Friedrich Fiedler. Gedichte von Maikow. Autorisierte Verdeutschung. Leipzig.
Сплошной панегирикъ, которымъ русская критика привыкла отзываться на всякую новую работу г. Фидлера, нарушенъ рѣзкимъ диссонансомъ: цѣлой статьей, оцѣнивающей труды заслуженнаго переводчика слишкомъ нивко и ставящей ему въ вину то, въ чемъ онъ неповиненъ. Кой-что изъ недостатковъ, указанныхъ здѣсь, отмѣчалось и ранѣе, лишь не въ такой категорической и незаслуженно-рѣзкой формѣ, кой-что притянуто за волосы совсѣмъ напрасно. Какимъ бы совпаденіемъ это ни подтверждалось, смѣшно, напримѣръ, упрекать переводчика безусловно-самостоятельно и удивительно точно передавшаго на нѣмецкомъ языкѣ нашихъ народныхъ лириковъ, въ томъ, что онъ пользовался переводами Боденштедта. Хотя бы нѣсколько стиховъ и совпало, хотя бы повторена была даже ошибка Боденштедта, хотя бы это и было даже слѣдомъ знакомства съ его переводами -- все это ничтожныя мелочи, тонущія въ массѣ безспорно самостоятельнаго и часто удачнаго.
Новая работа неустаннаго г. Фидлера предоставляла ему возможность избѣжать того недостатка, въ которомъ его упрекаютъ. Холодный и безстрастно-антологическій Майковъ долженъ хорошо поддаваться переводу безъ опасности впасть въ специфически нѣмецкій сладковатый тонъ, пока еще чуждый свободному отъ шаблона и первобытно правдивому русскому языку. Лирика Майкова есть лирика разсудка по преимуществу. Въ ней много "ума холодныхъ наблюденій" и мало "сердца горестныхъ замѣтъ" и то, что осѣло въ его лирикѣ, осталось въ ней не тогда, когда подымалось изъ согрѣвающихъ глубинъ сердца, а тогда, когда опустилось съ холодныхъ вершинъ мысли. Исключенія есть -- и превосходныя,-- но ихъ не много.
Попрежнему переводы г. Фидлера не разъ поразятъ русскаго читателя буквальной точностью воспроизведенія внѣшнихъ формъ; иногда это внѣшнее сходство окажется лишь прекрасной оправой внутренней точности перевода. Хорошо переведена, напримѣръ, "Октава", трудная по формѣ и чеканно-размѣренная въ содержаніи; въ общемъ очень удачны почти всѣ популярныя "Новогреческія пѣсни", недурна "Картинка", хороши разнообразныя антологіи, въ которыя поэтъ сумѣлъ такъ пластически-точно сжать свои эстетическіе афоризмы; превосходна "Нива" -- и первая ея часть съ широкимъ и простымъ описаніемъ, въ которомъ уже чувствуется надвигающійся лирическій подъемъ второй части, и эта вторая часть, съ ея знаменитымъ патетическимъ обращеніемъ, которымъ можетъ отнынѣ гордиться г. Фидлеръ; удались ему также "Облачки", особенно конецъ:
Dichtertraüme, Leidenschaften,
Hoffnungsstrahlerhellt --
Fremd und schrecklich wär den Herzen
Ohne euch die Welt!
Schwindet kaum vom Lebenshimel --
Und das Dasein ist
Blinder Satzungen und Kräfte
Nie versöhnter Zwist!
Страсти сердца, сны надеждъ,
Вдохновенья бредъ!
Былъ бы чуждъ безъ васъ и страшенъ
Сердцу Божій свѣтъ!
Васъ развѣять съ неба жизни,--
И вся жизнь тогда --
Силъ слѣпыхъ, законовъ вѣчныхъ
Вѣчная вражда.
Не перечисляемъ всего, что намъ показалось удовлетворительнымъ. Не такъ удачны, напр., "Сонъ", "Весна, выставляется первая рама" (хотя и здѣсь переводчикъ умѣло щегольнулъ сохраненнымъ размѣромъ), "Боже мой, вчера ненастье" (съ ужаснымъ "hahaha", котораго нѣтъ и не могло быть у Майкова), прелестная "Весна" ("Голубенькій чистый подснѣжникъ-цвѣтокъ"), гдѣ мы находимъ выдуманные Am Ufer des Sees и Wehmütige Thränen и не находимъ выразительной и неразрывно связанной съ мыслью объ этомъ стихотвореніи антитезы: " слезы
о горѣ быломъ, и первыя грезы о счастьи иномъ". Въ "Картинѣ вечера" море обнимаетъ берегъ у Майкова излучистой, у г. Фидлера радужно-пестрымъ вѣнкомъ (mit regenbogenbuntem Kranz), что даже не совсѣмъ понятно. Кой-гдѣ прибавлены образы, не оправдываемые и не подсказываемые текстомъ. Въ "Снѣ" богиня является нѣмецкому переводчику не только "въ вѣнцѣ дрожащихъ звѣздъ и маковъ темноцвѣтныхъ", но также "съ чернымъ покрываломъ на бѣлой груди" и закрываетъ поэту очи не "тихою рукой", какъ у Майкова, а "синимъ пологомъ". Въ сравнительно удачномъ переводѣ "Дитя, ужъ нѣтъ благословенныхъ дней" сравненіе дѣвушки съ Снѣгурочкой -- его нѣтъ у Майкова -- придаетъ переводу прозаическую подчеркнутость. Пожеланія Майкова въ "Эоловыхъ арфахъ" усилены и потому измѣнены,* пожалуй, извращены; поэтъ хотѣлъ только, чтобы мимо арфъ "промчался вихремъ иней, и жизни духъ пахнулъ въ родимой сторонѣ"; у переводчика: "о, если бы на крыльяхъ бури грозою промчался по родинѣ геній, свободы гордый духъ". Эти усиленія дѣлаютъ Майкова чуть Hts революціонеромъ, а таковымъ онъ, какъ извѣстно, не былъ; онъ всегда полагалъ, что духъ свободы, промчавшись на крыльяхъ бури мима эоловыхъ арфъ, прежде всего изломаетъ ихъ и изорветъ ихъ струны. Онъ говорилъ: "Не отставай отъ вѣка" -- лозунгъ лживый, Коранъ толпы. Нѣтъ: выше вѣка будь!" Какъ будто, "не отставай отъ вѣка" для провозглашавшихъ этотъ лозунгъ когда либо значило "не опережай вѣка". Онъ во всякомъ случаѣ вѣка не опережалъ, а "гордый духъ свободы" охранялъ довольно своеобразно.
Переводъ болѣе значительныхъ по размѣрамъ эпическихъ вещей Майкова, не требующій отъ переводчика такой художественной сосредоточенности и выразительности, чѣмъ лирика, даетъ, намъ кажется, нѣмецкимъ читателямъ г. Фидлера надлежащее представленіе о балладахъ и поэмахъ Майкова. Они имѣютъ теперь возможность познакомиться съ такими произведеніями нашего поэта, какъ "Савонарола", "Дурочка", "Кто онъ?", "Приговоръ", "Три смерти". Мы не совсѣмъ согласны съ этимъ выборомъ, да и въ составѣ лирическихъ переводовъ насъ удивили многіе пропуски,-- по, конечно, поэтъ-переводчикъ имѣетъ право и обязанность считаться не только съ объективными данными, но и съ влеченіями своего вдохновенія.