Лидин Владимир Германович
Синий снег

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Современникъ", кн.X, 1915.

   

Синій снѣгъ

Разсказъ.

   За ночь накидало очень много голубой пороши, закурчавило шерсть на тощихъ бокахъ двухъ мужицкихъ лошадей во дворѣ подъ навѣсомъ. Пять минутъ назадъ пролетѣлъ экспрессъ, оставилъ полосу чернаго дыма, который какъ трауръ, тянется внизъ, ложится на синія поля, цѣпляется за проволоки телеграфа.
   Потапъ Крыловъ открываетъ дверь сѣнецъ, выходитъ на крыльцо. Еще почти ночь, синій рѣдкій снѣжокъ падаетъ медлительно, посыпаетъ солью непокрытую лысѣющую голову Потапа. Сизый толстый носъ его въ бѣлой шелухѣ отъ мороза, сѣверный вѣтерокъ чуть относитъ въ сторону кончикъ сбившейся, сѣдѣющей бороды.
   Кофейный песъ выходитъ бокомъ изъ-за обледенѣвшей бочки, идетъ дугой, виновато виляя поджатымъ хвостомъ. Подъ навѣсомъ, гдѣ стоятъ курчавыя лошади заночевавшихъ мужиковъ, лежатъ опрокинутая телѣга съ торчащимъ шкворнемъ, большой круглый камень на стержнѣ для точки ножей, которыми сыновья Архипъ, Мунька, Сашукъ, Гриша и Дмитрій -- рѣжутъ свиней на заднемъ дворѣ.
   Постоявъ на крыльцѣ, Потапъ входитъ въ домъ, надѣваетъ дубленый полушубокъ, весь замусоленный отъ старой свиной и телячьей крови, и идетъ черезъ дворъ, къ рабочей кухнѣ, будить сыновей.
   Въ кухнѣ густой терпкій запахъ спальни; тутъ же въ углу, на рогожѣ, ранній пѣгій теленокъ съ кривой мордой, родившійся наканунѣ ночью; онъ вздрагиваетъ, мычитъ протяжно, словно стонетъ. Еще совсѣмъ темно, зимній разсвѣтъ не успѣлъ проползти сквозь низкія окна, въ красной лампадкѣ въ углу нѣтъ масла, она мигаетъ, встряхиваетъ и швыряетъ по стѣнамъ тѣни.
   Потапъ подходитъ къ печи и тянетъ за ногу младшаго Сашука... Сашукъ дрыгаетъ ногой, бормочетъ, потомъ садится на печи, съ налѣзшими на глаза бѣлыми волосами.
   -- Буди, -- говоритъ Потапъ коротко, идетъ къ углу и задуваетъ лампадку. Сразу тусклая синь разсвѣта бросается къ окнамъ снаружи, ползетъ медленно, ложится голубымъ глянцемъ на изразецъ печи. А изъ темныхъ угловъ сонные вздохи, бормотанье, жесткій скреботъ большихъ тѣлъ.
   Черезъ четверть часа Мунька и Дмитрій, съ мятыми, сонными лицами, запрягаютъ въ открытыхъ дверяхъ сарая подслѣповатаго меринка на станцію.
   Когда сани медленно сворачиваютъ за каменный столбъ воротъ, Потапъ идетъ вглубь, къ сѣрому сараю, до застрѣхи заваленному снѣгомъ. Дорожка отъ дверей бурая отъ свиной жижи, отъ вчерашней крови, которую не успѣлъ замести снѣгъ. Въ сараѣ ѣдко пахнетъ навозомъ, три борова лежатъ вдоль стѣны съ нависшей подъ крышей бисерной бахромой капель. Капли падаютъ на жесткія спины свиней, но бисеръ возникаетъ вновь.
   За досчатыми стѣнками матерыя свиньи, обложенныя хрюкающими поросятами; они лѣзутъ подъ брюхо, гдѣ потеплѣй, хватаютъ за жесткіе длинные соски, тычутся носами другъ въ друга...
   Потапъ трогаетъ ногой крайняго борова, проходитъ вглубь, къ открытымъ настежъ въ задній дворъ дверямъ. Изъ сарая низомъ идетъ паръ.
   Посреди двора Гриша и Сашукъ валятъ на землю борова. Боровъ хрюкаетъ, визжитъ пронзительно, рвется изъ рукъ, но Сашукъ сидитъ на немъ верхомъ крѣпко, держитъ за шею...
   Потапъ закладываетъ полы полушубка за поясъ, наклоняется и хватаетъ борова за заднія ноги. Животное рвется въ послѣдній разъ, дергается впередъ и тяжело падаетъ на бокъ... Потапъ, Гриша и Сашукъ крѣпко сидятъ на немъ, держатъ его за уши, за вздрагивающія ноги. Маленькіе свиные глазки закачены совсѣмъ назадъ, видны только бѣлки съ красными устьями. Шевелятся соломинки у его носа, разлетается пороша, образуя дорожку.
   Архипъ скидываетъ полушубокъ, подтягиваетъ кожаные, залосканные свои штаны и вынимаетъ изъ ноженъ у пояса длинный, негнущійся ножъ. Наклоняется надъ боровомъ, нащупываетъ привычной рукой нужное мѣсто и вдругъ всаживаетъ ножъ по деревянную ручку... Животное взвизгиваетъ такъ пронзительно, что съ бѣлыхъ вѣтвей ракиты за заборомъ взметывается стая воронъ, рвется изъ рукъ, вскакиваетъ на ноги, а бурая струя крови изъ раны заливаетъ дворъ, бросаетъ алыя брызги на замусоленные полушубки. Боровъ хрюкаетъ, стонетъ, идетъ медленно по двору, тяжело дышетъ, снова визжитъ, изъ отверстія льется темная кровь, дымится на снѣгу...
   Такъ онъ хрюкаетъ и ходитъ минутъ десять, потомъ тяжело падаетъ на надломившіяся переднія ноги и валится на бокъ. Струйка пара идетъ изъ его бока.
   Между тѣмъ, Гриша, съ бѣлымъ пухомъ на красномъ, лицѣ, и безусый Сашукъ приносятъ полѣна, охапки соломы и раскладываютъ невдалекѣ отъ вздрагивающаго животнаго.... Черезъ четверть часа, перепачкавшись въ крови, они взваливаютъ тушу на костеръ. Шипитъ и брызжетъ во всѣ стороны палевое пламя, ѣдкая черная полоса дыма, двоясь, выходитъ изъ-подъ туши. Еще минуту спустя, начинаетъ, пахнуть паленой щетиной.
   Длинноносыя вороны сидятъ на заборѣ и смотрятъ внизъ, искоса, однимъ блестящимъ глазкомъ.
   

II.

   На станціи тишина, пустынно. Только позваниваютъ тускло проволоки телеграфа, гудятъ столбы. Сизая пилка лѣса напротивъ рветъ на зубцы бѣлое небо, а надъ бѣлыми соснами летятъ вороны. Кругомъ еще снѣга, но если встать лицомъ къ вѣтру, смотрѣть вдоль блестящихъ ровнымъ блескомъ рельсъ, то почувствуешь странное вѣянье, очень холодное, но уже не зимнее... Это мартъ.
   Мунька и Дмитрій, нахохлившись, сидятъ на скамьѣ, смотрятъ сквозь желѣзную рѣшотку перрона, не пыхнетъ ли сѣрый круглый дымокъ надъ крайними сосенками, за поворотомъ...
   За три минуты до поѣзда выходитъ сонный артельщиктл идетъ къ желтому колоколу и ударяетъ разъ. Скоро слышится далекій грохотъ -- поѣздъ проходитъ черезъ мостъ, еще черезъ минуту взвивается надъ сосенками сѣрый дымокъ -- и вылетаетъ изъ-за поворота маленькій черный паровозъ съ кривымъ хвостомъ вагоновъ... Поблескиваютъ двигающіеся поршни.
   Поѣздъ подлетаетъ къ станціи, скрипятъ тормоза, легкое шипѣніе проходитъ по колесамъ. Косой пріемщикъ отодвигаетъ тяжелую дверь, швыряетъ въ протянутыя руки бычью ногу въ рогожѣ, сквозной ящикъ, колючій отъ соломы... Поѣздъ еще спитъ, въ первомъ и во второмъ классахъ опущены занавѣски, только въ одномъ окнѣ стоитъ заспанная нянька съ дѣвочкой въ синемъ платьицѣ, которая смотритъ сквозь окно серьезными сѣрыми глазами, какъ взрослая. Изъ послѣдняго вагона вышелъ пройтись краснолицый студентъ, въ очкахъ, съ поднятымъ воротникомъ зеленаго пальто.
   Наконецъ, артельщикъ ударяетъ три раза въ дрязкій колоколъ, паровозъ ухаетъ, скрипятъ вновь тормоза, уплываютъ вагоны, серьезные глаза дѣвочки, красное лицо студента у открытой двери площадки. Эхо доноситъ черезъ нѣсколько минутъ протяжный гулъ, убѣгающій по синимъ полямъ, дальній грохотъ колесъ.
   Уложивъ все въ сани, Мунька бьетъ меринка по облѣзлымъ бокамъ. У шлагбаума стоятъ мужицкія люшни съ осинами, вѣтеръ отнесъ въ сторону хвосты лошадей, рыжеватыя спутанныя бороды мужиковъ въ бушлатахъ. Синѣетъ длинная вывѣска трактира, за нимъ бѣлый флигелекъ казенной лавки съ зелеными ставнями, золотой крендель булочной, подрагивающій на вѣтру; мелькаютъ еще два-три мѣщанскихъ дома въ дикой краскѣ, за ними поле. Дорога синеватая, уходитъ вдаль дугой, курится поземка, бѣжитъ сизоватымъ дымкомъ къ дальнимъ лѣсамъ.
   Меринокъ потрухиваетъ, бросаетъ ноздрями въ стороны клубочки пара, они виснутъ и обмерзаютъ на длинныхъ его усахъ.
   Правитъ рыжій Мунька, Дмитрій лежитъ въ саняхъ, смотритъ на бѣлое зимнее небо. Оно линяетъ, готовится къ веснѣ, сбрасываетъ внизъ^рѣдкіе голубоватые клоки шерсти, которые таютъ на бокахъ лошади.
   -- Права держи,-- говоритъ Дмитрій, не отрывая глазъ отъ неба, -- завезу газеты.
   Мунька крутитъ рыжей головой.
   -- Пропадешь, Дмитрій, проклятая въѣлась въ тебя.
   За полемъ дорога двоится, вправо -- ведетъ къ усадьбѣ господъ Янтаревыхъ, стоятъ по бокамъ закутанныя въ снѣгъ липки. Скоро видны дымки, бѣлыя конюшни, выходящія угломъ въ поле. Мчатся со двора навстрѣчу съ лаемъ собаки, прыгаютъ къ мордѣ лошади... Мунька бьетъ ихъ кнутомъ по бокамъ, онѣ визжатъ, отбѣгаютъ въ сторону поджавъ хвосты.,
   Во дворѣ пустынно, только въ открытыхъ дверяхъ хлѣва скотница, въ черной кофтѣ съ буфами готовитъ для телятъ пойло -- размачиваетъ жмыхъ. Желтѣютъ на снѣгу рыжія пятна навоза.
   Дмитрій выходитъ изъ саней, поправляетъ картузъ и идетъ къ крыльцу. Въ прихожей тявкаютъ слѣпыя, злыя болонки генеральши Янтаревой, Дмитрій отшвыриваетъ ихъ ногой.
   Блѣдная, высокая Аграфена идетъ изъ дальнихъ комнатъ.
   -- Газеты привезъ,-- говоритъ онъ, снимая картузъ.
   Она поворачивается молча и уходитъ. Болонки, поджавъ хвосты и путаясь въ своей шерсти, ползутъ черезъ комнаты. Въ столовой на дубъ стѣнъ падаетъ сквозь окна ровный, синеватый отблескъ, видны сквозь открытыя двери кресла гостиной въ полосатыхъ чехлахъ.
   -- Вечеромъ велѣли придти, въ десять,-- говоритъ Аграфена, вернувшись.-- Порученье на станцію будетъ.
   Дмитрій смотритъ на блѣдное лицо ея, кривитъ губы въ улыбку.
   -- Иди,-- говоритъ она черезъ минуту шепотомъ,-- иди, пожалуйста, стыдно мнѣ, дуракъ ты, Митька... Ей сто годовъ.
   Онъ усмѣхается злобно.
   -- Она меня выѣзднымъ сдѣлать хочетъ, въ Москву повезетъ. Не вѣкъ съ вами дураками здѣсь гнить.
   -- Не тошно тебѣ, могилой отъ нея пахнетъ...
   -- А мнѣ что, пускай!
   Онъ надѣваетъ картузъ и смотритъ на нее минуту.
   -- А ты жди, я, можетъ, къ тебѣ еще вернусь. Въ Москву поѣду, тамъ чудеса, Грушка, тебѣ и не понять.
   Взглядываетъ еще на блѣдное, дергающееся лицо ея, потомъ выходитъ.
   Мунька, нахохлившись, прислонился къ оглоблѣ, дымокъ цыгарки тянется надъ ухомъ меринка.
   -- Правь, мужикъ, гони клячу, -- говоритъ Дмитрій, валясь въ сани,-- я тебѣ изъ Москвы такого навезу!
   Мунька оборачиваетъ патлатую рыжую свою голову, облизываетъ пересохшія губы.
   -- Обѣщала?
   -- Обѣщала. Сдѣлаю, говоритъ, тебя вродѣ какъ управляющаго, будешь домами моими управлять, пять домовъ у меня.
   Липки съ обѣихъ сторонъ роняютъ снѣгъ. Скоро солнце выходитъ во весь свой кругъ изъ-за тучъ, бросаетъ ослѣпительный свѣтъ на бѣлыя поля. Теперь лиловѣетъ густо дальній осиновый лѣсокъ, какъ всегда лиловѣетъ передъ расцвѣтомъ, передъ весной.
   

III.

   Въ семь, когда звякаютъ за окнами колокольчики евреевъ-извозчиковъ, везущихъ со станціи пріѣзжихъ, Потапъ выходитъ изъ спальни.
   Весь день онъ простоялъ въ лавкѣ, глядя зоркими выцвѣтшими глазами на синихъ мальчиковъ, отпускавшихъ мѣщанкамъ въ платочкахъ желтые фунтики, на сыновей, рубившихъ топорами на деревянномъ обрубкѣ алые куски мяса...
   -- Зовите молодцевъ,-- говоритъ онъ дочерямъ.
   Клавдія, старшая, рыжеватая, съ злымъ лицомъ, изсохшимъ безъ любви, накидываетъ на плечи платокъ, идетъ во дворъ звать братьевъ. Младшая, Любаня, сидитъ въ углу, смотритъ голубыми глазами въ окно, на пустынную улицу: проѣхалъ водовозъ съ бѣлыми сосульками на бочкѣ, пробѣжала цѣпь собакъ за повизгивающей, огрызающейся сучкой...
   Скоро приходятъ Сашукъ, патлатый Мунька, племянникъ семинаристъ Григорій, съ синимъ бритымъ лицомъ. Лампа надъ столомъ роняетъ подрагивающій желтый кругъ.
   ...Уже совсѣмъ ночь, въ домѣ сине, когда Потапъ выходитъ передъ сномъ во дворъ. Косые желтые конверты лежатъ на снѣгу отъ низкихъ оконъ кухни. Ребята уже разулись, съ печи видны желтыя пятки Муньки, мычитъ теленокъ въ углу.
   Бородатый Архипъ сидитъ въ углу, подперевъ голову, передъ ними три гриба на блюдечкѣ, бѣлѣетъ стойкая бутылка, поблескивающая голубовато. Онъ видитъ отца, втягиваетъ голову.
   -- Ой, Архипъ, шутишь все,-- говоритъ Потапъ и подходитъ къ столу.-- Шутишь все!-- Поднимаетъ руку и ударяетъ дважды сына по бородатому лицу.
   Архипъ поднимается и стоитъ, понуривъ лохматую голову.
   -- Меньшимъ примѣръ давать надо,-- говоритъ Потапъ,-- а ты что дѣлаешь? Пьяницы!-- кричитъ онъ вдругъ, наливаясь кровью.-- Отецъ всю жизнь горбъ гнулъ, а вы по перышкамъ разносите!.. Туши огонь.
   Рябая бобылка, испуганно мигая бѣлыми рѣсницами, дуетъ въ закоптѣлое стекло лампы. Сразу бросается мракъ, изъ всѣхъ угловъ, мечутся гигантскія тѣни, дрожитъ палевый огонекъ лампадки. Архипъ стоитъ у стола попрежнему, понуривъ голову.
   -- Спать, спать ложись,-- говоритъ вдругъ Потапъ тихо, другимъ голосомъ, подходя ближе и касаясь его плеча,-- я изъ васъ людей сдѣлать хочу...
   Наклоняется внезапно и цѣлуетъ его въ губы.
   Въ свинятникѣ сонно похрюкиваютъ свиньи, съ тихимъ стукомъ падаютъ съ потолка капли на жесткія ихъ спины. Потапъ стоитъ здѣсь минутку, потомъ выходитъ во дворъ, задвигаетъ засовы. Онъ подходитъ еще къ воротамъ, пробуетъ замки, крестится на бѣлую большую звѣзду Плеяды и идетъ въ домъ.
   

IV.

   Когда изъ-за пестрой ситцевой занавѣски слышно сонное дыханье Клавдіи, Люба приподнимается тихонько, спускаетъ ноги на холодный полъ. Мигаетъ въ углу синяя лампадка.
   Люба накидываетъ платокъ на голыя плечи, идетъ къ дверямъ, вытянувъ голову... На стеклянной галлерейкѣ, на постели, подперевъ голову рукой, сидитъ безусый Григорій и ждетъ ее, какъ ждалъ впервые мѣсяцъ назадъ. Тогда она пришла мертвая отъ волненья, сердце ея билось подъ его рукой, точно испуганная пойманная пичуга... Алый глазъ папиросы освѣщаетъ кончикъ большого его носа, бритую губу.
   Люба добѣгаетъ до стеклянныхъ дверей галлерейки, не видя темной тѣни, метнувшейся за ней въ концѣ коридора... Клавдія, съ искаженнымъ лицомъ, съ разбившимися по плечамъ желтыми волосами, крадется вдоль стѣны, какъ каждую ночь, когда уходитъ Люба на галлерейку... Доходитъ до открытыхъ дверей и припадаетъ къ нимъ, не смѣя дохнуть, глядя во мракъ воспаленными, туманящимися глазами. Въ синемъ сумракѣ зимней ночи голубѣютъ лишь смутно стекла оконъ, но Клавдія видитъ, не видя, закинутое блѣдное лицо Любы, склонившагося надъ ней Григорія, смятыя горячія подушки постели... Она припадаетъ къ косяку двери, сухія слезы жгутъ ей рѣсницы.
   Уже разсвѣтъ, когда подходитъ Люба къ дверямъ коридора. Лицо ея очень блѣдно, губы совсѣмъ сухи, опущены углы рта. Вся она -- грѣхъ и отчаяніе, желанье и безразсудство.
   Въ комнатѣ уже побѣлѣли предметы, опаловыя пятна лежатъ на блестящемъ полу. Она подходитъ къ своей постели, ложится ничкомъ... Разсвѣтъ ползетъ быстро, не по зимнему. Скоро совсѣмъ свѣтло. За окномъ падаютъ рѣдкія снѣжинки, точно бѣлыя мухи, пропѣлъ во дворѣ ранній пѣтухъ.
   Клавдія сидитъ, свѣсивъ худыя ноги, на своей постели, въ длинной грубой сорочкѣ,-- смотритъ на блѣдное, грѣшное лицо сестры воспаленными, заплаканными глазами.
   Скоро гремитъ за стѣной утренній кашель отца, скрипятъ половицы подъ тяжелыми его сапогами. За ночь теплый вѣтерокъ расколотилъ хрусталь сосулекъ, кое-гдѣ темнѣетъ снѣгъ по-мартовски.
   Потапъ идетъ черезъ дворъ, отмыкаетъ ворота. Синее поле. Въ уголкѣ, подлѣ каменнаго столба, сидитъ на корточкахъ озябшій Дмитрій и спитъ беззвучно, изрѣдка вздрагивая.
   -- Митька,-- кричитъ Потапъ,-- Дмитрій!..
   Дмитрій открываетъ глаза -- и тихій ужасъ проплываетъ въ нихъ.
   -- Такъ,-- говоритъ Потапъ черезъ минуту, поворачивается молча и идетъ во дворъ.
   Черезъ полчаса Мунька подаетъ къ дому сѣрую кобылу, узкія сани оставляютъ блестящій синеватый слѣдъ. Кобыла втягиваетъ ноздрями тепловатый вѣтерокъ и ржетъ тонко, волнуясь и вздрагивая. Ей глухо отвѣчаетъ изъ денника жеребецъ, бьетъ ногой по деревянному полу.
   Потапъ, въ черной суконной поддевкѣ и въ новомъ картузѣ, выходитъ на крыльцо, молча садится въ сани, ударяетъ кобылу возжей. Лошадь, храпя, вылетаетъ изъ воротъ стремительно, въ синее поле.
   За полемъ, въ лѣсу, глухо стучатъ топоры. Вдоль лѣсной дороги лежатъ сваленныя осины, ровныя саженки дровъ. Тамъ, гдѣ осенью была большая лѣсная тѣнь, свѣтлѣютъ поляны. Пильщики сидятъ на срубахъ, вѣтеръ относитъ въ сторону голубоватый кислый дымокъ махорки.
   За лѣсомъ блѣдно-золотѣетъ дальній ветхій куполъ церковки. Сани ровно скользятъ внизъ, къ рѣкѣ. Ледъ уже потемнѣлъ, въ зеленой сини; скоро вздыблется, расколется со звономъ. Въ подслѣповатыя окна избъ глядятъ вслѣдъ, проѣзжему лохматыя головы.
   У церкви Потапъ придерживаетъ лошадь. Рябой мужиченка, въ рваной ватной шапкѣ, привязываетъ ее къ столбу..
   Въ церкви мало народа, два мужика въ углу, повязанные по-бабьему платками, отрыгиваютъ постной рѣдькой. Колоколъ стонетъ уныло, сѣденькій звонарь сонно дергаетъ веревку его языка. Священникъ, въ старенькой епитрахили, твердитъ тонкимъ голоскомъ слова молитвы, дьячокъ возглашаетъ глухимъ басомъ.
   Потапъ отходитъ въ уголъ, становится на колѣни. Такъ стоитъ, крестясь истово, ударяется о каменный полъ лысѣющей головой. Скоро солнце бросаетъ золотой пыльный лучъ, сквозь высокое оконце, въ золотой полосѣ дрожитъ синеватый дымокъ кадила.
   Послѣ службы, когда тушатъ свѣчи, Потапъ поднимается съ пола; церковь уже почти пуста. Онъ разстегиваетъ воротъ черной своей поддевки, суетъ уголкомъ въ кружку зеленую бумажку.
   -- Или опять непріятности?-- спрашиваетъ дьячокъ, щуря глазъ.
   -- Бога помнить всегда надо,-- отзывается Потапъ сурово, выходитъ изъ церкви. Теперь солнце на десятки верстъ разбросало ослѣпительный бѣлый свѣтъ. Дуютъ теплые вѣтры. Ледъ на рѣкѣ совсѣмъ зеленовато-прозраченъ, видны косыя трещины, уходящія вглубь. Скоро полыя воды разольются во всѣ стороны, забурлятъ овраги, пролетятъ журавли съ тихимъ рокотомъ...
   Весь день Потапъ молчаливъ, суровъ, не покрикиваетъ даже на ушастыхъ мальчишекъ въ лавкѣ... А въ одиннадцать вечера, когда онъ ворочается безъ сна на высокой своей постели, входитъ вдругъ Клавдія, съ искаженнымъ зеленымъ лицомъ, хватаетъ его за руку и тянетъ за собой...
   Въ коридорѣ темь, а на галлерейкѣ тихій шопотъ, скрипъ, постели. Потапъ чиркаетъ спичкой, палевый дрожащій ея огонекъ освѣщаетъ Любу, полныя ея голыя руки, бритое лицо Григорія... Спичка падаетъ на полъ, тухнетъ. Въ синемъ мракѣ слышенъ только дикій визгъ женщинъ.
   

V.

   Новый ранній разсвѣтъ бросаетъ косую тѣнь на лицо Потапа. Онъ стоитъ у окна, смотритъ на бѣлую улицу. На большихъ костяныхъ пуговицахъ его пиджака повисли длинные свѣтлые волосы, они тихо шевелятся.
   Онъ идетъ къ дверямъ. Въ коридорѣ стоитъ Мунька, рыжіе вихры упали ему на лицо, ротъ его кривится.
   -- Зачѣмъ ее такъ-то,-- говоритъ онъ, дергая носомъ -- Любку...
   Потапъ молчитъ.
   -- Я такъ хочу,-- произноситъ онъ, наконецъ,-- чтобы всѣмъ лучше было, ничего не выходитъ. Всѣ замки поломались. Ну, что жъ, можетъ, я время проспалъ, осьнадцать лѣтъ въ лавкѣ на одномъ мѣстѣ стоялъ. Всѣ изъ гнѣзда въ разныя стороны... Тупой ты, Мунька, ничего не поймешь. Иди.
   У себя онъ прижимается плѣшивымъ лбомъ къ холодному изразцу печи. Слезинки дрожатъ и цѣпляются въ длинной сѣдѣющей бородѣ.
   Но въ семь, когда синелицые мальчишки бѣгутъ снимать ставни съ оконъ лавки, Потапъ ржавымъ ключемъ отмыкаетъ звонкій замокъ двери.
   Весь день онъ стоитъ, какъ на тронѣ, смотритъ на звонкоголосыхъ мѣщанокъ, переругивающихся съ молодцами, покрикиваетъ на мальчишекъ, отпускающихъ желтые фунтики. На деревянномъ обрубкѣ рубятъ топорами кровавые куски мяса, а на усатыхъ мордахъ подвѣшенныхъ зайцевъ предсмертная тоска.
   Такъ будетъ онъ стоять, покрикивая, оглядывая все зоркими глазами, еще восемнадцать лѣтъ.

Вл. Лидинъ.

"Современникъ", кн.X, 1915

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru