Лесков Николай Семенович
Пустоплясы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Святочный рассказ).

Н. С. Лесков

Пустоплясы

(Святочный рассказ )

  
   Источник текста: Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12 т. -- М., Правда, 1989; Том 11, с. 231-241.
   OCR: sad369 (г. Омск)
  
   На одном дорожном ночлеге по старому тракту сбилось так много людей, что все места в просторной избе были заняты. Случились тут люди и конные, и пешие, и швецы, и жнецы, и удалые разносчики, и чернорабочие, которые ходили дорогу чистить. На дворе было студёно, и все, с надворья входя, лезли погреться у припечка, а потом раскладывались, где кто место застал, и начали разговаривать. Сначала поболтали про такие дела, как неурожай да подати, а потом дошли и до "судьбы божества". Стали говорить -- отчего это бог Иосифу за семь лет открыл, что в Египте "неурожай сойдёт"; а вот теперь так не делает: теперь живут люди и беды над собою не ожидают, а она тут и вот она! И начали говорить об этом всякий по-своему, но только один кто-то с печки откликнулся и сразу всех занял; он так сказал:
   -- А вы думаете, что если бы нам было явлено, когда беда придёт, так разве бы мы отвели беду?
   -- А разумеется.
   -- Ну, напрасно! Мало что ли у всех в виду самого ясного, чего отвести надо, а однако не отводим.
   -- А что, например?
   -- Да вот, например, чего ещё ясней того, что бедных и несчастных людей есть великое множество, и что пока их так много, до тех пор никому спокойно жить нельзя; а ведь вот про это никто и не думает.
   -- Вот то-то и есть! А если б предвещение об этом было -- небось бы поправились.
   А тот с печи отвечает:
   -- Ничего б не поправились: не в предвещении дело, а в хорошем разуме. А разума-то и не слушают; ну а как предвещения придут, так они не обрадуют.
   Его и стали просить рассказать про какой-нибудь такой пример предвещения; и он начал сразу сказывать.
   -- Я ведь уже старик, мне седьмой десяток идёт. Первый большой голод я помню за шесть лет перед тем, как наши на венгра шли, и вышла тогда у нас в селе удивительность.
   Тут его перебили излишним вопросом: откуда он?
   Рассказчик быстро, но нехотя оторвал:
   -- Из села Пустоплясова. Знаешь что ль?
   -- И не слышали.
   -- Ну, так услышишь, что у нас в Пустоплясах случилось-то; смотри, чтобы и у вас в своём селе чего-нибудь на такой манер не состроилось. А теперь помолчите, пока я докончу вам: моя сказка не длинная.
   Стало в том у нас удивительно, что вокруг нас у всех хлеба совсем не родило, а у нас поле как-то так островком вышло задачное, -- урожай бог дал средственный. Люди плачут, а мы бога благодарим: слава тебе, господи! А что нам от соседей теснота придёт, о том понимать не хочем. А соседи нам все завидуют; так и говорят про нас: "божьи любимчики: мы у господа в наказании, а вы в милости". "И каким-де вы святителям молились и которым чудотворцам обещались?" А наши уж и чванятся, что в самом деле они в любови у господа: убираем, жнём, копны домой возим и снопы на овины сажаем да на токах молотим... Такая трескотня идёт, что люба-два! И сейчас после этого сряду пошло баловство: накололи убоины, свезли попам новины, наварили бражки, а потом мужики норовят винца попить, а бабы с утра затевают: "аль натирушков натирить! аль лепёшечек спечь!" И едим да пьём во вред себе больше, чем надобно. По другим деревням вокруг мякиною и жмыхом давятся, а мы в утеху себе говорим: ведь мы не причинны в том, что у других голодно. Мы ведь им вреда на полях не делали и даже вместе с ними по весне на полях молитвовали, а вот нашу молитву господь услыхал и нам урожай сослал, а им не пожаловал. Всё в его воле: господь праведен; а мы своих соседов не покидаем и перед ними не горжаемся: мы им помогаем кусочками. А соседи-то к нам и взаправду повадились кажиден да и бесперечь, и всё идут да идут и что дальше, то больше, и стали они нам очень надокучисты. Так пришло, что не токмо не кажись на улице, а и в избе-то стало посидеть нельзя, потому что слышно, как всё тянут голодные свою скорбинку: "б-о-ж-ь-и л-ю-б-и-м-ч-и-к-и! сотворите святую милостыньку Христа ради!" Ну, раз дашь, и два дашь, а потом уж дальше постучишь в окно да скажешь: "Бог подаст, милые! Не прогневайся!" Что же делать-то! Хорошо, что мы "божьи любимчики", а им хоть и пять ковриг изрежь, их всё равно не накормишь всех! А когда отошлёшь его от окошка, -- другая беда: самому стыдно делается себе хлеб резать... То есть ясно, как не надо яснее, господь тебе в сердце кладёт, что надо не отсылать, а надо иначе сделать, а пока чего должно не сделаешь -- нельзя и надеяться жить во спокойствии.
   И надо бы, кажется, это понять, а вот однако не поняли; тогда и превозвестник пришёл, -- его прогнали.
   Тут по избе шепотком пронеслось:
   -- Слушайте, братцы, слушайте!
   Запечный гость продолжал:
   -- Так доняли нас голодные соседи, что нам совсем стало жить нельзя, а как помочь беде -- не ведаем. А у нас лесник был Федос Иванов, большой грамотник, и умел хорошо все дела разбирать. Он и стал говорить:
   -- А ведь это нехорошо, братцы, что мы живём как бесчувственные! Что ни суди, а живём мы все при жестокости: бедственным людям норовим корочку бросить, -- нечто это добродетель есть? -- а сами для себя всё ведь с затеями: то лепёшечек нам, то натирушков. Ах, не так-то совсем бы надо по-божьи жить! Ах, по-божьи-то надо бы нам жить теперь в строгости, чтобы себе как можно меньше известь, а больше дать бедственным. Тогда, может быть, лёгкость бы в душе осветилася, а то прямо сказать -- продыханья нет! В безрассудке-то омрачение, а чуть станешь думать и в свет себя приводить -- такое предстанет терзательство, что не знаешь, где легче мучиться, и готов молить: убей меня, господи, от разу!
   Федос, говорю, начитавшись был и брал ото всего к размышлению человечнему, как, то есть, что человеку показано... в обчестве... То есть, как вот один перст болит -- и всё тело неспокойно. Но не нравилось это Федосово слово игрунам и забавникам во всём Пустоплясове; он, бывало, говорит:
   -- Вы, почкенные старички, и вы, молодой народ, на мои слова не сердитеся: мои слова -- это не сам я выдумал, а от другого взял; сами думайте: эти люди, которые хотят веселиться, когда за порогом другие люди бедствуют, они напрасно так думают, будто помехи не делают, -- они сеют зависть и тем суть богу противники. Теперь, братцы, надо со страдающими пострадать, а не праздновать -- не вино пить да лепёшкой закусывать.
   Старики за это на Федоса кривилися, а молодые ему стрекотали в ответ:
   -- Чего ты тут, дядя Федос, очень развякался! Что ты поп, что ли, какой непостриженный! Нам и поп таких речей не уставливал. Если нам бог милость сослал, что нам есть что есть, то отчего нам и не радоваться? Пьём-едим тоже ведь всё в славу божию: съедим и запьём и отойдём -- перекрестимся: слава-те, господи! А тебе-то что надобно?
   Федос не сердился, а только знал, что ответить.
   -- Несмысленные! Что тут за слава? Никакой славы нет, что вы будете лепёшки жевать до отвалу, когда люди кожурой давятся! А вы вот такую славу вознесите Христу, чтобы видели все, что вы у него в послушании... Ведь его же есть слово к нам: "Пусть знают все, что вы мои ученики, если имеете любовь между собою!"
   Но только ничего Федос не успевал, и все ему наотрез грубили, и особенно ему перечила своя его собственная внучка Маврутка, -- одна только она у него и осталась от всего поколения, и он с нею с одною и жил в избе, а была она с ним несогласная: такая-то была вертеница и Федоса не слушалась, и даже озорничала с ним.
   -- Ты, -- бывало, скажет, -- очень уж стар стал, так вот и пужаешь всех и нет совсем при тебе никакой весёлости. Чего ты пристаёшь ко всем: "бог" да "бог"! Это мы и в церкви слышали, и крестились, и кланялись, а теперь надо весёлого!
   Он ей, бывало, скажет:
   -- Эй, нехорошо, Мавра! Бога надо постоянно видеть перед собою, на всех местах ходящего и к тебе понятно глаголющего, что тебе хорошо, а чего ненадобе. -- А девка на эти слова от себя зачастит, зачастит и всякий раз кончит тем, что:
   -- Ты простой мужик, а не поп, и я не хочу тебя слушаться!
   А он ей:
   -- Я простой мужик -- я в попы и не суюся, а ты не суди, кто я такой, а суди только моё слово: оно ведь идёт на добро и от жалости.
   А внучка отвечает:
   -- Ну, ладно: в молодом-то веку не до жалости; в молодом веку надо счастье попробовать.
   А Федос ей и сказал:
   -- Ну, что делать -- испробуешь, только ведь не насытишься.
   И так, где, бывало, с дедом Федосом люди ни сойдутся -- сейчас все против него; а он всё толкует, что надо жить в тихости, без шума и грохота, да только никак с людьми не столкуется и с Мавруткою к празднику нелады у него по домашеству; пристаёт она:
   -- Дай, дедко, мучицы просеять, спечь лепёшечек!
   А он этого не хочет, говорит:
   -- Ешь решотный хлеб, от других не отличай себя.
   Мавра и злится:
   -- Нас, -- говорит, -- бог отличил, а ты морить хочешь!
   Федос отвечает:
   -- Эх, глупая! Ещё неведомо, для чего вы отличены; может быть, и не для радости, а в поучение.
   И когда раз один Маврутка так на Федоса рассердилась, так взяла да и сказала ему:
   -- Не дай бог с тобой долго жить, хоть бы помер ты.
   Но Федос и тут не рассердился.
   -- Что же такое!.. Ничего!! погоди, вот скоро похороните; может быть, потом поминать станете.
   А молодые-то -- и расхохоталися:
   -- Ещё, мол, чего! Тебя, старого ворчуна, вспоминать будем!
   Да и старички-то, которых звал он "почкенные", не на его стороне становилися, а тоже, бывало, говорят:
   -- Что он презвышается -- лучше всех хочет быть во всём в Пустоплясове! Довольно знаем мы все его: вместе и водку с ним пили, и с бабами песни играли -- чего великатится!
   Молодые это слышать и рады, и иной озорной подойдёт к нему и говорит:
   -- Дед Федос!
   -- А что тако?
   -- А вон что про тебя старики-то сказывают!
   -- Да! Ну-ка, давай, послухаем.
   -- Говорят... будто ты... Стыдно сказывать!
   -- Ну что?.. ну что? Не тебе это стыдно-то!
   -- Когда молодой-то был...
   -- У, был пакостник!.. Школы нам, братцы, не было! Бойло было, а школы не было.
   -- Говорят, ты солдатке в половень гостинцы носил!
   -- Да и хуже того, братцы мои, делывал. Слава богу, многое уже позабылося... Видно, бог простил, а вот... людям-то всё ещё помнится. Не живите, братцы, как я прожил, живите по-лучшему: чтоб худого про вас людям вспоминать было нечего.
   А мы, раз от раза больше всё сшибаючись, попали, братцы, перед святками в такое бесстыжество, что мало нам стало натирухов да лепёшек, а захотели мы завести забавы и игрища. Сговорилися мы, потаймя от своих стариков, нарядиться как можно чуднее, медведями да чертями, а девки -- цыганками, и махнуть за реку на постоялый двор шутки шутить. А Федос как-то узнал про это и пошёл ворчать:
   -- Ах вы, -- говорит, -- бесстыжие! Это вы мимо голодных-то, дразнить их пойдёте, что ли, с песнями? Слушай, Мавра! Нет тебе моего позволения!
   Мы все её у Федоса отпрашиваем:
   -- Пусти, мол, её, Федос Иванович, что тебе её век томить!
   А он отвечает:
   -- Пошли вы, пустошни! Какое в этом утомление, чтобы не пустить человека из себя дурака строить!
   -- Ну, да ты, мол, уж всегда такой: ото всех все премудрости требуешь!
   -- Не премудрости, -- говорит, -- а требую, что господь велит, -- на ближние разумения: ближний в скорбях, а ты не попрыгивай.
   -- Да разве ближнему-то хуже от этого?
   -- А разумеется, -- не вводи его в искушение, а в себе не погубляй доброту ума.
   -- Ну, вот, мол, ты опять всё про вумственность! Это надокучило! Небось, когда молод был сам, так не рассуживал, а играл, как и прочие.
   -- Ну, и что же такое, -- отвечает дед Федос. -- Я ведь уже не раз сознавался вам, что в молодых годах я много худого делал, так неужели же и вам теперь должен тоже советовать делать худое, а не доброе! Эх, неразумные! С пьяным-то, чай, ведь надо говорить не тогда, когда он пьян, а когда выспится. Молодой я пьян был всякой хмелиною, а теперь, слава богу, повыспался. А если бы я был человек не грешный, а праведный, так я бы и говорил-то с вами совсем на другой манер: я бы вам, может, прямо сказал: бог это вам запрещает, и может за это придти на вас наказание!
   Тут за это слово все на Федоса поднялись.
   -- Нет, нет! -- закричали: -- что ты, как ворон, всё каркаешь! Это всё ты сам повыдумывал! Веселье и в церквах поминается. Давыд-царь и играл, и плясал, и на свадьбе-то мало ли вина было попито. Ты своего не уставляй, -- это нам не запретное. Если бы похотел господь, чтобы поворотить народ на другую путь, он бы не тебя послал, а особого посла-благовестника.
   Федос им желал внушить, что не нам судить, какого посла куда посылает бог, а что слово господне -- духовное и через кого оно доходит, через того всё равно и засеменяется: кто в божьих смыслах говорит, того и послушайся, а нарочных послов не жди. Нарочный-то, бывает, так придёт, что и не поймёшь его.
   Ну, а всё же хоть и все с дедом спорили, а в открытость супротив его делать стыдилися, потому что -- когда вспомянется нам то, что старики про половень говорили, мы Федоса будто и не уважаем, а потом вздумаем, что он давно уже человек справедливый стал, а те "почкенные"-то, всё еще вокруг половня ходят -- нам Федоса и совестно. Грешник-то он, правда, что грешник был, да ведь он отстоялся уж и повернул себя на хорошее! Своё-то нам справить хочется, а его всё-таки стыдно. И стали мы с своими намерениями крыться и сделали уговор вечером на Рожествин день собираться все в ригу и ждать друг дружку в угле, в колосе, а потом идти всей гурьбой переряженным к дворнику. А мы знали, что у дворника праздник как следует: быка залобанили, трёх свиней зарезали и две бочки браги наварено. Пойдём, мол, налопаемся, а на обратном пути девки пусть себе где знают хоронятся.
   Такие зашли затеи хорошие!
  
   Пошли у нас хлопоты: разные мы одежи припасаем да прячем в потайных местах. Боимся только, чтобы не подсмотрели за нами соседи неимущие да наши похоронки не украли бы.
   Мы им до сочельника всё подавали кусочки, а под сочельник бабы и девки сказали им:
   -- Слушайте, вы, неимущие! Вы чтобы завтра не сметь приходить сюда, потому что мы завтра будем сами в печках мыться и топорами лавки скресть. Завтра нам не до вас. Обходитесь как знаете.
   Маврутка захотела свои уборы вынесть в ригу, когда дед Федос в лес пойдёт, и вот, когда всё, что надо было, у себя в избе отмыла и отскребла, да поглядела в окно, а на улице, видит, -- метель и сиверка, так что дышать трудно. Маврутка думает: "Дай скорей сомчу, а то дед воротится!" И только что отворила дверь, как сдушило её сиверкой, а перед самым её лицом на жерновом камне у порожка нищенское дитя стоит, и какое-то будто особенное: облик нежный, а одёжи на нём только одна рваная свиточка и в той на обоих плечах дыры, соломкой заправлены, будто крылышки сломаны да в соломку завёрнуты и тут же приткнуты.
   Маврутка на него осердилася.
   -- Чего тебе! -- говорит, -- для чего в такой день пришёл! Ишь ты, нет на вас пропасти!
   А дитя стоит и на неё большими очами смотрит.
   Девка говорит:
   -- Что же ты бельма выпучил! Прочь пошёл!
   А он и ещё стоит.
   Маврутка его поворотила и сунула:
   -- Пошёл в болото!
   А сама побежала, и никакого ей беспокоя на душе не было, потому что ведь сказано всем им было, чтобы не ходить в этот день -- чего же таскается!
   Прибежала Мавра в ригу да прямо в дальний угол и там в сухом колосе всё своё убранье и закопала, а когда восклонилася, чтобы назад идти -- видит, что этот лупоглазый ребёнок в воротах стоит.
  
   Маврутка на него опалилася.
   -- Ты, шелудивый, -- говорит, -- подслежаешь меня, чтобы скрасть моё доброе! Так я отучу тебя! -- Да и швырнула в него тяжёлый цеп, а цеп-то такой был, что дитя убить сразу мог, да бог дал -- она промахнулася, и с того ещё больше осердилась, и погналася за ним. А он не то за угол забежал, не то со страху в какой-нибудь овин нырнул, только Мавра не нашла его и домой пошла, и поспешает, чтобы придти прежде, чем дед Федос воротится из лесу, а на самое на неё стал страх нападать, будто как какая-то беда впереди её стоит или позади вслед за ней гонится.
   И всё чем она шибче бежит, тем сильнее в ней дух занимается, а тут ещё видит, что у них на заваленке будто кто-то сидит...
   Девка-ровечница с ведром шла и спрашивает:
   -- Что у тебя нога что ли подвихнулася?
   Та отвечает:
   -- Видно.
   -- А что это такое там у нас под окном на заваленке?
   -- Это твой дед Федос сидит...
   -- У тебя, может быть, курья слепота в глазах?
   -- Чего ещё! Ярко его вижу, вон он руки в рукавицах на костыль положил, а недром носит. Тяжело его удушье бьёт.
   -- А робёнка лупоглазого не видишь там?
   -- Лупоглазое дитя-то ноне по всему селу ходило, а теперь его нетути...
   А Маврутка ей говорит, что она сейчас лупоглазое дитя видела и что он подсмотрел, где она свой убор закопала.
   -- Теперь, -- говорит, -- то и думаю, что он, стылый, откопает да и выкрадет.
   -- Пойди перепрячь скорей!
   -- И то сбегаю!
   А сама чует, что теперь уже ей в риге было бы боязно.
   И тут Мавра с дедом опять не в лад сделала, так что он сказал ей:
   -- Ты, должно быть, задумала что-нибудь на своём поставить. Смотри, беды б не вышло!
   Она отвечает:
   -- Не удержишь меня!
   -- Чего силом держать... и ненадобно... А тебе, слышь, чего же там понравилось?.. Назад-то пойдёте, ребята чтоб вас не обидели.
   -- Закаркал, закаркал опять! Никого не боимся мы, а там праздник как следует, -- там били бычка и трёх свиней, и с солодом брага варена...
   -- Вона что наготовлено исступления! И пьяно, и убоисто...
   -- А тебе и свиней-то жаль!
   -- Воробья-то мне и того-то жаль, и о его-то головёнке ведь есть вышнее усмотрение...
   -- О воробьиной головке-то!
   -- Да.
   -- Усмотрение!
   -- Да!
   -- Тьфу!
   Мавра в раскат громко плюнула.
   Дед сказал:
   -- Чего ж плюёшься?
   -- На слова твои плюнула.
   -- На мои-то наплюй, -- не груби только Хозяину.
   -- Он мне и ненадобен.
   -- Вона как!
   -- Разумеется!.. Пусть его нелюбым коням гривы мнёт.
   -- Что городишь-то, неразумная! Я тебе говорю про Того, Кому мы все работать должны.
   -- Ну, а я не разумею и не хочу.
   -- Что это? -- работать-то?
   -- Да.
   -- Поработаешь. Не все ведь вольною волей работают, -- другие неволею. И ты поработаешь.
   Мавра через гнев просмеялася и говорит:
   -- Полно тебе, дед! В самом деле, видно, правда, что ты с ума сошёл!
   А дед посмотрел и ответил ей:
   -- Господь с тобой, умная! -- и сам на печь полез, а она схватила под полу его фонарь со свечой и побежала в ригу свой наряд перепрятывать.
   А в риге-то уже темно, и страх на неё тут так и налетел со всех сторон вместе с ужастью: так её и за плечо берёт, и ноги ей путает. Думает: "дай скорей огонь зажгу -- смелей станет". Чиркнула спичкою раз и два -- что-то у самого лица будто пролетело. Она зажгла фонарь и перекрестилась, а только зашла в угол к колосу, как вдруг с одной стороны к ней пташка, а с другой другая, -- точно не хотят допустить её!
   И видит она, что это ей не кажется, а взаправду есть: откуда-то слетели воробушки и пали на колос в свет и сидят-глядят на неё натопорщившись...
   "Давай скорее выхвачу да и убегу", -- думает Мавра и стала скорей руками колос разворашивать, а там под рукой у неё что-то двигнулось и закопалося... Она -- цап посильней, а ей откуда ни спади ещё воробей, и трепещется, и чирикает... "Тьфу, мол, что тебе надобно? Проклятый ты!" Взяла его да и сорвала ему головёночку, а сама не заметила, как с сердцем в злости фонарь бросила и от него враз солома вся всполыхнула; а оттудова-то, из кучи-то -- что вы скажете! -- восстаёт оное дитя лупоглазое и на челушке у него росит кровь.
   Тут уж Мавра забыла всё и бросилась бежать, а огонь потёк с бурею в повсеместности и истлил за единый час всё, чем мы жили и куражились...
   И стало нам хуже всех тех, которые докучали нам, потому что не только у нас весь хлеб погорел, а и жить-то не в чем было, и пошли мы все к своим нищим проситься пожить у них до тёплых дней.
   А дед-то Федос на пожаре опёкся весь и вставать не стал; ну, а всё ладил в ту же стать и говорил другим с утешением:
   -- Ничего, -- говорит, -- хорошо всё от господа посылается. Вот как жили мы в божьих в любимчиках -- совсем, было, мы позабылись, -- хотели всё справлять свои дурости, а теперь господь опять нас наставит на лучшее.
   Так и помер с тем, -- с этой верой-то!
   А какое это было дитя, и откудова, и куда оно в пожар делося -- так никогда потом и не дозналися, а только стали говорить, будто это был ангел и за нечувствительность нашу к нему мы будто были наказаны.
   -- Всё равно, -- говорил Федос, -- кто бы ни был он, -- бедное дитя всегда "божий посол": через него господь наше сердце пробует... Вы все стерегитеся, потому что с каждым ведь такой посол может встретиться!
  

Примечания

   Впервые -- журнал "Северный вестник", 1892, No 1.
   Рассказ этот несколько отличается от произведений святочного жанра: в нём не счастливый, а назидательный конец и, таким образом, он более походит на притчу.
  
   Стр. 231. Тракт -- проезжая дорога, часто почтовая.
   ...отчего это бог Иосифу за семь лет открыл, что в Египте "неурожай сойдёт"... -- Согласно библейскому преданию Иосиф, сын Иакова, имел дар толкования сновидений. Он-то и объяснил смысл странных снов, увиденных фараоном, предсказав, что после семи урожайных лет (фараону снились семь тучных коров, а затем -- семь полных колосьев) наступят семь голодных лет (в сновидении затем семь тощих коров и семь сухих колосьев поглотили тучных коров и полные колосья и не стали полнее) (Бытие, XLI, 1 -- 37).
  
   Стр. 232. ...за шесть лет перед тем, как наши на венгра шли... -- т. е. в 1843 году, за шесть лет перед походом в Венгрию. Царский манифест об этом походе в поддержку австрийского абсолютизма был издан в апреле 1849 г.; в августе того же года венгерская армия капитулировала перед превосходящими русско-австрийскими силами.
   Овин -- строение с печью, предназначенное для сушки хлеба в снопах.
   Натирушки -- род лепёшек или небольших хлебцев, при изготовлении которых тесто как бы натиралось, а не месилось обычным способом.
  
   Стр. 234. "Пусть знают все, что вы мои ученики, если имеете любовь между собою!" -- неточная цитата из Евангелия от Иоанна, XIII, 35.
  
   Стр. 235. Решотный хлеб -- то есть испечённый из муки, просеянной сквозь решето.
  
   Стр. 236. Святки (то есть "святые дни") -- 12 праздничных дней от Рождества до Крещения.
   Пустошни -- пустышки, пустые люди.
   Давыд-царь и играл, и плясал... -- Согласно ветхозаветному преданию, Давид, царь Израильско-Иудейского царства первоначально появился при дворе царя Саула как певец-гусляр, чтобы успокаивать царя игрой (Первая книга Царств, XVI, 14 -- 23), плясал же он "пред Господом" (Вторая книга Царств, VI, 16).
  
   Стр. 237. Сочельник -- вечер накануне Рождества Христова.
  
   Стр. 239. ...не груби только Хозяину. -- Дед Федос, произносящий эти слова, подразумевает под Хозяином Бога, а его внучка думает о домовом ("нелюбым коням гривы мнёт").
  
  
  
  
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru