Lib.ru/Классика: Леонтьев Константин Николаевич. Еще о "Дикарке" гг. Соловьева и Островского

К.Н. Леонтьев. Полное собрание сочинений и писем в двенадцати томах

Том девятый. Литературно-критические статьи и рецензии 1860-1890 годов

С.-Пб., "Владимир Даль", 2014

ЕЩЕ О "ДИКАРКЕ" ГГ. СОЛОВЬЕВА И ОСТРОВСКОГО

Лучше очень поздно, чем никогда!...

В 18 No "Journal de St.-Petersbourg" есть статья, озаглавленная "Les Revues Russes" и подписанная французскими буквами L. V. Статья эта посвящена разбору декабрьской книжки "Русского Вестника".

В ней, между прочим, судят меня довольно строго за мой отзыв о Ник<олае> Яковлевиче Соловьеве (авторе "Женитьбы Белугина").

Критик моей критики говорит, что я плохо скрыл мое имя под начальными буквами К. Л. Это правда, но это не моя вина. Я желал бы ничего не скрывать, но бывают обстоятельства, которые вынуждают нас поступать не совсем так, как хотим мы сами, а как придется.

Например, 18 No "Journal de St.-Petersbourg" вышел 20 января, а я собрался ответить только к 8 марта. Раньше я не мог. Я было совсем даже раздумал отвечать, но меня снова побудила к этому прекрасная пародия на "Дикарку" в "Стрекозе". Пародия эта, очень остроумная, принадлежит г. Пропиратову; я ее перечел несколько раз, и мне опять захотелось ответить г-ну L. V. Поздний ответ мой -- столько же моя вина, сколько и то, что под статьей "Русского Вестника" "Новый драматический писатель" не выставлено мое имя сполна. Причина этому очень простая -- редакционная.

В этой же самой декабрьской книжке должен был появиться конец моей биографии оптинского иеромонаха Климента; мне же, признаюсь, очень хотелось видеть мою критику на г. Соловьева поскорее в печати, и я боялся, что редакция найдет неприличным, в одной и той же книжке, поместить две статьи, подписанные одним и тем же именем, и заранее просил подписать хоть одни буквы, только не откладывать.

Вот что случилось, и я очень раз, что г. L. V. подал мне повод назвать себя полным именем. Да, это я, и этого еще мало. Я настаивал на публикации моей "свирепой" (по выражению рецензента) критики, а вовсе не редакция г. Каткова "натравила" меня на г. Островского, как думает г. L. V. Положим, я очень уважаю г. Каткова и считаю его незаменимым в некоторых отношениях для России, и одно из лучших прав его на мое уважение, -- это та ненависть, которую питает к нему "сумасшедший дом петербургской печати" (смотри "Московские Ведомости" в старых NoNo, по поводу дела Засулич).

Поэтому быть под влиянием его редакции я не счел бы за стыд, так как без влияния никому не прожить. Но, к сожалению, я не совсем совпадаю во многих мнениях и вкусах моих с центром редакционной тяжести.

Моя литературная жизнь, подобно бледной луне, освещена кое-как солнечным сиянием "Русского Вестника" только с одной стороны; другая, именно та, которую я, по человеческой слабости, считаю, может быть, гораздо лучшею, погружена в безысходный мрак.

Я не намерен в этом возражении занимать читателя слишком много моей персоной, никому, по-видимому, особенно не нужной; но мимоходом позволю себе бросить только самый легкий луч на ту "темную" часть моей души, которая никогда в круг освещения "Московских Ведомостей" и "Русского Вестника" не попадала.

Я, например, имею глупость считать разрушительным весь смысл общеевропейского эмансипационного прогресса: восхищаться машинами не умею; турки мне нравятся; Гладстона я считаю ограниченным человеком, который говорит всё какие-то поверхностные вещи; думаю, что лорд Биконсфильд, в политическом отношении собственно, очень полезен нам, и т. п. Может ли г. Катков, человек минуты, человек огромного практического, непосредственного влияния печатать у себя подобные странные мнения?.. Конечно, нет. Он прав; но и я остаюсь при своем...

Все сказанное мною вовсе здесь не лишнее. Я сейчас это докажу.

Если мне весь нынешний "цивилизующий" процесс так противен, если мне турок нравится больше славянского либерала, если я курда и друза считаю в некоторых случаях более полезными для человечества, чем Вирхова или Эдиссона (т. е. для моего человечества, живущего в виде теней в темном "Элизиуме моей души"), и т. д., -- то как же мне может не казаться гадкой вся постановка и весь внутренний смысл комедии "Дикарка"? На что меня натравливать на нее?...

С одной стороны, я уважаю барство; с другой, люблю наивность и даже грубость мужика. Граф Вронский или Онегин с одной стороны, а солдат Каратаев и кто?... ну, хоть бирюк Тургенева, для меня лучше того "среднего" мещанского типа, к которому прогресс теперь сводит мало-помалу всех и сверху, и снизу, и маркиза, и пастуха.

Честный и трудолюбивый, на всех похожий и ни во что, кроме правоты всечеловечества, не верующий средний человек, и при этом еще на все более его изящное фыркающий, -- вот идеал нынешнего европейца всех племен.

Мальков, которому гг. Соловьев и Островский вручили свою Варвару, это именно и есть такой средний европеец, сохранивший в себе изо всего русского только известного рода напускную, искусственную грубость. Что же тут может нравиться человеку, любящему прекрасное в самой жизни, а не на одной только бумаге или в скучных концертах и на кладбищах музеев? И я не исключение какое-нибудь уродливое в этом случае. Все истинные художники, все поэты, все мыслители, одаренные эстетическим чувством, не любили этого среднего человека. Гёте в "Вильгельме Мейстере" и "Фаусте" презирал его; Жорж Занд во всех лучших романах своих ненавидела чисто-утилитарных людей; интересны у нее графы, мужики, живописцы или какие-нибудь итальянские бродяги и разбойники. Самый несимпатичный из ее героев, это честный и даровитый адвокат Симон. Если в поэмах Байрона мы не находим живых примеров для подтверждения этих слов, то это лишь оттого, что Байрон -- великий поэт чувства, а не образов и типов: он игнорирует все подобное в своих великих созданиях. Но зато вся его жизнь есть бешеный и благородный протест против той ново-европейской прозы, которой зловещие признаки он уже видел везде в передовых тогдашних обществах, -- видел гениальными очами прозорливости. Он бежал из цивилизованных стран в запущенные тогда и одичалые сады Италии, Испании и Турции.

Тогда в Турции еще жил Али-Паша Янинский, которого свирепость была живописнее серой свирепости французских коммунаров; в Италии в то время было еще восхитительное царство развалин и плюща, калабрийских разбойников, Мадонн и монахов. "Ограниченный" сардинский король не запирал еще Первосвященника Римского в ватиканскую тюрьму и не обращал еще с помощью людей прогресса всемірного города в простую столицу неважного государства. В Испании боя быков еще не стыдились тогда. И даже сражаясь за Грецию, великий человек не предвидел, что интересная Греция "Корсара" в фустанелле -- есть лишь плод азиатского давления, спасительного для поэзии, и что освобожденный от турка корсар наденет дешевый сюртучишко и пойдет болтать всякий вздор на скамьях афинской "говорильни ".

И еще пример современный и поразительный: это граф Л. Толстой в "Анне Карениной".

Заметьте то отвращение разных оттенков и степени, которое он так искусно и тонко обнаруживает ко всем людям среднего положения, появляющимся почти мимоходом в его гениальном произведении?... Художник, который пишет в Италии портрет Анны и считает всех графов и князей "скотами"...; другой художник, чахоточный, влюбленный в Китти и даже на краю гроба вовсе не интересный... Земский доктор, который говорит глупости; Критский, приятель Николая Левина, социалист и совсем уже болван...; грубый русский кулак, который купил дешево рощу у Облонского и не решился при дворянах перекреститься на образ, войдя в комнату; другой кулак-иностранец, который на сцену сам не является, но на пошлую роскошь которого так справедливо негодует Левин, и т. д. Наконец, подобное чувство можно найти у многих историков и публицистов, не лишенных чувства изящного, у Маколея, например. У Дижона)-Стюарта Милля целая книга ("Свобода") посвящена той мысли, что однообразие людей убийственно для человеческого духа. В этой книге (как и вообще у Милля) много неосновательного и непоследовательного; но там, где он так зло смеется над ничтожными нынешними людьми, "носящимися с какой-нибудь гуманитарной безделушкой, имеющей целью сделать всех людей схожими", он великолепен и прав.

Что касается до меня, то я позволяю себе объективировать вопрос донельзя и стараюсь иногда смотреть на "общества человеческие" с моей луны так: откинем вопрос о страданиях и несправедливостях; сам Бёкль говорит про Адама Смита, что он поступал основательно, отбрасывая всю нравственную сторону человека, когда писал свою книгу о Политической Экономии; он (говорит Бёкль) поступал как математик, который принимает временно для своих целей только длину линии, игнорируя ширину, которую, однако, имеет всякая реальная линия. Вот так и я, не брезгая даже и советом Бёкля (не брезгая им, вопреки его непонятному в умном человеке поклонению гражданскому равенству!) -- беру только пластическую сторону истории и даже на боль и страдания стараюсь смотреть только так, как на музыкальные красоты, без которых и картина истории была бы не полна и мертва.

И созерцая так жизнь человеческую с этой луны моей, я повторяю не помню чьи-то слова: "для развития великих и сильных характеров необходимы великие общественные несправедливости", т. е. сословное давление, деспотизм, опасности, сильные страсти, предрассудки, суеверия, фанатизм, и т. д., одним словом, все то, против чего борется XIX век.

Я считаю это такой же научной истиной, как гарвеево кровообращение, как тяготение Ньютона, как равенство прямых углов...

Все это прекрасно, мне скажут, но где же тут "Дикарка", где Соловьев и Островский?...

И не кстати ли тут будет вспомнить слова Добролюбова, который сказал, что "прилагать шекспировскую мерку к русским авторам, это то же, что прилагать высшую математику к работе ученика, плохо решившего задачу..."

Нет, с моей точки зрения, это будет вовсе не кстати.

Г<-н> L. V. говорит, что в литературных кругах слышно, будто я имею большое влияние на г. Соловьева... Нет, это не правда. Я имею на него очень мало влияния, ибо, если б это от меня зависело, то "Дикарки" этой никто бы не увидал на сцене...

Я твердо верил в талант и силу характера г. Соловьева. Он человек чрезвычайно умный, в высшей степени энергический и полный чувства... Основываясь на некоторых признаках, я надеялся, что г. Соловьев может стать для русской сцены почти тем, чем граф Л. Толстой и г. Маркевич (особенно в последнем великолепном произведении своем: "Четверть века тому назад") стали для русского романа, т. е. не то, чтобы реакционером, а почти что так... напоминателем забытого, но еще существующего.

И в политике реакция от времени до времени необходима, чтобы дать обществу передохнуть, оглядеться и одуматься. Положим, когда дело идет о политике, то еще можно возразить, что действие всякой реакции, хоть и полезно, но не прочно и что всякая реакция есть лечение не радикальное, а лишь временная поддержка организма, чем-нибудь уже неисцелимо расстроенного. Это в деле гражданском, но в искусстве? Правда понимания и правда изображения в искусстве гораздо необходимее, чем так называемая справедливость в государстве.

Руководясь в общественных вопросах одной только гуманитарной справедливостью, нельзя остановиться на полпути и можно придти очень легко к той "justice", о которой Прудон писал целые книги, доказывая, будто бы равенство совершенного общества должно быть таково, каково равенство диких, почти ничем друг от друга не отличающихся в своей пустоте, и что даже умственное неравенство есть несправедливость, ибо при нем то, что для одного труд, то для другого будет привилегией. Вот к чему ведет в государственном деле теория безусловной справедливости.

Но теория правды в искусстве ведет к другому: искренний художник любит (эстетически) даже и врага своего; т. е. он не может не любоваться на силу и красоту его даже и тогда, когда терпит от него оскорбления. Убивая его, например, он должен желать его хорошо изобразить. Искренний художник, правдивый, должен любить, например, людей высшего круга, несмотря на род собственного воспитания и положения.

Законы реальной природы таковы, что при известных условиях рода, воспитания, обстановки и средств -- один человек выходит изящнее или сильнее другого... Художник тут ничем не виноват; он виноват только тогда, когда он этого не видит или когда притворяется из тенденции.

Все истинные поэты и художники в душе любили дворянство, высший свет, дворы, военное геройство и т. п.

Гоголя и Некрасова обвиняли за эти вкусы: первого считали "отпетым", а последнего старались некоторые почитатели оправдывать глупейшим образом, напр<имер>, хоть тем, что ему были люди высшего круга необходимы для защиты в случае затруднений и т. п. Дело же объясняется гораздо проще и выгоднее для этих писателей. Пока они были менее известны, высшему кругу не было резона их принимать; известность дала им доступ, а получивши доступ, они, разумеется, нашли, что высшее общество гораздо лучше, приятнее, занимательнее, чем то, в котором они дотоле вращались. Тут нет и тени низкопоклонства, а только признак вкуса.

Нельзя при этом не вспомнить и Белинского. Этот человек был в высшей степени честный эстетик. Он сам был робок, беден, очень некрасив, "mauvais genre"; он сознавал все это и, вместе с тем, посмотрите, как он восхищался и Печориным, и самим Лермонтовым, как он защищал Онегина (т. е. человека, а не поэму)! -- Целые страницы в его критиках посвящены развитию той мысли, что высший круг лучше среднего и содержательнее, и изящнее его.

Вот такие-то надежды (или что-то в этом роде) я возлагал на г. Соловьева; я видел в нем сильные залоги мірocoзерцания положительного и правдивого. Я думал, что он будет искать и находить для нашей сцены пути новые или, по крайней мере, несправедливо забытые, везде и во всех слоях общества, без пристрастий.

Да! Я желал иметь на него влияние в этом смысле; я помогал его сближению с г. Островским, не с целью подчинить его свежий талант избитой и лукавой тенденции, но с целью чисто практической -- открыть ему дорогу.

Я полагал, что он будет в силах скоро отставить в сторону ту лестницу, по которой он взошел, ибо я нахожу, что благодарность тут вовсе неуместна...

Но я ошибся... Явились какие-то Мальковы, которых, я знаю, г. Соловьев вовсе не любит, и т. д.

Я еще не кончил этого бесконечного письма и во второй его половине договорю то, чего не сумел здесь вместить.

Г-н L. V. очень верно понял одно; это то, что статья моя в "Русском Вестнике" имела целью расположить г. Соловьева к изменению той тенденции, или, выражаясь вежливее, того направления, признаки которого в "Дикарке" очень явны. Эта тенденция принадлежит вовсе не ему, а г. Островскому.

Ашметьев, например, мог бы, вероятно (я говорю только вероятно), быть совсем иным, если бы искусная рука г. Островского не изуродовала бы его, не сделала бы его каким-то мягким, ничтожным и любезным стариком и не подчинила бы его молодому, но топорному фабриканту Малькову. (Un homme honnête, utile et laborieux! восхитительно! что за изящный тип; такой русский! не правда ли?)

Я нападаю только на "Дикарку", а не на талант г. Островского вообще. Я, напротив того, сам величайший почитатель не г. Островского в его всецелости, а таких высоких произведений русского искусства, как "Гроза", "Воспитанница", "Грех да беда", "Бедность не порок", "Бедная невеста" и т. д. Я помню живо, как я еще студентом наслаждался этими восхитительными созданиями. Я блаженствовал и дома над книгой, и в театре. Но, восхищаясь, я и юношей и теперь смотрел на них не так, как смотрел Добролюбов, {Не Писарев, а Добролюбов написал иезуитски умную статью "Темное царство". Г<-н> L. V. ошибся.} а так, как Аполлон Григорьев. Революционеры наши (Писарев, Добролюбов и т. д.) везде старались (и подобные им стараются до сих пор) отыскать лишь темные или смешные стороны нашей жизни. До статьи Добролюбова нам всем, любившим тогда еще пьесы Островского, и в голову не приходило, что автор обличает все грубое и жесткое в быту старого купечества. Мы, любуясь в театре этими комедиями и читая их, воображали, напротив, что г. Островский изображает с любовью русскую поэзию купеческого быта... Аполлон Григорьев был только выразителем этого общественного чувства. Аполлон Григорьев был славянофил особого рода, он был, так сказать, славянофил широкий, безнравственный. Он говорил и старался доказать, что все прекрасное в книге (или вообще в искусстве) и в самой жизни хорошо, прекрасно; что этого прекрасного в жизни самой уничтожать не нужно, несмотря на страдания, которые оно может причинять, и т. д., Аполлону Григорьеву нравилась сама жизнь, изображенная в комедиях Островского, нравились люди, а не только действующие лица. И он не был исключением. Я вспоминаю, между прочим, об одной очень молодой девушке петербургского среднего круга, которая, восхищаясь жизнью, изображенною в "Грозе", восклицала: "Ах, зачем я росла в Петербурге!... Если бы мне раньше родиться, или гораздо позднее, когда все это поймут... Лучше страдать и погибнуть, как погибла Катерина в таком городке, в лесу, на берегу Волги, чем быть счастливой с каким-нибудь здешним!"

Все подобные порывы молодого романтизма, все глубокие, оригинальные и, вместе с тем, очень простые в правдивости своей мысли, и вкусы, подобные мыслям Аполлона Григорьева и вкусам этой молодой девушки, были мало-помалу подавлены, оттеснены на самый задний план, забыты или осмеяны. Русскую поэзию купеческого быта всё более и более переставали понимать, всё более и более приучались видеть только темные стороны этой жизни; кто-нибудь напился, прибил кого-нибудь, стеснил волю другого... Вот о чем привыкли беспокоиться как о существенном; тогда как можно и напиться, и прибить, и стеснить других, и все-таки быть при этом гораздо выше, занимательнее, изящнее и сильнее того, кто не пьет и не бьет, и не стесняет. Купцы Островского -- это вовсе не те всепожирающие средние люди, которые так нравятся Прудону и о которых я с такой ненавистью говорил в первой половине моего письма; это не те европейцы дурного тона и нестерпимых претензий, которых я не умею иначе назвать, как современными хамами; купцы Островского -- вовсе не цивилизованные хамы, это богатые русские мужики. Цивилизованного в общеевропейском стиле хама истинный (т. е. искренний хоть сам с собою) художник любить не может. Впрочем, объяснимся: Максим Максимович Лермонтова -- не хам; César Birotteau, парфюмёр Бальзака, тоже не хам; он ходит часто к обедне, легитимист, любит Короля и Двор, разоряется на бал, по поводу получения Креста от любимого Правительства, и при этом самый добрый и честнейший человек в мірe... Это не хам... (а Мальков хам, и хам скверный, недобрый)...

Скромные капитаны графа Льва Толстого, уважающие так простодушно все высшее, тоже не хамы. Это люди милые, почтенные. Кстати заметим, что граф Толстой очень скоро понял, что ограничиться одними Максимами Максимычами, Тушиными, Тимохиными невозможно, даже и с государственной стороны, не только с эстетической, -- он понял, что их нужно подчинить князьям Болконским, князьям Серпуховским, графам Вронским и Долоховым. Даже простота князя Багратиона у него является простотой и не скромной и не наглой, а непоколебимой, серьезной, солдатской и властительной простотой. Это опять другой оттенок, не мальковский.

Положим, что течение века таково, что все изящное, глубокое, выдающееся чем-нибудь, и наивное, и утонченное, и первобытное, и капризно-развитое, и блестящее, и дикое -- одинаково отходит, -- отступает перед твердым напором этих серых средних людей. Но зачем же обнаруживать по этому поводу холопскую радость?..

Ученый желает же сохранить лучшие предметы научного исследования? А если сохранить их уже нельзя, потому что прогресс их губит вопреки науке (напр<имер>, некоторых животных, птиц, леса, первобытные дикие оригинальные племена, здания древние и т. д.), то ученый спешит описать их с любовью... Прогресс русской жизни потребовал уничтожения дворянства как сословия, но оно еще держится как быт; -- если права помещиков были когда-то вредны и раздражали писателей, то теперь этих прав уже нет, а быт их, еще сохранивший некоторые прежние черты, может только радовать честного художника; и если он даже демократ по убеждениям, то и тогда гражданская совесть его может быть теперь покойна в этом случае; большинство дворян теперь для простолюдинов, по крайней мере, не вреднее капиталистов вообще. А что они добрее и благороднее капиталистов иного рода, то это скажут и сами мужики и даже... социалисты... Что за идеал Мальков?... Можно, пожалуй, рекомендовать его в мужья, для спокойствия дочери; он хорошо обделывает свои дела. Но он противен как предмет любви, как идеал. И почему еще Вершинский (т. е. хватающий верхи) непременно петербургский чиновник?... Отчего бы ему не быть земским деятелем, модным и все-таки быть Вершинским, принесенным в жертву Малькову. И почему Ашметьев должен быть непременно так пуст, так слаб, так мягок перед женой, перед Мальковым? И для чего нужно непременно было г. Островскому прежде всего подпустить лакейского запаха о том, "как свищет барин"?... и т. д. Г. Островский, точно так же, как и г. Тургенев, -- писатель хитрый. Они оба хитры в том, что играли много в двойную игру; здесь поэзия действительности, а тут придирка прогрессивной тенденции; какая-нибудь задняя дверь, чтобы выскочить, если нужно, из этой поэзии и оправдаться перед веком, гонителем всякой поэзии, и барской и мужицкой одинаково. Но разница в том, что Тургенев сам лично человек в высшей степени изящный, умел изображать людей изящных, хотя и придавал им постоянно какие-то черты мягкости, слабости, малодушия, вовсе не всегда со всем прекрасным и благовоспитанным солидарные. А г. Островский людей благовоспитанных и изящных изображать никогда не хотел, или вернее -- не мог. И потому у него из патриархальной поэзии русского быта, пленявшей Григорьева, всегда выглядывает какой-нибудь Вихорев, Бабаев и т. п., то есть дворянин пошлый, бесцветный, плохой, немножко даже подлец. "И волки сыты, и овцы целы". И Ап. Григорьев восхищается, потому что он Европу не любит, а дворяне Вихорев и Бабаев больше похожи на европейцев, чем симпатичные -- Бородкин и Краснов. И Добролюбов доволен, потому что он с одинаковым успехом может обличить и русскую грубость религиозного купца, и более смягченное ничтожество русского дворянина. Это ловко! Не разберешь сразу, что такое г. Островский: славянофил или самый простой казенный демократ. "Поэзия быта" -- все это хорошо; -- но надо угодить и течению века?... Поэтому являются честные Жадовы (без всякой поэзии), молодые фабриканты, желающие даже обобрать помещиков и обобрать не в пользу народа, а просто в свою. Это ныньче нравится... Это труд, здравый смысл, здоровый взгляд на вещи. В "Грозе", восхищавшей и картинным бытом, и романтическим чувством даже молодых девушек, на всякий случай является честный механик, более других по-немецки одетый, который обличает (на всякий случай) весь этот картинный быт.

Вот что я называю лукавой тенденцией; вот чего бы я не желал видеть в пьесах г. Соловьева, хотя бы и потому только, что это все ужасно истаскано другими прежде его.

Ашметьев -- это слабый Тургеневский герой, всем уступающий: Варе, жене, даже Малькову. Это слабый Тургеневский герой, но еще вдобавок иначе освещенный, преломленный сквозь призму Малькова и двух лакеев... (см. начало комедии).

Что можно совершенно иначе изображать подобных людей или, лучше сказать, что есть еще и в жизни люди, сходные с Ашметьевым по вкусам и воспитанию, но производящие совсем иное впечатление, этого и доказывать не стоит. И французская литература, и английская, и даже наша свидетельствуют это. Зачем ходить далеко? Возьмем два лица из самых последних романов русских: Облонского и князя Шастунова г. Маркевича. Облонский -- бессовестный Дон-Жуан, семьянин очень плохой, ни о чем почти не думает, но он мил, умен, обворожителен, искренно добр; слуги, жена, приятели, даже Лёвин, столь серьезный и строгий к себе, нравственный Лёвин предпочитает Облонского другим, все рады его видеть. Всем веселее и легче, когда он входит. Или князь Шастунов Маркевича; нелюдим, насмешливый, жесткий даже; обуреваемый почти преступной страстью к молодой племяннице. И что же -- он интересен не менее милых юношей, изображенных автором так привлекательно, если не более.

Вот это я называю міровоззрением правдивым. Не должен зоолог (положим, при этом рисующий) уверять, что нет уже на свете ни золотых фазанов, ни орлов, ни пантер и красивых полосатых зебров, оттого, что он срисовать их не умеет, или считать их неизящными и в самом деле не нужными потому только, что временные заблуждения утилитаризма признали полезными для человечества только мирных и грубоватых скотов: лошадей, коров, ослов, овец и свиней...

Какое же это искусство?...

Разве нельзя было вместо этой "Дикарки" придумать или, лучше сказать, извлечь из русской помещичьей жизни нашего времени совсем что-нибудь иное? Г<-н> L. V., несмотря на строгие свои мне выговоры, заметно расположен ко мне. Он находит, что у меня есть талант. Вероятно, он говорит это о моих греческих повестях, потому что сам же называет меня в критической деятельности новичком. Итак, если г. L. V. признает за мной некоторый дар художественного творчества, то пусть он мне позволит сочинить здесь проект драмы, которую можно было бы составить почти из тех же лиц или из тех же данных, но вовсе иначе... Даже некоторые надо бы переменить. -- Напр<имер>, зачем это Ашметьев? Это напоминает с умыслом какие-то ошметки. Измените хоть одну букву, скажите Ахметьев, и вы услышите хорошую дворянскую фамилию татарского рода. -- Совсем не то. Потом, зачем непременно этому Ахметьеву быть слабым и смешным селадоном?... Это не есть специфический признак таких людей. Он может быть и моложе, 40--45 или даже и 50 лет, как князь Ларион Шастунов у г. Маркевича. -- Он может действительно любить всей душой жену свою, но все-таки скучать не от пустоты, а, напротив, от полноты душевной и умственной. Он может даже и делом быть занят серьезным, но в сердце предпочитать поэзию этому делу. Он мог бы быть, что называется, еще "молодым". За Варей совсем не нужно ему ухаживать. Это гадко. А мог бы он и в эти года увлечься чувством невольно, шаг за шагом, как бы покровительствуя ей "свысока" и улыбаясь ее выходкам.

Варя, положим, мила, так, как она есть, но она, правда, что под руководством г. Островского вышла не натуральна. -- Она могла бы быть гораздо умнее, острее, немного хитра, немного кокетка местами; могла бы и читать, и знать слово материалист, оставаясь все-таки наивной барышней;-- наивной, но совсем иначе, правдоподобнее, сходнее с жизнию. Многие нападали на то, что Марья Петровна сближает Варю с мужем; говорили, будто бы это невозможно. Невозможного тут нет ничего; подобный случай может быть редкостью, но невозможного в подобной попытке человек, знающий женщин, не найдет ничего... Невозможность не в попытке и в примирении с результатами, если попытка удалась. В отчаянии Марьи Петровны и мог бы быть высокий трагизм положения. Я все продолжаю сочинять: я представляю себе что-то очень живописное. Декорации: река, луга и рощи вдали; стога вновь скошенного сена; ковер у стога и стол для чая. Я вижу Варю, кончающую букет для Ахметьева. Я вижу крестьян в цветных рубашках с косами. Я ввожу и смешное в эту цветущую русскую картину. Старик Зуров сердится на крестьян. Что-то не так сделали; и на дочь кстати. Приходят Ахметьевы, муж и жена. Он уже без ума от Вари, но серьезен, грустен, сдержан; Варя нетерпеливо весела. Никакой мерзости физиологического момента... Это тут совсем нейдет. Довольно с Вари и этой картины, и ума этого человека, и его молодцеватого вида, несмотря на года. Она сама не знает чего хочет; не по невинности мысли (деревенские барышни и молодые крестьянки всё понимают рано); но просто по неопытности ума и сердца. Она ищет душой. -- Марья Петровна (у меня) увидала бы вдруг, что муж любит; она поняла бы, что далеко сама завела дело. Она решается отравиться. Но в этом же действии я бы вывел на сцену юношу, очень молодого, пожалуй только немножко хмурого волонтера-помещика, вернувшегося из Сербии; в русской безрукавке, в черногорской круглой шапочке, уже раненого там; немножко даже недоученного, но вовсе не прогрессиста (есть, есть и такие еще, слава Богу); красавца и лихого; он умеет водить хороводы, выучился петь сербские песни. Варя внимательно глядит на него. Вот достойный соперник Ахметьеву! Вот кому может и должен уступить Ахметьев, скрепя сердце и мучаясь, но с умом и достоинством... Я бы кончил драму ужасной сценой. Ахметьев выкатил бы на сцену, на кресле, уснувшую навеки Марью Петровну и, стоя перед ней на коленях, старался бы с отчаянием ее разбудить. В комнате было бы страшное смятение... Старая мать в отчаянии, соседи... Кричали бы: -- Доктора! за доктором!...

И вдруг в минуту ужасающего безмолвия -- на балконе, из сада раздалась бы русская веселая песня, и вошли бы Варя с молодым красавцем женихом своим, нарядные, веселые, рука об руку... и остановились бы...

В такой драме было бы слышно и высокое присутствие религиозной мысли. Наказание Божие было бы несоразмерно (судя по-человечески) с проступком, но сообразно с непостижимыми предначертаниями Высшего Промысла...

И мало ли что еще можно было бы сделать и сказать на этом пути! Да, если я любил природный, но еще невыработанный дар г. Соловьева, если я на него надеялся, если я верил в его силы, то могу ли я радоваться, когда вижу, что человека свежего заражают чем-то и портят его, может быть, раз навсегда? Зачем мне ждать, чтобы редакция "Русского Вестника" "натравила" бы меня, если не на г. Островского вообще, то, по крайней мере, на его вредное влияние... Собственные последние пьесы г. Островского, напр<имер>, "Сердце не камень", гораздо лучше "Дикарки". Дух комедии "Сердце не камень" не нов, но очень свеж. Зачем же, хотя бы и нечаянно, портить вещи начинающего человека, который, предоставленный сам себе, быть может, вышел бы на вовсе новые пути?...

У меня есть еще свидетельство г. Буренина, который тоже говорит, что в "Дикарке" ничего нет хорошего. И ему Мальков не очень нравится... Я очень дорожу мнением г. Буренина: во-первых, потому, что взгляды наши с ним на жизнь, кажется, совершенно противоположные, а во-вторых потому, что он только один из всех критиков и был всегда довольно строг к г. Соловьеву, как и следует быть строгим к тому, от кого имеешь право много ждать. Конечно, и теперь еще можно надеяться, что г. Соловьев станет, наконец, на свои ноги. Но надо спешить: г. Соловьев вовсе годами не так молод; ars longa, vita brevis. Это раз, а к тому же развитие таланта есть тоже своего рода органическое развитие. Есть впечатления неизгладимые и очень вредные.

ВАРИАНТЫ И РАЗНОЧТЕНИЯ

В угловых скобках даются фрагменты текста, вычеркнутые или претерпевшие правку в ВРС. Полужирным шрифтом показаны вставки в ВРС и в авторских экземплярах (гранки, оттиски и т. д.). Очевидные опечатки (например: "издерка" вместо "изредка") не учитываются.

ЕЩЕ О "ДИКАРКЕ" ГГ. СОЛОВЬЕВА И ОСТРОВСКОГО

Текст: ВД. 1880. No 55. 8 марта. С. 3. No 60. 14 марта. С. 3--4.

В ВД названия периодических изданий и художественных произведений даны прямым шрифтом в кавычках.

С. 119

¹⁸ Раньше я не мог<....>

²⁴ под статьей "Русского Вестника"<:> "Новый драматический писатель" в ВРС: под статьей Русского Вестника,

²⁶ очень простая -- "редакционная".

С. 120

¹⁰ и этого еще мало<....>

²⁷ гораздо лучшею, <--> погружена в безысходный мрак<...>

С. 121

³ в политическом отношении<,> собственно очень полезен нам, и т. п.

⁵ непосредственного влияния < -- > печатать

¹⁰ "цивилизующий" процесс

¹³ Вирхова или Эдиссона<....>

¹⁶ не казаться гадкой

¹⁷ натравливать на нее<...>

¹⁸ с другой, < -- > люблю

²¹ лучше того "среднего" мещанского типа

²⁹ свою Варвару <-- > это

³² любящему прекрасное в самой жизни

³⁷ в Вильгельме Мейстере и Фаусте <-- > презирал его

С. 122

¹⁷ живописнее серой свирепости

²⁴ в ВРС и СС: И даже, сражаясь за Грецию, исправлено по ВД

³⁶ гениальном произведении

³⁷ "скотами" <....;>

С. 123

⁴ болван<....;>

⁶ войдя в комнату

²⁶ книгу о <"^Политической Экономии закрывающая кавычка отсутствует

³¹ поклонению <гражданской свободе>!

С. 124

³ фанатизм, и т. д. <...>

⁶ научной истиной, <-->

438

⁸ в ВРС: прямых углов

¹⁴ в ВД и ВРС: плохо решившего задачу"...

²¹ характера г. Соловьева< >

²³ полный чувства< >

²⁴ что г. <Н.> Соловьев

²⁷ "<25 лет> тому назад" < -- > стали для русского романа

²⁸ почти что так <....>

³¹ дать обществу < -- > передохнуть

³⁵ чем-нибудь уже неисцелимо расстроенного< > Это в

деле гражданском. <-- Но> в искусстве

С. 125

³ одной только гуманитарной справедливостью < -- > нельзя

¹² теория безусловной справедливости.

¹⁶ оскорбления <...> Убивая его, <напр.>, он должен

²² один человек <выходил> изящнее или сильнее другого<.....>

²⁷ геройство<,> и т. п.

³⁰ глупейшим образом, < -- > напр. хоть тем

³² затруднений <, > и т. п.

С. 126

⁵ сознавал все это<,> и вместе с тем, < -- > посмотрите

⁹ высший круг < -- > лучше среднего<,> и содержательнее

²¹ отставить в строну ту лестницу ~ вовсе не у места...

С 128

⁵ <если> бы мне раньше

²² кто <и> не пьёт, и не бьёт, и не стесняет. Купцы Островского <,> это вовсе не те

²⁷ современными хамами

²⁹ Цивилизованного в общеевропейском стиле < -- > хама

³² в ВРС и СС: парфюмер

восстановлено по ВД, по аналогии со сходными случаями леонтьевской орфографии <"мёбель", "фёльетон">

³⁶ в міре<....> Это не хам<....> <а Мальков хам, и хам скверный, недобрый> <....>

С. 129

⁵ Тимохиными<,> невозможно

439

⁹ является простотой и не скромной и не наглой, а непоколебимой, серьезной, солдатской и <жестко-грубой> простотой.

¹⁶ этих серых средних людей.

¹⁷ холопскую радость

¹⁸ в СС: Ученый же желает сохранить

²¹ в ВД, возможно, опечатка: леса первобытные<,> дикие <,> оригинальные племена

²³ "Прогресс" русской жизни

²⁸ радовать честного художника; <--> и если

³⁴ и даже<....> социалисты< > Что за идеал Мальков

С. 130

⁵ так мягок<,...> перед женой

⁶ И для чего нужно непременно было г. Островскому <--> прежде всего <пустить> лакейского запаха<,> о том "как свищет барин"?...

⁸ как и г. Тургенев<...,> писатель хитрый.

²⁰ не хотел, или вернее -- не мог.

²³ Бабаев и т. п. <То> есть

²⁸ И Добролюбов < -- > доволен

³⁶ обобрать помещиков<....,> и обобрать

³⁷ нравится<.... >

С. 131

² даже молодых девушек, < -- > на всякий случай < -- > является честный механик

⁷ в пьесах г. Соловьева<;> хотя бы

¹² и двух лакеев<....>

²⁰ романов русских <--> Облонского и князя Шастунова г. Маркевича. <--> Облонский бессовестный Дон-Жуан <; -- > семьянин очень плохой, ни о чем почти не думает <;>

²⁴ в ВРС и СС: Левин; восстановлено по ВД

²⁵ нравственный Лёвин <-- все предпочитают> Облонского

²⁶ легче <--> когда он входит.

²⁸ жесткий даже<,> обуреваемый

³² называю <--> міровоззрением правдивым. Не должен зоолог <--> <положим, при этом рисующий><....> уверять

С. 132

² овец и свиней < >

Какое же это искусство

⁸ что у меня есть талант. <--> Вероятно

¹³ тех же лиц, < -- > или из тех же данных, но вовсе иначе<....>

¹⁷ и вы услышите хорошую дворянскую фамилию татарского рода.

²⁰ смешным селадоном

²¹ 40--45<.> или даже и 50

²⁴ от полноты душевной и умственной. < -- > Он может

²⁸ Это гадко<....>

³² вышла ненатуральна.

³⁴ кокетка местами <,> могла бы

С. 133

⁴ не найдет ничего < >

⁸ что-то очень живописное. <--> Декорации: <--> река ~ стол для чая<....>

¹⁰ букет для Ахметьева <....>

¹¹ с косами<...>

¹³ Что-то не так сделали<,> и на дочь кстати.

¹⁶ физиологического момента{....>

¹⁸ и этой картины, и ума <и вида, молодцеватого, хотя и пожилого уже человека>.

¹⁹ не по невинности мысли<,> деревенские ~ очень рано<;> но просто

²⁴ в этом же действии <--> я бы вывел на сцену юношу<;> очень молодого<;> пожалуй только

³⁴ с умом и достоинством<....>

³⁶ в ВД и ВРС: на коленах

С. 134

¹ смятение<....> Старая мать в отчаянии, соседи<....>

⁷ В такой <--> драме было бы слышно и высокое присутствие религиозноймысли.

⁹ с проступком<;> но сообразно

¹⁸ его вредное влияние < > Собственные последние пьесы

г. Островского, < -- > напр.

²¹ в ВРС и СС: Зачем же, хотя бы и нечаянно портить вещи запятая восстановлена по ВД

²⁴ новые пути

²⁷ не очень нравится< >

²⁸ <во 1-х>> потому ~ а <во 2-х>> потому

³² от кого <имеет> право

³⁴ Но, надо спешить<;> г. Соловьев вовсе годами не так молод<,>

Леонтьев со вниманием следил за успехами и неудачами Соловьева и с особым интересом ждал завершения пьесы "Дикарка", в которой, между прочим, нашли отражение некоторые обстоятельства его собственной жизни и жизни его кудиновского окружения (так, в главной героине пьесы узнаваемы черты Людмилы Осиповны Раевской, на одной из младших сестер которой, Варваре, Соловьев впоследствии, в 1884 г., женился). В своих письмах Леонтьев давал Соловьеву важные литературные и житейские советы, причем случалось, что эти письма представляли собой настоящие критические этюды. Применительно к тогда еще не завершенной "Дикарке" особенно важно письмо от 18 февраля 1878 г., из которого приведем здесь большой отрывок:

"Верьте мне, в Петербурге я увидал даже яснее, до чего реакция эстетическая или идеальная -- ростет день ото дня. -- То, что я предсказывал вам еще в Угреше, сбывается, и не хвалясь и не желая ничуть, конечно, посягнуть на самобытность вашу, я убежден (да и Вы это понимаете), что успех Белугина зависит преимущественно от того веселого и примиряющего и естественного характера, который Вы внесли по моему совету. -- Ручаюсь Вам, что успех пьесы был бы иной, если бы вместо примирения вышла бы Разладица. {Намек на неизданную пьесу Соловьева (1874).} -- Это стало ужасно старо.

Другое дело -- горе и трагизм -- Ахметьева, Варьки и Маруси! -- Это трагизм, а не пошлость, которая бы вышла, если бы Елена убежала бы с Агишиным. -- Ахметьев не Агишин; -- не всякий поймет Ахметьева, но уж кто поймет -- так поймет!.. И если Белугин есть восстановление простой и хорошей семьи; -- то Варька и Ахметьев -- есть нечто гораздо большее, это в одно и то же время восстановление прав романтизма (в лице Ахметьева), религии Православной (во многих местах), семьи (в веселом браке Резанцова), героизма русского (в его же лице); -- простонародности и характерной наивности русской (Варька, отчасти Маруся, сенокос и этот молодой парень, которого вы хотели ввести на минуту для Варьки, а потом напрасно раздумали, единственная вещь которую Островский правильно поддерживал) и т. д. -- Даже есть с другой стороны -- (и это удивительно) какое-то восстановление хорошего, тонкого, рыцарского, дворянского, так сказать, -- европеизма в лице Ахметьева и его матери; такого европеизма, от которого до европеизма Варгина и героя "Разладицы", верно представленного, но отвратительного Бориса Николаевича -- как небо от земли. -- Относительно этого европеизма, тонкого, мечтательного и несколько рыцарского -- можно сказать еще -- что, восстановляя и его, полнее и совершеннее восстановляешь опять-таки русскую жизнь; -- ибо такие люди были и есть, и даже все лучшие поэты наши (кроме Гоголя) были в этом роде. -- Они есть до сих пор и между молодыми людьми, и какое право имеет искусство выбрасывать их из недр своих, за то только, что они случайно в Сербию не попали, а Земства и Профессуры какой-нибудь знать не хотят! -- Поступая так, искусство было бы не реально, в дурном смысле, т. е. не верно действительности. -- Это раз. -- А еще и не менее важно то, что такие европейцы, как Ахметьев лучше, тоньше, глубже всякого другого, может быть (лучше Варгина, лучше даже стариков Боева и Зурова, даже лучше Рязанцова) поймут русскую простую поэзию, от которой они по тонкости некоторых форм своих и по сложности умственного содержания, как будто бы несколько удалились; -- они лучше всех оценят и Марусю и Варьку, и сенокос, и Сербию вдали, и толстого Боева, и семью Рязанцова.... Такими европейцами были Пушкин, Лермонтов, Фет, Герцен, одно время Тургенев, Алексей и Лев Толстые... Как же не восстановлятъ этот дух, этот род европеизма? Он-то и хорош, его-то надо восстановлять именно теперь, когда все общество чувствует, что от Варгиных и Борис Николаевичей не только ничуть не полегчало, но и просто с ними одними страшная скука и смерть -- изящному.

Приходится снова возвращаться к вечным, старым образцам мужской поэзии -- поэту и воину; -- мечтателю изящному и энергическому герою -- Ахметьеву и Рязанцову, отдавая каждому свое должное... Вот, Ник<олай> Як<овлевич>, как я серьезно смотрю на вашу пьесу, и не только по личной к ней симпатии, но, напротив того, чем дальше я от нее отхожу, тем больше содержания в ней вижу. -- И не я один; я нарочно рассказывал (по-вашему -- это значит сплетничал) в хороших гостиных ее содержание. -- И все нашли, что даже в рассказе моем это восхитительно и несравненно выше и богаче "Белугина". -- Только одна барышня 21 года (впрочем сама восхитительная) {Речь идет об Ольге Сергеевне Карцевой (в замуж. Колодеевой; 1856--1934).} напала не на вас, а на бедного нашего друга Ахметьева, говоря, что он "пустой человек". -- Я не стал заступаться и не было нужно; -- брат ее, юноша 20 лет (такой энергический, начитанный и даровитый, что иногда не знаешь, что с ним и делать!) и мать, умная и образованная 40 лет<няя> женщина {Юрий Сергеевич Карцов (1857--1931) и Екатерина Сергеевна Карцова (урожд. Аблова; ?--1899).} горячо за него вступились; -- говоря, что так и Гёте был пустой человек, потому что он любил женщин на минуту, но искренно и горячо. -- (А я прибавил, что осуждать Ахметьева имеет право только Симеон Столпник, а больше никто!), и девица сказала: "Да! это правда. -- Я не подумала!" А ей просто, я думаю, было досадно, зачем он большего от Варьки не потребовал и не добился. -- "Пусть, мол, гибнет!.. И я готова -- погибнуть во имя страсти и поэзии". -- Что-нибудь в этом роде!" (ОР ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 59. 22 об.--24).

Соловьев отвечал 24 февраля: "...мне противно и через порог-то его бывает переступить <...> Я ему так отвечал на его "думы" о "Дикарке": "Кажется, новых лиц я не введу, а только разовью более характер Рязанцева и интригу Ахметьева с Варей, конец же мне неотразимо мерещится вполне драматический, т. е. смерть Марии Петровны". Переводя понятней: не тратьте ваши "дорогие думы", я ничего не сделаю как вам угодно" (ЛН. Т. 88. Кн. 1. С. 571--572). 14 марта он рассказывал о своих новых планах: "Думал много над "Без искупления": будет введен-таки русский парень для потехи с Варькой. Рязанцев явится мельком во 2-м действии по дороге в Сербию, а потом в 4-м и 5-м, как вы его видели, только это будет веселый удалой характер, а не хандра" (Там же. С. 572).

28 марта Леонтьев отвечал довольно резко (это объяснялось еще и его болезнью; Леонтьев не писал, а диктовал Е. В. Самбикиной -- в течение недели) на упрек в февральском письме Соловьева ("Не рано ли и не много ли, Константин Николаевич, вы говорите вслух о "Без искупления" -- не поднялся бы преждевременный и вредный гвалт"; Там же): "Испугался, изволите видеть, сыночек, что я испорчу публике эффект его драмы оттого, что я рассказал человекам десяти отборного общества ее содержание с важной целью проверить свой суд с судом Островского. В одном Петерб<урге> никак 700 т<ысяч> жителей, -- как же я им всем расскажу это? Ну, чадушко Господь послал за грехи мои!

Не скрою также от вас, что вы меня напугали словами "развить больше интригу Варьки с Ахметьевым и характер Резанцева". -- Уж не хотите ли вы, чтобы Ахметьев обольстил Варьку в доказательство того, что он не старик, как сказал Аверкиев, {Д. В. Аверкиев был знаком с рукописными редакциями пьесы, а позднее написал рецензию на "Дикарку" (Аверкиев Д. Театральные заметки // Г. 1879. No 315. 14 нояб. С. 2--3).} и потом великодушно женить на ней Резанцева? Берегитесь, это будет хуже, чем так, как есть! Это было и у Тургенева и у Островского. -- Это опять торжество простых и честных натур: и что же выйдет тогда из Ахметьева? Не будет ли он отвратителен? а вы этого не хотели. -- Что вы не можете оставить эту прекрасную вещь в покое! Пускай себе Аверкиев думает, что у Ахметьева "радение есть, да владения нет", как говорит здесь одна старушка в богадельне о своем муже. И в Аверкиевом уме свет не клином сошелся, как вы и сами сказали.

Впрочем, может быть, я не так вас понял, -- дай Бог!" (ОР ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 59. Л. 31--31 об.)

В другом архиве сохранились два листка, представляющие собой, возможно, постскриптум к письму от 28 марта. Первый листок, к сожалению, уцелел с большими лакунами:

"И Аверкиев тоже находит, что выдать Варю замуж за мужичка, это значит придать пьесе веселый и водевильный характер, которого она не имела. -- Рязанцев должен остаться. -- И Маруся должна умер<еть> < > кокетничать и даже и цело<ваться> <с> <ка>ким-нибудь кре<стьянин>ом < > <Варьк>е до Ахметьева -- это другое дело; это очень характерно и верно в такой Варьке, из которой жизнь и страсть бьет ключом" (РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 1017. Л. 49--50).

Летом Соловьев все же сдался на требования Островского (см. прим. на с. 688). В результате пьеса была до неузнавания переделана Островским, причем особенно пострадал образ Ахметьева, сама фамилия которого была переделана в "Ашметьева". Леонтьев сразу опасался этого вмешательства и еще 30 января 1878 г. предупреждал Соловьева: "Надо постараться, чтобы и Ахметьева не изуродовали" (ОР ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 59. Л. 19). 26 августа он в негодовании заявил, что не готов "слушать в пятый раз комедию", в которой все переделано вопреки его вкусу "и по вкусу Островского" (Там же. Л. 38).

Поводом к написанию статьи о Соловьеве в ВД послужило упоминание о статье "Новый драматический писатель" в обозрении хорошо известного Леонтьеву критика L. V. (М. А. Загуляева) в официальном издании Министерства иностранных дел "Journal de St.-Petersbourg" (см. прим. к с. 119).

Откликов новая статья Леонтьева не вызвала. Неизвестно, прочел ли ее тогда сам Соловьев. Вскоре после выхода в свет этой статьи, 29 марта, Леонтьеву пришлось обраться к Соловьеву по делу (см. с 662), но в этом письме он не упоминал о своем отзыве на "Дикарку".

С 119. В 18 No "Journal de St.-Petersbourg" есть статья, озаглавленная "Les Revues Russe"... -- Речь идет о статье журналиста, беллетриста и переводчика Михаила Алексеевича Загуляева (1834--1900) "Les revues russes" ("Русские обозрения"), подписанной его обычным псевдонимом "L. V." (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 1--2; о Леонтьеве: Р. 2). Эта публикация явно затронула авторское чувство Л., поэтому он не преминул отметить ряд мест из этой весьма заурядной статьи и даже отозваться на них. Ниже цитаты из статьи Загуляева даются в русском переводе. В письме к П. К. Щебальскому от 23 июля 1880 г. Б. М. Маркевич так отзывался о Загуляеве: "...человек весьма эстетический, по вкусу, но крайний "западник" и "либерал" по убеждениям..." (Письма Б. М. Маркевича к графу А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и друг<им>. СПб., 1888. С. 153).

С. 119. ...за мой отзыв... -- т. е. за статью "Новый драматический писатель".

С. 119. ...авторе "Женитьбы Белугина"... -- см. прим. на с. 666.

С. 119. ...что я плохо скрыл мое имя под начальными буквами К. Л. -- Так была подписана первая статья о Соловьеве (см. с. 656). В начале раздела, посвященного Л., Загуляев писал: "Мы обращаем внимание на литературно-критическую статью, очень резкую, очень недоброжелательную и очень несправедливую, одного из постоянных сотрудников московского журнала, плохо скрывшего свое имя под инициалами К. Л." (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 2).

С. 119. ...пародия на "Дикарку" в "Стрекозе". ~ принадлежит г. Пропиратову... -- Речь идет о пародии: Пропиратов. Новая "Дикарка", или Неудовлетворительный эстетик // Стрекоза. 1880. No 7. 17 февр. С. 8. М. Г. Савина, исполняющая роль Дикарки, выходит на сцену "в трико темного цвета", маленьком переднике "из фиговых листьев" и розовом галстучке и исполняет следующую выходную арию:

Я -- дикарка-инженю.

Драматургом Соловьевым

По старинному меню

Создана я в стиле новом.

В водевилях прежних лет

Я "простушкою", бывало,

Иль гризеткою Фаншет

Перед публикой порхала.

Федор Кони, веселись!

Для твоей забытой тени,

Восхищая парадиз,

Вновь явилась я на сцене!

"Стрекоза" -- еженедельный юмористический журнал, издававшийся в Петербурге в 1875--1918 гг., изд. Г. Корнфельд, Э. М. Корнфельд, до 1879 г. редактор -- Н. А. Богданов, с 1880 г. -- И. Ф. Василевский (Буква).

С. 120. ...конец моей биографии оптинского иеромонаха Климента... -- Вторая часть книги, носившей тогда название "Отец Климент", была напечатана в последней книжке PB за 1879 г. (No 12. С. 517--555).

С. 120. ...моей "свирепой" (по выражению рецензента) критики, а вовсе не редакция г. Каткова "натравила" меня на г. Островского, как думает г. L. V. -- Загуляев не говорил прямо, что редакция PB "натравила" Л. на Островского, но указывал на неблагожелательное, по его мнению, отношение Л. к драматургу. О критике Л. он отзывался следующим образом: "Начиная панегириком, он заканчивает "приступом" свирепости совершенно неожиданной, если принять во внимание, что критикуемый писатель не принадлежит ни к какому направлению, которое враждебно идеям, защищаемым и проповедуемым "Русским вестником"" (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 2).

С. 120. ..."сумасшедший дом петербургской печати" (смотри "Московские Ведомости" ~ по поводу дела Засулич ). -- Слова Каткова из передовой МВ от 11 апреля 1878 г. о петербургских газетах, восторженно прославлявших освобождение В. И. Засулич из зала суда 31 марта 1878 г.: "1 апреля телеграмма известила всех московских жителей об энтузиазме, с каким чествовалось и превозносилось, как святой подвиг, преднамеренное и небезуспешное покушение на убийство и о последовавших затем уличных сценах с выстрелами и кровию... А на другой день прибыл в Москву весь сумасшедший дом петербургской печати..." (МВ. 1878. No 95. 12 апр. С. 3). Вера Ивановна Засулич (1849--1919) -- оправданная петербургским Окружным судом террористка, стрелявшая 24 января 1878 г. в градоначальника Ф. Ф. Трепова. Л. неоднократно упоминает ее в своих статьях. См. также: Т. 7. Кн. 2. С. 11, 12, 103, 136--138, 141, 199, 225, 231. Т. 8. Кн. 1. С. 125, 129.

С. 120. ...без влияния никому не прожить. -- Ср. в письме Л. к Соловьеву (с. 660).

С. 120. ...восхищаться машинами не умею... -- В том же ВД А. поместил несколько откликов на статьи МВ о современных изобретениях и научных открытиях. Прежде всего, это заметка "Прозрачная щука" в цикле "Сквозь нашу призму" (Т. 7. Кн. 2. С. 244--245). Другую заметку из того же цикла он начал словами: "Еще польза! Еще машина! Еще благодеяние роду человеческому, о котором мы прочли недавно в "Московских Ведомостях"" (Там же. С. 260).

С. 120. ...Гладстона я считаю ограниченным человеком... -- Уильям-Юарт Гладстон (1809--1898) -- премьер-министр Великобритании в 1868--1874, 1880--1885, 1886 и 1892--1894 гг., лидер вигов (с 1868). А. неоднократно подтрунивал над О. А. Новиковой, бывшей с этим английским политиком почти в приятельских отношениях.

С. 121. ...лорд Биконсфильд... -- Бенджамин Дизраэли, граф Биконсфильд (1804--1881) -- премьер-министр Великобритании в 1868 и 1874--1880 гг., лидер тори.

С. 121. ...Катков, человек минуты... -- Ср.: Т. 8. Кн. 1. С. 261.

С. 121. ...курда и друза считаю в некоторых случаях более полезными для человечества, чем Вирхова или Эдиссона... -- Курды -- народность, проживающая в Турции, Иране, Ираке, Сирии и некоторых др. странах; друзы -- арабское племя, приверженцы одной из шиитских сект. Рудольф Вирхов (1821--1902) -- немецкий патолог и общественный деятель, один из основателей (1861) и лидеров буржуазно-либеральной прогрессистской партии, с 1884 г. -- Партии свободомыслящих. Томас-Алва Эдисон (1847--1931) -- американский изобретатель и предприниматель, автор свыше 1000 изобретений, главным образом в области электротехники. Л. несколько раз упоминал изобретенный им в 1877 г. фонограф.

С. 121. ...в темном "Элизиуме моей души"... -- Возможно, аллюзия на стихотворение Ф. И. Тютчева "Душа моя -- Элизиум теней..." (1836). Элизиум -- в древнегреческой мифологии загробная обитель блаженных.

С. 121. ...солдат Каратаев и ~ бирюк Тургенева... -- Платон Каратаев -- герой романа Толстого "Война и мир"; Бирюк -- герой одноименного рассказа из тургеневского цикла "Записки охотника".

С. 121. ...того "среднего" мещанского типа... -- О понятии "средний человек" см. коммент.: Т. 7. Кн. 2. С. 881--884.

С. 121. ...на все более его изящное фыркающий... -- Характерное для Л. слово. См. коммент.: Преемство от отцов. С. 519--520.

С. 121. Мальков -- см. прим. на с. 689.

С. 121. ...любящему прекрасное в самой жизни, а не ~ на кладбищах музеев? -- Ср. о "направлении" Ап. Григорьева: "искание прекрасного в русской жизни и русском творчестве" (Т. 6. Кн. 1. С. 15). Ср.: "А "прекрасное" нынче все потихоньку спускается в те скучные катакомбы пластики, которые зовутся музеями и выставками и в которых происходит что-нибудь одно: или снуют без толку толпы людей, мало понимающих; или "изучают" что-нибудь специалисты и любители, т. е. люди, быть может, и понимающие изящное "со стороны", но в жизнь ничего в этом роде сами не вносящие..." (Т. 7. Кн. 2. С. 222); "...Не той <...> эстетики отражения или кладбища <...> которой вы привыкли поклоняться, часто ничего не смысля, в музеях и на выставках..." (Т. 8. Кн. 1. С. 232).

С. 121. Гёте в "Вильгельме Мейстере" и "Фаусте" презирал его... -- В романе "Годы учения Вильгельма Мейстера" (1795--1796) Гете показывает "среднего человека" в образе друга Вильгельма, Вернера, и дает ему такую характеристику: "Вернер был из тех надежных, твердо определившихся в жизни людей, которых принято звать холодными, потому что они не вспыхивают по любому поводу мгновенно и явно..." (Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. Т. 7. М., 1978. С. 46). В драме "Фауст" (1832) Фаусту противопоставлен образ Вагнера, воплощающий собой мертвую теорию, оторванную от живой жизни ("ничтожный червь сухой науки"). (Примеч. Е. А. Гаричевой.)

С. 122. ...интересны у нее графы, мужики, живописцы или какие-нибудь итальянские бродяги и разбойники. -- См. прим. на с. 655--656.

С. 122. ...честный и недаровитый адвокат Симон. -- Симон Фелин, герой романа Ж. Санд "Симон" (1835).

С. 122 ...еще жил Али-Паша Янинский... -- Али-Паша Янинский (Тепеленский) (1744--1822) -- правитель (с 1787) части Балканского полуострова с центром в г. Янина, добившийся фактической независимости от турецкого султана. Убит в войне с султаном Махмудом II.

С. 122. ...серой свирепости французских коммунаров... -- О слове "серый" см. прим. на с 644--645.

С. 122. ...калабрийских разбойников... -- Калабрия -- полуостров на юге Италии.

С. 122. "Ограниченный" сардинский король не запирал еще Первосвященника Римского в ватиканскую тюрьму... -- Речь идет о событиях времен объединения Италии: в 1864 г. была распущена папская армия и упразднена (включена в состав Итальянского королевства) Церковная (Папская) область; в 1870 г. войска короля Виктора-Эммануила II вошли в Рим; в 1871 г. парламент объединенной Италии принял закон, по которому Папа признавался государем, чьи владения ограничивались Ватиканом. Папа Пий IX протестовал против занятия Рима, отказался признать новое правительство и объявил себя ватиканским пленником.

С. 122. ...не обращал еще ~ всемірного города в простую столицу неважного государства. -- Л. приписывал эти слова Н. Я. Данилевскому: "Итальянские войска вступают в Рим после незначительной стычки -- и, как прекрасно выразился Данилевский, "всемірный город Римского Первосвященника обращен в столицу неважного государства!"" (Т. 8. Кн. 1. С. 506). Сходное место из статьи Данилевского "Конференция или даже конгресс" (1879) приведено в комментарии (Т. 8. Кн. 2. С. 1147).

С. 122. ...Греция "Корсара" в фустанелле... -- "Корсар" -- поэма Дж.-Г. Байрона (1813--1815). Л. вспоминал, что восхищался этой поэмой, когда ему было "десять всего лет" (T. 6. Кн. 1. С. 408). Фустанелла -- греческая мужская одежда в виде сборчатой юбки.

С. 122. ...плод азиатского давления, спасительного для поэзии... -- Ср. в статье "Кто правее?": "Поэзия народная часто вдохновляется тяжкими условиями зависимости от чужеземцев; -- и эти стоны печали или восхваления борьбы <...> сами по себе служат ее украшением. <...>

Греки даже помолодели вторично под турецким игом и дали второй цикл эпических стихотворений..." (Т. 8. Кн. 2. С. 140).

С. 122. ...пойдет болтать всякий вздор на скамьях афинской "говорильни". -- "Говорильня" -- буквальный перевод слова "парламент" (Л. повторяет здесь Добролюбова; см. Т. 7. Кн. 2. С. 879).

С. 122. Художник, который пишет в Италии портрет Анны и считает всех графов и князей "скотами"... -- Имеется в виду художник Михайлов, полагавший, "что все знатные и богатые русские должны были быть скоты и дураки" ("Анна Каренина", часть пятая, гл. XI).

С. 123. ...другой художник ~ даже на краю гроба вовсе не интересный...-- Больной чахоткой художник Петров (часть вторая, гл. XXXIII).

С. 123. Земский доктор, который говорит глупости... -- Молодой и болтливый доктор, который "видимо наслаждался беседой со знаменитым Сергеем Ивановичем Кознышевым и рассказывал ему, чтобы высказать свой просвещенный взгляд на вещи, все уездные сплетни, жалуясь на дурное положение земского дела" (часть третья, гл. II).

С. 123. ...Критский, приятель Николая Левина, социалист и совсем уже болван... -- Точнее: Крицкий; его "выгнали из университета за то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные школы <...> потом он поступил в народную школу учителем <...> оттуда также выгнали <...> потом судили за что-то" (часть первая, гл. XXIV).

С. 123. ...грубый русский кулак, который ~ не решился при дворянах перекреститься на образ, войдя в комнату... -- Ср.: "Войдя в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая образ, но, найдя его, не перекрестился" (часть вторая, гл. XVI).

С. 123. ...другой кулак-иностранец ~ на пошлую роскошь которого так справедливо негодует Левин... -- Левин негодует, собственно, на обеднение дворянства "по какой-то <...> невинности" и упоминает "арендатора-поляка", который "купил за полцены у барыни, которая живет в Ницце, чудесное имение" (часть вторая, гл. XVII).

С. 123. ...подобное чувство можно найти ~ у Маколея... -- Томас-Бабингтон Маколей (1800--1859) -- английский историк и политический деятель, принадлежавший к партии вигов; военный министр (1839--1841). Л. мог иметь в виду его суждения, подобные следующему (из "критического опыта" о Мильтоне): "...наука выигрывает, а поэзия теряет. <...> создают теории все лучше и лучше, а поэмы все хуже и хуже. Вместо образов они дают нам неопределенные фразы, вместо людей -- олицетворенные качества. <...> В просвещенном веке будет много ума, много знания, много философии, бездна тонкой классификации и тонкого анализа, бездна остроумия и красноречия, бездна стихов и даже хороших стихов, но мало поэзии. Люди будут судить и сравнивать, но не будут творить" (Маколей. Полн. собр. соч. T. 1. Критические и исторические опыты. 2-е изд., испр. под общ. ред. Н. Тиблена и Г. Думшина. СПб., 1865. С. 5, 7).

С. 123. У Д<жона>-Стюарта Милля целая книга ("Свобода") посвящена той мысли, что однообразие людей убийственно для человеческого духа. -- Джон-Стюарт Милль (1806--1873) -- английский философ, общественно-политический деятель. Л. определил его так: "стесненный духом осмотрительного века, но все-таки смелый мыслитель" (Т. 6. Кн. 1. С. 18). Сокращенный перевод третьей и четвертой глав книги Милля "Оп Liberty" ("О свободе", 1859) Л. дал в статье "Мнение Джона-Стюарта Милля о личности" (Русский инвалид. 1862. No 74--76; Т. 7. Кн. 1. С. 7--48). Вот как звучали в переводе Л. слова английского философа о власти "собирательной посредственности": "В наше время неделимые исчезают в массах. Истинная сила теперь в толпе <...>. Мнение толпы направляется людьми, стоящими на одном умственном уровне с нею <...>. Вообще это состояние дел как нельзя более согласно с жалким состоянием человеческого духа в наше время. <...> Начало всех мудрых и благородных дел всегда исходит и должно исходить от личностей и прежде всего от одного лица" (Там же. С. 22).

С. 123. ...смеется над ничтожными нынешними людьми, "носящимися с какой-нибудь гуманитарной безделушкой, имеющей, целью сделать всех людей схожими"... -- Неточная цитата из книги Милля "О свободе". См. Т. 8. Кн. 1. С. 285; Кн. 2. С. 945.

С. 123. ...сам Бёкль говорит про Адама Смита, что он поступал основательно, отбрасывая всю нравственную сторону человека, когда писал свою книгу о Политической Экономии; он (говорит Бёкль), поступал как математик, который принимает ~ только длину линии, игнорируя ширину... -- Генри-Томас Бокль (1821--1862) -- английский историк и социолог, автор книги "История цивилизации в Англии" (1857--1861), считавший нравственные законы неизменными, а решающим фактором исторического развития признававший степень интеллектуального развития общества. В главе "Умственное развитие Шотландии в XVIII в." Бокль писал о методе, примененном шотландским экономистом, философом и политэкономом, автором "Исследования о природе и причинах богатства народов" (1776) Адамом Смитом (1723--1790): "...Адам Смит скоро понял, что индуктивное исследование было тут невозможно, потому что оно потребовало бы нескольких веков только на то, чтобы собрать материялы <...>. Устрашенный этим затруднением <...> он решился принять выводной метод вместо индуктивного; но, в выборе посылок, на основании которых должно было строиться рассуждение, он прибегнул к особенному приему <...>.

Прием, о котором я говорю, состоит в следующем: если какой-нибудь предмет недоступен для индуктивного исследования, по невозможности ли произвести над ним опыт, по крайней ли сложности своей или по огромному числу далеко отвлекающих подробностей, связанных с ним, мы можем мысленно подразделить неделимые факты и рассуждать на основании целого ряда явлений, не имеющих действительного и независимого существования и присущих только уму исследователя. Результат, получаемый таким образом, не может быть строго верен; но, если мы мыслили правильно, он будет так же близок к истине, как близки к ней посылки, из которых он добыт. <...>

Такая гипотетическая аргументация очевидно основана на умышленном устранении фактов; искусственность тут необходима, потому что факты, без устранения их, стали бы неодолимы. <...>

Геометрия представляет наиболее совершенный образец этого логического приема. Цель геометра обобщить законы пространства <...>. Но так как пространство не имеет частей иначе как только при искусственном делении, то геометр принужден принять такое деление и принимает простейшую его форму: деление на линии. Линия, рассматриваемая как факт, то есть так, как будто бы она существовала в действительности, должна всегда иметь два свойства: длину и ширину. Как бы малы ни были они, всякая линия имеет их оба. И если бы геометр принял во внимание оба свойства, он с первого же шага встретил бы задачу слишком сложную для ума человеческого <...>. Поэтому он научно-искусственно отбрасывает одно из этих свойств и утверждает, что линия имеет только длину, без ширины. Он знает, что это положение ложно, но знает также, что оно необходимо. <...>

Удивительные приобретения, сделанные в этой области математики, ясно показывают, какое могущественное средство представляет эта форма вывода, основывающаяся на искусственном делении фактов, в сущности неделимых" (Бокль Г.-Т. История цивилизации в Англии. T. II. СПб., 1864. С. 366--367; пер. с англ. К. Н. Бестужева-Рюмина и Н. Л. Тиблена). Запомнившийся Л. образ неоднократно возникал в его статьях. См. Т. 8. Кн. 1. С. 134; Кн. 2. С. 185.

С. 123. ...беру только пластическую сторону истории... -- Как прирожденный "пластик" (см. на с. 506 цитату из письма к К А. Губастову от 26--31 мая 1888 г.) Л. видел и ценил в истории прежде всего то, что называл ее "пластической стороной", т. е. рельефные фигуры политических и военных деятелей, картины войн, народных движений, героику и вместе с тем быт с его национальным колоритом.

С. 123. ...чьи-то слова: "для развития великих и сильных характеров необходимы великие общественные несправедливости"... -- Источник цитаты не установлен. Это высказывание напоминает речи Милькеева, героя романа "В своем краю": "Любить мирный и всемірный демократический идеал, это значит, любить пошлое равенство, не только политическое, но даже бытовое, почти психологическое... <...> Необходимы страдания и широкое поле борьбы! <...> Идеал всемірного равенства, труда и покоя?.. Избави Боже!" (Т. 2. 151--152).

С.124. ...сословное давление ~ предрассудки, суеверия, фанатизм... -- Ср. в письме к H. Н. Страхову от 20 мая 1863 г.: "...лучше война, поэтические суеверия и доблестные предрассудки чем всеобщая бесцветность..." (ОР РНБ. Ф. 747. Ед. хр. 17. Л. 2).

С. 124. ...гарвеево кровообращение... -- Большой и малый круги кровообращения были описаны английским врачом, основателем современной физиологии и эмбриологии, Уильямом Гарвеем (1578--1657) в его труде "Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных" (1628).

С. 124. ...тяготение Ньютона... -- Имеется в виду закон всемирного тяготения, открытый английским математиком, механиком, астрономом и физиком Исааком Ньютоном (1643--1727).

С. 124. ...равенство прямых углов... -- Имеется в виду математическая аксиома: "Если величины углов равны, то углы равны".

С. 124. ...слова Добролюбова, который сказал, что "прилагать шекспировскую мерку к русским авторам, это то же, что прилагать высшую математику к работе ученика, плохо решившего задачу..." -- Сходная мысль высказывается в статье Добролюбова "Благонамеренность и деятельность", посвященной повестям и рассказам А. Н. Плещеева: "...есть господа, слишком уже погрузившиеся в патриотическую эстетику и полагающие, что произведениям наших лучших талантов можно приписывать великое значение с той же самой точки зрения, с какой поставляются на удивление векам творения Гомера и Шекспира. При всем уважении к нашим первостепенным талантам мы не считаем удобным рассматривать их с такой точки..." (Добролюбов. Т. 6. С. 190--191). "Обыкновенные таланты" противопоставлены Добролюбовым Шекспиру также в статье "Луч света в темном царстве": "...Шекспир имеет <...> всемірное значение: им обозначается несколько новых ступеней человеческого развития. Но зато Шекспир и стоит вне обычного ряда писателей <...>. Что же касается до обыкновенных талантов, то для них именно остается та служебная роль, о которой мы говорили" (Там же. С. 310).

С. 124. ...говорит, что в литературных кругах слышно, будто я имею большое влияние на г. Соловьева... -- Л. точно передает суждение Загуляева: "Писатель, взявшийся вернуть г. Соловьева на "благой путь", обладает, как то утверждается в наших хорошо осведомленных литературных кругах, очень большим влиянием на молодого драматурга" (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 2).

С. 124. ...чем граф Л. Толстой и г. Маркевич (особенно в последнем великолепном произведении своем: "Четверть века тому назад")... -- Л. неоднократно называл рядом имена Толстого и Болеслава Михайловича Маркевича (1822--1884), что было возможно только при весьма высокой оценке литературной деятельности второго. (См. Т. 8. Кн. 1. С. 476--477, 480.) Точное название романа, который Л. из всех произведений Маркевича наиболее ценил, -- "Четверть века назад" (1878; отд. изд., доп.: М., 1879). 4 июля 1885 г. Л. писал Губастову об этом произведении: "Роман прелестен, и весь Тургенев -- одной главы этого романа не стоит!" (РГАЛИ. Ф. 290. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 123 об.). Один из первых отзывов Л. о романе "Четверть века..." содержится в письме к Вс. Соловьеву от 14 декабря 1878 г.: "Как Вы находите, прав я или нет, если я Вам скажу, что сюжет, по-моему, гораздо интереснее и даже серьезнее "Анны Карениной" и есть места восхитительные по силе и поэзии <...> но какая разница -- в чистоте исполнения! (Подразумевается: роман Толстого исполнен "чище" с точки зрения языка. -- Ред.) <...> Но зато Князь Ларион, Граф Анисьев, Аглая и некоторые второстепенные лица до того хороши, что так бы хотелось выскоблить ножичком все эти шероховатости языка" (РГИА. Ф. 1120. Оп. 1. Ед. хр. 98. Л. 44 об.-- 45 об.).

С. 125. ...к той "justice", о которой Прудон писал целые книги ~ что даже умственное неравенство есть несправедливость... -- justice -- справедливость (фр.). Речь идет о книгах французского социалиста и теоретика анархизма Пьера-Жозефа Прудона (1809--1865) "De la Justice dans la Révolution et dans l'Eglise" ("О справедливости в революции и Церкви", 1858) и "Système des contradictions économiques, ou Philosophie de la misère" ("Система экономических противоречий, или Философия нищеты", 1846). Ср. Т. 8. Кн. 1. С. 178--181.

С. 125. ...что ему были люди высшего круга необходимы для защиты в случае затруднений... -- Подразумеваются цензурные затруднения С. Ср. также с замечанием В. И. Немировича-Данченко: "В Некрасове часто замечалось два человека. За письменным столом, в редакции -- один. Друг и товарищ писателя, он в Английском клубе или со своими чиновными, богатыми и аристократическими друзьями казался совсем другим. Двуликий Янус" (Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971. С. 302). (Примеч. Е. А. Гаричевой.)

С. 126. ...был в высшей степени честный эстетик. -- Ср. С. 78--79.

С. 126. mauvais genre -- с дурными манерами (фр.).

С. 126. ...как он восхищался и Печориным, и самим Лермонтовым, как он защищал Онегина... -- В статье "Герой нашего времени" (1840) Белинский писал о Печорине: "Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его проблескивает что-то великое, как молния в черных тучах, и он прекрасен, полон поэзии даже в те минуты, когда человеческое чувство восстанет на него.... <...> Его страсти -- бури, очищающие сферу духа; его заблуждения <...> острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь" (Белинский. Т. 4. С. 235--236); "...Печорин, этот человек столь глубокий и могучий..." (Там же. С. 248); "Это признание обнаруживает всего Печорина. В нем нет фраз, и каждое слово искренно" (Там же. С. 252); "В идеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но всё это выкупается его богатою натурою. Его во многих отношениях дурное настоящее -- обещает прекрасное будущее" (Там же. С. 263--264). Отзывы об Онегине см. в прим. на с 641.

С. 126. Целые страницы в его критиках посвящены развитию той мысли, что высший круг лучше среднего и содержательнее и изящнее его. -- В восьмой статье цикла "Сочинения Александра Пушкина", посвященной "Евгению Онегину", Белинский говорит о дворянстве: "Вся разница среднего света от высшего состоит в том, что в первом больше мелочности, претензий, чванства, ломания, мелкого честолюбия, принужденности и лицемерства. <...> Вот почему мы очень рады, что Пушкин героем своего романа взял светского человека. И что же тут дурного? Высший круг общества был в то время уже в апогее своего развития <...>. К особенностям людей светского общества принадлежит отсутствие лицемерства, в одно и то же время грубого и глупого, добродушного и добросовестного. <...> отсутствие натянутой и тяжелой торжественности в выражении обыкновенных житейских отношений есть признак ума. У светских людей это даже не всегда ум, а чаще всего -- манера, и нельзя не согласиться, что это преумная манера. У людей средних кружков, напротив, манера -- отличаться избытком разных глубоких чувств при всяком сколько-нибудь, по их мнению, важном случае" (Белинский. Т. 7 С. 448--450). "Наша поэзия <...> должна искать для себя материалов почти исключительно в том классе, который, по своему образу жизни и обычаям, представляет более развития и умственного движения" (Там же. С. 435). "Пора, наконец, догадаться, что <...> русский поэт может себя показать истинно национальным поэтом, только изображая в своих произведениях жизнь образованных сословий..." (Там же. С. 439). (Примеч. при участии Е. А. Гаричевой.)

С. 126. ...я помогал его сближению с г. Островским... -- См. С. 656--659.

С. 126. ...избитой и лукавой тенденции... -- Содержание этой "тенденции" подробно изложено самим Островским в письме к Соловьеву от И октября 1879 г. (Соловьев не узнавал последних актов пьесы, и соавтор разъяснял ему свою позицию): "Я над "Дикаркой" работал все лето, а думал два года, у меня не только ни одного характера или положения, но нет и одной фразы, которая бы строго не вытекала из идеи. А идея моя вот какая, постарайтесь ее понять! Каждое время имеет свои идеалы, и обязанность каждого честного писателя (во имя вечной правды) разрушать идеалы прошедшего, когда они отжили, опошлились и сделались фальшивыми. Так на моей памяти отжили идеалы Байрон и наши Печорины, теперь отживают идеалы 40-х годов, эстетические дармоеды вроде Ашметьева, которые эгоистически пользуются неразумием шальных девок вроде Дикарки, накоротке поэтизируют их и потом бросают и губят. Идея эта есть залог прочного литературного успеха нашей пьесы и, как смелое нападение на тип еще сильный и авторитетный, в высшей степени благородна" (Островский. Т. 11. С. 662). Этой тенденцией объясняется и намерение сделать пьесу непременно комедией. Так, на упрек Соловьева в искажении характера одной из героинь, Островский отвечал презрительно: "Да разве моей задачей было писать Марью Петровну, да притом еще Вашу Марью Петровну? Моей задачей было сделать комедию из "Дикарки"" (Там же. С. 665; письмо от 12 октября 1879 г.).

С. 126. ...что статья моя в "Русском Вестнике" имела целью расположить г. Соловьева к изменению ~ того направления, признаки которого в "Дикарке" очень явны. -- Такая мысль была высказана Загуляевым в косвенной форме: "О чем мы просим г. Соловьева, это не поддаваться влиянию всяких советчиков, не искать иного руководства и, главное, не смущаться несправедливыми нападками и учеными злобствованиями вроде тех, которыми наполнена статья г. К. Л." (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 2).

С. 127. Ашметьев -- Александр Львович Ашметьев -- герой пьесы "Дикарка", богатый помещик, "представительный, но заметно израсходовавшийся господин".

С. 127. Un homme honnête, utile et laborieux! -- Человек честный, полезный и трудолюбивый! (фр.).

С. 127. ...как "Гроза", "Воспитанница", "Грех да беда", "Бедность не порок", "Бедная невеста"... -- См. прим. на с. 689.

С. 127. Не Писарев, а Добролюбов написал иезуитски умную статью "Темное царство". Г<-н> L. V. ошибся. -- Загуляев смешал двух критиков: в его обозрении была упомянута "известная статья покойного Николая Писарева, озаглавленная "Царство тьмы"" (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 2). Статья "Луч света в темном царстве ("Гроза". Драма в пяти действиях А. Н. Островского. СПБ., I860)" впервые была опубликована в С (1860. No 10. Отд. III. С. 233--292; подп: Н. --бов).

С. 127. ...так, как Аполлон Григорьев. -- В статье "После "Грозы" Островского" (1860) Григорьев утверждал, что талант Островского не сатирический, а поэтический. Тенденциозности писателей Григорьев противопоставлял органичность жизни, которая отражается в их произведениях: "Поэт -- учитель народа только тогда, когда он судит и рядит жизнь во имя идеалов -- жизни самой присущих, а не им, поэтом, сочиненных"; "Кого любить? Кому верить? Жизнь любить -- ив жизнь одну верить, подслушивать биение ее пульса в массах, внимать голосам ее в созданиях искусства и религиозно радоваться, когда она приподнимает свои покровы, разоблачает свои новые тайны и разрушает наши старые теории..." (Григорьев А. А. Искусство и нравственность. М., 1986. С. 234, 239). Ср.: в статье "Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина" (1859) Григорьев оценивает комедии Островского (до "Доходного места") как попытку "положительных успокоений", "примирительные попытки" (Там же. С. 125).

С. 127. Аполлон Григорьев был славянофил ~ широкий, безнравственный. -- Ср.: Т. 6. Кн. 1. С. 8, 16, 21.

С. 127. ...доказать, что все прекрасное в книге ~ и в самой жизни хорошо ~ уничтожать не нужно... -- См.: Т. 6. Кн. 1. С. 16.

С. 128. ...об одной очень молодой девушке петербургского среднего круга... -- Имеется в виду М. В. Леонтьева.

С. 128. "Ах, зачем я росла в Петербурге!... ~ с каким-нибудь здешним!" -- Ср. в письмах М. В. Леонтьевой к Л. от 23 декабря 1864 г. и 18 января 1868 г.: "...как представишь, что всю жизнь можешь прожить в Петербурге, как тут не тосковать. И главное проживешь так, что и вспомнить нечего будет..." (РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 1032. Л. 2 об.); "Я понимаю семейную жизнь, в полном смысле этого слова, только тогда, когда я могу пройти жизнь с любимым человеком, не с одною целию -- существовать безбедно и воспитывать детей. Есть другие цели, для которых я связала бы жизнь с человеком, которого полюбила бы; я не побоялась бы и скромной доли, если бы была убеждена, что с этим человеком мы жизнь не проживем даром. А семейное счастие à la Бекетовы -- я теперь только вполне поняла, -- как это душно" (Там же. Ед. хр. 1031. Л. 2). Характерно и восклицание из более позднего письма, от 8 января 1872 г.: "Проклятый век, в который я живу! Ни глубины, ни чувства, ни ума, ни веселья даже! И все на один покрой. -- Поговори с одним, с другим, -- все одно и то же. -- Боятся так смелой мысли, да не только мысли -- чувства смелого боятся" (ОР ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 172. Л. 2--2 об.). Напомним, что в сезон 1868--1869 гг. (а возможно, и до этого -- зимой 1867--1868 гг.) М. В. Леонтьева участвовала в любительских спектаклях петербургского Собрания художников и готовилась к дебюту на "большой сцене", т. е. к поступлению в профессиональные актрисы (см.: Т. 5. С. 655, 923--924, 926), что нашло отражение в романе "Подруги".

С. 128. ...Максим Максимович Лермонтова... -- персонаж романа "Герой нашего времени".

С. 128. ...парфюмер Бальзака... -- герой романа Оноре де Бальзака "История величия и падения Цезаря Бирото" (1837; 2-е изд. -- без разделения на главы -- 1839 г.), в 1844 г. включенного в состав "Человеческой комедии".

С. 128. ...ходит часто к обедне, легитимист, любит Короля и Двор, разоряется на бал... -- Ср.: "Хоть он и роялист <...> он не больно-то выставляет напоказ свою набожность. <...> уже в восемь часов он крадется потихоньку к обедне, словно в увеселительное заведение. Он боится Бога ради самого Бога..." (Бальзак О. Собр. соч.: В 24 т. Т. 12. М., 1960. С. 7; пер. М. И. Казас). Бал Бирото устраивает, чтобы показать свою преданность правительству, отличившему его, назначив помощником мэра одного из парижских округов и наградив орденом Почетного легиона: "Я покажу либералам, моим врагам, что любить короля -- значит любить Францию!" (Там же. С. 9). Легитимист -- приверженец старшей (в этом смысле -- законной) линии династии Бурбонов; термин "легитимизм" как обозначение одного из монархических течений во Франции возник в 1830 г.

С. 129. Скромные капитаны графа Льва Толстого, уважающие так простодушно все высшее... -- Имеются в виду штабс-капитан Михайлов из рассказа "Севастополь в мае" и капитаны Тимохин и Тушин из "Войны и мира".

С. 129. ...понял, что ограничиться одними Максимами Максимычами, Тушиными, Тимохиными невозможно ~ что их нужно подчинить князьям Болконским, князьям Серпуховским, графам Вронским и Долоховым. -- Ср. в очерке "Поединок" (1885): Т. 6. Кн. 1. С. 534. Серпуховской -- сослуживец Вронского; Долохов -- герой романа "Война и мир".

С. 129. Даже простота князя Багратиона у него является простотой ~ серьезной, солдатской... -- Ср. описание входа Багратиона в Английский клуб: "Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене" ("Война и мир", том второй, часть первая, III).

С. 129. Вершинский -- Виктор Васильевич Вершинский -- герой пьесы "Дикарка", "значительный чиновник из Петербурга", первый жених Вари. У Соловьева -- Варгинский.

С. 130. ...подпустить лакейского запаха о том, "как свищет барин"?... -- В первом явлении первого действия, целиком принадлежащем перу Островского, происходит разговор старого слуги Ашметьевых, Сысоя Панкратьевича, и камердинера Гаврилы Павлыча (эти персонажи и в пьесу введены были Островским). Сысой предполагает, что барин будет гостить в имении недолго, определяя это по свисту: "Коли коротко свищет, ну, еще ничего, а коли продолжительные арии, так уж припасай чемоданы. Я с ним и в Петербурге бывал: поначалу с приезда веселый такой, каждый день во фраке, все больше по дамам... а там, глядишь, и засвистал; ну, значит, на чужую сторону потянуло... И закатится -- поминай как звали!" (Островский. Т. 8. С. 117).

С. 130. ...какой-нибудь Вихорев, Бабаев и т. п. ... -- Виктор Аркадьевич Вихорев -- герой пьесы Островского "Не в свои сани не садись" (1853), отставной кавалерист; Валентин Павлович Бабаев -- герой драмы "Грех да беда на кого не живет", молодой помещик.

С. 130. ...симпатичные Бородкин и Краснов. -- Иван Петрович Бородкин -- герой пьесы "Не в свои сани не садись"; Лев Родионыч Краснов, "лавочник, лет тридцати" -- герой драмы "Грех да беда...".

С. 130. ...честные Жадовы... -- Василий Николаевич Жадов -- герой пьесы Островского "Доходное место" (1857). О слове "честный" см. прим. на с. 653.

С. 130. ...молодые фабриканты, желающие даже обобрать помещиков... -- Подразумевается Мальков.

С. 131. ...честный механик, более других по-немецки одетый... -- Имеется в виду Кулигин.

С. 131. ...сквозь призму Малькова и двух лакеев... -- См. прим. на с. 710.

С. 131. ...Облонского и князя Шастунова г. Маркевича. -- Князь Ларион Шастунов -- герой романа "Четверть века назад".

С. 131. ...даже Лёвин ~ предпочитает Облонского другим... -- Ср.: "Они любили друг друга, несмотря на различие характеров и вкусов..." ("Анна Каренина", часть первая, V).

С. 131. ...обуреваемый почти преступной страстью к молодой племяннице. -- Имеется в виду главная героиня романа "Четверть века назад" -- княжна Лина Шастунова.

С. 132. Г<-н> L. V. ~ находит, что у меня есть талант. ~ называет меня в критической деятельности новичком. -- Загуляев писал: "Талантливый писатель, которого всякий легко угадает под инициалами и на которого указывает статья, нами разбираемая, до сих пор никогда не обнаруживал намерения вступать в соперничество с постоянным критиком "Вестника"" (Journal de St.-Petersbourg. 1880. No 18. 20 janv. P. 2).

С. 132. ...о моих греческих повестях... -- Л. имеет в виду повести и рассказы из цикла "Из жизни христиан в Турции".

С. 132. ...сочинить здесь проект драмы... -- Вариант, который предлагает далее Леонтьев, близок к первоначальному плану Соловьева. Пьеса была задумана Соловьевым как драма с трагической развязкой. Ахметьев (см. след, прим.) представлялся ему человеком незаурядных достоинств, с трагической судьбой. Марья Петровна, разочарованная в муже, должна была покончить жизнь самоубийством, во второй редакции -- уйти в монастырь. Варя же должна была в конце пьесы влюбиться в вернувшегося с Сербской войны Рязанцева.

С. 132. ...зачем это Ашметьев? Это напоминает с умыслом какие-то ошметки. -- На изменении фамилии настоял Островский (именно ради ассоциации с ошметками -- для развенчания дворянства. О том, как Островский понимал этого героя, см. его письмо к Соловьеву от 12 октября 1879 г.: Там же. Т. И. С. 664--665. См. также в прим. на с. 690 цитату из письма от 13 октября.

С. 132. Селадон -- см. прим. на с. 677.

С. 132. ...могла бы ~ и знать слово материалист... -- Имеется в виду диалог Вари с Мальковым в седьмом явлении третьего действия:

"Варя. Я прежде не знала, что вы -- грубый материалист.

Мальков. Что за вздор такой! Да ты знаешь ли, что такое материалист?

Варя. Конечно, знаю.

Мальков. Ну, что же это: зверь, птица, рыба?

Варя. Совсем нет. Материалист значит -- который всё грубости говорит" (Островский. Т. 8. С. 163). См. также диалог Вари с Ашметьевым в восьмом явлении четвертого действия (Там же. С. 176).

С. 132. ...нападали на то, что Марья Петровна сближает Варю с мужем... -- Ср.: В. П. Буренин характеризовал эту героиню как "странную особу, которая для привлечения внимания мужа к себе занимается тем, что сводит его с дикаркой, и когда тот не попадает на эту удочку и возвращается к супруге, отвергает его в качестве "любовника" и при этом говорит, что она заведет такового помоложе на проектируемой ею ферме" (НВр. 1880. No 1404. 25 янв. С. 3). Этот сюжетный ход, а также и указанные выше диалоги о "материалистах", высмеяны в пародии Пропиратова, указанной в прим. на с. 695.

С. 133. Старик Зуров... -- опечатка или ошибка памяти; имеется в виду отец Вари, Кирилл Максимыч Зубарев, управляющий имением Ашметьевых, "старик из крупных землевладельцев".

С. 133. ...я бы вывел на сцену юношу ~ волонтера-помещика, вернувшегося из Сербии... -- Подобный герой предполагался и в замыслах Соловьева, когда драма еще носила название "Без искупления". См.: Островский. Т. 8. С. 410.

С. 134. "Сердце не камень" -- комедия Островского (1879).

С. 134. ...свидетельство г. Буренина, который тоже говорит, что в "Дикарке" ничего нет хорошего. И ему Мальков не очень нравится... -- Литературный критик, сотрудник "Нового времени" Виктор Петрович Буренин (1841--1926) посвятил пьесе часть статьи в рубрике "Литературные очерки" (""Дикарка". Анекдотический замысел и его выполнение"). О пьесе и ее героях здесь говорится: "...при чтении "Дикарки", право, трудно понять, какими достоинствами она пленяет театральную публику. Ее содержание -- анекдот и притом несколько водевильного свойства: старичок не сумел попользоваться сельской девицей-инженю, а вот молодой человек эту штуку ловко выполнил. Ее мораль, что старые бары клубнично-эстетического закала при современном прогрессе сделались <...> "трутнями между пчел", -- эта мораль, во-первых, очень уж элементарна, чтобы она могла быть разрабатываема в серьезной комедии; во-вторых, эта мораль и сомнительна несколько, так как новые пчелы, рекомендуемые в пьесе на место старых трутней, оказываются немного в кулаческом жанре. Лица комедии, говоря на манер известного остроумного изречения Вольтера, разделяются на два сорта: те, которые поживее, порельефнее очерчены, -- не новы, а те, которые новы -- неопределенны и бесцветны. К категории первых я отношу самую "дикарку" <...> затем Ашметьева <...> затем его мать, затем Вершинского, затем няню дикарки <...>. Ко второй категории я отношу жену Ашметьева <...>. Ко второй же категории я отношу и помещика Малькова -- довольно бледный и невыработанный образ нового сельского человека, сбивающегося, как я уже заметил, на кулаческий склад. <...> может быть я жестоко ошибаюсь, но в чтении "Дикарка" представляется произведением слабым как в общем, так и в частностях и, мне кажется, что несмотря на сценический успех, она не показывает в ее авторе г. Соловьеве (конечно, если ему принадлежит замысел пьесы), серьезного отношения к драматическому делу и серьезного его разумения. Подпись же Островского под этой сомнительной пьесой досадно просто видеть" (НВр. 1880. No 1404. 25 янв. С. 2--3).

С. 134. ...и был всегда довольно строг к г. Соловьеву... -- Л имеет в виду статью: Буренин В. Литературные очерки. Нечто о счастье литературных произведений. Успех комедии "Женитьба Белугина" в театре и слабое впечатление об этой комедии при ее чтении. Несколько слов о таланте г. Соловьева ... // Там же. 1878. No 804. 26 мая. С. 2--3. Упомянув о непомерном успехе комедии, Буренин признавался, что не видел ее на сцене из-за "некоторого" своего "отвращения к Александрийскому театру вообще и особенно к пьесам, наиболее шумящим на его сцене...", чтение же этого произведения в ОЗ привело его в "изумление и недоумение": "Я никак не могу постичь, чем эта комедия так пленила публику и даже некоторых рецензентов, что у ее автора иные признали крупный драматический талант, способный сделаться чуть ли не преемником Островского. <...> Талант автора "Женитьбы Белугина" <...> прежде всего талант подражательный, ученический. В его произведении оригинального, самобытного нет почти ничего <...>. Вся комедия сплошь вытекла из пьес Островского <...>. Разумеется, как всегда это бывает в заимствовании, оригинал является с утрированными недостатками и уменьшенными достоинствами. <...> В чем этот талант сказывается и при том с некоторым оттенком самобытности -- это в создании, или, вернее, в замысле главного характера пьесы, Андрея Белугина. Фигура эта задумана хорошо и выдержана в продолжении четырех актов довольно цельно. <...> Но зато в последнем акте, при развязке пьесы, он совсем испортил весь основной психический склад своего героя неожиданным заявлением, что вся его душевная борьба, все муки его оскорбленного и обманутого чувства были с его стороны притворством <...>. Этот несчастный мотив комедии, обусловливающий ее развязку вопреки всяким психологическим требованиям, превращает драматический склад пьесы и характер ее героя в склад водевильный. Из естественной и серьезной драмы, разыгрывающейся между честным, прямым и крепким по натуре, глубоколюбящим русским парнем и легкомысленной, полуиспорченной, так называемой "светской" девушкой, выходит что-то вроде французского "проверба" с фальшивой развязкой и сомнительной моралью" (Там же. С. 2). Кстати, о "Дикарке" Буренин судил тоже только по журнальной публикации, сцены же из постановки Александрийского театра передавал по слухам.

С. 134. ...ars longa, vita brevis. -- Искусство долговечно, жизнь коротка (лат.); выражение Гиппократа.

Леонтьев Константин Николаевич
Еще о "Дикарке" гг. Соловьева и Островского

ЕЩЕ О "ДИКАРКЕ" ГГ. СОЛОВЬЕВА И ОСТРОВСКОГО

ВАРИАНТЫ И РАЗНОЧТЕНИЯ

ЕЩЕ О "ДИКАРКЕ" ГГ. СОЛОВЬЕВА И ОСТРОВСКОГО

КОММЕНТАРИИ

Оставить комментарий Леонтьев Константин Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1880 Обновлено: 20/08/2025. 99k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Леонтьев Константин Николаевич Еще о "Дикарке" гг. Соловьева и Островского

ЕЩЕ О "ДИКАРКЕ" ГГ. СОЛОВЬЕВА И ОСТРОВСКОГО

ВАРИАНТЫ И РАЗНОЧТЕНИЯ

ЕЩЕ О "ДИКАРКЕ" ГГ. СОЛОВЬЕВА И ОСТРОВСКОГО

КОММЕНТАРИИ

Леонтьев Константин Николаевич
Еще о "Дикарке" гг. Соловьева и Островского