Ленин Владимир Ильич
Аграрный вопрос и "Критики Маркса"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Владимир Ильич Ленин

Аграрный вопрос и "Критики Маркса"[1]

   Полное собрание сочинений. Том 5. Май - декабрь 1901
   "Полное собрание сочинений": Издательство политической литературы; Москва; 1967
    
   Написано: главы I-IX в июне-сентябре 1901 г.; главы Х-ХII осенью 1907 г.
   Впервые напечатано: главы I-IV в декабре 1901 г. в журнале "Заря" No 2-3; главы V-lX в феврале 1906 г. в журнале "Образование" No 2; главы X-XI в 1908 г. в сборнике: Вл. Ильин. "Аграрный вопрос". Часть I. СПБ.; глава XII в 1908 г. в сборнике "Текущая жизнь", СПБ.
   Печатается: главы I-IX по тексту журналов, сверенному с текстом сборника "Аграрный вопрос"; главы X-XI по тексту сборника "Аграрный вопрос"; глава XII по тексту сборника "Текущая жизнь"
   

0x01 graphic

Титульный лист журнала "Образование" No 2, 1906 г., в котором были напечатаны V-IX главы работы В. И. Ленина "Аграрный вопрос и "критики Маркса""

   
   "...Доказывать.... что догматический марксизм в области аграрных вопросов сбит с позиции, - значило бы стучаться в открытую дверь"... Так заявило в прошлом году "Русское Богатство"[2] устами г. В. Чернова (1900 г., No 8, стр. 204). Странным свойством обладает этот "догматический марксизм"! Вот уже много лет ученые и ученейшие люди Европы важно заявляют (а газетчики и журналисты повторяют и пересказывают), что марксизм уже сбит с позиции "критикой", - и тем не менее каждый новый критик опять сначала начинает трудиться над обстреливанием этой, якобы уже разрушенной, позиции. Г-н В. Чернов, например, и в журнале "Русское Богатство" и в сборнике "На славном посту" на протяжении целых 240 страниц "стучится в открытую дверь", "беседуя" с читателем по поводу книги Герца. Столь обстоятельно пересказанное сочинение Герца, который, в свою очередь, беседует о книге Каутского, переведено уже на русский язык. Г-н Булгаков, исполняя свое обещание опровергнуть того же Каутского, выпустил целое двухтомное исследование. Теперь уже, наверное, никто не доищется и остатков "догматического марксизма", раздавленного насмерть этими горами критической печатной бумаги.
   

I. "Закон" убывающего плодородия почвы

   Присмотримся сначала к общей теоретической физиономии критиков. Г-н Булгаков выступил еще в журнале "Начало"[3] со статьей против "Аграрного вопроса" Каутского и обнаружил сразу все свои "критические" приемы. С необычайной хлесткостью и развязностью истинного наездника "разносил" он Каутского, подсовывая ему то, чего он не говорил; обвиняя его, Каутского, в игнорировании обстоятельств и соображений, точно изложенных им же, Каутским; преподнося читателю под видом своих собственных критических выводов - выводы, сделанные Каутским. С видом знатока г. Булгаков обвинял Каутского в смешении техники и экономики, - и сам при этом тут же обнаруживал не только невероятную путаницу, но и свое нежелание дочитывать до конца цитируемые им страницы у своего противника. Само собою разумеется, что статья будущего профессора кишела избитыми выходками против социалистов, против "теории краха", утопизма, веры в чудеса и проч.[4] Теперь в своей докторской диссертации ("Капитализм и земледелие", СПБ. 1900 г.) г. Булгаков покончил все счеты с марксизмом и довел свою "критическую" эволюцию до ее логического конца.
   Во главу угла своей "теории аграрного развития" г. Булгаков ставит "закон убывающего плодородия почвы". Нам приводят выдержки из сочинений классиков, установлявших этот "закон" (в силу которого каждое добавочное вложение труда и капитала в землю сопровождается не соответственным, а уменьшающимся количеством добываемого продукта). Нам сообщают список английских экономистов, признающих этот закон. Нас уверяют, что он "имеет универсальное значение", что это - "вполне очевидная истина, которую совершенно невозможно отрицать", "которую достаточно лишь ясно констатировать", и пр. и т. д. Чем решительнее выражается г. Булгаков, тем яснее видно, что он пятится назад, к буржуазной политической экономии, заслонявшей общественные отношения вымышленными "вечными законами". В самом деле, к чему сводится "очевидность" пресловутого "закона убывающего плодородия почвы"? К тому, что если бы последующие приложения труда и капитала к земле давали не уменьшающееся, а одинаковое количество продукта, то тогда незачем было бы вообще расширять запашки, тогда добавочное количество хлеба можно было бы производить на прежнем количестве земли, как бы мало это количество ни было, тогда "земледелие всего земного шара можно бы было уместить на одной десятине". Таков обычный (и единственный ) довод в пользу "универсального" закона. И самое небольшое размышление покажет всякому, что этот довод представляет из себя бессодержательнейшую абстракцию, которая оставляет в стороне самое главное: уровень техники, состояние производительных сил. В сущности ведь самое понятие: "добавочные (или: последовательные) вложения труда и капитала" предполагает изменение способов производства, преобразование техники. Чтобы увеличить в значительных размерах количество вкладываемого в землю капитала, надо изобрести новые машины, новые системы полеводства, новые способы содержания скота, перевозки продукта и пр. и пр. Конечно, в сравнительно небольших размерах "добавочные вложения труда и капитала" могут происходить (и происходят) и на базисе данного, неизменного уровня техники: в этом случае применим до некоторой степени и "закон убывающего плодородия почвы", применим в том смысле, что неизменное состояние техники ставит очень узкие сравнительно пределы добавочным вложениям труда и капитала. Вместо универсального закона мы получаем, следовательно, в высшей степени относительный "закон", - настолько относительный, что ни о каком "законе" и даже ни о какой кардинальной особенности земледелия не может быть и речи. Возьмем за данное: трехполье, посевы традиционных зерновых хлебов, навозное скотоводство, отсутствие улучшенных лугов и усовершенствованных орудий. Очевидно, что при условии неизменности этих данных пределы добавочных вложений труда и капитала в землю крайне узки. Но и в тех узких пределах, в которых все-таки добавочные вложения труда и капитала возможны, отнюдь не всегда и не безусловно будет наблюдаться уменьшение производительности каждого такого добавочного вложения. Возьмем промышленность. Представим себе мукомольное или железо-переделочное производство в эпоху, предшествовавшую всемирной торговле и изобретению паровых машин. При этом состоянии техники пределы добавочных вложений труда и капитала в ручные кузницы, ветряные и водяные мельницы были крайне узки; неизбежно должно было наблюдаться громадное распространение мелких кузниц и мельниц, пока радикальное преобразование способов производства не создало базиса для новых форм промышленности.
   Итак: "закон убывающего плодородия почвы" вовсе не применим к тем случаям, когда техника прогрессирует, когда способы производства преобразуются; он имеет лишь весьма относительное и условное применение к тем случаям, когда техника остается неизменной. Вот почему ни Маркс, ни марксисты и не говорят об этом "законе", а кричат о нем только представители буржуазной науки, вроде Брентано, которые никак не могут отделаться от предрассудков старой политической экономии с ее абстрактными, вечными и естественными законами.
   Г-н Булгаков защищает "универсальный закон" такими доводами, над которыми стоит посмеяться.
   "То, что являлось свободным подарком природы, теперь должно быть сделано человеком: ветер и дождь разрыхляли почву, полную питательных элементов, достаточно было небольшого усилия со стороны человека, чтобы добыть необходимое. С течением времени все большая и большая часть производительной работы отходит на долю человека; как и везде, искусственные процессы все больше становятся на место естественных. Но если в индустрии в этом выражается победа человека над природой, то в земледелии это указывает на растущую трудность существования, для которого природа сокращает свои дары.
   В данном случае безразлично, выражается ли в увеличении человеческого труда или же его продуктов, напр., орудий производства или удобрения и т. п., увеличивающаяся трудность производства пищи" (г. Булгаков хочет сказать: безразлично, выражается ли увеличивающаяся трудность производства пищи в увеличении человеческого труда или же в увеличении его продуктов); "важно только то, что она обходится человеку все дороже и дороже. В этом замещении сил природы человеческим трудом, естественных факторов производства искусственными, и заключается закон убывающего плодородия почвы" (16).
   Очевидно, г-ну Булгакову не дают спать лавры гг. Струве и Туган-Барановского, додумавшихся до того, что не человек работает при помощи машины, а машина при помощи человека. Подобно этим критикам и он падает до уровня вульгарной экономии, толкуя о замещении сил природы человеческим трудом и т. п. Заместить силы природы человеческим трудом, вообще говоря, так же невозможно, как нельзя заместить аршины пудами. И в индустрии и в земледелии человек может только пользоваться действием сил природы, если он познал их действие, и облегчать себе это пользование посредством машин, орудий и т. п. Что первобытный человек получал необходимое, как свободный подарок природы, - это глупая побасенка, за которую г. Булгакова могут освистать даже начинающие студенты. Никакого золотого века позади нас не было, и первобытный человек был совершенно подавлен трудностью существования, трудностью борьбы с природой. Введение машин и улучшенных способов производства неизмеримо облегчило человеку эту борьбу вообще и производство пищи в частности. Увеличилась не трудность производства пищи, а трудность получения пищи для рабочего - увеличилась потому, что капиталистическое развитие вздуло земельную ренту и земельную цену, сконцентрировало сельское хозяйство в руках крупных и мелких капиталистов, сконцентрировало еще больше машины, орудия, деньги, без которых невозможно успешное производство. Объяснять эту растущую трудность существования рабочих тем, что природа сокращает свои дары, - значит становиться буржуазным апологетом.
   "Принимая этот закон, - продолжает г. Булгаков, - мы вовсе не утверждаем непрерывного увеличения трудности производства пищи или не отрицаем сельскохозяйственного прогресса: утверждать первое и отрицать второе значило бы идти против очевидности. Несомненно, что трудность эта растет не непрерывно, развитие движется зигзагами. Агрономические открытия, технические усовершенствования превращают бесплодные земли в плодородные, временно упраздняют тенденцию, отмеченную в законе убывающего плодородия почвы" (ibid.[5]).
   Не правда ли, как это глубокомысленно?
   Технический прогресс - "временная" тенденция, а закон убывающего плодородия почвы, т. е. уменьшающейся (да и то не всегда) производительности добавочных вложений капитала на базисе неизменной техники, "имеет универсальное значение"! Это совершенно все равно, что сказать: остановки поездов на станциях представляют из себя универсальный закон парового транспорта, а движение поездов между станциями - временная тенденция, парализующая действие универсального закона стояния.
   Наконец, есть и массовые данные, опровергающие наглядно универсальность закона убывающего плодородия: данные о земледельческом и неземледельческом населении. Г-н Булгаков сам признает, что "добывание пищи требовало бы постоянно увеличивающегося относительно" (это заметьте!) "количества труда и, следовательно, земледельческого населения, если бы каждая страна была ограничена своими естественными ресурсами" (19). Если в Западной Европе земледельческое население уменьшается, то это объясняется тем, что посредством привоза хлеба удалось отклонить от себя действие закона убывающего плодородия. - Нечего сказать, хорошо объяснение! Наш ученый забыл о той мелочи, что относительное уменьшение земледельческого населения наблюдается во всех капиталистических странах, в том числе и в земледельческих, и в ввозящих хлеб. Земледельческое население относительно уменьшается в Америке и в России, оно уменьшается во Франции с конца XVIII века (см. цифры в том же сочинении г. Булгакова, II, стр. 168), причем это относительное уменьшение переходит даже иногда в абсолютное, между тем как перевес ввоза хлеба над вывозом был еще в 30-х и 40-х годах совершенно ничтожен, и только с 1878 года не встречается уже совершенно годов с перевесом вывоза над ввозом[6]. В Пруссии сельское население уменьшалось относительно с 73,5 % в 1816 г. до 71,7 % в 1849 г. и 67,5 % в 1871 г., а ввоз ржи начался лишь с начала 60-х, пшеницы - с начала 70-х годов (там же, II, 70 и 88 ). Наконец, если мы возьмем европейские страны, ввозящие хлеб, - например, Францию и Германию последнего десятилетия, - то мы увидим несомненный прогресс сельского хозяйства наряду с абсолютным уменьшением числа занятых им рабочих: во Франции это число уменьшилось с 1882 по 1892 г. - с 6 913 504 до 6 663 135 ("Statist, agric", ч. II, стр. 248-251), в Германии с 1882 по 1895 г. - с 8064 тыс. до 8045 тыс.[7] Таким образом, можно сказать, что вся история XIX века массовыми данными по отношению к самым различным странам неопровержимо доказывает, что "универсальный" закон убывающего плодородия совершенно парализован "временной" тенденцией технического прогресса, который дает возможность уменьшающемуся относительно (а иногда даже абсолютно) сельскому населению производить увеличивающееся количество земледельческих продуктов на увеличивающуюся массу населения.
   Кстати сказать, эти массовые статистические данные вполне опровергают также два следующих центральных пункта "теории" г. Булгакова, именно: во-первых, его утверждение, что "к земледелию совершенно неприложима" теория более быстрого роста постоянного капитала (орудий и материалов производства) сравнительно с переменным (рабочая сила). Г-н Булгаков преважно заявляет, что эта теория неверна, ссылаясь в подтверждение своего мнения: а) на "проф. А. Скворцова" (знаменитого всего более тем, что теорию средней нормы прибыли Маркса он приписывал агитаторскому злоумышлению) и б) на тот факт, что при интенсификации хозяйства увеличивается количество рабочих на единицу площади. Это - одно из тех умышленных непониманий Маркса, которые постоянно выказывают представители модной критики. Подумайте только: теория более быстрого роста постоянного капитала сравнительно с переменным опровергается фактом увеличения переменного капитала на единицу площади! И г. Булгаков не замечает, что приводимые им самим в таком обилии статистические данные подтверждают теорию Маркса. Если во всем германском земледелии число рабочих с 1882 по 1895 г. уменьшилось с 8064 до 8045 тыс. (а при добавлении лиц, занятых земледелием побочно, увеличилось с 11 208 до 11 623 тыс., т. е. всего на 3,7 %), тогда как количество скота за это время возросло с 23,0 миллиона до 25,4 миллиона (переводя весь скот на крупный), т. е. более чем на 10 %, число случаев употребления пяти главнейших машин возросло с 458 тыс. до 922 тыс., т. е. более чем вдвое, количество ввозных удобрений с 636 тыс. тонн (1883 г.) до 1961 тыс. тонн (1892 г.) и количество калийных солей с 304 тыс. двойных центнеров до 2400 тыс.[8], - то не ясно ли, что отношение постоянного капитала к переменному увеличивается? Мы уже не говорим о том, что эти огульные данные в громадной степени скрадывают прогресс крупного производства. Об этом ниже.
   Во-вторых, прогресс сельского хозяйства при уменьшении или ничтожном абсолютном увеличении сельского населения вполне опровергает нелепую попытку г. Булгакова воскресить мальтузианство. Из русских "бывших марксистов" эту попытку сделал едва ли не впервые г. Струве в своих "Критических заметках", но он, как и всегда, не пошел далее робких, недоговоренных и двусмысленных замечаний, недодуманных до конца и не сведенных к одной системе воззрений. Г-н Булгаков смелее и последовательнее: "закон убывающего плодородия" он, ничтоже сумняшеся, превращает в "один из важнейших законов истории цивилизации" (sic! стр. 18). "Вся история XIX века... с его проблемами богатства и бедности была бы непонятна без этого закона". "Для меня совершенно несомненно, что социальный вопрос в теперешней его постановке существенно связан с этим законом" (это наш строгий ученый заявляет уже на 18-ой странице своего "исследования")!.. "Несомненно, - заявляет он в конце сочинения, - что, при наличности перенаселения, известная часть бедности должна быть отнесена на счет абсолютной бедности, бедности производства, а не распределения" (II, 221). "Проблема народонаселения в той особенной ее постановке, какую создают условия сельскохозяйственного производства, составляет, в моих глазах, главную трудность, которая лежит на пути - в настоящее, по крайней мере, время -- сколько-нибудь широкому проведению принципов коллективизма или кооперации в сельскохозяйственном предприятии" (II, 265). "Прошлое оставляет в наследие будущему хлебный вопрос, более страшный и более трудный, чем вопрос социальный, -- вопрос производства, а не распределения" (II, 455) и пр., и пр., и пр. Нам нет надобности говорить о научном значении этой "теории", неразрывно связанной с универсальным законом убывающего плодородия почвы, -- после того, как мы разобрали этот закон. А что критическое заигрывание с мальтузианством привело в своем неизбежном логическом развитии к самому вульгарному буржуазному апологетизму, -- это засвидетельствовано в приведенных нами выводах г. Булгакова с не оставляющей ничего желать откровенностью.
   В следующем очерке мы разберем данные некоторых новых источников, указываемых нашими критиками (которые все уши прожужжали о том, что ортодоксы чураются детализации), и покажем, что г. Булгаков вообще превращает словечко "перенаселение" в трафарет, прикладывание которого избавляет его от всякого анализа и в особенности от анализа классовых противоречий внутри "крестьянства". Теперь же, ограничиваясь общетеоретической стороной аграрного вопроса, мы должны еще коснуться теории ренты. "Что касается Маркса, -- пишет г. Булгаков, -- то в III т. "Капитала", -- в том виде, как мы сейчас его имеем, -- он не прибавляет ничего, заслуживающего внимания, к теории дифференциальной ренты Рикардо" (87). Запомним это "ничего, заслуживающего внимания", и сопоставим с приговором критика следующее, сделанное им раньше, заявление: "Несмотря на очевидно отрицательное отношение к этому закону (закону убывающего плодородия почвы), Маркс усваивает в основных принципах теорию ренты Рикардо, которая построена на этом законе" (13). Выходит ведь, по г. Булгакову, что Маркс не заметил связи теории ренты Рикардо с законом убывающего плодородия и потому не свел концов с концами! Мы можем одно сказать по поводу такого изложения: никто так не извращает Маркса, как бывшие марксисты, никто не проявляет такой невероятной бес... бес... бесцеремонности в подсовывании критикуемому писателю тысячи и одного смертного греха.
   Утверждение г. Булгакова есть вопиющее извращение истины. На самом деле Маркс не только заметил эту связь теории ренты Рикардо с его ошибочным учением об убывающем плодородии почвы, но и с полнейшей определенностью разоблачил ошибку Рикардо. Кто хоть с капелькой "внимания" читал III том "Капитала", тот не мог не заметить того в высшей степени "заслуживающего внимания" обстоятельства, что именно Маркс освободил теорию дифференциальной ренты от всякой связи с пресловутым "законом убывающего плодородия почвы". Маркс показал, что для образования дифференциальной ренты необходим и достаточен факт различной производительности различных приложений капитала к земле. Совершенно несущественно при этом, совершается ли переход от лучшей земли к худшей или, наоборот, понижается ли производительность добавочных вложений капитала в землю или повышается. В действительности имеют место всевозможные комбинации этих различных случаев, и ни под какое единое общее правило этих комбинаций подвести нельзя. Так, напр., Маркс описывает сначала дифференциальную ренту первого вида, происходящую от различной производительности приложений капитала на различных участках земли, и поясняет свое изложение таблицами (по поводу которых г. Булгаков делает строгое внушение за "чрезмерное пристрастие Маркса к облачению своих -- нередко очень простых -- мыслей в сложную математическую одежду". Эта сложная математическая одежда ограничивается четырьмя действиями арифметики, а очень простые мысли оказались, как мы видим, совершенно непонятыми ученым профессором). Разобрав эти таблицы, Маркс заключает: "Таким образом, падает та первая неверная предпосылка дифференциальной ренты, которая еще господствует у Веста (West), Мальтуса, Рикардо, именно, что дифференциальная рента необходимо предполагает переход к худшей и худшей почве или же постоянно уменьшающуюся производительность земледелия. Дифференциальная рента, как мы видели, может иметь место при переходе к лучшей и лучшей земле; дифференциальная рента может иметь место, если низшую ступень занимает лучшая почва вместо прежней худшей; она может быть связана с растущим прогрессом земледелия. Ее условием является исключительно неравенство видов почвы". (Маркс не говорит здесь о различной производительности последовательных вложений капитала в землю, ибо это порождает дифференциальную ренту второго вида, а в данной главе речь идет о дифференциальной ренте первого вида.) "Поскольку дело касается развития производительности, -- постольку дифференциальная рента предполагает, что повышение абсолютного плодородия всей сельскохозяйственной площади не уничтожает этого неравенства, а либо усиливает его, либо оставляет неизменным, либо же только уменьшает" ("Das Kapital", III, 2, S. 199)[9]. Г-н Булгаков не заметил этого коренного отличия теории дифференциальной ренты Маркса от теории ренты Рикардо. Зато он предпочел разыскать в третьем томе "Капитала" "отрывок, позволяющий скорее думать, что Маркс относился к закону убывающего плодородия почвы далеко не отрицательно" (стр. 13, примеч.). Мы извиняемся пред читателем, что нам придется уделить очень много места совершенно несущественному (по отношению к интересующему нас с г. Булгаковым вопросу) отрывку. Но что прикажете делать, если герои современной критики (которые еще смеют обвинять ортодоксов в рабулистике[10]) извращают совершенно ясный смысл враждебного им учения посредством выхваченных из контекста цитат и посредством перевранных переводов? Г-н Булгаков цитирует найденный им отрывок так: "С точки зрения капиталистического способа производства всегда происходит относительное удорожание (земледельческих ) продуктов, так как" (мы просим читателя обратить особое внимание на подчеркиваемые нами слова) "для получения продукта делается известная затрата, должно оплачиваться нечто такое, что прежде не оплачивалось". И Маркс говорит дальше, что элементы природы, входящие в производство, как агенты его, ничего не стоя, являются даровой естественной производительной силой труда, а если для производства добавочного продукта приходится работать без помощи этой естественной силы, то необходимо затратить новый капитал, что ведет к удорожанию производства.
   По поводу такого способа "цитировать" мы должны сделать три замечания. Во-первых, словечко "так как", придающее тираде абсолютный смысл установления какого-то "закона", вставлено г. Булгаковым от себя. В оригинале ("Das Kapital", III, 2, S. 277--278) стоит не "так как", а "если" [11]. Если должно оплачиваться нечто такое, что раньше не оплачивалось, то происходит всегда относительное удорожание продуктов; не правда ли, как это положение похоже на признание "закона" убывающего плодородия? Во-вторых, словечко "земледельческих" вставлено вместе со скобками г. Булгаковым. В оригинале его вовсе нет. Г-н Булгаков решил, вероятно, со свойственным гг. критикам легкомыслием, что Маркс может говорить здесь только о земледельческих продуктах, и поспешил дать читателю "пояснение" совершенно превратного свойства. На самом деле Маркс говорит здесь о всех продуктах вообще; отрывку, цитированному г. Булгаковым, предшествуют слова Маркса: "вообще должно заметить следующее". Даровые силы природы могут входить и в промышленное производство -- таков приведенный Марксом в том же отделе о ренте пример водопада, заменяющего для одной из фабрик силу пара, -- и если нужно произвести добавочное количество продукта без помощи этих даровых сил, то произойдет всегда относительное удорожание продуктов. В-третьих, надо рассмотреть, в каком контексте стоит этот отрывок. Маркс говорит в этой главе о дифференциальной ренте с худшей возделываемой земли и разбирает, как и всегда, два для него совершенно равноправных, совершенно одинаково возможных случая: первый случай -- повышающуюся производительность последовательных приложений капитала (S. 274--276) и второй случай -- понижающуюся производительность их (S. 276--278)[12]. По поводу этого последнего из возможных случаев Маркс говорит: "О понижающейся производительности почвы при последовательных приложениях капитала смотри у Либиха... Но должно вообще заметить следующее" (курсив наш). Следует "переведенный" г. Булгаковым отрывок, гласящий, что если оплачивается то, что раньше не оплачивалось, то всегда происходит относительное удорожание продуктов.
   Предоставляем самому читателю судить о научной добросовестности критика, который превратил замечание Маркса об одном из возможных случаев в признание Марксом этого случая за какой-то общий "закон".
   А вот заключительное мнение г. Булгакова о найденном им отрывке: "Этот отрывок, конечно, неясен"... Ну, еще бы! После булгаковской замены одного слова другим этот отрывок даже совершенно лишен смысла... "но не может быть понят иначе, как косвенное или даже прямое признание" (слушайте!) "закона убывающего плодородия почвы. Мне неизвестно, чтобы Маркс где-либо еще прямо высказывался по поводу последнего" (I, 14). Как бывшему марксисту, г. Булгакову "неизвестно", что Маркс прямо объявил совершенно неверным предположение Веста, Мальтуса, Рикардо, будто дифференциальная рента предполагает переход к худшим землям или падающее плодородие почвы[13]. Ему "неизвестно", что Маркс на протяжении всего своего объемистого анализа ренты десятки раз показывает, что понижающуюся и повышающуюся производительность добавочных затрат капитала он рассматривает как совершенно одинаково возможные случаи!
   

II. Теория ренты

   Теории ренты Маркса г. Булгаков вообще не понял. Он уверен, что разбивает эту теорию двумя следующими возражениями: 1) По Марксу, земледельческий капитал входит в выравнивание нормы прибыли, так что ренту создает добавочная прибыль, превышающая среднюю норму прибыли. Это неверно, по мнению г. Булгакова, ибо монополия землевладения устраняет свободу конкуренции, необходимую для процесса выравнивания нормы прибыли. Земледельческий капитал не входит в процесс выравнивания нормы прибыли. 2) Абсолютная рента есть лишь особый случай дифференциальной ренты, и различение ее от этой последней неправильно. Это различение основывается на совершенно произвольном двояком толковании одного и того же факта -- монопольного владения одним из факторов производства. Г-н Булгаков так уверен в сокрушительности своих доводов, что не может воздержаться от целого потока сильных слов против Маркса: petitio principu[14], немарксизм, логический фетишизм, утрата Марксом свободы умственного полета и пр. А между тем, оба его довода основаны на довольно грубой ошибке. То же самое одностороннее упрощение предмета, которое побудило г. Булгакова возвести один из возможных случаев (понижение производительности добавочных затрат капитала) в универсальный закон убывающего плодородия, -- приводит его в данном вопросе к тому, что он без критики оперирует с понятием "монополия", возводя это понятие в нечто в своем роде тоже универсальное, и смешивает при этом те последствия, которые вытекают, при капиталистической организации земледелия, из ограниченности земли, с одной стороны, и из частной собственности на землю, -- с другой. Это ведь две вещи различные. Объяснимся.
   "Условием, хотя и не источником возникновения земельной ренты, -- пишет г. Булгаков, -- является то же самое, что вызвало и возможность монополизации земли, -- ограниченность производительных сил земли и безгранично растущая потребность в них человека" (I, 90). Вместо: "ограниченность производительных сил земли" надо было сказать: "ограниченность земли". (Ограниченность производительных сил земли сводится, как мы уже показали, к "ограниченности" данного уровня техники, данного состояния производительных сил.) Ограниченность земли предполагает действительно, при капиталистическом строе общества, монополизацию земли, но земли как объекта хозяйства, а не как объекта права собственности. Предположение капиталистической организации земледелия необходимо включает в себе то предположение, что вся земля занята отдельными, частными хозяйствами, но отнюдь не включает предположения, что вся земля находится в частной собственности этих хозяев или других лиц или в частной собственности вообще. Монополия владения землей на праве собственности и монополия хозяйства на земле -- вещи совершенно различные не только логически, но и исторически. Логически -- мы вполне можем представить себе чисто капиталистическую организацию земледелия при полном отсутствии частной собственности на землю, при нахождении земли в собственности государства или общин и т. п. И в действительности мы видим, что во всех развитых капиталистических странах вся земля занята отдельными, частными хозяйствами, но эти хозяйства эксплуатируют не только свои собственные, но и арендуемые ими земли частных собственников, и государственные земли, и земли общин[15] (напр., в России, причем во главе частных хозяйств на крестьянских общинных землях стоят, как известно, капиталистические крестьянские хозяйства). И Маркс недаром делает в самом начале своего анализа ренты замечание, что капиталистический способ производства застает (и подчиняет себе) самые различные формы поземельной собственности, начиная от клановой собственности[16] и феодальной собственности и кончая собственностью крестьянских общин.
   Итак, ограниченность земли неизбежно предполагает только монополизацию хозяйства на земле (при условии господства капитализма). Спрашивается, каковы необходимые последствия этой монополизации по отношению к вопросу о ренте? Ограниченность земли ведет к тому, что цену хлеба определяют условия производства не на среднего качества земле, а на худшей возделываемой земле. Эта цена хлеба дает фермеру (= капиталистическому предпринимателю в земледелии) покрытие его издержек производства и среднюю прибыль на его капитал. Фермер на лучшей земле получает добавочную прибыль, которая и образует дифференциальную ренту. Вопрос о том, существует ли частная собственность на землю, не стоит ровно ни в какой связи с вопросом об образовании дифференциальной ренты, которая неизбежна в капиталистическом земледелии хотя бы на общинных, государственных, бесхозяйных землях. Единственное последствие ограниченности земли при капитализме -- образование дифференциальной ренты вследствие различной производительности различных затрат капитала. Г-н Булгаков усматривает второе последствие в устранении свободы конкуренции в земледелии, говоря, что отсутствие этой свободы препятствует земледельческому капиталу участвовать в образовании средней прибыли. Это -- явное смешение вопроса о хозяйстве на земле с вопросом о праве собственности на землю. Из факта ограниченности земли (независимо от частной собственности на землю) вытекает логически только то, что вся земля будет занята капиталистами-фермерами, но отнюдь не вытекает необходимость каких бы то ни было ограничений свободы конкуренции между этими фермерами. Ограниченность земли есть явление общее, неизбежно кладущее свою печать на всякое капиталистическое земледелие. Логическая несостоятельность смешения этих различных вещей наглядно подтверждается и историей. Не говорим уже об Англии: в ней отделение землевладения от земледельческого хозяйства очевидно, свобода конкуренции между фермерами -- почти полная, обращение образованного в торговле и промышленности капитала на сельское хозяйство имело и имеет место в самых широких размерах. Но и во всех остальных капиталистических странах происходит (вопреки мнению г. Булгакова, тщетно пытающегося, вслед за г. Струве, выделить "английскую" ренту в нечто совершенно своеобразное) тот же самый процесс отделения землевладения от земледельческого хозяйства -- только в самых различных формах (аренда, ипотека[17]). Не замечая этого процесса (усиленно подчеркиваемого Марксом), г. Булгаков, можно сказать, слона не замечает. Во всех европейских странах наблюдаем мы, после падения крепостного права, разрушение сословности землевладения, мобилизацию земельной собственности, обращение торгово-промышленного капитала на сельское хозяйство, рост аренды и ипотечной задолженности. И в России, несмотря на наибольшие остатки крепостного права, мы видим после реформы усиленную покупку земли крестьянами, разночинцами и купцами, развитие аренды частновладельческих, государственных и общинных земель и проч. и проч. О чем свидетельствуют все эти явления? О создании свободной конкуренции в земледелии -- вопреки монополии земельной собственности и несмотря на бесконечно разнообразные формы этой собственности. В настоящее время во всех капиталистических странах всякий владелец капитала может так же легко или почти так же легко вложить этот капитал в сельское хозяйство (посредством покупки или аренды земли), как и в любую отрасль торговли или промышленности.
   Г-н Булгаков в возражение против Марксовой теории дифференциальной ренты указывает на то, что "все эти различия (различия в условиях производства земледельческих продуктов) противоречивы и могут" (курсив наш) "взаимно уничтожать друг друга, -- расстояние, как это указывал уже Родбертус, может парализоваться плодородием, различное же плодородие может выравниваться более усиленным производством на участках большего плодородия" (I, 81). Напрасно только забывает наш строгий ученый о том, что Маркс отметил этот факт и сумел дать ему не такую однобокую оценку. "Ясно, -- пишет Маркс, -- что эти два различные основания дифференциальной ренты, плодородие и положение" (земельных участков) "могут действовать в противоположном направлении. Земельный участок может быть хорошо расположен и очень мало плодороден, и наоборот. Это обстоятельство важно, ибо оно объясняет нам, почему при распашке земли в данной стране переход может совершаться точно так же от лучшей земли к худшей, как и наоборот. Наконец, ясно, что прогресс социального производства вообще действует, с одной стороны, нивелирующим образом на положение" (земельных участков) "как на основание дифференциальной ренты, создавая местные рынки, создавая положение посредством проведения путей сообщения; а, с другой стороны, усиливает различия в местном положении земельных участков как посредством отделения земледелия от промышленности, так и посредством образования крупных центров производства наряду с обратной стороной этого явления: усилением относительного одиночества деревни" (relative Vereinsamung des Landes) ("Das Kapital", III, 2, 190)[18]. Таким образом, в то время как г. Булгаков с победоносным видом повторяет давно известное указание на возможность взаимного уничтожения различий, Маркс ставит дальнейший вопрос о превращении этой возможности в действительность и показывает, что рядом с нивелирующими влияниями наблюдаются и дифференцирующие. Конечный итог этих взаимно-противоречивых влияний состоит, как всякий знает, в том, что во всех странах и повсюду существуют громадные различия между земельными участками по плодородию и положению их. Возражение г. Булгакова свидетельствует только о полной непродуманности его замечаний.
   Понятие последней наименее производительной затраты труда и капитала -- продолжает возражать г. Булгаков -- "одинаково без критики употребляется и Рикардо и Марксом. Нетрудно видеть, какой элемент произвола вносится этим понятием: пусть на землю затрачивается 10а капитала, причем каждое последующее а отличается убывающей производительностью; общий продукт почвы будет А. Очевидно, средняя производительность каждого а будет равна А /10, и если весь капитал рассматривать как одно целое, то цена будет определяться именно этой средней его производительностью" (I, 82). Очевидно -- скажем мы на это -- что г. Булгаков за своими пышными фразами об "ограниченности производительных сил земли" просмотрел мелочь: ограниченность земли. Эта ограниченность -- совершенно независимо от какой бы то ни было собственности на землю -- создает известного рода монополию, именно: так как земля вся занята фермерами, так как спрос предъявляется на весь хлеб, производимый на всей земле, в том числе и на самых худших и на самых удаленных от рынка участках, то понятно, что цену хлеба определяет цена производства на худшей земле (или цена производства при последней, наименее производительной затрате капитала). "Средняя производительность" г. Булгакова есть пустое арифметическое упражнение, ибо действительному образованию этой средней препятствует ограниченность земли. Чтобы образовалась эта "средняя производительность" и определила собой цены, для этого необходимо, чтобы каждый капиталист не только мог вообще приложить капитал к земледелию (настолько в земледелии есть, как мы уже говорили, свобода конкуренции), но также, чтобы каждый капиталист мог всегда -- сверх наличного числа земледельческих предприятий -- основать новое земледельческое предприятие. Будь это так, тогда между земледелием и промышленностью никакой разницы не было бы, тогда никакой ренты не могло бы возникнуть. Но именно ограниченность земли делает то, что это не так.
   Пойдем далее. Мы рассуждали до сих пор, совершенно оставляя в стороне вопрос о собственности на землю; мы видели, что такой прием обязателен и ввиду логических соображений, и ввиду исторических данных, свидетельствующих о возникновении и развитии капиталистического земледелия при всяких формах землевладения. Введем теперь это новое условие. Предположим, что вся земля находится в частной собственности. Как отразится это на ренте? Дифференциальная рента будет отобрана землевладельцем, на основании его права собственности, у фермера; так как дифференциальная рента есть избыток прибыли сверх нормальной, средней прибыли на капитал, и так как свобода конкуренции в смысле свободы вложения капитала в сельское хозяйство в земледелии есть (respective[19] создается капиталистическим развитием), то землевладелец всегда найдет фермера, удовлетворяющегося средней прибылью и отдающего ему, землевладельцу, сверхприбыль. Частная собственность на землю не создает дифференциальной ренты, а только перемещает ее из рук фермера в руки землевладельца. Ограничивается ли этим влияние частной поземельной собственности? Можно ли предположить, что землевладелец даром позволит фермеру эксплуатировать ту худшую и хуже всех расположенную землю, которая дает только среднюю прибыль на капитал? Конечно, нет. Землевладение есть монополия, и на основании этой монополии землевладелец потребует платы с фермера и за эту землю. Эта плата будет абсолютной рентой, не стоящей ни в какой связи с различной производительностью различных затрат капитала и вытекающей из частной собственности на землю. Обвиняя Маркса в произвольном двояком толковании одной и той же монополии, г. Булгаков не дал себе труда подумать, что мы имеем дело действительно с двоякой монополией; во-первых, мы имеем монополию хозяйства (капиталистического) на земле. Эта монополия вытекает из ограниченности земли, являясь поэтому необходимой во всяком капиталистическом обществе. Ведет эта монополия к тому, что цену хлеба определяют условия производства на худшей земле, а избыточная прибавочная прибыль, приносимая затратой капитала на лучшей земле или более производительной затратой капитала, образует дифференциальную ренту. Рента эта возникает совершенно независимо от частной поземельной собственности, которая только дает возможность землевладельцу отобрать ее у фермера. Во-вторых, мы имеем монополию частной собственности на землю. Ни логически, ни исторически эта монополия с предыдущей неразрывно[20] не связана. Ничего необходимого для капиталистического общества и для капиталистической организации земледелия эта монополия из себя не представляет. С одной стороны, мы вполне можем мыслить капиталистическое земледелие без частной собственности на землю, и многие последовательные буржуазные экономисты требовали национализации земли. С другой стороны, мы и в действительности встречаем капиталистическую организацию земледелия при отсутствии частной поземельной собственности, напр., на землях государственных и общинных. Поэтому различать эти двоякого рода монополии безусловно необходимо, а следовательно, необходимо наряду с дифференциальной рентой признать и существование абсолютной ренты, которую порождает частная собственность на землю[21].
   Возможность происхождения абсолютной ренты из прибавочной стоимости земледельческого капитала Маркс объясняет тем, что в земледелии доля переменного капитала в общем составе капитала выше среднего (предположение вполне естественное при несомненной отсталости земледельческой техники сравнительно с промышленной). Раз это так -- следовательно, стоимость земледельческих продуктов вообще выше их цены производства, а прибавочная стоимость выше прибыли. Между тем, монополия частной поземельной собственности препятствует этому излишку войти целиком в процесс выравнивания прибыли, и абсолютная рента берется из этого излишка[22].
   Г-н Булгаков очень недоволен этим объяснением и восклицает: "Что же за вещь такая -- эта прибавочная ценность, что ее как сукна или хлопка или другого какого-либо товара может хватать или не хватать для покрытия возможного спроса. Прежде всего, это не материальная вещь, это -- понятие, служащее для выражения определенного общественного отношения производства" (I, 105). Это противоположение "материальной вещи" -- "понятию" представляет из себя наглядный образчик той схоластики, которую так любят в настоящее время преподносить под видом "критики". Какое значение могло бы иметь "понятие" о доле общественного продукта, если бы этому понятию не соответствовали определенные "материальные вещи"? Прибавочная ценность есть денежный эквивалент прибавочного продукта, который состоит из определенной доли сукна, хлопка, хлеба и всех прочих товаров. ("Определенность" надо понимать, конечно, не в том смысле, что наука может конкретно определить эту долю, а в том смысле, что известны условия, определяющие в общих чертах размер этой доли.) В земледелии прибавочный продукт больше (в пропорции к капиталу), чем в других отраслях промышленности, и этого излишка (не входящего в выравнивание прибыли вследствие монополии поземельной собственности) может, естественно, "хватать или не хватать на покрытие спроса" со стороны монополиста-землевладельца.
   Мы можем избавить читателя от подробного изложения той теории ренты, которую создал г. Булгаков, по собственному скромному замечанию, "собственными силами", "идя своим путем" (I, 111). Достаточно нескольких замечаний, чтобы охарактеризовать этот продукт "последней наименее производительной затраты" профессорского "труда". "Новая" теория ренты построена по старинному рецепту: "назвался груздем, полезай в кузов". Раз свобода конкуренции, -- тогда уже не должно быть абсолютно никаких ограничений ее (хотя такой абсолютной свободы конкуренции нигде никогда и не существовало). Раз монополия, -- кончено дело. Значит, рента берется вовсе не из прибавочной ценности, вовсе даже не из земледельческого продукта; она берется из продукта неземледельческого труда, это просто -- дань, налог, вычет из всего общественного производства, вексель землевладельца. "Земледельческий капитал с своей прибылью и земледельческий труд, вообще земледелие, как область приложения труда и капитала, составляют, таким образом, status in statu[23] в капиталистическом царстве... все (sic!) определения капитала, прибавочной ценности, заработной платы и ценности вообще в применении к земледелию оказываются величинами мнимыми" (I, 99).
   Так. Так. Отныне все ясно: и капиталисты и наемные рабочие в земледелии -- все это величины мнимые. Но если г. Булгакову случается так зарапортоваться, то он иногда рассуждает и не совсем неразумно. Через четырнадцать страниц мы читаем: "Производство земледельческих продуктов стоит обществу известного количества труда; это -- их ценность". Отлично. Значит, уже по крайней мере "определения" ценности -- величины не совсем мнимые. Дальше: "Раз производство организовано капиталистически, и во главе производства стоит капитал, то цена хлеба определится по ценам производства, значит будет произведен учет производительности данного приложения труда и капитала сравнительно с сред необщественною". Прекрасно. Значит, и "определения" капитала, прибавочной ценности и заработной платы -- величины не совсем мнимые. Значит, и свобода конкуренции (хотя и не абсолютная) имеется налицо, ибо без перехода капитала из земледелия в промышленность и обратно невозможен был бы "учет производительности сравнительно с сред необщественною". Дальше: "Благодаря же земельной монополии цена поднимается выше ценности, до тех границ, до которых позволяют условия рынка". Превосходно. Но только где же это видывал г. Булгаков, чтобы дань, налог, вексель и проч. зависели от условий рынка? Если благодаря монополии цена поднимается до границ, допускаемых условиями рынка, то все отличие "новой" теории ренты от "старой" состоит в том, что шедший "своим путем" автор не понял, с одной стороны, разницы между влиянием ограниченности земли и влиянием частной собственности на землю, а с другой стороны, -- связи между понятием "монополия" и понятием "последняя наименее производительная затрата труда и капитала". Удивляться ли после этого, что еще через семь страниц (I, 120) г. Булгаков совсем забыл уже о "своей" теории и рассуждает о "способе дележа этого (земледельческого) продукта между землевладельцем, капиталистическим фермером и сельскохозяйственными рабочими"? Блестящий финал блестящей критики! Замечательный результат новой, обогатившей отныне науку политической экономии, булгаковской теории ренты!
   

III. Машины в сельском хозяйстве

   Перейдем теперь к "замечательной", по отзыву г. Булгакова, работе Герца ("Die agrarischen Fragen im Verhältniss zum Sozialismus". Wien, 1899[24]. Русский перевод А. Ильинского, С.-Петерб. 1900). Нам придется, впрочем, некоторое время разбирать одинаковые доводы обоих этих писателей совместно.
   Вопрос о машинах в сельском хозяйстве и, в тесной связи с ним, вопрос о крупном и мелком производстве в земледелии служат для "критиков" особенно часто поводом к "опровержению" марксизма. Ниже мы подробно разберем некоторые приводимые ими детальные данные, а теперь рассмотрим относящиеся сюда общие соображения. Критики посвящают целые страницы подробнейшим рассуждениям насчет того, что машины в земледелии встречают больше трудностей применения, чем в промышленности, и потому применяются меньше и имеют меньше значения. Все это бесспорно и совершенно определенно было указано, например, и тем самым Каутским, одно имя которого приводит гг. Булгакова, Герца и Чернова в состояние, близкое к невменяемости. Но этот бесспорный факт нимало не опровергает того, что применение машин быстро развивается и в земледелии, оказывая на него могучее преобразующее действие. Критики могут только "отговариваться" от этого неизбежного вывода посредством таких, например, глубокомысленных рассуждений:... "Земледелие характеризуется господством природы в процессе производства, несвободой человеческой воли" (Булгаков, I, 43)... "вместо неуверенной и неточной работы человека она" (машина в промышленности) "с математической правильностью выполняет как микроскопические, так и колоссальные работы. Машина не может сделать ничего подобного (?) относительно производства земледельческих продуктов, ибо до сих пор рабочий инструмент этот находится в руках не у человека, а у матери-природы. Это -- не метафора" (там же). Это действительно не метафора, а просто пустая фраза, ибо всякий знает, что паровой плуг, рядовая сеялка, молотилка и т. п. делают работу более "уверенной и точной", а следовательно, сказать "ничего подобного" -- значит сказать пустяки! Точно так же, как сказать, что машина в земледелии "не может ни в какой мере (sic!) революционизировать производство" (Булгаков, I, 43--44, причем цитируются специалисты по сельскохозяйственному машиностроению, которые, однако, говорят только о сравнительном отличии машин сельскохозяйственных и промышленных), или сказать: "машина не только не может здесь превратить работника в свой придаток (?), но этому работнику остается по-прежнему роль руководителя процесса" (44) например, подавальщику при молотилке?
   Превосходство парового плуга г. Булгаков старается ослабить ссылками на Штумпфе и Кутцлеба (писавших о способности мелкого хозяйства конкурировать с крупным) в противоположность выводам специалистов по сельскохозяйственному машиностроению и сельскохозяйственной экономии (Фюлинга, Перельса), причем фигурируют доводы вроде того, что возможность паровой вспашки требует особой почвы[25] и "чрезвычайно обширных размеров имений" (по мнению г. Булгакова, это довод не против мелкого хозяйства, а против парового плуга!), что при глубине борозды в 12 дюймов работа скота дешевле, чем пара, и т. п. Подобными доводами можно исписать целые тома, нисколько не опровергнув этим ни того, что паровой плуг дал возможность чрезвычайно глубокой вспашки (и глубже, чем на 12 дюймов), ни того, что применение его быстро развивалось: в Англии в 1867 г. его применяли только 135 имений, в 1871 г. было уже в употреблении больше 2000 паровых плугов (Каутский); в Германии число хозяйств, употреблявших паровые плуги, поднялось с 1882 по 1895 г. с 836 до 1696.
   По вопросу о сельскохозяйственных машинах г. Булгаков цитирует неоднократно Фр. Бензинга, "автора специальной монографии о сельскохозяйственных машинах", как он его аттестует (I, 44). Было бы большой несправедливостью, если бы мы не отметили и в данном случае, как цитирует г. Булгаков и как побивают его им же вызываемые свидетели.
   Утверждая, что "конструкция" Маркса о более быстром росте постоянного капитала по сравнению с переменным неприложима к земледелию, г. Булгаков ссылается на необходимость все большей затраты рабочей силы по мере увеличения производительности земледелия и цитирует, между прочим, расчет Бензинга. "Общая потребность в человеческом труде выражается при разных системах хозяйства так: при трехпольном хозяйстве -- 712 рабочих дней; при норфолькском плодопеременном хозяйстве -- 1615 рабочих дней; при плодопеременном хозяйстве с значительным производством свеклы -- 3179 рабочих дней" на 60 гектаров. (Franz Bensing. "Der Einfluss der landwirtschaftlichen Maschinen auf Volks-- und Privatwirtschaft", Breslau, 1897, S. 42[26]. Булгаков, I, 32.) Беда только в том, что Бензинг этим расчетом хочет доказать именно растущую роль машин: применяя эти цифры ко всему сельскому хозяйству Германии, Бензинг вычисляет, что наличных сельскохозяйственных рабочих хватило бы только для обработки земли по трехпольной системе, и что, следовательно, введение плодоперемена было бы вообще невозможно, если бы не применялись машины. Так как известно, что при господстве старого трехполья машины почти совсем не употреблялись, то расчет Бензинга доказывает обратное тому, что хочет доказать г. Булгаков; именно: этот расчет доказывает, что рост производительности земледелия необходимо должен был идти в связи с более быстрым ростом постоянного капитала по отношению к переменному.
   Другой раз, утверждая, что "существует коренная (sic!) разница между ролью машины в обрабатывающей промышленности и в земледелии", г. Булгаков цитирует слова Бензинга: "сельскохозяйственные машины не способны к такому безграничному повышению производства, как промышленные..." (I, 44). И опять не везет г. Булгакову. Бензинг отмечает эту, вовсе не "коренную" разницу между земледельческими и промышленными машинами в начале VI главы, которая озаглавлена: "Влияние сельскохозяйственных машин на валовой доход". Разобрав подробно по отношению к каждому отдельному виду машин данные специальной сельскохозяйственной литературы и особо произведенной им анкеты, Бензинг получает такой общий вывод: увеличение валовой выручки получается при употреблении парового плуга -- на 10 процентов, рядовой сеялки -- на 10 процентов, молотилки -- на 15 процентов, кроме того рядовая сеялка сберегает 20 процентов семян, и только при употреблении машины для сбора картофеля замечается понижение валовой выручки на 5 процентов. Утверждение г. Булгакова: "во всяком случае, паровой плуг есть единственная из сельскохозяйственных машин, в пользу которой могут быть приведены известные технические соображения" (I, 47--48), во всяком случае опровергнуто тем самым Бензингом, на которого неосторожный г. Булгаков тут же ссылается.
   Чтобы дать возможно более точное и цельное представление о значении машин в сельском хозяйстве, Бензинг дает ряд подробнейших расчетов о результатах хозяйничанья без машин, с одной, с двумя и т. д. и, наконец, со всеми важнейшими машинами, включая и паровой плуг и сельскохозяйственные подвозные железные дороги (Feldbahnen). Оказывается, что при отсутствии машин валовая выручка = 69 040 маркам, расход = 68 615 маркам, чистый доход = 425 маркам или по 1,37 марки с гектара, а при употреблении всех важнейших машин валовой доход = 81 078 маркам, расход = 62 551,5 марки, чистый доход = 18 526,5 марки, т. е. по 59,76 марки с гектара, то есть более чем в сорок раз выше. И это влияние одних только машин, ибо система хозяйства предположена неизменной! Что применение машин сопровождается, как показывают те же расчеты Бензинга, громадным ростом постоянного капитала и уменьшением переменного (т. е. капитала, расходуемого на рабочую силу, и самого числа рабочих), это разумеется само собою. Одним словом, работа Бензинга всецело опровергает г. Булгакова и доказывает как превосходство крупного хозяйства в земледелии, так и применимость к последнему закона о росте постоянного капитала на счет переменного.
   Одно только сближает г. Булгакова и Бензинга: это то, что последний стоит на чисто буржуазной точке зрения, совершенно не понимает присущих капитализму противоречий и преблагодушно закрывает глаза на вытеснение рабочих машинами и т. п. О Марксе этот умеренный и аккуратный ученик немецких профессоров говорит с такой же ненавистью, как и г. Булгаков. Только Бензинг последовательнее: он называет Маркса "противником машин" вообще, и в земледелии и в промышленности, так как, дескать, Маркс "извращает факты", толкуя о вредном влиянии машин на рабочих и вообще приписывая машинам всякие беды (Bensing, 1. с, S. 4, 5, 11[27]). Отношение г. Булгакова к Бензингу паки и паки показывает нам, что перенимают у буржуазных ученых гг. "критики" и на что они смотрят сквозь пальцы.
   Какого сорта "критика" Герца, это достаточно видно из такого примера: на стр. 149 (русск. пер.) он обвиняет Каутского в "фельетонных приемах" и на стр. 150 "опровергает" утверждение о превосходстве крупного производства по употреблению машин такими доводами: 1. посредством товариществ покупка машин доступна и мелким хозяйствам. Это, изволите видеть, опровергает факт большей распространенности машин в крупных хозяйствах! Кому более доступны блага товарищеского соединения, об этом мы во втором очерке особо побеседуем с Герцем. 2. Давид показал в "Sozialistische Monatshefte"[28] (V, 2), что употребление машин в мелких хозяйствах "широко распространено и сильно возрастает... что и рядовая сеялка часто (sic!) встречается даже в очень мелких хозяйствах. То же самое с сенокосилками и другими машинами" (S. 63, стр. 151 русск. пер.). А если читатель обратится к статейке Давида[29], то увидит, что он берет абсолютные цифры о числе хозяйств, употреблявших машины, а не процентное отношение этих хозяйств ко всему числу хозяйств данной группы (как делает, разумеется, Каутский).
   Сопоставим эти цифры, относящиеся ко всей Германии за 1895 год[30].

0x01 graphic

   * Hektar -- гектар. Ред.
   
   Не правда ли, как подтверждаются этим слова Давида и Герца, что сеялки и косилки "часто" встречаются "даже в очень мелких хозяйствах"? И если Герц делает "вывод", что "со стороны статистики утверждение Каутского совершенно не выдерживает критики", то на чьей стороне наблюдаем мы в самом деле поистине фельетонные приемы?
   Как курьез надо отметить, что, отрицая превосходство крупного хозяйства по употреблению машин, отрицая вызываемый этим факт чрезмерного труда и недостаточного потребления в мелком хозяйстве, "критики" сами, однако, когда им приходится касаться фактического положения дел (и когда они забывают о своей "главной задаче" -- опровержении "ортодоксального" марксизма), беспощадно себя побивают. "Крупное хозяйство, -- говорит, напр., г. Булгаков во II томе своей книги (стр. 115), -- работает всегда капиталоинтенсивнее, чем мелкое, и потому, естественно, отдает предпочтение механическим факторам производства, сравнительно с живой рабочей силой". Что г. Булгаков, в качестве "критика", склоняется, вслед за гг. Струве и Туган-Барановским, к вульгарной экономии, противополагая механические (факторы производства" живым, -- это, действительно, вполне "естественно". Но естественно ли было, что он так неосторожно отрицал превосходство крупного хозяйства?
   О концентрации в сельскохозяйственном производстве г. Булгаков выражается не иначе, как "мистический закон концентрации" и т. п. Но вот приходится ему иметь дело с английскими данными, и оказывается, что тенденция к концентрации ферм имела место с 50-х годов вплоть до конца 70-х. "Мелкие потребительские хозяйства, -- пишет г. Булгаков, -- соединялись в более крупные. Эта консолидация земельных участков представляется отнюдь не результатом борьбы крупного и мелкого производства (?), а сознательного (!?) стремления лендлордов к повышению своей ренты соединением нескольких мелких хозяйств, плативших весьма низкую ренту, в крупное, могущее платить большую ренту" (I, 239). Вы понимаете, читатель: не борьба крупного с мелким, а вытеснение второго, как малодоходного, первым? "Раз хозяйство поставлено на капиталистическую ногу, то бесспорно, что, в известных границах, крупное капиталистическое хозяйство имеет несомненные преимущества над мелким капиталистическим" (I, 239--240). Если это бесспорно, то зачем же так шумит г. Булгаков и шумел (в "Начале") против Каутского, который начинает свою главу о крупном и мелком производстве (в "Аграрном вопросе") заявлением: "Чем более капиталистическим становится сельское хозяйство, тем более развивает оно качественное различие в технике между крупным и мелким производством"?
   Но не только период процветания земледелия в Англии, а и период кризиса приводит к неблагоприятным для мелкого хозяйства выводам. Отчеты комиссий за последние годы "с удивительной настойчивостью утверждают, что наиболее тяжело кризис лег именно на мелких хозяев" (I, 311). "Дома их, -- говорит один отчет про мелких собственников, -- хуже средних коттэджей рабочих... Работа всех их удивительно тяжела и значительно продолжительнее, чем рабочих, причем многие из них говорят, что они не находятся в столь выгодном материальном положении, как последние, что они живут не так хорошо и редко едят свежее мясо"... "Иомены, обремененные ипотеками, погибли первые" (I, 316)... "Они экономят во всем так, как это делают лишь немногие рабочие"... "Мелкие фермеры еще справляются до тех пор, пока пользуются неоплаченным трудом членов семьи"... "Что жизнь мелкого фермера бесконечно тяжелее, чем работника, едва ли нужно и добавлять" (I, 320--321). Мы привели эти выписки, чтобы читатель мог судить о правильности следующего вывода г. Булгакова: "Жестокое разорение хозяйств, сохранившихся до эпохи аграрного кризиса, говорит только (!!) о том, что мелкие производители в подобных случаях погибают скорее, чем крупные, -- не более (sic!!). Сделать отсюда какое-либо общее заключение об их общей экономической жизнеспособности совершенно невозможно, ибо в эту эпоху оказалось несостоятельно все английское земледелие" (I, 333). Не правда ли, хорошо? И г. Булгаков в главе об общих условиях развития крестьянского хозяйства даже обобщает этот замечательный способ рассуждения: "Внезапное падение цен тяжело отзывается на все формы (всех формах?) производства, но крестьянское, как наиболее слабое капиталом, естественно, менее устойчиво, чем крупное (что нимало не затрагивает вопроса об его общей жизнеспособности)" (II, 247). Итак, в капиталистическом обществе слабые капиталом хозяйства менее устойчивы, но это не затрагивает их "общей" жизнеспособности!
   Не лучше обстоит дело в отношении последовательности рассуждения и у Герца. Он "опровергает" (охарактеризованными выше приемами) Каутского, но, когда речь заходит об Америке, он признает преимущество ее более крупных хозяйств, допускающих "в гораздо большей степени применение машин, чего не допускает наше парцелльное хозяйство" (S. 36, русск. пер. 93); он признает, что "европейский крестьянин хозяйничает, часто придерживаясь устарелых, рутинных способов производства, надрываясь (robotend) над куском хлеба, как рабочий, не стремясь к лучшему" (там же). Герц признает и вообще, что "мелкое производство применяет сравнительно больше труда, чем крупное" (S. 74, русск. пер. 177), он мог бы с успехом поделиться с г. Булгаковым данными о повышении урожаев вследствие введения парового плуга (S. 67--68, русск. пер. 162--163) и т. п.
   Естественным спутником неустойчивости теоретических воззрений наших критиков на значение сельскохозяйственных машин является беспомощное повторение ими чисто реакционных выводов аграриев, настроенных против машин. Герц еще очень нерешителен, правда, в этом щекотливом пункте; говоря о "затруднениях", которые ставит сельское хозяйство введению машин, он замечает: "высказывается мнение, что зимой остается столько свободного времени, что ручная молотьба бывает выгоднее" (S. 65, русск. пер. 156--157). Герц склонен, видимо, заключать отсюда со свойственной ему логичностью, что этот факт говорит не против мелкого производства, не против капиталистических препятствий введению машин, а против машин! Зато г. Булгаков недаром выговаривает Герцу, что он "слишком связан мнениями своей партии" (II, 287). Российский профессор, конечно, выше таких унизительных "связей" и гордо заявляет: "Я достаточно свободен от столь распространенного, особенно в марксистской литературе предрассудка, согласно которому нужно видеть прогресс во всякой машине" (I, 48). К сожалению, полету мысли в этом великолепном рассуждении совершенно не соответствуют конкретные выводы. "Паровая молотилка, -- пишет г. Булгаков, -- лишив многих и многих рабочих зимних занятий, была, несомненно, значительным злом для рабочих, которое не окупалось техническими выгодами[31]. На это указывает, между прочим, Гольц, который выставляет даже утопическое пожелание" (II, 103), именно, пожелание ограничить употребление молотилки, особенно паровой, "для улучшения положения сельскохозяйственных рабочих, -- добавляет Гольц, -- а также для уменьшения эмиграции -- и миграции" (под миграцией, вероятно, Гольц имеет в виду, добавим от себя, переселение в города).
   Напомним читателю, что именно эту идею Гольца отметил в своем "Аграрном вопросе" и Каутский. Небезынтересно поэтому сравнить отношение к конкретному вопросу экономии (значение машин) и политики (не ограничить ли?) узкого ортодокса, погрязающего в марксистских предрассудках, и современного критика, прекрасно воспринявшего весь дух "критицизма".
   Каутский говорит ("Agrarfrage", S. 41), что Гольц приписывает молотилке особенно "вредное влияние": она отнимает у сельских рабочих их главное зимнее занятие, гонит их в города, усиливает обезлюдение деревни. И Гольц предлагает ограничить употребление молотилки, предлагает -- добавляет Каутский -- "по-видимому, в интересах сельских рабочих, а на самом деле в интересах помещиков, для которых", как говорит сам Гольц, "проистекающий от такого ограничения убыток будет с избытком возмещен -- если и не тотчас, то в будущем -- увеличением числа рабочих сил на летнее время". "К счастью, -- продолжает Каутский, -- это консервативное дружелюбие по отношению к рабочим есть не что иное, как реакционная утопия. Молотилка слишком выгодна "тотчас", чтобы помещики могли отказаться от ее употребления ради прибыли "в будущем". И потому молотилка будет продолжать свою революционную работу: она будет гнать сельских рабочих в города, она станет вследствие этого могучим орудием, с одной стороны, повышения заработных плат в деревне, с другой стороны, дальнейшего развития сельскохозяйственного машиностроения".
   Отношение г. Булгакова к такой постановке вопроса социал-демократом и аграрием в высшей степени характерно: это маленький образчик той позиции, которую заняла вообще вся современная "критика" между партией пролетариата и партией буржуазии. Критик, разумеется, не так узок и не так шаблонен, чтобы встать на точку зрения классовой борьбы и революционизирования всех общественных отношений капитализмом. Но, с другой стороны, хотя наш критик и "поумнел", -- все же воспоминания о том времени, когда он был "молод и глуп", разделял предрассудки марксизма, -- не позволяют ему целиком принять программу его нового товарища, агрария, совершенно резонно и последовательно заключающего от вреда машины "для всего сельского хозяйства" к пожеланию: запретить! И наш добрый критик оказывается в положении буриданова осла между двумя вязанками сена[32]: с одной стороны, он утратил уже всякое понимание классовой борьбы и способен теперь говорить о вреде машин для "всего сельского хозяйства", забывая, что всем современным сельским хозяйством руководят на первом плане предприниматели, думающие только о своей прибыли, -- он настолько забыл те "годы юности", когда он был марксистом, что ставит уже нелепейший вопрос, "окупают" ли технические выгоды машины ее вредное действие на рабочих (а это вредное действие оказывает не одна паровая молотилка, а и паровой плуг, и косилка, и зерноочистительная машина, и проч.)? Он не замечает даже, что аграрий хочет в сущности только более глубокого порабощения рабочего и зимой и летом. Но, с другой стороны, он смутно вспоминает тот устарелый "догматический" предрассудок, что запрещение машин есть утопия. Бедный г. Булгаков, выпутается ли он из этого неприятного положения?
   Интересно отметить, что наши критики, стараясь всячески ослабить значение сельскохозяйственных машин, выставляя даже "закон убывающего плодородия почвы", забыли (или умышленно не пожелали) упомянуть о том новом техническом перевороте земледелия, который подготовляет электротехника. Напротив, Каутский, -- который, по более чем несправедливому суждению г. П. Маслова, "сделал существенную ошибку, совершенно не определивши, в каком направлении идет развитие производительных сил в земледелии" ("Жизнь", 1901, No 3, стр. 171), -- Каутский указал на значение электричества в земледелии еще в 1899 году ("Agrarfrage"). В настоящее время признаки грядущего технического переворота намечаются уже яснее. Делаются попытки осветить теоретически значение электротехники в земледелии (см. Dr. Otto Pringsheim. "Landwirtschaftliche Manufaktur und elektrische Landwirtschaft", Brauns Archiv[33], XV, 1900, S. 406--418, и статью К. Каутского в "Neue Zeit"[34] XIX, 1, 1900--1901, No 18, "Die Elektrizität in der Landwirtschaft"[35]); раздаются голоса практиков-помещиков, описывающих свои опыты по применению электричества (Прингсгейм цитирует книгу Адольфа Зейффергельда, рассказывающего об опыте в своем хозяйстве), видящих в электричестве средство сделать снова земледелие доходным, призывающих правительство и помещиков к устройству центральных силовых станций и массовому производству электрической силы для сельских хозяев (в Кенигсберге вышла в прошлом году книга помещика из Восточной Пруссии, П. Мака -- Р. Mack. "Der Aufschwung unseres Landwirtschaftsbetriebes durch Verbilligung der Produktionskosten. Eine Untersuchung über den Dienst, den Maschinentechnik und Elektrizität der Landwirtschaft bieten"[36]).
   Прингсгейм делает очень верное, на наш взгляд, замечание, что современное земледелие -- по общему уровню его техники, да, пожалуй, и экономики -- ближе подходит к той стадии развития промышленности, которую Маркс назвал "мануфактурой". Преобладание ручного труда и простой кооперации, спорадическое применение машин, мелкие сравнительно размеры производства (если считать, напр., по сумме ежегодно продаваемых одним предприятием продуктов), сравнительно мелкие, в большинстве случаев, размеры рынка; связь крупного производства с мелким (причем последнее, подобно кустарям в их отношении к крупному хозяину мануфактуры, доставляет рабочую силу первому, -- или первое скупает "полуфабрикат" у второго, напр., крупные хозяева скупают свеклу, скот и т. п. у мелких), -- все эти признаки, действительно, говорят за то, что земледелие еще не достигло ступени настоящей "крупной машинной индустрии", в смысле Маркса. В земледелии еще нет "системы машин", связанных в один производительный механизм.
   Не надо, конечно, утрировать этого сравнения: с одной стороны, есть особенности земледелия, которые абсолютно неустранимы (если оставить в стороне слишком отдаленную и слишком проблематическую возможность лабораторного приготовления белка и пищи). Вследствие этих особенностей крупная машинная индустрия в земледелии никогда не будет отличаться всеми теми чертами, которые она имеет в промышленности. С другой стороны, и в мануфактуре крупное производство в промышленности достигло уже преобладания и значительного технического превосходства над мелким. Это превосходство мелкий промышленник пытался долгое еще время парализовать тем удлинением рабочего дня и сокращением потребностей, которое так характерно и для кустаря и для современного мелкого крестьянина. Преобладание ручного труда в мануфактуре давало еще некоторую возможность мелкому производству держаться посредством подобных "героических" средств, -- но те люди, которые обольщались этим и говорили о жизнеспособности кустаря (подобно тому, как нынешние критики говорят о жизнеспособности крестьянина), оказывались очень быстро опровергнутыми той "временной тенденцией", которая парализует "универсальный закон" технического застоя. Напомним, для примера, русских исследователей кустарного ткачества в Московской губернии в 70-х годах. По отношению к хлопчатобумажному ткачеству -- говорили они -- дело ручного ткача проиграно: машина взяла верх, но вот зато в области шелкового ткачества кустари еще могут держаться, машины еще далеко не так усовершенствованы. Прошло два десятилетия -- и техника отняла у мелкого производства еще одно из его последних убежищ, как бы говоря -- тем, кто имеет уши, чтобы слушать, и глаза, чтобы видеть, -- что экономист всегда должен смотреть вперед, в сторону прогресса техники, иначе он немедленно окажется отставшим, ибо кто не хочет смотреть вперед, тот поворачивается к истории задом: середины тут нет и быть не может.
   "Писатели, которые, подобно Герцу, трактовали о конкуренции мелкого и крупного производства в земледелии, игнорируя при этом роль электротехники, должны будут сызнова начать свое исследование", -- метко заметил Прингсгейм, и его замечание с еще большей силой падает на двухтомный труд г. Булгакова.
   Электрическая энергия дешевле паровой силы, она отличается большей делимостью, ее гораздо легче передавать на очень большие расстояния, ход машин при этом правильнее и спокойнее, -- она гораздо удобнее поэтому применяется и к молотьбе, и к паханию, и к доению, и к резке корма скоту[37] и проч. Каутский описывает одну из венгерских латифундий[38], в которой электрическая энергия проведена с центральной станции по всем направлениям в отдаленные части имения, служа для приведения в действие сельскохозяйственных машин, для резки свеклы, для подъема воды, для освещения и пр. и пр. "Для доставки 300 гектолитров воды ежедневно из колодца, глубиной в 29 метров, в резервуар, высотой в 10 метров, и для приготовления корма для 240 коров, 200 телят и 60 рабочих волов и лошадей, т. е. для резки, рубки свеклы и т. п., требовалось зимой две пары лошадей, летом одна пара, что стоило 1500 гульденов. Вместо лошадей работает теперь трех-- и пятисильный мотор, работа которых обходится, считая покрытие всех расходов, в 700 гульденов, т. е. на 800 гульденов меньше" (Kautsky, 1. с). Мак рассчитывает стоимость конного рабочего дня в три марки, а при замене его электричеством -- та же работа обходится в 40--75 пфеннигов, т. е. на 400--700 % дешевле. Если бы лет через 50 или больше -- говорит он -- 13/4 миллиона лошадей в германском земледелии были заменены электрической силой (в 1895 году в германском земледелии употреблялось для полевых работ 2,6 миллиона лошадей +1,0 миллиона волов + 2,3 миллиона коров, в том числе у хозяйств выше 20 ha -- 1,4 миллиона лошадей и 0,4 млн. волов), -- то это уменьшило бы расходы с 1003 миллионов марок до 261 миллиона, т. е. на 742 миллиона марок. Громадная площадь, дающая корм для скота, могла бы быть обращена на производство пищи людям, на улучшение питания рабочих, которых г-н Булгаков так пугает "сокращением даров природы", "хлебным вопросом" и т. п. Мак настойчиво рекомендует соединение земледелия с промышленностью для постоянного эксплуатирования электрической энергии; рекомендует прорытие мазурского канала, который мог бы питать электрической силой 5 центральных станций, раздающих энергию на 20--25 километров вокруг сельским хозяевам; рекомендует утилизацию торфа для той же цели; требует объединения сельских хозяев: "только в товарищеском объединении с индустрией и крупным капиталом возможно сделать снова прибыльной нашу отрасль промышленности" (Mack, S. 48). Разумеется, применение новых способов производства встретит массу затруднений и пойдет не гладким, а зигзагообразным путем, но что оно пойдет, что революционизирование земледелия неизбежно, -- в этом вряд ли можно сомневаться. "Замена большей части упряжек электромоторами означает, -- справедливо говорит Прингсгейм, -- возможность системы машин в земледелии... Чего не могла сделать сила пара, того наверное достигнет электротехника, а именно: превращения сельского хозяйства из старой мануфактуры в современное крупное производство" (1. с, р. 414).
   Мы не будем распространяться о том, какую гигантскую победу крупного производства будет означать (отчасти означает уже) введение электротехники в земледелие, -- это обстоятельство слишком очевидно, чтобы на нем настаивать. Посмотрим лучше, в каких современных хозяйствах имеются налицо зародыши той "системы машин", которую пустит в ход центральная силовая станция. Ведь для системы машин нужно сначала употребление различных машин на опыте, нужны примеры совместного употребления многих машин. Ответ на этот вопрос дают сведения германской переписи земледельческих хозяйств 14 июня 1895 года. Мы имеем данные о числе хозяйств каждой группы, употреблявших свои или чужие машины (г. Булгаков ошибается, приведя на 114 стр. второго тома часть этих данных и думая, что они относятся к числу машин. Кстати: сведения о числе хозяйств, употреблявших машины свои или чужие, представляют, разумеется, превосходство крупного производства более слабым, чем оно есть в действительности. Крупные хозяева чаще имеют собственные машины, чем мелкие, переплачивающие за пользование ими). Данные эти относятся к употреблению или машин вообще, или каждого рода машин в отдельности, так что мы не можем определить, по скольку машин употребляли хозяйства разных групп. Но если мы сложим для каждой группы число всех хозяйств, употреблявших каждый отдельный вид машин, то получим число случаев употребления всяких сельскохозяйственных машин. Приводим обработанные таким образом данные, показывающие, как подготовляется "система машин" в земледелии:

0x01 graphic

   Итак, в мелких хозяйствах, до 5 гектаров (таких хозяйств более трех четвертей всего числа, 4,1 млн. из 5,5 млн., т. е. 75,5 %; но у них только 5 млн. гектаров земли из 321/2 млн., т. е. 15,6 %) -- число случаев употребления каких бы то ни было сельскохозяйственных машин (мы сосчитали вместе и машины для молочного хозяйства) совершенно ничтожно. В средних хозяйствах (5--20 ha) меньше половины хозяйств употребляют вообще машины, и на 100 хозяйств приходится только 56 случаев употребления сельскохозяйственных машин. Только в крупном капиталистическом производстве[39] мы видим, что большинство хозяйств (3/4--9/10) употребляют машины, и начинает складываться система машин: на каждое хозяйство приходится более одного случая употребления машин. Употребляется, след., по нескольку машин в одном хозяйстве: напр., хозяйства выше 100 ha употребляли каждое около 4-х машин (352 % на 94 % употреблявших вообще). Из 572 латифундий (хозяйств с 1000 и более ha) 555 употребляли машины, и число случаев употребления машин равняется 2800, т. е. каждое хозяйство употребляло по пяти машин. Понятно отсюда, какие хозяйства подготовляют "электрическую" революцию и какие больше всего ею воспользуются.
   

IV. Уничтожение противоположности между городом и деревней. Частные вопросы, поднятые "критиками"

   От Герца перейдем к г. Чернову. Так как последний только "беседует" по поводу первого, то мы ограничимся здесь краткой характеристикой приемов рассуждения Герца (и приемов перефразировки его г. Черновым), чтобы перейти (в следующем очерке) к разбору некоторых новых, выдвигаемых "критиками", фактических данных.
   Что представляет из себя Герц в качестве теоретика, это достаточно показать на одном примере. В самом начале его книги мы встречаем параграф, носящий претенциозное заглавие: "Понятие национального капитализма". Герц хочет не больше и не меньше, как дать определение капитализму, "Мы можем, конечно, -- пишет он, -- охарактеризовать его, как такую народнохозяйственную систему, которая юридически основывается на вполне проведенных принципах свободы личности и собственности, технически -- на производстве в широких" (крупных?) "размерах[40], социально -- на отделении средств производства от непосредственных производителей, политически -- на обладании капиталистами центральной политической властью" (концентрированной политической силой государства?) "в силу одного экономического основания распределения собственности" (русск. пер., с. 37). Эти определения неполны, требуют ограничений -- говорит Герц -- напр., домашняя работа и мелкая аренда держатся еще везде наряду с крупным производством. "Не вполне подходящим является также реальное (sic!) определение капитализма, как системы, при которой производство находится под контролем" (господством и контролем) "капиталистов" (капиталовладельцов). Не правда ли, как великолепно это "реальное" определение капитализма как господства капиталистов? И как характерна эта, столь модная в настоящее время, quasi -- реалистическая, а на самом деле эклектическая погоня за полным перечнем всех отдельных признаков и отдельных "факторов". В результате, конечно, эта бессмысленная попытка внести в общее понятие все частные признаки единичных явлений, или, наоборот, "избегнуть столкновения с крайним разнообразием явлений", -- попытка, свидетельствующая просто об элементарном непонимании того, что такое наука, -- приводит "теоретика" к тому, что за деревьями он не видит леса. Герц, напр., забыл о такой мелочи, как товарное производство и превращение рабочей силы в товар! Зато он сочинил следующее генетическое определение, которое -- в наказание сочинителю -- следует привести целиком: капитализм -- "такое состояние народного хозяйства, в котором осуществление принципов свободного оборота, свободы личности и собственности достигло высшего (относительно) пункта, определяемого экономическим развитием и эмпирическими условиями каждого отдельного народного хозяйства" (S. 10, русск. пер. 38--39 не вполне точен). Г-н В. Чернов, разумеется, с восторженным благоговением переписывает и расписывает эти мыльные пузыри, угощая, кроме того, читателей "Русского Богатства" на протяжении целых тридцати страниц "анализом" типов национального капитализма. Из этого высокопоучительного анализа можно извлечь ряд чрезвычайно ценных и нисколько не шаблонных указаний, напр., указание на "независимый, гордый и энергический характер британца", на "солидность" английской буржуазии и "несимпатичность" ее внешней политики, -- на "страстный, увлекающийся темперамент романской расы" и на "немецкую аккуратность" (стр. 152 в No 4 "Р. Б."). "Догматический" марксизм, разумеется, окончательно уничтожен этим анализом.
   Не менее сокрушителен произведенный Герцем анализ данных об ипотеках. По крайней мере, г. Чернов в восторге от него. "Факт тот, -- пишет он, -- что... данные Герца еще никем не опровергнуты. Каутский в своем ответе на книгу Герца, распространяясь чрезвычайно много по поводу некоторых частностей" (вроде доказательства передержек Герца! Хороши "частности"!), "на аргументацию Герца в вопросе об ипотеках не отвечает ни единым словом" ("Р. Б." No 10, стр. 217, курсив г. Чернова). Как видно из ссылки на стр. 238 той же книжки "Р. Б.", г. Чернов знаком с ответной статьей Каутского ("Zwei Kritiker meiner "Agrarfrage""[41] в "Neue Zeit", 18, 1; 1899--1900); г. Чернов не мог не знать также, что журнал, в котором эта статья помещена, запрещен в России цензурой. Тем знаменательнее для характеристики всего облика современной "критики" тот факт, что подчеркнутые самим г. Черновым слова заключают в себе прямую неправду, ибо Каутский ответил по вопросу об ипотеках "Герцу, Давиду, Бернштейну, Шиппелю, Булгакову е tutti quanti"[42] на стр. 472--477 той самой статьи, которую г. Черное указывает. Скучная эта обязанность -- восстановлять извращенную истину, -- но, раз имеешь дело с гг. Черновыми, от этой обязанности никак не уклониться.
   Каутский ответил Герцу, разумеется, насмешкой, ибо Герц и в этом вопросе обнаружил свое неумение или свое нежелание понять, что к чему, и склонность повторять избитые доводы буржуазных экономистов. В "Agrarfrage" Каутского речь шла (S. 88--89) о концентрации ипотек. "Многочисленные мелкие деревенские ростовщики, -- писал Каутский, -- все более и более оттесняются на второй план, уступая место крупным централизованным капиталистическим или общественным учреждениям, монополизирующим ипотечный кредит". Каутский перечисляет некоторые капиталистические и общественные учреждения этого рода, говорит об обществах взаимного поземельного кредита (genossenschaftliche Bodenkreditinstitute), указывает на то, что и сберегательные кассы, и страховые общества, и многие корпорации (S. 89) вкладывают свои фонды в ипотеки и т. п. Напр., в Пруссии 17 обществ взаимного кредита выпустили к 1887 г. на 1650 млн. марок закладных листов[43]. "Эти цифры указывают уже на громадную концентрацию поземельной ренты в немногих центральных учреждениях" (курсив наш), "но концентрация быстро растет. В 1875 г. немецкие ипотечные банки выпустили закладных листов на 900 млн. марок, в 1888 -- на 21/2 миллиарда, в 1892 году эта сумма составляла уже 3400 миллионов, сконцентрированных в 31 (в 1875 г. в 27) банке" (S. 89). Эта концентрация поземельной ренты указывает ясно на концентрацию поземельной собственности.
   Нет -- отвечает Герц, Булгаков, Чернов и К0 -- "мы встречаем самую решительную тенденцию к децентрализации, к раздроблению собственности" ("Р. Б." No 10, 216), ибо "более четверти ипотечного кредита сосредоточено в руках демократических (sic!) кредитных учреждений, с массою мелких вкладчиков" (там же). Герц, с необычайным усердием, приводя ряд таблиц, доказывает, что мелкие вкладчики составляют массу вкладчиков в сберегательные кассы и т. п. Спрашивается только, к чему все это? Ведь на общества взаимного кредита и сберегательные кассы указал сам Каутский (не воображая, конечно, как воображает г. Чернов, что это особо "демократические" учреждения). Каутский говорит о централизации ренты в немногих центральных учреждениях, -- а ему указывают на массу мелких вкладчиков в сберегательные кассы!! И называют это "раздроблением собственности"! Да какое же отношение к сельскому хозяйству (речь идет о концентрации ренты) имеет число вкладчиков в ипотечный банк? Разве крупная фабрика перестает означать централизацию производства на том основании, что акции ее распределены среди массы мелких капиталистов? "До тех пор пока Герц и Давид не осведомили меня, -- писал Каутский в ответе Герцу, -- я и понятия не имел о том, откуда берут сберегательные кассы свои деньги. Я думал, что они орудуют с сбережениями Ротшильдов и Вандербильтов".
   По поводу передачи ипотек в собственность государства Герц говорит: "Это было бы очень плохое средство борьбы против крупного капитала и, конечно, прекрасное средство, чтобы восстановить против виновников такой реформы громадную, все увеличивающуюся армию мелких собственников, и в их числе особенно сельских батраков" (S. 29, русск. пер. 78. Г-н Чернов повторяет это с удовольствием на стр. 217--218 "Р. Б.").
   Так вот кто эти "собственники", об увеличении числа которых кричат Бернштейн и К0! -- отвечает Каутский. -- Это служанки с 20 марками в сберегательной кассе! И как стар и избит этот довод против социалистов, что "экспроприацией" своей они ограбят громадную армию трудящихся. Никто иной, как Евгений Рихтер с особенным усердием выдвигал этот довод в своей брошюре, которую он выпустил после отмены исключительного закона против социалистов[44] (и которую фабриканты скупали тысячами для даровой раздачи рабочим). В этой брошюре Евгений Рихтер выдвинул свою знаменитую "бережливую Агнесу": бедную швею, которая имела несколько десятков марок в сберегательной кассе и которая была ограблена злыми социалистами, захватившими государственную власть и превратившими банки в государственную собственность. Вот из какого источника черпают свои "критические" доводы Булгаковы[45], Герцы и Черновы!
   "В то время, -- говорит Каутский о "знаменитой" брошюре Евг. Рихтера, -- Евг. Рихтер был за это единодушно осмеян всеми социал-демократами. А теперь находятся среди последних люди, которые в нашем Центральном органе" (имеются в виду статьи, кажется, Давида в "Vorwärts"[46]) "поют хвалебную песнь сочинению, повторяющему те же мысли: Герц, мы превозносим твои подвиги!
   Для бедного Евгения на склоне его лет это -- настоящий триумф, и я не могу не привести еще, к его удовольствию, следующего места, находящегося на той же странице у Герца: "Мы видим, что мелкого крестьянина, городского домовладельца и особенно крупного земледельца экспроприируют именно низшие и средние классы, и главный контингент их поставляется, несомненно, сельским населением"" (Герц, S. 29, русск. пер. 77. -- Пересказано с упоением в "Р. Б." No 10, стр. 216--217). "Теория Давида об "опорожнении" (Aushöhlung) капитализма посредством коллективных договоров о заработной плате (Tarifgemeinschaften) и потребительных обществ теперь превзойдена. Она бледнеет перед герцевской экспроприацией экспроприаторов посредством сберегательных касс. Бережливая Агнеса, которую считали уже умершей, воскресает к новой жизни" (Kautsky, 1. с, S. 475) -- и русские "критики" вместе с публицистами "Русского Богатства" спешат пересадить эту воскресшую "бережливую Аг-несу" на русскую почву для посрамления "ортодоксальной" социал-демократии.
   И вот этот-то г. В. Чернов, захлебывающийся от восторга по поводу повторяемых Герцем доводов Евгения Рихтера, "разносит" Каутского на все корки на страницах "Русского Богатства" и сборника в честь г. Н. Михайловского "На славном посту". Было бы несправедливостью, если бы мы не отметили некоторые перлы этого разноса. "Каутский признает, опять-таки вслед за Марксом, -- пишет г. Чернов в No 8 "Р. Б.", с. 229, -- что прогресс капиталистического земледелия ведет к обеднению почвы питательными веществами: в виде различных продуктов у земли постоянно нечто отнимается, направляется в город и не возвращается обратно земле... Как видите, в вопросе о законах плодородия почвы Каутский беспомощно (sic!) повторяет слова Маркса, основывавшегося на теории Либиха. Но, когда Маркс писал свой первый том, либиховский "закон восстановления" был последним словом агрономии. Со времени этого открытия прошло уже более полувека. В наших знаниях о законах плодородия почвы произошла целая революция. И что же? Весь после-либиховский период, все последующие открытия Пастера, Вилле, опыты Солари с введением азота, открытия Вертело, Гелльригеля, Вильфарта и Виноградского в области бактериологии почвы -- все это для Каутского прошло бесследно"... Милый г. Чернов! Как он удивительно похож на тургеневского Ворошилова[47]: помните -- в "Дыме" -- молодого русского приват-доцента, который совершал променад по загранице, отличался вообще большой молчаливостью, но от времени до времени его прорывало, и он начинал сыпать десятками и сотнями ученых и ученейших, редких и редчайших имен? Точь-в-точь наш ученый г. Чернов, который совсем уничтожил этого невежественного Каутского. Только... только не справиться ли нам все же с книгой Каутского? Не заглянуть ли нам хоть в оглавление ее? Находим главу IV: "Современное сельское хозяйство", параграф d) "удобрения, бактерии". Открываем параграф (1) и читаем:
   "Во второй половине прошлого десятилетия было сделано открытие, что стручковые растения в отличие от остальных культурных растений получают почти весь свой запас азота не из почвы, а из воздуха, что они делают почву не только не беднее азотом, а еще богаче. Но этим свойством обладают они лишь в том случае, если в почве имеются известные микроорганизмы, пристающие к их корням. Там, где нет этих микроорганизмов, -- можно посредством соответствующей прививки придать стручковым растениям способность превращать бедную азотом почву в богатую азотом и таким образом удобрять до известной степени эту почву для других культурных растений. Прививка бактерий стручковым растениям дает, по общему правилу, возможность, в соединении с соответствующими минеральными удобрениями (фосфорнокислыми солями и калийными удобрениями), получать с земли постоянно самые высокие урожаи и без навоза. Лишь благодаря этому открытию "свободное хозяйство" приобрело вполне прочный базис" (Kautsky, 51--52). Кто же обосновал научно это замечательное открытие собирающих азот бактерий? -- Гелльригель...
   Вина Каутского в том, что он имеет скверную привычку (которая наблюдается также у многих узких ортодоксов) -- не забывать никогда о том, что члены боевой социалистической партии должны и в ученых своих трудах не упускать из виду читателя-рабочего, должны стараться писать просто, без тех ненужных ухищрений слога, без тех внешних признаков "учености", которые так пленяют декадентов и титулованных представителей официальной науки. Каутский и здесь предпочел рассказать толково и ясно, в чем состоят новейшие агрономические открытия, и опустить ничего не говорящие для девяти десятых публики ученые имена. Ворошиловы поступают наоборот: они предпочитают высыпать целый мешок ученых имен из области агрономии, политической экономии, критической философии и т. п., загромождая ученым сором суть дела. Например, Ворошилов-Чернов своим облыжным обвинением Каутского в незнании ученых имен и научных открытий загромоздил и замял крайне интересный и поучительный эпизод модной критики, именно: атаку буржуазной экономии на социалистическую идею об уничтожении противоположности между городом и деревней. Профессор Луйо Брентапо уверяет, например, что переселение из деревень в города вызывается не данными социальными условиями, а естественной необходимостью, законом убывающего плодородия почвы[48]. Г-н Булгаков, вслед за своим учителем, объявлял еще в "Начале" (1899, март, стр. 29) идею об уничтожении противоположности между городом и деревней "совершенной фантазией", которая "вызовет улыбку у агронома". Герц пишет в своей книге: "Уничтожение различия между городом и деревней является, правда, основным стремлением старых утопистов (и даже "Манифеста"), -- но нам все же не верится, чтобы общественный строй, заключающий в себе все условия для направления человеческой культуры к высшим достижимым целям, действительно уничтожил те великие центры энергии и культуры, какими являются большие города, и, в угоду оскорбленному эстетическому чувству, отказался от этих обильных сокровищниц искусства и науки, без которых невозможен прогресс" (S. 76. Русский переводчик, стр. 182, ухитрился слово "potenzirt"[49] перевести "потенциальный". Беда с этими русскими переводами! На стр. 270 тот же переводчик переводит: "Wer isst zuletzt das Schwein?"[50] -- "Кто же в конце концов свинья?"). Как видите, Герц защищает буржуазный порядок от социалистических "фантазий" фразами, в которых не меньше "борьбы за идеализм", чем у гг. Струве и Бердяева! Но самая защита от этого напыщенного идеалистического фразерства нимало не выигрывает.
   Что социал-демократы умеют ценить историческую заслугу великих центров энергии и культуры, это они доказывают своей непримиримой борьбой против всего, что прикрепляет к месту население вообще, крестьян и сельских рабочих в частности. И поэтому их, в отличие от критиков, не поймает на удочку ни один аграрий, стремящийся доставить "мужичку" зимние "заработки". Но решительное признание прогрессивности больших городов в капиталистическом обществе нисколько не мешает нам включать в свой идеал (и в свою программу действия, ибо неосуществимые идеалы мы предоставляем гг. Струве и Бердяевым) уничтожение противоположности между городом и деревней. Неправда, что это равносильно отказу от сокровищ науки и искусства. Как раз наоборот: это необходимо для того, чтобы сделать эти сокровища доступными всему народу, чтобы уничтожить ту отчужденность от культуры миллионов деревенского населения, которую Маркс так метко назвал "идиотизмом деревенской жизни"[51]. И в настоящее время, когда возможна передача электрической энергии на расстояние, когда техника транспорта повысилась настолько, что можно при меньших (против теперешних) издержках перевозить пассажиров с быстротой свыше 200 верст в час[52], -- нет ровно никаких технических препятствий тому, чтобы сокровищами науки и искусства, веками скопленными в немногих центрах, пользовалось все население, размещенное более или менее равномерно по всей стране.
   И если ничто не мешает уничтожению противоположности между городом и деревней (причем следует, конечно, представлять себе это уничтожение не в форме одного акта, а в форме целого ряда мер), то требует его отнюдь не одно только "эстетическое чувство". В больших городах люди задыхаются, по выражению Энгельса, в своем собственном навозе, и периодически все, кто могут, бегут из города в поисках за свежим воздухом и чистой водой[53]. Промышленность тоже расселяется по стране, ибо и ей нужна чистая вода. Эксплуатация водопадов, каналов и рек для получения электрической энергии даст новый толчок этому "рассеянию промышленности". Наконец -- last but not least[54] -- рациональная утилизация столь важных для земледелия городских нечистот вообще и человеческих экскрементов в частности тоже требует уничтожения противоположности между городом и деревней. И вот на этот-то пункт теории Маркса и Энгельса вздумали направить гг. критики свои агрономические возражения (от полного разбора теории, которая по этому вопросу особенно подробно изложена Энгельсом в "Anti-Dühring'e"[55], гг. критики предпочли воздержаться, ограничиваясь, как и всегда, простой перефразировкой обрывков мысли какого-нибудь Брентано). Ход их рассуждения такой: Либих доказал необходимость отдавать почве столько же, сколько у нее берется. Он считал поэтому выбрасывание городских нечистот в моря и реки бессмысленным и варварским расхищением веществ, необходимых для земледелия. Каутский разделяет теорию Либиха. Но новейшая агрономия показала полную возможность восстановления производительных сил земли без стойлового навоза, посредством искусственных удобрений, прививки известных бактерий собирающим азот стручковым растениям и т. п. Следовательно, Каутский и все эти "ортодоксы" -- просто отсталые люди.
   Следовательно -- ответим мы -- гг. критики и здесь совершают одну из своих бесчисленных и бесконечных передержек. Изложивши теорию Либиха, Каутский тотчас же указал, что современная агрономия доказала полную возможность "обходиться совершенно без стойлового навоза" (S. 50, "Agrarfrage"; ср. вышеприведенное место), но добавил при этом, что это -- паллиатив сравнительно с вызываемым системой очистки городов расхищением человеческих экскрементов. Вот этот пункт должны были бы опровергнуть критики, если бы они были способны спорить по существу, -- показать, что это не паллиатив. Об этом они и не подумали. Понятно само собой, что возможность замены естественных удобрений искусственными и факт этой (частичной ) замены ни на йоту не опровергает того, что нерационально выбрасывать естественные удобрения понапрасну, отравляя притом нечистотами реки и воздух в пригородных и прифабричных местностях. Около больших городов и сейчас существуют поля орошения, утилизирующие городские нечистоты с громадной пользой для земледелия, -- но утилизируется таким образом только ничтожная доля нечистот. Искусственные удобрения -- говорит Каутский, отвечая на стр. 211 своей книги на то самое возражение, будто новейшая агрономия опровергает факт агрономической эксплуатации деревни городом, которое гг. критики преподносят ему за нечто новое -- искусственные удобрения "дают возможность предотвратить понижение плодородия почвы, но необходимость применять эти искусственные удобрения все в большем и большем размере означает лишь еще одно из тех многочисленных отягощений сельского хозяйства, которые отнюдь не являются естественной необходимостью, а проистекают из существующих социальных отношении"[56].
   В подчеркнутых нами словах заключается весь "гвоздь" вопроса, так усердно запутываемого критиками. Писатели, которые, подобно г. Булгакову, пугают пролетариат "хлебным вопросом", более страшным и важным, чем социальный вопрос, которые восторгаются искусственным ограничением деторождения, говоря, что "регулирование прироста населения" становится "основным (sic!) экономическим условием" благополучия крестьянства (II, 261), что это регулирование заслуживает "уважения", и что "много лицемерного негодования" (только лицемерного? а не законного негодования против современных общественных порядков?) "возбуждает крестьянский прирост населения у сентиментальных (!?) моралистов, как будто безудержная похотливость (sic!) сама по себе является добродетелью" (там же), -- подобные писатели естественно и неизбежно должны стремиться к тому, чтобы оставить в тени капиталистические препятствия земледельческому прогрессу, чтобы свалить все на естественный "закон убывающего плодородия почвы", чтобы выставить уничтожение противоположности между городом и деревней "совершенной фантазией". Но каким безграничным легкомыслием должны отличаться гг. Черновы, чтобы вторить подобным рассуждениям и в то же время упрекать критиков марксизма в "отсутствии принципиальности, эклектизме и оппортунизме" ("Р. Б." No 11, стр. 246)?! Г-н Чернов, упрекающий других в отсутствии принципиальности и оппортунизме, -- что может быть комичнее этого зрелища?
   Все остальные критические подвиги нашего Ворошилова совершенно такие же, как сейчас нами разобранный.
   Если Ворошилов уверяет вас, что Каутский не понимает разницы между капиталистическим кредитом и ростовщичеством, что он обнаруживает полное неумение или нежелание понять Маркса, когда говорит о крестьянине, исполняющем функции предпринимателя и в качестве такового занимающем относительно пролетариата место, подобное фабриканту, если Ворошилов бьет при этом себя в грудь и восклицает: "говорю это смело, ибо чувствую (sic!) под собою твердую почву" ("На славном посту", стр. 169), -- то вы можете быть спокойны: Ворошилов опять безбожно путает и так же безбожно хвастает. Он "не заметил" в книге Каутского мест, посвященных ростовщичеству как таковому ("Agrarfrage", S. И, 102--104, особенно 118, 290--292), и ломится изо всех сил в открытую дверь, крича при этом, как водится, о "доктринерском формализме", "нравственной черствости" Каутского, "издевательстве над человеческими страданиями" и пр. Что же касается до исполнения крестьянином функций предпринимателя, то эта удивительно мудреная вещь, по-видимому, превосходит меру понимания Ворошилова. В следующем очерке мы попробуем, однако, разъяснить ему ее на самых конкретных примерах.
   Если Ворошилов желает доказать, что он настоящий представитель "интересов труда" и громит Каутского за "изгнание из рядов пролетариата множества самого доподлинного рабочего люда" (там же, стр. 167), вроде Lumpenproletariat'a[57], прислуги, кустаря и т. п., -- то знайте, что Ворошилов путает. Каутский разбирает здесь признаки, выделяющие тот "современный пролетариат", который создал современное "социал-демократическое пролетарское движение" ("Agrarfrage", S. 306), и Ворошиловы не сделали еще до сих пор такого открытия, чтобы босяки, кустари или прислуга создали социал-демократическое движение. Упрек же, что Каутский способен "изгонять" прислугу (начинающую теперь в Германии примыкать к движению), кустарей и пр. из рядов пролетариата, -- показывает только в полном виде всю беззастенчивость Ворошиловых, которые тем охотнее проявляют свое дружелюбие к "доподлинному рабочему люду", чем меньше практического значения имеют такие фразы и чем безопаснее разносить вторую часть "Аграрного вопроса", непропущенную российской цензурой. Впрочем, по части беззастенчивости есть и еще перлы: восхваляя гг. Н. -- она и Каблукова с полным умолчанием о направленной против них марксистской критике, г. Чернов в то же время с напускной наивностью спрашивает: кого это разумеют немецкие социал-демократы под своими русскими "товарищами"? Не верите, что в "Русском Богатстве" ставятся такие вопросы, так справьтесь с No 7, стр. 166.
   Если Ворошилов уверяет, что "предсказания" Энгельса о безрезультатности бельгийского рабочего движения, благодаря влиянию прудонизма[58], "потерпели крушение", -- то знайте, что Ворошилов опять извращает дело, слишком уверенный в своей, так сказать, "безответственности". Вот его слова: "Недаром Бельгия никогда не была ортодоксально-марксистской, и недаром недовольный ею за это Энгельс предрекал, что бельгийское движение, благодаря влиянию "прудонистских принципов", пойдет "von nichts durch nichts zu nichts"[59]. Увы! его предсказания потерпели крушение, а широта и всесторонность бельгийского движения сделали его в настоящее время образцом, по которому многому научаются многие "правоверные" страны" ("Р. Б." No 10, стр. 234). Дело было так: в 1872 (семьдесят втором!) году Энгельс полемизировал в социал-демократической газете "Volksstaat"[60] с немецким прудонистом Мюльбергером и, возражая против преувеличения значения прудонизма, писал: "Единственная страна, в которой рабочее движение находится непосредственно под влиянием прудоновских "принципов", это -- Бельгия, и именно поэтому бельгийское рабочее движение и идет, по выражению Гегеля, "от ничего через ничто к ничему""[61].
   Итак, это прямая неправда, будто Энгельс что-либо "предрекал" или "предсказывал". Он говорил только про то, что есть, т. е. про то, что было в 1872 году. А это несомненный исторический факт, что в то время бельгийское движение топталось на одном месте именно благодаря господству прудонизма, вожаки которого высказывались против коллективизма и отвергали самостоятельную политическую деятельность пролетариата. Только в 1879 году образована была "бельгийская социалистическая партия", и только с этого времени начинается та агитация за всеобщее избирательное право, которая ознаменовала победу марксизма над прудонизмом (признание политической борьбы пролетариата, организованного в самостоятельную классовую партию) и начало выдающихся успехов движения. Современная программа "бельгийской рабочей партии" восприняла (не говоря об отдельных менее важных пунктах) все основные идеи марксизма. И вот в 1887 году, в предисловии ко второму изданию своих статей о жилищном вопросе, Энгельс особенно подчеркивает "гигантский прогресс международного рабочего движения за последние 14 лет". Прогресс этот тесно связан -- говорит он -- с вытеснением прудонизма, который тогда господствовал, а теперь почти забыт. "В Бельгии, -- замечает Энгельс, -- фламандцы оттеснили валлонов от руководства движением, сместили (abgesetzt) прудонизм и сильно подняли движение" (стр. 4 той же брошюры, предисловие)[62]. Не правда ли, как верно изображено дело в "Русском Богатстве"? Если Ворошилов... но довольно! За легальным журналом, который может ежемесячно врать на "ортодоксальный" марксизм, как на мертвого, -- нам, разумеется, не угоняться.
   

V. "Процветание передовых современных мелких хозяйств". пример Бадена[63]

   -- Детализация, детализация! -- восклицал г. Булгаков в журнале "Начало" (No 1, с. 7 и 13), и этот лозунг повторяется сотни раз и на сотни ладов всеми "критиками".
   Хорошо, господа, возьмемся за детализацию.
   Когда вы направляли такой лозунг против Каутского, это было совершенно бессмысленно, потому что главная задача научного исследования аграрного вопроса, загроможденного бесконечным количеством бессвязных деталей, состояла именно в создании общей картины всего современного аграрного строя в его развитии. Ваш лозунг прикрывал только вашу научную беспринципность, вашу оппортунистическую боязнь всякого целостного и продуманного мировоззрения. И если бы вы отнеслись к книге Каутского не по-ворошиловски, вы могли бы извлечь из нее массу указаний о том, как следует пользоваться детальными данными, как их надо обрабатывать. А что вы этими детальными данными пользоваться не умеете, это мы докажем сейчас на целом ряде вами лее самими выбранных примеров.
   В своей статье "Крестьянские варвары", направленной против Каутского и помещенной в журнале господ Ворошиловых "Sozialistische (??) Monatshefte" (III Jahrg., 1899, Heft 2), Э. Давид с особенным торжеством сослался на "одну из основательнейших и интереснейших монографий" о крестьянском хозяйстве, появившихся в последнее время, именно на Морица Гехта (Hecht). "Drei Dörfer der badischen Hard" (Lpz. 1895)[64]. Герц подхватил эту ссылку, повторил вслед за Давидом несколько цифр из этого "прекрасного труда" (S. 68, русск. пер. 164) и "настоятельно рекомендовал" (S. 79, русск. пер. 188) ознакомление с ним либо в подлиннике, либо в извлечении Давида. Г-н Чернов в "Русском Богатстве" поспешил пересказать и Давида и Герца, противопоставляя Каутскому нарисованные Гехтом "яркие картины процветания передовых современных мелких хозяйств" (No 8, 206--209).
   Обратимся же к Гехту.
   Гехт описывает три баденскис деревни, находящиеся в 4--14 километрах от Карлсруэ: Гагсфельд, Бланкенлох и Фридрихсталь. Несмотря на мелкие размеры участков, 1--3 гектара (ha) на хозяина, крестьяне живут очень зажиточно и культурно, собирая с земли чрезвычайно высокие урожаи. Давид (а за ним и Чернов) сравнивает эти урожаи со средними для Германии (в доппельцентнерах[65] с 1 ha: картофеля 150--160 и 87,8, ржи и пшеницы 20--23 и 10--13, сена 50--60 и 28,6) и восклицает: каково? Вот вам "отсталые мелкие крестьяне"! Во-первых, ответим мы, поскольку здесь не дано никакого сравнения мелкого и крупного хозяйств, находящихся в равных условиях, смешно считать это доводом против Каутского. Еще более смешно, когда тот самый г. Чернов, который на стр. 229 No 8 "Русского Богатства" утверждает, что в "рудиментарном воззрении Каутского" (относительно агрономической эксплуатации деревни городом) "темные стороны капитализма даже преувеличиваются", -- приводит на стр. 209 против Каутского как раз такой пример, где это капиталистическое препятствие прогрессу земледелия устранено в силу подгородного расположения выбранных им деревень. В то время, как громадное большинство сельского населения теряет массу естественных удобрений от порождаемого капитализмом обезлюдения деревни и концентрации населения в городах, -- ничтожное меньшинство подгородных крестьян извлекает из своего положения особые выгоды и обогащается на счет обездоления массы. Неудивительно, что урожаи в описываемых деревнях так высоки, когда они приобретают на 41 000 марок в год навоза из военных конюшен трех соседних городов с гарнизонами (Карлсруэ, Брукзаль и Дурлах) и навозной жижи из городских ассенизационных учреждений (Hecht, S. 65); искусственные удобрения прикупаются только на 7000 марок[66]. Опровергать техническое превосходство крупного хозяйства примером мелких хозяйств, поставленных в подобные условия, значит только доказывать свое бессилие. Во-вторых, насколько в действительности имеем мы в этом примере "настоящих мелких крестьян", echte und rechte Kleinbauern, как говорит Давид и повторяет за ним Герц и Чернов? Ссылаются они при этом только на размеры землевладения, обнаруживая как раз неумение пользоваться детальными данными. Для подгородного крестьянина, как всякому известно, десятина земли значит то же, что десять десятин для крестьянина в захолустье, да и тип хозяйства от соседства города радикально изменяется. Напр., цена земли в самой малоземельной и самой богатой из этих подстоличных деревень, в Фридрихстале, равна 9--10 тыс. марок, впятеро больше средней баденской цены (1938 марок) и раз в двадцать больше цены земли в отдаленных местностях Восточной Пруссии. Следовательно, по размеру производства (единственно точному показателю размеров хозяйства) это вовсе не "мелкие" крестьяне. Что же касается типа их хозяйства, то мы видим здесь замечательно высокую степень развития денежного хозяйства и специализации земледелия, особенно подчеркиваемой Гехтом. Сеют табак (45 % площади в Фридрихстале), высокосортный картофель (идущий отчасти на семена, отчасти к столу "знатных господ" -- Hecht, 17 -- в Карлсруэ), продают в столице молоко и масло, поросят и свиней, сами покупают себе и хлеб и сено. Земледелие вполне приняло здесь торговый характер, и подстоличный крестьянин -- чистейшего типа мелкий буржуа, так что если бы г. Чернов действительно ознакомился с теми детальными данными, на которые он с чужих слов ссылается, то он, может быть, приблизился бы несколько к пониманию такой мудреной для него категории, как "мелкобуржуазность" (ср. No 7 "Русского Богатства", с. 163) крестьянина. Прекурьезно, что Герц и г. Чернов, объявляя себя неспособными понять, как это крестьянин исполняет функции предпринимателя, как это он в состоянии фигурировать то как рабочий, то как предприниматель, ссылаются на детальное исследование, автор которого прямо говорит: "Крестьянин XVIII века с его 8--10 гектарами земли был крестьянином" ("был крестьянином", г. Чернов!) "и физическим работником; карликовый крестьянин XIX века с его 1--2 гектарами есть умственный работник, предприниматель, торговец" (Hecht, S. 69, ср. стр. 12: "сельский хозяин сделался купцом и предпринимателем". Курсив Гехта). Ну, разве не по-ворошиловски "разносили" Каутского Герц и г. Чернов за смешение крестьянина с предпринимателем?
   Самым рельефным признаком "предпринимательства" является употребление наемного труда. И в высшей степени характерно, что ни один из тех quasi-социалистов, которые ссылались на работу Гехта, не проронил ни словечка об этом факте. Сам Гехт -- типичнейший Kleinbürger[67] благонамереннейшего направления, восторгающийся религиозностью крестьян и "отеческой попечительностью" о них великогерцогского начальства, вообще, и такой "важной" мерой, как устройство кулинарных курсов, в частности, -- старается, естественно, замять эти факты, доказать, что никакой "социальной пропасти" ни между богатыми и бедными, ни между крестьянином и батраком, ни между крестьянином и фабричным рабочим не существует. "Сословия сельскохозяйственных поденщиков не существует, -- пишет Гехт. -- Большинство крестьян в состоянии сами при помощи семьи обрабатывать свой участок; лишь немногие в этих трех деревнях испытывают нужду в чужих рабочих силах во время жатвы или для молотьбы; такие семьи "зовут на помощь" ("bitten"), по местному выражению, известных мужчин или женщин (которые и не думают называть себя "поденщиками")" (31). Что из всего числа хозяев в трех деревнях лишь немногие нанимают поденщиков, это неудивительно, ибо очень многие "хозяева" представляют из себя, как увидим, фабричных рабочих. А какая доля чистых земледельцев в частности прибегает к найму, Гехт не сообщает, предпочитая свою кандидатскую (докторскую, по-немецки) диссертацию, посвященную только трем деревням (из одной из этих деревень Гехт и сам родом), наполнять не точными статистическими данными о разных разрядах крестьян, а рассуждениями о высоконравственном значении прилежания и бережливости. (Несмотря на это, а, может быть, именно благодаря этому, Герц и Давид так превозносят труд Гехта.) Мы узнаем только, что заработная плата поденщикам всего ниже в самой богатой и чисто земледельческой деревне -- Фридрихстале, которая всего дальше отстоит от Карлсруэ (в 14 килом.). В Фридрихстале поденщик получает в день 2 марки на своем содержании, в Гагсфельде (4 килом, от Карлсруэ, населенном фабричными рабочими) -- 3 марки. Таково одно из условий "процветания" столь восхищающих критиков "настоящих мелких крестьян". "Между господами и прислугой (Gesinde = и прислуга и батраки), -- сообщает нам Гехт, -- существуют еще совершенно патриархальные отношения в этих трех деревнях. "Господин", т. е. крестьянин с 3--4 гектарами, "тыкает" батрака и батрачку, называет их просто по имени, а они называют крестьянина "дядей" (Vetter), а крестьянку "теткой" (Base) и говорят им "вы"... Батраки едят вместе с семьей и считаются как бы ее членами" (S. 93). О значении наемного труда в табаководстве, которое так широко развито в этом районе и которое требует особенно много рабочих рук, "основательнейший" Гехт хранит молчание, но так как он все-таки сказал хоть пару слов о наемном труде, то даже и этого благонамеренного буржуйчика приходится поставить выше по умению "детализировать" исследование, чем Ворошиловых "критического" социализма.
   В-третьих. На исследование Гехта ссылались в опровержение факта чрезмерной работы и недоедания в крестьянстве. И тут, однако, оказывается, что критики предпочли умолчать о фактах этого рода, отмеченных у Гехта. Им пришло на помощь то понятие "среднего" крестьянина, посредством которого так распространено прикрашивание "крестьянства" и у русских народников и у западноевропейских буржуазных экономистов. "Вообще" крестьянство этих трех деревень очень зажиточно, но даже из самой неосновательной монографии Гехта ясно видно, что в этом отношении обязательно различать три крупные группы. Около четверти (или 30 %) хозяев (большинство в Фридрихстале и немногие из Бланкенлоха) -- зажиточные мелкие буржуа, разбогатевшие благодаря близости столицы, ведущие доходное молочное хозяйство (продают 10--20 литров молока в день) и табаководство (один пример: валовая выручка 1825 марок с 1,05 гектара под табаком), откармливающие свиней на продажу (в Фридрихстале 1140 жителей, свиней держат 497, в Бланкенлохе на 1684 жителей -- 445, в Гагсфельде на 1273 -- 220) и т. п. Среди этого меньшинства (к которому, в сущности, единственно и применимы целиком восхищающие критиков признаки "процветания") употребление наемного труда, несомненно, встречается довольно часто. В следующей группе, к которой принадлежит большинство хозяев из Бланкенлоха, благосостояние уже значительно ниже; удобрения употребляется меньше, урожаи менее высоки, скота меньше (в Фридрихстале всего скота, в переводе на крупный, 599 штук на 258 ha, в Бланкенлохе -- 842 на 736 ha, в Гагсфельде -- 324 на 397 ha), "чистые комнаты" в домах реже, мясо едят уже далеко не каждый день, наблюдается у многих семей такое (знакомое очень нам, русским) явление, что они из нужды в деньгах продают осенью хлеб, а весною опять покупают[68]. Центр тяжести передвигается постоянно для этой группы от земледелия к промышленности, и уже 103 бланкенлохских крестьянина работают в Карлсруэ как фабричные рабочие. Эти последние вместе со всем почти населением Гагсфельда образуют третью группу (40--50 проц. всего числа дворов). Земледелие здесь уже подсобное занятие, которому посвящают свое время главным образом женщины. Уровень жизни хотя и выше, чем в Бланкенлохе (благодаря влиянию столицы), но нужда уже сильно дает себя знать. Молоко продают, а себе уже покупают отчасти "более дешевый маргарин" (24). Увеличивается быстро число коз: с 9 в 1855 г. до 93 в 1893 г. "Это увеличение, -- пишет Гехт, -- может быть объяснено только исчезновением собственно крестьянских хозяйств и разложением (Auflösung) крестьянского сословия в сословие сельских фабричных рабочих с сильно парцеллированным землевладением" (27). В скобках будь сказано, и во всей Германии число коз с 1882 по 1895 г. возросло в громадных размерах: с 2,4 млн. до 3,1 млн., что ясно указывает на обратную сторону того прогресса "крепкого крестьянства", который так воспевают гг. Булгаковы и мелкобуржуазные социалисты-"критики". Большинство рабочих пешком ходит за 31/2 килом, на фабрику в город, боясь перерасходовать даже и марку (48 коп.) в неделю на железнодорожный билет. Около 150 рабочих из 300 гагсфельдцев находят даже дорогим для себя обед в "народной столовой" за 40--50 пфеннигов и получают обед из дому. "Бедные женщины, -- сообщает Гехт, -- ровно в 11 часов кладут обед в судки и относят на фабрику" (79). Что касается работниц, то они заняты на фабрике тоже по 10 часов и получают за это всего 1,10--1,50 марки (мужчины -- 2,50--2,70 марки) и при поштучной плате 1,70--2 марки. "Некоторые работницы стараются повысить свою скудную плату посредством подсобных занятий; в Бланкенлохе 4 девушки работают в Карлсруэ на бумажной фабрике и берут бумагу на дом, чтобы по вечерам изготовлять из нее бумажные воронки; в вечер с 8 до 11 часов (sic!) делают до 300 мешков, получая за это 45--50 пфеннигов, -- добавка к малому дневному заработку, служащая для покрытия расходов на поездки по железной дороге. В Гагсфельде некоторые женщины, которые девушками работали на фабриках, имеют маленький подсобный заработок, полируя в зимние вечера серебряные товары" (36). "Гагсфельдский рабочий, -- умиляется Гехт, -- имеет свою оседлость не в силу имперского закона, а благодаря своей собственной энергии, имеет домик, который он не должен делить с чужими людьми, имеет маленький кусочек земли; но что гораздо важнее, чем это действительное владение, это -- сознание, что все это приобретено собственным прилежанием. Гагсфельдский рабочий -- и фабричный рабочий и крестьянин в одно и то же время. У кого нет земли, тот арендует хоть несколько парцелл, чтобы увеличить свой доход посредством утилизации свободных часов. Если летом работа начинается на фабрике "только" ("только"!) в 7 часов, рабочий встает в 4, чтобы окопать на своем поле картофель или принести корма скоту. Или если вечером он приходит домой в 7 часов, то что же ему делать, особенно летом? Вот он и поработает еще час-полтора на своем поле: ему ведь не нужна высокая рента с земли, -- он хочет только вполне (sic!) использовать свою рабочую силу..." И много еще таких елейностей говорит Гехт, заканчивающий свою книгу словами: "Карликовый крестьянин и фабричный рабочий -- оба (sic!) поднялись до среднего сословия, и это не благодаря искусственным, принудительным мерам, а благодаря собственному прилежанию, собственной энергии, выработке в себе высшей нравственности"[69].
   "Три деревни баденского Гарда представляют теперь из себя одно великое, широкое среднее сословие" (курсив Гехта).
   Что Гехт так пишет, это неудивительно, ибо он -- самый дюжинный буржуазный апологет. Но какого имени заслуживают те люди, которые морочат других, называя себя социалистами, и которые прикрашивают действительность еще усерднее всякого Гехта, выдавая процветание буржуазного меньшинства за общий прогресс и замазывая пролетаризацию большинства посредством старого жупела: "соединение земледелия с индустрией"?
   

VI. Производительность мелкого и крупного хозяйств. пример из восточной Пруссии

   Перенесемся, для разнообразия, из далекой южной Германии поближе к России, в Восточную Пруссию. Мы имеем здесь одно в высшей степени поучительное детальное исследование, которым совершенно не сумел воспользоваться требовавший детализации г. Булгаков. "Сравнение данных о действительной производительности крупного и мелкого хозяйств, -- пишет г. Булгаков, -- не может решить вопроса об их технических преимуществах, потому что сравниваемые хозяйства могут находиться при разных экономических условиях. Самое большое, что могут дать такие данные, это фактическое подтверждение того отрицательного вывода, что крупное производство не имеет технических преимуществ пред мелким не только в теории, но при известных условиях и в действительности. Таких сравнений делалось в экономической литературе не мало, во всяком случае достаточно для того, чтобы подорвать в непредубежденном и свободном от предрассудков читателе веру в преимущество крупного производства вообще" (I, 57--58). И в примечании приводятся два примера. Первый -- та самая работа Аугагена, -- сравнивавшего всего два хозяйства в 4,6 и 26,5 ha в Ганновере, -- которую цитировал и Каутский в "Agrarfrage" (S. Ill) и Герц (S. 69, русск. пер. 166). Мелкое хозяйство в этом случае показывает более высокие урожаи, и Аугаген определил в нем высшую доходность против крупного, но Каутский показал уже, что эта высшая доходность проистекает из недопотребления. Герц пробовал опровергнуть это, но с обычным своим успехом, и так как Герц теперь переведен на русский язык, а ответ Каутского Герцу неизвестен в России, то мы укажем в двух словах на содержание этого ответа (в цитированной выше статье в "Neue Zeit"). Герц, по обыкновению, извратил довод Каутского, ссылавшегося будто бы только на содержание крупным хозяином сына в гимназии. На деле же Каутский только иллюстрировал этим уровень жизни, и если бы Герц привел весь бюджет сравниваемых семей (обе состоят из 5 человек), то получил бы цифры: для мелкого -- 1158,40 марки, для крупного -- 2739,25. При одинаковом уровне жизни с крупным хозяйством мелкое оказалось бы менее доходным; по расчету Аугагена, доход мелкого = 1806 маркам, т. е. 5,45 % на капитал (33 651 марку), а крупного -- 2720 марок -- 1,82 % на капитал (149 559 марок). Вычтите недопотребляемое мелким, и его доход окажется равным 258 маркам -- 0,80 %! И это при количестве труда непропорционально высоком: в мелком 3 работника на 4,6 гектара, т. е. по одному работнику на 1,5 гект., в крупном -- 11 (ср. Герц, S. 75, русск. пер. 179) на 26,5 г., т. е. по 1 работнику на 2,4 гектара. Мы уже не говорим о том справедливо осмеянном Каутским обстоятельстве, что якобы социалист Герц сравнивает труд детей современного крестьянина со сбором колосьев Руфью![70] Что касается г. Булгакова, то он ограничился только сообщением данных об урожайности и не заикнулся об уровне жизни мелкого и крупного хозяев.
   "Другой пример, -- продолжает наш сторонник детализации, -- находим в новейшем исследовании Karl Klawki. "Ueber Konkurrenzfähigkeit des landwirtschaftlichen Kleinbetriebs" (в "Thiel's Landwirtschaftliche Jahrbücher", 1899, Heft 3--4)[71]. Его сравнение относится к Восточной Пруссии. Автор сравнивает по 4 хозяйства -- крупных, средних и мелких размеров. Особенностью его сравнения является то, что, во-первых, доходы и расходы выражены в деньгах, а затем, что автор переводит на деньги и ставит в расход стоимость рабочей силы в мелком хозяйстве, где она не покупается; для нашей цели такой прием едва ли правилен" (sic! Г-н Булгаков забывает добавить, что Klawki переводит на деньги стоимость труда во всех хозяйствах, оценивая труд мелкого заранее дешевле!); "тем не менее мы имеем..." Следует таблица, из которой мы теперь приведем лишь вывод: средняя чистая прибыль с 1 моргена (= 1/4 гектара) в крупном хозяйстве -- 10 марок, в среднем -- 18, в мелком -- 12. "Наибольшей доходностью, -- заключает г. Булгаков, -- отличается здесь среднее хозяйство, за ним следует мелкое и за ним крупное, которое оказывается, таким образом, позади всех". Мы нарочно выписали целиком все, что говорит г. Булгаков о сравнении крупных и мелких хозяйств. Теперь рассмотрим, что доказывает интересная работа Klawki, описывающая 12 типичных и в одинаковых условиях стоящих хозяйств на протяжении целых 120 страниц. Приведем сначала общие данные о хозяйствах, причем ограничимся, для экономии места и наглядности выводов, средними данными о крупном, среднем и мелком хозяйствах (средний размер = 358; 50 и 5 гектаров).

0x01 graphic

   *а = если не переводить на деньги стоимость рабочей силы хозяина и его семьи; b = если переводить.
   
   Как будто бы все выводы г. Булгакова всецело подтверждаются работой Klawki: с уменьшением размеров хозяйства увеличивается и валовой доход и даже доход от продажи по расчету на один морген! Мы думаем, что при тех приемах, которые употребляет Klawki, -- а эти приемы весьма распространенные и в основных своих чертах общие всем буржуазным и мелкобуржуазным экономистам, -- во всех или почти во всех случаях получится превосходство мелкого земледелия. Поэтому вся суть вопроса, совершенно не замечаемая Ворошиловыми, состоит в разборе этих приемов, и поэтому-то частичное исследование Klawki представляет громадный общий интерес.
   Начнем с урожаев. Оказывается, урожаи громадного большинства злаков правильно и очень значительно понижаются от крупных хозяйств к мелким. Собирается (в центнерах с моргена) пшеницы: 8,7--7,3--6,4; ржи: 9,9--8,7--7,7; ячменя: 9,4--7,1--6,5; овса: 8,5--8,7--8,0; гороха: 8,0--7,7--9,2[72]; картофеля: 63--55--42; кормовой свеклы: 190--156--117. Только льна, которого крупные хозяйства не сеют вовсе, мелкие хозяйства (3 из 4-х) собирают больше, чем средние (2 из 4-х), именно 6,2 "Stein" (= 181/2 фунтов) против 5,5.
   От чего же зависит более высокая урожайность в крупных хозяйствах? Klawki придает решающее значение четырем следующим причинам: 1) дренажа[73] почти не существует у мелких хозяев, а когда он имеется, то трубы кладут хозяева сами и кладут плохо; 2) мелкие хозяева пашут недостаточно глубоко -- слабы лошади; 3) рогатый скот у мелких хозяев имеет большей частью недостаточно корма; 4) производство навоза у мелких хозяев хуже: солома у их хлебов короче, большая часть соломы идет на корм скоту (значит, опять-таки, ухудшение качества корма), и на подстилку скоту употребляется меньше соломы.
   Итак, скот у мелких хозяев слабее, хуже качеством и хуже содержится. Это обстоятельство объясняет нам то странное и больше всего бросающееся в глаза явление, что при более высокой урожайности в крупных хозяйствах доход от земледелия оказывается в них, по расчету Klawki, меньше на 1 морген, чем в средних и мелких. Дело в том, что Klawki исключает корм, скота, не считая его ни в доходах, ни в расходах. Таким образом искусственно и фальшиво приравнено то, что на самом деле создает существенную разницу между крупными и мелкими хозяйствами и разницу не в пользу последних. Крупное хозяйство оказывается, при таком способе вычисления, менее доходным потому, что оно большую долю сельскохозяйственной площади занимает производством корма для скота (хотя на единицу площади оно держит гораздо меньше скота, чем мелкое), тогда как мелкое хозяйство "обходится" соломой в виде корма. "Преимущество" мелкого земледелия состоит, следовательно, в том, что оно хищнически обращается и с землей (хуже удобрение), и со скотом (хуже корм). Разумеется само собой, что подобное сравнение доходности различных хозяйств лишено всякого научного значения[74].
   Далее, из числа причин высшей урожайности земли в крупных хозяйствах надо указать то, что они чаще (и, по-видимому, даже почти исключительно) применяют мергелевание почвы[75], больше употребляют искусственных удобрений (расход на 1 морген 0,81 марки -- 0,38--0,43) и Kraftfuttermittel[76] (в крупных -- 2 марки на морген, в остальных -- ноль). "Наши крестьянские хозяйства, -- говорит Klawki, относящий к крупнокрестьянским и средние хозяйства, -- не расходуют ничего на Kraftfuttermittel. Они туго поддаются прогрессу и особенно скупятся на расходы чистыми деньгами" (461). Крупные хозяйства стоят выше и по системе полеводства: улучшенный плодоперемен мы видим во всех 4-х крупных хозяйствах, в 3-х средних (в 1-м -- старое трехполье) и только в одном мелком (в 3-х -- трехполье). Наконец, и машин крупные хозяева имеют гораздо больше. Правда, сам Klawki держится того мнения, что машины особенно большого значения не имеют. Но мы не ограничимся его "мнением", а возьмем выборки из данных. Машины следующих восьми родов -- паровые молотилки, конные молотилки, зерноочистительные машины, триеры, рядовые сеялки, машины для разбрасывания навоза, конные грабли и крутые катки[77] -- распределяются между описываемыми хозяйствами так: у 4-х крупных -- 29 (в том числе 1 паровая -- молотилка), у 4-х средних -- 11 (ни одной паровой), у 4-х мелких -- 1 машина (конная молотилка). Конечно, никакое "мнение" никакого поклонника крестьянского хозяйства не может нас заставить думать, что зерноочистительные машины, рядовые сеялки, катки и пр. могут не оказывать влияния на урожайность. Кстати, мы имеем здесь данные о числе машин, находящихся во владении таких-то хозяев, в отличие от массовых данных германской статистики, регистрировавшей только случаи употребления машин, -- и своих, и чужих безразлично. Очевидно, что такая регистрация тоже уменьшает преобладание крупного хозяйства и затушевывает следующие, описываемые Klawki, формы "позаимствования" машин: "Крупный хозяин охотно ссужает мелкому свой каток, свои конные грабли и зерноочистительную машину, если последний обещает ему за это поставить косца в горячее время" (443). Следовательно, известное число -- и без того, как мы показали, крайне редких -- случаев употребления машин в мелком хозяйстве представляет из себя превращенную форму приобретения рабочей силы.
   Пойдем далее. Другой случай фальшивого приравнивания заведомо неравных величин представляет прием Klawki считать цену продукта при продаже одинаковой во всех разрядах хозяйств. Вместо действительных случаев продажи автор берет в основание своих расчетов предположение, на неверность которого он сам указывает. Крестьяне сбывают хлеб большей частью на месте, и торговцы в маленьких городах сильно понижают цены. "Крупные имения лучше поставлены в этом отношении, так как они могут сразу отправлять крупные партии в главный город провинции. Они получают при этом обыкновенно 20--30 пфеннигов на центнер больше, чем при продаже в маленьких городах" (373). Крупные хозяева лучше умеют оценивать свой хлеб (451) и продают его по весу, а не мерами, как продают крестьяне к невыгоде для себя. Точно так же по весу продают крупные хозяева и скот, тогда как у крестьян покупают просто на основании внешнего осмотра. Сбыт молочных продуктов тоже поставлен у крупных хозяев лучше, ибо они могут отправлять молоко в город и получать высшие цены, чем средние хозяева, которые переделывают молоко в масло и сбывают торговцам. В свою очередь у средних -- масло лучше, чем у мелких (применение сепараторов, ежедневное изготовление и т. п.), которым и платят на 5--10 пфеннигов меньше за фунт. Откармливаемый на продажу скот мелкие хозяева должны продавать раньше (менее зрелым), чем средние, ибо у них не хватает корма (444). Все эти -- в общей сложности очень и очень немаловажные -- преимущества крупного хозяйства, как продавца на рынке, Klawki сбрасывает со счета в своей монографии, -- подобно тому, как поклонники мелкого хозяйства из числа теоретиков отбрасывают этот факт, ссылаясь на возможность помочь делу кооперацией. Мы не желаем смешивать действительность капитализма с возможностями мещански-кооперативного парадиза: ниже мы приведем факты о том, кому достаются в действительности наибольшие выгоды от кооперации.
   Отметим, что Klawki "не считает" в мелком и среднем хозяйствах труда самих хозяев по дренированию почвы, по ремонту всякого рода ("крестьяне сами работают") и т. п. Это "преимущество" мелкого хозяина социалист называет Ueberarbeit, чрезмерным трудом, перерабатыванием, а буржуазный экономист -- одной из выгодных ("для общества"] ) сторон крестьянского хозяйства. Отметим, что в средних хозяйствах, по указанию Klawki, наемные рабочие получают лучшую плату и харчи, чем в крупных, но и работают интенсивнее: "пример" хозяина побуждает к "большему прилежанию и тщательности" (465). Кто же из этих двух капиталистических хозяев, помещик или "свой брат" крестьянин выжимает из рабочего больше труда за данную плату, -- Klawki не пытается определить. Мы ограничимся поэтому указанием на то, что расход на страхование рабочих от увечий и на случай старости составляет для крупного хозяина 0,29 марки на морген, для среднего -- 0,13 марки (мелкий земледелец и здесь пользуется тем преимуществом, что вовсе себя не страхует, -- разумеется, к немалой "выгоде общества" капиталистов и помещиков), -- и затем еще ссылкой на пример русского земледельческого капитализма. Читатель, знакомый с книгой Шаховского "Отхожие земледельческие промыслы", помнит, может быть, такое характерное наблюдение: мужики-хуторяне и немцы-колонисты (на юге) отбирают себе рабочих "на выбор", платят им на 15--20 % дороже, чем крупные наниматели, и выжимают из них на 50 % больше работы. Это сообщал г. Шаховской в 1896 г., а в нынешнем году мы читаем, напр., в "Торгово-Промышленной Газете"[78] такое сообщение из Каховки: "... Крестьяне и хуторяне, по обычаю, платили дороже (чем экономии платили наемным рабочим), так как требуют лучших рабочих и более выносливых" (No 109, 1901 года, от 16 мая). Вряд ли есть основания думать, что подобное явление свойственно одной только России.
   В приведенной выше таблице читатель заметил два приема расчета: включая и не включая денежную оценку рабочей силы хозяина. Г-н Булгаков считает прием включения оценки "едва ли правильным". Разумеется, точный бюджет натуральных и денежных расходов и хозяев и батраков был бы гораздо правильнее, но раз таких данных нет, то приходится неизбежно определять денежные расходы семьи приблизительно. И вот чрезвычайно интересно, как Klawki делает этот приблизительный расчет. Крупные хозяева сами, конечно, не работают: они имеют даже особых управляющих, исполняющих за плату весь труд по руководству и надзору (из четырех имений три с управляющими, одно -- без управляющего; это последнее имение в 125 ha Klawki считал бы более правильным называть крупно-крестьянским имением). Хозяевам двух крупных имений Klawki "кладет" по 2000 марок в год "за труды" (состоящие, напр., в имении первом в том, что хозяин приезжает из своего главного имения раз в месяц на несколько дней, чтобы присмотреть за управляющим). Владельцу 125 ha (у первого 513 ha) он уже "кладет" только 1900 марок за работу самого хозяина и трех его сыновей. Разве не "естественно", что при меньшем количестве земли должен "обходиться" меньшим бюджетом? Средним хозяевам Klawki кладет уже 1200--1716 марок за всю работу мужа и жены, а в трех случаях также и детей. Мелким хозяевам -- по 800--1000 марок за работу 4--5 (sic!) человек, т. е. немногим больше (если больше), чем получает батрак, инстмаи, зарабатывающий с семьей всего на 800--900 марок. Итак, здесь уже делается еще крупный шаг вперед: сначала приравнивалось заведомо неравное, теперь объявляется, что уровень жизни должен понижаться от крупного хозяйства к мелкому. Ведь это значит заранее признать тот факт принижения капитализмом мелкого крестьянина, который якобы опровергается выкладками о размерах "чистой прибыли"!
   И если денежный доход понижается с уменьшением размеров хозяйства по предположению автора, то сокращение потребления доказывается прямыми данными. Количество потребляемых в хозяйстве продуктов земледелия составляет на одного человека (считая двоих детей за одного взрослого): у крупного хозяина -- 227 марок (среднее из двух цифр), у среднего -- 218 марок (среднее из четырех цифр), у мелкого -- 135 (sic!) марок (среднее из 4-х цифр). И притом, чем крупнее хозяйство, тем больше прикупается предметов питания (S. 453). Klawki и сам заметил, что тут приходится поставить вопрос о той Unterkonsumption (недопотребление), которое г. Булгаков отрицал и о котором он здесь предпочел умолчать, оказываясь еще большим апологетом, чем Klawki. A Klawki старается ослабить этот факт. "Имеет ли место известное недопотребление у мелких хозяев, -- говорит он, -- этого мы не можем утверждать, но считаем это вероятным по отношению к мелкому хозяйству IV" (97 марок на душу). "Факт тот, что мелкие крестьяне живут очень бережливо (!) и продают многое такое, что они сберегают у себя, так сказать, ото рта" (sich sozusagen vom Munde absparen)[79]. Делается попытка доказать, что высшей "производительности" мелкого хозяйства этот факт не устраняет: если поднять потребление до 170 марок -- сумма вполне достаточная (для "меньшего брата", но не для капиталиста-земледельца, как мы видим), -- то получим, что на 1 морген надо бы увеличить потребление и уменьшить доход от продажи на 6--7 марок. За вычетом их получим (см. выше табличку) 29--30 марок, т. е. все же выше, чем в крупном хозяйстве (S. 453). Но если мы поднимем потребление не до этой на глаз взятой цифры (и притом взятой пониже, ибо "ён достанет"), а до 218 марок (= действительность в среднем хозяйстве), то увидим, что доход от продажи продуктов упадет в мелком хозяйстве до 20 марок на морген против 29 при среднем и 25 при крупном хозяйстве. То есть: исправление одной этой (из многочисленных указанных выше) неправильности в сопоставлениях Klawki разрушает уже всякое "преимущество" мелкого крестьянина. Но в изыскиваниях преимуществ Klawki неистощим. Мелкие крестьяне "соединяют земледелие с промыслами": трое мелких крестьян (из 4-х) "прилежно ходят на поденщину, получая, кроме платы, и харчи" (435). Но особенно велики преимущества мелкого земледелия во время кризиса (как русским читателям давно уже известно из многочисленных народнических упражнений на эту тему, подогреваемых теперь гг. Черновыми): "Во время сельскохозяйственного кризиса, да такжо и в другое время, именно мелкое хозяйство будет обладать наибольшей прочностью, будет в состоянии сбывать сравнительно больше продуктов, чем другие разряды хозяйств, посредством крайнего сокращения домашних расходов, каковое сокращение должно, правда, вести к некоторому недопотреблению" (479 -- последние выводы Klawki, ср. S. 464). "Многие мелкие хозяйства принуждаются, к сожалению, к этому высоким размером процентов по долгам. Но таким образом -- хотя и с большим трудом -- они получают возможность держаться и перебиваться. Вероятно, именно сильным сокращением потребления объясняется, главным образом, то увеличение мелкокрестьянских хозяйств в нашей местности, которое констатирует имперская статистика". И Klawki приводит данные о кенигсбергском регирунгсбецирке[80], в котором с 1882 по 1895 г. число хозяйств до 2 ha возросло с 56 до 79 тыс., в 2--5 ha -- с 12 до 14 тыс., в 5--20 ha с 16 до 19 тыс. Это -- та самая Восточная Пруссия, в которой гг. Булгаковы усматривают "вытеснение" крупного производства мелким. И подобные господа, которые так по-суздальски толкуют цифры голой статистики площадей, кричат еще о "детализации"! Вполне естественно, что Klawki считает "важнейшей задачей современной аграрной политики для разрешения вопроса о сельских рабочих на востоке -- поощрить наиболее дельных рабочих к оседлости посредством доставления им возможности, если не в первом, то хотя бы во втором (sic!) поколении, приобрести кусочек земли в собственность" (476). Не беда, что инстманы, которые покупают себе кусочек земли из своих сбережений, "оказываются большей частью в худшем положении в денежном отношении; они это и сами знают, но их приманивает более свободное положение", -- и вся задача буржуазной экономил (а в настоящее время, по-видимому, также и "критиков") поддерживать в самой отсталой части пролетариата эти иллюзии.
   Таким образом, исследование Klawki по всем пунктам опровергает ссылавшегося на него г. Булгакова. Оно доказывает техническое превосходство крупного хозяйства в земледелии, чрезмерный труд и недоедание мелкого крестьянства, превращение его в батрака и поденщика для помещика, доказывает связь роста числа мелких крестьянских хозяйств с ростом нужды и пролетаризации. Два вывода из этого исследования имеют особенно важное принципиальное значение. Во-первых, мы видим наглядно препятствия к введению машин в земледелии: это -- бесконечное принижение мелкого земледельца, готового "не считать" своего труда, делающего для капиталиста ручной труд более дешевым, чем машинный. Вопреки утверждениям г. Булгакова, факты вполне доказывают полную аналогию между положением мелкого крестьянина в земледелии и кустаря в промышленности при капиталистических порядках. Вопреки утверждениям г. Булгакова, мы видим в земледелии еще более широкое принижение потребностей и усиление интенсивности труда, как орудие в конкуренции с крупным производством. Во-вторых, по отношению ко всем и всяким сравнениям доходности мелких и крупных хозяйств в земледелии мы должны раз навсегда признать абсолютно негодными и вульгарно-апологетическими выводы, игнорирующие три обстоятельства:
   1) Как питается, как живет и как работает земледелец?
   2) Как содержится и как работает скот?
   3) Как удобряется и рационально ли эксплуатируется земля? Мелкое земледелие держится всяческим хищничеством: расхищением труда и жизненных сил земледельца, расхищением сил и качеств скота, расхищением производительных сил земли, а потому всякое исследование, не принимающее всесторонне во внимание все эти обстоятельства, представляет из себя просто ряд буржуазных софизмов[81].
   Неудивительно поэтому, что именно "теория" чрезмерного труда и недостаточного потребления мелких крестьян в современном обществе вызвала особенно ожесточенные нападки гг. критиков. Г-н Булгаков еще в журнале "Начало" "брался" (No 1, с. 10) привести сколько угодно "цитат", доказывающих противоположное тому, что утверждал Каутский. Из исследования Союза социальной политики[82] "Bäuerliche Zustände" ("Положение крестьян") -- повторяет г. Булгаков в своей книге -- "Каутский, в своей попытке гальванизировать труп (sic!) устарелой догмы, выбрал несколько фактов, свидетельствующих о вполне понятной для данного момента угнетенности крестьянского хозяйства; пусть убедятся, что там можно найти свидетельства и несколько иного характера" (II, 282). Попробуем же "убедиться" и проверить "цитаты" строгого ученого, который отчасти просто повторяет цитаты Герца (S. 77, русск. пер. 183).
   "Из Эйзенаха свидетельствуют об улучшении скотоводства, удобрения, употреблении машин и вообще прогрессе сельскохозяйственного производства..." Открываем статью об Эйзенахе ("Bäuerl. Zust", I В.). Положение владельцев менее 5 ha (а таковых в описываемом районе 887 из 1116) "в общем мало благоприятно" (66). "Поскольку они имеют заработки у крупных хозяев в качестве жнецов, поденщиков и пр., их положение сравнительно благоприятное" (67)... В общем за 20-тилетие -- существенный технический прогресс, но "еще многого остается желать, в особенности по отношению к более мелким хозяйствам" (72)... "более мелкие хозяева употребляют отчасти для полевых работ слабосильных коров..." Подсобные заработки: лесные работы, возка дров; последняя "отвлекает от земледелия", ведет к "понижению благосостояния" (69). "Лесные работы тоже не дают достаточного заработка. В некоторых районах мелкие землевладельцы (Grundstücksbesitzer) занимаются ткачеством, которое плохо (leidlich) оплачивается. В единичных случаях -- кустарная выделка сигар. В общем существует недостаток в подсобных заработках" (73)... И автор, Ökonomie-Commissar Dittenberger[83], кончает замечанием, что крестьяне при их "простой жизни" и "скромных потребностях" сильны и здоровы, что даже "удивительно при малопитательной нище беднейшего класса, у которого картофель составляет главную составную часть пищи" (74)...
   Вот как опровергают "ученые" Ворошиловы "застарелый марксистский предрассудок, будто бы крестьянское хозяйство неспособно к техническому прогрессу"!
   "...О королевстве Саксонии генеральный секретарь Лангсдорф говорит, что в целых округах, в особенности же в более плодородных местностях, между крупными и мелкими имениями вряд ли уже существует разница по интенсивности хозяйства". Так опровергает Каутского Ворошилов австрийский (Герц, S. 77, русск. пер. 182--183) и вслед за ним повторяет Ворошилов русский (Булгаков, II, 282, со ссылкой на "Bäuerl. Zust", II, 222). Открываем 222-ую страницу приводимого критиками источника и читаем непосредственно вслед за приведенными Герцем словами: "Такая разница более заметна в горных местностях, где более крупные имения хозяйничают с большим сравнительно оборотным капиталом; однако и здесь крестьянское хозяйство часто стоит не ниже по размерам чистой прибыли, так как менее высокий доход уравновешивается большей бережливостью, которая при данном очень низком уровне потребностей (bei der vorhandenen grossen Bedürfnisslosigkeit) часто доходит до того, что крестьянин-хозяин живет хуже промышленного рабочего, ознакомившегося с более широкими потребностями" ("Bäuerl. Zust", II, 222). И дальше сообщается, что преобладающая система хозяйства -- плодопеременная, которая преобладает уже у средних хозяев, а "трехполье встречается почти только еще у мелких владельцев крестьянских имений". По отношению к скотоводству тоже повсюду наблюдается прогресс. "Только по отношению к разведению рогатого скота и утилизации молочных продуктов крестьянин обыкновенно стоит позади крупного помещика" (223).
   "Проф. Ранке, -- продолжает г. Булгаков, -- свидетельствует технический прогресс в крестьянском хозяйстве в окрестностях Мюнхена, типичных, по его словам, для всей верхней Баварии". Открываем статью Ранке: три общины гроссбауэров, хозяйничающих при помощи наемных рабочих; 69 крестьян из 119 имеют более 20 гектаров, у них U всей земли, причем 3 8 "крестьян" имеют каждый более 40 гектаров, в среднем каждый по 59 гектаров, и всего у них около 60 % всей земли...
   Кажется, этого достаточно для характеристики "цитат" гг. Булгакова и Герца.
   

VII. Баденская анкета о крестьянском хозяйстве

   "Мы не можем за недостатком места, -- пишет Герц, -- привести подробные и интересные отзывы из баденской анкеты о 37 общинах. По большей части отзывы эти аналогичны приведенным выше: наряду с благоприятными встречаются неблагоприятные и безразличные, но нигде на всем протяжении трех томов анкеты подробные бюджеты расходов не дают права делать выводы о "недоедании" (Unterkonsumption), о "грязной, унизительнейшей нужде" и т. п." (S. 79, русск. пер. 188). Подчеркнутые нами слова Герца заключают в себе, по обыкновению, прямую неправду: именно баденская анкета, на которую он ссылается, документальнейшим образом доказала "недопотребление" именно мелкого крестьянства. Извращение дела Герцем тесно связано здесь с тем приемом, который особенно культивировали русские народники, а теперь подхватывают все и всяческие "критики" в аграрном вопросе, -- с огульными отзывами о "крестьянстве". А так как на Западе понятие "крестьянства" еще более неопределенно, чем у нас (нет резкого сословного признака), и так как "средние" отзывы и выводы прикрывают сравнительное "благосостояние" (или хотя бы неголодание) меньшинства и обездоливание большинства, то поприще здесь для всяких апологетов открывается необъятное. Баденская же анкета дает как раз возможность различить отдельные группы крестьянства, чего Герц в качестве сторонника "детализации" предпочел не заметить. В 37 типичных общинах были выбраны типичные хозяйства крупных крестьян (Grossbauer), средних и мелких, а также поденщиков, всего 70 крестьянских (31 крупное, 21 среднее и 18 мелких) и 17 поденщицких хозяйств, и эти хозяйства подверглись детальнейшему бюджетному исследованию. Обработать все эти данные мы не имели возможности, но достаточно и нижеприводимых главных результатов, чтобы получить весьма определенные выводы.
   Приведем сначала данные об общем хозяйственном типе крупных (а), средних (b) и мелких (с) крестьянских хозяйств (из Anlage VI: "Uebersichtliche Darstellung der Ergebnisse der in den Erhebungsgemeinden angestellten Ertragsberechnungen"[84], причем мы свели данные этой таблицы по отношению к Grossbauer'ам, Mittelbaer'aM и Kleinbauer'ам[85] в отдельности). Размеры землевладения, -- средние по группам: (а) 33,34 гектара, (b) 13,5 и (с) 6,96 -- сравнительно высоки для такой страны мелкого землевладения, как Баден, но если исключить 10 хозяйств в общинах NoNo 20, 22 и 30, отличающихся исключительно высокими размерами землевладения (до 43 гектаров у Kleinbauer'a и до 170 у Grossbauer'a!), то получим более нормальные для Бадена цифры: а) 17,8 гект., b) 10,0 гект. и с) 4,25 гектара. Размеры семей: а) 6,4 человек, b) 5,8 и с) 5,9 (эти данные, как и все следующие, если нет оговорок, относятся ко всем 70 хозяйствам). Следовательно, у крупных крестьян семьи значительно выше, но, тем не менее, наемный труд играет у них несравненно большую роль. Вообще к найму прибегают 54 крестьянина из 70, т. е. более трех четвертей всего числа, именно 29 крупных крестьян (из 31), 15 средних (из 21) и 10 мелких (из 18). Таким образом, из крупных крестьян 93 % не обходится без найма рабочих, -- из мелких 55 %. Эти цифры очень поучительны для проверки ходячего (и без критики перенятого "критиками") мнения о несущественном значении наемного труда в современном крестьянском хозяйстве. У крупных крестьян (размер землевладения которых, 18 гект., входит в рубрику 5--20 ha, причисляемую при всяких огульных отзывах к настоящему крестьянскому хозяйству) мы видим чисто капиталистические хозяйства: 24 хозяйства с 71 батраком, почти по три батрака на хозяйство, и 27 хозяев, нанимающих поденщиков в общей сложности на 4347 дней (по 161 рабочему дню на 1 хозяина). Сопоставьте с этим размеры землевладения у тех крупных крестьян в окрестности Мюнхена, "прогрессом" которых бравый г. Булгаков опровергал "марксистский предрассудок" о принижении крестьян капитализмом!
   Для средних крестьян мы имеем: у 8 -- 12 батраков, у 14 -- 956 поденных рабочих дней; для мелких: у 2--2 батрака, у 9 -- 543 поденных рабочих дня. Половина мелких крестьян в течение двух месяцев (543: 9 = 60 дней), т. е. в самый важный для земледельца период, не обходится без наемного труда (а эти мелкие крестьяне, несмотря на более крупные размеры землевладения, имеют несравненно меньшие размеры производства, чем те фридрихстальцы, которыми так умилялись гг. Черновы, Давиды, Герцы).
   Результаты хозяйства таковы: у 31 крупного крестьянина 21 329 марок чистой прибыли и 2113 марок дефицита, т. е. всего 19 216 марок прибыли, или на одно хозяйство 619,9 марки (а при вычете пяти хозяйств в общинах NoNo 20, 22 и 30 -- 523,5 марки), для среднего хозяйства соответствующая сумма будет 243,3 марки (272,2 при вычете трех общин), для мелкого -- 35,3 марки (37,1 при вычете трех общин). Мелкий крестьянин, следовательно, в буквальном смысле слова едва-едва сводит концы с концами, и это только благодари сокращению потребления. Анкета сообщает ("Ergebnisse etc." в IV томе "Erhebungen", S. 138[86]) данные о количестве потребляемых в каждом хозяйстве важнейших продуктов. Приводим эти данные, вычислив средние для каждой из вышеуказанных групп крестьянства:

0x01 graphic

   Вот в какого рода данных бравый Герц "не заметил" ни недоедания, ни нужды! Мы видим, что мелкий крестьянин сокращает свое потребление против среднего и крупного на весьма значительную величину, питаясь и одеваясь почти не лучше, чем поденщик. Мяса, напр., он потребляет в полтора раза меньше среднего и почти в два раза меньше крупного крестьянина. Эти данные еще и еще раз подтверждают, как негодны огульные отзывы и как фальшивы все вычисления доходности, игнорирующие различия в уровне жизни. Если мы возьмем, напр., только две последние графы нашей таблицы (чтобы не предпринимать сложных вычислений по переводу продуктов питания на деньги), то увидим, что "чистая прибыль" не только мелкого, но даже и среднего крестьянина есть чистейшая фикция, с которой могут возиться только чистейшие буржуа, вроде Гехта и Klawki, или чистейшие Ворошиловы, вроде наших критиков. В самом деле, если мы примем, что мелкий крестьянин расходует на денежные продукты столько, сколько средний, то его расход поднимется на сотню марок, и мы получим громадный дефицит. Если бы средний расходовал столько же, сколько крупный, его расход поднялся бы на 220 марок, и если бы он не "притеснял" себя в пище, то тоже имел бы дефицит[87]. Разве это ухудшение потребления мелким крестьянином, неразрывно связанное, как это само собою понятно, с ухудшением питания скота и с недостаточным восстановлением (а то и прямым расхищением) производительных сил земли, -- не подтверждает всецело тех слов Маркса, по поводу которых с таким высокомерием пожимают плечами современные критики: "Бесконечное раздробление средств производства и одичание самого производства. Безмерное расхищение человеческой силы. Прогрессивное ухудшение условий производства и удорожание средств производства -- необходимый закон мелкой поземельной собственности" ("Das Kapital", III, 2, 342)[88].
   По поводу этой же баденской анкеты отметим еще одно извращение г. Булгакова (критики взаимно пополняют друг Друга, и если один исказит в известном источнике одну сторону дела, то другой -- другую). Г-н Булгаков неоднократно цитирует баденскую анкету, -- значит как будто знаком с ней. И тем не менее он проделывает такую штуку: "Исключительная и роковая будто бы задолженность крестьянина, -- так гласит увертюра, II, 271, -- составила один из непреложнейших догматов в мифологии, создавшейся относительно крестьянского хозяйства в литературе"... "В имеющихся у нас исследованиях отмечается высокая задолженность лишь самого мелкого, еще не окрепнувшего владения (Tagelöhnerstellen). Так, общее впечатление относительно данных обширной баденской анкеты (в примечании ссылка на анкету) Шпренгер выражает следующим образом: "... лишь задолженность участков поденщиков и мелкокрестьянских владений в значительном числе исследованных местностей является относительно значительной, но и здесь в большинстве случаев она не достигает возбуждающей опасение высоты..."" (272). Странная это вещь! С одной стороны, ссылка на самое анкету, с другой стороны, приведение одного только "общего впечатления" какого-то Шпренгера, писавшего об анкете. И как на грех Шпренгер говорит неправду (по крайней мере, в цитированном г. Булгаковым месте, ибо мы с сочинением Шпренгера не знакомы). Авторы анкеты утверждают, что в большинстве случаев задолженность именно мелкокрестьянского землевладения достигает внушающей опасение высоты. Это раз. А второе -- они утверждают, что в отношении задолженности положение мелких крестьян хуже не только положения средних и крупных крестьян (что Шпренгер отметил), но и положения поденщиков.
   Вообще надо заметить, что авторы баденской анкеты устанавливают тот чрезвычайно важный факт, что в крупных хозяйствах граница допустимой задолженности (т. е. допустимой без опасности разорения) выше, чем в мелком. После приведенных нами выше статистических данных о результатах хозяйства у крупных, средних и мелких крестьян это обстоятельство не требует особых пояснений. По отношению к крупному хозяйству, а равно и среднему, авторы анкеты считают допустимой и безопасной (unbedenklich) задолженность в 40--70 % стоимости земли, -- в среднем в 55 %. По отношению к мелкому хозяйству (размер которого они определяют в 4--7 ha при земледелии, в 2--4 ha при виноградарстве и посеве торговых растений) они находят, что "граница задолженности... не должна превышать 30 % оценки имения, если предполагать полное обеспечение правильной уплаты процентов и погашения долга" (S. 66, В. IV). В исследованных общинах (за исключением тех, где действует Anerbenrecht[89], напр., Unadingen'a и Neukirch'a[90]) процентуальная (к оценочной стоимости имения) задолженность правильно понижается от мелких хозяйств к крупным. Напр., в общине Dittwar[91] в хозяйствах до 1/4 гектара процент задолженности = 180,65 %; с 1--2 ha -- 73,07 %; с 2--5 ha -- 45,73 %; с 5--10 ha -- 25,34 %; с 10--20 ha --3,02 % (S. 89--90 ibid.). Но одни цифры о высоте задолженности еще не все говорят, и авторы анкеты делают такое заключение:
   "Предыдущие цифровые данные подтвердили, таким образом, очень распространенное мнение, что те владельцы крестьянских имений, которые стоят на границе (посредине) между поденщиками и средними крестьянами (в деревнях называют обыкновенно относящихся сюда сельских хозяев "средним сословием" -- Mittelstand), находятся часто в более тяжелом положении, чем высшие и чем низшие (sic!) по размеру владения группы, -- постольку, поскольку они, хорошо справляясь с умеренной задолженностью, при известной и не очень высокой границе задолженности, лишь с трудом могут исполнять свои обязательства, вследствие невозможности иметь регулярные сторонние заработки (поденщина и т. п.) и повышать посредством них свой доход..." Поденщики, "поскольку они имеют хоть сколько-нибудь регулярные сторонние заработки, находятся часто в существенно лучшем положении, чем принадлежащие к "среднему сословию", ибо, как показал расчет в очень многих случаях, сторонние заработки дают часто такие высокие чистые (т. е. денежные) доходы, чтобы дать возможность погашать даже высокие долги" (67 1. e.)[92]. И в конце концов авторы еще раз повторяют, что задолженность мелких крестьянских хозяйств по отношению к допустимой границе задолженности "отчасти не безопасна", и потому "особенно большая хозяйственная осторожность при покупке земли... необходима прежде всего именно мелко крестьянскому и стоящему рядом с ним поденщицкому населению" (98). Вот он каков буржуазный советчик мелкого крестьянина! С одной стороны, он поддерживает в пролетариях и полупролетариях надежду -- "если не в первом, то во втором поколении" купить землицы и получать с нее, при усердии и умеренности, громадный процент "чистой доходности"; с другой стороны, именно бедноте он рекомендует "особенно большую осторожность" при покупке земли, если нет "регулярных заработков", то есть если у господ капиталистов нет нужды в оседлых рабочих. И находятся "критические" простофили, которые принимают эту корыстную ложь и эти избитые пошлости за приговоры самой что ни на есть новейшей науки!
   Приведенные нами детальные данные о крупных, средних и мелких крестьянах могли бы, казалось, даже г. В. Чернову сделать понятным, в чем именно состоит содержание той категории "мелкобуржуазности" в применении к крестьянину, которая внушает ему такой ужас. Капиталистическая эволюция настолько сблизила уже общий экономический строй не только западноевропейских государств по сравнению друг с другом, но и России по сравнению с Западом, что основные черты экономики крестьянского хозяйства в Германии оказываются те же, что и в России. Только тот процесс разложения крестьянства, который был подробно доказан русской марксистской литературой, в России находится на одной из начальных стадий развития, -- там он не отлился еще в более или менее законченные формы, не выделил, напр., особый и для всех сразу видный и ясный тип крупных крестьян (Grossbauer'ов), там массовая экспроприация и вымирание громадной части крестьянства слишком еще заслоняют "первые шаги" нашей крестьянской буржуазии. На Западе этот процесс, начавшийся еще до отмены крепостного права (ср. Kautsky, "Agrarfrage", S. 27), привел уже давно, с одной стороны, к уничтожению сословной грани между крестьянским и "частновладельческим" (по-нашему) хозяйством, а с другой стороны, к образованию довольно уже оформившегося класса сельскохозяйственных наемных рабочих[93]. Но было бы глубокой ошибкой думать, что этот процесс, -- раз были выработаны более или менее определенные формы новых типов сельского населения, -- приостановился. Напротив, процесс этот неуклонно идет вперед, идет, разумеется, то более, то менее быстро в зависимости от массы различных обстоятельств, принимая самые разнообразные формы, смотря по различию агрономических условий и т. д. Пролетаризация крестьянства продолжается, -- это мы покажем ниже на массовых данных немецкой статистики, да это ясно видно и из приведенных выше данных о мелком крестьянстве. Один уже факт растущего бегства не только сельских рабочих, но и крестьян из деревень в города наглядно свидетельствует о росте пролетаризации. Но бегству крестьянина в город неизбежно предшествует его разорение. А разорению предшествует отчаянная борьба за свою экономическую самостоятельность. И вот эту-то борьбу рельефно показывают данные об употреблении наемного труда, о размерах "чистых доходов", о величине потребления у крестьян различных типов. Главное средство борьбы -- "железное прилежание" и бережливость, бережливость: "не так норовим, чтобы в рот, как чтобы в карман". Неизбежный результат борьбы: выделение меньшинства зажиточных, состоятельных хозяев (и большей частью ничтожного меньшинства, -- именно во всех случаях, когда нет каких-нибудь особо благоприятных условий, вроде близости столицы, проведения железной дороги, открытия какой-нибудь новой доходной отрасли торгового земледелия и т. п.) -- и все большее нищание большинства, губящего хроническим голоданием и непомерным трудом силы работника, ухудшающего качество и земли, и скота. Неизбежный результат борьбы: образование меньшинства капиталистических, основанных на наемном труде, хозяйств и растущая необходимость для большинства искать "сторонних заработков", т. е. превращаться в промышленных и земледельческих наемных рабочих. Данные о наемном труде яснее ясного показывают внутреннюю, неотвратимую при современном общественном строе, имманентную тенденцию всякого мелкого производителя превратиться в мелкого капиталиста.
   Мы вполне понимаем, почему буржуазные экономисты, с одной стороны, и всякого рода оппортунисты, с другой, чураются и не могут не чураться этой стороны дела. Разложение крестьянства показывает нам самые глубокие противоречия капитализма в самом процессе их возникновения и дальнейшего роста; полная оценка этих противоречий неизбежно ведет к признанию безысходности и безнадежности положения мелкого крестьянства (безнадежности -- вне революционной борьбы пролетариата против всего капиталистического строя). Неудивительно, что именно эти, самые глубокие и самые неразвитые, противоречия замалчиваются: пытаются обойти тот факт непосильного труда и недостаточного потребления мелких крестьян, отрицать который могут только недобросовестные или невежественные люди; оставляют в тени вопрос о наемных рабочих у крестьянской буржуазии, о наемной работе крестьянской бедноты. Напр., г. Булгаков представил целый "опыт теории аграрного развития", обойдя красноречивым молчанием[94] оба последние вопроса! "Крестьянским хозяйством, -- говорит он, -- можно считать такое хозяйство, которое вполне или по преимуществу обходится трудом собственной крестьянской семьи; без чужого труда -- соседской помощи или кратковременного найма -- обходится редкое даже крестьянское хозяйство, но это не изменяет (ну, конечно!) его экономической физиономии" (I, 141). Герц -- тот понаивнее и в самом начале своей книги оговаривается: "Под мелким или крестьянским хозяйством в дальнейшем изложении я буду все время понимать такое хозяйство, в котором работают лишь хозяин, его семья и не более 1--2 рабочих" (S. 6, русск. пер. 29). Когда дело касается найма "работничка", тогда наши Kleinbürger'ы быстро забывают те самые "особенности" земледелия, с которыми они кстати и некстати носятся. В земледелии 1--2 рабочих, -- даже если бы они работали только летом, -- вовсе не мало. А главное не то, много это или мало, а то, что к найму рабочих прибегают именно наиболее зажиточные, состоятельные хозяева, "прогрессы" и "процветание" которых рыцари мещанства любят выставлять процветанием массы населения. А для придания более благовидного обоснования такой передержке эти рыцари величественно заявляют: "Крестьянин -- такой же рабочий человек, как и пролетарий" (Булгаков, II, 288). И автор выражает удовольствие по поводу того, что "рабочие партии все более теряют свойственный им прежде (свойственный прежде!) крестьянофобствующий характер" (289). При этом "прежнем" воззрении, видите ли, "упускалось из виду, что крестьянская собственность не есть орудие эксплуатации, а условие приложения труда". Вот как пишется история! Мы, право, не можем воздержаться, чтобы не сказать: извращайте, господа, да знайте же меру! Ведь этот самый г. Булгаков написал двухтомное "исследование" в восемьсот страниц, переполненное "цитатами" (точность которых мы не раз уже показывали) из всех и всяческих анкет, описаний, монографий и т. п., но ни разу, буквально ни единого раза, он и не попытался даже рассмотреть, в каком отношении находятся крестьяне, собственность которых есть орудие эксплуатации, к крестьянам, собственность которых есть "просто" условие приложения труда. Ни единого раза он не привел систематических данных (имеющихся, как мы видели, и в цитированных им самим источниках) о том, каков тип хозяйства, уровень жизни и пр. у крестьян, нанимающих рабочих, у крестьян, не нанимающих и не нанимающихся, у крестьян, нанимающихся в рабочие. Мало того. Мы видели, как он ссылался в подтверждение "прогресса крестьянского хозяйства" вообще крестьянского хозяйства!) на такие факты, которые относятся к гроссбауэрам, на такие отзывы, которые констатируют и прогресс одних и обнищание, пролетаризацию других. Он видит даже вообще "социальное оздоровление" (sic!) в образовании "крепких крестьянских хозяйств" (II, 138; ср. общий вывод на стр. 456), как будто бы крепкое крестьянское хозяйство не было синонимом буржуазного, предпринимательского крестьянского хозяйства! Его единственная попытка выпутаться из этой сети противоречий состоит в следующем, еще более запутанном, рассуждении: "Крестьянство, конечно, не представляет однородной массы; это было показано выше (вероятно, в рассуждении о такой незначительной детали, как промышленная наемная работа земледельцев?); здесь происходит постоянная борьба течений дифференцирующих и нивелирующих; но разве эти различия и даже противоположность отдельных интересов больше, чем между отдельными слоями рабочего класса, между городскими и сельскими рабочими, между обученным и необученным трудом, тред-юнионистами и стоящими вне профессиональной организации? Ведь только полное игнорирование этих различий в среде рабочего сословия (которые побуждают иных исследователей отличать от четвертого уже пятое сословие) и позволяло противопоставлять мнимооднородный рабочий класс разнородному крестьянству" (288). Какая замечательная глубина анализа! Различия между профессиями смешать с различиями между классами; различия бытовые смешать с различным положением классов во всем строе общественного производства, -- как это наглядно иллюстрирует полную научную беспринципность модной "критики"[95] и ее практическую тенденцию стереть самое понятие "класса", устранить самую идею классовой борьбы. Сельский рабочий зарабатывает 50 коп. в день; хозяйственный мужичок, держащий поденщиков, -- 1 рубль в день; заводский рабочий в столице -- 2 рубля в день; мелкий хозяин провинциальной мастерской -- 11/2 рубля в день. Всякий сколько-нибудь сознательный рабочий без малейшего труда разберется в том, к каким классам принадлежат представители этих различных "слоев", каким направлением должна отличаться общественная деятельность этих "слоев". А для представителя университетской науки или для современного "критика" это -- такая премудрость, которой они никак вместить не в состоянии.
   

VIII. Общие данные немецкой сельскохозяйственной статистики за 1882 и 1895 годы. Вопрос о средних хозяйствах

   Рассмотрев детальные данные о крестьянском хозяйстве, -- особенно важные для нас потому, что именно в вопросах крестьянского хозяйства лежит центр тяжести современного аграрного вопроса, -- мы перейдем теперь к общим данным немецкой сельскохозяйственной статистики и проверим связанные с этими данными выводы "критиков". Приводим вкратце главные результаты переписей 1882 и 1895 годов:

0x01 graphic

   Три обстоятельства должны быть разобраны в связи с этой картиной изменений, различно толкуемой марксистами и "критиками": рост числа самых мелких хозяйств, рост латифундий, т. е. хозяйств, имеющих 1000 и более гектаров и слитых в нашей краткой табличке со всеми хозяйствами, имеющими выше 100 гект., и, наконец, вызывающий всего более споров и всего более бросающийся в глаза факт роста среднекрестьянских (5--20 ha) хозяйств.
   Рост числа самых мелких хозяйств указывает на громадный рост нищеты и пролетаризации, ибо подавляющее большинство владельцев менее, чем 2-х гектаров, не может просуществовать одним земледелием и живет заработками, т. е. работой по найму. Исключения есть, конечно; при специальных культурах, виноградарстве, огородном хозяйстве, посеве торгово-промышленных растений, подгородном хозяйстве вообще и т. п. возможен самостоятельный (иногда даже не мелкий) земледелец и при 11/2 гектарах. Но в общей сумме 3-х миллионов хозяйств -- это исключения совершенно незначительные. Что масса этих мелких "земледельцев" (составляющих почти 3/5 всего числа хозяев) -- наемные рабочие, это наглядно показывают данные германской статистики о главных профессиях земледельцев разных групп. Вот эти данные в сокращенном виде:

0x01 graphic

   Мы видим отсюда, что из всего числа германских земледельцев только 45 %, т. е. меньше половины, представляют из себя самостоятельных земледельцев и по своему главному занятию. Да и из этих самостоятельных земледельцев пятая часть (20,1 %) имеет еще подсобные занятия. 17,5 % земледельцев по своему главному занятию -- торговцы, промышленники, огородники и пр. ("самостоятельные", т. е. занимающие положение хозяина, а не рабочего в соответствующем промысле). Почти треть (31,1 %) -- наемные рабочие ("несамостоятельные" во всяких отраслях земледелия и промышленности). 6,4 % земледельцев заняты главным образом службой (военные, чиновники и пр.), свободными профессиями и т. д. Из числа же земледельцев, имеющих до 2 ha, половина -- наемные рабочие; "самостоятельных" земледельцев среди этих 3,2 миллионов "хозяев" -- небольшое меньшинство, всего 17,4 % всего числа. Да и из этих 17-ти процентов четвертая часть (26,1 %) имеют подсобные занятия, т. е. являются наемными же рабочими по своему не главному (как вышеуказанные 50,3 %), а подсобному занятию. Даже из числа земледельцев с 2--5 ha только немногим больше половины (546 тыс. из 1016 тыс.) представляют из себя самостоятельных земледельцев без всякого подсобного занятия.
   Отсюда видно, до какой степени поразительно неверно изображает дело г. Булгаков, когда он, утверждая (и притом, как было уже показано, ошибочно) увеличение общей суммы лиц, действительно занятых земледелием, объясняет это "ростом самостоятельных хозяйств, -- как мы уже знаем, прежде всего среднекрестьянских на счет крупных" (II, 133). Если доля числа среднекрестьянских хозяйств в общем числе хозяйств увеличилась всего более (с 17,6 % до 18 %, т. е. +0,4 %), то это еще нисколько не значит, чтобы рост сельского населения объяснялся прежде всего ростом средне-крестьянских хозяйств. Для ответа на вопрос о том, какие разряды внесли наибольшую прибавку в общую прибавку числа хозяев, мы имеем прямые и не допускающие двух толкований данные: все число хозяйств увеличилось на 282 тысячи, в том числе число хозяйств, имеющих до 2 ha, увеличилось на 174 тысячи. Следовательно, рост сельского населения (если он наблюдается и поскольку он наблюдается) объясняется ростом именно несамостоятельных хозяйств (ибо хозяйства с землей до 2 ha в массе своей не самостоятельны). Увеличение падает больше всего на парцелльные хозяйства, рост которых означает рост пролетаризации. Даже увеличение (на 35 тысяч) числа хозяйств с 2--5 ha мы не имеем права всецело поставить в счет росту самостоятельных хозяйств, ибо и из этих хозяев только 546 тыс. из 1016 тыс. -- самостоятельные земледельцы без подсобного заработка.
   Переходя к вопросу о крупных хозяйствах, мы должны отметить прежде всего следующий характерный (и очень важный для опровержения всякой апологетики) факт: соединение земледелия с другими занятиями имеет различное и противоположное значение в разных группах земледельцев. Для мелких оно означает пролетаризацию, уменьшение самостоятельности земледельца, ибо здесь соединяются с земледелием такие занятия, как наемная работа, мелкое ремесло и торговля и т. п. Для крупных оно означает либо усиление политического значения крупного землевладения посредством государственной, военной службы и т. п., либо соединение с земледелием лесного хозяйства и сельскохозяйственных технических производств. А это последнее явление, как известно, -- один из характернейших признаков капиталистического прогресса земледелия. Вот почему мы видим, что процент тех земледельцев, которые считают "самостоятельное" сельское хозяйство своим главным занятием (т. е. ведут его в качестве хозяина, а не рабочего), быстро повышается с увеличением площади хозяйства (17--72--90--96 %), но падает до 93 % в группе хозяйств с 100 и более гектаров: в этой группе 4,2 % хозяев считают своим главным занятием службу (разряд "прочих занятий"), 0,4 % хозяев считают своим главным занятием "несамостоятельный" труд (это не наемные рабочие, а управляющие, инспектора и т. п.; ср. "Stat. d. D. R.", 112 В., S. 49*). Точно так же мы видим, что процент тех самостоятельных земледельцев, которые имеют еще сторонние занятия, быстро понижается с увеличением площади хозяйства (26--25--15--9 %), но сильно возрастает у хозяев с 100 и более ha (23 %).
   Что касается числа крупных хозяйств (100 и >[96] ha) и их площади, то вышеприведенные данные показывают уменьшение их доли как в общем числе хозяйств, так и в общей площади. Спрашивается, можно ли отсюда заключать о вытеснении крупного хозяйства мелким и среднекрестьянским, как это торопится делать г. Булгаков? Мы думаем, что нет, и что г. Булгаков своими сердитыми выходками против Каутского по этому пункту доказал только свою неспособность опровергнуть мнение Каутского по существу. Во-первых, уменьшение доли крупных хозяйств весьма мало (по числу хозяйств с 0,47 % до 0,45, т. е. на две сотых процента, а по доле площади с 24,43 % до 24,088 %, т. е. на 35 сотых процента). Что при интенсификации хозяйства иногда приходится несколько уменьшать площадь, что крупные хозяева сдают по мелочам отдаленную от центра имения землю, чтобы приобрести себе рабочих, -- это явления общеизвестные. Мы показали выше, как автор детального описания крупных и мелких хозяйств на востоке Пруссии прямо признает служебную роль мелкого землевладения по отношению к крупному и усердно советует создание оседлых рабочих. Во-вторых, о вытеснении крупных хозяйств мелкими не может быть речи уже потому, что одни данные о площади хозяйства недостаточны еще для суждения о размерах производства. А что в этом отношении крупные хозяйства сделали очень большой шаг вперед, это неопровержимо доказывают данные об употреблении машин (см. выше) и о сельскохозяйственных технических производствах (эти данные мы разберем особо ниже, ввиду поразительно неверного толкования г. Булгаковым соответствующих данных германской статистики). В-третьих, в группе хозяйств с 100 и более ha особенно выделяются латифундии, хозяйства с 1000 и > ha, число которых возросло даже на больший процент, чем число средне-крестьянских хозяйств, именно с 515 до 572, т. е. на 11 %, при увеличении числа среднекрестьянских хозяйств с 926 тыс. до 998 тыс., т. е. на 7,8 %. Площадь латифундий возросла с 708 тыс. ha до 802 тыс., т. о. на 94 тыс. ha: в 1882 г. она составляла 2,22 % всей с.-х. площади, в 1895 г. уже 2,46. Свои неосновательные возражения Каутскому по этому пункту в "Начале" г. Булгаков дополняет теперь в своей книге следующим, еще более неосновательным, обобщением: "Признаком, -- пишет он, -- свидетельствующим об упадке крупных хозяйств, является... увеличение латифундий, хотя прогресс сельского хозяйства, рост его интенсивности должен сопровождаться раздроблением" (II, 126) -- иг. Булгаков, ничтоже сумняшеся, толкует уже прямо о "латифундиарном (!) вырождении" крупного хозяйства (II, 190, 363). Видите, как замечательно логично рассуждает наш "ученый": так как уменьшение площади хозяйства означает иногда, при интенсификации, рост производства, поэтому увеличение числа и площади латифундий должно вообще означать упадок! Но если так плоха логика, отчего бы не обратиться за помощью к статистике? Ведь мы имеем в том источнике, из которого черпает г. Булгаков, целый ряд данных о хозяйстве этих латифундий. Приведем некоторые из этих данных: 572 крупнейшие хозяйства имели в 1895 г. площадь 1 159 674 гектара, в том числе 802 тыс. сельскохозяйственной, 298 тыс. лесной (часть этих владельцев латифундий главным образом лесопромышленники, а не сельские хозяева). Скот держат вообще 97,9 % из них; рабочий скот -- 97,7 %; машины употребляют 555 хозяев, и на одно хозяйство приходится, как мы видели, максимальное число случаев употребления разных машин; паровой плуг употребляло 81 хозяйство, т. е. 14 % всех латифундий. Скота у них -- рогатого 148 678 голов, лошадей -- 55 591, овец -- 703 813, свиней -- 53 543. Соединены из этих хозяйств с сахароваренными заводами -- 16, с винокуренными -- 228, пивоваренными -- 6, крахмальными -- 16, мельницами -- 64. Об интенсификации можно судить по тому, что 211 выделывают свеклу (под ней 26 тыс. ha) и 302 -- картофель для технической переработки. 21 сбывают молоко в городах (от 1822 коров, т. е. по 87 коров на 1 хозяйство) и 204 участвуют в молочных товариществах (с 18 273 коровами -- по 89 на хозяйство). Не правда ли, как это похоже на "латифундиарное вырождение"?
   Переходим к вопросу о среднекрестьянских хозяйствах (5--20 ha). Их доля в общем числе хозяйств увеличилась с 17,6 % до 18,0 % (+ 0,4 %), а в общей площади с 28,7 % до 29,9 % (+ 1,2 %). И эти-то данные, вполне естественно, считают своим главным козырем все и всякие "истребители марксизма". Г-н Булгаков выводит отсюда и "вытеснение крупного хозяйства мелким", и "тенденцию к децентрализации", и пр. и пр. Мы показали выше, что именно по отношению "к крестьянству" огульные данные особенно непригодны, особенно способны вводить в заблуждение: именно здесь процессы образования мелких предпринимательских хозяйств и "прогрессы" крестьянской буржуазии всего более способны прикрыть пролетаризацию и обнищание большинства. И если мы вообще по отношению ко всему сельскому хозяйству Германии наблюдаем, с одной стороны, несомненное развитие крупного капиталистического хозяйства (рост латифундий, развитие употребления машин и с.-х. технических производств), а с другой стороны, еще более несомненное усиление пролетаризации и обнищания (бегство в города, усиление дробления земли, рост числа парцелльных хозяйств, рост подсобной наемной работы, ухудшение питания мелких крестьян и пр.), -- то было бы прямо невероятно и невозможно, чтобы те же процессы не имели места среди "крестьянства". Да и детальные данные указывают на эти процессы с полной определенностью, подтверждая ту мысль, что одной статистики площадей в данном случае совершенно недостаточно. Поэтому Каутский был вполне прав, когда на основании общей картины капиталистического развития германского сельского хозяйства заключил, что выводить из этих данных победу мелкого производства над крупным неосновательно.
   Имеются, однако, и прямые и притом массовые данные, доказывающие, что рост "среднекрестьянских хозяйств" означает рост нужды, а не рост довольства и благосостояния. Это -- те самые данные о рабочем скоте, к которым г. Булгаков так неудачно подошел и в "Начале", и в своей книге. "Если бы надо было это еще доказывать, -- писал г. Булгаков про свое утверждение о прогрессе среднего и упадке крупного хозяйства, -- то к признаку количества рабочей силы можно добавить еще признак наличности рабочего скота. Вот красноречивая таблица"[97]:

0x01 graphic

   "Количество хозяйств, имеющих рабочий скот, одинаково уменьшилось и в крупном и в мелком хозяйстве, и увеличилось только в среднем" (журнал "Начало" No 1, стр. 20).
   Было бы еще простительно, если бы г. Булгаков в бегло написанной журнальной статье просмотрел ту ошибку, которая побудила его вывести из данных о рабочем скоте как раз обратное тому, что эти данные говорят, -- но наш "строгий ученый" и в "исследовании" своем повторяет ту же ошибку (т. II, стр. 127, где, кроме того, цифры + 30 407 и -- 360 отнесены к числу штук скота, тогда как они относятся к числу хозяйств, употреблявших рабочий скот; но это, конечно, мелочь).
   Мы спросим нашего "строгого ученого", который так храбро говорит о "регрессе крупного хозяйства" (II, 127): какое значение имеет увеличение числа средне-крестьянских, держащих рабочий скот, хозяйств на 30 тысяч, когда все число средне-крестьянских хозяйств увеличилось на 72 тысячи (II, 124)? Не ясно ли отсюда, что процент среднекрестьянских хозяйств, имеющих рабочий скот, понизился? А раз это так, то не следовало ли взглянуть, какой процент хозяйств разных групп держал рабочий скот в 1882 и 1895 гг., -- тем более, что данные эти приведены на той же самой странице и в той же самой таблице, из которой брал г. Булгаков абсолютные цифры ("Stat. d. D. R", 112 B., S. 31[98]).
   Вот эти данные:

0x01 graphic

   Итак, процент хозяйств с рабочим скотом вообще понизился на два с лишком процента, причем выше среднего это понижение в мелкокрестьянских и среднекрестьянских хозяйствах, ниже среднего -- в крупных хозяйствах. Кроме того, не надо забывать, что "именно в крупных хозяйствах часто вместо животной силы употребляется механическая в виде всякого рода машин вообще и паровых в частности (паровые плуги и пр.)" ("Stat. d. D. R.", 112 В., S. 32*). Поэтому, если среди крупных хозяйств (100 и более ha) число хозяйств с рабочим скотом уменьшилось на 360, а в то же время число хозяйств, употреблявших паровые плуги, возросло на 615 (710 в 1882 г. и 1325 в 1895 г.), то ясно, что в общем и целом крупные хозяйства не только не проиграли, а даже выиграли. Следовательно, мы получаем тот вывод, что единственная группа германских земледельцев, несомненно улучшившая условия хозяйства (в отношении употребления скота для полевых работ или замены скота паром), это -- крупные хозяева, с 100 и > ha. Во всех остальных группах условия хозяйства ухудшились, и всего более ухудшились они именно в группе среднекрестъянских хозяйств, где понижение процента хозяйств с рабочим скотом наивысшее. Разница между крупными (100 и > ha) и средними (5--20 ha) хозяйствами по высоте процента хозяйств с рабочим скотом прежде была менее трех процентов (99,42--96,56), а теперь стала более пяти процентов (97,70--92,62).
   Этот вывод еще очень значительно усиливается данными о составе рабочего скота. Чем мельче хозяйство, тем хуже состав рабочего скота: тем меньше сравнительно употребляется для полевых работ волов и лошадей и тем больше употребляется гораздо более слабых коров. Вот данные о том, как обстояло дело в рассматриваемом отношении в 1882 и 1895 годах:
   На сто хозяйств, имевших скот для полевых работ, употребляли:

0x01 graphic

   Мы видим общее ухудшение состава рабочего скота (парцелльные хозяйства, по указанной уже причине, в счет не идут) и наибольшее ухудшение именно в группе среднекрестъянских хозяйств. В этой группе из числа имеющих рабочий скот хозяйств всего больше увеличился процент таких, которые вынуждены употреблять для полевых работ и коров, -- а также таких, которые могут употреблять для полевых работ только коров. В настоящее время уже более трети имеющих рабочий скот среднекрестьянских хозяйств вынуждено употреблять для полевых работ коров (что ведет, конечно, и к ухудшению пахоты, а следовательно, к уменьшению урожаев и к уменьшению удойливости коров), -- и уже более пятой части могут употреблять для полевых работ только коров.
   Если мы возьмем количество употреблявшегося для полевых работ скота, то увидим во всех группах (за исключением парцелльных хозяйств) увеличение числа коров. Число же лошадей и волов изменилось так:

0x01 graphic

   За исключением парцелльных хозяйств, увеличение собственно рабочего скота наблюдается только у крупных хозяев.
   Общий вывод, следовательно, об изменении условий хозяйства по отношению к животной и механической силе для полевых работ такой: улучшение только у крупных хозяев, ухудшение у остальных и наибольшее ухудшение в среднекрестъянских хозяйствах.
   Данные за 1895 г. позволяют нам, далее, разделить всю группу среднекрестьянских хозяйств на две подгруппы: с 5--10 ha и с 10--20 ha. Как и следовало ожидать, в первой (гораздо более многочисленной по числу хозяйств) подгруппе условия хозяйства по отношению к употреблению рабочего скота несравненно хуже. Из 606 тыс. владельцев 5--10 ha имеют рабочий скот 90,5 % (из 393 тыс. с 10--20 ha -- 95,8 %), а из этих последних употребляют для полевых работ коров -- 46,3 % (17,9 % в гр. с 10--20 ha); употребляют только коров 41,3 % (4,2 % в гр. с 10--20 ha). И вот оказывается, что именно эта группа с 5--10 ha, особенно плохо обставленная по отношению к употреблению рабочего скота, и увеличилась всего более как по числу хозяйств, так и по площади, с 1882 г. по 1895 год. Вот соответствующие данные:
   
   0x01 graphic
   
   В группе с 10--20 ha увеличение числа хозяйств совершенно ничтожно; доля всей площади даже уменьшилась, а доля сельскохозяйственной площади увеличилась гораздо меньше, чем у хозяйств с 5--10 ha. Следовательно, рост среднекрестьянских хозяйств падает главным образом (отчасти даже исключительно) на группу с 5--10 ha, т. е. на ту группу, в которой условия хозяйства по отношению к употреблению рабочего скота особенно плохи.
   Мы видим, таким образом, что статистика неопровержимо устанавливает истинное значение пресловутого роста средних крестьянских хозяйств: это не рост довольства, а рост нужды, не прогресс мелкого земледелия, а его принижение. Если среднекрестьянские хозяйства всего более ухудшили условия своего хозяйства, всего более должны были расширить употребление коров для полевых работ, то мы по одной этой стороне хозяйства (и одной из самых важных сторон хозяйства вообще) не только вправе, но и обязаны сделать вывод о всех остальных сторонах хозяйства. Если увеличилось число безлошадных (употребляя знакомый русскому читателю и вполне применимый к данному случаю термин), если ухудшился состав рабочего скота, то не может подлежать никакому сомнению, что ухудшилось и содержание скота вообще, ухудшилось обращение с землей, ухудшилось питание и обстановка жизни земледельца, ибо в крестьянском хозяйстве, как всем и каждому известно, чем хуже содержится и чем тяжелее работает скот, тем хуже живет и тяжелее работает также и человек, и обратно. Выводы, сделанные нами выше из детального исследования Klawki, вполне подтверждаются массовыми данными о всех мелких крестьянских хозяйствах Германии.
   

IX. Молочное хозяйство и сельскохозяйственные товарищества в германии. сельское население германии по положению в хозяйстве

   Мы остановились так подробно на данных о рабочем скоте, потому что это -- единственные данные (кроме разобранных нами выше о машинах), которые позволяют заглянуть, так сказать, во внутрь хозяйства, в его оборудование, его постановку. Все остальные данные -- о количестве земли (которые мы уже приводили), о количестве скота (которые мы сейчас приведем) -- описывают хозяйство только внешним образом, приравнивая то, что заведомо неравно, ибо обращение с землей, а следовательно, и урожайность ее, качество скота и производительность его различны в различных хозяйствах. Как ни общеизвестен факт этой разницы, в общих статистических выкладках о пей обыкновенно забывают, и только данные о машинах и о рабочем скоте дают хоть некоторую возможность учесть эту разницу, показывают, в чью пользу (в общем и целом) эта разница. Если крупные хозяйства больше употребляют тех особенно сложных и дорогих машин, которые одни только учитываются статистикой, то ясно, что и все остальные орудия, о которых статистика умалчивает (плуги, бороны, телеги и проч.), в крупных хозяйствах лучшего качества, полнее в каждом отдельном хозяйстве представлены и полнее (вследствие большего размера хозяйств) утилизируются. То же относится и к живому инвентарю. Мелкому хозяину неизбежно приходится противопоставлять этим преимуществам прилежание и экономию (других орудий в борьбе за существование у него нет), и потому эти качества не случайно, а всегда и неизбежно отличают мелкого крестьянина в капиталистическом обществе. Буржуазный экономист (и современный "критик", который и в этом вопросе, как и во всех остальных, волочится у него в хвосте) называет это добродетелью бережливости, выдержки и проч. (ср. Гехт и Булгаков) и ставит в заслугу крестьянину. Социалист называет это чрезмерным трудом (Ueberarbeit) и недостаточным потреблением (Unterkonsumption) и ставит это в вину капитализму, стараясь раскрыть глаза крестьянину на всю лживость маниловских речей, возводящих в добродетель социальное принижение и тем самым старающихся увековечить это принижение.
   Перейдем к данным о распределении скота между разными группами германских земледельцев в 1882 и 1895 гг. Вот главные результаты этих данных:

0x01 graphic

   Таким образом, доля крупного хозяйства в общем количестве скота уменьшилась, доля среднекрестьянских хозяйств возросла всех больше. Мы говорим о количестве всего скота, хотя данные относятся к стоимости, по той причине, что предположение статистиков о равной стоимости каждой штуки скота в разных группах заведомо неверно. Данные о стоимости, давая возможность складывать разные виды скота (результаты этого можно бы достигнуть и переводом скота на крупный, но это потребовало бы от нас новой счетной работы, выводов же сколько-нибудь существенно изменить не могло бы), показывают именно распределение всего живого инвентаря по количеству, а не по действительной стоимости. Так как скот у крупных хозяев лучше, чем у мелких, и, вероятно, улучшается больше, чем у них (судя по улучшению мертвого инвентаря), то эти данные в весьма значительной степени преуменьшают действительное превосходство крупного хозяйства.
   Что касается отдельных видов скота, то надо заметить, что уменьшение доли крупного хозяйства всецело зависит от упадка торгового овцеводства: число овец уменьшилось с 1882 по 1895 год с 21,1 миллиона до 12,6 миллиона, т. е. на 8,5 миллиона, причем из всей суммы этой убыли 7 миллионов падает на хозяйства с 20 и более ha. К развивающимся отраслям торгового скотоводства в Германии принадлежит, как известно, в особенности молочное и мясное скотоводство. Мы взяли поэтому данные о рогатом скоте и свиньях, причем оказалось, что крупное хозяйство (100 и > ha) в обеих этих отраслях скотоводства сделало наибольший шаг вперед: увеличение его доли в общем количестве рогатого скота и свиней наибольшее. Этот факт тем более обращает на себя внимание, что размер скотоводческих хозяйств обыкновенно бывает ниже размера хозяйств земледельческих, и поэтому можно было бы ожидать более быстрого развития не крупных капиталистических, а средних капиталистических хозяйств. Общий вывод (по отношению к количеству, но не качеству скота) должен быть такой: крупные хозяева потеряли всех больше от сильного упадка торгового овцеводства, и этот минус они не уничтожили, а только ослабили более значительным (по сравнению с мелкими и средними хозяйствами) увеличением разведения рогатого скота и свиней.
   Говоря о молочном скотоводстве, мы не можем пройти мимо чрезвычайно поучительных и неиспользованных, насколько нам известно, данных по этому вопросу, имеющихся в германской статистике. Но это относится уже к общему вопросу о соединении с земледелием технических производств, и нам надо остановиться на этом вопросе ввиду нового поразительного извращения фактов г. Булгаковым. Как известно, соединение с земледелием технической переработки продуктов сельского хозяйства представляет из себя один из наиболее рельефных признаков специфически капиталистического прогресса в земледелии. Г-н Булгаков еще в "Начале" заявлял: "На мой взгляд, значение этого соединения раздуто Каутским до последней степени: если взять данные статистики, то количество земли, связанной, таким образом, с промышленностью, совершенно ничтожно" (No 3, стр. 32). Довод очень слабый, ибо технической прогрессивности этого соединения г. Булгаков отрицать не решается, а самый главный вопрос -- крупное или мелкое производство есть носитель этого прогресса -- он просто обходит. А так как статистика дает совершенно точный ответ на этот вопрос, то г. Булгаков в книге своей пускается... sit venia verbo!..[99] на хитрости. Он приводит процент хозяйств (всех вообще, а не по группам!), соединенных с теми или другими техническими производствами, и замечает: "Не нужно думать, что они соединены главным образом с крупными хозяйствами" (II, 116). Как раз наоборот, почтеннейший г. профессор: именно это и нужно думать, и ваша табличка (не дающая процента соединенных с техническими производствами хозяйств ко всему числу хозяйств данной группы) только отводит глаза несведущему или невнимательному читателю. Приводим (чтобы не пестрить страниц цифрами) вместе число хозяйств, соединенных с сахароваренными, винокуренными, крахмальными, пивоваренными заводами и мельницами (сумма дает, следовательно, число случаев соединения земледельческих хозяйств с техническими производствами), и получаем такую картину:

0x01 graphic

   %96 Все цифры в этой колонке даны по подсчетам, сделанным В. И. Лениным в подготовительных материалах к работе "Аграрный вопрос и "критики Маркса"" (см. Ленинский сборник XXXI, 1938, стр. 107).
   
   Таким образом, процент соединенных с техническими производствами хозяйств ничтожен в мелком хозяйстве и достигает заметной величины только в крупном (и громадной величины в латифундиях, из которых больше половины пользуется выгодами этого соединения). Если мы сопоставим с этим фактом приведенные выше данные о машинах и рабочем скоте, то читатель поймет всю претенциозную вздорность изречений г. Булгакова об "иллюзии консервативных" марксистов, "что крупное хозяйство является носителем хозяйственного прогресса, а мелкое -- регресса" (II, 260).
   "Подавляющее количество (сахарной свеклы и картофеля для винокурения) производилось, -- продолжает г. Булгаков, -- в мелких хозяйствах".
   Как раз наоборот: именно в крупных:

0x01 graphic

   То есть, опять-таки, процент хозяйств, сеющих свеклу и картофель для технической переработки, совершенно ничтожен в мелких хозяйствах, значителен в крупных и очень высок в латифундиях. Подавляющее количество свеклы -- 83,7 %, судя по площади под свеклой, производится в крупных хозяйствах[100].
   Точно так же совершенно не выяснил себе г. Булгаков и "долю крупного хозяйства" в молочном хозяйстве (II, 117), а эта отрасль торгового скотоводства принадлежит к особенно быстро развивающимся во всей Европе и является равным образом одним из признаков сельскохозяйственного прогресса. Вот данные о хозяйствах, продающих молоко и молочные продукты в городах:

0x01 graphic

   Таким образом, крупные хозяйства и здесь стоят впереди: процент участвующих в молочной торговле сельских хозяев тем выше, чем крупнее хозяйство, и в латифундиях он выше всего ("латифундиарное вырождение"). Напр., по сравнению с среднекрестьянскими (5--20 ha) хозяйствами крупные (100 и > ha) более, чем в два раза, чаще (3,4 % и 1,5 %) сбывают молоко в города.
   Что крупные (по площади земли) хозяйства ведут также крупное молочное хозяйство, это видно из данных о числе коров на 1 хозяина, достигающем 36 у хозяев с 100 и > ha и даже 87 в латифундиях. Вообще у явно капиталистических хозяйств (20 и > ha) сосредоточено 41,5 % всего числа коров, молоко от которых сбывается в города, хотя эти хозяева составляют ничтожную долю общего числа хозяев (5,52 %) и весьма небольшую долю в числе хозяйств, сбывающих молоко в городах (15,6 %). Прогресс именно капиталистического хозяйства и капиталистическая концентрация данной отрасли торгового скотоводства не подлежат, следовательно, сомнению.
   Но концентрация молочного хозяйства далеко не полно характеризуется данными о группах хозяйств по величине площадей. Понятно уже и apriori[101], что могут и должны быть хозяйства с равной площадью, но неравным количеством скота вообще и молочного скота в частности. Сопоставим прежде всего распределение между хозяйствами всего рогатого скота и всего числа коров, молоко от которых сбывается в города.

0x01 graphic

   Мы видим, таким образом, еще раз, что всего хуже оказывается положение именно среднекрестьянских хозяйств: из всего количества своего рогатого скота эта группа утилизирует наименьшую долю для сбыта молока в города (т. е. для наиболее выгодной отрасли молочного хозяйства). Наоборот, крупные хозяйства поставлены очень выгодно, утилизируя для сбыта в города молока сравнительно большую долю всего своего рогатого скота[102]. Но еще выгоднее положение самых мелких хозяев, утилизирующих наибольшую долю своего рогатого скота для молока в городах. Следовательно, в этих хозяйствах развиваются уже специально "молочные" фермы, для которых земледелие отодвигается на второй план или даже вовсе отсутствует (из 8998 хозяйств этой группы, сбывающих молоко в городах, 471 хозяйство вовсе не имеет земледельческой площади, и у этих хозяев 5344 коровы, т. е. по 11,3 коровы на 1 хозяина). Мы получаем интересные данные о концентрации молочного хозяйства в пределах одной и той же по размеру земледельческой площади группы, если выделим, при помощи данных германской статистики, хозяйства с 1 и с 2 коровами.

0x01 graphic

   * ар -- одна сотая гектара. Ред.
   
   Среди хозяйств с совершенно ничтожной земледельческой площадью (0--1/2 ha) мы видим громадную концентрацию молочного хозяйства: меньше половины этих хозяев (850 из 1944) сосредоточивают почти 9/10 всего числа коров в этой группе (9789 из 11 255), имея в среднем по 11,5 коров. Это уже вовсе не "мелкие" хозяева, -- это хозяева с оборотом, достигающим, вероятно (в особенности около больших городов), нескольких тысяч марок в год, и вряд ли обходящиеся без наемных рабочих. Быстрый рост городов неуклонно увеличивает число таких "молочных фермеров", и всегда будут находиться, конечно, Гехты, Давиды, Герцы и Черновы, которые будут утешать задавленного нуждой массового мелкого крестьянина примером его единичного собрата, "вышедшего в люди" благодаря молочному хозяйству, табаководству и проч.
   В группе хозяйств с 1/2--2 ha мы видим, что менее пятой доли хозяев (1200 из 7054) концентрируют свыше двух пятых всего числа коров (5367 из 13 773); в группе с 2--5 ha меньше половины хозяев (4690 из 11 049) -- свыше трех пятых всего числа коров (19 419 из 30 275) и т. д. К сожалению, немецкая статистика не дает возможности выделить группы с более значительным числом коров[103]. Но и приведенные данные вполне подтверждают тот общий вывод, что концентрация капиталистического земледелия в действительности гораздо сильнее, чем это можно бы думать по данным одной только статистики площадей. Такая статистика соединяет вместе мелкие по величине площади и по размеру хлебного производства хозяйства с крупными хозяйствами по размеру молочного или мясного скотоводства, виноградарства, табаководства, огородничества и пр. Конечно, все эти отрасли сравнительно с производством хлеба отступают далеко на второй план, и известные массовые выводы сохраняют свое полное значение и по данным о площадях. Но, во-первых, некоторые из специальных отраслей торгового земледелия растут особенно быстро именно в Европе и особенно характерны для процесса его капиталистической эволюции, а, во-вторых, указанное обстоятельство сплошь и рядом забывается и при ссылках на отдельные примеры или районы, и здесь открывается широчайшее поприще для той мещанской апологетики, образцы которой нам дали Гехт, Давид, Герц, Чернов. Они ссылались на табаководов, которые, по общей площади хозяйства, "echte und rechte Kleinbauern"[104]; но по размеру табаководства они вовсе не "мелкие" хозяева, и если взять данные о табаководстве специально, то мы и в нем увидим капиталистическую концентрацию. Напр., во всей Германии считалось в 1898 г. 139 тыс. табаководов с 17,6 тыс. ha под табаком, но из этих 139 тыс. -- 88 тыс., т. е. 63 %, имеют вместе не более 3,3 тыс. ha, т. е. всего пятую долю общей суммы табачных посевов; остальные четыре пятых находятся в руках 3 7 % хозяев[105].
   То же самое и с виноградарством. Вообще площадь "среднего" виноградника, напр., в Германии очень мала: 0,36 гектара (344 850 хозяев и 126 109 ha под виноградом). Но распределение виноградарей таково, что у 49 % (до 20 аг виноградника) только 13 % всех виноградников, у "средних" 30 % хозяев (20--50 аг) -- 26 % и у крупных 20 % (1/2 ha и свыше) -- 61 % виноградников, т. е. более трех пятых[106]. Еще несравненно сильнее концентрация торгового огородничества (Kunst-- und Handelsgärtnerei), которое так быстро растет во всех капиталистических странах в непосредственной зависимости от роста больших городов, крупных железно-дорожных станций, индустриальных поселков и пр. В Германии считалось в 1895 г. 32 540 хозяйств с торговыми огородами и с 23 570 гектарами площади под ними, -- в среднем менее одного гектара. Но большая половина этой площади (51,39 %) сосредоточена в руках 1932 хозяев, т. е. 5,94 % всех огородников. Как велики площади огородов и остальной служащей для сельского хозяйства земли у этих крупных хозяев, видно из таких цифр: 1441 огородник с огородом в 2--5 ha имеет в среднем огородной земли по 2,76 ha, а вообще земли по 109,6 ha; 491 огородник с 5 ha и более огородной земли имеет в среднем по 16,54 ha огорода и всего земли по 134,7 гектаров.
   Возвратимся к молочному хозяйству, данные о котором помогают нам ответить на вопрос о значении коопераций, превращаемых Герцем в панацею от капитализма. Герц видит "главную задачу социализма" в их поддержке (S. 21, русск. пер. 62; S. 89, русск. пер. 214), а г. Чернов, разбивающий себе, как водится, лоб от усердного поклонения новым божкам, сочинил уже "некапиталистическую эволюцию земледелия" при помощи кооперации. О теоретическом значении подобного замечательного открытия нам придется вообще сказать несколько слов ниже. Теперь мы отметим, что поклонники коопераций любят ссылаться на то, чего "возможно" достигнуть при их помощи (см. пример выше). А мы покажем лучше, что действительно достигается при помощи коопераций в современном капиталистическом строе. Немецкая статистика зарегистрировала при переписи хозяйств и занятий в 1895 году все земледельческие хозяйства, участвующие в товариществах для сбыта молочных продуктов (Molkereigenossenschaften und Sammelmolkereien), а равно и число коров, от которых каждый такой хозяин сбывает молочные продукты. Это, насколько мы знаем, едва ли не единственные массовые данные, точно определяющие не только степень участия хозяев разных разрядов в товариществах, но и -- что особенно важно -- хозяйственный, так сказать, размер этого участия, т. е. величину той именно отрасли хозяйства, которою каждый входит в товарищество (число коров, дающих продукт, сбыт которого товариществами организован). Приводим эти данные, распределенные на пять главных групп по величине земли у хозяев:

0x01 graphic

   * Г-н Булгаков заявил: "Доля крупного хозяйства здесь будет ясна из следующих цифр" (II, 117) и привел только эти, которые "долю крупного хозяйства" не выясняют, а скорее (без сравнения с другими цифрами) затемняют.
   
   Итак, из мелких земледельцев в товариществах участвует совершенно ничтожное меньшинство -- 3--5 %, т. е. такая доля, которая, вероятно, даже меньше доли капиталистических хозяйств и в низших группах. Напротив, из крупных, заведомо капиталистических хозяйств в товариществах участвует в три -- семь раз больший процент, чем даже в среднекрестьянских хозяйствах. А латифундии участвуют в товариществах чаще всего. Мы можем судить теперь о всей безграничной наивности австрийского Ворошилова, Герца, который, возражая Каутскому тем, что в "германском сельскохозяйственном союзе для закупок (Bezugsvereinigimg), в который входят самые крупные товарищества, представлено 1 050 000 сельских хозяев" (S. 112, русск. пер. 267, курсив Герца), -- заключает, что, значит, не только крупные хозяева (выше 20 ha всего 306 тыс. хозяев), но и крестьяне участвуют в товариществах! Стоило Герцу немного подумать над своим же собственным предположением (участие всех крупных хозяев в товариществах), и он увидел бы, что если крупные все входят в число членов товариществ, то значит из остальных входит меньшая доля, -- значит, вполне подтверждается вывод Каутского о превосходстве крупного хозяйства над мелким и в отношении кооперативной организованности.
   Но еще интереснее данные о числе коров, сбыт продукта от которых организован товариществами: подавляющее большинство этих коров, почти три четверти (72 %), принадлежит крупным хозяевам, ведущим капиталистическое молочное хозяйство и имеющим по десяти, сорока, даже восьмидесяти (в латифундиях) коров на одно хозяйство. И теперь послушайте Герца: "Мы утверждаем, что товарищества приносят наибольшую пользу именно мелким и самым мелким владельцам"... (S. 112, русск. пер. 269, курсив Герца). Ворошиловы везде одинаковы: и в России и в Австрии, когда Ворошилов, бия себя в грудь, говорит и подчеркивает: "Мы утверждаем", -- можно быть уверенным, что он утверждает как раз то, чего нет.
   В заключение нашего обзора данных немецкой аграрной статистики бросим взгляд на общую картину распределения занятого сельским хозяйством населения по положению в хозяйстве. Мы берем, конечно, только сельское хозяйство в собственном смысле (А 1, а не А 1--6, по немецкому обозначению, т. е. не сосчитываем вместе с земледельцами рыболовов, лесопромышленников и охотников), а затем берем данные о лицах, для которых земледелие было главным занятием. Немецкая статистика делит это население на три главные группы: а) самостоятельные (т. е. хозяева-собственники, арендаторы и пр.); b) служащие (управляющие, старосты, надсмотрщики, конторщики и пр.) и с) рабочие, причем эта последняя группа разделяется на следующие четыре подгруппы: с1) "члены семьи, работающие в хозяйстве главы семьи, отца, брата и т. п.". Другими словами, это -- семейные рабочие в отличие от наемных рабочих, к каковым относятся остальные подгруппы группы с. Ясно поэтому, что для изучения социального состава населения (и капиталистической эволюции его) этих семейных работников надо соединить в одну группу не с наемными рабочими, как это обыкновенно делают, а с хозяевами (а ), ибо эти семейные работники, в сущности, тоже совладельцы, члены хозяйских семей, имеющие право наследования и т. п. Далее, подгруппа с2) сельскохозяйственные батраки и батрачки (Knechte und Mägde); с3) "сельскохозяйственные поденщики и прочие рабочие (овчары, пастухи) с собственной или арендованной землей". Следовательно, это -- группа лиц, в одно и то же время и хозяев и наемных рабочих, т. е. промежуточная, переходная группа, которую следует поставить особо. Наконец, с4) "тоже -- без собственной и без арендованной земли". Мы получаем, таким образом, три основные группы: I. Хозяева -- владельцы земли и члены хозяйских семей; II. Хозяева -- владельцы земли и в то же время наемные рабочие; III. Не владеющие землей наемные рабочие (служащие, батраки и поденщики). Вот как распределялось сельское население [107] Германии между этими группами в 1882 и 1895 годах:

0x01 graphic

   Итак, все активное население уменьшилось, хотя и незначительно. Внутри его мы видим уменьшение населения, владеющего землей (I + II), и увеличение безземельного населения (III). Это ясно показывает, что идет вперед экспроприация сельского населения и притом именно мелких землевладельцев, ибо мы знаем уже, что наемные рабочие с кусочком земли принадлежат к числу наиболее мелких хозяев. Далее, из числа владеющих землей лиц убывают хозяева-рабочие, возрастают в числе хозяева. Мы видим, следовательно, исчезновение средних групп и усиление крайних: промежуточная группа исчезает, происходит обострение капиталистических противоречий. Из наемных рабочих увеличиваются в числе те, которые уже совершенно экспроприированы, уменьшаются в числе владельцы земли; из хозяев увеличиваются в числе непосредственные владельцы предприятий и уменьшаются в числе те, кто работает в предприятии главы семьи. (Это последнее обстоятельство, вероятно, находится в связи с тем, что работающие члены крестьянских семей не получают большей частью никакой платы от глав семьи, а потому особенно склонны к бегству в города.)
   Если взять данные о населении, для которого земледелие является побочным занятием, то мы увидим, что все это население (активное или промысловое) увеличилось с 3144 тыс. до 3578, т. е. на 434 тыс., причем увеличение это почти целиком падает на группу работающих членов хозяйских семей, увеличивающуюся на 397 тыс. (с 664 до 1061 тыс.). Число хозяев увеличилось на 40 тыс. (с 2120 до 2160); число рабочих С землей увеличилось на 51 тыс. (с 9 до 60 тыс.); число рабочих без земли уменьшилось на 54 тыс. (с 351 до 297). Это гигантское увеличение -- за 13 лет с 664 тыс. до 1061 тыс., т. е. на 59,8 %, -- свидетельствует опять-таки о росте пролетаризации; рост числа крестьян, членов крестьянских семей, считающих уже земледелие своим только побочным занятием. Мы знаем, что главным занятием в этих случаях является прежде всего работа по найму (а затем уже мелкая торговля, ремесло и проч.). Если соединить вместе всех работающих членов крестьянских семей, как тех, для кого земледелие -- главное занятие, так и тех, для кого оно только подсобное, то получим: 1882--2559 тыс.; 1895--2960. Это увеличение легко может подать повод к ошибочному толкованию и апологетическим выводам, особенно при сопоставлении с уменьшающимся, в общем и целом, числом наемных рабочих. На самом же деле это общее увеличение складывается из уменьшения числа членов крестьянских семей, для которых земледелие -- главное занятие, и увеличения числа тех, для кого оно подсобное, так что эти последние в 1882 году составляли лишь 21,7 % всего числа работающих членов крестьянских семей, а в 1895 году уже 35,8 %. Таким образом, статистика всего земледельческого населения показывает нам с полной наглядностью именно те два процесса пролетаризации, на которые всегда указывал ортодоксальный марксизм и от которых такими шаблонными фразами стараются отговориться оппортунистические критики, -- с одной стороны, растущее обезземеление крестьянства, экспроприация сельского населения, бегущего в города или превращающегося из рабочих с землей в рабочих без земли; -- с другой стороны, развитие "подсобных заработков" крестьянства, т. е. того соединения земледелия с промышленностью, которое означает первую ступень пролетаризации и ведет всегда к усиленному росту нужды (удлинение рабочего дня, ухудшение питания и пр.). До известной степени оба эти процесса, если их рассматривать с внешней только стороны, даже противоположны: увеличение числа безземельных рабочих -- и увеличение числа работающих членов семей крестьян-землевладельцев. Поэтому, смешивая эти процессы или игнорируя один из них, легко впасть в самые грубые ошибки, образчики которых рассыпаны во множестве в книге Булгакова[108]. Наконец, статистика занятии показывает нам еще выдающийся рост числа служащих[109]: с 47 тыс. до 77, т. е. на 63,8 %. Наряду с ростом пролетаризации -- рост крупного капиталистического производства, которое нуждается в служащих и притом тем в большей степени, чем более употребляются машины и развиваются технические производства.
   Итак, в данных немецкой статистики г. Булгаков, при всей своей похвальбе "детализацией", совершенно не сумел разобраться. В статистике занятий он отметил только увеличение числа безземельных и уменьшение числа владеющих землей рабочих, как показатель "перемен, происшедших в организации сельскохозяйственного труда" (II, 106). Но это изменение организации труда во всем германском земледелии осталось для него совершенно случайным и непонятным фактом, не связанным с общим строем и общей эволюцией земледельческого капитализма. На самом же деле это только одна из сторон в процессе развития капитализма. Технический прогресс германского земледелия есть, вопреки мнению г. Булгакова, главным образом прогресс крупного производства, как это неопровержимо доказывают данные об употреблении машин, о проценте предприятий с рабочим скотом и о составе рабочего скота, о развитии сельскохозяйственных технических производств, о росте молочного хозяйства и пр. Неразрывно связан с этим прогрессом крупного производства рост пролетаризации и экспроприации сельского населения, увеличение числа парцелльных хозяйств и числа крестьян, главным источником существования для которых становятся подсобные заработки, усиление нужды в среднекрестьянском населении, которое всего более ухудшило условия своего хозяйства (наибольшее увеличение процента безлошадных и процента употребляющих для полевых работ коров), а, следовательно, также и условия всей своей жизни и качество ухода за землей.
   

X. "Труд" немецкого Булгакова, Э. Давида

   Книга Эд. Давида "Социализм и сельское хозяйство" представляет из себя особенно неуклюжую и громоздкую сводку тех ошибочных приемов и рассуждений, которые мы видели у гг. Булгакова, Герца, Чернова. Мы могли бы, поэтому, совершенно обойти молчанием Давида. Но так как его "труд" в настоящее время, несомненно, является главным трудом ревизионизма в аграрном вопросе, то мы считаем необходимым охарактеризовать еще раз, как пишут ученые работы господа ревизионисты.
   Вопросу о машинах в сельском хозяйстве Давид уделяет целиком IV главу своей книги (стр. 115--193 русск. перевода), помимо многочисленных частных указаний на ту же тему в других главах. Автор подробнейшим образом рассматривает сотни технических подробностей и топит в них политико-экономическую суть дела. В земледелии машины не играют такой роли, как в промышленности; в земледелии нет центрального мотора; большинство машин находится в деле только временно; часть машин не дает сбережения в издержках производства и т. д. и т. д. Подобные выводы (ср. стр. 190--193, резюме по вопросу о машинах) Давид считает опровергающими марксистскую теорию! Но ведь это одно засорение, а не выяснение вопроса. Отсталость земледелия по сравнению с обрабатывающей промышленностью не подлежит ни малейшему сомнению. Эту отсталость нечего и доказывать. Перечисляя по пунктам, в чем проявляется эта отсталость, громоздя примеры на примеры и казусы на казусы, Давид только отодвигает настоящий предмет исследования: капиталистический ли характер имеет употребление машин? связан ли рост употребления машины с ростом капиталистического земледелия?
   Давид совершенно не понимает самой постановки вопроса, необходимой для марксиста. В сущности, точка зрения Давида есть точка зрения мелкого буржуа, который утешает себя медленным сравнительно прогрессом капитализма, боясь взглянуть на всю общественную эволюцию в ее целом. Например, Давид цитирует по вопросу о с.-х. машинах Бензинга, цитирует бесконечное число раз (стр. 125, 135, 180, 182, 184, 186, 189, 506 и др. русского перевода). Читателя прямо, можно сказать, изводит наш Давид, переходя от частности к частности, без обработки материала, без связи, без осмысленной постановки вопроса, без цели. Поэтому, никакого итога выводам Бензинга Давид не подводит. То, что было мной сказано в 1901 г. против г. Булгакова, целиком относится и к Давиду. Во-1-х, итог выводов Бензинга показывает (см. выше стр. 183[110]) неоспоримое преимущество употребляющих машины хозяйств над неупотребляющими. Никакие "поправки" к Бензингу в мелочах, которыми напичкал Давид свою книгу, не меняют вывода. Давид умалчивает об этом общем выводе совершенно так лее, как и г. Булгаков! Во-2-х, цитируя Бензинга без конца, без смысла, без связи, Давид тоже, подобно г. Булгакову, не заметил буржуазных взглядов Бензинга на машины и в индустрии, и в земледелии. Одним словом, общественно-экономической стороны вопроса Давид даже не понимает. Фактические данные, свидетельствующие о превосходстве крупного хозяйства над мелким, он не умеет обобщить и связать. В результате не остается ничего, кроме реакционной ламентации мещанина, возлагающего свои надежды на отсталость техники, на медленность развития капитализма. Правый кадет и "христианский" ренегат г. Булгаков теоретически вполне равен оппортунисту с.-д. Давиду.
   Общественно-экономической стороны дела Давид не понимает и в других вопросах, не понимает безнадежно. Возьмите его основное положение, его любимую мысль, "гвоздь" всего труда: жизнеспособность мелкого производства в земледелии и превосходство над крупным. Спросите Давида, что такое мелкое производство?
   На стр. 29, примеч., вы находите аккуратный ответ: "Во всех тех случаях, где мы говорим о мелком производстве, мы разумеем хозяйственную категорию, функционирующую без постоянной чужой помощи и без побочного промысла". Это неуклюже выражено и безграмотно переведено г. Гроссманом, но это все же сколько-нибудь ясно. Вы вправе ожидать после этого, что Давид проследит условия мелкого (по величине площади ) земледелия с точки зрения употребления наемного труда или продажи его земледельцем.
   Ничего подобного.
   Ни в чем так рельефно не обнаруживается буржуазность Давида, как в полнейшем игнорировании вопроса об употреблении наемного труда "мелкими" земледельцами и о превращении этих последних в наемных рабочих. Полнейшее игнорирование, это -- буквально верно. Статистические данные об этом есть в немецкой статистике; их приводит вкратце Каутский в своем "Аграрном вопросе" (у меня эти данные приведены подробно, -- см. стр. 227[111]). Давид знает эту статистику и не анализирует этих данных. Давид приводит кучу ссылок на отдельные монографии и игнорирует всецело их данные по этому вопросу. Одним словом, это сплошное замалчивание мелким буржуа вопроса о "работничках" у хозяйственного мужика.
   Вот примеры.
   На стр. 109-й читаем: "В общем, в огородничестве точно так же, как и в сельском хозяйстве, процветает мелкое производство".
   Вы ждете доказательств. Вам дают следующее и только следующее:
   "По данным промышленной [112] статистики 1895 г. из 32 540 садоводств и огородничеств 13 247 = 40 % были величиной менее 20 аров; 8257 = 25 % были от 20 до 50 аров; 5707 = 14 % от 50 аров до 1 гектара; 3397 = 10 % были величиной от 1 до 2 гект. и, только у 1932 = 6 % площадь занятой земли была в 2 гект. и выше".
   Это все. Это должно доказывать процветание мелкого производства в огородничестве. Это должно быть рассматриваемо, как ученая работа начитанного в агрономии Давида. Если так, то мы отказываемся понимать, что называется шарлатанством в науке.
   Только 6 % имеют по 2 и более ha, говорит Давид. Рядом, в той же статистике, из которой он берет эти цифры, стоят данные о количестве земли у этих 6 %. Давид эти данные замалчивает. А замалчивает он их потому, что они разрушают его теорию. "В руках 1932 хозяев, т. е. 5,94 % всех огородников" -- писал я по поводу именно этих данных (стр. 220 статьи в "Образовании"[113]) -- "сосредоточено больше половины, 51,39 %" всей земли, находящейся под торговыми огородами. Из этих 1932 огородников 1441 имеют 2--5 ha огородов; у них в среднем приходится по 2,76 ha огородной земли и по 109,6 ha всей земли. Пять и более гектаров огорода имеет 491 хозяин, владея в среднем 16,54 ha огорода и 134,7 ha всей земли (там же).
   Итак, только 6 % огородников концентрируют 51,39 % всей огородной земли. Это -- крупные капиталисты, у которых огороды являются дополнением капиталистического земледелия (хозяйства в 100--135 гектаров). Торговое огородничество, следовательно, громадно сконцентрировано капиталистически. А Давид имеет... смелость утверждать, что "процветает мелкое производство", т. е. производство без наемного труда. О том, какие размеры хозяйства в торговом огородничестве требуют помощи наемных рабочих, он не дает сведений.
   Так обращается ученый Давид со статистикой. Пример его обращения с монографиями -- тот же пресловутый Гехт, на которого ссылались гг. Булгаков, Герц, Чернов (см. выше, стр. 203--207[114]). В своем "труде" Давид пересказывает Гехта на двух страницах (стр. 394--395). И как пересказывает? Ни звука о наемном труде. Ни звука о том, что Гехт прикрашивает "оседлость" фабричного рабочего с клочком земли, смешивая рабочих вместе с зажиточным крестьянством. Ни звука о том, что, при "процветании" небольшого числа зажиточных крестьян, масса находится в таком положении, что приходится даже, продавая молоко, заменять его более дешевым маргарином.
   Давид не только молчит об этом, но заявляет даже, что "Гехт приводит чрезвычайно интересные данные о высоких жизненных потребностях этих крестьян" (стр. 395). Более грубый буржуазный апологетизм трудно себе представить.
   Кстати, по поводу этого указания Гехта на продажу молока крестьянами для покупки более дешевого маргарина. Казалось бы, это -- самый общеизвестный факт для экономиста. Маркс еще в 1847 году в "Нищете философии" указывал на это ухудшение народного питания капитализмом[115]. В России еще со времен Энгельгардта[116] (70-ые годы) много, много раз отмечали это явление все, сколько-нибудь добросовестно изучавшие прогресс капитализма в молочном хозяйстве. "Ученый" Давид этого не заметил. Он даже хихикает над такими указаниями социалистов.
   На стр. 427--428 книги Давида мы читаем насмешки над Каутским, который говорит, что сборные молочные, развивая продажу молока крестьянами, ухудшают их питание. Чтобы читатель мог оценить по достоинству немецкого народника Давида, мы приведем его подлинные слова:
   
   "...Все прочие люди имеют привычку в случае, если получат больший доход, употребить из него кое-что и в пользу своего желудка. Такова уж, так сказать, природа человека, что он очень охотно ест что-нибудь лучшее, если только он имеет для этого небольшие деньги. И вот, в высшей степени странно, что один лишь крестьянин, получавший, благодаря товариществу, по общему признанию, больше денег, нежели раньше, за свое молоко и своих свиней, поступает совсем не так, как остальные смертные" и т. д., и т. д., и т. д.
   
   На это шутовство реакционного мещанина отвечать не стоит, конечно. Достаточно показать его читающей публике, достаточно вытащить его на свет божий из-под груды бессвязных агрономических цитат, разбросанных по 550 страницам. Достаточно отметить, что цитируемый Давидом буржуазный апологет Гехт и тот признает ухудшение питания как факт вследствие замены продаваемого молока дешевым маргарином. Это относится к южной Германии, к области преобладающего мелкокрестьянского хозяйства. Из другой области -- Восточной Пруссии -- мы имеем совершенно аналогичное указание Klawki (см. выше, стр. 213 и 214[117]), что мелкие крестьяне "очень мало употребляют масла и цельного молока".
   Буржуазный апологетизм Давида можно проследить решительно по всем затрагиваемым им вопросам. Он воспевает, например, молочные товарищества Германии и Дании на десятках страниц (413--435 и др.). Он приводит и статистику... только по вопросу о возрастании числа товариществ! Данные немецкой статистики о концентрации "товарищеского" молочного производства в руках капиталистических крупных хозяйств (см. выше, стр. 242[118]) он не приводит. Давиды не замечают таких данных в той статистике, которой они пользуются!
   "Организованные в товарищества датские крестьяне, -- говорит Давид, -- превзошли даже частновладельческие фермы крупных земельных собственников". Следует пример: цитата из 46-го доклада испытательной лаборатории о том, что масло товариществ лучшего качества, чем помещика. И Давид продолжает:
   
   "Таких результатов достигли крестьяне, некогда в своих маленьких хозяйствах приготовлявшие лишь низшего качества масло, за которое они выручали едва половину цены, получаемой крупными владельцами. Притом здесь, в сущности, идет речь о средних и мелких крестьянах (курсив Давида). В 1898 г. в Дании было 179 740 коровников; из этого числа только 7544, т. е. 4 %, имели по 30 и более коров; 49 371, т. е. 27,82 %, имели каждый от 10 до 29 коров. Меньше 10 голов скота имели 122 589, т. е. 68,97 % коровников. Большая половина последних, а именно 70 218 коровников, -- что составляет 39,85 % всего числа -- заключали лишь 1--3 головы, т. е. принадлежали мелким хозяйствам. Что из числа мелких крестьянских хозяйств значительное большинство участвует в товарищеских организациях, доказывается тем фактом, что в 1900 году, при общем числе около 1 110 000 молочных коров в Дании, молоко 900 000 коров приблизительно сдавалось в товарищеские молочные" (424 стр.).
   
   Так аргументирует ученый Давид. Точных данных о распределении числа коров в хозяйствах разных групп он избегает, ему неприятно приводить их. Но уже из тех отрывочных цифр, которые он привел, видно полное извращение им действительности. Сравнивая общее число коров с распределением коровников по числу штук скота в них, мы получаем такую -- правда приблизительную [119], но несомненно, в общем и делом, соответствующую действительности картину:

0x01 graphic

   Из этих цифр видно, во-1-х, что концентрация молочного скотоводства в Дании очень велика. 750 тысяч коров из 1100, т. е. свыше двух третей общего числа, принадлежит крупным хозяйствам, 57 тысячам из 179, т. е. менее чем трети общего числа хозяев. Такие хозяйства не обходятся, наверное, без наемного труда, раз они имеют по 10 и более коров. Следовательно, Давид "не заметил", что размер скотоводческого хозяйства здесь вовсе не мелкий; по количеству земли нельзя судить о датских хозяевах. Давид "не заметил", что громадное число мелких хозяйств имеет здесь, как везде и всегда в капиталистическом земледелии, ничтожную долю общего производства. Мелких хозяев 70 тыс., т. е. почти 40 %, а у них 1/11 общего числа коров.
   Во-вторых, приведенные цифры показывают, что благами товариществ и в Дании, как в Германии, пользуются главным образом капиталисты. Если из 1100 тыс. коров молоко от 900 тыс. сдается в молочные, значит 200 тыс. коров остаются вне "благ" товарищеского сбыта. Это по преимуществу коровы самых мелких хозяев, ибо мы видели по данным относительно Германии, что в хозяйствах до 2 ha только 0,3 % всех хозяйств участвуют в молочных товариществах, а в хозяйствах с 100 и более ha -- 35,1 %. Следовательно, все заставляет предположить, что мелкие хозяева (70 тысяч хозяев с 100 тысяч коров) наименее пользуются выгодами товарищеского сбыта.
   Пример Дании побивает Давида всецело, доказывая преобладание именно не мелких и не средних, а крупных хозяйств в производстве молочных продуктов.
   Чтобы несколько оживить эти мертвые цифры и таблицы, чтобы показать классовый характер буржуазного земледелия (совершенно игнорируемый тупым мещанином Давидом), приведем выдающийся факт из истории рабочего движения в Дании. В 1902 году датские судовладельцы понизили плату кочегарам. Те ответили стачкой. Союз всех портовых рабочих поддержал их, тоже прекратив работы. Но... стачку не удалось сделать всеобщей, распространить на все порты Дании. "Порт Эсбьерг (на западном берегу Дании, важен в торговле с Англией), имеющий такое громадное значение в вывозе датских сельскохозяйственных продуктов, не удалось вовлечь в стачку, так как датские сельскохозяйственные товарищества заявили, что они немедленно пошлют потребное количество своих членов для работы по нагрузке судов; датские крестьяне не позволят приостанавливать вывоз своих продуктов"[120].
   Итак, датские товарищества встали на сторону хозяев-судовладельцев против рабочих и погубили стачку. Вполне понятно, конечно, что капиталисты-фермеры, имеющие по 10 и более коров, поддержали капиталистов же против рабочих. Непонятно только, что называют себя социалистами писатели, вроде Давида, затушевывающие классовую борьбу.
   По вопросу о соединении сельских хозяйств с техническими производствами (сахароварение, винокурение и т. д.), Давид делает совершенно ту лее ошибку, что и г. Булгаков. Подобно российскому профессору, немецкий "ученый" оппортунист просто списал таблички из немецкой анкеты, не подумав, к чему эти таблички относятся! Каутский утверждает, что сахарное производство есть образец сельскохозяйственной крупной индустрии. Давид в опровержение этого приводит, подобно Булгакову, цифры, показывающие, что мелких хозяйств, соединенных с техническими производствами, больше, чем крупных (стр. 406, 407, 410 у Давида). О том, что вообще мелких хозяйств больше, чем крупных, ученый статистик забыл. Вместо определения процента соединенных с техническими производствами хозяйств ко всему числу хозяйств данной группы, он списал табличку, дающую процент таких хозяйств по группам к общему их итогу. Я уже подробно показал эту ошибку г. Булгакова выше (см. стр. 237 и 238[121]). Остается только заметить, что столь же научно-добросовестный Э. Давид не потрудился равным образом взглянуть на данные о доле земли под свекловичными посевами, находящейся в руках капиталистов.
   До каких комичных пределов доходит тождество душ немецкого оппортуниста и русского либерального профессора, видно из того, что они не только одинаково небрежно и неумело пользуются статистикой, но и одинаково небрежно цитируют Маркса. Давид, подобно Булгакову, признает "закон убывающего плодородия почвы". Правда, он пытается изложить его с особыми ограничениями, обставить особыми условиями, но дело от этого нисколько не становится лучше. Например, на стр. 476-ой Давид говорит, что "закон этот вообще не касается вопроса о колебании продуктивности при переходе с одной научно-технической ступени на другую. Закон занят исключительно колебанием продуктивности на одной и той же научно-технической ступени". Это как раз то ограничение пресловутого закона, которое я указал против г. Булгакова (см. выше, стр. 165, 166[122]), причем я добавил тогда же, что это будет "закон" "настолько относительный, что ни о каком законе и далее ни о какой кардинальной особенности земледелия не может быть и речи".
   Между тем Давид продолжает возводить этот закон в особенность земледелия. Получается невообразимая путаница, ибо при неизменности "научно-технических" условий и в промышленности крайне ограничены добавочные вложения капитала.
   "Отсталость сельского хозяйства, -- говорит Давид в заключительной главе, -- объясняется, во-1-х, консервативностью органических сил природы, что выражается в законе понижающихся урожаев" (501). В этом выводе уже выброшено за борт только что выставленное положение, что "закон" не относится к переходам на высшую техническую ступень! "Консервативность сил природы" есть просто словесная увертка реакционного мещанства, неспособного понять общественные условия, тормозящие особенно развитие сельского хозяйства. Давид обнаруживает непонимание того, что к этим общественным условиям принадлежат: во-первых, остатки феодализма в земледелии, неравноправность батраков и т. д., и т. п., а во-вторых, поземельная рента, которая вздувает цены и закрепляет высокие ренты в цене земли.
   "Мы думаем, -- пишет Давид, -- что в настоящее время германское земледелие не могло бы производить необходимого количества хлеба с тою продуктивностью, которая, благодаря заокеанскому производству, считается нормальной с точки зрения мирового хозяйства. Закон понижающихся урожаев не позволяет без понижения продуктивности неограниченно увеличивать количество продуктов на ограниченной площади земли" (519 -- последняя фраза у Давида подчеркнута).
   Не угодно ли посмотреть на этого экономиста! Он заявляет, что "закон" понижающихся урожаев занят исключительно колебанием продуктивности на одной и той же научно-технической ступени (476). А вывод гласит: "закон не позволяет "неограниченно" увеличивать количество продуктов" (519)! Откуда же следует, что германское земледелие не могло бы быть поднято на следующую "научно-техническую ступень", если бы не мешала частная собственность на землю, если бы не мешала вздутая рента, если бы не мешало бесправие, забитость и приниженность батрака, если бы не мешали дикие средневековые привилегии юнкерства??
   Буржуазный апологет, естественно, стремится игнорировать общественные и исторические причины отсталости земледелия, сваливая вину на "консервативность сил природы" и на "закон убывающего плодородия". Ничего, кроме апологетики и тупоумия, не содержится в этом пресловутом законе.
   А чтобы прикрыть свое позорное отступление к старым предрассудкам буржуазной экономии, Давид совершенно так же, как и Булгаков, преподносит нам облыжную ссылку на Маркса. Давид цитирует ту же страницу III тома "Капитала" (III В., II Theil, S. 277), которую приводил и г. Булгаков! (Смотри стр. 481 у Давида и выше разбор г. Булгакова, стр. 171 и 172[123].)
   То, что сказано мной о научной добросовестности г. Булгакова, всецело относится и к Давиду. Г-н Булгаков исказил цитату из Маркса. Давид ограничился приведением первых слов той же цитаты: "О понижающейся производительности почвы при последовательных приложениях капитала смотри у Либиха" ("Das Kapital", III В., II Theil, S. 277)[124]. Подобно Булгакову, Давид извратил Маркса, представив читателю дело так, будто это -- единственное указание Маркса. На деле, повторяем, всякий, читавший III том "Капитала" (и вторую часть второго тома "Theorien über den Mehrwert"[125]), знает обратное. Маркс десятки раз показывает, что случай понижения производительности добавочных вложений капитала он считает вполне равноправным, одинаково возможным, как и случай повышения производительности добавочных вложений капитала.
   В примечании на стр. 481-ой Давид обещает в будущем рассмотреть связь этого закона с рентой, а также "критически рассмотреть попытку Маркса развить и расширить теорию ренты, отвергнув основания, данные Мальтусом и Рикардо".
   Беремся предсказать, что критическое рассмотрение Давида будет повторением буржуазных предрассудков а 1а г. Булгаков или... а 1а товарищ Маслов.
   Перейдем к разбору еще одного в корне неверного положения Давида. Опровергать его апологетику или извращения статистики очень уже неблагодарная работа. Потому вопросу, к которому мы переходим, мы имеем некоторые новые данные, позволяющие противопоставить фактическую картину действительности теориям современного мещанства.
   

XI. Скотоводство в мелком и крупном хозяйстве

   "Критики" или бернштейнианцы в аграрном вопросе, защищая мелкое производство, ссылаются особенно часто на следующее обстоятельство. Мелкие земледельцы на данную единицу земельной площади держат несравненно больше скота, чем крупные. Следовательно -- говорят -- мелкие земледельцы лучше удобряют почву. Их хозяйство стоит выше в техническом отношении, ибо удобрение играет решающую роль в современном земледелии, а удобрение, получаемое от скота, содержимого в хозяйстве, во много раз перевешивает все и всякие искусственные удобрения.
   Эд. Давид в своей книге "Социализм и сельское хозяйство" придает этому доводу решающее значение (стр. 326, 526, 527 русск. перевода). Он пишет курсивом: "навоз -- душа земледелия" (стр. 308) и делает из этой истины главную основу своей защиты мелкого земледелия. Он приводит немецкую статистику, которая показывает, что в мелких хозяйствах на единицу площади содержится гораздо больше скота, чем в крупных. Давид убежден, что эти данные окончательно решают в его пользу вопрос о преимуществах крупного и мелкого производства в земледелии.
   Присмотримся поближе к этой теории и навозной душе сельского хозяйства.
   Главный довод Давида и его многочисленных сторонников из буржуазных экономистов -- статистический. Сравнивается количество скота (на единицу площади) в хозяйствах различного размера. При этом молчаливо предполагается, что сравниваются величины однородные, т. е. что одинаковое количество скота одного определенного вида представляет из себя и в крупных и в мелких хозяйствах равную, так сказать, сельскохозяйственную ценность. Предполагается, что равное количество скота дает равное количество навоза, что скот отличается более или менее одинаковыми качествами в хозяйствах крупных и мелких и т. п.
   Очевидно, что от правильности этого обычного молчаливого предположения зависит всецело доказательное значение разбираемого довода. Правильно ли это положение? Если от голой и грубой огульной статистики перейти к анализу общественно-хозяйственных условий мелкого и крупного земледельческого производства в целом, то мы увидим сразу, что как раз подлежащее доказательству принимается этим положением за доказанное. Марксизм утверждает, что в мелком производстве условия содержания скота (а также, как мы видели, условия ухода за землей и содержания работника-земледельца) хуже этих условий в крупном хозяйстве. Буржуазная политическая экономия, а за ней бернштейнианцы утверждают обратное: в силу прилежания мелкого земледельца условия содержания скота гораздо лучше в мелком хозяйстве, чем в крупном. Чтобы найти статистические данные, проливающие свет на этот вопрос, нужна совсем не та статистика, с которой оперирует Давид. Нужно статистическое исследование не о количестве скота в хозяйствах разных размеров, а о качестве его. В немецкой экономической литературе есть такое исследование, может быть, даже не одно. И в высшей степени характерно, что Давид, который заполнил свою книгу бездной не идущих к делу цитат из всевозможных агрономических сочинений, обошел как раз полным молчанием имеющиеся в литературе попытки вскрыть внутренние условия хозяйства мелкого и крупного, на основании детальных обследований. С одной из этих незаслуженно обойденных Давидом работ мы и познакомим читателя.
   Известный немецкий писатель по вопросам сельского хозяйства, Дрекслер, напечатал результаты одного монографического "сельскохозяйственного статистического обследования", про которое он справедливо выразился, что "по точности результатов оно едва ли имеет себе равное". В провинции Ганновер были обследованы 25 поселений (22 деревни и три помещичьих экономии), причем по каждому хозяйству отдельно собирались данные не только о количестве земли и количестве скота, но и о качестве скота. Для определения качества скота был употреблен особенно точный прием: устанавливался живой вес [126] каждой штуки скота в килограммах "на основании возможно точной оценки отдельных штук скота, -- оценки, производившейся сведущими людьми". Получались данные о живом весе каждого сорта животных в хозяйствах различного размера. При этом обследование было повторное: первое в 1875 году, второе в 1884. Данные напечатаны Дрекслером[127] в сыром виде, по каждому из трех имении и по трем группам деревень, причем крестьянские хозяйства в деревнях разделены на семь групп по количеству земли (свыше 50 гектаров, 25--50, 12,5--25, 7,5--12,5, 2,5--7,5, 1,25--2,5 и до 1,25 гектара). Если принять во внимание, что данные Дрекслера относятся к 11 различным видам скота, то читателю ясна станет сложность всех этих таблиц. Чтобы получить сводные данные, позволяющие обозреть общие и основные выводы, мы разделим все хозяйства на пять главных групп: а) крупные имения; б) крестьянские хозяйства, имеющие свыше 25 ha (гектаров) земли; в) от 7,5 до 25 ha; г) 2,5--7,5 ha и д) менее 2,5 ha. Число хозяйств в этих группах и количество земли у них было в 1875 и 1884 годах следующее:

0x01 graphic

   Чтобы пояснить эти цифры, остановимся прежде всего на экономическом типе хозяйств различных размеров. Дрекслер считает, что все хозяйства с 71/2 и более гектаров земли не обходятся без наемного труда. Получается (в 1875 г.) 325 крестьянских хозяйств, нанимающих рабочих. Все хозяйства, имеющие до 21/2 ha, должны наниматься сами. Из хозяйств, имеющих от 2,5 до 7,5 ha (средний размер = 4,3 ha), половина, по расчету Дрекслера, обходится без работы по найму, другая же половина должна отпускать наемных рабочих. Следовательно, всего из крестьянских хозяйств 325 капиталистических, 221 мелкое "трудовое" (как сказали бы наши народники), не нанимающее и не нанимающееся, и 1670 полупролетарских, нанимающихся.
   К сожалению, группировка Дрекслера расходится с группировкой общей германской статистики, которая средним крестьянством считает хозяев с 5--20 ha. Но все же остается несомненным факт, что большинство этих средних крестьян не обходится без найма рабочих. "Средние" крестьяне в Германии -- мелкие капиталисты. Крестьяне же, не нанимающие и не нанимающиеся, составляют ничтожное меньшинство: 221 из 2216, т. е. одну десятую часть.
   Итак, взятые у нас группы хозяйств по их экономическому типу характеризуются следующим образом: а) крупные капиталистические хозяйства; б) средние капиталистические ("гроссбауэры"); в) мелкие капиталистические; г) мелкокрестьянские и д) полупролетарские.
   Общее число хозяйств и общее количество земли у них уменьшилось с 1875 по 1884 год. Уменьшение это приходится главным образом на мелкие хозяйства: имеющие до 21/2 ha сократились в числе с 1449 до 1109, т. е. на 340 хозяйств, почти на четверть. Наоборот, число крупнейших хозяйств (свыше 25 ha) возросло с 54 до 61, а количество земли у них с 2638 ha до 3215 ha, т. е. на 577 гектаров. Следовательно, общее улучшение хозяйства и повышение культуры в данной местности, которым восторгается Дрекслер, означает сосредоточение сельского хозяйства в руках уменьшающегося числа собственников. "Прогресс" вытолкнул из земледелия почти 400 хозяев из 2219 (к 1884 г. осталось 1825) и у оставшихся повысил среднее количество земли на хозяйство с 4,2 гектаров до 5. В одной местности капитализм концентрирует данную отрасль земледелия и выталкивает в пролетариат ряд мелких хозяев. В другой местности рост торгового земледелия создает ряд новых мелких хозяйств (например, молочное хозяйство в пригородных деревнях и в целых странах, поставляющих продукты за границу, вроде Дании). В третьих местностях дробление средних хозяйств увеличивает число мелких. Огульная статистика прикрывает все эти процессы, для изучения которых необходимы детальные исследования.
   Прогресс сельского хозяйства в описываемой местности выразился особенно в улучшении скотоводства. При этом общее число штук скота уменьшилось. В 1875 году было 7208 штук скота (в переводе на крупный), в 1884--6993. Для огульной статистики это уменьшение количества скота служило бы признаком упадка скотоводства. На деле улучшилось качество скота, так что, если взять не число штук скота, а общин "живой вес" их, то получим 2 556 872 килограмма в 1875 г. и 2 696 107 кг. в 1884 году.
   Капиталистический прогресс скотоводства сказывается не только, иногда даже не столько, в увеличении числа, сколько в улучшении качества, в замене худшего скота лучшим, в увеличении корма и т. д.
   0x01 graphic
   В крупнейших хозяйствах количество скота уменьшилось. В самых мелких возросло и возросло тем быстрее, чем мельче хозяйство. Казалось бы, прогресс мелкого производства и регресс крупного? то есть подтверждение теории Давида?
   Но стоит взять данные о среднем весе скота, и иллюзия рассеивается.

0x01 graphic

   * Различный мелкий скот переведен на крупный по обычным нормам. За один год по одному из 11 видов скота число штук определено приблизительно: данные есть только о весе, а не о числе штук.
   
   Первый вывод из этих данных состоит в том, что качество скота тем лучше, чем крупнее размеры хозяйства. Разница в этом отношении между хозяйствами капиталистическими и мелкокрестьянскими или полупролетарскими оказывается громадной. Например, в 1884 году эта разница между хозяйствами наибольшего и наименьшего размера превышает сто процентов: средний вес средней штуки скота в крупнокапиталистических хозяйствах 619 килограммов, а в полупролетарских -- 301, т. е. более чем в два раза меньше! Можно судить поэтому, как поверхностно рассуждает Давид и его единомышленники, когда они предполагают одинаковость качества скота в крупном и мелком хозяйстве.
   Выше мы уже указывали, что содержание скота вообще хуже в мелком хозяйстве. Теперь мы имеем фактическое подтверждение этого. Данные о живом весе скота дают самое точное представление обо всех условиях содержания скота: корм, помещение, работа, уход -- все это суммируется, так сказать, в результатах, которые в монографии Дрекслера получили статистическое выражение. Оказывается, что все "прилежание" мелкого крестьянина в уходе за скотом -- прилежание, воспетое нашим г. В. В. и немецким Давидом, -- не в состоянии даже приблизительно уравновесить выгоды крупного производства, дающего продукт вдвое лучшего качества. Капитализм осуждает мелкого крестьянина на вечную маету, на бесполезное расхищение труда, -- ибо тщательнейший уход за скотом при недостатке средств, при недостатке корма, при худом качестве скота, при худом помещении и проч. равносилен бесполезному расхищению труда. Буржуазная политическая экономия в своей оценке выдвигает на первый план не это разорение и угнетение крестьянина капитализмом, а "прилежание" трудящегося (трудящегося на капитал при самых худших условиях эксплуатации).
   Второй вывод из приведенных данных состоит в том, что качество скота за указанное десятилетие улучшилось в среднем, улучшилось также во всех разрядах хозяйства. Но в результате этого общего улучшения различие условий скотоводства в крупном и мелком хозяйстве стало не менее, а более значительным. Общее улучшение не сравняло крупные и мелкие хозяйства, а углубило пропасть между ними, -- ибо крупное хозяйство обгоняет мелкое в этом процессе улучшения. Вот сравнение среднего веса средней штуки скота по группам в 1875 и в 1884 годах:

0x01 graphic

   Улучшение наибольшее в крупнокапиталистических, затем среднекапиталистических хозяйствах, совсем ничтожное в мелкокрестьянских и очень незначительное в остальных. Дрекслер, как и подавляющее большинство агрономов, пишущих по вопросам сельскохозяйственной экономии, заметил одну только техническую сторону дела. В своем пятом выводе из сравнения 1875 и 1884 годов он говорит: "Наблюдается весьма значительный прогресс в скотоводстве[128]: уменьшение числа голов скота и улучшение качества; средний живой вес штуки скота значительно повысился в каждой из трех групп деревень[129]. Это означает, что более или менее повсюду (ziemlich allgemein) произошло существенное улучшение в выращивании скота, в корме и в уходе за скотом".
   Подчеркнутые нами слова: "более или менее повсюду" свидетельствуют как раз об игнорировании автором общественно-экономической стороны вопроса; "более" относится к крупным хозяйствам, "менее" к мелким. Дрекслер не заметил этого, ибо обратил внимание только на данные о группах деревень, а не о группах хозяйств разного типа.
   Перейдем теперь к данным о рабочем скоте, которые проливают свет на условия хозяйства в тесном смысле слова земледельческого. По количеству рабочего скота рассматриваемые нами хозяйства характеризуются такими цифрами:

0x01 graphic

   Следовательно, хозяйства полупролетарские (до 2,5 ha -- таких хозяйств в 1884 г. было 1109 из 1825) в громадном большинстве своем совершенно лишены рабочего скота. Эти хозяйства нельзя и считать земледельческими хозяйствами в настоящем значении слова. Во всяком случае, по условиям применения рабочего скота нельзя сравнивать с крупными хозяйствами такие, которые в 93 % или в 84 % вовсе не употребляют рабочего скота. Если же мы сравним в этом отношении крупные капиталистические хозяйства и мелкокрестьянские, то увидим, что в первых (группа а) 132 штуки рабочего скота приходится на 766 ha земли, в последних (группа г) 632 штуки на 1774 ha (1884 г.), т. е. в первых 1 штука рабочего скота приходится на шесть приблизительно гектаров, в последних -- на три приблизительно гектара. Ясно, что мелкие хозяйства несут вдвое больший расход на содержание рабочего скота. Мелкое производство означает раздробление технических средств хозяйства и расхищение труда в силу этого раздробления.
   Отчасти причиной этого раздробления является то, что мелким хозяйствам приходится прибегать к употреблению рабочего скота худшего качества, именно к употреблению коров в качестве рабочего скота. В общем числе штук рабочего скота был следующий процент коров:

0x01 graphic

   Отсюда ясно видно, что употребление коров для полевых работ возрастает и что в полупролетарских и мелкокрестьянских хозяйствах главным рабочим скотом являются коровы. Давид склонен считать это прогрессом, -- совершенно так же, как стоящий всецело на буржуазной точке зрения Дрекслер, который пишет в своих выводах: "Большое число мелких хозяйств перешло к более целесообразному для них употреблению коров в виде рабочего скота". "Целесообразнее" это для мелких хозяев потому, что дешевле. А дешевле потому, что лучший рабочий скот заменяется худшим. Восхищающий Дрекслеров и Давидов прогресс мелких крестьян всецело равняется прогрессу исчезающих ручных ткачей, которые переходят к все более и более худшим материалам, к отбросам фабричного производства.
   Средний вес рабочих коров составлял в 1884 г. 381 килограмм[130], тогда как рабочих лошадей -- 482 kg, а рабочих волов -- 553 kg. Этот последний вид рабочего скота, наиболее сильный, составлял в 1884 г. более половины во всем составе рабочего скота крупных капиталистических хозяев; -- около одной четверти у средних и мелких капиталистов; -- менее одной пятой у мелких крестьян и менее десятой доли у полупролетарских хозяйств. След., чем крупнее хозяйство, тем выше качество рабочего скота. Средний вес средней штуки рабочего скота таков:

0x01 graphic

   В общем и целом, следовательно, рабочий скот ухудшился. На деле, в крупных капиталистических хозяйствах мы видим значительное улучшение, во всех остальных застой или ухудшение. По качеству рабочего скота разница между крупным и мелким производством тоже возросла с 1875 по 1884 год. Переход мелких хозяйств к употреблению коров в качестве рабочего скота есть общее явление в Германии[131]. И наши данные доказывают с документальной точностью, что этот переход означает ухудшение условий с.-х. производства, означает увеличение нужды крестьянства.
   Чтобы закончить обзор данных монографии Дрекслера, приведем еще расчет количества и веса всего скота на единицу земельной площади, т. е. тот расчет, который Давид делает по данным германской с.-х. статистики вообще:

0x01 graphic

   Данные о числе штук скота на 1 гектар земли, это -- те данные, которыми ограничивается Давид. В нашем примере, как и в германском сельском хозяйстве в его целом, эти данные показывают уменьшение количества скота на единицу площади в крупных хозяйствах. В 1884 г., например, в полупролетарских хозяйствах приходится ровно вдвое больше скота на 1 ha, чем в крупнокапиталистических (1,18 против 0,59). Но мы знаем уже теперь, что в таком расчете сравниваются несравнимые вещи. Данные о весе скота показывают действительное соотношение хозяйств: крупное производство оказывается лучше поставленным и в этом отношении, имея maximum скота по весу на единицу площади, а следовательно, и maximum удобрения. Таким образом, вывод Давида, что удобрением лучше обеспечены, в общем и целом, мелкие хозяйства, прямо противоположен действительности. И при этом надо иметь в виду, что наши данные, во-первых, не касаются искусственных удобрений, покупка которых под силу только состоятельным хозяевам, а во-вторых, сравнение количества скота по весу приравнивает крупный и мелкий скот, приравнивает, например, 45 625 kg -- вес 68 голов в крупном хозяйстве -- и 45 097 kg -- вес 1786 коз в мелких хозяйствах (1884 г.). На деле перевес крупных хозяйств в обеспечении навозным удобрением значительнее, чем показывают наши цифры[132].
   Итог: посредством фразы "навоз -- душа сельского хозяйства" Давид обошел общественно-экономические отношения в специально скотоводческом хозяйстве и представил дело в совершенно извращенном виде.
   Крупное производство в капиталистическом земледелии имеет громадный перевес над мелким по качеству скота вообще, по качеству рабочего скота в частности, по условиям содержания скота, улучшения его и утилизации для удобрения.
   

XII. "Идеальная страна" с точки зрения противников марксизма в аграрном вопросе [133]

   Земледельческие отношения и порядки в Дании представляют особенно много интеpeca для экономиста. Мы видели уже[134], как главный представитель ревизионизма в современной литературе по аграрному вопросу, Эд. Давид, усиленно использует пример датских сельскохозяйственных союзов и датской "мелкой крестьянской" (якобы) культуры. Генрих Пудор, работой которого пользуется Э. Давид, называет Данию "идеальной страной с.-х. товариществ"[135]. И у нас в России представители либерально-народнических взглядов не менее часто "козыряют" Данией против марксизма, в пользу теорий о жизнеспособности мелкого хозяйства в земледелии, -- укажем, хотя бы, речь либерала Герценштейна в I Думе и народника Караваева во II Думе.
   Сравнительно с другими европейскими странами, в Дании мы видим действительно наибольшую распространенность "мелкого крестьянского" хозяйства и наибольшее процветание земледелия, сумевшего приспособиться к новым требованиям и условиям рынка. Если возможно "процветание" мелкого земледелия в странах с товарным производством, то, конечно, Дания из всех европейских стран находится в наилучшем положении в этом отношении. Поэтому подробное ознакомление с аграрным строем Дании представляет двоякий интерес. Мы увидим на примере целой страны, каковы приемы ревизионизма в аграрном вопросе и каковы действительные основные черты капиталистических аграрных порядков в "идеальной" капиталистической стране.
   Сельскохозяйственная статистика Дании организована по образцу других европейских стран. Но в некоторых отношениях она дает более подробные сведения и лучше разработанные цифры, позволяющие учесть такие стороны вопроса, которые обычно остаются в тени. Начнем с общих данных о распределении хозяйств на группы по размерам земельной площади. Обычную в Дании меру земли "гарткорн" мы будем переводить на гектары (ha), считая -- на основании указаний датской с.-х. статистики -- по 10 гектаров на 1 гарткорн[136].
   Датская с.-х. статистика дает сведения о распределении хозяйств за 1873, 1885 и 1895 годы, причем все хозяйства делятся на 11 групп: без земли, до 0,3 ha (точнее: до 732 гарткорна), 0,3--2,5 ha, 2,5--10 ha, 10--20, 20--40, 40--80, 80--120, 120--200, 200--300, 300 и сверх того. Чтобы не слишком раздроблять внимание читателя, мы соединим эти группы в 6 более крупных групп.

0x01 graphic

   Прежде всего из этих данных вытекает тот основной вывод, который упускает постоянно из виду буржуазная политическая экономия и идущие по ее стопам ревизионисты. Это -- тот вывод, что громадное большинство земель в Дании находится в руках капиталистически хозяйничающих земледельцев. Не может подлежать сомнению, что не только хозяева, имеющие по 120 и более того гектаров земли, ведут хозяйство при помощи наемного труда, но также и хозяева с 40 и более гектарами земли. Эти две высшие группы составляли в 1895 году всего 11 % общего числа хозяйств, но в их руках сосредоточено 62 % всего количества земли, т. е. более трех пятых. В основе датского сельского хозяйства лежит крупное и среднее капиталистическое земледелие. Разговоры о "крестьянской стране" и о "мелкой культуре" -- сплошная буржуазная апологетика, извращение фактов разными титулованными и нетитулованными идеологами капитала.
   Необходимо заметить при этом, что в Дании, как и в других европейских странах с вполне установившимся капиталистическим строем сельского хозяйства, доля высших, капиталистических групп в общей сумме национального хозяйства изменяется во времени довольно слабо. В 1873 г. у 13,2 % капиталистических ферм было 63,9 % всей земли; в 1885 г. у 11,5 % ферм -- 62,3 % земли. Эту устойчивость крупного земледелия надо всегда иметь в виду, когда заходит речь о сравнении данных за разные годы, ибо в литературе очень часто можно наблюдать, как посредством таких сравнений, касающихся изменений в деталях, затушевывают основные черты данного общественно-экономического уклада.
   Масса мелких хозяйств в Дании, как и в других европейских странах, играет ничтожную роль в общей сумме сельскохозяйственного производства. Общее число хозяйств с количеством земли до 10 ha составляло в 1895 г. 72,2 % всего числа хозяйств, земли же у них только 11,2 %. Это соотношение остается тоже постоянным в своей основе и в 1885 и в 1873 гг. Мелкие хозяйства принадлежат зачастую полупролетариям, немецкая статистика доказала это, как мы видели, по отношению к хозяйствам до 2 ha безусловно, а отчасти и по отношению к хозяйствам до 5 ha. Ниже, приводя данные о количестве скота в хозяйствах разных групп, мы увидим, что о действительно самостоятельном и сколько-нибудь прочном земледелии не может быть и речи по отношению к массе этих пресловутых представителей "мелкой культуры". 47,2 % хозяйств, т. е. почти половина -- пролетарии и полупролетарии (без земли и до 2,5 ha); 25 %, т. е. еще четверть хозяйств (2,5--10 ha) нуждающихся мелких крестьян, -- такова основа "процветания" сельскохозяйственного капитализма в Дании. Конечно, по данным, относящимся к количеству земли, можно только в самых общих чертах, в валовых итогах судить о стране с сильно развитым торговым скотоводством. Но данные о скотоводстве, подробно разбираемые нами ниже, только усиливают, как увидит читатель, сделанные выводы.
   Теперь посмотрим, как изменялось с 1873 по 1895 год распределение земли в Дании между крупными и мелкими хозяйствами. Здесь нам сразу бросится в глаза типично-капиталистическое усиление крайностей и ослабление средних хозяйств. Процентная доля числа земледельческих хозяйств (т. е. не считая хозяйств без земли) увеличивается у мельчайших хозяйств до 2,5 ha: 27,9 % в 1873 г., 31,8 % в 1885 г. и 34,8 % в 1895 г. Эта доля уменьшается далее во всех средних группах и остается неизменной (0,7 %) только у самой высшей группы, с 120 и более ha. Процентная доля всей земли увеличивается в крупнейшем хозяйстве, 120 и более ha: 14,3 %--15,2 %--15,6 % за три указанные года, затем увеличивается менее значительно в среднем крестьянском хозяйстве (от 10 до 40 ha: 25,5 %--26,5 %-- 26,8 %), при уменьшении доли всего числа хозяйств в этой группе; затем неправильно возрастает в хозяйстве с 2,5--10 ha (9,1 %--9,5 %-- 9,4 %) и непрерывно увеличивается в мельчайшем хозяйстве (1,5--1,7--1,8). В результате -- самая явственная тенденция к росту крупнейших и мельчайших хозяйств. Чтобы яснее представить это явление, надо взять средние размеры хозяйств по группам за разные годы. Вот данные этого рода:

0x01 graphic

   Из этих данных мы видим, что размеры хозяйств в большинстве групп чрезвычайно устойчивы. Колебания ничтожны: 1--2 % (например, 279,8--282,3 ha или 22,01--22,28 ha и т. д.). Исключением являются только мельчайшие хозяйства, которые, несомненно, дробятся: уменьшение среднего размера таких хозяйств (до 2,5 ha) с 1873 по 1885 г. на 10 % (с 0,83 до 0,75 ha), тоже с 1885 по 1895 г. Общий прирост всего числа хозяйств идет в Дании при почти неизменном количестве всей земли (с 1885 по 1895 г. даже небольшое уменьшение общего количества земли). При этом большая часть прироста падает на мельчайшие хозяйства. Так, с 1873 по 1895 год все число хозяйств возросло на 30 752 хозяйства; число же хозяйств до 2,5 ha возросло на 27 166 хозяйств. Понятно, что при таком условии уменьшение среднего размера всех вообще хозяйств в Дании (15,5 ha в 1873 г., 14,1 в 1885 г. и 13,7 ha в 1895 г.) означает на деле исключительно дробление мельчайших хозяйств.
   Еще более наглядным становится отмеченное нами явление, если взять более мелкое разделение групп. В предисловии к земледельческой статистике Дании за 1895 год ("Danmarks Statistik etc. Danmarks Jordbrug". 4-de Raekke, Nr. 9, litra С[137]) составители дают такой расчет изменения в числе хозяйств по группам:

0x01 graphic

   Увеличиваются, следовательно, такие карликовые хозяйства, которые либо посвящены специальным культурам, либо означают "хозяйства" наемных рабочих.
   Этот вывод стоит отметить, потому что апологетическая профессорская "наука" склонна заключать из уменьшения среднего размера всех хозяйств вообще о побивании крупного производства мелким в земледелии. На деле мы видим прогресс самого крупного земледелия, устойчивость размеров хозяйства во всех группах, кроме самой мелкой, и дробление хозяйств в этой последней. Это дробление приходится приписать упадку и обнищанию мелкого земледелия: другое возможное объяснение, переход от агрикультуры в тесном смысле к скотоводству, не может быть принято относительно всех мельчайших хозяйств, ибо переход этот происходит во всех группах, как сейчас увидим. В такой стране, как Дания, для суждения о размерах хозяйства земледельцев гораздо важнее данные о скотоводстве, чем о площади земли, ибо на одной и той же площади возможны хозяйства разных размеров, когда скотоводство и молочное хозяйство развиваются особенно быстро.
   Именно это явление и наблюдается, как известно, в Дании. "Процветание" датского сельского хозяйства зависит главным образом от быстрых успехов торгового скотоводства с вывозом молочных продуктов, мяса, яиц и т. д. в Англию. Здесь мы встречаемся с торжественным заявлением Пудора, что Дания "обязана колоссальным подъемом своего молочного хозяйства именно децентрализации своего скотоводства и скотоводческого хозяйства" (1. с, стр. 48, курсив Пудора). Неудивительно, что такое искажение фактов позволяет себе Пудор, чистейший торгаш по всей системе своих взглядов, абсолютно чуждый всякого понимания капиталистических противоречий. Но в высшей степени характерно, что за Пудором без критики плетется и мещанин Давид, но недоразумению числящийся в социалистах!
   На деле именно Дания показывает нам особенно наглядно концентрацию скотоводства в капиталистической стране. Пудор мог прийти к обратному выводу только благодаря своему крайнему невежеству и извращению тех обрывков статистики, которые он приводит в своей книжонке. Пудор приводит -- а Давид рабски повторяет -- цифры, показывающие распределение всего числа скотоводческих хозяйств Дании по количеству скота. Выходит по Пудору, что 39,85 % всего числа имеющих скот хозяйств имеют только по 1--3 штуки, затем 29,12 % по 4--9 штук и т. д. Следовательно, заключает Пудор, большинство хозяйств -- "мелкие"; "децентрализация" и т. д.
   Во-первых, Пудор приводит неверные цифры. Это приходится отметить, ибо сей Пудор хвастливо заявляет, что в его труде можно найти все "новейшие" статистические данные, а ревизионисты "опровергают марксизм", ссылаясь на невежественных буржуазных кропателей. Во-вторых, и это главное, -- прием аргументации Пудоров и Давидов слишком часто повторяется нашими кадетами[138] и народниками, чтобы не остановиться на нем. По такому приему рассуждения неизбежно придется заключить о "децентрализации" промышленности в самых передовых капиталистических странах, ибо везде и всегда процент мельчайших и мелких заведений наибольший, а процент крупных -- ничтожный. Пудоры и Давиды забывают "мелочь": сосредоточение преобладающей части всего производства в небольшой доле крупных предприятий.
   Действительное распределение всего рогатого скота в Дании по последней переписи 15 июля 1898 г. было таково[139]:

0x01 graphic

   Отсюда мы видим, какую роль в общем скотоводческом хозяйстве Дании играют многочисленные мелкие и немногочисленные крупные хозяйства, какова пресловутая "децентрализация" производства в "идеальной стране". Мелких хозяйств, с 1--3 штуками рогатого скота, 68 292, т. е. 37,9 % общего числа; у них 140 730 штук рогатого скота, т. е. всего 8 % общей суммы. Почти столько же, 133 802 штуки, т. е. 7,7 %, имеют 783 крупнейшие хозяева, 0,4 % общего числа хозяев. Первые имеют в среднем по 2 с небольшим штуки рогатого скота, т. е. явно недостаточное количество, при котором вести торговое скотоводство, сбывать молочные и мясные продукты можно только в ущерб собственному питанию (вспомним известные факты: масло продают, а себе покупают более дешевый маргарин и т. п.). Вторые имеют в среднем по 171 штуке рогатого скота. Это -- крупнейшие капиталистические фермеры, "фабриканты" молока и мяса, "вожди" технического прогресса и всевозможных сельскохозяйственных союзов, которыми восторгаются мещанские поклонники "социального мира".
   Если мы соединим вместе мелких и средних хозяев, то получим общее число владельцев до 9 штук рогатого скота -- 121 875 хозяев, т. е. две трети общего числа хозяев (67,5 %). У них 450 984 штуки рогатого скота, т. е. четверть общей суммы (25,8 %). Почти столько же, именно 435 616 штук (25 %) имеют хозяева, владеющие 30 и более штуками, причем число этих хозяев 7931, т. е. 4,3 % всего числа хозяев. Хороша "децентрализация".
   Сводя вышеприведенные мелкие деления датской статистики в три крупные группы, получаем:

0x01 graphic

   Итак, три четверти всего скотоводческого хозяйства Дании сосредоточено в руках 58 766 хозяев, т. е. менее чем трети общего числа хозяев. Эта третья часть хозяев и извлекает львиную долю выгод из всего "процветания" капитализма в сельском хозяйстве Дании. При этом необходимо иметь в виду, что такой высокий процент зажиточных крестьян и богатых капиталистов (32,5 %, т. е. почти треть) получается благодаря искусственному приему расчета, удаляющему всех бесскотных хозяев. На деле этот процент гораздо ниже. Все число сельских хозяев Дании перепись 1895 года определила, как мы видели, в 265 982, а перепись скота 15 июля 1898 года считает общее число хозяев в 278 673. По отношению к этому действительному итогу всего числа сельских хозяев 58 766 зажиточных и богатых составят всего 21,1 %, т. е. всего пятую часть. Если безземельные "хозяева" составляют 12,4 % всего числа сельских хозяев Дании (1895 г.: 32 946 из 265 982), то бесскотные хозяева составляют 35,1 % всего числа сельских хозяев Дании, т. е. более трети (1898 г. -- 98 032 из 278 673). Можно судить поэтому, какого сорта "социализм" господ Давидов, не замечающих, что капиталистическое процветание датского сельского хозяйства базируется на массовой пролетаризации сельского населения, на лишении средств производства массы "сельских хозяев".
   Перейдем теперь к данным, рисующим в целом и земледельческое и все скотоводческое хозяйство Дании. Перепись 15 июля 1898 года дает подробные сведения о количестве скота в разных группах сельских хозяев, владеющих тем или иным количеством земли. Число этих групп в датской статистике особенно велико (14 групп: без земли, до 1/32 гарткорна, 1/32--1/16, 1/16--1/8, 1/8--1/4, 1/4--1/2, 1/2--1, 1--2, 2--4, 4--8, 8--12, 12--20, 20--30, 30 и свыше), и мы сводим данные в шесть принятых уже нами крупных групп:
   Точнее хозяева без рогатого скота, ибо датская статистика не дает, к сожалению, числа хозяев, не имеющих никакого скота. Мы узнаем из этой статистики только число владельцев каждого отдельного вида скота. Но рогатый скот является, несомненно, главной основой всего скотоводческого хозяйства Дании.

Земледелие и скотоводство в Дании по переписи 15 июля 1898 года

   0x01 graphic

Правая сторона таблицы

0x01 graphic

   Примечание. Данные 1893 года расходятся с данными 1895 года относи изменений во времени и от несколько различных приемов собирания сведений. 1895 года считает, кроме 3 645 750 ha распределенной земли, еще 45 860 ha (1898 г.) относится в массе своей к низшим группам, о чем свидетельствует тельно распределения хозяйств по количеству земли. Это может зависеть и от Но общие соотношения между группами остаются те же самые. Перепись нераспределенных. Группа хозяйств "с неизвестным количеством земли" количество скота.
   
   Из этих данных мы видим прежде всего, как велика концентрация всего скотоводства в Дании. Крупные капиталистические хозяева, имеющие свыше 40 ha земли, составляют всего десятую долю общего числа хозяев (10,7 %), концентрируя в то же время свыше трех пятых всей земли (62,6 %) и почти половину всего скота: 45,6 % всего числа лошадей, 48,4 % всего количества рогатого скота, 32,7 % всего числа овец, 44,6 % всего числа свиней.
   Если прибавить к этим капиталистическим хозяевам зажиточное крестьянство, т. е. владельцев 10--40 гектаров земли, то получим немного более четверти общего числа хозяев (27,0 %), сосредоточивающих девять десятых всей земли, три четверти всего числа лошадей, четыре пятых всей суммы рогатого скота, семь десятых всего числа свиней, почти половину всего количества домашних птиц. Громадная масса "сельских хозяев", почти три четверти (73 %), владеет менее чем по 10 гектаров земли, составляет в общем и целом пролетаризированную и полупролетаризированную массу, играет ничтожную роль в общей сумме земледельческого и скотоводческого хозяйства всей страны.
   Затем, что касается распределения разных видов скота, то в этом отношении особенно заслуживают внимания овцеводство и свиноводство. Первое принадлежит к падающим отраслям скотоводства, невыгодным в данное время для большинства европейских стран вследствие рыночных условий, конкуренции заокеанских стран. Условия международного рынка требуют замены овцеводства другими видами скотоводства. Наоборот, разведение свиней принадлежит к особенно выгодным и быстро развивающимся отраслям мясного скотоводства в Европе. Статистика показывает нам, что и в Дании овцеводство падает, разведение свиней особенно быстро увеличивается. С 1861 по 1898 год число овец в Дании уменьшилось с 1,7 миллиона штук до 1,1 миллиона. Число голов рогатого скота возросло с 1,1 миллиона до 1,7 млн. Число свиней возросло с 0,3 млн. до 1,2 млн., т. е. увеличилось почти в четыре раза.
   И вот, сравнивая распределение овец и свиней в мелких и крупных хозяйствах, мы ясно видим наибольшую рутинность первого, наименьшую приспособляемость его к требованиям рынка, медленность переустройки хозяйства соответственно новым условиям. Крупные капиталистические хозяйства (40--120 ha, 120 и более ha) сократили невыгодное овцеводство всего значительнее (28,9 % и 3,8 % овец против 33--37 % и 8--12 % других видов скота). Мелкие хозяйства менее приспособились: они держат всё еще больше овец; напр., хозяйства до 2,5 ha имеют 9,3 % всего числа овец против 6--5 % других видов скота. Свиней у них 8,1 % -- меньшая доля, чем овец. У капиталистов -- 35 % и 9,6 %, т. е. большая доля, чем овец. Капиталистическое земледелие гораздо лучше может приспособиться к требованиям международного рынка. Про крестьянина же и теперь приходится сказать словами Маркса: крестьянин становится купцом и промышленником без тех условий, при которых можно стать настоящим купцом и промышленником[140]. Рынок требует от всякого хозяина, как безусловной необходимости, подчинения новым условиям и быстрого приспособления к ним. Но без капитала это быстрое приспособление невозможно. Мелкое хозяйство неизбежно осуждено, таким образом, при капитализме на наибольшую рутинность, отсталость, наименьшую приспособленность к рынку.
   Чтобы конкретнее представить себе настоящий хозяйственный облик этой нуждающейся массы и небольшого состоятельного меньшинства, приведем данные о среднем количестве земли и скота в хозяйствах разных групп. Для буржуазной политической экономии (и для господ ревизионистов) естественно затушевывать капиталистические противоречия; социалистическая политическая экономия должна выяснять различие типов хозяйства и уровня жизни у процветающих капиталистических и у нуждающихся мелких хозяев.

0x01 graphic

   Эти данные с очевидностью показывают, что все три низшие группы, составляющие половину всего числа хозяйств -- беднота. Преобладают безлошадные и бескоровные "хозяева". Только в группе с землей до 2,5 ha приходится по одной целой штуке рогатого скота, овец и свиней. Ясно, что об извлечении выгод из молочного и мясного скотоводства у этой половины всего числа хозяйств не может быть и речи. Процветание датского сельского хозяйства означает для этой половины зависимость от крупных хозяев, необходимость искать "побочных заработков", т. е. так или иначе продавать свою рабочую силу, вечную нужду и полуразоренное хозяйство.
   Разумеется, этот вывод правилен только относительно всей массы этих беднейших хозяйств. Мы уже указывали по данным германской, французской, русской сельскохозяйственной статистики, что и среди мелких по количеству земли хозяйств есть крупные скотовладельцы, табаководы и т. п. Дифференциация идет глубже, чем мы можем представить по данным датской статистики. Но эта дифференциация, выделяя в каждой группе ничтожное меньшинство хозяйств со специальными культурами, только усиливает нищету и нужду большинства хозяев в беднейших группах.
   Далее, из приведенных данных видно также, что и группа мелких крестьян, имеющих от 2 1/2 до 10 гектаров, не может считаться сколько-нибудь обеспеченной и прочно в экономическом отношении обставленной. Напомним, что в этой группе 63 тыс. хозяйств, т. е. 22,8 % общего числа. И в этой группе приходится в среднем на хозяйство 0,9 лошади. Безлошадные, вероятно, употребляют для упряжки коров, ухудшая этим условия и земледельческого хозяйства (менее глубокая вспашка), и скотоводческого (ослабление рогатого скота). Коров приходится в среднем на хозяйство 2,7. Если же сокращать потребление молочных и мясных продуктов в собственной семье, а такое сокращение есть уже прямой признак самой горькой нужды, то от такого количества коров можно сбывать на продажу только самые незначительные суммы продуктов. Участие подобных хозяйств, с 2,7 коровами и 3,0 свиньями в среднем на двор, в "процветании" "национального" сбыта молока и мяса в Англию не может не быть самым ничтожным. Торговое земледелие и скотоводство, при таких размерах хозяйства, означают частью отчуждение необходимого для семьи, ухудшение питания, обострение нужды, частью отчужденно по мелочам, т. е. при самых невыгодных условиях, и невозможность иметь денежный фонд на случай неизбежных экстренных расходов. А натуральное хозяйство мелкого крестьянина, в обстановке современных капиталистических стран, может только прозябать и умирать мучительною смертью, никак уже не процветать. Весь "фокус" буржуазной и ревизионистской политической экономии состоит в том, что не исследуются особо условия именно такого типа мелких хозяйств, стоящих ниже "среднего" (у "среднего" датского хозяина -- 1,6 лошади и 3,8 коровы) и составляющих огромное большинство всего числа хозяев. Не только не исследуется особо этот тип хозяйства, а затушевывается посредством ссылок исключительно на "средние" данные, на общий рост "производства" и "сбыта", с умолчанием о том, что выгодно сбывать могут только зажиточные хозяйства, составляющие небольшое меньшинство.
   Только у хозяев с 10--40 ha мы видим такие количества скота, которые означают возможность "процветания". Но таких хозяйств всего 16 % общего числа. И обходятся ли они вполне без наемного труда, имея в среднем по 21,6 гектаров земли, это еще вопрос. При высокой интенсивности земледелия в Дании, предприятие подобных размеров, вероятно, невозможно без участия батраков или поденщиков. К сожалению, и датская статистика, и большинство пишущих о датском земледелии писателей стоят всецело на буржуазной точке зрения, не исследуя вопроса о наемном труде, о размерах хозяйства, требующих его применения и т. д. Из переписи занятий в Дании 1901 г. мы узнаем только, что в группе "поденщиков" и проч. числится 60 тысяч мужчин и 56 тыс. женщин, т. е. 116 тыс. из 972 тыс. распределенных по положению в производстве сельских жителей. Заняты ли эти десятки тысяч наемных рабочих (а кроме них работают по найму в виде "подсобной работы" и мелкие крестьяне) исключительно 30-ю тысячами капиталистических крупных хозяев (27 620 от 40 до 120 ha и 2201 свыше 120 ha), или также отчасти зажиточным крестьянством, владеющим от 10 до 40 гектаров, -- об этом мы не имеем сведений.
   О двух высших группах, о верхних "30-ти тысячах" датского сельского хозяйства, не приходится много говорить: капиталистический характер их земледелия и скотоводства обрисован вначале наглядно приведенными цифрами.
   Наконец, последние, представляющие общий интерес, данные, которые затронуты и частью разработаны в датской сельскохозяйственной статистике, относятся к вопросу о том, происходит ли децентрализация или концентрация скотоводства по мере развития этой главной основы "процветания" нашей "идеальной страны". Цитированная уже нами статистика 1898 года дает чрезвычайно интересные данные сравнительно с 1893 годом, а для одного вида скота, правда, самого главного, именно всего рогатого скота, мы можем также произвести сравнение данных 1876 и 1898 годов.
   В период времени с 1893 по 1898 год всего сильнее прогрессировало в Дании из всех отраслей скотоводства свиноводство. Количество свиней возросло за это время с 829 тыс. до 1168 тыс., т. е. на 40 проц., тогда как число лошадей увеличилось всего с 410 тыс. до 449 тыс., число голов рогатого скота с 1696 тыс. до 1744 тыс., а число овец даже уменьшилось. Кто же воспользовался главным образом этим колоссальным прогрессом датских, объединенных в бесчисленные товарищества, хозяев? Составители статистики 1898 года дают ответ на это, сравнивая данные 1893 и 1898 годов. Все владельцы свиней делятся на четыре группы: крупные владения с 50 и более штуками; средне-крупные с 15--49; средне-мелкие с 4--14 шт. и мелкие с 1--3 штуками. По этим четырем группам составители статистики дают такие сведения:

0x01 graphic

   Эти данные ясно показывают нам, что происходит быстрая концентрация скотоводства. Чем крупнее хозяйства, тем больше выиграли они от "прогресса" скотоводства. Крупные хозяйства увеличили количество скота на 71,7 проц., средне-крупные на 58,4 проц., средне-мелкие на 33,4 проц., а мелкие всего на 3,8 проц. Увеличение богатства приходится главным образом на небольшое меньшинство "верхов". Весь прирост числа свиней за пять лет составляет 339 тыс.; из них 261 тыс., т. е. более трех четвертей, приходится на крупные и средне-крупные хозяйства, числом 32 тысячи (из всего числа 266--277 тысяч хозяйств!). Мелкое производство в скотоводстве данного вида вытесняется крупным: за пять лет возросла доля крупного хозяйства (с 9,6 проц. до 11,6 проц.) и средне-крупного (с 42,3 проц. до 47,5 проц.), уменьшилась доля средне-мелкого (с 25,5 проц. до 24,2 проц.) и еще более мелкого (с 22,6 проц. до 16,7 проц.).
   Если бы вместо грубой статистики площадей можно было получить статистику земледельческого хозяйства, так же точно выражающую размеры самого производства, как число голов скота выражает[141] размеры скотоводческого хозяйства, то нет сомнения, что мы и здесь увидали бы процесс концентрации, отрицаемый буржуазными профессорами и оппортунистами.
   Еще интереснее соответственные данные относительно всего количества рогатого скота, причем сравнение 1893 и 1898 годов, производимое составителями статистики 1898 года, мы можем дополнить сравнением с данными переписи 17 июля 1876 г. ("Danmarks Statistik. Statistik Tabelvaerk", 4-de Raekke, litra С. Nr. 1. Kreaturholdet d. 17 juli 1876. Knbenhavn, 1878[142]). Вот соответствующие данные за эти три года: (см. табл. на стр. 265. Ред. )
   Эти данные на протяжении более обширного периода времени и по отношению к более важному виду скота показывают нам столь же наглядно, как и вышеприведенные, процесс капиталистической концентрации. Рост скотоводческого хозяйства Дании, рост скотоводства есть прогресс почти исключительно крупного капиталистического хозяйства. Весь прирост скота с 1876 по 1898 год составляет 424 тыс. голов. Из этого прироста 76 тысяч приходится на хозяйства с 50 и более шт., и 303 тысячи на хозяйства с 15--49 шт., т. е. всего на эти верхние 38 тысяч хозяйств приходится 379 тыс. прироста, почти 9 /10 всего прироста. Более рельефной картины капиталистической концентрации нельзя себе и представить.
   Все число владеющих рогатым скотом хозяйств увеличилось с 1876 по 1898 год на 12 645 хозяйств (180 641--167 996), т. е. на 7,5 %. Все же население Дании возросло с 1880 по 1901 год (т. е. за несколько меньший даже период времени) с 1 969 039 до 2 449 540 чел.[143], т. е. на 24,4 %. Ясно, что относительное количество "имущих", т. е. владеющих скотом, сократилось. Меньшая доля населения принадлежит к числу собственников. Число самых мелких владельцев (1--3 штуки) все время абсолютно уменьшается. Число средне-мелких (4--14 штуки) в высшей степени медленно возрастает (+12,5 % с 1876 по 1893 год, +2,5 % с 1893 по 1898 год), отставая от роста населения. Действительный и быстрый рост наблюдается только в крупном капиталистическом скотоводстве, причем с 1876 по 1893 год средне-крупные хозяйства возрастают быстрее крупных, а с 1893 по 1898 год самые крупные хозяйства возрастают всего быстрее.

0x01 graphic

   Если мы возьмем, по данным 1876 и 1898 годов, крупнейший разряд хозяйств, владельцев 200 и более штук рогатого скота, то увидим, что в 1876 г. их было 79 (0,05 % всего числа скотовладельцев) с 18 970 головами рогатого скота (1,4 % всего количества рогатого скота), а в 1898 г. -- более чем вдвое больше -- 195 (0,1 % итога) с 52 385 шт. рогатого скота (3,0 % всей суммы). Самые крупные хозяева более чем удвоились в числе и почти утроили свое производство.
   Вытеснение мелкого производства крупным с 1876 по 1898 год идет непрерывно. Доля мелкого хозяйства в общей сумме уменьшается непрерывно: с 11,0 % в 1876 г. до 8,4 % в 1893 г. и до 8,1 % в 1898 г. Доля среднего хозяйства также непрерывно уменьшается, хотя несколько более медленно (38,2 % -- 31,8 % -- 31,7 %). Средне-крупное хозяйство увеличило свою долю с 1876 по 1893 год с 39,0 % до 46,8 %, а с 1893 по 1898 год осталось на том же уровне. Только самое крупное хозяйство возрастало непрерывно, оттесняя все остальные разряды (11,8 %--13,0 %--13,4 %).
   Чем благоприятнее складываются условия для скотоводческого хозяйства, тем быстрее развитие торгового скотоводства и прогресс его, тем сильнее также процесс капиталистической концентрации. Например, в округе Копенгагена, насчитывавшего 234 тыс. жителей в 1880 г. и 378 тыс. в 1901 г., сбыт для молочных и мясных продуктов был, разумеется, самый обеспеченный. Сельские хозяева этого округа были богаче рогатым скотом, чем остальные хозяева Дании, и в 1876 и 1898 году, имея в среднем по 8,5 голов и по 11,6 голов против 7,9 и 9,7 для всей страны. И в этом округе, с наиболее благоприятными условиями для развития скотоводства, мы видим наиболее сильный процесс концентрации. Вот данные за 1876 и 1898 годы об этом округе по принятым выше группам:

0x01 graphic

   Здесь уменьшилось даже абсолютное число собственников за 22 года! Богатство скотом сосредоточилось у меньшего количества хозяев. И мелкие и средние хозяева оказались через 22 года в меньшем числе и с меньшим количеством скота. Средне-крупные увеличили свое владение в полтора раза (22 тыс. и 35 тыс.). Крупные -- более чем вдвое. Крупнейших хозяев с 200 и более штук рогатого скота в 1876 году было двое с 437 шт. рогатого скота, а в 1898 году -- 10 с 2896 шт. рогатого скота.
   Хлопоты всяческих Пудоров, Давидов и прочих, вольных и невольных, слуг капитала об улучшении условий сбыта, о развитии союзного объединения хозяев и о техническом прогрессе скотоводства и земледелия могут иметь только одно значение: приближать во всей стране и во всех отраслях сельского хозяйства наступление таких же порядков, как и в округе Копенгагена, т. е. особенно быструю концентрацию производства в руках капиталистов и экспроприацию, пролетаризацию населения, уменьшение доли собственников в общей сумме населения, увеличение доли тех, кого капитализм выталкивает из деревни в город и т. д.
   Итог: "идеальная страна" с точки зрения противников марксизма в аграрном вопросе показывает нам (несмотря на низкий еще уровень и неразработанность социально-экономической статистики) с полнейшей ясностью капиталистический аграрный строй, резко выраженные капиталистические противоречия в земледелии и скотоводстве, растущую концентрацию сельскохозяйственного производства, вытеснение мелкого производства крупным, пролетаризацию и нужду громадного большинства сельского населения.
   

-----

   [1] Произведение "Аграрный вопрос и "критики Маркса"" посвящено защите марксистской теории аграрного вопроса и разработке вопросов программы и тактики рабочей партии по отношению к крестьянству. Оно было написано Лениным в два приема: первые девять глав -- в июне -- сентябре 1901 года, последние три главы -- осенью 1907 года. Первые четыре главы работы были напечатаны в журнале "Заря" No 2--3, в декабре 1901 года, под заглавием "Гг. "критики" в аграрном вопросе. Очерк первый" за подписью: Н. Ленин. Затем они были изданы легально в Одессе в 1905 году книгоиздательством "Буревестник" в виде отдельной брошюры под заглавием: Н. Ленин. "Аграрный вопрос и "критики" Маркса".
   Главы V--IX впервые были опубликованы в легальном журнале "Образование" No 2, в феврале 1906 года. Они снабжены подзаголовками, чего не было в главах I--IV, опубликованных в "Заре" и в издании 1905 года.
   В 1908 году в Петербурге был издан сборник В л. Ильин. "Аграрный вопрос", часть I, в котором, вместе с другими работами В. И. Ленина по аграрному вопросу, впервые были напечатаны вместе одиннадцать глав, под заглавием "Аграрный вопрос и "критики Маркса"". При этом к главам I--IV были даны подзаголовки, в текст были внесены некоторые редакционные изменения и добавлено несколько примечаний. Последняя, двенадцатая глава, случайно не вошедшая в сборник, была напечатана отдельно в 1908 году в сборнике "Текущая Жизнь".
   Положения, развитые Лениным в этой работе, явились дальнейшей разработкой идей его труда "Развитие капитализма в России" и были взяты им в основу аграрной программы РСДРП.
   В предыдущих 2, 3 и 4 изданиях Сочинений В. И. Ленина главы работы "Аграрный вопрос и "критики Маркса"" печатались раздельно и размещались в томах по датам их написания. Так, в 4 издании первые девять глав (I--IX) напечатаны в 5 томе, остальные три главы (X--XII) напечатаны в 13 томе. В настоящем издании вся работа полностью печатается в данном томе. Подготовительные материалы к ней будут выпущены отдельным томом в конце издания.
   [2] "Русское Богатство" -- ежемесячный журнал, выходивший с 1876 по 1918 год в Петербурге. С начала 90-х годов перешел в руки либеральных народников во главе с П. К. Михайловским; главный народнический орган, открывший в 1893 году поход против российских социал-демократов. Искажая и фальсифицируя марксизм, "Русское Богатство" опиралось на западноевропейских ревизионистов. Вокруг "Русского Богатства" группировались публицисты, впоследствии ставшие видными членами партий эсеров, "народных социалистов" и трудовых групп в Государственных думах. В литературном отделе журнала печатались прогрессивные писатели -- В. В. Вересаев, В. М. Гаршин, А. М. Горький, В. Г. Короленко, А. И. Куприн, Д. Н. Мамин-Сибиряк, Г. И. Успенский и др. С 1906 года "Русское Богатство" стало органом полукадетской партии энесов ("народных социалистов").
   "Русское Богатство" несколько раз меняло название ("Современные Записки", "Современность", "Русские Записки"; с апреля 1917 года снова -- "Русское Богатство").
   [3] "Начало" -- ежемесячный научный и литературно-политический журнал, орган "легальных марксистов", выходил в Петербурге в первой половине 1899 года под редакцией И. Б. Струве, М. И. Туган-Барановского и других. В журнале сотрудничали Г. В. Плеханов, В. И. Засулич и др. В No 4 журнала был напечатан отрывок из путевых записок Ф. Энгельса "Из Парижа в Берн", относящихся к 1848 году; в журнале были напечатаны: рецензия В. И. Ленина на книгу К. Каутского "Аграрный вопрос", шесть разделов III главы книги "Развитие капитализма в России" под заголовком "Вытеснение барщинного хозяйства капиталистическим в современном русском земледелии" и рецензия на книгу Гобсона "Эволюция современного капитализма".
   [4] На статью г-на Булгакова в "Начале" я ответил тогда же статьей: "Капитализм в сельском хозяйстве". Вследствие закрытия "Начала" статья эта была помещена в "Жизни"[4][4] "Жизнь" -- литературный, научный и политический журнал, издавался в Петербурге с 1897 по 1901 год. В журнале сотрудничали "легальные марксисты" (М. И. Туган-Барановский, П. Б. Струве и др.), передовые писатели и критики (А. М. Горький, А. П. Чехов, В. В. Вересаев, С. Г. Скиталец, И. А. Бунин, Е. А. Соловьев). На страницах "Жизни" была напечатана работа К. Маркса "Заработная плата, цена и прибыль". В журнале были напечатаны работы В. И. Ленина "Капитализм в сельском хозяйстве (О книге Каутского и о статье г. Булгакова)" и "Ответ г. П. Нежданову" (Сочинения, 5 изд., том 4, стр. 95--152, 157--162). "Жизнь" была закрыта правительством в июне года; издание было возобновлено за границей в апреле 1902 года социал-демократической группой "Жизнь" (В. Д. Бонч-Бруевич, В. А. Поссе, В. М. Величкина, Г. А. и М. А. Куклины и др.). За границей было выпущено шесть книг журнала, двенадцать номеров "Листка "Жизни"" и был издан ряд отдельных изданий "Библиотеки "Жизни"". Группа "Жизнь" допускала отклонения от социал-демократических воззрений и тактики в сторону христианского социализма и анархизма. В декабре года группа была распущена, издательство ликвидировано.
   , 1900 г., No 1 и 2. (См. Сочинения, 5 изд., том 4, стр. 95--152. Ред. ) (Примечание автора к изданию 1908 г. Ред. )
   [5] Ibidem -- там же. Ред.
   [6] "Statistique agricole de la France (Enquete de 1892)". P. 1897. P. 113 ("Сельскохозяйственная статистика Франции (Обследование 1892 г.)". Париж, 1897, стр. 113. Ред. ).
   [7] "Statistik des Deutschen Reichs", Neue Folge. Bd. 112: "Die Landwirtschaft im Deutschen Reich". Berlin, 1898, S. 6* ("Статистика Германской империи", новая серия, т. 112: "Сельское хозяйство в Германской империи". Берлин, 1898, стр. 6*. Ред. ) Г-ну Булгакову, разумеется, неприятен этот, разрушающий все его мальтузианство[7][7] Мальтузианство -- реакционная, человеконенавистническая теория английского буржуазного экономиста -- священника Р. Мальтуса (1766--1834), направленная на защиту капитализма, пытающаяся все связанные с ним социальные бедствия объяснить естественными историческими причинами и тем самым отвлечь трудящиеся массы от борьбы против капиталистического строя. Мальтус утверждал, что не капитализм и эксплуатация являются причинами обнищания трудящихся, а превышение роста народонаселения над ростом производства средств существования и что устранение всех социальных бедствий возможно только путем искусственного сокращения роста народонаселения, т. е. воздержания от браков и деторождения.
   В России идеи мальтузианства проводили П. Струве, М. Туган-Барановский, С. Булгаков и др., пытавшиеся объяснить обнищание и разорение крестьянских масс России перенаселением.
   Мальтузианство, оправдывающее эпидемии, войны, как средство сокращения численности населения, широко используется идеологами империализма для оправдания человеконенавистнической политики захватов чужих земель, национально-колониального угнетения народов и развязывания новых империалистических войн.
   , факт технического прогресса при уменьшающемся сельском населении. Наш "строгий ученый" прибегает поэтому к такой уловке: вместо того, чтобы взять сельское хозяйство в собственном смысле слова (земледелие, скотоводство и т. п.), он берет (вслед за данными об увеличивающемся количестве земледельческих продуктов с 1 гектара!) "сельское хозяйство в широком смысле", куда немецкая статистика включает и оранжерейное и торговое огородничество, и лесоводство, и рыболовство! Получается увеличение общей суммы лиц, действительно занятых "земледелием"!! (Булгаков, II, 133). Приведенные в тексте цифры относятся к лицам, для коих земледелие составляло главное занятие. Число лиц, занимающихся земледелием побочно, возросло с 3144 тыс. до 3578 тыс. Складывать эти цифры с предыдущими не вполне правильно, но и при сложении мы получаем лишь весьма небольшое увеличение: с 11 208 до 11 623 тыс.
   [8] "Statist, d. D. R.", 112, S. 36*; Булгаков, II, 135. * -- так! Ред.
   [9] См. К. Маркс. "Капитал", т. III, 1955, стр. 673. Ленин при ссылках на III том "Капитала" Маркса пользовался немецким изданием 1894 года и давал все цитаты в собственном переводе.
   [10] Словесных ухищрениях. Ред.
   [11] См. К. Маркс. "Капитал", т. III, 1955, стр. 758.
   [12] К. Маркс. "Капитал", т. III, 1955, стр. 755--757, 757--758.
   [13] Это опровергнутое Марксом неверное предположение классической экономии перенял, разумеется, без критики и "критик" г. Булгаков вслед за своим учителем Брентано. "Условием возникновения ренты, -- пишет г-н Булгаков, -- является закон убывающего плодородия почвы..." (I, 90). "... Английская рента... фактически различает последовательные затраты капитала разной, в общем убывающей производительности" (I, 130).
   [14] Аргумент, основанный на выводе из положения, еще требующего доказательства. Ред.
   [15] Земли общин (общинные земли) -- земли, принадлежащие общине.
   Община (земельная ) -- существовавшая в России форма совместного крестьянского землепользования, характеризовавшаяся принудительным севооборотом, нераздельными лесами и пастбищами. Важнейшими признаками русской земельной общины были круговая порука, систематический передел земли и отсутствие права отказа от земли, запрещение купли и продажи общинной земли.
   Община в России известна уже с древнейших времен. В ходе исторического развития община постепенно становилась одним из устоев феодализма в России. После реформы 1861 года община сохранилась в качестве одного из главных пережитков крепостничества и использовалась царским правительством и помещиками в полицейских и фискальных целях, прежде всего для выколачивания из крестьян выкупных платежей, податей и других повинностей. В. И. Ленин указывал, что община, "не оберегая крестьянина от пролетаризации, на деле играет роль средневековой перегородки, разобщающей крестьян, точно прикованных к мелким союзам и к потерявшим всякий "смысл существования" разрядам" (Сочинения, 4 изд., том 15, стр. 61).
   Проблема общины вызвала горячие споры и породила обширную экономическую литературу. Особенно много внимания общине уделяли народники, которые видели в ней залог особого пути развития России к социализму. Тенденциозно подбирая и фальсифицируя факты, оперируя так называемыми "средними цифрами", народники пытались доказать, что общинное крестьянство в России обладает особой "устойчивостью" и что община якобы ограждает крестьян от проникновения в их быт капиталистических отношений, "спасает" крестьян от разорения и классового расслоения. Уже в 80-х годах XIX века Г. В. Плеханов показал несостоятельность народнических иллюзий "общинного социализма", а в 90-х годах В. И. Ленин до конца разгромил теории народников. На огромном фактическом и статистическом материале Ленин показал, как развивались капиталистические отношения в русской деревне и как капитал, проникая в патриархальную сельскую общину, разлагал крестьянство внутри нее на антагонистические классы: кулаков и бедняков.
   Напуганные массовыми крестьянскими восстаниями 1902 и 1903 годов, а также революцией 1905--1907 годов, царское самодержавие и помещики круто изменили политику в отношении общины и от ее сохранения перешли к политике ее насильственного разрушения, создания в деревне массовой опоры в виде многочисленного слоя (класса) кулачества. Эта политика связана с именем душителя революции, царского министра Столыпина. По его инициативе 9 ноября 1906 года был издан царский указ, согласно которому каждый домохозяин, владевший надельной землей по общинному праву, мог получить надел в частную собственность и требовать отвода ему земель в одном месте и свободного выхода из общины. Этим указом крестьянские общинные земли были отданы на разграбление кулакам. За девять лет после издания этого закона, положившего начало официальной ликвидации общинного строя в деревне и усилившего расслоение крестьянства, из общин вышло свыше двух миллионов домохозяев.
   [16] Клановая собственность -- родовая земельная собственность.
   [17] Ипотека (ипотечный кредит ) -- ссуда, выдававшаяся банками под залог недвижимого имущества: земли, лесов, строений и т. п.; являлась одной из форм проникновения капитала в сельское хозяйство и процесса отделения земледелия от землевладения. Ипотека способствовала концентрации земельной собственности в руках банков, подчинению сельского хозяйства финансовому капиталу и развитию в нем капиталистического способа производства. С ростом ипотечной задолженности крестьянин лишался своей земли и имущества. С победой Великой Октябрьской социалистической революции была навсегда ликвидирована система ипотек, а крестьяне освобождены от ипотечных долгов.
   [18] См. К. Маркс. "Капитал", т. III, 1955, стр. 663--664.
   [19] Или. Ред
   [20] Вряд ли есть надобность напоминать читателю, что, имея здесь дело с общей теорией ренты и капиталистической организации земледелия, мы не касаемся таких фактов, как давность и распространенность частной поземельной собственности, как подрыв заокеанской конкуренцией последнего указанного нами вида монополии, а отчасти и обоих ее видов и т. п.
   [21] Во второй части второго тома "Теорий прибавочной стоимости" ("Theorien über den Mehrwert". II Band, II Theil), вышедшей в 1905 году, Маркс дает разъяснения по вопросу об абсолютной ренте, которые подтверждают правильность моего толкования (особенно относительно двух видов монополии). Вот относящиеся сюда места у Маркса: "Если бы земля представляла из себя неограниченный элемент не только в отношении к капиталу и к населению, но и фактически, т. е. была бы "неограниченна", как "воздух и вода", была бы "в наличности в неограниченном количестве" (цитаты из Рикардо), то тогда присвоение земли одним лицом не могло бы на деле нисколько исключать присвоения земли другим лицом. Тогда не могло бы существовать никакой частной собственности на землю (и не только частной, но и "общественной" и государственной собственности не могло бы быть). В этом случае, если бы к тому же вся земля была повсюду одинакового качества, за землю не могла бы быть взимаема никакая рента... Вся соль вопроса состоит в следующем: если бы земля по отношению к капиталу существовала как всякая элементарная сила природы, то капитал в области сельского хозяйства действовал бы совершенно так же, как и во всякой другой области промышленности. Тогда не было бы никакой поземельной собственности и никакой ренты... Наоборот, если земля 1) ограничена, 2) захвачена в собственность, если капитал встречает, в виде условия своего возникновения, собственность на землю -- именно так обстоит дело в странах, где развивается капиталистическое производство, а в таких странах, где раньше не было налицо этого условия (как в старой Европе), капиталистическое производство само создает для себя эти условия: пример Соед. Штаты, -- то тогда земля не представляет из себя элементарно доступного капиталу поприща деятельности. Поэтому существует абсолютная рента независимо от дифференциальной ренты" (стр. 80, 81)[21][21] См. К. Маркс. "Теории прибавочной стоимости (IV том "Капитала")", ч. II, 1957, стр. 305--306.
   . Маркс с полной определенностью различает здесь ограниченность земли а нахождение земли в частной собственности. (Примечание автора к изданию 1908 г. Ред. )
   [22] Между прочим. Мы считали необходимым особенно подробно остановиться на теории ренты Маркса ввиду того, что ошибочное понимание ее мы встретили также у г. П. Маслова ("Жизнь", 1901, No 3 и 4, "К аграрному вопросу"), который признает убывающую производительность добавочных затрат капитала, если не законом, то "обыкновенным" и как бы нормальным явлением, связывает с этим явлением дифференциальную ренту и отвергает теорию абсолютной ренты. Интересная статья г. П. Маслова содержит много верных замечаний по адресу критиков, но она сильно страдает как от указанной сейчас ошибочности теории автора (который, защищая марксизм, не потрудился точно определить отличие "своей" теории от теории Маркса), так и от ряда неосторожных и совершенно несправедливых утверждений вроде, напр., того, что г. Бердяев "совершенно освобождается от влияния буржуазных писателей" и отличается "выдержанностью классовой точки зрения не в ущерб объективности", что "во многих отношениях анализ, сделанный Каутским, является местами... тенденциозным", что Каутский "совершенно не определил, в каком направлении идет развитие производительных сил в земледелии" и т. п.
   [23] Государство в государстве. Ред.
   [24] "Аграрные вопросы в их связи с социализмом". Вена, 1899. Ред.
   [25] Герц с особенно "победоносным" видом настаивает на этом, доказывая неверность "абсолютного" суждения (S. 65, русский перевод 156), что паровой плуг "при всяких обстоятельствах" выше упряжного. Это вот именно называется ломиться в открытую дверь!
   [26] Франц Бензинг. "Влияние сельскохозяйственных магазин на народное и частновладельческое хозяйство". Бреславль, 1897, стр. 42. Ред.
   [27] Loco citato -- в цитированном месте, стр. 4, 5, 11. Ред.
   [28] "Sozialistische Monatshefte" ("Социалистический Ежемесячник") -- журнал, главный орган немецких оппортунистов и один из органов международного ревизионизма. Выходил в Берлине с 1897 по 1933 год. Во время первой мировой войны (1914--1918) занимал социал-шовинистскую позицию.
   [29] В книге Давида "Социализм и сельское хозяйство" (СПБ. 1906) повторен этот ошибочный прием (стр. 179). (Примечание автора к изданию 1908 г. Ред. )
   [30] "Stat. d. D. R.", 112 Bd., S. 36*.!
   [31] Ср. т. I, стр. 51: "... паровая молотилка... выполняет главную работу и без того бедного работами зимнего периода (полезность этой машины для всего (sic!!) сельского хозяйства поэтому более чем сомнительна; мы еще встретимся с этим фактом)".
   [32] Выражение "оказаться в положении буриданова осла" употребляется для обозначения крайней нерешительности, колебания в выборе между двумя равноценными предметами, решениями и т. д. Выражение это приписывается французскому философу -- схоласту XIV века Иоанну Буридану, который отрицал наличие свободы воли. В доказательство он приводил в пример осла, который, находясь между двумя абсолютно одинаковыми стогами сена или ведрами воды, погиб бы от голода и жажды, так как при наличии у него полной свободы выбора, он не смог бы предпочесть один предмет другому.
   [33] Д-р Отто Прингсгейм. "Сельскохозяйственная мануфактура и электрифицированное сельское хозяйство". Архив Брауна. Ред.
   [34] "Die Neue Zeit" ("Новое Время") -- теоретический журнал германской социал-демократии; выходил в Штутгарте с 1883 по 1923 год (с 1890 года -- еженедельный). До 1917 года редактировался К. Каутским, затем -- Г. Куновым. В 1885--1895 годах в журнале был опубликован ряд статей К. Маркса и Ф. Энгельса. Энгельс постоянно помогал своими советами редакции журнала и резко критиковал ее за отступления от марксизма. В журнале печатались статьи Ф. Меринга, П. Лафарга и других деятелей международного рабочего движения. Со второй половины 90-х годов, после смерти Ф. Энгельса, журнал стал проводником оппортунистических взглядов, систематически печатал статьи ревизионистов. В годы первой мировой войны (1914--1918) журнал занимал центристскую позицию, фактически поддерживая социал-шовинистов.
   [35] "Электричество в сельском хозяйстве". Ред.
   [36] П. Мак. "Подъем нашего сельскохозяйственного производства путем снижения издержек производства. Исследование об услугах, оказываемых сельскому хозяйству машинной техникой и электричеством". Ред.
   [37] К сведению смелого г. Булгакова, который смело и неосновательно говорит о "таких отраслях сельскохозяйственного производства, которые совсем недоступны машинам, напр., скотоводство" (I, 49).
   [38] Еще раз к сведению г. Булгакова, толкующего о "латифундиарном вырождении крупного хозяйства"!
   [39] Выше 20 ha только 0,3 млн. хозяйств из 5,5 млн., т. е. только 5,5 % всего числа, но у них 17,7 миллиона гектаров земли из 32,5. т. е. 54,4 % всей сельскохозяйственной площади.
   [40] Г-н В. Чернов переводит ("Р. Б." No 4, 132): "на производстве, достигшем высокой степени развития". Это он ухитрился "понять" таким образом немецкое выражение "auf grosser Stufenleiter"!! -- якобы. Ред.
   [41] "Два критика моего "Аграрного вопроса"". Ред.
   [42] Выражение Каутского: стр. 472, "N. Z.". (Е tutti quanti -- и всем им подобным. Ред. )
   [43] Закладные листы -- особая разновидность ценных бумаг, выпускаемых в капиталистических странах ипотечными банками под залог земли и недвижимого имущества. Имеют свободное обращение, используются в биржевых спекуляциях.
   [44] Исключительный закон против социалистов был введен в Германии в 1878 году правительством Бисмарка в целях борьбы с рабочим и социалистическим движением. Этим законом были запрещены все организации социал-демократической партии, массовые рабочие организации, рабочая печать; конфисковывалась социалистическая литература; социал-демократы подвергались преследованиям, высылке. Однако репрессии не сломили социал-демократическую партию, деятельность которой была перестроена применительно к условиям нелегального существования: за границей издавался центральный орган партии газета "Социал-Демократ" и регулярно (в 1880, 1883 и 1887 гг.) собирались партийные съезды; в Германии, в подполье, быстро возрождались социал-демократические организации и группы, во главе которых стоял нелегальный ЦК. Одновременно партия широко использовала легальные возможности для укрепления связи с массами. Ее влияние непрерывно росло: число голосов, поданных за социал-демократов на выборах в рейхстаг, увеличилось с 1878 по 1890 год более чем в три раза.
   Огромную помощь немецким социал-демократам оказывали К. Маркс и Ф. Энгельс. В 1890 году под напором массового и все усиливавшегося рабочего движения исключительный закон против социалистов был отменен.
   [45] Г-н Булгаков выдвигал против Каутского те же доводы насчет ипотек в "Начале", а по-немецки и в "Архиве" Брауна.
   [46] "Vorwärts" ("Вперед") -- ежедневная газета, центральный орган Германской социал-демократической партии; выходила в Берлине с 1891 года по постановлению Галльского съезда партии как продолжение издававшейся с 1884 года газеты "Berliner Volksblatt" ("Берлинская Народная Газета") под названием "Vorwärts. Berliner Volksblatt".
   На страницах газеты Ф. Энгельс вел борьбу против всяческих проявлений оппортунизма. Со второй половины 90-х годов, после смерти Энгельса, редакция "Vorwärts" оказалась в руках правого крыла партии и систематически печатала статьи оппортунистов. Тенденциозно освещая борьбу против оппортунизма и ревизионизма в РСДРП, "Vorwärts" поддерживал "экономистов", а затем, после раскола партии, -- меньшевиков. В годы реакции "Vorwärts" печатал клеветнические статьи Троцкого, не давая Ленину, большевикам выступать с опровержениями и объективной оценкой положения дел в партии. В годы первой мировой войны "Vorwärts" стоял на позициях социал-шовинизма; после Великой Октябрьской социалистической революции вел антисоветскую пропаганду. Выходил в Берлине до 1933 года.
   [47] В образе Ворошилова Тургеневым выведен тип псевдоученого, начетчика, неспособного к самостоятельному мышлению (см. И. С. Тургенев. Сочинения, том 4, М., 1954, стр. 5--187).
   [48] См. статью Каутского в "Neue Zeit", XIX, 2, 1900--1901, "No 27: "Tolstoi und Brentano" ("Толстой и Брентано". Ред. ). Каутский сопоставляет с современным научным социализмом учение Л. Толстого, остающегося глубоким наблюдателем и критиком буржуазного строя, несмотря на реакционную наивность своей теории, -- и буржуазную экономию, "звезда" которой, Брентано (как известно, учитель гг. Струве, Булгакова, Герца и tutti quanti), обнаруживает самую невероятную путаницу, смешивая явления природы и явления общественные, смешивая понятия продуктивности и прибыльности, стоимости и цены и т. п. "Это не столь характерно для Брентано лично, -- справедливо говорит Каутский, -- как для той школы, к которой он принадлежит. Историческая школа буржуазной экономии в ее современном виде считает стремление к целостному пониманию общественного механизма превзойденной ступенью (überwundener Standpunkt). Экономическая наука должна, по этому воззрению, не исследовать социальные законы и сводить их в цельную систему, а ограничиваться протокольным описанием отдельных социальных фактов прошлого и настоящего. Так она и привыкает к тому, чтобы касаться только поверхностной стороны явлений. А когда тот или другой представитель этой школы поддастся тем не менее искушению рассмотреть более глубокие основания явлений, -- тогда он оказывается совершенно не в состоянии ориентироваться и блуждает беспомощно кругом да около. И в нашей партии с некоторого времени проявляется стремление заменить Марксову теорию не какой-либо другой теорией, а тем отсутствием всякой теории (Theorie-losigkeit), которое отличает историческую школу, -- стремление принизить теоретика до роли репортера. Кому нужно не простое бесцельное перепрыгивание (Portwurschteln) от случая к случаю, а целостное энергичное движение вперед к великой цели, тому да послужит обнаруженная нами брентановская путаница предостережением от теперешних методов исторической школы" (S. 25).
   [49] Возведенный в степень, обильный. Ред.
   [50] "Кто же в конце концов ест свинью?" Ред.
   [51] Cм. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, 2 изд., т. 4, 1955, стр. 428.
   [52] Проект такой дороги между Манчестером и Ливерпулем не получил утверждения парламента только вследствие корыстного противодействия железнодорожных тузов, боящихся разорения старых компаний.
   [53] См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XV, 1935, стр. 73.
   [54] Последнее по счету, но не по значению. Ред.
   [55] См. Ф. Энгельс. "Анти-Дюринг", 1957, стр. 278--282.
   [56] Разумеется, искусственные удобрения -- говорит Каутский далее -- не исчезнут с падением капитализма, но они будут обогащать почву особыми веществами, а не исполнять всю задачу восстановления плодородия почвы.
   [57] Люмпенпролетариата, босяков. Ред.
   [58] Прудонизм -- антинаучное, враждебное марксизму течение мелкобуржуазного социализма, названное по имени его основателя французского анархиста Прудона. Критикуя крупную капиталистическую собственность с мелкобуржуазных позиций, Прудон мечтал увековечить мелкую частную собственность, предлагал организовать "народный" и "обменный" банки, при помощи которых рабочие якобы смогут обзавестись собственными средствами производства, стать ремесленниками и обеспечить "справедливый" сбыт своих продуктов. Прудон не понимал исторической роли и значения пролетариата, отрицательно относился к классовой борьбе, пролетарской революции и диктатуре пролетариата; с анархистских позиций отрицал необходимость государства. Маркс и Энгельс вели последовательную борьбу с попытками Прудона навязать свои взгляды I Интернационалу. Прудонизм был подвергнут уничтожающей критике в работе Маркса "Нищета философии". Решительная борьба с прудонизмом со стороны Маркса, Энгельса и их сторонников окончилась полной победой марксизма над прудонизмом в I Интернационале.
   Ленин называл прудонизм "тупоумием мещанина и филистера", неспособного проникнуться точкой зрения рабочего класса. Идеи прудонизма широко используются буржуазными "теоретиками" для проповеди классового сотрудничества.
   [59] "От ничего через ничто к ничему". Ред.
   [60] "Der Volksstaat" ("Народное Государство") -- газета, центральный орган германской социал-демократии (партии эйзенахцев); выходила под редакцией В. Либкнехта в Лейпциге в 1869--1876 годах вначале два раза, а затем с 1873 года три раза в неделю. В газете сотрудничали К. Маркс и Ф. Энгельс.
   [61] См. брошюру "Zur Wohnungsfrage". Zürich, 1887 ("К жилищному вопросу". Цюрих, 1887. Ред. ), содержащую в себе перепечатку статей Энгельса против Мюльбергера 1872 года и его введение, помеченное 10-ым января 1887 года. Цитированное место на стр. 56.[61][61] См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XV, 1935, стр. 60.
   
   [62] См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, 1937, стр. 276.
   [63] Главы V--IX были опубликованы в журнале "Образование" со следующим примечанием автора: "Предлагаемые очерки написаны в 1901 году. Первая часть их издана в прошлом году в Одессе брошюрой (издательством "Буревестник"). Вторая часть их появляется в печати впервые. Каждый очерк представляет из себя более или менее самостоятельное целое. Их общая тема -- разбор критики, направленной в русской литературе против марксизма". Ред.
   [64] "Три деревни баденского Гарда" (Лейпциг, 1895). Ред.
   [65] Доппельцентнер -- 100 кг. Ред.
   [66] Кстати, г. Чернов уверяет читателей "Русского Богатства", что в этих селах "сколько-нибудь заметной дифференциации" в размерах землевладения не существует. Но если бы требование детализации не было в его устах пустой фразой, то он не мог бы забыть, что для этих подгородных крестьян количество земли имеет гораздо меньше значения, чем количество удобрения. А в этом отношении дифференциация очень заметна. Всего выше урожаи и всего богаче крестьяне в деревне Фридрихсталь, хотя она самая малоземельная; но из 48 000 марок расхода на удобрение падает на ее долю 28 000 марок, что при 258 гект. земли дает 108 марок на 1 гектар. Гагсфельд расходует только по 30 марок на гектар (12 000: 397 гектаров), а Бланкенлох всего по 11 (8000: 736 гектаров).
   [67] Мелкий буржуа. Ред.
   [68] Между прочим, хозяйственную отсталость Бланкенлоха Гехт объясняет преобладанием натурального хозяйства и существованием общины, благодаря которой кусочек земли (36 аров -- Almendgut) обеспечен, по достижении 32 лет, каждому, "ленив ли он или прилежен, делает ли сбережения или нет" (S. 30). Но Гехт все же против раздела общинных земель: это, говорит, своего рода учреждение общественного призрения (Altersversorgung) для престарелых фабричных рабочих, число которых растет в Бланкенлохе.
   [69] Гехт еще очень и очень много говорит об этой "высшей нравственности", восторгаясь не хуже г. Булгакова "трезвой брачной политикой", "железным прилежанием", "бережливостью" и "умеренностью", приводя даже "известную крестьянскую поговорку": "Man sieht nicht auf die Goschen (d. h. Mund), sondern auf die Groschen" -- в вольном русском переводе: "не так норовим, чтобы в рот, как чтобы в карман". Предлагаем читателю сопоставить эту поговорку с "учением" киевского профессора г. Булгакова, что крестьянское хозяйство (как не нуждающееся ни в ренте, ни в прибыли) -- есть "самая выгодная для общества (sic!) организация земледелия" (Булг., 1,154).
   [70] По библийской мифологии Руфь, оказавшись без средств существования, собирала колосья на чужом поле. Выражение "сбор колосьев Руфью" здесь употребляется для обозначения легкого, беззаботного труда.
   [71] Карл Клавки, "О конкурентоспособности сельскохозяйственного мелкого производства" (в "Сельскохозяйственных Ежегодниках Тиля", 1899, выпуск 3--4). Ред.
   [72] Сеется только в двух хозяйствах из 4-х; в крупном и среднем -- по три хозяйства из 4-х сеют горох.
   [73] Дренаж -- способ осушения почвы при помощи специальной системы подземных труб, открытых канав или колодцев с целью повышения плодородия почвы.
   [74] Следует отметить, что подобное фальшивое приравнивание заведомо неравных величин в мелком и крупном хозяйствах имеет место не только в отдельных монографиях, но и в массовых данных современной аграрной статистики. И французская, и немецкая статистика оперирует с "средним" живым весом, с "средней" ценой штуки скота во всех и всяческих хозяйствах. Немецкая статистика определяет даже по этому приему общую стоимость всего количества скота в разных группах хозяев (по величине площадей), причем однако же делается оговорка, что предположение одинаковой ценности штуки скота в разных группах хозяйств "не соответствует действительности" (S. 35).
   [75] Мергелевание почвы -- один из видов улучшения почвы путем внесения в нее мергеля (карбонатной породы, состоящей из смеси известняка с глиной и песком).
   [76] Концентрированные корма. Ред.
   [77] Здесь, по-видимому, имеются в виду кольчатые катки, так как в цитируемом В. И. Лениным произведении К. Клавки "О конкурентоспособности сельскохозяйственного мелкого производства" везде упоминается термин "Ringelwalze" -- "кольчатый каток". Этот термин является общепринятым в терминологии классификации катков.
   [78] "Торгово-Промыгиленная Газета" -- ежедневное приложение к "Вестнику финансов, промышленности и торговли". Выходила в Петербурге с 1893 по 1918 год. С 1894 года газета стала выходить как самостоятельное издание.
   Цитируемый В. И. Лениным отрывок взят из сообщения "Никольская ярмарка в Каховке", помещенного в отделе "Ярмарки".
   [79] Интересно, напр., что доход от продажи молока и масла в крупном хозяйстве равняется 7 маркам на морген, в среднем -- 3, в мелком -- 7. Дело в том, что мелкие крестьяне в своем хозяйстве "очень мало употребляют масла и цельного молока... а мелкое хозяйство IV (расход производимых в хозяйстве продуктов на потребление равен лишь 97 маркам на человека) и вовсе не употребляет" (450). Пусть читатель сопоставит с этим (впрочем, всем, кроме "критиков", давно известным) фактом великолепные рассуждения Герца (S. 113, русск. пер. 270): "Да разве крестьянин ничего не получает за молоко?" "Не крестьянин ли ест свинью?" (откармливаемую молоком). Эти изречения надо почаще напоминать, как непревзойденный образец самого вульгарного прикрашивания нищеты.
   [80] Административном округе. Ред.
   [81] Leo Huschke в своей работе "Landwirtschaftliche Reinertrags-Berechnungen bei Klein-, Mittel-- und Grossbetrieb dargelegt an typischen Beispielen Mittelthüringens" (Jena, 1902, Gustav Fischer) (Лео Гушке. "Исчисление чистого дохода сельскохозяйственного производства в мелких, средних и крупных хозяйствах на типичных примерах Средней Тюрингии" (Иена, 1902, Густав Фишер). Ред. ) указывает справедливо, что "можно посредством одного только уменьшения" оценки рабочей силы мелкого земледельца получать такое вычисление, которое докажет его превосходство по отношению к среднему и крупному хозяйству и его способность конкурировать с ними (S. 126). К сожалению, автор не додумал до конца этой мысли и потому не привел в своей книге систематических данных о содержании скота, об удобрении земли, о содержании земледельцев в разных хозяйствах. Мы надеемся вернуться еще к интересной книге г. Гушке. Пока же отметим лишь его указания на то, что мелкое хозяйство выручает низкие цены на продукты по сравнению с крупным (S. S. 146, 155), и его вывод: "мелкое и среднее хозяйство стремилось преодолеть кризис, наступивший после 1892 г. (понижение цен на с.-х. продукты) посредством возможно большего сокращения денежных расходов, а крупное хозяйство -- посредством повышения урожаев путем повышения издержек на хозяйство" (S. 144). Расходы на семена, корма, удобрение уменьшились с 1887--1891 по 1893--1897 гг. в мелком и среднем хозяйстве, увеличились в крупном. В мелком эти расходы составляют 17 марок на 1 ha, в крупном -- 44 марки. (Примечание автора к изданию 1908 г. Ред. )
   [82] "Союз социальной политики" ("Verein für Sozialpolitik") -- объединение немецких буржуазных экономистов, основанное Г. Шмоллером в 1872 году. Программа союза и его деятельность была направлена на защиту капиталистического строя, к обоснованию необходимости половинчатых реформ, которые, оставляя незыблемыми устои капитализма, смягчали бы остроту классовой борьбы. Союз вел борьбу против германской социал-демократии, пытался подчинить рабочее движение интересам буржуазии; защищал господство капиталистических монополий и агрессивную политику германского империализма. В 1936 году союз самораспустился, а в 1948 году он был восстановлен в Западной Германии под названием "Общество экономической и социальной науки".
   [83] Экономический комиссар Диттенбергер. Ред.
   [84] Приложение VI: "Краткий обзор результатов по исчислению доходности в обследованных общинах". Ред.
   [85] Крупным, средним и мелким крестьянам. Ред.
   [86] "Результаты и т. д." в IV томе "Обследований", стр. 138. Ред.
   [87] Г-н Чернов "возражает": а разве крупный хозяин не притесняет еще более в пище и других расходах своего поденщика? ("Р. Б.", 1900 г., No 8, стр. 212). Возражение это повторяет старый, кривенковско-воронцовский, если можно так выразиться, прием подсовывания марксисту либерально-буржуазной аргументации. Возражение имеет смысл по отношению к тому, кто сказал бы, что крупное производство выше не только технически, но и потому, что улучшает (или хотя бы даже делает хорошим вообще) положение работника. Марксисты говорят не то. Они только разоблачают фальшивые приемы прикрашивания положения мелкого земледельца посредством ли огульных отзывов о процветании (г. Чернов о Гехте), или посредством вычислений "доходности" с умолчанием о сокращении потребления. Буржуазия не может не стремиться к этому прикрашиванию, к поддержке иллюзий о возможности для рабочего стать "хозяином", для мелкого "хозяина" получать высокую доходность. Дело социалистов -- разоблачение этой лжи и разъяснение мелким крестьянам, что им тоже нет спасения вне присоединения к революционному движению пролетариата.
   [88] См. К. Маркс. "Капитал", т. III, 1955, стр. 820.
   [89] Право, по которому имущество крестьянского двора переходит безраздельно к одному наследнику. Ред.
   [90] Унадингена и Нейкирха. Ред.
   [91] Дитвар. Ред.
   [92] Мелкий крестьянин -- справедливо говорят авторы анкеты -- сравнительно мало продает на наличные деньги, а между тем нужда в деньгах у него особенно велика, и недостаток капитала делает для него всякий падеж, град и т. п. особенно чувствительным.
   [93] "Крестьянство, -- пишет г. Булгаков про Францию XIX века, -- распалось на две, уже резко различные между собою, части: пролетариат и мелких собственников" (II, 176). Напрасно только воображает автор, что "распадение" на этом закончилось: оно представляет из себя безостановочно идущий процесс.
   [94] Или не менее красноречивыми увертками вроде следующей: "... те многочисленные случаи соединения промышленности с земледелием, когда наемные промышленные рабочие обладают клочком земли..." представляют из себя "не более, как деталь (!?) в народнохозяйственном строе; видеть в этом новое проявление индустриализации земледелия, потери им самостоятельности развития, пока нет (??) никаких оснований, -- явление это имеет слишком незначительные размеры (в Германии, напр., на долю промышленников приходится всего 4,09 % сельскохозяйственной площади)" (sic! -- II, 254--255). Во-первых, ничтожная доля земли у сотен тысяч рабочих указывает не на то, что это "явление имеет незначительные размеры", а на принижение и пролетаризацию мелкого земледельца капитализмом. Ведь все земледельцы с количеством земли менее 2 ha (хотя число их громадно: 3,2 миллиона из 5,5 млн., т. е. 58,2 %, почти три пятых всего числа) владеют "всего" 5,6 % сельскохозяйственной площади! Не выведет ли отсюда остроумный г. Булгаков, что все "явление" мелкого землевладения и земледелия есть вообще "деталь" и "имеет слишком незначительные размеры"?? Из 5,5 млн. германских земледельцев -- 791 тыс., т. е. 14,4 %, -- наемные промышленные рабочие, причем громадное большинство их владеет менее, чем 2 гектарами земли, именно 743 тыс., что составляет 22,9 % ко всему числу земледельцев, имеющих менее 2 ha. Во-вторых, г. Булгаков опять, по своему обыкновению, исказил цитируемую им статистику. По недосмотру, он взял с цитируемой им страницы германской анкеты ("Stat. d. D. R.", 112 В., S. 49*) цифру земельной площади у самостоятельных промышленников-земледельцев. Несамостоятельные же промышленники-земледельцы (т. е. промышленные наемные рабочие) имеют всего 1,84 % сельскохозяйственной площади. У 791 тыс. наемных рабочих -- 1,84 % площади, у 25 тысяч помещиков -- 24 % площади. Не правда ли, какая это незначительная "деталь"?
   [95] Напомним, что ссылка на мнимую однородность рабочего класса -- ходячий довод Эд. Бернштейна и всех его сторонников. А насчет "дифференциации" еще г. Струве в "Критических заметках" глубокомысленно рассуждал: есть дифференциация, есть и нивелировка, для объективного исследователя это процессы равной важности (как для щедринского объективного историка было все равно -- Изяслав Ярослава побил или Ярослав Изяслава)[95][95] См. Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Современная идиллия. Полное собрание сочинений, т. XV, 1940, стр. 101--102.
   . Есть развитие денежного хозяйства, но есть и повороты к натуральному хозяйству. Есть развитие крупного фабричного производства, но есть и развитие капиталистической работы на дому (Булг., II, 88: "Hausindustrie (домашняя промышленность. Ред. )... еще не думает погибать в Германии"), "Объективный" ученый должен старательно собирать фактики, отмечать "с одной стороны" и "с другой стороны", "переходить (подобно гётевскому Вагнеру[95][95] Вагнер -- персонаж из трагедии Гёте "Фауст". В образе Вагнера выведен тип ограниченного, оторванного от действительности кабинетного работника.
   ) от книги к книге, от листа к листу", отнюдь не посягая на то, чтобы составить себе последовательные взгляды, выработать общее представление о всем процессе в его целом.
   [96] Более. Ред.
   [97] Мы воспроизводим целиком приводимую г. Булгаковым таблицу, добавляя только отсутствующие у него итоговые цифры.
   [98] Всего меньше понижение в самых мелких хозяйствах, из которых сравнительно ничтожная доля держит рабочий скот; мы увидим дальше, что именно в этих хозяйствах (и только в них) улучшился и состав рабочего скота, т. е. стали держать сравнительно больше лошадей и волов, сравнительно меньше коров. Это ясно указывает, как и заметили справедливо авторы немецкой анкеты (S. 32*), что хозяева самых мелких участков держат рабочий скот не для земледелия только, а и для "сторонних работ по найму". Поэтому по вопросу о рабочем скоте было бы вообще неправильно принимать в расчет парцелльные хозяйства, поставленные в совершенно исключительные условия.
   [99] С позволения сказать! Ред.
   [100] Решительная... неудача утверждений г. Булгакова насчет технических производств так странна, что у нас невольно является вопрос: не зависит ли эта неудача от того, что г. Булгаков выписал приведенные в немецкой анкете таблички, не заметив, что в этих табличках дается процентное отношение числа соединенных с техническими производствами хозяйств вовсе не ко всему числу хозяйств данной группы? С одной стороны, трудно допустить в "исследовании" строгого ученого такой ряд оплошностей (с рядом горделивых выводов). С другой стороны, тождественность табличек г. Булгакова с табличками анкеты (S. 40* и 41*) -- несомненна... Ох, эти "строгие ученые"!
   [101] Мы приводим этот столбец, чтобы читатель составил себе ясное представление о приемах г. Булгакова, который только на этот столбец (взятый из анкеты) ссылается в подтверждение своих выводов! * -- заранее. Ред.
   [102] Эта разница не может быть объяснена тем, что в состав рогатого скота входят в неравном размере волы, ибо в крупном хозяйстве процент волов (по крайней мере, употребляемых для полевых работ) ко всему количеству рогатого скота выше, чем в среднекрестьянском хозяйстве.
   [103] Вернее, обработка данных немецкой статистики не дает этой возможности, ибо сведения имелись у авторов анкеты о каждом хозяйстве отдельно (по ответам сельских хозяев на разосланные им листки). Кстати заметить: это собирание сведений о каждом хозяйстве отдельно выгодно отличает немецкую сельскохозяйственную статистику от французской, а, по-видимому, также и от английской и других. Такая система дает возможность выделить хозяйства разных типов не только по величине площади, но и по размерам, напр., молочного хозяйства, по употреблению машин, по степени развития технических производств и т. д. Для этого необходима только более обстоятельная обработка данных статистики, именно: во-первых, группировка хозяйств не по одному признаку (величина площади), а по нескольким признакам (количество машин, скота, площади под специальными культурами и пр.), а, во-вторых, комбинирование различных группировок, т. е. разделение каждой группы, напр., по величине площади, на подгруппы по количеству скота и т. д. Образцом в этом отношении могла бы послужить и должна была бы послужить русская земская статистика крестьянского хозяйства[103][103] Земская статистика -- статистика, организованная земскими учреждениями. Статистические отделения, бюро, комиссии при губернских и уездных земских управах проводили статистические исследования (подворные переписи крестьянских и промысловых хозяйств, определение доходности земель, переоценка земель и имущества, облагаемых земскими сборами, изучение крестьянских бюджетов и т. д.) и выпускали многочисленные обзоры и статистические сборники по уездам и губерниям, содержавшие богатый фактический материал.
   В. И. Ленин высоко ценил труды земских статистиков, вместе с тем он критиковал методы обработки и группировки статистических данных земских статистиков. "Здесь -- самый больной пункт нашей земской статистики, великолепной по тщательности работы и детальности ее", -- писал Ленин (Сочинения, 4 изд., том 20, стр. 67). Земские статистики, среди которых многие стояли на народнических позициях, зачастую подходили тенденциозно к статистическим данным. За столбцами цифр у них исчезали существенные отличия и признаки отдельных групп крестьянства, образовавшихся в ходе развития капитализма.
   Ленин изучал, проверял и разрабатывал данные земской статистики. Он производил свои подсчеты, составлял сводки и таблицы, давал марксистский анализ и научную группировку полученных данных о крестьянских и промысловых хозяйствах. Используя богатый материал земской статистики, Ленин разоблачал надуманные схемы народников и показывал действительную картину экономического развития России. Материалы земской статистики Ленин широко использовал в своих работах и особенно в книге "Развитие капитализма в России". О земской статистике см. работу В. И. Ленина "К вопросу о задачах земской статистики", написанную в 1914 году (Сочинения, 4 изд., том 20, стр. 65--71).
   . Насколько правительственная немецкая статистика выше правительственной русской по широте и полноте, единообразию и точности сведений, быстроте их обработки и опубликования, -- настолько наша земская статистика выше европейских частичных анкет и исследований по замечательной полноте отдельных данных и детализации их обработки. Русская земская статистика давно уже ввела и подворное обследование, и разнообразные групповые таблицы, и те комбинационные таблицы, о которых мы говорили. Ближайшее ознакомление европейцев с нашей земской статистикой, вероятно, дало бы сильный толчок прогрессу социальной статистики вообще.
   [104] "Настоящие мелкие крестьяне". Ред.
   [105] "Die deutsche Volkswirtschaft am Schlüsse des 19 Jrhd.". Brl. 1900, S. 60 ("Немецкое народное хозяйство в конце 19 века". Берлин, 1900 г., стр. 60. Ред. ); это по очень грубым данным фискальной статистики. Для России мы имеем такие сведения о распределении табаководства по трем уездам Полтавской губернии: из всего числа 25 089 крестьянских хозяйств с посевом табака 3015 хозяйств (т. е. менее Vg) имеют 74 565 дес. хлебных посевов из 146 774 дес, т. е. более половины, и 3239 дес. табачных посевов из 6844 дес, т. е. около половины. Группировка же этих хозяйств по размерам табачных плантаций показывает, что 324 хозяйства (из 25 089) имеют по 2 и более десятины под табаком, а всего 2360 дес. из 6844. Это те крупные табаководы-капиталисты, о безобразной эксплуатации которыми рабочих так часто появляются известия. Свыше полудесятины под табаком имели всего 2773 хозяйства (немного более Vio), У них было 4145 дес. под табаком из 6844. См. "Обзор табаководства в России", вып. II и III. СПБ. 1894.
   [106] Интересно отметить, что во Франции, где виноградарство развито несравненно сильнее (1800,5 тыс. гектаров), и концентрация виноградников гораздо более значительна. Но для суждения о ней приходится ограничиться данными общей статистики площадей, ибо во Франции не собирают сведений по отдельным хозяйствам и неизвестно число владельцев виноградников. В руках хозяев, имеющих всей земли 10 и более гектаров, находится в Германии -- 12,83 % всех виноградников, во Франции же -- 57,02 %.
   [107] Мы говорим только о населении "активном" (по французскому обозначению; "erwerbsthätige" -- по немецкому), т. е. действительно занимающемся земледелием, не считая прислугу и тех членов семей, которые не принимают правильного и постоянного участия в земледельческих работах. Русская социальная статистика так неразвита, что не выработан даже особый термин для этого понятия "active", "erwerbsthätig", "occupied". Янсон в своей обработке данных о занятиях петербургского населения ("С.Петербург по переписи 1890 года") употребляет термин "самостоятельные", но этот термин неудобен, ибо под "самостоятельными" принято разуметь хозяев, и, таким образом, деление по участию или неучастию в промысловой (в широком смысле слова) деятельности смешивается с делением по положению лица в промысле (хозяин-рабочий одиночка). Возможен термин: "производительное население", но и он неточен, ибо, напр., военные, рантье и т. п. классы уже совсем не "производительные". Может быть, удобнее был бы термин: "промысловое" население, т. е. участвующее во всякого рода "промысловой" (= дающей доход) деятельности, в отличие от тех, кто живет на счет "промышляющих".
   [108] Из текста VII и IX глав, впервые опубликованных в журнале "Образование", видно, что Ленин предполагал рассмотреть в этой работе данные французской сельскохозяйственной статистики и подвергнуть анализу "критические" воззрения французского экономиста Мориса. Но этот план остался неосуществленным, и в издании 1908 года Ленин изменил соответствующие места текста, свидетельствовавшие о его первоначальном намерении. Так, из фразы: "Пролетаризация крестьянства продолжается, -- это мы покажем ниже на массовых данных немецкой и французской статистики..." было опущено два слова -- "и французской". Из фразы: "Быстрый рост городов неуклонно увеличивает число таких "молочных фермеров", и всегда будут находиться, конечно, Гехты, Давиды, Герцы и Черновы (а также, -- чтобы не обидеть и Францию, -- Морисы, о котором ниже)..." были опущены слова, заключенные в скобки. Окончание фразы: "Поэтому, смешивая эти процессы или игнорируя один из них, легко впасть в самые грубые ошибки, образчик которых мы увидим ниже, при разборе выводов г. Булгакова из французских данных" было заменено новым: "образчики которых рассыпаны во множестве в книге Булгакова".
   [109] По поводу этого факта очень плоско острит г. Булгаков в "Начале": "рост числа офицеров при уменьшении армии". Упрощенный взгляд на организацию труда в крупном производстве!
   [110] См. настоящий том, стр. 128--129. Ред.
   [111] См. настоящий том, стр. 193. Ред.
   [112] Это, очевидно, г. Гроссман, редактор перевода, перевел так: Betriebsstatistik. Беда с русскими переводами! Надо сказать: "статистики сельскохозяйственных предприятий".
   [113] См. настоящий том, стр. 215. Ред.
   [114] См. настоящий том, стр. 156--165. Ред.
   [115] См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, 2 изд., т. 4, 1955, стр. 96--97.
   [116] Ленин имеет в виду письма народнического публициста А. Н. Энгельгардта "Из деревни", получившие широкую известность. Одиннадцать писем были опубликованы в журнале "Отечественные Записки" в 1872--1882 годах; двенадцатое письмо было напечатано в 1887 году.
   [117] См. настоящий том, стр. 173--175. Ред.
   [118] См. настоящий том, стр. 215--217. Ред.
   [119] Приблизительны эти цифры, во-1-х, потому, что число коров дано за 1900 г., а число хозяйств за 1898; во-2-х, потому, что число коров по группам хозяйств пришлось определить приблизительно, ибо точных цифр нет у Давида. Долю крупного хозяйства мы взяли меньше действительности: 7544 хозяйства имеют по 30 и более коров каждое. Это дает, даже если взять minimum, т. е. по 30 коров на хозяйство, 7544x30 = 226 320 коров. Мы взяли меньшую цифру, ибо иначе размеры мелких хозяйств чересчур приближаются к минимальным, а не максимальным пределам групп.
   [120] Emil Helms. "Die socialdemokratische und gewerkschaftliche Bewegung in Dänemark". Lpz. 1907, S. 138 (Эмиль Гелъмс. "Социал-демократическое и профессиональное движение в Дании", Лейпциг, 1907, стр. 138. Ред. ).
   [121] См. настоящий том, стр. 208--210. Ред.
   [122] См. настоящий том, стр. 100--102. Ред.
   [123] См. настоящий том, стр, 108--113. Ред.
   [124] См. К. Маркс. "Капитал", т. III, 1953, стр. 758.
   [125] См. К. Маркс. "Теории прибавочной стоимости", т. II, часть 2, 1936, стр. 5--154.
   [126] Давид прекрасно знает этот прием агрономов -- определять живой вес отдельных штук скота. На стр. 367 он подробно рассказывает, каков живой вес разных пород мясного, молочного, рабочего рогатого скота и т. д. Он списывает эти данные у агрономов. Ему и в голову не приходит, что экономисту вообще, социалисту в особенности, важно не различие пород скота, а различие условий его содержания в мелком и крупном, в "крестьянском" и капиталистическом хозяйстве.
   [127] За 1875 в "Schriften des Vereins für Sozialpolitik", Band XXIV, S. 112 ("Bäuerliche Zustände", B. III), a за 1884 год в "Thiel's landwirtschaftliche Jahrbücher", Band XV (1886) ("Труды Союза социальной политики", том XXIV, стр. 112 ("Положение крестьян", том III), а за 1884 год в "Сельскохозяйственных ежегодниках Тиля", том XV (1886). Ред. ).
   [128] Дрекслер говорит здесь обо всем скоте, кроме рабочего (так наз. Nutzvieh). Мы приведем ниже данные о рабочем скоте отдельно. Общий вывод остается тот же, какие бы виды скота или какие бы группы видов скота мы ни брали.
   [129] Дрекслер делит 22 деревни на три группы по географическому положению и др. условиям хозяйства. Мы брали только сводные данные, чтобы не загромождать статьи цифрами. Выводы не изменяются, какие бы группы деревень мы ни брали.
   [130] Средний вес коров, не употребляемых для полевых работ, 421 kg.
   [131] См. об этом выше, главу VIII: "Общие данные немецкой с.-х. статистики". (См. настоящий том, стр. 192--204. Ред. )
   [132] Напомним вышеприведенные (гл. VI) (см. настоящий том, стр. 168. Ред. ) указания Klawki: "производство навоза у мелких хозяев хуже: солома у их хлебов короче, большая часть соломы идет на корм скоту (значит, опять-таки, ухудшение качества корма), и на подстилку скоту употребляется меньше соломы".
   [133] Статья эта представляет одну главу (XII) из работы автора "Аграрный вопрос и "критики Маркса"" -- вошедшую в его недавно появившуюся книгу "Аграрный вопрос", ч. I (СПБ. 1908). Лишь случайное замедление в доставке этой главы не позволило дать ей место в указанной книге. Почему и все ссылки в печатаемом ныне отрывке относятся к этой работе.
   [134] Вл. Ильин. "Аграрный вопрос", ч. I. Статья "Аграрный вопрос и "критики Маркса"", главы X и XI. (См. настоящий том, стр. 222--245. Ред. )
   [135] Dr. Heinrich Pudor. "Das landwirtschaftliche Genossenschaftswesen im Auslande", IB. Lpz. 1904, S. V (Доктор Генрих Пудор. "Сельскохозяйственные товарищества за границей", I том, Лейпциг, 1904, стр. V. Ред. ). Пудор -- ярый враг марксизма.
   [136] "Danmarks Statistik. Statistik Aarbog" 8-de aargang, 1903, p. 31 ("Статистика Дании. Статистический ежегодник", 8 год издания, 1903, стр. 31. Ред. ), примечание. Все нижеприводимые данные относятся к Дании в собственном смысле слова, т, е. без Борнхольма.
   [137] "Статистика Дании и т. д. Земледелие Дании". 4 серия, No 9, литера С. Ред.
   [138] Кадеты -- члены конституционно-демократической партии, главной партии империалистической буржуазии в России. Партия кадетов была создана в октябре 1905 года; в состав ее входили представители либерально-монархической буржуазии, земские деятели из помещиков и буржуазные интеллигенты, прикрывавшиеся фальшивыми "демократическими" фразами в целях привлечения на свою сторону крестьянства. Видными деятелями кадетов были: П. Н. Милюков, С. А. Муромцев, В. А. Маклаков, А. И. Шингарев, П. Б. Струве, Ф. И. Родичев и др. Кадеты были сторонниками сохранения монархического строя, своей главной целью они считали борьбу с революционным движением и стремились поделить власть с царем и помещиками-крепостниками. В годы первой мировой войны кадеты активно поддерживали захватническую внешнюю политику царского правительства. В период Февральской буржуазно-демократической революции они старались спасти монархию. В буржуазном Временном правительстве кадеты проводили антинародную, контрреволюционную политику, угодную американо-англо-французским империалистам. После победы Великой Октябрьской социалистической революции кадеты выступали непримиримыми врагами Советской власти, принимали участие во всех вооруженных контрреволюционных выступлениях и походах интервентов. Находясь после разгрома интервентов и белогвардейцев в эмиграции, кадеты не прекращали своей антисоветской контрреволюционной деятельности.
   [139] "Danmarks Statistik. Statistik Tabelvaerk". Femte Raekke, litra С, No 2. Kreaturholdet d. 15 juli 1898. Kobenhavn, 1901 ("Статистика Дании. Статистические таблицы". 5 серия, литера С, No 2. Животноводство на 15 июля 1898. Копенгаген, 1001. Ред. ).
   [140] См. К. Маркс. "Капитал", т. III, 1955, стр. 825.
   [141] Мы показали выше, по данным Дрекслера, что в крупных хозяйствах скот крупнее. Значит, и здесь валовая статистика преуменьшает концентрацию.
   [142] "Статистика Дании. Статистические таблицы", 4 серия, литера С, No 1. Животноводство на 17 июля 1876 г. Копенгаген, 1878. Ред.
   [143] Процент городского населения был в 1880 г. -- 28 %, в 1901 г. -- 38 %.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru