Логинов Василий Степанович
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На Сунгари
    "О, сунгарийская столица..."
    Оморочка
    Одиночество
    Ученый
    Из Калевалы
    Валькирий
    Злорадствующий череп
    "О, лети моя песня, к просторам и далям..."
    Россия
    Осень

Русская поэзия Китая: Антология

ВАСИЛИЙ ЛОГИНОВ

НА СУНГАРИ

Терцины

             Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.
             По вечерам здесь тютчевский закат.
             Днем плачет дождь, по крышам барабаня.
             Свистят ветра. Шаланды пенит скат
             Волн желтизну. Шипит песок прибрежный.
             Эпическая мирная тоска
             Охватывает нас и бережно, и нежно
             И, как корабль, несет к прекрасным берегам,
             Где Одиссеев парус полон ветром свежим.
             Как бурность -- городу, здесь ясность дорога.
             Здесь созерцание гласит закон негромкий.
             Здесь молишься душою всем богам.
             Здесь так отрадно встретить незнакомку,
             Растрепанную, в ярком кимоно.
             Увидеть старца -- посох и котомку,
             Джангуйду, высохшего, как лимон,
             Торгующего кипятком и ханжей,
             Китайца с рыбой -- щука и налим.
             И, обойдя кругом заборчик рыжий,
             Домой вернуться. В свете тусклых свеч
             Поужинать, мечтая о Париже.
             И ты, Гомера кованая речь,
             За Сунгари звучишь не очень странно.
             И обаяние сумел сберечь
             Любимый томик Пьера Мак-Орлана.
   

"О, сунгарийская столица..."

             О, сунгарийская столица!
             До гроба не забуду я
             Твои мистические лица
             И желтые твои поля,
             Бегущего рысцою рикшу,
             Твоих изысканных "купез",
             Шелк платья, ко всему привыкший,
             Твоих шаланд мачтовый лес,
             И звонкой улицы Китайской
             Движенья, шумы и огни,
             И тяжкий скрип арбы китайской,
             И солнечные в зимах дни,
             И Фудзядяна смрадный запах
             От опия и от бобов,
             И страшных нищих в цепких лапах
             Нужды и тягостных годов.
   

ОМОРОЧКА

             Реки незаконная дочка,
             Племянница жаркого лета,
             Скользит по воде оморочка,
             Вся -- точно из яркого света.
             Пропеллером мерно сверкает
             Весло сероглазой девчонки.
             Сейчас тишина-то какая!
             Как мысли изящны и тонки!..
             Ты -- бронзовая богиня,
             Диана с веслом и в косынке,
             И синего неба пустыня --
             Как фон акварельной картинки.
             А с берега тихие ивы
             Развесили сонно листочки,
             И желтые воды лениво
             Заласкивают оморочку.
   

ОДИНОЧЕСТВО

             На крутом берегу, на скалистых каменьях
             Одиноко стоит мой таинственный дом,
             Голубое мое, неземное томленье...
             Неземное томленье об одном, об одном.
             По утрам прибегают пугливые лани
             Влажных глаз показать глубину и хрусталь.
             Простирают над ними могучие длани
             Многолиственный дуб, тишина и печаль.
             И прозрачное небо -- цветистей сирени...
             А под вечер над речкой клубится туман,
             И встают, и плывут, и рождаются тени,
             Удаляются тени в провал и обман.
             Мир -- огромной короной забвенья увенчан,
             Жду, когда над рекою возникнет луна,
             И плывут вереницы измученных женщин.
             И душа в этот миг и пьяна, и больна...
             Одиночество машет ветвями деревьев,
             Одиночество -- месяц двурогий меж туч,
             И так радостны дум золотые кочевья
             По полянам мечты, меж утесов и круч...
             Высоко, высоко, на скалистых каменьях
             Одиноко стоит мой таинственный дом --
             Голубое, немое, святое томленье...
             Неземное томленье -- об одном, об одном...
   

УЧЕНЫЙ

             Халат и трубка. И Четьи-минеи
             In folio в дубовых толстых корках,
             В медлительности ровных, плавных дней
             От Византии мысль простерлась до Нью-Йорка.
             Пергамент книг и кипарис икон,
             На позлащенных досках угли ликов
             И солнечных непостоянных бликов
             На документах радостный закон...
             Он сед как лунь. Но узкие глаза
             Горят и мыслью, и нежданным чувством,
             Монгольская на пальце бирюза --
             Творение юаньского искусства.
             Россия -- сфинкс. И от ее очей,
             От каменных очей, так сердце пьяно!
             Торжественные орды Чингисхана...
             Китай... Монголия... и желтизна степей...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   На Сунгари. Терцины // Рубеж. 1930. No 25; "О, сунгарийская столица!.." // Логинов В. Створа триптиха. Харбин, 1935. Оморочка // Рубеж. 1939. No 28; Ученый // Рубеж. 1939. No 24.
   Сунгари-- река, на правом берегу которой был построен Харбин, а на левом находились Затон и дачи; харбинцы говорили "за Сунгари" обо всем, находящемся на левом берегу.
   Джангуйда-- по-китайски хозяин (лавки, магазина, предприятия).
   Пьер Мак-Орлан(Пьер Дюмарше) (1882--1970), французский писатель.
   Купеза, или купеса -- искаженное дальневосточное "купец".
   Ханжа, или ханша, -- китайская водка.
   Китайская-- так называлась главная улица прибрежного коммерческого района Пристани.
   Фудзядян, или Фуцзядянь, -- китайский пригород Харбина, со временем слившийся с ним.

* * *

   Логинов Василий Степанович (псевдонимы: Капитан Кук, Лингва; 28.6.1891, Екатеринбург -- 1945 или 1946, Харбин). Происходил из семьи уральских купцов-золотопромышленников, владельцев крупных лесопромышленных предприятий и сам стал купцом-лесоторговцем (по его собственному выражению, "коммерческими способностями никогда не блистал").
   Логинов учился в Петербургском университете на юридическом факультете (1908--1913). Первое выступление в печати в 1908 г. Печатался в газетах "Уральский край" и "Зауральский край". Во время Гражданской войны жил во Владивостоке. В конце 1919 г. эмигрировал в Японию. В 1923 г. уехал в Харбин. Начал работать в журнале "Новости жизни" и в газете, издававшейся под тем же названием. Позднее работал за комнатку при типографии и за гроши в газете "Гун-бао". В 1929 г. вышел его сборник рассказов о природе, быте и фольклоре Сибири и Урала "Ял-Мал" (в который включена повесть "Ял-Мал", двадцать или более рассказов и пьеса). В 1935 г. издал сборник рассказов "Сибирь". Сюжеты и образы у Логинова-прозаика основаны наличном жизненном опыте. Некоторые стихотворения посвящены той же теме, что и рассказы, -- освоению Сибири. Печатался в газетах "Новости жизни", "Русский голос", "Харбинское время", журналах "Рубеж", "Казачий клич", сборниках "Понедельник" (стихи), "Багульник", "Врата" (отрывок из повести "Вечерний звон"). Под псевдонимом Капитан Кук издал книжку фельетонов "Харбин в стихах. Бытовые картинки" (1932). Сборник стихотворений Логинова "Створа триптиха" (Харбин, 1935) показывает поэта брюсовской школы. "О Брюсове, о теории стихосложения Логинов мог говорить часами" (Резникова Н. В русском Харбине // Новый журнал. 1988. No 172--173). В своей любовной лирике он романтик, идеалист, созерцатель, "никому не причинивший зла непрактичный русский интеллигент" (Н. Резникова). Когда "Гун-бао" закрылась, Логинов впал в крайнюю бедность, "ходил в жутком тряпье, грязным оборванцем" (В. Перелешин). В начале оккупации Харбина советскими частями Логинова неоднократно вызывали на допросы. В последние месяцы жизни работал на железнодорожном топливном складе сторожем. Умер в харбинской больнице.

-----

   

ИЗ КАЛЕВАЛЫ

             Я от деда слыхал стародавнюю быль, а не сказку,
             Как Калева певец полюбил белокурую Айно,
             Он безмолвно смотрел в невинные синие глазки,
             И веселому ветру поведал свою ненаглядную тайну.
             Засвистел разгулявшийся ветер насмешник беспечный.
             Сын Калевы! Взгляни на поверхность озер многоводных, --
             Там увидишь ты белые кудри, о, старец извечный.
             Девы юношей любят, мужей, а не старцев негодных.
             Рассердился старик Вейнемейнен на дерзкие речи,
             И пошел, многозвучные песни, свои распевая,
             И напрасно искал он с невестою любимою встречи:
             Утопилась, веселая Айно его проклиная.
             Рано утром проснулось румяное солнце за лесом.
             Задымились туманом река и громадные глыбы,
             Заблестела трава под лесным темнохвойным навесом,
             Заплескалась на глади зеркальной веселые рыбы.
             Вайнемейнен на берег приходит, спокойный и грустный.
             Борода его первого свежего снега белее.
             Он садится в свой челн, разукрашенный всюду искусно,
             И с сетями плывет, молчаливое горе лелея,
             Вот запел седовласый певец о любви безнадежной.
             Отвечают угрюмые скалы торжественным эхом,
             Поднимаются звуки -- слова к небесам безмятежным,
             Над водой рассыпаются грустным серебряным смехом.
             И закинул он в воду прозрачные мелкие сети;
             Тянет в лодку богатый добычею невод, в испуге
             Златоперые рыбы, блестя, заплескались, как дети;
             Всколыхнули камыш, расплывались, стеклянные круги,
             Смотрит Вейно, дивясь, на последнюю странную рыбку:
             То не окунь, не лещ, и не быстрая хищная щука, --
             Скользким телом дрожит и в руке извивается гибко...
             Вдруг метнулась! И прянула в воду, как стрелка из лука.
             А в воде превратилась в прекрасную юную деву.
             Засинели глаза и травою опутались плечи.
             Ненаглядную Айно узнал песнопевец Калевы.
             Удивленному старцу такие промолвила речи:
             Слушай Вейно! Твой голос приятен, как золото звонок.
             Ты мне пел, про любовь -- не ответить тебе от чего же?
             Счастье -- хитрое, глупое, словно капризный ребенок;
             Счастье -- скользкое, словно змеиная жесткая кожа,
             Ты в руках свое счастье держал, о, певец знаменитый!
             Но неопытным пальцам нельзя удержать даже рыбку,
             К берегам Калевалы прекрасной скорее иди ты --
             Все равно не вернешь ты меня, не исправишь ошибку.
             Так сказала она, и мелькнула рукой белоснежной...
             В алых солнца лучах задымился туман молчаливый,
             Зашептался о чем-то с осокой камыш прибережный,
             А с березами стали шептаться печальные ивы.
             Так исчезла в глубинах прекрасная Айно русалка...
             И от горя старик Вейнемейнен не вымолвил слова,
             Он поник головой и заплакал. Ну, разве не жалко,
             Не печально увидеть обманутым старца седого?
   
             "Современное слово", перепечатка в газете "Зауральский край", 1913, 21 июня.
   

ВАЛЬКИРИЙ

             Кончен пир веселой смерти
             Сном сменился стук мечей.
             Нормы мрачные поверьте --
             Кровь струится, как ручей.
             Встали тяжкие туманы,
             Пала сырость на кусты,
             Скрыла мгла убитых раны,
             Копья, стрелы и щиты.
             В этом тихом юном мире
             Слышен слабый зов теней --
             Ждут герой нас, Валькирий...
             Мы идем! Идем! Хо-хей!
             Девы грозного Одина,
             Мы на конях из Валгаллы
             Быстро спустимся в долину,
             Где сраженье прозвучало.
             Там, в тумане мы откроем
             Всех, кто храбро пролил кровь,
             Нужно честь воздать героям,
             Честь, отраду и любовь!
             Тишину вокруг нарушив
             Ржаньем коней, броней стуком,
             Мы умчим героев души,
             Не дадим посмертным мукам!
             Пусть блаженная Валгалла
             Примет храбрых вновь и вновь,
             Чтоб их вечно услаждала
             Наша ласка и любовь.
   
             "Зауральский край", 1913, 4 июля.
   

ЗЛОРАДСТВУЮЩИЙ ЧЕРЕП

             Я жил, чтоб умереть и после пьяной смерти
             Отдать свой грязный труп в холодный мрачный морг,
             Где чуть звенит вода, как струны на концерте,
             И с полумраком день ведет бесплодный торг.
             Когда же час пробит и мозговых извилин
             И мертвых мышц моих коснулся смрад и тлен,
             Я брошен был в котел, мой череп был распилен,
             И долго мой скелет стоял у серых стен.
             Теперь проходят дни, как полночь безотраден
             Мой череп на столе тускнеет желтизной.
             Глядит спокойно в даль провалом черных впадин,
             Смеясь зубастым ртом над полкой вырезной.
             Всегда я вижу там, меж книг отрадных людям,
             В тисненых корешках, великих имена,
             И слышу шепот их: "мы совесть вечно будим,
             Мы истины нашли живые имена".
             И вспомню все, блестя теперь зубами,
             Как был ничтожен я, и глуп, и духом нищ.
             Но смерть пришла равно, лишь с ним пришла с гробами,
             И спят скелеты их в молчании кладбищ.
             И смех своих костей я бросил этой сфере
             Откуда ровно нас вела одна тропа:
             Ведь если я ничто -- лишь тускло-желтый череп,
             Так и у них в земле желтеют черепа.
   
             "Зауральский край", 1913, 9 июля.
   

* * *

             О, лети моя песня, к просторам и далям
             Ближе к небу -- на горы, в леса, на поля.
             На своем корабле к небесам мы причалим
             Там, где трепетно с небом слилася земля.
             Там, где, вспыхивать любят веселые зори,
             Как рубины, как свежая алая кровь,
             Где гремят неумолчно в ликующем хоре
             Голосами прибоя восторг и любовь.
             Над туманною далью морского простора
             Краски блески суровых глубин,
             И кричат тебе птицы: "О, скоро! О, скоро!"
             И звенят тебе волны зеленых пучин.
             О, лети, моя песня! За далью туманной.
             Видим, видим мы берег знакомый желанный
             Только нам беспредельность мечты дорога,
             Только нам так отрадны ее берега!
   
             "Зауральский край", 1913. 11 августа.
   

РОССИЯ

             Я заключил в томительные строки
             Мой тихий сон, измучивший меня...
             Я знаю, как мы в мире одиноки,
             Мы все -- в ночи и жаждем блеска дня.
             А образ твой -- изысканный и нежный --
             Луч пламенный в кромешной, плотной тьме.
             Вот почему мой сон -- благоуханно нежный,
             Вот почему твой лик -- изваянный в уме.
             Вот почему твой тонкий, четкий профиль,
             Крылатых сил ликующий штандарт,
             Нас к радостной приблизил катастрофе,
             И будет в сердце многозвучный март.
             Идут года. Гудят шагами гулко.
             А ты -- жива. И образ твой не стерт,
             И путаные мысли переулки
             Меня ведут в один и тот же порт.
             Где силуэтятся изящные громады,
             Старинных трехмачтовых кораблей,
             Где знак креста -- надежда и отрада
             Над синими просторами морей.
             Где, в дальний путь, стремясь и увлекаясь,
             Пред алтарем в церквах кладут цветы...
             А ты икона светлая такая,
             Которой молятся -- п-ы-л-а-ю-щ-а-я т-ы!..
   
             Сб. "Створа триптиха". -- Харбин, 1932.
   

ОСЕНЬ

Отрывок из поэмы

             Переменчивая стала погода:
             Хлынет дождь -- холодный и частый,
             А за ним лимонное солнце
             Золотит на окошке томаты.
             А в садах наливаются сливы,
             Фиолетовым сладостным соком,
             Ярко яблоки пламенеют
             И пушистые абрикосы.
             Как пожар горят георгины...
             Разноцветные хризантемы,
             Точно южные звезды косматы, --
             Сестры нежные астрам глазастым.
             Взгромоздились и арбузы и дыни
             На столы домовитых хозяек,
             Зарумянилось золото фруктов,
             Бронза овощей, ягод металлы...
             Разве это -- дыхание смерти?
             Разве это -- предшественник тленья?..
             Пышет жизнью рыжая осень,
             Утомила землю плодами!
   
             "Рубеж", 1939, No 38.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru