Чичагов Леонид Михайлович
Примеры из прошлой войны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы о подвигах офицеров.

МИТРОПОЛИТ СЕРАФИМ (в миру ЛЕОНИЛ МИХАЙЛОВИЧ) ЧИЧАГОВ

ДОБЛЕСТИ РУССКИХ ВОИНОВ. ПРИМЕРЫ ИЗ ПРОШЛОЙ ВОЙНЫ.

РАССКАЗЫ О ПОДВИГАХ ОФИЦЕРОВ В РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1877-1878 ГОДОВ

0x01 graphic

I
ЛЕЙТЕНАНТЫ ДУБАСОВ И ШЕСТАКОВ

   Мы подошли к Дунаю.
   Широко разлившаяся на несколько верст река разъединяла два неприятельские лагеря. Вражий берег защищался в этом месте крепостями Никополем и Рущуком. Приступить тотчас к переправе было немыслимо: во-первых, потому что Дунай разлился на слишком большое пространство, и, во-- вторых, что по нему ходили турецкие суда, вооруженные пушками, которые могли во всякое время помешать нашей переправе. Словом, прежде всего надо было дождаться, чтобы вода спала, и тем временем построить лодки и плоты, а главное, следовало помешать турецким пароходам свободно расхаживать по реке и высматривать, что делалось в нашем лагере. Турецкий берег -- весьма гористый и высокий, а румынский, на котором собрались русские войска, -- ровный и низкий, потому врагу было легко следить за всеми нашими передвижениями, а из крепостей турки обстреливали занятые нами деревни. Русским пришлось, в свою очередь, укрепиться и отстреливаться.
   Но как можно было помешать турецким судам разгуливать по Дунаю? Бывало, придут несколько пароходов да и станут посередине реки; наши орудия откроют по ним пальбу, но в такую маленькую цель попасть весьма трудно. Однажды снаряд совершенно случайно угодил в самую палубу и, пробив ее, влетел в погреб, в котором хранился порох... Взрыв уничтожил судно; в несколько минут затопило его водой, и все люди с имуществом погибли в быстром течении реки. Если один раз удалось таким образом порешить с неприятелем, то это еще не значило, что и всегда будет нам удача. Наконец, уничтожив два-три парохода, мы не нагнали бы страху на остальные неприятельские суда, которые все-таки тотчас бы явились препятствовать переправе. Необходимо было совершенно заградить путь им к тому месту, где предполагалась переправа. Но как?
   Для этого моряки привезли с собой особый снаряд, называемый миной; похож он с виду на большую рыбу и состоит из двух железных половин, накрепко спаянных; внутри снаряда вложен состав, который загорается от малейшего удара. Словом, мина -- тот же пороховой погребок, и взрыв может произойти только, когда пароход ударится о нее. Мина плавает на поверхности воды, и, привязав ее к якорю, можно поставить в любом месте реки. Таким образом, если от одного берега до другого в местах, удобных для прохождения судов, наставить таких мин, то путь им будет загражден. Потому-то наши моряки и принялись прежде всего за эту работу.
   Казалось, что ничего большего придумать невозможно и что морякам после окончания заграждения Дуная минами остается сидеть сложа руки на берегу и ждать, чтобы неприятель попался в ловушку и взлетел на воздух, то есть, говоря русской пословицей, ждать у моря погоды. Но это им показалось слишком скучным и долгим; некоторые храбрецы немедленно придумали способ подраться с неприятелем. Так как мина взрывается на воздух от удара, то они, привязав таковую на шест, полагали возможным при нападении нанести ею удар в какую угодно часть судна, а следовательно, и потопить пароход. Атаковать же турок моряки могли только маленькими пароходиками, привезенными с собой и называемыми "паровыми катерами". Паровые катера, в которых есть мины, именуются "миноносками".
   Особенно упрашивали начальство дозволить им попробовать хитрую выдумку лейтенанты Дубасов и Шестаков. Начальство боялось, что отчаянные храбрецы могут из-за своей охоты даром, без пользы, погибнуть. Думалось, что немыслимо бороться нашей маленькой лодочке с громадным турецким пароходом, на котором много пушек и солдат с ружьями, что не успеет паровой катер приблизиться, как турки всех солдат перебьют. Были даже соотечественники, которые смеялись над Дубасовым и Шестаковым, говоря: "Где им, разве это легко? Это все равно, как бы собачка бросилась на медведя и вздумала его загрызть!".
   Но смелые лейтенанты твердили все свое: "Пока будем ждать, что неприятель наткнется на наши мины, поставленные в реке, пройдет много времени; лучше попробовать их атаковать. Если не удастся нам потопить или испортить турецкие суда, то нагоним такого страха, что они побоятся сюда показаться".
   В конце концов начальство разрешило Дубасову и Шестакову попробовать приблизиться с миноносками к турецкому пароходу.
   12 мая, вечером, оба лейтенанта поехали на поиски неприятельского флота, взяв с собой четыре катера: "Цесаревича", "Ксению", "Джигита" и "Царевну". На первом были Дубасов, 14 матросов и охотником майор румынской морской службы Муржеско, на втором -- лейтенанты Шестаков и Петров и 9 матросов; на третьем -- мичман Персин и 8 матросов; наконец на четвертом -- мичман Баль и 9 матросов.
   Выступили они вечером, потому что рассчитывали прибыть к месту стоянки турецкого флота к часу ночи.
   Время летело быстро.
   Веселые и бодрые духом, наши моряки с большим нетерпением ожидали той минуты, когда суждено им будет кинуться на великана-неприятеля со своей маленькой флотилией. Им хотелось как можно скорей доказать, что все, что они говорили раньше, была неопровержимая правда.
   Но, увы, турецкого флота уже не было на том месте, куда они так спешили: он ушел... И далеко ли -- неизвестно. Что делать?
   -- Идти за ним в погоню! -- единогласно воскликнули все.
   Летят наши молодцы без остановки... Ночи уже оставалось немного.
   Когда они достигли поворота или, лучше сказать, колена реки, то сквозь деревья увидели вдали турецкие суда. Но в это время уже рассвело совсем и становилось опасным открыто вступить в бой. Шестаков стал уговаривать Дубасова отложить нападение до следующей ночи, а не то дело могло быть проиграно. Друзья скоро согласились и повернули назад.
   13 числа, дождавшись 12 часов и четырех минут, чтобы выступить 14 мая, те же паровые катера пустились снова в путь. Около половины третьего утра они прибыли на место стоянки турецкого флота. Флот состоял из трех судов. Средний пароход был самый большой; его-то лейтенант Дубасов и решился атаковать, а Шестакову приказал с остальными шлюпками смотреть, что выйдет из его нападения, и быть готовым на подмогу.
   Катера стали подходить. Было почти темно.
   Дубасов вскоре кинулся один вперед.
   На турецком пароходе все спали...
   Вдруг в ночной тиши раздался голос турецкого часового...
   Храбрый лейтенант громко крикнул ему ответ по-турецки: "Сизым-адам!", что значит "ваш человек!"
   Но, видно, часовой не ясно расслышал слова Дубасова или лейтенант не хорошо выговорил их, и он вторично окликнул.
   Дубасов повторил громче: "Сизым-адам!".
   Тогда часовой выстрелил...
   В один миг на палубе вскочила команда и на соседнем судне поднялась тревога.
   Пока Дубасов направлял свой катер, майор Муржеско, чтобы еще более озадачить турок, во все горло стал кричать: "Сизым-адам!" Но вот наши слышат, как турки уже заряжают пушку, чтобы в них выстрелить, видят десятки ружей, которые высовываются и направляются прямо им в головы...
   Тррах! Раздается залп...
   Пули летят мимо...
   Тут Дубасов наносит удар в левый бок, рассчитав, что взрыв этой мины если не потопит пароход, то прежде всего попортит в нем машину, без которой он не может двинуться с места, так что вторую мину будет уже в состоянии пустить Шестаков. Судно покачнулось и осело, страшный столб воды поднялся на воздух и упал прямо на катер Дубасова.
   Шестаков, стоявший вблизи и видевший весь этот ужас, думал, что Дубасов уже погиб, как вдруг до него доносятся слова последнего: "Шестаков, подходи!"
   Дубасов приказал из своего катера откачивать воду. Турки открыли сильнейшую пальбу из орудий и ружей, так что дым окутал совершенно судно.
   Шестаков, обстреливаемый градом пуль, кидается с своим катером в атаку.
   Раздается взрыв, что-то сильно треснуло, и пароход стал быстро тонуть...
   Послышались крики отчаяния...
   Шестаков хотел, было, отойти, но катер, запутавшись в обломках судна, не мог двинуться. Между тем турецкие матросы, пользуясь случаем, направляли на него адский огонь. Шестаков свистит, зовет на помощь катер мичмана Персина, но ответа ни с какой стороны не получает... Мичман Баль, видевший безвыходное положение Шестакова, не мог отойти от катера Дубасова, еще полного воды. К довершению ужаса вдруг Шестаков замечает, что на него идет катер с турецкими матросами с соседнего парохода...
   Куда же девался мичман Персин?
   Оказалось, что его миноноска была пробита турецким снарядом, и пришлось ему идти к берегу, чтобы там наскоро чиниться.
   Шестаков все время с своими четырьмя матросами отстреливался пистолетами. Лейтенант Петров, мужеству которого не было предела, наклонившись через борт, стал освобождать шлюпку от обломков погибшего судна. Вскоре прибыл Персин, и наша маленькая флотилия, оправившись, собралась в одно место. Было уже совсем светло. Дубасов приказал немедленно отступать...
   Неприятелю не было спасения...
   Когда наши командиры миноносок начали проверять людей, то оказались все налицо; никто не хотел друг другу верить, чтобы не было ни раненых, ни убитых.
   Неприятельское судно вскоре совершенно скрылось под водою, и храбрая команда русских катеров с восторгом крикнула "ура!".
   Впоследствии в своем донесении лейтенант Дубасов писал так: "Только волею Всемогущего Провидения я могу себе объяснить тот факт, что мы вышли невредимы из того неистового огня, который турки в поспешности ли, в испуге ли открыли по нас и поддерживали, по крайней мере, двадцать минут".
   Этот день был для моряков настоящим праздником!
   Государь Император пожаловал обоим лейтенантам Георгиевские кресты 4-й степени.
   

II
МИЧМАН ГВАРДЕЙСКОГО ЭКИПАЖА НИЛОВ И ГАРДЕМАРИН АРЕНС

   Несмотря на гибель нескольких судов, неприятель продолжал разгуливать на своих броненосцах в той части Дуная, где могла совершиться переправа, то есть выше Никополя вплоть до низовья реки.
   Броненосцем называется большое судно, обитое броней, то есть толстым железом, чтобы пули и снаряды не могли так легко пробить бока и другие части парохода.
   С каждым днем становилось необходимее скорей покончить с турецким флотом, чтобы иметь возможность свободно переплыть на вражий берег и в случае завоевания его построить через реку мост.
   Заграждение Дуная минами производилось днем и ночью. Взорвать же броненосец после Дубасова и Шестакова было не так легко: турки уже опасались и принимали все предосторожности.
   Турецкие суда прогуливались по Дунаю ежедневно; один шел от Никополя вниз к деревне Зимница, а другой -- снизу вверх до той же деревни, и иногда они останавливались, чтобы стрелять по нашим батареям.
   Нилов, молодой офицер, недавно только произведенный в первый чин, всегда держал сторону Дубасова и Шестакова, и на его долю выпало совершить подвиг невообразимой храбрости. Находясь в команде капитана Новикова, тоже одного из героев последней войны, которому было поручено заграждение Дуная минами, Нилов 11 июня был оставлен у деревни Фламунда с тремя катерами: "Шуткой", "Миной" и "Первенцем" с приказанием ждать дня через два возвращения своего командира, а пока, если случай представится, напасть на броненосец, буде он явится. Кроме мичмана Нилова при катерах были гардемарин Аренс и офицер-инженер Болеславский.
   Таким образом, сидя утром 11 числа на берегу Дуная и распивая чай, они все рассуждали о том, что придется ли им сегодня атаковать неприятеля, как вдруг Нилов, назначенный за старшего, получает уведомление, что идет броненосец снизу вверх, и было бы хорошо его атаковать в то время, как наши орудия станут с ним перестреливаться с берега. Нилов тотчас приступил к приготовлениям: сам взял катер "Шутку", на котором находился Болеславский, Аренсу поручил "Мину", а третью шлюпку назначил в запас. Решено было выжидать появления броненосца в рукавчике Дуная под прикрытием леса и затем, поравнявшись с ним, войти в Дунай и неожиданно броситься в атаку.
   Но тут пришло известие о появлении второго турецкого броненосца, идущего сверху вниз выше Никополя.
   Нилов нисколько не смутился и решил, что будет один из них атаковать сам, а другой -- Аренс; третий же катер пойдет на подмогу тому, кому она понадобится.
   Но после оказалось, что второй броненосец остановился в Никополе, и продолжал путь только первый.
   Скоро орудия стали на свои места, и наши катера совершенно изготовились к атаке. На каждой шлюпке имелось восемь человек команды. Нилов поручил Аренсу атаковать первым, так как у последнего были удобнее прикреплены мины.
   В ожидании прошло два часа...
   Наконец броненосец с ними поравнялся... Молча, при полной тишине, вышли удальцы из рукавчика в быструю реку и дали полный ход...
   Но неприятель оказался далеко не беспечным и едва шлюпки показались открыто на Дунае, как началась по ним пальба из орудий и ружей. Правда, что смелости наших моряков не было предела; они вступали в бой среди белого дня...
   Турки направили в них сильнейший огонь.
   Достигнув середины реки, Нилов стал уменьшать ход своего катера, чтобы пустить вперед Аренса, как вдруг видит, что одним из неприятельских снарядов перебило у последнего шест, на котором была прикреплена мина... Не говоря уже о том, что дело должно было принять скверный оборот, после потери единственной удобоприменимой мины положение Аренса сделалось чрезвычайно опасным, так как его мина плавала почти вся в воде и могла взорвать на воздух собственный катер...
   Медлить нельзя было ни одной секунды, и Нилов бросается сам на броненосец...
   Выстрелы в него обратились уже в проливной дождь...
   Но здесь опять неудача! Оказывается, что у неприятеля кругом судна привязаны мины, и ни с какой стороны нельзя к нему подойти...
   Нилов кидается под корму в надежде там подвести мину... Увы, мина не взрывается...
   Его душит досада, его мучает эта неудача, и среди дыма он не замечает, как пули целыми тучами летят над его головой.
   Вдруг доносится до его слуха чей-то голос с турецкого броненосца. Всматриваясь, он замечает на мостике парохода какого-то господина, похожего по одежде на англичанина... "Это командир!" -- пробежало в мыслях у Нилова. Выхватив быстро пистолет, он стреляет в этого противника... За дымом Нилов сперва не видит, что стало с командиром, но вот опять слышится его голос...
   Нилов стреляет вторично -- и как нельзя удачнее. Англичанина матросы вынесли с мостика мертвым... Все это длилось одно мгновение.
   Предавшись совершенно борьбе с тем неизвестным, которого он счел за командира, храбрый мичман и не замечал, как миг за мигом опасность для него становилась страшнее и неизбежнее. Броненосец начал загибать вправо, вследствие чего катер Нилова очутился между кормою и берегом; ясно было, что пароход хотел его прижать к берегу. Кроме того, турки направили совсем в упор в катер орудие и еще минута -- и ужасный их замысел был бы исполнен...
   Бог сохранил героя!
   Неожиданно поразивший неприятеля залп матросов Аренса лишил его возможности выстрелить из пушки; несколько нумеров орудийной прислуги повалились замертво.
   Между тем Нилов, желавший освободиться из засады, влетел нечаянно на мель у самого берега...
   Гибель его казалась неизбежной...
   Вдобавок единственный солдат, умевший управлять машиной, был в этот момент опасно ранен...
   Оставалось нашим героям лишить себя жизни, чтобы не попасть к туркам в плен...
   Но инженер Болеславский, не долго думая, бросился к машине работать, а унтер-офицер Антипов, выскочив из шлюпки, быстрым и необыкновенно сильным движением спихнул катер с мели...
   Батареи наши, стрелявшие с берега, тем временем пробили у броненосца трубу, попортили палубу и вообще причинили много вреда...
   Таким образом, Нилов, спасенный чудом, присоединился к шлюпке Аренса, и затем молодцы матросы открыли по туркам учащенный огонь.
   Броненосец долее держаться на этом месте не мог и стал уходить, заботясь уже о своем собственном спасении.
   Провожать его было бы бесполезно, и наши моряки направились домой. Раненых на обеих шлюпках было двое.
   Грустные, возвращались они с чувством, будто ровно ничего не сделали и чуть ли не осрамились.
   Но на берегу лица, следившие за этим неравным и могучим боем, думали иначе: не успели моряки взойти в деревню, как со всех сторон бросились на них зрители со слезами на глазах, с восторженными приветствиями и начали героев обнимать и целовать...
   Через два часа Нилову сообщили, что броненосец, его противник, вернувшись в Никополь, стал разоружаться, а команда, лишившаяся командира, в страхе разбежалась...
   Государь Император насадил храброго мичмана Георгием VI степени, а Аренса -- знаком отличия Военного Ордена.
   Его Императорское Высочество Великий Князь Главнокомандующий послал в Петербург депешу следующего содержания:
   "Бесстрашие моряков невообразимое, неимоверное и неслыханное. Гвардейского Экипажа Нилов и гардемарин Аренс чудно отличились: атаковали монитор под сильным огнем из ружей, орудий, картечниц и револьверов".
   

III
БОЛГАРСКОГО ОПОЛЧЕНИЯ: ГЕНЕРАЛ СТОЛЕТОВ, ПОЛКОВНИК ГРАФ ТОЛСТОЙ, ПОЛКОВНИКИ КАЛИТИН И КЕСЯКОВ, КАПИТАН ФЕОДОРОВ, ПОРУЧИКИ УСОВ, ПОПОВ И ЖИВАРЕВ, ЮНКЕР КОНДЫРЕВ

   Уже отряд генерала Гурко перешел Балканские горы и занял город Ески-Загру. Но войскам было бы трудно удержаться в этом городе, если бы мы не заняли неподалеку лежащий другой -- Ени-Загру, откуда неприятель мог ежечасно напасть; потому генерал Гурко двинулся 17 июля 1877 года на Ени-Загру с одной стороны, а отряд, состоявший под командой Его Высочества Герцога Лейхтенбергского Николая Максимилиановича, должен был подойти к городу с другой стороны. С восходом солнца 17 числа болгарское ополчение готовилось к выступлению, и к двум часам дня отряд Его Высочества, выслав вперед казаков и кавалерию, весь вытянулся по дороге к Ени-Загре. Часа через три у небольшого мутного ручья, не доходя до селения Дельбок, получилось донесение, что неприятельская кавалерия, а затем пехота, показались вправо от дороги. Развернувшись в боевой порядок, отряд последовал дальше, но через минут двадцать был встречен выстрелами неприятельских орудий со стороны селения Джуранли. Наши стали им отвечать. Отряд остановился. Турецких войск было в десять раз больше, чем русских. До вечера обе стороны, не сходя с места, вели сильную перестрелку, после чего Его Высочество приказал отступать. Селение Дельбок запылало. Возвратившись к ручью, отряд расположился на ночлег. Войска огней не разводили, чтобы не выказать свою малочисленность. На совете начальники решили с рассветом отступить к городу Ески-Загре и занять на близ лежащих высотах сильную позицию, которую и защищать до последней крайности, если неприятель перейдет в наступление. Ночью запылали одно за другим соседние с турецкими позициями селения. Казаки перестреливались с черкесами и даже входили в селение Дельбок, где видели болгар жителей, привязанных турками к деревьям, вниз головой, над пылающими кострами.
   18 июля отряд двинулся обратно к Ески-Загре и расположился в двух с половиной верстах от города, выжидая нападения неприятеля. Жители города, завидев возвращающихся русских, переполошились; кто побежал спрашивать у властей совета, кто укладывал вещи на телеги, чтобы при первом появлении турок бежать в горы; кто с воплем и плачем спешил убраться теперь же из жилища.
   Вдруг перед вечером этого дня получается известие, что генерал Гурко взял Ени-Загру с бою и на рассвете 19 выступает на соединение с отрядом Герцога Лейхтенбергского. Радость была всеобщая. Русские поспешили успокоить горожан.
   Но вот наступило злополучное 19 июля.
   Уже в девятом часу утра стали замечать, что вдали двигается много войск. Горожане в страхе забегали по улицам, оповещая всех о приближении турок. Русские надеялись на скорое прибытие генерала Гурко и даже предполагали, что не его ли это войска видны вдали. Началась суматоха.
   Между тем неизвестно кому принадлежащие войска постепенно приближались.
   Вскоре никто уже более не сомневался, что это были турки. Мы зорко следили за всеми движениями многочисленного неприятеля и выжидали первого его выстрела. Трудно рассказать, до какого отчаяния доходили жители. Всех ожидала мучительная и зверская смерть. Толпами прибегал народ просить русских не покидать их и защищать.
   Но вот на ближайшем кургане показался дымок, и, свистя, пронесся к городу турецкий снаряд...
   Затрещали ружья...
   Из пехоты единственным защитником Ески-Загры было болгарское ополчение. Несмотря на то, что ополчение состояло из наскоро набранных и обученных солдат, все до единого дрались как храбрейшие и опытные вояки. Но одного ополчения не хватило для обороны всех позиций, и пришлось часть конницы снять с лошадей и поместить за насыпями.
   Вскоре бой разгорелся и дошел до ожесточения. Турки напирали всюду с громадными силами и даже старались зайти к нам в затылок, чтобы отрезать путь отступления на деревню Казанлык. Чтобы поддержать геройский дух в войсках, офицеры, посланные начальниками, возвещали дружинам, что генерал Гурко будет через полчаса, но проходили целые часы, и солдаты напрягали свои последние усилия для отражения неприятеля, а генерал Гурко ни с какой стороны не показывался. Наконец огонь наш стал заметно редеть: патроны и снаряды приходили к концу. Спешенные казаки отступили и уселись на своих коней. Город Ески-Загра горел уже в нескольких местах.
   -- Пора отступать и соединиться с главным отрядом, -- говорил полковник Краснов, подъезжая к начальству, -- сила солому ломит: видите сколько их!
   Все понимали, что дело потеряно, но медлили, рассчитывая, что вот-вот генерал Гурко ударит с боку на неприятеля и дело мгновенно изменится в нашу пользу. Сколько ни ждали -- помощь не являлась...
    Началось отступление...
   Турки, заметив это, расхрабрились и ринулись вперед; тут ополченцев легло немало, и спаслись от мученической смерти только легко раненные, которые могли сами волочить ноги. Слишком три часа длился неравный бой. Болгары изнемогали совершенно. Командир третьей дружины полковник Калитин два раза бросался вперед, выходя из-за насыпи; видя пример в своем храбром начальнике, солдаты с песнями шли на неприятеля...
   Полковники граф Толстой и Кесяков кинулись во главе первой дружины на подмогу, и удивленный противник, смешавшись от неожиданного приступа, приостановился, но вскоре возобновил атаку и потеснил горсть уцелевших смельчаков. Много храбрых заплатили своей жизнью за это удальство. Когда ранили знаменщика третьей дружины, полковник Калитин выхватил у него знамя и бросился с ним на врага... но не прошло одного мгновения, и несколько турецких пуль пронизали его насквозь. За ним погибли почти все офицеры дружины: капитан Феодоров, поручик Усов, поручик Попов, но знамя, переходя из рук в руки, все-таки не досталось неприятелю. Оно было спасено, а с ним и честь ополчения!
   К раненому капитану Феодорову бросился, было, поручик Живарев и, взвалив его на себя, потащил, но в это время пуля перебила ему ногу, и бремя стало не по силам; пришлось умирающего Феодорова оставить на поле. Сам же Живарев едва спасся от нагонявшего его басурмана. Тяжело раненный Попов, чувствуя приближение смерти, просил, чтобы его оставили и позаботились о других, которых жизнь еще не угасала, но все-таки его успели спасти, скрыв под древесными листьями в ущелье. Генерал Столетов -- начальник болгарского ополчения -- все время боя направлял сам огонь двух орудий и немало вредил наступавшим неприятельским полкам. При отступлении, желая удержать натиск турок и дать возможность ополчению без поспешности совершить таковое, подобрав раненых, генерал Столетов выехал с двумя орудиями вперед, но неприятель его отбросил от дружин; так что он должен был искать спасения, совсем другой дорогой и в другую сторону от ополчения. Черкесы и башибузуки долго гнались за ним. Ополчение же в это время проходило через город. Жители, вооружившись вилами, топорами и пиками, заняли все выходы из улиц в околицу города. В двух-трех местах улицы загородили телегами. Между мужчинами были женщины и дети. Многие матери с трудными ребятами окружали офицеров, хватали их за ноги и молили о спасении. Окраины города горели, и пули свистели по всем направлениям. Жители-турки, спасавшиеся в лесах, немедленно возвратились в свои дома и открыли пальбу из окон по двигавшимся в улицах ополченцам.
   Но не дай Бог никому видеть того, что делалось за городом по дороге к деревне Казанлык!
   Смятение было ужасное; захваченные врасплох жители Ески-Загры плелись пешком, навьючив на себя весь домашний скарб, и многие даже забыли взять хлеба; матери, выбившиеся из сил, бросали грудных ребят; дряхлые старики, теряя силы, ложились на дороге; старухи, крича и плача, требовали, чтобы им отдали их единственных сыновей; дети с воплями отыскивали может быть навсегда потерянных родителей: все это сбилось в общую, беспомощную, рыдающую толпу и перемешалось с отрядом.
   Войска старались облегчить болгар, чем могли; солдаты брали и несли на руках маленьких детей, поддерживали выбившихся из сил женщин и кормили голодных остатками своих сухарей. Только тяжело раненых ополченцев везли на подводах; легко раненые плелись пешком. Был даже такой случай: раненый юнкер Кондырев сполз к ручью, чтобы освежиться водой, как здесь силы его оставили, и бедняга не мог уже более подняться. Долго его не подбирали и не замечали; опасаясь попасть в руки туркам, он наконец крикнул, собравшись с последними силами, проходящему знакомому офицеру:
   -- Не оставляйте меня, помогите мне!...
   Офицер тотчас распорядился, и юнкера Кондырева взяли.
   Офицеры, служившие примером для солдат во время боя, и при отступлении выказали образцовое терпение.
   Например, поручик Живарев ни за что не хотел сесть на телегу и шел пешком, прихрамывая.
   -- Да что ж это; вы хоть бы лошадь взяли или на телегу сели! -- предлагал ему полковник.
   -- Нет, -- говорит, -- моя рана легкая и так добреду: мало ли солдат тяжело раненых!
   ...
   Тот же генерал Столетов и полковник Граф Толстой при защите Шипки покрыли себя навеки неувядаемой славой.
   Их имена всегда будет помнить русский народ!
   

IV
ХОРУНЖИЙ 26-ГО ДОНСКОГО КАЗАЧЬЕГО ПОЛКА ПЕТР АРХИПОВИЧ ДУКМАСОВ

   

Песня

   Поехал казак на чужбину далекую,
   На добром и верном своем он коне.
   Свою он крайну навеки покинул,
   Ему не вернуться в отеческий кров.
   Напрасно казачка его молодая
   Все утро и вечер на север глядит,
   Все ждет, поджидает с далекого края,
   Когда же к ней милый казак прилетит.
   
   Спокойно на родине -- казак пашет землю, поет свои песни и работает на семью, а кликни его -- и через час, сидя молодцом на добром коне, явится он вооруженный, могучий, на защиту Царя и Отечества. Да, казаки -- это настоящие воины! Без казаков ни одна битва не обходится. Уйдет, сердечный, воевать в чужую землю, да так далеко, что не счесть ему самому, на сколько верст отошел он от родной хаты. Не любят казаков чужеземные народы! А за что? Не страшны они им, как звери; небось, казак беззащитного не обидит, зла никому не причинит, лежачего не прибьет. Страшны всем казачьи шашки, пики; не сравняться никому с казачьею ловкостью и гибкостью. Чего простой человек не видит и не слышит, то казак зоркими глазами разглядывает и чутким слухом различает. Вот что! Ловкий, находчивый и умный народ -- наши казаки!
   Да вот послушайте: в 26-м Донском Казачьем полку служил во время прошлой турецкой кампании хорунжий Петр Архипович Дукмасов. Запомните, господа, это имя, заслужил Петр Архипович славу!
   Перейдя Дунай 25 июня вместе с полком, хорунжий Дукмасов не сразу попал в дело; сперва он скучал в бездействии и томился, но вот генералу Гурко дали отряд, куда вошел 26-й Казачий полк, и хорунжий Дукмасов повеселел. Как взглянул Петр Архипович на генерала Гурко -- лицо его просияло:
   "Уж прямо сказать можно, что спать сам не будет, да и другим не даст", -- подумал он про себя. А хорунжему Дукмасову только того и надо было. Двинулся генерал Гурко к городу Тырново и взял его с бою. Как только стало заметно, что турки очищают город, одной сотне 26-го полка приказали на рысях войти в него и осмотреться. Там был и Дукмасов.
   Болгары с хлебом-солью и цветами встретили своих спасителей, а турки, засевшие в домах, приготовили казакам свой прием. Хорунжий, не обращая никакого внимания на стрельбу неприятеля из окон, щелей и пробоин, повел шагом удалую команду по всем улицам Тырнова. Пройдя город, сотня остановилась на площадке в ожидании дальнейших приказаний.
   Спустя некоторое время подъехали два орудия.
   -- Вы куда? -- спрашивает Дукмасов артиллерийского офицера.
   -- Генерал прислал нас для того, чтобы гнать неприятеля.
   -- А кто ж вас охранять будет? -- засмеялся хорунжий.
   -- Должно полагать, на вас, казаков, рассчитывали, -- заметил офицер.
   Круто повернув коня, Дукмасов поскакал к своему командиру.
   -- Генерал приказал мне вместе с двумя присланными орудиями броситься в догоню неприятеля, -- докладывал Дукмасов.
   -- Возьмите полусотню и с Богом, -- ответил командир.
   Не прошло и пяти минут -- полусотня летела...
   Далеко опередив своих, Дукмасов вдруг набрел на какую-то конницу, которая, заслышав за собою погоню, остановилась.
   -- А лупи их, голубчики! -- радостным голосом крикнул он орудиям. Еще мгновение -- и по команде "пли!" раздался выстрел...
   Многочисленная конница, стоявшая очень близко к казакам, разлетелась во все стороны, оставив на месте несколько людей и лошадей убитыми. Оказалось, что конница прикрывала собою пехоту, которая тотчас обнаружилась, когда кавалерия бросилась врассыпную. Пехота, недолго думая, огорошенная в затылок нашими орудиями, побросала ружья, ранцы, мешки с сухарями и обратилась в бегство. Но в это самое время одно турецкое орудие выехало на позицию и открыло пальбу. Казакам сделалось труднее держаться на месте, а полезть врукопашную с полусотней было немыслимо. Что делать? Петр Архипович сообразил так: невозможно мне с горстью врубиться в целый отряд: перебьют, сердечных, без пользы, а уйти, не почесавши турок, -- ни за что!
   Вдруг, ударив нагайкой по коню, помчался он с двумя казаками к неприятелю. Его полусотня успела только рты разинуть, а Дукмасов уже с обнаженной шашкой влетел в ряды турецкой пехоты. Еще несколько мгновений -- и видят казаки, что лихой хорунжий возвращается к себе на позицию взволнованный, раскрасневшийся, но невредимый... Дукмасов поразил турок своею неслыханной дерзостью и произвел в их рядах немалое замешательство. Действительно, представьте себе, что стоит целый пехотный полк, готовый каждого русского, попавшего им в руки, поднять на десятки штыков, и вдруг видит, как на него несутся три всадника... Если бы их было больше, то, конечно, турки могли перебить решительно всех еще на пути и никого бы не удивило, что противникидет в атаку, а тут несутся к ним только три всадника и, понятно, неприятель объяснил это себе случайностью: "Вероятно, лошади понесли, и русские не могут их остановить". Турки даже радовались, что им удастся поймать врагов живыми и расступились, чтобы дать место...
   Каково же было их удивление, когда Дукмасов врубился в середину строя, ловкими взмахами шашки снес несколько голов и, круто повернув коня, во весь скок унесся с их глаз. Турки, как говорится, не успели даже опомниться; пущенные вдогонку Дукмасову несколько пуль не задели героя.
   Но Петр Архипович вернулся к своим опечаленный. "Экая жалость, -- чуть не плача, сказал он, -- кабы полк!".
   Вскоре неприятель был окончательно прогнан подошедшими войсками.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Перейдя через Балканы, отряд генерала Гурко с необыкновенной быстротой стал подвигаться вперед. Здесь снова Дукмасову дали трудное поручение: занять деревню Хаскиой: трудное потому, что он должен был исполнить это только с шестью казаками.
   Едет Дукмасов на полных рысях, вдруг видит, что кругом деревни и вдали есть неприятель, о чем следовало немедленно сообщить; разослав пятерых с донесениями, сам он остается только с одним казаком, но, не смущаясь, все-таки врывается в деревню и несется по главной улице с визгом и криком...
   Вооруженные турки и башибузуки в страхе побежали, предполагая, что за командиром идут порядочные силы. У моста в конце деревни произошло следующее: один башибузук, желая схитрить, спрятался за дерево и, пропустив Дукмасова на десять шагов, поднял ружье, чтобы прицелиться...
   Удалой хорунжий заметил это и нарочно остановился... Грянул выстрел, но, конечно, пуля не задела Дукмасова.
   -- Врешь! -- вскричал хорунжий, соскочив с лошади. -- Я тебя лучше по-своему...
   Но пуля подоспевшего казака хватила турка наповал.
   -- Лежи, так-то лучше будет, -- проворчал сквозь зубы казак.
   В это-то самое время показалась спешившая на помощь Дукмасову целая сотня. Башибузуки же собрались за деревней около обоза. Через минуту бой был окончен, и турки, бросив телеги, обратились в беспорядочное бегство...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Однажды были посланы два больших отряда испортить железную дорогу у станции Кичарли. Чтобы ускорить это дело, отряды направили с двух различных сторон. Впереди правой колонны шел хорунжий Дукмасов с двадцатью казаками и исполнил с ними то, что поручено было двум большим отрядам.
   Дело произошло так: разделив своих молодцов на две кучки, по десяти человек в каждой, одну он послал слева к станции, а с другой пошел сам справа. Показав лично, как надо портить телеграф, перерубая проволоку, отсекая чашечки, и выворачивать рельсы и шпалы, чтобы разрушить железнодорожный путь, Петр Архипович один полетел на станцию и, как бомба, появился пред турецким начальником. Перепуганный смотритель растерялся и стал молить пощады. Дукмасов потребовал у него всю казну и тотчас приставил к денежному ящику часового. Порешив со станцией, хорунжий направился к своим казакам, шедшим слева, которых выучил тоже портить телеграф, рельсы, шпалы и колодец, накачивающий воду в машину. Через полчаса все строения на станции пылали, путь был разрушен и телеграф порван на много верст. Таким образом, неприятель не мог ни двигаться по железной дороге, ни получать известия о том, что делалось в этой местности.
   Хорунжий Дукмасов сражался еще под Ески-Загрой, Ловчей и 27, 28,30 и 31 августа -- под Плевной, творя чудеса храбрости, после чего заболел горячкой и принужден был уехать в Румынию для излечения болезни. Проболев месяц, он в первых числах октября вернулся в отряд генерала Скобелева под Плевну и 26 декабря получил Георгиевский крест.
   Когда генерал Скобелев спускался с Балканских гор в обход шипкинских позиций, батальон Казанского полка, ушедший слишком вперед, встретил многочисленного неприятеля и после нескольких минут боя был отрезан от своих и окружен турками. Положение было безвыходное; Казанцам оставалось драться до последней крайности и затем умереть. Они могли укрыться от неприятельских пуль только в одной углубленной дороге, лежавшей у подошвы большой горы, но турки вскоре догадались, каким способом надо было их лишить последнего закрытия, а именно: взобрались на вершину горы и оттуда стали бить Казанцев на выбор... Когда генерал Скобелев, ехавший впереди отряда, узнал о случившемся, то послал одного офицера с ротой на выручку. Но едва этот офицер показался, как его ранили, и солдаты одни уже не сумели исполнить поручения.
   -- Дукмасов! -- крикнул Скобелев. -- Возьмите молодцов и выбейте турок во что бы то ни стало.
   Всем думалось, что это невозможно, и свидетели подвига Петра Архиповича зорко следили за каждым его движением.
   Двадцать казаков-охотников, имея впереди себя лихого хорунжего, поскакали немедля к знакомой нам горе. Скрывшись на несколько минут из виду, казаки, между тем, добрались до возвышенности; оставив лошадей внизу, они с неимоверными усилиями, цепляясь за камни и кусты, начали взбираться на гору...
   -- Смотрите! -- крикнули удивленные его товарищи и собравшиеся кругом генерала Скобелева командиры частей. -- Ведь это Дукмасов уже лезет!
   Неприятель, заметивший дерзкую вылазку, открыл по смельчакам пальбу.
   -- Ведь погибнут! -- в страхе произносили зрители.
   Но вот раздались отдельные крики "ура!", участился огонь, и турки побежали с горы.
   Таким образом был спасен батальон Казанского полка. Неприятель же отошел на следующую высоту и там построил укрепление.
   На рассвете 28 декабря Дукмасову дана была рота солдат с приказанием от генерала Скобелева выбить турок и с этой позиции. Генерал знал, кому поручить дело, хотя надо заметить, что Петр Архипович был в маленьком чине и служил в Казачьем полку, а не в пехоте, но Скобелев был уверен в успехе тех предприятий, которые он поручал Дукмасову, и только потому назначал его во время сражений командиром всевозможных частей помимо гораздо старших и даже самых коренных начальников.
   С одной полуротой Дукмасов устремляется вперед, а другую оставляет спрятанной про запас. Выбить турок было, конечно, очень трудно.
   В ста шагах от неприятеля Дукмасов остановился, несмотря на адский огонь передохнул, подтянул силы и с криком "ура!" ударил в штыки.
   Противник дрогнул и ... побежал.
   Сам генерал Скобелев любовался на бесстрашие молодца Дукмасова.
   Наконец подойдя к деревне Шейново, расположенной позади турецких позиций, генералу Скобелеву понадобилось раньше, чем начать бой, испросить приказания у генерала Радецкого, стоявшего с войсками на Шипке, у знаменитой горы Св. Николая. Вопрос состоял в том, кого можно послать с таким труднейшим поручением? Чтобы попасть из деревни Шейново на гору Св. Николая, надо было проскакать чуть не по позициям неприятеля, перед его носом и под его выстрелами.
   -- Только Дукмасов и может исполнить это! -- говорили все.
   -- Нечего делать, поезжайте, Дукмасов, -- произнес генерал Скобелев.
   Двенадцать часов храбрый хорунжий скакал по совершенно неизвестной местности в горах, занятых турками, по дорогам, обстреливаемым неприятелем, и в конце концов все-таки добрался до Св. Николая. Генерал Радецкий не хотел верить, чтобы Дукмасов действительно был офицером, посланным из деревни Шейново от Скобелева. Забрав все приказания, Петр Архипович совершил обратный путь ночью, а на рассвете уже участвовал в ожесточенном сражении под Шейново.
   Господь сохранил героя невредимым на славу его Отечества!
   Вот каков был хорунжий Петр Архипович Дукмасов!
   

V
СОТНИК ГАЛДИН

   Сорок лет тому в Париже
   Нас прославили отцы,
   А Дунай еще поближе,
   Ну-те ж, с Богом, молодцы!
   
   Много молодцев легло на поле битвы, много имен их осталось для нас неизвестными; за то уж и долг наш помнить тех, кого Господь сохранил в живых.
   Кончилась война, полки разошлись на стоянки по всей России, набрали новых солдат, старых отпустили -- и пошли рассказы по деревням о бывалом, а подчас и о небывалом: всяк своего хвалит.
   Вот раз был такой случай: приходит старичок из деревни к командиру одного полка и велит о себе доложить: скажи, мол, барину, что отец Петра Кирпичева желает его видеть.
   -- А по что тебе? -- спрашивает командирский слуга.
   -- Скажи, что отец Петра Кирпичева, что служил в полку, желает видеть, больше ничего; уж знаю, что будут рады.
   Слуга посмотрел-посмотрел, да и пошел к барину. Старика позвали.
   -- Что скажешь, старик? -- спрашивает командир.
   -- Пришел просить за сына, батюшка.
   -- А где ж он?
   -- Дома, по билету объявился.
   -- Что же надо? -- спрашивает командир.
   -- Обижен, отец мой, обижен.
   -- Кто обижен? Сын или ты? И кто обидел?
   -- Начальство обидело и его, и меня.
   -- Когда же обидели?
   -- В туретчине во время сражения.
   -- Твой сын, говоришь, у меня в полку служил, значит я его обидел, -- пояснил командир.
   -- Тебе лучше знать, батюшка, -- ответил хитрый старичок.
   -- Ну говори, брат, толком, ничего не понимаю, -- уже сердился командир.
   -- Да как же, батюшка, -- заторопился старик, чуть не плача, -- мой Петруха у Османа-паши, у главного-то турка, язык отрезал...
   -- Что такое? -- уже смеялся командир.
   -- Сказывал Петруха, что у генерала Османа ночью, подкравшись, язык отрезал, потом, значит, Осман с испугу закричал, да так, что верст на пять было слышно, тревогу поднял. Сбежалось все его войско к нему. Смотрят -- ничего не понимают... Осман-то плачет да только руками машет: ступайте, мол, кладите оружие и сдавайтесь. Как же-с, вся деревня, не то что деревня, вся вотчина это у нас знает. И вдруг, батюшка, Георгия дали не ему, а другому, который солгал, будто он сам язык-то отрезал. Петруха ведь все по истине сказывал. Осман-то паша ему золотые часы дарил, только бы язык не резал. Петруха не согласился... Как же после того, неужто не обидно мне, старику?
   Командир еле держался на стуле от смеха.
   -- Ну, брат старина, твой Петруха мастер зубы заговаривать! -- смеялся барин.
   -- Вотчина вся просит, батюшка, похлопочите, не оставьте, суд нарядите, Петруха сказывает: свидетели есть, -- продолжал старик.
   -- Скажи, брат, вотчине, что у Османа-паши язык-то снова вырос, и на то у меня сколько хочешь тысяч свидетелей, а коли у него язык, что ноготь, сколько не режь -- все вырастает, то Петруха врет, да так, что если сам придет ко мне, ей-Богу, велю выпороть.
   Так и отпустили старика домой в деревню.
   Да, если слушать таких, как Петруха, то не будешь знать, что -- правда, а что -- ложь.
   А вот пришлось встретиться мне с отпускным унтер-офицером, так не о себе стал он мне рассказывать, хоть и Георгиевский крест носил на груди.
   -- Что мы, нас много везде было, с тысячами народа все сделаем, -- говорил унтер, -- а вот, барин, сделать дело с сотнею человек, на которое другие употребляли тысячи, -- это важнее всего. А бывало, делали. Конечно, на то народ надо особенный; опричь казаков никто не способен на такое дело.
   -- А почему? -- спросил я.
   -- Вот видите, Ваше Благородие, народ казаки ловкий, хитрый и догадливый. Коли не может казак врага взять силой -- постарается ловкостью, увернется. Шашкой замахнет в одно место, а глянь -- ударит-то совсем в другое, куда неприятель и не ожидает. Коли ловкостью не побороть казаку турка, уж непременно схитрит, да и зацапает.
   -- Вообще, -- заключил мой унтер, -- народ-то казаки такой, что заботиться о нем не надо начальству: не погибнет, не пропадет. А за нами вот много нужно попечений.
   -- Как так? -- спросил я его.
   -- Очень просто. Не найди нашему солдату куска хлеба -- сам не отыщет; так-таки сядет, пригорюнится -- и шабаш. Значит, неловок, неумелый. А вот знаю я, был такой случай: ехал казак, весь истрепанный, и повстречался с начальником. Генерал его остановил и спрашивает:
   -- Что же ты в таком драном мундире? -- Казак молчит.
   -- Поправил бы, братец. Знаю, что на войне нового не скоро получишь, так зашил бы ты дырки. Ведь жалованье получаешь?
   -- Никак нет, Ваше Превосходительство, -- отвечает казак.
   -- От чего же нет?
   -- Каждодневно в сражении бываем: некогда раздать жалованья, Ваше Превосходительство.
   -- Что же, никаких денег: ни порционных, ни суточных не получаешь?
   -- Никак нет.
   -- Ведь обедаешь же в полку; иглу взял да зашил, ведь не долго?
   -- Никак нет.
   -- Что никак нет -- не обедаешь?
   -- Никак нет.
   -- И лошадь на коновязи не кормишь?
   -- Никак нет.
   -- Тьфу, пропасть! Чем же ты живешь?
   -- Стараемся, Ваше Превосходительство, -- ответил казак.
   -- А вот еще был случай, Ваше Благородие, -- продолжал рассказывать мой унтер-офицер, -- опять-таки какой-то генерал встретил казака, который вез перекинутого через седло барана. "Украл, шельма", -- думает про себя генерал. Казак сначала струхнул, потому даром брать у болгар было строго запрещено.
   -- Где достал барана? -- спрашивает генерал.
   -- Купил, Ваше Превосходительство, -- отвечает казак.
   -- Сколько заплатил?
   -- Не могу знать.
   -- Как же ты не знаешь, братец, сколько заплатил?
   -- Точно так, Ваше Превосходительство, я хозяина чуточку не застал, так он велел мне в другой раз к нему заехать, -- смело и скороговоркой ответил казак. Генерал от души расхохотался.
   -- Вот и вышла моя правда, барин, -- заключил рассказчик, -- коли не в силах казак увернуться, то берет хитростью. Ведь генерал-то похохотал, да простил.
   Меня заинтересовал мой собеседник.
   -- Скажи, служивый, -- спросил я его, -- кто это такое сделал дело с сотнею людей, на которое другие, как ты говоришь, не ловкие, употребили бы тысячи человек?
   -- Уж расскажу Вам все, барин, люблю про сотника Галдина рассказывать, -- ответил унтер.
   -- Так это сотник Галдин казак?
   -- Опричь казака никто не сможет, -- утвердительно произнес унтер и начал мне передавать следующее.
   30 июня по приказанию командира полка Галдин с сотней казаков двинулся из Тырнова по направлению к Балканским горам. Переночевав в деревне Травно, на другой день он подошел к большой горе, именуемой Бедек, весьма важной, потому что она была выше других и лежала на нашем пути. Словом, следовало ее занять, иначе бы мы не могли идти вперед. Возвышенность эта, покрытая на половину сплошным лесом, имела вершину голую, поросшую травой, на которой турки и расположились лагерем. Силы неприятеля сравнительно с горстью отряда Галдина, были громадны: одной пехоты имелось до двух тысяч, не считая черкесов и башибузуков. Прежде чем схватиться с врагом, Галдину пришлось с большими усилиями пробираться к нему; с той стороны, с которой Галдин мог подойти, гора покрывалась совсем сплоченным лесом, ветви деревьев переплетались и целые бревна лежали поперек пути. Все эти преграды надо было обходить или вырубать шашками; кроме того, гора поросла жесткой и скользкой травой, так что ноги скользили, и не было возможности иначе держаться на ней, как ухватившись за сучья и ветви дерев, которые хлестали в лицо, рвали не только одежду, но царапали руки и ноги до крови. Сотник Галдин не остановился. "Вперед, братцы, дружно, выгоним орду!" -- крикнул он.
   Как они добрались до голой вершины -- одному Богу известно, но через немного времени казаки очутились в двухстах шагах от турок. Здесь дорога сделалась еще труднее; держаться было не за что, приходилось ползти на четвереньках, хватаясь за скользкую траву и царапая руками землю. Турецкие часовые, перепуганные появлением казаков, побросали ружья и скрылись в лагерь. Наши молодцы тотчас уложили двух беглецов. Пользуясь смятением, сотник Галдин ринулся на вершину горы, но в это время неприятельские войска уже выходили из лагеря. Отступать казакам было еще труднее, чем влезать, а идти вперед -- значило идти на верную смерть; оставалось разглядеть хорошенько, сколько неприятель имел сил, а затем скорей убираться, покуда не перебили всех.
   Вдруг Галдин видит, что испуганный табун турецких лошадей несется к нему...
   Не желая упустить добычу, сотник бросается с двумя казаками их отбивать, но лошади быстро повернули и понеслись к лагерю. Тогда лихой Галдин, ударив нагайкой своею верного коня, понесся еще быстрее и, обогнав лошадей, свистом и криком повернул их опять к своим.
   Турки сделали по смельчакам несколько выстрелов, но безуспешно: сотник только на ходу повернулся к неприятелю и погрозил ему кулаком...
   Вслед за тем началась перестрелка, и противник протрубил наступление. Галдин приказал горнисту играть тот же сигнал и, насколько мог, приостанавливал натиск турок огнем своих ста казаков. В конце концов, оставив на месте нескольких человек и протрубив вторично атаку, Галдин стал отступать. Неприятель, не воображавший, что русские ушли, судя по частой стрельбе оставшихся казаков, начал подвигаться вперед еще медленнее. Когда же турки увидели себя одураченными, то открыли жестокую пальбу, которая не могла уже нанести нам вреда...
   Казаки отошли к подошве горы, где и расположились бивуаком. На другой день Галдин в виду неприятеля объезжал их лошадей.
   Но вот сотнику доносят, что враг строит на вершине горы земляные насыпи. Галдин даже встревожился, предполагая, что турки хотят втащить туда орудия; надо было непременно это хорошенько разузнать. Но как? Сотник не задумался и, взяв с собой несколько казаков, отправился в путь, приказав остальным присматривать за табуном. "Пойду теперь на них совсем с другой стороны", -- подумал Галдин. Зайдя кругом горы им в затылок, казаки стали опять карабкаться на гору; сколько молодцы не высматривали исподтишка, нельзя было распознать, есть ли у неприятеля орудия. Тогда Галдин решился на отчаянную штуку: построил своих казаков рядком и молча проскакал с ними в середине всего турецкого лагеря. Враг до того растерялся, что не сделал ни одного выстрела. Теперь уже Галдин был уверен, что турки орудий не имеют.
   К вечеру сотник получил в подкрепление две роты Орловского полка. Галдин решил гору взять приступом. Неприятель успел между тем выстроить два укрепления, и потому, разделив отряд на две части, сотник начал отступать. Шли колонны гуськом, и Галдин добрался до поляны первым, где стал собирать отряд. Вдруг произошла тревога. Болгарин, служивший проводником, неожиданно наткнувшись на турецких часовых, растерялся и выстрелил. Турки переполошились, выскочили из лагеря, и началась перестрелка. Отряд сотника немедленно стал страдать от неприятельских пуль, направленных с двух сторон, и, опасаясь стоя на месте бесполезно терять людей, Галдин скомандовал: "Вперед, на приступ!".
   Быстро взобрались молодцы до окопа, но тут сила неприятельского огня заставила их приостановиться. Видя это, Галдин с обнаженной шашкой в одной и с солдатским ружьем в другой руке, забежал назад и закричал во все горло: "Отступления нет! Вперед!".
   Пехота после этих слов сразу оправилась, бросилась вперед и ворвалась в укрепление... Галдин знал, что стоило солдатам услышать голос начальника, и они бы немедленно опомнились. Затем, обогнав свой отряд, сотник кинулся в самый ад свалки, где работал как простой рядовой то шашкой, то штыком, то отнятым у врага оружием.
   В воздухе стоял стон.
   Турки несколько раз окружали храброго Галдина, но вот в один миг подавшись назад, он бросается, как разъяренный зверь, сносит голову одному, прорвавшись и схватив ружье у павшего турка, вонзает штык в живот другому, сваливает прикладом третьего, остальные бегут, а он за ними. Покончив здесь, он кинулся на помощь к тем, которые атаковали соседнее укрепление.
   Враг побежал, и гора Бедек была взята.
   Много еще можно было бы сказать, пересчитывая подвиги Галдина, но всего не перескажешь...
   

VI
БОЙ ГВАРДИИ ПОД ГОРНЫМ ДУБНЯКОМ. ГЕНЕРАЛ ГУРКО

   Кто не знает генерала Гурко!
   Сколько раз уже в этой книжке я упомянул имя храбрейшего из храбрых генералов!
   До войны генерал Гурко командовал четырьмя гвардейскими кавалерийскими полками (дивизией). Ценя доблести его, Государь Император, еще до выступления гвардии на войну, вызвал знаменитого генерала из Петербурга и назначил его начальником первого отряда, направленного во внутрь неприятельской страны. Столица Болгарии Тырново была взята с боя генералом Гурко; он первый перешел через Балканские горы и захватил Шипку; города Ески-Загра и Ени-Затра сдались ему же. Генерал Гурко начал войну с Турцией и в продолжение полутора лет одерживал со славой над врагом беспрестанные победы. Россия гордится этим генералом! Не успел он вернуться из первого похода за Балканы, как старая гвардия Царя вступила в пределы Болгарии: в то время мы никак не могли побороть многочисленного врага, засевшего в Плевне. На долю гвардии выпало закончить обложение упомянутой заколдованной местности. Государь Император поручил эту трудную задачу генералу Гурко и назначил его начальником не только гвардии, но и всех войск, вошедших в состав отряда.
   Для того, чтобы окружить Плевну со всех сторон, необходимо было взять с боя большое укрепление, называемое Горным Дубняком и завладеть главной шоссейной дорогой, шедшей от Плевны к городу Софии. По шоссе туркам подвозили провиант, снаряды и всякие другие вещи, без которых они не могли бы существовать. Так как силой нам не удалось взять Плевну, то Его Высочество Великий Князь Главнокомандующий решил обложить город, укрепленные позиции и голодом заставить турок сдаться.
   Получив новое назначение, генерал Гурко расположился в деревне Иени-Баркач, откуда ездил каждый день осматривать Горный Дубняк и Телиш. Часто турки открывали по нему пальбу, но храбрый генерал не обращал внимания на опасности и продолжал делать свои наблюдения.
   7 октября генерал Гурко, объезжая прибывшие войска, обратился к офицерам со следующей речью:
   "Господа! Я должен вам сказать, что люблю страстно военное дело; на мою долю выпала такая честь и такое счастье, о котором я никогда и не смел мечтать: вести гвардию, это отборное войско, в бой. Для военного человека не может быть большего счастья, как вести в бой войско с уверенностью в победе, а гвардия по своему составу, по обучению, можно сказать, лучшее войско в мире. Помните, господа, вам придется вступить в бой, и на вас будет смотреть не только вся Россия, но весь свет, и от успехов ваших будет зависеть исход дела. Бой при правильном обучении не представляет ничего особенного: это то же, что учение с боевыми патронами, только требует еще большего спокойствия, еще большего порядка. Влейте, если можно так сказать, в солдата, что его священная обязанность -- беречь в бою патрон, а сухарь на бивуаке, и помните, что вы ведете в бой русского солдата, который никогда от своего офицера не отставал!".
   Подъехав к солдатам, генерал Гурко сказал:
   "Помните, ребята, что вы -- гвардия Русского Царя и что на вас смотрит весь крещеный мир. Турки стреляют издалека и стреляют много, -- это их дело, а вы стреляйте, как вас учили: умной пулей, редко, но метко, а когда придется до дела в штыки, то продырявь его. Нашего "ура!" враг не выносит. О вас, гвардейцы, заботятся больше, чем об остальной армии: у вас лучшие казармы, вы лучше одеты, накормлены, обучены, -- вот вам минута доказать, что вы достойны этих забот!".
   11 октября вечером был прочитан войскам следующий приказ генерала Гурко:
   "Войска вверенного мне отрада!
   Завтра 12 октября вы перейдете на Плевно-Софийскую дорогу с целью запереть турецкие войска в Плевне и не дать выйти оттуда ни одному турку.
   Царь и Россия надеются на вас и уверены, что вы с честью и славой исполните возложенную на вас задачу. Уповая на Бога и полагаясь на вашу доблесть, я уверен, что мы не посрамимся и оправдаем надежды, на нас возлагаемые. Докажите всему миру, что дух Суворовских и Румянцевских войск в вас не умер, что вы такие же богатыри, какими были ваши предки, и что турок пред вами побежит так же, как он бежал пред Суворовскими и Румянцевскими чудо-богатырями.
   Итак, с Богом вперед, и потрудимся за Царя и матушку святую Русь!".
   Для атаки Горного Дубняка генерал Гурко назначил три отряда, или колонны, которые должны были подойти к укреплению в одно время, но с трех различных сторон. Начальником так называемой правой колонны был генерал Эллис-первый, начальником средней колонны -- генерал Зедделер; начальником левой колонны -- генерал Розенбах. Четвертая колонна предназначалась для атаки Телиша, и ею командовал полковник Челищев. Пятая колонна направлялась к деревне Дольный Дубняк, лежащей еще ближе к Плевне, чем Горный Дубняк, чтобы в случае вылазки войск Османа-паши дать им отпор.
   Особым приказом предписывалось сварить накануне выступления по три фунта мяса на человека, с тем чтобы полтора фунта было взято людьми с собой на 12 октября. Словом, генерал Гурко все подготовил для успеха сражения, и никто не сомневался в победе. Этим я не заканчиваю мои повествования о генерале Гурко; повсюду в нижеследующих главах будет еще говориться о нем...
   

VII
ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТ ГРАФ ШУВАЛОВ

   Генерал-адъютант граф Павел Андреевич Шувалов явился на войну начальником 2-й гвардейской пехотной дивизии, вошедшей в состав отряда генерала Гурко. Этот генерал заслужил такую всеобщую любовь солдат, офицеров, бывших не только под его командой, но и всех, которые видели его во время сражений, что каждый начальник позавидует. Прежде всего надо заметить, что генерал Гурко был по службе младше графа Шувалова. Казалось бы, не шло старшему служить под начальством младшего, но Павел Андреевич не только не заявил неудовольствия, а напротив, думая прежде всего о пользе для Отечества и о долге своем как воина, выразил даже радость, что будет под командой такого генерала, как Гурко, даровитости и опытности которого отдается справедливость.
   Читатель увидит дальше, в описании сражения под Горным Дубняком, как заботился граф Шувалов о том, чтобы берегли нижних чинов и не ставили их понапрасну под огонь, тогда как граф сам не думал о своей безопасности и все время, сидя на коне, разъезжал под дождем пуль и ядер.
   Слава победы 12 октября принадлежит, несомненно, как генералу Гурко, так и графу Шувалову.
   Генерал Гурко не раз сам говорил, что если бы не Павел Андреевич, то еще неизвестно, что бы было. Во всех боях, где граф Шувалов командовал войсками, мы одерживали победы. Для того же, чтобы быть уверенным в своих солдатах, надо так заботиться о них, так любить их, как граф печется и любит. Но упущений на службе Павел Андреевич не допускал; он сам всегда служил примером для подчиненных. Когда его полки, стоя по колено в снегу на вершинах Балканских гор, мерзли, он мерз одинаково с ними и не думал поискать себе лучшего местечка, как на снегу. Сам граф Шувалов ел черствые сухари, но для солдат старался достать у болгар хлеба. Нижние чины любили Павла Андреевича всей душой и, скорбя, что их начальник страдает от стужи, выстроили ему наконец из земли шалаш, в который граф и переселился. Более месяца прожил так Павел Андреевич, не раздеваясь на ночь.
   С переходом через Балканы граф Шувалов принял командование над несколькими колоннами, и знаменитые его бои 3, 4 и 5 января 1878 года под Филиппополем порешили всю кампанию.
   Не раз читатель прочтет в этой книге имена двух знаменитых генералов: Гурко и графа Шувалова, с которыми связаны самые святые воспоминания русского народа о боях гвардии в турецкую кампанию 1877-78 годов!
   Возвратимся же к нашему рассказу.
   

VIII
НАЧАЛЬНИК СРЕДНЕЙ КОЛОННЫ ГЕНЕРАЛ ЗЕДДЕЛЕР. КОМАНДИР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ГРЕНАДЕРСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИК ЛЮБОВИЦКИЙ И ОФИЦЕРЫ: КАПИТАН ЗАСУЛИЧ, ПОРУЧИКИ ШЕЙДМАН И МАЧАВЕРИАНИ. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ МОСКОВСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВОЙ АДЪЮТАНТ ШТАБС-КАПИТАН РЯБОВ, ПОРУЧИК ГАВРИШЕВ И ПОДПОРУЧИКИ РУБИНСКИЙ И РЕМИ. КОМАНДИР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ САПЕРНОГО БАТАЛЬОНА ПОЛКОВНИК СКАЛОН

   Ночь на 12 октября была морозная, холодная, месяц светил во всю свою величину, и безоблачное небо предвещало хорошую погоду. Спалось войскам, конечно, плохо. Офицеры писали письма к своим на родину, а солдаты грелись у костров. В некоторых полках священники служили молебны.
   Уже в первом часу ночи все были на ногах.
   -- Помни, братцы, -- повторяли командиры солдатам, -- турки не целят, не всех убьют. Когда вперед -- так ломи: турок не любит поля, прячется в редут (круглое укрепление. -- Авт.) -- выковыривай его оттуда. Береги патрон, да и товарища оберегай, не выдавать друг друга, а мы уж позаботимся, чтобы рота не выдавала роты; смотри вперед веселей, прямо в глаза врагу: турки этого не любят; не кланяйся свистящим пулям: что свистнула -- то не твоя, своей не услышишь; иди за офицерами, мы будем впереди, а там -- что Бог даст.
   -- В добрый час, ребята, трогай! Ружье вольно, шагом марш! -- раздалось наконец в ночной тиши.
   Потянулись полки, выстраиваясь в колонны...
   Первой выступила колонна, предназначенная для атаки Телиша, затем уже одновременно двинулись левая и правая.
   Занялась заря. Вскоре послышались выстрелы турецких часовых по нашим казакам, посланным для уничтожения телеграфа между Горным Дубняком и Плевной. Генерал Гурко ехал впереди всех колонн с большой свитой и, конечно, навлек на себя огонь турецких разъездов. Затем послышались во вражьем лагере трубные сигналы. Прежде других подходила к Горному Дубняку средняя колонна генерала Зедделера, и в расстоянии полугоры версты от укрепления полки были остановлены в опушке леса вследствие записки, полученной начальником отряда от генерала Розенбаха, который сообщал, что его колонна задержана на пути переправой через одну глубокую канаву. Неприятель, заметивший в лесу движение, направил в него свои выстрелы, и генерал Зедделер принужден был отвечать тем же, для чего выдвинул батареи вперед на позицию. Лейб-Гренадеры тотчас стали терпеть убыль. Большой редут был уже виден влево, а прямо перед средней колонной возвышался малый редут. Наконец показались стройные ряды Павловцев и Финляндцев, и батареи генерала Розенбаха открыли огонь. Тогда генерал Зедделер приказал своим полкам двинуться вперед...
   Вдруг грянуло "ура!". Это Гренадеры бегом, без выстрела, понеслись на гору. Бесстрашный командир, полковник Любовицкий, видевший, что его люди начинали заметно убывать в числе под выстрелами, решился без приказания броситься в атаку.
   Загремели и затрещали с обоих редутов тысячи ружей...
   Не прошло и трех минут -- батальоны добежали до малого редута, оставив за собой поле, усеянное сотнями убитых и раненых. Ежели сила турецкого учащенного огня не могла остановить натиска, то спрятавшиеся за насыпью кучки храбрых мусульман не в состоянии были удержать за собой укрепления. Испуганные турки бежали к большому редуту. Первыми вскочили на вал поручики Лейб-Гренадерского полка Шейдман и Мачавериани. Когда гренадеры начали взбираться на насыпь, то несколько сот турецких штыков немедленно высунулись из-за нее: какой-то офицер, стоя на валу, отчаянно махал саблей, призывая помощь из главного редута... Но бежавших турок никто не мог остановить... Храбрый поручик Шейдман, раненный уже вражьей пулей, чуть не лег жертвой своей неустрашимости: вдруг этот турецкий офицер, разъяренный как лев, бросился на Шейдмана и взмахнул саблей, но не успел опустить руки, как рухнулся всем туловищем навзничь, пораженный пулей из пистолета своего врага-поручика. Таким образом, все эти смельчаки-турки были до последнего переколоты штыками и перебиты прикладами. Покончив с малым редутом, Лейб-Гренадеры ринулись, было, и к большому, но адский огонь с последнего заставил их приостановиться.
   Первое дело гвардейцев увенчалось блестящей победой, но победой, дорого купленной! Гренадеры поплатились за нее 200 убитыми и 400 ранеными. Полковой командир полковник Любовицкий, раненный в плечо, и командир 2-го батальона капитан Засулич, пораженный в живот пулей и на время лишившийся чувств, не оставили строя. За попытку ворваться сряду в большой редут Лейб-- Гренадеры поплатились новыми жертвами: она стоила бы им еще дороже, если бы отступление их не было поддержано вовремя атакой двух батальонов Московского полка. По несчастью, в начале этой атаки генерал Зедделер был ранен пулей в живот, но, видя, что дело в самом разгаре, он, несмотря на потерю крови и на сильную боль не позволил нести себя на перевязку, дабы не оставлять своей части в такую минуту. Но тут ему сообщили о взятии малого редута: несколько этим успокоенный и вследствие упадка сил, барон Зедделер сдал командование. Последним приказанием его было послать на подкрепление полковнику Любовицкому первый батальон его полка, оставленный в резерве (запасе. -- Авт.).
   При этой атаке Московского полка подпоручик Рубинский, только что бросившийся вперед с криком "ура!" был ранен пулей в открытый рот, а поручику Гавришеву пуля раздробила кости ноги. Много солдат пыталось вынести поручика Гавришева из огня, но четверо один за другим подошедшие к нему были убиты наповал, и только пятому смельчаку удалось вытащить любимого офицера из этого ада...
   Между тем Московцы улеглись в канавах шоссейной дороги и перестреливались с турками, высовывавшимися из-за насыпи большого редута. Пули неслись роем им навстречу, но несмотря на этот огонь полковой адъютант штабс-капитан Рябов то и дело скакал от резервов к шоссе и обратно, пока у него не ранили лошадь. Не имея более возможности исполнять свою адъютантскую должность, Рябов испросил разрешения отправиться в цепь. Собрав человек двадцать, он, перебегая от закрытия к закрытию, чтобы делать передышки, достиг шоссе, где принял командование над ротой, уже лишившейся всех офицеров, и своим примером ободрял подчиненных. Тут же подпоручик Реми преспокойно расхаживал по шоссе, не думая ложиться, чтобы найти какое-либо закрытие. Ротный командир даже заметил ему:
   -- Лягте, ведь заденет, пуль-то -- что град...
   -- Ничего, постоим; оно же и неопасно; лучше быть раненным в ногу, чем в голову, -- ответил подпоручик Реми.
   Едва успел он вымолвить эти слова, как пуля раздробила ему ступню.
   -- Вот теперь полежим, -- прибавил весело Реми, падая на шоссе...
   Только что первый батальон Лейб-Гренадеров приблизился к скату горы, на котором возвышался большой редут, полковник Любовицкий повел его на штурм, но сил не было пройти столько сажень под убийственным огнем, и батальон присоединился к товарищам, укрывавшимся за насыпями малого редута. Лежа здесь, Гренадеры завязали с неприятелем неумолкаемую перестрелку. Когда солдаты немного оправились и перевели дух, то начали между делом пробавляться шуточками:
   -- Уж как я его вдарил прикладом, -- аж перевернулся бритоголовый, -- оживленно рассказывал молодой солдат.
   -- Набежал на меня ихний офицер, еще из благородных, а такой грубиян, -- продолжал другой солдат, -- сабленку-то видно уронил, да так и прет на меня с одними кулаками, да ругается, а тут я с ним и покончил.
   Между тем гвардейские саперы тоже подвинулись к малому редуту одновременно с первым батальоном Лейб-Гренадеров. Командир саперного батальона тотчас был ранен пулей в живот и, не имея возможности от боли оставаться на лошади, вскоре слез. Оставлять батальон в самом начале дела он ни за что не хотел и потому пытался идти пешком. Вот шаг за шагом полковник Скалон чувствует, что боль усиливается, но все-таки бодрится и, упираясь на руку солдата, плетется, наконец силы его оставляют и он падает.
   Во рвах малого редута всем собравшимся людям уже не было места, и они начали терпеть убыль. Чтобы помочь горю, саперы стали лежа окапываться; примеру их последовали и пехотинцы, но за неимением с собою лопат они рыли землю котелками, тесаками и даже руками. Двое саперов попробовали, было, окапываться стоя, но едва успели подняться, как были убиты наповал.
   Как только к Гренадерам присоединилась вторая рота саперов, неутомимый настойчивый полковник Любовицкий, несмотря на потерю крови и на боль, стал под дождем пуль пред малым редутом и приказал сопровождавшему его барабанщику Рындину бить атаку. К Рындину сбежались другие барабанщики, но в одно мгновение почти все были ранены или убиты. Наконец продолжавший бить атаку Рындин тоже упал, тяжело раненный; тогда полковник Любовицкий надел на себя барабан и сам ударил атаку... На этот зов выскочили кучки солдат на насыпь, но мгновенно пораженные пулями повалились вниз головой... Дружная атака при таком огне была немыслима, и пришлось выжидать более удобного времени. Но как офицеры, так и солдаты не теряли надежды овладеть большим редутом, "словно заколдованным". И вот, перекрестившись, вдруг выскакивают вместе три-четыре молодца; с одного прыжка они на валу, другим прыжком они уже впереди его и взапуски бегут к шоссе, где с размаху бросаются навзничь в первую его канаву и тут же начинают стрелять. Одного из четырех, конечно, на пути повалила пуля. Потом вскакивает другая кучка и присоединяется к первой. За второй уже поднимаются две-три кучки. С Лейб-Гренадерами бегут саперы.
   Но в канавах делается тесно. Лежа в них, люди разглядели впереди какой-то домик с белой крышей. Пробежать до него можно было с одного размаха. Рассчитали -- порешили. Вот перебежала к домику одна кучка, за ней -- другая, там третья...
   

IX
НАЧАЛЬНИК ЛЕВОЙ КОЛОННЫ ГЕНЕРАЛ РОЗЕНБАХ. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПАВЛОВСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИК РУНОВ И ШТАБС-КАПИТАН ШИРМАН. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ФИНЛЯНДСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИКИ ПРОКОПЕ И ВЕЙС И ПОРУЧИКИ ФУНК, ПЫХАЧЕВ И ЛЬВОВ

   Вы, читатель, помните, что начальник левой колонны генерал Розенбах, задержанный переправой через глубокую канаву, подошел к Горному Дубняку и открыл огонь своих батарей в то время, когда полковник Любовицкий ринулся на штурм малого редута.
   Полки генерала Розенбаха, Лейб-Гвардии Павловский и Лейб-Гвардии Финляндский, выслав вперед цепь, наступали медленно.
   Турки, в свою очередь, стреляли осмотрительно и, видимо, поджидали приближения наших смельчаков. Гвардейцы же тотчас догадались, в чем дело, и вот человек двадцать-тридцать сговариваются с громким "ура!" разом поднять на штыки свои шапки...
   Турки, оторопев, начинают стрелять по фуражкам, а солдаты заливаются хохотом.
   Заметив, что турки преимущественно направляют свой огонь в Гренадеров, генерал Розенбах повел Павловский полк на большой редут. Тысячи ружей немедленно высунулись из-за насыпи и открыли стрельбу по Павловцам. Дойдя до опушки кустарника, после которого простиралась совершенно голая местность до редута, генерал Розенбах остановил полк, и начались перебежки к шоссе. В это время сюда же подошли Финляндцы, а малый редут был уже в руках Гренадеров. Воодушевленные победой последних, два батальона Финляндцев, предводимые храбрыми командирами своими, полковниками Прокопе и Вейсом, перешли в наступление.
   Батальоны, быстро добежав до первого попавшегося закрытия, в нем залегли. Несколько вперед и правее их были расположены ложементы (небольшие насыпи для цепи), покинутые турками. Для занятия этих ложементов Финляндцы отрядили 30 человек охотников под начальством поручика Функа. Несмотря на адский огонь неприятеля, поручик Функ блистательно исполнил это поручение, и турки не в состоянии были уже выбить его из ложементов. Через немного времени внутри большого редута взвилось красное пламя: то горели шалаши, зажженные нашими орудиями.
   Отдохнув у шоссе, Павловцы с криком "ура!" устремились в атаку на большой редут по совершенно открытому месту... Но добежать до него сразу было невозможно: одна часть людей спряталась за буграми и камнями, а другая, приняв вправо, примкнула к Гренадерам и участвовала с ними в перебежках по шоссе и к домику с белой крышей. В числе смертельно раненых здесь были командир первого батальона полковник Рунов и офицер его, штабс-капитан Ширман, которые после перебежки сидели рядом впереди батальона, окруженные еще другими офицерами. Вдруг со страшным треском разрывается между ними неприятельский снаряд и разбрасывает их в стороны. Некоторые офицеры вскакивают, другие раненые приподымаются, а полковник Рунов и штабс-капитан Ширман лежат, не двигаясь.
   Когда рассеялся дым, то подбежавшие товарищи увидели, что Рунову граната вырвала бок, а Ширману оторвала обе ноги, но оба они переносили боль без малейшего стона или крика. Немного придя в себя, Ширман стал просить, чтобы ему дали пистолет: "Все равно я жить не буду, лучше застрелиться, чем так страдать", -- отрывочными словами произнес он. Но, конечно, ни у кого рука не подымалась исполнить его просьбу, и этот храбрый офицер часа через два умер в больших страданиях. Рунова же унесли на перевязку.
   После неудавшейся атаки Павловцев генерал Розенбах поехал распорядиться новым штурмом Финляндского полка.
   Здесь, впереди дубового леса, генерал отдавал свои приказания, как вдруг зловещая пуля пронизывает ему живот, и его уносят с поля сражения...
   С тех пор колонной его распоряжался начальник дивизии граф Шувалов.
   Пока Павловцы, лежа за местными прикрытиями, собираются с силами для новой атаки, расскажу я то, что было потом с полковником Руновым.
   Спасти его жизнь уже никто не мог, и сам полковник это сознавал. Все время, пока Рунов лежал на перевязочном пункте, он осведомлялся, как идет бой, что делают полк и его батальон. Вечером ему объявили о победе. Ночь прошла в страшных муках, и на утро 13 октября он стал требовать, чтобы его отнесли в его батальон. Доктора отговаривали, объясняя, что качка при переноске усилит страдания, но полковник Рунов и слышать не хотел этих доводов: "Хочу проститься с солдатами, хочу осмотреть редут, хочу умереть среди моих молодцов...", -- говорил он и приказал нести. Действительно, доктора были правы: полковника Рунова принесли уже мертвым, и носильщики только передали солдатам предсмертное желание их начальника.
   Было около двух часов, когда Финляндцы, имея во главе своего полкового командира генерала Лаврова, рванулись вперед, с громовыми криками "ура!" при свисте и визге тысяч пуль. Полк со страшными потерями пробежал без остановки с лишком сто шагов, но огромная убыль в людях и утомление принудили их остановиться, а так как закрытия здесь не имелось, то Финляндцам пришлось снова отойти назад. Далее прочих добежал первый батальон, потеряв раненым своего командира полковника Прокопе. Отступление делалось такими же перебежками, как и наступление. Последней оставалась на этом опасном месте рота поручика Пыхачева, и ей отходить можно было только ползком. Каково же ползти более ста шагов целой роте под убийственным огнем неприятеля!
   Несмотря на потери и тяжелое положение, Финляндцы не упускали случая позабавиться над турками и тоже поднимали разом с криком "ура!" несколько шапок на штыках.
   В резерве оставалась еще одна рота Финляндского полка под командой поручика Львова: о ней как будто забыли. Поручик Львов, видя большое число возвращающихся раненых с поля, решился без приказания двинуться вперед. Однако, добравшись до опушки леса, он был встречен сильным огнем и невольно подумал: "А как я потеряю людей понапрасну, что скажет командир, без приказания которого я ушел?".
   Потери, конечно, немедленно же начались, и поручик Львов стал направлять солдат поодиночно вправо, чтобы перебежками достичь шоссе, как вдруг увидел, что к нему едет граф Шувалов. Сердце храброго офицера усиленно забилось...
   -- Вы куда? -- спросил граф. Поручик Львов объяснил. -- Прекрасно, -- ответил граф, -- подвигайтесь осторожнее, берегите людей.
   Обрадованный похвалой начальника, Львов устремился к своей роте. Граф все время разъезжал по полю от полка, который кончал атаку, к полку, начинавшему приступ, и не обращал внимания на пули, направленные в него из редута. Если солдаты ложились при перебежках на места открытые, то он им указывал более безопасные пункты и заставлял их туда перейти; между тем как оставаясь верхом граф Шувалов не мог пользоваться никакими закрытиями, которыми пользовались пехотинцы.
   Финляндцы, следуя за своим храбрым командиром генералом Лавровым, ходили еще несколько раз на приступ, но всякий раз были отбиваемы...
   

X
ГВАРДЕЙСКОЙ АРТИЛЛЕРИИ ПОЛКОВНИК СЕМЕНОВ И КАПИТАН ПОДГАЕЦКИЙ. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ 1-ГО СТРЕЛКОВОГО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА БАТАЛЬОНА КОМАНДИР ПОЛКОВНИК ЭБЕЛИНГ И ШТАБС-КАПИТАН АРСЕНЬЕВ. 4-ГО СТРЕЛКОВОГО БАТАЛЬОНА ИМПЕРАТОРСКОЙ ФАМИЛИИ КОМАНДИР ПОЛКОВНИК ГРАФ КЛЕЙНМИХЕЛЬ, КАПИТАН ФРЕЗЕР, ШТАБС-КАПИТАН СПЕРАНСКИЙ, ПОРУЧИКИ ВИЛЬСОН И КЛИМОВ И ПОДПОРУЧИКИ АДАМОВИЧ И АРБУЗОВ

   Как ни торопилась правая колонна генерала Эллиса-первого поспеть вовремя к Горному Дубняку, тем не менее она опоздала минут на двадцать, и батареи ее выезжали на позицию, когда Лейб-Гренадеры уже атаковали малый редут. Турки старались отвечать, но вскоре подбитые их орудия смолкли. Тогда генерал Гурко приказал две батареи выдвинуть ближе к неприятелю. Батареи стройно, на рысях, точно на учении, исполнили это приказание. Турки, заметившие движение артиллерии, направили в нее настоящую тучу пуль; чем меньше становилось расстояние от наших орудий до редута, тем огонь делался сильнее и смертоноснее... Прежде всего начали страдать лошади, везшие орудия; одну за другой их приходилось артиллеристам отпрягать и оттаскивать в сторону... Иногда на полном ходу вдруг валилась лошадь, пораженная десятками пуль. Храбрый командир батареи полковник Семенов был тотчас же ранен, а капитан Подгаецкий убит. После полудня орудия, лишившись половины прислуги (солдат), отошли в свою первую позицию.
   По обе стороны батарей лежали роты Лейб-Гвардии 1-го стрелкового Его Величества батальона. Говоря по-военному, это значит, что батальон прикрывал батареи. Замечательно то, что батальон, не дав ни одного выстрела, подошел к позиции на 300 сажен от редута и залег за валиком шоссе, а частью -- в ложементах, оставленных неприятелем; это все под тучей пуль, направленных в орудия! Затем командир полковник Эбелинг повел свой батальон на штурм... Загремело "ура!". Густые цепи стрелков заметно редели с каждым шагом; целые ряды валились на землю, но отважные воины, быстро перебегая от закрытия к закрытию, все еще с большим ожесточением подавались вперед...
   Наконец кучка за кучкой постепенно начали отходить... Штурм не удался. Полковник Эбелинг, добежавший почти до самого укрепления, был смертельно ранен. Сколько стрелков ни пытались вынести своего командира оттуда, турки укладывали их меткими выстрелами. Так до конца боя пролежал полковник Эбелинг с заряженным пистолетом в руке, приберегая последний выстрел на случай, если бы турки вздумали его захватить живым: как честный воин, он хотел себя сам убить, только чтобы не попасть в плен. К несчастью, молодцеватый командир 1-го стрелкового батальона после ужасных мучений умер в госпитале.
   Еще при начале атаки батальон лишился многих офицеров, в том числе штабс-капитана Арсеньева, который несмотря на свою рану остался во фронте и добровольно мучился. Затем, когда цепь залегла, штабс-капитан Арсеньев почти в изнеможении упал на землю. Солдатик, видевший его страдания, хотел, было, прикрыть своей шинелью голову штабс-капитана, но Арсеньев приказал убрать шинель прочь. То были последние слова лихого командира: едва убрали шинель, как пуля ударила его в голову и убила наповал.
   После неудавшейся атаки первого батальона генерал Гурко приказал батальону стрелков Императорской Фамилии, стоявшему в резерве, двинуться в бой. Только что командир полковник граф Клейнмихель стал подходить с батальоном к ложементам, частью занятым Финляндцами и частью удерживаемым еще с одной стороны турками, как он увидел известного читателю поручика Функа, стоявшего там с тридцатью охотниками. Отважный Функ навязал платок на штык и манил к себе показавшихся стрелков. Граф Клейнмихель не задумался; выстроив батальон, он крикнул: "Ребята, за мной!" -- и ворвался в неприятельские укрепления. Успевшие спастись турки бежали в большой редут. Но впереди, шагах в семидесяти, еще располагались другие ложементы и за ними виднелись шалаши, которые теперь служили неприятелю закрытием. У стрелков Императорской Фамилии мелькнула мысль занять эти ложементы. Собрались они быстро. Капитал Фрезер, штабс-капитан Сперанский, поручики Вильсон и Климов, подпоручики Адамович и Арбузов взялись за это дело. Дело предстояло жаркое: местность до шалашей осыпалась дождем пуль, казалось, не было клочка земли на всем этом пространстве не взъерошенного свинцом; недаром стрелки назвали потом это место "чертовым пространством".
   Больно было смотреть, как один за другим падали эти герои, насквозь пробитые вражьими пулями. Во время атаки ранили подпоручиков Адамовича и Арбузова. Не прошло двух минут, и неприятель, наполовину переколотый штыками удальцов, бежал из шалашей. Но этим не кончился их геройский подвиг. Близ редута стояли телеги, полные патронов, и турки вскоре стали приходить за ними... Немногим удалось попользоваться патронами: наши молодцы стреляли уже без промаху по неприятелю, вышедшему в открытое поле!
   Итак, все штурмы левой и средней колонны не имели успеха. Убыль и утомление людей доходили до невозможности действовать долее без подкреплений, потому генерал Гурко приказал Лейб-Гвардии Измайловскому полку, стоявшему против Дольного Дубняка, оставить свою позицию и явиться на помощь горнодубнякскому отряду.
   

XI
ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ИЗМАЙЛОВСКОГО ПОЛКА КОМАНДИР ГЕНЕРАЛ ЭЛЛИС 2-Й, ПОЛКОВНИКИ КАВАЛЕВСКИЙ, КЛЕВЕЗАЛЬ И КРШИВИЦКИЙ, КАПИТАН БОЖЕРЯНОВ, ШТАБС-КАПИТАН ГЕЙНРИЦИУС И ПОРУЧИКИ ГОЛОВКОВ И КРУЗЕНШТЕРН. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ МОСКОВСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИК ЛЯПУНОВ. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПАВЛОВСКОГО ПОЛКА ШТАБС-КАПИТАН БЕРШОВ, ПОРУЧИК КУЧИНСКИЙ И ПОДПОРУЧИК МАМАЕВ 3-Й. КОМАНДИР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ФИНЛЯНДСКОГО ПОЛКА ГЕНЕРАЛ ЛАВРОВ

   Командир Лейб-Гвардии Измайловского полка, генерал Эллис-второй лично повел два батальона в дело. Было около часу пополудни, когда 4-й батальон стал проходить мимо генерала Гурко. Во главе батальона ехал командир его, полковник Кавалевский. "Шапки долой! -- скомандовал он. -- В добрый час, братцы, не посрамим своих дедов -- бородинских героев!". Люди перекрестились. Дойдя до прикрытия, Измайловцы залегли и открыли огонь. Дело, однако, не обошлось без несчастья. Люди 3-го батальона приняли стрелков Императорской Фамилии, засевших в шалашах, за неприятеля и начали, было, по ним стрелять. Тогда граф Клейнмихель поручил известному поручику Климову остановить огонь Измайловцев. В трехстах шагах от неприятеля этот бесстрашный офицер проскакал от своего батальона прямо к Измайловцам и, закричав: "Измайловцы, не стрелять! Свои, свои!" -- преспокойно вернулся шагом тем же путем на свое место. Подкрепив все колонны батальонами Измайловского полка, генерал Гурко отправился лично передать некоторым начальникам свои приказания. С графом Шуваловым они встретились на батарее. Граф без устали разъезжал от полка к полку и уже успел за это время лишиться ранеными четырех офицеров, сопровождавших его. Сигналом к общей атаке должны были служить залпы (стрельба из всех орудий разом) батарей правой колонны. Начать стрельбу залпами генерал Гурко приказал левой колонне, потом такие же три залпа должна была сделать средняя и наконец правая, после чего следовало всем броситься на штурм укрепления. Настало торжественное ожидание. Вот грянул залп, но затем уже турки подняли свою трескотню, и беспрерывный пехотный огонь заглушил орудийные выстрелы, так что ничего больше нельзя было разобрать. Естественно, произошла путаница и общей атаки не последовало. 4-й батальон Измайловцев кинулся вперед первым и очутился у большого редута один. Чтобы читатель мог судить, как силен был неприятельский огонь, я расскажу об участи поручика Головкова. Прежде всего пуля раздробила ему ногу, но не успел он проползти десяти шагов, как другая перебила руку; тогда три солдата подхватили его на носилки, но тут Головкову третья пуля перебила и другую ногу. В продолжение нескольких минут батальон потерял пятьдесят человек.
   Командир 2-го батальона Московского полка полковник Ляпунов, засевший с людьми в шоссейных канавах, не расслышал залпов и первый выскочил, чтобы броситься вперед, но солдаты стащили его за ноги обратно в канаву. "Будет Вашему Высокоблагородию быть все впереди -- теперь наша очередь!" -- разом вскричали солдаты и с громким "ура!" бросились в атаку. Остальные батальоны, услыхав эти крики, тоже побежали к шоссе. Затем начал штурмовать большой редут 2-й батальон Измайловского полка, предводимый полковником Кршивицким. При Павловском полку и восьмой Измайловской роте находился граф Шувалов и хотел лично указать время, когда следовало начать наступление, но отважный командир упомянутой роты штабс-капитан Гейнрициус, увлеченный усилившейся стрельбой турок и криками "ура!", полетел штурмовать редут со своими малыми силами.
   -- Куда вы идете? Ведь атака еще не началась! -- крикнул ему один из товарищей.
   -- Так надо же кому-нибудь начать ее! -- ответил бесстрашный Гейнрициус и в одну перебежку достиг домика с белой крышей, за которым и прилег.
   Как раз в это время показался позади в лесу 1-й батальон Измайловского полка, посланный генералом Гурко для подкрепления. Граф Шувалов поскакал к нему навстречу и приказал командиру полковнику Клевезалю идти поскорее на помощь Лейб-Гренадерам. При виде безвыходного положения Павловцев и Гренадеров полковник Клевезаль устремился вперед и лишь только махнул саблей, как батальон целиком бросился взапуски. Остановились они только почти у самого редута. Во рву этого укрепления сидели уже кучки нижних чинов всех полков и батальонов, участвовавших в штурме, и не смели высунуться, потому что турки тотчас бы их перестреляли. Это бы и случилось, если бы храбрые офицеры Измайловского полка капитан Божерянов и поручик Крузенштерн не перебегали с несколькими солдатами к самой насыпи редута для того, чтобы не давать неприятелю взлезать на нее и оттуда целить в упор в удальцов. Поручик Павловского полка Кучинский забрался с людьми своего взвода в самый редут и начал поджигать соломенные и деревянные шалаши. Турки расстреливали взвод, но Кучинский упорно держался, рассчитывая, что вот-вот придет помощь. Желая же во что бы то ни стало выгнать русских отсюда, неприятель выслал конницу, которую Павловцы метким огнем каждый раз при натисках отбрасывали, но затем, не получая поддержки, Кучинский принужден был отступить врассыпную из редута. Вот уже ему оставалось пробежать несколько шагов, чтобы лечь в безопасном месте, как пуля догоняет его, ударив в ногу и, по несчастью, прямо в жилу; так кончился день первого русского офицера, который был в большом редуте. Во время этого штурма Павловский полк потерял еще храброго офицера, подпоручика Мамаева-третьего. Первая пуля ударила его тоже в ногу и заставила присесть, так что он не мог больше следовать за бегущей ротой. Оставшийся при нем унтер-офицер хотел, было, его перенести в более безопасное местечко, но подпоручик Мамаев не позволил, говоря: "Оставь, дружок, не стоит, все равно умру, -- и, снимая с руки обручальное кольцо и передавая его солдату, прибавил: -- Приедешь в Петербург -- спроси мою невесту, отдай ей кольцо и поклонись от меня". Пока Мамаев произносил эти слова, вторая пуля, попавшая в ту же рану, раздробила в ноге кость. Почти не обращая на нее внимания, он продолжал говорить: "Отыщи братьев и скажи, что целую их..." -- как третья пуля, едва не зацепив за руку солдата, ударила его в грудь и убила наповал.
   Все полки шли на штурм побатальонно, один лишь Лейб-Гвардии Финляндский полк атаковал большой редут целым полком. Граф Шувалов лично прибыл к командиру полка генералу Лаврову и передал ему приказания генерала Гурко, уговаривая насколько возможно беречь людей и не подвергать их бесполезной опасности. Выслушав графа, генерал Лавров велел офицерам готовиться к штурму. Когда загремели залпы не с той стороны, с которой их следовало ожидать, генерал Лавров догадался, что произошла путаница, и немедленно решил снова вести своих Финляндцев на приступ.
   -- Когда выну саблю и крикну "ура!" -- идти за мной! -- громко произнес бесстрашный командир.
   Прошло мгновение, и, поднявшись как один человек, полк сразу ринулся вперед, хотя убитые и раненые валились уже не поодиночке, а целыми кучами, рядами. Генерал Лавров не сделал и пятидесяти шагов, как упал, пораженный пулей в живот. Лежа, он все еще ободрял и воодушевлял людей, не позволяя никому отставать, но тут ударила его другая пуля... Финляндцы бежали положительно вперегонки, и те, которые добрались до самого редута, все были перебиты. Отважный и знакомый читателю поручик Львов с пятьюдесятью храбрецами залег за шалашами, но, лишившись многих и сам раненный, в конце концов отошел назад к полку. Принявший после генерала Лаврова командование над полком полковник Вейс без особого приказания более не хотел предпринять атаки ввиду наступивших сумерек, но дозволил вызвать охотников. Раненый поручик Львов снова пробрался с охотниками к шалашам и оттуда открыл меткий огонь. Затем, не поддержанный никем, поручик вторично вернулся к полку. Встретив на пути штабс-капитана Бершова, Львов рассказал ему об имеющемся в укреплении выходе и что было бы хорошо в нем окопаться, чтобы перестреливаться с открытым неприятелем. На основании этого Бершов собрал человек полтораста из разных рот своего полка и бросился с ними по указанному направлению. Дойдя шагов на пятьдесят от выхода, Бершов положил своих людей, приказав им окапываться чем попало, и открыл меткий огонь в ожидании новой атаки. Как только Финляндский полк возвратился к своему прежнему закрытию, все вспомнили, что раненый полковой командир, не дозволявший унести себя во время атаки, остался на поле под сильнейшим огнем неприятеля. Вызвались идти на поиски очень многие, но чтобы появлением нескольких человек не возбудить огня турок, разрешено было отправиться ползком только одному солдату. Благополучно стащив с горы на собственной шинели умирающего командира, солдат отнес его во 2-й стрелковый батальон, где ему была сделана первая перевязка.
   В скором времени генерал Лавров скончался.
   

XII
ПОСЛЕДНЯЯ РЕШИТЕЛЬНАЯ АТАКА. КТО ПЕРВЫЙ ВОРВАЛСЯ В РЕДУТ? ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПАВЛОВСКОГО ПОЛКА ПОДПОРУЧИК ИВАЩЕНКО. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ИЗМАЙЛОВСКОГО ПОЛКА ШТАБС-КАПИТАН КУШЕЛЕВ

   Хотя общий штурм большого редута и не удался, но зато все войска приблизились к укреплению. Оставалось еще раз попробовать счастье, и для того генерал Гурко поручил графу Шувалову распорядиться возобновлением атаки, когда наступят сумерки.
   Шестой час вечера был в исходе, и начинало уже темнеть; луна взошла большим красным шаром, и дым, покрывавший укрепление и все поле, исчез, как вдруг внутри редута показалось пламя. Это горели шалаши, зажженные нашими ядрами. Турецкий огонь стал заметно в некоторых местах уменьшаться...
   "А что если теперь броситься на редут? -- думали гвардейцы, лежа за закрытиями, -- у турок ведь суматоха, они тушат пожар...".
   Вот раздались крики "ура!" сперва отдельных кучек, а затем целых батальонов, и вдруг кругом всего редута заревело оглушительное "ура!". Прошла какая-нибудь минута времени, и пальба совсем прекратилась, изредка только доносились до слуха одиночные, как бы запоздалые выстрелы...
   Гвардейцы, ворвавшиеся наконец в заколдованный редут, работали штыками и прикладами...
   Кто первый начал атаку? Кто первый влез на насыпь укрепления -- трудно сказать. Известно только, что командир 2-го батальона Измайловского полка полковник Кршивицкий, сразу дойдя до рва с тремя ротами, спустился в него, дал людям минут десять отдыха и затем бросился врукопашную. В одно время с ним влезли штабс-капитан Гейнрициус и штабс-капитан Бершов, лежавший всего в нескольких шагах от выхода из редута. Затем Павловского полка подпоручик Иващенко, успевший с горстью храбрецов залечь у одного из углов укрепления, взобрался на вал во время последней атаки и стрелял по туркам из револьвера. Примеру его последовали многие из нижних чинов. 3-му батальону Измайловского полка, находившемуся всего шагах в семидесяти от редута, тоже было недалеко до рва: первым вскочил на насыпь штабс-капитан Кушелев, но едва вымолвил он: "Ребята за..." -- как тут же свалился, убитый наповал. Его застрелил турецкий офицер, с которым разъяренные Измайловцы мгновенно покончили свои расчеты. Всего вероятнее, что прежде всех ворвались в редут те кучки храбрецов, которые давно уже сидели во рву, и, исстреляв все патроны, принялись за устройство ступенек на бруствере, дабы легче было потом влезть. Многие же из них кидали в высовывавшихся турок камни и землю.
   Белый флаг, выставленный на насыпи и означавший, что неприятель сдается, был не сразу замечен. Резня длилась долго, и никакой силой не могли командиры остановить расходившихся солдат. Штыки, приклады и даже стволы ружей были пущены в ход гвардейцами, и среди пожарища, в суматохе не обошлось без несчастий: двое русских нечаянно прокололи друг друга. Часть неприятельских войск кинулась бежать к Плевне, но тут их встретили Московцы и Измайловцы. Наткнувшись в темноте на русских, турки сделали по ним два залпа и тут же бросили оружие с криком "аман!" (что значит "помилуй!").
   Турецкий воевода, желая поскорее прекратить резню, выслал парламентера (переговорщика), которого принял полковник Ляпунов. Парламентер согласился на все требования безусловной сдачи. К этому времени совершенно смерклось, но турки, засевшие в шалашах, несмотря на вывешенный белый флаг продолжали еще отчаянно отстреливаться. Отдельные кучки, не желавшие бросать оружие, отбивались до последней крайности, остальные же кидались на колени пред каждым русским офицером и просили "аман". Бывали и такие случаи, что как только русские их помилуют, они тут же возобновляют стрельбу исподтишка. Резня прекратилась лишь с приездом в редут графа Шувалова: он приказал трубить "отбой" и лично унимал рассвирепевших солдат тем, что поздравлял их с победой, благодарил и сам кричал "ура!". Солдаты тотчас же опомнились и повсюду поднялось неистовое "ура!".
   Между тем генерал Гурко, предполагавший, что дело потеряно и все штурмы отбиты, слез с лошади и отдавал приказания на следующий день. Было уже написано донесение главнокомандующему о неудавшемся сражении, когда вдруг прискакал офицер:
   -- Редут в наших руках! -- крикнул всадник.
   -- Что? Редут наш? -- спросил генерал Гурко.
   -- Сию минуту войска ворвались и заняли редут; оставшиеся турки сдались, -- пояснил офицер.
   -- Ура! -- воскликнул обрадованный генерал Гурко.
   В один миг все сели на коней и помчались к укреплению. Войска встретили генерала неистовыми криками "ура!" и кидали вверх шапки.
   -- Молодцы, дети! -- сквозь слезы закричал генерал Гурко. -- Спасибо, молодцы!
   Пленные были уже выведены и стояли кучей под нашим караулом. Лицо турецкого начальника Ахмед Февзи-паши, подведенного к генералу Гурко, было грустно и убито. Начальник отряда протянул ему руку и сказал:
   -- Уважаю в вас храброго противника.
   Всего пленных было: один генерал, 53 офицера и 2235 нераненых нижних чинов. Убитых же и раненых турок нельзя было даже перечесть.
   Наша потеря заключалась убитыми, не включая тех, которые вскоре умерли, один генерал, 17 офицеров, 790 нижних чинов; ранеными три генерала, 96 офицеров, 2384 нижних чина, без вести пропавших 20 человек.
   

XIII
БОЙ ПОД ТЕЛИШЕМ. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ЕГЕРСКОГО ПОЛКА КОМАНДИР ПОЛКОВНИК ЧЕЛИЩЕВ, ПОЛКОВНИКИ САВИЦКИЙ, МЕБЕС И СТОЛИЦА; КАПИТАНЫ БАЗИЛЕВСКИЙ 2-Й, БАЗИЛЕВСКИЙ 3-Й, ЦЕТЕРМАН И КОРОБКА 1-Й; ШТАБС-КАПИТАНЫ ПОДВАЛЬНЮК, ОЛЬДЕРОГЕ И ПОППЕ; ПОРУЧИКИ ПЕРЕПЕЛИЦЫН 2-Й И МАЧИХИН; ПОДПОРУЧИКИ ШИЛЬДБАХ, ЛУНД, ТИГЕРШТЕДТ И СМИТТ. ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ГУСАРСКОГО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ПОЛКА КОМАНДИР ПОЛКОВНИК МЕЙЕНДОРФ, ПОЛКОВНИК ЕРШОВ И ПОРУЧИКИ СНЕЖКОВ И КРУПЕНСКИЙ. 5-Й БАТАРЕИ ГВАРДЕЙСКОЙ КОННОЙ БРИГАДЫ КАПИТАН МАРТЫНОВ

   Теперь остается только рассказать об участи колонны полковника Челищева, ушедшей атаковать турецкое укрепление у деревни Телиш. Колонна состояла из Лейб-Гвардии Егерского полка, одной пешей батареи, Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества и Лейб-Гвардии Драгунского полков и одной конной батареи. Ровно в 6; часов утра сперва оба кавалерийские полка с конной батареей, а за ними и Егерский полк со своей батареей двинулись по долине к Телишу, чтобы скрытнее подойти к редуту. Самое укрепление было построено на большой горе впереди деревни, и чрез него проходило то же шоссе, как и в Горном Дубняке. Чтобы лучше осмотреть укрепление, полковник Челищев прежде всего приказал эскадрону Гусар вынестись на поле и постараться приблизиться к редуту. Через миг красные гусарские мундиры скрылись в дыму и в поднявшихся столбах пыли: то летел Лейб-эскадрон полковника Ершова. Но хитрые турки не спали: устроив ложементы в хлебе и покрыв насыпи соломой, они рассчитывали на то, что русские их не заметят, и подпустили Гусар на самое близкое расстояние...
   Гусары действительно наскочили на невидимые ложементы и были встречены страшным турецким залпом, но все-таки в точности выполнили возложенное на них поручение. Некоторым солдатам, лишившимся лошадей, грозила мученическая смерть, и тогда отважные поручики Снежков и Крупенский взяли несчастных к себе на коней и ускакали с ними...
   
   Затем четыре конных орудия открыли огонь, и полковник Челищев, осмотревший укрепление, вернулся к полку и приказал пешей батарее тоже выехать на позицию. Едва успела последняя батарея дать несколько выстрелов, как она уже лишилась убитыми и ранеными 17 человек и 15 лошадей; оставаться ей долее на этом месте не было возможности, так как турки могли бы перебить всех лошадей и захватить орудия, и она отступила. Таким образом, все время действовала одна конная батарея. Между тем Егеря стали наступать. На расстоянии двух тысяч шагов они были уже встречены градом пуль, тогда как сами стрелять не могли, и не только турок, но и редута совершенно не было видно. Вдруг прискакал к полку казак с известием, что большая колонна турок стоит вправо за укреплением. Тогда батальон полковника Савицкого пошел навстречу этой колонне. Как только батальон двинулся вперед, неприятель его осыпал дождем пуль; тотчас же были ранены подпоручик Крейтер в левую руку, капитан Базилевский-третий в ногу и подпоручик Шильдбах -- в руку, а солдаты повалились кучами. Некоторые бросились к подпоручику Шильдбаху, чтобы его перевязать, но не успели разорвать рукав мундира, как он получил вторую рану в ногу и осколок снаряда вывернул ему весь живот. "Ну, копайте мне яму", -- произнес Шильдбах, и в это время четвертая пуля ударила его в голову; смерть была мгновенная. Тот, кто взялся перевязать Шильдбаха, был сам ранен, а полковник Столица, стоявший около него, лишился правого глаза от удара пулей в самое яблоко.
   -- Разомкнись, ребята! -- произнес капитан Базилевский, оставшийся, несмотря на рану, в строю. -- Пуля виноватого найдет. Если кому суждено, тот и дома на печке умер бы сегодня!
   Но вот и сам Базилевский-третий падает, тяжело раненный.
   -- Куда ты ранен? -- спрашивает подбежавший к нему подпоручик его роты Лунд.
   -- Не твое дело, -- ответил раненый, -- веди роту вперед и держись левее! Смелей, ребята! Вперед! -- крикнул он солдатам...
   Чтобы не терпеть даром такую убыль, полковник Савицкий решился пойти в штыки. Цепь под командой штабс-капитанов Подвальнюка и Ольдероге и подпоручика Тигерштедта бросилась вперед и выколола турок из ложементов. Капитан Коробка-первый добрался до ложементов, но не заметил, что он ранен в бедро. Необходимо было поддержать батальон полковника Савицкого, и вот начальник колонны посылает к нему одну роту первого батальона, которую повел лично командир батальона полковник Мебес со своим адъютантом подпоручиком Смиттом. Не прошла рота двухсот шагов -- и Мебес валится с лошади, убитый наповал, а Смитта сняли с седла смертельно раненого. Егеря залегли и открыли сильнейшую пальбу. Остальные батальоны тем временем, наступая под убийственным огнем, подошли к турецким ложементам и, прикрываясь канавами и оврагами, начали перестрелку, хотя нигде не было надежного закрытия. Бесстрашные штабс-капитаны Подвальнюк и Поппе, осыпаемые пулями, все время разгуливали по ротам и проверяли стрельбу. Между тем люди перевели дух и собрались с новыми силами. Всем хотелось поскорей покончить с турками.
   Первыми бросаются на главный редут штабс-капитан Подвальнюк и поручик Перепелицын-второй со своими ротами, а за ними рванулись на штурм и остальные... Что произошло -- трудно описать! Турки зачастили стрельбу до невероятия, целые тучи свинца летели навстречу Егерям, посылавшим, в свою очередь, туркам ужасающие крики "ура!". Солдаты валились рядами. До редута оставалось не более шестидесяти шагов, когда обессилевшие Егеря залегли. Капитан Базилевский-второй был убит наповал; поручик Перепелицын-второй, бежавший впереди всех, получил на ходу девять пуль, и его убили в пяти шагах от редута. Несмотря на страшные потери отступать никто и не думал! Такое положение длилось несколько часов. Невзирая на неумолкаемый неприятельский огонь многие офицеры, как штабс-капитан Подвальнюк, поручик Мачихин и подпоручик Тигерштедт, хотя и раненные, весело обходили свои роты, ободряя людей. У Мачихина одна пуля разбила подзорную трубку, другая попортила револьвер, третья пробила фуражку, четвертая оторвала саблю, а многие другие изрешетили совсем мундир. Лежа под укреплением, Егеря одинаково терпели от неприятельского огня, как и при атаках, потому неутомимый штабс-капитан Подвальнюк из боязни, что через некоторое время совсем нельзя будет штурмовать редут, снова бросился во главе остатков своей роты в атаку. Подпоручики Тигерштедт и Лунд последовали его примеру, но из-за закрытий вскочило немного Егерей; большинство лежащих было уже убито или ранено. Не видя поддержки, горсть храбрецов остановилась и прилегла шагах в двадцати от укрепления. Ободренные турки вылезли, было, из редута и ударили на 2-ю роту, в которой не имелось офицеров, но в чистом поле бороться с Егерями, конечно, они не могли.
   Между тем Драгунский полк с двумя орудиями 5-й конной батареи вел бой с неприятельскими колоннами, шедшими на поддержку своих Телишских войск. Несколько раз турки, наступавшие по шоссе, были отброшены огнем наших орудий и обращались в бегство, но в конце концов они другой дорогой, более безопасной, все-таки пробрались в деревню Телиш. Командовавший двумя орудиями капитан Мартынов боролся все время с четырьмя турецкими орудиями, и этот храбрый офицер, подбив одно из них, заставил неприятеля прекратить огонь и искать спасения в бегстве. Все это не могло помешать врагу увеличить число войск в редуте и заставить нас отступить. С приходом подкреплений нечего было думать о завладении Телишем, и полковник Челищев, разъезжавший все время на коне под этим адским огнем, приказал полку отойти, а кавалерии и артиллерии по возможности прикрыть это движение. Командир Гусарского полка полковник Мейендорф ссадил с коней оба полка и выдвинул вперед цепь, а батарея продолжала перестреливаться.
   Прежде всего стали отступать раненые, а за ними показались четыре знамени полка, окруженные музыкантами и двадцатью окровавленными нижними чинами. К довершению всего с левой стороны показались башибузуки. Чтобы не подвергать людей огню неприятеля, полковник Савицкий приказал отходить врассыпную. Значительно помог этому Капитан Цеттерман, оставшийся с ротой в ложементе и стрелявший по неприятелю залпами, чем обратил на себя его огонь. Башибузуки были прогнаны полковником Мейендорфом. Штабс-капитан Подвальнюк вернулся в следующем виде: шинель на груди, левый рукав мундира, сапог и штаны -- были прострелены, а у подпоручика Тигерштедта нашлись три пули в свернутой солдатской шинели, рукав был прострелен навылет через рубашку с контузией руки, в колене имелась рана и, кроме того, контузия с опухолью, и на плече был оборван мундир осколком гранаты. Последним вернулся с ротой капитан Цеттерман.
   Не только остаток дня, но и всю ночь полковник Мейендорф с своими полками разыскивал и подбирал раненых на поле.
   Лейб-Гвардии Егерский полк лишился в этом сражении 26 офицеров и 906 нижних чинов. Это потери одного полка!
   

XIV
БОЕВАЯ ПЕСНЯ

   Эту песню сочинил фельдфебель 13-й стрелковой роты Лейб-Гвардии Павловского полка Александр Пономарев после сражения под Горным Дубняком.
   
   В семьдесят седьмом году
   Пришли к турке ко врагу
   Русские войска. (Дважды.)
   Шли сюда мы не гулять --
   Пришли турку побеждать
   Российским штыком!
   Повстречался басурман,
   Без похмелья стал вдруг пьян
   Так он ошалел!
   А под Горным Дубняком
   Мы валили их рядком,
   Знатно разнесли!
   Через три дня Телиш сдали,
   Пушки, ружья побросали,
   Сами в плен пошли.
   А из Дольня Дубняка
   Турки задали дерка -
   В Плевну убрались.
   А как в Плевну убрались,
   Там задачей задались
   Нас не допущать.
   Батареев там нарыли
   И редутов закрепили --
   Нут-ка, брат, возьми!
   Мы задачи ведь решали,
   Не такие стены брали;
   Эту, брат, возьмем!
   Помни, братец, ты Дубняк,
   Не командуй в Плевне так,
   Лучше покорись!
   А не то сами прийдем,
   Нашим войском заберем
   Османа-пашу!
   Груды лягут вас пред нами,
   И потопчем вас ногами
   Точно в Дубняке! (Дважды.)
   

XV
О ТОМ, КАК ПОРУЧИКИ ВОЛЫНСКОГО ПОЛКА КУТКИН И ЛИТОВСКОГО ПОЛКА РЯБИНКИН СЕМЬ ЧАСОВ ПРОСИДЕЛИ В ГОСТЯХ У ОСМАНА-ПАШИ В ПЛЕВНЕ

   9 ноября, днем, ехали поручики Куткин и Рябинкин из деревни Дольный Дубняк к себе домой в деревню Тученицу. Их сопровождал казак. Туман стоял непроницаемый. Заметив влево от себя на склоне горы какое-то укрепление, товарищи вздумали к нему подъехать, чтобы расспросить о дороге в Тученицу и не сбились ли они с пути. Только стали они приближаться к редуту, как видят, что с горы прямо на них спускается верховой, закутанный башлыком и с ружьем за спиной; по виду -- совершенно казак, а за ним идут несколько пеших солдат. Поручики остановились.
   -- Эй! -- кричит Куткин. -- Куда, братец, ведет эта дорога?
   И что же? Верховой, круто осадив коня, вдруг вскрикнул и прицелился из ружья, а из редута выскочили пехотинцы. Наши не на шутку испугались: не было сомнения, что они благодаря туману заехали к неприятелю. Рябинкин мгновенно нашелся: вынул из кармана платок и стал им махать... Ружья спрятались. Переговорщики, посылаемые неприятелями друг к другу, при приближении своем всегда машут платками, дабы этим показать, что они парламентеры, а не воины, явившиеся с какою-либо другой целью.
   -- Ну, мы лопались! -- воскликнул в страхе поручик Куткин.
   -- Скажем, что мы парламентеры, -- ответил ему Рябинкин.
   Оба поручика ухватились за эту мысль, -- единственную, которую можно было придумать для спасения. Вскоре их окружила толпа турок. Наши слезли с лошадей и поспешили условиться, о чем им переговариваться с Османом-пашой. Выдумали они следующее: что как будто начальник отряда послал их с предложением обоюдно прекратить огонь до утра, так как у русских сегодня большой праздник и генерал хотел бы дать возможность своим людям спокойно его провести. Поручик Куткин обратился на французском языке к какому-то офицеру и объяснил, в чем состояла их просьба к Осману-паше. Турок ответил, что придется подождать бимбаши (майора), за которым уже послано. Тогда, обменявшись с офицером папиросами, у новых собеседников завязался разговор. Наконец явился ожидаемый бимбаши и предложил поручикам сесть на лошадей. Откуда ни возьмись выскочила конница, окружила наших, и затем все тронулись. Казак-вестовой ехал бледный, как полотно. Вскоре стал виднеться город Плевна со всеми церквами, между которыми одна была православная. Когда они приблизились к городу уже шагов на тысячу, вдруг выехал к ним навстречу всадник и приказал всем повернуть назад. Между прочим, у поручика Куткина имелась очень важная бумага, которую он должен был передать генералу Тотлебену; хранилась она у него в сумке, и, предполагая, что их введут в светлое помещение, а казак останется при лошадях в темноте, Куткин решил передать сумку казаку. Но как было это сделать, чтобы турки не догадались? Вот на ходу поручик нарочно роняет платок. "Казак, подыми! -- громко кричит он и в то время, как берет обратно платок, шепотом прибавляет: -- Бери сумку, храни пуще ока и не робей".
   Все шествие остановилось около большой палатки, по-видимому только что поставленной. Вот они слезли с лошадей и вошли. Внутри стояли на земле свечка и два табурета. Не успели они присесть, как видят, что и казака вводят в палатку. Опасаясь за сумку, Куткин поспешил объяснить турецкому офицеру, что по русским военным правилам солдат не может находиться в одной палатке с начальником и что его следует оставить при лошадях. Офицер поверил и исполнил просьбу. Между тем в палатку набралось человек пять турецких офицеров; они присели на корточки, закурили папиросы и стали с любопытством разглядывать русских. Поручик Куткин хотел, было, начать переговоры, но его попросили обождать прихода паши и переводчика. Черные мысли так и лезли в головы нашим поручикам: "А вдруг не поверят нам и заберут в плен, а там, чего доброго, зверства творить станут", -- думали они. Куткин старался завязать разговор, но ничего не выходило. Наконец взошел небольшого роста паша, и все почтительно встали, то был помощник Османа Тефик-паша. Наши отрекомендовались и объяснили, в чем их просьба. Внимательно выслушав, паша сказал, что он должен сперва известить мушира (Османа) и ждать его приказаний. Написав записку, Тефик-паша вручил ее чаушу (унтер-офицеру). У входа в палатку стоял уже часовой, огромнейшего роста турок с ружьем. Страх совсем разбирал наших офицеров. Затем подали кофе. Разговор не клеился. Через час вошел солдат и подал паше запечатанный конверт.
   "Ну, -- думал Куткин,-- сейчас объявят решение Османа, и может быть, -- прощай свобода, прощай товарищи! Снимут одежу, вон тот длинноусый, наверное, возьмет мои сапоги: он уже давно на них умильно погладывает".
   Паша прочел бумагу, передал ее своим офицерам, которые начали что-то толковать и, посматривая на русских, усмехаться. Это совсем уже испугало Рябинкина: "Догадались, значит, какие мы парламентеры", -- думал он. Паша ничего не сказал, но написал вторую записку. Прошло полчаса. Вдруг входит мулла (священник) высокого роста, с черной бородой и садится правее паши. Паша ему сказал что-то по-турецки. Мулла взглянул и, к величайшему удивлению наших, спросил по-русски.
   -- Что вам желательно?
   -- Я имел честь объяснить генералу все, что следовало, и больше ничего не могу прибавить, -- ответил Куткин.
   Мулла замолчал и даже на вопрос поручика, где он научился говорить по-русски, не ответил ни слова. Вскоре принесли второй конверт. Турки принялись читать и снова усмехаться над русскими. Тут уже Куткин не выдержал и спросил: "Не касается ли нас содержание полученной бумаги?". Паша с улыбкой на лице объяснил так хитро, что ничего нельзя было понять, -- да или нет.
   Наконец, в одиннадцать часов ночи получена была третья бумага. Пробежав ее глазами, паша встал и торжественно произнес по-французски: "Его превосходительство генерал Осман изволил согласиться на предложение вашего начальника отряда. Мы не будем стрелять, если с вашей стороны, конечно, тоже не будет огня. Затем можете ехать".
   Стараясь не показать, до чего они были рады убраться, Куткин и Рябинкин тихо поклонились и попросили провожатого до цепи. Паша ответил, что сейчас придет конвой. Действительно, явились пять солдат с ружьями и поехали вперед, указывая дорогу, но через шагов триста из пяти верховых остается только один, да и тот, махнув рукой и произнеся: "Бурда" ("здесь"), -- тоже исчез. "А вдруг как хватят залп нам в затылок", -- подумал Куткин, но ничего не случилось, хотя положение их все-таки было скверное: дороги в темноте найти не могли, и легко казалось попасть снова на турецкий редут. Разговаривали они шепотом:
   -- Счастье наше, брат, что перестрелки действительно не было, -- говорил Рябинкин, -- а то, представь себе, каково бы они с нами, парламентерами, поступили, просившими не стрелять сегодня, если бы наши первые открыли огонь.
   -- А я полагаю, что турки потому и держали нас так долго у себя, чтобы посмотреть, действительно ли наши не будут стрелять, -- заметил Куткин.
   Когда оба товарища вернулись домой, то от счастья готовы были обниматься со всеми.
   

XVI
КОМАНДИР КУТАИССКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИК ФАДЕЕВ И ОФИЦЕРЫ: ШТАБС-КАПИТАН ДЫНЬКОВ И ПОДПОРУЧИК ПОЛИСАДОВ

   Кутаисцы стояли под крепостью Карс, и 24 октября, в день боя, два батальона этого полка с одной батареей составили колонну под командой полковника Фадеева. "Ребята, покажем туркам Кутаисцев! Без приказания не стрелять, а доберемся до врага -- не жалей штыка! Работай лихо! С Богом!" -- говорил командир, объезжая ряды. Перекрестившись, батальоны двинулись в путь. Отойдя верст восемь от лагеря, отряд расположился на позиции. Крепость Карс виднелась совершенно ясно? и влево шел ожесточенный бой. Вскоре дошла очередь до Кутаисцев.
   -- В ружье! -- скомандовал полковник Фадеев и повел своих к Карсу. Наша цепь быстро потеснила неприятельскую цепь, и последние отступили к укреплению Хафиз. Этот форт (передовое укрепление крепости) имел каменные постройки, высокий толстый вал и глубокий и широкий ров. Однако же куда это все подвигаются Кутаисцы? Неужели два батальона хотят брать Хафиз? Да, полковник Фадеев решается им овладеть.
   -- Правое плечо вперед! -- раздается громкая команда полковника.
   -- Господин полковник, -- докладывает ему офицер, -- с левой стороны у нас нет русских войск, а впереди укрепление.
   -- Тем больше будет нам чести, если мы одни возьмем укрепление, -- отвечал командир, -- прикажите цепи зайти правым плечом и молча броситься на него, а я за вами поспею.
   Затем, указывая на чернеющий форт, Фадеев крикнул солдатам:
   -- Братцы, слава Кутаисцев -- на этих орудиях, надо сорвать ее! Прибавь шагу!
   Роты двинулись в грозном молчании и почти бегом. Было уже совсем темно. Вдруг впереди раздается какой-то треск, и огненный язык вырывается из земли, но вот еще взрыв справа, потом слева и опять впереди... Что это такое? Вся местность была переполнена минами, и неприятель осыпал ее, кроме того, светящимися ядрами, гранатами и дождем пуль. 2-й батальон быстро прошел это поле огня.
   Но вот не вытерпело ретивое, кто-то крикнул, за ним -- другие, и победоносное "ура!" огласило воздух. Край вала мгновенно осветился огнями, и туча свинца провизжала над храбрецами... Кутаисцы были уже во рву укрепления. Но как влезть на такую высокую насыпь? Солдатики подсаживают друг друга, карабкаются, обрываются и снова лезут. Полковник Фадеев, силившийся влезть, каждый раз падал обратно в ров, но наконец нижние чины ему помогли. Решительный штыковой удар сломил врага.
   Первым делом было переколоть артиллеристов, которые у некоторых орудий оказались прикованными для того, чтобы они не могли убежать.
   -- Крепки у них больно спины-то, -- говорил офицеру солдат, -- как хватишь штыком -- так штык пополам или согнется.
   -- Ничего, братец, штык не взял -- приклад возьмет, -- утешал начальник.
   -- Так точно, -- подтвердил солдатик.
   Турки все еще упорно держались внутри укрепления. За ним трещали выстрелы и сверкали огоньки, а в середине раздавались крики "ура!", "алла!" и стоны.
   -- Лихо, Кутаисцы! Штыки, ребята, штыки! -- восклицал среди этого ада командир...
   Опять натиск -- и турки побежали: кто в каменную казарму, кто -- к позади стоящим укреплениям, а меньшинство скрылось в пороховые погреба и под орудия. Оставалось покончить с турками, которые заперлись в каменной казарме и открыли из окон пальбу; после нескольких залпов, пущенных по приказанию полковника Фадеева в окна, огонь затих и многие сдались.
   -- Ваше Высокоблагородие! Колонна идет к воротам! -- кричит солдатик, подбегая к полковнику.
   -- Отворить ворота! -- приказывает он. -- Зарядить ружья!
   Действительно, какая-то черная туча приближалась. Вот уже она в двадцати шагах...
   -- Кто идет? -- кричит Фадеев.
   Ответа не последовало.
   -- Кто идет? -- повторяет он.
   Молчание.
   -- Рота, пли! -- командует Фадеев.
   -- Тррахх... -- и колонна разбежалась.
   -- Ваше Высокоблагородие! За казармой турки прикрылись лошадьми и стреляют. Ничего не поделаешь! -- докладывает солдатик. Полковник бросается с ротой к указанному месту.
   -- Рота, стой! Рота, пли! -- и турки исчезли на своих лошадях с быстротой молнии.
   Едва Кутаисцы покончили здесь, глянь -- у ворот опять смятение. Полковник Фадеев бежит туда, но уже солдаты сами отперли ворота и встретили залпом турок.
   -- Затворите ворота! -- приказал полковник и при этом добавил:
   -- Ребята, штука на раз хороша, а два -- уже много... Стрелять через бруствер, да береги патроны; расстреляешь -- негде будет взять.
   Бой уже затихал, как вдруг турки повели атаку за атакой на Хафиз. Пытались они еще раз подойти к воротам, но не понравился им русский обычай для дорогих гостей широко растворять ворота. Кутаисцы отбили все штурмы и уложили врага кучами. Однако как ни шло дело на лад, но приходилось вернуться восвояси, пока неприятель не пришел в себя; наутро, заметив малочисленность отряда, турки могли бы окружить Хафиз. Вот почему полковник Фадеев приказал между тем немедленно приступить к заклепке (порче) орудий.
   Наконец собрались Кутаисцы, построились и стали отступать, захватив с собой знамя, 76 пленных солдат и 7 офицеров. Наши потери состояли в двух раненых офицерах и 40 нижних чинов. У турок же выбыло из строя более тысячи человек.
   Было бы нехорошо умолчать о двух офицерах, отличившихся в этом сражении: штабе-капитале Дынькове и подпоручике Полисадове.
   Первый командовал в бою 2-м батальоном и не раз показывал пример отваги и бесстрашия. Когда полковник Фадеев приказал ему послать унтер-офицера к командиру 1-го батальона и передать, чтобы тот начал отступать, Дыньков сам взялся исполнить это поручение, и, сбегая с бруствера, был ранен тяжело в грудь. Не видя около себя ни одного солдата, он, заткнув рану пальцем, пробежал версты полторы, но дальше не мог идти и упал, истекая кровью... Дыньков пролежал бы так очень долго, а может быть, и вечно, если бы проходившая кучка солдат не наткнулась на него и не отнесла бы его в лагерь. На подпоручика же Полисадова кинулся, было, во время штурма, освирепевший турок и замахнулся ятаганом (шашкой), но Полисадов ловким ударом сабли выбил у него из рук смертоносное оружие. Тогда турок с быстротой кошки уцепился за горло Полисадова, повалил его и начал душить. К счастью, бродивший в темноте солдатик увидел всю эту сцену и немедленно бросился на выручку. Желая разом покончить с неприятелем, солдат пустил в ход приклад, но, к величайшему его испугу, первый тяжелый удар пришелся по плечу подпоручика.
   -- Виноват, Ваше Благородие, ничего не видать! -- вскричал солдатик -- и вмиг храброго турка не стало.
   

XVII
КОМАНДИР АРХАНГЕЛОГОРОДСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИК ШЛИТТЕР

   В три часа пополудни 30 августа начался штурм Плевны.
   Войска, помолившись за дарование победы Государю Императору, двинулись на приступ. Вскоре бой закипел на всех позициях. Полки наступали быстро и стреляли залпами. Крики "ура!" и стоны раненых слышались повсюду.
   Наконец начинало смеркаться, и все штурмы наши были отбиты...
   Архангелогородский полк стоял против Гривицкого редута. Командир полка полковник Шлиттер, видя повсюду неудачи, решился во что бы то ни стало взять укрепление и, обратясь к солдатам, сказал:
   -- Ребята! Порадуем Царя в день Его Тезоименитства! Редут должен быть наш! К атаке!
   Забили барабаны.
   Сам полковник Шлиттер со знаменем в руке бросился вперед...
   Затрещали ружья; ужасающее "ура!" огласило воздух... Вот уже весь полк во рву... Еще миг -- и полковник Шлиттер стоял на насыпи, воткнув в нее знамя, но вражья пуля пронизывает ему грудь и неустрашимый воин падает замертво... Через несколько минут ни одного живого турка не было в редуте.
   

XVIII
КАПИТАН ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ДРАГУНСКОГО ПОЛКА БУРАГО

   Желая ускорить переправу войск через реку Марицу, генерал Гурко потребовал к себе один эскадрон Лейб-Драгун. Явился эскадрон капитана Бураго, и вот кавалеристы стали перевозить пехоту на своих лошадях. По двое иногда садились Финляндцы на одного коня, плывшего между льдинами и, бывало, тонувшего под их тяжестью.
   Капитан Бураго распоряжался молодецки и в несколько часов переправил весь Лейб-Гвардии Финляндский полк под выстрелами неприятеля, потеряв лишь одного Драгуна раненым и одну лошадь убитой. Когда же прибыл Бугский Уланский полк, генерал Гурко приказал ему заняться дальнейшей перевозкой пехоты, а капитану Бураго -- двинуться к городу Филиппополю и постараться очистить предместье от турок. Не доходя до города верст шесть, Драгуны заметили на поле огни, которые свидетельствовали, что неприятель не думает еще уходить, почему Бураго приостановился в лощине, а на разведку послал четырех человек. Через час капитану сообщили, что турки отступают. Тогда Бураго, быстро развернув эскадрон, бросился в атаку. Не успевший еще скрыться обоз был взят в плен, и телеги немедленно зажжены. Испуганный враг ускорил свое отступление. Затем капитану Бураго дали знать, что неприятельская пехота собирается к железнодорожному вокзалу. Чтобы не дать туркам опомниться, Бураго поспешил войти в город, и хотя из-за углов в него стреляли, эскадрон с громкими песнями направился к станции. Эти песни совсем озадачили неприятеля. Встретившиеся впереди вокзала черкесы были частью изрублены, а успевшие спастись подняли в своем отряде суматоху. Засев затем в глубокой канаве, Драгуны открыли перестрелку, но когда шум в неприятельском расположении уменьшился, капитан Бураго двинулся вперед. Между тем турки отступили под прикрытием цепи. Это наши вскоре заметили и ударили им в тыл. Изрубив сопротивляющихся, удалые кавалеристы заставили около пятидесяти человек положить оружие и без всякой потери заняли станцию. Нападение было столь неожиданно, что даже начальник станции, собравшийся принять у себя турецкого главнокомандующего Сулеймана-пашу и приготовивший ему завтрак, предложил на выкуп за себя всю казну и собственное имущество. Но капитан Бураго, проголодавшийся, прежде всего воспользовался завтраком Сулеймана-паши.
   При вступлении в город болгары сообщили, что с одной горы турки еще не успели увезти орудия; тогда капитан Бураго отрядил пятнадцать Драгун, которые наскочили на неприятельский караул и ударили на него в шашки. Орудия были захвачены, но главное -- один эскадрон очистил весь город Филиппополь от турок. За это лихое дело капитан Бураго награжден Георгием 4-й степени.
   

XIX
СУЗДАЛЬСКОГО ПОЛКА ПОДПОЛКОВНИК МОСЦЕВОЙ И ВЛАДИМИРСКОГО ПОЛКА МАЙОР ГОРТАЛОВ

   31 августа, с рассвета, турки повели под Плевной ожесточенные атаки на отряд генерала Скобелева. Неприятель делал последние усилия, чтобы отнять у русских два редута, захваченные последними накануне. Комендантом правого редута генерал Скобелев назначил подполковника Мосцевого, а комендантом левого -- майора Горталова. Турки наступали с развернутым священным знаменем пророка и пели молитвы. Пять самых яростных турецких приступов богатыри-коменданты отбили, но шестой натиск отразить как тот, так и другой не могли. Уже все войска отступали, а подполковник Мосцевой продолжал держаться в укреплении, так что сам генерал Скобелев должен был наконец лично подъехать на ближайшее расстояние к этому редуту и показать его защитникам знаками, а также и крикнуть при этом во весь голос приказание очистить редут. Тогда только подполковник Мосцевой вышел оттуда с горстью своих сподвижников, проложив себе обратный путь штыками.
   Майор же Горталов при своем назначении комендантом левого редута дал генералу Скобелеву слово, что пока жив, он не сдаст противнику вверенное ему укрепление. И действительно, когда началась шестая турецкая атака, он держался в редуте до последней крайности. По получении приказания отступить, майор Горталов пропустил мимо себя всю часть, поручил ее другому офицеру, послал вслед уходящим людям свое благословение, перекрестился и спокойно взошел на бруствер. Что это значило?
   Майор Горталов помнил свое честное слово, данное генералу Скобелеву: живым сдать редут он не считал себя вправе. Повернувшись лицом к неприятелю, без шапки, скрестив на груди руки, стал он на земляной насыпи в ожидании смерти. Не прошло и минуты, как турки подняли его на штыки и разорвали на части.
   Слово было сдержано.
   Георгиевский крест, присланный ему в награду за прежние подвиги, не застал уже в живых майора Горталова.
   

XX
ГРАФ МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ ГРАББЕ

   Граф Михаил Павлович Граббе, сын знаменитого атамана графа Павла Христиановича Граббе, служил всегда на Кавказе. Все три сына покойного атамана отличались и заслужили себе славу, равную отцовской. Старший -- граф Николай Павлович, командовавший Нижегородскими драгунами в кавказскую войну, и младший, геройски убитый в 1863 году в Польше, -- известны русскому народу. Граф же Михаил Павлович вышел в отставку в чине полковника и жил до последней турецкой кампании 1877-1878 годов в деревне, мирно занимаясь хозяйством.
   Но вот Россия объявила войну Турции. Жить в тишине, когда соотечественники проливают кровь, он считал неуместным и поступил снова на службу на Кавказе. Уезжая из деревни и прощаясь с семьей, с дорогой женой и малолетними детьми, граф был необыкновенно печален. Какое-то необъяснимое, тяжелое чувство его давило.
   По прибытии на Кавказ граф получил немедленно назначение. Когда предпринята была первая осада крепости Карс, граф Граббе за отличную распорядительность получил Владимирский крест 3-й степени, а за храбрость -- Георгия 4-й степени. 30 августа он был произведен в чин генерал-майора и по прибытии Московской гренадерской дивизии назначен начальником второй ее бригады. В злополучные дни 20 и 21 сентября на долю графа выпала одна из труднейших задач. Получив командование отдельной колонной, он должен был атаковать Малые Ягны и в то же время воспрепятствовать турецким отрядам получить подкрепления из Карса. Граф блистательным образом исполнил возложенное на него поручение; турецкий отряд, выступивший из Карса, был отброшен. Когда решили приступить к осаде Карса и стали поговаривать о штурме, то что-то странное начало лезть в голову Михаилу Павловичу, какое-то зловещее предчувствие. Постоянно он говорил о семье, вспоминал прощание в деревне и прибавлял: "А все-таки я хочу идти на этот штурм". Но вот приготовления к штурму Карса приходили к концу, и граф Михаил Павлович попросил себе одну из штурмующих колонн. Разумеется, он сейчас же получил ее. В состав его колонны вошли Перловский полк Московской гренадерской дивизии и знаменитый 4-й Кавказский стрелковый батальон. Графу было назначено штурмовать сперва форт Хафиз, а потом форт Каплы. Накануне штурма граф Граббе не раз повторял: "Ах, этот штурм... Несдобровать мне с ним, я это чувствую", -- и состоявшему при нем офицеру дал несколько приказаний на случай своей смерти.
   Ночь 5 ноября была морозная, лунная и светлая. В девятом часу вечера выйдя из лагеря, граф, на вид веселый и спокойный, повел свою колонну быстрым шагом.
   Вскоре стала виднеться неприятельская цепь. Без криков и шума погнали храбрые полки оторопевших турок. Но вместо того, чтобы идти на укрепление Каплы, они взяли левее и очутились под огнем с двух сторон. Немедленно граф Граббе велел повернуть своим войскам и направиться правее. Несмотря на убийственный огонь, полки шли быстро, бодро и весело. Дойдя до первых ложементов, они взяли их штурмом. Михаил Павлович, видя успех, совсем повеселел и даже забыл о зловещем предчувствии. Огонь же все усиливался и не переставал поражать колонну с двух сторон.
   Впереди чернело громадное укрепление; надо было решиться атаковать его.
   Указывая саблей на форт и с криком "ура!" бросается граф Граббе во главе своих войск...
   Не прошло минуты, как ехавший рядом с Михаилом Павловичем офицер видит, что ведь освещаемый месяцем граф вдруг дрогнул, поднял руку, чтобы схватиться за грудь, но тотчас же опустил ее и затем стал валиться с лошади...
   К нему подбежали, но жизни уже не было: зловещее предчувствие сбылось.
   Карс сдался в эту же ночь. На другой день, несмотря на радость, можно без преувеличения сказать, что Кавказские войска оплакивали свою потерю.
   Сам Великий Князь Михаил Николаевич, Главнокомандующий Кавказской армией, сказал: "Смерть такого генерала, как Граббе, затмила для меня грустью весь праздник взятия Карса, и я убежден, что все его бывшие солдаты и офицеры испытали то же чувство, как и Я".
   

XXI
ПЕСНЯ 13-ГО СТРЕЛКОВОГО БАТАЛЬОНА

   Сочинил эту песнь унтер-офицер Антон Шмаков.
   
   Вспомним, братцы, как стояли
   Мы на Шипке в облаках:
   Турки нас атаковали,
   Но остались в дураках...
   Только утро рассветает,
   Разнесет вокруг туман,
   И на Шипку наступает
   Вновь упорный Сулейман.
   Сулеймановы аскеры
   Крепко в Шипку били лбом;
   А мы били их без меры
   И прикладом, и штыком.
   Сорок таборов свалили,
   Навалили груды тел...
   Поздно турки отступили:
   Сулейман их всех поддел!
   Плохо было одну пору:
   Дрались турки жестоко,
   И как черти лезли в гору,
   Да взошли невысоко.
   Как стрелочки прискакали
   На казачьих лошадях,
   Турки разом закричали
   Свой "аман" и свой "аллах!"
   Вот была тогда потеха:
   Наши грянули "ура!",
   Мигом турки побежали,
   И досталась нам гора.
   Было, братцы, плоховато,
   Да помиловал нас Бог...
   От рассвета до заката
   Отдохнуть никто не мог!
   Накрест пули и гранаты
   День и ночь над головой,
   Холод, голод... Эх, ребята,
   Будем тверды мы душой!
   Разнесли ж мы ...
   Расщелкали всю орду!..
   Это все, стрелочки, было
   В семьдесят седьмом году.
   

XXII
СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ

   Запоем мы, братцы, песню
   Про далеки страны,
   Где рубились молодцы,
   Где дрались уланы,
   Где драгуны во цепи
   День и ночь стояли;
   Басурманы, подлецы,
   Смерти ожидали.
   Где текла река Марица
   Кровяной водою,
   Где дрались мы день и ночь
   С вражеской ордою!
   Образумься, басурман!
   Замирися с нами,
   А не то твои дома
   Мы возьмем штыками.
   Всю страну твою пройдем,
   По редутам жаря...
   И не драться бы тебе
   С войском Государя!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   
   Публикуется по изданиям:
   1) -- Доблести русских воинов. Выпуск II. Примеры из прошлой войны. Рассказы о подвигах офицеров. 1877 -- 1878. Составил Л.М. Чичагов. Издание 3-е. 1898. СПб.: Издал В. Березовский.
   2) -- Митрополит Серафим (Чичагов). (Леонид Михайлович Чичагов). Доблести русских воинов. Рассказы о подвигах солдат и офицеров в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов. 1996. "Паломник". С. 59 -- 120.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru