Лукашевич Клавдия Владимировна
Дядюшка-флейтист

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   К.Лукашевич. Босоногая команда -- Рязань: Зерна, 2005. -- 432с.
   Scan, OCR, SpellCheck: Kapti, 2009г.

К.Лукашевич

Дядюшка-флейтист

Повесть

НЕУДАЧНАЯ ПРОСЬБА

   Наступил вечер. Марья Ивановна зажгла небольшую голубую фарфоровую лампу и надела на нее розовый бумажный абажур. Приятный свет озарил низкую продолговатую комнату, убранную с некоторым щегольством. Мягкий диван и два кресла были обиты красным ситцем с большими желтыми букетами; перед диваном стоял круглый стол с узорчатой клеенкой; между окнам висело небольшое зеркало, приютился столик с высокими стеклянными подсвечниками, на которых красовались огромные бумажные розетки в форме розанов. На стенах висели олеографии в узеньких золоченых рамках: на двух были изображены дети с собачками - один плачет, другой смеется; на других картинах были необыкновенно яркие пейзажи. Тут же в комнате у стены стояло старинное фортепиано с бронзовыми ручками и этажерка, покрытая пестрой вязаной салфеткой; этажерку украшали чайные чашки, вероятно дареные в именины, масленка в виде огурца, серебряная солонка и несколько дешевеньких статуэток; на окнах из-за тюлевых занавесок виднелись тощая герань и фуксии. Квартира была тесная, с низкими потолками, где-то на окраине города, в одном из тех небольших деревянных домов, где ютятся бедняки, всю жизнь проводящие за тяжелым трудом.
   Марья Ивановна, засветив лампу, стала накрывать на стол. Это была женщина высокая, полная, с красным лоснящимся лицом, покрытым веснушками, движения ее, несмотря на полноту, были быстрые, манеры решительные. Она проворно гремела чашками и ложками, двигала столом и стульями, затем поспешно скрылась из комнаты и бегом вернулась с гулко кипящим самоваром; потом грузно опустилась на стул, заварила чай и, сложив на груди руки, задумалась.
   В углу за диваном что-то зашуршало и грохнуло на пол.
   Марья Ивановна вздрогнула и обернулась.
   - Фу, как ты меня испугала! Я совсем о тебе забыла. Чего ты там возишься?! - недовольным тоном проговорила она.
   -Я, тетенька, катушку уронила, - послышался тихий ответ; из-за дивана выглянуло худенькое личико с остриженными под гребенку белокурыми волосами и вдумчивыми большими глазами, над которыми резко выделялись темные, приподнятые брови, придававшие лицу выражение не то испуга, не то удивления.
   - Липочка ! Петр Васильевич! Идите чай пить! - низким, грудным голосом кликнула Марья Ивановна, не обращая больше внимания на выглянувшую из-за дивана девочку.
   За тоненькой перегородкой послышалось движение. Отворилась дверь, и вошла молодая девушка - полная, черноглазая, как две капли воды похожая на сидевшую за столом женщину. Девушка была в широком розовом ситцевом капоте; волосы ее на лбу были завиты в бумажные папильотки. Она поспешно подошла к зеркалу и стала внимательно разглядывать свое лицо.
   Из-за дивана на смотревшуюся девушку устремились любознательные детские глаза. "Это Липочка опять на свой нос смотрит", - мелькнуло в белокурой стриженой голове.
   -Ах, это противное, кривое зеркало! Ну когда вы мамаша, соберетесь купить хорошее? Своего лица узнать нельзя! - проговорила черноглазая девушка.
   -Подожди милая. Вот когда твой батюшка свою роденьку с рук спустит... тогда можно будет и о наших удобствах подумать... тогда и зеркало тебе купим.
   - Смотрите, мама! Какая досада! Опять отчего-то у меня нос краснеет... Что я стану делать?!
   -Помажь на ночь кольд-кремом, - посоветовала мать.
   Молодая девушка развалистой походкой подошла к столу, села удобно на диван и отложила себе с сухарницы половину булок.
   - Не осталось ли у нас, мамаша, ливерной колбасы да вареньица? - спросила она гнусливым голосом, положив небрежно локти на стол.
   Мать ласково улыбнулась
   -Ишь ты лакомка! Избаловала я тебя! Так и знала! что за чаем попросишь... Конечно, припрятала...
   Она поднялась, достала из шкафа кусочек колбасы, чашку с отбитой ручкой и отдала все дочери.
   - Петр Васильевич, да иди же чай пить! Наталья, бери свою кружку! - сказала Марья Ивановна, отставляя на край стола желтую кружку и откладывая ломтик хлеба, два сухаря и кусочек сахару.
   Наташа вышла из-за дивана. Это была бледная, худенькая девочка лет семи-восьми, одетая в какой-то старый, длинный балахон и в стоптанные туфли. Она, робко ступая по полу, тихо подошла к столу, взяла кружку и снесла ее на стул, к которому заранее подставила скамеечку. Девочка стала пить чай, жадно поглядывая на Липу и провожая глазами каждый кусок булки, который та, обмакнув в варенье, подносила ко рту, хотелось ли ребенку попробовать вкусного или ее занимало чавканье девушки - так и осталось невысказанным.
   В это время вошел высокий белокурый господин в очках, худощавый, сутуловатый. Из всех присутствующих только маленькая девочка поразительно походила на него. Вошедший устало потянулся, протер очки, жмуря глаза, и затем глубоко, болезненно вздохнул на всю комнату.
   - Фу, как устал! - вырвалось у него.
   - Садись чай пить, - сказала Марья Ивановна.
   - Погоди, дай немножко в себя прийти от этой каторжной работы.
   Он стал ходить взад и вперед по комнате, потирая руки, проходя мимо Наташи, взглянув украдкой на сидевших за столом, он порывисто погладил девочку по стриженой голове.
   - Машенька, налей Наташе еще чайку, - тихо сказал он.
   - Что у нее языка что ли нет? Наталья, что же ты не спросишь? Хочешь?
   - Позвольте, пожалуйста, тетенька, - заученным тоном ответила девочка, подходя с кружкой к столу.
   - Может, ей булочки еще хочется? - начал было Петр Васильевич.
   - Пожалуйста, не беспокойся... - перебила его жена. - Она получила всего в волю... Разве полезно наедаться на ночь? Ты не вмешивайся: твою племянницу не обидят.
   Петр Васильевич стал пить чай. Он был молчалив, печален; между бровями у него лежали глубокие морщины - свидетельницы тяжелых дум, пальцы его нервно барабанили по столу.
   В комнате наступило молчание.
   Черноглазая Липа с аппетитом допивала уже третью или четвертую чашку чаю.
   - Мама, да нет ли у нас еще кусочка булки? - спросила она, заглядывая в чашку с отбитой ручкой.
   Булка оказалась припрятанной и девушка стала ее намазывать остатками варенья.
   Петр Васильевич тряхнул решительно волосами и взглянул на жену.
   -Машенька... Вот... я давно все хочу поговорить с тобой, - начал он каким-то заискивающим тоном.
   - Насчет чего это? - удивилась Марья Ивановна. Липа перестала жевать и смотрела на отца.
   - Да насчет Коли...
   - Что еще приключилось с твоим полупомешанным братцем?
   - Надо бы его взять к нам...
   - Этого не доставало!!! Ты, кажется, намерен всю свою милую роденьку поселить здесь! Тогда и мне с дочерью места не хватит!
   - Ужасно жаль Колю! Больной, одинокий, бедствует... Одежды нет... А теперь морозы наступают... Помогать же мне ему решительно не из чего...
   - Поменьше бы пил!.. Да место себе сыскал бы... Еще бы ты вздумал на сорок рублей жалованья всех своих родственников содержать! И без того тянемся для них из сил, себе во всем отказываем...
   - Нельзя же, Машенька, жить только для себя. Положим, мы люди бедные, помогать много не из чего... Так хоть для близких сделаем по возможности...
   - Мало мы еще делаем! - взвизгнула Марья Ивановна. - Вот твоя племянница два года живет! Разве она нам мало стоит? А у нас дочь взрослая... Молоденькой девушке и того и другого хочется... А мы ей даже зеркальца приличного не можем купить...
   - Коля немного стоил бы и не помешал бы вам... Он человек недурной и в доме помог бы.
   -Ну да!!! Напьется, того и гляди, квартиру спалит, набуянит... Мало ли что может натворить!
   - Что ты, Машенька! Он как ягненок, тихий... Конечно, это несчастье с ним случается, выпьет... В семье его скорее остановить, удержать можно... Да и денег у него теперь нет... Если он выпьет, то молчит, сейчас спать ложится... Ты не бойся, я его уговаривать стану: не смеет он.
   - Где ж вы, папа, поместить хотите почтенного дядюшку? - спросила Липа.
   - Можно, пожалуй, у меня в комнате...
   -У тебя нельзя. Самому повернуться негде! - резко сказала жена.
   - Ну, хоть в кухне ему уголок отвести: он не требовательный, его судьба не баловала...
   -Уж увольте, папа. Мне в кухню тогда и выйти нельзя будет: вечно одевайся, стесняйся... В своей квартире покою не будет!
   -Нет, нет! Как хочешь... Я не согласна взять сюда еще твоего идиота братца. Довольно! Я не соглашаюсь! - крикливо проговорила Марья Ивановна.
   - Люди животных жалеют... А для человека, для моего родного брата, у нас ни угла, ни куска хлеба, значит, нет? Он, голодный, нищий, будет умирать зимой под забором, а мы станем спокойно смотреть? Так что ли? Спасибо, жена!
   Петр Васильевич встал; он весь трясся, говорил задыхающимся голосом, раскрасневшись и ероша волосы.
   - Сделай, пожалуйста, одолжение! Зови сюда своего Коленьку и всю твою милую роденьку. Только уж мы с дочерью уедем, - язвительно проговорила жена, поднимаясь и унося самовар.
   Петр Васильевич прошел в свою комнату, стиснув руками голову.
   -Ах, эта злополучная судьба! Забила ты нас всех! - громко проговорил он там.
   - Вот еще что выдумал! - шипела Марья Ивановна, обращаясь в Липе. - Сами бедствуем... А тут корми всех его дармоедов-родственничков.
   - Не соглашайтесь, мама, - шепотом отвечала дочь, подошла к зеркалу, зажгла свечу и стала опять рассматривать свое лицо.
   - Твоего почтенного дядюшку и в квартире-то совестно держать. Такой оборванец, точно нищий. Вообще, вся родня твоего папеньки... одно несчастье!
   - Ш-ш-ш-ш-ш, мама, тише... "У наших ушки на макушке", - Липа подмигнула на Наташу.
   -Ну что она, глупая, смыслит? - возразила мать, убирая чайную посуду.
   - Мамаша, купите мне завтра к чаю ливерной колбасы, - попросила Липа.
   -Хорошо, милая, куплю.
   -Да сварили бы вы к обеду борщ со свининкой. Так хочется.
   -Хорошо, хорошо... Дорога нынче свинина-то... Я и то приценялась - знаю, что ты любишь. Завтра пораньше на рынок пойду.
   - Наталья, ну чего ты глазеешь? Укладывайся спать! - сказала Липа, а сама еще ближе придвинулась к зеркалу и стала мазать кольд-кремом нос.

МАЛЕНЬКИЕ УШИ И ПЫТЛИВЫЕ ГЛАЗА

  
   А маленькие детские уши все слышали, пытливые серьезные глаза видели все, и стриженая голова думала много-много...
   В небольшой квартире Петровых все затихло. Из-за перегородки слышался ровный, звучный храп хозяйки, а из комнаты хозяина - шуршанье бумаги да скрип пера.
   Наташа ворочалась на диване и никак не могла заснуть. Она все думала об этом "Коле", из-за которого сегодня поссорилась тетка с дядей и которого тетя Маша называла то "полупомешанный братец", то "дядюшка-идиот", то "почтенный родственник". В голове девочки неотступно стояли слова: "Он больной, одинокий, несчастный. Люди животных жалеют, а родной брат умирает зимой под забором..." Наташа как будто видит пред собою этого несчастного... Из-за него сегодня у дяди Пети показались на глазах слезы, когда он просил взять его на кухню. И чего тетенька и Липочка не согласились? Какие безжалостные! Неужели им все равно? Девочке так его жаль, что маленькое сердчишко тревожно стучит и сжимается болью, а призрак этого одинокого, голодного дядюшки не дает ей заснуть целую ночь.
   Наташа видела его два раза, когда он приходил к Петровым на кухню. Он очень походил на дядю Петю, только голову держал как-то странно, набок, и не мог выпрямить да правую ногу беспомощно волочил за собою.
   "Почтенный дядюшка" был маленького роста, с белокурой бородкой, кроткими, голубыми глазами и, должно быть, не очень еще старый. Обедал он всегда на кухне, и когда тетенька выходила, то дядюшка поспешно вскакивал с табурета, суетился, дрожащими руками хватал посуду, предлагал ее помыть, поддерживал тетю Машу под локти и говорил: "Тихохонько, осторожнее, Марья Ивановна, не оступитесь". При этом он весь сгибался, говорил тихо, и губы его дрожали. Тетя Маша с ним никогда ничего не говорила, даже не смотрела на него.
   Видела Наташа, как раз дядя Петя сунул "почтенному дядюшке" две папироски и серебряную монету, а тот так торопливо все спрятал, точно боялся, что у него это отнимут.
   Лежит Наташа на диване и думает, думает без конца... Вспоминает она, как дядя Петя говаривал не раз, что они все неудачники, что судьба забила его, Колю и Мишу - покойного отца девочки. Эта самая судьба представлялась ребенку в виде полной, высокой бабы, которая своими большими, толстыми руками немилосердно колотила дядю Петю, Колю и Наташина папу. Девочке было их жаль, хотелось бы отнять от этой злой бабы, но что она, маленькая и слабая, могла сделать? Уткнувшись в свою жесткую подушку, Наташа начинала беспомощно тихо плакать.
   Наташа была сирота. Матери она не знала: та умерла, когда Наташа появилась на свет. Жизнь малютки-девочки с больным отцом была нерадостная. Наташа не знала ласк и любви матери и не видела счастливого детства. Она была очень болезненная, молчаливая, апатичная... Отец любил ее, по-своему жалел, но рано покинул этот мир. Два года тому назад его не стало, и перед смертью он умолял брата Петра не покидать бедную сироту, у которой не было ни души на свете.
   Дядя Петя взял малютку и привез ее в свою семью. Марья Ивановна тогда очень сердилась и ни за что не хотела оставить у себя Наташу.
   -Пожалей, Машенька, сиротку... - умолял Петр Васильевич. - Я брату перед смертью обещал... Не исполнить такой обет - грешно! Нас Господь накажет! У девочки никого нет на свете. Не на улице же ее бросить! Подержим недолго. Я стану хлопотать в казенное место поместить.
   Девочку оставили в семье.
   Тетка и Липа не обижали Наташу, т.е. не морили ее голодом, не били, не мучили. Но ведь бывают иные обиды, такие же горькие и чувствительные. Наташу не любили, не жалели, угнетали нравственно; она была в семье лишняя, нежеланная...
   - Чего ты тут под ногами вертишься? Отойди, сядь в сторону! - кричала тетка, если девочка попадалась ей на дороге. - Не греми, сиди тише, - говорила она, если Наташа нечаянно производила шум.
   - Пожалуйста, не приставай с твоими глупыми вопросами! - обрывала девочку Липа при малейшей попытке говорить. - Ну, чего ты на меня так смотришь? Ведь я не картина! - вдруг набрасывалась она, заметив устремленные на нее большие детские глаза.
   Тихо, точно тень, бродила маленькая Наташа по квартире, но всего чаще она сидела за диваном на скамеечке и молча наблюдала за происходившим в доме.
   Тетка и Липа считали Наташу глупой, чуть ли не дурочкой. Но если бы они когда-нибудь могли заглянуть в ее маленькую душу, поинтересовались бы, о чем молят ее большие грустные глаза, прислушались бы хоть раз к сиротским слезам в длинные зимние ночи!
   Наташа росла, как былинка в поле: до нее никому не было дела. Утром она тихо вставала, сама мылась, одевалась в какое-то старье. Девочку ничему не учили, никто с ней не разговаривал; она знала твердо одно, что ей никогда ничего не позволяют. Если ее посылали в лавку или в булочную, то она шла, оглядываясь по сторонам, и спешила как можно скорее домой, - она была очень пуглива, страшилась уличного шума и даже боялась людей.
   Если Наташа заболевала, то ее укладывали в кухне на сундук. Она лежала целыми днями одна, без жалоб, без просьб.
   Был, правда, один человек, который как будто и жалел сиротку: дядя Петя изредка украдкой гладил Наташу по голове и просил для нее чего-нибудь у Марьи Ивановны. Но маленькая стриженая головка рано привыкла за всем наблюдать, все обсуждать по-своему. Наташа давно решила в своем умишке, что дядя Петя боится тети Маши и делает все так, как она хочет, а что тетя Маша делает все так, как хочет Липа. "За что обе они терпеть не могут родню дяди Пети? За что?" - спрашивала себя девочка и не находила ответа.
   Жизнь в маленькой квартире шла изо дня в день однообразно, пусто и бессодержательно. Такая жизнь там, где есть молодые девушки, уже отходит в область преданий. Теперь молодые девушки стремятся быть полезными, учиться чему-нибудь, трудиться для своих и чужих по мере сил, сделать жизнь по возможности приятнее и счастливее. Липа же представляла собою жалкое исключение: целыми днями она или сидела у окна и что-нибудь жевала, или смотрелась в зеркало, или лежала с книгой на диване... Она полнела, скучала и придиралась к Наташе. А между тем, девушка училась в школе и могла бы жить счастливо, с пользою, и других сделать счастливыми, хотя бы ту же маленькую Наташу...
   Лишь изредка молодая девушка принималась делать какие-нибудь никому ненужные бумажные розетки или садилась за рояль.
   Наташа выглядывала из-за дивана и за всем наблюдала, даже многое умела угадать. "Сейчас Липочка будет приер дивиер (Молитву Девы) играть", - соображала девочка, если двоюродная сестра особенно грациозно поднимала над фортепиано руки. Липа всегда играла одну и ту же пьесу, твердо знакомую Наташе с мудреным названием "приер дивиер", как говорила девушка. Иногда Липа откидывала голову назад и поднимала глаза к потолку.
   - Сейчас петь будет: "Люди добрые внемлите печали сердца моего", - догадывалась Наташа, и не ошибалась.
   Так и тянулась эта пустая жизнь.
   Петр Васильевич ходил на службу куда-то в канцелярию и работал с утра до ночи. Марья Ивановна хозяйничала дома: ходила на рынок, стряпала, стирала, гладила, шила и не могла наглядеться на свою любимицу Липочку.
   Однообразие жизни Петровых нарушалось изредка, когда они уходили в гости или когда к ним собирались знакомые в торжественные дни. В ожидании гостей в маленькой квартире происходил разгром: все убирали, мыли, стряпали, переносили мебель из комнаты в комнату. Вечером приходили гости. Наташа, одетая почище, в платье, которое ей было по росту, должна была обносить гостей булками. Это были торжественные, неизгладимые из памяти минуты! Как боялась девочка сделать что-нибудь не так. Вытянув худенькую шею, приподняв голову, раскрасневшись, как зарево, она трепетавшими руками держала перед собой сухарницу с нарезанными булками и степенно шла за теткой, обносившей гостей чаем.
   - Славная у вас девочка! - говорил кто-нибудь из гостей, погладив Наташу по голове.
   - Это у нас сиротка, племянница мужа живет. Нельзя бросить - вот и ростам, воспитываем, жалеем, - нежным голосом отвечала тетя Маша.
   - Вас Господь наградит за то, что сироту не покидаете, - говорили гости и снова гладили Наташу по голове, иногда даже целовали в щечку.
   Других ласк девочка не видала в жизни и после этих вечеров долго находились как бы в тумане под влиянием радостного воспоминания.
   Сидя за диваном или засыпая вечером, Наташа слагала в своей головке нескончаемые мечты и желания. "Когда я вырасту большая, - фантазировала она, - я найму себе точно такую же квартиру, как у тети Маши, и куплю себе точно такую же мебель, посуду и фортепиано и все... Стану играть "приер дивиер" и петь "Люди добрые, внемлите печали сердца моего"... Затем позову к себе много-много гостей".
   Девочке очень не хотелось бы приглашать тетеньку и Липочку, но на такой своевольный поступок она не решалась.
   "Приглашу к себе в гости дядю Петю, тетю Машу и Липочку, куплю поджаристого ситного, ливерной колбасы и варенья - черной смородины... много-много... Липочка любит", - мечтала Наташа.
   Она хотела в будущем подавить своей щедростью родственников, вероятно оттого, что ее всегда обделяли сладкими кусочками.
   Впрочем, детские мечты не уходят дальше обыденной жизни, в которой растет маленький человек. За последнее время Наташа мечтала более всего о том, что, когда она вырастет большая, первым делом возьмет к себе жить "почтенного дядюшку", даст ему много есть и позволит спать в зале на диване, а не в кухне. "Куплю ему такое же пальто и шляпу, как у дяди Пети", - твердо решала Наташа.
  

НОВЫЙ ЖИЛЕЦ

  
   Совершенно неожиданно для себя и для других "почтенный дядюшка" был водворен на жительство в кухне Петровых. Случилось это вот по какому поводу. Раз ночью Наташа, спавшая очень чутко, услышала какой-то странный шорох в прихожей: кто-то осторожно шевелил ручкой и будто что-то строгал. Девочка испугалась, приподнялась на диване и стала прислушиваться... Да, положительно кто-то дергал дверную ручку...
   -Тетенька! Тетя Маша! Дядя Петя! - замирающим от страха голосом окликнула Наташа, спустив босые ноги с дивана.
   Ответа не последовало. Девочка ощупью пробралась в комнату тетки и, дрожа, как в лихорадке, проговорила:
   - Тетя Маша, проснитесь!
   - Что случилось? Чего тебе не спится? - послышался недовольный сонный голос.
   - Тетенька, там в прихожей... Там кто-то стучит...!
   - Кто еще стучит? Чудится тебе!
   - Нет, правда... Вот послушайте сами...
   Обе замолчали. В прихожей явственно слышались какое-то глухое царапанье и осторожный стук.
   Хозяйка быстро вскочила с кровати, надела туфли, накинула капот и на цыпочках пошла к мужу.
   - Не шуми, - сказала она Наташе.
   В комнате Петра Васильевича чиркнула спичка и засветился огонь. Наташа как тень скользнула в залу и видела, что дядя, в халате и со свечой в руках, прошел в прихожую.
   - Кто там? - громко спросил он у двери. Никто не ответил.
   - Кто же там? - повторил он еще громче. Опять молчание.
   Петр Васильевич быстро отворил дверь в длинные узкие сени и, держа перед собой свечу, прошел до выходной на улицу двери.
   Тетка и Наташа стояли в прихожей.
   Петр Васильевич обернулся назад. И тут произошло нечто ужасное. Дядя Петя внезапно остановился, побледнел как полотно, рука его со свечей сильно дрогнула. Широко раскрытыми глазами он уставился на что-то страшное, скрывавшееся за дверью, не видное стоявшим в прихожей женщинам.
   В то же мгновение мимо Петра Васильевича шмыгнул рослый оборванец детина, вырвал у него подсвечник, толкнул дядю Петю в грудь и скрылся.
   Марья Ивановна и Наташа вскрикнули. Из спальни прибежала Липа. Петр Васильевич опомнился. Началась невообразимая суматоха: стучали к соседям, бегали за дворником, судили и рядили, а оборванца, конечно, давно и след простыл. Было ясно, что не с добрыми намерениями хотел проникнуть ночью этот человек в запертую квартиру: ручка у двери оказалась попорченной, и замок почти выколочен. Впрочем, на этот раз, благодаря чуткому сну Наташи, все обошлось благополучно, и все отделались только испугом.
   Петровы не могли заснуть до рассвета и всю ночь только и говорили об ужасном происшествии. Сердце Марьи Ивановны смягчилось, и она сказала мужу:
   - Петр Васильевич, пожалуй, пусть уж твой брат переедет к нам. Устроим его в кухне... Ты часто по вечерам ходишь в канцелярию... Пожалуй, опять заберется вор... Страшно ведь! Конечно, будет нелегко: взрослый человек в семье дорого стоит... Ну, да уж что делать! Доброе дело вознаградится...
   На том и порешили. Даже Липа не возражала, так она была перепугана ночным происшествием.
   На другой день к вечеру на кухне поселился новый жилец.
   Наташа видела, как пришел Николай Васильевич с небольшим узелком в руках, в порыжелом, заплатанном, узком пальто с короткими рукавами; на шее был намотан темный шарф, на голове одета поярковая с широкими полями шляпа. Вид у него был крайне сконфуженный, и он на цыпочках пробрался в кухню.
   - Что же, Машенька, Коля будет на кухне обедать? - спросил Петр Васильевич жену.
   Та сделала изумленное лицо.
   - Вот вопрос?! Конечно. Не за стол же сажать его с собой?!
   И вот в маленькой квартирке потекла иная жизнь, за которой следили любознательные детские глаза.
   Наташа часто подолгу рассматривала "почтенного дядюшку". Вероятно, он был болен: глаза у него были такие грустные, голова - всегда набок, что придавало ему умоляющий вид; на шее был намотан большой шарф. Какой он был тихий, безответный, услужливый; с какой готовностью он делал все, что ему приказывала Марья Ивановна: ходил в лавку, убирал посуду, ставил самовары, носил и колол дрова, мыл полы, даже стирал в корыте белье.
   Марья Ивановна относилась к нему с обидным пренебрежением, а Липа без злой, презрительной гримасы и видеть его не могла. А Николаю Васильевичу так хотелось услужить им. Если Липа собиралась уходить, он стремглав бежал подать ей пальто.
   - Чего вы бросаетесь?! Вас не просят! Оставьте! - не глядя на него, говорила девушка, вырывала пальто и отдавала матери:
   - Мама, подержите.
   Николай Васильевич, сконфуженный, уходил на кухню.
   Что бы ни сделал Николай Васильевич, все было не так, скверно, глупо... То начадил, то грязно вычистил посуду, то не мелко наколол дрова, то перервал, стирая, полотенца. Марья Ивановна каждый вечер пилила мужа: "Да, послал нам Бог наказание в твоем братце. Это такой идиот, ни к чему не способный. Только грязь разводит. С ним надо ангельское терпение... Моего не хватает!"
   Петр Васильевич обыкновенно не возражал.
   Когда Марья Ивановна бывала в хорошем расположении духа, то шутила с дочерью:
   - Смотри, Липочка, твой любимец "почтенный дядюшка" идет.
   - Не говорите мне про него, мама... И без того скука смертная! - тянула Липа вялым, гнусливым голосом
   - Нет, ты взгляни... Ну, разве он не душка? Ты должна быть к нему почтительна, называть его "милый дядя Коля", должна ходить с ним под ручку гулять.
   -Не говорите, мама, не дразните меня, - отвечала Липа и представлялась, что обижается.
   - Посмотри, Липочка, - не унималась развеселившаяся Марья Ивановна, - ну, чем не кавалер? Головка набок, ногами загребает, руки трясутся, пальто и шляпа самые модные, на шее бантик... Просто душка! Смотри, смотри...
   Молодая девушка взглядывала в окно. Мать и дочь начинали громко, неудержимо смеяться.
   -Вот-то уродина! - говорила Липа, презрительно отворачиваясь.
   Наташа тоже взглядывала в окно и понять не могла, чему смеются тетка и сестра, глядя на Николая Васильевича. Он шел по мосткам из лавки и осторожно нес в одной руке чашку с огурцами, а в другой - бутылку квасу... Он, конечно, озяб в своем тонком, холодном пальто; руки его покраснели, глаза слезились. На него было больно смотреть, особенно жаль было Наташе, что он держал набок голову, так грустно смотрел и волочил ногу.
   Девочка с изумлением, серьезно устремляла на хохотавших большие глаза. Ребенок еще не знал, что бессердечные люди часто смеются над бедностью, несчастием и уродством, не знала Наташа и того, что по смеху можно узнать характер человека и что нет ничего отвратительнее бессмысленного смеха.
   Марья Ивановна несколько раз выгоняла племянницу из кухни, когда та стояла там, глядя на Николая Ваильевича, и порывалась с ним заговорить.
   - Не смей ходить на кухню! - кричала она. - Чего ты глазеешь на этого идиота? Вот он тебя поколотит. Занятия не можешь себе найти? Чтоб я не видела тебя в кухне. Надоели вы мне оба! Кажется, скоро я выгоню твоего "почтенного дядюшку".
   Наташе было жаль его от всего сердца. "Лишь бы не выгнали... Пусть живет в кухне... Бедный! Умрет тогда под забором", - думала стриженая головка.
  

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР

  
   Как-то вечером вся семья Петровых собралась в гости.
   - Наталья, ложись сейчас же при мне спать, - приказала тетка. Девочка беспрекословно стала раздеваться.
   - Николай Васильевич, а вы, смотрите, будьте осторожнее; не вздумайте уйти из дома, - проговорила хозяйка, приоткрыв в кухню дверь.
   - Будьте покойны, Марья Ивановна, все будет хорошо... Пожалуйста, не тревожьте себя, - отвечал Николай Васильевич.
   - Знаю я вас... Не особенно можно надеяться, - ворчала Марья Ивановна. - Петр Васильевич, внуши построже своему милому братцу, чтобы он тут чего не натворил... Не напился бы... Чтобы уходить не смел - шептала она мужу.
   -Коля, уж ты, пожалуйста... того... сиди дома. Не выпей, храни Бог... Я надеюсь на тебя... - просил Петр Васильевич, войдя в кухню.
   -Полно, Петенька... Неужели я такой беспонятливый! Вы на меня ребенка оставляете... Разве у меня совести нет? Ты не беспокойся и не думай худого... - серьезно возражал Николай Васильевич.
   Марья Ивановна потушила в гостиной огонь. Все скоро ушли. Наташе было еще рано спать, и она долго ворочалась на диване, принималась мечтать, как она будет большая, и, наконец, стала дремать. Вдруг сквозь дремоту ее поразили какие-то звуки: нежные, жалобные, дрожащие, - они, казалось, неслись из кухни.
   Девочка приподнялась и села на диване. Звуки затихли. Что это такое было? Вот опять! Как жалобно, как хорошо кто-то играет? Да, замирающая, тихая музыка несется из кухни. Сильнейшее, непреодолимое любопытство овладело Наташею. Она встала, проворно оделась и, крадучись в темноте, неслышными шагами пробралась к дверям кухни, остановилась у щелки и замерла в одной позе.
   На кухонном столе горела маленькая лампа, стояла кастрюля, а к кастрюле была прислонена узкая тетрадь с нотами. Николай Васильевич сидел на табуретке, держал у рта тоненькую дудочку, перебирал пальцами по отверстиям и заливался - играл с увлечением. То, пригнув низко голову, он пристально смотрел в тетрадь и покачивался из стороны в сторону, то откидывал голову назад и играл с закрытыми глазами, то приподнимался на табурете и вытягивал тонкую, дрожащую ноту.
   Наташа никогда еще не слыхивала такой музыки. "Точно птица поет", - думала она, затаив дыхание, полуоткрыв рот и не сводя восторженных глаз с музыканта. А тот, казалось, забыл весь мир и играл песню за песней. Флейта точно плакала; затаенная грусть и жалоба звучали в ее тихих, нежных переливах, и у самого флейтиста капали из глаз слезы.
   Вот он кончил, подперев рукой голову, задумался и стал отирать красным ситцевым платком глаза.
   В эту минуту Наташа оступилась и стукнулась нечаянно о дверь. Николай Васильевич перепугался, точно его застали на месте преступления, завернул флейту в платок и бросился к дверям.
   - Наташенька! Это вы? Простите! Я вас разбудил? Пожалуйста, простите! - растерянно бормотал он.
   - Я... ничего... Так... Только послушала, - испуганно твердила девочка, отступая назад.
   - Я думал, вы крепко заснули... Соскучился... Немножко поиграл...
   - Нет, я не спала... Я все слушала.
   Оба смешались и не знали, что говорить.
   - Простите, Наташенька! Экий я, право! Разбудил вас... - начал опять Николай Васильевич.
   - Как вы хорошо играете, - сказала Наташа, оправившись.
   - Что вы, Наташенька! Это я так, для себя... Я ведь совсем не умею...
   - Вы очень, очень хорошо играете, - повторила девочка, переступив через порог в кухню и останавливаясь у плиты.
   - Я люблю поиграть... Одна в жизни услада... Скучно тоже... Выучился самоучкой... Флейту один старичок подарил... Славный был, царство ему небесное! - говорил Николай Васильевич.
   - Сыграйте еще, - попросила робко девочка, подходя к кухонному столу.
   - Да я с радостью... Только ведь плохо... Боюсь вот, пожалуй, наши вернутся - рассердятся.
   - Они из гостей нескоро приходят, - успокоила его Наташа.
   Николай Васильевич перевернул тетрадку и снова заиграл. Наташа села на табурет и не спускала с него глаз. Все песни, одна другой грустнее, доходили до сердца маленькой слушательницы, вся жизнь которой была такая же грустная и заунывная.
   Николай Васильевич кончил и стал бережно вытирать свою флейту.
   - Теперь я все вам сыграл, Наташенька, больше ничего не знаю... Теперь вы шли бы спать... Неравно, наши вернутся, - сказал он.
   - Нет, уж я лучше в кухне посижу... Тут так хорошо, - отвечала Наташа.
   Наступило молчание. Дядя и племянница смотрели друг на друга.
   - А вы боитесь тети Маши? - спросила серьезно девочка, будто припомнив что-то.
   - Нет, не боюсь.
   - Я думала, что боитесь, - протянула Наташа и задумалась.
   - А вы не можете совсем выпрямить голову? - помолчав, опять спросила Наташа.
   - Нет, Наташенька, не могу. Это у меня от болезни.
   - А вы знаете "приер дивиер"?
   - Это что же такое? - удивился Николай Васильевич.
   -Это тоже такая музыка... Липочка всегда на фортепиано играет... Сначала так тонко-тонко, а потом толсто. Очень тоже хорошо.
   - Нет, я этого не знаю... Я ведь по-настоящему не учился играть.
   - А песню "Люди добрые, внемлите" знаете? Липочка поет...
   - И песни этой не знаю
   - А вы видели, какой у Липочки красный нос?
   - Нет, не замечал... Это от Бога, Наташенька, кому что дано... На это нехорошо смотреть. Что ж за беда!
   - Да? А вот Липа все смотрит на свой нос в зеркало и мажет его мазью, - серьезно сказала Наташа и замолчала.
   - Липочка очень любит ливерную колбасу, - неожиданно прибавила девочка.
   - Ведь оно хорошо... Отчего ж не любить? - отвечал Николай Васильевич.- Пусть себе кушают на здоровье, Наташенька... На это тоже не надо смотреть...
   - А где вы раньше жили? У вас была квартира?
   Николай Васильевич смутился.
   - Эх, Наташенька, не спрашивайте об этом... Жизнь моя была плохая... Не стоит вспоминать! Судьба-то забивает людей! - печально отвечал он. "То же говорит про судьбу, что и дядя Петя", - подумала Наташа и, качнув головой, со вздохом проговорила:
   - Вас тетя Маша ни за что не хотела брать на кухню жить... Дядя Петя из-за этого плакал... Они с Липочкой говорили, что вы помешанный... что вы напьетесь и еще беды наделаете... Еще говорили, что вы меня приколотите.
   Николай Васильевич покраснел и, опустив голову, долго молчал.
   - Нет, Наташенька, вы не верьте! - наконец тихо заговорил он. - Я вас никогда не обижу... Я человек больной, несчастный... Прежде, давно, и я людей знавал, тоже учился кое-чему... А теперь только горе мыкаю... Вот живу здесь из милости... А выгонят, буду бродить по улицам, как негодная собака.
   -Нет, вы хороший! Мне вас жаль! - растроганным голоском проговорила Наташа, скорее в ответ на собтвенные мысли и с нежностью положила свою худенькую ручку на руку Николая Васильевича.
   - Доброе у вас сердечко, - сказал тот. - Только, вижу я, судьба и вас не балует... Малы вы, Наташенька, еще ничего не понимаете...
   - Нет, я все понимаю, - возразила девочка.
   В это время в сенях послышались шаги.
   -Наши!!! - испуганно воскликнул Николай Васильевич и засуетился по кухне.
   Наташа, как мышонок шмыгнув в гостиную, дрожащими руками сбросила платье, крепко зажмурила глаза, а сердечко ее било тревогу от полноты новых ощущений. Она слышала голос Николая Васильевича:
   -Озябли, Марья Ивановна? - спрашивал он. - Петенька, позволь пальто, я вытряхну. Олимпиада Петровна, я вам сейчас помогу... Кажется, снег идет?
   Ни Липа, ни тетка ни слова не ответили ему, только Дядя Петя спросил:
   - Все у нас благополучно, Коля?
   - Все слава Богу... Я и не ложился, вас поджидал, - был тихий ответ.
   Наташа стала засыпать... Какие-то приятные грезы туманили стриженую голову. Девочке представлялось, что с ней случилось нечто необыкновенное, что завтра, когда она проснется, у нее будет что-то новое, радостное, хорошее.
  

ТЕПЛО И СВЕТ

  
   Со времени случайного "музыкального вечера" для Наташи и Николая Васильевича будто началась новая жизнь. Казалось, в квартире Петровых стало теплее и светлее. Наташа ожила; в ее больших грустных глазах по временам вспыхивали веселые огоньки; она стала двигаться живее, часто порывалась заговаривать с "большими", за что всегда получала сердитые окрики тетки:
   - Наталья, ты с ума сошла? Чего ты лезешь с глупыми разговорами? Чему ты все ухмыляешься так же, как и твой идиот дядюшка?! Вот-то наказанье! Нечего сказать, наградил Господь родственничками!
   Николай Васильевич все чаще и чаще посматривал на маленькую девочку с отеческой нежностью, молча ей улыбался и кивал головой; иногда он приносил ей из лавки пастилку или леденчик и передавал украдкой. Наташа взглядами благодарила его, думая о том, какой он добрый и хороший: ведь так ее никто еще не баловал.
   Однажды тетка застала Наташу на кухне. Она стояла, облокотившись на колени дяди, смотрела ему в глаза и непринужденно болтала.
   Разразилась целая буря.
   -Наталья, ступай в комнату, - гневно закричала Марья Ивановна, прошла за племянницей, плотно прикрыла дверь и стала ее бранить:
   - Ты что, голубушка?! Это еще что за смешки с оборванцем дядюшкой? Что у тебя другого занятия нет?!
   - Подумай, Липочка, какие нежности! Нашла себе подходящего друга! В глаза этому полупомешанному смотрит, глупости болтают, и оба смеются. Чтобы этих разговоров никогда не было! Слышишь?! А не то не обрадуешься!!!
   - Ты, Наталья, становишься совсем нехорошая, своевольная девчонка! - вялым голосом прибавила Липа.
   Наташа понять не могла, почему тетенька и двоюродная сестра не позволяют ей говорить с Николаем Васильевичем, и недоумевала, что же тут дурного? Марья Ивановна и Липа тоже, конечно, не могли бы указать тут дурного, но им нравилось проявлять свою власть.
   Для Наташи и Николая Васильевича выдавались, хотя и нечасто, веселые, отрадные вечера, которые они потом долго вспоминали. Как только хозяева уходили в гости, Наташа, сияющая, появлялась в кухне.
   - Поиграйте на вашей флейте, Николай Васильевич, - просила она.
   И Николай Васильевич играл без конца все, что он знал.
   - Наташенька, вы, может, знаете какие-нибудь песни? - спросил он раз девочку.
   - Знаю "Люди добрые, внемлите печали сердца моего", которую Липочка поет.
   - Этой я не могу играть. А еще не знаете ли какой?
   - Еще помню немножко: "В селе малом Ваня жил". Давно-давно мне ее папа пел. Я тогда была еще маленькая.
   - Вот-вот! Это отличная песня. Послушайте! Так что ли?
   Николай Васильевич заиграл.
   -Да, она самая, - сказала Наташа. - Дальше там:

"Ваня дудочку берет,

Тане песенку поет.

Ай, люли, ай, люли!

Тане песенку поет".

   - Попробуйте, спойте, Наташенька, - предложил Николай Васильевич.
   - Нет. Мне стыдно, - отвечала девочка и застенчиво улыбнулась.
   Николай Васильевич тоже улыбнулся.
   - Чего же стыдиться-то?! Вот тоже сказали! Тут дурного ничего нет. Певицы поют перед тысячью народа и не стыдятся. Спойте, спойте, Наташенька!
   Раздались звуки флейты, наигрывающей "Ваню и Таню". Наташа сначала не пела, а только говорила песню шепотом речитативом, дрожащим голосом, глотая слова.
   - Погромче, Наташенька! Чего вы боитесь? - И Николай Васильевич запел сам хриплым, прерывающимся голосом:
   "В селе малом Ваня жил..."
   Наташа ему подтягивала.
   - Ну, пойте теперь как следует. Ведь у вас голосок есть! Право!
   Николай Васильевич снова заиграл на флейте.
   Пение стало раздаваться все громче и громче. Свежий чистый голосок маленькой певицы звучал, как серебряный колокольчик, и переливался вместе с флейтой.
   -Очень хорошо выходит, Наташенька! Расчудесно! Вы точно настоящая певица! - восторгался Николай Васильевич. - Ну-ка, еще разок!
   И ободренная девочка, раскрасневшаяся, улыбающаяся, с блестящими глазами, заливалась, как соловей.
   У обоих на душе было хорошо и весело. Песня и музыка находят отклики в сердце каждого человека и будят в душе лучшие чувства и мысли.
   После игры и пения в длинные зимние вечера Наташа и Николай Васильевич вели нескончаемые разговоры, и тут девочка узнала много нового: иной мир открывался ее просветлевшим глазам.
   Николай Васильевич рассказывал, как живут другие люди за пределами их маленькой квартиры, рассказывал, как учатся дети в школах. Иногда он передавал девочке, что помнил, из Священной истории, говорил стихи или басни.
   - Еще, еще скажите, - шепотом просила Наташа, восторженно переживавшая сладость новых познаний.
   - Эх, Наташенька, поучил бы я вас, да сам почти все забыл. Не могу! Перезабыл... Так досадно!
   - Как мне хочется учиться и про все узнать. Как это хорошо! - мечтательно говорила девочка.
   -Надо учиться. Молите Бога, Наташенька, Он услышит детскую молитву. Все будет тогда к лучшему. Может, и учиться станете.
   Наташа глубоко задумывалась...
   Иногда Николай Васильевич рассказывал девочке про театры, про актеров, про разные представления: как поют певцы и певицы, как играют на разных инструментах, как народ от восторга бьет в ладоши, сколько там горит огней и как бывает весело.
   - Вот, Наташенька, может, и вы будете певицей, когда вырастете, - прибавлял он.
   - Мы уж лучше вместе. Вы будете играть на флейте, а я стану петь. Это будет очень хорошо! - отвечала девочка.
   - Нет, Наташенька, я уж не гожусь! Меня тогда и на свете не будет, - говорил Николай Васильевич.
   - Нет, вы годитесь. Я не хочу без вас! Вы всегда будете на свете, - дрожащим голосом возражала Наташа. У нее на глазах навертывались слезы, и она доверчиво прижималась к дяде.
   - Хорошая вы девочка, жалостливая! Малы вы еще, Наташенька, ничего не понимаете! - взволнованно шептал Николай Васильевич. - Наши идут! - вдруг неожиданно прерывал он беседу, заслышав шаги.
   Музыкальные способности Николая Васильевича скоро открылись и произвели в семье переполох.
   Дело было вечером. Марьи Ивановны и Петра Васильевича не было дома. Липа лежала на диване и читала книгу. Наташа сидела в своем обычном уголке.
   Совершенно неожиданно в кухне раздались тихие едва слышные звуки флейты.
   Липа приподнялась на диване, отложила книгу в сторону и, сдвинув брови, недоумевая, стала прислушиваться; очевидно она не понимала, что это за музыка и откуда она несется.
   Наташа привстала и, вытянув худенькую шею, не спускала с двоюродной сестры торжествующего взгляда; ее рот расплылся в улыбку, глазенки блестели; все ее довольное, счастливое личико, казалось, говорило: "Ты удивлена? Ты не понимаешь, что это и откуда? А я знаю и восхищаюсь".
   Девочка не выдержала.
   - Липочка, ведь это Николай Васильевич играет. Как хорошо! Он может и другие песни сыграть еще лучше. Хотите, я попрошу?
   Тут произошло нечто неожиданное. Липа стремительно сорвалась с места, лицо ее стало красное и злое, она распахнула дверь в прихожую и прокричала.
   - Николай Васильевич, вы, должно быть, совсем помешались?! Я - дома, занята, читаю, а вы свистите на какой-то дудке?!
   - Извините, Олимпиада Петровна! Я думал, что вы не услышите. Я тихонько, - отвечал Николай Васильевич переконфузившись.
   - Думают только индейские петухи! - отвечала резко Липа и снова легла на диван. - А тебе, Наталья, еще достанется. Ты очень большую волю берешь.
   Наташа словно застыла на своей скамейке за диваном, без слов, без движения, с большой обидой на сердце. "Бедный, бедный Николай Васильевич! Ему ничего не позволяют. И за все-то его бранят! Сама Липа "приер дивиер" играет - как иногда гремит - все ничего. А Николаю Васильевичу и тихонько поиграть нельзя", - с горечью размышляла стриженая головка и сильнее, искреннее желала вырасти скорее большой, взять к себе жить Николая Васильевича, позволить ему играть громко на всю квартиру и не пускать к себе Липу.
   Когда вернулась домой Марья Ивановна, Липа, раскрасневшись, с негодованием рассказала матери происшедшее.
   -Вообразите, мама, дядюшка вздумал сегодня на всю квартиру на дудке свистеть! Вот флейтист явился!
   - Что же, ты его, надеюсь, отчитала как следует? - Конечно! Так на него закричала, что в другой раз не засвистит.
   -Это ужас, что за народ нынче! Им делаешь благодеяние, поишь, кормишь, даешь угол, а они норовят на шею сесть. Неблагодарные!
   - А эта глупая девчонка изволит восхищаться, говорит: "Хотите, Липочка, я его попрошу еще сыграть?" -передразнивала девушка Наташу.
   - О! И доберусь же я до нее! Да как ты смеешь?! Становись сейчас в угол! Вот наказание! - сердилась Марья Ивановна.
   Наташа заплакала и стала в угол.
   -Петр Васильевич, - жаловалась вечером Марья Ивановна мужу, - потрудись приказать твоему флейтисту братцу не разводить в моей квартире концертов... От них только голова трещит... Да вели Наталье язык за зубами держать. Очень она дерзка становится! Измучили они меня!
   Петр Васильевич по обыкновению молчал, хмурился, и на лбу его глубже и резче ложились морщины.
   С тех пор Марья Ивановна и Липа иначе не называли Николая Васильевича, как "дядюшка-флейтист". И с какой насмешкой произносилось это прозвище.
   Николай Васильевич не выдержал гнета. Пришла и на него беда. Вернулся он как-то из лавки в необыкновенно веселом настроении: сначала что-то бормотал сам с собою, потом стал петь, смеяться и, шатаясь, заговаривал с Марьей Ивановной.
   - Да вы пьяны?! - закричала та вне себя. - Вон! Сейчас вон! Чтобы духу вашего не было.
   - Куда я пойду? Извините! Вы не беспокойтесь, Марья Ивановна! Мне некуда идти... И не пойду! Конечно, я немножко... Вы извините, - бормотал Николай Васильевич, затем лег в кухне на полу и тотчас же заснул.
   Марья Ивановна очень сердилась и требовала, что бы муж прогнал брата. Но потом дело как-то умолкло. Петр Васильевич уговорил жену простить Колю, а того сильно пристыдил.
   Наташа перетрусила не на шутку и долго после того, ничего не говоря, смотрела на Николая Васильевича с укором, печально и серьезно.
  

НАТАША ЗАБОЛЕЛА

  
   Наташа заболела. Случилось это как раз в именины Липы, когда у Петровых ожидались гости.
   Девочка металась вся в жару: голову ее ломило нестерпимо, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими, воспаленными глазами.
   - Не беда! Поправится! - говорила тетка. - Наталья, иди ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.
   - Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла бы потеплее, - заикнулся было Петр Васильевич.
   - Без тебя знаю, - оборвала его жена.
   Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.
   - Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! - сказала Марья Ивановна, выходя расфранченная на кухню.
   Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.
   Наступил вечер. Гости собрались. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела: "Люди добрые, внемлите..."
   Марья Ивановна беспрестанно выбегала на кухню и кричала на Николая Васильевича:
   - Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда... Экий тюлень! Ставьте самовар!
   Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.
   Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стукотня, как тяжелые молотки, отзывались в ее больной голове.
   - Николай Васильевич! - окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.
   -Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? Л спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.
   - Николай Васильевич, слышите?! Это Липа "приер дивиер" играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте пить...
   -Сейчас, Наташенька, сейчас, милая... Я вам чаю с лимоном налью... Тетя не увидит... Пейте...
   Он дрожащими руками приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.
   -Николай Васильевич, подите ко мне... - через несколько минут звала опять Наташа. - Я боюсь, боюсь тети Маши.
   Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.
   -Не бойтесь никого... Я тут с вами... Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? - спрашивал он и глаза его застилались слезами.
   -Дайте мне руку, - Наташа ловила горячими, сухими ручками руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. - Так хорошо! - шептала она и закрывала глаза.
   Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть и то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.
   Заслушав шаги хозяйки, Николай Васильевич вставал у сундука и прикрывал собой больную.
   -Самовар подайте! За хлебом сбегайте! - кричала Марья Ивановна. - Какой вы бестолковый! Чего вы по кухне мечетесь?
   Николай Васильевич делал все, как в чаду. Все его мысли и тревоги были обращены на маленькую девочку, беспомощную, покинутую. Посмотрев с беспокойством на Наташу, он торопливо побежал в лавку за хлебом и мигом вернулся.
   Нарезая хлеб, он неожиданно заметил, что большие, болезненно блестящие глаза в упор смотрят на него.
   - Что, Наташенька? Не надо ли чего? - заботливо спросил он.
   - Дядя Коля... - тихо позвала девочка. Она впервые его так называла, и это вырвалось у нее так ласково, души.
   С замирающим сердцем бросился Николай Васильевич на этот зов.
   - Что милая? Попить хотите?
   -Дядя Коля... сядьте на сундук... Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки... Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь... Правда, боюсь... Вы тогда страшный и гадкий...
   Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.
   -Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то... Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.
   Наташа улыбнулась и погладила дядю по руке.
   -Я вас очень люблю. Больше, чем дядю Петю... Больше гостей, больше всех, - лепетала девочка, протягивая худенькие руки. Она охватила нагнувшегося к ней дядю за шею и закрыла утомленные глаза.
   - Милая моя! Родная! Добренькая! - шептал Николай Васильевич, а крупные слезы одна за другой катились по его лицу и падали на пальто, которым была прикрыта девочка. Он гладил ее по голове, по щекам и смотрел на нее с умилением и тревогой.
   Заслышав шаги Марьи Ивановны, Николай Васильевич поспешно вскочил, взволнованный и растерянный.
   - Что же вы хлеб-то не нарезали? Сами догадаться не можете! - кричала на него хозяйка.
   И под эти сердитые окрики, под звуки фортепиано, под веселый смех гостей, между двумя никому ненужными людьми был заключен дружественный союз сердечной привязанности, без которой живется так холодно. Живая, чистая любовь согревает жизнь, как солнечные лучи весною, и может подвигнуть на все доброе.
   Сидя около Наташи, в полузабытьи закрывшей глаза, Николай Васильевич с грустью смотрел на нее и думал, что она маленькая и одинокая, растет без ласки отца и матери, никому не дорога и не знает детских радостей, не видит веселья. Положим, Петенька жалеет Наташу, но ведь у него есть своя дочь и он боится Марьи Ивановны. Наташу же некому пригреть... А какой ребенок не жаждет ласки и не льнет к доброму человеку?!
   -Липочка поет "приер дивиер"... Я буду петь... Дядя Коля... дядя... Я боюсь... Дядя Коля... Мне страшно... Спрячьте меня, - металась и бредила Наташа.
   Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что - он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.
   Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, посматривая поминутно на заснувшую девочку, стал мыть и убирать посуду после пира, боясь лишний раз шевельнуться и неосторожно стукнуть.
  

ДЯДЮШКУ ВЫГНАЛИ

  
   Наташа выздоровела. Болезнь ее была одна из тех детских болезней, которые неожиданно приходят и скоро проходят. Между тем, Николай Васильевич за то время, что девочка пролежала в кухне на сундуке, совсем изменился, даже осунулся, тревожась за нее. Он бродил как тень и твердо выдерживал обещание, данное племяннице.
   Наташа поправилась, перебралась в залу за диван, и Николай Васильевич повеселел.
   Похудевшая, слабенькая девочка сияла тихим счастьем точно болезнь переродила ее.
   Раз тетка ушла за провизией, а Наташа, улучив свободную минутку, выбежала в кухню.
   -Дядя Коля, наши сегодня на весь вечер в гости уйдут! - радостно шепнула она, рассмеялась и захлопала в ладоши.
   Многое было этим сказано: обоим представился веселый вечер, разговоры, пение, игра на флейте. Такие светлые минуты не часто выпадали на их долю.
   -Твой почтенный дядюшка-флейтист сегодня совсем с ума спятил, - говорила Липе вернувшаяся Марья Ивановна. - Представь, душенька, стирает в корыте полотенца и ухмыляется во весь рот. Вот-то сокровище!
   - Ах, да не говорите мне о нем! - ответила Липа.
   Наташа догадалась, чему улыбался дядюшка, и в ее больших глазах мелькнул задорный огонек.
   Вечером, как только хозяева скрылись за дверью, девочка была уже в кухне.
   - Ну, дядя Коля, давайте теперь играть на флейте, - весело подпрыгнув, сказала она.
   - Погоди, Наташечка... наши еще не успели далеко отойти. Услышат, тогда нам плохо будет... Надо вот и кухню прибрать.
   - Как мы с вами давно не флейте не играли. Я все ждала, ждала, когда-то они уйдут. Как я рада? Вы рады, дядя Коля, что они ушли? - болтала Наташа.
   - Конечно, нам с тобой посвободнее. Только они ведь хозяева, Наташечка... Тут уж их воля...
   -Играйте, играйте же скорей... Сначала мою любимую. Знаете, так тонко-тонко-тонко, а потом - как птичка.
   Зазвучала флейта. Николай Васильевич переиграл все, что только знал. Наташа спела "Ваню и Таню".
   - Слушай, Наташечка, выучи-ка петь "Среди долины ровныя"... Это самая лучшая на свете песня. Ты полушай-ка, что это за песня.
   Николай Васильевич тихо запел своим дрожащим, разбитым голосом:
   "Среди долины ровныя,
   На гладкой высоте
   Цветет, растет высокий дуб
   В могучей красоте.
  
   Высокий дуб развесистый
   Один у всех в глазах,
   Стоит один, бедняжечка,
   Как рекрут на часах!
  
   Взойдет ли красно солнышко,
   -Кого под тень принять?
   Ударит непогодушка,
   -Кто станет защищать?
  
   Ни сосенки кудрявыя,
   Ни ивки близ него,
   Ни кустики зеленые
   Не вьются близ него".
   - Очень хорошая песня! Такая жалостливая, - заметила Наташа, когда певец замолк. - Спойте, дядя Коля, еще раз. Научите меня...
   Они запели вместе.
   Вечер проходил весело. Наташа уже без помощи дяди во второй раз пела "Среди долины ровныя".
   Прислонившись к плите, сложив на груди руки, она с увлечением заливалась вслед за флейтой.
   "Взойдет ли красно солнышко,
   -Кого под тень принять?
   Ударит непогодушка,
   -Кто станет защищать?"
   - вывела высокой, чистой нотой девочка и, закинув назад головку, призакрыла глаза и развела руками.
   - Чудесный у тебя голосок, Наташечка. Наверно, ты певицей будешь. Повтори-ка это место еще раз.
   "Взойдет ли красно солнышко,
   -Кого под тень..."
   - залилась снова маленькая певица.
   -Это что?! - раздался неожиданно раздраженный голос.
   Николай Васильевич выронил из рук флейту. Наташа вздрогнула и пошатнулась.
   На пороге кухни стояла Марья Ивановна, а за нею хохотала Липа.
   - Это что? Почему ты не спишь? - крикнула тетка, схватила Наташу за ухо и хотела тащить из кухни. Девочка громко испуганно заплакала.
   - Не троньте Наташу! Не троньте! Я не позволю... - как будто не своим голосом закричал Николая Васильевич, отстраняя хозяйку и становясь между ней и девочкой.
   - Как вы сметете так с мамашей говорить? - вступилась Липа.
   -Не троньте Наташу... Я никому не позволю бить ее. Я за Наташу вступлюсь... не позволю... - внушительно и строго проговорил Николай Васильевич и своим сердитым видом, должно быть, испугал обеих женщин. Те поспешили уйти из кухни.
   - Вот как! Вот! Я покажу себя! Увидят! - грозила Марья Ивановна, развязывая ленты шляпки.
   - Наталья, сейчас иди спать! - крикнула Липа.
   - Иди, Наташенька, не бойся... Они не посмеют обидеть: я тут, - сказал Николай Васильевич.
   Девочка, дрожа, пробралась в залу, умоляющими глаза взглянула на тетку и юркнула на свой диван.
   Когда через несколько времени пришел домой Петр Васильевич, мать и дочь бросились к нему с громкими жалобами. Наташа слышала, как они говорили, что им от "милых родственничков" житья нет, что Николай Васильевич набросился с кулаками, что Наталья избаловалась и грубит, чему учит ее "полупомешанный флейтист", и чтоб он выбирал или их, или идиота братца.
   "Неправда, все неправда! - думала Наташа. - Бедный дядя Коля, его теперь выгонят на улицу. Какая беда случилась! И как это дядя Коля забыл закрыть дверь?!"
   Вспоминая появление тетки на кухне, девочка чувствовала, что будто мурашки проходят по ее телу, и сердце перестает биться. "Что теперь будет? Бедный дядя Коля!" - сокрушалась Наташа и тихо плакала.
   На другой день рано утром она проснулась от громкого разговора в кухне. Оттуда слышался голос дяди Пети, который звучал необычайно резко.
   - Как тебе не стыдно, Коля, подымать в доме такие неприятности? К тебе отнеслись с добротой, а ты вот как за все отблагодарил! - говорил Петр Васильевич.
   - Что же я сделал, Петенька? - послышался тихий вопрос.
   - Хозяйке дома делаешь такие дерзости, бросаешься с кулаками, ребенка учишь глупостям и грубить, пьешь, никого не слушаешься, завел какую-то глупую музыку.
   - Неправда, с кулаками я не лез, я отнял только Наташу... Я не дал ее драть за уши! Да, не дал...
   - Я работаю, устаю. А тут дома все нелады. Как тебе не стыдно, Коля!
   - Наташу я ничему дурному не учил. Это неправда! Я, может, ее больше всех тут люблю и жалею... Она ведь и мне не чужая... А что на флейте я играл и Наташечка пела - это правда. Что ж тут дурного? Ведь скучно, Петенька! Неужели нельзя немножко развлечься?
   - Марья Ивановна теперь рассердилась, ни за что не хочет, чтобы ты тут оставался... Что ж я стану делать, если ты нигде не можешь ужиться?!
   -Ты не беспокойся, братец, я не стану твоим мешать... Я уйду... Мне очень тяжело, Петенька ...
   Голоса в кухне замолкли. Через несколько минут Петр Васильевич заговорил несколько мягче и спокойнее.
   - Ты бы, Коля, извинился перед Марьей Ивановной, попросил бы ее оставить тебя. Может, все обойдется: она женщина не злая.
   -Эх, Петенька, прост ты душой, братец... А только извиняться я не стану... Ни за что не стану!
   - Так неужели же тебе лучше холодному и голодному бродить по улицам? Опять пить станешь. Как тебе не стыдно, Коля!
   -Здесь-то тоже жизнь... Бог с ней, не красна! -- с горечью отозвался Николай Васильевич. - Наташечку жаль... - шепотом заговорил он. - Ты ведь не видишь, братец... Ее обижают, обделяют, попрекают... Ты не давай: грешно! Она сирота, и покойный брат тебе ее поручил... Ты перед Богом ответишь! Она хорошая, добрая. Тихая... Смотри, Петенька, не давай, Наташу в обиду. Я уйду, уйду... Может, и пить еще брошу. Я уже про то знаю, сам увидишь... Может, я еще и человеком стану... Наташечку только не обижайте.
   - Не дело ты говоришь, Коля. Не пойму я тебя. Лучше бы перед Марьей Ивановной повинился, хоть бы меня-то пожалел; не знаешь, как между вами и быть.
   -Оставь, оставь это дело, Петенька... Мы уже сами все рассудим. Смотри-ка девять часов, тебе на службу пора. Братья расстались.
   В тот же день вечером Николай Васильевич собрал свои вещи в узелок, пошептался о чем-то с братом, посл чего тот нахмуренный прошел в свою комнату, и появился на пороге залы.
   - Прощайте, Марья Ивановна, спасибо за ваш хлеб-соль. Прощайте, Олимпиада Петровна! Счастливо оставаться! Наташенька, прощай! - голос его дрогнул.
   Никто ему не ответил. У Наташи потемнело в глазах, замерло сердце, что-то сдавило горло; ей хотелось закричать, броситься за дядей. Она привстала, протянула руки вперед и закивала головой, думая, что он еще увидит ее прощальный привет, слезы неудержимо полились по лицу, и только захлопнулась дверь, точно солнце померкло для нее. Девочка заплакала навзрыд; она заплакала горько и беспомощно, с воплями, с захлебываниями, с отчаянными криками.
   -Это что за фокусы! Наталья, замолчи! Сейчас замолчи! Не пикнуть! Я кому говорю? Молчать! - не помня себя от гнева грозилась тетка, подбегая к дивану, за которым рыдала девочка.
   -Машенька, пожалуйста, оставь Наташу. Ты мне мешаешь заниматься. Наташа замолчи, - послышался из-за перегородки голос Петра Васильевича.
   Зажимая рот руками, вся вздрагивая, прижимаясь головой к дивану, Наташа замолчала, затаив свое тяжелое горе.
  

ЛУЧ СВЕТА

   В семье Петровых потекла та же серая, однообразная жизнь. Только Наташа стала другая: она очень выросла за последний год, похудела, и в больших глазах светилась недетская грусть. Наташа узнала иную жизнь, содержательную и счастливую, она слышала иные речи, и грусть о потерянном, жажда новых знаний мучили пытливого ребенка.
   Когда тетка и Липа уходили из дому по вечерам, девочку запирали на ключ. Воспоминания уносили Наташу в недалекое милое прошлое, и грустным, тихим голосом, сидя на диване, она начинала напевать: "Среди долины ровныя". Задумавшись, она часто вспоминала дядю Колю: "Где-то он теперь? Неужели ходит по улице холодный и голодный? Вспоминает ли он ее, Наташу? Да, конечно, вспоминает. Хоть бы одним глазком увидеть его!"
   Наташа тосковала о нем ужасно и плакала втихомолку целые ночи напролет.
   После ухода Николая Васильевича тетка и Липа своими насмешками прохода не давали девочке.
   - Певица, что же вы не повторяете свои арии? Ведь скоро опять будет ваш концерт! - приставала Липа.
   - Они с дядюшкой-флейтистом будут ходить по дворам. Он станет на дудке свистеть, а она будет петь и плясать. Вот он ее и готовил в уличные певицы, - вторила Марья Ивановна.
   Наташа молчала, грустила и пряталась от всех. Раз она шла из лавки и несла хлеб. Дело было под вечер и уже стемнело.
   - Наташенька, милая! - вдруг окликнул ее знакомый, ласковый голос, заставивший шибко и сладко забиться маленькое сердечко.
   Девочка порывисто обернулась и просияла.
   -Дядя Коля!
   Она взглянула на него с изумлением и даже отступила.
   - Отчего вы так одеты, дядя Коля?
   Николай Васильевич смущенно оглянул свой черный подрясник и сказал:
   - Я буду монахом, Наташечка.
   - Монахом?! - переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл этого слова. - Вы живете на улице? - сосредоточенно спросила Наташа.
   -Нет, в монастыре... Это Божий дом. У нас тихо, хорошо... Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.
   - Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?
   - Нет, Наташечка... Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать...
   - Я думала, что монахи только милостынку собирают... - задумчиво проговорила Наташа.
   - Как же ты-то живешь, милая? Что делаешь? Здорова ли?
   - Я... живу... здорова...
   - Обижают тебя тетенька и Липочка? - шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и погладил нежно девочку по голове.
   Наташа молча посмотрела на дядю, глаза ее наполнились слезами, она наклонила голову и промолчала.
   - Терпи, моя бедненькая... Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя... Он все устроит к лучшему.
   - Мне очень скучно без вас... Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна... Помните, дядя Коля? - тихо говорила Наташа.
   - Конечно, помню. А уж я-то как скучал. Теперь занят. У нас работы много. Разные есть мастерства. Тебя вспоминаю все-таки часто.
   - Я не скажу, что вас видела... Не то они рассердятся.
   - Не говори... Ах, да вот тебе пастилочка, вот леденчик. - Николай Васильевич полез в карман. - Спрячь, Наташечка. Да иди, - пожалуй, тебя ждут.
   -Я пойду... Тетя рассердится.
   -Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью водки. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно.
   - Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее, - умоляла девочка.
   - Приду, приду... Увидимся... Иди, милая. Прощай! Наташа шла улыбаясь, обертывалась и смотрела на
   Удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже обертывался и улыбался.
   Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул луч света и надежды. А надежда ведь радует всякого.
  

НА НОВУЮ ЖИЗНЬ

   События неожиданно изменились. Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на ее гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.
   В прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.
   - Здесь живет коллежский регистратор Петров? -спросил вошедший.
   -Да. Здесь. Он дома, - испуганно отвечала хозяйка!
   - Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаек бы, потому поздравляю их!
   Марья Ивановна не помня себя от удивления бросилась в комнату мужа.
   - Петр Васильевич, тебе бумага важная. Какой-то человек казенный принес. Поздравляет. На чай просит.Да ты распишись сначала. Господи, даже страшно! Что такое? Руки и ноги трясутся!
   Получив гривенник, посыльный ушел.
   Петр Васильевич вышел в гостиную и торжественно стал распечатывать конверт. Женщины смотрели на него, затаив дыхание. Очевидно, такие события бывали здесь редко.
   - Читай скорее! - воскликнула Марья Ивановна.
   - Папа, дайте посмотреть! - попросила Липа. Петр Васильевич стал читать молча, и лицо его просветлело.
   -Да говори же! Что такое? Не мучь ты меня! - волновалась жена.
   -Поздравляю! Наташа принята на казенный счет в Патриотический приют, - радостно произнес Петр Васильевич.
   - Наконец-то! Слава тебе, Господи! - Марья Ивановна перекрестилась.
   - Наташа, виновница сего торжества, иди-ка сюда! - весело позвал дядя.
   Раскрасневшись, девочка вышла из-за дивана и смущенно приблизилась к своим родственникам.
   - Понимаешь ты, цыпленок, тебя в приют, в ученье возьмут. Хорошее это дело! - Он погладил девочку по стриженой голове.
   Наташа молчала.
   - Ты рада?
   - Рада! - тихо отвечала Наташа, не уразумев, чего от нее хотят.
   - Вот тебе и благодарность от твоих милых родственничков, - кольнула мужа Марья Ивановна.
   -Там уж, душа моя, шалить нельзя. Ау! Там строго. Не то, что дома...
   Петр Васильевич пришел в отличное настроение духа и весело расхаживал по комнате.
   - Еще не раз вспомнит и тетку и дядю. Только там нас оценит, - вставила укоризненно Липа.
   - Нет, милочка, не жди. В наш век благодеяний не ценят, - отвечала ей, покачав головой, мать.
   - А что, Петр Васильевич, ведь больше для Натальи не придется нам тратиться? Отправка ничего не будет стоить? - тревожно спросила Марья Ивановна.
   -Конечно, нет. Там ей все казна даст. Прекрасные учреждения эти приюты: вырастят детей, выучат, людьми сделают.
   -Слышь, Наталья? Ну, век-вечный должна ты за дядю Бога молить, должна ему ручки и ножки всю жизнь целовать.
   Наташа стояла молчаливая, недоумевающая, опустив худенькие руки и склонив набок голову, грустно смотрела то на дядю, то на тетку.
   - Сегодня понедельник, а в среду мы ее и отправим, - заметила Марья Ивановна.
   Наташа отошла в сторону и села на стул. Ей хотелось бы, чтобы на кухне был дядя Коля: она бросилась бы туда и все ему рассказала бы, поделилась бы новостью. Он понял бы ее, сказал бы: "Наташечка" и еще что-нибудь ласковое. А теперь и не узнает-то он ничего в своем монастыре, и не увидятся они больше.
   Наташа опечалилась.
   - Наталья, иди пить чай. Садись тут у стола, - смилостивилась тетка.
   - Попей дома напоследок чайку хорошенько. В приюте уж, ау, так баловать не станут, - весело говорил Петр Васильевич и хлопал Наташу по спине. Она видела, что ее родные очень были довольны происшедшим событием.
   Накануне отъезда Наташи в приют Петр Васильевич, вернувшись со службы, с улыбкой отдал девочке небольшой сверток.
   - Это тебе посылка, - сказал он.
   -Что за посылка такая? - ревниво спросила Марья Ивановна, взяв из рук Наташи сверток.
   - Это ей Коля прислал. Он что-то там набрал.
   Марья Ивановна презрительно усмехнулась и отдала племяннице сверток, не развертывая.
   - Какие нежности! Откуда он все это взял? Еще стащил, пожалуй.
   - Мой брат никогда не был вором, - запальчиво возразил Петр Васильевич. - Очень нехорошо, Машенька, что ты так сказала. Наша семья честная.
   Наташа слушала, затаив дыхание, прижав к себе сверток.
   - Наташа, Коля велел сказать, что придет к тебе в приют и принесет тебе гостинцев, - сказал Петр Васильевич.
   - Он скоро придет? - торопливо спросила девочка и вся оживилась, ее большие глаза заблестели радостью.
   - Вот уж это совершенно лишнее! Впрочем, туда и не пустят такого оборванца, - заметила тетка.
   -Коля теперь в монастыре живет. Работает. Слава Богу, не пьет, им все довольны, - возразил ей внушительно муж.
   - Чудеса! Надолго ли! - сказала Марья Ивановна, пожав плечами.
   Липа фыркнула.
   - Чему ты смеешься? - спросил ее отец строго. -Ах, папа, право, и смешно, и досадно... Очень не идут эти чувствительные сцены к дядюшке-флейтисту. Представляется он, больше ничего.
   - Тебе смешно то, чего ты не можешь понять. Подвига ты не можешь понять! Подвига! - с горечью проговорил Петр Васильевич, проходя в свою комнату. "Эх, ты, судьба, забила ты нас!" - послышался оттуда его тяжелый вздох.
   Наташа развернула сверток и замерла от восхищения. Ведь никто никогда не думал о ней, не вспоминал, не баловал. А ребенок чуток к ласке и вниманию.
   - Тетенька, Липочка, смотрите, смотрите что у меня! Какие вещи! Это все мои! - не могла удержать девочка своего восторга. Она перебирала коробочки, очевидно, нарочно сделанные для нее заботливыми руками, бумагу, перья, карандаш, игольник, коробочку леденцов, маленькую фарфоровую куколку и десятикопеечную монету.
   - Убери ты всю эту дребедень! Ну куда ты повезешь такой хлам в приют? Твой дядюшка-монах ничего не смыслит, - воскликнула тетка.
   Лицо Наташи опечалилось, она поспешно юркнула за диван и стала складывать свои драгоценности, со страхом посматривая на тетку.
   - Липочка, хотите леденцов? - заискивающим голосом спросила девочка.
   _ Что с тобой? Твой почтенный дядюшка-флейтист в грязных руках держал, а я, воображаешь, стану есть! -Да, ведь леденчики в коробке, - заметила Наташа. -Отстань, Наталья, - ответила Липа и подошла к зеркалу.

* * *

   В среду утром Наташу повели в приют. Без ласкового напутствия ушла девочка из дома; в руках она держала только сверточек, присланный дядей. Выходя из квартиры, Наташа невольно бросила прощальный взгляд на кухню, где за свою маленькую жизнь она провела лучшие часы, узнала добрые чувства и сердечную ласку.
   Не заметила Наташа, что из-под ворот одного мрачного дома ее с любовью провожали затуманившиеся слезами глаза. Николай Васильевич нарочно тут поджидал девочку, думая кивнуть ей головой, если она его заметит. Он мысленно благословлял ее на новую жизнь и мечтал хотя чем-нибудь в будущем порадовать дорогое ему маленькое существо, мелькнувшее, как теплый солнечный луч, в его темном, безотрадном существовании. Исполнятся ли его обеты и желания - покажет время.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru