Львов-Марсианин Петр Андреевич
Дед и внук

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ЛЬВОВ-МАРСИАНИН

ДЕД и ВНУК

Государственное издательство
1927

   Дед Федот встал чем свет, когда еще не звонили к ранней обедне, и семью всю взбудоражил неведомо зачем. Пошарил в потемках па полке спички, гремя горшками и чашкою и ложками. Оправил свечку в фонаре и сходил на двор посмотреть скотину. Шагнул в передний угол, Взглянул па образа -- святые, прокопченные и от давности слинявшие. Перекрестился, зазудел молитву знакомую: "Господи Исусе Хресте...". Покосился на печку и тявкнул:
   -- Акулина, печку топить пора... Отче наш, иже еси... Акулина, слышь, штолича. Вставай... и на небеси да святится имя твое... Акулина в рот те так! Из квашни тесто прет горой... да приидет царствие твое... Остави нам долги наша... Тьфу, всю молитву перепутал из-за тебя, старый идол. Сызнова придется: Отче наш, иже еси...
   Старуха, жена Федота, заворочалась но всей печке. Валенки сыскала не сразу, Стала слезать с печки задом, шаря ногою приступку и шамкая беззубым ртом:
   -- Богородица дево, радуйся...
   Спустившись на пол, уставила па старика сонные злые глаза.
   -- Что ты брешешь спозаранку, старый пес, прости господа!
   Федот мотнул последний раз головой и круто оборвал молитву. Сыскал под лавкою новые онучи с лаптями. Обуваясь, ерзнул сердитым взглядом на полати, где храпел сын Николай и насвистывала носом сноха.
   -- Николай, Миколай...
   Сын перестал храпеть и буркнул впросонках.
   -- Слышу. Чай, не глухой...
   -- Вставай.
   -- Рано еще...
   -- Ноне праздник большой. Я иду к обедне. Скотину нора кормить.
   Николай почесался и свесил с полатей лохматую голову с измятой рыжей бородой. Начал жмурить сонные глаза от огня, словно глядел на яркое солнце. Лампа горела тускло и мигала. В окна смотрела еще черная ночь. Николай съежился. Лениво зевнул и юркнул под теплую шубу и опять захрапел. Федот выругался:
   -- Лентяй ты эдакий.
   Опять взглянул на полати и забудил сноху:
   -- Марья, вставай. Корову доить пора.
   Сноха зазевала громко, во весь рот:
   -- Ы-ы-ы... Не хочется. Уж больно тепло пригрелась.
   Глаза Федота уперлись во внука Ваньку, спавшего на лавке недалеко от теленка. Решил внука побаловать, взять с собой к обедне.
   -- Ванютка,-- сказал он ласково,-- вставай, голубок... богу молиться со мной пойдешь...
   В голосе деда Федота звучала нежность. В глазах залучилась теплота. Видно было -- дед крепко любил внука.
   -- Вставай, милый. Рубаху новую наденешь... и валенки с вечера я высушил в печке...
   Двенадцатилетний внук приподнял с подушки русую курчавую голову, посмотрел на деда бессмысленными, сонными глазами.
   -- Не пойду... не хочется...
   -- Дурачок ты эдакий, пойдем богу молиться.
   -- Спать хочется, дедушка.
   Дед Федот хотя и не рассердился, но показал вид строгости -- голос повысил и лаптем притопнул.
   -- Я тебе задам.
   Ванька захныкал.
   К ранней дед Федот не успел -- задержали домашние хлопоты. Изба была полна народу, но дед Федот любил все присмотреть своим глазом. Не зря же звался хозяином дома и держал крепко в руках сына и сноху. Зря не ругался, но и поблажки не давал никому.
   За работой не видел, как и время ушло. Дед Федот вышел из дома, когда уже рассвело набело и народ давно протоптал дорожки на рыхлом снегу, выпавшем ночью. Он волок за собой внука, держа за руку, и приговаривал:
   -- Помолишься господу богу и радию забудешь... Ванька барашком топтался за дедом, насупленный, недовольный. В голове туго застряла мысль о радио. Вчера в сумерках избач Васька-комсомолец оповестил всех ребят, что утром станет говорить Москва со всем светом по случаю смычки города с деревней. Очень уж хотелось Ваньке послушать разговор Москвы. Шел за дедом и соображал, как бы улепетнуть.
   -- Дед, больно руку. Пусти.
   -- Терпи, скоро церковь...
   Поровнялись с избой-читальней. У крыльца длинный-предлинный шест с натянутой проволокой. В сенцы лезли парни, девки. К окнам липли ребятишки.
   -- Нишкни и думать у меня о радии.
   Ванька захитрил:
   -- Да я что... И не пойду, ежели ты не пускаешь.
   -- То-то у меня. Больше помни бога. Дед не худу учит тебя.
   Дед Федот успокоился и доверчиво освободил руку внука.
   -- Постоим обедню, послушаем проповедь попа, пойдем домой чай пить с горячим пирогом... Хорошо и на душе весело...
   Дед Федот оглянулся и остановился в недоумении,-- а внука и след простыл. Широко открыл рот и глаза. Мозолистые руки сжались в кулаки.
   -- Ах, постреленок. Хитрости набрался, родного деда провел... Я ж тебе задам, паршивец.
   И лицо стало пасмурное, злое.
   Бурею двинулся к избе-читальне. В его закорузлом мозгу ворошились взбудораженные мысли. Перекрестился, но злоба еще пуще забурлила по всей дедовой внутренности.
   Рывком распахнул дверь и зверем ввалился в читальню. Злые глаза уперлись прямо в стол. Нащупал взглядом незатейливый ящик. Вокруг ящика теснились парни, девки. Избач бросил деду Федоту приветливое слово:
   -- Добро пожаловать!
   И запустил улыбку ласковую прямо во внутренность, к самому сердцу. Сразу как-то отлегла вся злоба.
   -- Дед, дорогой товарищ, слушай, что говорит радио... Из Москвы. Утрой только ноне... по случаю, значит, нашей смычки. Страсть как хорошо слышно.
   Избач приставил к уху деда трубку и сказал как-то особенно вкрадчиво:
   -- Слушай и соображай.
   Дед усмехнулся глазами, а затем всем лицом. Промолвил виновато, словно провинившийся:
   -- Наслушаюсь -- в пионеры запишусь.
   Дед вдруг сосредоточился. В ухо запрыгали из трубки четкие слова:
   -- Алло. Алло. Алло. Москва. Радиостанция имени Коминтерна.
   Дед насупился и, казалось, все внимание сосредоточил к уху. На суровом лице залегла строгость вдумчивая. Из трубки посыпалась явственная речь.
   Лицо у деда Федота то оживлялось, то хмурилось. В глазах заострялся гневный блеск.
   В церкви зазвонит к поздней обедне. В читальню гулко ворвались звуки гудевшего колокола и вклинивались в ухо, словно назойливые шмели. Дед Федот недовольно крутнул головой.
   -- Э, дьяволы, мешают безо время...
   И заслонил ладонью свободное ухо.
   Дед Федот с Ванькой прослушали радио до конца и вышли из избы-читальни в полдень.
   Дед молчал, внук шагал за дедом и без умолку говорил о чудесах радио. У колодца дед задержался и сказал Ваньке:
   -- Ты дома зря зубами не ляскай.
   Из сеней выглянула сноха. Посмотрела и крикнула:
   -- Где же вы были? Обедня давным-давно кончилась. Чай пить ждем.
   В этот раз ничего не рассказывал дед Федот. Ни слова не проронил о случившемся. Семейные решили, что сам сердится. Молчали. Переглядывались.
   А у деда творилось чудное... Пройдет два-три дня, пойдет в избу-читальню, и пропадает там часами. Дед забывал иногда креститься. О чем то другом думал. Спросить боялись. К Ваньке приставали... Молчал.
   Однажды в праздник дед ушел по-обычному к обедне. Вернулся чуть не к обеду, пошарил в кармане шубы и вынул поминанье. Повертел, загадочно взглянул на внука, ухмыльнулся.
   -- Что же ты без просвирки пришел?-- сердито спросила бабка.
   Дед Федот сначала недовольно взглянул на старуху, а затем сказал отрывисто, словно отрубил:
   -- Можно и без просвирки жить.
   -- Какой поп-то служил?
   Старик выпалил, словно из пушки:
   -- А чорт его знает,-- и зачавкал пирог.
   Слова деда, казалось, придавили всех сразу. Бабка перекрестилась. Сноха робко взглянула на иконы. Николай принялся вытирать ладонью вдруг запотевшее лицо. Старуха зевнула, перекрестила рот и зашептала молитву. Дед Федот покосился на сноху, на Акулину лютым сентябрем, помолчал, а затем сказал строго:
   -- Вот что, Николай. Ноне пойдем в артель тракторную и запишемся. Станем полосовать землю машиной. Пользы-то больше будет. Натужимся, Николай. Прибыль будет большая, и жизнь начнем ладить по-другому.
   Все вытаращили глаза на деда. Николай отцу не возражал никогда. И теперь смекнул и сказал без обиняков:
   -- Ты, батя, удумал хорошее дело.
   Старуха набожно перекрестилась и молвила невпопад:
   -- Ну, и слава тебе, господи. Знать, батюшка проповедью тебя вразумил на такое хорошее дело.
   Старик крутнул головой и усмехнулся:
   -- Поп, только не наш, а из Москвы...
   Старуха от изумления даже губы вытянула трубкой:
   -- Ну? Разе московский служил поп-то?
   -- Московский. Уж только больно горласт... На всю Рассею слышно...
   Ванька фыркнул. Сказал, как взрослый:
   -- Дедушка, возьми меня, я тоже в артель пойду.
   А мать приставила губы к самому уху:
   -- Да где были-то?-- толком скажите.
   Ванька юркнул из-за стола на середину избы.
   -- Слушали...-- и весело захохотал.
   Дед Федот повернулся в передний угол, -- лицо несердитое, доброе, улыбающееся. Сказал без сердца, мягко:
   -- Радио слушали.
   Надвинул шапку на голову и ушел, плотно прихлопнув дверь.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru