Левинсон Андрей Яковлевич
Послесловие к книге "Братьев Земганно" Эдмона де Гонкура

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Послесловие
<к книге 'Братьев Земганно' >

   Создавая "Братьев Земганно", Эдмон де-Гонкур вторично нарушает данный себе зарок. После смерти брата Жюля, изнемогшего от писательского труда, он решил больше не писать. Однако, от осуществления замысла "Девки Элизы", материал для которой был собран им еще вместе с братом, он отказаться не смог. Из того же пиетета к памяти брата возникла и книга о двух клоунах. Так неотступно было наваждение горестных воспоминаний, что могло быть преодолено лишь усилием творческим. Чтобы изжить эту тоску свою в словах и образах, другой из братьев должен был перенести ее на мир вымышленный. И вот приемом небывалой смелости интимные свойства Гонкуров, писателей-импрессионистов, приписаны акробатам Земганно, перемещены в бесконечно отдаленный круг профессиональных навыков. Благодаря подобной проекции сюжета на новую плоскость, на место писательской кельи становится цирковая арена, муки слова заменены напряжением мышц. Но при всем том такая транспонировка не устраняет тождественности переживаний. Джанни и Нелло остаются двойниками Эдмона и Жюля, а весь роман -- иносказательной автобиографией. Так глава 47-ая могла бы -- и без всяких оговорок -- быть включена в характеристику самих Гонкуров.
   Знаменитый "Дневник" осведомляет нас о последовательных моментах созидания романа. Первая же запись -- от декабря 1876 года -зачерчивает схему будущей книги: "Сегодня, когда книга моя о "Девке Элизе" почти закончена,--нечаянно стал намечаться и обрисовываться в представлении моем роман, которым я надеюсь распроститься с вымыслом. Я хотел бы создать двух клоунов, двух братьев, которые любили бы друг друга, как брат мой и я: у них был бы словно единый позвоночник и они всю жизнь искали бы невозможный трюк, который был бы для них тем, чем является для ученого разрешение научной проблемы. При этом -- множество подробностей о детстве младшего из них и братской нежности старшего, к которой примешивается что-то отеческое.
   Старший -- сила; младший -- грация, с чертами натуры по народному поэтической, которая находила бы выход в той фантастике, которую английский клоун привносит в свои фокусы.
   В конце концов, трюк, долго неосуществимый из-за технических подробностей, был бы найден. В этот день месть наездницы, чьей любовью пренебрег бы младший из братьев, заставила бы его сорваться. Впрочем, женщина появлялась бы лишь мимолетно. Оба брата исповедывали бы некую религию мускулов, ради которой воздерживались бы от женщины и от всего, что может умалить силу."
   Таким образом в этом первом наброске предначертана вся композиция романа, намечен оживляющий ее фон личных переживаний. Мы видим, что "уравнение": писатель -- клоун, виртуоз трамплина -- и мастер эпитета, позволило романисту включить в характеристику братьев Земганно еще одну черту, чрезвычайно показательную для братьев Гонкур: их женоненавистничество, страх художников перед женщиной, как силой, инстинктивно враждебной искусству, столь, четко выраженные в "Шарле Демальи" и "Манетте Саломон".
   Однако концепция книги остается неосуществленной; "инкубационный" период продолжается полтора года, -- прежде чем роман овладевает писателем. Нужна перемена обстановки, будоражащая впечатлительность, чтобы отвлеченный замысел ожил.
   "Я один в вагоне", -- записывает Эдмон де-Гонкур 29 июля 1878 г. во время поездки в Бар-сюр-Сен. "И вот под тряску поезда, средь надвигающейся мглы, мысль моя обращается к роману о "Двух клоунах". Вскоре мозг лихорадочно возбуждается, и вот вырисовываются целые сцены. Я нахожу первый эпизод: стоянку цыган среди смутного пейзажа, воду, небо, насаждения которого я возьму на берегу Сены." -- Отныне писатель не только лишь мыслит роман, но начинает его видеть. Но видит он в общих чертах, так что оттенки и околичности ему приходится подбирать сознательно, черпая из накопленного опыта. Между тем он все еще медлит с написанием книги и нужно дружеское принуждение, чтоб он взялся за перо.
   "Я послушался вас", -- пишет он 7 октября того же года Альфонсу Додэ. "Я погружен в двух клоунов и почти закончил одну главу. Вторая манера Гонкуров, бесконечно занятная для меня". А несколько дней спустя он заносит в дневник:
   "Мне кажется, что мой роман о двух клоунах будет сделан хорошо; в настоящее время мозг мой находится в состоянии смутном и текучем, что подходит к этому произведению, слегка выходящему за пределы безусловной реальности". Он "работает как скотина", несмотря на болезнь глаз (другое письмо к Додэ), некоторые из глав пишет с портретом Жюля перед собой: на счастье!" (Дневник). Вскоре "Братья Бендиго" -- первоначальное название книги -- закончены, а в апреле роман выходит в свет. Первыми о новом произведении Гонкура узнали русские читатели -- из статьи Альфонса Додэ о чтении романа автором, напечатанной в "Новом Времени".

* * *

   "По поводу той действительности, которой я окружил свой вымысел", -- замечает Гонкур в выноске к предисловию, -- "считаю долгом высказать свою признательность г.г. Виктору Франкони, Леону Сари и братьям Генлон-Ли. То не только гибкие гимнасты, которым рукоплещет Париж, но еще и люди, рассуждающие о своем искусстве, как ученые и художники". Пласт реальности, налагаемый на основу интимных воспоминаний, слагается таким образом из справок у специалистов, из опроса сведущих лиц. Метод, который представляется внешним критику Барбэ д'Оревильи и заслужил от историка литературы Гюстава Лансона, вообще враждебного искусству Гонкуров, название репортажа. Метод во всяком случае вторичный -- переработка чужих профессиональных впечатлений. "Хотел вас видеть", -- пишет как-то Гонкур Филиппу Бюрти, -- "но пришлось бегать по скоморохам и клоунам."
   Не должен ли был самый сюжет показаться современникам принижением литературы? Отнюдь нет. Теофиль Готье еще за 30--40 лет до "Братьев Земганно" посвятил цирку некоторые из красноречивейших своих фельетонов в газете "La Presse". Его статьи о французском клоуне Ориоле, об английских буффонах Лоуренсе и Редише (а то и об ученых зверях Ван-Амбурга) не менее пылки, чем отзывы о балерине Тальони или актере Фредерике Леметре. Жюль Жанен посвятил книгу "Театру канатных плясунов", а Шарль Нодье писал для него пантомимы. "Артистичность" цирка была осознана многими. Предпочтение его высокому театру было излюбленным парадоксом. У неистового католика Барбэ д'Оревильи техническое совершенство акробатских достижений вызывало изумление и зависть. Спустя десять лет после создания "Братьев Земганно", Оскар Уайльд воздает--в статье о "Лондонских натурщиках"--хвалу мастерству акробата, а датчанин Герман Банг в своих "Четырех дьяволах" строит целую повесть на напряженном ритме и картинной симметрии упражнений на трапеции. Словом выбор Гонкуром столь эксцентричного бытового фона оправдан литературным обычаем. Его роман--"апофеоз акробата" (Уайльд); но не придал ли Теодор де-Банвиль даже поэту образ клоуна, которого трамплин подбрасывает в небеса?

* * *

   Эдмон де-Гонкур снабдил книгу предисловием, которому суждено было занять свое место в цикле литературных манифестов натурализма. Конечно, для истории художественных идей--это неоценимые документы. Однако, предисловия Гонкуров не столько комментарии к данным книгам, сколько возвещения о дальнейших намерениях авторов, своего рода проспекты.
   В предисловии к "Актрисе Фостен" Эдмон даже обращается к читательницам со своего рода анкетой, данные которой чает использовать в своем романе "Chérie" (Милочка). Точно также и предисловие к "Братьям Земганно" обращено не вспять, а вперед.
   "Можно выпускать "Западни" и "Жермини Ласерте", и волновать, и будоражить, и захватывать часть публики. Да! Но на мой взгляд успехи этих книг не более, как блестящие авангардные схватки; великая же битва, которая обеспечит победу реализма, натурализма, "писанья с натуры" в литературе, будет дана не на поле, выбранном авторами этих двух романов. В тот день, когда жестокий анализ, который мой друг, г. Зола, и, быть может, я сам, привнесли в изображение низов общества, будет усвоен талантливым писателем и применен к воспроизведению людей светских, среды благовоспитанной и изысканной, -- в тот только день классицизм и его хвост будут убиты. Этот реалистический роман изящества мы с братом и питали горделивую надежду написать...
   Объяснению этого неосуществленного замысла и отдана большая часть предисловия. Лишь в заключение Гонкур оглядывается на предлагаемую читателю книгу.
   "Что до "Братьев Земганно", романа, который я выпускала сегодня: -- то попытка в области поэтической реальности. Читатели сетуют на жестокие переживания, которые современные писатели приносят им грубой реальностью своею; они и не подозревают, что те, кто производит эту реальность, страдают от нее куда больших и что иногда они на несколько недель остаются нервнобольными от книги, рожденной в трудах и муках. Так вот, в этом году я пережил один из этих часов жизни, стареющих, болезненных, трусливых перед лицом томительной и мучительной работы над прочими моими книгами, -- душевное со стояние, когда правда, слишком правдивая, была антипатична и мне самому! и на этот раз я создал вымысел из грезы, к которой примешано было воспоминание".
   Что означает это признание? Мы уже указывали, что бытовая оболочка романа, его живописное обрамление на этот раз сложились не из вобранных в себя, пережитых, разъятых впечатлений бытия, а заимствованы из вторых рук.

* * *

   Выход в свет "Братьев Земганно" принес Гонкуру лишь привычные разочарования. Стареющий писатель не в силах примириться с упорным непризнанием его вклада критикой.
   "На этот раз я было поверил", -- заносит он в дневник 18 мая 1879 года, -- что природа моей книги, самая старость моя обезоружат критику. Ничуть не бывало: разнос по всей линии. Барбэ д'Оревильи, Понмартен и другие объявили, что "Братья Земганно" прескверная книга.
   Ни один из критиков как будто не замечает оригинальной вещи, предпринятой мною в этой книге, -- попытки моей взволновать не любовью; а чем-то иным, наконец, внесения в роман интереса иного, чем тот, который служит от начала мира [Прав ли Гонкур, полагая в отказе от любви, как двигателя действия, порозну своей попытки? Ни "Сезар Биротто" Бальзака, ни его же "Луи Ламбер" или "Поиски абсолюта" не имеют предметом любовь].
   Видно, на меня будут нападать, меня будут отрицать до самого дня моей смерти, а то и несколько лет спустя...
   Если досужая болтовня Понмартена представляется нам сегодня незначащей, отзыв Барбэ д'Оревильи, романиста из школы Бальзака, католического памфлетиста, но и самого замечательного французского критика второй половины века после Сент-Бёва и Тэна (или даже рядом с ними) -- имеет принципиальное значение, неутраченное и ныне.
   Критик-идеалист горько сетует, в статье, вошедшей впоследствии в книгу его "Современный роман", на предисловие -- придаток, в котором Гонкур признает себя зачинателем натуралистической школы, школы "современных византийцев".
   В свое время он хвалил роман Гонкуров "Рене Моперен" за то, что там талант братьев возобладал над предвзятым методом и социологический этюд обратился в личную драму. "Братьев Земганно" он упрекает в том, что они поражены "проказой описаний", что части книги несоразмерны, что развязка ее нарочито тривиальна. В картинах цирковой жизни он видит лишь обработку "вечного фельетона Готье", упрекает автора в том, что тот не решился вновь привести Нелло-инвалида в цирк, в чем полагал бы завершение замысла.
   Вместе с тем в кругу литературных единомышленников Гонкур встретил живейшую поддержку. Альфонс Додэ не ограничился журнальной статьей, но в тот же день в частном письме выразил свое восхищение в форме более непринужденной. Он находит инсценировку рокового трюка драматичной до чрезвычайности.
   "Но что чарует меня превыше всего, это течение жизни в катящейся Маринготте, горизонт, то и дело меняющийся при взгляде сквозь оконце, да цыганская песенка, которую скрипят оси ее колес. Это то, что вы так верно называете "цыганским чувством" и что вы удивительно, как никто, передали".
   Именно страницы этой "чертовски прекрасной книги", которые так увлекли писателя-южанина, заразив его духом широких просторов, оживив его тягу к беспечной, бродячей жизни, заслужили осуждение Барбэ д'Оревильи, как нарушающие композицию романа, не связанные с его сюжетом, несоразмерные остальному изложению. Эмиль Зола, с которым Эдмон де-Гонкур братается в приведенном нами своем предисловии, отозвался отдельными статьями [они включены и том ,,Le roman experimental"] на предисловие это и на самый роман. В первой он приводит положения Гонкура в связь с "научным методом литературного творчества", с школой "человеческого документа". Во второй он взвешивает ту долю воображения, которую Гонкур на этот раз, по собственному признанию, внес в передачу точной действительности. Факты романа правдоподобны, тщательно выверены; но воспринимаются они героями с утонченной чуткостью, которой мог наделить их лишь сам писатель. В этом -- "возвышающий обман" книги, свойство, определяющее "вторую манеру" Гонкуров.
   Приведя в заключение лаконическую записку Виктора Гюго, мы исчерпаем важнейшие суждения о "Братьях Земганно". Она ценна в выразительной своей краткости, хотя дипломы на бессмертие раздавались Джерсейским изгнанником не менее щедро, чем за сто лет до него Фернейским патриархом [т. е. Вольтером -- В. Е.].
   "Я очарован", -- пишет он в мае 1879 года автору, пославшему ему экземпляр книги. "Волнение мое велико, и я благодарен вам за то, что вы дали мне почувствовать доброту человека сквозь красоту книги".

Андрей Левинсон.

   Петроград, июль 1919 г.

---------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Братья Земганно (Les frères Zemganno). Роман / Эд. и Ж. Гонкур; Пер. З. Журавской. С послесл. А. Я. Левинсона. -- Пб.: Всемирная литература, 1919. -- 164 с.; 22 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru