненія, его основныхъ идей и критическихъ пріемовъ автора, а затѣмъ высказывалъ по поводу разбираемой книги свое собственное воззрѣніе на ея предметъ; во всякомъ случаѣ, составленіе такихъ рецензій давало ему возможность не выходить изъ сферы наиболѣе близкихъ ему научныхъ интересовъ, и потому на свою дѣятельность критика онъ не безъ основанія смотрѣлъ, какъ на продолженіе раньше задуманныхъ чисто научныхъ трудовъ.
   Связь между первымъ появившимся въ печати учено-литературнымъ опытомъ В. Майкова и его позднѣйшими критическими статьями выражается наглядно тѣмъ, что въ этихъ послѣднихъ нерѣдко можно встрѣтить дальнѣйшее развитіе и частное примѣненіе мыслей, которыя въ этюдѣ объ общественныхъ наукахъ высказаны въ формѣ точныхъ положеній или, по крайней мѣрѣ, въ видѣ попутныхъ намековъ. Такъ, въ критическихъ статьяхъ нашъ авторъ нерѣдко возвращается къ своей любимой темѣ о значеніи аналитическаго направленія въ современной наукѣ и по этому поводу дѣлаетъ характеристику и оцѣнку различныхъ движеній ученой мысли въ XIX столѣтіи; такъ посвящаетъ онъ обширныя разсужденія вопросу о народности и ея отношеніяхъ къ общечеловѣческому и пытается подойдти къ его разрѣшенію. И конечно, въ этихъ обращеніяхъ къ старымъ темамъ слѣдуетъ видѣть не скудость мысли автора, а его страстное желаніе выяснить свои идеи въ наибольшей полнотѣ и отчетливости. Если происходившая отсюда слишкомъ мелочная тонкость анализа иногда увлекала В. Майкова въ односторонніе выводы, то его стремленіе какъ можно внимательнѣе и всестороннѣе обсуждать вопросъ, стоявшій на очереди, служило ручательствомъ, что онъ способенъ не разъ возвратиться къ нему и подвергнуть его новому разсмотрѣнію, лишь бы добиться истины. Яркій примѣръ такого отношенія къ дѣлу представляютъ встрѣчающіяся неоднократно въ трудахъ В. Майкова разсужденія о народности,
   Когда молодому писателю въ первой напечатанной статьѣ пришлось коснуться "теоріи" народности въ связи съ другими задачами философіи общества, онъ выставилъ своимъ принципомъ, что народность, какъ совокупность оригинальныхъ свойствъ, отличающихъ извѣстную часть человѣчества, не можетъ служить препятствіемъ для успѣховъ цивилизаціи. Напротивъ того, въ статьяхъ 1846 и 1847. годовъ народныя особенности изображаются какъ силы, ей враждебныя. Въ первомъ случаѣ авторъ стоялъ на почвѣ дѣйствительности; вѣрный аналитическому методу, онъ исходилъ изъ наблюденія надъ живыми фактами и, указывая, напримѣръ, что въ разныхъ народахъ выражаются тѣ или другія черты нравственнаго идеала человѣка, признавалъ что въ дѣйствительности этотъ "идеалъ не можетъ найдти себѣ осуществленія иначе, какъ по частямъ, но самыя части выигрываютъ черезъ то въ энергіи развитія" {Крит. опыты, стр. 588.}. Во второмъ случаѣ точкой отправленія для В. Майкова служило отвлеченное представленіе объ идеальномъ, "безтемпераментномъ" человѣкѣ и соотвѣтственной ему идеальной цивилизаціи, и отсюда авторъ, являясь на этотъ разъ "отчаяннымъ" синтетикомъ, дѣлалъ такой выводъ: "Чѣмъ болѣе человѣкъ и бытъ его заключаютъ въ себѣ особенностей, то-есть, отступленій отъ разумнаго типа, тѣмъ ниже человѣкъ, тѣмъ неразумнѣе и бытъ его; чѣмъ меньше особенностей въ цивилизаціи народа, тѣмъ онъ цивилизованнѣе" {Крит. опыты, стр. 389.}. Оцѣнивая народность, какъ "основаніе и результатъ соціальнаго синтеза", В. Майковъ признавалъ ея важность и въ дѣлѣ экономическаго благосостоянія, и въ отношеніи нравственномъ, и въ политическомъ {Тамъ же, стр. 587--589.}. Когда же, впослѣдствіи, въ изученіи человѣка какъ члена общежитія онъ усмотрѣлъ односторонность и взглянулъ на него съ точки зрѣнія психологіи и нравственной философіи, ему пришлось ограничить признаки народности одною нравственною сферой, и народныя особенности получили въ его глазахъ значеніе "слабостей" и даже "пороковъ" {Тамъ же, стр. 63--69.}. Но въ такомъ произвольномъ ограниченіи проявилась односторонность несравненно сильнѣе, чѣмъ въ воззрѣніи соціальномъ; она вовлекла автора въ рядъ парадоксальныхъ выводовъ и привела къ полному отрицанію народнаго начала. Было бы, однако, неосторожно утверждать, что эти позже высказанныя мысли выражаютъ окончательно сложившееся мнѣніе В. Майкова о народности. Можно только замѣтить, что въ попыткахъ разрѣшить его молодой писатель шелъ путемъ противорѣчій, намѣчалъ возможность различныхъ точекъ зрѣнія на предметъ и, слѣдовательно, лишь собиралъ матеріалы для выработки цѣлостнаго воззрѣнія, но изложить его не успѣлъ.
   Вообще, неполнота и незаконченность замѣчаются во многихъ сужденіяхъ В. Майкова; но это обстоятельство не мѣшаетъ находить въ его статьяхъ богатство внутренняго содержанія. Въ особенности это относится къ написаннымъ имъ разборамъ нѣкоторыхъ произведеній изящной словесности, гдѣ критикъ нашелъ случай изложить свою эстетическую доктрину.
   Еще въ этюдѣ объ общественныхъ наукахъ В. Майковъ указывалъ на различіе между задачами исторической критики въ примѣненіи къ созданіямъ поэзіи и задачами критики эстетической {Тамъ же, стр. 557.}. Но, признавая полную законность и необходимость историческаго изученія литературы, нашъ авторъ, разумѣется, не могъ примѣнять этотъ методъ къ текущимъ явленіямъ словесности; поэтому въ оцѣнкѣ, которую онъ имъ даетъ, преобладаетъ точка зрѣнія эстетическая. Значеніе его критическихъ статей заключается въ своеобразномъ воззрѣніи на эстетическіе вопросы. Одинъ изъ отрывковъ, примыкающихъ ко второму не конченному отдѣлу вышеупомянутаго этюда, посвященъ опредѣленію понятія объ изящномъ: наблюдая его вліяніе на душу человѣка, авторъ выставляетъ характернымъ признакомъ изящнаго то, что оно "непосредственно и исключительно дѣйствуетъ на чувство" {Крит. опыты, стр. 613}. Это-то непосредственное чувство изящнаго и должно, по мнѣнію В. Майкова, прежде всего руководить критикомъ: эстетическій опытъ имѣетъ такое же право на существованіе, какъ всякій другой, и онъ необходимъ, ибо безъ него "эстетика легко превращается въ безжизненную діалектику, особенно подъ перомъ нѣмецкихъ писателей" {Тамъ же, стр. 9; ср. стр. 5.}. Но опытъ самъ по себѣ безотчетенъ. Дѣло критика состоитъ въ томъ, чтобъ анализировать эстетическій опытъ и вывести изъ него обобщающія заключенія. Понимаемая въ современномъ научномъ значеніи, эстетическая теорія должна ограничиваться лишь "опытнымъ изслѣдованіемъ обстоятельствъ, сопровождающихъ зачатіе, развитіе и выраженіе художественной мысли"; объяснить самый процессъ творчества она не въ состояніи, а руководить талантами не имѣетъ права. Такимъ образомъ, основнымъ эстетическимъ принципомъ критики В. Майкова является признаніе полной свободы творчества {Тамъ же, стр. 342; ср. стр. 44.}.
   Распространенное въ сочиненіяхъ по эстетикѣ опредѣленіе изящнаго созданія какъ выраженія мысли въ живой формѣ не удовлетворяло В. Майкова; онъ находилъ, что такъ можетъ быть опредѣлена всякая дѣйствительность, и что, говоря о художественной формѣ, лишь выражаютъ темное предчувствіе объ отличіи художественной дѣйствительности отъ дѣйствительности простой, непосредственной. По мнѣнію нашего критика, въ творческомъ созданіи не одна форма, а самая идея должна быть художественна {Тамъ же, стр. 35, 36.}. Развитіе этого принципа и составляетъ сущность его эстетической доктрины.
   "Никто", говоритъ В. Майковъ,-- "не въ правѣ требовать отъ художника, чтобъ онъ творилъ то или другое; но чтобъ его произведеніе могло дѣйствовать на людей, оно должно заключать въ себѣ что-нибудь общее съ ихъ мыслями, чувствами и стремленіями. Иначе искусство существовало бы только для самихъ художниковъ и было бы ихъ самоудовлетвореніемъ; иначе не могло бы быть и любимыхъ поэтовъ ни у частныхъ лицъ, ни у народовъ, ни у вѣковъ" {Крит. опыты, стр. 24.}. Сплести занимательную сказку и вывести изъ нея какую-нибудь мысль, какое-нибудь нравоученіе еще не значитъ творить. Отвлеченная, "голая мысль ученаго и живая мысль художника -- двѣ силы совершенно различныя". Между тѣмъ какъ ученый развиваетъ свое воззрѣніе въ строго-логической формѣ и излагаетъ въ своемъ трудѣ цѣпь причинъ и слѣдствій, рядъ силлогизмовъ, убѣждающихъ умъ,-- художникъ облекаетъ свою мысль въ соотвѣтствующій ей образъ, который дѣйствуетъ не на умъ, а на чувство {Тамъ же, стр. 36.}. Художественная мысль "не вливается въ форму силлогизма, не заключаетъ въ себѣ никакого доказательства. Иначе она сообщила бы всему произведенію ту холодность и вялость, какою отличается аллегорія.. Положительный признакъ художественной идеи заключается въ томъ, что она можетъ быть не только понята, но и прочувствована". Задача художника -- отыскать и изобразить въ выводимыхъ имъ лицахъ "то, что у нихъ общаго съ нами, такъ, чтобы мы увидѣли, что при подобныхъ обстоятельствахъ мы думали бы, чувствовали и дѣйствовали точно также, какъ они... Чтобъ создать такое симпатическое изображеніе, надо самому проникнуться участіемъ къ изображаемому предмету, почувствовать свое существенное съ нимъ тожество". Слѣдовательно, художественная идея "рождается въ формѣ живой любви или живого отвращенія отъ предмета изображенія" {Тамъ же, стр. 40, 41.}, и "тайна творчества состоитъ въ способности вѣрно изображать дѣйствительность съ ея симпатической стороны. Иными словами, художественное творчество есть пересозданіе дѣйствительности, совершаемое не измѣненіемъ ея формъ, а возведеніемъ ихъ въ міръ человѣческихъ интересовъ (въ поэзію)" {Тамъ же, стр. 44.}.
   Такимъ образомъ, объясненія "тайны творчества" В. Майковъ искалъ въ явленіяхъ душевнаго міра человѣка, въ наблюденіи надъ тѣмъ, что можетъ вызывать его сочувствіе или отвращеніе. Психологическій "законъ человѣческой симпатіи" далъ нашему автору возможность показать, что "подъ видимою страстью нашею къ необыкновенному, чудесному, отдаленному кроется невидимая, но дѣйствительная любовь наша къ обыкновенному и близкому", и что вообще въ дѣйствительности мы плѣняемся лишь тѣмъ, что намъ самимъ присуще, ибо "каждый изъ насъ познаётъ и объясняетъ все единственно по сравненію съ самимъ собою" {Крит. опыты, стр. 26 и 25.}. Изъ того же закона В. Майковъ выводитъ указанія и на задачи искусства. "Нѣтъ", говоритъ онъ,-- "на свѣтѣ предмета неизящнаго, неплѣнительнаго, если только художникъ, изображающій его, можетъ отдѣлять безразличное отъ симпатическаго и не смѣшиваетъ симпатическаго съ занимательнымъ" {Тамъ же, стр. 30.}. Выставляя это положеніе, авторъ сразу бьетъ на двѣ стороны: съ одной -- показываетъ ложность всякаго произведенія, которое отличается неестественностью или эксцентричностью содержанія, а съ другой -- допуская вполнѣ изображеніе грязныхъ явленій дѣйствительности въ искусствѣ, объясняетъ, что на искусство не должно смотрѣть только какъ на средство къ вѣрному копированію природы, не одушевленному творчествомъ.
   Въ тѣсной связи съ вопросомъ о задачѣ искусства стоитъ въ доктринѣ В. Майкова и другой -- о его предѣлахъ. Опытная психологія, замѣчаетъ нашъ авторъ,-- показываетъ, что человѣкъ во всемъ ограниченъ въ томъ числѣ и въ творческой фантазіи; она не можетъ породить ничего такого, въ чемъ не было бы хоть одной капли дѣйствительности; измѣненіе отношеній, существующихъ въ послѣдней, составляетъ предѣлъ самаго могущественнаго воображенія. "Слѣдовательно", заключаетъ В. Майковъ,-- "напрасно стали бы упрекать насъ въ томъ, что мы отводимъ слишкомъ тѣсную область творчеству поэта, ограничивая его способностью приводить изображаемую имъ дѣйствительность въ соприкосновеніе съ человѣческимъ міромъ и извлекать ее изъ сферы мертваго безразличія въ кругъ явленій, затрогивающихъ человѣческое чувство любви и антипатіи. Намъ кажется даже, что мы не только не стѣсняемъ, но еще и расширяемъ размѣръ дѣятельности художественной фантазіи" {Тамъ же, стр. 45.}.
   Опредѣленіе цѣли искусства не находитъ себѣ мѣста въ эстетической доктринѣ В. Майкова. Онъ неизмѣнно держался убѣжденія, что дидактика несовмѣстима съ поэзіей. Еще въ этюдѣ объ общественыхъ наукахъ замѣтилъ онъ, что "мысль совершенно новая (не пришедшая въ общее сознаніе) не можетъ быть выражена эстетически; она требуетъ доказательства, а доказывать значитъ губить поэзію, внося въ область ея начало, ей не свойственное {Крит. опыты, стр. 549.}. Въ другихъ статьяхъ нашего автора эта мысль развита подробнѣе. Показавъ, что художественная мысль рождается въ формѣ любви или отвращенія отъ изображаемаго предмета. В. Майковъ настаиваетъ на томъ, что она возникаетъ у поэта безсознательно, и что "художникъ очень часто и даже большею частью самъ не понимаетъ идеи своего произведенія въ ея отвлеченной формѣ". Правда, можетъ случиться, что онъ успѣетъ разложить свой творческій замыселъ анализомъ и объяснить себѣ значеніе мысли, кроющейся подъ его оболочкой; но "хорошо, если не вздумаетъ онъ облечь въ форму художественнаго произведенія силлогизмъ, образовавшійся въ умѣ его въ силу такого разложенія. Хорошо, если стремленіе выразить чувство любви или отвращенія къ предмету возьметъ въ немъ верхъ надъ желаніемъ доказать возникшую въ умѣ мысль: и средствъ искусства не хватитъ на доказательства, и самое произведеніе лишится своего симпатическаго свойства, которое не сообщается размышленіемъ" {Тамъ же, стр. 41, 42.}.
   Непосредственность или наивность В. Майковъ признаетъ столь непреложнымъ и существеннымъ условіемъ творчества, что передъ нимъ стушевывается и меркнетъ то, что составляетъ образъ мыслей художника. Мнѣніе нашего автора по этому предмету выражено очень опредѣленно: "Великій художникъ, какъ бы ни былъ пристрастенъ и одностороненъ въ своемъ взглядѣ на вещи, все-таки по существу своей артистической натуры останется вѣрнымъ дѣйствительности и никогда не выбьется изъ колеи возсоздаванія дѣйствительной жизни и пластическаго ея изображенія. Вы будете читать его произведеніе и никакъ не отгадаете его настоящаго взгляда, его мнѣнія о той дѣйствительности, которую онъ вамъ изображаетъ; самый талантъ его не дастъ ему высказать этого взгляда, этого мнѣнія, не дастъ -- для того, чтобъ удержать его въ предѣлахъ художественности и не позволить впасть въ область чистой мысли" {Тамъ же, стр. 195, 196.}.
   Такимъ образомъ, нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что В. Майковъ былъ противникомъ такъ-называемаго "намѣреннаго творчества". Если онъ и допускалъ "тенденцію", то отнюдь не въ художественныхъ созданіяхъ, а лишь въ тѣхъ литературныхъ произведеніяхъ смѣшаннаго характера, которымъ усвоено названіе беллетристики, и которыя заимствуютъ отъ поэзіи (и то невсегда) одну внѣшнюю форму, по идеѣ же или по содержанію являются порожденіемъ не творческаго воображенія, а простой наблюдательности и размышленія. Пользу подобныхъ произведеній для распространенія и утвержденія идей В. Майковъ охотно признавалъ, но онъ рѣшительно не включалъ беллетристики въ область искусства {Крит. опыты, стр. 280, 281; 342, 343; 707.}. Его твердое убѣжденіе въ несовмѣстимости чистой, логически развиваемой мысли съ художественнымъ творчествомъ всего яснѣе обнаруживается изъ его воззрѣнія на сатирическую поэзію. В. Майковъ соглашается съ тѣмъ, что для созданія сатиры художникъ долженъ прежде всего самъ возвыситься надъ слабостями изображаемаго имъ общества: но въ то же время критикъ напоминаетъ то замѣчаемое во многихъ литературахъ явленіе, что "сатирическій талантъ часто дается такимъ людямъ, которые по идеямъ своимъ стоятъ гораздо ниже образованной части общества" и не въ состояніи "критически разбирать недостатки своихъ соотечественниковъ, основывая критику на неопровержимыхъ доказательствахъ". Вмѣстѣ съ тѣмъ критикъ отмѣчаетъ и явленіе противоположное, а именно, что "сатира чрезвычайно рѣдко удавалась вполнѣ людямъ, стоявшимъ по своему логическому развитію гораздо выше своего вѣка и народа", ибо у такихъ писателей дидактизмъ легко могъ взять верхъ надъ сатирическою, то-есть, чисто художественною способностью и тѣмъ самымъ повредить изяществу ихъ произведеній {Тамъ же, стр. 97, 98.}. Такимъ образомъ, и сатирическая поэзія не представлялась В. Майкову сколько-нибудь убѣдительнымъ аргументомъ въ пользу утилитарной цѣли искусства.
   Таковы существенныя черты эстетической доктрины, которую исповѣдывалъ молодой писатель. Конечный выводъ ея -- о самостоятельномъ значеніи искусства въ духовной жизни человѣка -- не былъ уже новостью для русскихъ читателей, и самъ авторъ охотно ставилъ свои заключенія въ связь съ предшествовавшимъ развитіемъ русской критики. Тѣмъ не менѣе, онъ считалъ нужнымъ возвратиться еще разъ къ обсужденію принципіальныхъ вопросовъ. Причина, почему онъ это дѣлалъ, разъяснена имъ въ оцѣнкѣ критической дѣятельности Бѣлинскаго: "Чтобы покончить съ призрачнымъ взглядомъ на изящество" (господствовавшимъ въ періодъ романтизма),-- такъ говоритъ нашъ авторъ -- "надо было внести въ нашу критику жизненность и анализъ гоголевской эпохи русской литературы, принести на служеніе ей могучую силу эстетическаго чувства и сильную способность быстраго и яснаго распознаванія частнаго въ общемъ и общаго въ различномъ, главное же -- опредѣлить и отстоять права эстетическаго опыта, сознавъ, что они также обширны и почтенны, какъ и права всякаго другого опыта. Такою только критикой могло начаться радикальное отрицаніе ложныхъ эстетическихъ началъ литературы и обращеніе къ новымъ, діаметрально противоположнымъ. И такая критика дѣйствительно явилась у насъ подъ вліяніемъ Пушкина (въ послѣднюю эпоху его дѣятельности). Лермонтова, а болѣе всего подъ вліяніемъ Гоголя. Она оказала русской литературѣ разнообразныя заслуги. Главное, она служила до сихъ поръ энергическимъ выраженіемъ симпатіи къ новой школѣ искусства". Въ этихъ словахъ чрезвычайно вѣрно охарактеризованы и оцѣнены заслуги Бѣлинскаго, какъ критика художественныхъ произведеній, и отдана ему полная справедливость. Но одно горячее сочувствіе Бѣлинскаго свободному искусству, обратившемуся къ воспроизведенію не подкрашенной дѣйствительности, не могло удовлетворять В. Майкова; онъ замѣчалъ въ критикѣ своего предшественника бездоказательность, "безотчетность, несообразную съ требованіями строгой логики", и указывалъ на вредныя послѣдствія его критическихъ пріемовъ: большинствомъ читателей сужденія Бѣлинскаго принимаются на слово и усвоиваются безотчетно, какъ модная новинка, а потому вліяніе ихъ на умы поверхностно. Въ бездоказательной манерѣ Бѣлинскаго В. Майковъ усматривалъ "претензію на диктаторство" и предсказывалъ, что раньше или позже диктатору самому придется убѣдиться въ томъ, до какой степени "идеи его не сливаются съ другими идеями его публики и находятся съ ними въ самой нелогической противоположности". Доказать одну истину нельзя безъ того, чтобы не доказать цѣлаго ряда истинъ, изъ котораго она взята; нельзя, напримѣръ, утверждать, что Ломоносовъ не поэтъ, не доказавъ, что дидактика не поэзія, и не объяснивъ вообще сущности той и другой. Если же этого не сдѣлано, иначе говоря -- если частное не объяснено истолкованіемъ общаго, то -- говоритъ В. Майковъ -- "мы не будемъ имѣть никакого понятія о вопросѣ, рѣшенномъ нашимъ диктаторомъ, а будемъ только опасаться проговориться по этому поводу въ чемъ-нибудь такомъ, что противорѣчитъ его приговору. Въ то же время мы не перестанемъ рѣшать по старому всѣ тѣ вопросы, которыхъ онъ не коснулся, но которые объяснились бы намъ сами собою, какъ однородные съ рѣшеннымъ, или какъ обусловливающіе его, еслибъ только онъ, диктаторъ, снизошелъ на доказательное изложеніе своей идеи. Больно должно быть ему видѣть въ цѣломъ обществѣ такіе тощіе плоды своего слова, особенно, если онъ не добивался диктатуры, но даже, какъ часто бываетъ, отвергалъ благороднымъ сердцемъ всякій помыселъ о завоеваніи умовъ силой своего личнаго вліянія" {Крит. опыты, стр. 9--11; примѣръ бездоказательности разсужденій Бѣлинскаго см. тамъ же, стр. 110--115.}.
   Отсюда ясно, что въ критикѣ Бѣлинскаго В. Маркову чувствовалось отсутствіе цѣлостнаго научнаго воззрѣнія. Она, какъ извѣстно, вытекла изъ эстетическаго ученія Гегеля; но для В. Майкова система чистаго мышленія уже не составляла послѣдняго слова пауки, и въ своихъ статьяхъ онъ не разъ намекалъ на разногласіе свое съ положеніями Гегелевой философіи {Типъ же, стр. 453, 454, 490, 553, 562--564.}. Вмѣсто того, онъ склонялся къ позитивизму и свою эстетическую доктрину выводилъ изъ наблюденій опытной психологіи. Съ другой стороны, еще болѣе, чѣмъ къ Бѣлинскому, къ самому В. Майкову примѣняется его замѣчаніе о значеніи поэтическихъ созданій Пушкина, Лермонтова и Гоголя для воспитанія чувства изящнаго въ русской критикѣ. Въ дѣятельности Бѣлинскаго все же былъ такой моментъ, когда въ произведеніяхъ искусства онъ искалъ оправданія извѣстнымъ принципамъ отвлеченной эстетики. Для В. Майкова существовалъ только непосредственный эстетическій опытъ, изученіе художественныхъ образцовъ, и въ этомъ отношеніи вліяніе Гоголя было для молодого критика особенно рѣшительнымъ. Признавая главную силу его таланта въ могучемъ анализѣ русской общественности, считая его сочиненія "художественною статистикой Россіи", В. Майковъ съ полнымъ сознаніемъ могъ говорить, что "Гоголь своими произведеніями содѣйствовалъ къ совершенной реформѣ эстетическихъ понятій въ публикѣ и въ писателяхъ, обративъ искусство къ художественному воспроизведенію дѣйствительности" {Тамъ же, стр. 325.}. Такъ было и съ самимъ критикомъ; поэтому въ "Портретѣ" онъ находитъ "чистую эстетику въ формѣ повѣсти"; особую статью посвящаетъ характеристикѣ автора "Мертвыхъ душъ", какъ поэта-живописца; наконецъ, объясняя сущность своей эстетической доктрины -- ученіе о художественной идеѣ, о томъ, что творчество "очеловѣчиваетъ" дѣйствительность, опять-таки ссылается на примѣръ Гоголя и замѣчаетъ, что въ своихъ "Старосвѣтскихъ Помѣщикахъ" онъ поставилъ себѣ задачей -- "показать, что какъ ни смахиваютъ изображенные имъ супруги на пару двуногихъ животныхъ, но все-таки они -- люди, существа, достойныя слезъ и смѣха" {Крит. опыты, стр. 43.}. Такимъ образомъ, поэтическія созданія Гоголя служили постояннымъ регуляторомъ для эстетическихъ понятій В. Майкова.
   Воззрѣнія, которыя легли въ основу литературной критики нашего автора, естественно ставили его въ отрицательное отношеніе ко многимъ литературнымъ явленіямъ его времени. Строгое осужденіе возбуждало въ немъ все, что носило на себѣ печать романтизма, а такія произведенія были еще нерѣдкостью въ литературномъ обиходѣ сороковыхъ годовъ. Въ статьяхъ В. Майкова критика романтизма, какъ оборотной стороны псевдоклассическаго направленія, не только остроумна, но и глубокомысленна: онъ превосходно разоблачилъ неестественность, какъ характерный признакъ обоихъ этихъ отжившихъ направленій. Въ самомъ Пушкинѣ онъ цѣнилъ преимущественно произведенія поздней поры его творчества. которыми великій поэтъ нанесъ "первый сильный ударъ романтизму" и "выкупилъ грѣхъ своего прежняго направленія" {Тамъ же, стр. 392.}. На поэзію Лермонтова онъ смотрѣлъ какъ на переходный моментъ отъ ложныхъ вѣрованій къ отрицанію, къ художественному анализу {Тамъ же, стр. 392--394; ср. 33 и 549.}. Но оба эти поэта представлялись В. Майкову уже не на уровнѣ того развитія, котораго достигла наша литература съ Гоголемъ; оттого о нихъ онъ говорилъ сравнительно мало, тогда какъ художественному анализу послѣдняго посвятилъ рядъ тонкихъ замѣчаній. Многаго ожидалъ онъ отъ писателей, на которыхъ отразилось вліяніе Гоголя; но молодому критику, столь рано умершему, не пришлось увидѣть полный разцвѣтъ дѣятельности этого литературнаго поколѣнія. Изъ крупныхъ представителей его онъ успѣлъ высказаться только о двухъ -- о Ѳ. М. Достоевскомъ и объ Ал. Ив. Герценѣ {Тамъ же, стр. 324--328, 280, 343.}, и какъ ни коротки его отзывы, они поражаютъ силой критической проницательности автора. Позднѣйшая литературная критика, вплоть до нашихъ дней, вращается, въ сущности, около тѣхъ же сужденій о названныхъ писателяхъ. Любопытны также статьи В. Майкова о князѣ В. Ѳ. Одоевскомъ и Я. Г. Бутковѣ; въ нихъ многое не досказано, но главная мысль ихъ совершенно ясна: для произведеній искусства вредны предвзятыя цѣли и задачи, а для успѣшной дѣятельности въ области "беллетристики" (какъ понималъ значеніе послѣдней нашъ критикъ) писателю необходимо "усвоить себѣ и принять къ сердцу все добро современной науки" {Крит. опыты, стр. 280.}. Вліяніе Гоголя на русскую изящную литературу сказалось между прочимъ въ томъ, что ближайшее къ нему литературное поколѣніе стало предпочитать прозаическую форму стихотворной. Это предпочтеніе раздѣлялъ, по видимому, и В. Майковъ; но оно не мѣшало ему цѣнить поэзію и въ стихотворныхъ произведеніяхъ, если только онъ находилъ въ нихъ настоящее творчество. Поэзія Кольцова, какъ отражающая въ себѣ жизненность его натуры, которая не склонилась въ борьбѣ съ суровыми условіями его жизни, нашіа себѣ восторженнаго поклонника въ молодомъ критикѣ. Въ томъ же смыслѣ, какъ выраженіе чуткой женской души, поняты и оцѣнены имъ блестки поэтическаго таланта Ю. В. Жадовской. Свѣтлое художественное дарованіе Ѳ. И. Тютчева было впервые указано въ русской критикѣ В. Майковымъ, не смотря на то, что ему были извѣстны лишь очень немногія изъ произведеній этого поэта {Тамъ же, стр. 135.}.
   Всѣ эти сужденія служатъ блестящимъ доказательствомъ тому, какъ щедро былъ одаренъ В. Майковъ непосредственнымъ чувствомъ изящнаго, и какъ умѣлъ онъ пользоваться имъ для мѣткой оцѣнки разбираемыхъ писателей. Но въ то же время всѣ эти сужденія строго логически объединяются подъ его перомъ господствующею идеей, положенною въ ихъ основу. Поэтому, при всемъ достоинствѣ его частныхъ литературныхъ оцѣнокъ, не въ нихъ заключается существенный интересъ статей В. Майкова, а въ той эстетической доктринѣ, которую онъ развивалъ въ нихъ. Самобытная для своего времени, она и до сихъ поръ хранитъ въ себѣ залоги плодотворной разработки.
   Дѣятельность В. Майкова на литературномъ поприщѣ была такъ непродолжительна, что идеи его не успѣли проникнуть въ большой кругъ читателей; широкому распространенію ихъ препятствовало и самое изложеніе ихъ, не всегда ровное и прерываемое отступленіями отъ главной темы. Но оригинальный оборотъ его мысли не остался не замѣченнымъ въ литературныхъ кружкахъ его времени. Примѣры живого сочувствія, вызваннаго статьями В. Майкова, уже были указаны выше; слѣдуетъ упомянуть и о той полемикѣ, къ которой онѣ подали поводъ.
   Когда, въ ноябрьской книжкѣ "Отечественныхъ Записокъ" 1846 года, появился откровенный отзывъ В. Майкова о критикѣ Бѣлинскаго, -- среди лицъ, готовившихся съ начала слѣдующаго года принять участіе въ преобразованномъ "Современникѣ", отзывъ этотъ былъ признанъ неумѣстнымъ и безтактнымъ. Полагали, по видимому, что новый критикъ желалъ служить частнымъ интересамъ редакціи "Отечественныхъ Записокъ", находившейся въ ссорѣ съ главными дѣятелями "Современника". Слухъ о томъ вскорѣ дошелъ до В. Майкова, и онъ, вовсе не желая быть замѣшаннымъ въ этотъ раздоръ чисто личнаго характера, поспѣшилъ дать объясненіе своему поступку въ слѣдующемъ любопытномъ письмѣ на имя И. С. Тургенева (отъ половины ноября 1846 года):
   "Милостивый государь Иванъ Сергѣевичъ! Гончаровъ сообщилъ мнѣ, что статья моя о Кольцовѣ произвела странное впечатлѣніе на нашихъ общихъ знакомыхъ по причинѣ отзыва моего о критикѣ В. Г. Бѣлинскаго. Говорятъ, что вы хотѣли сообщить мнѣ лично свои замѣчанія по.этому пункту; но такъ какъ я не слыхалъ отъ васъ объ этомъ ни слова при свиданіи нашемъ 12-го числа, то принужденъ заключить, что поведеніе мое кажется вамъ такъ скандалезно, что вы не рѣшаетесь и говорить со мною о казусномъ пунктѣ. Изъ уваженія къ вамъ и къ Бѣлинскому позволяю себѣ пояснить дѣло, прося васъ показать мое письмо Виссаріону Григорьевичу, если найдете это приличнымъ, и если будетъ у васъ на то охота.
   "Я написалъ о критикѣ Бѣлинскаго именно то, что думаю. Знакомство свое съ нимъ я не могъ считать инымъ, какъ самымъ дальнимъ, и потому, разсуждая объ немъ печатно, вовсе не считалъ себя обязаннымъ принимать въ соображеніе свои личныя отношенія къ нему. Вѣдь не имѣю же я права считать себя его пріятелемъ, когда между нами не было ничего, кромѣ уваженія съ моей стороны и учтиваго вниманія съ его. А если такъ, то для чего же сталъ бы я стѣсняться въ выраженіи своихъ мыслей о его заслугахъ? Что же касается до самаго мнѣнія моего о критикѣ г. Бѣлинскаго, то я не думаю, чтобъ онъ и самъ считалъ свои статьи доказательными: я никакъ не хотѣлъ сказать, да и не сказалъ, что онъ не умѣетъ доказывать своихъ убѣжденій; замѣчаніе мое ограничивается тѣмъ, что онъ не считаетъ это нужнымъ. Если въ выходкѣ о диктаторствѣ есть что-нибудь жесткое, то я этому очень радъ, потому что диктаторствомъ Бѣлинскаго я самъ оскорблялся не разъ въ качествѣ читателя его статей. Уважая его за многое и многое, считаю его наклонность къ диктаторству недостойною его остальныхъ свойствъ.
   "Вы скажете, можетъ быть, что я не долженъ былъ упоминать о бездоказательной манерѣ Бѣлинскаго, потому что она выкупается горячностью чувства, которая дѣйствуетъ на общество наше сильнѣе логики. Въ статьѣ своей я довольно ясно говорю даже о пользѣ того, что первая русская критика началась не теоріей, а живымъ приговоромъ эстетическаго чувства. Но все-таки я убѣжденъ, что бездоказательная, памфлетическая манера критики не можетъ быть долго полезна; доказательствами этого убѣжденія полна моя статья: если они плохи, такъ въ этомъ виновата моя логика, а не я. Сверхъ того замѣчу, что по самому предмету статьи я не могъ входить въ полную оцѣнку заслугъ Бѣлинскаго; я долженъ былъ упомянуть о его критикѣ единственно со стороны доказательности, а объ остальномъ было и неумѣстно говорить.
   "Если вы считаете меня способнымъ написать что-нибудь противное моему убѣжденію изъ какого-нибудь разчета, то позвольте замѣтить, что именно разчета-то мнѣ и не было никакого написать что-нибудь не въ похвалу Бѣлинскому. Я не могъ не ожидать отъ своей выходки: 1) того, что всѣ общіе знакомые его и мои отнесутся обо мнѣ плохо; 2) что на себя самого возложу я обузу доказывать свои положенія въ критическихъ статьяхъ; 3) что читатели были бы снисходительнѣе къ собственнымъ моимъ доказательствамъ, еслибъ я просто сталъ писать статьи доказательныя безъ всякой предварительной афишки о своихъ предположеніяхъ; 4) что, подвергая себя нерасположенію издателей и сотрудниковъ "Современника", я лишусь выгоды во всякое время оставить "Отечественныя Записки"...
   "Вы спросите: что же однакожъ заставило меня написать то, что я написалъ о Бѣлинскомъ? Безпристрастіе что ли? Нѣтъ, не безпристрастіе: въ судѣ надъ его критикой не настоитъ еще никакой нужды, потому что я считаю его въ полной порѣ силъ и не хуже другихъ понимаю, сколько пользы можетъ онъ еще оказать Россіи вообще, въ особенности же всѣмъ пишущимъ и мнѣ первому. Если хотите, кромѣ убѣжденія, меня руководилъ и разчетъ, только разчетъ отдаленный и не совсѣмъ эгоистическій. Вотъ въ чемъ дѣло.
   "Я никогда не думалъ быть критикомъ въ смыслѣ оцѣнщика литературныхъ произведеній: я чувствовалъ всегда непреодолимое отвращеніе къ сочиненію отрывочныхъ статей. Я всегда мечталъ о карьерѣ ученаго и до сихъ поръ нимало не отказался отъ этой мечты. но какъ добиться того, чтобы публика читала ученыя сочиненія? Я видѣлъ и вижу въ критикѣ единственное средство заманить ее въ сѣти интереса науки. Есть люди, и много, которые прочтутъ ученый трактатъ въ "Критикѣ" и ни за что не станутъ читать отдѣла "Наукъ" въ журналѣ, а тѣмъ болѣе ученой книги. У меня два соображенія: вопервыхъ, я уже пишу въ "Критикѣ" "Отечественныхъ Записокъ" ученыя статьи и, сколько могу, содѣйствую къ тому, чтобъ серьезное чтеніе дѣлалось все сноснѣе и сноснѣе нашей публикѣ; вовторыхъ, я надѣюсь, что мои толки о доказательности подѣйствуютъ на людей моихъ лѣтъ, которымъ придется тоже писать критику; если это удастся.... вы понимаете, что цѣль моя будетъ достигнута.
   "Въ заключеніе скажу, что я думаю продолжать дѣйствовать въ отношеніи къ Бѣлинскому такъ, какъ началъ, хваля въ немъ, все, что мнѣ нравится, и браня все, что не нравится,-- вполнѣ убѣжденный, что онъ будетъ поступать со мною точно также, и что собственно онъ едва ли находитъ и теперь что-нибудь черненькое въ моихъ дѣлишкахъ. Преданный вамъ В. Майковъ.
   "Сдѣлайте одолженіе, отвѣтьте мнѣ, когда бы можно мнѣ было зайдти къ вамъ узнать ваше мнѣніе обо всемъ этомъ. Будьте увѣрены, что я не втащу васъ ни въ какую сплетню и не буду никогда больше безпокоить васъ разговоромъ о моихъ статьяхъ, которыя и мнѣ самому не милы. Надѣюсь, что письмо это не покажется никому, кромѣ Бѣлинскаго".
   Письмо это чрезвычайно характерно для личности молодого писателя. Онъ очевидно не желалъ подчиняться кружковымъ пристрастіямъ и болѣе всего дорожилъ своею умственною и нравственною свободой, возможностью высказывать свои мнѣнія независимо отъ чьего-либо авторитета. Его открытый образъ дѣйствія не могъ не внушить уваженія и тѣмъ, противъ кого онъ спорилъ, и кто предполагалъ въ немъ мелкія личныя побужденія. Бѣлинскій доказалъ это, не замедливъ вступить съ нимъ въ полемику, а въ редакціи "Современника" стали подумывать о привлеченіи В. Майкова въ число своихъ сотрудниковъ.
   Поводомъ къ полемикѣ Бѣлинскаго противъ В. Майкова послужили не собственно литературныя сужденія послѣдняго, а его мнѣнія о значеніи народности, направленныя противъ разныхъ тезисовъ славянофильскаго ученія. Еще не задолго передъ тѣмъ, въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1844 и 1845 годовъ, Бѣлинскій самъ высказывался безусловнымъ противникомъ славянофиловъ; но въ 1847 году, открывая въ преобразованномъ "Современникѣ" критическій отдѣлъ обзоромъ литературы предшествовавшаго года, онъ рѣшился заявить, что славянофильство составляетъ весьма важное явленіе, доказывающее, что для русской литературы наступила пора зрѣлости; что оно, "безъ всякаго сомнѣнія, касается самыхъ жизненныхъ, самыхъ важныхъ вопросовъ русской общественности", и что въ отрицательной сторонѣ славянофильскаго ученія, въ томъ, что оно говоритъ противъ русскаго европеизма, есть много дѣльнаго. Возражая затѣмъ противъ положительныхъ принциповъ славянофильства, противъ его идеи, что смиреніе и любовь составляютъ существенное выраженіе русской національности, Бѣлинскій еще сильнѣе нападалъ на теорію "разумнаго космополитизма", которая развита В. Майковымъ въ разборѣ книги Аскоченскаго и во второй статьѣ о Кольцовѣ. Бѣлинскій помнилъ сдѣланный ему упрекъ въ "бездоказательвости" его разсужденій и на этотъ разъ постарался изложить свои возраженія какъ можно обстоятельнѣе.
   Выше было упомянуто, что В. Майковъ пришелъ къ своей космополитической теоріи не сразу, что она сложилась у него лишь тогда, когда онъ, по своему произволу, перенесъ вопросъ о народности изъ сферы общественныхъ наукъ въ область психологіи и нравственности. Напротивъ того, по общему смыслу возраженій Бѣлинскаго видно, что послѣдній считалъ необходимымъ удержать спорный вопросъ въ настоящей его сферѣ -- интересовъ общественныхъ. Въ такой постановкѣ его онъ видѣлъ главную заслугу славянофиловъ, а самъ, со своей стороны, шелъ даже дальше ихъ и "рѣшительно не вѣрилъ въ возможность крѣпкаго политическаго и государственнаго существованія народовъ, лишенныхъ національности, слѣдовательно, живущихъ чисто внѣшнею жизнью" {Сочиненія Бѣлинскаго, т. XI, стр. 25, 26.}. В. Майковъ, исходя изъ мысли, что національныя особенности составляютъ искаженіе идеальнаго человѣческаго типа, опредѣлялъ ихъ отношеніе къ человѣчности слѣдующимъ закономъ: "Каждый народъ имѣетъ двѣ физіономіи; одна изъ нихъ діаметрально противоположна другой; одна принадлежитъ большинству, другая -- меньшинству. Большинство народа всегда представляетъ собою механическую подчиненность вліяніямъ климата, мѣстности, племени и судьбы; меньшинство же впадаетъ въ крайность отрицанія этихъ вліяній" {Крит. опыты, стр. 69.}. Бѣлинскій осуждалъ эту попытку разчленить "недѣлимую личность народа" и говорилъ: "Раздѣленіе народа на противоположныя, враждебныя будто бы другъ другу большинство и меньшинство, можетъ быть, и справедливо со стороны логики, но рѣшительно ложно со стороны здраваго смысла. Меньшинство всегда выражаетъ собою большинство, въ хорошемъ или въ дурномъ смыслѣ. Еще страннѣе приписать большинству народа только дурныя качества, а меньшинству -- однѣ хорошія. Хороша была бы французская нація, еслибы о ней стали судить по развратному дворянству временъ Людовика XV! Этотъ примѣръ указываетъ, что меньшинство скорѣе можетъ выражать собою болѣе дурныя, нежели хорошія стороны національности народа, потому что оно живетъ искусственною жизнію, когда противополагаетъ себя большинству, какъ что-то отдѣльное отъ него и чуждое ему" {Сочиненія Бѣлинскаго, т. XI, стр. 40, 41.}. В. Майковъ утверждалъ, что вліяніе "внѣшнихъ дѣятелей, уменьшающихъ чистоту человѣческаго типа.... въ извѣстной степени можетъ быть отринуто могущественною личностью. Это доказывается примѣрами людей, отрѣшенныхъ отъ слабостей, свойственныхъ роду и народу каждаго изъ нихъ... Если вникнуть въ источникъ нашего уваженія къ тѣмъ людямъ, которыхъ называемъ мы великими, нельзя не убѣдиться, что мы уважаемъ въ нихъ силу противодѣйствія внѣшнимъ обстоятельствамъ, препятствующимъ каждому изъ насъ приблизиться къ идеалу богоподобнаго человѣка" {Крит. опыты, стр. 66, 67.}. Бѣлинскій понялъ это такъ, что, по представленію В. Майкова, "великіе люди стоятъ внѣ своей національности, и вся заслуга, все величіе ихъ въ томъ и заключается, что они идутъ прямо противъ своей національности, борятся съ нею и побѣждаютъ ее". Поэтому Бѣлинскій спѣшилъ возразить: "Вотъ истинно русское и, въ этомъ отношеніи, рѣзко-національное мнѣніе, которое не могло бы придти въ голову европейцу! Это мнѣніе вытекло прямо изъ ложнаго взгляда ни реформу Петра Великаго, который, по общему въ Россіи мнѣнію, будто бы уничтожилъ русскую народность. Это мнѣніе тѣхъ, которые народность видятъ въ обычаяхъ и предразсудкахъ, не понимая, что въ нихъ дѣйствительно отражается народность, но что они одни отнюдь еще не составляютъ народности" {Сочиненія Бѣлинскаго, т. IX, стр. 33.}. У В. Майкова есть однако дальнѣйшее разъясненіе его тезиса; имѣя въ виду выставленный выше законъ о двойственности народныхъ физіономій и подкрѣпивъ его примѣрами, онъ говоритъ: "Личность заключается въ противоположности внѣшнимъ вліяніямъ; но чтобы перейдти въ человѣчность, она должна освободиться отъ крайности, противоположной той, которая преобладаетъ въ національности. Вотъ почему въ характерахъ истинно-великихъ людей никогда не найдете вы односторонностей ни большинства, ни меньшинства тѣхъ націй, которыя ими гордятся" {Крит. опыты, стр. 78.}.
   Въ данномъ случаѣ обнаружилось то, что обыкновенно случается въ полемикѣ: одна сторона не вполнѣ вѣрно усвоила себѣ мысли другой. Бѣлинскій погрѣшилъ въ пониманіи взгляда В. Майкова на большинство и меньшинство народнаго состава и еще болѣе погрѣшилъ, толкуя по-своему его воззрѣніе на значеніе великихъ людей. Всего же сильнѣе разошлись противники въ опредѣленіи понятія о личности. По В. Майкову, "личность есть только ступень въ чистотѣ человѣческаго типа" {Тамъ же.}. По Бѣлинскому, личность есть то, что сообщаетъ индивидууму особую духовную физіономію, что "даетъ реальность и чувству, и уму, и волѣ, и генію" {Сочиненія Бѣлинскаго, т. XI, стр. 35 -- 37.}. Изъ понятія о личности, даннаго В. Майковымъ, исключается, въ большей или меньшей степени, вліяніе внѣшнихъ обстоятельствъ, то-есть, тѣхъ элементовъ, которыми создаются народныя особенности. Напротивъ того, понятіе о личности, выведенное Бѣлинскимъ, помогаетъ ему объяснить незыблемую сущность народности. "Что личность въ отношеніи къ идеѣ человѣка", говоритъ онъ,-- "то народность въ отношеніи къ идеѣ человѣчества. Другими словами: народности суть личности человѣчества. Безъ національностей человѣчество было бы мертвымъ логическимъ абстрактомъ, словомъ безъ содержанія, звукомъ безъ значенія. Въ отношеніи къ этому вопросу я скорѣе готовъ перейдти на сторону славянофиловъ, нежели оставаться на сторонѣ гуманическихъ космополитовъ, потому что если первые и ошибаются, то какъ люди, какъ живыя существа, а вторые и истину-то говорятъ какъ такое-то изданіе такой-то логики" {Сочиненія Бѣлинскаго, т. XI, стр. 37--38.}. Этотъ послѣдній намекъ В. Майковъ долженъ-Былъ принять на свой счетъ.
   Въ заключительныхъ строкахъ своей полемической статьи Бѣлинскій касается отношенія народности къ прогрессу. Изъ предшествующаго изложенія легко можно видѣть, къ какой именно части разсужденій В. Майкова должны относиться слѣдующія замѣчанія возражателя: "Нѣтъ никакой необходимости раздѣляться народу на самого себя, чтобы доставить себѣ источникъ новыхъ идей. Источникъ всего новаго есть старое; по крайней мѣрѣ, старымъ приготовляется новое. Въ геніи не столько поражаетъ находчивость новаго, сколько смѣлость противопоставить его старому и произвести между ними борьбу на смерть. Необходимость нововведеній въ Россіи чувствовали еще предшественники Петра; она указывалась настоящимъ положеніемъ государства; но произвести реформу могъ только Петръ. Для этого ему вовсе не нужно было предполагать себя во враждебныхъ отношеніяхъ къ своему народу; но, напротивъ, нужно было знать и любить его, сознавать свое кровное единство съ нимъ. Что въ народѣ безсознательно живетъ какъ возможность, то въ геніи является какъ осуществленіе, какъ дѣйствительность. Народъ относится къ своимъ великимъ людямъ, какъ почва къ растеніямъ, которыя производитъ она. Тутъ единство, а не раздѣленіе, не двойственность. И вопреки силлогистамъ, для великаго поэта нѣтъ большей чести, какъ быть въ высшей степени національнымъ, потому что иначе онъ и не можетъ быть великимъ. То, что называютъ резонеры человѣческимъ, противополагая его національному, есть въ сущности новое, непосредственно и логически слѣдующее изъ стараго, хотя бы оно и было чистымъ его отрицаніемъ. Когда крайность какого-нибудь принципа доводится до нелѣпости, изъ нея одинъ естественный путь -- переходъ въ противоположную крайность. Это въ натурѣ и человѣка, и народовъ. Слѣдовательно, источникъ всякаго прогресса, всякаго движенія впередъ заключается не въ двойственности народовъ, а въ человѣческой натурѣ, также, какъ въ ней заключается и источникъ уклоненій отъ истины, коснѣнія и неподвижности" {Тамъ же, стр. 41, 42.}.
   Трудно сказать, какое впечатлѣніе произвели на В. Майкова столь категорическія возраженія Бѣлинскаго. Весьма возможно, что они заставили молодого писателя призадуматься надъ безусловною справедливостью своихъ мнѣній; но онъ не спѣшилъ отвѣтомъ Бѣлинскому и только мимоходомъ, въ одной изъ рецензій, напе чатанныхъ въ 1847 году, обмолвился намекомъ, что, по прежнему, не признаетъ, будто національность -- то же, что личность въ отдѣльномъ человѣкѣ {Крит. опыты, стр. 540.}. Напротивъ того, сами издатели "Современника" и даже иные изъ ихъ московскихъ сотрудниковъ пришли въ смущеніе отъ нѣкоторыхъ заявленій Бѣлинскаго въ его статьѣ противъ В. Майкова: они были поняты за неумѣстныя и несвоевременныя уступки славянофильской партіи {П. В. Анненковъ. Воспоминанія и критическіе очерки, книга 3-я, стр. 149; А. Н. Цыпинъ. Бѣлинскій, его жизнь и переписка, т. II, стр. 307.}. Но вмѣстѣ съ тѣмъ издатели опасались обнаружить въ чемъ-либо неуваженіе къ больному и раздражительному писателю, сотрудничество котораго такъ было необходимо для ихъ журнала; они даже сочли нужнымъ продолжать нападенія на новаго критика "Отечественныхъ Записокъ", и въ майской книжкѣ "Современника" появилась замѣтка, въ которой анонимный фельетонистъ (И. И. Панаевъ?) посмѣивается надъ молодою горячностью В. Майкова и беретъ подъ свою защиту противъ него М. Н. Загоскина съ его "Юріемъ Милославскимъ" {"Современникъ" 1847 г., май, смѣсь, стр. 128--130.}. Впрочемъ, все это было только журнальнымъ маневромъ довольно плохой пробы: въ первые же мѣсяцы 1847 года В. Майковъ получилъ приглашеніе участвовать въ "Современникѣ", и притомъ приглашеніе столь настоятельное, что у него мелькнула даже мысль прервать обязательныя отношенія къ "Отечественнымъ Запискамъ" {Въ бумагахъ А. А. Краевскаго, поступившихъ въ Императорскую Публичную Библіотеку, есть письмо къ нему В. Майкова, отъ апрѣля 1847 года, гдѣ онъ отказывается отъ завѣдыванія критикой въ "Отечественныхъ Запискахъ". Письмо это, впрочемъ, осталось безъ послѣдствій, и В. Майковъ до самой смерти своей не покидалъ журнала, гдѣ были помѣщены его главнѣйшія статьи.}. На самомъ дѣлѣ однако связь эта не была нарушена, и дѣло ограничилось тѣмъ, что онъ сталъ писать для обоихъ журналовъ: въ іюньской книжкѣ "Современника" уже были помѣщены двѣ написанныя имъ рецензіи.
   Въ іюлѣ 1847 года послѣдовала внезапная кончина В. Майкова, а менѣе чѣмъ черезъ годъ не стало и его строгаго оппонента. Но въ послѣднихъ статьяхъ, вышедшихъ изъ-подъ пера Бѣлинскаго, ему пришлось еще обнаружить, что для его воспріимчивой натуры кратковременное появленіе В. Майкова на литературномъ поприщѣ не осталось безслѣднымъ. Въ первой книжкѣ "Современника" на 1848 годъ помѣщено начало статьи Бѣлинскаго "Взглядъ на русскую литературу 1847 года", гдѣ авторъ коснулся нѣкоторыхъ общихъ литературныхъ вопросовъ. Тутъ онъ между прочимъ защищаетъ представителей натуральной школы, то-есть, первыхъ и ближайшихъ послѣдователей Гоголя, отъ разныхъ литературныхъ и нелитературныхъ обвиненій, которыми ихъ встрѣчали тогда въ большей части журналовъ, и по этому поводу доказываетъ права искусства на изображеніе не подкрашенной дѣйствительности. Все это -- темы, которыя подробно разработаны въ критическихъ статьяхъ В. Майкова, и какъ онъ справедливо замѣтилъ въ одной изъ нихъ, темы, къ которымъ постоянно и неизбѣжно возвращалась тогдашняя критика. Тѣмъ не менѣе, сравнивая разсужденія В. Майкова объ этихъ предметахъ съ замѣтками о нихъ Бѣлинскаго, нельзя не признать, что на сей разъ дѣло не ограничивается только общностью взгляда обоихъ писателей; нерѣдко старый критикъ слѣдуетъ за молодымъ, какъ бы повторяя собственныя мысли изъ своихъ прежнихъ статей. Сходство особенно замѣтно по разнымъ частностямъ, напримѣръ, тамъ гдѣ Бѣлинскій проводитъ параллель между ученымъ и художникомъ, гдѣ онъ говоритъ о копированіи дѣйствительности, гдѣ характеризуетъ свойство литературныхъ способностей Искандера или разбираетъ мнѣніе о Гоголѣ, высказанное Плаксинымъ {Сочиненія Бѣлинскаго, т. XI, стр. 363, 364; 351--353; 374, 375; 335, 336; Крит. опыты, стр. 512, 513; 35; 280; 373, 374.}.
   Есть однако одинъ пунктъ, и весьма существенный, по которому мнѣнія двухъ критиковъ остались несходными. Какъ извѣстно, въ концѣ своей критической дѣятельности Бѣлинскій склонился къ такъ-называемому утилитарному взгляду на искусство. "Ты -- сибаритъ, сластёна".... писалъ онъ къ В. П. Боткину въ ноябрѣ 1847 года,-- "тебѣ, вишь, давай поэзіи да художества -- тогда ты будешь смаковать и чмокать губами. А мнѣ поэзіи и художествеи ности нужно не больше, какъ на столько, чтобы повѣсть была истинна, то-есть, не впадала въ аллегорію, или не отзывалась диссертаціею... Главное, чтобы она вызывала вопросы, производила на общество нравственное впечатлѣніе. Если она достигаетъ этой цѣли и вовсе безъ поэзіи и творчества, -- она для меня тѣмъ не менѣе интересна... Разумѣется, если повѣсть возбуждаетъ вопросы и производитъ нравственное впечатлѣніе на общество при высокой художественности.-- тѣмъ она для меня лучше; но главное-то у меня все-таки въ дѣлѣ, а не въ щегольствѣ. Будь повѣсть хоть разхудожественна, да если въ ней нѣтъ дѣла,-- то я къ ней совершенно равнодушенъ... Я знаю, что сижу въ односторонности, но не хочу выходить изъ нея, и жалѣю и болѣю о тѣхъ, кто не сидитъ въ ней" {А. Н. Пыпинъ. Бѣлинскій, его жизнь и переписка, т. II, стр. 312, 313. По мнѣнію г. Ныпина, "въ этихъ словахъ, вѣроятно, рѣшительнѣе всего высказался послѣдній взглядъ Бѣлинскаго на искусство или, точнѣе, на русскую повѣсть".}. Менѣе рѣзко, но совершенно явно проникнута тѣмъ же исключительнымъ воззрѣніемъ и послѣдняя изъ большихъ критическихъ статей Бѣлинскаго -- обзоръ русской литературы 1847 года; здѣсь между прочимъ онъ доказываетъ тожественность науки и искусства по ихъ содержанію, упуская изъ виду, что одна дѣйствуетъ только на умъ, а другое -- на чувство, и уже вовсе не обращая вниманія на коренное различіе между процессомъ чистой мысли и художественнымъ творчествомъ.
   В. Майковъ, по самой сущности своихъ воззрѣній, не могъ допустить такого страннаго смѣшенія понятій. Глубоко вѣруя въ науку и именно отъ нея ожидая вліянія на успѣхи общественнаго благосостоянія, онъ въ то же время не измѣнялъ убѣжденію въ самостоятельномъ значеніи искусства среди духовныхъ потребностей человѣческой природы. Въ томъ и состоитъ главная особенность его эстетической доктрины, что она, будучи утверждена на психической основѣ, примиряетъ художественныя требованія съ нравственными, но не жертвуетъ одними въ пользу другихъ; тѣмъ и самобытно его ученіе, что стоитъ одинаково особнякомъ, какъ отъ поклоненія одной художественной формѣ, такъ и отъ признанія утилитарныхъ цѣлей въ произведеніяхъ искусства. Намѣтивъ главныя черты эстетической доктрины, проникнутой этою идеей, В. Майковъ указалъ несомнѣнно новые пути для русской критики, и можно пожалѣть, что ему не суждено было разработать во всей полнотѣ столь счастливо поставленную задачу.

"Пантеонъ Литературы", 1890

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru