Аннотация: Текст издания: "Русская Мысль", No 10, 1881.
РЖАВЧИНА.
"Не длиненъ и не новъ разсказъ..." Н. Некрасовъ.
Давался литературно-музыкальный вечеръ съ благотворительною цѣлью. Уже къ началу въ залѣ было и тѣсно, и душно. Три газовыхъ люстры давали иного свѣту, но также и слишкомъ много жару.
Передніе ряды креселъ заняты были избранными, которымъ распорядительницы "сочли долгомъ" послать билеты. Они въ свою очередь "сочли долгомъ" явиться.
Одинъ изъ этихъ "избранныхъ", молодой гвардеецъ, все время поворачивался назадъ, какъ будто отыскивалъ кого-то. Онъ видѣлъ, какъ передъ самымъ началомъ концерта вошла въ залу дѣвушка въ темносѣромъ платьѣ и затерялась гдѣ-то въ заднихъ рядахъ.
"Конечно, это она", -- въ десятый разъ повторялъ онъ про себя, снова поворачивался на креслѣ и отыскивалъ биноклемъ сѣрое платье. А ихъ, какъ нарочно, такъ много было въ послѣднихъ рядахъ. Наконецъ, онъ нашелъ.
"Да, конечно, кто или она, или ея старшая сестра. У той было что-то дѣтское въ лицѣ. А эта уже видно много испытала.-- И онъ опять начиналъ вглядываться въ дѣвушку въ сѣромъ платьѣ и повторялъ:-- Она, она".
А ее въ сущности было и трудно замѣтить въ толпѣ. Она сидѣла въ "ненумерованныхъ" мѣстахъ, не эффектная, въ сѣромъ шерстяномъ платьѣ, гладкомъ бѣломъ воротникѣ и рукавахъ, съ просто причесанными волосами. Въ ея лицѣ, только всмотрѣвшись, можно было найти красоту, да и то не въ чертахъ, а въ выраженіи. Черты лица простыя, носъ довольно толстый, большой ротъ и сѣрые глаза. Она была вся -- слухъ, вся -- вниманіе. Видно было, что эстрада поглотила ее всю.
Вотъ вышелъ ея любимый литераторъ. Онъ такъ давно былъ для нея чѣмъ-то священнымъ. Она замерла вся.
Вся его жизнь пронеслась передъ ея глазами: сколько онъ перенесъ, сколько выстрадалъ!...
Онъ прочелъ "Пророка" Пушкина. Казалось, каждый нервъ его дрожалъ, каждое слово шло черезъ сердце...
Такое чтеніе не могло не захватить публику. Имъ закончилось первое отдѣленіе. Крикамъ и вызовамъ не было конца.
Дѣвушка въ сѣромъ платьѣ вся отдалась впечатлѣнію. Ей хотѣлось поближе увидать его. Она стала пробираться къ первымъ рядамъ.
-- Вѣра Ѳедоровна, вы не узнаете меня?-- услышала около себя низкій, пѣвучій голосъ.
Она быстро обернулась и увидала высокаго гвардейца, изящно согнувшаго талію и съ вопросительнымъ видомъ смотрѣвшаго на нее. Она съ недоумѣніемъ оглядѣла его.
-- Ахъ, здравствуйте!-- разсѣянно проговорила она.-- Я бы, признаться, не узнала васъ.
-- Тогда я ходилъ въ статскомъ... Военная форма мѣняетъ... Да и времени много прошло съ тѣхъ поръ... Воды-то сколько утекло!... Много перемѣнилось... Бѣдная Annette!...
Вѣру точно что-то передернуло. Она не отвѣтила ему ничего на послѣднюю фразу и стала пробираться впередъ. Онъ тѣснился за нею.
-- А я такъ радъ, что встрѣтилъ васъ... Скажите, вы все тамъ же, у Анушиныхъ?
-- Нѣтъ, я живу въ деревнѣ, -- неохотно отвѣтила она, не оборачиваясь къ нему.
Въ это время на эстраду въ седьмой разъ вышелъ ея любимецъ-литераторъ и она почти не слушала своего собесѣдника.
-- А мнѣ такъ хотѣлось васъ встрѣтить гдѣ-нибудь. Такъ хотѣлось разспросить объ Аннѣ... Я вѣдь почти ничего не знаю о послѣднемъ времени ея жизни.
Она была слишкомъ занята эстрадой, чтобы вслушаться въ то, что онъ говорилъ. Послѣдняя фраза однимъ звукомъ осталась у нея. Она только черезъ нѣсколько минутъ сообразила, что могла означать она.
Вѣра быстро обернулась, но гвардеецъ уже скрылся. Онъ подождалъ отвѣта минуты двѣ и ушелъ изъ залы. А она теперь, Богъ знаетъ, что дала бы, чтобы потребовать объясненія этой фразы. Послѣднее письмо Анны цѣликомъ встало въ ея головѣ. "Я дошла до каменной стѣны,-- писала она.-- Сзади глубокій ровъ: идти впередъ -- разобьешь голову, вернуться назадъ -- свалишься въ пропасть... Что дѣлать?" А потомъ дальше... И все письмо дышало такимъ отчаяніемъ, что почти навѣрное можно было ожидать ужаснаго исхода.
У нея духъ захватило. Ей хотѣлось сейчасъ же, сію секунду отыскать его и разспросить обо всемъ, что ему извѣстно. Но во всѣхъ залахъ была такая толкотня, что невозможно было никого отыскать.
Видно было, что Вѣра Ѳедоровна была чужая всему обществу: никто не подошелъ къ ней, никто даже не обратилъ вниманія на ея одинокую фигуру, скромно прижавшуюся къ косяку окна въ одной изъ боковыхъ залъ.
Она съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣла въ пеструю толпу, шумными волнами приливавшую изъ главной залы. Было очень много военныхъ, но того, кого ей такъ хотѣлось видѣть, между ними не было.
Вѣра рѣшила терпѣливо ждать начала втораго отдѣленія и во что бы то ни стало отыскать Боловцева.
"А что, если уѣхалъ? -- пришло ей въ голову.-- Тогда жди до завтра, разыскивай..."
И ей самой показалось страннымъ: думала ли она когда-нибудь, что будетъ такъ страстно желать бесѣды съ Боловцевымъ.
Она познакомилась съ нимъ три года тому назадъ въ Парижѣ у его кузины, Анны Слащовой. Но ихъ знакомство было совершенно безцвѣтно, хоть Боловцевъ и считалъ долгомъ завести всегда какой-нибудь серьезный разговоръ въ обществѣ Вѣры. Потомъ она рѣдко видала его. Утромъ онъ шелъ завтракать къ Биньону, затѣмъ ѣхалъ верхомъ въ Bois и только обѣдалъ всегда у Анны; вечеромъ же отправлялся на какіе-то "вечера". Въ театры онъ не ѣздилъ, -- серьезныя пьесы ему казались скучными, онъ чистосердечно признавался въ этомъ, а добродушно смѣяться отъ веселыхъ комедій онъ не умѣлъ.
Въ воспоминаніяхъ Вѣры о заграничной жизни Боловцевъ нарисовался очень блѣдною фигурой. Теперь она такъ хотѣла видѣть его, потому что онъ былъ для нея единственнымъ источникомъ узнать что-нибудь объ Аннѣ.
Антрактъ близился къ концу.
Публика начала мало-по-малу уходить въ главную залу. Вѣра все стояла у косяка.
Какой-то старецъ началъ подозрительно посматривать на нее и нѣсколько разъ прошелся передъ ней. Она ничего не замѣчала. Въ головѣ всплывали, мѣшались и исчезали картины, письма и слухи...
Наконецъ послышались первые аккорды "Руслана". Второе отдѣленіе началось. А Боловцевъ не проходилъ еще... Ея нервы отъ сильнаго напряженія въ продолженіе двадцати минутъ были страшно натянуты. Когда дверь въ залу затворилась и она увидѣла, что остались въ фойе только она, да два буфетчика, слезы подступили къ горлу. Она не могла больше ждать. Ей нужно было сейчасъ же все знать объ Аннѣ.
-- Удѣлите мнѣ нѣсколько минутъ, -- торопливо перебила она, усаживая его въ кресло и садясь сама.-- Вы успѣете еще... Я искала васъ... Мнѣ хотѣлось поговорить объ Аннѣ...
Онъ оглядѣлся. Они были почти одни. Буфетчики не могли слышать ихъ разговора. Изъ залы доносились пѣвучіе и могучіе звуки.
-- Разскажите мнѣ пожалуйста все, все, что вы знаете про нее, -- нетерпѣливо заговорила она.
-- Да вѣдь она мнѣ только нѣсколько строкъ передъ смертью написала, -- отвѣтилъ онъ, принимая какое-то строгое, совсѣмъ несвойственное ему выраженіе.
-- Передъ смертью?!-- едва слышно переспросила она.
-- Да, за нѣсколько минутъ писала, -- пояснялъ онъ, видно не понимая, что именно поразило ее въ его фразѣ.
-- Пишетъ: "Черезъ пять минутъ меня не будетъ. Револьверъ лежитъ тутъ же рядомъ и спокойно ждетъ того мгновенія, когда онъ кончитъ мои страданія".
Вѣра молчала. У нея не было силы произнести хоть одно слово, хотѣлось такъ много спросить, но она не находила слова, не знала, съ чего начать.
-- Бѣдная! Жаль, конечно, -- такая молодая и уже была такъ ужасно испорчена. Она положительно не въ своемъ умѣ была. Я ужь давно замѣтилъ это...
-- Постойте, -- прервала она его, овладѣвъ собой, -- разскажите мнѣ все подробно. Анна застрѣлилась?... Гдѣ, когда, отчего?...
-- Да вы развѣ ничего не знаете?-- изумился онъ.-- Вы были ея самымъ лучшимъ другомъ, -- меня она никогда не любила... Я бы долженъ былъ спрашивать у васъ.
-- Я не знаю почему, но мнѣ ничего не извѣстно: съ вашими ни съ кѣмъ я не вижусь, вѣдь изъ-за нея же... Все это время я была въ деревнѣ, тамъ я получила и ея послѣднее письмо. Она его писала въ первыхъ числахъ ноября.
-- Ну, а покончила съ собой пятнадцатаго. И обставила все это какъ-то странно, непонятно, какъ и все, что она дѣлала.
-- Да вы разскажите все по порядку.
-- Я не знаю, что было съ ней въ послѣдній годъ ея жизни. Въ послѣдній разъ я встрѣтилъ ее въ Monte-Carlo, за рулеткой. Но какъ встрѣтилъ!?.. Лучше и не вспоминать... Съ тѣхъ поръ про нее доносились чудовищные слухи. Я не хотѣлъ вѣрить, не хотѣлъ слушать. Бѣдная женщина! Вы не повѣрите, какъ иногда мнѣ было жаль ее!... Но, съ другой стороны, она носила нашу фамилію... Бросивши мужа, она взяла опять прежнее имя. Согласитесь, грустная извѣстность... Madame Anna de Bolowzeff не могла льстить всѣмъ намъ...
Онъ опять отклонился отъ разсказа, опять занялся личными ощущеніями. До нихъ Вѣрѣ не было никакого дѣла.
-- Когда же вы узнали о ея смерти? -- спросила она нетерпѣливо.
-- А вотъ я вамъ все разскажу, -- началъ онъ, повернувшись на креслѣ въ ея сторону.-- Шестнадцатаго ноября утромъ тетка Александра Аркадьевна получаетъ телеграмму изъ Ліона. Annette проситъ ее пріѣхать по нужному дѣлу въ Ліонъ, Hôtel de France. Можетъ не особенно торопиться. Ну, вы знаете, Александра Аркадьевна всегда въ дѣлахъ, всегда занята. Да притомъ она какъ-то совсѣмъ охладѣла къ Annette. Она не придала телеграммѣ большаго значенія, хоть и говорила, что поѣдетъ, когда окончитъ дѣло по контракту съ арендаторомъ ея симбирскаго имѣнія. Вдругъ вечеромъ вторая телеграмма: содержательница Hôtel de France увѣдомляетъ, что Annette застрѣлилась въ ночь , съ пятнадцатаго на шестнадцатое.
-- Да какъ она попала въ Ліонъ?...
-- Она обдумала все это. Она пріѣхала въ Ліонъ нарочно затѣмъ, чтобы застрѣлиться. Каковъ характеръ-то?-- Ѣхать такъ далеко съ твердымъ намѣреніемъ похоронить себя тамъ. Большой городъ, никто ее не знаетъ. Пріѣхала пятнадцатаго, остановилась въ Hôtel de France и весь день писала что-то. Потомъ оказалось, что писала письма мужу, матери, мнѣ. Удивительно, право, какъ это вамъ-то?... А вечеромъ поѣхала въ телеграфное отдѣленіе... Ужь это потомъ все узнали. А тутъ только видѣли, что куда-то уѣзжала минутъ на двадцать. Потомъ пріѣхала бъ себѣ и заперлась. А ночью услышали выстрѣлъ... Открыли дверь... Сидитъ въ большомъ креслѣ, вся на бокъ свѣсилась... Кому дать знать? Кого извѣститъ? Ни на столѣ, нигдѣ ничего нѣтъ, что бы могло показать, кто она, гдѣ ея родные. Только на столѣ и оставила, что маленькую записку къ хозяйкѣ отеля: проситъ извинить ее, -- и браслетъ съ брилліантовыми буквами А. В., что мать ей подарила. Вырученныя за браслетъ деньги проситъ употребить на ея похороны. Похоронить какъ можно проще и, главное, скорѣе.
-- А какъ же дали знать матери?
-- Да у нея записная книжка въ карманѣ была, -- вся исписана по-французски... Вѣдь она никогда по-русски не писала. А на одной страницѣ, видятъ, написана по-русски и вложена телеграфная квитанція; разобрали, прочли депешу, что наканунѣ она матери-то давала. Сейчасъ и телеграфировали Александрѣ Аркадьевнѣ.
-- Для чего же она такъ хлопотала о таинственности?
-- Ахъ, вы знаете, какая у нея голова была... Пишетъ матери кроткое письмо, -- всю жизнь свою перебрала. Дѣйствительно, не красна была... Въ концѣ прибавляетъ, что прощаетъ ее, но что видѣть ее не хотѣла бы и не могла бы... И даже еслибы мертвая увидала мать у гроба, такъ повернулась бы... Вѣдь надо ея воображеніе для этого!... Только и хлопочу, пишетъ, какъ бы умереть и быть похороненной раньше, чѣмъ будутъ разбирать всѣ мои вещи и найдутъ эти письма... И дѣйствительно, письма такъ спрятала въ коффрѣ, что ужь ихъ нашла тетка, когда пріѣхала въ Ліонъ.
-- А она поспѣла къ похоронамъ?...
-- Нѣтъ, Annette похоронили за день до ея пріѣзда.
-- Хоть это послѣднее ея желаніе сбылось!-- замѣтила Вѣра.
-- Не совсѣмъ: Александра Аркадьевна велѣла вырыть гробъ и перевезла его въ Петербургъ, въ фамильный склепъ, -- сказалъ Боловцевъ какъ-то сухо, какъ будто желая добить Вѣру этою фразой. Онъ сталъ ей противенъ въ эту минуту. Какъ можно было такъ холодно, такъ равнодушно говорить обо всемъ этомъ, особенно ему, знавшему все?...
-- И тутъ!...-- совершенно невольно вырвалось у нея.
Онъ понялъ, что ее возмутило.
-- Какъ хотите, она -- мать... Желать, чтобы могила дочери...
-- Мать!-- не дала она окончить ему.-- Да неужели же этимъ именемъ все оправдывается?... Ну, да я лучше замолчу, -- она вамъ тетка... Я навѣрное скажу много рѣзкаго...
-- Да вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь... Я самъ терпѣть не могу Александру Аркадьевну.
"Терпѣть не можетъ, а ручки цѣловать надо, справляться о здоровьѣ каждый день тоже бывало необходимо", -- пронеслось у нея въ головѣ. Продолжать разговоръ съ нимъ она больше не могла. Онъ разсказалъ ей все, что зналъ. Говорить же съ нимъ по душѣ ей казалось немыслимымъ. Вѣра встала. Ноги у нея дрожали, голова кружилась, какъ будто послѣ сильной болѣзни.
Боловцевъ еще сказалъ нѣсколько заключительныхъ фразъ, какъ онъ жалѣетъ Анну, но вмѣстѣ съ тѣмъ какъ радъ ея смерти, этому избавленію отъ страданій...
Все это казалось Вѣрѣ сухимъ, антипатичнымъ и безцвѣтнымъ... Она протянула ему руку прощаться.
-- А вы не пойдете въ залу?-- спросилъ онъ ее.
-- Нѣтъ, я домой...
-- Прикажете проводить до экипажа?
-- Нѣтъ, благодарствуйте, -- отвѣтила она.-- Я сама... Только еще одно слово... Исполните мою просьбу?
-- Всегда радъ, любезно звякнулъ онъ шпорами.
-- Пришлите мнѣ письмо Анны къ вамъ...
-- Если позволите, привезу его самъ... Вашъ адресъ?
Она сказала ему, поблагодарила и стала спускаться съ лѣстницы.
-- Mademoiselle?...-- yслыхала она сверху.
Вѣра обернулась. Боловцевъ быстро сбѣжалъ къ ней на первую площадку и полушепотомъ сказалъ ей:
-- А вѣдь всѣ письма Aniiette получила Александра Аркадьевна... Навѣрное, письмо къ вамъ такъ и осталось у нея.
-- Меня это не удивило бы...-- едва выговорила Вѣра и, не оглядываясь, стала быстро спускаться внизъ.
Она не замѣтила, какъ сѣла на извощика, какъ очутилась въ своемъ маленькомъ, неприглядномъ номерѣ... Сознаніе, что Анны нѣтъ, что Анна застрѣлилась, какъ-то совсѣмъ окутало ее, захватило всю. Она ничего не видала, ничего не слыхала... Воспоминанія такъ и нахлынули на нее. Нѣкоторыя картины изъ прошлаго ярко выступили передъ нею.
II.
Три года тому назадъ Вѣра случайно попала въ Парижъ. Она пріѣхала съ семьей, гдѣ была гувернанткой. Они поселились въ извѣстномъ отелѣ, переполненномъ русскими, между которыми чаще всѣхъ ихъ посѣщала Александра Аркадьевна Боловцева, богатая вдова, жившая большую часть года въ Парижѣ.
Разъ эта Александра Аркадьевна обратилась къ Вѣрѣ съ просьбой придти къ ея больной дочери, родившей недавно мертваго ребенка.
-- Annette ужасно скучаетъ... Она была бы очень рада побесѣдовать иногда съ молодой особой... Мы стары для нея... Пожалуйста приходите! Она живетъ здѣсь же въ отелѣ.
Вѣра сказала, что придетъ, какъ только будетъ свободна.
Въ тотъ годъ октябрь въ Парижѣ былъ дождливый, туманный, сырой. Самый здоровый человѣкъ -- и тотъ не могъ не поддаваться вліянію этой погоды. Небо сѣрое, мелкій дождь, какой-то пронизывающій вѣтеръ.
Въ одно такое утро Вѣра увидала въ первый разъ Анну.
Вся ея обстановка какъ нельзя болѣе гармонировала съ суровымъ октябремъ. Громадная комната, обитая сѣрымъ атласомъ, какъ будто нарочно была вся загромождена ненужными и неудобными креслами, пуфами, козетками, столиками съ визитными карточками, корзинами цвѣтовъ. Тяжелыя гардины закрывали окна до половины, а спущенныя тюлевыя занавѣски помогали имъ впускать какъ можно меньше свѣта въ комнату. Вѣра взошла и успѣла разглядѣть въ этомъ полумракѣ все раньше, чѣмъ увидала Анну. Она со своей маленькой фигуркой совершенно тонула въ этой подавляющей обстановкѣ. Анна лежала на chaise longue въ черной бархатной блузѣ, отдѣланной кружевами point de Venise. На головѣ, причесанной въ двѣ косы, узкая бѣлая шелковая ленточка. Ноги прикрыты темно-лиловымъ couvre-pied также съ point de Venise. Рядомъ, на столикѣ, въ темныхъ вазахъ -- два громадныхъ букета изъ ниццкихъ фіалокъ. Все было строго обдумано: ничто не нарушало траура, ничто, вплоть до болонки, на бѣлоснѣжной шейкѣ которой былъ надѣтъ черный бархатный ошейникъ съ серебрянымъ замочкомъ и серебряною надписью: "Cora". Все было разсчитано, все подчеркнуто, во всемъ хотѣлось щегольнуть горемъ.
Возлѣ Анны сидѣли три дамы и одна изъ нихъ была мать ея. Александрѣ Аркадьевнѣ было уже подъ сорокъ, но парикмахерская прическа, необычайно тонкая талія, фасонъ и цвѣтъ платья дѣлали ее гораздо моложавѣе.
Разговоръ все время шелъ по-французски.
-- Вотъ уговариваемъ Annette встать и начать выѣзжать. По-неволѣ скучать будетъ, -- лежитъ уже пять недѣль, -- обратилась къ Вѣрѣ мать Анны послѣ обычныхъ представленій.
-- У насъ всегда, chère madame Bolowzeff, -- заговорила сидѣвшая у изголовья больной немолодая француженка, -- держатъ больную три недѣли въ постелѣ и три на chaise longue. Я принимала у герцогини Грамонъ, у графини Ришлянде...
-- Да какое мнѣ дѣло до вашихъ герцогинь и графинь!-- раздраженно перебила ее Александра Аркадьевна.
-- Но, maman, я должна слушаться кого-нибудь одного: или васъ, чтобы встать и летѣть завтра же въ Булонскій лѣсъ, или довѣриться madame Пуарье и вылежать еще недѣлю, -- заговорила молодая женщина, отчеканивая каждое слово. Въ голосѣ слышно было, что она не слушается ни той, ни другой, а сдѣлаетъ такъ, какъ сама захочетъ. Этотъ рѣшительный тонъ, этотъ рѣзкій голосъ противорѣчили ея безпомощной фигуркѣ, ея блѣдному, безкровному лицу. Но такъ казалось на первый взглядъ. Стоило только немного вглядѣться въ ея тонкія губы и обратить вниманіе на длинные темно-сѣрые глаза съ металлическимъ блескомъ, чтобы понять, что въ этомъ маленькомъ тѣльцѣ огромный характеръ.
-- Я уже ѣздила къ madame Gringoire, -- говорила между тѣмъ Боловцева, обращаясь къ сидѣвшей съ ней рядомъ барынѣ съ ужасно краснымъ лицомъ, отчего ея свѣтлые глаза казались совсѣмъ бѣлыми.-- Она пришлетъ завтра свою главную закройщицу снять мѣрку съ Annette... М-me Gringoire говоритъ, что теперь именно важно, чтобы корсетъ былъ сдѣланъ хорошо. Послѣ...-- она затруднялась въ выборѣ слова, -- послѣ подобной болѣзни талія не придетъ въ настоящій видъ цѣлыхъ два мѣсяца.
-- А иногда и совсѣмъ не придетъ, -- со вздохомъ проговорила ея собесѣдница.-- Вы повѣрите, у меня талія была въ сорокъ шесть сантиметровъ. Всѣ поражались... А послѣ рожденія моего Nicolas я уже не могла стянуть больше пятидесяти четырехъ.
-- А такъ какъ у меня никогда и не было тонкой таліи, то мнѣ и терять нечего, -- какъ бы нехотя проговорила больная.
-- Ахъ, Annette, какъ же ты говоришь такъ!? Ты знаешь, какъ Никсъ любитъ красивыя фигурки... Онъ не такъ цѣнитъ лицо, какъ фигуру...
-- Да откуда же мнѣ взять ее, maman, если я создана квадратной?-- уже совсѣмъ раздраженно отвѣтила Анна.
Видно было, что этотъ разговоръ надоѣлъ ей. Она приподнялась на лѣвый локоть, взяла со столика папиросу и стала курить, прищуривая правый глазъ. Она смотрѣла куда-то вдаль, желая показать, что не участвуетъ въ разговорѣ присутствующихъ. А разговоръ видно попалъ на благодарную тему.
-- Вы знаете, какъ много значить корсетъ, -- говорила m-me Боловцева, цѣдя сквозь зубы каждое слово.-- Съ тѣхъ поръ, какъ я ихъ заказываю у Gringoire, Вортъ не узнаетъ моей таліи... Каждый годъ она становится тоньше на полтора сантиметра.
Вѣра начинала жалѣть, зачѣмъ пришла сюда. Она не знала, какъ дождаться конца темы, чтобы встать и уйти. Ей казалось страннымъ, что Анна, которая и просила ее придти въ ней, не сочла нужнымъ сказать ей ни полслова. Она какъ будто угадала мысли Вѣры.
-- Вы въ траурѣ?-- обратилась она къ ней.-- По комъ?
-- Я похоронила мать, -- отвѣтила она неохотно...
Вѣра знала, что ей было извѣстно это и она задала такой вопросъ сама не зная зачѣмъ.
-- И давно?
-- Нѣтъ, только пять мѣсяцевъ тому назадъ.
-- Но вы посѣщаете театры?
-- Да. А развѣ нельзя? -- спросила Вѣра, опять не понимая ея вопроса...
-- Нѣтъ, отчего же если это еще занимаетъ, -- проговорила она и вздохнула такъ, какъ бы желая показать, что для нея удовольствій болѣе не существуетъ.
-- Настоящее горе, мнѣ кажется, не въ этомъ, -- не могла не отвѣтить ей Вѣра.-- Впрочемъ, я судить не могу.
Убѣждать эту барыню, задрапированную собственнымъ горемъ, ей показалось нелѣпымъ. Она оборвала разговоръ. Анна сейчасъ же поняла это и опять, повернувшись на лѣвый локоть и взяла со стола большую кипу картъ.
Акушерка-француженка сейчасъ же прочла желаніе больной. Она придвинула свой стулъ къ кушеткѣ и положила на колѣни дощечку съ перильцами. Анна сдала карты и онѣ начали играть въ безикъ. Видно было, что это ихъ обычное занятіе. Дамы, сидѣвшія здѣсь, какъ будто для больной, не обращали на это никакого вниманія. Онѣ оживленно продолжали свой разговоръ, перескочивъ какъ-то очень скоро отъ талій и корсетовъ къ несчастной исторіи женщины, разведенной съ мужемъ.
-- Я сама мать, -- говорила низкимъ голосомъ madame Боловцева.-- Развѣ же можно воспитывать такъ дочь? Полгода она живетъ у матери: жизнь монастырская, тишина, ничего не видитъ, а другіе полгода проводитъ у отца: тутъ, напротивъ, съ утра шумъ, суматоха. Онъ всюду ее таскаетъ за собой. Она по десяти дней остается на охотѣ... Множество мущинъ и она одна, пятнадцатилѣтняя дѣвочка, между ними. Что же изъ нея выйдетъ?...
-- Ахъ, -- заговорила жалобнымъ тономъ барыня съ бѣлыми глазами, m-me Корнфельдъ, -- да если это было единственное средство получить разводъ? У нихъ только одинъ ребенокъ... Ну, и рѣшили, что дочь будетъ жить полгода у матери и полгода у отца. И вотъ уже пять лѣтъ такъ.
-- Что же выйдетъ изъ этой дѣвочки, спрашиваю я васъ? Безъ всякаго женскаго вліянія, съ такимъ ужаснымъ отцомъ...
-- Да, конечно. Но...-- робко заговорила баронесса Корнфельдъ: она какъ будто боялась противорѣчить Боловцевой.
-- Ахъ, ma chère, не говорите!... Я вижу дѣвочку. Это не дѣвочка порядочной семьи, а гимназистъ какой-то... Кто же въ этомъ виноватъ?-- Конечно, мать!
-- Скоро рѣшили!.. какъ бы про себя проговорила Анна, не выпуская папиросы изо рта. У нея эти слова вылетѣли какъ будто нечаянно.
-- Что ты сказала, Annette?-- спросила ее мать, притворяясь, что не разслышала замѣчанія дочери.
-- Cinq cents, -- объявила второй безикъ больная и положила карты на столѣ.-- Вы же сами разсказывали, -- продолжала она, обращаясь къ матери, -- всю исторію этой бѣдной m-me Lotoff. Могла ли она жить съ мужемъ?
-- Она очень любила его... Да онъ и не желалъ развода, -- сдержанно, но съ замѣтнымъ раздраженіемъ, проговорила Боловцева.
-- Да... Но неужели трудно понять, что чѣмъ больше она любила его, тѣмъ тяжелѣе для нея было его третированіе, его какая-то ненависть къ ней?... А когда онъ ввелъ въ домъ ту женщину, развѣ m-me Lotoff могла оставаться жить съ нимъ?-- нервно перебила Боловцеву дочь.-- Это было выше ея силъ... Она должна была уѣхать и мужъ самъ желалъ этого, только былъ противъ развода, потому что дочь отдали бы матери...
На лицѣ Боловцевой нельзя было ничего прочитать. Большой ротъ съ тонкими губами былъ сжатъ въ жесткой полуулыбкѣ.
-- Любитъ эгоистично, мелко, какъ все, что онъ дѣлаетъ, -- продолжала Анна нервнымъ голосомъ.-- Онъ и не отпускалъ жену отъ себя, заставлялъ ее все выносить, чтобъ имѣть при себѣ дочь, -- до страданій жены ему дѣла не было... А виновата же во всемъ осталась она...
-- Тебѣ бы надо воды съ флёрдоранжевыми каплями немного. Ты очень волнуешься Annette, -- отдѣляя каждое слово, все съ полуулыбкой, сказала Александра Аркадьевна.-- Всякіе пустяки способны взволновать тебя.
-- Хороши пустяки! -- вся дрожа отъ волненія, выговорила Анна.-- Впрочемъ, извините, maman, я забыла мое обѣщаніе...
Она оборвала свою рѣчь и взялась опять за карты. Видно было, что внутри ея все клокотало: грудь высоко поднималась, ноздри раздувались, въ темно-сѣрыхъ глазахъ блеснулъ недобрый огонекъ.
-- Annette все еще не можетъ оправиться отъ болѣзни, -- какъ бы извиняясь, обратилась къ Вѣрѣ m-me Боловцева.-- Будь она здорова, она бы не взволновалась такъ изъ-за женщины, которую видѣла разъ въ жизни.
Анна хотѣла что-то сказать, но сейчасъ же крѣпко закусила нижнюю губу и сдвинула брови. Должно-быть послѣднее движеніе было ея обычное: несмотря на восемнадцать лѣтъ, у ней уже успѣла образоваться между бровей глубокая складка.
Настала неловкая минута молчанія. Анна совсѣмъ повернулась къ француженкѣ, давъ понять, что не хочетъ участвовать въ разговорѣ. Вѣра не знала, что отвѣчать Боловцевой.
-- Графъ Виллье!-- доложилъ очень кстати лакей.
Вслѣдъ за нимъ въ комнату вошелъ баринъ небольшаго роста съ сѣдой головой и темными усами. Борода была гладко выбрита.
-- Можно видѣть милую больную? -- весело спросилъ онъ, мягко ступая по ковру и прямо направляясь къ старухѣ Боловцевой.
-- Вы совсѣмъ пропали, графъ! Васъ не видно и не слышно, -- заговорила Александра Аркадьевна, вся преобразившись: она какъ-то прищурила глаза, начала картавить и пропускать слова сквозь зубы. Послѣ Вѣру уже это не удивляло: она знала, что если войдетъ мущина, даже старше Виллье, Боловцева сейчасъ же вся подтянется, сдѣлается игривѣе и ни на минуту не забудетъ дѣлать любезное лицо.
-- Но какой на васъ сегодня туалетъ, -- о, какой туалетъ!-- восторгался французъ, съ видомъ знатока, платьемъ Боловцевой.
-- Не дуренъ, не правда ли?... M-r Вортъ считаетъ долгомъ сдѣлать мнѣ каждый годъ сверхъ всего, что я у него заказываю, такое... une petite robe... дешевенькое...
-- Это мнѣ стоитъ девятьсотъ франковъ... Для Ворта это даромъ, -- проговорила она тономъ извиненія или поученія: Вѣра не поняла.-- Поѣдемте съ нами въ Буа, графъ, -- обратилась Боловцева къ Виллье.-- Вотъ уже два дня какъ я не была тамъ.
-- О, бѣдные парижане!-- тонко замѣтилъ Виллье.
-- Никсъ уѣхалъ на три дня въ замокъ къ Грамонъ, да и вы у меня совсѣмъ пропали... Ну, я пойду одѣваться...
-- Надѣньте пожалуйста ваше лютровое пальто, -- оно къ вамъ идетъ до невозможнаго. Впрочемъ, все, что вы ни надѣнете...
-- Да ужь пригласите его скорѣй обѣдать, -- выговорила Анна по-русски, продолжая играть въ безикъ.
-- Прошу не учить меня, -- отвѣтила, тоже по-русски, мать. Но ни въ тонѣ, ни въ голосѣ, ни въ лицѣ не было ни тѣни раздраженія. Все та же дѣланная полуулыбка играла на губахъ.
-- Графъ, -- обратилась она въ сторону француза, -- пойдемте ко мнѣ въ будуаръ. Селестина подастъ мнѣ только шляпу и пальто.
Вѣра также поднялась съ своего мѣста. Анна простилась съ нею, не сказавъ ни слова, даже не взглянувъ на нее.
-- Нѣтъ, я не пущу васъ, вы съ нами, -- не выпуская руки Вѣры, сказала Александра Аркадьевна.
-- Нѣтъ, merci, я не могу, -- отвѣтила та.
-- Вы всегда мнѣ отказываете, -- любезно проговорила Боловцева.-- Я вѣдь могу обидѣться... Madame Корнфельдъ, надѣвайте же шляпу!
Старушка быстро встала съ своего мѣста и вышла вмѣстѣ съ Вѣрой изъ этого роскошнаго, но тяжелаго салона.
Madame Корнфельдъ была добрѣйшее созданіе съ неудавшимся прошлымъ, съ тяжелымъ настоящимъ и неизвѣстнымъ будущимъ. Она была въ родѣ dame de compagnie при Боловцевой. И это было ея больнымъ мѣстомъ, хотя она и пріобрѣла себѣ всѣ необходимыя свойства компаньонки: умѣнье во-время смолчать, во-время согласиться, похвалить шляпу; но при первомъ же случаѣ она давала понять, что какъ судьба несправедлива, заставляя ее унижаться передъ какой-то Боловцевой съ темнымъ прошлымъ, но съ большимъ состояніемъ, -- ее, Корнфельдъ, принадлежащую къ одной изъ лучшихъ фамилій Курляндіи.
-- Вотъ и этотъ, -- заговорила Корнфельдъ гораздо проще и искреннѣе, чѣмъ все, что она говорила при Боловцевой, провожая Вѣру до ея комнаты.-- Пріятно ему что ли такъ извиваться передъ старухой?... Какъ онъ былъ любимъ при дворѣ! Императрица Евгенія всегда приглашала его съ собой въ театръ. А теперь... сдѣлался приживалкой богатыхъ иностранцевъ.
Вѣра уже позже узнала всю исторію графа Виллье. Дѣйствительно, это былъ жалкій типъ. Любимцъ Наполеона и когда-то одинъ изъ первыхъ представителей парижскаго высшаго общества, онъ приходилъ пѣшкомъ, усталый, голодный, изъ отдаленнаго квартала Парижа, для того, чтобъ имѣть возможность съѣсть шесть изысканныхъ блюдъ за столомъ Боловцевой. Съ паденіемъ имперіи Виллье потерялъ все... Безъ подготовки, безъ образованія, а главное съ репутаціей друга Наполеона -- онъ оказался лишнимъ при новомъ правительствѣ, къ этому еще присоединилась случайная потеря всего состоянія на какихъ-то акціяхъ. Теперь никто не зналъ, гдѣ живетъ и какъ живетъ Виллье. Онъ являлся всегда хорошо одѣтый, гладко выбритый, съ накрашенными усами, съ изысканными манерами и непринужденнымъ свѣтскимъ тономъ. Все это были остатки его прежнихъ привычекъ. Но кромѣ этого онъ сохранилъ еще и другія привычки: быть всегда au courant всего, что дѣлается въ высшемъ свѣтѣ, посѣщать первыя представленія въ театрахъ, проѣхаться въ опредѣленный часъ по Булонскому лѣсу и запивать тонкимъ виномъ тонкія блюда... Онъ слишкомъ долго жилъ всѣмъ этимъ, чтобы не поступиться до извѣстной степени своимъ самолюбіемъ. Что стоитъ сказать два-три комплимента отживающей кокеткѣ! Ониу него уже готовы, -- онъ столько лѣтъ повторяетъ ихъ... амежду тѣмъ онъ послѣ вкуснаго обѣда будетъ сидѣть въ avantscène и на другой, день можетъ отдать отчетъ въ какомъ-нибудь салонѣ о новой пьесѣ.
Для баронессы Корнфельдъ это было какъ нельзя болѣе понятно.
III
Парижъ праздновалъ свой fête des morts. Онъ приходился какъ разъ 2-го ноября. Въ этотъ день прошло ровно полгода послѣ смерти матери Вѣры. На чужой сторонѣ, вдали отъ всего близкаго, роднаго, ей захотѣлось участвовать въ общемъ горѣ, въ общемъ оплакиваніи дорогихъ существъ, потерянныхъ навсегда.
Во второмъ часу она уже ѣхала на Монмартское кладбище.
Погода стояла теплая, сухая. Второе ноября было какъ-то особенно ярко и ясно. Вѣрѣ казалось, что оно не должно было гармонировать съ общимъ настроеніемъ Парижа въэтотъ день.
Но это только казалось ей.
Едва она въѣхала на бульвары, какъ ее поразила эта масса народу и экипажей, снующихъ по всѣмъ направленіямъ.
Тысячи вѣнковъ и крестовъ изъ иммортелей живыхъ цвѣтовъ двигались съ толпой, оживленной и веселой, какъ всегда. Вѣра подъѣхала къ воротамъ кладбища. Ей не дали пройдти двухъ шаговъ, какъ окружили съ предложеніями купить -- кресты и вѣнки всѣхъ величинъ и цвѣтовъ, совали въ руки изображенія гробовъ и склеповъ, сдѣланныхъ изъ папье-маше.
Кладбище было уже полно народу. Все двигалось, шумѣло, болтало, смѣялось... На могилахъ лежали цѣлыя горы вѣнковъ, кругомъ сидѣли и стояли родные, знакомые тѣхъ, кто лежалъ подъ этими вѣнками. Видно было, что на многихъ могилахъ сидѣли и совсѣмъ чужіе люди, считавшіе долгомъ чествовать этотъ "праздникѣ мертвыхъ". Вѣра прошла дальше.
Вездѣ толпы народа, старые и молодые, женщины и мужчины; все говорило, перебивало другъ друга, шумѣло...
Солнце уже начало спускаться и золотистыми лучами освѣтило пожелтѣвшіе листья каштановъ и дубовъ, темные стволы ихъ, красивыя лица блузниковъ, поддѣльные цвѣты на шляпахъ француженокъ, мраморныя и чугунныя изваянія здѣсь и тамъ на могилахъ.
Одиночество, сиротство чувствовалось еще жгучѣе, еще острѣе, здѣсь, среди этой толпы, умѣющей вездѣ веселиться, изо всего сдѣлать праздникъ...
Кладбище идетъ террасами.
Вѣра взошла по лѣстницѣ наверхъ и увидѣла опять цѣлые ряды могилъ, но народу было меньше, и чѣмъ дальше шла она, тѣмъ толпа становилась все рѣже и рѣже.
Вдали, гдѣ тѣни было меньше, она увидѣла три могилы -- двѣ большія и одну между ними маленькую -- точь-въ-точь какъ тамъ, дома... Она взошла и сѣла на одну изъ нихъ. Кругомъ было тихо, торжественно тихо, хоть въ воздухѣ стоялъ какой-то непонятный гулъ: человѣческіе голоса, шумъ экипажей за стѣнами кладбища -- все слилось вмѣстѣ.
Вѣра сидѣла неподвижно на могилѣ, -- мысль какъ будто оторвалась, улетѣла куда-то; она не могла отдать себѣ отчета, гдѣ она -- у себя, у дорогихъ ей могилъ, или далеко, среди чужаго народа.
Она видѣла передъ собой могилу, въ которую, полгода тому назадъ, опускали ее, дорогую, хорошую маму... Какъ ей не хотѣлось умирать, какъ надо было ей жить!... Сколько было борьбы съ нежданной, внезапно подкравшеюся смертью! Это было что-то невѣроятное. Изъ молодой, красивой женщины, такъ горячо относившейся къ дѣтямъ, такъ страстно принимавшей къ сердцу каждое страданіе -- въ десять дней сталъ холодный трупъ, спокойно улыбающійся на всѣ слезы, на отчаянные вопли окружавшихъ. То же изящное очертаніе головы, тотъ же, точно изъ мрамора высѣченный, носъ, черныя брови, чудный лобъ... Только похудѣла немного... Только спокойствіе, равнодушіе ко всему окружающему -- не ея...
Но пока еще лежала на столѣ и даже потомъ въ гробу, все какъ будто еще не совсѣмъ оторвалась, не совсѣмъ потеряна... Когда же опустили въ глубокую яму, засыпали желтой землей и умяли вотъ этотъ холмикъ, что теперь уже успѣлъ осѣсть...
-- Madame!-- услышала Вѣра надъ головой низкій мужской голосъ.
Она подняла глаза и увидала высокаго ливрейнаго лакея съ громаднымъ мѣховымъ одѣяломъ въ рукахъ.
-- Позвольте потревожить васъ, сама княгиня идетъ сюда, -- почтительно сказалъ ей лакей и сталъ разстилать одѣяло на могилу и возлѣ нея.
Вѣра встала.
За лакеемъ направлялась къ этимъ же могиламъ цѣлая семья. Впереди шла старуха, въ сѣдыхъ букляхъ, въ нарядной шляпѣ съ цвѣтами. Она опиралась на руку просто одѣтой дѣвушки, съ вопросительнымъ выраженіемъ лица. За ними шли дѣти, гувернантка, два молодыхъ человѣка.
-- Какъ я не люблю, когда чужіе садятся на мои могилы!-- громко прошамкала старуха.
Вѣра хотѣла извиниться, да не стоило.
Они обѣдали въ этотъ день всѣ вмѣстѣ. Вѣрѣ не хотѣлось опоздать къ обѣду, такъ какъ она дала слово Александрѣ Аркадьевнѣ непремѣнно участвовать на ея обѣдѣ, на который былъ приглашенъ знаменитый баритонъ, дѣлавшій очень много шуму въ Парижѣ. Она слышала про него въ Петербургѣ, онъ бывалъ въ свѣтѣ и пользовался громаднымъ успѣхомъ у дамъ.
Съ Боловцевой въ Парижѣ онъ встрѣтился какъ старый знакомый и на другой же день послѣ дебюта далъ слово обѣдать у Алекоандры Аркадьевны.
Когда Вѣра вошла въ залу, всѣ уже были въ сборѣ и сейчасъ же стали занимать мѣста. На этотъ разъ обѣдали въ маленькомъ салонѣ Боловцевой.
Вся комната была пропитана запахомъ розъ и фіалокъ, цѣлая гора которыхъ украшала середину стола. Отъ четырехъ большихъ канделябръ ужь и теперь было жарко.
На виньеткахъ меню были нарисованы значки нотъ. Это было любезною предупредительностью m-me Боловцевой. Она, впрочемъ, сейчасъ же и объяснила ее баритону, который сѣлъ рядомъ съ ней.
Стоило взглянуть на него, чтобы понять, что онъ могъ заслужить репутацію человѣка съ громаднымъ успѣхомъ. Высокій лобъ, желтоватый цвѣтъ лица, черные усы и борода давали ему энергичное выраженіе и дѣлали его совсѣмъ непохожимъ на опернаго пѣвца.
Слѣды частаго подкрашиванья глазъ для сцены оставляли на вѣкахъ темную рамку, отчего глаза дѣлались еще значительнѣе. Рядомъ съ Вѣрой сидѣлъ аббатъ, воспитатель племянниковъ Боловцевой, худой, бритый, съ тонкими губами и маленькими глазками.
Онъ странно заглядывалъ въ лицо, когда говорилъ съ кѣмъ-нибудь, точно хотѣлъ разсмотрѣть собесѣдника.
Остальные за обѣдомъ были все свои: Анна, баронесса, Никсъ, мужъ Анны, ея двоюродный братъ -- Боловцевъ и неизмѣнный Виллье.
Вѣрѣ пришлось видѣть Анну до этого обѣда раза четыре. Онѣ, какъ и въ первый разъ, почти не говорили другъ съ другомъ. Анна при матери была всегда или молчалива, или раздраженно-зла, а съ мужемъ, напротивъ, всегда кроткая, даже какъ будто заискивающая, что совсѣмъ не было похоже на нее. Теперь она сидѣла молча, пристально глядя на Ферри... Пѣвецъ говорилъ все время съ Александрой Аркадьевной, сыпалъ комплименты, сомнительныя остроты, говорилъ о своемъ знакомствѣ въ Петербургѣ снисходительнымъ тономъ француза и все время ѣлъ, беря по два раза почти всѣ блюда. Каждая острота, каждое слово приводили Боловцеву въ восхищеніе.
-- Никсъ, вы слышали, -- обратилась она черезъ столъ въ зятю, -- m-г Ferri говоритъ, что Капуль поетъ не голосомъ, а руками.
-- М-r Ферри остроуменъ, какъ всегда, -- отвѣтилъ Николай Сергѣевичъ.
-- О, какъ всегда!-- съ умиленнымъ видомъ произнесла баронесса Корнфельдъ, уставивъ на пѣвца свои бѣлые глаза.
-- А Капуль говоритъ, что вы поете также не голосомъ, а больше глазами и лицомъ, -- отдѣляя каждое слово, произнесла Анна.
-- Oh!!... Est-elle méchante cette petite?!...-- отвѣтилъ смѣясь пѣвецъ, обращаясь къ Аннѣ. Онъ какъ будто въ первый разъ увидалъ ее.
-- Annette шутитъ, -- поторопилась смягчить Александра Аркадьевна и сейчасъ же постаралась овладѣть вниманіемъ Ферри, начавъ разсказывать, какъ она слѣдила за нимъ въ донъ-Жуанѣ, когда онъ шелъ подъ руку съ донной Анной и шепталъ ей что-то.
-- О, еще бы...-- И Ферри началъ разсказывать разныя закулисныя сплетни, анекдоты, столкновенія, не щадя ни мужчинъ, ни женщинъ. Боловцева и Корнфельдъ съ жадностью слушали его.
-- Я глубоко вѣрю въ живучесть французской націи, -- говорилъ между тѣмъ, на другомъ концѣ стола, молодой Боловцевъ.
Онъ былъ въ восторгѣ отъ Франціи, зная ее по Парижу, и отъ французской націи, съ которой былъ знакомъ, главнымъ образомъ, по хорошенькимъ парижанкамъ и по гарсонамъ Биньона.
-- Но старость все-таки беретъ свое, французская нація отжила свой вѣкъ, -- горячился Виллье.-- Я знаю по себѣ. Когда я былъ молодъ...
-- Отдѣльный человѣкъ и нація -- дѣло разное, -- перебилъ его Никсъ.
-- Несомнѣнно, что мы идемъ подъ гору, -- заговорилъ молчавшій до тѣхъ поръ аббатъ, -- а рядомъ съ нами ростетъ и ростетъ громадное чудовище съ страшными зубами и острыми когтями... Чудовище это -- сила Бисмарка, -- обратился онъ кроткимъ тономъ наставника къ Аннѣ, смотрѣвшей на него вопросительными глазами.
-- Но если Германія еще долго продержится на той военной высотѣ, на которую ее взгромоздилъ Бисмаркъ, -- замѣтилъ сдержанно Никсъ, -- страна должна неминуемо истощиться... Вы думаете дешево ей обходится этотъ страхъ, который Бисмаркъ наводитъ на сосѣдей?...
-- А во Франціи... этотъ религіозный раздоръ... -- началъ аббатъ.
-- Ахъ, господа, какъ вы надоѣдаете нашимъ милымъ хозяйкамъ!-- поторопился перебить ее пѣвецъ, видя, что разговоръ начинаетъ принимать слишкомъ серьезный оттѣнокъ.-- Все-таки французы -- премилый народъ... Правда?-- обратился онъ къ Боловцевой.
-- Въ политикѣ вашей а ничего не понимаю... А французовъ люблю очень, -- отвѣтила ему съ легкимъ смущеніемъ Александра Аркадьевна.
-- Maman, вы, конечно, замѣтили сегодня въ церкви туалетъ на графинѣ Мери?-- спросилъ Николай Сергѣевичъ.
-- О, да! Вотъ безобразіе!... Она никогда не умѣетъ одѣться, -- живо подхватила Александра Аркадьевна.
-- Это вѣдь ваша знакомая, -- обратилась Александра Аркадьевна къ Ферри, желая втянуть и его въ разговоръ. Но баритонъ затихъ. Онъ постоянно взглядывалъ на Анну, которая не ѣла и спокойно смотрѣла на окружающихъ.
-- А вѣдь какъ серьезно молится, -- продолжалъ Николай Сергѣевичъ, -- точно и въ самомъ дѣлѣ за тѣмъ пріѣхала.
-- Но эти ногти, Боже, что за ногти!... Кто же обстригаетъ ногти лопатой?! -- опять обратилась Александра Аркадьевна къ сосѣду. Она опять поймала его пристальный взглядъ на Анну.-- Хотите, я вамъ предскажу что-то, -- обратилась она полураздраженно къ Ферри.
-- О, да, ужасное, -- шутливо отвѣтила ему Александра Аркадьевна, довольная тѣмъ, что ей снова удалось завладѣть вниманіемъ красиваго баритона.
-- Чѣмъ ужаснѣе будущее, тѣмъ скорѣе хочется его знать.
-- Для чего же?
-- Да хоть бы для того, чтобы постараться предотвратить опасность, -- все въ шутливомъ тонѣ продолжалъ Ферри.
-- Ну, нѣтъ, я вижу, что вы, какъ ночная бабочка, склонны летѣть на огонь, -- кокетливо заглядывая ему въ глаза, цѣдила сквозь зубы Александра Аркадьевна.
Обѣдъ кончился.
За Александрой Аркадьевной шумно встало все общество.
-- Я сію минуту только поправлю прическу, надѣну шляпу, -- сказала m-me Боловцева, -- и мы отправимся въ театръ. М-eur Ферри съ нами, разумѣется?-- обратилась она къ французу.
-- Merci. Съ удовольствіемъ...
Какъ только Боловцева ушла, Анна подозвала къ себѣ Ферри.
-- Вы не знаете цыганскихъ пѣсенъ? -- спросила она его просто.
-- Слышалъ въ Москвѣ... О, это восторгъ!... Особенно одинъ романсъ... Не припомню теперь, -- сказалъ пѣвецъ, потирая лобъ рукою.
-- Не этотъ ли? -- сказала Анна, садясь за рояль и беря нѣсколько аккордовъ какой-то цыганской пѣсни.-- Вслушайтесь хорошенько.
И Анна запѣла "Ночи безумныя". Пѣла она совсѣмъ по-цыгански. У нея былъ очень маленькій, но вѣрный голосъ, которому она съумѣла придать оттѣнокъ совершенно цыганскій.
Она перевела и спѣла еще куплетъ, не сводя своихъ сѣрыхъ громадныхъ глазъ съ собесѣдника.
Никсъ, кузенъ и аббатъ ушли въ маленькую гостиную, рядомъ съ залой, и курили. Анна осталась вдвоемъ съ Ферри.
-- Еще, пожалуйста, -- тихо проговорилъ баритонъ, когда Анна кончила.
-- Вы не стоите, -- сказала ему Анна.
-- Отчего это?
-- Очень ужь лживы, -- смотря въ сторону, уронила Анна.
Онъ не нашелся, что сказать и только укоризненно взглянулъ на нее. Она запѣла со страстью, съ огнемъ "Не смотри мнѣ въ глаза ты такъ нѣжно", давая каждому слову выраженіе и не сводя глазъ съ Ферри. Послѣ ея постоянныхъ уколовъ, ея ласковый взглядъ ему показался въ десять разъ милѣе. Онъ придвинулъ свой стулъ очень близко въ ней. Она оборвала пѣніе на полуфразѣ.