Посвящаю дорогой для меня памяти писателя Николая Ивановича Жимковского
Издание рязанского губернского издательства.
Рязань -- 1922.
БЕЗУМИЕ
НАБРОСОК.
День ясный с румянцем и улыбкой от солнца, а Мендель Зильберман хмурил угловатый лоб. Задумывался. Опять разглядывал сапог и постукивал молотком. Но вдруг прерывал работу и опять маленькими седыми глазами елозил по стене комнаты.
О чем он думал? Никто не знает. Душа человека -- как могила с только что опущенным мертвецом.
-- Далеко, Ревекка? Э?-- с грустью спрашивал он свою дочь.
-- Не знаю, папа, но кажется...-- в тревоге не договаривала девушка и, подойдя к окну, смотрела прямо и в стороны.-- Страшно, папа, уедем отсюда,-- слезливо говорила она. И вновь- пытала черными глазами светлую даль.
-- Знамо, надо бы уехать, чего ждать,--с упреком говорила Густава, жена Менделя.
-- Уехать... Куда уехать?
-- Куда-нибудь, папа, нельзя же здесь оставаться.
-- Как же уехать: все бросить на произвол судьбы?
-- Что ж делать, и здесь опасно. Ты ведь знаешь, нас не любят, преследуют.
-- Нет, Ревекка, останемся...-- с обидою говорил Мендель, ерзая на тумбочке и карябая ногтями сизую бороду.
-- Поедем, папа. Я буду собираться...
-- Нет, Ревекка, останемся...
-- Нельзя же, папа, нельзя... Понимаешь, нельзя, -- настаивала дочь.
-- Нет, нет, Ревекка, останемся. Не могу я бросить то, что добыто двумя десятками лет мирной трудовой жизни. Нельзя...
-- Я знаю, папа, мне понятно это, но ведь нас могут убить... Мы все равно можем лишиться всего...
-- Оставь, Ревекка, и без того тяжело. Не бойся, не убьют. Не все же звери.
-- Странный, папа...-- заплакала девушка.
-- Совсем выжил из ума,-- заворчала Густава.
Мендель будто не слышал это. Взяв сапог и деревянных гвоздей в рот, он вынимал их по одному и вколачивал в каблук..
-- Нет, не могу. Сил нет. Руки опускаются,-- внезапно бросил он на пол сапог и выплюнул на ладонь гвозди, потом положил их на верстак.
-- Вот и надо ехать отсюда,-- продолжала Густава.
Мендель промолчал. Выйдя во двор, он без цели и надобности походил по закоулкам, к чему то присматриваясь, что-то соображая. Опять пришел в дом. Сел за стол, пошуршал листами какой-то библейской книги, но не читал: слова прыгали, как капли дождевые на воде, и так же кругами расплывались в стороны. И новый круг мыслей крутился, клокотал, как в омуте.
-- Кхм! -- покашливал он.-- Тьфу! Кхм...
И вновь, как земляной червяк, мотался в своей дыре -- доме или во дворе ..
Канонада с каждым днем становилась слышнее. Но вот пулеметы и ружья запукали близ местечка. По улице днем и ночью тенями поплыли в одиночку и партиями солдаты. Мендель знал, в чем дело. На рассвете он услышал стук в окно.
-- Кто там? Что нужно?
-- Отпирай.
-- Что надо? Кто такой?
-- Отпирай без разговоров.
Снаружи торчал штык и человек с кичкой на одном виску.
-- Папа, что же делать? Куда же мне деваться?-- заволновалась Ревекка.
-- Спрячься куда-нибудь,-- прошептала мать.
-- Куда же спрятаться. Некуда...
-- Отпирай, что ли!
-- Сейчас отопру,-- ответил Мендель и открыл дверь.
-- Федька, давай-ка бутылец, а на закуску огурец, а потом мясцом закусим. Не видишь, какая?.. Да ты скорей, пузырь дождевой.
Из бутылки забулькало в жестяную с рисунками кружку и с таким же звуком проскочило у нескольких горлом. -- Хорошо.
-- Да, гоже.
Двое изрыгнули и пальцами провели по кошачьим усам
-- Ну что, Xаимочка? -- обратился один из этих к девушке, лежавшей, в постели под белым одеялом. Тютю, детка. Пойди сюда, я понянчу тебя на коленочках. Хо-ро-шо-о... Сладко... По русски.
-- Ха, ха, ха!-- задрожали стены.
-- Ну что же? Иди скорей. К тебе подойти? Сейчас, сейчас, моя ненаглядная. Ох ты, идол моей души!
Подойдя с протянутыми руками, он сел на постель и положил одну ладонь на ее грудь. Девушка заворочалась и молча оттолкнула чужую, толстую, грязную руку.
-- Что, не нравится? Ох ты, касатка моя.
И опять положил ладонь на ее грудь. Потом сжал ее до того, что девушка вскрикнула.
--- Ну и Васька... Молодец!-- хихикали товарищи.-- Живо обстряпай. Да ты скорее к делу-то. Слышь. Слюнки текут...
-- Погоди, не в раз Москва-то строилась. Дай натешиться вдоволь. Хватит и с вас, не беспокойтесь. Вишь, какие...
-- Мама, папа, что он, делает...-- закорчилась Ревекка.-- Пусти... уйди... Ай, мама!
Мендель сидел за столом, смотря вниз. Казалось, он боялся дышать.
Густава, как статуя, неподвижно стояла подле окна в одном нижнем белье и с какой го страшной мыслью смотрела на дочь.
-- Мама, папа, что он делает?.. Ай!
-- А, пробирает... Ха, ха, ха!-- опять заколыхались стены и слегка дрогнули стекла в рамах.
-- Становись, ребята, в затылок, чего там... Отделался, да и в сторону. А ты, Мошка, смотри, не двигайся, а то будешь болтаться, как баран.
Мендель отвернулся к окну. Густава зарыдала. Несколько человек стали в затылок от кровати.
...Уходили они довольные, веселые.
По уходе их Мендель осторожно, крадучись, вылез из-за стола и, прислушиваясь к шорохам за домом, подошел к дочери. Оглядел ее и шепотом проговорил:
-- Ревекка, а Ревекка? Густава, жива ли она?
Та без слов заглянула ему в глаза и, вместо ответа, упала на пол и заколотилась с визгом и с пеной изо рта.
-- Ревекка, а, Ревекка!-- продолжал Мендель, дергая девушку за руку.
Приложился ухом к ее груди, где сердце, со страхом посмотрел в открытое, юные глаза и выпрямившись, немного закинув голову назад, закрыл лицо ладонями и заохал тяжелым плачем.
Улицей продолжали бежать солдаты. Многие приходили в дом Менделя: зубоскалили, просили поесть и уходили.
-----
Днем Мендель был задумчив, угрюмый. И мысли пуганные, неразборчивые. Стоя у окна, он услышал стоны. Перегнулся, выпятив кадык. Пять казаков шли посреди улицы, а в кольце их молодой еврей. Над ним то и дело взлетывают хвостики и с силой шлепаются о спину.
-- Ай! Ай!-- вскрикивает еврей.
-- Мошенник! Звери!-- стиснул зубы Мендель.
- Вот тебе звери!-- прохрипел сзади него голос неслышно вошедшего казака и ременная змейка обвилась вокруг его головы.
-- Ай, кто такое?!
-- Что, и ты захотел прогуляться так же? Сволочь!
Змейка еще раз куснула Менделя в нос и ухо.
-- Ай, ай!
-- Ну, марш, отсюда! Дай книгу? Ну! Дай книгу, тебе говорят или нет?! Ну...
Казак выхватил из рук Менделя книгу и стал рвать листы, топча их ногами.
-- На!-- швырнул он крышки к ногам Менделя и -- ушел.
Мендель с состраданием посмотрел, на лоскутки священной книги, помотал головою и, опустившись на колени, взял крышки и несколько лоскутков, поцеловал их и, прижав все это лбом к полу, заплакал, завизжал, как собака, голодная, бесприютная. Потом заметался в комнате, вскрикивая:
-- Ревекка! Густава! Ревекка! Ох-ха-ха-ха!..
Молился, целовал лоскутки священной книги и вновь бегал с визгом и криком, как безумец.