Люзиньян М. Л.
Свадьба на привале

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Разсказъ странствующаго актера).
    Источник текста: журнал "Нива", No 37, 1871.

Свадьба на привалѣ.
(Разсказъ странствующаго актера).

   Родина моя далеко отстоитъ отъ знаменитаго, многими прославленнаго града святаго Петра. Она лежитъ въ той чудной, славной мѣстности, гдѣ желѣзо, различныхъ видовъ и родовъ металлы, а также восточный, горный хрусталь -- ни-почемъ; гдѣ лихаго, веселаго народа премногое множество, гдѣ фабричные и заводскіе -- все люди толковые, здравомыслящіе, бывалые, тонкіе, кремнистые: законы по статьямъ безъ запинокъ читаютъ... Въ такой цивилизованной сторонѣ мнѣ предстояла легкая возможность просвѣтиться, понабраться уму-разуму въ то время, когда я остался бездомнымъ, круглымъ сиротою, схоронивъ отца на четырнадцатомъ году отъ моего появленія на свѣтъ... Царство ему небесное!-- Хлѣбное мѣсто имѣлъ, былъ солянымъ приставомъ, а мнѣ, сердечному, только-что и оставилъ двѣ пары старыхъ сапоговъ, форменную пару, да еще шинель, которую взялъ отъ меня торговецъ табакомъ за долгъ покойнаго. Матушки своей я и не помню; давно она, бѣдная, исчезла съ лица земли,-- думаю, еще въ то время, когда я былъ полуживымъ, безсмысленнымъ подобіемъ ребенка. Образованіе я кой-какое имѣлъ, писать былъ мастеръ, букву выводилъ съ оттѣнками, съ колеромъ, съ преотважными завитками, а надо вамъ сказать, что еще въ тридцатыхъ годахъ у насъ на провинціи, напримѣръ, за крючковатое Е, или тамъ за курчавое И, на вводномъ листѣ или купчей, всегда платились лишнихъ два двугривенничка. Нашелся у меня благодѣтель, крестный отецъ мой, столоначальникъ гражданской палаты, онъ-то и взялъ меня къ себѣ въ писцы. Утвердили меня въ этой должности,-- и по особенному ходатайству крестнаго, на первый разъ, не въ примѣръ другимъ, назначили жалованья пять рублей двадцать шесть копѣекъ, то-есть, на нынѣшнія деньги, полтора цѣлковыхъ. Крестный былъ у меня примѣрный, добродѣтельнѣйшей души человѣкъ, а потому радушно предоставлялъ мнѣ кой-какіе доходы, такъ что въ хорошій, урожайный мѣсяцъ въ карманъ мой перепадало до двадцати-пяти, а иногда и слишкомъ, рублей ассигнаціями. Чего бы, кажется, больше и надо мальчишкѣ? Жить бы на эти деньги можно было припѣваючи... Такъ нѣтъ же: несчастная поэзія совершенно сбила меня съ толку; она, казалось, предстала предо мною во всемъ своемъ величіи, во всей своей красѣ и -- какъ злосчастная, въ то же время плѣнительная искусительница -- совсѣмъ забрала меня въ свои руки. Дѣло въ томъ, что я трагедій много зналъ. Выйду, бывало, въ лѣсокъ, а то и въ чистое поле, обращусь къ своду небесному или къ березамъ да и начну громогласно читать стихи, декламировать во всю мочь... Какъ это?.. Да...
  
             Бояре, воеводы!
   Чрезъ Донъ пришедшіе народы....
  
   Декламаціи свои я всегда сопровождалъ подобающимъ выразительнымъ жестомъ, восторженнымъ голосомъ, и съ самодовольною улыбкою кидалъ влѣво и вправо рукою.
   Ну вотъ и дочитался же я наконецъ. Мнѣ было лѣтъ уже двадцать, а я все еще продолжалъ получать только пять рублей двадцать шесть копѣекъ, и окладное жалованье мое потому собственно не увеличивалось, что благодѣтель мой умеръ, а другаго Богъ не посылалъ; взять, значитъ, такого безкорыстнаго доброжелателя негдѣ было, наша сторонка не изобиловала ими.
   Изъ памяти моей не изгладилось это достопамятное, такъ-сказать, происшествіе... въ началѣ лѣта 1838 г. пріѣхала, или пришла, не знаю достовѣрно, въ нашъ пресловутый городокъ цѣлая труппа актеровъ. Въ концѣ города, на самомъ выгонѣ красовался у насъ старый балаганъ, окутанный со всѣхъ сторонъ рогожами; въ балаганѣ этомъ хранилась когда-то казенная соль. Актеры выпросили у городничаго въ свое распоряженіе этотъ сквозной балаганъ, и на третій день толпа любопытныхъ уже читала огромную афишу, прибитую на поверстномъ столбѣ, поставленномъ рядомъ съ рогожными стѣнами театра. Афиша была въ высшей степени заманчива, да и о театрѣ-то у насъ почти не имѣли тогда понятія. Не могу въ точности припомнить названія піесъ, которыя шли въ первый спектакль, но знаю только одно вѣрно, что разыгрывалась какая-то потрясающая, разбойничья драма, съ кинжалами, сѣкирами и кистенями, а въ заключеніи актеръ Галактіонъ Трезубиновъ одинъ, при помощи парика и чепчика, разыгралъ мастерски піесу въ двухъ лицахъ. Я собралъ послѣдніе свои грошики и купилъ себѣ на нихъ билетъ... Не помню, какимъ образомъ возвратился я домой,-- такое сильное впечатлѣніе произвелъ на меня первый видѣнный мною спектакль!.. Знаю только -- не спалъ я эту ночь, а бредилъ, бредилъ съ открытыми глазами... то мнѣ представлялся разбойничій вертепъ, и я въ немъ точу ножъ, какъ настоящій разбойникъ, товарищи же мои въ это время затягиваютъ: "внизъ по матушкѣ по Волгѣ" -- и я пѣлъ, пѣлъ такъ неистово, что моя добродушная хозяйка не разъ подходила къ моей кровати, шептала что-то такое надо мною и осѣняла меня крестнымъ знаменіемъ,-- а въ заключеніе, когда я на своемъ ложѣ вообразилъ себя главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, атаманомъ, умирающимъ подъ ножомъ есаула, и началъ судорожно какъ бѣшеный метаться на постели, хозяйка подумала что со мною приключился родимчикъ и накрыла меня поспѣшно сальной скатертью...
   Начинало свѣтать. Тревожно проснулся я, наскоро одѣлся, и въ какомъ-то полуоцѣпенѣніи, полузабытьи выбѣжалъ на улицу. Накрапывалъ мелкій дождь; я не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія, а шелъ себѣ впередъ быстрыми шагами, какъ будто уходилъ отъ кого, какъ будто бы за мной гналась цѣлая шайка разбойниковъ или лазутчиковъ... Но вотъ передо мною горка, а за горкой стоитъ огромная лужа. Переступаю я горку, храбро шагаю я въ лужу и -- брызги воды, смѣшанной съ грязью, полетѣвшія мнѣ прямо въ лицо, заставляютъ меня очнуться. Я стоялъ уже у самаго театральнаго балагана, въ немъ слышался стукъ топоровъ и порядочная суматоха, возня. При входѣ въ высокое святилище музъ, на сосновомъ обрубкѣ помѣщался пожилой мужчина, съ предлиннѣйшими усами и съ лысой головой, какъ у болвана, на которомъ примѣряютъ чепчики. Несмотря на дождь перепадавшій на голову незнакомца, онъ спокойно сидѣлъ безъ верхняго платья и, крѣпко защемивъ свой орлиный носъ огромными, почти пудовыми мѣдными очищами, преусердно трочилъ иглою, штопая какую-то куртку голубаго плиса.
   -- Позвольте узнать, спросилъ я, обращаясь къ портному, который, какъ было видно, не страшился ни насморка, ни гриппа,-- позвольте узнать, гдѣ я могу встрѣтить...
   Портной не далъ мнѣ докончить начатаго вопроса и медленно приподнимаясь спросилъ:
   -- Що треба, що кажите, панычъ?
   -- Я говорю, что мнѣ желательно было бы встрѣтить хозяина труппы -- и если возможно, то узнать, какъ его зовутъ.
   -- То-есть вамъ, панычъ, треба видѣть антертрепенера труппы... Это я, а зовутъ мене Истукарій Кандидіанычъ, по хфамиліи Прудопрудченко... къ вашимъ услугамъ, панычъ... Що кажите?
   -- Такъ вы-то и есть сами хозяинъ? смѣшавшись повторилъ я.
   -- Самый настоящій антертрепенеръ. Що кажите?
   Бодрость моя пропала окончательно, трепеща и заикаясь проговорилъ я:
   -- Видите ли, господинъ Прудопрудченко... у меня, такъ-сказать, сильнѣйшая страсть, непреодолимая охота къ представленіямъ... я-бы... желалъ бы... къ вамъ... въ актеры.
   -- Гмъ! спокойно прокашлянувъ, выразительно произнесъ почтенный старикъ, затѣмъ освободилъ свой носъ отъ тяжеловѣсныхъ очковъ, проницательно поглядѣлъ мнѣ въ глаза, потомъ внимательно оглядѣлъ меня съ ногъ до головы и съ головы до ногъ, и также спокойно проговорилъ:
   -- Можно. Вы, сударикъ мой, когда-нибудь грали? Ни?
   -- Никогда не игралъ.
   -- Ну, а кто же вамъ казавъ (говорилъ) що вы можете грать?
   -- Собственное мое чувство, самосознаніе...
   -- А що-нибудь прочитаете?
   -- Могу.
   -- Потруждайтесь-ко. Старикъ оставилъ свою работу, скрестилъ по наполеоновски руки и опустился на свое сѣдалище.-- Ну, панычъ, смѣлѣе...
   Не помню, какъ я оправился, собрался съ духомъ, и какъ прочелъ что-то изъ "Недоросля" или изъ "Ябеды". Не запомню хорошо.
   -- Эге!.. Да это-же, сударику мой, не совсѣмъ ледаще... Право! Гарно, гарно! А нуте-ко, панычъ, на роль любовника можете... а? У меня вотъ нема любовника, а послѣ завтра хотимъ непремѣнно давать "Пьятнадцатилѣтняго короля", и тамъ есть, бисъ его іишь... такъ що-то мудровато зовется... да, бишь, Рюю-Гомецъ...
   -- Могу, отозвался я.
   -- Эге... дило, дило! Такъ пійдемте, я васъ счурую, ознакомлю съ вашими будущими товарищами: ребята теплые, вси таланты... у-ухъ же якіе важные тадаиты, тилько, бисъ ихъ знаетъ, пьютъ какъ лошади -- хоть по ведру въ сутки. Да! почекайте... Условіе напередки: впервые жалованья не будете получать, а тилько одни харчи да уголъ, и то общій -- въ сбивку... Мы вже вси артисты, настоящіе артисты! Гм!
   Антрепренеръ широко распахнулъ створчатыя двери сарая -- и мы пошли въ святилище музъ... Дѣйствительно, музы, т. е. первые корифеи труппы г. Прудопрудченки, въ полумракѣ сидѣли на полу кружкомъ и выправляли старые ржавые гвозди; первый трагикъ съ первымъ комикомъ строгали доски, статисты работали пилами и топоромъ.
   -- Это мы всѣ и всегда такъ трудимся до репетиціи, сказалъ Истукарій Кандидіановичъ Прудопрудчеико.-- Ложи строимъ... Хе! мастера народъ. А нуте, братики! крикнулъ онъ, ведя меня за руку и обращаясь къ почтенному обществу тружениковъ,-- Ястребовъ, Трезубиновъ, Силотаповъ, Аліандрова Людмила Васильевна... побачте -- вотъ вамъ... любовникъ, знатный любовникъ. Читаетъ же... ай-я-яй, какъ добре читаетъ!.. Полюбите его, братики, да роль Рюю Гомеца пожалуйте.
   Артисты-плотники тотчасъ же обступили меня, закидали вопросами -- и такъ какъ наставалъ часъ антракта ихъ работамъ, то и потащили съ собою къ кипящему самовару.
   -- Взойдемте въ наши чертоги! сказалъ Ястребовъ, первый комикъ труппы и очень добрый малый.
   -- Пойдемте, пойдемте, прекраснѣйшій любовникъ, сказала ласковымъ голосомъ Людмила Васильевна, премиленькая и даже прекрасивая дѣвушка, актриса на всѣ руки, учившая роли по слуху за незнаніемъ грамотѣ.
   -- Ну, вотъ и помѣщеніе, хабура наша! сказалъ, потирая самодовольно руки, почтеннѣйшій Прудспрудчеико, когда мы перешли сцену и, какъ говорится, проползли подъ приподнятую рогожку, исправлявшую должность драпировки и отдѣлявшую сцену отъ уборной; она же была и гостиная, и столовая и даже спальня странствующихъ бѣдняковъ. Уборная дѣлилась на двѣ части дырявымъ лоскутомъ старой декораціи. Лѣвую половину занимали женщины, а правую -- мужчины.
   За чаемъ явился графинчикъ съ водкой -- и скоро съ миролюбивой, дружной семьею этихъ странствующихъ витязей я сдѣлался совершенно свой; хмурился на меня только одинъ изъ статистовъ, который служилъ въ должности суфлера и ламповщика и въ то же время мѣтилъ занять праздное амплуа перваго любовника.
   Наконецъ, послѣ многихъ дружескихъ изліяній, роль любовника была мнѣ отдана и взято честное слово явиться завтра на репетицію, что я съ готовностью обѣщалъ исполнить, клянясь и честью и совѣстью не только явиться на репетицію, но и предстать съ готовою ролью.
   Въ палату я послалъ рапортъ о болѣзни съ своею добродушною хозяйкою, которая такъ тамъ росписала и раскрасила мой мнимый недугъ, что приходорасходчикъ, онъ же и экзекуторъ, строжайшимъ образомъ, подъ страхомъ лишенія мѣста, приказалъ сторожу выпроводить меня тотчасъ же, какъ только я покажусь въ передней. Въ отставку я не рисковалъ подавать; да и какъ, согласитесь сами, я могъ рѣшиться на такой важный шагъ до перваго дебюта?
   Цѣлый день и затѣмъ всю слѣдующую ночь я усердно зубрилъ роль Рюи-Гомеца, а между тѣмъ,-- красивое личико искусительницы, Людмилы Васильевны, которая на этотъ разъ должна была играть роль юнаго короля, ни на одно мгновеніе не оставляло меня въ покоѣ. Репетиція прошла удовлетворительно, сборъ на объявленный спектакль былъ еще удовлетворительнѣе, чему много способствовали четыре ложи, сооруженныя руками королевы, короля, герцогини, стражею, маршаломъ... словомъ, всѣми благородными, горделивыми испанцами поставленной комедіи.
   Прудопрудченко былъ въ неописанномъ восторгѣ, самъ всѣхъ подкрашивалъ, подмалевывалъ, одѣвалъ, зашивалъ прорѣхи на костюмахъ. Меня завила и нарумянила Людмила Васильевна, за что я осмѣлился поцѣловать ей заманчиво-пухленькую ручку.
   Въ дырочку, прорванную въ занавѣсѣ, намъ удалось провѣдать, что сборъ у насъ блистательный, почему нѣкоторые изъ артистовъ начали уже громко поговаривать, что сегодня за ужиномъ кромѣ обыкновеннаго варенаго картофеля должно явиться и мясо и наливочка. Наставала для меня торжественная и вмѣстѣ страшная, рѣшительная минута. Я находился въ какомъ-то странномъ, ненормальномъ положеніи; бродилъ я въ какомъ-то полусознательномъ состояніи между кучами разбросанныхъ по полу париковъ и тамъ и тутъ раскиданныхъ костюмовъ; сердце мое было горячо, а кровь холодѣла въ жилахъ, духъ у меня занимался и била меня препорядочная лихорадка.
   -- Вызовите частицу запаса вашего мужества, будьте храбрѣе, приступайте къ дѣйствію смѣлѣе, говорила мнѣ, между прочимъ, Людмила Васильевна, а на сценѣ глядите прямо на меня... да попристальнѣе, посвободнѣе: не сведетъ...
   -- Озябъ, братику -- съ перепугу трясовица завзяла... Нате-ко, братику, рюмочку кизлярочки и здоровеньки, храбреньки будемъ, замѣтилъ Прудопрудченко, щедрою рукою предложивъ мнѣ ободрительнаго.
   Но вотъ раздалось роковое: "по мѣстамъ! по мѣстамъ! "
   -- Репликъ не забывайте только! скороговоркой поспѣшила сказать заботливая Людмила Васильевна,-- а на сценѣ трынъ-трава, нипочемъ.
   Піеса началась... Я стоялъ какъ на угольяхъ.
   -- Вамъ, братику! шепнулъ мнѣ нашъ Прудопрудченко. По первому выходу, мнѣ слѣдовало только перебѣжать сцену и произнести нѣсколько словъ, а затѣмъ скрыться на лѣво въ комнатахъ герцогини, что я и исполнилъ съ прыткостью и ловкостью зайченка, да такъ скоро, что успѣлъ проговорить мою фразу только уже за декораціею -- и такъ, что ни я зрителей, ни зрители меня, кажется, нетолько не замѣтили, по даже и словъ-то моихъ не разслышали...
   Почтеннѣйшій Прудопрудченко немного нахмурился... Но мнѣ было не до него, теперь я уже не могъ отдѣлаться одною прыткостью ногъ: мнѣ, злополучному, предстояло вести цѣлую сцену съ королемъ, именно ту сцену, когда Карлъ, арестованный въ комнатахъ герцогини, встрѣчаетъ влѣзающаго въ окно Рюи-Гомеца... И полѣзъ я въ окно... но едва вступилъ я на сцену, какъ глаза мои были поражены встрѣчею съ сидящею въ ложѣ прямо передо мною важною личностью нашего предсѣдателя... Холодъ мигомъ обдалъ всѣ мои члены, ноги и руки судорожно задрожали, синеватая блѣдность покрыла лицо мое,-- а предсѣдатель безжалостно продолжалъ свое дѣло, онъ ни на минуту не переставалъ съ напряженнымъ любопытствомъ лорнировать меня...
   Но эта-то, повидимому, не слишкомъ счастливая встрѣча и принесла мнѣ полное счастіе. Публика, незнакомая съ ходомъ піесы и лишенная малѣйшаго понятія о положеніи дѣйствующихъ лицъ, вообразила, что офицеръ, встрѣтивъ неожиданно короля, долженъ непремѣнно устрашиться, придти въ испугъ,-- и что этотъ-то именно испугъ я выражаю съ такимъ правдоподобіемъ, съ такою поразительною высоко-артистическою точностью, какъ сама натура, естественность... Театръ при крикахъ "браво" задрожалъ отъ дружныхъ рукоплесканій -- и долго слышалось это восторженное "браво", настоящую причину котораго знали только я да удивленный предсѣдатель... Я ободрился и повелъ сцену съ свободою бывалаго, стараго актера.
   Испарина крупными каплями струилась съ моихъ висковъ, въ нихъ бойко бились всѣ жилки, когда я переступилъ планку декорація и очутился лицомъ къ лицу съ Прудопрудченко.
   Старикъ кинулся ко мнѣ на шею, обнялъ и крѣпко поцѣловалъ меня.
   -- Ну, братику, сказалъ онъ,-- ты же артистъ великій... Якъ-то гарно злякався... ну, точно самого чорта, биса встрѣтилъ... великолѣпно!.. пусть хоть и роли не понялъ, да все-жь видно чудо сотворить можешь. Пійдемъ же, братику мой, пить кизляру.
   Товарищи тоже меня поздравили. Одной только Людмилѣ Васильевнѣ сообщилъ я настоящую причину того эффекта, который въ спискѣ артистовъ Прудопрудченки поставилъ меня на первое амплуа. За откровенность мою Людмила Васильевна предложила мнѣ пару вяземскихъ коврижекъ, подаренныхъ ей какимъ-то поклонникомъ изъ офицеровъ гарнизонной команды.
   На другой день, не желая выпускать изъ рукъ такого сокровища,-- какъ назвалъ меня Прудопрудченко,-- онъ предложилъ мнѣ, кромѣ харчей и общей квартиры, табакъ и право: гдѣ бы мы не играли, на ярмаркахъ или просто въ городѣ, забирать въ кредитъ и пить въ буфетѣ каждый мѣсяцъ на одиннадцать рублей ассигнаціями. Въ тотъ же день предсѣдатель самъ изволилъ соблаговолить прислать мнѣ аттестатъ объ отставкѣ... Но я не горевалъ.-- Не стану описывать и пересказывать всѣхъ тѣхъ мытарствъ, какія перепадаютъ на долю странствующаго актера. Въ теченіе какихъ нибудь пяти-шести мѣсяцевъ, мы обошли и объѣхали болѣе пятнадцати или шестнадцати городовъ и безъ счету бѣлорусскихъ мѣстечекъ, подвигаясь по бѣлорусскому тракту на роменскую ярмарку. Боже мой -- какая это была разноцвѣтная жизнь, жизнь съ различнаго рода приключеніями! Иногда случай благопріятствовалъ намъ,-- мы оставляли городъ при хорошихъ и даже блистательныхъ сборахъ, съ веселыми напѣвами различныхъ водевильныхъ куплетовъ, и забравшись всею семьею въ громадный жидовскій фургонъ, продолжали наше дальнѣйшее путешествіе безъ особенныхъ заботъ; иногда же приходилось намъ просто-на-просто раздѣлить по рукамъ бутафорскія вещи, и взваливъ на одну тощую клячу всѣ наши парусинные лѣса и замки, брести по колѣно въ вязкой грязи верстъ сто и больше до какого нибудь жалкаго уѣзднаго городка. Голодные, холодные, исхудалые, грязные жрецы Мельпомены и Таліи, какъ поражающія тѣни Сумбеки, входили мы въ городъ, и тутъ только благодѣтельная фортуна, сжалившись надъ нашимъ страдательнымъ положеніемъ, съ постоянною и вмѣстѣ удивительною поспѣшностью высылала намъ на встрѣчу какого нибудь благодѣтельнаго жида, въ трогательно-предупредительныя, гостепріимныя объятія котораго мы радостно кидались; въ благодарность за наше дружеское изліяніе, нашъ новый знакомецъ, чувствительный спаситель-жидокъ, давалъ намъ пріютъ, правда, не слишкомъ-то роскошный (скозной дырявый чуланъ), кормилъ насъ, уповая единственно лишь на одни наши сборы, и за какой нибудь ничтожный, совершенно грошовый интересъ улаживалъ всѣ наши дѣла, метался какъ угорѣлый, нанималъ сарай, разносилъ афиши, доставлялъ въ реквизитъ перчатки, сюртуки, шляпы, фраки -- у насъ этого ничего не было, не водилось.
   Въ мѣстечкѣ Ст.... Херсонской губерніи, которое намъ пришлось проходить на голодный желудокъ, не кушавши ничего ровно двое сутокъ, насъ обступили временно квартировавшіе тамъ офицеры К...го гусарскаго полка. Послѣ различнаго содержанія разспросовъ съ ихъ стороны и разсказовъ съ нашей о подвигахъ артистическаго труда, молодые офицеры рѣшились пособить нашему горю, требуя отъ насъ спектакля на открытомъ воздухѣ. Піесъ у насъ было много разученныхъ, а потому желаніе офицеровъ не могло насъ поставить въ затруднительное положеніе, и будучи до сыта накормлены, мы радостно принялись за наше дѣло и дружно разыграли двѣ веселенькихъ піески, за которые и собрали отъ щедротъ зрителей до ста-семидесяти-пяти рублей серебромъ,-- это было уже богатство! А между тѣмъ, во время хода первой піесы, въ которой я не принималъ участія, почтеннѣйшій Прудопрудченко, переговоривъ предварительно о чемъ-то съ съ милой Людмилой Васильевной, отозвалъ меня всторону.
   -- Ну, братику, сказалъ онъ,-- вотъ прекрасный случай порѣшить старое дѣло...
   -- Какое? спросилъ я, о чемъ-то смутно догадываясь.
   -- Повѣнчаться съ Людмилою Васильевной.... Она тебя, братику, любитъ, ты ее тоже... Мы всѣ какъ истъ это бачимъ...
   -- Но средства, Истукарій Кандидіановичъ... Конечно, я не прочь, не отказываюсь...
   -- Охъ, дурень ты, дурень... Средства?! Теперь-то и удить ихъ... Ну, согласенъ, чтоли?.. Вонъ тутъ и церковь, и попъ... Ну, щи-жъ вы не говорите?.
   -- Дѣлайте, что умѣете, рѣшительно проговорилъ я.-- Я готовъ...
   -- Умница -- разумница! заключилъ попечительный Прудопрудченко, пожавъ мнѣ въ то же время руку.-- Ужь ты только, братику, предоставь моему таланту... Будемъ женихаться на славу.
   Въ послѣдней піесѣ играли только я да Людмила Васильевна -- и играли мастерски, просто на славу и диво нашей публики. Когда смолкъ общій апплодисментъ нашихъ восторгавшихся многочисленныхъ зрителей,-- говорю: многочисленныхъ потому именно, что за стульями офицеровъ помѣщалось, по крайней мѣрѣ, два или три эскадрона гусаръ, съ ихъ непремѣнными коханками и хозяйками,-- тогда Прудопрудченко, взявъ меня и Людмилу Васильевну за руки, подвелъ насъ къ рампѣ, то есть къ доскѣ, утвержденной въ землю колышками и отдѣлявшей сцену отъ партера.
   -- Почтенные, храбрые и добрые паны, гг. ахфицеры! За вашу ласку, помощь и милость слизно мы благодарны вамъ... Вотъ первые два сюжета моей труппы, моя поддержка,-- и сегодня эта достойная, талантливая пара сочетается законнымъ бракомъ, на походѣ, въ вашей поселенской церкви... Просимъ милости: не откажите попировать съ нами и за здоровье четы, столь счастливой и достойной, выпить на нашемъ пиру по доброй чарци горилки...
   -- Браво! Браво! шумно раздалось въ толпѣ веселыхъ офицеровъ:-- идетъ, идетъ!
   -- Дѣдушка, дѣдушка! заговорило нѣсколько молодыхъ корнетовъ, обступая стараго ротмистра, у котораго усы были длиннѣе висѣвшаго у него на боку палаша. Ротмистръ, ухарски надвинувъ на глаза фуражку и заложа руки въ карманы шальваръ, посвистывалъ и покачивался на высокихъ каблукахъ.
   -- Ну, что вамъ, чада мои милые, чада зеленые? серіозно спросилъ онъ, обращаясь къ офицерамъ.
   -- Дѣдушка, подхватилъ одинъ изъ корнетовъ,-- мы тебѣ предоставляемъ честь у сей достойной четы занять мѣсто посаженаго отца...
   -- Ха, ха, ха!.. Это наша просьба, дѣдушка, подхватили другіе.
   -- Ползетъ, по маслу ползетъ! шепнулъ Прудопрудченко, а мы съ Людмилой Васильевной знай себѣ усердно отвѣшивали поклоны; всѣ другіе артисты отъ полноты души желали нашего соединенія, чуя великолѣпную попойку...
   -- Ладно, мои чада, ладно мои зеленые, сказалъ ротмистръ.-- И то вѣдь правда: настоящимъ отцемъ я былъ три раза... Но ни крестнымъ, ни посаженымъ еще быть не доводилось... Угодно-съ? спросилъ онъ, обращаясь къ намъ.
   -- Почтемъ за счастье, отозвались мы.
   -- Ладно, дѣло. Ну, чада мои, смирно! Слушать моей команды: здѣсь-ли вахмистръ Мироградскій?
   -- Здѣсь! отозвался бравый унтеръ-офицеръ, поспѣшно сбросивъ въ полную руку фуражку и ловко становясь передъ эскадроннымъ.
   -- Мироградскій, важно сказалъ послѣдній,-- потрудитесь засвидѣтельствовать мое глубочайшее почтеніе многоуважаемой супругѣ вашей и передайте ей, что ротмистръ баронъ фонъ-Шлахтбауманъ, почтительнѣйше проситъ сдѣлать ему честь, принять на себя почетное званіе и обязанности посаженой матушки у сей благородной четы.
   Онъ указалъ на насъ.
   -- Слушаю-съ! отозвался вахмистръ.
   -- Потомъ, получивъ согласіе многоуважаемой супруги вашей, отправьтесь къ отцу Симеону и нижайше просите его, чтобы онъ былъ готовъ къ совершенію брака двухъ любящихся первыхъ сюжетовъ...
   -- Слушаю-съ!
   -- Ползетъ, ползетъ! радостно шепталъ Прудопрудчсико.
   -- А вы, князь, продолжалъ расходившійся ротмистръ, обращаясь къ тому изъ офицеровъ, который высказалъ ему общее желаніе товарищей,-- вы, какъ замѣчательный шалунъ и геніальный мастеръ на всѣ оваціи, имѣете немедленно приготовить въ вашемъ домѣ свадебный столъ, музыку и всѣ принадлежности... Понимаете?..
   -- Слушаю-съ! взявъ подъ козырекъ съ серіозною и почтительною миною отозвался корнетъ, дѣлая поворотъ по формѣ съ каблука.
   -- Букетъ же для невѣсты... господа, общій!...
   -- Общій, общій! раздалось въ толпѣ молодежи.
   -- Ну-съ, пойдемте, будущіе страдальцы! заключилъ ротмистръ, и мы двинулись къ церкви.
   Часа черезъ два совершился обрядъ. У церковной паперти, меня съ молодою супругой почтенный батюшка усадилъ въ прекрасный тарантасъ; для всей труппы и небольшаго числа офицеровъ также были готовы экипажи. По прошествіи получасовой ѣзды, мы завидѣли въ степи и въ кущѣ тополей хуторочекъ, состоявшій изъ четырехъ мазанокъ со службами; мазанки были бѣлы какъ рафинадъ, дорожка въ маленькомъ паркѣ, ведущая къ главной мазанкѣ, желтѣла мелкимъ, тщательно укатаннымъ пескомъ.
   Музыка встрѣтила насъ.
   -- Пусть ихъ шалятъ, шенпулъ Прудопрудченко;-- намъ же оно не убыточно.
   Князь первый поздравилъ насъ, взялъ за руки и торжественно ввелъ въ большую, невысокую комнату, прекрасно меблированную на холостую ногу, убранную роскошными коврами, турецкими диванами, завѣшанную оружіемъ и заставленную жасминными, черешневыми чубуками и кальянами всѣхъ видовъ...
   Подъ звуки туша, веселое и доброе общество офицеровъ встрѣтило насъ съ налитыми бокалами въ рукахъ.
   -- На почетное мѣсто молодыхъ, позвольте, господа, говорилъ между тѣмъ ротмистръ, не измѣняя своей серіозной физіогноміи.-- Эй! чаю, пуншу, жжёнки, закуски и винъ!.. Прошу! и батюшка усадилъ насъ за свадебный столъ.
   Надо сказать, что князь дѣйствительно могъ называться руководителемъ, директоромъ свадебныхъ овацій. Столъ, за который усадили меня съ милѣйшею и, какъ впослѣдствіи оказалось, нѣжнѣйшею супругою, столъ этотъ былъ убранъ съ большимъ вкусомъ, затѣйливо, и какъ я разглядѣлъ его, такъ онъ заманчиво, живописно рисовалъ для насъ съ супругой цѣлую шараду жизни... По краямъ и концамъ дорогой пунцовой бархатной скатерти ползли затѣйливые вѣнки и узоры, составленные изъ самыхъ свѣжихъ и ароматическихъ цвѣтовъ, тонувшихъ въ листьяхъ то яркой, то темной, то желтоватой, золотистой зелени... Рамка стола украшалась также; ближе къ намъ, но столу раскидывались группы затѣйливо-фантастическихъ рисунковъ изъ дышущихъ полною жизнью розъ и камелій, дальше дикая крапива перевивалась съ мозжевельникомъ -- и все это оканчивалось прекраснѣйшимъ букетомъ изъ чертополоха.
   Послѣ нѣсколькихъ бокаловъ шампанскаго, нашъ посаженый, сопровождаемый обществомъ товарищей, снова поздравилъ насъ. Прудопрудченко не выдержалъ и заревѣлъ "ура!" Артисты, уже изрядно воспользовавшіеся закуской, дружнымъ голосомъ подхватили его восторженный кликъ. Жена моя заплакала... Я тоже не выдержалъ, разчувствовался и хотѣлъ было обратиться къ добрымъ и ласковымъ офицерамъ съ благодарственною рѣчью.
   Послѣ стола ротмистръ отвелъ меня въ сторону.
   -- Позволь, душа моя, сказалъ онъ,-- принести тебѣ въ даръ шесть паръ брюкъ, два сюртука, три отличнѣйшихъ жилета, совершенно новый, только-что съ иголки портного вышедшій халатъ, великолѣпное одѣяло, вывезенное мною изъ Англіи, шинель, и небольшой чемодаичикъ съ хорошимъ, тонкимъ бѣльемъ... Нѣжься подъ одѣяломъ и красуйся въ моихъ безукоризненныхъ сорочкахъ...
   Впослѣдствіи въ этомъ чемоданѣ оказался еще букетъ -- пестренькій, миленькій, правда, не душистый, безъ аромата и мускуса, но онъ былъ прекрасно сформированъ изъ разноцвѣтныхъ ассигнацій.
   Хуторъ мы оставили передъ разсвѣтомъ. Тотъ-же добрый ротмистръ сформировалъ намъ нѣсколько подводъ на сто верстъ впередъ -- и надѣленный нашими благословеніями, отпустилъ насъ съ миромъ. Послѣ такой счастливой встрѣчи съ гусарами, труппа наша ожила и повеселѣла. Деньги кого не оживляютъ, кого не развязываютъ. Мы вкатили въ Ромны, какъ говорится, съ шикомъ на двухъ еврейскихъ тройкахъ, и уже не нуждаясь въ жидѣ-факторѣ, сами наняли балаганъ и расположились въ немъ, тотчасъ-же приступивъ къ составленію ярмарочнаго репертуара. Рѣшено было дать "Гамлета", и жена, закупивъ чернаго каленкору и плису, принялась сооружать для моей личности печальный костюмъ принца Датскаго. Мы потирали руки отъ удовольствія, зная, что нашимъ ничтожнымъ соперникомъ по ярмарочнымъ спектаклямъ явился какой-то нѣмецъ -- и только. Труппу его составляли три собаки, жена, двѣ обезьяны и дочка. Соперникъ неопасный! Но туча собиралась надъ нами... и разразилась она съ пріѣздомъ стараго антрепррпера Крутчановскаго, появившагося на ярмарку съ двумя большими труппами изъ двухъ городовъ. Прудопрудченко завылъ волкомъ... Это-бы еще ничего, небольшая бѣда, но къ полному пораженію и низложенію нашему -- трагикъ и комикъ дезертировали къ Крутчановскому... Истукарій Кандидіановичъ, глубоко пораженный такою коварной измѣною, запилъ жестоко и оставилъ насъ на произволъ судьбы. Что было дѣлать намъ?-- оставалось идти по слѣдамъ нашихъ бѣглецовъ, но мы съ женой уже опоздали... Крутчановскій въ насъ не имѣлъ нужды, ему только и надобно было низложить нашего Прудопрудчеику, оставить его безъ драмы и водевиля,-- а между тѣмъ въ нашемъ свадебномъ букетѣ много недосчитывалось теперь сѣренькихъ листиковъ, и я съ нѣжною супругою остались только при четырехъ пятирублевыхъ василькахъ. Прудопрудченко положительно и окончательно запрудилъ, онъ пилъ неистово; мы-же съ ужасомъ заглядывали въ наше будущее -- и наконецъ рѣшили съ женою на послѣдніе рубли добраться какъ нибудь до Кременчуга; тамъ въ это время находилась труппа странствующихъ актеровъ подъ управленіемъ дѣвицы Козыревой.-- Вотъ, кое какъ съ Божіею помощью и съ двадцатью рублями пустились мы въ путь, вершками мѣряя свои расходы, такъ что питались однимъ млекомъ да хлѣбомъ, а иногда и огурцами, употребляя послѣдніе не по прихоти, а по ихъ дешевизнѣ... Дѣло близилось къ осени. Но какъ мы ни экономничали, а въ благодатный Кременчугъ въѣхали только съ двумя рублями, и -- о, ужасъ! Козырева переселилась, какъ мнѣ сказали, въ Нѣжинъ.
   Убитый, въ конецъ уничтоженный, отуманенный явился я съ этою вѣстью къ женѣ моей на постоялый дворъ.
   -- Что съ тобой, Саша? спросила жена, когда я нетвердымъ шагомъ переступилъ порогъ нашей грязной таверны.-- Смотри, на тебѣ лица нѣтъ: что случилось?
   -- Мы пропали, Людмилушка, мрачно отозвался я. Хоть на базаръ съ протянутой рукой идти, такъ и то только будетъ въ пору...
   -- Это какимъ образомъ?
   -- Труппы здѣсь нѣтъ, она въ Нѣжинѣ.
   -- Ну, такъ чтожь?.. Пойдемъ въ Нѣжинъ...
   -- Какъ, пѣшкомъ? спросилъ я,
   -- Да... нѣтъ, вотъ погоди, ротмистръ, твой посаженый батюшка, пришлетъ за тобою шарабанъ, двухъ ливрейныхъ лакеевъ, ящикъ сигаръ и корзинку съ винами и различной закуской... Ха, ха... Ахъ ты хныкалка! Ну, чего глаза-то таращишь?.. Отдохнемъ день, да и маршъ!.. Свѣтъ не безъ добрыхъ людей: гдѣ покормятъ, гдѣ поколотятъ,-- это ничего, дѣло наше дорожное... Успокойся-ка, да потрудись спросить у жида какой нибудь закваски, напитаемся и уснемъ, а утро вечера мудренѣе.
   -- Но помилуй, Людмила, возразилъ я,-- тебѣ идти пѣшкомъ и этакую даль?
   -- Ну, такъ придумай что нибудь получше: иди въ лакеи, а я пойду въ горничныя.. Ха, ха, ха! Его благородіе, коллежскій регистраторъ, да еще дворянинъ съ супругою будутъ -- одинъ ваксить сапоги, другая гладить барынины юбки и кокетничать съ бариномъ...
   Я кинулся обнимать ее со слезами на глазахъ.
   -- Такъ идемъ-же, чортъ возьми! вскричалъ, я,-- идемъ... да что я говорю идемъ...
   -- Конечно, подхватила Людмила,-- гдѣ пойдемъ, а гдѣ и поѣдемъ... О, я знаю, что у тебя уже являются средства...
   -- Такъ, такъ! говорилъ я, пыряя мой чемоданъ.
   -- Да ужъ такъ, душечка, Сашенька, посватайка жидку твое безукоризненное голландское бѣлье и брюки... да кстати отдай и плисоваго Гамлета...
   -- Конечно, конечно... умница, дорогая, желанная! О, мы съ тобой не пропадемъ, Людинька!..
   Облегчась отъ чемодана, на другой день рано утромъ я и жена, каждый имѣя подъ мышкою небольшой узелокъ съ необходимымъ бѣльемъ и съѣстнымъ, бодро выступили въ походъ. Утро было превосходное, тихое, солнечное, воздухъ и ясное небо успокоивали тревогу души... Мы шли безпечно, спокойно, какъ будто впереди намъ предстояло встрѣтить розы и благодатную, безтревожную жизнь. Съ небольшими привалами, мы сдѣлали въ первый день около сорока верстъ и прострадали ночь въ жидовскомъ шинкѣ. Коннаго попутчика въ дальнемъ нашемъ странствованіи однакожъ не попадалось,-- и на шестые сутки къ вечеру, въ страшно-ненастную погоду, выбившись изъ послѣднихъ силъ, я и жена, изнеможенные, убитые и разбитые, остановились въ небольшомъ парусникѣ при большой дорогѣ. Ноги наши распухли, все тѣло ныло какъ изломанное, какъ жестоко избитое. Энергія оставила насъ... Болѣе двухъ дней какъ мы обманывали одинъ другаго, увѣряя обоюдно, что силъ и здоровья хватитъ еще на тысячу верстъ. Теперь откровенно признались мы въ физической невозможности продолжать наше странствованіе. Дрожа отъ холода, жена опустила на колѣни блѣдное, исхудалое лицо, устремивъ неподвижный, полный слезъ взглядъ на наши опустѣвшіе узелки, валявшіеся у ея ногъ. Я страдалъ за двоихъ, за себя и за бѣдную женщину; у меня даже не доставало силы для того, чтобы набрать сухихъ сучьевъ и развести огонь.
   -- Все кончено, Саша, сказала жена: -- голодъ, простуда и смерть...
   -- Будемъ молиться, Людмила! отвѣчалъ я.-- Богъ не безъ милости... Еще у насъ есть десятокъ бубликовъ и двѣ тарани. Перекуси-ка...
   -- Бѣдный Саша, милый, бѣдный, сказала она, какъ-бы говоря сама съ собою,-- я одна виновата въ твоихъ страданіяхъ... Еслибы я чисто полюбила тебя съ перваго раза, какъ мнѣ казалось это... мнѣ-бы слѣдовало гнать тебя изъ нашей кабалы, изъ этой трущобы вѣчнаго горя... Мнѣ-бы слѣдовало разъяснить тебѣ, въ какой омутъ бросаешься ты... а меня на это не хватило... Нѣтъ!.. Три дня собственной радости -- и цѣлый вѣкъ страданій для тебя...
   -- Людя, другъ мой, Людя, ты заговариваешься, перебилъ я.-- Полно... Успокойся. Пойдемъ... тутъ гдѣ нибудь есть деревушка!.. Я почувствовалъ въ себѣ изумительныя, невѣроятныя силы, поднялъ ее на руки какъ ребенка, и хотѣлъ уже двинуться въ дорогу, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ, отъ насъ раздался весьма знакомый намъ голосъ, напѣвавшій арію "Видостана" изъ четвертой части "Русалки".
  
   "Вотъ замокъ змѣй -- ада,
   Туда я войду
   И въ челюстяхъ ада
   Невѣсту найду...
   Готовъ я сражаться!.."
  
   -- Тсъ! прошептала жена. Глаза ея, почти выйдя изъ орбитъ, выражали надежду и радость.-- Господи! Это... онъ, Саша!-- И на истерическій хохотъ ея далеко-далеко и звонко отозвалось эхо парусника.
   По большой дорогѣ, на встрѣчу намъ, на самомъ подножіи подъема моста, перекинутаго черезъ какое-то тонкое болото, показалась дѣйствительно фигура Ястребова. Онъ шелъ среди самой густой глинистой грязи, шагая свободно, какъ по паркету, какъ по знакомому ему театральному помосту; безпечность и даже довольство выражались во всей его фигурѣ, начиная отъ глазъ и кончая шаловливымъ упражненіемъ съ палкой, на которую онъ опирался... Это былъ совершенно Ястребовъ, нашъ величайшій комикъ, когда-то студентъ медицины, изгнанный изъ факультета за невоздержное поползновеніе къ чаркѣ. Одно смущало насъ и ставило въ тупикъ всѣ наши догадки: это костюмъ непризнаннаго медика. Бѣловато сѣрая поярковая шляпа съ широкими полями, отяжелѣвшими отъ дождя, надвигались на самый затылокъ путника и предательски открывала густыя брови своего владѣтеля; черное суконное манто, живописно раскидываемое вѣтромъ, открывало синюю куртку, шитую рыжими шнурками, коричневыя брюки прятались въ голенища огромныхъ сапоговъ;-- къ довершенію всего этого маскараднаго наряда, Ястребовъ несъ за плечами, на широкомъ ремнѣ, какую-то коробку, шкатулку, тщательно обложенную клеенкой...
   При вскрикѣ жены, путникъ остановился, прислушался, оглядѣлся нѣсколько разъ и пошелъ впередъ.
   -- Ястребовъ! крикнулъ я, когда онъ уже поровнялся съ нами.
   Странствующій пейзанъ поправилъ шляпу, встряхнулъ на плечѣ свою ношу и остановился, все еще не замѣчая насъ.
   -- Ястребовъ! повторила жена
   -- Ага! Вотъ они: Робинзонъ и его Пятница, ниспосланная ему Богомъ въ среду! съ веселою и добродушною улыбкою проговорилъ нашъ бывшій товарищъ, открывъ насъ и идя къ нашему пріюту подъ пару густыхъ сосенъ.-- Куда и откуда? спросилъ онъ, бросая на землю свой мокрый плащъ и снимая свою котомку.
   Мы разсказали наши бѣдствія.
   -- Эге! задумчиво отозвался Ястребовъ:-- gencrandi gloria luelis! сказалъ онъ,-- дѣла ваши крѣпко испорчены... Вѣдь ужь если васъ добивать окончательно, то вотъ вамъ и finis coronatu in opus,-- сирѣчь: конецъ вѣнчаетъ дѣло... Искомая вами честная компанія и трехъ денъ не прожила въ Нѣжинѣ и также по образу пѣшаго хожденія изволила направить свои стопы въ болѣе благодатныя страны, гдѣ "поютъ птички синички, хвостомъ машутъ и лисички..." Она торопится медленнымъ, церемоніальнымъ шагомъ въ Вологду... Но, ничего, не унывайте, друзья мои, добавилъ Ястребовъ:-- вѣрно для вашего крошечнаго благополучія самъ Богъ послалъ вамъ мою встрѣчу... Дѣла ваши устрою... Увидите.... А между тѣмъ, въ ожиданіи будущихъ благъ, побесѣдуемъ теперь... Дождь пересталъ... Иду набрать хворосту,-- разведемъ огонекъ и напьемся чайку.
   -- Какъ и чай съ вами есть? съ какою-то странною улыбкою спросила жена.
   -- А то какъ же?.. Все... и сахаръ...
   Черезъ полчаса отрадный, оживляющій огонекъ запылалъ подъ пріютившими насъ соснами.
   Мы узнали, что въ общемъ разгромѣ Прудопрудченковскаго менажа, Ястребовъ лишился всего своего гардероба, похищеннаго однимъ изъ статистовъ, а потому счелъ себя вправѣ завладѣть полнымъ костюмомъ добродѣтельнаго отца изъ "Материнскаго благословенія или бѣдность и честь",-- а теперь отправлялся по приглашенію на постоянный губернскій театръ, къ антрепренеру X..... гдѣ и насъ надѣялся устроить... Мы подкрѣпились надеждой и чаемъ, и бодро двинулись въ путь.
   Десять лѣтъ прошло съ той незабвенной поры, когда мнѣ такъ внезапно открылось все благородство сердца и ума моей маленькой жонки. Въ эти десять лѣтъ постоянныхъ трудовъ и лишеній, я достигъ завѣтнаго идеала всѣхъ бродячихъ актеровъ: я сталъ директоромъ постояннаго театра въ ***, а Людмила бросила сцену для пятерыхъ малютокъ, которыхъ любитъ безъ ума. Мы живемъ въ довольствѣ, согласіи и возможномъ счастіи, вспоминая тѣ отдаленные дни, которые теперь являются намъ золотыми грёзами.

М. Л. Люзиньянъ.

"Нива", No 37, 1871

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru