Лопатин Лев Михайлович
Больная искренность

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заметка по поводу статьи В. Преображенского "Фридрих Ницше. Критика морали альтруизма"

  

Л. М. ЛОПАТИН

Больная искренность
(Заметка по поводу статьи В. Преображенского "Фридрих Ницше. Критика морали альтруизма")

   Серия "Русский путь"
   Ницше: pro et contra. Антология
   Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург 2001
  
   Статья В. П. Преображенского "Фридрих Ницше. Критика морали альтруизма", помещенная в предыдущем номере "Вопросов филологии и психологии"1, обратила на себя особое внимание читателей и произвела довольно сильное впечатление; думаю, что она этого вполне заслуживала не только в виду талантливого и блестящего изложения ее автора, но и вследствие глубокой оригинальности и смелости идей того мыслителя, которого он излагает. При первом знакомстве с воззрениями Фридриха Ницше, они сразу поражают своею законченностью, цельностью, как бы железною последовательностью. И тогда тем более странными и безотрадными представляются его выводы, -- мрачные, беспощадные ко всему, что до сих пор было самым святым для людей, -- человеконенавистнические до цинизма.
   Верно ли это первоначальное впечатление? Теории Ницше так ли последовательны и связаны между собою, как это кажется с первого взгляда? При более внимательном размышлении приходится оценить его идеи несколько иначе. Автор статьи справедливо замечает: "...у редкого мыслителя можно найти так много противоречий, как у Ницше" {Вопр<осы> фил<ософии> и псих<ологии>. Кн. 15. С. 115.}2. Действительно, логические противоречия между отдельными положениями Ницше иногда бросаются в глаза даже в стройном изложении г. Преображенского, -- их оказывается еще гораздо больше в собственных произведениях Ницше при свободной форме, в какой они написаны. Что сказать о мыслителе, который, с одной стороны, утверждает, что общепризнанной цели у человечества нет, что нет единственной нравственно-спасительной морали, что свободный человек прав, даже когда он совершает зло, а несвободный человек, слепо повинующийся предписаниям, которые он не сам составил, есть позор природы, -- и который, с другой стороны, видит в возможно высоком могуществе и великолепии человеческого типа и человеческой природы высшую и всеобщую цель человеческих действий, -- который, ради этой цели, огромное большинство людей осуждает на постоянное рабство, -- который, наконец, предписывает воспитывать это большинство в таком настроении, чтобы оно покорно приносило в жертву свою свободу и свою личность на служение изящной, но в то же время жестокой и эгоистичной аристократии человечества? Как помирить многократно выраженный у Ницше взгляд на человека, как на автоматическую игрушку стихийных влечений, обыкновенно даже и не подозреваемых им в себе, с признанием того же человека за свободного творца, который один способен и поэтому должен дать смысл мировой жизни? Философа, высказывающего подобные утверждения зараз и с одинаковым одушевлением, очевидно, нельзя назвать ни строгим, ни логичным. Сходное замечание придется сделать и тогда, когда всмотримся в аргументацию Ницше: в большей части случаев она очень слаба, -- лучше сказать, ее совсем нет, чему немало помогает афористическая форма рассуждений Ницше. Обыкновенно все вопросы у него решаются или каким-нибудь остроумным сближением, или ссылкою на возможные частные факты, хотя и входящие в сферу данного понятия, но явно его не исчерпывающие {Типические тому примеры представляют выведение сострадания из чувства силы, нежности из чувства жести (MorgenrЖte, 135), чувства красоты в природе из человеческой боязливости (ibid., 139) и т.п.}. В последнем результате, в сочинениях Ницше мы имеем какую-то субъективную лирику мысли, почти всегда блестящую, нередко фантастическую, но в которой очень трудно разыскать концы и начала.
   Однако, если мы и поймем это, проповедь Ницше не потеряет для нас своего обаяния. Значение Ницше не в какой-нибудь строгой и определенной системе понятий. Едва ли кто станет читать книги Ницше с целью найти у него прочное решение каких бы то ни было философских проблем; чтобы искать у Ницше положительных идеалов жизни, нужно быть таким же больным человеком, как он сам. И все же, никак нельзя отвергнуть чарующего впечатления на ум, производимого очень многими его размышлениями. В чем же сила Ницше?
   Мне кажется, она коренится в том, что можно назвать больною искренностью его отрицания. Этика теперь занимает совсем особое место среди других философских дисциплин. В истории мысли за последние три века наблюдается один очень знаменательный факт. Отважный, ни пред чем не отступающий скептицизм составляет наиболее характерную тенденцию новой философии. И эта тенденция не только не ослабела, и она не только не привела еще (как бы следовало надеяться) к каким-нибудь новым положительным решениям высочайших проблем мысли, -- напротив, в переживаемое нами время философский скептицизм и отрицание захватили так много и приняли такие формы, которые не так давно еще могли бы показаться совершенно невероятными. Мы не только сомневаемся, но и прямо, не задумываясь, отвергаем существование пространства и времени; всякую зависимость между вещами и между их явлениями мы охотно превращаем в пустой обман нашего мозгового аппарата; и самый этот аппарат, и наше собственное я, и все, что в нем происходит, да и весь мир в придачу -- мы иногда без всякого спора готовы объявить субъективным беспочвенным сновидением, которое грезится неизвестно кому; мы считаем за величайшую метафизическую наивность предполагать, что наша мысль и наша воля оказывают хотя бы малейшее влияние на наши действия, -- и последовательно проводя такое мнение, бываем готовы существование воли и разума у наших ближних признать за не менее наивную метафизическую гипотезу. И всю эту пеструю совокупность удивительных и фантастичных отрицаний мы провозглашаем высшею человеческою мудростью и называем ее внушительным именем научной, критической философии. Но мы быстро меняем свой тон, когда дело коснется вопросов нравственности. Этику щадят все школы. Правда, и в ней многое подвергнуто сомнению. Основание морали, ее верховная цель, мотивы нравственных требований, толкуются в разных партиях очень различно; но при этом не решаются затрагивать содержания общепринятых нравственных предписаний. В этом случае моралисты как бы сговорились охранять сущность этически обязательного от всяких разрушительных покушений: гуманный христианский идеал стоит теперь, пожалуй, выше, чем когда-нибудь.
   Этот факт едва ли нуждается в практическом оправдании. Но какова его логическая цена? Допускает ли он теоретическое оправдание с точки зрения господствующих идей о существующем? Вот в этом пункте, кажется, нужно признать правым Ф. Ницше, хотя, конечно, не в том, что он утверждает, а лишь в его сомнениях. Столь распространенная среди нас двойная бухгалтерия в вопросах морали есть великая непоследовательность. Как мы думаем о действительности, так, неизбежно, и относимся к ней: теоретическое отрицание не может не отражаться на целях нашей деятельности. Неограниченный скептицизм в знании, -- если он усвоен серьезно и от всей пуши, -- неудержимо ведет за собою неограниченный скептицизм в нравственных понятиях. Какой может быть безусловный нравственный долг, когда нет ничего безусловного на свете? О каких толковать предписаниях и требованиях, обращенных к нашему я, когда само это я есть чистый призрак {Morgenr., 108.} и когда в человеке не только нет реальной свободы, но нет и признаваемой детерминистами способности между борющимися мотивами избирать сильнейший? {Ibid., 120.} Что добро и что зло, -- зачем различать между позорным и высоким, когда всякие подобные различия лишь человеческая выдумка, притом, -- если всмотреться в исторический процесс, -- выдумка, возникшая из самых низменных, животных побуждений? {Ibid., 5, 25, 41, 82.} Почему люди должны любить своих ближних, и какие могут у них существовать обязанности к этим ближним, когда всякие нравственные обязанности изобретены человеческим обществом с своекорыстною целью, чтобы превратить отдельную личность в свое слепое, бессмысленное орудие? Заглушим свою совесть и будем свободны. Вот что проповедует Ницше в своих искренних афоризмах. В этом его значение: он сказал почти последнее слово в морали для того философского направления, к которому он принадлежал. Говорю почти, -- потому что он все-таки пытается построить некоторый положительный идеал деятельности, который, по его мнению, должен всецело пересоздать историческую жизнь и само человечество. Однако и в решении этой положительной задачи Ницше весьма поучителен: его противоречия -- необузданный, несерьезный, можно сказать, истеричный характер его окончательных заключений -- лучше всего доказывают, что на той почве, на которой стоит Ницше, никакая мораль не мыслима.
   Если мир таков, как его представляет огромное множество современных людей, тогда никакой общечеловеческой нравственности нет, и наши идеалы свободны, -- единственно, впрочем, только в том смысле свободны, что их диктует и должна диктовать наша личная прихоть. Прежде это решались высказывать лишь немногие разрозненные голоса, теперь они становятся все многочисленнее. Между ними голос Ницше -- один из самых громких. Не обинуясь, следует сказать, -- что в этом немалая его заслуга: последовательность есть главная добродетель философа. Философская мысль в наши дни стоит на распутье. Миросозерцание механического натурализма договорилось до конца во всей своей резкости и в своем беспощадном отрицании наиболее первоначальных убеждений человеческого разума. Приходится или признать его таким, каково оно есть, безо всяких чуждых цветов и украшений, или искать новых горизонтов для философского мышления. Пред современными философами лежит огромная и действительно критическая задача. Но замечательно: она очень редко сознается в своей глубокой важности и неотложности. Мне кажется, что двойная бухгалтерия в нашем отношении к вопросам нравственной и теоретической философии является тому главною причиной. Я не хочу этим сказать, что содержание наших философских выводов должно с первых шагов определяться нашими нравственными идеалами и влечениями, и что вся задача метафизики сводится к построению возвышенных фантазий, удовлетворяющих наше нравственное чувство; трудно придумать более уродливую цель для философских изысканий. Но я думаю, что если бы мы больше чувствовали нравственный смысл наших теоретических взглядов и их глубокую нерасторжимую связь с нашими нравственными воззрениями, -- мы относились бы к коренным вопросам теоретического знания живее и серьезнее. Нам все представляется, что каким бы мир ни был и из чего бы ни слагалось наше собственное существо, законы правды и добра, непосредственно очевидные в своей обязательности, навсегда останутся при нас, как наша вечная, неотъемлемая собственность. Такие писатели, как Ницше, разрушают эту иллюзию, -- этим они несомненно содействуют жизненной и твердой постановке основных проблем философии.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

   Публикуется по первому изданию: Вопросы философии и психологии. 1893. No 16. С. 109--114.
  
   Лев Михайлович Лопатин (1855--1926) -- выдающийся отечественный философ, психолог, профессор Московского университета, соредактор журнала "Вопросы философии и психологии", с 1899 г. -- глава Московского Психологического общества (вплоть до прекращения его деятельности после революции 1917 г.).
   Статья Лопатина, наряду с работами Грота и Астафьева (также помещенными в 16 номере журнала "Вопросы философии и психологии" за 1893 г.), формально заявлена как рецензия на работу Преображенского (ВФиП. 1892. No 15). Фактически же она открыла кампанию против Ницше авторитетных русских ученых, объединившихся на страницах главного философского журнала. Суть и задачи антиницшеанской полемики были сформулированы в кратком редакционном примечании, предварившем очерк Преображенского. (См. текст редакционного примечания в комментарии к ст. В. Преображенского "Фридрих Ницше: критика морали альтруизма".) Главной мыслью, пронизывающей подборку статей маститых писателей, стало утверждение, что Ницше выступил не творцом новых, позитивных идей, а явил миру яркий отрицательный пример, указывающий, в какую сторону не нужно идти, и этим ориентирующий на поиск правильного направления.
   Лопатин дал в целом неприязненную оценку творчества Ницше, классифицировав его учение как "человеконенавистническое", "беспощадное
   ко всему, что до сих пор было самым святым для людей". Упрекая немецкого философа в логической путанице, присущей его работам, в которых аргументация зачастую заменялась афористичностью, Лопатин видел в Ницше воплощение безответственного отношения писателя к высказываемым им идеям.
   Антиномии ницшевской концепции, на которых Лопатин сконцентрировал внимание в данной работе, легли в основу традиционного набора упреков в адрес Ницше, повторявшихся от одной критической статьи к другой. Среди них наиболее часто назывались два. Во-первых, противоречие между пониманием личности как "автоматической игрушки стихийных влечений" и отношением к человеку как свободному творцу, призвание которого -- придать смысл мировой жизни. А во-вторых, противоположность между тезисом о принципиальном отсутствии у человека общепринятой цели и одновременным признанием высшего смысла человеческих действий в возвышении человеческого типа, ради которого допустимо осуждение громадной части людей на рабство.
   Наряду с суровой критикой Лопатин отметил и позитивные моменты в философии Ницше: актуальность его критики современных этических норм и отважный скептицизм, содействующий жизненной и твердой постановке основных проблем философии.
  
   1 Вопросы философии и психологии. 1892. No 15. С. 115--160.
   2 Настоящее издание, с. 38.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru