Львов Николай Александрович
Русский 1791 год

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

РУССКИЙ 1791 ГОД

   Воспроизводится по изданию: Н.А. Львов. Избранные сочинения. Кёльн; Веймар; Вена: Бёлау-Ферлаг; СПб.: Пушкинский Дом; Рус. христиан. гум. ин-т; Изд-во "Акрополь", 1994.
   

Милостивая государыня!

             Не так нам мил тот цвет,
             Который для себя в пустыне
             В печальном сиротстве цветет
             И в бедственной судьбине
             Листок пригожий свой
             Единым ветрам он вверяет.
             Не величался он между людей собой,
             Не послужа ни пользой, ни красой,
             В забвенье увядает,
             Засох... и праха нет.
             Не так нам мил сей цвет,
             Как тот, что раннею порою
             От искренней души
             Усердной похищен рукою
             В неведомой какой глуши
             И отдан дружбе в угожденье,
             К забаве в лестное служенье,
             Тот горд своей судьбой;
             Он обращается в беседах с красотой,
             Умы его ценят, искусство поправляет,
             Хозяин собственность безмолвну защищает,
             В его глазах он свеж, румян,
             Хотя цветет порою
             Он только красотою,
             Которой в службу дан.
             Не так бы величался
             И стих весенний мой,
             Когда б не красовался
             Твоей он похвалой.
             Пороков злых гонитель
             И истины ревнитель,
             Природы друг простой,
             Хемницер дорогой,
             Талант свой дружбы в дар священный
             Залогом положил,
             Светильник истины возжженный
             Тебе в покров он посвятил;
             А я, стезей его ступая,
             Не те хотя цветы срывая,
             Не тем усердьем вдохновен,
             Твоею лаской ободрен,
             С восторгом жертвую трудами.
             Не храмами, не олтарями,
             Не ароматными травами
             Велика жертва и славна:
             Усердием горит она.
   

Зима

             На подостланном фарфоре
             И на лыжах костяных,
             Весь в серебряном уборе
             И в каменьях дорогих,
             Развевая бородою
             И сверкая сединою,
             Во сафьянных сапожках,
             Между облаков хоральных
             Резвый вестник второпях
             Едет из светлиц кристальных,
             Вынимая из сумы
             Объявленье от Зимы:
             "Чтобы все приготовлялись,
             Одевались, убирались
             К ней самой на маскарад;
             Кто же в том отговорится,
             Будет жизни тот не рад:
             Или пальцев он лишится,
             Или носа, или пят".
             Все тут вестника встречают,
             Кто с усмешкой, кто с слезой,
             Резвых бегунов впрягают,
             Одеваются лисой,
             Наряжаются волками,
             Иль медведем, иль бобрами --
             Всяк согласно с кошельком.
             Вестник тут же для приманы,
             Занимаясь торжеством,
             Даром раздает румяны
             И бурмицким жемчугом
             Нижет бороды широки;
             И на теремы высоки
             Вкруг покрышек тесовых
             Цепит бахромы алмазны;
             А на улицах больших
             Ставит фонари топазны
             Вместо фонарей простых.
   
             Едет барыня большая,
             Свистом ветры погоняя,
             К дорогим своим гостям;
             Распустила косы белы
             По блистающим плечам;
             Красоты богини зрелы
             Волновали кровь во всех,
             И румянец -- вид утех,
             Щиплющий рукою алой, --
             На щеках и стар и малый
             С восхищеньем ощущал
             И движеньем оживлял
             Дух унылый, непроворный.
             Но заразы благотворны,
             Хоть равно ко всем лились
             И ласкали одинако,
             Не подумайте, однако,
             Чтоб нескромные вились
             Круг ее неосторожно:
             Было дело невозможно --
             Подойти к зиме слегка;
             Кто же так и похрабрился,
             Нелегко тот расплатился,
             Став пред ней без языка.
   
             Тут боярыня гуляла
             Меж топазных фонарей
             И различно забавляла
             Разны сборища людей.
             На окошко ль взор возводит? --
             Вдоль стекла растут цветы.
             Ко реке ль она подходит? --
             Стлались зеркальны мосты.
             Лишь к деревьям обратился
             Чудной сей богини взор --
             Красно-желтый лист свалился;
             В бриллиантовый убор
             Облеклись сады несметны,
             И огонь их разноцветный
             Украшал весь зимний двор;
             А притом чтоб общий хор
             По черте забав катился,
             Чтоб от шуму он не сбился --
             Пух блистающий ложился
             Вдоль по улицам, как сор.
   
             Как с утехами такими
             Всем веселыми не быть!
             Мы и с скрыпками простыми
             Часто любим позабыть
             Нашу должность и присягу,
             Недописанну бумагу.
             Можно ль всё в порядке жить?
             А таким денькам приятным,
             Маскерадам благодатным,
             Как порядка не вскружить?
   
             По домам уже блистают
             И по улицам огни;
             Все в нарядах разъезжают,
             Пляшут в горницах одни,
             А на улицах другие
             Без музыки, где иные
             В рукавицы золотые
             Бьют во славу зимних дней.
             Между пряничных сластей
             Сладки вины ароматны
             Сквозь упитанных очей
             Кажут жребий благодатный.
             Посреди утех, отрад
             Старый с временем смирился
             Сквозь туманный винный чад;
             Он и годы забывает,
             Нову бодрость изъявляет,
             Теплой шубою укрыт,
             И проворною походкой
             За румяною молодкой,
             Подрумянившись, спешит.
   
             В празднествах таких богатых
             Как любви не побывать?
             Иль служанок ей крылатых
             Как гулять тут не послать?
   
             Полетели в харях разных
             По следам путей алмазных
             На залетных бегунах
             Общи красоты в санях;
             Лишь крутили за собою
             Снег блистающий столбом,
             И стези златой чертою
             Означалися потом.
             В разновидном все наряде
             Суетились в маскераде,
             Как весеннею порой
             На цветах пчелиный рой.
             Но что лучшего тут было
             И к блаженству что клонило,
             Право, мудрено сказать;
             Как так, кажется, прельщать?
             Вместо стрел любовных страстных
             У предметов сих прекрасных
             Были стрелы без огня,
             Как простая головня;
             Они головни бросали,
             Как могли, так и пятнали
             С ними празднующу знать.
             Я, однако, не дерзаю
             Всё сие подобить раю
             И в картине начертать
             Заразительниц сих страстных.
             Хладных стрел, следов опасных
             Не могу я описать.
             Должно быть перу златому,
             Чтобы случаю простому
             Вид достойный словом дать.
             Да нельзя же и смолчать,
             Как одетый хват зефиром
             Стал смешон пред целым миром;
             Он был строен и казист
             И от стрел, как трубочист,
             Страстной почернел чахоткой,
             Журавлиною походкой
             Он летел за красотой
             И монетой золотой
             Вид приманивал прекрасной.
             Вдруг потом бедняк несчастной
             Средь приятной речи страстной
             Совершенно стал немой.
             Он наказан был зимой
             За проступок, что портной
             Бедному сему зефиру
             Штофный домино скроил
             По зефирову мундиру,
             Что в Париже он носил.
   
             Между тем любовь, гуляя
             По узорчатым коврам,
             Только кудри завивая
             Искусительным красам,
             Стрел, однако, не пускала:
             Она стрелы сберегала
             И готовила для тех,
             Кто для истинных утех,
             Во светлице небогатой
             Сидя в дружестве кружком
             С истинным прямым лицом,
             Страстна сердца дух крылатой
             Отдавал судьбе в залог.
             Иль гадали где порою,
             Чьею быть кому женою;
             Там любови хитрый бог
             Толковал в ушко уборно,
             Будет кто кому жених;
             Иль опять в забаву их,
             Возлетя в луну проворно,
             Сходство в ней изображал
             Жениха девице красной;
             Иль предмет навстречу страстной
             К красоте он высылал;
             Но и сам, быв в детских летах,
             Занимался он в приметах:
             В изголовьях пышных он,
             На которых сладкий сон
             Красоту ласкал, покоил,
             Из златых лучинок строил
             Предсказательны мостки,
             Чрез которы б женихи
             Зреть невесту приходили
             И во сне бы ей твердили
             Благодать замужних дней.
             Или жаром оживленный
             Ароматный воск священный
             Лил он в воду перед ней
             И в чудесных там узорах
             Мысли девичьи водил,
             Что с ней сбудется, твердил
             В бессловесных разговорах;
             Иль крылатый коновод
             Занимал собой народ,
             Ходя с блюдом в громких хорах,
             В блюде кольцами гремел
             И припев старинный пел,
             Где российские забавы
             Не кончалися без славы
             У затейных стариков:
             В именах их помещенну
             Славу искони веков
             И делами впечатленну
             В песнях всякий величал;
             Всяк преемник быть желал,
             Внемля пению священну,
             Славных званий, славных дел,
             Кто и слышал, кто и пел.
   
             Ну, теперь, мой друг читатель!
             Сам признайся ты со мной:
             Не ошибся ль тот писатель,
             Кто сказал, что век златой
             На бессменных вешних крыльях
             Сверх молочных рек летал?
             И не сам ли ты видал,
             Как в России, на копыльях
             Стоя, век златой езжал
             И вожжами управлял
             Он судьбы своей гуляньи?
             Как во сером одеяньи,
             С кудреватой бородой,
             Грудью твердой и нагой
             В зимни резкие сияньи
             С ног лихой мороз сшибал
             И природу удивлял,
             Крепким здравием блистая,
             В честь которого пылая
             Кровь играла на щеках;
             Как еще и ныне видно
             Счастие сие завидно
             В дальних русских деревнях.
             Что ж теперь у нас в краях?
             Все зимою устрашенны
             И в зверей переряженны,
             Мерзлым духом перед ней,
             Как лисица-кознодей
             Труся, нехотя толкутся,
             Ропщут, корчатся, мятутся --
             Не дивись, читатель мой.
   
             Сверх того, что и судьбой,
             Общей и необходимой,
             Должен всякий век златой,
             Роскошью везде крушимой,
             В старых летах умирать --
             Наш пришел нам не под стать
             Средь годов его молочных.
             Мы без правил здравых, прочных
             Стали нежить век, ласкать
             И его лишь изнурять;
             Не желая укреплять
             Здравые младенца члены,
             Для работы сотворенны,
             Мы его прервали дни.
             Сами ж, роскошью плененны,
             Побросались в западни:
             Поскакали в дальни страны,
             Побросали там кафтаны,
             Наши мужественны станы
             Обтянули пеленой;
             Детски головы вскруженны,
             Преждевременной порой
             Скрасив ложной сединой,
             Возмечтали, что вселенны
             Овладели мы красой.
             Разумом чужим надулись;
             Как былинка под сосной,
             Не росли, но лишь тянулись.
             Что же русский стал потом?
   
             В истощенном теле бледном
             Русский стал с чужим умом,
             Как бродяга в платье бедном
             С обезьяниным лицом;
             Он в чужих краях учился
             Таять телом, будто льдом;
             Он там роскошью прельстился
             И умел совсем забыть,
             Что не таять научаться
             Должно было там стараться,
             А с морозами сражаться
             И сражением мужаться
             В крепости природных сил.
             Счастья тот лишь цену знает,
             Кто трудом его купил, --
             Прямо тот его вкушает;
             Но приятный солнца лик
             Лишь в любимый край проник,
             Удивляясь, что такая
             Сделалась премена злая
             В русских северных сынах,
             Дал приказ свой в небесах:
             "Что понеже невозможно
             Вдруг расслабшим силы дать,
             То по крайней мере должно
             Зиму в ссылку отослать".
             В тот же час, как по наряду,
             Русским в некую отраду
             Что-то сталось в облаках!
             В превеликих попыхах
             Сев на северном сиянье
             И в престранном одеянье,
             Козерог слетел с лучом1.
   1 Знак месяца, в котором солнце на лето поворачивается.
   
             Искосившись декабрем,
             Вдруг на барыню седую
             Напустил беду такую,
             Что ни вздумать, ни взгадать
             И пером не написать.
             Бриллианты побледнели,
             Зачал трескаться фарфор,
             Бахромы с домов слетели,
             Приходил зиме позор.
   
             Белокосая царица,
             Чтоб помочь таким бедам,
             Умудрилась, как лисица,
             Приказала по водам
             Из алмазов стать горам,
             Собрала мужчин и дам
             Шлифовать их поскорея,
             Чтоб хоть с гору тут алмаз
             Искусил претящий глаз
             Козерога ей злодея;
             Но сей был еще мудрея:
             Лишь лучом ударил раз --
             Тотчас горы растопились
             И водой простой катились
             С грозным шумом мимо нас.
   
             Тающа зима несчастна
             Потеряла разум весь,
             Потеряла прежню спесь,
             Грусть и скука ежечасна
             Гнали зиму от людей:
             Без пустых тогда затей
             И без дальних прежних сборов
             И без дальних разговоров,
             Подобрав свой мокрый хвост
             И расправив важный рост,
             О владычестве вздохнула,
             Поднялась было, вспорхнула
             И лететь хотела прочь:
             Но и крылья опустились.
             Что тут делать? Чем помочь?
             Все над ней смеяться стали,
             Все мундир ее бросали.
             Чтоб сокрыть конечно зло,
             Прятаться зиме пришло:
             Прежде подле стенки кралась,
             Опасаяся лучей,
             А потом с стыда скрывалась
             От лучей и от людей
             То под мост, то за горою,
             Под забором, под сосною, --
             Но предел ей наш был мал.
             Где ни взялся камчадал,
             Бывший в славном маскераде;
             Зиму видя там в параде,
             В нищете ее узнал;
             Он ни слова не сказал,
             Посадил ее на санки
             И из здешних стран споранки
             На оленях укатил --
             Благодарен, видно, был!
             Только всех тут удивляло,
             Что никто из нас нимало
             Об отъезжих не тужил.
   
             Не подумай ты, однако,
             Мой читатель дорогой!
             Чтобы счастье одинако
             Составляло век златой.
             Бриллиант перед глазами
             Оттого и льстит красой,
             Что он с разными огнями.
             И о зимних красотах
             Потому мы не жалели,
             Что красы иные зрели
             В русских радостных краях.
             Теплое лучей влиянье
             Нам давало обещанье,
             Что алмазов голый вид
             В изумруды пременит.
             Благотворная их сила
             Нам сулила новый свет,
             Переменой научила,
             Что всё к лучшему идет.
   
   Русский 1791 год. -- Отд. изд., 1791, СПб.; виньетка на титульном листе подписана: "Льво. Нико. 1 апреля 1791 года" (дата указывает на шуточный характер поэмы). Также без подписи и посвящения, с исключением ст. 251--259. -- Муза. --1796. -- Ч. 1. -- No 2. -- С. 129--138; No 3. -- С. 175-181.
   Милостивая государыня! -- посвящение обращено Марии Алексеевне Львовой (1753--1807), жене поэта.
   Светильник истины возженный Тебе в покров он посвятил -- имеется в виду посвящение И. И. Хемницером сборника своих басен 1779 г. М. А. Львовой (тогда еще носившей фамилию Дьяковой); ср. также "Эпиграмму сочинителю басен и сказок NN" Н. А. Львова.
   Зима. Тематика, персонификация природных стихий, особенности рифмовки и ритмики роднят "Зиму" со стихами "На рождение в Севере порфирородного отрока" (1779) Г. Р. Державина.
   Бурмицкий жемчуг -- поддельный жемчуг крупного размера (от тюркского названия города Ормузд у Персидского залива).
   В рукавицы золотые -- в царствование Екатерины II извозчики носили желто-черные кушаки и рукавицы.
   Штофный домино -- маскарадная одежда из плотной шелковой ткани.
   Во светлице небогатой сидя в дружестве кружком -- имеются в виду дружеские и родственные собрания в доме Н. А. Львова в 1780-е годы, славившиеся исполнением русских народных песен и любовью к исконному укладу.
   Иль гадали где порою -- далее в поэме описываются святочные гадания по луне, случайному прохожему, снам, воску, кольцам и т. д.
   Без славы -- возглас "Слава!" замыкает стихи подблюдных песен.
   Как лисица-кознодей -- аллюзия на басню Д. И. Фонвизина "Лисица-кознодей" (между 1774 и 1787).
   Скрасив ложной сединой -- об обычае пудрить волосы.
   Русский стал с чужим умом -- в журнальной публикации к этому стиху было сделано ироническое примечание "Безвинного не трогают".
   Что понеже невозможно -- пародия на слог императорских указов.
   Что все к лучшему идет -- аллюзия на философию оптимизма Г. Лейбница. После заключительного стиха поэмы была сделана помета "Сочинено 11 декабря".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru