Лермонтов Михаил Юрьевич
Юношеские драмы, М. Ю. Лермонтова. Изданы под редакцией П. А. Ефремова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Юношескія драмы, М. Ю. Лермонтова. Изданы подъ редакціей П. А. Ефремова. Спб. 1880 г.
   "Печатаемыя нами четыре юношескія драмы Лермонтова, конечно, ничего не прибавятъ ни къ его извѣстности, ни къ его значенію, но онѣ важны какъ матеріалъ для развитія его литературной дѣятельности (?? матеріалъ для характеристики развитія дѣятельности?) и, кромѣ того, три послѣднія несомнѣнно заключаютъ въ себѣ многія автобіографическія черты".
   Такъ рекомендуютъ издатели (или редакторъ изданія, г. Ефремовъ, сказать не можемъ, такъ какъ предисловіе не подписано) изданныя ими "Юношескія драмы" Лермонтова. Сожалѣемъ объ издателяхъ, тщательно изучившихъ драмы Лермонтова въ библіографическомъ отношеніи и за всѣмъ тѣмъ не уяснившихъ себѣ ихъ значенія. Издатели какъ будто извиняются передъ читателемъ въ томъ, что имѣли дерзость остановить его просвѣщенное вниманіе на произведеніяхъ пятнадцатилѣтняго юноши. Они мотивируютъ свою смѣлость тѣмъ казеннымъ резономъ, что "каждая строка такого писателя, какъ Лермонтовъ, должна быть дорога для русской печати". Что жь это за резонъ, справедливо можетъ замѣтить читатель, что за фетишизмъ такой? Какъ бы ни былъ талантливъ и даже геніаленъ писатель, все-таки "каждая строка его" не можетъ быть драгоцѣнностью. Если у издателей нѣтъ другихъ, лучшихъ причинъ, кромѣ того, что "каждая строка" и пр., то можно и не разрѣзать эти дѣтскія издѣлія.
   Но дѣло въ томъ, что "Юношескія драмы" Лермонтова, вопреки мнѣнію издателей, очень и очень прибавятъ къ значенію нашего геніальнаго поэта. Только прочтя эти драмы, читатель пойметъ вполнѣ, какъ много мы утратили въ этомъ столь жалко и столь безвременно погибшемъ юношѣ, какимъ мужественнымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, любящимъ сердцемъ, какимъ безпокойнымъ и пытливымъ умомъ обладалъ онъ и какія богатыя сокровища мысли оставилъ бы онъ намъ въ наслѣдіе. Издатели за деревьями не разсмотрѣли лѣса и потому унижаютъ Лермонтова своими извиненіями передъ читателемъ. Смущенные необработанностью внѣшне-литературной стороны "драмъ", этимъ наивнымъ гиперболизмомъ сравненій и метафоръ, этою утрировкою въ изображеніи "страстей", этими эффектно-раздирательными монологами, всѣми этими черными плащами, кинжалами, ядами и прочими романическими аттрибутами, издатели стыдливо напоминаютъ, что эти драмы "написаны Лермонтовымъ въ 15--16-лѣтнемъ возрастѣ" и чуть-чуть не просятъ за него снисхожденія. Но вѣдь эти романическіе аттрибуты были не личнымъ достояніемъ и изобрѣтеніемъ Лермонтова, они были общею болѣзнью эпохи. Они являются только формою, для того времени почти обязательною, но формою, допускавшею самое разнообразное содержаніе.
   Конечно, содержаніе драмъ Лермонтова имѣетъ интересъ, какъ справедливо замѣчаютъ издатели, автобіографическій. Но онятьтаки издатели придаютъ слову "автобіографическій" слишкомъ тѣсный и мелкій смыслъ и тѣмъ съуживаютъ значеніе самыхъ драмъ. Издатели находятъ "автобіографическія черты" только въ "трехъ послѣднихъ" пьесахъ, очевидно, понимая подъ автобіографіей изложеніе только внѣшнихъ фактовъ жизни человѣка. Но именно этого рода факты не могутъ имѣть въ глазахъ читателя первостепеннаго, а иногда даже и вовсе никакого значенія. Лермонтовъ, напримѣръ, воспитывался, какъ извѣстно, у своей бабушки и въ пьесѣ "Menschen und Leidenschaften" фигурируетъ нѣкая бабушка, по суть дѣла совсѣмъ не въ томъ. Драмы Лермонтова автобіографичны въ смыслѣ ихъ глубокой субъективности, въ томъ, что страстная и пытливая личность геніальнаго человѣка выразилась въ нихъ со всею юношескою задушевностью, прямотою и непосредственностью. А такого рода интересъ несравненно выше и значительнѣе, нежели тотъ, который навязываютъ драмамъ издатели. Драмы Лермонтова -- если такъ можно выразиться -- автобіографія духа поэта и въ этомъ смыслѣ нетолько "три послѣднія", но всѣ онѣ имѣютъ одинаковый интересъ, и притомъ внутренній, а не внѣшній, общій, а не личный, постоянный, а не преходящій: умственная и нравственная личность истиннаго поэта, страдающая, томящаяся, сомнѣвающаяся, всегда была и всегда будетъ для насъ картиною глубоко поучительною. Съ этой точки зрѣнія на нихъ и слѣдуетъ посмотрѣть.
   Прежде того мы, однако же, остановимся на одномъ чисто внѣшнемъ и второстепенномъ, но все-таки характерномъ для Лермонтова обстоятельствѣ. "Драмы" (всѣхъ ихъ четыре) написаны Лермонтовымъ въ промежутокъ времени отъ одного до полутора года; всѣ вмѣстѣ онѣ заключаютъ въ себѣ до двадцати печатныхъ листовъ, при чемъ драма "Испанцы" написана въ стихахъ. Драмы, какъ уже сказано выше, написаны Лермонтовымъ, когда ему было 15--16 лѣтъ отъ роду. Кто сколько нибудь знакомъ съ техникою литературнаго труда, тотъ знаетъ, что она дается не легко, что она требуетъ упорнаго и внимательнаго труда. Съ другой стороны, припомнимъ, что юноша Лермонтовъ имѣлъ полную возможность "срывать цвѣты удовольствія", но примѣру всѣхъ остальныхъ его товарищей, что во всякомъ случаѣ у него не было ни одного изъ тѣхъ внѣшнихъ импульсовъ, которые приковываютъ человѣка къ работѣ. Сопоставьте эти факты и вы невольно изумитесь этой столь рано пробудившейся и столь могучей творческой потребности, этому богатству внутренняго міра, этой полнотѣ духовной жизни, такъ неудержимо стремившейся выразиться. Но мы не хотимъ настаивать на этомъ обстоятельствѣ: Лермонтову есть чѣмъ похвалиться, кромѣ трудолюбія.
   Относительно содержанія "драмъ", издатели говорятъ: "Не смотря на то, что первая драма взята изъ испанской жизни, читатель, конечно, замѣтитъ въ характерѣ главнаго дѣйствующаго лица, Фернандо, тѣ же самыя черты, которыя прошли, развиваясь и совершенствуясь, по всей литературной дѣятельности Лермонтова, и черезъ Юрія Волина ("Menschen und Leidenschaften"), Владиміра Арбенина ("Странный человѣкъ"), Александра Радина ("Два брата"), Евгенія Арбенина ("Маскарадъ") и, наконецъ, Демона -- вполнѣ проявились въ Печоринѣ".
   Точка зрѣнія издателей, очевидно, исключительно художественная, эстетическая, и съ этой точки зрѣнія они, безъ сомнѣнія, вполнѣ правы, усматривая въ развитіи Лермонтовымъ излюбленнаго имъ основнаго типа, вмѣстѣ съ тѣмъ, "совершенствованіе" этого типа. Дѣйствительно, въ художественномъ отношеніи драмы Лермонтова столько же уступаютъ "Демону", сколько этотъ послѣдній "Герою нашего времени". Какъ литературное произведеніе, "драмы" представляютъ собою нѣчто невыдержанное до неуклюжества, тогда какъ "Герой нашего времени" -- въ полномъ смыслѣ слова законченная картина, отъ которой нельзя убавить и къ которой нельзя прибавить ни одной черты. Но художественность -- только одна сторона дѣла. Въ смыслѣ же собственно внутренняго, идейнаго содержанія схему издателей нужно какъ разъ выворотить на изнанку: "Юношескія драмы" на столько же выше "Демона", на сколько "Демонъ" выше "Героя нашего времени. Не касаясь "Демона", который представляетъ собою изящную, красивую, но, въ сущности, довольно туманную мистерію или аллегорію байроническаго характера -- что такое "Герой нашего времени"? Это широкая и превосходная картина мелкаго сюжета, это узкая идея, исчерпанная до дна и освѣщенная со всѣхъ сторонъ. Почти всѣ поступки, мысли и чувства Печорина вращаются, какъ извѣстно, около одного предмета -- около любви.
   Не таковы "юношескія драмы". Пусть въ нихъ нѣтъ "поэзіи свободной", но въ нихъ именно "кипитъ живая кровь" и "теплится любовь" -- не къ черкешенкамъ и не къ очаровательнымъ княжнамъ любовь, а къ униженному и оскорбленному человѣчеству. Въ пьесѣ "Странный человѣкъ" есть, напр., такая сцена: крѣпостной мужикъ разсказываетъ объ истязаніяхъ, которымъ ихъ подвергаетъ ихъ помѣщица и Владиміръ Арбенинъ -- лицо выражающее собственныя мысли и чувства автора, восклицаетъ "въ бѣшенствѣ": "Люди! Люди!.. И до такой степени злодѣйства доходитъ женщина, твореніе, иногда столь близкое къ ангелу!.. О, проклинаю ваши улыбки, ваше счастье, ваше богатство!.. Все куплено кровавыми слезами... Ломать руки, колоть, сѣчь, рѣзать, выщипывать бороду волосокъ по волоску... О Боже! при одной мысли объ этомъ, я чувствую боль во всѣхъ моихъ жилахъ... Я бы раздавилъ ногами каждый суставъ этого крокодила, этой женщины. Одинъ разсказъ меня приводитъ въ бѣшенство" (230). Это, конечно, дурно выражено, риторично и напыщенно, но дѣло не въ этомъ, а въ томъ, что такъ чувствовалъ и мыслилъ юноша пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. И это не было минутной вспышкой свѣжаго юношескаго чувства. Лермонтовъ глядѣлъ глубже и отъ частнаго возвышался до общаго: "О, мое отечество, мое отечество!" восклицаетъ далѣе въ той же сценѣ Арбенинъ. Это уже не простое негодованіе передъ единичнымъ фактомъ, это истинная гражданская скорбь, въ лучшемъ смыслѣ слова.
   Съ подобнымъ же мотивомъ, но уже выраженнымъ по иному поводу мы встрѣчаемся въ другой драмѣ: "О, государь, восклицаетъ Заруцкій, нашъ мудрый государь! еслибы ты зналъ, какимъ гидрамъ, какимъ чудовищамъ, какимъ низкимъ уродамъ препоручаешь ты лучшій цвѣтъ твоего юношества! Но гдѣ тебѣ знать?.. одинъ Богъ всевѣдущъ" (137). Пятнадцатилѣтній мальчикъ, какъ видно, уже умѣлъ относиться съ вполнѣ независимою критикою къ окружающему, и подъ его внѣшнимъ лоскомъ умѣлъ разсмотрѣть настоящее содержаніе. Въ этомъ отношеніи, еще болѣе замѣчательна одна сцена изъ комедіи "Menschen und Leidenschaften", сцена, въ которой фигурируетъ знаменитая "бабушка". Горничная читаетъ "бабушкѣ" евангеліе (146), прекрасныя истины котораго комментируются слушательницей съ такимъ безсознательнымъ цинизмомъ и съ такою, по истинѣ, трагическою наивностью тутъ же попираются ею въ практическихъ ея поступкахъ и отношеніяхъ къ людямъ, что этотъ контрастъ дѣйствуетъ даже на человѣка, уже искушеннаго жизненнымъ опытомъ. Всякая нравственная фальшь болѣзненно дѣйствовала на чуткое и чистое сердце геніальнаго юноши.
   Но, какъ и слѣдовало, конечно, пытливая, вопрошающая мысль юноши -- Лермонтова была обращена главнымъ образомъ на тѣ вопросы, которые Гейне называлъ "проклятыми". Ничего въ этомъ нѣтъ ни особеннаго ни оригинальнаго: въ извѣстной періодъ жизни эта чаша не минуетъ ни однаго сколько-нибудь размышлявшаго человѣка. Но особенно и оригинально то, что отношенія Лермонтова къ этимъ вопросамъ выражались не въ обычной формѣ робкихъ сомнѣній, а въ формѣ какого-то горделиваго и страстнаго протеста, живѣйшимъ образомъ напоминавшаго байроновскихъ Клина и Манфреда. "Богъ всевѣдущій, зачѣмъ ты не отнялъ у меня прежде этого зрѣнія?.. Зачѣмъ попустилъ видѣть? Что я тебѣ сдѣлалъ, Богъ!.. О! (съ дикимъ стономъ) во мнѣ отнынѣ нѣтъ къ тебѣ ни вѣры, ничего въ душѣ моей... но не наказывай меня за мятежное роптаніе, ты... ты... ты самъ нестерпимою пыткой вымучилъ эти хулы... Зачѣмъ ты мнѣ далъ огненное сердце, которое любитъ и ненавидитъ до крайности... ты виновенъ!.. Пусть громъ упадетъ на меня, я не думаю, чтобъ послѣдній вопль давно погибшаго червя могъ тебя порадовать..." (179) Этотъ монологъ почти буквально повторяется и въ другой драмѣ. ("Странный человѣкъ" 264). Какъ дороги были Лермонтову эти мотивы, это видно изъ того, что онъ возвращается къ нимъ постоянно, варьируетъ ихъ на всѣ лады, но основной протестующій тонъ ихъ остается всегда неизмѣннымъ. Приведемъ еще для примѣра монологъ Юрія Волина, готовящагося отравиться. "Какъ подумать, что эта ничтожная вещь побѣдитъ во мнѣ силу творческой жизни, что бѣлый порошокъ превратитъ въ пыль мое тѣло, уничтожитъ созданіе Бога?.. Но если онъ точно всевѣдущъ, зачѣмъ не препятствовалъ ужасному преступленію, самоубійству. Зачѣмъ не удержалъ удары людей отъ моего сердца?.. Зачѣмъ хотѣлъ онъ моего рожденія, зная про мою гибель?.. Гдѣ его воля, когда по моему хотѣнью я могу умереть, или жить?.. О, человѣкъ, несчастное, брошенное созданіе... Онъ сотворенъ слабымъ; его доводитъ судьба до крайности... и сама его наказываетъ; животныя безсловесныя счастливѣе насъ: они не различаютъ ни добра, ни зла; они не имѣютъ вѣчности; они могутъ... О! еслибъ я могъ уничтожить себя! Но нѣтъ!.. Да! Нѣтъ! Душа моя погибла. Я стою передъ Творцемъ моимъ. Сердце мое не трепещетъ... Я молился... не было спасенія... я страдалъ... ничто не могло его тронуть!" (140).
   Эти мотивы, какъ общенравственные, такъ и спеціально-гражданскіе, какъ помнитъ, конечно, читатель, въ "Героѣ нашего времени" уходятъ совсѣмъ на задній планъ. Печоринъ слишкомъ положителенъ, опытенъ и, если угодно, развитъ, чтобы волноваться вопросами неба и слишкомъ эгоистиченъ и сухъ, чтобы заботиться о вопросахъ земли, всей вообще и своего отечества въ частности. Въ высшей степени было бы любопытно шагъ за шагомъ прослѣдить это уклоненіе мысли Лермонтова съ пути гуманнаго и сердечнаго отношенія къ людямъ на путь идеализированія пустоты красиваго печоринскаго существованія. Но что это было только уклоненіе и, конечно, временное -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Общія условія жизни были тогда до того ненормальны, что правильно развиваться не могла ни одна, даже самая даровитая личность. А если мы припомнимъ при этомъ, что Лермонтовъ умеръ всего какихъ-нибудь 26 лѣтъ, т. е. далеко недостигши полной зрѣлости ума -- дѣло выяснится окончательно. Лермонтовъ далеко не былъ застрахованъ въ своихъ умственныхъ симпатіяхъ отъ увлеченій, тѣхъ увлеченій, которыя всегда и естественно предшествуютъ сознательнымъ и твердымъ убѣжденіямъ. Онъ могъ по этому бросить желѣзный стихъ, облитый горечью и злостью въ глаза "потомковъ извѣстной подлостью прославленныхъ отцовъ", и онъ же могъ восторгаться Наполеономъ, близкой нравственной родней этихъ отцовъ. Онъ любилъ въ своей "отчизнѣ" не славу, купленную кровью и не полный гордаго довѣрія покой, а глухую жизнь ея угловъ, любилъ ея сѣрый народъ, и онъ же идеализировалъ Печорина -- паразита на народномъ организмѣ. О Лермонтовѣ справедливо говорили, что онъ былъ "весь въ будущемъ". "Юношескія драмы", даютъ теперь прочное основаніе для заключеній о характерѣ этого будущаго: нѣтъ сомнѣнія, что Лермонтовъ сталъ бы со временемъ къ своему "Герою" въ рѣшительно отрицательное отношеніе. Но слишкомъ безвременно "потухъ огонь на алтарѣ".

"Отечественныя Записки", No 2, 1881

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru