Lib.ru/Классика: Бобров С. П.. Строитель хрустальных городов

Строитель хрустальныхъ городовъ.

С. Я. Рубановичу.

Въ Глазуновскомъ изданіи 1860 года сочиненій Лермонтова находимъ портретъ поэта, гравированный Ѳ. Іорданомъ. Взглядамъ невозможно оторваться отъ этой нехитрой стальной гравюры. Если плотное лицо Фета, впитавшаго волюнтаристическій пессимизмъ, выражаетъ столь непреклонное недовѣріе и презрѣніе къ міру явленій, если мюнхенскій дипломатъ Тютчевъ являетъ намъ горькую насмѣшку и скептическое равнодушіе -- насъ, привыкшихъ къ этимъ лицамъ, въ сердце поразить портретъ Михаила Лермонтова.-- Представьте себѣ: простой сюртукъ, казацкую саблю черезъ плечо, шарфъ темный на шеѣ: надъ стройными плечами -- лицо восхитительной красоты! Мягкіе волосы на косой правый проборъ, тонкіе не частые усы, губы, какъ у Грезовскихъ дѣтей, овалъ весь лица простой и нѣжный -- и глаза, напоенные такой скорбью! Безграничная чистота этой, по правдѣ, неземной печали заставитъ васъ Ходить по комнатѣ, сжимая пальцы.

-- Поручикъ Лермонтовъ, по отзывамъ современниковъ, былъ негодный, сварливый, завистливый, придирчивый человѣкъ. И "сей божественный фіалъ" былъ "разрушенъ, какъ сосудъ скудельный", какимъ-то Мартыновымъ -- который тѣмъ только и извѣстенъ намъ-- за какую-то кавказскую барышню {H. С. Мартыновъ многими изображался, какъ "орудіе судьбы", -- когда говорили о убійствѣ имъ Лермонтова. Приводятся доказательства: былъ Мартыновъ образованный человѣкъ, писалъ стихи (о поэтическомъ дарованіи -- даже скромномъ -- не говорящіе), а убилъ Лермонтова нечаянно. Намъ все это совсѣмъ не кажется убѣдительнымъ...}. Такъ и надо -- добавляютъ пятигорскіе старожилы. Подѣломъ.-- Въ Бога не вѣрилъ, написалъ "Петергофскій праздникъ", насмѣхался надъ почтенными людьми, -- жалѣть нечего.) -- Но тому, кто хотя бы однажды въ жизни задрожалъ, заглянувъ въ душу тѣхъ, по слову Т. Готье, "поставщиковъ предмета роскоши., именуемаго поэзіей", тому станетъ просто скучно отъ разсказовъ современниковъ. И такъ же тошно и скучно станетъ ему отъ весьма распространеннаго разсказа о томъ, какъ однажды видѣли Лермонтова въ церкви, горячо молящагося. Что же тутъ удивительнаго. Есть, вѣроятно, люди, которыхъ никогда тамъ не встрѣчали, но -- объ этомъ не говорятъ.

Слава Богу, есть другой подходъ къ поэтамъ. Прекрасно говорилъ Роденбахъ: "надо сначала полюбить поэта, а потомъ критиковать его". Поймемъ, какъ можно тоньше это выраженіе. Не указываетъ ли оно, въ самомъ дѣлѣ, что здѣсь нужно глубочайшее и интенсивнѣйшее вчуствованіе въ каждый жесть, каждый штрихъ поэтическій? Созданія поэзіи чрезвычайно многообразны въ своей сущности,-- какъ бы близко мы къ нимъ не подходили, мы всегда открываемъ ту же, первичную, перспективу плановъ, съ тою только разницей, что "третій", скажемъ, планъ становится первымъ, по мѣрѣ нашего къ нему приближенія. И чѣмъ ближе подходимъ мы къ Лермонтову, чѣмъ яснѣй дальніе эти планы намъ просвѣчиваются, тѣмъ неоспоримѣй мы видимъ эту блестящую серебристую Лермонтовскую чистоту.

Покровы его стиха просты: дорожный дормезъ, шали, письма, начинающіяся словами "милая тетенька" -- не могутъ быть проще. Евгеній Баратынскій всегда поражаетъ причудливостью, узорностью мысли; у него нѣтъ одной мысли, но полный для даннаго момента комплексъ мыслей странно узорчато разливается но его необыкновенно серьезному стиху; это онъ формально выразилъ въ извѣстномъ своемъ опредѣленіи поэзіи. Лермонтову же однажды пришлось, какъ онъ говорилъ самъ,

...Въ завѣтный чудный мигъ

Открыть въ душѣ давно-безмолвной

Еще невѣдомый и дѣвственный родникъ,

Простыхъ и сладкихъ е суковъ полный.

Это явилось пробнымъ и краеугольнымъ камнемъ -- души его и его поэзіи Не о товарищѣ, о себѣ самомъ говорилъ онъ:

Онъ былъ рожденъ для тѣхъ, для тѣхъ надеждъ

Поэзіи и счастья...

Есть люди, которымъ юношескія разочарованія и весь ходъ приспособленія къ жизни не стоятъ ничего. Очень скоро дѣлаются они почтенными, размѣренными людьми, которымъ хоромы людского несчастья ничего не говорятъ; и ихъ правота отзываетъ даже нѣкоторой мудростью. Но той сокровенной печали, которая затаилась въ глазахъ Лермонтова -- имъ мудростью не понять.

"Вкушая, вкусихъ мало меду, и се азъ умираю", говоритъ эпиграфъ къ "Мцыри". Сколько здѣсь библейской героической борьбы, сколько непримиримости. И какъ здѣсь много самого Лермонтова. А дупга-странница такъ тоскливо, неизбывно просится въ скитанія по чистымъ лазоревымъ полямъ. Дали, чистоты, небесной тихости, жемчужнаго блеска, отрѣшенья, горнаго умиленія -- хотѣлось Лермонтову. Мы думаемъ, что небольшую строфу эту съ затаеннымъ дыханіемъ писалъ Лермонтовъ:

Какъ ночи Украйны

Въ мерцаніи звѣздъ незакатныхъ,--

Исполнены тайны

Слова ея устъ ароматныхъ.

Прозрачны и сини,

Какъ небо тѣхъ странъ, ея главки;

Какъ вѣтеръ пустыни,

И нѣжатъ и жгутъ ея ласки.

Кто бы такъ сумѣлъ подобрать эпитеты, такъ сложно и любовно уложить ихъ при описаніи; такъ ярко выразить всю воздушность, легковѣсность, безпосредственность предмета описанія; о, конечно,-- все одного и того же. И какъ умѣлъ Лермонтовъ закрѣпить въ нашей памяти, во всемъ нашемъ существѣ пламенное, очистительное, летящее и роковое значеніе этого смысла прозрачности и безцѣнной сини! Онъ, оказавшій (и никто такъ не смогъ сказать, и никто не сможетъ):

Средь полей необозримыхъ

Въ небѣ ходятъ безъ слѣда

Облаковъ неуловимыхъ,

Волокнистыя стада,

Онъ такъ ясно -- о, какъ ясно -- уловившій милыя неуловимыя тѣни въ волшебную сѣть своей любви, онъ такъ славно знавшій пре лесть воплощенной этой сини: --

Надъ Москвой великой златоглавою,

Надъ стѣной кремлевской бѣлокаменной,

Изъ-за дальнихъ лѣсовъ, изъ-за синихъ горъ,

По тесовымъ кровелькамъ играючи,

Тучи сѣрыя разгоняючи,

Заря алая подымается.

Разметала кудри золотистыя,

Умывается снѣгами разсыпчатыми,

Какъ красавица, глядя въ зеркало,

Въ небо чистое смотритъ, улыбается.

Все это знало хрустальное его сердце -- но мощнымъ ударомъ прозучало иное прозрѣніе: пламя въ синевѣ: --

Не встрѣтитъ отвѣта

Средь шума мірского

Изъ пламя и свѣта

Рожденное слово:

Но въ храмѣ, средь боя,

И гдѣ я ни буду,

Услышавъ, его я

Узнаю повсюду;

Не кончивъ молитвы,

На звукъ тотъ отвѣчу

И брошусь изъ битвы

Ему я навстрѣчу.

Вѣдь это -- поймите,-- не стихи въ прямомъ смыслѣ -- это обѣтъ {Можетъ явиться недоумѣніе: обѣтъ относится къ человѣку, а не къ поэту. Это невѣрно будетъ. Обѣтъ этотъ былъ обѣтомъ для поэта-Лермонтова: въ жизни его невозможно замѣтить наличность такового. Напротивъ, поэтъ-Лермонтовъ шелъ за своимъ "зовомъ" неуклонно, неотступно. И чисто земныя препятствія его не смущали. Такъ онъ рѣшился написать "Демона", гдѣ въ конечномъ счетѣ чистота небесная одолѣваетъ "прелесть" исхищренности, лукаваго мудрствованія. Величайшая заслуга человѣка -- умѣніе "сохранить душу живу" -- свѣтится (передъ нами въ твореніяхъ Лермонтова. Душа его металась и стонала, но вѣрная обѣту,-- "звуковъ небесъ замѣнить не могли ей скучныя пѣсни земли".}, и всегда сдержанный поэтомъ. Стрѣлою несся онъ. покидая землю -- туда, гдѣ пламя слилось съ синевой.-- Въ синеву мчавшійся неподвижно пророкъ Елисѣй на огненныхъ коняхъ -- вотъ было видѣніе поэта.

Но здѣсь, внизу?--

-- Въ каменный панцырь я нынѣ заковалъ,

Каменный шлемъ мою голову давитъ,

на душѣ странница маячитъ съ далекимъ парусомъ "въ туманѣ моря голубомъ". И не пріемлетъ она "струю свѣтлѣй лазури" и тишину, и блескъ солнечный, и уютный скрипъ мачты въ лодкѣ -- жадно приникла она: принесется-ли тотъ завѣтный зовъ.

Какъ серьезно и грустно писалъ онъ:

Я не хочу, чтобъ свѣтъ узналъ

Мою таинственную повѣсть.

Онъ, "двухъ стихій жилецъ угрюмый" мрачно и спокойно вѣрилъ въ конечную земную несправедливость, познанную его "пророческой тоскою". И слѣпо ей довѣрялся. Должно быть, онъ вѣрилъ въ возможность договора между двумя людьми, одинаково это понявшими; не потому ли сказалъ онъ о той, кто, --

...Въ разговоръ веселый не вступая,

Сидѣла тамъ задумчиво одна,

И въ грустный сонъ душа ея младая

Богъ знаетъ чѣмъ была погружена.

Передъ лицомъ своей смерти онъ вызвалъ этотъ обра-въ. Здѣсь, можетъ быть, ярче, чѣмъ гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ, понятно, что Лермонтовъ хорошо себѣ представлялъ невоплощенность своихъ "вѣчныхъ идей",-- "грустный сонъ" оказывается самымъ большимъ, чѣмъ онъ можетъ подарить человѣческое существо. И та же тоска встрѣтитъ насъ въ другомъ мѣстѣ:

Хвостъ, чешуею змѣиной покрытъ,

Весь замирая, свиваясь, дрожитъ.

Пѣна струями сбѣгаетъ съ чела,

Очи одѣла смертельная мгла.

Блѣдныя руки хватаютъ песокъ,

Шепчутъ уста непонятный упрекъ...

И душа даже ласково отходитъ отъ міра. И умъ говорить про поэта:

Таинственнымъ я занятъ разговоромъ.

Когда сердце такъ занято, не остается мѣста для привязанности къ суетѣ. И она предстаетъ неприкрашенною. Если сперва говорилъ поэтъ:

...Я думалъ: жалкій человѣкъ!

Чего онъ хочетъ? Небо ясно,

Подъ небомъ мѣста много всѣмъ,

Но безпрестанно и напрасно

Одинъ враждуетъ онъ. Зачѣмъ?--

то въ дальнѣйшемъ уже прямо съ грозной откровенностью вѣщаютъ его строки:

Въ очахъ людей читаю я

Страницы злобы и порока.

И вдругъ неожиданно вновь дѣтскія губы Лермонтова улыбнутся, и онъ напишетъ о томъ, какъ "у Казбека съ Шать-горою былъ великій споръ". И какъ бодро и хорошо, и какъ"понята Россія, и грозные полки тутъ на мѣстѣ "колыхаются и сверкаютъ". И дѣти русскія всегда будутъ читать это стихотвореніе: любовно, занятно и поучительно.-- А глаза тоскливые, испепеленные, все въ даль, все въ даль.-- И чудныя имъ предстаютъ видѣнья:

Русалка плыла по рѣкѣ голубой

Озаряема полной луной....

И слухъ просвѣтленный чудныя слышитъ рѣчи:

...На днѣ у меня

Мерцаетъ сіяніе дня,

Тамъ рыбокъ златыя гуляютъ стада,

Тамъ хрустальные есть города.

О, чудный построитель хрустальныхъ городовъ! Но вѣдь онъ зналъ и жизнь и людей! Недаромъ Максимъ Максимычъ у него говоритъ: "-- Повѣрите ли? я, стоя за дверью также заплакалъ, то есть знаете, не то чтобъ заплакалъ, а такъ -- глупость!"

О, житель хрустальныхъ городовъ! Тебѣ ли, любившему золотыя кровли этихъ дворцовъ призрачныхъ, было плакаться на то, что "мракъ земли могильной" прельщаетъ тебя! Мракъ земли былъ началомъ свѣта: если вижу я мракъ, то скоро и свѣтъ будетъ мнѣ виденъ.

Подъ конецъ скажемъ еще два слова о "Демонѣ".

Вообще принято: сопоставляя "Демона" и "Сказку для дѣтей", приходить къ чрезвычайно мрачнымъ и невыгоднымъ для автора ихъ выводамъ. Хороши ли эти вещи? Не перевѣшиваетъ ли въ нихъ дурное -- и очень опредѣленно дурное? и по большей части отвѣчаютъ: да, дурное перевѣшиваетъ. Или дѣлаютъ хуже: говорятъ: помилуйте, что жъ тугъ дурного?

Намъ кажется, что это все еще не рѣшенія. Смыслъ "Демона" неразгаданъ. А Лермонтовъ самъ этотъ вопросъ до послѣдней степени запуталъ.-- Но синева райская побѣдила Демона, и самъ поэтъ не оставилъ ему надежды:

И не напомнитъ ничего

О славномъ имени Гудала,

О милой дочери его.

Сергѣй Бобровъ.

"Современникъ", кн.X, 1914

Оставить комментарий Бобров С. П. (yes@lib.ru) Год: 1914 Обновлено: 08/02/2021. 14k. Статистика. Статья: Критика Об авторе	Скачать FB2 Ваша оценка:

Бобров С. П. Строитель хрустальных городов

Строитель хрустальныхъ городовъ.

Бобров С. П.
Строитель хрустальных городов