Львов-Рогачевский Василий Львович
Осенние сборники

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Осенніе сборники.

   Сезонъ осенній -- въ разгарѣ. Въ витринахъ магазиновъ книжныхъ пестрѣютъ обложки сборниковъ и альманаховъ: "Слово", "Сиринъ", "Энергія", "Земля", "Прометей", "Петербургскіе вечера", "Стожары".
   Запоздалъ альманахъ "Шиповникъ". Не вышла, и едва ли выйдетъ скоро, ХХХХІ книжка "Знанія".
   Это -- грустно: Цѣлая полоса общественнаго подъема отразилась въ этихъ скромныхъ книжкахъ "Знанія".
   Въ 1904 г. наканунѣ бурнаго года появился первый сборникъ "Знанія" въ зеленой обложкѣ и разошелся очень быстро.
   Въ этой книгѣ были напечатаны "Жизнь Василія Ѳивейскаго", Леонида Андреева, "Черноземъ" Бунина, "Передъ Завѣсой" Вересаева, "Между двухъ береговъ" Телешова, "Человѣкъ" Максима Горькаго. Въ слѣдующихъ книгахъ появились такія незабываемыя вещи, какъ "Поединокъ" А. Куприна, "Страна отцовъ" Гусева-Оренбургскаго, "Вишневый садъ" Ан. Чехова, "Дачники" Горькаго, "Зори" Эмиля Верхарна.
   У "Знанья" была идея, была живая душа, была любовь къ родной литературѣ и прочная связь съ ея традиціями.
   "Созвѣздіе Максима Горькаго" встрѣтило рѣзкія нападки со стороны модернистовъ изъ "Вѣсовъ". Началась борьба символистовъ-декадентовъ противъ реалистовъ-знаньевцевъ, а въ это время каждый новый сборникъ "Знанія" привлекалъ вниманіе печати, захватывалъ читателей и расходился въ 30.000 экземплярахъ, а тотъ, въ которомъ появился "Красный смѣхъ" Леонида Андреева, былъ выпущенъ въ 60.000 экз.
   Послѣ революціи начался походъ противъ человѣка. М. П. Арцыбашевъ выступаетъ съ новой формулой: "Человѣкъ отъ природы подлъ".
   "Человѣкъ -- это звучитъ гордо!-- говорилъ Горькій. "Противная штука человѣкъ"!-- возвѣщаетъ авторъ Санина.
   Это было цѣлое теченіе въ литературѣ. Заговорили о тріумфѣ модернистовъ. На первый планъ выступаетъ тема о "крахѣ души", о "роковой убыли души", о дифференцированномъ человѣкѣ. Появились альманахи модернизированнаго "Шиповника, и Леонидъ Андреевъ ушелъ туда.
   Читатели стали уходить къ писателямъ безъ идеологіи, безъ энтузіазма, безъ дороги.
   Провозглашаютъ смерть быту.
   Передъ художниками-бытописателями выступаютъ новыя задачи. Нужны изслѣдованія сырого матерьяла дѣйствительности, нужны исканья, наблюденія на мѣстахъ, скромная работа. Эта работа, эти исканія должны были объединять писателей, а не готовыя формулы.
   Въ группѣ "Знаньевцевъ" уже не было прежней однородности и сплоченности. Ансамбль былъ нарушенъ. Отступало на задній планъ общее, и все ярче обнаруживались индивидуальныя различія. Это уже не было "Созвѣздіе большого Максима", это были А. И. Купринъ, Леонидъ Андреевъ, И. А. Бунинъ, В. В. Вересаевъ -- звѣзды первой величины. Ихъ заданія уже не вмѣщались въ поставленныя рамки.
   Въ то же время выдвинулись такіе художники, какъ С. Н. Сергѣевъ-Ценскій, Борисъ Зайцевъ, Ал. Н. Толстой, для творчества, которыхъ не прошла безслѣдно работа символистовъ. Заговорили о новомъ реализмѣ. Появились новыя теченія, новыя школы, на книжный рынокъ выпускаютъ цѣлый рядъ другихъ сборниковъ.
   Тутъ былъ модернизированный "Шиповникъ", который быстро "просіялъ и погасъ", несмотря на близкое участіе Леонида Андреева; тутъ были тучные сборники "Земля" съ Арцыбашевымъ и Винниченко, призывавшими къ своеобразной "честности съ собой", къ "послѣдней чертѣ". Много мѣста удѣляли они холоднымъ трупамъ и горячимъ тѣламъ; черная яма, черная дыра поглощала ихъ вниманіе. Это и понятно: отъ земли взятъ -- въ "землю" и отыдеши.
   Тутъ были тепличные московскіе "Сѣверные цвѣты" (пятый альманахъ) и петербургскій альманахъ "Аполлонъ" съ его засушенными стилизованными произведеніями. Ни теплица, ни гербарій никого но удовлетворили. Послѣ этихъ сборниковъ перестали говорить о тріумфѣ модернизма.
   Зато имѣли успѣхъ скандала безчисленные сборники и альманахи -- листовки футуристовъ московскихъ и петербургскихъ "Садокъ судей" книга I и II, "Пощечина общественному вкусу", "Сборники союза молодежи", "Требникъ троихъ", "Дохлая луна",-- сборники петербургскаго глашатая "Оранжевая Урна", "Розы въ винѣ", "Бей", "Стеклянныя цѣпи" и т. д., и т. д.
   "Посвященія Онану" и "пощечины" направо и налѣво, противупоставленія. Хлѣбникова -- Пушкину вошли въ моду. Эти сборники показали, во что могутъ выродиться преувеличенія и ошибки модернизма.
   Пощечиной общественному вкусу явился Вѣнскій "Литературно-художественный сборникъ": "Десятилѣтіе ресторана Вѣны"!
   На страницахъ этого своеобразнаго литературнаго прейскуранта сошлись хозяинъ ресторана Вѣны И. Соколовъ, супруга его, чада и домочадцы, литераторы, художники и Дядя Михей.
   Хозяину благодарные гости-писатели поднесли, стихи: "Отъ имени мужчинъ и женщинъ и дѣвицъ богемы шлемъ тебѣ шестьсотъ шесть привѣтовъ. Нѣтъ, Вѣна -- лучшая столица изъ столицъ",
   И. Василевскій (He-буква) написалъ историческую фразу:
   "Будущій историкъ отмѣтитъ "Вѣнскій періодъ русской литературы. Вѣна была на высотѣ своего положенія,-- скажетъ историкъ,-- Была-ли на такой высотѣ своего положенія -- и литература?"
   Прежде сборники "Знанія" были почти единственными, если не считать "Сѣверныхъ цвѣтовъ", имѣвшихъ горсть читателей; послѣ революціи обнаружилась огромная дифференціація и писательской и читательской среды. На большинствѣ сборниковъ чувствовалось большое вліяніе модернистовъ.
   Останавливаться на всѣхъ этихъ сборникахъ я не буду. Я хочу здѣсь коснуться наиболѣе интересныхъ осеннихъ сборниковъ этого года.
   Прежде всего, приходится отмѣтить характерный фактъ: старые сборники -- на ущербѣ. "Шиповникъ" запоздалъ, "Знаніе" не выйдетъ, а "Земля", хотя и вышла, но поражаетъ скудостью своего содержанія. Всего -- двѣ. слабыя вещи.
   Зачѣмъ понадобилось "Землѣ" печатать окончаніе тягучаго и непріятнаго романа Семена Юшкевича "Леонъ Дрей"? Право, о немъ можно сказать то же, что говорилъ авторъ о разсказѣ своего героя: "Онъ и самъ не могъ сказать, для чего сочинялъ эту исторію"?
   "Ревность" М. П. Арцыбашева -- другая, и -- послѣдняя вещь этого 13-го сборника. Этотъ гвоздь не прибавилъ ни одной новой черты къ тому, что всѣ мы давно знаемъ о творчествѣ М. П. Арцыбашева, каъ не прибавятъ ни одного штриха его бесѣды съ рецензентами изъ "Биржевыхъ Вѣдомостей".
   Отличается отъ другихъ произведеній "Ревность" только тѣмъ развѣ, что написана въ формѣ драмы. Та же проблема пола, то же отвратительное отношеніе къ женщинѣ.
   Какъ неизмѣримо выше и чище отношеніе Леонида Андреева къ его "Екатеринѣ Ивановнѣ"!
   Чаще всего встрѣчается въ драмѣ М. П. Арцыбашева одно слово "Хочу". Героини драмы всегда "хотятъ".
   Презрѣніе къ женщинѣ сквозитъ въ каждомъ словѣ драмы. Однѣ обманываютъ мужей и отдаются всѣмъ и.каждому, другія обманываютъ мужей и флиртуютъ, а третьи, какъ, напримѣръ, чахоточная Соня, шипятъ отъ ненависти и, можетъ быть, отъ зависти, къ сильнымъ и здоровымъ. Талантливый художникъ, у котораго въ творчествѣ нѣтъ изображенія дѣтей, и нѣтъ женщины-матери, женщины-человѣка, отдалъ свой талантъ черной ямѣ, черной дырѣ, самъ уничтожилъ свой зеленый садъ.
   Начиная съ первой своей статьи въ "Образованіи" о первомъ томѣ его разсказовъ, я много разъ подчеркивалъ, какая смертельная опасность грозитъ таланту М. П. Арцыбашева. Теперь уже для М. Арцыбашева поворота -- немыслимъ.
   При начавшемся подъемѣ сборникамъ "Земля" надо поискать иную опору.
   Другимъ характернымъ явленіемъ приходится признать появленіе этой осенью множества сборниковъ новыхъ именованій и новыхъ заданій. Я привожу здѣсь шесть названій. Каждая книга объединила разныя группы. Изъ двадцати пяти именъ,-- громадное большинство -- реалисты-бытовики. Среди этихъ 25 -- цѣлый рядъ новыхъ, недавно появившихся талантливыхъ писателей: Треневъ, Вл. Войновъ, Никандровъ.
   Возвратъ къ быту, къ жизни, къ природѣ, стремленіе подвести итоги недавнему революціонному прошлому, заглянувъ въ лицо будущему -- вотъ, что бросается въ глаза при знакомствѣ съ этими сборниками.
   На первомъ мѣстѣ Первый Сборникъ "Слово" книгоиздательства писателей въ Москвѣ. На его обложкѣ -- рядомъ со старыми, хорошо знакомыми намъ именами "Знаньевцевъ" (Вересаева, Ив. Бунина, Н. Телешова) мы видимъ имена Бориса Зайцева, гр. Ал. Толстого, Ив. Шмелева. Ничего антижизненнаго, ничего антиобщественнаго -- вотъ то требованіе, которое предъявляетъ новая группа своимъ сочленамъ.
   Редакція "Слова" продолжаетъ живое дѣло "Знанія", но шире ставитъ свои задачи и терпимѣе относится къ разнымъ оттѣнкамъ.
   Въ сущности, "Первый Сборникъ" Слова, изданный въ Москвѣ, является какъ бы продолженіемъ дѣла, уже начатаго въ 1912 году въ Петербургѣ. Тогда группа, писателей москвичей и петербуржцевъ образовала товарищество и выпустила въ Петербургѣ свой "Первый Сборникъ".
   Тамъ выступили В. В. Вересаевъ съ переводами "Изъ гомеровскихъ гимновъ", Сергѣевъ-Ценскій съ "Медвѣженкомъ", Ив. Шмелёвъ съ "Пугливой тишиной", А. Н. Толстой съ "Хромымъ бариномъ", Ив. Бунинъ съ "Ночнымъ разговоромъ", В. Брюсовъ и А. Ѳедоровъ со стихами.
   Если въ сборникахъ "Знанія" манифестомъ является гимнъ М. Горькаго въ честь "Человѣка", то въ "Первомъ Сборникѣ", вышедшемъ въ 1912 году, такимъ манифестомъ является гимнъ, переведенный В. Вересаевымъ и обращенный "Къ Пану".
   Когда нимѳа, дочь Дріона, родила Гермесу, который насъ въ Аркадіи козъ, шумнаго, смѣшливаго сына съ козлиными ногами и рогами, "покатились со смѣху боги, больше же прочихъ безсмертныхъ Вакхей-Діонисъ былъ утѣшенъ". Правда, мать "ахнула" и, бросивъ дитя, убѣжала, но Гермесъ "благодѣтельный", радъ былъ душою, глядя на милаго сына. "Всѣхъ порадовалъ мальчикъ -- и назвали мальчика Паномъ".
   "Радуйся также и самъ ты, владыка! Молюсь тебѣ пѣсней",-- обращался поэтъ къ Пану.
   Эту радость, эту пѣсню въ честь Пана и свѣтлыхъ Нимѳъ принесли художники въ литературу, отравленную смертнымъ духомъ и предсмертнымъ томленіемъ. Я привѣтствовалъ тотчасъ-же но выходѣ этотъ первый свѣтлый, радостный сборникъ.
   Московское "Слово" появилось теперь послѣ того, какъ издательское т-во писателей въ Петербургѣ распалось, и группа В. В. Вересаева образовала товарищество въ Москвѣ. Туда отошли такія крупныя силы, какъ С. Сергѣевъ-Ценскій, Ив. Бунинъ, гр. Ал. Толстой, Б. Зайцевъ и другіе.
   Сборникъ "Слово" начатъ очень интереснымъ отрывкомъ В. В. Вересаева "Аполлонъ богъ живой жизни".
   Авторъ "Живой Жизни" -- книги, посвященной Толстому и Достоевскому, готовитъ къ печати новую книгу: "Аполлонъ и Діонисъ". Если "Живая Жизнь" была попыткой преодолѣть формулу Ѳ. Достоевскаго: "Человѣкъ проклятъ" и привести къ формулѣ Л. Н. Толстого "Да здравствуетъ жизнь", то теперь Вересаевъ идетъ къ преодолѣнію ницшеанства.
   Онъ пытается намѣтить типъ аполлоновскаго жизнеотношенія не въ толкованьи Ф. Ницше, а въ толкованьи Гомера и Архелоха. Для древняго эллина земля была полна жизни и красоты. Жизнь была прекрасна и божественна,-- "не покровъ жизни, а жизнь сама".
   "Только выраженіемъ, переполнявшей душу эллина жизни и были его прекрасные боги".
   Цѣлымъ рядомъ прекрасныхъ отрывковъ Вересаевъ доказываетъ, что древніе бодрую стойкость противопоставляли мрачному року, они учили познать "ритмъ, что въ жизни человѣческой скрытъ".
   Древній эллинъ говорилъ:
   "Мыслью о смерти мое Никогда не тревожилось сердце". Древній эллинъ не былъ оптимистомъ въ духѣ Панглосса. По словамъ В. Вересаева "Жизнь была полна ужасовъ, страданій и самой обидной зависимости. И тѣмъ не менѣе гомеровскій эллинъ смотрѣлъ на жизнь бодро и радостно, жадно любилъ ее "нутромъ и чревомъ",-- любилъ, потому что сильной душѣ его всѣ скорби и ужасы были нестрашны, что для него на свѣтѣ не было ничего страшнаго. Мрачное пониманіе жизни чудеснымъ образомъ совмѣщалось въ немъ съ радостно-свѣтлымъ отношеніемъ къ ней".
   Въ этихъ строкахъ -- манифестъ сборника "Слово".
   Все, что вошло въ этотъ сборникъ, освѣщено радостной улыбкой, оживлено связью съ Паномъ, съ природой, согрѣто любовью къ человѣку.
   "При дорогѣ" Ив. Бунина нельзя назвать разсказомъ, это поэма въ прозѣ. Сколько здѣсь сдержаннаго, глубокаго лиризма, какъ тонки и нѣжны краски! Здѣсь -- мрачное пониманіе жизни чудесно сочеталось съ радостно свѣтлымъ отношеніемъ къ ней. Все здѣсь закончено, связано, сжато и нѣдомудренно прекрасно.
   Парашка съ ея проснувшейся жаждой любить, сломленная налетѣвшимъ вихремъ -- это лучшій образъ Ив. Бунина. И какъ красиво звучитъ пѣсня прохожаго старика: "вечоръ наша Перепелушка, вечоръ наша рябая всее ноченьку проклинала, всее темную протрюкала..."
   Такой перепелушкой въ ночи деревенской жизни явилась Парашка. Сломило ее, а вы улыбаетесь, глядя въ глаза Пану. Только конецъ разсказа слишкомъ мелодраматиченъ и написанъ не въ духѣ и не въ стилѣ всегда сдержаннаго поэта, отъ произведеній котораго всегда вѣетъ холодкомъ и какою-то отдаленностью отъ людей. У И. В. Бунина рѣзецъ мастера, -- вы рѣзко слышите, какъ бьется сердце художника-поэта, но вы почти вседа видите этотъ рѣзецъ мастера. Въ этомъ отношеніи на него совершенно непохожъ. Ив. Шмелевъ, для котораго весь міръ осердеченъ, весь міръ волнуется и трепещетъ любовью.
   Разсказъ Ив. Шмелева проникнутъ тѣмъ же радостно-свѣтлымъ настроеніемъ, несмотря на то, что съ первыхъ страницъ читатель предчувствуетъ смерть старика-героя.
   Когда я читалъ это произведеніе, я вспоминалъ "Пѣсни старости" Жемчужникова, его слова "Словно хожу по цвѣтущему полю, но ни травы, ни цвѣтовъ ужъ не мну".
   Прекрасно удалось Ив. Шмелеву передать тихое угасаніе старика, ушедшаго изъ каменнаго города на родину, къ полямъ, къ землѣ.
   Недостатокъ1--обычный у Ив. Шмелева, мною подчеркнутый не разъ, это неумѣнье сосредоточить вниманіе на главномъ. Онъ увлекается "штрихами", знаетъ бытъ, влюбленъ въ него, но нельзя же перегружать свои вещи бытовыми подробностями. Каждая деталь интересна, каждый штрихъ радуетъ васъ, вы любуетесь искусствомъ художника все впитывать, схватывать, подмѣчать, но этого мало "-- получается бытъ ради быта, получается собираніе подробностей при отсутствіи центра. Когда кончаешь Ив. Бунина, хочешь еще слушать дальше его разсказъ, когда дочитываешь Ив. Шмелева, чувствуешь себя утомленнымъ.
   Конецъ разсказа -- великолѣпенъ. Умираетъ старый купецъ, вернувшійся на короткое время къ родной землѣ. А тамъ, въ родныхъ поляхъ, все по старому, та же вѣковая жизнь и тотъ же старый неумирающій пастухъ ведетъ стадо и встрѣчаетъ солнце своей веселой итрой...
   Вспоминаешь невольно конецъ "Медвѣженка". Нѣсколько не соотвѣтствуетъ торжественный эпическій тонъ содержанію разсказа: слишкомъ незначителенъ этотъ умирающій старикъ.
   Въ лицѣ Ив. Шмелева мы видимъ не только знатока быта, но а поэта, влюбленнаго въ бытъ. Все у него залито солнцемъ, сочно, колоритно, такъ и пышетъ жизнью.
   Гр. А. Н. Толстой написалъ подъ гр. Л. Н. Толстою разсказъ "Овражки"." Послѣ глубокаго серьезнаго произведенія "Хозяинъ и работникъ" трудно безъ улыбки читать эту вещь. Все кажется, что авторъ шутитъ, притворяется серьезнымъ.
   И зачѣмъ онъ это дѣлаетъ? Вѣдь у него своя, яркая индивидуальность, и "толстовство" мѣшаетъ гр. Ал. Н. Толстому. Это слишкомъ ярко сказалось уже въ его "Хромомъ баринѣ". Хромающее толстовство никого не привлечетъ.
   Съ милымъ, нѣжнымъ юморомъ написанъ разсказъ Б. Зайцева "Студентъ Б. Бенедиктовъ"; художнику удался контрастъ двухъ типовъ; явно придуманъ и реториченъ конецъ разсказа.
   Очень во-время даны переходы глубокихъ, волнующихъ произведеній Рабиндранота Тогаро. Въ нихъ прекрасная душа народа любитъ, грезитъ, надѣется и молится.
   "Ночлегъ" Телешова заставляетъ вспомнить о разсказѣ Л. Н. Толстого "Отецъ Сергій"; По Идеѣ, по настроенію онъ вполнѣ подходить къ основной темѣ сборника.
   Мы заранѣе можемъ предвидѣть, что сборникамъ москвичей предстоитъ прекрасное будущее. Они привлекутъ широкіе крути читателей, отзывчивыхъ, думающихъ.

-----

   Первый сборникъ "Сирина" очень мало отличается отъ альманаховъ "Шиповника". Тѣ же Ѳ. Сологубъ, Александръ Блокъ, Ремизовъ, нѣтъ только Леонида Андреева.
   Правда, здѣсь начатъ романъ Андрея Бѣлаго "Петербургъ", но неужели это новое "то чего не было",-- преподнесенное съ истерическими выкриками и вывертами, можетъ привлечь и увлечь кого-либо?!. Вмѣсто жизни -- творимая легенда, вмѣсто живыхъ людей -- тѣни, вмѣсто подлинной дѣйствительности -- призрачное, непостоянное, вмѣсто волнующаго слова -- кошмарный бредъ -- вотъ эти двѣ главы "Петербурга".
   Большой серьезный талантъ у Андрея Бѣлаго, но что онъ дѣлаетъ съ этимъ талантомъ! Онъ буквально надругается надъ нимъ. Смертельный врагъ художника и поэта Андрея Бѣлаго это -- Андрей Бѣлый -- экспериментаторъ, истерикъ, возомнившій себя пророкомъ. Если его романъ "Серебряный голубь" былъ написанъ подъ Гоголя, то его "Петербургъ" написанъ и подъ Достоевскаго, и подъ апокалипсисъ. "Мѣдному всаднику" Пушкина Андрей Бѣлый захотѣлъ противопоставить свой призракъ, своего "Мѣднаго всадника". Лицо Петра Великаго двоится и расплывается на фонѣ призрачнаго Петербурга, Пушкинской ясности художникъ противопоставилъ хаосъ своей души.
   Пока даны двѣ главы въ 148 страницъ. Чего, чего не было въ этихъ двухъ главахъ?!
   Въ центрѣ романа -- неизбѣжный молодой человѣкъ съ усиками, революціонеръ, бомбометатель, неуловимый, живетъ нелегально и является только тѣнью другого человѣка, точно такъ же, какъ давно уже сталъ тѣнью кого-то другого сенаторъ Аблеуховъ съ лицомъ изъ папье-маше, напоминающимъ лицо К. Побѣдоносцева, лицо скелета.
   Любопытенъ діалогъ, который ведутъ сынъ сенатора мистикъ, поклонникъ В. Соловьева и революціонеръ Александръ Ивановичъ, страдающій мозговымъ разстройствомъ, и ненавистникъ жизни. Александръ Ивановичъ захваченъ вѣяніемъ смерти, общею жаждой смерти. Онъ готовитъ Свой террористическій актъ изъ ненависти къ жизни. Онъ смертельно боится даже "мышки", этого живого существа. И онъ готовится убить человѣка.
   Онъ говоритъ, упившись коньякомъ и накурившись:
   "И куда я ни обращаю глаза, всюду, всюду меня встрѣчаютъ одно сплошное мозговое разстройство, одна общая, тайная, неуловимо развитая провокація, вотъ такой, вотъ надъ общимъ дѣломъ смѣшочекъ -- (какой, этого я вамъ, Николай Апполоновичъ, точно, пожалуй, и не выскажу вовсе. только я его умѣю угадывать безошибочно; угадалъ его и у васъ.
   -- А у васъ его- нѣтъ?
   -- Есть и у меня: я давно пересталъ довѣрять всякому общему дѣлу.
   Пока съ огромнымъ усиліемъ читатель преодолѣлъ двѣ главы. Моментами его поражаетъ изумительная сила, моментами возмущаетъ грубая нарочитость и поддѣлка, моментами смѣяться хочется надъ фигурами японцевъ, которыя проносятся мимо "Мѣднаго всадника" на автомобиляхъ, и пророчески намекаютъ на грозу, идущую съ Востока.
   Андрей Бѣлый -- книжникъ, онъ слишкомъ захваченъ пророчествами В. Соловьева, припадочкамъ героевъ Достоевскаго, экспериментаторствомъ декадентовъ.
   Когда будетъ законченъ этотъ сумбурный романъ, мы поговоримъ о немъ подробно.
   Послѣ этихъ двухъ главъ, буквально отдыхаешь, читая драму Александра Блока "Роза и крестъ". Мы видимъ въ этой драмѣ большую зрѣлость нѣжнаго, лирическаго таланта. Здѣсь тоже не жизнь, а покровы жизни, ея легенда, ея призракъ, но съ какимъ лирическимъ, глубокимъ воодушевленіемъ и съ какимъ изяществомъ написана эта драма изъ эпохи рыцарей, прекрасныхъ дамъ, минизингеровъ и трубадуровъ.
   Въ этой драмѣ Александръ Блокъ говоритъ безъ фразъ и прикрасъ не столько О рыцаряхъ и поэтахъ XIII вѣка, сколько о своихъ переживаніяхъ, о своей жизни и о своемъ отношеніи къ міру и къ любви. Послѣ "ночныхъ часовъ" онъ снова возвращается къ своей Прекрасной Дамѣ.
   Исполненъ поэзіи діалогъ Гаэтана, поэта изъ Бретани (колыбели истинной поэзіи) и рыцаря Бертрана. Одинъ выполняетъ завѣтъ своей феи "людямъ будешь ты зовомъ безцѣльнымъ", и съ крестомъ на груди скитается съ пѣснями среди людей, другой выполняетъ завѣтъ графини Изоры и умираетъ, охраняя ее въ часъ свиданія съ любовникомъ.
   Одинъ съ крестомъ на груди, другой съ черной розой, одинъ -- поэтъ, другой -- рыцарь несчастья, чуждый голосамъ міра. Мистическій натурализмъ бретанскихъ пѣвцовъ XIII вѣка прекрасно выразился въ этомъ діалогѣ предъ лицомъ океана.
  
   Гаэтонъ. Подводный городъ недалеко
             Ты слышишь звонъ колоколовъ?
   Бертранъ. Я слышу,
             Какъ море шумное поетъ.
   Гаэтонъ. А видишь,
             Сѣдая риза Гвенволя несется
             Надъ моремъ?
   Бертранъ. Вижу, какъ сѣдой туманъ.
             Расходится.
  
   Долго оба они ведутъ этотъ разговоръ. Поэтъ и солдатъ по разному видятъ міръ. Пѣсню Гаэтона распѣваютъ въ Лангедокѣ, ее твердитъ графиня, ее слушаетъ Бертранъ и не можемъ понять. Бертранъ все спрашиваетъ, прослушавъ эту пѣсню, какъ можетъ "страданье радостью быть?"
   Драма является отвѣтомъ на этотъ вопросъ. Прекрасно противопоставлены сладкая пѣсня Адисона, придворнаго воздыхателя, и волнующая пѣсня бретонскаго пѣвца. Самъ Александръ Блокъ повторяетъ всегда пѣсню пѣвца Гаэтона, онъ носитъ "перстень-страданіе".
   Цѣпь златая Алексѣя Ремизова выкована изъ цѣлаго ряда золотыхъ звеньевъ. Не всѣ, однако, звенья!-- одинаковаго достоинства. Лучшимъ по красотѣ является Ангелъ -- стражъ муки.
   Образъ Пресвятой Богородицы, дѣйствительно, въ пѣснѣ возвеличенъ. Матерь свѣта, какъ ее любить и понимаетъ русскій народъ, волнуетъ душу.
   "Вся въ слезахъ, закрываясь ладонями, шла Богородица по каменнымъ улицамъ",-- пишетъ поэтъ-художникъ.
   Ремизовъ любитъ русскій языкъ и прекрасно зцаетъ цѣну его жемчугамъ, рубинамъ и яхонтамъ. Когда читаешь его короткія вещи, не можешь не залюбоваться переливами его самоцвѣтныхъ камней.
   Стихи Ѳ. Сологуба, изящны и неуловимы, и какъ всегда, написаны съ поразительной легкостью. Какъ не похожи они на ту безвкусную "Жуткую колыбельную", которую недавно напечаталъ
   Ѳ. Сологубъ въ связи съ дѣломъ Бейлиса въ "Биржевыхъ Вѣдомостяхъ".
   Я уже сказалъ и долженъ повторить, что новаго ничего не возвѣщаетъ сборникъ "Сиринъ". Можетъ быть, въ будущемъ будутъ новыя темы.
   Нѣтъ ничего новаго и въ первомъ сборникѣ "Энергія", кромѣ развѣ попытки редактора Александра Амфитеатрова придать книгѣ характеръ журнала. Здѣсь двѣ большія повѣсти, письма Чехова къ Амфитеатрову, публицистика Амфитеатрова и "Человѣческій документъ" А. Амфитеатрова. Не слишкомъ-ли много А. Амфитеатрова?
   Какъ всегда, интересна повѣсть Сѣрошевскаго.
   Обращаетъ вниманіе большая вещь новаго молодого писателя Б. Тимофеева "Сухіе сучки". Написана она примитивно, вяло, тягуче и однообразно. Городокъ Асѣевъ слишкомъ хочетъ походить на городокъ Окуровъ (см. стр. 248, 275). Но фигура телеграфиста любопытна. Его теорія "прикинься сучочкомъ, а внутри-то чтобъ горѣло", зародилась въ жуткой атмосферѣ глухого городишки. Докторъ говоритъ этому своеобразному обывателю-дарвинисту по поводу его проповѣди пассивнаго сопротивленія: "подъ сухой личиной не отличишь порядочнаго человѣка отъ мерзавца". Все содержаніе этой повѣсти является подтвержденіемъ этой мысли.
   Много разсѣяно въ повѣсти вѣрныхъ наблюденій, но они тонутъ въ морѣ извѣстнаго, тысячи разъ сказаннаго. Не слѣдуетъ забывать, однако, что это -- первые литературные шаги. У автора во всякомъ случаѣ есть добросовѣстное и вдумчивое изученье жизни.
   Сборнику "Энергія" въ странной обложкѣ недостаетъ силы. Какимъ-то художественнымъ недомоганіемъ отличаются вещи сборника, хотя на обложкѣ и красуется мускулистый, голый, энергичный мужчина.
   Пока никакой вѣсти міру этотъ сборникъ не принесъ.
   Въ наше время сборникъ безъ "гвоздя" не найдетъ читателей. Гвоздемъ сборниковъ "Знанія" былъ Максимъ Горькій, "Шиповника" -- Леонидъ Андреевъ, "Земли" -- М. Арцыбашевъ. А. Амфитеатровъ, энергичнѣйшій изъ беллетристовъ, явится гвоздемъ новыхъ сборниковъ. У него есть свой читатель, это прекрасно знаютъ издатели.
   Есть читатель и у Нагродской, и она украшаетъ "Петербургскіе вечера"!
   Слезкинъ, Нагродская, М. Кузьминъ... странное соединеніе! Впрочемъ, любителямъ фабулы и легкаго чтенія понравятся и нѣсколько небрежно написанный разсказъ Нагродской "Сны", и таинственная "Красная кофточка" Слезкина, и веселый, полный юмора и добродушной усмѣшки бытовой разсказъ М. Кузьмина. Даже не вѣришь, что это Кузьминъ написалъ фигуру капитана и его подруги. Разсказы "Петербургскихъ вечеровъ" написаны для развлеченія читателей-обывателей. Они не западутъ въ душу. Прочтутъ изъ и забудутъ.
   Съ этого года стали выходить дешевые сборники "Прометея" -- изъ перепечатокъ уже вышедшихъ въ свѣтъ произведеній.
   Вторая книга, только что появившаяся, гораздо выдержаннѣе и интереснѣй первой. Сюда вошли "Владыка" молодого, талантливаго автора Тренева, "Крутьковская Пасха" В. Войнова, разсказы Сургучева, Никандрова, стихи Шагиньянъ...
   Разсказъ В. Войнова читается, какъ поэма. Часто изложеніе становится ритмичнымъ, и художникъ говоритъ бѣлыми стихами. Ритмъ нѣсколько однообразенъ и порой укачиваетъ.
   Авторъ -- донской казакъ и поэтъ, онъ волнуется, любитъ то, о чемъ пишетъ, въ его колоритномъ разсказѣ много свѣжести. мѣшаетъ порой приподнятый гоголевскій стиль.
   Сборники "Прометея", при своей дешевизнѣ, могутъ и должны разсчитывать на широкую аудиторію, составителямъ слѣдовало бы помнить о демократическомъ читателѣ. Насъ удивляетъ, что издатели не выпускаютъ еще болѣе дешевые сборники въ 25--80 коп. въ огромномъ количествѣ для читателя предмѣстій. Давно пора! Такого типа новые сборники съ соотвѣтствующимъ подборомъ произведеній необходимы.
   Въ настоящее время пора подумать о другихъ читателяхъ, о тѣхъ, которые волнуются, горятъ душой, стремятся къ лучшему. Идите къ нимъ навстрѣчу!

В. Львовъ-Рогачевскій.

"Современникъ" Кн. XII. 1913 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru