Красавица стрекоза, беззаботно порхая по воздуху, опустилась на цветок, и вдруг свет померк в ее глазах.
Это девочка, сидевшая неподалеку, набросила на нее свой платок.
"Вот и смерть моя пришла!" -- должно быть, подумала стрекоза. Но девочка не хотела ее смерти: она, играя, набросила платок на цветок колокольчика, высвободила стрекозу, осторожно взяла ее в руку, полюбовалась ее прелестными кружевными крыльями, в которых играло солнце, ее тонким брюшком, отливавшим сталью, и огромными глазами, сверкавшими точно, драгоценные камни, и потом разжала руку.
-- Лети на волю, стрекозочка, лети же, маленькая фея! -- сказала девочка, и стрекоза, почувствовала себя на свободе, сорвалась с ее рук и быстро-быстро понеслась, полетела прочь от опасного места, сверкая на солнце крыльями, отливавшими перламутром.
Был жаркий летний полдень. Солнце так и заливало землю горячими лучами. В воздухе парило, как перед грозою; не было ни малейшего ветерка; деревья точно застыли, и их верхушки казались будто нарисованными тонкой кистью на ярком синем небе. Было трудно дышать, -- даже цветы поникли своими головками от жары; но стрекозы, по-видимому, чувствовали себя прекрасно: они так и реяли в воздухе над лужайкой, пестреющей цветами, так и кружились над старым зарастающим прудом, то поднимаясь высоко на воздух, то вдруг опускаясь вниз и чуть не касаясь поверхности воды своими крыльями.
Тут были и тонкотелые красавицы лютки с узкими лазоревыми и зелеными крыльями и смешной широкой головкой, похожей на молоточек, и пятнистые стрекозы с четырьмя большими темными точками на передних крыльях и золотистыми задними, и большие коромысла -- самые крупные из стрекоз, с довольно толстым желтовато-бурым брюшком и красивыми дымчатыми крыльями. Иногда, та или другая из стрекоз, спустившись к цветам, росшим на лугу, опускалась на один из них и точно замирала на месте, широко распустив свои четыре крыла -- все почти равной длины, все одинаково сильные и неутомимые, -- и сидела так тихо, что, казалось, стоило только протянуть руку, чтобы поймать ее, и вдруг, совершенно неожиданно, снималась с цветка и, прежде чем вы успели бы опомниться, улетала и скоро исчезла вдали...
Если бы вы попробовали погнаться за нею, вы поняли бы, как не легко было угнаться за нею даже проворной легкокрылой птице: так ловки, быстры и сильны были ее движения, так неровен, порывист и увертлив был ее полет.
Чем жарче был день, чем душнее воздух, тем оживленнее были стрекозы, тем быстрее носились они по воздуху с утра и до вечера; если же погода была пасмурная, если моросил дождь, и в воздухе делалось свежо, вы напрасно стали бы их искать на лугу у пруда: они прятались тогда в высокую траву, забивались в чащу кустов и сидели там такие сонные и неподвижные, что вам ничего ни стоило бы взять их прямо руками, если бы только вам удалось найти их в их убежищах.
Но как бы то ни было, сегодня погода была жаркая, солнце пекло, воздух был душен, и стрекозы так и летали. Все они были заняты одним и тем же делом: они ловили насекомых и ели их. Трудно представить себе существо ненасытнее стрекозы; с утра и до ночи она только и делает, что ловит и ест, ловит ест и, пока ест, уже высматривает новую добычу своими зоркими глазами, поворачивающимися во все стороны вместе с головой, сидящей на тонкой, как стебелек шее.
Жизнь так и кипела в высокой траве и под душистыми головками цветов на лугу, и на поверхности пруда, заросшего камышом, осокой и другими водяными растениями. Сотни мошек и комаров беспечно кружились над водою; сотни всевозможных мошек, жучков и клопов карабкались по стеблям растений, плавали и кружились в воде; сотни бабочек и мух перелетали с цветка на цветок на лугу, собирая свою дань -- и стрекозы без труда добывали себе пропитание: где же было бабочкам, мошкам и комарам уберечься от них -- таких ловких и сильных? Их огромные глаза видели уже издалека малейшую добычу, сильные крылья неутомимо носили по воздуху их легкие тельца, делая самые неожиданные повороты. Поймав добычу, стрекоза тут же и съедала ее налету, или же, если добыча была слишком велика, опускалась на минутку на прибрежный кустарник или на один из высоких цветов на лугу и, придерживая добычу у рта передними ножками, быстро разрывала на части своими могучими челюстями, занимавшими чуть не половину ее головы и усаженными крепкими острыми зубами, без труда дробившими на части твердые покровы кузнечиков; потом она скатывала в крошечный шарик крылья, ножки и другие несъедобные части, оставшиеся от ее обеда, бросала его и уносилась в высь, за новой добычей.
Стрекозы реяли и кружились в воздухе, но нашей маленькой феи, которая только что пережила минуту страшной опасности, не было среди них. Покружившись немного с другими стрекозами в солнечных лучах, она полетела на пруд. Полетавши здесь еще немного, она выбрала длинный стебель какого-то высокого водяного растения, опустилась на него и, изогнув дугою свое тонкое, длинное брюшко, стала медленно, шаг за шагом, спускаться по нему все ниже и ниже.
Маленькая фея была самкой и была занята важным делом: она откладывала яички.
Выпустив из брюшка короткий, острый яйцеклад, она прокалывала им в узловатом стебле одну дырочку за другой и опускала в каждую из них по одному яичку.
Достигнув поверхности воды, она перелетела на другой стебель и стала там делать то же самое.
И когда солнце склонилось к западу и заиграло на пруду тысячами золотых искр, когда старые дуплистые ивы на берегу потемнели и в воздухе повеяло прохладой, маленькая фея поникла головой: у нее не было уже сил подняться на воздух, крылья ее беспомощно повисли, и она умерла на том самом стебле, где она отложила последнее яичко...
Умерла маленькая фея. Ветер ли разнес ее высохшее тельце и голубоватые крылышки, схватила ли ее какая-нибудь голодная птица, или унесло ее течением, -- кто знает? Но из яичек, отложенных ею на стебле, через несколько времени вылезли личинки и тотчас же юркнули на дно пруда.
Теперь, если вы хотите познакомиться с детьми маленькой феи, с такими, какою она была и сама когда-то, вам придется спуститься на самое дно пруда потому что вся жизнь их проходит там.
Вот по дну пруда медленно пробирается, перебирая толстыми ногами, какое-то страшилище; его толстое, жесткое, бурое, суставчатое тело оканчивается спереди большой безобразной головой с огромными глазами; вся передняя часть этой головы прикрыта, точно огромною рукою, широкой твердой нижней губой -- маскою, развившейся до необыкновенных размеров.
Чудовище остановилось и, прижавшись ко дну своим бурым телом, почти слившись с ним цветом, замерло и притаилось; оно увидало неподалеку какую-то личинку.
Вы не успели опомниться, как движением, быстрее молнии, чудовище сбросило с лица свою уродливою маску и вытянуло ее вперед; мелькнули два острых крючка на ее конце, и маленькая личинка судорожно забилась в острых челюстях чудовища, прижатая к его рту маской.
Вы не поверите, пожалуй, если я скажу вам, что это чудовище-личинка -- дитя нашей маленькой феи, этой красавицы стрекозы, которой еще так недавно мы любовались на полянке, когда она купалась в солнечных лучах? Но что же поделаешь? Не всем же быть красивыми! Личинка стрекозы ведь не виновата в своем безобразии. Некрасива она, да за то тело ее отлично приспособлено для добывания пищи, а ведь это тоже чего-нибудь да стоит!
Эта личинка была похожа на свою мать-стрекозу только одним -- своим ненасытным аппетитом: весь день охотилась она в воде, как охотилась ее мать, в воздухе, и, кажется, никогда не чувствовала себя достаточно сытой. Наша личинка была в пруду тоже, что акула в море; она истребляла такое множество всевозможных насекомых и их личинок и прочей водяной мелочи, столько головастиков, даже маленьких рыбок и других таких же личинок-стрекоз, как и она сама, что с нею мог поспорить в хищничестве разве только большой жук-плавунец да его прожорливая личинка.
Ее тело было слишком неповоротливо и неуклюже для того, чтобы бросаться вдогонку за добычей, и она подстерегала ее из-за угла, спрятавшись под каким-нибудь камнем или стеблем подводного растения, или зарывшись в ил. Смирно сидела она здесь, не шевеля ни одним членом; но стоило только какому-нибудь неосторожному насекомому приблизиться к ней, как она выбрасывала свою маску и схватывала его.
А чем же дышала она под водою? Да так же, как и рыбы, -- тем воздухом, который растворен в воде; на конце брюшка у нее виднелись отростки-жабры. Наберет личинка в себя порядочно воды и высасывает из нее жабрами воздух; когда же запас воздуха истощался, личинка вдруг выбрасывала из себя воду, да с такой силой, что от толчка всегда, бывало, не удержится на месте и подскакнет сама в другую сторону.
Это уменье выбрасывать струю воды из заднего конца своего тела не раз спасало жизнь нашей личинке: если кто-нибудь из более крупных и сильных обитателей пруда хотел схватить ее, личинка сгибала дугою свое тело... бац! -- и струя воды с шумом летела в одну сторону, личинка -- в другую, и перепуганный враг спешил скорее убраться восвояси.
Давно уже жила в пруду наша личинка стрекозы; жила изо дня в день однообразной жизнью: все охотится да ест, растет да толстеет. Когда кожа становилась ей узка, она напрягала свое тело, сгибалась дугою, кожа трескалась у нее на затылке, и личинка вылезала из нее, как из старого платья, в новой одежде. На спине у ней появились и стали с каждой линькой расти все больше и больше маленькие зачатки крыльев. Но к чему были крылья этому неповоротливому созданию, которое никогда не вылезало на сушу?
Наступила осень. С каждым днем вода в пруду становилась холоднее и чище: отмирали и опускались на дно водяные растения, уходили и прятались в ил, забивались под камни и коряги рыбы и другие обитатели пруда; многие и вовсе исчезли: умерли или давно уже покинули воду. Устроилась в иле на зимний покой и наша личинка.
А когда зима прошла, и весеннее солнце пригрело воду и вызвало к жизни обитателей пруда, она снова проснулась и принялась за свою охоту.
Так жила себе да жила личинка в пруду. Наступил уже и июль месяц. Но вот с нею стало твориться что-то необыкновенное: тесно ей показалось на дне пруда; какая-то непреодолимая сила стала тянуть ее кверху, на поверхность воды -- туда, где голубело небо, где светило солнце и гулял свободный ветер. И вот, повинуясь этому стремлению, наша личинка в один прекрасный день стала карабкаться вверх по стеблю какого-то высокого водяного растения. Вот она уже достигла поверхности воды, выше и выше, -- вылезла совсем из воды и прижалась к стеблю.
Долго сидела так личинка, не двигаясь, уцепившись изо всех сил ножками за стебель. Солнце светило ей и припекало ее кожицу, ветер обвивал ее. В ее глазах, таких тусклых и темных прежде, вдруг загорелся какой-то огонек; они сделались прозрачными, в них заиграли разные цвета... Вот лопнула кожица на лбу, стала сползать назад, и из прорехи выглянула маленькая головка, с большими удивленными глазами, на тоненькой шее; высвободилась грудка с ножками, и стали показываться крылышки, мягкие, смятые и повисшие на спине, точно мокрая кисея. Молодое насекомое немного передохнуло и стало медленно, с усилием вытаскивать из оболочки свое длинное брюшко.
И вот на старой темной оболочке сидит уже стрекоза; вышло из старых пеленок настоящее дитя маленькой феи. Ее ножки и грудка мягки еще, крылышки смяты и беспомощно висят за спиною, но ласковое солнышко -- добрый друг всех стрекоз -- греет и сушит их; они разглаживаются, твердеют и начинают блестеть. Тельце наполняется воздухом, и прелестная стрекоза -- новая маленькая фея -- в первый раз поднимается на воздух и уже летит, трепеща и сверкая крыльями, купаясь в солнечных лучах, оставляя далеко позади себя безобразную темную оболочку, сиротливо дрожащую на стебле.