Майков Аполлон Николаевич
Выставка картин Г. Айвазовского в 1847 году

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЫСТАВКА КАРТИНЪ Г. АЙВАЗОВСКАГО ВЪ 1847 ГОДУ.

   Нынѣшній постъ Академія Художествъ въ-продолженіе двухъ недѣль привлекала публику; не смотря на грязь и тающіе снѣга, толпы стремились на Васильевскій-Островъ, наполняли залы Академіи -- и разнообразныя выраженія восторга и удовольствія очевидно показывали, что всѣ были вполнѣ вознаграждены за за свое любопытство... Спасибо г. Айвазовскому! спасибо ему. Рѣшиться одному выставить у насъ свои произведенія -- есть подвигъ, за который должно благодарить художника; очень понимаемъ, сколько тутъ надобно твердости, чтобъ побѣдить въ себѣ мелочныя опасенія и ложный стыдъ, налагаемый на художника общимъ мнѣніемъ его собратій, сколько надобно выдержать косвенныхъ намековъ, многозначительныхъ улыбокъ; сколько надобно предполагать за глаза, разумѣется, разговоровъ въ такомъ родъ: "А слышали вы, Айвазовскій одинъ хочетъ сдѣлать цѣлую выставку? Пускай, пускай наводнитъ своимъ моремъ всю Академію. Потонетъ. Дай Богъ ему счастья!".. "Нѣтъ, но позвольте, это значитъ, что онъ хочетъ показать, что онъ только одинъ трудится, а другіе ничего не дѣлаютъ -- чертовское самолюбіе! Хочется извѣстности!" -- "Нѣтъ, я вамъ говорю", остроумно замѣчаетъ какое-нибудь скромное дарованіе: "что истинный талантъ трудится въ тишинѣ; искусство должно быть для искусства; и какъ хотите, старо, но хорошо сказано -- что скромность есть лучшее украшеніе таланта. И что жь онъ думаетъ? Вѣдь еслибъ другіе захотѣли -- могли бы выставить кое-что... и не одной водой могли бы попотчивать публику..." Опять повторяемъ: хвала и честь г. Айвазовскому за то, что онъ пренебрегъ всѣми этими толками, которыхъ не могъ не предполагать,-- толками, которые хотя и проистекаютъ изъ страсти, свойственной только человѣку, но все-таки отзываются медвѣдемъ...
   Хорошо, еслибъ подвигъ г. Айвазовскаго вошелъ въ обыкновеніе у насъ, гдѣ мастерскія художниковъ закрыты для публики, которая, для того, чтобъ познакомиться съ артистами и ихъ произведеніями, должна ждать трехгодичной выставки... но, право, надобно имѣть очень-хорошую память для того, чтобъ только черезъ трехгодовые періоды имѣть возможность слѣдить за успѣхами и развитіемъ художника, полюбить его и имъ заинтересоваться. Художникъ -- лицо, принадлежащее обществу; какъ писатель, онъ его слуга, его учитель, его образователь, воспитатель и воспитанникъ: взаимное вліяніе ихъ одного на другое въ наше время уже не подлежитъ доказательству. Это мы очень-хорошо понимаемъ и давно съ этимъ согласились въ-отношеніи къ литературѣ; но въ пластическихъ искусствахъ развѣ не то же самое? Какъ поэтъ, художникъ нуженъ для общества, ибо развиваетъ въ немъ эстетическое чувство; общество нужно для художника не только для его образованія, но и для того, чтобъ онъ понялъ его истинныя потребности и прислушался къ голосу народа, который, какъ говоритъ старая поговорка, есть "гласъ Божій", т. е. заключаетъ въ себѣ выраженіе какой нибудь общечеловѣческой идеи. Частныя выставки, или, какъ въ Парижѣ и Римѣ, открытыя мастерскія -- будутъ для художниковъ лучшимъ средствомъ непосредственнаго сближенія и знакомства съ публикой, и публики съ художниками; это для нихъ будетъ то же, что журналъ для писателей. Многіе боятся толковъ; но скажите, гг. художники, развѣ писатель не подвергается этомъ толкамъ? Одни чтятъ его очень-высоко, другіе ни въ грошъ не ставятъ. Различіе взглядовъ на предметъ тоже не должно пугать васъ; напротивъ, изъ этого различія взглядовъ вы еще много можете выиграть, ибо часто въ одностороннихъ сужденіяхъ скрывается для васъ кое-что, какое-нибудь указаніе на ваши недостатки, за которое всегда спасибо, ибо это доставитъ вамъ случай самимъ подумать, и, воля ваша, непремѣнно поведетъ къ лучшему для васъ лично, и для публики тоже, хотя бы она выиграла тутъ только часъ или полчаса разговора объ васъ, объ искусствѣ, а не о преферансѣ, погодѣ, здоровьѣ, геморроѣ, ломѣ въ поясницѣ, служебныхъ занятіяхъ и разводахъ. Съ другой стороны, у насъ нѣтъ литературы художествъ. Пересмотрите въ журналахъ всѣ статейки о выставкахъ, начиная съ письма Батюшкова "Прогулка въ Академію Художествъ", до нашихъ дней: всѣ онѣ свидѣтельствуютъ о совершенномъ младенчествѣ вкуса, незнаніи даже, чего требовать отъ художника; сужденія ихъ или отзываются старинными преданіями о разныхъ эстетическихъ началахъ, или основаны на личномъ посильномъ разумѣніи автора; по выставить свое мнѣніе, несогласное съ общимъ мнѣніемъ, не подкрѣпивъ его прочнымъ доказательствомъ, основаннымъ на сознаніи твердаго принципа -- кажется, величайшая самонадѣянность... Вся эта шаткость сужденій и ихъ критическихъ замѣтокъ проистекаетъ отъ малаго художественнаго образованія публики и писателей, и отъ-того выходятъ часто или незаслуженныя похвалы, или обидные для художника приговоры, ни на чемъ неоснованные.
   Мы этою статейкою никакъ не думаемъ восполнить недостатокъ литературы художествъ въ нашей словесности; мы убѣждены, что и она отойдетъ къ числу тѣхъ же статеекъ, о которыхъ мы говорили: по это не наша вина; а вина, какъ сказано выше, того, что мы вообще мало знакомы съ міромъ художествъ, и юность нашихъ сужденій будетъ только выраженіемъ незрѣлости нашего эстетическаго образованія вообще... По-крайней-мѣрѣ, мы постараемся приложить тѣ эстетическія требованія, которыя еще не выражены какъ законы, но давно бродятъ въ современной жизни, какъ предчувствіе, какъ неопредѣлившееся еще сознаніе.
   Обратимся къ картинамъ, выставленнымъ г. Айвазовскимъ, и постараемся опредѣлить характеристику его таланта, son fort et son faible. Первое, что намъ представляется, чего мы но можемъ не похвалить, это то, какъ г. Айвазовскій понимаетъ природу. Какъ бы ни опредѣляли эстетики-теоретики значеніе природы въ искусствѣ и способъ ея пониманія, здравый смыслъ, руководствуемый эстетическимъ чувствомъ, всегда удовлетворялся однимъ требованіемъ отъ искусства: вѣрности природѣ. Но какъ опять понимать эту вѣрность природѣ въ живописи? Праздному эстетику постановить вопросъ легко, особенно синтетику-Нѣмцу, а извѣстно, что отъ Нѣмцевъ исходятъ всѣ эстетическіе законы, хотя, впрочемъ, жрецъ чистой мысли, нѣмецкій философъ, и смотритъ на искусство какъ на преходящую форму мысли, и одинъ величайшій нѣмецкій философъ утверждаетъ, что со-временемъ въ нормальномъ положеніи человѣчества мысль должна являться въ чистой своей отвлеченности, въ метафизической чистотѣ, и, слѣдовательно, искусство, какъ форма, стѣсняющая мысль, будетъ ненужно... легко, говоримъ, постановить законъ, но примѣнить его -- дѣло художника, дѣло трудное. Есть художники, которые, сознавая этотъ законъ, и желая быть вѣрными природѣ, полагаютъ, что они достигнутъ этого вполнѣ, если будутъ списывать съ натуры каждую мелочь: если имъ въ картинѣ нуженъ камень, то они идутъ за городъ, гдѣ замѣтили красивый камень, и срисуютъ его въ видѣ этюда; нужны листья, трава, -- идутъ, какъ ботаники, на какой-нибудь пустырь, гдѣ растетъ всякій злакъ, и списываютъ листья, стебельки, травки, и т. д., и потомъ переносятъ все это въ свою картину, не смотря часто на то, что освѣщеніе этюда не соотвѣтствуетъ освѣщенію картины, что траву срисовалъ онъ вечеромъ, а картина изображаетъ утро... Положимъ даже, что это неудобство и избѣгнуто, но тѣмъ не менѣе картина выходитъ мозаикой. Требованія картины совсѣмъ-иныя. Я зналъ одного Нѣмца-художника, который писалъ видъ римской долины, взявъ точку зрѣнія у Латеранскаго-Собора. Съ этой возвышенности она открывается вся: дикая равнина, прерываемая легкими пригорками, покрытыми развалинами древнихъ зданій; кое-гдѣ бѣлѣется осѣненная чернымъ пирамидальнымъ кипарисомъ остерія съ саркофагомъ, обращеннымъ въ конское пойло; тамъ тянутся безконечные водопроводы, а вдали ее обрамливаютъ Сабинскія-Горы, покрытыя далекимъ туманомъ, мѣняющимъ свой цвѣтъ поутру, въ полдень и вечеромъ. Нѣмецъ-художникъ, о которомъ я говорю, изображая этотъ видъ, ходилъ каждый день въ Фраскати и Альбано -- городки, лежащіе на скатахъ Сабинскихъ-Горъ, и виднѣющіеся изъ Рима чуть-чуть замѣтными бѣлыми пятнами на лиловомъ фонѣ горъ,-- и срисовывалъ каждый домикъ отдѣльно, со всѣми его пятнами, съ обвалившейся по мѣстамъ щтукатуркой, всѣ окна, двери, особенности черепичныхъ крышъ и трубъ, и потомъ переносилъ все это въ микроскопическихъ размѣрахъ на свою картину. Эти городки на картинѣ, разумѣется, обременили горы: они вышли, не смотря на все желаніе художника скрыть и ихъ туманомъ дали, двумя непріятными пятнами, какъ выходятъ на дѣловой глянцовитой бѣлой бумагѣ два-три мѣста, выскобленныя и затертыя сандаракомъ. На вопросъ мой, зачѣмъ эти отдаленные предметы такъ вырисованы,-- вѣдь простымъ взглядомъ никакъ отъ Латеранскаго-Собора не различишь во Фраскати и Альбано въ домахъ ничего, кромѣ черныхъ точекъ, которыя, должно-быть, окна, а подробности за далью исчезаютъ, -- онъ отвѣчалъ, что это оптическій обманъ; искусство должно быть вѣрно природѣ, слѣдовательно, домы, видимые хотя и издали, должны быть съ окнами, дверьми и пр. Вотъ вамъ теоретикъ!
   Г. Айвазовскій имѣетъ взглядъ на природу такой, какой можетъ имѣть только человѣкъ съ талантомъ, т. е., природа вся въ его головѣ и сердцѣ... нѣтъ, скажемъ на первый разъ: въ его головѣ, а о сердцѣ... другая статья. Я увѣренъ, что заставьте его здѣсь въ Петербургѣ нарисовать какой-угодно пейзажъ юга, накиданный въ его альбомѣ карандашомъ, въ видѣ непонятныхъ для профана линій и черточекъ" -- онъ его изобразитъ такъ вѣрно, что человѣкъ, непонимающій, какъ можно писать не съ натуры непосредственно, никогда не повѣритъ, чтобъ этотъ видъ не былъ писанъ прямо на мѣстѣ. Нѣкоторые художники и нехудожники полагаютъ, что пейзажъ, какъ бы его ни изображали, стихами или кистью, долженъ быть списанъ именно тогда, когда смотришь на прекрасный видъ; будь это свѣтлая прогалина въ лѣсу, обстановленная широкодуплистыми дубами съ уродливо-изогнутыми сучьями, съ широкою прозрачною тѣнью, прорѣзанною яркимъ лучомъ солнца, встрѣтившимъ на пути какую-нибудь наклоненную вѣтку съ повисшими отъ жара листьями и облившимъ се золотомъ на темномъ фонѣ другихъ вѣтвей, заслоненныхъ отъ солнца; или будетъ это долина между горъ, съ одной стороны темныхъ и холодныхъ, съ другой яркоосвѣщенвыхъ, съ поросшимъ на нихъ кустарникомъ, обвалившимся желтымъ пескомъ и стадомъ, переплывающимъ молча, только плеща и фыркая, озеро, покоящееся въ ложбинѣ у подошвы двухъ горныхъ цѣпей, или что бы то ни было,-- то тутъ бери кисти, слагай стихи, и картина твоя, взятая прямо на мѣстѣ, сохранитъ всѣ краски природы и весь восторгъ сочувствія, который наполняемъ твою душу при этомъ видѣ... Смѣю сказать, что это утвержденіе выказываетъ только совершенное незнаніе психологіи. Творчество въ искусствѣ есть актъ, требующій полнаго самообладанія; оно исключаетъ всякое постороннее вліяніе на душу, между-тѣмъ, какъ въ ту минуту, когда вы наслаждаетесь, созерцая роскошный видъ природы, вы ею подавлены: это все равно, что наслажденіе музыкой, что бесѣда съ милой... Вспомните, и положа руку на сердце, скажите, что говорили вы въ лучшія минуты вашей жизни, когда вы чувствовали подлѣ себя милое для васъ существо, чувствовали, что вы любимы, чувствовали, что любите... Смѣю утверждать -- извините, почтеннѣйшій читатель, -- что вы говорили ужасный вздоръ... но этотъ вздоръ лучше, правда, цѣлой умной, даже ораторской, рѣчи... Позвольте при этомъ случаѣ напомнить вамъ еще одинъ фактъ, который, можетъ-быть, и не случался съ вами, но если не случался, то вы -- исключеніе: пробовали ли вы писать стихи, находясь подъ сильнымъ вліяніемъ страсти? Вѣрно пробовали... и вѣроятно выходила ужасная чепуха, если вы думали излить всю силу страсти въ этихъ стихахъ, такъ-что теперь вамъ и совѣстно этихъ стиховъ; вы чувствуете, что хотя бы у васъ и не было таланта, то все же вы столько умны, что въ здравой памяти и въ полномъ употребленіи своихъ способностей написали бы поумнѣе, или, пожалуй, вовсе бы не писали.... Всѣ эти частные примѣры, съ которыми вы, вѣроятно, согласитесь, показываютъ только то, что восторгъ, чувствуемый вами при какомъ-нибудь данномъ случаѣ, совсѣмъ другое, чѣмъ восторгъ творчества, или, какъ говорятъ, вдохновеніе. Слово "вдохновеніе" слышишь на каждомъ шагу, такъ-что оно совсѣмъ опошлѣло; по оно точно есть, и вы его чувствуете въ произведеніи художника, только не знаете что оно такое... Это, какъ мы сказали, моментъ полнаго самообладанія; это минута духовнаго просвѣтлѣнія, когда взору вашему вдругъ представится ярко и рѣзко то, что вы хотите изобразить, и картина, которую вы пишете, не внѣ васъ, не передъ вами, но въ васъ; вы ее чувствуете; вы ею владѣете; вы ее лелѣете, храпя отъ посторонняго развлеченія, и только васъ нудитъ передать стихомъ или костью такъ, какъ она находится въ вашемъ воображеніи, освѣтивъ ярко нѣкоторыя точки, которыя освѣтились у васъ сильнѣе, и проводя оттѣнокъ и на посторонніе предметы, второстепенные, вскользь, но такъ чтобы одна господствующая черта, одна эстетическая мысль, господствовала въ цѣломъ и подчиняла своему вліянію часто. Вотъ это-то и есть тайна организма художественнаго произведенія -- не копія частей, сложенныхъ механически въ цѣлое, не мозаика, не сколокъ...
   Но изъ этого могутъ вывести противъ насъ обвиненіе, будто-бы мы совершенно отвергаемъ натуру или натурщика для художниковъ. Избави Боже! Это будетъ только перетолкованіе словъ; изъ того, что сказано о творчествѣ вообще, этого совсѣмъ не слѣдуетъ; напротивъ... Но мы требуемъ, чтобъ художникъ, намѣревающійся изобразить, напримѣръ, судъ Париса, сперва сотворилъ въ своемъ воображеніи будущую картину, и потомъ ставилъ бы передъ собою натурщика или натурщицъ, по для того, чтобъ напомнить себѣ вѣрнѣе разныя движенія мускуловъ и изгибъ костей въ извѣстномъ положеніи -- не болѣе. Само-собою разумѣется, для того, чтобъ можно было вообразить себѣ какую угодно картину и передать ее, необходимо близкое знакомство съ предметомъ, школьное образованіе и изученіе натуры. Говоря о творчествѣ, мы предполагаемъ уже напередъ, что имѣемъ дѣло съ мастерами, а не учениками. Вѣдь Николай Пуссенъ считается великимъ мастеромъ, но отъ-чего картины его, хотя и правильны, строги, однакожь крайне-холодны и именно лишены печати примитивнаго творчества, внезапнаго созданія? Отъ-того, что онъ писалъ ихъ съ восковыхъ фигуръ, которыя вылѣпливалъ и потомъ разставлялъ по усмотрѣнію,-- и выходило, что хотя въ отдѣльныхъ фигурахъ и много движенія, этого движенія нѣтъ въ массахъ, въ цѣломъ, если позволено такъ выразиться, мало движенія въ самомъ созданіи... Пуссенъ въ сравненіи -- не беремъ для сравненія первоклассныхъ въ расположеніи группъ художниковъ: Рафаэля, Веронеза, Рубенса, а возьмемъ не столь-извѣстнаго живописца французской школы -- Жувене -- есть то же, что Расинъ въ сравненіи съ Корнелемъ...
   Г. Айвазовскій отличается именно тѣмъ проникновеніемъ въ природу и тайны ея измѣненій, которое характеризуетъ художника, одареннаго творческою силою, т. е. способностью воспроизвести въ картинъ то, что въ разные моменты его жизни онъ успѣлъ схватить въ природѣ... Иначе, какъ бы передалъ онъ на полотнѣ это небо юга, раскинувшееся золотистымъ и вмѣстѣ голубоватымъ пологомъ надъ куполами и шпицами Царяграда, надъ теплыми волнами двухъ морей, подавшихъ другъ другу руку подъ стѣнами втораго Рима? Не-уже-ли для того, чтобъ изобразить его такъ южно и тепло, ему надобно было тамъ, на самомъ мѣстѣ, стоять на холмѣ съ палитрою въ рукахъ, мѣшать краски и сравнивать колеръ съ колеромъ неба, надъ нимъ сіявшаго, какъ дѣлаетъ стѣнной мазилка, призванный для того, чтобъ закрасить подъ цвѣтъ пятно на стѣнѣ?.. Но черезъ минуту это небо измѣнится: или налетитъ на него съ Чернаго-Моря, бѣглецъ съ сѣвера, войлочная туча, скопившаяся Богъ-знаетъ гдѣ, въ тундрахъ Сѣверной-Россіи, оросившая хлѣбородныя ея страны живительнымъ дождемъ, вновь набравшаяся новой силы на пути своемъ надъ Чернымъ-Моремъ и летящая, неся съ собой отрадную свѣжесть, живительное дыханіе Сѣверныхъ льдовъ въ знойныя пустыни Малой-Азіи съ жаркими развалинами, гдѣ гнѣздится чума и сидитъ отшельникъ дервишъ съ книгою Корана, или скрывается отъ преслѣдованія черни мученикъ вѣры, христіанскій священникъ съ Библіею въ рукахъ? Или это небо встревожится вдругъ налетомъ южной гремящей и сверкающей средиземной буро, несомой африканскимъ вѣтромъ на сѣверъ, чтобъ оживить теплымъ вздохомъ юга замерзшія пажити сѣвера?.. Нѣтъ, художникъ видѣлъ это небо, и тихое, и съ сѣверной тучей, и съ южной грозой -- и запечатлѣлъ его однажды-навсегда въ своемъ воображеніи. Художникъ долго, въ безмолвіи любовался спящею между утесовъ пучиною; онъ проникъ взоромъ это пространство влаги, раздѣляющей утесы; уловилъ разнообразный движущійся столпъ лучей отъ горящаго на небѣ мѣсяца, и этотъ огонекъ на берегу, и монастырь на скалѣ, и передалъ вамъ на полотнѣ то, что видѣлъ, что нашелъ. Не ночью же онъ составлялъ краски на палитрѣ, чтобъ потрафитъ блескъ мѣсяца и сумракъ отъ заслоняющихъ его скалъ... А волны?.. Заставьте-ка волну стать на натуру, говоря техническимъ языкомъ художниковъ; да тогда мы васъ поставимъ на ряду съ тѣми миѳическими лицами, которыми богата первоначальная исторія каждаго народа, которые звуками лиры заставляли камни обтесываться и складываться въ стѣны города, раздвигали моря, останавливали теченіе солнца... Движеніе невѣрной стихіи есть стихія г. Айвазовскаго; онъ художникъ Нептуна; его воды и бушуютъ и распадаются въ брызги, и взбѣгаютъ на отлогій песчаный берегъ, и сливаются съ него обратно, и стоятъ ровно, прозрачно, подернутыя полосою свѣта и какъ-бы плавающимъ по нихъ масломъ.
   Мы не безъ умысла назвали г. Айвазовскаго художникомъ Нептуна, а не Амфитриты; мы въ свиту ему дадимъ тритоновъ, а не наядъ, рѣзвящихся въ береговыхъ тростникахъ и пугающихъ внезапнымъ шелестомъ камыша и внезапнымъ хохотомъ прикорнувшаго на берегу подъ сѣнью тѣнистаго кустарника рыжебородаго сатира,-- не нереидъ, дочерей влажной стихіи, выплывающихъ на берегъ и съ любовью ласкающихъ покинутаго тамъ матерью младенца, тѣша его своими прохладными поцалуями и насыпая въ его колѣни дивныхъ морскихъ раковинъ, которыя онъ со смѣхомъ пересыпаетъ и радуется ихъ металлическому звону,-- не сиренъ, очаровывающихъ оплошнаго пловца сладкозвучными, говору волнъ подобными, пѣснями, и обвивающихъ его своими влажными, дышащими свѣжестью руками, привлекая къ коралловымъ устамъ, хитро-смѣющимся, обѣщающимъ ему неистощимыя наслажденія и долгіе томительно-страстные, какъ вздохи спящей пучины, поцалуи... Да, онъ любимецъ Нептуна, но не любовникъ Амфитриты, приходящій на берегъ тоскливо поджидать появленія изъ бездны своей возлюбленной, или съ замирающимъ сердцемъ подслушивать страстный ея шопотъ въ сладостномъ говорѣ морскихъ всплесковъ. Онъ являлся всегда какимъ-то гордымъ временщикомъ къ своему морю, зная, что онъ имъ владѣетъ, -- являлся къ нему не другомъ спрашивать съ участіемъ о чемъ оно думаетъ, о чемъ страдаетъ, и узнавъ его грустную думу, отвѣчать на нее тихою грустью и долгою думою. Нѣтъ, онъ являлся къ нему какъ кардиналъ Ришльё въ кабинетъ Лудовика XIII, но не какъ Тассо, пробирающійся въ покой Элеоноры... Видя безпокойную волну, которая мечется какъ-бы въ припадкѣ болѣзни, онъ не шепталъ ей: "повѣрь мнѣ, что тебя мучитъ, у меня сердце теплое, оно сохранитъ тайну и будетъ сочувствовать ей" -- но онъ ей говоритъ: "Я поймаю тебя, неуловимая, я поставлю тебя на картинѣ такъ, какъ ты встаешь и разливаешься передо мною! Не уйдешь! не уйдешь!.. Ты рвешься къ солнцу и воздымаешь свой зеленопрозрачный изумрудный станъ... я видѣлъ его! я видѣлъ красоты твои, которыя ты скрывала какъ цѣломудренная невѣста отъ чуждыхъ взоровъ! Я видѣлъ, какъ ты, радуясь, что нѣтъ твоего жениха, солнца, цаловалась съ мѣсяцемъ, какъ таяла подъ его ласками, какъ грудь твоя воздымалась въ страстномъ трепетѣ..." Это рѣчь аргуса, хозяина, господина, а не друга, не любовника.
   Отнести ли это къ господствующему вообще у насъ вкусу въ живописи, или ужь это относится чисто къ организаціи и преобладающей силѣ въ художникѣ, только въ картинахъ г. Айвазовскаго, поражающихъ васъ Эффектомъ, переданномъ съ неподражаемою вѣрностью, нѣтъ того свойства, которое бы заставило къ нимъ привязаться, или симпатизировать имъ вполнѣ, всматриваться въ нихъ все долѣе и долѣе и наконецъ съ его природой жить жизнію одною. Особенно это рѣзко замѣтно въ его сѣверныхъ видахъ -- Ревеля, Гельзингфорса, Кронштадта. Вы скажете, что тутъ виновата сама природа: можно ли требовать и отъ художника, изображающаго ее, того, чего она сама не представляетъ? Конечно, сѣверная природа не представляетъ тѣхъ роскошныхъ и эффектныхъ картинъ, которыми богата природа юга; на у нея есть своя жизнь, и занимательность пейзажа не состоитъ въ выборъ эффектной мѣстности, а въ чемъ-то еще другомъ... но объ этомъ послѣ. Можетъ-быть, отсутствіе этого свойства есть принадлежность всякаго эффекта, который васъ поразилъ; а въ другой разъ, когда вы ужь его видѣли, вы не стремитесь болѣе его видѣть, какъ вещь разгаданную. Сколько есть большихъ картинъ, изображающихъ и движеніе страстей, и людей, застигнутыхъ въ разныхъ положеніяхъ однимъ общимъ бѣдствіемъ, освѣщенныхъ мгновеннымъ блескомъ молніи или пожара, которыя выиграли бы очень-много, еслибъ онѣ были составлены, какъ составляются и показываются живыя картины, то есть, еслибъ можно было ихъ видѣть, охватить и понять въ одинъ моментъ, немного-продолжительнѣе, пожалуй, чѣмъ вспышка молніи, которая ихъ озаряетъ. Взглянете -- прекрасно! Долго смотрѣть -- утомительно; въ другой разъ -- не хочется. Такое чувство, между прочимъ, производитъ въ васъ картина ватиканскаго пожара Рафаэля. Мы не говоримъ о томъ, что эти картины могутъ быть въ исполненіи частей, фигуръ, тѣла, перспективы и пр.-- торжествомъ искусства; но это будетъ только торжество и предметъ изученія для техниковъ... Есть за то и такія произведенія, которыхъ, если они находятся въ галереѣ, съ перваго взгляда не замѣтишь, ибо увлечешься невольно какими-нибудь ярко-освѣщенными группами, или лицами, или вообще хорошимъ расположеніемъ пятенъ, т. е., на-примѣръ, темной фигурой на свѣтломъ фонѣ, или наоборотъ; но если поочереди вы дойдете до нихъ и начнете всматриваться въ нихъ ближе, то привяжетесь къ нимъ душой, и трудно будетъ оторваться, какъ-будто кажется, что не все еще высмотрѣлъ... Причина этого, по-видимому, заключается преимущественно въ личности художника, въ его болѣе или менѣе любящемъ, симпатизирующемъ сердцѣ. Таковы, между-прочимъ, мадонны Мурильйо: это женщины простыя, непугающія васъ своимъ величіемъ, невселяющія съ разу благоговѣнія своей строгостью и отсутствіемъ всякихъ земныхъ страстей, чистыя, холодныя, какъ абсолютъ нѣмецкаго философз,-- нѣтъ, это именно та, къ которой могла довѣрчиво прибѣгнуть Гретхенъ съ своею молитвою, Гретхенъ, которая, только что сказавъ, --
   
   ...Но, Боже мой,
   Зачѣмъ же все, что въ грѣхъ вводило,
   Такъ было хорошо и мило...
   
   обращается къ образу Скорбящей Божіей Матери:
   
   Воззри безъ гнѣва,
   Многоскорбящая Дѣва,
   На горесть сердца моего...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Кто знаетъ
   Какъ таетъ
   Отъ мукъ душа моя,
   То, къ чему она стремится,
   Чѣмъ трепещетъ, въ чемъ винится.
   Видимъ только Ты да я.
   
   Гретхенъ чувствовала, что она виновна по принятымъ понятіямъ; но голосъ сердца, самая чистота ея паденія извиняли ее въ собственныхъ глазахъ, и она прибѣгла къ той, отъ которой ожидала утѣшенія... Эта же утѣшительница являлась въ сновидѣніи отцу-пустыннику, оставившему грѣшный міръ, гдѣ кромѣ суеты, бѣдствій и гибели души своей онъ ничего не нашелъ и прибѣгаетъ раскаяніемъ къ Ней источнику всякой любви, страдающей и сочувствующей, утѣшающей и прощающей. И въ этихъ мурильйовскихъ простыхъ женщинахъ,-- въ этихъ дѣвочкахъ, если угодно, вы уже видите ту, которую падшее человѣчество сдѣлаетъ посредницею между собою и Божествомъ, и въ признательности наречетъ всескорбящею... Въ мадоннахъ Мурильйо вы не видите напередъ-заданной тэмы изобразить гідеалъ красоты гі нравственнаго совершенства, идеалъ безстрастія!... Прибавимъ, что тэму эту задавали себѣ величайшіе художники и -- исторически-невѣрно, ибо къ идеалу безстрастія ни Гретхенъ, ни пустынникъ не прибѣгли бы съ молитвою: тэма Мурильйо -- изобразить, напротивъ, идеалъ страстной симпатіи, женской симпатіи, которая не судитъ, не взвѣшиваетъ разумомъ, но принимаетъ сердцемъ вопль безнадежной скорби и слезы раскаянія,-- и, замѣтимъ, такъ понимали всѣ народы граціознѣйшее и женственнѣйшее созданіе христіанской религіи. На это скажутъ, пожалуй, что лица у Мурильйо лишены правильности и строгости красоты линій: пожалуй -- но это еще болѣе говоритъ въ пользу его концепціи предмета. Возьми онъ рафаэлевскую голову и придай ей ту бездну симпатіи, которая дышетъ въ его созданіяхъ -- это было бы, конечно, такое торжество искусства, далѣе котораго оно не могло бы идти... Это свойство въ душѣ художника, которое руководило Мурильйо въ изображеніи Святой Дѣвы, можетъ также безконечно-симпатически выражаться и въ пейзажахъ. За примѣромъ недалеко ходить: не далѣе какъ прошлаго года, на послѣдней выставкѣ, мы всѣ были поражены однимъ пейзажемъ, котораго никогда не забудемъ и который хочется видѣть еще и еще, -- это пейзажъ Калама. Мы очень-рады этому явленію: оно служитъ блистательнѣйшимъ опроверженіемъ, кажется, установившемуся у насъ мнѣнію въ художникахъ, что очаровать можно только изображеніемъ очаровательнѣйшихъ и потому, разумѣется, южныхъ мѣстностей. Это совершенно-ложно. Во-первыхъ, большая часть итальянскихъ, азіатскихъ, греческихъ видовъ, которые наполняютъ нынѣ выставки не только у насъ, во и во всей Европѣ, сухи и холодны; не смотря на множество потраченной на картину jeaune de Naples, jeaune de Rome, ультра-марина, кармина и гарансовъ, всѣ онѣ далеки отъ того, чтобъ соперничать съ натурою, съ которой взяты. Художникъ и природа -- это два соперника. Художникъ вступаетъ въ бой съ природою. Одинъ, какъ г. Айвазовскій, говоритъ ей, полный сознанія своихъ силъ: "я поймаю тебя" -- Айвазовскій дѣйствительно поймалъ ее; другими" это не удается. Другой ласкается къ природѣ, онъ проситъ, подслушиваетъ, хочетъ взять любовью, и природа, какъ женщина, уступаетъ ему довѣрчиво... Въ обоихъ случаяхъ легче побѣдить соперника тамъ, гдѣ онъ слабѣе, и посредственный талантъ, входящій въ состязаніе съ такимъ противникомъ, какъ южная природа, богатая колоритомъ, граціозными очерками, изумительною растительностью, усвоившая себѣ еще, въ видѣ руинъ, и созданія человѣчества, и самую его исторію -- воля ваша, соперникъ, съ которымъ бороться трудно, и для этой борьбы надобенъ талантъ огромный. Да и много ли попытокъ вышли удачными изъ этого состязанія?.. Роберъ рано, въ молодости умершій, почти одинъ; о нѣмецкихъ пейзажистахъ не смѣемъ говорить, ибо незнакомы съ новыми нѣмецкими школами; хотя, впрочемъ, на римскихъ выставкахъ ни одинъ пейзажъ нѣмецкихъ художниковъ не привлекъ насъ особенно; у насъ -- нѣкоторые пейзажи Воробьевыхъ, отца и сына, наконецъ, южные виды г. Айвазовскаго, которые все-таки превосходны: если въ нихъ нѣтъ одного, за то есть другое,-- если, какъ мы выразились выше, если онъ не любовникъ Амфитриты, за то онъ любимецъ Нептуна, а это что-нибудь да значитъ... Всѣ попытки менѣе-талантливыхъ, а вслѣдъ за ними и безталантныхъ живописцевъ оканчиваются тѣмъ, что они гладко растушуютъ наверху темную голубую краску: это небо; далѣе проведутъ яркой лиловой краской неровную ленту или полосу горизонтально: это горы; потомъ на первомъ планѣ наляпаютъ ярко и жирно какую-нибудь часовню съ мадонной и при ней женщину на колѣняхъ, или бандита, покрытаго плащомъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ; между всѣми этими разноколернымы пятнами, вдругъ вы видите еще какое-то черное пятно на небѣ, или на лиловыхъ горахъ: это итальянская сосна, зонто-образная пина... Но это небо не знойно, не жжетъ усталыхъ полей, эти
   
   Горы не рядятся въ легкую дымку тумановъ полудня,
   
   и воздухъ:
   
   Тонкой струей не бѣжитъ между листьевъ; солнце
   Легкимъ игривымъ лучомъ не скользитъ по аллеѣ...
   
   и общей гармоніи въ этой яркости красокъ нѣтъ, и смотрѣть на эти картины грустно, какъ читать стихи бездарнаго писаки, ила романъ, писанный только для денегъ...
   Между-тѣмъ, природа сѣвера -- соперники, менѣе-сильный средствами, и художникъ.одаренный, способностью сочувствія, скорѣе и легче надъ нею восторжествуетъ. Кромѣ того, на душу зрителя дѣйствуетъ не столько выбранная богатая мѣстность, сколько душа художника, выразившаяся въ его пониманіи природы сердцемъ и отвѣтѣ сердцемъ на ея движенія. Вотъ передъ вами пейзажъ Калама. Какая грустная мѣстность! Гладкая равнина, низкій горизонтъ, холодное небо... кое-гдѣ, одиноко и грустно поросло на равнинѣ нѣсколько деревьевъ; вглядитесь ближе въ эту природу -- передъ вами болото, поросшее сухимъ бѣлоусомъ, тощей осокой, которая порѣжетъ босую ногу крестьянки, еслибъ она вздумала пройдти здѣсь съ кузовомъ по ягоды или по грибы, или весною драть лыко съ молодыхъ и тощихъ осинокъ, ольхъ, или жалкаго ивняка... По этому болоту, гдѣ видны, кажется, слѣды ногъ отъ проходившаго по немъ скота, утопавшаго по колѣно въ вязкой глинѣ, теперь размытому грозой, струятся потоки дождя, по такъ слабо, что будь еще денька два вёдра, и болото пересохнетъ, глина треснетъ, и стадо пройдетъ по немъ безопасно, и теперь разбухшая глина не будетъ всасывать въ себя неловкую корову или рабочую лошадь со спутанными передними ногами... Далѣе, деревья; ихъ кое-гдѣ освѣтило солнце, прорвавшееся былымъ лучомъ сквозь тучу; но имъ холодно, потому-что ихъ еще гнетъ порывистый холодный вѣтеръ, и лучъ солнца, лучъ осенній, ихъ не согрѣваетъ... Потомъ обширная равнина, но которой бѣжитъ тѣнь отъ облака; вотъ, вы смотрите, какъ эта тѣнь достигнетъ тамъ вдали деревеньки, которая еще озарена солнцемъ; какъ-будто ждете, какъ вдругъ эта деревенька покроется чернымъ облакомъ . Да, природа бѣдная, природа грустная; если это лѣто, то лѣто Сѣверное, лѣто холодное . Но, Боже мой! Отъ-чего же такъ хочется пофантазировать на этой картинъ? Отъ-чего вездѣ встрѣчаешь какъ-бы намеки, что происходило или будетъ происходить, или можетъ происходить на этой мѣстности, и вы, читая въ ней эти намеки, дополняете ихъ, и радуетесь, и наконецъ вамъ не оторваться отъ картины? Отъ-того, что вы чувствуете, какъ холодно этимъ деревьямъ, какъ они рады солнечному лучу, и съ какимъ болѣзненнымъ стономъ и ропотомъ вѣтви ихъ склоняются и размахиваютъ подъ ударами вѣтра; вы вспоминаете, что и вамъ въ такомъ случаѣ было непріятно и грустно; отъ-того, что вамъ хочется побѣжать и опередить облако, застилающее поле тѣнью, туда къ этой нивѣ, гдѣ еще есть солнце, какъ это случалось съ вами когда-то въ дѣтствѣ; отъ-того, однимъ словомъ, что художникъ имѣлъ въ виду не только изображеніе пейзажа, но и то впечатлѣніе, которое производитъ въ природѣ этотъ видъ на вашу душу. Онъ помнитъ не только тѣ измѣненія, которыя происходятъ въ этой природѣ послѣ сѣверной бури, но помнитъ также, какое на него они производили впечатлѣніе, и, передавъ на картинѣ воспоминанія своего ума, передалъ также и память сердца; онъ писалъ, если угодно, головой и сердцемъ.
   Въ заключеніе обращаемся еще разъ къ г. Айвазовскому. Мы, по крайнему своему разумѣнію, хотѣли опредѣлить особенность его таланта; о достоинствахъ его эффектныхъ картинъ юга, его моря и неба вообще говорить нечего: это верхъ совершенства, и такъ-какъ это-то и есть его родъ, то мы ничего не упоминаемъ о его фигурахъ, которыя въ его картинахъ вещь третьестепенныя и которыя... но о нихъ лучше ничего, ибо, говоря о Петрѣ-Великомъ, на-примѣръ, можетъ-быть, мы бы раздражили сравненіемъ очень-многихъ жаркихъ поклонниковъ отечественной драматической сцены... Еще разъ, пріимите, даровитый художникъ, вашу благодарность за вашъ подвигъ -- за рѣшимость выставить свои произведенія для публики. Спасибо вамъ за то наслажденіе, которое они намъ доставили и... и позвольте, какъ résumé всей нашей статьи, шепнуть вамъ на ушко маленькій совѣтъ: вы уже знаете, что старикъ Нептунъ въ вашихъ рукахъ и изъ вашихъ рукъ не уйдетъ, -- поволочитесь немножко за красавицей его женой...

"Отечественныя Записки", No 4, 1848

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru