Лункевич Валериан Викторович
Биологические эскизы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эскиз второй. "Душа" низших организмов.

   

Біологическіе эскизы.

ЭСКИЗЪ ВТОРОЙ.
"Душа" низшихъ организмовъ.

   Давно ужь сказано, что у лягушки не душа, а "паръ"; а если и душа, то "видомъ малая и не безсмертная".
   Этотъ остроумный афоризмъ, пущенный въ оборотъ нашимъ великимъ сатирикомъ, отражаетъ въ себѣ не только обывательскую точку зрѣнія на психическую жизнь животныхъ: онъ, какъ это ни странно, является въ то же время и научнымъ символомъ вѣры для многихъ весьма почтенныхъ ученыхъ, посвятившихъ себя изслѣдованію вопросовъ зоопсихологіи.
   "Паръ" -- это юмористически-фигуральное выраженіе для квалификаціи весьма обширной области душевныхъ движеній, безсознательныхъ и мимовольныхъ, извѣстныхъ подъ общимъ именемъ инстинктовъ, большинство зоопсихологовъ великодушно уступаетъ ихъ животному царству, оставляя лишь на долю человѣка и немногихъ высокоорганизованныхъ позвоночныхъ подлинную "душу" -- душу, отмѣченную печатью сознанія и воли. При желаніи и даже какъ бы въ согласіи съ принципомъ эволюціи можно сочинить и особую скалу для характеристики различныхъ моментовъ развитія "психической жизни": на высшихъ ступеняхъ біологической лѣстницы возсѣдаетъ "душа" (воля, сознаніе), дальше -- по нисходящей линіи -- она же, но ужь "видомъ малая и не безсмертная" или "паръ" (инстинкты); еще дальше -- нѣтъ даже и "пара": одни лишь тропизмы {О "тропизмахъ" см. дальше.} и рефлексы.
   Правильно ли это?-- вотъ въ чемъ вопросъ.
   Подтверждается ли объективными данными науки о жизни? Можетъ ли быть доказано при помощи такихъ методовъ научнаго анализа, въ которыхъ "предвзятое мнѣніе" самого изслѣдователя сведено къ доступному для человѣка minimum'у?
   Еще лѣтъ сорокъ тому назадъ знаменитый нѣмецкій физіологъ, Э. Дю-Буа-Реймонъ, устанавливая "границы познанія природы", писалъ: "Но вотъ, въ какомъ-то пунктѣ развитія жизни на землѣ, пунктѣ, котораго мы не знаемъ, выступаетъ нѣчто новое, дотолѣ неслыханное, нѣчто опять-таки непостижимое, подобно сущности матеріи и силы и подобно первому движенію... Это новое непостижимое явленіе есть сознаніе"... "Самая возвышенная душевная дѣятельность не представляетъ большихъ затрудненій для постиженія ея изъ матеріальныхъ условій, чѣмъ сознаніе на своей первой ступени -- въ формѣ чувственнаго ощущенія" {Б. Э. Дю-Буа-Реимонъ, О границахъ познанія природы.}.
   Дю-Буа-Реймонъ, какъ извѣстно, отдѣлялъ проблему возникновенія жизни на землѣ отъ проблемы возникновенія сознанія и ощущенія: первую онъ считалъ подлежащей рѣшенію, но пока еще нерѣшенной (ignoramus); вторую же отнесъ къ числу тѣхъ "семи міровыхъ загадокъ", для которыхъ у него нашелся лишь одинъ, безнадежно-пессимистическій отвѣтъ: ignorabimus -- никогда не будемъ знать!
   Почему? Гдѣ основаніе для такого рода разграниченій и безапелляціонныхъ приговоровъ?
   Достаточныхъ логическихъ основаній нѣтъ и не можетъ быть, ибо, разсуждая а priori, мы имѣемъ полное право сказать: ощущеніе и сознаніе или даны вмѣстѣ съ жизнью, или возникли на опредѣленной ступени ея эволюціи. Дю-Буа-Реймонъ одну изъ этихъ возможностей -- первую -- совершенно исключаетъ; онъ останавливается на послѣдней и категорически заявляетъ: "Но вотъ въ какомъ-то пунктѣ развитія жизни на землѣ выступаетъ нѣчто новое, непостижимое". А между тѣмъ, повторяю, въ такой же мѣрѣ допустима, закономѣрна и, стало быть, научна и другая гипотеза, другая предпосылка, согласно которой проблема возникновенія ощущенія и сознанія сливается съ проблемой возникновенія жизни. И, принявши, съ санкціи нашей интеллектуальной совѣсти, эту другую гипотезу, мы должны будемъ формулировать поставленный здѣсь вопросъ слѣдующимъ образомъ:
   Съ того благословеннаго мига, какъ жизнь впервые блеснула на землѣ, надѣливши ее ничтожнѣйшими по величинѣ и простѣйшими по структурѣ "клочьями протоплазмы", уже имѣлись на лицо, одновременно съ другими типичными явленіями жизни, и ощущеніе и сознаніе.
   А, согласившись принять такую предпосылку, мы, съ роковою для нашего разума необходимостью, должны будемъ признать одно изъ двухъ: либо непостижимы содержаніе и возникновеніе всего феномена жизни полностью, цѣликомъ, со включеніемъ въ него явленій ощущенія и сознанія; либо, наоборотъ, онъ, этотъ дивный феноменъ, подлежитъ научному истолкованію, и тогда, стало быть, нѣтъ никакого резона относить къ категоріи таинственныхъ "міровыхъ загадокъ" такіе составные элементы его, какъ ощущеніе и сознаніе. Современная наука идетъ -- правда, медленно и норою зигзагами, но все же идетъ -- къ рѣшенію проблемы жизни. И, рѣшивши ее, она вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшитъ и проблему сознанія. Не въ этомъ однако узелъ занимающаго насъ сейчасъ вопроса: мы хотимъ знать, правы ли тѣ зоопсихологи, которые отрицаютъ наличность сознанія у организмовъ, стоящихъ на низшихъ ступеняхъ жизни.
   Мы видѣли уже, что а priori сознаніе -- хотя бы "на своей первой ступени, въ формѣ чувственнаго ощущенія" -- можетъ быть разсматриваемо, какъ одинъ изъ неотъемлемыхъ составныхъ элементовъ интегральнаго цѣлаго, именуемаго жизнью, независимо отъ тѣхъ формъ, простыхъ или сложныхъ, "высокихъ" или "низкихъ," въ которыхъ она проявляется.
   Ну, а а posteriori -- на основаніи непосредственныхъ данныхъ живой природы, данныхъ наблюденія и опыта -- имѣемъ ли мы достаточное право говорить объ отсутствіи сознанія, "души" у низшихъ организмовъ, у разныхъ тамъ бактерій, корненожекъ, инфузоріи и т. и?
   Вотъ на этотъ-то вопросъ -- вопросъ большой, сложный и чрезвычайно деликатный -- я и попытаюсь отвѣтить въ рамкахъ, доступныхъ для журнальной статьи, и въ связи съ анализомъ сочиненія американскаго ученаго, Дженнингса, о "Поведеніи низшихъ организмовъ".
   Однако прежде, чѣмъ говорить объ опытахъ и наблюденіяхъ, объ аргументаціи и выводахъ Дженнингса, я хочу напомнить кое-что о "мірѣ невидимыхъ существъ" и означеніи его для пониманія основныхъ явленій жизни: дѣлаю это потому, что Дженнингсъ въ книгѣ своей удѣляетъ ему особенное, исключительное вниманіе -- и не безъ серьезныхъ, достаточныхъ къ тому основаній, конечно.
   Микроскопическіе одноклѣтные организмы, какъ растительнаго, такъ и животнаго происхожденія, будучи интересны и сами по себѣ, вдвойнѣ интересны по тому значенію, которое они имѣютъ для рѣшенія важнѣйшихъ проблемъ біологіи. Вотъ почему современная наука такъ богата и общими сочиненіями, и спеціальными монографіями объ одноклѣтныхъ организмахъ: достаточно назвать работы хотя бы Ѳигельмана, Ферворна, Дофлейна, Провазека, Дриша, Бючли, Делажа, Массара и О. Гертвига -- работы, полныя глубокаго, захватывающаго интереса,-- чтобы сразу же почувствовать, что устремленіе цѣлаго легіона авторитетныхъ ученыхъ въ таинственныя дебри микроскопическаго міра имѣетъ свое raison d'être. Какое же?
   Основатель и авторъ "Целлюлярной патологіи", знаменитый Рудольфъ Вирховъ, полвѣка тому назадъ сказалъ:
   "Всякое животное есть сумма живыхъ единицъ, изъ которыхъ каждая несетъ въ себѣ все характерное для жизни...
   "Для всякаго живого существа клѣтка является послѣднимъ формовымъ элементомъ, изъ котораго исходитъ всякая жизнедѣятельность, какъ нормальная, такъ и болѣзненная".
   И эти замѣчательныя по своей геніальной простотѣ идеи стали творческимъ лозунгомъ для всѣхъ послѣдующихъ и нынѣшнихъ натуралистовъ.
   "Всѣ тайны жизни заключены уже въ зародышѣ, въ клѣткѣ", писалъ много лѣтъ спустя Оскаръ Гертвигъ.
   "Клѣтка служитъ очагомъ жизненныхъ явленій... Въ гангліозной клѣткѣ покоятся тайны души -- in der Ganglienzelle schlummern die Geheimnisse der geistigen Vorgänge", заявляетъ Максъ Ферворнъ сейчасъ, въ послѣднемъ изданіи своей "Общей физіологіи".
   И изъ всѣхъ этихъ утвержденій, категоричныхъ въ мѣру своей безспорности, съ очевидностью слѣдуетъ, что свободно-живущія клѣтки, т. е. одноклѣтные организмы, являются тѣмъ драгоцѣннымъ для науки матеріаломъ, на которомъ и долженъ сосредоточить свое вниманіе біологъ, поставившій себѣ цѣлью постигнуть "тайны жизни". Ну, а такъ какъ въ кругъ этихъ "тайнъ" входятъ и "тайны души",-- едва-ли не самыя загадочныя, но въ то "же время и наиболѣе плѣнительныя изъ тайнъ,-- то становится яснымъ, почему натуралисты принялись съ такимъ громаднымъ рвеніемъ за изученіе психической жизни низшихъ организмовъ во всеоружіи не только завоеваній современной микроскопической техники, но и экспериментальнаго метода, играющаго сейчасъ такую огромную роль въ біологіи.
   Въ связи съ только что сдѣланнымъ выводомъ не могу не вспомнить старика Геккеля.
   Сейчасъ принято его бранить. Въ кругу патентованныхъ ученыхъ, изъ которыхъ многимъ до Геккеля, какъ до звѣзды небесной, далеко, это считается даже признакомъ "хорошаго тона".
   Правда, немало философическихъ грѣховъ лежитъ на душѣ знаменитаго "іенскаго пророка" -- какъ злостно окрестилъ Геккеля еще давно Дю-Буа-Реймонъ. Но всѣ промахи его сторицей искупаются многочисленными научными заслугами этого даровитаго ученаго и смѣлымъ, красивымъ полетомъ его остраго, проникновеннаго ума, открывавшаго человѣчеству далекія, заманчивыя переспективы, оплодотворявшаго научную мысль новыми, оригинальными идеями. И вотъ въ числѣ этихъ "пророческихъ", чисто геккелев.скихъ идей имѣется одна идея-золушка, когда-то осмѣянная и потонувшая въ сѣромъ туманѣ забвенія, которую тѣмъ не менѣе я хочу возстановить въ памяти читателя.
   Вы помните, быть можетъ, небольшую статью Геккеля "о душевныхъ клѣткахъ и клѣточныхъ душахъ"? "Душевныя клѣтки" мало кого ужь смущаютъ: всѣ понимаютъ, что подъ этимъ фигуральнымъ выраженіемъ надо разумѣть тѣ нервно-мозговыя клѣтки, съ отправленіемъ которыхъ связывается вся сознательная психическая дѣятельность высшихъ животныхъ. Не то "клѣточныя души". Ими были положительно скандализованы "высшія сферы" офиціальной науки. Ихъ поспѣшили похоронить, сдать въ архивъ, гдѣ хранятся всевозможные курьезы и раритеты необузданнаго фантазерства, которому предаются порой мужи науки. Но "клѣточныя души" оказались куда жизнеспособнѣе, чѣмъ это думали суровые блюстители порядка "высшихъ сферъ". Стряхнувши съ себя архивную пыль, онѣ вновь вышли на свѣтъ Божій и постепенно приковали къ себѣ вниманіе не только романтически-настроенныхъ "Платоновъ", но и "быстрыхъ разумомъ Невтоновъ" современнаго естествознанія. Къ числу послѣднихъ относится, несомнѣнно, и Дженнингсъ.
   

I.

   Рѣдко приходится читать такія интересныя спеціальныя работы, какъ изслѣдованіе Дженнингса о "Поведеніи низшихъ животныхъ въ условіяхъ нормальныхъ и искусственныхъ" {H. Jennings, Das Verhaltender niederen Organismen unter natürlichen und experimentellen Bedingungen. Deutsche Uebersetzung. 1910.}. Прекрасная это книга: дѣльная, умная. И написана просто, понятно, убѣдительно.
   Въ ней прежде всего поражаетъ полное отсутствіе той суетной торопливости, къ которой такъ склонны многіе изъ современныхъ спеціалистовъ, стремящихся во чтобы то ни стало сказать что-нибудь новое, внести въ сокровищницу знанія свою собственную лепту. Дженнингсъ терпѣливо, спокойно изслѣдуетъ факты, ведетъ наблюденія, ставитъ эксперименты и съ поразительной послѣдовательностью развертываетъ передъ читателемъ свои взгляды, останавливаясь часто на такихъ деталяхъ, которыя на первый взглядъ какъ будто излишни, но на самомъ дѣлѣ очень цѣнны, ибо ярко оттѣняютъ нюансы аргументаціи -- тѣ самые нюансы, что зачастую составляютъ подлинное существо истины. Вся сплошь сплетенная изъ тонкихъ деталей, работа его претворяется въ живую, сложную, мѣстами прямо-таки ажурную ткань фактовъ и обобщеній, показывающихъ наглядно, какъ плодотворно можетъ быть спеціальное изслѣдованіе, если оно ни на мгновеніе не теряетъ изъ виду и общихъ задачъ науки, и великихъ запросовъ человѣческаго ума. Конечно, общій характеръ работы Дженнингса въ извѣстной мѣрѣ опредѣляется характеромъ того матеріала, которымъ онъ оперируетъ: изящные, хрупкіе представители микроскопическаго міра требуютъ "тонкаго, деликатнаго обращенія" съ собой.
   Но одного спокойствія, терпѣнія и кропотливаго труда недостаточно, конечно: съ ними въ наукѣ недалеко уйдешь. И Дженнингсъ отлично это понимаетъ. Онъ ищетъ выводовъ; онъ настойчиво и неуклонно идетъ къ нимъ; онъ свободно и ясно формулируетъ ихъ, обнаруживая въ то же время большую дозу осторожности, критическаго чутья, вдумчивости и объективности, не призрачной, а настоящей, безъ которой немыслимо научное познаніе, особенно такихъ явленій, какъ "поведеніе низшихъ животныхъ".
   Я, само собою разумѣется, не претендую на сколько-нибудь исчерпывающее ознакомленіе читателя съ книгой Дженнингса: для этого пришлось бы перепечатать добрую ея половину. Я не думаю даже излагать всѣ аргументы и выводы его. Меня интересуетъ сейчасъ лишь общій духъ этой книги, ея основныя тенденціи и, главнымъ образомъ, тѣ методы, которыми авторъ рекомендуетъ руководствоваться при анализѣ "поведенія" низшихъ организмовъ. Соотвѣтственно этой цѣли придется, конечно, въ самыхъ скромныхъ размѣрахъ использовать и факты, которыми Дженнингсъ такъ блестяще иллюстрируетъ свои общія положенія.
   Дженнингсъ ставитъ слѣдующій вопросъ: имѣются ли у науки доказательства въ пользу широко распространеннаго мнѣнія, будто жизнь и поведеніе одноклѣтныхъ животныхъ (Protozoa) существенно (grundsätzlich) разнится отъ жизни и поведенія животныхъ многоклѣтныхъ (Metazoa). И отвѣчаетъ на него всѣмъ содержаніемъ своей книги.
   Методъ, которымъ онъ пользуется для рѣшенія этой проблемы, есть методъ сравнительный. Дженнингсъ внимательно, шагъ за шагомъ, прослѣживаетъ поведеніе одноклѣтныхъ организмовъ въ обстановкѣ нормальной и искусственной, созданной по волѣ и плану экспериментатора; онъ сопоставляетъ ихъ поведеніе съ поведеніемъ организмовъ многоклѣтныхъ, какъ низшихъ, такъ и высшихъ, при аналогичныхъ условіяхъ; онъ дѣлаетъ выводы на основаніи такихъ сопоставленій и только ихъ однихъ, оставляя въ сторонѣ мысль о субъективныхъ мотивахъ поведенія животныхъ, о тѣхъ переживаніяхъ, которыя сопутствуютъ той или иной дѣятельности, тому или иному движенію ихъ: ему важно знать не то, что "ощущаетъ" или "думаетъ" какая-нибудь амеба или инфузорія, дѣйствуя опредѣленнымъ образомъ въ опредѣленной обстановкѣ, а то что и какъ она дѣлаетъ въ зависимости отъ тѣхъ условій, въ которыя ее ставитъ жизнь или экспериментаторъ.
   Мало этого, Дженнингсъ совершенно исключаетъ изъ числа критеріевъ для оцѣнки общаго поведенія животныхъ такой, казалось бы, важный моментъ, какъ существованіе или отсутствіе у нихъ нервной системы, оправдывая эту свою позицію соображеніями, справедливость которыхъ врядъ-ли подлежитъ сомнѣнію. Онъ говоритъ:
   Даже голая протоплазма амебы отвѣчаетъ на всѣ тѣ виды раздраженія, на которые реагируетъ всякое животное. Слѣдовательно, нервная система и органы чувствъ не необходимы для воспріятія какой-либо особой формы раздраженій...
   "Передача (распространеніе) раздраженія имѣетъ мѣсто также и у организмовъ безъ нервной системы...
   "Въ нервной системѣ мы не находимъ никакихъ специфическихъ особенностей, которыхъ не было бы также и въ протоплазматическихъ структурахъ.
   "Свойства нервной системы -- это общія свойства протоплазмы...
   "Если не всѣ, то большая часть тѣхъ основныхъ жизненныхъ отправленій, которыя разсматриваются, какъ спеціальныя особенности нервной системы, могутъ быть установлены и у простѣйшихъ одноклѣтныхъ животныхъ, не смотря на то, что у нихъ нѣтъ еще нервной системы...
   "Особенности нервной системы являются лишь повышенными степенями развитія общихъ свойствъ протоплазмы -- sind nur Steigerungen der allgemeinen Eigenschaften des Protoplasmas" (стр. 408, 409, 412).
   Вы видите такимъ образомъ, что, Дженнингсъ дѣйствительно пробуетъ подняться на такую высоту объективности, которая вообще доступна человѣку, задавшемуся мыслью охарактеризовать научно поведеніе низшихъ организмовъ.
   Посмотримъ же, каковы на самомъ дѣлѣ основные штрихи этого "поведенія", и начнемъ даже не съ одноклѣтныхъ животныхъ, а съ простѣйшихъ изъ населяющихъ землю существъ -- съ бактерій.
   "Объ образѣ дѣйствій бактерій при различныхъ условіяхъ можно судить по ихъ движеніямъ -- конечно, въ тѣхъ случаяхъ, когда имѣешь дѣло съ подвижными бактеріями, надѣленными однимъ или нѣсколькими жгутами, которыя и исполняютъ у нихъ роль органовъ движенія.
   Вотъ спирилла, свободно плавающая въ каплѣ воды. Случайно на пути ея встрѣчается препятствіе, мѣшающее ей плыть въ разъ принятомъ направленіи. Что дѣлаетъ спирилла? Она сворачиваетъ въ сторону или обратно и плыветъ дальше.
   Спирилла, о которой говорю я, аэробна, т. е. нуждается для жизни въ кислородѣ.
   Представимъ себѣ, что въ каплѣ воды, гдѣ шныряютъ во всѣ стороны спириллы, разсѣяно нѣсколько пузырьковъ воздуха, изъ которыхъ кислородъ постепенно диффундируетъ въ прилегающіе къ нимъ слои воды. Спириллы первое время продолжаютъ свои обычныя движенія, независимо отъ мѣстоположенія воздушныхъ пузырьковъ. Но вотъ кислородъ, имѣвшійся раньше въ водяной каплѣ, истощился. Тогда спириллы постепенно стягиваются къ воздушнымъ пузырькамъ и располагаются группами вокругъ нихъ. Какъ это произошло? Потому ли, что кислородъ притянулъ къ себѣ спириллъ, автоматически подчинившихся этому "притяженію" -- какъ подчиняются, напримѣръ, желѣзныя опилки притяженію магнита -- или же онѣ сами, продолжая шнырять во всѣ "концы своего мѣстообиталища, случайно наткнулись на слои, прилегающіе къ воздушнымъ пузырькамъ,-- "нашли", что нужно имъ, и остановились у животворнаго источника кислорода? На основаніи тщательнѣйшихъ и многочисленныхъ наблюденій, Дженнингсъ склоняется ко второму изъ этихъ предположеній и говоритъ: "Такимъ образомъ, нахожденіе кислорода зависитъ отъ обычныхъ движеній бактерій, а вовсе не отъ движеній, исключительно вызываемыхъ и направляемыхъ кислородомъ" (43).
   Большая часть бактерій относится безразлично къ свѣту: при. сутствіе или отсутствіе его никакъ не вліяетъ да характеръ и направленіе ихъ движеній, ихъ "поведенія". Но нѣкоторые виды, наоборотъ, особенно чувствительны къ нему: ихъ нормальная жизнедѣятельность немыслима безъ свѣта. Такія бактеріи обычно устремляются къ освѣщеннымъ частямъ своего мѣстожительства и избѣгаютъ затѣненныхъ частей его. Однако и въ этомъ случаѣ онѣ, согласно наблюденіямъ и опытамъ Дженнингса, ведутъ себя такъ же, какъ и спириллы по отношенію къ пузырькамъ воздуха; двигаясь въ различныхъ направленіяхъ, "изслѣдуя" постоянно окружающую ихъ среду, онѣ наталкиваются на условія, наиболѣе отвѣчающія ихъ нормальной жизнедѣятельности, и остаются въ предѣлахъ этой обстановки, пока измѣнившіяся въ неблагопріятную сторону обстоятельства не вынудятъ ихъ пуститься снова "на поиски" среды, благопріятствующей ихъ питанію, росту и размноженію.
   Одинъ давнишній опытъ Энгельмана особенно наглядно подтверждаетъ эту мысль.
   Онъ помѣстилъ кучку "свѣтолюбивыхъ" бактерій (Ghromatium photometricum) въ поле микроскопическаго спектра. Бактеріи пришли въ движеніе и "ажитація" ихъ продолжалась до тѣхъ поръ, пока онѣ не распредѣлились въ различныхъ частяхъ спектра: громадное большинство ихъ скопилось въ полосѣ ультра-красныхъ и оранжевыхъ лучей, тогда какъ въ другихъ частяхъ спектра, особенно въ красномъ, фіолетовомъ и ультра-фіолетовомъ, остались лишь рѣдкіе, одиночные экземпляры. Такимъ образомъ оказалось, что, въ результатѣ "поисковъ" благопріятной среды, бактеріи собрались въ тѣхъ частяхъ спектра, лучи которыхъ ими интенсивнѣе всего поглощаются и въ то же время лучше всего способствуютъ обмѣну веществъ.
   Такого рода наблюденій и опытовъ, свидѣтельствующихъ о вліяніи различныхъ условій (раздражителей) на поведеніе бактерій, имѣется немало. И всѣ они позволяютъ сдѣлать рядъ чрезвычайно любопытныхъ выводовъ, которые можно формулировать слѣдующимъ образомъ:
   Прежде всего несомнѣнно, что показателемъ "поведенія" бактерій служатъ ихъ движенія. Обычно перемѣна въ направленіи движеній обусловливается измѣненіями въ окружающей бактерію обстановкѣ.
   Измѣненія эти могутъ быть полезны, безразличны или вредны для нормальной жизнедѣятельности бактерій. Если они безразличны или полезны, то поведеніе (движенія) бактерій либо остается неизмѣннымъ, либо направляется къ тому, чтобы возможно полнѣе использовать благопріятныя для ихъ жизни условія. Если же они вредны, то бактеріи измѣняютъ свои движенія, уклоняясь отъ источника неблагопріятныхъ для нихъ раздраженій. Такимъ образомъ поведеніе ихъ въ общемъ, какъ и у организмовъ высшихъ, носитъ характеръ регулятивный, характеръ приспособленія (стр. 55, 58).
   Далѣе. Реагированіе бактерій на внѣшнія раздраженія подчиняется, какъ показалъ еще Пфефферъ, Веберовскому закону отношенія между ощущеніемъ и раздраженіемъ. "Хотя, говоритъ Дженнингсъ, мы ничего и не знаемъ объ ощущеніяхъ у бактерій, но если вмѣсто ощущенія подставить ихъ реакціи на раздраженія, то мы увидимъ, что и здѣсь можно установить такую же зависимость" (т. е. зависимость, согласную съ закономъ Вебера) {Законъ этотъ обычно формулируется такъ: ощущеніе растетъ, макъ логариѳмъ раздраженія.}. "И -- продолжаетъ Дженнингсъ -- это сходство между отношеніемъ раздраженія и ощущенія у человѣка, съ одной стороны, и отношеніемъ раздраженія и реакціи у бактерій, съ другой, представляется заслуживающимъ особеннаго вниманія -- erscheint ausserordentlich bermerkenswert" (ibid. 56, 57).
   Наконецъ, характерно и то, что отдѣльные индивиды опредѣленнаго вида бактерій, какъ показываетъ наблюденіе, неодинаково реагируютъ на одни и тѣ же вліянія среды. Тутъ, на низшихъ ступеняхъ жизни, можно стало быть, уже говорить и объ индгівидуализаціи поведенія (стр. 57). Объ этомъ, впрочемъ, дальше. А пока скажемъ нѣсколько словъ о modus'ѣ дѣйствій амебъ -- этихъ простѣйшихъ представителей животнаго царства.
   Глава о "поведеніи амебы" (Das Verhalten der Amöbe) является однимъ изъ интереснѣйшихъ этюдовъ въ книгѣ Дженнингса. Однако мнѣ придется, къ сожалѣнію, коснуться этого этюда лишь слегка.
   Безформенное, обнаженное протоплазматическое тѣло амебы обладаетъ способностью измѣнять свои очертанія, то сжимаясь и расширяясь, то выпуская въ различныхъ направленіяхъ протоплазматическіе отростки или псевдоподіи, при помощи которыхъ это микроскопическое одноклѣтное животное "изслѣдуетъ" окружающую его обстановку, ловитъ добычу и передвигается съ мѣста на мѣсто.
   Движенія амебы, не смотря на ограниченность имѣющихся въ ея распоряженіи средствъ, многообразны, хотя, правда, медленны, тяжеловѣсны и неуклюжи. Способы передвиженія у различныхъ видовъ амебъ различны; но и одна и та же амеба не всегда одинаково движется даже при одинаковыхъ условіяхъ.
   Механическое раздраженіе, тепло, свѣтъ, электричество, химическіе реагенты, словомъ, всѣ формы энергіи, на которыя такъ или иначе откликаются высшія животныя, вліяютъ и на амебу, видоизмѣняя ея "поведеніе".
   Наткнувшись на препятствіе, мѣшающее ей двигаться впередъ, она выпускаетъ псевдоподіи въ новомъ направленіи и измѣняетъ такимъ образомъ свой путь; очутившись въ полѣ свѣтовыхъ лучей, неблагопріятно отзывающихся на ея жизненныхъ отправленіяхъ, она переползаетъ въ затѣненную полосу своего мѣстообиталища; если экспериментаторъ, въ цѣляхъ изслѣдованія, измѣняетъ направленіе этихъ лучей, то соотвѣтственно измѣняется и путь амебы, всѣ усилія которой сводятся къ тому, чтобъ избѣжать вреднаго для нея вліянія свѣта; придя въ соприкосновеніе съ живою добычей -- съ подвижною бактеріей, инфузоріей или другой амебой,-- она упорно "преслѣдуетъ" ее, пуская въ ходъ всѣ доступныя ей формы движенія, чтобы схватить и поглотить добычу.
   Короче говоря, все поведеніе амебы ярко отмѣчено печатью "приспособленія" къ импульсамъ, исходящимъ изъ внѣшней среды и регулируемымъ внутренними импульсами самого животнаго; "оно, выражаясь словами Дженнингса, направлено къ тому, чтобъ сохранять животному жизнь и помогать ему въ поддержаніи его нормальныхъ жизненныхъ функцій" (ibid. 34).
   

II.

   Остановимся теперь на анализѣ "поведенія" инфузорій -- одноклѣтныхъ организмовъ, отличающихся болѣе дифференцированнымъ строеніемъ, чѣмъ амебы. Въ зависимости отъ болѣе сложной организаціи этихъ микроскопическихъ животныхъ много сложнѣе и "система ихъ дѣйствій" (Actionssystem).
   Дженнингсъ удѣляетъ въ своей книгѣ очень много мѣста описанію наблюденій и опытовъ надъ поведеніемъ инфузорій {См. стр. 60--289 его книги.}. Да и понятно почему. Въ образѣ дѣйствій этихъ организмовъ такъ много любопытнаго, своеобразнаго, и цѣннаго для характеристики "поведенія" низшихъ животныхъ и для обоснованія тѣхъ выводовъ, къ которымъ, въ концѣ гонцовъ, приходитъ нашъ авторъ. Послѣдуемъ же за нимъ и посмотримъ, какъ протекаетъ день инфузоріи туфельки (Paramaecium).
   Туфелька относится къ отдѣлу рѣснитчатыхъ инфузорій. Все тѣло ея усѣяно равномѣрно рѣсничками, работая которыми животное передвигается съ мѣсто на мѣсто. Обычно рѣснички обращены назадъ и потому ритмическіе удары ихъ направляютъ тѣло животнаго впередъ. Но парамеція можетъ направить рѣснички въ обратную сторону, и тогда, работая ими, она пятится назадъ. Двигаясь впередъ или назадъ, инфузорія въ то же время вертится вокругъ длинной оси своего тѣла. Все это важно знать, такъ какъ, благодаря способности измѣнять направленіе и работу рѣсничекъ, а также усиливать, ослаблять или же вовсе останавливать вращеніе вокругъ длинной оси собственнаго тѣла, туфелька имѣетъ возможность широко разнообразить свои движенія, приноравливая ихъ къ измѣнчивымъ условіямъ и требованіямъ среды.
   Вотъ плаваетъ она свободно и видимо беззаботно въ водѣ: зигзагами несется впередъ, сворачиваетъ вправо, влѣво, то поднимается, то опускается, идетъ обратно назадъ и вновь устремляется впередъ, останавливается и опять трогается въ путь, то замедляя, то ускоряя работу рѣсничекъ и вертясь съ различной скоростью вокругъ собственной оси. Вода -- ея стихія, движеніе -- обычный modus времяпрепровожденія.
   Кругомъ какъ будто все такъ спокойно, такъ привычно: ничто не трогаетъ, не раздражаетъ, не нарушаетъ нормальнаго теченія жизненныхъ функцій парамеціи.
   Но посмотрите. Она наталкивается случайно переднимъ концомъ своего тѣла на камень. Одно мгновеніе -- рѣснички задвигались въ обратномъ направленіи, и туфелька отскакиваетъ назадъ (Fluchtreaction) и вновь начинаетъ двигаться въ различныя стороны, пока ей не удастся обойти ставшее на пути препятствіе. Плывя дальше впередъ, она вдругъ попадаетъ въ полосу, сильно нагрѣтую лучами солнца. Рѣснички, окаймляющія ея ротовую впадину (Peristom) начинаютъ дѣйствовать энергично. Благодаря работѣ ихъ, струйки нагрѣтой воды съ силой устремляются въ ротовую полость. Обычное для парамеціи "физіологическое равновѣсіе" нарушается; рѣзкая перемѣна температуры, повидимому, фиксируетъ на себѣ "вниманіе" животнаго, и туфелька сперва замедляетъ свои ходъ, а потомъ останавливается и принимается описывать переднею частью тѣла круги, работая по прежнему рѣсничками перистома. Что дѣлаетъ она? "Изслѣдуетъ" среду? "Пробуетъ" температуру воды, врывающейся струйками въ перистомъ съ различныхъ сторонъ, смотря по тому, куда направлена описывающая круги передняя часть тѣла инфузоріи? "Ищетъ выхода" изъ неблагопріятной для ея нормальныхъ отправленій обстановки?
   Да, "пробуетъ", "ищетъ выхода". Это ясно. Ибо, нѣсколько мгновеній спустя, вы видите, какъ она. снова плыветъ впередъ въ томъ направленіи, гдѣ температура воды менѣе нагрѣта, больше отвѣчаетъ требованіямъ ея организма...
   Вырвавшись изъ угрожавшей ея благополучію обстановки, туфелька принимается за выполненіе своего обычнаго "плана дѣйствіи", за осуществленіе той, въ общемъ скромной "формулы жизни", которая выпала ей на долю волею біологическихъ судебъ: опять шныряетъ во всѣ стороны, пока не представляется новый поводъ удирать отъ не вполнѣ соотвѣтствующихъ ея нормальному бытію условій. На этотъ разѣ, ей привелось очутиться неподалеку отъ листа -- самаго обыкновеннаго, только что свалившагося съ дерева, зеленаго листа. Онъ мѣрно покачивался на поверхности воды, распространяя вокругъ себя невидимыя, почти неуловимыя струйки своихъ соковъ. Едва первыя порціи этихъ соковъ распустились въ водѣ и коснулись перистома инфузоріи,-- туфелька остановилась, а тамъ попятилась назадъ и пятилась до той поры, пока не очутилась внѣ сферы потревожившаго ее химическаго раздраженія. А дальше -- снова вольтъ вправо или влѣво и опять неугомонное плаваніе по морю житейскихъ испытаній, такъ часто нарушающихъ "физіологическое равновѣсіе" этого крохотнаго созданія. Посмотримъ, что принесетъ оно ему.
   Туфелька продолжаетъ плавать. Трепещутъ, какъ всегда, рѣснички, одѣвающія тѣло ея; колышатся ритмически мерцательные волоски, сидящіе вокругъ перистома. Неожиданно стукается она переднимъ концомъ своимъ о вѣточку и, по привычкѣ, первымъ дѣломъ пятится назадъ, но сейчасъ же снова подается впередъ и, нащупавши вѣтку, плотно прилегаетъ къ ней. Рѣснички на тѣлѣ замираютъ, тогда какъ тѣ, что окружаютъ перистомъ, начинаютъ работать во всю, направляя ко рту сильную струю воды. Это длится нѣсколько минутъ, пока, наконецъ, инфузорія не покидаетъ своей временной стоянки. Оказывается, она "ошиблась": всѣ "изысканія" ея были напрасны -- на шероховатой поверхности вѣтки, всего только недавно попавшей въ воду, не нашлось бактерій, составляющихъ обычную пищу инфузоріи...
   Однако не успѣла она проплыть нѣсколько сантиметровъ -- путь для нея, правда, довольно таки длинный -- какъ новое обстоятельство привлекло ея "вниманіе": на легкихъ струйкахъ воды до перистома инфузоріи докатилось нѣсколько мельчайшихъ пузырьковъ углекислоты. Самъ по себѣ этотъ газъ ненуженъ ей. Но инфузорія все же пустилась "искать" чего-то. Шныряла, шныряла и, наконецъ, остановилась въ зонѣ, богатой углекислымъ газомъ. Очутившись тутъ, она принялась усердно "изслѣдовать" ее -- конечно, обычными для инфозуріи средствами: неустанными движеніями въ различныя стороны и энергичною дѣятельностью ротового аппарата.
   Наконецъ, послѣ долгихъ "поисковъ", она нашла подлинный источникъ углекислоты: передъ нею кучка бактерій, связанныхъ студенистою массой (Zoogloea); онѣ-то и выдѣляли, въ процессѣ жизненной работы своей, угольную кислоту. Инфузорія располо жилась на зооглеѣ, задержала трепыханіе рѣсничекъ, исполняющихъ роль органовъ движенія, и пустила полнымъ ходомъ свой ловчій механизмъ: водоворотъ, поднятый усиленнымъ мерцаніемъ рѣсничекъ перистома, сталъ отрывать бактерій отъ зооглеи, увлекая ихъ въ ротовую впадину инфузоріи. Теперь туфелька уже у, цѣли своихъ долгихъ, неустанныхъ исканіи; теперь ей нипочемъ. Другія раздраженія, на которыя она только что такъ чутко откликалась; теперь все "вниманіе" ея цѣликомъ сосредоточивается на ловлѣ и поглощеніи добычи. Вотъ прошмыгнула крошечная рыбка. Вода пришла въ сотрясеніе и волны ея -- правда, чрезвычайно слабыя, замѣтныя лишь для инфузорій -- докатились до туфельки. Но сейчасъ она не реагируетъ на нихъ, тогда какъ раньше, навѣрное, поспѣшила бы укрыться отъ ихъ раздражающаго вліянія. Вотъ выглянуло солнце изъ-за облаковъ, ударило жаркими лучами по водѣ и стало быстро нагрѣвать тѣ слои, гдѣ копошится инфузорія подлѣ добычи своей. Температура воды подымается, переваливаетъ за тотъ optimum, къ которому приспособленъ организмъ туфельки. Но и это не трогаетъ ее: прильнувши плотно къ зооглеѣ, она по прежнему работаетъ своимъ пищепріемнымъ аппаратомъ, отрываетъ бактерій, одну за другою, отъ зооглеи и жадно поглощаетъ ихъ. Наконецъ, температура воды становится ужь непереносной. Тогда инфузорія оставляетъ добычу, кидается, какъ шальная, назадъ и начинаетъ метаться изъ стороны въ сторону, пока не попадаетъ вновь въ полосу относительно прохладной воды...
   Такъ протекаютъ дни парамеціи, этой неугомонной, вѣчной странницы. "Она, говоритъ Дженнигсъ, постоянно ощупываетъ свой путь, систематически изслѣдуя (пробуя) всевозможныя условія и уклоняясь отъ тѣхъ, которыя вліяютъ вредно. Поведеніе ея, по существу, такое же, какъ у слѣпого и глухого, или же у человѣка, нащупывающаго въ темнотѣ свой путь. Это -- непрерывная проба всѣхъ предметовъ и остановка возлѣ тѣхъ, которые оказываются полезными" (стр. 163).
   Жизнь другихъ инфузорій -- правда, значительно менѣе изученная -- подтверждаетъ въ общемъ эту характеристику Дженнингса.
   Тутъ однако встаютъ сейчасъ же два вопроса, представляющихъ огромный теоретическій интересъ.
   Первый изъ нихъ гласитъ: какъ реагируютъ отдѣльныя инфузоріи опредѣленнаго вида на одно и то же раздраженіе -- сходно или несходно?
   Второй вопросъ еще интереснѣе. Его Дженнингсъ формулируетъ такъ: Можетъ ли одно и то же животное (инфузорія) при одинаковыхъ внѣшнихъ условіяхъ, но въ различное время, неодинаково вести себя? Или иначе: опредѣляется ли поведеніе данной инфузоріи только вліяніемъ внѣшней среды, или же оно обусловлено и внутренними импульсами, идущими отъ самого животнаго, независимо отъ внѣшнихъ условій?
   Дженнингсъ, исходя изъ своего богатаго и разносторонняго научнаго опыта, даетъ на оба эти вопроса слѣдующій отвѣтъ, который, хотя и имѣетъ прямое отношеніе къ парамеціи, но можетъ быть распространенъ на инфузоріи вообще:
   Въ поведеніи различныхъ туфелекъ при однихъ и тѣхъ же внѣшнихъ условіяхъ, говоритъ онъ, часто замѣчается большая разница.
   А поведеніе одной и той же туфельки также нерѣдко варіируется, не смотря на то, что внѣшняя обстановка остается неизмѣнной.
   Такая разница въ поведеніи каждой отдѣльной туфельки въ различное время обусловливается разницей ея внутренняго или физіологическаго состоянія. "Нѣкоторыя изъ этихъ физіологическихъ состояній можно охарактеризовать, какъ усталость, голодъ, привычку и т. п. Въ другихъ же случаяхъ ихъ нельзя опредѣлить точно. Тутъ, очевидно, мы имѣемъ передъ собой слабые зачатки перемѣны поведенія въ зависимости отъ бывшихъ ранѣе опытовъ организма" (стр. 155, 156).
   Мысль эта требуетъ поясненій и фактическихъ иллюстрацій, къ которымъ мы сейчасъ же и обратимся.
   Въ болотистыхъ прудахъ нерѣдко можно встрѣтить особую инфузорію, извѣстную подъ именемъ "трубача" (Stentor roeselii).
   Длинное, вытянутое тѣло этого микроскопическаго одноклѣтнаго организма оканчивается наверху широкимъ раструбомъ, образующимъ перистомъ, а на другомъ концѣ переходитъ въ такъ называемую ножку, которою трубачъ прикрѣпляется къ какому-нибудь водяному растенію. Все тѣло трубача усѣяно по длинѣ рядами коротенькихъ мерцательныхъ волосковъ, а раструбъ снабженъ ворсинками покрупнѣе. Есть, наконецъ, еще одна особенность, характерная для стентора: ножка его и прилегающая къ ней нижняя часть тѣла окружены, на подобіе неправильной трубки, слизистою массой, въ которой заключено множество постороннихъ частичекъ.
   Вотъ надъ этою-то инфузоріей и производилъ свои наблюденія и опыты Дженнингсъ съ цѣлью показать, какъ реагируетъ отдѣльное животное въ различное время на одно и то же раздраженіе. Опыты эти такъ занимательны и остроумны, что я считаю нужнымъ привести ихъ возможно полнѣе.
   Экспериментаторъ разводитъ тонкій порошокъ кармина или туши въ водѣ и затѣмъ, забравши его въ пипетку, одинъ конецъ которой вытянутъ въ длинную капиллярную трубочку, направляетъ струю на перистомъ стентора.
   Сперва инфузорія не обнаруживаетъ ничего особеннаго бъ своемъ поведеніи: работаетъ рѣсничками перистома и увлекаетъ спиральнымъ потокомъ водяную струю вмѣстѣ съ крошечными зернышками кармина внутрь своего тѣла. Но это длится лишь очень короткое время. Затѣмъ трубачъ легкимъ движеніемъ уклоняется въ сторону, какъ бы стремясь избѣгнуть направленной на него струи.
   Однако зерна кармина продолжаютъ попрежнему густымъ облачкомъ падать на перистомъ. Тогда трубачъ пускаетъ въ дѣло другой маневръ: рѣснички перистома мгновенно начинаютъ работать въ обратную сторону, и частички кармина, которыя только что увлекались водоротомъ внутрь тѣла, выгоняются наружу. "Испробовавши" этотъ пріемъ, инфузорія, нѣкоторое время спустя, вновь измѣняетъ направленіе рѣсничекъ перистома: онѣ дѣйствуютъ теперь нормально; но такъ какъ экспериментаторъ продолжаетъ по прежнему "раздражать" трубача, то послѣдній опять раза два-три мѣняетъ направленіе рѣсничекъ. Однако безуспѣшно: частички кармина, не переставая, падаютъ на перистомъ; экспериментаторъ упорно преслѣдуетъ свою задачу, чтобы узнать, что станетъ дѣлать дальше инфузорія, прибѣгнетъ ли она къ какимъ-нибудь новымъ пріемамъ "борьбы" съ раздраженіемъ.
   Тутъ трубачъ пускаетъ въ ходъ одно изъ рѣшительныхъ средствъ "защиты": онъ быстро сокращаетъ свое тѣло и "прячется" такимъ образомъ въ трубку. Дѣятельность перистома останавливается, частички кармина ужь не раздражаютъ животное. Проходитъ съ полминуты, не больше, и трубачъ снова выпячивается -- не сполна, а частью -- изъ своего убѣжища. Опять задвигались рѣснички перистома, опять потекли спиральныя струйки съ порошкомъ кармина внутрь тѣла инфузоріи. И что же? Какъ ведетъ себя на этотъ разъ трубачъ? Продѣлываетъ ли онъ всю ту послѣдовательную серію манипуляціи, при помощи которыхъ онъ только что "пытался" уклониться отъ раздражающихъ его вліяній водяной струи съ карминомъ, или же предварительный опытъ "научилъ" его пользоваться средствомъ наиболѣе цѣлесообразнымъ въ данномъ случаѣ?
   Оказывается -- да: "научилъ". Вмѣсто того, чтобъ "пробовать" все то, что продѣлывалъ онъ раньше, трубачъ сразу же реагируетъ на раздраженіе послѣднимъ изъ примѣненныхъ имъ пріемовъ: онъ съежился и ушелъ въ трубку; потомъ вновь выглянулъ, опять сократился и снова спрятался, причемъ послѣ каждаго сокращенія оставался въ трубкѣ все дольше и дольше.
   Однако экспериментаторъ былъ неумолимъ: густое облачко кармина не переставало тревожить стентора. Не переставалъ и онъ то прятаться, то выпячиваться наружу, дѣлая это съ каждымъ разомъ все энергичнѣе и энергичнѣе, пока пожка его... не отдѣлилась отъ того предмета, на которомъ сидѣлъ трубачъ.
   Такъ очутился онъ на свободѣ. Ударилъ нѣсколько разъ рѣсничками, одѣвающими тѣло его, и сталъ выбираться изъ трубки. Сначала онъ поплылъ прямо впередъ. Но, очутившись въ облачкѣ кармина, попятился назадъ -- какъ пятится въ аналогичныхъ случаяхъ парамеція -- а тамъ, проскочивши "заднимъ ходомъ" сквозь слизистую массу своей трубки, вырвался, наконецъ, изъ заколдованнаго круга и пустился вплавь по родной стихіи.
   Плавалъ онъ, впрочемъ, недолго, ибо, будучи трубачемъ, а не туфелькой, склоненъ къ сидячему, а не бродячему образу жизни.
   Очень скоро онъ нащупалъ кучку разлагающихся органическихъ веществъ, которыя, вмѣстѣ съ нѣжною слизью, выдѣляемой самимъ стенторомъ, и послужили матеріаломъ для сооруженія покой трубки.
   Много любопытнаго можно было бы разсказать и о тѣхъ мапи пуляціяхъ, которыми пользуется стенторъ при "поискахъ" новаго пристанища и при сооруженіи новой трубки. Но это завело бы насъ далеко за предѣлы моей основной задачи. А потому ставлю точку и приступаю къ указанію тѣхъ выводовъ, къ которымъ приходитъ Дженнингсъ на основаніи только что изложенныхъ экспериментовъ.
   . "Поведеніе стентора, поскольку о немъ можно судить объективно, говоритъ Дженнингсъ, похоже на таковое у высшихъ животныхъ и въ такой же мѣрѣ служитъ организму на пользу...
   "Всѣ наши выводы относительно стентора, пишетъ онъ дальше, показываютъ ясно, что одинъ и тотъ же организмъ можетъ различно реагировать на одно и то же раздраженіе... Такъ какъ во всѣхъ такихъ случаяхъ внѣшнія условія остаются совершенно тѣ же, то, стало быть, измѣненіе реакціи должно быть слѣдствіемъ перемѣны въ самомъ организмѣ... Одинъ и тотъ же организмъ неодинаково реагируетъ на одно и то же раздраженіе при различныхъ физіологическихъ состояніяхъ...
   "То, что дѣлаетъ высшее животное при извѣстныхъ условіяхъ, зависитъ отъ его опыта, т. е. отъ его прошлаго (Vorgeschichte)... На самомъ дѣлѣ, поскольку мы это видимъ, и поведеніе стентора констатируетъ въ рудиментарномъ состояніи тѣ явленія, которыя у высшихъ животныхъ выступаютъ чрезвычайно ярко и сложно...
   "Все содержаніе главы о стенторѣ, говоритъ въ заключеніе Дженнингсъ, мы можемъ формулировать слѣдующимъ образомъ: Каждое отдѣльное животное не всегда ведетъ себя одинаково при одинаковыхъ внѣшнихъ условіяхъ; поведеніе скорѣе всего зависитъ отъ физіологическихъ состояній агивотнаго. Реакція на какое-либо данное раздраженіе измѣняется согласно бывшимъ ранѣе воспріятіямъ (Erfahrung), и всѣ такія измѣненія являются регуляторными, а не случайными. Слѣдовательно, явленія эти подобны тѣмъ, которыя наблюдаются при "выучкѣ" ("Lernen") высшихъ животныхъ; только модификаціи тутъ зависятъ отъ менѣе сложныхъ условій и длятся болѣе короткое время" (стр. 266,273--277).
   

III.

   Я уже сказалъ, что нѣтъ никакой возможности исчерпать въ журнальной статьѣ богатое содержаніе книги Дженнингса: кто серьезно интересуется вопросами зоопсихологіи, можетъ обратиться Непосредственно къ труду американскаго ученаго. Но для того, чтобы выводы послѣдняго были для насъ въ достаточной мѣрѣ ясны и убѣдительны, необходимо ознакомиться еще хотъ слегка съ "поведеніемъ" низшихъ многоклѣтныхъ животныхъ, среди которыхъ гидры и полипы, какъ организмы съ едва намѣченной нервной системой, представляютъ для насъ особенный интересъ.
   Начнемъ съ гидры. Это крошечное животное, изъ класса кишечно-полостныхъ, давно ужъ обратило на себя вниманіе натуралистовъ необыкновенною способностью своей "возстановлять утраченныя части" (регенерація): извѣстно, что гидру можно искрошить на сотню мельчайшихъ частей, и каждый такой клочекъ вновь превратится въ настоящую, нормальную гидру -- фактъ, свидѣтельствующій о слабо выраженной индивидуальности этого животнаго, что и дѣлаетъ его чрезвычайно цѣннымъ для изученія "поведенія" низшихъ многоклѣтныхъ организмовъ.
   Грушевидное, двуслойное тѣльцо гидры, сложенное изъ множества клѣтокъ, вытянуто книзу въ такъ называемую ножку, при помощи которой это животное прикрѣпляется къ какому-нибудь предмету въ водѣ; на верхнемъ же концѣ оно украшено вѣнцомъ длинныхъ щупальцевъ, окружающихъ ротовое отверстіе. "Формула поведенія" гидры опредѣляется, въ конечномъ счетѣ, формулой доступныхъ ей движеній; а эта послѣдняя, какъ сейчасъ увидимъ, довольно таки сложна.
   Вотъ въ акваріумѣ, ухватившись ножкою за стебелекъ растенія, сидитъ обыкновенная зеленая гидра. Прослѣдите за поведеніемъ ея внимательно день-другой, и вы придете къ любопытнымъ и, быть можетъ, неожиданнымъ для васъ выводамъ. Прежде всего окажется, что гидра очень рѣдко пребываетъ въ полномъ покоѣ. Обычно, сидя на одномъ и томъ же мѣстѣ, она продѣлываетъ цѣлый рядъ движеній, имѣющихъ большое значеніе для ея нормальнаго бытія: она ритмически сжимаетъ и расширяетъ свое тѣло, склоняется въ различныя стороны и неустанно работаетъ щупальцами, то втягивая, то вытягивая ихъ и пользуясь ими, какъ органомъ "изслѣдованія" окружающей среды и ловчимъ снарядомъ для схватыванья и поглощенія добычи. Затѣмъ она снимается съ мѣста и медленно, ползкомъ, скользя на ножкѣ своей, подвигается впередъ. Однако, какъ бы неудовлетворившись такимъ несовершеннымъ способомъ передвиженія, она вдругъ сгибаетъ тѣло дугой, касается щупальцами о поверхность стебелька, освобождаетъ ножку, вытягиваетъ ее въ сторону или впередъ, опять цѣпляется ею за стебелекъ и снова выпрямляетъ тѣло, поднявши щупальцы по прежнему кверху. Дальше всѣ эти послѣдовательныя манипуляціи повторяются много разъ подъ рядъ, пока животное не очутится на нѣкоторомъ разстояніи отъ прежняго мѣста. Тутъ гидра снова принимается "изслѣдовать" щупальцами окружающую среду, снова ритмически сжимаетъ и расширяетъ свое тѣло, склоняя его при этомъ въ различныя стороны -- а тамъ, смотришь, опять тронулась въ путь и на этотъ разъ совсѣмъ по новому, по особому: склонилась всѣмъ корпусомъ книзу, стала "на голову" -- или, вѣрнѣе, на щупальцы -- оттопырила вверхъ ножку свою и начала перебирать щупальцами, какъ ногами...
   Спрашивается, однако, чѣмъ вызываются всѣ эти разнообразныя и часто очень сложныя движеніи гидры? Есть ли это непроизвольный, вынужденный отвѣтъ на внѣшнія раздраженія или же нѣчто такое, что диктуется внутренними импульсами, исходящими отъ самого животнаго? Предупреждаю еще разъ, что, ставя этотъ вопросъ, я вовсе не имѣю въ виду предпринимать экскурсію въ проблематическую область гаданій на счетъ того, что "переживаетъ" гидра, когда, напримѣръ, пускается въ путь "вверхъ ногами" или когда "изслѣдуетъ" щупальцами окружающую среду. Меня, какъ и раньше, занимаетъ другой, несравненно болѣе важный вопросъ, который сводится къ слѣдующему: является ли поведеніе гидры разъ навсегда предопредѣленнымъ, стоящимъ въ роковой причинной связи съ дѣйствіемъ даннаго внѣшняго раздражителя, или же оно можетъ модифицироваться примѣнительно къ нормальнымъ запросамъ всякой гядры и соотвѣтственно индивидуальнымъ нуждамъ каждой отдѣльной особи въ каждый данный моментъ? Ясно, что расцѣпка поведенія гидры въ терминахъ "субъективныхъ", "психологическихъ", тутъ ровно непричемъ.
   Отвѣчая на выдвинутый здѣсь вопросъ, Дженнингсъ говоритъ: поведеніе гидры можетъ считаться или казаться вынужденнымъ не въ большей мѣрѣ, чѣмъ, напримѣръ, поведеніе любого человѣка, который принимаетъ различныя положенія -- стоячее, сидячее, лежачее и т. д.-- въ зависимости отъ своего "физіологическаго состоянія" въ каждый данный моментъ, а также въ зависимости отъ цѣлаго ряда предшествующихъ, испытанныхъ имъ раньше "физіологическихъ состояній", которыя всѣ вмѣстѣ составляютъ то, что принято называть "индивидуальнымъ опытомъ" животнаго.
   "Гидра принимаетъ такое положеніе, которое наилучшимъ образомъ приспособлено къ требованіямъ ея жизненныхъ отправленій". Требованія эти различны не только у различныхъ особей, но и у одной и той же гидры въ разное время. Соотвѣтственно этому не сходно и "поведеніе" какъ у различныхъ гидръ даннаго вида, такъ и у одной и той же особи въ разное время (см. стр. 299, 300 и т. д.). Говоря иначе, дѣйствія гидры, по существу, ничѣмъ не отличаются, съ одной стороны, отъ дѣйствій тѣхъ одноклѣтныхъ организмовъ, о которыхъ говорилось въ двухъ предыдущихъ главахъ, а съ другой стороны -- отъ "поведенія" животныхъ болѣе высокаго порядка. И если полагаться только на то, что даетъ намъ непосредственное наблюденіе надъ жизнью гидръ и что можетъ быть провѣрено путемъ эксперимента, то выводъ Дженнингса долженъ быть признанъ единственно правильнымъ.
   Наблюденіе и опытъ показываютъ, напримѣръ, что гидры имѣютъ вообще тенденцію скопляться у освѣщенной части того сосуда, въ которомъ онѣ помѣщаются. Но "тенденція" эта выражается въ различной степени у гидръ голодныхъ и сытыхъ: послѣднія не такъ охотно тянутся къ свѣту, какъ первыя. Не странно ли? Какая можетъ бытъ въ самомъ дѣлѣ связь между тяготѣніемъ къ свѣту и ощущеніемъ голода? Оказывается, что маленькіе рачки и прочая водяная мелкота, которою питаются гидры, обыкновенно собираются въ освѣщенныхъ частяхъ воды. Стало быть, не свѣтъ самъ по себѣ, а добыча привлекаетъ въ данномъ случаѣ гидръ; и такъ какъ она нужнѣе тѣмъ изъ нихъ, кто сильнѣе испытываетъ потребность утолить голодъ, то и понятно, почему голодныя гидры устремляются къ освѣщеннымъ частямъ своего мѣстообиталища охотнѣе, чѣмъ это дѣлаютъ гидры сытыя.
   Возьмемъ другое -- отношеніе гидръ къ пищѣ.
   Существуетъ мнѣніе, будто гидра обязательно и безъ разбору хватаетъ все, что ни дай ей: достаточно, молъ, какому-нибудь предмету -- особенно съѣдобному -- придти въ соприкосновеніе съ однимъ изъ щупалецъ ея, чтобы сейчасъ же, автоматично, рефлекторно, пришелъ въ дѣйствіе весь ея ловчій и пищепріемный аппаратъ, продѣлывающій, какъ извѣстно, весьма разнообразныя и сложныя движенія въ цѣляхъ захвата и поглощенія добычи. Факты однако показываютъ совсѣмъ иное.
   Во-первыхъ, не всякая гидра устремляется жадно на добычу и не всегда "реагируетъ" на нее моментально опредѣленною "системой дѣйствій", не смотря на свой въ общемъ хищническій и прожорливый правъ: для этого она должна быть прежде всего голодна, и степень той страстности и стремительности, съ которою она набрасывается на пищу, въ значительной мѣрѣ, если не всецѣло, обусловливается степенью испытываемаго ею голода (точнѣе,-- продолжительностью того времени, втеченіе котораго она оставалась безъ пищи).
   А, во-вторыхъ, заповѣдь, занесенная на страницы чеховской "жалобной книги" и гласящая: "лопай, что даютъ!" -- для гидры вовсе необязательна. Гидра разборчива, порою прихотлива и иногда очень энергично отшвыриваетъ все, что невзначай или "по ошибкѣ" попадетъ ей въ ротъ. Въ этомъ отношеніи, впрочемъ, особенно характерны голые полипы, извѣстные подъ именемъ актиній или морскихъ анемонъ.
   Морскія анемоны -- по истинѣ красавцы среди обитателей подводнаго царства; онѣ же являются лучшимъ украшеніемъ знаменитыхъ акваріумовъ Неаполя, Берлина и Лондона. Благодаря сравнительно простой организаціи и слабо выраженной индивидуальности, эти животныя, подобно гидрамъ, даютъ богатѣйшій матеріалъ для оцѣнки поведенія низшихъ многоклѣтныхъ организмовъ; и, при желаніи подробнѣе остановиться на этой темѣ, можно было бы разсказать но мало интереснаго о формахъ движенія, характерныхъ для морскихъ анемонъ, о практикуемыхъ ими способахъ схватыванія и поглощенія добычи, объ отношеніи различныхъ индивидовъ и въ разное время къ тѣмъ или инымъ раздраженіямъ, о реагированіи этихъ животныхъ на вещества вредныя, безразличныя и полезныя съ точки зрѣнія ихъ пригодности для питанія, и т. д. Одной лишь книги Дженнингса хватило бы тутъ на десятки страницъ (см. стр. 300--362). Но я ограничусь лишь двумя-тремя фактами.
   Вотъ одна изъ крупнѣйшихъ морскихъ анемонъ,-- живущая въ водахъ, омывающихъ вестъ-индскій архипелагъ (Stoichactis heliantus). Ея цилиндрическое тѣло, переходящее нижней своего частью въ довольно массивную "ногу", имѣетъ въ поперечникѣ отъ 10 до 15 сантиметровъ, а на верхушкѣ ("головка" полипа) украшено вѣнцомъ многочисленныхъ щупальцевъ.
   Предположимъ, что на головку этой анемоны, межъ щупальцевъ ея, попадаетъ случайно какой-нибудь посторонній предметъ -- куча песку или камешковъ, занесенныхъ сюда водою, или же кусокъ падали, непригодной для питаніи полипа. Анемона сейчасъ же пускаетъ въ дѣло цѣлый рядъ движеній съ цѣлью отбросить посторонній предметъ.
   Сначала щупальцы, сидящіе на той части "головки" полипа, гдѣ находится, напримѣръ, кучка песку, втягиваются поверхность "головки" въ этомъ мѣстѣ выравнивается и песокъ отдается во власть водяныхъ струекъ, которыя могутъ такимъ образомъ смыть его. Но могутъ и не смыть, конечно. Тогда животное прибѣгаетъ къ другому пріему: то мѣсто "головки", на которомъ лежитъ песокъ, начинаетъ медленно выпячиваться бугоркомъ, благодаря чему посторонній, ненужный анемонѣ предметъ становится доступнѣе для дѣйствія водяныхъ струекъ.
   Если однако и это средство окажется недостаточнымъ, тогда анемона воспользуется цѣлымъ рядомъ новыхъ пріемовъ, при помощи которыхъ она, въ концѣ концовъ, освободится отъ безполезнаго и обременительнаго для нея груза. Какіе же это пріемы? Отмѣчу два, наиболѣе остроумныхъ.
   Допустимъ, что кучка песку лежитъ ближе къ правому краю "головки" анемоны. Въ такихъ случаяхъ сидящіе здѣсь щупальцы быстро прячутся, а самый край изгибается книзу, что и даетъ песку возможность скатиться въ воду. Не всегда впрочемъ, такъ какъ уклонъ можетъ оказаться не вполнѣ достаточнымъ для этого. Тогда на помощь приходитъ та часть "головки", которая лежитъ сейчасъ же за песчаной кучкой: она выпячивается на подобіе холмика, скатъ становится просторнѣе и круче и песокъ сваливается въ воду.
   Иногда случается такъ, что анемона не имѣетъ возможности согнуть тотъ край "головки", возлѣ котораго лежитъ ненужный ей предметъ -- ну, хотя бы потому, что край этотъ плотно примыкаетъ къ откосу скалы, на которой сидитъ животное. Однако анемона и тутъ умѣетъ выйти съ честью изъ затруднительнаго положенія: она выпячиваетъ ту часть головки, которая находится между краемъ, примыкающимъ къ скалѣ, и песчаной кучкой; песокъ, благодаря этому, скатывается на середину головки, причемъ сейчасъ же или даже одновременно сгибается книзу другой, свободный край ея -- и песокъ такимъ образомъ падаетъ въ воду...
   Поведеніе другихъ видовъ морскихъ анемонъ оказывается не менѣе интереснымъ -- особенно въ дѣлѣ пріема пищи и уклоненія отъ безполезныхъ и вредныхъ для нихъ раздраженій.
   Чтобы схватить пищу и направить ее въ ротовое отверстіе, эти животныя обычно пользуются своими щупальцами. Ихъ же пускаютъ они нерѣдко въ дѣло и тогда, когда приходится отшвыривать въ сторону негодныя, для ихъ питанія вещества.
   Если приблизить къ анемонѣ кусочекъ мяса, то щупальцы ея немедленно направятся въ сторону мяса, схватятъ его и путемъ цѣлаго ряда послѣдовательно смѣняющихся движеній доставятъ пищу къ ротовому отверстію, откуда она переходитъ въ пищеварительную полость животнаго. Однако, чтобы это произошло анемона должна быть голодна. При сильномъ голодѣ она хватаетъ и мигомъ поглощаетъ не только мясо, но и комочки промокательной бумаги, пропитанной мяснымъ сокомъ. Даже больше: она можетъ въ такихъ случаяхъ съ азартомъ "накинуться" на комокъ бумаги, смоченный просто водой: но, "почуявши ошибку", она очень быстро выброситъ его обратно -- что свидѣтельствуетъ, конечно, объ умѣніи оріентироваться въ достоинствѣ съѣстныхъ продуктовъ.
   Возьмите однако для наблюденія или для опыта анемону, которую только что накормили досыта, какъ слѣдуетъ. Она не только не будетъ трогать комки бумаги, пропитанной сокомъ мяса, но останется совершенно равнодушной и къ самому мясу: едва коснувшись его щупальцами, она отдернетъ ихъ, сожметъ и сложитъ на серединѣ "головки", какъ бы показывая этимъ, что пища ей сейчасъ претитъ. Если же вы, невзирая на явный отказъ анемоны отъ пищи, станете настойчиво подчивать ее кусками мяса, кладя ихъ на головку или въ самый ротъ животнаго, то щупальцы -- а то и все тѣло его -- придутъ въ движеніе съ одной единственной, упорно преслѣдуемой цѣлью: избавиться, какъ можно скорѣе, отъ ненужнаго, "непріятнаго" балласта...
   До послѣдняго времени, говоря объ анемонахъ, натуралисты ограничивались описаніемъ ихъ строенія и особенно тѣхъ очаровательныхъ формъ и красокъ, которыми ихъ надѣлила неистощимая и прихотливая въ творчествѣ своемъ природа. Теперь пришелъ чередъ удѣлить должное вниманіе и поведенію этихъ оригинальныхъ, изящныхъ обитательницъ подводныхъ скалъ и дна морского. Съ каждымъ годомъ знакомство съ ними становится все основательнѣе и серьезнѣе, открывая людямъ такія любопытныя детали въ ихъ образѣ жизни, о которыхъ раньше никому не приходило въ голову даже думать. И вотъ, прежде чѣмъ подвести итоги этому бѣглому и по необходимости поверхностному очерку поведенія низшихъ многоклѣтныхъ животныхъ, мнѣ хочется указать на одну изъ такихъ деталей.
   Существуетъ особый видъ актиній (Antholoba reticulata), которыя обычно живутъ на спинѣ различныхъ раковъ. Это даетъ имъ возможность безъ всякой затраты энергіи путешествовать съ мѣста на мѣсто, что увеличиваетъ, конечно, ихъ шансы на уловъ добычи.
   Попробуйте стащить такую актинію со спины рака и посадите ее на камень. Она придетъ въ большую "ажитацію" -- начнетъ усиленно тянуться щупальцами я корпусомъ во всѣ стороны, приподымая время отъ времени даже "ногу" свою. Слѣдя внимательно за напряженными движеніями ея, вы чувствуете, что актинія что-то "изслѣдуетъ", "нащупываетъ" вокругъ себя, "ищетъ". Вотъ, наконецъ, послѣ долгихъ поисковъ, она случайно натыкается на рака. Тогда она мигомъ цѣпляется прочно щупальцами или "ножкой" за клешню или за одну изъ ногъ рака, а затѣмъ медленно всползаетъ на спину его. Расположившись здѣсь поудобнѣе, она успокаивается, ибо достигла всего, къ чему такъ ревностно стремилась: вновь обрѣла свой экипажъ... Пустякъ это. Но какъ онъ характеренъ для объективной оцѣнки поведенія такихъ незамысловатыхъ по строенію организмовъ, какъ актинія: передъ вами на лицо цѣлая комбинація дѣйствій, направленныхъ къ осуществленію вполнѣ опредѣленной цѣли. И еслибы все то, что предпринимаетъ въ данномъ случаѣ актинія, продѣлывалось какимъ-нибудь высшимъ животнымъ, вы, несомнѣнно, признали бы дѣйствія его "разумными"...
   Итакъ, факты, которые приведены въ настоящей главѣ, находятся въ рѣзкомъ противорѣчіи съ обычными представленіями о характерѣ и стимулахъ поведенія низшихъ многоклѣтныхъ животныхъ.
   Говорятъ, будто дѣйствія этихъ животныхъ отмѣчены печатью разъ навсегда предопредѣленнаго трафарета, будто они остаются неизмѣнными, стереотипными, если не измѣняются условія среды. Факты показываютъ обратное.
   Далѣе утверждаютъ, будто всѣ низшія животныя даннаго вида ведутъ себя одинаково при одинаковыхъ условіяхъ. Однако и это идетъ въ разрѣзъ съ данными опыта и наблюденія.
   Существуетъ, наконецъ, прочно установившееся мнѣніе, согласно которому каждая отдѣльная гидра или анемона способна откликаться лишь опредѣленнымъ образомъ, по разъ усвоенному; ею, неизмѣнному шаблону, на опредѣленное вліяніе среды. И это невѣрно. Факты показываютъ, что поведеніе этихъ животныхъ можетъ сказываться весьма разнообразно даже при однихъ и тѣхъ же условіяхъ, среды.
   

IV.

   Передъ нами прошелъ рядъ дѣйствій, практикуемыхъ одноклѣтными и низшими многоклѣтными организмами при различныхъ условіяхъ ихъ жизни. Спрашивается, какимъ образомъ слѣдуетъ квалифицировать эти дѣйствія, оставаясь на почвѣ строго научнаго, объективнаго анализа? Для однихъ -- это особаго порядка автоматическіе, механизированные акты, именуемые тропизма мы; для другихъ -- все поведеніе низшихъ организмовъ сводится къ ряду непроизвольныхъ движеній, которыя, въ конечномъ итогѣ, разсматриваются, какъ простые, голые рефлексы...
   Оба эти отвѣта одинаково непріемлемы для Дженнингса, и мы сейчасъ увидимъ, правъ ли американскій ученый, такъ отрицательно отнесшійся къ ученію о "тропическомъ" и "рефлекторномъ" характерѣ поведенія низшихъ животныхъ.
   Ученіе о тропизмахъ въ примѣненіи къ низшимъ организмамъ предполагаетъ, что всевозможныя движенія этихъ существъ и то направленіе, въ которомъ движутся они, есть результатъ прямого, непосредственнаго дѣйствія внѣшнихъ физическихъ и химическихъ агентовъ: тутъ все напередъ предопредѣлено, въ зависимости отъ характера и интенсивности внѣшняго агента; и поведеніе организма лишь пассивно направляется въ ту сторону, куда влечетъ его "невѣдомая сила". Этотъ, если можно такъ выразиться, фатализмъ ярко механистическаго пошиба претитъ здоровому критическому чутью такого осторожнаго ученаго, какъ Дженнингсъ; и онъ не безъ ироніи заявляетъ, что такъ расцѣнивать дѣятельность живого существа можетъ "какой-нибудь ясновидецъ или пророкъ, а не человѣкъ науки, выводы котораго должны базироваться на данныхъ опыта и наблюденія". А опытъ и наблюденіе показываютъ, что всякая реакція организма опредѣляется не только внѣшнимъ раздраженіемъ, но и "физіологическимъ состояніемъ" живого существа, совокупностью тѣхъ "внутреннихъ силъ", обладателемъ которыхъ онъ является въ каждый данный моментъ; опытъ и наблюденіе не оставляютъ, далѣе, никакого сомнѣнія въ томъ, что не только различные индивиды даннаго вида, но и одна и та же особь могутъ весьма различно реагировать на одно и то же раздраженіе; а это ужь, конечно, не имѣетъ ничего общаго съ тѣми "фаталистически-пассивными" дѣйствіями, къ которымъ, по мысли "тропистовъ", сводится поведеніе низшихъ животныхъ; опытъ и наблюденіе показываютъ, наконецъ, что все ученіе о тропизмахъ является, какъ говоритъ Дженнингсъ, "болѣе или менѣе искусственнымъ построеніемъ, возникшимъ изъ комбинаціи только опредѣленныхъ элементовъ поведенія при игнорированіи другихъ элементовъ, несравненно болѣе существенныхъ"; что большую часть явленій, характеризуемыхъ словомъ "тропизмъ", слѣдуетъ разсматривать, какъ "чисто лабораторный продуктъ", созданный волею экспериментатора и стоящій зачастую въ рѣзкомъ противорѣчіи съ поведеніемъ организма при нормальныхъ, естественныхъ условіяхъ жизни {Особенно это примѣнимо къ явленіямъ такъ называемаго электротропизма. Какая-нибудь парамеція такъ же конвульсивно реагируетъ на электрическій токъ, какъ реагируетъ на него и человѣкъ. А между тѣмъ никто не сочтетъ возможнымъ сказать, что такія именно конвульсивныя дѣйствія человѣка являются типичными для характеристики его "поведенія" (См. въ книгѣ Дженнингса, стр. 231--260 и 242, 423).}; и что "теорія троппзмовъ основана лишь на неполномъ знакомствѣ и недостаточномъ анализѣ фактовъ -- gründet sich nur auf eine unvollkommene Kenntniss und ungenügende Analyse der Tatsachen" (стр. 428, 429).
   Конечно, нѣтъ никакой нужды умалять заслуги "тропистовъ":. они несомнѣнно обогатили науку массою разнообразныхъ и цѣнныхъ фактовъ, иллюстрирующихъ дѣятельность низшихъ организмовъ подъ вліяніемъ тѣхъ или иныхъ раздражителей; вполнѣ пріемлемы и нѣкоторыя ихъ частичныя обобщенія. Но, поскольку они претендуютъ дать "теорію", "объясняющую" все поведеніе одноклѣтныхъ, а также низшихъ многоклѣтныхъ животныхъ, постольку претензія ихъ должны считаться болѣе чѣмъ неосновательными. Ибо, какое это, въ самомъ дѣлѣ, "объясненіе", если вамъ, положимъ, говорятъ, что такая-то инфузорія устремляется къ источнику свѣта потому, что она "положительно фототропична"? Всѣ такого рода "объясненія" можно, съ неменьшимъ правомъ, распространить и на человѣка. И тогда, какъ это давно съострилъ ботаникъ Пфефферъ, придется сказать: человѣкъ, поворачивающійся къ освѣщенному окну, обнаруживаетъ положительный фототропизмъ въ такой же мѣрѣ, какъ и растеніе, поворачивающее свои листья къ свѣту. Врядъ-ли наука что выиграетъ отъ подобныхъ "объясненій"!..
   Въ неменьшей мѣрѣ проблематично и другое широко распространенное толкованіе, согласно которому "поведеніе" низшихъ и особенно одноклѣтныхъ животныхъ складывается изъ рефлексовъ.
   Прежде всего: что такое рефлексъ?
   Обычно его опредѣляютъ, какъ безсознательный, непроизвольный отвѣтъ на какое-либо внѣшнее раздраженіе.
   Однако это опредѣленіе, какъ совершенно справедливо указываетъ Дженнингсъ, нельзя признать объективнымъ. Эпитеты "безсознательный" и "непроизвольный" почерпнуты изъ нашего внутренняго опыта; на нихъ лежитъ густой налетъ субъективныхъ переживаній человѣка; стало быть, пользоваться ими при оцѣнкѣ поведенія животныхъ, во всякомъ случаѣ, рискованно. А потомъ, какое мы имѣемъ право считать дѣйствія, напримѣръ, стентора или парамеціи, непроизвольными? Вѣдь если считать произвольными такія дѣйствія, которыя диктуются "внутренними импульсами", совершенно независимо отъ внѣшняго раздраженія, то въ этомъ смыслѣ, выражаясь словами Дженнингса, "дѣятельность у простѣйшихъ животныхъ (Protosoa), сама по себѣ, въ такой же мѣрѣ произвольна, какъ и у человѣка". Отсюда ясно, что эпитеты "безсознательный" и "непроизвольный" для объективной характеристики акта, именуемаго рефлексомъ, не годятся. Вотъ почему Дженнингсъ предпочитаетъ другое опредѣленіе, согласно которому рефлексомъ слѣдуетъ считать всякое движеніе, подчиняющееся правилу "gleicher Reiz -- gleiche Reaction" ("одинаковое раздраженіе -- одинаковая и реакція"). Но въ свѣтѣ такого критерія "поведеніе" низшихъ организмовъ никоимъ образомъ не можетъ быть всегда уподоблено комплексу рефлексовъ. Ибо, какъ объ этомъ свидѣтельствуютъ и наблюденіе, и опытъ, не только парамеція и стенторъ, но даже бактеріи не отвѣчаютъ всегда одинаково на одно и то же раздраженіе. А если это такъ, то остается лишь подписаться подъ слѣдующими словами Дженнингса: "Поведеніе парамеціи и морского ежа рефлекторно, если рефлекторно поведеніе собаки и человѣка; нѣтъ никакого объективнаго доказательства въ пользу того, что въ обоихъ случаяхъ имѣется въ этомъ отношеніи, какая-нибудь принципіальная разница" (стр. 441).
   Итакъ, сводить все поведеніе ппзшихъ животныхъ, какъ многоклѣтныхъ, такъ и одноклѣтныхъ, къ тропизмамъ или рефлексамъ -- "близоруко и безцѣльно"; думать, что оно обусловливается лишь прямымъ и непосредственнымъ воздѣйствіемъ внѣшнихъ раздраженій, "ненаучно, догматично".
   Укрѣпившись на этихъ позиціяхъ, мы можемъ ясно представить себѣ, что такое низшій организмъ и чѣмъ опредѣляется его поведеніе.
   Организмъ и активность -- понятія нераздѣльныя.
   Всякое живое существо, а въ томъ числѣ, конечно, и простѣйшее одноклѣтное животное, мы должны разсматривать, какъ динамическую систему, надѣленную опредѣленнымъ запасомъ энергіи, которая и выявляется наружу въ формѣ тѣхъ или иныхъ движеній, составляющихъ вмѣстѣ "поведеніе" животнаго. Для пробужденія такихъ движеній нѣтъ никакой надобности во внѣшнихъ раздраженіяхъ: они самопроизвольны -- не въ томъ смыслѣ, что безпричинны, а въ томъ, что повелительно диктуются "внутренними" импульсами, напряженіемъ ищущей выхода энергіи, накопившейся въ процессѣ жизнедѣятельности самого организма. Всякое живое существо, говоритъ Дженнингсъ, движется въ опредѣленномъ направленіи по внутреннему побужденію и потому еще, что нѣтъ ничего, препятствующаго ему двигаться въ этомъ именно направленіи. Разъ путь, избранный организмомъ, мѣняется, то есть уже всѣ основанія думать, что измѣненіе это произошло подъ вліяніемъ внѣшняго раздраженія. Но такія думы вовсе необязательны, ибо ("дѣятельность организма можетъ измѣняться и безъ внѣшнихъ причинъ", исключительно благодаря "измѣненіямъ физіологическихъ состояній организма". И въ самомъ дѣлѣ. Развѣ наблюденія надъ парамеціей и опыты со стенторомъ не показываютъ нагляднѣйшимъ образомъ, что поведеніе этихъ животныхъ можетъ варіировать совершенно независимо отъ того, измѣняются или не измѣняются внѣшнія условія? Ну, а если это такъ, то, стало быть, модификація поведенія опредѣляется не внѣшними, а внутренними импульсами, которыя, въ свою очередь, диктуются "физіологическимъ состояніемъ" организма. Отсюда прямо вытекаетъ и другой не менѣе важный выводъ; а именно: все, что такъ или иначе вліяетъ на физіологическое состояніе организма, должно отражаться и на поведеніи этого послѣдняго.
   "Физіологическое состояніе" вещь весьма сложная и, благодаря этой именно сложности, оно подвержено большимъ колебаніямъ въ зависимости отъ цѣлаго ряда условій. Оно прежде всего песетъ въ себѣ самомъ источникъ собственныхъ измѣненій; тѣ внутренніе процессы и особенно явленія прогрессивнаго и регрессивнаго метаморфоза веществъ, которыя лежатъ въ основѣ всякой жизни, ведутъ за собою непрерывный рядъ измѣненій физіологическаго состоянія. Затѣмъ, такія измѣненія могутъ быть легко вызваны дѣятельностью самого организма: дѣйствуя болѣе или менѣе энергично въ томъ или иномъ направленіи, животное кладетъ извѣстный отпечатокъ на свое "физіологическое состояніе", а стало быть, и на дальнѣйшую дѣятельность свою, которая опять-таки отражается на равновѣсіи его "внутреннихъ силъ" и т. д. Наконецъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, что и внѣшнія вліянія -- опредѣленнаго характера и опредѣленной интенсивности -- могутъ отразиться на "физіологическомъ состояніи организма". И вотъ тутъ то и сказывается особенно ярко та роль, которую "внѣшнія раздраженія" играютъ въ опредѣленіи поведенія животныхъ: они дѣйствуютъ на "поведеніе" не прямо, а косвенно; они измѣняютъ "физіологическое состояніе" организма и уже въ результатѣ нѣсколько модифицированнаго физіологическаго состоянія получается перемѣна и въ самомъ поведеніи; они пробуждаютъ къ жизни накопленные организмомъ запасы внутренней энергіи, которая и выявляется наружу въ формѣ какихъ-либо движеній или дѣйствій (стр. 444--452).
   Здѣсь мы подходимъ къ вопросу, который необходимо нѣсколько освѣтить въ цѣляхъ правильнаго представленія о поведеніи низшихъ животныхъ.
   Говоря, что поведеніе это обусловливается не внѣшними, а внутренними импульсами, Джепнингсъ вовсе не хочетъ отрывать животное отъ окружающей его среды и разсматривать его, какъ абсолютно независимое, самодовлѣющее существо. Ничего подобнаго. Наоборотъ, онъ самъ, какъ бы предупреждая возможность непониманія или искаженія исповѣдуемыхъ имъ идей, между прочимъ пишетъ: "Самопроизвольная дѣятельность животнаго зависитъ, несомнѣнно, въ конечномъ счетѣ, отъ внѣшнихъ условій, поскольку вообще жизнь и существованіе организма обусловлены внѣшними условіями" (стр. 444). Это -- трюизмъ. И Дженнингсъ могъ бы смѣло не повторять его. Но въ сложномъ переплетѣ отношеній между организмомъ и средой есть два-три момента, въ высокой степени важныхъ для характеристики поведенія животныхъ. На нихъ-то мнѣ и хочется указать.
   Можно принять за общее правило, что измѣненіе въ средѣ ведетъ за собою измѣненіе въ поведеніи. Однако далеко не всегда и не всякое измѣненіе, даже достаточно ясно выраженное, отражается на поведеніи животнаго. Если держаться въ рамкахъ тѣхъ фактовъ, которые установлены путемъ наблюденія и опыта, то придется вслѣдъ за Дженнингсомъ сказать: обычно организмъ реагируетъ, въ смыслѣ модификаціи своего поведенія, на такія измѣненія среды, которыя понижаютъ optimum необходимыхъ для его нормальной жизнедѣятельности условій; но нерѣдко бываетъ и такъ, что измѣненіе обстановки къ лучшему также вліяетъ на образъ дѣйствій животнаго. А еще любопытнѣе тѣ случаи, когда измѣненія среды сами по себѣ не полезны и не вредны для организма, но онъ, тѣмъ не менѣе, откликается на нихъ перемѣной своего поведенія. Такъ парамеція устремляется въ ту сторону, гдѣ много углекислоты, не смотря на то, что газъ этотъ, самъ по себѣ, для нея безразличенъ. Но мы уже знаемъ, почему она поступаетъ такъ: обиліе угольной кислоты въ водѣ указываетъ на присутствіе по близости бактерій, выдѣляющихъ этотъ газъ, а бактеріями парамеція питается; вотъ къ нимъ-то, а не къ угольной кислотѣ, и "тянетъ" парамецію.
   Этотъ примѣръ наглядно объясняетъ, почему иногда раздраженія, сами по себѣ безразличныя, все же либо привлекаютъ, либо отталкиваютъ животное: привлекаютъ тогда, когда служатъ показателемъ благопріятныхъ условій, и отталкиваютъ въ тѣхъ случаяхъ, когда являются показателемъ условій вредныхъ. Эти, какъ называютъ ихъ нѣмецкіе ученые, repräsentative Reize (показательныя или условныя раздраженія) имѣютъ громадное біологическое значеніе въ жизни животныхъ, и потому роль ихъ въ ряду внѣшнихъ раздраженій, вліяющихъ на поведеніе живыхъ существъ, не маловажна...
   Подводя итоги всему сказанному на предыдущихъ страницахъ, мы можемъ дать вполнѣ объективную характеристику "поведенія" низшихъ животныхъ.
   Оно, это поведеніе, слагается изъ ряда дѣйствій или движеній обусловленныхъ "физіологическими" состояніями организма, которыя, въ свою очередь, находятся очень часто въ опредѣленной зависимости отъ внѣшнихъ раздраженій. Всѣ эти движенія сводятся, въ концѣ-концовъ, къ тремъ слѣдующимъ группамъ: 1) при помощи ихъ животное "изслѣдуетъ" окружающую обстановку (Probieren, Versuch), 2) уклоняется отъ вредныхъ вліяній ея (Fluchtreaction) и 3) "выбираетъ" условія наиболѣе благопріятныя для нормальной жизнедѣятельности (Auswahl). Этими тремя словами -- Рrobіeren, Fluchtreaction и Аnswahl -- и исчерпывается, какъ полагаетъ Дженнингсъ, все содержаніе "поведенія" низшихъ животныхъ. Ясно однако и другое: "поведеніе" низшихъ животныхъ или, иначе, совокупность осуществляемыхъ ими движеній должно разсматриваться какъ средство для достиженія извѣстной цѣли: а цѣлью этой является индивидуальное и видовое самосохраненіе животнаго. Слѣдовательно, поведеніе его "регулятивно, а не случайно".
   Такъ и только такъ приходится характеризовать "поведеніе" низшихъ животныхъ, оставаясь на почвѣ непосредственныхъ научныхъ данныхъ и отказываясь, во имя безпристрастія и подлиннаго объективизма, отъ сужденій, органически связанныхъ съ тѣмъ или инымъ "предвзятымъ мнѣніемъ".
   Спрашивается однако, существуетъ ли какая-нибудь принципіальная разница между поведеніемъ низшихъ животныхъ и поведеніемъ животныхъ высшихъ съ человѣкомъ во главѣ?
   Дженнингсъ удѣляетъ этому вопросу исключительное вниманіе и, пользуясь методомъ чистаго, непосредственнаго сравненія, приходитъ къ ряду выводовъ, изъ которыхъ я и выбираю здѣсь нѣсколько, наиболѣе характерныхъ и важныхъ.
   "У Protozoa (одноклѣтныя) равно какъ и у Metazoa (многоклѣтныя), строеніе организма -- говоритъ Дженнингсъ -- играетъ большую роль при опредѣленіи ихъ modus'а дѣйствій...
   "Мнѣніе, будто произвольныя жизненныя явленія имѣютъ мѣсто только у высшихъ животныхъ, совершенно ошибочно. Дѣятельность у Protozoa протекаетъ такъ же самопроизвольно (spontan vor sich), какъ и у человѣка... У одноклѣтныхъ животныхъ совершенно такъ же, какъ и у многоклѣтныхъ, при возростающей интенсивности раздраженія реакція (поведеніе) можетъ измѣниться или пойти въ обратномъ направленіи даже тогда, когда раздраженіе остается качественно неизмѣннымъ...
   "Одноклѣтные организмы реагируютъ на всѣ виды раздраженія, на которые откликаются и высшіе организмы (если разсматривать звуковое раздраженіе, какъ спеціальную форму раздраженія механическаго).
   Какъ у одноклѣтныхъ такъ и у многоклѣтныхъ животныхъ мы находимъ два главнѣйшихъ общихъ вида реакцій, которыя можно опредѣлить словами -- "позитивныя" и "негативныя". Позитивныя реакціи направлены къ тому, чтобъ удержать организмъ въ контактѣ съ раздраженіемъ, а негативныя -- чтобъ освободить его отъ раздраженія...
   "Поведеніе животныхъ и одноклѣтныхъ, и многоклѣтныхъ сводится, главнымъ образомъ, къ выбору опредѣленныхъ условій при посредствѣ различныхъ движеній, вызванныхъ вліяніемъ раздраженія... Все царство животныхъ повинуется завѣту апостола Павла: "пробуй все и держись хорошаго".
   "Поведеніе Protozoa протекаетъ, повидимому, не болѣе и не менѣе машинообразно, чѣмъ поведеніе Metazoa: оно въ обоихъ случаяхъ подчиняется одинаковымъ законамъ" (стр. 407--311 и 389).
   

V.

   Итакъ:
   Въ свѣтѣ тѣхъ объективныхъ критеріевъ, которыя даются путемъ непосредственнаго сличенія дѣйствій животныхъ, стоящихъ на различныхъ ступеняхъ біологической лѣстницы, нѣтъ никакой принципіальной разницы поведеніемъ животныхъ одноклѣтныхъ и многоклѣтныхъ, низшихъ и высшихъ: разница лишь въ степеняхъ, а не по существу.
   Перенесемъ теперь это обобщеніе въ другую плоскость. Попробуемъ расцѣнить отдѣльные акты низшихъ животныхъ съ точки зрѣнія тѣхъ "субъективныхъ" переживаній, которыми мы обычно характеризуемъ собственное поведеніе и поведеніе животныхъ, надѣляемыхъ нами "сознаніемъ", попробуемъ квалифицировать дѣйствія амебы, инфузоріи и гидры въ терминахъ психологическихъ.
   Я прекрасно знаю, что это -- задача опасная, чреватая весьма рискованными съ научной точки зрѣнія выводами; я не берусь настаивать, что у амебы и инфузоріи есть "душа" -- въ общепринятомъ смыслѣ этого слова; я не отваживаюсь утверждать, что одноклѣтные организмы не только воспринимаютъ впечатлѣнія, но и осознаютъ ихъ, и не только "ощущаютъ", но и "мыслятъ"; я хочу лишь подчеркнуть, что совершенно нелогично и ненаучно поступаетъ тотъ, кто берется доказать обратное. И только.
   И думается мнѣ, что самъ Дженнингсъ великолѣпно аргументируетъ въ пользу такого именно вывода. Онъ говоритъ: обратимся къ столь цѣнному въ наукѣ методу сравненія -- къ нему, а не къ аналогіямъ, построеннымъ на "предвзятомъ мнѣніи"; посмотримъ, какими внѣшними чертами характеризуемъ мы у себя такія "психическія явленія", какъ "воспріятіе", ощущеніе "боли" и "удовольствія", "вниманіе", "память" и т. д.
   Обратимся. Посмотримъ. И что же находимъ?
   Прежде всего несомнѣнно, что размахъ, амплитуда воспріятій у низшихъ животныхъ ничѣмъ не отличается отъ таковой у животныхъ высшихъ: амёба и гидра, какъ мы это только что видѣли, "воспринимаютъ" всѣ тѣ виды раздраженія, которыя "воспринимаетъ" и человѣкъ.
   Дальше. Высшія, "разумныя" животныя и человѣкъ обладаютъ способностью отмѣчать различныя колебанія въ окружающей ихъ обстановкѣ. Объективно эта способность сказывается, какъ различная реакція на различныя раздраженія -- что, какъ мы опять-таки уже знаемъ, наблюдается даже у одноклѣтныхъ животныхъ. Способность различать тѣсно соприкасается со способностью выбирать, которая -- вы хорошо это знаете -- имѣетъ мѣсто не только у одноклѣтныхъ животныхъ, но и у неорганическихъ тѣлъ (химическое сродство). Но лишь въ живой природѣ способность выбирать носитъ регулятивный характеръ: "организмы обычно выбираютъ то, что способствуетъ ихъ нормальной жизнедѣятельности, и уклоняются отъ того, что ей не соотвѣтствуетъ", говоритъ Дженнингсъ и затѣмъ продолжаетъ: "Съ этой точки зрѣнія способность выбора не можетъ быть признана совершенной ни у низшихъ, ни у высшихъ организмовъ. Парамеція иногда принимаетъ предметы, которые для нея безполезны или вредны, но въ общемъ, пожалуй, рѣже, чѣмъ это дѣлаетъ человѣкъ" (стр. 521, 522).
   Съ понятіемъ выбора неразрывно связано другое понятіе по существу своему чисто психологическаго порядка: "вниманіе", способность, которая играетъ такую огромную роль въ поведеніи высшихъ животныхъ и человѣка. Но будемъ разсуждать объективно и тогда мы увидимъ, что собственно лежитъ въ основѣ того феномена, который мы обозначаемъ словомъ "вниманіе": это есть способность организма реагировать лишь на одно изъ цѣлаго ряда одновременно вліяющихъ раздраженій и притомъ такихъ раздраженій, на которыя тотъ же организмъ обязательно откликнулся бы, дѣйствуй они изолированно, отдѣльно. Ну, а если это вѣрно, то врядъ-ли кто станетъ отрицать, что инфузорія-парамеція, о которой подробно говорилось во второй главѣ, надѣлена даромъ "вниманія"; ея поведеніе въ тотъ моментъ, когда она была занята поглощеніемъ пищи, свидѣтельствуетъ объ этомъ самымъ неопровержимымъ образомъ.
   Затѣмъ. Возьмемъ такія явленія, какъ "боль" и "удовольствіе". Высшія животныя и человѣкъ систематически уклоняются отъ цѣлаго ряда раздраженій и, наоборотъ, очень охотно идутъ на встрѣчу другимъ раздраженіямъ. Переводя эти дѣйствія человѣка и высшихъ животныхъ на "субъективный", "психологическій" языкъ, мы говоримъ, что они уклоняются отъ раздраженій "непріятныхъ", доставляющихъ "боль" и, наоборотъ, идутъ на встрѣчу раздраженіямъ "пріятнымъ", приносящимъ "удовольствіе". "У низшихъ животныхъ, пишетъ Дженнингсъ, объективные факты вполнѣ соотвѣтствуютъ этому и приводятъ естественно къ признанію у нихъ такого физіологическаго состоянія, которое наблюдается у высшихъ формъ" (стр. 525).
   Въ ряду непріятныхъ "ощущеній" у высшихъ животныхъ и человѣка не послѣднее мѣсто занимаетъ "страхъ". Руководимые чувствомъ страха, человѣкъ и высшія животныя предпринимаютъ рядъ дѣйствій, направленныхъ къ тому, чтобы уклониться отъ источника такого раздраженія, которое само по себѣ еще безвредно, но обыкновенно ведетъ за собою подлинный вредъ. Формулируя эти дѣйствія въ объективныхъ терминахъ физіологіи, мы должны будемъ сказать примѣрно слѣдующее: при страхѣ имѣетъ мѣсто отрицательная реакція на "показательное", условное раздражеженіе (repräsentative Reiz), которое, будучи само по себѣ безвреднымъ, предвѣщаетъ животному нѣчто вредное, "непріятное". Являются ли такого рода реакціи исключительнымъ достояніемъ человѣка и высшихъ животныхъ? Нѣтъ, конечно. Вы помните вѣдь, что и одноклѣтныя животныя -- ну, хотя бы парамеція -- отвѣчаютъ опредѣленнымъ образомъ, положительно или отрицательно, на "репрезентативныя раздраженія", на раздраженія, которыя сами по себѣ не вредны и не полезны, по предвѣщаютъ возможность другихъ раздраженій, уже на самомъ дѣлѣ вредныхъ или полезныхъ, "непріятныхъ" или "пріятныхъ".
   У человѣка "репрезентативныя раздраженія" сопровождаются, помимо страха, цѣлымъ рядомъ другихъ субъективныхъ психическихъ переживаній -- напримѣръ, предчувствіемъ, предусмотрительностью, надеждой и т. п. И если, судя по аналогіи -- ибо непосредственно мы можемъ констатировать всѣ эти переживанія только у себя -- если, судя по аналогіи, говорю я, мы приписываемъ такія "субъективныя" переживанія другимъ людямъ и животнымъ лишь потому, что констатируемъ у нихъ соотвѣтственныя дѣйствія, то я не вижу рѣшительно никакихъ логическихъ основаній отрицать существованіе такихъ же "психическихъ" переживаній у низшихъ и въ частности у одноклѣтныхъ животныхъ. Одно изъ двухъ: или нужно вовсе и разъ на всегда отказаться отъ какихъ бы то ни было точныхъ сужденій о "психикѣ" животныхъ, или же необходимо раздвинуть широко рамки этого понятія и распространить его на всѣ тѣ случаи, гдѣ объективныя данныя свидѣтельствуютъ о наличности дѣйствій, допускающихъ оцѣнку въ терминахъ психологіи. Повторяю еще разъ во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній и лжетолкованій: нужна большая смѣлость, чтобы, при современномъ положеніи зоопсихологіи, говорить увѣренно, категорично о "страхѣ" амебы, "предчувствіяхъ" парамеціи или "предусмотрительности" актиніи; но смѣлостью въ квадратѣ долженъ отличаться тотъ, кто берется рѣшительно доказывать обратное.
   Продолжимъ однако наши параллели.
   Статья моя представляетъ крайне схематизированный сколокъ съ ярко написанной, богатой содержаніемъ книги Дженнингса. И я умышленно держусь въ рамкахъ того матеріала и той аргументаціи, которыми пользуется самъ Дженнингсъ: благодаря этому общій духъ книги его сохраняется полнѣе. А это для меня важнѣе всего. Итакъ, пойдемъ дальше.
   Есть у человѣка еще два характерныхъ для него психическихъ феномена, которые мы опредѣляемъ словами память и привычка. Объективная подоплека этихъ явленій сводится въ сущности къ слѣдующему: поведеніе организма измѣняется въ зависимости отъ ранѣе воспринятыхъ раздраженій или же ранѣе осуществленныхъ дѣйствій -- причемъ измѣняется такъ, что сейчасъ оно отвѣчаетъ внѣшнимъ условіямъ лучше, чѣмъ отвѣчало раньше. Опытами Дженнингса установлено, что явленіе это наблюдается не только у низшихъ многоклѣтныхъ, но и у одноклѣтныхъ животныхъ, какъ* это мы видѣли, напримѣръ, у стентора.
   Говоря о памяти, обычно отличаютъ "просто память" отъ "памяти ассоціативной", причемъ эту послѣднюю считаютъ несомнѣннымъ показателемъ "разума" у животныхъ. Гдѣ нѣтъ ассоціативной памяти, тамъ нѣтъ и разума -- этотъ афоризмъ былъ пущенъ въ оборотъ знаменитымъ Лебомъ, однимъ изъ самыхъ видныхъ и послѣдовательныхъ представителей "объективной" зоопсихологіи.
   Замѣчу прежде всего, что явленія ассоціативной памяти, въ ихъ объективной интерпретаціи, примыкаютъ непосредственно къ тѣмъ дѣйствіямъ, которыя обусловливаются такъ называемыми "репрезентативными" раздраженіями. Раздраженія эти, какъ вамъ извѣстно, наблюдаются и у одноклѣтныхъ животныхъ. А потомъ не мѣшаетъ помнить, что показателемъ "разума" служитъ и нѣчто другое, а именно: способность оріентироваться во внѣшнихъ условіяхъ, умѣніе регулировать свои дѣйствія, быстро и цѣлесообразно приспособляться къ измѣнчивымъ вліяніямъ среды. Если все это дѣйствительно должно идти въ счетъ при квалификаціи поведенія, то остается признать глубокую справедливость Дженнингса, когда онъ говоритъ: "Трудно, если не невозможно, провести границу между регулятивными дѣйствіями низшихъ организмовъ и такъ называемымъ разумнымъ поведеніемъ (intelligenten Verhalten) организмовъ высшихъ" (стр. 530)...
   Мнѣ остается прибавить къ сказанному лишь немного.
   Въ началѣ статьи мы поставили два вопроса:
   1) Что даетъ объективное сравненіе дѣйствій высшихъ организмовъ съ таковыми у организмовъ низшихъ вообще и одноклѣтныхъ въ частности? Можно ли здѣсь усмотрѣть какую-нибудь принципіальную разницу?
   2) Къ чему приводитъ субъективная, оцѣнка поведенія низшихъ животныхъ -- оцѣнка въ терминахъ психологическихъ? Есть ли у насъ достаточныя научныя основанія отрицать наличность "ощущенія" и "сознанія" у этихъ организмовъ?
   На первый изъ этихъ вопросовъ мы вынуждены,-- во имя научной объективности вынуждены,-- сказать: нѣтъ, принципіальной разницы тутъ не имѣется. А на второй пусть отвѣчаетъ самъ Дженнингсъ. Онъ говоритъ:
   "Очевидно, что нельзя дать какое-либо объективное доказательство въ пользу существованія или несуществованія сознанія, ибо сознаніе есть именно нѣчто такое, что не можетъ быть воспринято объективно. Нельзя путемъ опыта и наблюденія ни доказать, ни опровергнуть идею о существованіи сознанія у животныхъ. Нѣтъ въ поведеніи организмовъ ни одного явленія, которое нельзя бы было понять такъ же хорошо при предположеніи, что оно сопровождается явленіями сознанія, какъ и безъ такого предположенія" (стр. 532).
   Отвѣтъ, какъ видите, чрезвычайно осторожный, даже слишкомъ осторожный, ибо, если стать на ту теоретико познавательную точку зрѣнія, которую избралъ Дженнингсъ, то вѣдь придется отказаться отъ возможности не только зоопсихологіи, но и психологіи человѣка.
   Однако въ тысячу разъ лучше такая щепетильная, утонченная осторожность, чѣмъ сужденіе "напроломъ" -- сужденіе, насквозь пронизанное деспотическими велѣніями "предвзятаго мнѣнія", прикрытаго пышною тогой "объективизма"...

В. В. Лункевичъ.

"Русское Богатство", No 9, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru