Лозинский Евгений Иустинович
Неокантианское течение в марксизме

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   ЕВГЕНИЙ ЛОЗИНСКИЙ [1340]. НЕОКАНТИАНСКОЕ ТЕЧЕНИЕ В МАРКСИЗМЕ
   (К истории современных этических исканий) [1341]
   Статья эта была уже закончена, как в штутгартском журнале "Die Neue Zeit" появилась новая статья, если и не в строго неокантианском духе, то во всяком случае отражающая в себе в еще большей степени, чем все цитированные выше, тот разрыв с материалистической ортодоксией марксизма, какой знаменует собой настоящий момент в развитии социально-философской мысли [1342]. В этой статье читатель не найдет лозунгов, призывающих к "возвращению к Канту"; напротив, автор её относится ко всяким "возвращениям" сурово-отрицательно. В "Ding an sich" [1343] автор тоже не верит, полагая, что мир ist gänzlich erkennbar [1344] качественно, хотя и не количественно, так как конечное никогда не в состоянии будет обнять бесконечное, т. е. никогда знание не в состоянии будет исчерпать всей действительности. При всем том автор энергично восстает против всяких попыток свести общую философию на нет или, что то же, к одной лишь теории познания или даже к пассивному сведению итогов всех отдельных положительных наук. Согласно, например, Энгельсу, общая философия потеряла свой raison d'etre [1345], так как все предшествовавшие попытки её выходить из рамок положительного знания или действительности приводили к одним лишь антинаучным метафизическим системам и совершенно беспочвенным спекуляциям. Автор цитируемой статьи полагает как раз наоборот, что философия имеет свою специальную и весьма важную область мысли, и в будущем эта область не только не атрофируется поступательным движением положительных наук, но, скорее, будет постепенно развиваться. "Мы, -- говорит он между прочим, -- полагаем, что потребность в творческом синтезе, о котором говорит Альберт Ланге, глубоко коренится в человеческой душе, хотя и в некоторые исторические эпохи ослабевает; мы полагаем, что грандиозные попытки человеческого мышления проникнуть в тайну бытия принадлежат не только царству прошлого, но еще в далеко большей степени и царству будущего, и, наконец, что торжество наших общественных идеалов повлечет за собою такой могущественный расцвет философской мысли, какой не был известен даже древней Греции" [1346].
   Но спрашивается: можно ли назвать все такие "творческие синтезы", все такие "грандиозные попытки" разгадать тайны мироздания -- научными? "Нам кажется, -- отвечает автор, -- что философия, как известное миросозерцание, должна быть не исключительно научной, что она может быть в то же время и сверхнаучной (uberwissenschaftlich), т. е. она не должна, прежде всего, противоречить ни одному из научных завоеваний своего времени, так как, в противном случае, она сделалась бы антинаучной; но в то же время синтез её простирается значительно далее области, уже исследованной науками; она посредством творческих гипотез пополняет те пробелы, какие оставлены позитивными науками" [1347]. И в этих творческих гипотезах, имеющих тесное соприкосновение с поэзией и искусством, будут заключаться, в сущности, ответы на самые сокровенные вопросы и чаяния человеческой души, они будут украшать и согревать нашу жизнь, а потому ближайший шаг в развитии современной философии будет заключаться в эмансипации её как от унизительных целей агностицизма, так и от модной догмы "интеллектуального воздержания" позитивизма...
   Подобные речи раньше не допускались на страницы штутгартского журнала.
   А. БОГДАНОВ. К ВОПРОСУ О НОВЕЙШИХ ФИЛОСОФСКИХ ТЕЧЕНИЯХ [1348]
   
   (Ответ Н. Бердяеву)
   
   П
   олемическая заметка г. Бердяева о моей книге "Познание с исторической точки зрения", помещенная в октябрьской книжке "Вопросов философии и психологии" за 1902 г., произвела на меня крайне двойственное впечатление. С одной стороны, мне было приятно встретить такое страстное, хотя бы и резко отрицательное отношение к защищаемым мною идеям, какое ярко выступает в этой заметке; с другой стороны -- у меня возникли некоторые опасения, которые и заставляют меня взяться за перо. Всем известно, как часто не имеющий досуга читатель принужден по журнальными рецензиям, по критическим или полемическим заметкам составлять себе понятие о том или ином литературном произведении, даже о целом течении, почему-либо недостаточно представленном в национальной литературе. С этой точки зрения заметка г. Бердяева показалась мне способной поселить в читателе крупные недоразумения не только по отношению к моей книге, но, что гораздо важнее, по отношению к целым научно-философским течениям, притом наиболее, по моему мнению, жизненным, наиболее заслуживающим широкого распространения и добросовестной оценки. Я имею в виду главным образом эмпириокритицизм и энергетику, но, как увидит читатель, не только эти течения.
   Начну с эмпириокритицизма. Как изображает его г. Бердяев?
   "Мы должны верить г. Богданову, что он читал Авенариуса, но он не понял того, что Авенариус в "Критике чистого опыта" пытается дать общую теорию познания; он вообразил себе, что Авенариус строит биологическую теорию, что "систему С" нужно буквально понимать как центральный нервный аппарат, что "питание" и "работа" -- чисто биологические понятия, и направляет не против Авенариуса, а в безвоздушное пространство некоторые элементарные биологические соображения. Авенариус был все-таки философ, а не естественник; его занимала гносеологическая проблема отношения мышления к бытию, и в свою оригинальную терминологию он вкладывал не материально-биологический, а формально-логический смысл" (с. 288-289).
   Итак, дело ясное: ординарный гносеолог Рихард Авенариус, выполняя естественное назначение ординарного немецкого философа, написал ординарную гносеологию; невежественный дилетант Богданов не понял её и принял за биологическую теорию опыта и познания (а может быть даже просто не читал); компетентный специалист г. Бердяев принужден восстановить истину и дать урок невежественному дилетанту... А что если... все это не так? Что если возможно текстуально показать, что сам г. Бердяев не достаточно знаком с главными работами Авенариуса?
   Обратимся к свидетельству самого Авенариуса:
   "Kritik der reinen Erfahrung", I B., S. 35-36. "Diese nervose Theilsystem, welches die von der Peripherie ausgehenden Aenderungen in sich sammelt und die an die Peripherie abzugebenden Aenderungen vertheilt, schein mir, von dem umfassunden System von Centralorganen noch begrifflich zu unterscheiden fur unsern Zweck dienlich; wahrend ich seine nähere anatomische und physiologische Bestimmung -- als nicht so gesihert wie seine Annahme überhaupt -- dahingestellt sein lasse und, weil unsern Zielen abgelegen, ohne Schaden dahingestellt sein lassen kann. Das angenomme Theilsystem selbst bezeichne ich einfach, als das System C.
   Es ergiebt mithin die Zerlegung des Nervensystems fur unsern Zweck:
   A) das System C.
   B) das übrige Nervensystem".
   Перевожу по возможности дословно:
   "Для нашей цели мне казалось полезным познавательно отграничить эту частичную систему нервного аппарата, в которой объединяются изменения, исходящие из периферии, и распределяются изменения, передающиеся периферии от всей системы центральных органов. Ближайшего анатомического и физиологического определения этой частичной системы я не даю, так как подобное определение было бы не настолько достоверным, как вообще её признание, и так как, с точки зрения наших целей, без этого определения легко можно обойтись. Самую эту систему я обозначаю для простоты как систему С.
   Следовательно, для нашей цели нервная система разграничивается так:
   A) Система С.
   B) Остальная нервная система".
   Это "формально-логические" категории, и если Авенариус считает нужным определить их "анатомически и физиологически", то виной тому только его "оригинальная терминология". Эта "оригинальность" доходит у Авенариуса до того, что "формально-логическую" категорию, систему С, на с. 37 он изображает как состоящую из "множества форменных элементов-клеток" ("Vielheit von Formelementen -- Zellen").
   "Питание" и "работа" системы С имеет тоже "формально-логический смысл", а отнюдь не биологический или энергетический. Именно это хочет сказать Авенариус, когда в другой своей работе, "Der menschliche Weltbegriff", он указывает, что "зависимость между R (средою) и системой С", зависимость, которая выражается именно в этих процессах, есть "частный случай закона сохранения энергии" ("...Die Abhängigkeit zwischen R und dem System C... ist zugleich... ein Speciallfalle des Gesetzes der Erhaltung der Energie... S. 18, passim).
   Так обстоит дело с Авенариусом. Отнюдь не из одних полемических соображений считаю я особенно важным установить тот факт, что г. Бердяев недостаточно знаком с Авенариусом, относительно которого поучает. Но я просто опасаюсь, что кто-нибудь из неопытных читателей поверит г. Бердяеву, что Авенариус написал только самую обычную гносеологию, и из-за этого не станет читать его. А это было бы очень грустно. Эмпириокритицизм -- великое, жизненное философское течение, и его следует изучать, даже несмотря на "терминологию" Авенариуса.
   Перехожу к замечаниям г. Бердяева в области энергетики.
   "Кстати заметим, что научный энергетизм стремится изгнать материализм даже из учения о физическом мире; он ближе к спиритуалистической монадологии, и может быть только на руку идеалистическому миропониманию, столь неприятному г. Богданову" (с. 294). Что энергетическая точка зрения враждебна материалистической метафизике, это, вслед за Оствальдом, я признавал и излагал уже 5 лет тому назад [1349]. Но что она близка к спиритуалистической метафизики и "на руку" ей, это, безусловно, открытие г. Бердяева. Обратимся к официальному вождю "энергетиков", упомянутому Вильгельму Оствальду.
   "Вследствие этого (жизненной эквивалентности сознания и рефлексов -- А. Б.), я предлагаю вам рассматривать сознание, как свойство особого рода нервной энергии, именно такой, которая действует в центральном нервном аппарате" ("Натурфилософия", русск[ий] перев[од] под ред. Филиппова, с. 289 [1350]).
   Это -- спиритуализм?
   На с. 293 Оствальд говорит:
   "...я отказался совершенно от пользования всякими гипотезами... Гипотезами были выше названы такие допущения, которые выходят за пределы доказуемого фактического содержания описываемого явления... (за пределы того), чего правильность может быть проверена опытным путем" (примеч., passim).
   Это -- "на руку" метафизике?
   Где же нашел г. Бердяев данные для своего утверждения?
   "Г. Богданов как бы стыдится назвать себя материалистом, но в сущности проникнут духом этой отжившей метафизической концепции" (с. 294). Так понял г. Бердяев идею всеобщего энергетического метода, и это после того, как я тщательно и притом два раза выяснял, что самое понятие энергии есть чистая методологическая абстракция, и выражает идею "измеримости и соизмеримости всех явлений" в их превращениях, "отвлечение от различных способов восприятия" и т. д. (с. 11). Написано вполне ясно: энергетический метод исследования; а г. Бердяев читает: материалистическая метафизика.
   Такое непонимание еще было бы простительно, если бы методическая точка зрения на энергию представляла из себя что-нибудь новое. Но ведь этого нет. Даже если взять русскую литературу, -- в том самом журнале, в котором г. Бердяев помещает свою "критику", года полтора тому назад была превосходная статья г. Щукарева [1351], в которой вполне ясно излагается методологическое понимание энергии (автор статьи называет его "номиналистическим"). А о том, что еще Мах много лет тому назад в своих работах по механике и физике тщательно устранял всякий метафизической элемент из этого понятия и путем критики довел до чистоты математической формулы -- и говорить нечего. Но г. Бердяеву, который так презрительно говорит об "естественно-научных увлечениях", все это неизвестно.
   Так обстоит дело с энергетикой. И опять-таки, устанавливая незнакомство с нею г. Бердяева, мы имеем в виду, главным образом, не чисто полемические цели, а возможность того, что неопытный читатель, поверив ему, составит себе ложное представление об энергетике вообще, и будет бесполезно путаться в несуществующих противоречиях.
   Составивши свою "спиритуалистическую" энергетику, г. Бердяев с большим негодованием относится к попыткам на основе действительной энергетики установить научный монизм, единство научных методов. Вот как говорит он об этом вопросе:
   "Вопреки "энергетическим" мечтам г. Богданова существуют только отдельные науки, имеющие свой объект и методы и отыскивающие законы данной группы явлений; в науке господствует не монизм, а плюрализм. Строгая научность достигается лишь путем установления границ всякого позитивного понимания. Построение миропонимания на почве чисто "научного" синтеза, создание единой науки о мире, есть невозможная и вредная утопия, поощряющая попытки, которые не имеют ни научного, ни философского значения" (с. 294).
   Трудно согласиться с тем консервативным направлением, которое выражается в этой тираде. Наука в данный момент не обладает монизмом, она плюралистична; поэтому не следует стремиться к внесению монизма в её систему, это "вредная" утопия. Самое важное установить "границы" для всякого позитивного понимания, а чтобы мысль познающего не посмела перейти эти границы, надо предписать "строгой научности" охранять их как можно суровее. Но вряд ли "строгая научность" окажет г. Бердяеву такую любезную услугу.
   Если бы почтенный оппонент был знаком с историей науки (а такое знакомство есть условие "строгой научности"), то ему было бы известно, между прочим, следующее. Двести-триста лет тому назад "границы" между науками были несравненно резче, их методы были так различны, объединяющих звеньев так мало, что сам г. Бердяев не мог бы пожелать ничего лучшего. Механика была сама по себе, термофизика сама по себе, оптика тоже, химия тоже, биология тоже и т. д. И вот, шаг за шагом создаются широкие и сильные обобщения, выходящие за пределы частных наук и объединяющие их в более обширные группы. Математический метод начинает широко применяться во всех областях физики, и сами эти области, являвшиеся прежде отдельными науками, все более сближаются между собою; химики начинают пользоваться методами физики, в физику проникают физико-химические методы и т. д. Наконец, лет сто тому назад офицер Карно, врач Майер, заводчик Джоуль и другие выполняют "вредное" и "утопическое" дело, а именно создают закон, объединяющий все науки о физическом мире, закон, простирающий свое господство и на физику, и на химию, и на физиологию, а многие полагают, что и гораздо дальше. И понадобилось целых сто лет для того, чтобы нашелся смелый человек, который остановил эту монистическую тенденцию науки и геройски заявил, что все это -- вздор, что наука плюралистична, что объединение наук -- "вредная утопия, поощряющая попытки" и т. д.
   В монистическом законе сохранения энергии "погашаются все различия", кроме количественных, потому что закон этот означает отвлечение от качественных различий. А г. Бердяев обвиняет в этом "погашении"... меня. "Для него нет в мире качеств, -- восклицает г. Бердяев, -- живые, яркие краски не привлекают его взоров; он, по-видимому, считает себя обладателем игровой формулы гипотетического "ума" Лапласа" [1352] (с. 292). Но я напомню г. Бердяеву, что абстрактный мир отношений отказывается от красок, он отдает их всецело своему близнецу -- эстетическому миру; он холоден и суров в своих отвлечениях; он все анализирует и все объединяет, но не раскрашивает своих картин, потому что знает свои права и не посягает на право искусства. Пусть г. Бердяев спросит у Канта, которого он правильно или неправильно считает своим учителем, -- что получится, если от высших абстракций познания требовать ярких красок, а также "публицистики", в отсутствии которой он меня упрекает. Кант объяснит ему, что это будет противоестественный гибрид, чуждый и строгости познания, и гармонии искусства.
   В гносеологии г. Бердяев сторонник абсолютного априоризма, исключающего генетическую или историческую точку зрения, но отношение той и другой ему неясно, и поэтому он опровергает последнюю чрезвычайно упрощенным способом:
   "Гносеологическая точка зрения действительно противоположна генетической, но именно потому не исключает её; эти точки зрения вращаются в различных плоскостях, и в пределах науки и эмпирической действительности, с которой наука имеет дело, не встречаются... Гносеология исследует вопрос о составе и ценности познания, об общеобязательности его основ; гносеологические споры ведутся по вопросу об отношении мышления к быту... историческое направление в теории познания не то что не верно, а просто невозможно, так как не дает ответа на гносеологический вопрос о сущности познания и его отношении к бытию" (с. 288, passim).
   Однако откуда взял г. Бердяев, что генетической точке зрения чужд "вопрос о составе и ценности познания"? Генетической точке зрения свойственно полагать, что формы познания суть формы жизни, формы приспособления, и потому как их "состав", так и их "ценность", т. е. их строение и их реальное жизненное значение можно с достоверностью установить только тогда, когда выяснен их генезис и пути их развития; иные же способы решения вопроса недостаточны и ненадежны, потому что исходят из неполных данных. То же относится и к вопросу о связи "мышления" и "бытия"; его критическое решение возможно только в том случае, если мы исследуем генезис мышления. Генетическая точка зрения вовсе не отказывается от решения "гносеологических вопросов", -- она только хочет дать более широкий и прочный базис для этого решения; она включает гносеологическую точку зрения.
   Обрушиваясь со своими поучениями исключительно на меня, г. Бердяев не замечает, что ему следовало бы начать не с меня, как наименее виновного, а с критикой Зиммеля и эмпириокритицистов Маха и Авенариуса, последователем которых я в данном случае выступаю. Вообще он, видимо, преувеличивает мою "оригинальность", которую, впрочем, решительно отрицает...
   Г. Бердяев правильно указывает на родство моей точки зрения с эволюционизмом Спенсера, хотя напрасно говорит это с таким видом, как будто открывает нечто новое; в таком родстве нет, на мой взгляд, ничего предосудительного. Но он совершенно неправильно "погашает различия" между точкой зрения Спенсера и той, которую я излагаю.
   Впрочем, суть дела в том, что между первой и последней точкой зрения стоит эмпириокритицизм и энергетика, с которыми г. Бердяев, как мы видели, не достаточно знаком.
   Но даже этим недостаточным знакомством нельзя оправдать одного чрезвычайно неожиданного для меня открытия, которое сделал г. Бердяев, исследуя мою работу. Вот что говорит он на с. 296:
   "В своем взгляде на идеологию, на всю духовную культуру, на познание, нравственность и т. д" он такой же иллюзионист, как и все ортодоксальные марксисты, и даже еще больший, так как доводит этот взгляд до крайности". Что, если читатель поверит г. Бердяеву, и подумает, что в самом деле я, а также какие-то "все ортодоксальные марксисты", стараемся выдать "всю духовную культуру, познание, нравственность и т. д." за сплошную иллюзию? Читатель спросит: да как же этих господ еще не посадили в психиатрическую лечебницу?
   Суть же дела заключается в том, что г. Бердяева надо понимать наоборот. В своей работе я старался показать -- и таково же мнение многих "марксистов" -- что идеологические формы представляют из себя социальные приспособления, имеющие объективное жизненное значение. Следовательно, я говорил: реальное приспособление с реальным значением, а г. Бердяев переводит: иллюзия. Если иллюзией называть, согласно психологии, неправильное восприятие внешних предметов, то очевидно, что именно г. Бердяев и есть настоящий иллюзионист, если не по отношению ко всей духовной культуре, то, по крайней мере, по отношению к рецензируемой им книге [1353].
   Негодуя на "простоту" и "ясность" моих представлений о многих "сложных вопросах", сам г. Бердяев "просто", хотя и не вполне "ясно" относится к вопросу об относительности истины. Он опровергает эту относительность тем, что даже я, её защитник, верю в "абсолютность" своей истины. Однако откуда взял это г. Бердяев? Свою точку зрения (поскольку она имеет положительное содержание, а не есть простое отрицание абсолютного в познания) я считаю только наиболее подходящей для нашего времени схемой, при помощи которой может быть организован, гармонизирован имеющийся у нас опыт.
   Как нельзя более характерен для г. Бердяева такой полемический прием. Когда я указываю, что отрицание энергетичности сознания равносильно признанию того, что психические процессы могут из ничего возникать и в ничто обращаться, т. е. в сущности признанию чуда в этой сфере опыта, то г. Бердяев эмфатически восклицает: "Что сказал бы об этом самый крупный представитель психологической науки Вундт? Современная психология проникнута принципом психической причинности, который главным образом был развит Вундтом, ученым и мыслителем, всего менее склонным смотреть на психические вопросы, как на чудо" (с. 292-293). Но я и поставил своей задачей именно выяснение того, что признание неэнергетической причинности для сознания есть, собственно, отрицание причинности сознания, и что противоположный взгляд, хотя в наше время и наиболее распространенный среди психологов и философов (это я тоже специально отметил), является недоразумением. В чем же заключается аргумент г. Бердяева против этого? В том, что Вундт, крупный психолог, думает иначе. Но разве это аргумент?
   Во всякое время против всякой прогрессивной тенденции можно найти и выдвинуть тот или иной крупный авторитет. Но это ничего не доказывает и ничего не опровергает. Если бы г. Бердяев жил сто лет тому назад, в эпоху споров о происхождения видов, когда величайший из тогдашних биологов -- Кювье -- энергично выступал против зародышей эволюционизма, в защиту теории мгновенных творений, как поступил бы тогда г. Бердяев? Следуя теперешнему методу, он, конечно, по поводу каждой эволюционистской работы восклицал бы: "Что сказал бы об этом величайший из современных биологов Кювье" И что же? История показала, что Кювье был не прав, а был прав гораздо менее крупный специалист -- Сент-Илер, и не только он, но также совсем не специалист Бальзак, энергично высказавшийся в его пользу. Г. Бердяев заставил бы их замолчать своими авторитетами! Но что из этого следует? Только одно: что мышление г. Бердяева принадлежит авторитарной эпохе, и в наш век, в эпоху критики, является любопытным остатком времен минувших.
   "Научным или философским трудом, да еще новаторским, книга г. Богданова всего менее может быть названа"... так оценивает г. Бердяев мою работу. "Оценка" -- не аргумент, и спорить против неё нельзя; но все же я замечу, что для того, чтобы судить о научном или философском значении работы, имеющей исходную точку в новейших течениях науки и философии, надо знать эти течения, а не находиться в таком отношении к ним, в каком находится к энергетике и эмпириокритицизму г. Бердяев. На роль "новатора" я, признаться, никогда не имел притязаний и охотно уступаю её г. Бердяеву, особенно в том, что касается обращения с литературными источниками и методов полемики. Но все же я считаю себя рядовым представителем великого и сильного течения жизни и мысли, которое сметет миллионы фетишей, любезных сердцу г. Бердяева, и даст людям действительную свободу развития, а не призрачную свободу метафизического парения. И потому я спрашиваю г. Бердяева -- по какому праву позволяет он себе решать вопрос, "нужна" или "не нужна" моя книга для марксизма? Разве марксисты сами не могут решить этого, и приглашали для этой цели метафизического варяга? На совет же -- заняться естественно-научной популяризацией, как более подходящим мне делом, отвечу: до тех пор не могу сделать этого, пока лица, считающие себя призванными судить и учить в сфере философии, как г. Бердяев, будут обнаруживать недостаточное понимание того, о чем судят и учат.
   
   Примечания
   1340 Жизнь. СПб., 1900, т. XII, декабрь, с. 153-154.
   Евгений Юстинович Лозинский -- философ, публицист и политический деятель, писавший под псевдонимом "Устинов". Последователь Яна Махайского, проповедник "рабочего заговора" ("рабочедельства"), до 1918 г. член партии эсеров, затем член РКП (б); умер в 1920-х гг., будучи советским дипломатом. Автор книг: "Что же такое, наконец, интеллигенция?" (1907), "Итоги и перспективы рабочего движения на Западе и в России" (1909), "Итоги парламентаризма" и др.
   1341 Печатается окончание статьи, посвященное статье Н. А. Бердяева. -- В. С.
   1342 См.: Die Neue Zeit. 1899-1900, No No 33-35: "Friedrich Albert Lange und die kritische Philosophie", von N. Berdjajeff.
   1343 {1*} Вещь в себе (нем.).
   1344 {2*} Целиком познаваем (нем.) -- см. наст. издание, с. 273.
   1345 {3*} См. прим. 12* на с. 950.
   1346 {4*} Ср. авторскую версию этой цитаты: наст. издание, с. 283.
   1347 {5*} Ср.: наст. издание, с. 284.
   1348 Вопросы философии и психологии. 1902, кн. 5 (65), с. 1049-1059.
   Написана в ответ на статью Н. А. Бердяева "Заметка о книге г. Богданова "Познание с исторической точки зрения"" (см. наст. издание, с. 287-298).
   1349 "Основные элементы историч[еского] взгл[яда] на природу", с. 37-41.
   1350 Книгу эту, которая на немецком языке вышла в конце 1901 г., а на русский переведена в 1902[-м], я очень рекомендую вниманию читателя. Во многих частностях я не согласен с её автором, но её основные тенденции как нельзя более жизненны и симпатичны. Это -- безусловное отрицание всякой метафизики, стремление к монизму метода и неуклонное мужество мысли, не желающей и не признающей никаких "конечных логических станций", которыми так дорожат гг. метафизики (с. 290 в ст[атье] г. Бердяева). Необходимостью этих "конечных станций" г. Бердяев опровергает мою критику абсолютного априоризма. Что тут делать? Констатировать статическую форму мышления.
   1351 {1*} См.: Щукарев А. Н. Очерки по философии естествознания // Вопросы философии и психологии. 1901, кн. 57, с. 81-98.
   1352 {2*} См. прим. 2* на с. 939-940.
   1353 Хорошо было бы, если бы г. Бердяев указал, где именно он у меня вычитал, что я всю идеологию считаю "социальным фетишизмом"? Ведь это неправда. Некоторые идеологические формы, несомненно, фетишистичны -- это я утверждаю, и, может быть, даже г. Бердяев не решится отрицать. Но "вся идеология"...
   1354 В основу настоящей библиографии положена библиография Т. Ф. Клепининой (Bibliographie des oeuvres de N. Berdiaev. Paris, 1979), и сохранена её нумерация как ставшая уже общепринятой. Исключены две статьи -- [107] и [124] как не принадлежащие Бердяеву (подробнее см. наст. издание, с. 934), а также рецензии, опубликованные в журнале "Мир Божий", поскольку все они приведены в соответствующем разделе этого тома. Статьи Бердяева, не учтенные в библиографии Клепининой, размещены в хронологическом порядке с соответствующим номером и отмечены звездочкой или литерами a, b, c (их перечень см. на с. 903).
   1355 В этом разделе, составленном по хронологическому принципу, указаны также номера книг, сборников статей и прочих произведений Бердяева.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru