Леонтьев Константин Николаевич
Какой Успенский - Глеб или Николай?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   К.Н. Леонтьев. Полное собрание сочинений и писем в двенадцати томах
   Том девятый. Литературно-критические статьи и рецензии 1860-1890 годов
   С.-Пб., "Владимир Даль", 2014
   

КАКОЙ УСПЕНСКИЙ -- ГЛЕБ ИЛИ НИКОЛАЙ?

   В первой главе статьи моей "Анализ, стиль и веяние" ("Русск<ий> Вест<ник>", июнь) есть такое место: "Русская литература в пределах реализма пережила множество колебаний, от самых изящных и благоухающих произведений Тургенева до бессмысленно-грубых очерков Решетникова и Успенского" -- (стр. 24).
   Какого Успенского? Глеба или покойного Николая?
   Я, когда писал это, имел в виду Николая Успенского, -- или, точнее выражаясь, исключительно те мелкие очерки его из крестьянской жизни, которые печатались в самом начале 60-х годов.
   Вопрос: кто же виноват в том, что в статье моей рядом с фамилией Решетникова стоит фамилия "Успенский" без имени Николай? Редакция ли "Рус<ского> Вестника", корректора ли, или я сам? Вернее всего, что я сам только думал написать это имя и забыл.
   Предполагать, что редакция преднамеренно вычеркнула имя Николай и оставила лишь фамилию Успенский, -- решительно невозможно, при известной всем серьезности и добросовестности Ф. Н. Берга.
   Проверить корректоров я теперь не могу; остается взять вину на себя и сознаться в ней поскорей, ибо я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь вообразил, будто я все повести и очерки г. Глеба Успенского считаю "грубо-бессмысленными". Это было бы в высшей степени несправедливо! Грубовато местами -- может быть; но уж никак не бессмысленно, а напротив, очень умно и живо.
   Не так еще давно, на страницах того же "Гражданина" мне пришлось по одному побочному поводу с удовольствием похвалить его повесть "Пиджак и чорт", появившуюся несколько лет тому назад в "Русск<ой> Мысли". Остроумно, правдиво и даже весьма поучительно для любителей прогресса.
   Как бы то ни было, -- я ли нечаянно в рукописи не написал слова "Николай", корректора ли пропустили его, -- но я не считаю себя вправе молчать и дать возможность людям предполагать, что я думал о г. Глебе Успенском.
   Но и этого мало. Нужно мне сознаться и в другой, еще большей и уже несомненно моей вине в этом случае. Тут корректора не при чем.
   Если бы даже и было написано и напечатано: "грубые и бессмысленные очерки Николая Успенского", то я и тогда был бы весьма виноват.
   Я, повторяю, имел в виду (и в памяти) только те его очерки, которые печатались в 62 или в 63 году и доставляли удовольствие нашим революционерам тем, что представляли крестьян русских в виде каких-то идиотов или скотов. "Вот видите, до какого состояния они доведены!" -- восклицали они тогда злорадно. Помню, например, что там один молодой крестьянин рассказывает кому-то о том, как он ухаживает за девушкой Афросиньей, -- и называет ее не иначе, как "дерево Апроська". -- Я сам вырос в русской деревне, в детстве играл с крестьянскими крепостными детьми, в первой молодости знался и беседовал с ними, и тогда же я был возмущен всем этим искусственным подбором грубостей и глупостей. -- "Все это может и быть, может и не быть (сказал я себе тогда); я у своих такой постоянной дикости и тупости не замечал. Многие были очень тонки по природе, умны, впечатлительны и т. д. -- Если автор и встречал что-нибудь подобное, между прочим, -- то что же ему за охота именно об этом писать? Удивляюсь!" Рассуждая так в начале 60-х годов, я швырнул книжку Н. Успенского и забыл вовсе об его существовании. Вскоре после я уехал в Турцию и совсем отстал от "текущей", если можно так выразиться, "беллетристики".
   Отстал я как потому, что занимался на Востоке совсем иным, так еще и потому, что в то время мне уже сильно наскучила та самая исковерканная, шероховатая и суковатая манера наших романистов, на которую я жалуюсь в моей последней статье "Русского Вестника".
   По возвращении моем в Россию, до меня чаще, конечно, стали доходить слухи о разных новых писателях, и некоторые из их произведений мне изредка приходилось и прочитывать. Но все то, что мне попадалось случайно под руку, не только не могло искоренить моих предубеждений против общего духа (и тем более противу общей манеры нашей второстепенной беллетристики), но еще более усиливало это предубеждение. "Нового слова", разумеется, ни у кого и не нашлось, а все было давным-давно знакомое -- обноски Гоголя и Салтыкова, плохая подделка под Тургенева или под Достоевского, преувеличение или повторение не достоинств, а излишеств Толстого в его первоначальных произведениях. Только один Маркевич представлял собою утешительное исключение. О г. Глебе Успенском я тоже стал часто слышать; но долго, признаюсь, не хотел его читать, по предубеждению против фамилии "Успенский". (Ведь нет, в самом деле, такого гражданского или нравственного долга, который бы обязывал читать все повести?!)
   О том же Успенском, который писал о "дереве Апроське", я, по возвращении моем на родину, вовсе не слыхал. Совершенно случайно, лет пять тому назад, я узнал, что он еще жив, но в очень грустном положении. Я продолжал думать, что он ничего уже не пишет. Около года тому назад в майской книжке "Русск<ого> Вест<ника>" были напечатаны три рассказа Успенского под общим заглавием: "Очерки современной усадебной жизни". -- Очерки эти мне очень понравились. В них без всякой натяжки или карикатурного преувеличения изображалась жизнь новых "помещиков" из мужичков, камердинеров, сидельцев и т. д.
   И насмешливо, и правдиво, и местами добродушно и просто, без лишних вычурностей нашей плохой юмористики. Особенно понравился мне последний очерк: "Мезальянс". Премило! И даже старцы-монахи являются под конец чрезвычайно кстати и естественно. Обращение разбогатевших мужиков-родителей к старцам с вопросом, выдавать ли дочь за бедного сидельца, в которого она влюбилась, и безусловная покорность их духовному решению (выдавать) мирит читателя (порядочного, разумеется) с этими плебеями-помещиками, мирит на общей всей России православной почве.
   Итак, я был весьма доволен этими новыми рассказами Успенского... Но которого? -- вот вопрос. Для меня не было и сомнения, что это написал тот самый Глеб, которого "Пиджак и чорт" мне понравился несколько лет тому назад. При этом ошибочном убеждении я и оставался до самых последних дней.
   Зимой прошедшей я прочел в "Гражданине", что Николай Успенский умер в нужде и что ему многие не помогали потому, что он был писатель консервативного лагеря! Понятно, что я, воображая, будто Николай Успенский давно уже ничего не пишет, удивился, -- когда же это он успел стать консерватором и в чем это он выразил свой консерватизм? Он, который в памяти моей остался с 62 года автором "Апроськи", состоящим под революционной эгидой Чернышевских, Некрасовых, Салтыковых и т. д. Удивился немного -- и успокоился.
   Обеспокоился я лишь тогда, когда на днях увидал начало своей статьи "Анализ, стиль и веяние" (не без опечаток и непрошенных пропусков) в июньской книжке "Русск<ого> В<естника>". Вижу -- напечатано: "бессмысленно-грубые очерки Решетникова и Успенского" (просто, без имени). Я встревожился -- не столько за репутацию г. Глеба Успенского, сколько за репутацию моего собственного вкуса. Г. Глеб Успенский может остаться совершенно равнодушным к моей оценке, если бы весть о ней и дошла до него. Но зачем же будут читатели напрасно думать, что я считаю бессмысленным именно то, что я нахожу весьма умным и живым?
   Под этим впечатлением я решился напечатать это объяснение, не ожидая даже, что ему придется обратиться на деле прямо в публичное покаяние.
   Не довольствуясь указанием на достоинства повести "Пиджак и чорт" и других известных мне мелких сочинений г. Глеба Успенского (в "Ниве" и т. д.), я хотел упомянуть еще с большой похвалой и об его же "Очерках усадебной жизни" и отыскал майскую книжку "Русск<ого> Вестн<ика>" за 1889 год. Отыскал и воскликнул: "Меа culpa! Меа culpa! Мой грех перед памятью г. Николая Успенского!"
   "Очерки усадебной жизни" принадлежат ему; в оглавлении поставлены буквы Н. В. Успенский!
   Даже и дух в них действительно "консервативный", без резкой и грубой тенденциозности; но все-таки видно, что автору эти "новые помещики" не по душе. Видно, что он понимает (несмотря на то, что он "Успенский"), какие некрасивые плоды принес с этой стороны реформенный наш прогресс...
   Виноват!
   Конечно, я прав, утверждая, что нет ни гражданского, ни нравственного долга читать все повести и знать всех современных авторов. Даже и для развития в себе хорошего, высшего, отборного литературного вкуса -- это вовсе не нужно; вообще полезно не привыкать слишком к авторам исключительно современным. Слишком однородны впечатления; слишком тесна область сравнения; слишком личный дух писателей опутан и окован духом определенного времени. Все это так. Но есть другой долг, которому я на этот раз изменил.
   Надо знать твердо то, о чем пишешь. А если не достаточно знаком с каким-нибудь автором, то не надо зря и с порицанием упоминать его имя в печати.
   Если бы в "Русск<ом> Вестн<ике>" и было выставлено имя "Николай", которое я намеревался выставить и, может быть, забыл, -- то вина моя против покойного автора милого рассказа "Мезальянс" была бы все-таки велика. Пожалуй, еще и хуже, чем так, как есть, без имени; теперь могут думать и на него, и на его и поныне живущего однофамильца.
   Во всяком случае, -- несправедливо; и я спешу сознаться в моей неосторожности.
   Что делать! "И на старуху бывает проруха"! Теперь злые языки могут не без основания сказать, что долгое пребывание в атмосфере "Гражданина" располагает людей к неосторожности, к явным ошибкам и публичному покаянию.
   Пусть говорят! Князь Мещерский, если не всегда одинаково счастливо, зато всегда одинаково твердо и честно служит тем самым началам, которые дороги и мне, как русскому. И потому мне приятнее ошибаться и каяться в его обществе, чем быть всегда ловким и с виду безупречным в компании наших европейцев и либералов!..
   "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на седалище губителей (России) не седе!"
   

ВАРИАНТЫ И РАЗНОЧТЕНИЯ

   В угловых скобках даются фрагменты текста, вычеркнутые или претерпевшие правку в ВРС. Полужирным шрифтом показаны вставки в ВРС и в авторских экземплярах (гранки, оттиски и т. д.). Очевидные опечатки (например: "издерка" вместо "изредка") не учитываются.
   

КАКОЙ УСПЕНСКИЙ -- ГЛЕБ ИЛИ НИКОЛАЙ?

   Текст Гр: 1890. No 190. 11 июля. С. 4.
   С. 367
   4 в Гр: Июнь> -- есть такое место: "Русская литература
   8 в СС: <стр. 24>.
   16 в СС: "Русск. Вестника"
   20 в СС: имя Николая
   23 в СС: не могу: остается
   С. 368
   8 в СС: ни было, я ли ~ пропустили его, но я
   26 в СС: Апроська". Я сам
   30 в СС: глупостей. "Все
   31 в СС: у своих
   35 в СС: Удивляюсь!
   Рассуждая так
   С. 369
   5 в Гр и СС: шереховатая
   13 в СС: против общей манеры
   31 в Гр: Около года тому назад, в майской книжке
   34 в СС: жизни". Очерки
   С. 370
   29 в СС: "Русск. Вест."
   С. 371
   8 в Гр: жизни", и отыскал
   13 в СС опечатка: постановлены
   здесь же снят курсив, необходимый по смыслу: буквы Н. В. Успенский
   19 в СС: прогресс.
   С. 372
   5 в СС: в моей несправедливости.
   15 в СС: либералов!
   

КОММЕНТАРИИ

   Автограф неизвестен.
   Датируется 1890 г.
   Впервые: Гр. 1890. No 190. 11 июня. С. 4.
   Подпись: К. Леонтьев.
   Вошло в СС (T. VIII. С. 352--357).
   Печатается по СС.
   
   Статья представляет собой "постскриптум" к предыдущей работе и вызвана желаньем исправить несправедливость, допущенную в ней по отношению сразу к двум русским писателям. Исправляя текст статьи "Анализ, стиль и веяние" в оттисках, Леонтьев вычеркнул фамилию "Успенский", руководствуясь тем же покаянным чувством, что и в этой заметке.
   
   С. 367. В первой главе статьи... -- В PB эта глава статьи "Анализ, стиль и веяние" была действительно первой, поскольку первую журнал отверг, и ее пришлось печатать отдельно в Гр (см. с. 842, 854). Соответствующий воле автора порядок глав был восстановлен в посмертной публикации 1911 г.
   С. 367. "Русская литература ~ до бессмысленно-грубых очерков Решетникова и Успенского". -- Ср. с. 249 и 481.
   С. 367. ...те мелкие очерки его из крестьянской жизни, которые печатались в самом начале 60-х годов. -- Первые произведения Н. В. Успенского, публиковавшиеся в С, вошли в сборник "Рассказы" (СПб., 1861), изданный этим журналом; одно из своих произведений ("Странницы") Успенский поместил в 1862 г. в PB, в 1863--1868 гг. печатался в ОЗ.
   С. 367. ...при известной всем серьезности и добросовестности Ф. Н. Берга. -- Отзыв скорее ироничный, поскольку о Берге как о редакторе современники отзывались совершенно иначе. Еще в 1878 г. А. Н. Майков так писал Вс. С. Соловьеву: "Берг редакторствует -- многие говорят: каково?" (РГИА. Ф. 1120. Оп. 1. Ед. хр. 98. Л. 64). Передача Бергу PB особенно возмущала Страхова. 16 ноября 1887 г. он писал Л. Н. Толстому: "Перенесение Р<усского> вестника в Петербург было для меня большою неприятностию. Нового редактора Ф. Берга я знаю больше двадцати пяти лет; это человек очень узкий умом, полуграмотный и недобросовестный. Литература теперь имеет такой дикий вид, что тоска берет. А, вероятно, будет еще хуже!" (Л.Н. Толстой -- H. Н. Страхов. Полн. собр. переписки: В 2 т. Т. 2. Ottawa, 2003. С. 765). Ср. в его же письме к А. А. Фету от 5 ноября: "...видеть лучший русский журнал под ведением недоучки вовсе не весело <...> мнения и вкусы Берга мне известны; это -- самое грубое ретроградство, известное давно под именем мракобесия. Очень боюсь, что оно выступит в первой же книжке" (ЛН. Т. 103. Кн 2. М., 2011. С. 443; публ. Н. П. Генераловой).
   С. 368. ...на страницах того же "Гражданина" мне пришлось ~ похвалить его повесть "Пиджак и чорт", появившуюся несколько лет тому назад в "Русск<ой> Мысли". -- Очерк Г. И. Успенского, впервые опубликованный в "Русской мысли" (1885. No 3; точное название его: ""Пинжак" и чорт"), Л. упомянул в одном из примечаний к статье "Плоды национальных движений на Православном Востоке", оценив ее как "очень умную" и заметив, что она "остроумна и правдива" (Т. 8. Кн. 1. С. 597). Еще до этого, в статье "Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой" Л. вспомнил Г. Успенского как одного из "умных писателей" (Там же. С. 315).
   С. 368. ...один молодой крестьянин рассказывает кому-то о том, как он ухаживает за девушкой Афросиньей, -- и называет ее не иначе, как "дерево Апроська". -- Припоминая рассказ Н. В. Успенского "Змей" из цикла "Очерки народного быта" (впервые: С. 1858. No 8. С. 233--260), в котором повествуется об ухаживаньях некоего Антошки к Апроське с "подбрюдком", "словно у кормной свиньи" (Успенский Н. В. Издалека и вблизи. Избранные повести и рассказы. М., 1986. С. 88), Л. имеет в виду следующие фразы "Я к ней всей душой, жить не могу, а она, как дерево; может, подарков хочет? <...> Ах ты дерево проклятое!" (Там же. С. 90); "В главности, подсмотреть должно, где спит дерево Апроська?" (Там же. С. 92).
   С. 369. ...я уехал в Турцию... -- В ноябре 1863 г. Л. выехал к месту своего дипломатического назначения -- на о. Крит.
   С. 369. "Нового слова", разумеется, ни у кого и не нашлось... -- "Новое слово" -- термин, который использовал Ап. Григорьев. См. Т. 6. Кн. 1. С. 53.
   С. 369. Только один Маркевич представлял собою утешительное исключение. -- См. прим. на с. 705.
   С. 369. ...по предубеждению против фамилии "Успенский". -- Эта распространенная фамилия, ассоциировавшаяся к тому же с двумя писателями-демократами, для Л. стала олицетворением либерального "среднего человека": "какой-нибудь вообще Успенский" (Т. 6. Кн. 1. С. 118). Ср. также в одной из статей цикла "Письма о Восточных делах": "Для кого же и для чего нужно, чтобы какая-нибудь мадам Благовещенская или Успенская сидела около супруга своего на ступенях Епископского трона?" (Т. 8. Кн. 1. С. 58).
   С. 369. ...в майской книжке "Русск<ого> Вест<ника>" ~ три рассказа Успенского под общим заглавием: "Очерки современной усадебной жизни". -- В этот цикл, рисующий картины из жизни "новых помещиков", вошло небольшое вступление и три рассказа: "Укладочка", "Пристроили" и "Мезальянс" (PB. 1889. No 5. С. 33--77). Очерки объединены не только тематикой, но и местом действия ("Сретенский приход"), и сквозными персонажами (мельник Липат Кондратьич и другие).
   С. 369. Сиделец -- лавочник, торгующий по доверенности от владельца лавки.
   С. 370. Особенно понравился мне последний очерк: "Мезальянс". ~ И даже старцы-монахи являются под конец чрезвычайно кстати и естественно. -- Отчаявшись в домашних средствах ограждения дочери от мезальянса (брака с отцовским сидельцем Лукьяном Денисычем Пробкиным), разбогатевшая лавочница Настасья Ивановна Чурилина отправляется, "по совету Сретенской матушки", к старцам Илариону и Савве. Последний усовестил ее словами: "...авось и вы-то не высоки...", а о. Иларион на слова о бедности жениха отвечал: "Зато вы богаты" (PB. 1889. No 5. С. 73).
   С. 370. Зимой прошедшей я прочел в "Гражданине", что Николай Успенский умер в нужде и что ему многие не помогали потому, что он был писатель консервативного лагеря! -- Н. В. Успенский покончил с собой (зарезался) в Москве 21 октября 1889 г. Л. имеет в виду следующую статью в рубрике "Дневник", принадлежащую, несомненно, самому издателю газеты: (Мещерский В. П., кн.) Дневник. Суббота, 28 октября // Гр. 1889. No 300. 29 окт. С. 4. Здесь со слов московского корреспондента сообщалось, что Н. В. Успенский умер "в голой и ужасной нищете от самоубийства", что ему была оказана посмертная "овация", а при жизни не нашлось никого, кто мог бы "поддержать его, помочь ему, отвести его от пропасти". "Корреспондент прибавляет, что Николай Успенский был писатель консервативного лагеря. Отсюда до предположения, что оттого он с голода и умер, весьма недалеко! И это правда, что Николай Успенский был когда-то даровитый писатель консервативного лагеря. Я помню, что, когда "Гражданин" выходил в начале семидесятых годов, в нем участвовал Николай Успенский. С тех пор, к сожалению, я ничего об нем не слышал; признаюсь, что я даже считал его умершим. <...> разумеется, если бы узнал, что этот несчастный писатель находится в таком ужасном положении, счел бы святым долгом озаботиться, чтобы облегчить ему его положение...
   Но тут сам собою является вопрос: а что же литературный фонд? Не могу произносить это имя без тяжелого чувства. Жду не дождусь дня, когда, кроме меня, найдется еще несколько человек, которые, движимые благородным негодованием и чувством долга, осмелятся потребовать от этого лицемерно-благотворительного общества ответа наконец перед русским обществом за русских писателей, веривших в Бога, преданных этим "обществом" нищете, забвению и позору, и за тысячи и тысячи рублей, розданных разным нигилистам и негодяям только потому, что они были врагами церкви и правительства! <...> Умирает голый и голодный русский писатель оттого, что литературный фонд не взял его под свою защиту, а отказал он в ней потому, что Николай Успенский не был нигилист, -- мы знаем это, мы говорим, что это мерзость, но никто не смеет этот "литературный фонд" потребовать к ответу: как можно, он состоит из либералов! <...>
   Мне скажут: неправда! А я отвечу: лгут те, которые хотели бы мне сказать это "неправда"; стоило бы только хоть раз произвести историческое следствие над этим "фодом" и проследить за биографиями тех литераторов, которые были любимцами и пенсионерами литературного фонда, чтобы убедиться, что я не лгу, и прийти наконец к решению: вырвать литературный фонд из тенденциозных рук и отдать его в руки беспристрастные, а всего лучше -- правительством контролируемые. Этот контроль давно пора было бы учредить, так как в обществе есть суммы, повторяю, которыми не следовало бы давать распоряжаться господам либеральным заправилам...
   Да и без следствия мне ли не знать, что такое литературный фонд, когда я видел Достоевского в бедности и слышал от него сквозь слезы негодования повесть о том, что, когда он обратился в литературный фонд (не помню, в который раз: во второй или в третий), ему было отказано в пособии, и стороною он узнал, что причиною отказа была немилость его, и немилость к нему литературного фонда была вызвана тем, что он был редактором "Гражданина". Что же гаже этого можно себе представить?"
   С. 370. ...автором "Апроськи"... -- См. прим. на с. 907.
   С. 370. ...не без опечаток и непрошенных пропусков... -- См. об этом в преамбуле (с. 861).
   С. 371. ...и других известных мне мелких сочинений г. Глеба Успенского (в "Ниве" и т. д.)... -- Г. Успенский не печатался в "Ниве"; его очерки в конце 1880-х гг. выходили в "Русской мысли", "Книжках "Недели"", "Русских ведомостях", "Северном вестнике".
   С. 371. Меа culpa! -- Моя вина! (лат.)
   С. 371. ...опутан и окован... -- Реминисценция из стихотворения Тютчева "Чародейкою Зимою..." (1852; опубл. 1886): "Весь опутан, весь окован / Легкой цепью пуховой..."
   С. 372. "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на седалище губителей (России) не седе!" -- Парафраз Пс. 1: 1 ("Блажен муж, иже не идее на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе").
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru