Лысцова Софья Валентиновна
Жюль Мишле

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

*) Gabriel Monod: "Renan, Taine, Michelet".

   То, что я написалъ о Мишле,-- говоритъ въ предисловіи къ своей статьѣ о Мишле извѣстный историкъ Габріель Моно,-- не является ни критикой его произведеній, ни біографіей его личности. Только одно существо въ состояніи дать описаніе жизни Мишле. Это его вторая жена, проведшая рядомъ съ нимъ многіе годы и принимавшая участіе во всѣхъ его трудахъ и мысляхъ. Ей Мишле завѣщалъ самое драгоцѣнное, что у него было,-- свои интимныя бумаги и ежедневныя замѣтки, въ которыя онъ вкладывалъ лучшую часть своей души. Она уже издала два тома: Ma jeunesse (Моя молодость) и Mon journal (Мой дневникъ), которые рисуютъ намъ Мишле до его 24-хъ лѣтняго возраста и указываютъ въ ребенкѣ чувствительность и интеллектуальныя стремленія будущаго взрослаго человѣка.
   Что касается до меня,-- продолжаетъ Моно,-- то сочиненія Мишле произвели на меня слишкомъ сильное впечатлѣніе и я лично слишкомъ хорошо зналъ и любилъ этого человѣка, чтобы быть въ состояніи безпристрастно подвести итоги его достоинствамъ и недостаткамъ. Я хочу только почтить память покойнаго и мнѣ кажется, что я не могу сдѣлать это лучше, какъ напомнить, что далъ намъ Мишле, и указать, какимъ благороднымъ и чистымъ вдохновеніемъ были полны его произведенія и его жизнь. Я предоставляю другимъ и будущему указать его недостатки, какъ писателя и ученаго, а я вспоминаю только о томъ впечатлѣніи, которое произвели на меня сочиненія Мишле. Тѣ, чье дѣтство и юность протекли въ первыя двѣнадцать лѣтъ второй имперіи, никогда не забудутъ холода и унынія, удручавшихъ души въ эту печальную эпоху. Молодость, энтузіазмъ, надежды, наполнявшія сердца до и послѣ 1830 г., казались въ то время потухшими навсегда. Художники и писатели, бывшіе славой первой половины столѣтія, состарились и поникли. Викторъ Гюго былъ единственнымъ великимъ поэтомъ, геній котораго пережилъ тяжелое время, но его мощный голосъ посылалъ только проклятія низости согражданъ и паденію отечества. Самое слово родина, казалось, не имѣло болѣе смысла.
   Лучшіе умы, утративъ традиціи и вѣрованія, обманутые въ своихъ надеждахъ на свободу и прогрессъ, увлеченные, помимо себя, къ невѣрному и страшному будущему, ушли въ эгоистическій диллетантизмъ или гуманитарныя мечтанія. Въ это время произведенія Мишле были для многихъ утѣшеніемъ и поддержкой. Они учили любить Францію, ея исторію, ея народъ, благородныя стремленія котораго Мишле такъ умѣлъ передать, любить ея природу, прелесть и красоту которой онъ рисовалъ съ такимъ талантомъ. Мишле вселялъ вѣру въ лучшее будущее и заражалъ соотечественниковъ своимъ энтузіазмомъ, надеждами и молодостью сердца. Какъ вдохновитель, Мишле имѣлъ огромное значеніе. Учителемъ, въ строгомъ смыслѣ этого слова, онъ не могъ быть. Его манера думать и писать была слишкомъ индивидуальна, воображеніе и сердце занимали слишкомъ большое мѣсто въ его произведеніяхъ. У Мишле не было учителя и не будетъ учениковъ. Онъ не имѣлъ метода, которому могъ бы научить, ибо онъ писалъ по вдохновенію. Въ Нормальной школѣ Мишле, прежде всего, былъ удивительнымъ вдохновителемъ умовъ. Въ Collège de France онъ обратилъ каѳедру въ трибуну и не столько старался поучать молодежь, сколько вдохновлять ее.
   Своими произведеніями Мишле пріобрѣлъ не больше учениковъ, чѣмъ своимъ преподаваніемъ. Онъ создалъ произведенія искусства, которыми можно восхищаться, но это не модели для подражанія. Безъ сомнѣнія, онъ освѣтилъ многія стороны исторіи, остававшіяся до Тѣхъ поръ въ тѣни, онъ отвелъ должное мѣсто обрисовкѣ нравовъ и характеровъ, онъ доказалъ, какъ поучительны могутъ быть самые сухіе документы въ рукахъ тѣхъ, кто умѣетъ ихъ допрашивать, онъ настаивалъ на важности психологическихъ и патологическихъ причинъ въ исторіи и открылъ, такимъ образомъ, новый путь для изслѣдованій. Работающимъ послѣ Мишле нельзя не считаться съ тѣмъ, что онъ сдѣлалъ, но вмѣстѣ съ этимъ Мишле не можетъ служить руководителемъ,-- нужно всегда контролировать его и часто противорѣчить. Онъ схватываетъ много, но не видитъ всего, а зачастую видитъ невѣрно. У него нѣтъ научной точности, метода, единства плана и мысли, что необходимо для главы исторической школы. Своимъ предисловіемъ къ L'histoire de France (Исторія Франціи) Мишле вполнѣ это доказываетъ. Въ началѣ произведенія онъ рисуетъ правдивую и поэтическую картину среднихъ вѣковъ Франціи и старается заставить понять и полюбить нравы этихъ полуварварскихъ вѣковъ, но вдругъ, дойдя до Возрожденія, онъ самъ проникается тѣмъ же чувствомъ слѣпой ненависти, которымъ пылали къ среднимъ вѣкамъ люди XVI столѣтія. Мишле хочетъ уничтожить трогательныя и симпатичныя страницы, которыя останутся лучшими перлами его славы.
   Достоинства и недостатки крупныхъ историческихъ произведеній Мишле повторяются и въ его небольшихъ сочиненіяхъ. Наука, философія, психологія и поэзія перемѣшиваются здѣсь въ чудной и оригинальной формѣ, увлекаютъ и восхищаютъ воображеніе и сердце, не подчиняя и не удовлетворяя разсудокъ. Никто не прочелъ этихъ страницъ безъ волненія, но выраженныя въ нихъ мысли не могутъ создать послѣдователей, ибо эти мысли не имѣютъ опредѣленнаго характера, онѣ витаютъ между наукой, религіей и поэзіей, не сопровождаясь сильною дедукціей, не подтверждаясь абсолютною вѣрой, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и не переходя въ область мечтаній. Мишле указалъ, что естественныя науки открываютъ новые пути искусству, поэзіи и религіозному чувству; въ этомъ, какъ и въ историческихъ своихъ работахъ, онъ является иниціаторомъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не даетъ вѣрнаго метода для дальнѣйшихъ шаговъ въ этомъ направленіи и не указываетъ съ точностью конечной цѣли.
   Только будущее сможетъ отдѣлить въ его произведеніяхъ точныя истины отъ эфемерныхъ мечтаній. Мишле не имѣетъ послѣдователей и приверженцевъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, но его идеи вкоренились въ умы и сердца многихъ.
   "У меня нѣтъ семьи, и у меня большая семья",-- говорилъ Мишле. И, поистинѣ, можетъ ли онъ быть чужимъ тѣмъ, кто, прочтя его произведенія, чувствуетъ себя растроганнымъ и болѣе способнымъ на добро? Въ эпоху, когда столько умовъ дошло до пессимизма, Мишле всегда надѣялся и заставлялъ вѣрить въ добро. Нѣтъ большей похвалы, которую можно было бы прибавить къ этому",-- такъ заканчиваетъ Моно свое предисловіе.
   

I.

   Въ предисловіи къ своей книгѣ Le peuple (Народъ) Мишле самъ на нѣсколькихъ прелестныхъ страницахъ описываетъ свое первое воспитаніе и неизгладимыя впечатлѣнія двоихъ юношескихъ лѣтъ. Его мать была уроженкой Арденовъ, суровой страны, съ трезвымъ, экономнымъ, серьезнымъ населеніемъ, въ которомъ преобладалъ критическій умъ; отецъ Мишле былъ родомъ изъ пылкой Пикардіи, жители которой отличаются энергіей, энтузіазмомъ, краснорѣчіемъ и остроуміемъ. Въ Парижъ семья Мишле пріѣхала послѣ террора и думала устроить здѣсь типографію. 21 августа 1798 года родился Жюль Мишле на хорахъ одной старинной церкви, обращенной отцомъ Мишле въ мастерскую.
   Первые годы ребенкѣ были тяжелы и печальны. Онъ росъ, "какъ ростетъ трава безъ солнца, между двумя мостовыми Парижа". Съ 1800 года Наполеонъ началъ уничтожать газеты и сокращать всѣми средствами книжную торговлю. Настала бѣдность. Пришлось распустить рабочихъ. Дѣдъ, отецъ, мать и двѣнадцатилѣтній Мишле должны были сами исполнять типографскую работу. Такой преждевременный трудъ, казалось, долженъ былъ бы убить въ зародышѣ способности ребенка, въ дѣйствительности же, пока руки Мишле машинально подбирали буквы для составленія какихъ-нибудь глупыхъ книгъ, воображеніе его росло и окрылялось. Этотъ чудный даръ началъ въ немъ развиваться очень рано. "Никогда,-- говоритъ Мишле,-- воображеніе мое не работало такъ сильно, какъ въ то время, когда я былъ прикованъ къ этому ящику".
   Ученіе Мишле не могло идти правильно. Утромъ, до начала работы, онъ бралъ уроки чтенія у одного стараго книготорговца, прежняго школьнаго учителя, пылкаго революціонера. Отъ него Мишле наслѣдовалъ восхищеніе, почти оболганіе къ революціи. Для чтенія въ распоряженіи Мишле были двѣ-три книги. Одна изъ нихъ произвела на него необыкновенно сильное впечатлѣніе; она вызвала въ немъ религіозное чувство, вѣру въ Бога и въ безсмертіе. Книга эта была L'imitation de Jésus Christ (Подражаніе Христу).
   "У меня,-- говоритъ Мишле,-- не было еще никакой религіозной идеи. И вдругъ въ этихъ страницахъ я открываю, что за этою печальною жизнью есть освобожденіе отъ смерти, другая жизнь и надежда. Религія, полученная мною безъ человѣческаго посредничества, вкоренилась въ меня очень сильно. Какъ описать то мечтательное настроеніе, которое навѣяли на меня первыя слова L'imitation? Я не читалъ ихъ, я слушалъ, какъ будто этотъ отеческій, кроткій голосъ былъ обращенъ лично ко мнѣ. Я какъ сейчасъ вижу большую, пустую, холодную комнату; она казалась мнѣ въ самомъ дѣлѣ освѣщенной таинственнымъ свѣтомъ... Я не могъ пойти далеко въ этой книгѣ, не понимая Христа, но я чувствовалъ Бога". Эти религіозныя чувства Мишле сохранилъ въ теченіе всей своей жизни и они звучатъ во всѣхъ его произведеніяхъ. Въ то же самое время, въ Мишле пробуждается любовь къ исторіи.
   "Самое сильное впечатлѣніе, послѣ религіознаго,-- продолжаетъ онъ,-- произвелъ на меня музей французскихъ памятниковъ. Тамъ -- и нигдѣ больше -- получилъ я впервые сильныя впечатлѣнія исторіи. Мое воображеніе проникало въ эти гробницы, я чувствовалъ этихъ мертвецовъ черезъ покрывавшій ихъ мраморъ и не безъ нѣкотораго ужаса входилъ подъ низкіе своды, гдѣ покоились Дагоберъ, Хильперикъ и Фредегонда".
   Рѣдкія способности ребенка рано поразили его родителей. Они рѣшили пожертвовать всѣмъ, чтобы дать образованіе своему сыну. На послѣднія средства они помѣстили его въ коллежъ. Тамъ Мишле нашелъ превосходныхъ преподавателей (Villemain и Leclerc), очень хорошо относившихся къ нему, но тамъ же онъ столкнулся съ товарищами, насмѣхавшимися надъ его бѣдностью. Мишле сдѣлался робкимъ, "запуганнымъ, какъ сова при дневномъ свѣтѣ" {Le peuple, р. 30.}. Мальчикъ сталъ уединяться и жить исключительно своими книгами. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, эти испытанія укрѣпили его духовно, онъ узналъ себѣ цѣпу и проникся вѣрой въ самого себя. Эта нравственная энергія поддерживала Мишле въ продолженіе всей его жизни.
   Воспоминаніе о тяжелыхъ годахъ дѣтства никогда не изгладилось изъ его сердца. Впослѣдствіи Мишле пріобрѣлъ славу и состояніе, но онъ никогда не забывалъ о своемъ происхожденіи изъ народа, которому онъ, безъ сомнѣнія, былъ обязанъ нѣкоторыми изъ своихъ лучшихъ качествъ. "Я сохранилъ,-- говорилъ онъ,-- впечатлѣніе суровой, трудовой жизни, я остался народомъ {"Je suis resté peuple".}... Если высшіе классы имѣютъ культуру, то мы за то имѣемъ больше жизненной теплоты... Тѣ, которые выходятъ изъ народа, вносятъ въ искусство новый элементъ жизни и обновленія, или, по крайней мѣрѣ, энергіи. Они ставятъ, обыкновенно, цѣль выше и дальше, чѣмъ другіе, сообразуясь не столько со своими силами, сколько со своимъ сердцемъ". Мишле приписывалъ своему плебейскому происхожденію ту теплоту, ту нѣжность сердца, которыя были вдохновителями его жизни. Бѣдность и насмѣшки товарищей одно время заставили его похоронить эту нѣжность въ самомъ себѣ, сдѣлали его мизантропомъ, хотя зависть никогда не касалась его души, но какъ только Мишле вернулся въ коллежъ профессоромъ, какъ только онъ получилъ возможность удѣлять часть самого себя другимъ, сердце его снова раскрылось. "Эти молодыя поколѣнія, довѣрчивыя и милыя, вѣрившія въ меня, примирили меня съ человѣчествомъ".
   Въ то время, когда Мишле приступалъ къ своимъ профессорскимъ обязанностямъ, онъ не имѣлъ никакого понятія о томъ, что исторія была его призваніемъ. Особенно его привлекали древняя литература и философія. Въ своей докторской диссертаціи онъ трактуетъ о жизнеописаніяхъ Плутарха и объ идеѣ безконечности Локка. Къ преподаванію исторіи въ Sainte-Barbe онъ приступилъ почти противъ своего желанія. Но, несмотря на то, что до 1822 года Мишле исключительно занимался чтеніемъ о классическихъ авторахъ и философахъ, тайный инстинктъ отклонялъ его отъ метафизики и направлялъ къ философіи языка, исторіи идей, философіи исторіи. Вскорѣ онъ увидѣлъ въ исторіи провѣрку психологическаго наблюденія, какъ бы коллективную психологію.
   Въ 1819 году Мишле задумываетъ книгу о характерѣ народовъ по ихъ словарямъ, опытъ изслѣдованія о культурѣ человѣка, философскую исторію христіанства. За этюдомъ о Вико является удивительный очеркъ современной исторіи.
   Въ 1826 году Фрейссину возобновилъ (подъ именемъ Подготовительной школы) Нормальную школу. Изъ экономіи онъ рѣшилъ соединить въ однѣхъ рукахъ преподаваніе исторіи и философіи. Мишле былъ назначенъ на это мѣсто. Такое преподаваніе подходило къ ему, какъ нельзя больше. Онъ немедленно приступилъ къ обоимъ курсамъ, какъ къ двумъ неразрывнымъ частямъ одного и того же преподаванія. Мишле хотѣлось, чтобъ исторія и философія шли рука объ руку. Исторія должна изучать факты, философія -- законы; исторія -- коллективнаго человѣка, философія -- человѣка индивидуальнаго. Такимъ образомъ,.его курсъ философіи былъ, въ то же время, курсомъ психологіи и морали, а курсъ исторіи -- исторіей цивилизаціи, въ которой онъ старался обрисовывать характеры различныхъ народовъ и ихъ религіозную эволюцію. На человѣчество Мишле смотрѣлъ какъ на индивидуумъ, переходящій отъ непосредственности къ рефлексіи, отъ инстинкта къ разуму, отъ фатализма къ свободѣ. Въ умѣ Мишле зарождается философская концепція, которая впослѣдствіи руководила всѣми его историческими работами, а именно, что исторія есть драма борьбы между свободой и фатализмомъ. Христіанство начинаетъ побѣду свободы, реформація ее продолжаетъ, а революція оканчиваетъ. Для того, чтобы понять послѣдующія произведенія Мишле, не надо забывать его первыхъ работъ и того, что въ Мишле историкъ и натуралистъ всегда считали себя за философа.
   Несмотря на то, что въ 1825 году Мишле отправился въ Германію за необходимыми книгами для своего этюда о Лютерѣ, несмотря на то, что онъ уже составилъ планъ одной работы по реформаціи и XVI вѣкѣ, философія, все-таки, интересуетъ его больше всего. Когда раздѣлили два преподаванія, возложенныя на Мишле, онъ пожелалъ удержать за собой философію и только по настоянію Монбеля онъ посвятилъ себя исторіи, и именно древней исторіи. Мишле сразу приступилъ къ работѣ, рѣдкой по оригинальности, первая часть которой о древне-римской исторіи, La République, появилась въ 1831 году. Мишле разсчитывалъ прибавить къ ней исторію имперіи, но обстоятельства еще разъ разрушили его планы. Послѣ революціи 1830 года Нормальная школа была возобновлена въ своемъ первоначальномъ видѣ, съ двумя профессорами исторіи: однимъ -- для древней исторіи, а другимъ -- для средней и новой. Мишле получилъ должность второго профессора и изъ этихъ курсовъ вышла его Исторія Франціи.
   Время преподаванія въ Нормальной школѣ было, вѣроятно, самымъ счастливымъ и самымъ плодотворнымъ въ жизни Мишле. Онъ рѣдко бывалъ въ обществѣ и къ себѣ принималъ только самыхъ близкихъ друзей. Онъ жилъ для своихъ учениковъ, которые, въ свою очередь, относились къ нему съ нѣжностью, смѣшанною съ энтузіазмомъ. Впослѣдствіи Мишле любилъ разсказывать, какъ въ разгаръ зимы, во фракѣ и легкой обуви, безъ теплаго пальто, но нечувствительный къ холоду и вѣтру,-- "такъ силенъ былъ внутренній огонь", согрѣвавшій его,-- Мишле бѣжалъ на свои занятія. Тѣ, которые имѣли счастіе слушать его въ этотъ періодъ, сохранили навсегда воспоминаніе объ его краснорѣчивыхъ лекціяхъ, полныхъ мысли и страсти.
   Римская исторія была первымъ плодомъ этого счастливаго времени молодости и энтузіазма. Могущество фантазіи и удивительный слогъ этого произведенія дѣлали изъ древняго Рима современную исторію.
   Смѣлыя гипотезы Нибура, какъ бы погребенныя подъ тяжелою эрудиціей и потому остававшіяся до тѣхъ поръ недоступными для большинства публики, являлись теперь живыми и окрашенными. Несмотря на все это, произведеніе Мишле не имѣло успѣха. Его попытка поколебать рутину преподаванія осталась безплодной. Черезъ нѣсколько времени Мишле пришлось оставить древнюю исторію и заняться средними вѣками.
   Нельзя сказать, чтобы только новыя занятія побудили Мишле написать Исторію Франціи. Франція была въ его глазахъ главнымъ актеромъ въ драмѣ, наполнявшей исторію. Его влекло къ среднимъ вѣкамъ, какъ и большую часть людей того времени. Впечатлительная натура Мишле не могла не поддаться романтическому движенію, владѣвшему съ начала вѣка всѣми умами. Современники Мишле восхищались средневѣковою литературой, средневѣковыми нравами, обычаями, памятниками. Поэзія, театръ, романы, живопись изображали въ то время только феодаловъ, старинныя башни, готическіе соборы, владѣтельницъ замковъ, влюбленныхъ въ своихъ пажей.
   Въ 1831 году Мишле былъ назначенъ завѣдующимъ историческимъ отдѣломъ въ національномъ архивѣ. Въ этой огромной коллекціи документовъ, пощаженныхъ временемъ и революціями, смутная мечта дѣтства Мишле приняла опредѣленный образъ. Его воображеніе оживило мертвецовъ, покоившихся въ этомъ огромномъ историческомъ кладбищѣ. Потрепанные и почернѣвшіе пергаменты были въ его глазахъ современными свидѣтелями прежнихъ вѣковъ. Мишле рѣшилъ дать отечеству его исторію. Въ 1833 году появился первый томъ Исторіи Франціи. Шестой томъ, вышедшій въ 1843 г., останавливается на смерти Людовика XI. Эти шесть томовъ -- лучшій и самый долговѣчный трудъ Мишле. Онъ проявляетъ въ нихъ добросовѣстную эрудицію, глубокое знаніе оригинальныхъ документовъ и, въ то же время, поистинѣ, творческій геній, который проникаетъ въ душу дѣйствующихъ лицъ, возвращаетъ ихъ къ жизни и заставляетъ дѣйствовать. Мишле беретъ изъ прошлаго все, что въ немъ есть оригинальнаго, характернаго. Онъ забываетъ свои собственныя чувства и мысли для того, чтобы лучше проникнуться чувствами и мыслями прежнихъ людей. Для Мишле исторія не разсказъ и не философскій анализъ, а "воскрешеніе".
   Въ 1835 году появились въ свѣтъ Mémoires de Luther (Мемуары Лютера), серія выдержекъ изъ произведеній Лютера, составляющихъ живую и интересную біографію великаго реформатора.
   Какъ ни былъ погруженъ Мишле въ изученіе среднихъ вѣковъ, но его живая впечатлительная натура не могла остаться равнодушной къ современной общественной жизни. Оставивъ Ecole Normale и принявъ каѳедру въ Collège de France, Мишле очутился передъ аудиторіей живыхъ, пылкихъ слушателей, требовавшихъ отъ него не сухого ознакомленія съ научными открытіями, а живого, краснорѣчиваго слова. Одновременно съ Мишле въ Collège de France профессорствовали Кинэ и Мицкевичъ, которые, также какъ и Мишле, считали себя призванными къ нѣкотораго рода философскому и общественному апостольству. Три профессора образовали интеллектуальный тріумвиратъ, получившій огромное вліяніе на молодежь. Эти новыя занятія, въ соединеніи съ событіями общественной жизни, дали рѣшающее направленіе дѣятельности Мишле.
   Съ 1840 года,-- говоритъ Моно,-- іюльская монархія усвоила себѣ политику, противившуюся всякому прогрессу, что неизбѣжно должно было привести къ катастрофѣ, направивъ многіе умы къ крайнимъ мнѣніямъ и революціоннымъ тенденціямъ. Къ числу такихъ людей принадлежалъ и Мишле. Сынъ XVIII вѣка, онъ хотѣлъ бороться съ клерикализмомъ. Въ 1843 году онъ издалъ свои лекціи объ іезуитахъ, а въ 1845 году Le prêtre (Священникъ),La femme (женщина) и La famille (Семья). Послѣднее произведеніе отличается глубиною анализа и нравственныя теоріи въ немъ, также какъ и въ лекціяхъ, имѣютъ основаніемъ исторію.
   Выйдя изъ народа и гордясь своимъ происхожденіемъ, Мишле изложилъ въ Le peuple (Народъ) страданія, желанія и надежды пролетаріата и крестьянина. Родившись во время революціи и привыкши съ дѣтства видѣть въ ней спасеніе міра, Мишле хотѣлъ, чтобы и новыя поколѣнія смотрѣли на нее какъ на евангеліе справедливости и мира, и написалъ съ этою цѣлью свою L'histoire de la Révolution (Исторія революціи), которая, по правдѣ говоря, не такъ похожа на исторію, какъ на эпическую поэму, героемъ которой является народъ, олицетворенный въ Дантонѣ. Возможно, что многія стороны этого произведенія не выдерживаютъ критики, но нѣкоторыя мѣста, какъ, напримѣръ, взятіе Бастиліи и праздникъ федераціи отличаются рѣдкою красотой. Къ тому же, Мишле, единственный изъ историковъ, дѣлаетъ понятными возвышенный энтузіазмъ и надежды, охватившіе Францію и Европу въ 1789 году.
   Въ періодъ между изданіемъ L'histoire de France и L'histoire de la Révolution franèaise въ геніи Мишле произошла значительная перемѣна. Мишле потерялъ свое спокойствіе и научное безпристрастіе. Страстное увлеченіе важнѣйшими соціальными и политическими вопросами отразилось на его мысли и слогѣ, сдѣлавъ ихъ болѣе лихорадочными и обрывистыми, а отъ того болѣе оригинальными. Въ то же время, увеличилась сила воображенія и экспрессіи; вмѣсто того, чтобы изливать свою симпатію поэта на всѣ могущественныя проявленія человѣческаго духа, увлекаясь послѣдовательно католицизмомъ среднихъ вѣковъ и протестантизмомъ Лютера, геніемъ Цезаря и Фландрскою республикой, онъ сосредоточилъ эту симпатію на нѣкоторыхъ великихъ вопросахъ и сдѣлался ихъ апостоломъ. Мысли, проводимыя имъ, были благородны и святы. Онѣ выражались въ словахъ: миръ, справедливость, прогрессъ. Мишле хотѣлъ создать универсальное братство между всѣми національностями, объединить партіи и классы своего отечества, примирить науку и религію въ человѣческой душѣ.
   Въ февралѣ 1848 года разразилась революція. Вначалѣ Мишле могъ думать, что настало время осуществленія всего того, что онъ желалъ и проповѣдывалъ, но его иллюзіи были непродолжительны. За новою зарей согласія и свободы послѣдовали іюньскія событія 1848 года, римская экспедиція 1849 года, реакція 1850 года и государственный переворотъ 1851 года. Въ томъ же году Мишле лишился каѳедры въ Collège de France, а за отказъ въ присягѣ онъ потерялъ мѣсто въ архивѣ. Такое быстрое крушеніе всѣхъ надеждъ, безмолвіе и бездѣятельность, наступившія за періодомъ лихорадочной борьбы и работы, разбили сердце Мишле и почти лишили его силы жить. Хотя онъ и продолжалъ отстаивать дорогія ему идеи, оканчивая свою L histoire de la Révolution, но онъ чувствовалъ себя подавленнымъ и обезсиленнымъ. Не согнуться окончательно подъ нравственнымъ гнетомъ помогли Мишле неизсякаемый въ немъ источникъ вѣры и любви и одно счастливое обстоятельство, начавшее для него вторую жизнь.
   Живя вдали отъ свѣта, поглощенный писательствомъ и преподаваніемъ, Мишле, съ его любящею, нѣжною и страстною натурой, чувствовалъ потребность въ семейномъ очагѣ, но этой радости онъ былъ лишенъ, ибо жена его давно уже умерла, дочь вышла замужъ, а сынъ жилъ далеко отъ него. Пока жизнь Мишле была полна волненій, онъ не такъ сильно ощущалъ пустоту, окружавшую его, но когда все рушилось, онъ почувствовалъ себя окончательно одинокимъ. Къ счастью, въ это время онъ встрѣтилъ ту, которая была его подругой въ теченіе послѣднихъ 25-ти лѣтъ его жизни. Въ ней Мишле нашелъ все, чего недоставало для его умственнаго и нравственнаго существованія. Она окружила его заботами, оберегала его трудъ, создала ему спокойствіе и порядокъ. Геній Мишле нуждался въ постоянномъ обмѣнѣ чувствъ и мыслей. Преподаваніе доставляло ему такой обмѣнъ съ молодежью, которая согрѣвала и оживляла его душу, но преподаваніе было ему запрещено. Теперь около Мишле было существо, которое не только понимало его, но и отражало его мысли, возвращавшіяся къ нему помолодѣвшими и окрашенными разнообразною граціей женской натуры.
   Такъ какъ средства ихъ были очень ограничены, они переселились въ деревню. Здѣсь Мишле оставилъ на нѣкоторое время исторію и обратился къ природѣ. Онъ и прежде любилъ ее, но теперь почувствовалъ тѣсную связь между человѣкомъ и природой. Онъ увидѣлъ въ ней зародышъ нравственной свободы, основаніе мыслей и чувствъ, сходныхъ съ нашими. Однимъ словомъ, Мишле далъ ей душу. Съ тѣхъ поръ онъ призналъ вокругъ себя, въ животныхъ, въ растеніяхъ, во всѣхъ элементахъ, симпатичныя души, которыхъ онъ надѣлялъ голосомъ и языкомъ. Это послужило темой для цѣлой серіи книгъ, рѣдкихъ по своей очаровательной оригинальности,-- говоритъ Моно. L'oiseau (Птица), L'insecte (Насѣкомое), La mer (Море), La montagne (Гора) представляютъ собой мистическій гимнъ Богу, безконечному, единому, живущему въ многосложности вещей. Профессіональные ученые, конечно, найдутъ въ этихъ произведеніяхъ много заблужденій, неточностей и преувеличиваній, но эти книги доказали, что напрасно обвиняютъ естественныя науки въ томъ, что онѣ сушатъ л, ту, отнимаютъ поэзію у природы и очарованіе у жизни.
   Въ 1858 году Мишле издалъ L'amour (Любовь), а въ слѣдующемъ году -- La Femme (женщина). Эти книги вызвали строгія нападки критики. Нѣкоторое основаніе, можетъ быть, и есть въ этомъ обвиненіи, но главная вина Мишле состоитъ въ томъ, что онъ упустилъ изъ вида французскій складъ ума и французскую публику, выбиравшую всегда любовь и бракъ предметомъ для своихъ насмѣшекъ. Смѣяться надъ подобными вещами казалось Мишле богохульствомъ. Проникнутый святостью этихъ вопросовъ, онъ осмѣлился говорить откровенно, забывъ, что, если "все чисто для чистыхъ", то это не такъ относительно легкомысленной и пустой толпы.
   Книга L'amour (Любовь) была предисловіемъ къ Nos fils (Наши сыновья), гдѣ Мишле изложилъ подробно свой взглядъ на воспитаніе, которое резюмируется, по его мнѣнію, въ словахъ: семья, отечество, природа. Ребенокъ долженъ знать свое отечество, его душу, его исторію, національныя традиціи и естественныя науки. Кто же долженъ научить этому ребенка? Конечно, школа, но, прежде всего, семья, отецъ, мать, на обязанности которыхъ лежитъ внушить ребенку любовь къ правдѣ, т.-е. къ закону въ природѣ и къ справедливости въ человѣчествѣ. Воспитаніе должно основываться на религіи, ибо отечество и природа ничто иное, какъ проявленіе Божества.
   Мишле не удовольствовался указаніемъ, въ какомъ направленіи должно вестись воспитаніе, онъ задумалъ принять на себя роль воспитателя и написать La bible de l'Humanité (Библія человѣчества), которая своимъ ученіемъ могла бы способствовать возрожденію душъ. "Человѣчество,-- говоритъ Мишле,-- постоянно вкладываетъ свою душу въ общую библію. Каждый великій народъ вписываетъ туда свой стихъ. Эти стихи ясны, но облечены въ разнообразныя формы, иногда это великія поэмы, иногда историческій разсказъ, а иногда пирамиды или статуи".
   По мнѣнію Мишле, древность очень мало отличается отъ позднѣйшихъ временъ въ важныхъ нравственныхъ вопросахъ, въ особенности относительно семейнаго очага, жизни сердца и элементарныхъ идей труда, права и справедливости. Въ древнихъ доктринахъ арійской расы Мишле находитъ тѣ же самыя идеи, къ которымъ его привело изученіе природы и исторіи. Вся древность присоединяетъ свой голосъ къ его голосу: Индія -- своею любовью ко всему, что живетъ и чувствуетъ; Египетъ -- своими надеждами и стремленіями къ безсмертію; Греція -- преданностью отечеству; Персія -- трудолюбіемъ, которое покоряетъ и обогащаетъ природу, и своимъ высокимъ идеаломъ семейной жизни. Эта книга, въ сущности, не болѣе, какъ опытъ, прелестный эскизъ. Она заканчивается слѣдующими простыми, но глубокими словами, которыя формулируютъ всю мораль Мишле: "семейный очагъ есть камень, дающій основаніе государству".
   Въ 1867 году вышелъ послѣдній томъ L'histoire de France. Благодаря своимъ занятіямъ естественными науками и психологіей, Мишле чувствовалъ себя перерожденнымъ и помолодѣвшимъ. Онъ не только нашелъ въ себѣ новую силу и необходимую вѣру для того, чтобы жить и дѣйствовать, но онъ увидѣлъ и во Франціи, такъ долго дави мой и угнетаемой деспотизмомъ, возрожденіе прежней энергіи. Мишле снова могъ вѣрить въ будущее своего, такъ страстно любимаго, отечества, могъ, не безъ основанія, думать, что своими настойчивыми призывами ему удалось разбудить заснувшую душу Франціи. Въ своихъ мечтахъ онъ уже видѣлъ новое поколѣніе, наученное имъ уваженію къ семейному очагу, любви къ отечеству, пониманію природы. Не только Франція оправлялась отъ своего паденія, но и народы, раздѣленные до тѣхъ поръ наслѣдственною ненавистью, казалось, прониклись духомъ мира и братства. Разочарованіе было ужасно. Когда честолюбивая хитрость Пруссіи,-- говоритъ Моно,-- и преступное легкомысліе французскаго правительства снова начали грозить войной Европѣ, Мишле почти одинъ осмѣливался протестовать публично противъ увлеченія тщеславнымъ и грубымъ шовинизмомъ. Здравый смыслъ и ясновидѣніе историка не позволяли ему сомнѣваться относительно исхода войны. Мишле, который всю свою жизнь проповѣдывалъ патріотизмъ, какъ религію, имѣлъ право быть выслушаннымъ, но его голосъ затерялся въ общей смутѣ. 16 іюля,-- говоритъ Моно,-- онъ написалъ мнѣ слѣдующія пророческія строки: "Событія обрушились. Преступленіе совершилось. Европа вмѣшается, но недостаточно скоро, чтобы предупредить огромное бѣдствіе". Мишле ошибся только относительно одного пункта -- вмѣшательства Европы.
   Извѣстно, что произошло дальше. Слабое здоровье Мишле, потрясенное этимъ послѣднимъ ударомъ, помѣшало ему выдерживать вмѣстѣ съ другими осаду Парижа. Онъ удалился въ Италію, но сердце его осталось во Франціи. Издали Мишле продолжалъ дѣлить страданія своей родины. Капитуляція Парижа вызвала у него первый припадокъ апоплексіи. Едва онъ оправился отъ него, какъ разразились ужасы коммуны. Болѣзнь возобновилась съ новою силой, но, благодаря врожденной бодрости духа, а также нѣжной преданности и тщательному уходу, окружавшему его, Мишле опять вернулся къ жизни. Вопреки всему онъ продолжалъ вѣрить и надѣяться. Въ моментъ самыхъ ужасныхъ пораженій онъ издалъ маленькую брошюрку: Франція передъ Европой, гдѣ онъ высказываетъ вѣру въ безсмертіе народа, остававшагося въ его глазахъ представителемъ всѣхъ идей прогресса, справедливости и свободы. На другой день коммуны Мишле снова принялся за перо и началъ Исторію XIX вѣка. Чувствуя, что силы его скоро изсякнутъ, онъ вложилъ въ этотъ трудъ особенную энергію. Въ три года были написаны и изданы три съ половиной тома. Но такое чрезмѣрное напряженіе нравственныхъ и физическихъ силъ не могло долго продолжаться. Можетъ быть, если бы Франція снова возродилась и вернулась къ своимъ великодушнымъ традиціямъ, Мишле прожилъ бы дольше, но краткій тріумфъ узкой и безсильной политики и реакція 1873 года отняли у него всѣ надежды. Силы его слабѣли все больше и больше и, наконецъ, 9 февр. 1874 г. онъ умеръ въ Гіэрѣ. Мишле предчувствовалъ свою смерть и встрѣтилъ ее безъ страха. На его ясномъ лицѣ лежалъ отпечатокъ спокойствія и вѣры. Завѣщаніе Мишле оканчивается слѣдующими словами: "Да пошлетъ мнѣ Господь радость снова увидѣться съ тѣми, кого я любилъ. Да приметъ Онъ мою душу, благодарную Ему за столько благодѣяній, столько трудовыхъ лѣтъ, произведеній и столько друзей"
   

II

   Достаточно было взглянуть на Мишле,-- продолжаетъ Моно,-- чтобы понять, что мозговое развитіе и нервная система преобладали въ немъ надъ физическимъ развитіемъ. Тѣло его было такъ слабо и худо, что о немъ какъ бы забывали и видѣли только его прекрасную голову, нѣсколько большую для его фигуры. Верхняя часть лица Мишле носила отпечатокъ благородства и величія. Его обширный лобъ былъ обрамленъ длинными сѣдыми волосами, глаза, полные огня и, въ то же время, доброты, говорили о его поэтичности, энтузіазмѣ, величіи сердца. Тонкія, подвижныя ноздри выражали чрезвычайное напряженіе жизненныхъ силъ. Зубы были тонки, а ротъ нѣсколько великъ и рѣзко очерченъ. Широкій и немного тяжелый подбородокъ выдавалъ плебейское происхожденіе, а, можетъ быть, и нѣкоторую грубую сторону природы, которая никогда не проявлялась въ жизни, но сказывалась кое-гдѣ въ его послѣднихъ произведеніяхъ. Глаза Мишле во время разговора пріобрѣтали необыкновенный блескъ. Этотъ блескъ глазъ онъ сохранилъ и въ старости, какъ всѣ люди, сердце которыхъ остается молодымъ. Мишле удивительно сохранилъ этотъ даръ вѣчной молодости. Посѣдѣвъ въ 25 лѣтъ, онъ болѣе не старился. Источникомъ такой неизмѣнной молодости было его сердце. Мишле самъ сказалъ, въ чемъ онъ превосходилъ другихъ современныхъ историковъ: "И больше любилъ". Всѣ его высокія качества, моральныя и интеллектуальныя, можно резюмировать въ одномъ принципѣ: необыкновенная сила любви и симпатіи. Мишле былъ живымъ доказательствомъ справедливости изреченія Вовенарга: "Великія мысли исходятъ отъ сердца". У Мишле нѣтъ ни одной книги, ни одной доктрины, въ основаніи которыхъ не лежало бы чувство любви. Если онъ доказываетъ въ Le peuple, въ L'amour, въ La femme и въ Nos fils, что супружеская любовь, уваженіе къ семейному очагу, тѣсная связь семьи служатъ основаніемъ всякаго соціальнаго прогресса, то это потому, что этимъ чувствамъ онъ обязанъ всѣмъ лучшимъ, что въ немъ было. Не говоря о единственной и глубокой любви Мишле, дававшей ему счастье въ теченіе столькихъ лѣтъ, насколько живы были его воспоминанія дѣтства и сильны связи съ родными! Въ предисловіи къ L'histoire de la Révolution есть доказательство его особеннаго уваженія къ отцу и скорби по поводу его смерти. Никогда Мишле не забывалъ тѣхъ, кого любилъ. Смерть дочери причинила ему такое горе,.что и десять лѣтъ спустя онъ не пересталъ ее оплакивать. Также безутѣшенъ онъ былъ и въ смерти своего друга Пуансо. Культъ мертвыхъ былъ для него религіей и доходилъ до того, что Мишле не могъ переносить вида заброшенныхъ могилъ. Посѣщая Père Lachaise, гдѣ покоились его родственники, онъ зачастую украшалъ цвѣтами и сосѣдніе памятники, а однажды велѣлъ передѣлать на свой счетъ разломанную рѣшетку на могилѣ совершенно неизвѣстнаго ему лица. Кладбище онъ называлъ "преддверіемъ храма".
   Семья въ глазахъ Мишле была основаніемъ государства. Любовь къ семьѣ у него была связана съ любовью къ родинѣ, а эта послѣдняя съ любовью къ человѣчеству. Эти два чувства руководили Мишле въ его историческихъ работахъ. У него не было отвлеченной страсти къ наукѣ. Все, что не было движеніемъ и жизнью, мало его интересовало.
   Въ дѣлѣ воспитанія преподаваніе Мишле считалъ второстепеннымъ вопросомъ, а главнымъ, въ его глазахъ, было трогать сердца и образовывать характеры. Особенно Мишле настаивалъ на томъ, чтобы не слишкомъ обременять умъ ребенка и по возможности сокращать число рабочихъ часовъ. "Количество работы,-- говорилъ онъ,-- имѣетъ гораздо менѣе значенія, чѣмъ это думаютъ; дѣти только понемногу воспринимаютъ каждый день, совершенно какъ ваза съ узкимъ горлышкомъ, -- лейте мало, лейте много, въ нее никогда не войдетъ много заразъ". Изученіе и преподаваніе исторіи было для него средствомъ возобновить, сдѣлать болѣе интензивной національную жизнь и повліять на будущее посредствомъ прошедшаго. Мишле страстно любилъ Францію. Она была для него религіей: "Отечество,-- говорилъ онъ,-- можетъ спасти міръ". Французская исторія казалась ему самымъ прекраснымъ, самымъ полезнымъ преподаваніемъ. Онъ мечталъ "о школѣ, поистинѣ, общей, гдѣ бы дѣти всѣхъ классовъ и положеній проводили вмѣстѣ годъ, два и не учились бы ничему, кромѣ Франціи". Любовь къ Франціи продиктовала Мишле удивительное произведеніе искусства La vie de Jeanne d'Arc (Жизнь Жанны д'Аркъ), героини, мессіи отечества.
   Но патріотизмъ Мишле не имѣлъ ничего общаго съ узкимъ шовинизмомъ тѣхъ, которые умѣютъ любить только свою страну и ненавидятъ чужія. "Чѣмъ болѣе человѣкъ, -- говорилъ онъ, -- проникается геніемъ своей родины, тѣмъ болѣе онъ принимаетъ участіе въ гармоніи земного шара; онъ узнаетъ собственную и относительную цѣну своего отечества, какъ ноту въ большомъ концертѣ". Если изъ всѣхъ странъ Франція и казалась ему самою симпатичною и достойною любви, то это потому, что въ его глазахъ она была апостоломъ братства и свободы.
   Мишле былъ однимъ изъ самыхъ рьяныхъ проповѣдниковъ мира и защитниковъ всѣхъ страдающихъ, угнетаемыхъ національностей. Война 1870 г. казалась ему преступленіемъ и когда въ разгаръ нашихъ несчастій,-- говоритъ Моно,-- Мишле призывалъ на судъ Европу, онъ не говорилъ о мщеніи, но о миссіи мира и цивилизаціи, которую его возрожденное отечество должно было продолжать.
   Любовь Мишле не была обращена на коллективное существо, называемое націей, ни на абстрактное, называемое человѣчествомъ. Онъ въ самомъ дѣлѣ любилъ людей, какъ братьевъ, евангельскою любовью, кто бы они ни были, къ какой бы расѣ и къ какимъ бы убѣжденіямъ ни принадлежали. Эта любовь къ людямъ была всею его политикой. Мишле былъ республиканецъ не въ силу какой-нибудь теоріи, а потому только, что аристократія была въ его глазахъ принципомъ исключительности, гордости и черствости и только одна демократія могла обезпечить свободу, безъ которой немыслимо развитіе умственныхъ и нравственныхъ силъ личности.
   Литературныя симпатіи Мишле были обращены не на самыхъ блестящихтэ писателей, а на особенно любящія натуры, какъ, наприм., Ballanche или М-me Desbordes-Valmore. Мишле цѣнилъ сердце больше, чѣмъ умъ. Онъ не признавалъ генія безъ доброты, а доброта, въ его глазахъ, и сама по себѣ была существенна. Самъ Мишле отличался необыкновенною добротой. Я никогда не слышалъ,-- говоритъ Моно,-- чтобъ онъ о комъ-нибудь дурно отзывался, и не думаю, чтобъ онъ могъ кого-нибудь огорчить сознательно. Мишле много помогалъ бѣднымъ, причемъ относился къ нимъ съ удивительною простотой и безъ всякаго покровительственнаго оттѣнка.
   Но человѣчество не удовлетворяло ненасытную потребность любви, переполнявшую сердце Мишле. Царство Божіе съ одними людьми казалось ему слишкомъ тѣснымъ. Мишле хотѣлось включить въ него всѣ живыя существа. "Какъ могутъ высшіе братья,-- говорилъ онъ,-- отталкивать отъ себя тѣхъ, кого общій Богъ соединяетъ въ міровой гармоніи?"
   Многіе находятъ смѣшною симпатію, съ какой Мишле слѣдитъ за міромъ животныхъ и растеній. Онъ интересуется ихъ борьбою, страданіями, любовью, дѣлитъ ихъ радости и несчастья. Такая симпатія, можетъ быть, и могла бы быть комична, еслибъ она не была такъ искренна; къ тому же, любовь Мишле къ природѣ есть только своеобразная форма поклоненія Божеству. Но природа не могла вполнѣ удовлетворить его. Въ немъ было слишкомъ много интензивной жизни, чтобы признать смерть, какъ заключительное рѣшеніе. При своей необыкновенной потребности любви и гармоніи, Мишле смотрѣлъ на земныя страданія, какъ на преходящія явленія, и вѣрилъ въ существованіе безконечной любви и полной гармоніи. Сердце диктовало Мишле его религію, также какъ и политику. Онъ не строилъ философскихъ теорій и не интересовался метафизикой. Богъ никогда не былъ для него интеллектуальнымъ принципомъ, абстрактною причиной, но "источникомъ жизни", "вѣчною любовью", "универсальною душой міровъ". Если Мишле вѣрилъ въ безсмертіе, то это не въ силу какой-нибудь логической дедукціи, но по чувству, по настоятельной потребности души; не потому, что человѣкъ существо интеллигентное, духъ, считающій себя безсмертнымъ, но потому, что онъ существо любящее. "Я не чувствую для своего ума,-- сказалъ онъ однажды,-- потребности въ вѣчной жизни, я чувствую, что мои интеллектуальныя силы дали все, что онѣ могли дать, но я не могу допустить, чтобы способность любить, существующая во мнѣ, могла быть уничтоженной". Второе доказательство безсмертія онъ видѣлъ въ необходимости другой жизни, гдѣ будутъ заглажены несправедливости этой жизни.
   И такъ,-- говоритъ Моно,-- религія Мишле основывалась исключительно на сердцѣ. Какъ же тогда объяснить строгія сужденія Мишле о христіанствѣ въ послѣднихъ его произведеніяхъ? Въ первыхъ своихъ книгахъ, однако, онъ говорилъ о христіанствѣ съ трогательною и почтительною симпатіей. Объясненіе этихъ противорѣчій, опять-таки, надо искать въ его сердцѣ. Прежде всего, нужно выяснить ту спеціальную точку зрѣнія, съ какой Мишле разсматриваетъ христіанство. Воспитанный въ католицизмѣ, живя въ католической странѣ, Мишле представлялъ себѣ христіанство только въ формѣ католицизма. Онъ всегда смотрѣлъ на Евангеліе сквозь Подражаніе Христу, и когда въ Библіи человѣчества Мишле писалъ о Христѣ и уменьшалъ Его значеніе, очевидно, онъ имѣлъ передъ глазами не евангельскаго Христа, а какого-нибудь католическаго, миніатюрное изображеніе котораго онъ видѣлъ гдѣ-нибудь въ требникѣ или на церковномъ стеклѣ. Когда Мишле начиналъ свою Исторію Франціи, клерикальныя тенденціи реставраціи казались навсегда побѣжденными. Ему не приходило въ голову, чтобъ восхищеніе средними вѣками могло вызвать возвратъ къ положеніямъ и идеямъ прошлаго. Не раздѣляя католическихъ вѣрованій, Мишле восхищался благодѣтельною ролью церкви, величіемъ ея историческаго развитія въ первыя времена среднихъ вѣковъ. Жизнь церкви, въ его глазахъ, сливалась съ жизнью самого отечества и отвергать церковь значило бы отвергать Францію. Мишле не только написалъ чудныя страницы о готической архитектурѣ, о святости безбрачной жизни, о набожности короля Роберта и св. Людовика, но онъ питалъ къ церкви сыновнія чувства: онъ не осмѣливался дотрогиваться до ранъ той церкви, въ которой онъ родился и которая была ему еще дорога. Но по мѣрѣ того, какъ Мишле подвигался въ исторіи, значеніе католической церкви въ его глазахъ падало. Въ то же самое время, возставшій клерикальный духъ старался привести современное общество не только къ восхищенію средними вѣками, но и къ подражанію имъ.
   Вотъ эти-то причины и вызвали со стороны Мишле нѣкоторыя рѣзкія сужденія о христіанствѣ, которое онъ отождествлялъ съ католичествомъ.
   Если бы меня спросили,-- продолжаетъ Моно, -- какое качество было преобладающемъ въ Мишле, я сказалъ бы: сила и потребность любви. Воображеніе его исключительно руководилось сердцемъ. Мишле не поражаетъ нашъ умъ красками и звуками, какъ другіе великіе поэты, Викторъ Гюго, напримѣръ, а движеніемъ, чувствомъ, жизнью, которыми проникнуто у Мишле все, о чемъ онъ говоритъ. Гюго, воодушевляясь формою вещей, тратитъ для ихъ обрисовки безконечный запасъ словъ и образовъ. Его воображеніе живо, колоритно, такъ сказать, матеріально. Воображеніе Мишле ищетъ сущность вещей, ихъ скрытый смыслъ, оно мистично и метафизично. Викторъ Гюго матеріализируетъ душу, Мишле ее одухотворяетъ. Изъ ихъ произведеній можно извлечь цѣлую серію сравненій, въ которыхъ Мишле одаряетъ чувствами и мыслями матеріальные предметы, между тѣмъ какъ Гюго съ этими же самыми предметами сравниваетъ объекты совершенно духовнаго порядка. Въ одномъ прекрасномъ стихотвореніи Викторъ Гюго сравниваетъ свою душу съ колоколомъ, который руками профановъ испещренъ банальными, грубыми надписями, но на которомъ имя Бога осталось неизгладимымъ. Для сравненія прочтите страничку Мишле, гдѣ церковный колоколъ принимаетъ участіе во всѣхъ событіяхъ человѣческой жизни, взволнованный, вибрирующій отъ радости и горя. Можно привести цѣлый рядъ подобныхъ примѣровъ. Для Гюго чувство имѣетъ форму, звуки, краски. Онъ говоритъ о душѣ, какъ будто ее можно осязать, видѣть. Для Мишле форма, звуки, краски ничто иное, какъ способъ выраженія нѣкоторыхъ чувствъ и мыслей, проявленіе скрытой души. О неодушевленныхъ предметахъ онъ говоритъ, какъ о живыхъ существахъ. Если Мишле описываетъ кораблекрушеніе, то онъ рисуетъ намъ корабль "убитымъ, задавленнымъ", распростертымъ по берегу моря, "какъ мертвое тѣло". Морской приливъ и отливъ у него -- "пульсъ океана", воды котораго разливаютъ жизнь по земному шару, какъ кровь разливаетъ жизнь по человѣческому тѣлу. Маяки -- это преданные стражи, привратники морей и мученики, когда они страдаютъ отъ ударовъ непогоды.
   Многіе упрекаютъ Мишле въ капризной разбросанности фантазіи, схватывающей темы мимоходомъ, какъ бы случайно, безъ опредѣленной цѣли. Это не вѣрно. Никогда человѣкъ не зналъ лучше цѣли, къ которой онъ стремился, и не вкладывалъ въ свои произведенія болѣе усидчивости и энергіи, чѣмъ Мишле. Ничто не могло отвлечь его отъ предмета изученія. Онъ весь уходилъ въ него до такой степени, что не позволялъ себѣ прочесть никакой посторонней книги до окончанія работы. Вообще Мишле велъ строго опредѣленный образъ жизни. Въ шесть часовъ утра онъ принимался за работу и занимался до полудня или до часа, причемъ никто не смѣлъ нарушить его уединенія. Даже въ путешествіяхъ, во время своего пребыванія на берегу моря или въ Швейцаріи, Мишле не допускалъ, чтобы что-нибудь было нарушено въ часахъ его занятій. Послѣполуденное время онъ посвящалъ прогулкѣ и друзьямъ. Каждый день его можно было видѣть отъ 4 до 6 часовъ. Мишле никогда не работалъ ночью и, за рѣдкимъ исключеніемъ, ложился спать въ 10 часовъ вечера. Изъ возбуждающихъ напитковъ онъ допускалъ и очень любилъ только кофе, къ табаку чувствовалъ отвращеніе. Онъ никогда не принималъ приглашеній ни на обѣды, ни на вечера, находя, что это нарушило бы единство его жизни и мысли. Мишле не допускалъ перемѣны даже въ окружающихъ его предметахъ. Они были для него какъ бы частью его самого. Онъ не позволялъ мѣнять ни сукно на его письменномъ столѣ, ни грязные и разорванные картоны, въ которыхъ хранились его бумаги.
   Характеръ Мишле былъ настолько же спокоенъ, насколько правиленъ образъ жизни. Обхожденіе его было просто и привѣтливо. Разговоръ Мишле, смѣсь остроумія и поэзіи, никогда не переходилъ въ монологи и, не будучи ни натянутымъ, ни напыщеннымъ, невольно направлялъ собесѣдниковъ къ возвышеннымъ предметамъ. Манеры его сохраняли традиціи вѣжливости старой Франціи. Безъ всякихъ усилій со стороны Мишле, обхожденіе его было одинаково ровно со всѣми, кто его окружалъ, какое бы положеніе они ни занимали. Костюмъ Мишле былъ всегда безукоризненъ. Я какъ сейчасъ вижу его,-- говоритъ Моно,-- сидящимъ въ креслѣ на вечернемъ пріемѣ: на сюртукѣ, стягивающимъ его талію, нѣтъ ни пятнышка, ни пылинки, башмаки чисто вычищенные; прекрасная голова обрамлена длинными сѣдыми шелковистыми волосами, тонкая, нервная и нѣжная, какъ у женщинъ, рука держитъ бѣлый платокъ. Часы въ его обществѣ проходили быстро. Мысли Мишле летали, какъ стрѣлы. Въ словахъ его было такъ много глубины, фантазіи, добродушія, безхитростнаго ума и поэзіи безъ декламаціи, а во всемъ существѣ чувствовалось что-то божественное, что отличаетъ геніальнаго человѣка.
   Скромность придавала еще болѣе симпатичности этому генію. Онъ умѣлъ слушать, позволялъ себѣ противорѣчивъ, спрашивалъ мнѣніе другихъ. Такимъ же онъ былъ и съ людьми моложе себя. Конечно, это происходило не отъ того, что Мишле не зналъ себѣ цѣны. Говоря о своей Истеріи, онъ упоминалъ выраженіе "мой памятникъ"; нападая на употребленіе табака и указывая, что всѣ творческіе умы вѣка, Гюго, Ламартинъ, Гизо, никогда не курили, онъ присоединялъ и свое имя. Но при этомъ Мишле не преувеличивалъ своихъ заслугъ, не любилъ занимать публику своею особой и имѣлъ благоразуміе не считать себя призваннымъ играть всѣ роли и проявлять всѣ таланты. Мишле не только никогда не прибѣгалъ къ рекламѣ, но былъ почти равнодушенъ къ похвалѣ и къ порицанію. Если бы меня спросили,-- говоритъ Мано,-- какая черта въ характерѣ и геніи Мишле отличаетъ его отъ остальныхъ французскихъ писателей, я сказалъ бы, что оригинальность Мишле состоитъ въ чемъ-то дѣтскомъ, сохраненномъ имъ до самой старости. Это слово, въ моемъ представленіи, заключаетъ въ себѣ похвалу, а не порицаніе. Французы обыкновенно не имѣютъ въ себѣ ничего дѣтскаго. Другіе народы, наприм. германскія расы, всегда удерживаютъ хоть немного этого свойства. Потому они дольше сохраняютъ свѣжесть чувства, молодость сердца, способность пониманія простыхъ вещей, которыя зачастую бываютъ самыми глубокими. Эта германская черта въ соединеніи съ чисто-французскою натурой и составляетъ оригинальность Мишле. Какъ ребенокъ, Мишле не былъ ничѣмъ пресыщенъ, онъ удивлялся, восхищался, находилъ красоту и интересъ въ каждой вещи, предавался вполнѣ своему увлеченію. Какъ ребенокъ, Мишле былъ искрененъ, часто веселъ, но не насмѣшливъ, иногда печаленъ, но никогда не отчаивался; наконецъ, какъ ребенокъ, Мишле понималъ вещи болѣе по вдохновенію, чѣмъ по анализу, но его простой взглядъ зачастую проникалъ глубже въ сущность вещей, чѣмъ это могла сдѣлать самая тонкая критика. Въ сердцѣ Мишле теплилась всегда молодая, живая надежда. Читая его произведенія, невольно сильнѣе проникаешься сознаніемъ своего долга относительно дѣтей, народа, отечества, и нельзя не простить этому человѣку нѣкоторыхъ недостатковъ ребенка, когда онъ учитъ насъ любить, дѣйствовать и надѣяться.

С. Л--ва.

"Русская Мысль", кн.III, 1895

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru