Аннотация: Из сборника "В Порт-Артуре" (9 рассказов из боевой жизни).
Иоасаф Любич-Кошуров. Сказки о жизни
I
-- Сорокин, а Сорокин!
-- Ну? -- откликнулся Сорокин из другого угла землянки.
В землянке было темно. Сорокин только что закурил трубку. Слышно было как он раскуривал ее; трубка сопела и хрипела.
Сорокин был в шинели.
Сидел он прямо на полу, прислонившись к стенке землянки, растопырив высоко почти в уровень с грудью поднятые колени и запахнув на коленях полы шинели.
Его фигура то выступала из мрака смутно и неясно, когда табак в трубке разгорался, бросая красноватый отблеск на его колени, усы, губы, конец носа и руку, державшую трубку, то снова совсем сливалась с тьмой, когда трубка начинала примеркать, и огонек трубки затягивало черным, как уголь, налетом.
-- Сорокин, расскажи...
Сорокин крякнул.
Он опять промолчал... Должно быть табак в трубке у него разгорался плохо.
Наверное, он был сырой... Вот-вот он вспыхнет ярко, как рубин, и в красноватом его отблеске сверкнет бляха на поясе Сорокина с изображенной на ней пылающей бомбой. (Пояс Сорокин снял и повесил его поперек коленки).
И сейчас же трубка опять гаснет. Фигура Сорокина отодвигается в тьму. Только пока еще чуть-чуть блестит бляха.
Опять хрипит и сопит трубка. Искры летят из неё и гаснут. Что-то клокочет в трубке, будто в чубук набралась вода.
Снова разгорается трубка, освещая опять бляху, шинель на груди и коленях округлившиеся, отдувшиеся щеки и вытаращившиеся напряженно, немигающие глаза.
Наконец, Сорокин раскурил трубку.
-- Сорокин! -- слышится другой голос и в другом месте землянки.
Сорокина окликнули только два раза и потом уж не тревожили его до тех пор, пока он не справился с трубкой.
Теперь в землянке заговорили.
-- Раскурил?.. А? Сорокин!
Слышится, как кто-то зевнул и потянулся и затем, кажется, этот же самый, что потянулся говорит:
-- У нас барин, так сейчас... Коробка у него этакая была жестяная из-под конфет. Табак там... Да... Так он, как ежели сухой табак, сейчас туда картошку... Сырую картошку... Нарежет и сейчас -- в табак. Ей Богу... Петров! -- окликнул он соседа.
Слышится шорох. Рассказывавший про картошку, вероятно, повернулся.
-- Это ты, Петров?.. Ей Богу... Тем и спасался-- картошкой.
-- Тебе про сырой, а ты про сухой -- говорит Петров.
-- А я договорил?
Петров молчал.
-- Я могу и про сырой...
Но голос у него становится тихий... Голос словно уходит в грудь. Словно сорвавшиеся с губ слова испугались, что сорвались и замялись на месте...
Однако он повторяет, откашлявшись, будто у него что-то застряло в горле:
-- Могу...
И громко обращается к Сорокину.
-- Сорокин!.. раскурил?
-- Раскурил... Ну?.. -- отрывисто говорит Сорокин.
-- То-то... а то бы я...
Он кашляет в ладонь тихо и осторожно.
-- Расскажи, Сорокин, -- слышится еще голос.
-- Погоди, -- говорит Сорокин.
Хрипит и клокочет его трубка...
-- Погоди...
Слышно, что говорит он, не вынимая изо рта трубки. Потом он вынимает трубку.
-- Чего рассказать?
Новый голос:
-- Уж давно не рассказывал, Сорокин...
-- Чего?..
В землянке много народу. Только сейчас никого не видать. В землянке темно.
Только чуть-чуть блестит огонек в трубке. Трубка уж наполовину прогорела.
Отчаянно хрипит она и скворчит, как паровоз, только что прибывший из далекого пути на станцию, исхарчивший в дороге почти весь запас угля.
-- Завтра письмо написать надо, -- говорить кто-то и умолкает.
-- Домой?
-- К брату...
-- Это что в Одесте?
-- Да...
Опять тихо...
И опять голос:
-- Сорокин!
-- Рассказать? -- откликается Сорокин.
Снова слышен шорох и потом вздох:
-- Ох, Господи, Господи!
-- Ты чего? -- тихо в наступившей вдруг почему-то тишине вспыхивает вопрос.
-- Так...
-- Вон попроси Сорокина.
-- Расскажи, Сорокин! -- раздается сразу несколько голосов.
Сорокин начинает выколачивать о каблук трубку. Тусклые искры сыплются на пол землянки. Глухо стучит о каблук трубка.
-- Беспременно надо написать, -- несется откуда-то из глубины землянки шопот.
-- К брату?
-- Да.
-- Что в Одесте?
-- Да в Одесте...
-- Ну, ладно, -- раздается голос Сорокина.
Трубка не стучит больше. Шопот стих.
Совсем тихо в земляке.
Сорокин начинает рассказывать.
II
-- Конечно, вы сами, небось, знаете, как это водится... Вон я видел у их благородия-- бонба не бонба, котел не котел -- с трубкой... А скорей всего, что бонба...
Потому, для чего в котле трубка?
И сидит на бонбе этакий... Опять же, как сказать... Ни баба и ни то, чтобы китаец -- ни Боже мой... А -- коса...
И в косе лента.
И -- румяный, румяный, как с мороза.
Да... Летит на бонбе...
Из пушки, значить, выстрелили, и он летит. Прямо как в седле. И за трубку руками держится.
Я было это... Подошел это поближе, конечно, чтобы не шуметь... Отвернул страницу. Думаю:
"Небось там сказано".
Люблю я это... Сразу думаю:
"Что такое?"
Конечно -- сказка... А только опять же: как это на бонбе? Бонба -- она горячая... А штанишки у него тоненькие -- тоненькие, сразу видно.
Да, подошел... думаю:
"Что за книга?"
А они и вот они -- господин Федоров.
Слышу шпоры звенят... Конечно, сейчас к двери.
Да это я не к тому. А так вообще. Вон писарь говорить: фантазия, -- говорит, -- у тебя Сорокин...
И сейчас пальцем в лоб -- щелк.
Говорит:
"Электричество..."
Да... Бонба, думаю -- хорошо. Чего лучше? Сейчас сел и сейчас -- мое почтенье!
Вон уж где -- покуда тебя и видели...
Однако, опять же думаю:
"Ну, бонба; ну, хорошо. А далеко она хватить?"
Тут и запятая. Чуете! И как если разобрать как следует, и ну тебя к Богу совсем и с твоей бонбой!
Ну, пять верст, ну, шесть, ну, двенадцать... А не хотите ли сто? А не хотите ли тысячу?..
Э, нет, барин с косой...
А он -- с косой, только не китаец. Ей Богу.
И опять же и то взять в толк. Куда мне надо? Мне надо в деревню.
И вот вы и посудите... Деревня это, речка, гуси плавают, церковь. Ребята на выгоне -- все как следует... И тут мое почтенье -- бонба, а на бонбе -- я...
Первое что -- переполох, а второе -- не поверят. Конечно, не поверят.
-- Врет! Глаза отводит...
И сейчас, только что ты, слава тебе Господи, слез...
-- Ах, дескать, господа старички...
-- А тебя к становому!
А там уж разговор короток.
Сейчас:
-- Где взял?
Вот ты тут и вертись перед ним.
-- Сокрал?
-- Никак нет, ваше благородие!
Да разве он поверит! Ни за что не поверит. Ни в жисть-- хоть под присягу.
И сейчас тебя, раба божьего, сначала в протокол, а потом в холодную.
-- Сиди!
Вот я думаю:
"Бог с ней. С бонбой"...
Думал, думал:
"Кого?"
И тут сейчас в ухо:
"Меня!.."
Тоненьким этаким голоском.
Оглянулся, -- никого.
Господи Иисусе Христе!..
А он:
-- Не пужай...
Потому что, конечно, это ему все равно, что в горячую воду опустить.
Да...
-- Не пужай...
Тут я и спятил.
Стой, думаю... И сейчас это рукой, рукой назад... А сам чую: царапается по мне это-то, все равно как котенок... Да... рукой, -- рукой, это значить... хвать... Смотрю -- хвост. Хорошо... Значить, я его за хвост...
Давай тянуть, давай тянуть... А хвост-то длинный, может, в аршин... Так я его-- сам тяну, а сам на палец наматываю. И чую, что теплый.
А он это царап-царап по спине -- лапами за мундир хватается.
Ах ты, чтоб тебя!..
Ей Богу... Вот и сейчас на спине в двух местах разодрано. Тянул -- тянул... Стащил.
Стащил, а он -- брык вниз головой. Так и повис на пальце. Как обезьяна. Кривляется. Вертелся -- вертелся...
-- Служивый...
-- Чего?
А сам это знаете, подальше -- подальше его от штанов, потому что вижу -- так и норовит либо в карман, либо так в штаны вцепиться.
Да...
-- Чего?
-- Я, говорит, буду тебе служит верой и правдой, только у меня этак может быть прилив крови. Ослобони, -- говорит.
"Ага!" -- думаю.
А он опять:
-- Ослобони...
И все это лапами, все лапами... Так и норовит за штаны.
Думал я думал... Для чего он мне... Мал очень. Сесть на него-- что от него останется?
А он:
-- Могу!
-- Что, -- спрашиваю, -- можешь?
-- Все могу.
-- И в деревню можешь?
-- Куда угодно.
И вот же, какой каналья!
-- Ты, -- говорит, -- такой-то губернии, уезда такого-то, такой-то волости.
Все рассказал.
Ну, я сейчас присел; стал он на ножке, копытцами -- топ-топ. Потом стряхнулся.
А я... портной один научил... у меня и сейчас он в кармане -- мел. Вынул мел... Да... Крест ему на спину!
Взял и поставил...
Так что же вы думаете! Весь так и перегнулся. Все равно как огнем его жигануло.
"Ай да портной", -- думаю.
И вижу, стал он рость-рость... Рос-рос... Лохматый стал. На лбу рога... Сам растет, и хвост растет тоже. А хвост-то у меня в руке.
Чую, распирает мне пальцы... Прямо как надулся.
Тут я не долго думавши -- к нему на плечи да за рога. Да его коленками под пузо. Окорячил.
-- Служивый...
-- Нет, -- говорю, -- не служивый теперь я тебе!
-- А как?
-- А называй, -- говорю меня, -- ваше благородие.
Потому что думаю: ведь он чорт. Чего с ним? Да...
-- Куда, -- спрашивает, -- прикажете, ваше благородие? В деревню?
-- В деревню, говорю.
Как скакнет он!.. Как пошел, как пошёл... Куда тебе бонба! Только в ушах свистит. Прямо по воздуху. Как птица!
III
Ну, стало-быть, летим... да... Гляну, вниз-- аж голова кружится, -- до того высоко.
А ничего, все хорошо видно.
Китайцы это, значить, чай пьют, косы заплетают, японцы -- какие рис сажают, какие на плацу: раз-два, раз-два... Левой... левой!.. Кру-гом!.. -- строго учатся, словесность проходят:
-- Кто у нас царь?
-- Микада!
Какой, конечно, правильно говорить, какой соврет.
-- Кто царь?
А он -- луп-луп глазами.
Сейчас ему в морду -- раз...
Все как следует.
Хорошо. Дальше, больше... Хунхузы пошли... Пустопорожние места... А то и так -- ничего не видно, одна темь... Гляжу потом -- дорога. Паровозы свистят, колеса стучать: дыр-дыр-дыр, дыр-дыр-дыр.
Гляжу -- наших везут.
Сидят себе, голубчики, ножки свесили.
Кричу:
-- Не робей, ребята!
А они:
-- Гляди, гляди!..
Вижу шапки долой крестятся.
Ах, -- думаю, -- да ведь я на чорте...
Одначе -- ничего. Бог пронес. Думаю, какой еще из ружья пустить. Нет, ничего, все благополучно...
Эй, -- думаю, -- нам бы это теперь, да на сковородку, да с маслицем. И в прок посолить можно... Насушить тоже.
А она... Поди... Смеется... Ей Богу. Т. е. рыба.
Выставилась из воды:
-- Гы-гы-гы, гы-гы-гы...
Как человек.
Плюнул я... Дальше!
Вижу... Господи Боже мой!.. Уж и дома...
Этак лесок, этак стадо ходит...
Я сейчас в лесок... Спустился... Слез с чорта.
-- Ну, -- говорю, -- как теперь быть?
-- А очень, -- говорит, -- просто.
И сейчас -- хлоп... Опять маленький стал. Меньше котенка. -- В карман-- говорит, -- можно?
-- А щекотать не будешь?
Думаю:
"В самом деле завозится -- щекотно... Да..."
-- Не будешь?
-- Никак нет.
-- Ну, садись!
Подставил ему карман. Бац... Смотрю уж в кармане. Пошел я. Конечно, карман немного оттопырился, однако пошел. Думаю, в случае ежели спросят, скажу, кисет с табаком.
Вышел, значить, из лесу, тут сейчас дорога. Пылища-- страсть. Только ветра нету. Тихо. Направо -- рожь, налево-- гречиха. В цвету вся... белая-белая. Осьминник так или полдесятины. Пчелы над ней.
-- Гу-у-у...
Гудут... Жаворонки это:
-- Чиви-чиви...
Поют. А кругом тихо-тихо. Лежит на дороге пыль -- так и лежит; ни ветер ее, ничего.
Слышу: громых, громых...
-- Но-о!
Едет кто-то.
Остановился. Смотрю -- батюшка... Шляпа это соломенная, ряса парусиновая... Зонт между коленями. Огромадный зонт: разверни -- прямо палатка... Сам правит. Увидел меня...
-- Тпру!
Дернул за левую вожжу, свернул немного в сторону, сам перегнулся на мою сторону с тележки... Этак руку к глазам... Прищурился... смотрит.