Ломброзо Чезаре
Гениальность и помешательство. Ломброзо. Перевод К. Тетюшиновой, издание Ф. Павленкова. Спб., 1885 г

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Геніальность и помѣшательство. Ломброзо. Переводъ К. Тетюшиновой, изданіе Ф. Павленкова. Спб., 1885 г. Теорія сродства геніальности и помѣшательства, проводимая въ сочиненіи профессора Ломброзо, далеко ненова. Еще Аристотель утверждалъ, что нѣтъ великаго ума безъ примѣси безумія. Въ новѣйшее время ту же теорію, вполнѣ развитую и обоснованную, мы встрѣчаемъ, между прочимъ, въ сочиненіяхъ французскаго психіатра I. Моро. Она высказана имъ отчасти еще въ, 1836 году, въ его сочиненіи Les Facultés morales considérées sous le point de vue médical. Вполнѣ же развитая она проведена въ его позднѣйшемъ сочиненіи 1859 года -- La psychologie morbide. Въ этомъ сочиненіи онъ прямо утверждаетъ, что "бредъ (délire) и геніальность имѣютъ общіе корни" и что геній есть "неврозъ", понимая подъ послѣднимъ (неврозомъ) простую экзальтацію умственныхъ способностей. Въ общности этой экзальтаціи Моро и усматривалъ сродство генія и помѣшательства. По его мнѣнію, при нормальномъ состояніи организма, обыкновенно совпадающимъ съ правильнымъ дѣйствіемъ мыслительныхъ способностей, никогда (развѣ только по исключенію) не наблюдается подъемъ умственныхъ способностей надъ тѣмъ уровнемъ, который можно назвать уровнемъ "честной посредственности:", и человѣкъ, представляя иногда многія хорошія качества, никогда не страдаетъ "душевною болѣзнью", которую называютъ геніемъ. Иными слонами, для того, чтобы быть выше обыкновенныхъ людей, чтобы видѣть то, что они не видятъ, чтобы понимать то, что они не понимаютъ, необходимо и обладать нѣкоторыми органическими особенностями, которыя суть особенности "extra-физіологическія", потому что онѣ не свойственны обыкновеннымъ нормальнымъ людямъ, и которыя легко порождаютъ наклонность къ душевнымъ разстройствамъ, потому что причины паденія человѣческаго ума, какъ показываетъ психологическое изслѣдованіе, въ то же время, суть и причины его величія.
   Но если основная мысль сочиненія проф. Ломброзо и далеко не нова, если ранѣе его она была высказываема многими, тѣмъ не менѣе, знаменитому главѣ ново-итальянской позитивной или антропологической школы уголовнаго права, несомнѣнно, принадлежитъ важная заслуга обстоятельной и возможно всесторонней обработки вопроса. Въ подтвержденіе доказываемаго имъ положенія, проф. Ломброзо собралъ многочисленный и крайне интересный матеріалъ, заимствованный имъ изъ исторіи, автобіографій, біографій, судебныхъ процессовъ, клинической практики, сочиненій душевно-больныхъ и пр. Немудрено поэтому, что книга имѣла рѣшительный успѣхъ и вышла четвертымъ изданіемъ. Конечно, она встрѣтила и горячихъ противниковъ. Но имъ проф. Ломброзо отвѣчаетъ, что на ихъ нападки единственнымъ отвѣтомъ съ его стороны будетъ служить дальнѣйшее собираніе новыхъ фактовъ и новыхъ доказательствъ. А "кто можетъ,-- спрашиваетъ онъ,-- отрицать факты? Никто иной, какъ только невѣжды. Но надъ невѣждами время скоро произнесетъ приговоръ".
   Переводъ сочиненія профессора Ломброзо, по нашему мнѣнію, составляетъ пріобрѣтеніе для нашей русской литературы, крайне бѣдной подобными произведеніями. Изъ него читатель познакомится со многими тонкими и весьма интересными чертами душевныхъ разстройствъ и найдетъ въ немъ богатый запасъ крайне интересныхъ фактическихъ данныхъ и много поучительныхъ біографическихъ свѣдѣній о лицахъ, къ именамъ которыхъ человѣчество привыкло относиться съ величайшимъ уваженіемъ. Изъ этихъ многочисленныхъ данныхъ онъ узнаетъ, что такое внутренно надломанная жизнь самочувствія; онъ познакомится съ ея проявленіями и увидитъ, что множество величайшихъ людей человѣчества представляли въ своей психической жизни крупныя аномаліи и нравственныя слабости, которыя сближали ихъ, съ одной стороны, съ больными, а съ другой -- съ преступниками. Эти указанія поучительны, конечно, не потому, что они развѣнчиваютъ человѣческую природу и сводятъ съ пьедестала героевъ, а потому, что они наглядно показываютъ намъ, что особенности умственно-нравственнаго существа человѣка суть результаты органическихъ состояній, зависящихъ отъ цѣлой массы внѣшнихъ условій, и потому, что они учатъ насъ разумно и гуманно относиться къ недостаткамъ окружающихъ, напоминая, что между величіемъ, душевными аномаліями, а иногда и преступностью, часто лишь незначительный шагъ, нерѣдко; притомъ же, обусловливаемый стеченіемъ болѣе или менѣе благопріятныхъ или неблагопріятныхъ окружающихъ обстоятельствъ.
   Этюды, подобные этюду проф. Ломброзо, на нашъ взглядъ, особенно полезны въ общественномъ отношеніи. Они вводятъ читателя въ интимные уголки психической жизни человѣка, знакомятъ его съ ея крайнимъ разнообразіемъ по различнымъ индивидуумамъ и тѣмъ самымъ выводятъ его, по скольку это возможно для человѣка, за предѣлы его узкаго внутренняго опыта и въ значительной мѣрѣ объективируютъ его міровоззрѣніе. Обращая вниманіе читателя на скрытый органическій механизмъ явленій душевной жизни, съ его часто странными аномаліями самочувствія и вытекающими изъ нихъ слѣдствіями, они невольно заставляютъ задумываться и надъ дѣйствительными причинами многихъ, повидимому, странныхъ явленій общественной жизни. Съ другой стороны, подобные этюды имѣютъ и важное научное значеніе. Основываясь исключительно на фактахъ, заимствованныхъ изъ дѣйствительной жизни, иллюстрируя ими все свое изложеніе, они закладываютъ прочныя основы дѣйствительно опытной психологіи и соціологіи.
   Одной изъ главныхъ отличительныхъ особенностей геніевъ проф. Ломброзо считаетъ ихъ болѣе утонченную чувствительность и воспріимчивость, дающія имъ воз. можность подмѣчать то, что не-подмѣчаютъ другіе, и удерживать усвоенное въ памяти, многообразно его комбинируя. Но, представляя значительныя отличія отъ обыкновенныхъ среднихъ людей, геніи, по его мнѣнію, все-таки, не суть помѣшанные и геніальность не есть неврозъ. Она лишь слѣдствіе особенностей психо-физической организаціи. Геніи и помѣшанные отличаются общими чертами и въ бурной и страстной жизни тѣхъ и другихъ существуютъ общіе моменты. Особенности психической дѣятельности первыхъ представляютъ много сходнаго съ особенностями психической дѣятельности вторыхъ: перемежающуюся экзальтацію чувствительности, оригинальность, безсознательность и инстинктивность творчества и проч. Существуютъ также геніальные сумасшедшіе и сумасшедшіе геніи. Поэтому можно сказать, что между физіологіей геніальнаго человѣка и патологіей сумасшедшаго существуетъ немало точекъ соприкосновенія. Но изъ этого было бы ошибочно заключать, что геніальность всегда сопровождается помѣшательствомъ. Мы знаемъ многихъ людей, какъ, наприм., Галилея, Кеплера, Кавура и друг., которые, исключая нѣкоторыхъ аналогій чувствительности, не представляли ни малѣйшаго признака помѣшательства. Съ другой стороны, и всѣ помѣшанные геніи представляли только имъ свойственныя особенности.
   Послѣ краткаго историческаго очерка,начинающагося древними писателями, Аристотелемъ, Платономъ и друг., авторъ во второй главѣ переходитъ къ "физіологіи" геніальныхъ людей и указываетъ на черты ихъ сходства съ помѣшанными съ этой стороны. Онъ отмѣчаетъ, наприм., что многіе ихъ нихъ, подобно душевно-больнымъ, страдали судорожнымъ сокращеніемъ мускуловъ, отличались ранней сѣдиной, облысѣніемъ, худобой тѣла и плохой мускульной и половой дѣятельностью. Мыслители, какъ и помѣшанные, отличаются постояннымъ полнокровіемъ мозга, большею теплотою головы и холодностью конечностей. Про генія, какъ и про помѣшаннаго, можно сказать, что онъ родится и умираетъ одинокимъ, холоднымъ и нечувствительнымъ въ отношеніи семьи и условій общества. Таковы, наприм., Микель-Анджело, Гёте, Гейне, Байронъ и другіе.
   Нерѣдко случается, что тѣ же причины, которыя порождаютъ помѣшательство, какъ-то: болѣзни мозга и ушибы головы, превращаютъ обыкновенныхъ или слабоумныхъ людей въ людей выдающихся. Таковъ, наприм., въ молодости слабоумный Массильонъ, талантливость котораго стала проявляться только послѣ полученной имъ раны въ голову, и друг.
   Зависимостью генія отъ патологическихъ измѣненій отчасти и можно объяснить отличіе геніальности отъ талантливости. Наиболѣе великія идеи мыслителей появлялись и развивались какъ-то безсознательно, какъ импульсивныя дѣйствія помѣшанныхъ. Проходитъ моментъ экстаза и геній становится обыкновеннымъ человѣкомъ или даже опускается ниже средняго уровня.
   Многіе великіе люди для приведенія себя въ состояніе творчества употребляли особыя средства. Шиллеръ, наприм., ставилъ ноги въ ледъ, Питтъ подготовлялъ рѣчи помощью портера, Руссо обдумывалъ свои произведенія подъ лучами полуденнаго солнца съ открытой головой и пр.,-- все средства, вызывающія усиленные приливы крови къ головѣ.
   Отличительной чертой геніевъ является усиленная какъ бы болѣзненная чувствительность, обусловливающая ихъ раздражительность. Страсти у великихъ людей проявляются рано. Данте и Альфіери, наприм., были влюблены въ 9 лѣтъ и т. д., и вообще сильные умы обладаютъ и сильными страстями, которыя придаютъ особую живость ихъ идеямъ. Изъ этой болѣзненной чувствительности развиваемся и непомѣрное тщеславіе, отличающее не только геніевъ, но и ученыхъ вообще. "Человѣкъ -- самое тщеславное изъ животныхъ, а поэтъ -- самый тщеславный изъ людей",-- пишетъ Гейне, разумѣя и себя. Всѣ, кому приходилось подолгу жить съ геніальными людьми, поражались ихъ способностью находить новые поводы къ глубокой тоскѣ и меланхоліи. Причина этого кроется въ законѣ динамизма и пропорціональности, управляющемъ и нервной системой, по которому, за чрезмѣрной тратой и развитіемъ силъ, слѣдуетъ и чрезмѣрная реакція и ихъ упадокъ. Гёте, самъ холодный Гёте признавался, что его настроеніе постоянно колеблется между крайней возбужденностью и чрезмѣрной подавленностью.
   Третья глаза, по нашему мнѣнію, не представляетъ большого интереса. Въ ней авторъ указываетъ на большую чувствительность душевно-больныхъ и людей геніальныхъ къ барометрическимъ и термометрическимъ измѣненіямъ въ атмосферѣ. Желая открыть закономѣрность, авторъ располагаетъ по мѣсяцамъ года произведенія и открытія многихъ великихъ людей, но при этомъ прихоI дитъ къ заключеніямъ, находящимся въ нѣкоторомъ противорѣчіи съ его же собственными положеніями. Такъ, изъ приводимыхъ имъ фактовъ оказывается, что наибольшая склонность дѣлать открытія и создавать произведенія у различныхъ выдающихся личностей приходилась и на разные мѣсяцы: у однихъ апрѣль, у другихъ августъ, у третьихъ январь и т. д., и что большая часть изъ всѣхъ 1,867 приведенныхъ открытій и произведеній приходится на весну (539), потомъ на осень (475), затѣмъ на лѣто (475) и, наконецъ, на зиму (368). А, между тѣмъ, ранѣе самъ же авторъ утверждалъ, что наиболѣе теплые мѣсяцы и дни оказываются наиболѣе плодовитыми для геніальныхъ умовъ.
   Глава четвертая, по-нашему мнѣнію, также не представляетъ большого интереса. Въ ней авторъ, руководствуясь цифровыми данными, говоритъ о вліяніи почвы и климата на появленіе большого количества замѣчательныхъ людей.
   Въ пятой главѣ, весьма интересной по множеству приводимыхъ въ ней фактовъ, авторъ говоритъ о вліяніи расы и наслѣдственности въ этіологіи помѣшательства и геніальности. При этомъ по отношенію къ первому онъ, къ сожалѣнію, ограничивается только указаніемъ на одну еврейскую націю, которая, какъ онъ доказываетъ фактами, изобилуетъ выдающимися людьми въ различныхъ областяхъ искусства и науки (Мейерберъ, Гейне, Оффенбахъ, Спиноза, Лассаль, Марксъ, Шиффъ и проч., и проч.) и, въ тоже время, сумасшедшими (число сумасшедшихъ между евреями въ четверо или даже и въ шестеро больше, нежели между другими націями). При этомъ оказывается, что выдающіеся люди еврейской націи отличаются большею склонностью къ созданію новыхъ системъ и къ измѣненіямъ соціальнаго строя; въ политическихъ наукахъ они являлись революціонерами, а въ теологіи -- основателями новыхъ вѣроученій.
   Для уясненія явленій наслѣдственности авторъ приводитъ крайне интересныя родословныя какъ нѣкоторыхъ замѣчательныхъ людей, такъ и помѣшанныхъ и алкоголиковъ, и тѣмъ устанавливаетъ положеніе о господствѣ закона наслѣдственности по отношенію къ тѣмъ и другимъ, причемъ оказывается, что вліяніе наслѣдственности въ передачѣ помѣшательствъ проявляется вдвое напряженнѣе, нежели въ передачѣ геніальныхъ способностей.
   Установивъ фактъ вліянія наслѣдственной передачи, авторъ приводимыми далѣе фактами чередованія ясно указываетъ на сродство явленій геніальности и помѣшательства. Такъ, наприм.,-- великій Ришелье имѣлъ сестру, воображавшую, что спина у нея стеклянная, сестра Гегеля воображала, что она превратилась въ почтовую сумку, мать Карла V была помѣшанная, мать Байрона также помѣшанная, а отецъ -- развратникъ, отецъ Шопенгауэра былъ маніакъ, а Бетховена -- пьяница и т. д., и т. д.
   Отъ вліянія наслѣдственности вообще и болѣзненной въ частности въ этіологіи помѣшательства и геніальности авторъ въ трехъ послѣдующихъ главахъ (VI, VII и VIII) переходитъ къ изученію, съ одной стороны, примѣровъ геніальныхъ людей, страдавшихъ помѣшательствомъ, а съ другой, въ параллель этому, примѣровъ геніальности или, по меньшей мѣрѣ, выдающихся способностей между сумасшедшими.
   Въ первой изъ этихъ главъ мы находимъ крайне интересныя біографическія подробности о личностяхъ, которыми справедливо гордится человѣчество: Ньютонъ, Кантъ, Руссо, Амперъ и другіе. Въ этой главѣ авторъ знакомитъ читателя съ тѣневыми сторонами великихъ умовъ. Одни изъ нихъ страдали только галлюцинаціями (наприм., Гоббсъ, Гёте, Паскаль), другіе потеряли разсудокъ въ концѣ своей жизни (наприм., Вико, Свифтъ) и т. д. Основываясь на автобіографіяхъ, письмахъ, разсказахъ и проч., авторъ знакомитъ читателя съ откровенными и странными явленіями души многихъ изъ этихъ свѣточей человѣт чесіѣа и наглядно показываетъ намъ, что между наибольшимъ человѣческимъ величіемъ (геніальностью), наибольшимъ его паденіемъ (помѣшательствомъ) и преступностью существуетъ сродство и близость. Знаменитый Карданъ, наприм., котораго современники называли умнѣйшимъ изъ людей и, въ то же время, глупымъ, какъ ребенокъ, самъ говоритъ о себѣ, что онъ склоненъ ко всѣмъ порокамъ -- къ пьянству, къ игрѣ, ко лжи, разврату и зависти. "Находясь подъ господствомъ чувствъ,-- писалъ Руссо,-- я никогда не могъ противустоять имъ; самое ничтожное удовольствіе, но находящееся предъ глазами, меня соблазняло болѣе, нежели всѣ радости рая", и т. д. Особенно тяжелое впечатлѣніе производитъ въ этой главѣ біографія пламеннаго венгерскаго патріота и одного изъ главныхъ дѣятелей революціи 1848 г., Сечени, который покончилъ съ собою выстрѣломъ, въ больницѣ Доблинга.
   Въ двухъ послѣдующихъ главахъ авторъ на многочисленныхъ примѣрахъ показываетъ намъ, что нѣкоторымъ душевно-больнымъ далеко не чужды остроуміе, наблюдательность, глубокомысліе, научныя способности и различнаго рода артистическіе таланты. Напротивъ, нѣкоторые изъ нихъ, подъ вліяніемъ болѣе живаго воображенія, быстрой ассоціаціи идей и возбужденія, во время душевной болѣзни начинаютъ проявлять небывалыя способности и не свойственную прежде силу творческаго воображенія. Такъ, наприм., одинъ живописецъ, во время болѣзни, обнаружилъ такія дарованія, что его копія Мадонны Рафаэля была удостоена преміи на выставкѣ, а другой, послѣ четырнадцатилѣтней праздности, расписалъ стѣны великолѣпными картинами, изобразившими исторію графа Уголино, и проч.
   Весьма интересна девятая глава, посвященная описанію маттоидовъ-графомановъ. Этимъ именемъ авторъ называетъ переходное звено между геніальными сумасшедшими, здоровыми людьми и сумасшедшимъ въ собственномъ смыслѣ. Онъ опнеываетъ нѣсколько ихъ видовъ; всѣ они представляютъ собою многочисленныя разновидности наслѣдственно-выро/кдающихся личностей, большинство которыхъ свободно живетъ въ обществѣ, принимаетъ дѣятельное участіе въ его жизни и нерѣдко является ближайшими причинами важныхъ общественныхъ событій. Нѣкоторыя изъ нихъ становятся во главѣ тайныхъ обществъ и дѣлаются основателями новыхъ сектъ.
   Къ этой категоріи относятся, между прочимъ, и аффективныя маттоиды, представляющіе переходную ступень къ врожденнымъ преступникамъ. Это обыкновенно безсердечные и безжалостные эгоисты, иногда способные наслаждаться страданіями самыхъ близкихъ людей и дѣлать зло и вредъ другимъ съ увлеченіемъ. Сюда же принадлежатъ и неисправимые сутяги, которые часто оказываютъ самое вредное вліяніе на теченіе общественной жизни.
   Девятую главу авторъ посвящаетъ пророкамъ и революціонерамъ того же посредствующаго типа между больными и здоровыми. У этихъ лицъ, наряду съ оригинальностью, замѣчается альтруистическое увлеченіе такой силы, что они бываютъ способны жертвовать всѣми своими интересами, даже самою жизнью пропагандѣ своихъ идей толпѣ. Они обыкновенно проявляютъ непоколебимую фанатическую преданность своимъ убѣжденіямъ и съ увлеченіемъ и непоколебимой увѣренностью высказываютъ ихъ. Правда, они не создаютъ ничего новаго, а лишь схватываютъ уже назрѣвшее. Будучи склонны къ новизнѣ, они легко вдохновляются новымъ и становятся его жаркими поборниками. Этими особенностями и объясняется ихъ вліяніе на толпу. Такія личности, какъ это видно изъ исторіи умственныхъ эпидемій, оказывали сильное вліяніе на общество въ древности, въ средніе вѣка и даже въ новое время. Одну изъ типичныхъ личностей этого рода, представляетъ собою, наприм., Лазаретти.
   Въ родствѣ у него были сумасшедшіе и самоубійцы. Самъ онъ отличался неправильнымъ образованіемъ половыхъ органовъ и въ молодости страдалъ безсиліемъ. Съ ранняго дѣтства онъ представлялъ значительныя противорѣчія и крайности. Еще ребенкомъ онъ задумалъ пойти въ монахи, а потомъ сталъ вести разгульную жизнь и злоупотреблять спиртными напитками. Онъ много читалъ, часто богохульствовалъ и былъ забіякой, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, иногда увлекался возвышеннымъ и благороднымъ. Съ четырнадцати лѣтъ онъ страдалъ галлюцинаціями. Сначала онъ служилъ въ военной службѣ, а потомъ былъ извощикомъ, предавался оргіямъ и кутежамъ и, въ то же время, нѣжно и горячо любилъ свою жену. Когда ему было 33 года, у него возобновились религіозныя галлюцинаціи. Съ этихъ поръ онъ перемѣнился и изъ кутилы и богохульника превратился въ пустынника (замѣчательны этц часто наблюдаемые въ клиникахъ переходы отъ похотливости къ набожности), жилъ нѣкоторое время въ горахъ, подъ открытымъ небомъ и питался хлѣбомъ и травою. Потомъ онъ сталъ пророчествовать и произносить вдохновенныя рѣчи стекавшейся къ нему толпѣ. Онъ основалъ общество священной лиги,-- а потомъ христіанской семьи, и началъ проповѣдывать реформу въ церкви. Онъ провозгласилъ республику и былъ неизвѣстно кѣмъ убитъ во время торжественнаго шествія съ своими приверженцами.
   Въ одиннадцатой главѣ авторъ отмѣчаетъ черты различія между геніальными людьми, страдавшими помѣшательствомъ и не страдавшими имъ. Первые, наприм., отличались отсутствіемъ устойчиваго характера, болѣзненнымъ тщеславіемъ, слишкомъ раннимъ развитіемъ, по большей части ненормальностями въ отправленіяхъ половой системы, перемѣнчивостью настроенія и проч.
   Двѣнадцатая глаза посвящена выводамъ, съ которыми мы уже познакомили читателя. Скажемъ нѣсколько словъ о самомъ переводѣ. Его языкъ довольно легокъ и хорошъ. Прочтя его, можно довольно вѣрно познакомиться съ сочиненіемъ проф. Ломброзо вообще. Къ сожалѣнію, переводчица нерѣдко считаетъ возможнымъ нѣсколько свободно обращаться съ подлинникомъ и не всегда особенно строго держаться текста, а иногда допускаетъ и крупныя погрѣшности. Уже при началѣ чтенія у насъ зародились сомнѣнія. Обращеніе къ подлиннику не разсѣяло, а подтвердило ихъ. Хотя мы и не имѣли времени шагъ за шагомъ прослѣдить всю книгу, но и встрѣченное нами достаточно для характеристики перевода.
   Отступленіе отъ текста мы находимъ уже на заглавномъ листѣ. Г-жа Тетюшинова пишетъ: "Геніальность и помѣшательство -- параллель между великими людьми и помѣшанными", между тѣмъ какъ въ подлинникѣ мы читаемъ: "Геніальность и помѣшательство по отношенію къ судебной медицинѣ, критикѣ и исторіи". Конечно, такое отступленіе не особенно важно, и пиши книгу сама г-жа Тетюшинова, она могла бы свободно употребить понравившееся ей заглавіе, но разъ она переводитъ, то болѣе точное слѣдованіе подлиннику для нея становится обязательнымъ.
   Въ переводѣ предисловія мы находимъ уже гораздо большія и крайне неудачныя вольности. Здѣсь переводчица почему-то считаетъ нужнымъ навязать автору такія утвержденія, которыхъ онъ не дѣлалъ и сдѣлать не могъ. Она заставляетъ его говорить о созданной мною теоріи (теорія сродства генія и помѣшательства), а въ другомъ мѣстѣ о значеній новой теоріи. Между тѣмъ, на самомъ дѣлѣ авторъ въ первомъ случаѣ говоритъ о томъ, что онъ не могъ предвидѣть "важныхъ практическихъ приложеній", которыя могутъ проистекать изъ "демонстраціи соотношеній между геніемъ и помѣшательствомъ", а во второмъ, что мысль объ этихъ практическихъ приложеніяхъ была порождена "новыми документами", доставленными ему различными учеными. Очевидно, что отсюда далеко еще до "созданной мною теоріи" и "новой теоріи", о которыхъ авторъ не могъ говорить уже потому, что во введеніи онъ самъ же указываетъ, что проводимая имъ теорія, во-первыхъ, не нова, а, во-вторыхъ, принадлежитъ не ему.
   На 25 стр. переводчица, приведя слова аббата Беккаріи: "Ite, experientia facta est", вставленныя въ подлинникѣ безъ перевода, почему-то сочла нужнымъ познакомить съ ними русскую публику при помощи такого страннаго перевода: "А, все-таки, опытъ есть фактъ". Самъ аббатъ Беккарія, конечно, немало изумился бы, узнавъ, что у него вырвалось такое восклицаніе. На 233 стр. г-жа Тетюшинова по догадкѣ, которая, однако, оказывается не всегда хороша, переводитъ слова "publico ministero" (прокурорскій надзоръ) словами "министерство внутреннихъ дѣлъ" и т. д., и т. д. На 34 страницѣ подлинника, наприм., мы читаемъ: "Изъ рукописей Споллаицани, которыя я могъ разсмотрѣть въ общественной библіотекѣ Реджіо, и изъ тѣхъ, изъ которыхъ мнѣ могъ сдѣлать извлеченія почтенный проф. Тамбурини, слѣдуетъ" и т. д. Въ переводѣ же это мѣсто изложено такъ: "Разсматривая рукописи Спол., которыя частію мнѣ удалось достать въ подлинникѣ изъ общественной библіотекй Р., и пользуясь сдѣланными для меня изъ нихъ проф. Т. выписками, я пришелъ къ тому заключенію" и т. д. Отступленіе, правда, не велико, но зачѣмъ оно? И такихъ мѣстъ немало; уже не говоримъ о стихахъ.
   Въ переводѣ встрѣчается также и значительное число пропусковъ, и, притомъ, неизвѣстно чѣмъ мотивированныхъ, потому что они рѣшительно не подходятъ подъ тѣ поводы, на которые сдѣланы указанія въ предисловіи г-жи Тетюшиновой. Таковы пропуски фактическихъ данныхъ хотя бы на стр.: 36, 37, 38, 39, 40, 41,46, 112, 113 и т. д. Наряду съ этимъ встрѣчаются и вставки. Такова вставка на 112 стр., начинающаяся словами: "можно привести множество примѣровъ" и т. д. Несмотря, однако, на всѣ эти недостатки, переводъ даетъ довольно правильное понятіе о сочиненіи проф. Ломброзо и, особенно при небольшомъ изобиліи у насъ переводовъ хорошихъ сочиненій вообще и хорошихъ переводовъ въ частности, можитъ считаться пріобрѣтеніемъ для нашей научной литературы.
   Въ заключеніе позволимъ себѣ сдѣлать замѣчаніе по поводу одной крайне неприличной выходки,-- да проститъ намъ г-жа Тетюшинова это выраженіе,-- которую она, къ сожалѣнію, допустила на 208 стр. Въ этомъ мѣстѣ авторъ говоритъ, между, прочимъ, о вліяніи столоверченія, по. поводу котораго переводчица, въ свою очередь, дѣлаетъ такое примѣчаніе: "относительно увлеченія спиритизмомъ это врядъ ли справедливо; по крайней мѣрѣ, у насъ, въ Петербургѣ, спириты уже имѣютъ свой органъ и насчитываютъ между своими адептами нѣсколькихъ поврежденныхъ профессоровъ (Вагнеръ и Бутлеровъ)". Смѣемъ надѣяться, что г-жа Тетюшинова, подумавъ хорошенько, и сама пойметъ, что такая личная выходка въ печати болѣе, нежели неумѣстна.

"Русская Мысль", кн. VI, 1885

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru