Ляцкий Евгений Александрович
Н. Г. Чернышевский на пороге семейной жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из биографических очерков по неизданным материалам).

   

Любовь и запросы личнаго счастья въ жизни Н. Г. Чернышевскаго

(Изъ біографическихъ очерковъ по неизданнымъ матеріаламъ).

XVI *).

*) См. "Современникъ", кн. VIII, IX, 1912 г.

   Волнуемый то страстной мечтою, то тревогой за возможность роковой ошибки, Чернышевскій "съ нетерпѣніемъ ждалъ вечера воскресенья", который обѣщалъ ему желанное свиданіе съ Ольгой Сократовной.
   Дождался. Поѣхалъ къ Акимовымъ. Постучался. Но горькое разочарованіе встрѣтило его на.порогѣ:
   -- Акимовыхъ не было дома...
   Этого Чернышевскій никакъ не ожидалъ: по воскресеньямъ Акимовы всегда бывали дома,-- это былъ ихъ день, когда они "принимали". Онъ былъ "совершенно разстроенъ, больше, чѣмъ тогда, когда неудачно ходилъ къ Васильевымъ".
   Что было дѣлать? Вернуться домой и сѣсть за прерванную работу? Работа требовала спокойнаго, трезваго состоянія духа, отъ котораго онъ былъ очень далекъ въ эти минуты.-- Огорченіе переполняло душу, хотѣлось раздѣлить его съ кѣмъ-нибудь, услышать теплое, участливое слово. И онъ побрелъ къ Чеснокову.
   Василій Дмитріевичъ, по счастью, оказался дома. Онъ выслушалъ и утѣшилъ Чернышевскаго. Что, въ самомъ дѣлѣ, случилось? Ничего особеннаго,-- не удалось въ воскресенье -- есть другіе дни:
   -- Во вторникъ отправьтесь къ нимъ...
   -- Хорошо.
   Совѣтъ былъ, конечно, благоразумный. Но Чеснокову легче было утѣшать добрымъ совѣтомъ, чѣмъ Чернышевскому дожидаться. Нетерпѣніе его не знало предѣловъ. Вся душа горѣла жаждой свиданія съ той, которая заставляла его мечтать и бредить стихами о любви. Но иного выхода не было -- приходилось покориться.
   Понедѣльникъ прошелъ въ лихорадочномъ ожиданіи вторника, и ни работа, ни занятія въ гимназіи не въ силахъ были заглушить этого ожиданія, томившаго и сжигавшаго душу.
   Тѣмъ, кто нетерпѣливо жаждетъ свиданія, всегда кажется, что время какъ-бы стынетъ, и часы ползутъ медленно. Но они ползутъ, ползутъ безостановочно и приближаютъ желанный моментъ... Прошелъ понедѣльникъ, протянулись дневные часы вторника, и настала пора, когда можно было двинуться къ Васильевымъ. Чернышевскій пошелъ туда вмѣстѣ съ Чесноковымъ. "О, какъ долго, казалось мнѣ, я не видѣлъ ее!" -- восклицалъ Чернышевскій, вспоминая объ этихъ минутахъ.
   Друзья прошли въ комнату къ Ростиславу Сократовичу. Проходя мимо столовой, Чернышевскій увидалъ Ольгу Сократовну, но отъ смущенія не подошелъ къ ней. Она сидѣла со своей двоюродной сестрой Рычковой и, конечно, видѣла его. Но она долго не входила въ комнату къ брату, а Чернышевскій стѣснялся оставить Ростислава и пройти въ столовую, чтобы не показать, что его посѣщеніе относится не къ нему. Нужно было немалое усиліе воли, чтобы оставаться у Ростислава и говорить о томъ, о чемъ не думалось и не хотѣлось.
   Наконецъ, Ольга Сократовна отправила къ Чернышевскому Рычкову съ запиской, заключавшей въ себѣ два мало утѣшительныхъ стиха:
   
   Огонь въ твоей пылающей груди
   Не для меня ты, для другой храни.
   
   Сердце упало. На душѣ стало пусто, и въ комнатѣ, гдѣ отъ близости къ "ней" было такъ свѣтло, все потускнѣло.
   -- Я давно былъ увѣренъ въ этомъ,-- сказалъ онъ со вздохомъ.
   Послѣ того Ольга Сократовна нѣсколько разъ входила въ комнату брата. Чернышевскій принялъ холодный и равнодушный видъ, вяло перекинулся съ ней нѣсколькими словами.
   Потомъ она зашла проститься -- онѣ ѣхали въ театръ. Чернышевскій пожалъ ей руку съ тѣмъ вялымъ и равнодушнымъ видомъ, котораго минуту спустя онъ не могъ себѣ простить., я былъ такъ глупъ, что даже не успѣлъ, или не догадался, или не посмѣлъ опросить, когда она будетъ у Акимовыхъ".
   -- Нашла робость, не успѣлъ переговорить ничего,-- сказалъ онъ Чеснокову, когда они вышли отъ Васильевыхъ.-- Весьма неудачное свиданіе!
   -- Да, свиданіе неудачное,-- согласился и Чесноковъ,-- но ничего: на масляницѣ я устрою блины, и тогда можно, будетъ поправить дѣло...
   

XVII.

   На утро, въ среду, 18 февраля, Чернышевскій получилъ новую записку отъ Палимпсестова:
   "Если ты сколько-нибудь уважаешь О. С., будь нынѣ ея ангеломъ-хранителемъ. Она будетъ у Акимовыхъ, тамъ будетъ одинъ молодой человѣкъ весьма дурныхъ правилъ. Малѣйшая любезность съ ея стороны будетъ поводомъ къ прежней аттакѣ. Мнѣ, къ сожалѣнію, нельзя быть" {См. "Полн. собр. соч." Н. Г. Ч--го, Спб., 1906, т. Х, ч. 2, стр. 2+26. Дополненія сдѣланы по рукописи.}. Чернышевскій долго гадалъ, на кого намекаетъ Палимпсестовъ: можетъ быть, рѣчь шла о Купріяновѣ, но Купріяновъ, казалось ему, не стоилъ, того, чтобы съ нимъ считаться... Во всякомъ случаѣ, онъ отправилъ Палимпсестову отвѣтную записку, гдѣ благодарилъ его "въ восторженныхъ выраженіяхъ благородства и возгласахъ, что онъ (Палимпсестовъ) истинно порядочный человѣкъ".
   Не моглобыть сомнѣнія, что Чернышевскій возьметъ на себя роль настоящаго друга и защитника Ольги Сократовны. Тотъ вечеръ, гдѣ его рѣшимость должна была найти реальное примѣненіе, до такой степени врѣзался въ память Чернышевскаго, что онъ могъ записать все происходившее "съ стенографической подробностью", разсказать "все, рѣшительно все".
   "Ѣду къ Акимовымъ. Вслушиваюсь у двери. Дома. Но никого еще нѣтъ. Хотѣлъ подождать на улицѣ, чтобы кто-нибудь пріѣхалъ. Выхожу за ворота. Подъѣзжаютъ.
   "Это она...
   "Ее провожаетъ Фогелевъ.
   "Фогелевъ уѣзжаетъ, она остается...
   "Боже мой, какъ все неосторожно!
   "Я встрѣчаю, провожаю ее по двору.
   -- Палимпсестовъ истинно порядочный человѣкъ,-- (говорю я),-- вотъ что онъ мнѣ написалъ. Я отдамъ вамъ (его записку), хотя бы не слѣдовало отдавать"...
   Въ эту минуту они подошли къ крыльцу. Ольга Сократовна прочла записку и въ нерѣшительности остановилась.
   -- Но... какъ же мы войдемъ вмѣстѣ?-- опросила она, видимо смущенная. Появиться въ сопровожденіи Чернышевскаго ей не хотѣлось,-- досужіе языки могли бы воспользоваться этимъ для ненужной болтовни.
   -- Я войду черезъ нѣсколько минутъ,-- рѣшилъ Чернышевскій.
   Ольга Сократовна вошла въ домъ. За ней, переждавъ немного, вошелъ Чернышевскій. Стали собираться гости. Появился и Купріяновъ.
   -- Это онъ?-- спросилъ Чернышевскій у Ольги Сократовны, намекая на виновника какой-то неясной интриги.
   -- Должно быть, онъ.
   -- Какъ же онъ узналъ, что я буду здѣсь?--.продолжала Ольга Сократовна, и черезъ минуту добавила: да... вчера въ театрѣ онъ спрашивалъ, когда я буду у Акимовыхъ,-- сказала, что завтра, или послѣзавтра...
   Чернышевскій нѣсколько успокоился: онъ считалъ Купріянова слишкомъ ничтожнымъ человѣкомъ, слова котораго не могли имѣть вѣса.
   Ну, а если бы я зналъ, что это онъ, конечно, я понялъ бы, что опасенія и хлопоты излишни.
   Ольга Сократовна отошла отъ Чернышевскаго и во весь вечеръ не сказала съ нимъ почти ни слова. Зато она оказала весьма большое вниманіе Купріянову, много сидѣла съ нимъ и говорила. Чернышевскій подходилъ къ нимъ время-отъ-времени и прислушивался. "Видно было, что дѣло не клеится",-- замѣтилъ онъ про себя:-- Ольга Сократовна "весьма не любезна съ нимъ". Чернышевскій былъ спокоенъ: она предупреждена и, вѣроятно, будетъ осторожна.
   Ольга Сократовна не измѣнила и въ этотъ вечеръ своей обычной веселости. Въ той шаловливой вознѣ, безъ которой не обходились развлеченія молодежи на Саратовскихъ вечеринкахъ, она "отрѣзала волосы" и у Чернышевскаго, и у Купріянова. Послѣднее было непріятно Николаю Гавриловичу, и юнъ, улучивъ моментъ, крѣпко дернулъ Купріянова за волосы. Купріяновъ въ первый моментъ подумалъ, что это сдѣлала Ольга Сократовна, растерялся и не нашелся даже тогда, когда ему сказали, что то была не она, а Чернышевскій. Не довольствуясь этимъ, Чернышевскій вырвалъ изъ рукъ Ольги Сократовны бумажку съ волосами Купріянова и сдѣлалъ такъ, что они разсыпались по полу. Ольга Сократовна протестовала, хотѣла "спасти" ихъ, но не могла. Чернышевскому было пріятно сознавать, что волосъ Купріянова у Ольги Сократовны не осталось -- "чтобы этотъ дуракъ и мерзавецъ не думалъ, наконецъ, что у нея есть его волоса".
   Однако, Чернышевскій не отступалъ отъ нея ни на шагъ. Временами ему бывало не по себѣ, когда онъ видѣлъ, что "съ этимъ дуракомъ" Ольга Сократовна говоритъ безъ умолку, ему даже начинало казаться, что она уже не съ Купріяновымъ, но съ нимъ "весьма нелюбезна". Она называла его "ревнивцемъ", она упрекала его, что онъ хочетъ быть ея "дядькой", "опекуномъ", отвертывалась отъ него до такой степени, что это становилось замѣтнымъ. Даже хозяйка дома спросила, не поссорился ли онъ съ Ольгой Сократовной и, когда Ольга Сократовна не хотѣла дать ему руку, чтобы пройтись по залѣ, сказала:
   -- Ольга Сократовна рѣшительно на васъ сердится.
   -- Ольга Сократовна изволитъ капризничать,-- отвѣчалъ Чернышевскій,-- только она забываетъ, что капризничать можно только тогда, когда наши капризы кого-нибудь огорчаютъ.
   Ольга Сократовна была тутъ же. Услышавъ послѣднія слова, она вспыхнула и раздраженно спросила:
   -- Что вы сказали?
   -- То, что вы можете капризничать только тогда, когда ваши капризы кого-нибудь огорчаютъ, и что поэтому вы напрасно капризничаете.
   Ольга Сократовна не скрыла своей досады и выказала еще больше пренебреженія Чернышевскому.
   Это было, впрочемъ, уже въ самомъ концѣ вечера. Когда начали прощаться, Чернышевскій нашелъ все-таки возможность шепнуть Ольгѣ Сократовнѣ, что онъ "по обыкновенію, и теперь почти въ рукахъ у нея"... Онъ просилъ назначить ему день, когда онъ могъ бы переговорить съ ней "серьезно".
   -- Итакъ, когда?
   -- Въ пятницу.
   Прощаются и выходятъ. Лошади Чернышевскаго еще нѣтъ. Онъ рѣшилъ итти пѣшкомъ. Видитъ: Ольга Сократовна садится въ сани рядомъ съ Купріяновымъ. Впереди какая то старуха, которая должна проводить ее отъ Акимовыхъ. Трогаются съ мѣста. Тутъ "въ первый разъ въ жизни" Чернышевскій догадался, что нужно сдѣлать.
   -- Ольга Сократовна,-- крикнулъ онъ, когда сани выѣхали уже изъ воротъ,-- позвольте мнѣ сказать вамъ весьма важную вещь, всего два слова...
   Сани остановились. Чернышевскій быстро подошелъ и сѣлъ на облучекъ. "Они сидѣли вдвоемъ съ Купріяновымъ,-- ревниво повторяетъ про себя Чернышевскій,-- старуха внизу, на днѣ саней"...
   -- Ступай,-- крикнулъ онъ кучеру.
   Поѣхали. Чернышевскій былъ очень доволенъ своей находчивостью. "Что въ самомъ дѣлѣ вообразилъ бы о себѣ Купріяновъ, если бы ѣхалъ одинъ съ нею! Да развѣ онъ и не рѣшился бы на какую-нибудь дерзость? Вѣдь онъ дуракъ и свинья!"
   Ольга Сократовна говоритъ съ Купріяновымъ. Это Чернышевскому непріятно. Онъ вмѣшивается въ разговоръ, издѣвается надъ Купріяновымъ, ставитъ его въ глупое положеніе. Его забавляетъ, что Купріяновъ такъ ненаходчивъ и такъ смѣшонъ. "Ну, гдѣ ему бороться со мной, когда я хочу дурачить его",-- увѣренно восклицаетъ Чернышевскій.
   Но Ольга Сократовна не склонна сочувствовать его превосходству надъ своимъ кавалеромъ. Она явно недовольна и уже не сдерживаетъ своего раздраженія.
   -- Вы рѣшительно мой дядька,-- говоритъ она капризнымъ тономъ и не отвѣчаетъ на вопросы Чернышевскаго. Это не смущаетъ его. Пусть она не отвѣчаетъ, онъ все же будетъ разговаривать съ нею, будетъ говорить "различныя, пустыя вещи", лишь бы говорить только, лишь бы не дать возможности Купріянову сказать какую-нибудь пошлость. Ольга Сократоіви-а молчала попрежнему.
   Наконецъ, Чернышевскій не выдержалъ:
   -- Говорите со мной, или не говорите,-- сказалъ онъ Ольгѣ Сократовнѣ,-- это для меня все равно. Неужели вы думаете, что меня это можетъ бѣсить? Но все-таки, если я нынѣ велъ себя глупо, я имѣю право на вашу благодарность. Одинъ мой поступокъ нынѣ вы должны одобрить...
   Чернышевскій намекалъ на свое предупрежденіе, что Ольгѣ Сократовнѣ слѣдуетъ быть осторожнѣе.
   -- Вы благодарны мнѣ за это?
   -- Благодарна.
   -- И не мнѣ одному? Есть еще человѣкъ, имѣющій право на вашу благодарность,-- продолжалъ Чернышевскій, напоминая о Палимпсестовѣ,-- вы благодарны и ему?
   -- Да.
   Наконецъ, подъѣхали къ дому Васильевыхъ. Ворота заперты. Ольга Сократовна выходитъ изъ саней и направляется къ калиткѣ, опираясь на руку Купріянова, "который, кажется, не прочь считать свое свиданіе съ нею удачнымъ".
   Чернышевскій подходитъ къ нимъ.
   -- Ольга Сократовна, дайте и мнѣ руку въ знакъ прощенія...
   Ольга Сократовна не отвѣтила и убѣжала.
   Чернышевскій дружески простился съ Купріяновымъ и отправился пѣшкомъ домой. Мало принесъ ему радости этотъ вечеръ, ожидавшійся имъ съ такимъ страстнымъ нетерпѣніемъ. Только одна мысль нѣсколько утѣшала его: Ольга Сократовна ѣхала не одна съ Купріяновымъ.
   "Боже мой, я и теперь съ огорченіемъ вспоминаю, что было бы, если бы она поѣхала одна съ нимъ! Эта скотина могла вообразить Богъ знаетъ что".
   "Итакъ, все-таки, я былъ у Акимовыхъ не даромъ",-- думалъ Чернышевскій, стараясь заглушить свое разочарованіе единственной бывшей въ его распоряженіи утѣшительной мыслью.
   Въ пятницу онъ ждалъ новаго свиданія и намѣревался переговорить съ Ольгой Сократовной "серьезно" и окончательно.
   

XVIII.

   Къ этому свиданію Чернышевскій готовился, какъ къ чему-то важному, что должно было имѣть рѣшающее значеніе для его жизни. Онъ тщательно взвѣсилъ и обдумалъ каждое слово, которое онъ обратитъ къ Ольгѣ Сократовнѣ. Онъ не скажетъ ей ничего новаго, но то, что онъ скажетъ, будетъ сказано рѣшительно, будетъ развито мотивами, съ которыми невозможно будетъ спорить. Онъ скажетъ: "Ольга Сократовна, вы, вѣроятно, шутите со мной, но, можетъ быть, и не шутите. Во всякомъ случаѣ, скажу вамъ, что вы почти рѣшительно увлекли меня, и что я былъ бы счастливъ, если бы могъ назвать васъ своею супругою. Но я не могу этого сдѣлать. Причинъ на это много, нѣкоторыя изъ нихъ я могу высказать".
   И Чернышевскій повѣряетъ Дневнику тѣ причины, которыя неотразимо поддерживали его убѣжденіе, что бракъ его съ Ольгой Сократовной былъ невозможенъ. Вотъ какъ онъ формулировалъ ихъ.
   "1. Живучи здѣсь, я не буду никогда имѣть средствъ къ жизни, потому что теперь я получаю всего 2.000 руб. асс. въ годъ и болѣе получить не могу. Карьеры здѣсь передо мною нѣтъ никакой; уроковъ я здѣсь имѣть не могу, потому что никто не захочетъ имѣть такого учителя, у котораго нельзя ничему выучиться.
   "2. Итакъ, я долженъ ѣхать въ Петербургъ. Тамъ жить дорого, и не знаю, скоро ли могу имѣть тамъ средства къ жизни. Кромѣ того, явиться туда женатымъ было бы для меня плохой рекомендаціей въ глазахъ моихъ петербургскихъ доброжелателей, которые не позволяютъ молодымъ людямъ жениться раньше, чѣмъ они окончательно устроятъ сваи дѣла. А я уѣду непремѣнно въ Петербургъ. Итакъ, я долженъ ѣхать туда одинъ и связывать себя семействомъ не могу.
   "3. Здѣсь мы не можемъ оставаться по моимъ семейнымъ отношеніямъ и по моимъ понятіямъ о томъ, какъ долженъ мужъ жить съ женою, понятія, которыя не могутъ быть осуществлены здѣсь.
   "4. Мой образъ мыслей таковъ, что раньше или позже я непремѣнно попадусь -- поэтому я не могу связывать ничьей судьбы съ своею. Довольно и того уже, что съ моею жизнью связывается жизнь маменьки.
   "5. Я не увѣренъ, что у меня нѣтъ аневризма или чахотки (послѣдней, однако, я боюсь менѣе)".
   Была и еще причина, которую Чернышевскій не хотѣлъ высказать Ольгѣ Сократовнѣ. "Причина" эта поразительно типична для всего его внутренняго склада, для того въ высшей степени любопытнаго свойства его натуры, при которомъ необычайная чуткость и острота самоанализа уживались рядомъ съ такимъ представленіемъ о себѣ, гдѣ было больше наивной непосредственности и романтически настроенной мнительности, чѣмъ дѣйствительныхъ основаній. Ему думалось, что у него "характеръ угрюмый, почти неуживчивый въ семейномъ кругу"... Признаніе за собой "угрюмости и неуживчивости" не помѣшало ему провести рядомъ, не замѣчая противорѣчія, такую параллель, которая уничтожала всякое представленіе о "несносныхъ" чертахъ его характера: "наконецъ (характеръ мой) такой, что я никакъ не могу быть главой семейства, а вѣчно остаюсь какимъ-то мальчикомъ".
   Позже Чернышевскій подробно развилъ эту мысль о своемъ характерѣ, въ которомъ были всѣ данныя для того, чтобы "быть управляемымъ" и ничего, чтобы "управлять". Но теперь онъ намѣчалъ только вопросы, вырабатывая "планъ" своего разговора съ Ольгой Сократовной.
   Что могла сказать трезвая, холодная мысль противъ логической силы и внутренней убѣдительности доводовъ, Чернышевскаго? Что могло быть серьезнѣе опасенія за будущую судьбу семьи при его образѣ мыслей? Что могло быть благоразумнѣе указанія на свою матеріальную необезпеченность? Когда Ольга Сократовна будетъ совершенно убѣждена въ неотразимости его доводовъ о невозможности ихъ брака, онъ подведетъ окончательный итогъ, сдѣлаетъ выводъ, который неизбѣжно, отрѣзывая всѣ пути къ отступленію, положитъ непроходимую между ними пропасть.
   Отрѣзывая всѣ пути къ отступленію... такъ ли это? Да, такъ, если оставаться на почівѣ разсудка, но когда Чернышевскій подходилъ къ этой завѣтной чертѣ своего чувства, въ логическомъ завершеніи построеннаго имъ кристально-яснаго воздушнаго замка, разсудочность его слабѣла, падала, туманилась мечтами, и инстинктивная потребность любви и личнаго счастья, въ нѣдрахъ душевныхъ переживаній, подтачивала самыя глубокія основанія прекраснаго построенія.
   И потому то, что онъ собирался оказать Ольгѣ Сократовнѣ въ завершеніе своихъ доводовъ, далеко не отрѣзывало путей, напротивъ,-- прокладывало новые, только не прямые, но такіе, которые были обставлены условностями и возможностями. Страстная мечта упорно влекла его все къ той же, івъ глубинѣ души уже предрѣшенной цѣли, и онъ словно намѣренно мѣняетъ торную и прямую дорогу на извилистую тропу, поросшую колючимъ кустарникомъ.
   "Итакъ, вы видите, что я не могу быть вашимъ мужамъ,-- собирался онъ оказать Ольгѣ Сократовнѣ,-- я не имѣю права связывать васъ. Но, если наше знакомство будетъ продолжаться, я увлекусь вами до того, что не буду въ состояніи удержаться ютъ глупости и подлости просить васъ о томъ, чтобы вы были моею женою. Послѣ этого,.мнѣ кажется, что наши отношенія съ вами должны быть прекращены, потому что для меня игра перестаетъ быть игрой.
   "Какъ бы то ни было, но я люблю васъ. Поэтому я позволю себѣ сказать вамъ вотъ что: вы держите себя довольно неосторожно. Если когда-нибудь молва запятнаетъ ваше имя, такъ что вы не будете надѣяться имѣть другого мужа, и что вамъ все-таки будетъ хотѣться получить защиту мужа, то я въ такомъ случаѣ,-- когда я буду единственнымъ мужемъ, возможнымъ для васъ,-- всегда буду готовъ по одному вашему слову стать вашимъ мужемъ".
   

XIX.

   Когда Чернышевскій переставалъ доказывать и переходилъ къ анализу своего душевнаго состоянія, онъ формулировалъ его съ такой безпощадной ясностью, при которой нельзя было отдѣлаться отъ удивленія: какъ могъ онъ не запутаться въ лабиринтѣ всевозможныхъ противорѣчій, создававшихся имъ въ борьбѣ противоположныхъ настроеній? Но въ его разсужденіяхъ была своя, аріаднина нить, которая вела е, то то въ холодный блескъ ясной мысли, то въ темные, таинственные закоулки тревожно влюбленнаго чувства и приводила къ результату не столько неизбѣжному, сколько желанному.
   Тезой было: я не могу и не долженъ жениться на Ольгѣ Сократовнѣ; антитезой: но я готовъ жениться, если у нея не будетъ лучшаго выбора; а синтезъ давался его сознанію не иначе, чѣмъ въ такой категорической формѣ: я не хочу и не могу разорвать съ нею.
   "Чего я ожидалъ отъ этого?" -- такъ Чернышевскій начинаетъ формулировать синтетическую часть своего разсужденія.
   -- Разрыва нашихъ отношеній... Но было у меня какое-то предчувствіе, что они не разорвутся. Я этого желалъ, а желалъ, если выразиться опредѣленнѣе, я вотъ чего: вы мнѣ нравитесь, я вамъ нравлюсь, почему же намъ не полюбезничать? Вы боитесь за ваше имя? Я за него боюсь. Когда будетъ намъ время разойтись, мы еще увидимъ"...
   И можно ли (повѣрить Чернышевскому, что онъ былъ "въ самомъ спокойномъ состояніи духа" и вовсе не "расположенъ къ восторженности", когда заканчивалъ Sturm und Drang своего чувства не бурнымъ аккордомъ разрыва, отчаянія или безнадежной тоски, но утихающимъ шопотомъ сердца, утомленнаго волненіемъ: "я, главнымъ образомъ, хотѣлъ начать этотъ разговоръ для очищенія своей совѣсти отъ тѣхъ упрековъ, которые она уже начинаетъ дѣлать мнѣ"... Неправда ли, здѣсь очень мало рѣшимости, той рѣшимости, которая такъ недавно еще вдохновляла Чернышевскаго на "планъ" "прекращенія отношеній съ Ольгой Сократовной?" Такъ мало, что возникаетъ невольное опасеніе, не разбился бы весь этотъ планъ въ его душѣ въ мельчайшіе осколки, и не забылъ бы Чернышевскій о немъ вовсе, и не забредилъ бы онъ снова стихами о прекрасныхъ дняхъ прекрасной и вѣчной любви.
   Однако, для эпилога ко дню, посвященному имъ бесѣдѣ съ своимъ Дневникомъ овозможномъ разрывѣ съ Ольгой Сократовной, онъ могъ бы взять, если бы былъ дѣйствительно въ спокойномъ состояніи духа, стихи и другого нѣмецкаго поэта:
   
   Man schreibt nicht so ausführlich
   Wenn man den Abschied giebt.
   
   Но душа Чернышевскаго была раскрыта только для нѣжной лирики, для всего, что углубляло и одухотворяло область его интимныхъ переживаній. Взглянуть на себя со стороны онъ не хотѣлъ и болѣе того -- боялся.
   

XX.

   Когда сильные порывы чувства утомляли Чернышевскаго и вызывали въ его душѣ реакцію, онъ снова начиналъ разсуждать, какъ ему казалось, спокойно и хладнокровно, и тогда любовь его къ Ольгѣ Сократовнѣ представлялась ему не настоящей любовью, но лишь "потребностью любви" вообще. Онъ разсуждалъ объ этомъ очень вяло, какъ случалось съ нимъ иногда, когда процессъ разсужденія уводилъ его въ другую сторону отъ того, чего онъ страстно желалъ. "Дѣйствительно, говорилъ онъ въ такія минуты,-- это чувство было мнѣ ново, да, это было болѣе потребность любить кого-нибудь, а не именно любовь къ ней... Именно потребность любить, видя нѣкоторую возможность удовольствія, волновала мое сердце. Это было то самое чувство, которое такъ часто въ уединенныхъ мечтахъ расширяло мое сердце, хотя не было еще никакого плана, -- какъ въ Петербургѣ, гдѣ я постоянно мечталъ о счастьи жениться,-- и постоянно завидовалъ тѣмъ людямъ, которые могли жениться въ первой молодости...
   
   Das Herz wachs mir so sehnsuchtsvoll...
   
   "Я чувствовалъ,-- продолжалъ онъ размышлять,-- что если пропущу этотъ случай жениться, то съ моимъ характеромъ, можетъ быть, весьма не скоро представится другой случай, и пройдетъ моя молодость въ сухомъ одиночествѣ"....
   Соображенія о томъ, что онъ не долженъ жениться на Ольгѣ Сократовнѣ, отлетали такъ далеко, что ихъ не вернуть было никакими гонцами. Да и не хотѣлось возвращать, не хотѣлось возвращать того, благоразумнаго, трезваго, положительнаго, что пролило уже свой успокоительный бальзамъ на возбужденную совѣсть, но что не давало радости сердцу, не ласкало жизни тепломъ и свѣтомъ. А чего не хотѣлось сердцемъ, того не хотѣлось умомъ.
   И была ли то просто "любовь", или нѣчто, выросшее изъ "потребности любви", но сердце тянулось къ Ольгѣ Сократовнѣ, только къ "ней" одной, обѣщавшей свѣтлое счастье. "Я былъ убѣжденъ, что съ подобною женой я былъ бы счастливъ, потому что она именно такъ держала бы себя въ отношеніи ко мнѣ, какъ должна держать по моему характеру, и что ея характеръ таковъ, какой нуженъ для того, чтобы мой характеръ не сдѣлался окончательно угрюмымъ. Я чувствовалъ, что мнѣ нужна жена съ твердымъ характеромъ, которая могла бы управлять мною. И у нея будетъ именно такой характеръ".
   Чего же лучше? Если это было такъ, Чернышевскому, казалось бы, оставалось отбросить далеко всѣ иныя соображенія и пойти прямымъ путемъ къ намѣченной прекрасной цѣли. Такъ поступилъ бы всякій разсудительный, всякій послѣдовательный человѣкъ. Но Чернышевскій смотрѣлъ на дѣло своего личнаго счастья не такъ просто: онъ вѣдь долженъ не только отдать себя въ рабство своей будущей женѣ, но и выполнить другую миссію -- явиться искупительной жертвой за несовершенство того общественнаго порядка, при которомъ женщина служитъ рабою мужчины. И онъ распредѣлялъ жизненныя возможности въ такомъ сочетаніи, которое означало бы: "если она не хочетъ выйти за другого, то можетъ выйти за меня".

Евг. Ляцкій.

"Современникъ", No XI, 1912

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru