Ленин Владимир Ильич
Гонители земства и Аннибалы либерализма

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Владимир Ильич Ленин

Гонители земства и Аннибалы либерализма[1]

   Полное собрание сочинений. Том 5. Май -- декабрь 1901
   "Полное собрание сочинений": Издательство политической литературы; Москва; 1967
   
   Написано в июне 1901 г.
   Впервые напечатано в декабре 1901, в журнале "Заря" No 2-3.Подпись: Т. П.
   Печатается по тексту журнала, сверенному с текстом сборника: Вл. Ильин. "За 12 лет", 1907
   

0x01 graphic

Обложка журнала "Заря" No 2-3, 1901 г., в котором были напечатаны работы В. И. Ленина: "Гонители земства и Аннибалы либерализма", первые четыре главы работы "Аграрный вопрос и "критики Маркса"" (под заглавием "Гг. "критики" в аграрном вопросе") и "Внутреннее обозрение"

   
   Если про русского крестьянина было сказано, что он всего более беден сознанием своей бедности, то про русского обывателя или подданного можно сказать, что он, будучи беден гражданскими правами, особенно беден сознанием своего бесправия. Как мужик привык к своей безысходной нищете, привык жить, не задумываясь над ее причинами и возможностью ее устранения, так русский обыватель вообще привык к всевластию правительства, привык жить, не задумываясь над тем, может ли дальше держаться это всевластие и нет ли рядом с ним таких явлений, которые подтачивают застарелый политический строй. Особенно хорошим "противоядием" против этой политической бессознательности и спячки являются обыкновенно "секретные документы"[2], показывающие, что не только какие-нибудь отчаянные головорезы или завзятые враги правительства, но и сами члены правительства, до министров и царя включительно, сознают шаткость самодержавной формы правления и изыскивают всяческие способы улучшить свое положение, совершенно их не удовлетворяющее. К таким документам принадлежит записка Витте, который, повздорив с министром внутренних дел, Горемыкиным, из-за вопроса о введении земских учреждений на окраинах, решил особенно выставить свою проницательность и преданность самодержавию составлением обвинительного акта против земства[3].
   Обвиняется земство в том, что оно несовместимо с самодержавием, что оно конституционно по самому своему характеру, что существование его неизбежно порождает трения и столкновения между представителями общества и правительства. Обвинительный акт составлен на основании очень (сравнительно) обширного и очень недурно обработанного материала, а так как это обвинительный акт по политическому делу (и притом довольно своеобразному), то можно быть уверенным, что его будут читать с не меньшим интересом и с не меньшей пользой, чем печатавшиеся некогда в наших газетах обвинительные акты по политическим процессам.
   

I

   Попробуем же рассмотреть, оправдывается ли фактами утверждение, что наше земство конституционно, и если да, то в какой мере и в каком именно смысле.
   В этом вопросе особенно важное значение имеет эпоха введения земства. Падение крепостного права было таким крупным историческим переломом, который не мог не надорвать и полицейской завесы, прикрывающей противоречия между классами. Самый сплоченный, самый образованный и наиболее привыкший к политической власти класс -- дворянство -- обнаружил с полной определенностью стремление ограничить самодержавную власть посредством представительных учреждений. Напоминание об этом факте в записке Витте чрезвычайно поучительно. "Заявления о необходимости общего дворянского "представительства", о "праве земли русской иметь своих выборных для совета верховной власти" делались уже в дворянских собраниях 1859-1860 годов". "Произносилось даже слово "конституция""[4]. "На необходимость призыва общества к участию в управлении указывали и некоторые губернские комитеты по крестьянскому делу, и члены комитетов, вызванные в редакционные комиссии. "Депутаты явно стремятся к конституции", писал в 1859 г. в дневнике своем Никитенко".
   
   "Когда, после обнародования Положения 19-го февраля 1861 г., эти надежды на самодержавие оказались далеко не осуществленными, и вдобавок от исполнения этого Положения были удалены более "красные" элементы из самой администрации (как Н. Милютин), то движение в пользу "представительства" стало единодушнее. Оно выразилось в предложениях, внесенных во многие дворянские собрания 1862 г., и в целых адресах этих собраний в Новгороде, Туле, Смоленске, Москве, Петербурге, Твери. Из адресов более замечательный московский, который просил местного самоуправления, гласного судопроизводства, обязательного выкупа крестьянских земель, публичности бюджета, свободы печати и созвания в Москве Земской думы из всех классов для приготовления цельного проекта реформ. Резче всех были постановления и адрес тверского дворянства от 2-го февраля о необходимости ряда гражданских и экономических реформ (например, уравнения прав сословий, обязательного выкупа крестьянских земель) и "созвания выборных всей земли русской, как единственного средства к удовлетворительному разрешению вопросов, возбужденных, но не разрешенных Положением 19-го февраля"[5].
   Несмотря на административные и судебные наказания, которым подверглись инициаторы тверского адреса[6], -- продолжает Драгоманов, -- (впрочем, не прямо за адрес, а за резкую мотивировку коллективного выхода из должности мировых посредников) заявления в духе его делались в разных дворянских собраниях 1862 и начала 1863 г., в которых в то же время вырабатывались и проекты местного самоуправления.
   В это время конституционное движение шло и среди "разночинцев" и выразилось здесь тайными обществами и прокламациями, более или менее революционными: "Великорусе" (с августа по ноябрь 1861 г.; в издании принимали участие офицеры, как Обручев и др.), "Земская дума" (1862 г.), "Земля и воля" (1862-1863 гг.)... Пущен был при "Великоруссе" и проект адреса, который должен быть представлен государю, как говорилось многими, к празднованию 1000-летия России в августе 1862 г.". В этом проекте адреса, между прочим, говорилось: "Благоволите, государь, созвать в одной из столиц нашей русской родины, в Москве или Петербурге, представителей русской нации, чтобы они составили конституцию для России..."[7]
   
   Если мы припомним еще прокламацию "Молодой России"[8], многочисленные аресты и драконовские наказания "политических" преступников (Обручева, Михайлова и др.), увенчавшиеся беззаконным и подтасованным осуждением на каторгу Чернышевского, то для нас ясна будет та общественная обстановка, которая породила земскую реформу. Говоря, что "мысль при создании земских учреждений была несомненно политическая", что с либеральным и конституционалистическим настроением общества в правящих сферах "несомненно считались", "Записка" Витте говорит лишь половину  правды. Тот казенный, чиновнический взгляд на общественные явления, который обнаруживает везде автор "Записки", сказывается и здесь, сказывается в игнорировании революционного  движения, в затушевывании тех драконовских мер репрессии, которыми правительство защищалось  от натиска революционной "партии". Правда, на наш современный взгляд кажется странным говорить о революционной "партии" и ее натиске в начале 60-х годов. Сорокалетний исторический опыт сильно повысил нашу требовательность насчет того, что можно назвать революционным движением и революционным натиском. Но не надо забывать, что в то время, после тридцатилетия николаевского режима, никто не мог еще предвидеть дальнейшего хода событий, никто не мог определить действительной силы сопротивления у правительства, действительной силы народного возмущения. Оживление демократического движения в Европе, польское брожение, недовольство в Финляндии, требование политических реформ всей печатью и всем дворянством, распространение по всей России "Колокола", могучая проповедь Чернышевского, умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров,  появление прокламаций, возбуждение крестьян, которых "очень часто" [9] приходилось с помощью военной силы и с пролитием крови заставлять  принять "Положение"[10], обдирающее их, как липку, коллективные отказы дворян -- мировых посредников[11] применять такое  "Положение", студенческие беспорядки -- при таких условиях самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание -- опасностью весьма серьезной. При таких условиях самодержавное правительство, которое свое высшее назначение видело в том, чтобы, с одной стороны, отстоять во что бы то ни стало всевластие и безответственность придворной камарильи и армии чиновных пиявок, а с другой стороны, в том, чтобы поддерживать худших представителей эксплуататорских классов, -- подобное правительство не могло поступать иначе,  как беспощадно истребляя отдельных лиц, сознательных и непреклонных врагов тирании и эксплуатации (т. е. "коноводов" "революционной партии"), запугивать и подкупать небольшими уступками массу недовольных. Каторга -- тому, кто предпочитал молчать, чем извергать тупоумные или лицемерные хвалы "великому освобождению"; реформы (безвредные для самодержавия и для эксплуататорских классов реформы ) тем, кто захлебывался либерализмом правительства и восторгался эрой прогресса.
   Мы не хотим сказать, что эта рассчитанная полицейско-реакционная тактика была отчетливо сознаваема и систематически преследуема всеми или хотя бы даже несколькими членами правящей клики. Отдельные члены ее могли, конечно, по своей ограниченности не задумываться над этой тактикой в ее целом и наивно восторгаться "либерализмом", не замечая его полицейского футляра. Но в общем и целом несомненно, что коллективный опыт и коллективный разум правящих заставлял их неуклонно преследовать эту тактику. Недаром же большинство вельмож и сановников прошло длинный курс николаевской службы и полицейской выучки, прошло, можно сказать, огонь и воду и медные трубы. Они помнили, как монархи то заигрывали с либерализмом, то являлись палачами Радищевых и "спускали" на верноподданных Аракчеевых; они помнили 14-ое декабря 1825 г.[12] и проделывали ту функцию европейской жандармерии, которую (функцию) исполнило русское правительство в 1848-1849 годах[13]. Исторический опыт самодержавия не только заставлял правительство следовать тактике запугивания и развращения, но и многих независимых либералов побуждал рекомендовать правительству эту тактику. Вот в доказательство правильности этого последнего мнения рассуждения Кошелева и Кавелина. В своей брошюре: "Конституция, самодержавие и Земская дума" (Лейпциг, 1862 г.) А. Кошелев высказывается против  конституции за совещательную Земскую думу и предвидит такое возражение:
   
   "Созывать Земскую думу -- значит вести Россию к революции, т. е. к повторению у нас États generaux[14], превратившихся в Конвент и заключивших свои действия событиями 1792 года, с проскрипциями, гильотиной, noyades[15] и пр." "Нет! господа, -- отвечает Кошелев, -- не созвание Земской думы открывает, подготовляет поприще для революции, как вы ее понимаете; а скорее и вернее ее производят действия со стороны правительства нерешительные и противоречащие, шаг вперед и шаг назад, повеления и законы неудобоисполнимые, оковы, налагаемые на мысль и слово; полицейское (явное и тем еще хуже тайное) наблюдение за действиями сословий и частных людей, мелочные преследования некоторых личностей, расхищения казны, чрезмерные и неразумные ее расходы и награды, неспособность государственных людей и их отчужденность от России и пр. и пр. Еще вернее могут довести до революции (опять в вашем смысле) в стране, только очнувшейся от многолетнего гнета, военные экзекуции, казематы и ссылки: ибо раны наболевшие несравненно чувствительнее и раздражительнее, чем раны новые. Но не опасайтесь: революции, произведенной во Франции, как вы полагаете, журналистами и другими писателями, -- у нас не будет. Надеемся также, что в России не составится (хотя за это отвечать труднее) общество горячих, отчаянных голов, которые изберут убийство средством к достижению своих целей. Но гораздо вероятнее и опаснее то, что возникнет, незаметно для земской, городской и тайной полиции, под влиянием раскола, согласие между крестьянами и мещанами, к которым присоединятся молодые и немолодые люди, сочинители и приверженцы "Великорусса", "Молодой России" и пр. Такое согласие, все уничтожающее и проповедующее равенство не перед законом, а вопреки ему (какой бесподобный либерализм! Мы, разумеется, за равенство, но за равенство не вопреки  закону, -- закону, разрушающему равенство!), не народную, историческую общину, а болезненное ее исчадие, и власть не разума, которую так боятся некоторые государственные дельцы, а власть грубой силы, к которой они сами так охотно прибегают, -- такое согласие, говорю, у нас гораздо возможнее, и оно может быть гораздо сильнее, чем умеренная, благомыслящая и самостоятельная оппозиция правительству, которая так противна нашим бюрократам и которую они всячески теснят и стараются удушить. Не думайте, что партия внутренней, тайной, безыменной печати малочисленна и слаба, и не воображайте, что вы захватили ее ветви и корни; нет! воспрещением молодежи доучиться, возведением шалостей и чин государственных преступлений, всякими мелочными преследованиями и наблюдениями вы удесятерили силу этой партии, рассеяли и размножили ее по империи. При взрыве такого согласия к чему прибегнут наши государственные люди? -- К военной силе? Но можно ли будет на нее наверное рассчитывать?" (стр. 49-51).
   
   Разве из пышных фраз этой тирады не вытекает с очевидностью тактика: истребить "отчаянные головы" и приверженцев "согласия между крестьянами и мещанами", а "благомыслящую умеренную оппозицию" удовлетворить и разъединить уступками? Только правительство оказалось умнее и ловчее, чем воображали гг. Кошелевы, и отделалось меньшими уступками, чем "совещательная" Земская дума.
   А вот частное письмо К. Д. Кавелина к Герцену от 6-го августа 1862 года: "... Вести из России, на мой взгляд, не так плохи. Арестован не Николай, а Александр Соловьевич. Аресты меня не удивляют и, признаюсь, не кажутся мне возмутительными. Революционная партия считает пригодными все средства, чтобы ниспровергнуть правительство, а правительство защищается всеми средствами. Другое дело были аресты и ссылки при подлом Николае. Люди гибли за свои мысли, убеждения, веру и слова. Я хотел бы, чтобы ты был на месте правительства, и посмотрел бы я тогда, как стал бы ты поступать против партий, которые и тайно и открыто работают против тебя. Я люблю Чернышевского, очень, очень люблю, но такого brouillon" (задиру, сварливого, неуживчивого человека, сеющего раздоры), "такого бестактного, самоуверенного человека я еще никогда не видал. Погибать из-за ничего, ровно-таки из-за ничего! Что пожары находятся в связи с прокламациями, это не подлежит теперь никакому сомнению"[16]. Вот образчик профессорски-лакейского глубокомыслия! Виноваты во всем эти революционеры, которые так самоуверенны, что освистывают фразерствующих либералов, так задорны, что тайно и явно работают против правительства, так бестактны, что попадают в Петропавловку. С подобными людьми и он, либеральный профессор, расправлялся бы "всеми средствами", если бы был у власти.
   

II

   Итак, земская реформа была одной из тех уступок, которые отбила у самодержавного правительства волна общественного возбуждения и революционного натиска. Мы остановились особенно подробно на характеристике этого натиска, чтобы дополнить и исправить изложение "Записки", бюрократический автор которой затушевал борьбу, породившую эту уступку. Но половинчатый, трусливый характер этой уступки довольно ясно обрисован и "Запиской":
   
   "Вначале, когда только что приступлено было к земской реформе, несомненно, имелось в виду сделать первый шаг по пути к введению представительных учреждений[17]; но потом, когда графа Ланского и Н. А. Милютина сменил граф Валуев, проявилось весьма ясно желание, которое не отрицал и сам бывший министр внутренних дел, действовать в духе "примирительном", "мягко и уклончиво". "Правительство само не выяснило себе своих видов", говорил он в это время. Словом, была сделана попытка, которая, к сожалению, весьма часто повторяется государственными людьми и всегда дает отрицательные для всех результаты, -- попытка действовать уклончиво между двумя противоположными мнениями и, удовлетворяя либеральным стремлениям, сохранить существующий порядок..."
   
   Презабавно здесь это фарисейское "к сожалению"! Министр полицейского правительства выставляет здесь случайностью тактику, которой это правительство не может не следовать,  которую оно проводило при издании законов о фабричной инспекции, закона о сокращении рабочего дня (2-го июня 1897 г.), -- которую оно проводит и теперь (1901 г.) посредством заигрывания генерала Ванновского с "обществом"[18].
   
   "С одной стороны, в объяснительной записке к положению о земских учреждениях говорилось, что задача проектируемого закона -- по возможности полное и последовательное развитие начал местного самоуправления, что "земское управление есть только особый орган одной и той же государственной власти"... Тогдашний орган министерства внутренних дел, "Северная Почта", в своих статьях делал весьма ясные намеки, что создаваемые учреждения явятся школой учреждений представительных.
   С другой стороны... земские учреждения называются в объяснительной записке частными и общественными, подчиняющимися общим законам на том же основании, как отдельные общества и частные лица...
   Как самые постановления Положения 1864 г., так в особенности все последующие мероприятия министерства внутренних дел по отношению к земским учреждениям довольно ясно свидетельствуют, что "самостоятельности" земских учреждений весьма опасались, и боялись давать надлежащее развитие этим учреждениям, вполне понимая к чему оно поведет".  (Курсив везде наш.)... "Несомненно, что те, кому пришлось завершить земскую реформу, проводили эту реформу лишь в уступку общественному мнению,  чтобы, как значилось в объяснительной записке, "положить предел возбужденным по поводу образования земских учреждений несбыточным ожиданиям и свободным стремлениям разных сословий";  в то же время лица эти ясно понимали ее (?реформу?) и стремились не давать земству надлежащего развития,  придать ему частный характер, ограничить его в компетенции и проч. Успокаивая либералов обещаниями, что первый шаг не будет последним, говоря или, вернее, повторяя сторонников либерального направления о необходимости сообщить земским учреждениям действительную и самостоятельную власть, граф Валуев уже при самой выработке Положения 1864 г. всячески старался ограничить эту власть и поставить земские учреждения под строгую административную опеку...
   Не проникнутые одной руководящей мыслью, будучи компромиссом двух противоположных направлений, земские учреждения в той форме, в какой создало их Положение 1864 г., когда началось их применение, оказались не отвечающими ни основной идее самоуправления, положенной в их основание, ни тому административному строю, в который они были механически вставлены и который к тому же остался нереформированным и неприспособленным к новым условиям жизни. Положение 1864 г. пыталось совместить несогласимые вещи и тем одновременно удовлетворить сторонников и противников земского самоуправления. Первым предлагалась внешность и надежды на будущее, в угоду вторым компетенция земских учреждений была определена крайне эластично".
   
   Какие иногда меткие слова бросают нечаянно наши министры, когда они хотят подставить ножку какому-нибудь коллеге и выказать свое глубокомыслие, и как полезно было бы всем прекраснодушным русским обывателям и всем поклонникам "великих" реформ повесить себе на стену в золотой рамке великие заветы полицейской мудрости: "успокаивать либералов обещаниями, что первый шаг не будет последним", "предлагать" им "внешность и надежды на будущее"! Особенно в настоящее время полезно было бы справляться с этими заповедями при чтении каждой газетной статьи или заметки о "сердечном попечении" генерала Ванновского.
   Итак, земство с самого начала было осуждено на то, чтобы быть пятым колесом в телеге русского государственного управления, колесом, допускаемым  бюрократией лишь постольку, поскольку ее всевластие не нарушалось, а роль депутатов от населения ограничивалась голой практикой, простым техническим исполнением круга задач, очерченных все тем же чиновничеством. Земства не имели своих исполнительных органов, они должны были действовать через полицию, земства не были связаны друг с другом, земства были сразу поставлены под контроль администрации. И, сделав такую безвредную для себя уступку, правительство на другой же день после введения земства принялось систематически стеснять и ограничивать его: всемогущая чиновничья клика не могла  ужиться с выборным всесословным представительством и принялась всячески травить его. Свод данных об этой травле, несмотря на явную неполноту его, представляет собой очень интересную часть "Записки".
   Мы видели, как трусливо и как неразумно поступали либералы по отношению к революционному движению начала 60-х годов. Вместо того, чтобы поддерживать "согласие мещан и крестьян с приверженцами "Великорусса"",  они боялись этого "согласия" и стращали им правительство. Вместо того, чтобы подняться на защиту преследуемых правительством коноводов демократического движения, они фарисейски умывали руки и оправдывали правительство. И они понесли справедливое наказание за эту предательскую политику широковещательного краснобайства и позорной дряблости. Расправившись с людьми, способными не только болтать, но и бороться  за свободу, правительство почувствовало себя достаточно крепким, чтобы вытеснять либералов и из тех скромных и второстепенных позиций, которые ими были заняты "с разрешения начальства". Пока серьезно грозило "согласие мещан и крестьян" с революционерами, само министерство внутренних дел бормотало о "школе представительных учреждений", а когда "бестактные и самоуверенные" свистуны и "задиры" были удалены, -- "школяров" без церемонии взяли в ежовые рукавицы. Начинается трагикомическая эпопея: земство ходатайствует о расширении прав, а у земства неуклонно отбирают  одно право за другим и на ходатайства отвечают "отеческими" поучениями. Но пусть говорят исторические даты, хотя бы даже только приведенные в "Записке".
   12-го октября 1866 г. циркуляр министерства внутренних дел ставит служащих земства в полную зависимость от правительственных учреждений. 21-го ноября 1866 г. выходит закон, ограничивающий право земств облагать сборами торговые и промышленные заведения. В Петербургском земском собрании 1867 г. резко критикуют этот закон и принимают (по предложению графа А. П. Шувалова) решение ходатайствовать пред правительством, чтобы вопросы, затронутые этим законом, обсуждались "совокупными силами и одновременным трудом центральной администрации и земства". На это ходатайство правительство отвечает закрытием петербургских земских учреждений и репрессиями: председатель С.-Петербургской земской управы Крузе сослан в Оренбург, граф Шувалов -- в Париж, сенатору Любощинскому велено подавать в отставку. Орган министерства внутренних дел, "Северная Почта"[19], выступает с статьей, в которой "такая строгая карательная мера была объяснена тем, что и земские собрания с самого открытия своих заседаний действовали несогласно с законом" (с каким законом? и почему нарушителей закона не преследовали по суду?  ведь только что был введен суд скорый, правый и милостивый?) "и вместо того, чтобы поддерживать земские собрания других губерний, пользуясь высочайше дарованными им правами для действительного попечения о вверенных им местных земско-хозяйственных интересах" (т. е. вместо того, чтобы покорно повиноваться и следовать "видам" чиновничества), "непрерывно обнаруживали, стремление неточным изъяснением дела и неправильным толкованием законов возбуждать чувства недоверия и неуважения к правительству".  Неудивительно, что после такого назидания "другие земства не оказали поддержки петербургскому, хотя повсюду закон 21-го ноября 1866 г. вызвал сильное неудовольствие; многие называли его в собраниях равносильным уничтожению земств".
   16-го декабря 1866 г. является "разъяснение" сената, предоставляющее губернаторам право отказывать в утверждении всякого избранного земским собранием лица, признаваемого им -- губернатором -- неблагонадежным. 4-го мая 1867 г. -- другое разъяснение сената: несогласно с законом сообщение земских предположений во все другие губернии, ибо земские учреждения должны ведать дела местные. 13-го июня 1867 г. состоялось высочайше утвержденное мнение Государственного совета, запрещающее без разрешения местного губернского начальства печатать состоявшиеся в земских, городских и сословных общественных собраниях постановления, отчеты о заседаниях, прения в заседаниях и проч. Далее, тот же закон расширяет власть председателей земских собраний, предоставляет им право закрывать собрания и обязывает их под угрозой наказания  закрывать собрания, в которых ставятся на обсуждение вопросы, несогласные с законом. Эту меру общество встретило весьма недружелюбно и взглянуло на нее, как на серьезное ограничение земской деятельности, "Все знают, -- писал в дневнике своем Никитенко, -- что земство связано по рукам и по ногам новым узаконением, в силу которого председатели собраний и губернаторы получили почти неограниченную власть над земством". Циркуляр 8-го октября 1868 г. подчиняет разрешению губернаторов печатание отчетов даже земских управ и ограничивает взаимные сношения земств. В 1869 г. учреждаются инспектора народных училищ в видах оттеснения земства от действительного заведования народным образованием. Высочайше утвержденное 19-го сентября 1869 г. положение Комитета министров признает, что "земские учреждения ни по своему составу, ни по основным началам не суть власти правительственные". Закон 4-го июля 1870 г. и циркуляр 22-го октября 1870 г. подтверждают и усиливают зависимость земских служащих от губернаторов. В 1871 г. инструкция инспекторам народных училищ предоставляет им устранять от должности учителей, признаваемых неблагонадежными, и останавливать всякое решение училищного совета с предоставлением дела на разрешение попечителя. 25-го декабря 1873 г. Александр II в рескрипте на имя министра народного просвещения выражает опасение, что народная школа при недостатке попечительного наблюдения  может быть обращаема "в орудие нравственного растления народа, к чему уже и обнаружены некоторые попытки",  и повелевает предводителям дворянства способствовать ближайшим своим участием обеспечению нравственного влияния этих школ. Затем в 1874 г. выходит новое Положение о народных училищах, отдающее всю силу заведования школами в руки директоров народных училищ. Земство "протестует", если можно без иронии назвать протестом ходатайство о пересмотре закона при участии земских представителей (ходатайство Казанского земства в 1874 г.). Ходатайство, конечно, отклоняется. И т. д. и т. д.
   

III

   Таков был первый курс наук, преподанный российским гражданам в устроенной министерством внутренних дел "школе представительных учреждений". К счастью, кроме политических школяров, которые по поводу конституционных заявлений 60-х годов писали: "Пора бросить глупости и начать дело делать, а дело теперь в земских учреждениях и нигде больше"[20], были в России и не удовлетворявшиеся такой "тактичностью" "задиры", которые шли с революционной проповедью в народ. Несмотря на то, что они шли под знаменем теории, которая была в сущности нереволюциониа, -- их проповедь будила все же чувство недовольства и протеста в широких слоях образованной молодежи. Вопреки утопической теории, отрицавшей политическую борьбу, движение привело к отчаянной схватке с правительством горсти героев, к борьбе за политическую свободу. Благодаря этой борьбе и только благодаря ей, положение дел еще раз изменилось, правительство еще раз вынуждено было пойти на уступки, и либеральное общество еще раз доказало свою политическую незрелость, неспособность поддержать борцов и оказать настоящее давление на правительство. Конституционные стремления земства обнаружились явственно, но оказались бессильным "порывом". И это несмотря на то, что сам по себе земский либерализм сделал заметный шаг вперед в политическом отношении. Особенно замечательна попытка его образовать нелегальную партию и создать свой собственный политический орган. "Записка" Витте сводит данные нескольких нелегальных произведений (Кеннана, Драгоманова, Тихомирова), чтобы охарактеризовать тот "скользкий путь" (стр. 98), на который вступили земства. В конце 70-х годов было несколько съездов земских либералов. Либералы решили "принять меры хотя бы к временному прекращению разрушительной деятельности крайней революционной партии, ибо они были убеждены, что нельзя ничего будет достигнуть мирными средствами, если террористы будут продолжать раздражать и тревожить правительство угрозами и актами насилия" (с. 99). Итак, вместо заботы о расширении борьбы, о поддержке отдельных революционеров более или менее широким общественным слоем, об организации какого-либо общего натиска (в форме демонстрации, отказа земств от исполнения обязательных расходов и т. п.) либералы опять начинают все с той же "тактичности": "не раздражать" правительство! добиваться "мирными средствами", каковые мирные средства так блистательно доказали свое ничтожество в 60-ые годы![21] Понятно, что ни на какое прекращение или приостановку военных действий революционеры не пошли. Земцы образовали тогда "лигу оппозиционных элементов", превратившуюся затем в "Общество земского союза и самоуправления" или "Земский союз". Программа Земского союза требовала: 1) свободы слова и печати; 2) гарантий личности и 3) созыва учредительного собрания. Попытка издавать нелегальные брошюры в Галиции не удалась (австрийская полиция арестовала и рукописи и лиц, намеревавшихся печатать их), и органом "Земского союза" стал с августа 1881 г. журнал "Вольное Слово"[22], выходивший под редакцией Драгоманова (бывший профессор киевского университета) в Женеве. "В конце концов, -- писал сам Драгоманов в 1888 г., -- ... опыт издания земского органа в виде "Вольного Слова" нельзя признать удачным, хотя бы уже потому, что собственно земские материалы стали поступать в редакцию правильно только с конца 1882 г., а в мае 1883 г. издание было уже прекращено" (назв. соч., стр. 40). Неудача либерального органа явилась естественным результатом слабости либерального движения. 20-го ноября 1878 г. Александр II обратился в Москве к представителям сословий с речью, в которой выражал надежду на их "содействие, чтобы остановить заблуждающуюся молодежь на том пагубном пути, на который люди неблагонадежные стараются ее завлечь". Затем и в "Правительственном Вестнике"[23] (1878 г., No 186) появился призыв к содействию общества. В ответ на это пять земских собраний (Харьковское, Полтавское, Черниговское, Самарское и Тверское) заявили о необходимости созвать Земский собор. "Можно также думать", -- пишет автор "Записки" Витте, изложив подробно содержание этих адресов, из которых только 3 проникли в печать целиком, -- "что заявления земств о созыве Земского собора были бы гораздо более многочисленны, если бы министерство внутренних дел своевременно не приняло мер к недопущению таких заявлений: предводителям дворянства, председательствующим в губернских земских собраниях, разослан был циркуляр, чтобы они не допускали даже чтения в собраниях подобных адресов. В некоторых местах были произведены аресты и высылки гласных, а в Чернигове в залу заседания даже введены были жандармы, которые силой ее очистили" (104).
   Либеральные журналы и газеты поддерживали это движение, петиция "25-ти именитых московских граждан" Лорис-Меликову указывала на созвание независимого собрания из представителей земств и предложение этому собранию участия в управлении нацией[24]. И назначением министром внутренних дел Лорис-Меликова правительство, по-видимому,  делало уступку. Но именно по-видимому,  ибо не только никаких решительных шагов, но даже и никаких положительных и не допускавших перетолкования заявлений не было сделано. Лорис-Меликов созвал редакторов петербургских периодических изданий и изложил им "программу": дознать желание, нужды и пр. населения, дать возможность земству и пр. воспользоваться законными правами (либеральная программа гарантирует земствам те "права", которые закон у них систематически урезывает!) и т. п. Автор "Записки" пишет:
   "Через его собеседников -- для того они и были приглашены -- программа министра оповещена была всей России. В сущности она не обещала ничего определенного. Всякий мог вычитать из нее что угодно, т. е. все или ничего. Прав был по-своему (только "по-своему", а не безусловно "по-всякому", прав?) один из подпольных листков того времени, выразившись об этой программе, что в ней одновременно мелькает "лисий хвост" и стучит зубами "волчья пасть"[25]. Такая выходка по адресу программы и ее автора тем понятнее, что, сообщая ее представителям печати, граф настойчиво рекомендовал им "не смущать и не волновать напрасно общественные умы своими мечтательными иллюзиями"". Но либеральные земцы не послушались этой правды  подпольного листка и сочли помахивание "лисьим хвостом" за "новый курс", которому позволительно довериться. "Земство верило и сочувствовало правительству", -- повторяет "Записка" Витте слова нелегальной брошюры "Мнения земских собраний о современном положении России", -- "как бы боялось забегать вперед, обращаться к нему с чрезмерными просьбами". Характерное признание свободно высказывающихся сторонников земства: Земский союз на съезде 1880 г. только что решил "добиться центрального народного представительства при непременном условии одной палаты и всеобщего голосования", -- и вот это решение добиваться  осуществляется тактикой "не забегать вперед", "верить и сочувствовать"  двусмысленным и ровно ни к чему не обязывающим заявлениям! С какой-то непростительной наивностью земцы воображали, что подавать петиции это значит "добиваться" -- и петиции "посыпались от земства в изобилии". Лорис-Меликов 28-го января 1881 г. вошел с всеподданнейшим докладом об образовании комиссии из выборных от земств для разработки законопроектов, указанных "высочайшей волей", -- с правом только совещательного голоса. Особое Совещание, назначенное Александром II, одобрило эту меру, заключение Совещания 17-го февраля 1881 г. было утверждено царем, который одобрил и предложенный Лорис-Меликовым текст правительственного сообщения.
   "Несомненно, -- пишет автор "Записки" Витте, -- что учреждение такой чисто совещательной комиссии не создавало еще конституции". Но -- продолжает он -- едва ли можно отрицать, что это было дальнейшим (после реформ 60-х годов) шагом к конституции и ни к чему другому. И автор повторяет сообщение заграничной печати, что Александр II выразился по поводу доклада Лорис-Меликова: "Да ведь это Etats generaux[26]"... "Нам предлагают не что иное, как собрание нотаблей Людовика XVI"[27].
   Мы, с своей стороны, заметим, что осуществление лорис-меликовского проекта могло бы  при известных условиях быть шагом к конституции, но могло бы и не быть таковым: все зависело от того, что пересилит -- давление ли революционной партии и либерального общества или противодействие очень могущественной, сплоченной и неразборчивой в средствах партии непреклонных сторонников самодержавия. Если говорить не о том, что могло бы быть, а о том, что было, то придется констатировать несомненный факт колебания  правительства. Одни стояли за решительную борьбу с либерализмом, другие -- за уступки. Но -- и это особенно важно -- и эти последние колебались, не имея никакой вполне определенной программы и не возвышаясь над уровнем бюрократов-дельцов.
   
   "Граф Лорис-Меликов, -- говорит автор "Записки" Витте, -- как бы боялся прямо взглянуть на дело, боялся вполне точно определить свою программу, а продолжал -- в другом, правда, направлении -- прежнюю уклончивую политику, которая по отношению к земским учреждениям была принята еще графом Валуевым.
   Как справедливо было замечено и в тогдашней легальной печати, самая программа, заявленная Лорис-Меликовым, отличалась большой неопределенностью. Эта неопределенность видна и во всех дальнейших действиях и словах графа. С одной стороны, он заявляет, что самодержавие "разобщено с населением", что "на поддержку общества он смотрит как на главную силу...", на проектированную реформу "не смотрел как на нечто окончательное, а видел в ней только первый шаг" и т. д. В то же время, с другой стороны, граф заявлял представителям печати, что "... возбужденные в обществе надежды суть не что иное, как мечтательная иллюзия...", а во всеподданнейшем докладе государю категорически заявлял, что Земский собор был бы "опасным опытом возвращения к прошедшему...", что проектируемая им мера никакого значения в смысле ограничения самодержавия иметь не будет, ибо не имеет ничего общего с западными конституционными формами. Вообще, по справедливому замечанию Л. Тихомирова, самый доклад этот отличается замечательно запутанной формой" (стр. 117).
   
   А по отношению к борцам  за свободу этот пресловутый герой "диктатуры сердца"[28], Лорис-Меликов, довел "жестокости до не бывавших ни раньше ни позже фактов смертной казни 17-летнего мальчика за найденный у него печатный листок. Лорис-Меликов не забыл отдаленнейших уголков Сибири, чтобы ухудшить там положение людей, страдавших за пропаганду" (В. Засулич в No 1 "Социаль-Демократа"[29], стр. 84). При таком колебании правительства только сила, способная на серьезную борьбу, могла бы добиться конституции, а этой силы не было: революционеры исчерпали себя 1-ым марта[30], в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твердой организации, либеральное общество оказалось и на этот раз настолько еще политически неразвитым, что оно ограничилось и после убийства Александра II одними ходатайствами. Ходатайствовали земства и города, ходатайствовала либеральная печать ("Порядок"[31], "Страна"[32], "Голос"[33]), ходатайствовали -- в особенно благонамеренной, хитросплетенной и затуманенной форме -- либеральные авторы докладных записок (маркиз Велепольский, проф. Чичерин и проф. Градовский -- "Записка" Витте излагает их содержание по лондонской брошюре[34] "Конституция графа Лорис-Меликова", изд. фонда вольной русской прессы. Лондон, 1893 г.), выдумывая "остроумные попытки перевести монарха через заветную черту так, чтобы сам он этого не заметил". Все эти осторожные ходатайства и хитроумные выдумки оказались, разумеется, без революционной силы -- нолем, и партия самодержавия победила, победила, несмотря на то, что 8-го марта 1881 г. на Совете министров большинство (7 против 5) высказалось за  проект Лорис-Меликова. (Так сообщается в той же брошюре, но усердно списывающий ее автор "Записки" Витте тут почему-то заявляет: "Что происходило на этом -- 8-го марта -- совещании и к чему оно пришло, достоверно неизвестно; полагаться же на слухи, проникшие в иностранную печать, было бы неосторожно", 124.) 29-го апреля 1881 г. вышел манифест, названный Катковым "манной небесной", -- об утверждении и охране самодержавия[35]. Второй раз, после освобождения крестьян, волна революционного прибоя была отбита, и либеральное движение вслед за этим и вследствие этого второй раз сменилось реакцией,  которую русское прогрессивное общество принялось, конечно, горько оплакивать. Мы такие мастера оплакивания: мы оплакиваем бестактность и самоуверенность революционеров, когда они задирают правительство; мы оплакиваем нерешительность правительства, когда оно, не видя пред собой настоящей силы, делает лжеуступки и, давая одной рукой, отнимает другой; мы оплакиваем "время безыдейности и безыдеальности", когда правительство, расправившись с не поддержанными народом революционерами, старается наверстать потерянное и укрепляется для новой борьбы.
   

IV

   Эпоха "диктатуры сердца", как прозвали министерство Лорис-Меликова, показала нашим либералам, что даже "конституционализм" одного министра, даже министра-премьера, при полном колебании правительства, при одобрении "первого шага к реформе" большинством в Совете министров не гарантирует ровно ничего, если нет серьезной общественной силы, способной заставить правительство сдаться. Интересно также, что и правительство Александра III, даже после выступления с манифестом об утверждении самодержавия, не сразу еще стало показывать все свои когти, а сочло необходимым попробовать некоторое время подурачить "общество". Говоря "подурачить", мы не думаем приписать политику правительства какому-либо маккиавелистическому плану[36] того или другого министра, сановника и т. п. Нельзя достаточно настаивать на том, что система лжеуступок и некоторых, кажущихся важными, шагов "навстречу" общественному мнению вошла в плоть и кровь всякого современного правительства и русского в том числе, ибо и русское правительство в течение уже многих поколений сознало необходимость считаться с общественным мнением так или иначе, в течение уже многих поколений воспитывало государственных деятелей, изощренных в искусстве внутренней дипломатии. Таким дипломатом, имевшим назначение прикрыть отступление правительства к прямой реакции, явился сменивший Лорис-Меликова министр внутренних дел граф Игнатьев. Игнатьев выступал не раз как чистейший демагог и обманщик, так что автор "Записки" Витте проявляет не мало "полицейского благодушия", называя период его министерства "неудавшейся попыткой создать самоуправляющуюся местно землю с самодержавным царем во главе". Правда, именно такая "формула" была выдвинута в то время И. С. Аксаковым, ею пользовалось для своих заигрываний правительство, ее разносил Катков, основательно доказывая необходимую связь между местным самоуправлением и конституцией. Но было бы близорукостью объяснять  известную тактику полицейского правительства (тактику, необходимо присущую ему по самой его природе) преобладанием в данный момент того или другого политического воззрения.
   Игнатьев выступил с циркуляром, обещая, что правительство "примет безотлагательные меры, чтобы установить правильные способы, которые обеспечивали бы наибольший успех живому участию местных деятелей в деле исполнения высочайших предначертаний". Земства ответили на этот "призыв" ходатайствами о "созыве выборных от народа" (из записки гласного Череповецкого земства; мнение гласного Кирилловского земства губернатор не разрешил даже напечатать). Правительство предложило губернаторам оставлять такие ходатайства "без дальнейшего производства", "и в то же время были, по-видимому, приняты меры, чтобы подобные ходатайства не были возбуждаемы в других собраниях". Делается пресловутая попытка созывать по выбору министров "сведущих людей" (для обсуждения вопроса о понижении выкупных платежей, об упорядочении переселений, о реформе местного управления и пр.). "Работы экспертных комиссий не вызвали сочувствия в обществе, а со стороны земств, несмотря на все предупредительные меры,  вызвали даже прямой протест. Двенадцать земских собраний заявили ходатайства, чтобы к участию в законодательной деятельности земские люди приглашались не в отдельных случаях и не по назначению от правительства, а постоянно и по выбору земств". В Самарском земстве подобное предложение было остановлено председателем, "после чего собрание в виде протеста разъехалось" (Драгоманов, н. с, стр. 29; "Записка", стр. 131). Что граф Игнатьев надувал  земцев, это видно из такого, например, факта: "Полтавский предводитель дворянства, г. Устимович, автор проекта конституционного адреса 1879 г., заявил открыто в губернском дворянском собрании, что он получил от графа Игнатьева положительное уверение  (sic![37]), что правительство призовет представителей страны к участию в законодательной работе" (Драгоманов, там же). Прикрытие правительственного перехода на решительно новый курс этими проделками Игнатьева закончилось, и назначенный 30-го мая 1882 г. министром внутренних дел Д. А. Толстой недаром заслужил себе прозвище "министра борьбы". Ходатайства земств даже об устройстве каких-нибудь частных съездов отклонялись без церемоний, и даже по жалобе губернатора на "систематическую оппозицию" земства (Череповецкого) был случай замены управы правительственной комиссией и административной ссылки членов управы. Д. А. Толстой, верный ученик и последователь Каткова, решил предпринять прямо уже "реформу" земских учреждений, исходя из той основной мысли (действительно подтверждаемой, как мы видели, историей), что "оппозиция правительству свила себе прочное гнездо в земстве" (стр. 139 "Записки": из первоначального проекта земской реформы). Д. А. Толстой проектировал заменить земские управы подчиненными губернатору присутствиями и все постановления земских собраний признать подлежащими губернаторскому утверждению. Это была бы действительно "радикальная" реформа, по интересно в высшей степени, что даже и этот ученик Каткова, "министр борьбы", "не отступил, -- по выражению самого автора "Записки", -- от привычной политики министерства внутренних дел по отношению к земским учреждениям. Свою мысль -- упразднить в сущности земство -- он не выразил в своем проекте прямо; под видом правильного развития начал самоуправления он желал оставить внешнюю форму последнего, но лишив ее всякого внутреннего содержания". В Государственном совете эта мудрая государственная политика "лисьего хвоста" была еще дополнена и развита, и в результате земское положение 1890 г. "оказалось новой полумерой в истории земских учреждений. Оно не упразднило земства, но обезличило и обесцветило его; не уничтожило и всесословного начала, но придало ему сословную окраску;... не сделало из земских учреждений действительных органов власти... но увеличило над ними опеку губернаторов... усилило право губернаторского протеста". "Положение 12-го июля 1890 г. было, в намерении его составителя, шагом по пути к упразднению земских учреждений, но никак не коренным преобразованием земского самоуправления".
   Новая "полумера" -- как излагает дальше "Записка" -- оппозиции правительству не уничтожила (оппозицию реакционному правительству и невозможно было бы, разумеется, уничтожить усилением этой реакционности), а только сделала некоторые  проявления ее скрытыми. Оппозиция проявлялась, во-первых, в том, что некоторые антиземские, если можно так выразиться, законы встречали отпор и de facto[38] не осуществлялись; во-вторых, опять-таки в конституционных (или по крайней мере имеющих запах конституционализма) ходатайствах. Первого рода оппозицию встретил, например, закон 10-го июня 1893 г., подчинивший подробной регламентации земскую организацию врачебного дела. "Земские учреждения дали дружный отпор министерству внутренних дел, которое и отступило. Пришлось приостановить введение уже готового устава в действие, отложить его в сторону для полного собрания законов и выработать новый проект, построенный на началах совершенно противоположных (т. е. более угодных земствам)". Закон 8-го июня 1893 г. об оценке недвижимых имуществ, вводивший равным образом принцип регламентации и стесняющий права земства в деле обложения, тоже встречен несочувственно и в массе случаев "на практике вовсе не применяется". Сила созданных земством и принесших значительную (сравнительно с бюрократией, конечно) пользу населению врачебных и статистических учреждений оказывается достаточной, чтобы парализовать сфабрикованные в петербургских канцеляриях уставы.
   Второго рода оппозиция выразилась и в новом земстве в 1894 г., когда адреса земств Николаю II снова намекнули совершенно определенно на их требования расширить самоуправление и вызвали "знаменитые" слова о бессмысленных мечтаниях.
   "Политические тенденции" земства не исчезли, к ужасу гг. министров. Автор "Записки" приводит горькие жалобы тверского губернатора (из отчета его за 1898 г.) на "тесно сплоченный кружок людей либерального направления", сосредоточивающий в своих руках все ведение дела губернского земства. "Из отчета того же губернатора за 1895 г. видно, что борьба с земской оппозицией составляет тяжелую задачу местной администрации и что от председательствующих в земских собраниях предводителей дворянства требуется иногда даже "гражданское мужество" (вот как!) для выполнения конфиденциальных циркуляров министерства внутренних дел о предметах, которых земские учреждения не должны касаться". И дальше идет рассказ о том, как губернский предводитель дворянства сдал перед собранием должность уездному (тверскому), тверской -- новоторжскому, новоторжский тоже заболел и сдал председательство старицкому. Итак, даже предводители дворянства обращаются в бегство, не желая исполнять полицейских обязанностей! "Законом 1890 г., -- сетует автор "Записки", -- земству дана сословная окраска, усилен в собраниях правительственный элемент, в состав губернских земских собраний введены все уездные предводители дворянства и земские начальники, и если такое обезличенное сословно-бюрократическое земство продолжает тем не менее проявлять политическую тенденцию, то над этим следовало бы призадуматься"... "Противодействие не уничтожено: глухое недовольство, молчаливая оппозиция живут несомненно и будут жить до тех пор, пока не умрет всесословное земство". Таково последнее слово бюрократической мудрости: если урезанное представительство порождает недовольство, то уничтожение всякого представительства -- по простой человеческой логике -- еще усилит это недовольство и оппозицию. Г-н Витте воображает, что если закрыть одно из учреждений, выносящих наружу хоть частичку недовольства, то недовольство исчезнет! Но думаете ли вы, что Витте предлагает поэтому что-либо решительное, вроде упразднения земства? Нет, ничуть не бывало. Разнося уклончивую политику ради красного словца, Витте сам не предлагает ничего, кроме нее же, -- да и не может предлагать, не вылезая из своей шкуры министра самодержавного правительства. Витте бормочет что-то совершенно пустяковинное о "третьем пути": не господство бюрократии и не самоуправление, а административная реформа, "правильно организующая" "участие общественных элементов в правительственных учреждениях". Сказать такой вздор легко, но только ровно уже никого теперь -- после всяких опытов со "сведущими людьми" -- не обманет эта выдумка: слишком очевидно, что без конституции  всякое "участие общественных элементов" будет фикцией, будет подчинением общества (или тех или других "призванных" от общества) бюрократии. Критикуя частную меру министерства внутренних дел -- введение земства на окраинах, -- Витте по общему вопросу, им же самим выдвинутому, не может дать ровно ничего нового, подогревая только старые приемы полумер, лжеуступок, обещания всяких благ и неисполнения никаких обещаний. Нельзя с достаточной силой подчеркнуть, что по общему вопросу о "направлении внутренней политики" Витте и Горемыкин -- едино суть, и спор между ними есть спор своих людей, домашняя ссора в пределах одной шайки. С одной стороны, и Витте спешит заявить, что "ни упразднения земских учреждений, ни какой-либо ломки существующего порядка я не предлагал и не предлагаю... об упразднении их (существующих земств) при настоящих условиях едва ли может быть речь". Витте, "с своей стороны, думает, что с созданием на местах сильной правительственной власти возможно будет с большим доверием отнестись к земствам" и т. д. Создавши сильный бюрократический противовес самоуправлению (т. е. обессилив самоуправление), можно больше "доверить" ему. Старая это песенка! Г-н Витте боится только "всесословных учреждений", он "вовсе не имел в виду и не считал для самодержавия опасной деятельность разного рода корпораций, обществ, сословных или профессиональных союзов". Например, относительно "сельских общин" г. Витте нимало не сомневается в их безопасности для самодержавия вследствие их "косности". "Преобладание отношений по земле и связанных с ними интересов придают сельскому населению такие духовные особенности, которые делают его безразличным ко всему, что выходит за пределы политики своей колокольни... Наш крестьянин занят на сходах раскладкой податей.... распределением поземельных участков и т. п. Кроме того, он неграмотен или полуграмотен, -- какая же тут может быть политика?"  Г-н Витте очень трезв, как видите. По отношению к сословным союзам он заявляет, что в отношении их опасности для центральной власти "существенное значение имеет разобщенность их интересов. Пользуясь этой разобщенностью, правительство против политических притязаний одного сословия всегда может находить опору и противовес в других". Не что иное, как одну из бесконечных попыток полицейского государства "разобщить" население, представляет собой и "программа" Витте: "правильно организованное участие общественных элементов в правительственных учреждениях". С другой стороны, и г. Горемыкин, с которым г. Витте так яростно полемизирует, ведет и сам ту же систематическую политику разобщения и притеснения. Он доказывает (в своей записке, на которую отвечает Витте) необходимость создания новых должностей чиновников для надзора за земством; он -- против разрешения даже простых местных съездов земских деятелей; он горой стоит за положение 1890 г., этот шаг к упразднению земства; он боится включения земствами в программы оценочных работ "тенденциозных вопросов", боится земской статистики вообще; он стоит за то, что народную школу надо изъять из рук земства и передать в ведение учреждений правительственных; он доказывает, что земства неспособны вести продовольственное дело (земские деятели вызывают -- видите ли -- "преувеличенные представления о размерах бедствия и потребностях пострадавшего от неурожая населения"!!); он отстаивал правила о предельности земского обложения "в целях ограждения землевладения от чрезмерного увеличения земских сборов". Таким образом Витте совершенно прав, когда он заявляет: "Вся политика министерства внутренних дел по отношению к земству заключается в медленном, но неуклонном подтачивании его органов, постепенном ослаблении их значения и постепенном же сосредоточении их функций в ведении правительственных установлений. Нисколько не преувеличивая, можно сказать, что когда указываемые в записке (Горемыкина) "мероприятия, принятые за последнее время в целях упорядочения отдельных отраслей земского хозяйства и управления", будут приведены к благополучному концу, то в действительности у нас не будет никакого самоуправления, -- от земских учреждений останется одна идея да внешняя оболочка, без всякого делового содержания". Политика Горемыкина (и еще более Сипягина) и политика Витте идет, следовательно, к одному и тому же, и состязание но вопросу о земстве и конституционализме есть, повторяем, не более как домашняя ссора. Милые бранятся -- только тешатся. Таков итог "борьбы" гг. Витте и Горемыкина. Что же касается до наших итогов по общему вопросу о самодержавии и земстве, то их удобнее подвести в связи с разбором предисловия г-на Р. Н. С.[39]
   

V

   Предисловие г-на Р. Н. С. представляет много интересного. В нем затронуты самые широкие вопросы о политическом преобразовании России, о разнообразных способах этого преобразования, о значении тех и других сил, ведущих к преобразованию. С другой стороны, г. Р. Н. С, стоящий, очевидно, в близких отношениях к либеральным кругам вообще и земско-либеральным кругам в особенности, представляет из себя, несомненно, нечто новое в хоре нашей "подпольной" литературы. Поэтому и для выяснения принципиального вопроса о политическом значении земства и для ознакомления с веяниями и... не скажу: направлениями, а настроениями в кругах, близких к либералам -- очень стоит остановиться поподробнее на этом предисловии, разобрать, плюс или минус, насколько плюс, насколько и в чем минус это новое?
   Основная особенность воззрений г. Р. Н. С. состоит в следующем. Как видно из очень многих, цитируемых нами ниже, мест его статьи, он поклонник мирного, постепенного, строго легального развития. С другой стороны, он всей душой восстает против самодержавия и жаждет политической свободы. Но самодержавие потому и есть самодержавие, что оно запрещает и преследует всякое  "развитие" к свободе. Это противоречие проникает собой всю статью г. Р. Н. С, делая его рассуждения крайне непоследовательными, нетвердыми, шаткими. Совместить конституционализм с заботой о строго легальном развитии самодержавной России можно только посредством предположения или хотя бы допущения того, что самодержавное правительство само  поймет, утомится, уступит и т. п. И г-ну Р. Н. С. с высоты его гражданского негодования действительно случается падать и до этой вульгарной точки зрения самого неразвитого либерализма. Вот пример. Г-н Р. Н. С. говорит о себе: "... мы, видящие в борьбе за политическую свободу для сознательных современных людей России их Аннибалову клятву, столь же святую, как некогда борьба за освобождение крестьян для людей сороковых годов..." и еще: "... как ни тяжело нам, людям, давшим "Аннибалову клятву" борьбы с самодержавием", и т. д. Хорошо сказано, сильно сказано! Эти сильные слова служили бы украшением статьи, если бы всю ее проникал тот же дух непреклонной, непримиримой борьбы ("Аннибалова клятва"!). Эти сильные слова -- именно потому, что они так сильны -- будут звучать чем-то фальшивым, если рядом с ними промелькнет нотка искусственного примирения и успокоения, попытка провести, хотя бы ценою всяческих натяжек, концепцию мирного, строго легального развития. А у г. Р. Н. С. таких ноток и таких попыток, к сожалению, слишком достаточно. Он уделяет, например, целых полторы страницы подробному "обоснованию" той мысли, что "государственная политика в царствование Николая II заслуживает еще более  (курсив наш) сурового осуждения с нравственной и политической точки зрения, чем черный передел реформ Александра II при Александре III". Почему же более  сурового осуждения? Оказывается, потому что Александр III боролся с революцией, а Николай II -- с "легальными стремлениями русского общества", первый -- с политически сознательными, второй -- "с вполне мирными и подчас даже действующими без всякой ясной политической мысли общественными силами" ("плохо даже сознающими, что их сознательная культурная работа подтачивает государственный строй"). Это в очень значительной степени неверно фактически, -- о чем речь ниже. Но и помимо того нельзя не отметить странности самого хода рассуждений автора. Он осуждает самодержавие, и из двух самодержцев он более  осуждает одного не по характеру политики, которая осталась прежней, а потому, что перед ним нет (будто бы) "задир", вызывающих, "естественно", резкий отпор, нет, следовательно, повода к преследованиям. Не сквозит ли в самом уже употреблении подобного аргумента явной уступки тому верноподданному доводу, что-де нашему батюшке-царю нечего бояться созвать излюбленных людей, ибо все эти излюбленные люди и не помышляли никогда о чем-либо, выходящем из рамок мирных стремлений и строгой легальности? Нас не удивляет, если мы читаем такой "ход мыслей" (или такой ход лжи) у г. Витте, который пишет в своей записке: "Казалось бы, что там, где нет ни политических партий, ни революций, где никто не оспаривает прав верховной власти, -- там нельзя противопоставлять администрацию народу или обществу..."[40] и т. д. Нас не удивляет такое рассуждение у г. Чичерина, который в записке, поданной графу Милютину после 1-го марта 1881 г., заявлял, что "власти необходимо прежде всего показать свою энергию, доказать, что она не свернула своего знамени пред угрозою", что "монархический порядок совместен с свободными учреждениями лишь тогда, когда они являются плодом мирного развития, спокойной инициативы самой верховной власти", и советовал создать "сильную и либеральную" власть, действующую при помощи "законодательного органа, усиленного и обновленного выборным элементом"[41]. Со стороны вот этакого г. Чичерина было бы совершенно естественно признавать заслуживающей большего осуждения политику Николая II потому,  что в его царствование мирное развитие и спокойная инициатива самой верховной власти могли бы  привести к свободным учреждениям. Но естественно ли, прилично ли такого рода рассуждение в устах человека, давшего Аннибалову клятву борьбы?
   И фактически г. Р. Н. С. не прав. "Теперь, -- говорит он, сравнивая настоящее царствование с предыдущим, -- ... о том насильственном перевороте, который предносился деятелям "Народной воли", никто серьезно не помышляет". Parlez pour vous, monsieur! Говорите только за себя! Нам же доподлинно известно, что революционное движение в России за последнее царствование не только не умерло и не ослабело по сравнению с прошлым царствованием, а, напротив, воскресло и возросло во много раз. И какое же это было бы "революционное" движение, если бы из его участников никто серьезно не помышлял о насильственном перевороте? Нам, может быть, возразят, что в приведенных строках г. Р. Н. С. имеет в виду не насильственный переворот вообще, а переворот специфически "народовольческий", т. е. переворот и политический и социальный в одно и то же время, переворот, ведущий не только к низвержению самодержавия, но и к захвату власти. Такое возражение было бы неосновательно, ибо, во-первых, для самодержавия как такового (т. е. для самодержавного правительства, а не для "буржуазии" или "общества") важно вовсе не то, для чего  его хотят свергнуть, а то; что  его хотят свергнуть. А, во-вторых, и деятели "Народной воли" в самом начале царствования Александра III "преподнесли" правительству альтернативу именно такую, какую ставит перед Николаем II социал-демократия: или революционная борьба, или отречение от самодержавия. (См. письмо Исполнительного комитета "Народной воли" к Александру III от 10-го марта 1881 г., где поставлены два условия: 1. общая амнистия по всем политическим преступлениям и 2. созыв представителей от всего русского народа при всеобщем избирательном праве и свободе печати, слова и сходок.) Да г. Р. Н. С. и сам отлично знает, что о насильственном перевороте "серьезно помышляют" многие не только из среды интеллигенции, но и из среды рабочего класса: загляните на стр. XXXIX и след. его статьи, где говорится о "революционной социал-демократии", которой обеспечены и "массовая основа и умственные силы", которая идет к "решительной политической борьбе", к "кровавой борьбе революционной России с самодержавно-бюрократическим режимом" (XLI). Не подлежит, таким образом, никакому сомнению, что "благонамеренные речи" г. Р. Н. С. представляют собой лишь особый прием, попытку повлиять на правительство (или на "общественное мнение") посредством уверений в своей (или в чужой) скромности.
   Г-н Р. Н. С. думает, впрочем, что понятие борьбы можно истолковать очень широко. "Упразднение земства, -- пишет он, -- даст революционной пропаганде огромный козырь -- мы говорим это вполне объективно (sic!), не испытывая никакого отвращения к тому, что обычно зовется революционной деятельностью, но и не восхищаясь и не увлекаясь именно этой формой (sic!) борьбы за политический и общественный прогресс". Эта тирада очень знаменательна. Если приподнять quasi[42]-ученую формулировку, щеголяющую совершенно некстати "объективностью" (раз автор сам ставит вопрос о предпочтительности для него той или другой формы деятельности, или формы борьбы, то говорить при этом об объективности его отношения -- то же самое, что приравнивать дважды два к стеариновой свечке[43]), -- то получится старая-престарая аргументация: мне вы, господа правители, можете поверить, если я вас пугаю революцией, ибо у меня к ней душа совсем не лежит. Ссылка на объективность есть не что иное, как фиговый листочек, прикрывающий субъективную антипатию к революции и революционной деятельности. А в прикрытии нуждается г. Р. Н. С. потому, что с Аннибаловой клятвой борьбы подобная антипатия никак не совместима.
   Впрочем, не ошибаемся ли мы насчет этого самого Аннибала? Давал ли он в самом деле клятву борьбы с римлянами или только борьбы за прогресс Карфагена, каковой прогресс, конечно, в последнем счете повредил бы Риму? Нельзя ли понимать слово борьба не так "узко"? Г-н Р. Н. С. думает, что можно. Борьба с самодержавием -- так следует из сопоставления Аннибаловой клятвы с текстом приведенной тирады -- проявляется в разных "формах": одна форма -- это борьба революционная, нелегальная, другая форма -- это вообще "борьба за политический и общественный прогресс", т. е., другими словами, мирная, легальная деятельность, насаждающая культуру в рамках, дозволенных самодержавием. Мы нисколько не сомневаемся в том, что и при самодержавии возможна легальная деятельность, двигающая вперед российский прогресс: в некоторых случаях довольно быстро двигающая прогресс технический, в немногих случаях весьма незначительно -- прогресс общественный, в совершенно исключительных случаях и в совершенно миниатюрных размерах -- прогресс политический. Можно спорить о том, насколько именно велик и насколько возможен этот миниатюрный прогресс, насколько единичные случаи такого прогресса способны парализовать то массовое политическое развращение населения, которое производится самодержавием повсюду и постоянно. Но подводить, хотя бы и косвенно, мирную легальную деятельность под понятие борьбы с самодержавием -- значит содействовать этому развращению, значит ослаблять и без того бесконечно слабое в русском обывателе сознание своей ответственности, как гражданина, за все,  что делает правительство.
   К сожалению, г. Р. Н. С. не одинок среди нелегальных писателей, пытающихся стереть разницу между революционной борьбой и мирным культурничеством. У него есть предшественник, г. Р. М., автор статьи "Наша действительность" в знаменитом "Отдельном приложении к "Рабочей Мысли""[44] (сентябрь 1899 г.). Возражая социал-демократам-революционерам, он писал: "Ведь и борьба за земское и городское общественное самоуправление, и борьба за общественную школу, и борьба за общественный суд, и борьба за общественную помощь голодающему населению и т. д. есть борьба с самодержавием... Эта общественная борьба, по какому-то странному недоразумению не обращающая на себя благосклонного внимания многих русских революционных писателей, как мы видели, уже ведется русским обществом и не со вчерашнего дня... Настоящий вопрос в том, как этим отдельным общественным слоям... вести эту борьбу с самодержавием возможно успешнее... А главный для нас вопрос: как должны вести эту общественную борьбу с самодержавием наши рабочие, на движение которых наши революционеры смотрят как на лучшее средство ниспровержения самодержавия" (стр. 8-9). Как видите, г. Р. М. не считает нужным и прикрывать свою антипатию к революционерам; легальную оппозицию и мирную работу он прямо объявляет борьбой с самодержавием и даже главным считает вопрос, как должны рабочие вести "эту"  борьбу. Г-н Р. Н. С. далеко не так примитивен и не так откровенен, но родственность политических тенденций у нашего либерала и у крайнего поклонника чисто рабочего движения проглядывает довольно ясно[45].
   Что касается до "объективизма" г. Р. Н. С, то мы должны заметить, что он иногда и прямиком отбрасывает его. Он остается "объективным", когда говорит о рабочем движении, об его органическом росте, о грядущей неизбежной борьбе революционной социал-демократии с самодержавием, о том, что организация либералов в нелегальную партию будет неизбежным результатом упразднения земства. Все это изложено очень деловито и очень трезво, настолько трезво, что можно радоваться распространению в либеральных кругах правильного понимания рабочего движения в России. Но когда г. Р. П. С. начинает говорить не о борьбе с врагом, а о возможном "смирении" врага, -- он сразу теряет свой "объективизм", выражает свои чувства, переходит даже от изъявительного наклонения к повелительному.
   
   "Только в том случае дело не дойдет до конечной и кровавой борьбы революционной России с самодержавно-бюрократическим режимом, если среди власть имущих окажутся лица, у которых найдется мужество -- смириться перед историей и смирить перед ней самодержца... Несомненно, что среди высшей бюрократии есть лица, не сочувствующие реакционной политике... Они, единственные лица, имеющие доступ к престолу, никогда не решаются громко высказывать свои убеждения... Быть может, однако, огромная тень неизбежной исторической расплаты, тень великих событий внесет колебания в правительственную среду и вовремя разрушит железный строй реакционной политики. Для этого теперь нужно сравнительно немного... Быть может, оно (правительство) не слишком поздно поймет также фатальную опасность охранения самодержавного режима всеми средствами. Быть может, оно, еще не встретившись с революцией, само утомится своей борьбой с естественным, исторически необходимым развитием свободы и поколеблется в своей "непримиримой" политике. Перестав быть последовательным в борьбе со свободой, оно будет вынуждено все шире и шире раскрывать ей двери. Быть может... нет, не только может быть, но да будет так!"  (Курсив автора.)
   
   Аминь! остается нам только сказать по поводу этого благонамеренного и возвышенного монолога. Наш Аннибал так быстро прогрессирует, что выступает уже перед нами в третьей форме: первая форма -- борьба с самодержавием, вторая -- насаждение культуры, третья -- призывы к смирению врага и попытки запугать его "тенью". Какие страсти! Мы вполне согласны с почтенным г. Р. Н. С. в том, что "теней"-то святоши русского правительства скорее всего на свете испугаются. И непосредственно пред этим заклинанием теней наш автор, указавши на рост революционных сил и на грядущий революционный взрыв, восклицал: "С глубокой скорбью мы предвидим те ужасные жертвы и людьми и культурными силами, которых будет стоить эта безумная агрессивно-консервативная политика, не имеющая ни политического смысла, ни тени нравственного оправдания". Какую бездонную пропасть доктринерства и елейности приоткрывает такой конец рассуждения о революционном взрыве! У автора нет ни капельки понимания того, какое бы это имело гигантское историческое значение, если бы народ в России хоть раз хорошенько проучил правительство. Вместо того, чтобы, указывая на "ужасные жертвы", принесенные и приносимые народом абсолютизму, будить ненависть и возмущение, разжигать готовность и страсть к борьбе, -- вместо этого вы ссылаетесь на будущие  жертвы, чтобы отпугнуть от борьбы. Эх, господа! Лучше уж вовсе не рассуждать о "революционном взрыве", чем портить это рассуждение подобным финалом. Делать  "великие события" вы, очевидно, не хотите, а хотите только разговаривать о "тени великих событий", да и разговаривать-то с одними "лицами, имеющими доступ к престолу".
   Подобного рода разговорами с тенями и о тенях полным-полна, как известно, и наша легальная пресса. А чтобы придать теням реальность, принято ссылаться в виде примера на "великие реформы" и петь им полное условной лжи аллилуйя. Подцензурному писателю нельзя иногда не простить этой лжи, ибо иначе он не может выразить своего стремления к политическим преобразованиям. Но над г. Р. Н. С. цензуры не было. "Великие реформы, -- пишет он, -- были задуманы не для вящего торжества бюрократии". Посмотрите, до какой степени уклончива эта апологетическая фраза. Кем  "задуманы"? Герценом, Чернышевским, Унковским и теми, кто шел с ними? Но эти люди требовали несравненно большего, чем то, что осуществили "реформы", и за свои требования они подвергались преследованиям со стороны правительства, проводившего "великие" реформы. -- Правительством и теми, кто, слепо славословя, шел за ним, огрызаясь на "задир"? Но правительство сделало все возможное и невозможное, чтобы уступить как можно меньше, чтобы обкарнать демократические требования и обкарнать именно  "для вящего торжества бюрократии". Г-н Р. Н. С. прекрасно знает все эти исторические факты и затушевывает их только потому, что они всецело опровергают его благодушную теорию о возможном "смирении" самодержца. В политике нет места смирению, и только безграничная простота (и святая и лукавая простота) может принимать за смирение исконный полицейский прием: divide et impera, разделяй и властвуй, уступи неважное, чтобы сохранить существенное, дай левой рукой и отними правой. "... Правительство Александра II, задумывая и проводя "великие реформы", не ставило себе в то же время сознательной цели -- во что бы то ни стало отрезать русскому народу всякий легальный путь к политической свободе, не взвешивало с этой точки зрения всякий свой шаг, всякую статью закона". Это неправда.  Правительство Александра II, и "задумывая" реформы и проводя их, ставило себе с самого начала совершенно сознательную цель: не уступать тогда же заявленному требованию политической свободы. Оно с самого начала и до самого конца отрезывало всякий легальный путь к свободе, ибо отвечало репрессиями даже на простые ходатайства, ибо не разрешало никогда даже говорить свободно о свободе. В опровержение славословия г-на Р. Н. С. достаточно сослаться хотя бы на приведенные нами выше факты, изложенные в "Записке" Витте. О лицах же, составлявших правительство Александра II, сам Витте выражается, например, так: "Необходимо отметить, что выдающиеся государственные деятели эпохи 60-х годов, славные имена которых сохранятся и в благодарном потомстве, сделали в свое время столь много великого, сколько едва ли сделали их преемники, и трудились над обновлением нашего государственного и общественного строя по искренним своим убеждениям, с беззаветной преданностью своему государю и не вопреки его стремлениям" (стр. 67 "Записки"). Вот что правда -- то правда: по искренним убеждениям, с беззаветной преданностью стоящему во главе полицейской шайки государю...
   После вышеизложенного нас уже не должно удивлять, что г. Р. Н. С. дает крайне мало по самому важному вопросу о роли земства в борьбе за политическую свободу. Кроме обычных ссылок на "практическое" и "культурное" дело земства, он указывает бегло на его "воспитательно-политическое значение", говорит, что "земство имеет политическое значение", что земство, как ясно видит г. Витте, "опасно (для существующего порядка) только в силу исторической тенденции своего развития -- как зародыш конституции". И в заключение этих, точно случайно оброненных замечаний выходка против революционеров: "Мы ценим произведение г. Витте не только за его правду о самодержавии, но также и как драгоценный политический аттестат, выданный земству самой бюрократией. Этот аттестат служит превосходным ответом всем тем, кто по недостатку политического образования или по увлечению революционной фразой (sic!) не желал и не желает видеть крупного политического значения русского земства и его легальной культурной деятельности". Кто же это обнаружил недостаток образования или увлечение фразой? где и когда? С кем и почему несогласен г. Р. Н. С? На это нет ответа, и выходка автора не говорит ничего кроме разве заявления об антипатии его к революционерам, знакомой нам и по другим местам статьи. Нисколько не разъясняет дела еще более странное примечание: "Этими словами мы вовсе не хотим (?!) задеть революционных деятелей, в которых нельзя не ценить прежде всего нравственного мужества в борьбе с произволом". Зачем это? к чему это? Какая есть связь между нравственным мужеством и неумением оценить земство? Г-н Р. Н. С. поправился поистине из кулька в рогожку: сначала он "задел" революционеров голословным и "анонимным" (т. е. неизвестно против кого направленным) обвинением в невежестве и фразе, а теперь еще "задевает" их предположением, что пилюлю обвинения в невежестве их можно заставить проглотить, если позолотить ее признанием их нравственного мужества. В довершение неясности г. Р. Н. С. сам себе противоречит, заявляя -- как бы в один голос с "увлекающимися революционной фразой", -- что "современное русское земство... не есть политическая величина, которая своей непосредственной силой могла бы кому-либо импонировать, могла бы кого-либо устрашать... Оно еле-еле отстаивает свою скромную позицию"... "Такие учреждения (как земство)... сами по себе могут грозить этому (самодержавному) строю только в отдаленном будущем и лишь в связи с развитием всей культуры страны".
   

VI

   Попытаемся же разобраться в этом вопросе, о котором г. Р. Н. С. говорит так сердито и так бессодержательно. Факты, приведенные нами выше, показывают, что "политическое значение" земства, т. е. значение его, как фактора в борьбе за политическую свободу, состоит главным образом в следующем. Во-первых, эта организация представителей наших имущих классов (и в особенности земельного дворянства) постоянно противопоставляет выборные учреждения бюрократии, вызывает постоянные конфликты между ними, показывает на каждом шагу реакционный характер безответственного царского чиновничества, поддерживает недовольство и питает оппозицию самодержавному правительству[46]. Во-вторых, земства, втиснутые как пятое колесо в бюрократической повозке, стремятся упрочить свое положение, расширить свое значение, стремятся -- и даже, по выражению Витте, "бессознательно идут" -- к конституции, предъявляя ходатайства о ней. Они оказываются поэтому негодным союзником правительства в борьбе его с революционерами, они хранят дружественный нейтралитет по отношению к революционерам и оказывают им хотя и косвенную, но несомненную услугу, внося в критические моменты колебания в репрессивные меры правительства. Разумеется, ни "крупного", ни вообще сколько-нибудь самостоятельного фактора политической борьбы нельзя видеть в учреждении, которое в лучшем случае способно было до сих пор лишь на либеральные ходатайства и на дружественный нейтралитет, но роль одного из вспомогательных  факторов за земством отрицать нельзя. В этом смысле мы готовы даже, если хотите, признать, что земство -- кусочек конституции. -- Читатель скажет, пожалуй: значит, вы соглашаетесь с г. Р. Н. С, который большего и не утверждает. Нисколько. Тут только наше разногласие и начинается.
   Земство -- кусочек конституции. Пусть так. Но это именно такой кусочек, посредством которого русское "общество" отманивали  от конституции. Это -- именно такая, сравнительно очень маловажная, позиция, которую самодержавие уступило растущему демократизму, чтобы сохранить за собой главные позиции, чтобы разделить и разъединить тех, кто требовал преобразований политических. Мы видели, как это разъединение на почве "доверия" к земству ("зародышу конституции") удавалось и в 60-х годах и в 1880-1881 годах. Вопрос об отношении земства к политической свободе есть частный случай общего вопроса об отношении реформ к революции. И мы можем видеть на этом частном случае всю узость и нелепость модной бернштеинианскои теории[47], которая заменяет революционную борьбу борьбой за реформы, которая объявляет (устами, напр., г-на Бердяева), что "принцип прогресса -- чем лучше, тем лучше". Этот принцип, в общей форме, так же неверен, как и обратный -- чем хуже, тем лучше. Революционеры никогда не откажутся, конечно, от борьбы за реформы, от захвата хотя бы неважной и частной вражеской позиции, если  эта позиция усилит их натиск и облегчит полную победу. Но они никогда не забудут также, что бывают случаи, когда уступка известной позиции делается самим неприятелем, чтобы разъединить нападающих и легче разбить их. Они никогда не забудут, что, только имея всегда в виду "конечную цель", только оценивая каждый шаг "движения" и каждую отдельную реформу с точки зрения общей революционной борьбы, можно гарантировать движение от ложных шагов и позорных ошибок.
   Вот этой-то стороны вопроса -- значения земства, как орудия укрепления  самодержавия посредством половинчатой уступки, как орудия привлечения к самодержавию известной части либерального общества, -- г. Р. Н. С. совершенно не понял. Он предпочел сочинить себе доктринерскую схему, прямолинейно связывающую земство и конституцию по "формуле": чем лучше, тем лучше. "Если вы раньше упраздните земство в России, -- говорит он, обращаясь к Витте, -- а потом расширите права личности, то вы окажетесь лишенным лучшего случая дать стране умеренную конституцию, исторически выросшую на основе местного самоуправления с сословной окраской. Делу консерватизма вы во всяком случае окажете очень плохую услугу". Какая стройная и красивая концепция! Местное самоуправление с сословной окраской -- мудрый консерватор, имеющий доступ к престолу, -- умеренная конституция. Жаль только, что в действительности мудрые консерваторы находили не раз благодаря земству "лучший случай" не  "давать" стране конституции.
   Мирная "концепция" г-на Р. Н. С. сказалась и на формулировке его лозунга, которым он заканчивает статью и который напечатан -- именно как лозунг -- на особой строке и жирным шрифтом: "Права и властное всероссийское земство!" Надо открыто признать, что это -- такое же недостойное заигрывание с политическими предрассудками широкой массы русских либералов, как у "Рабочей Мысли" мы видим заигрывание с политическими предрассудками широкой массы рабочих. Мы обязаны восстать против этого заигрывания и в первом и во втором случае. Это предрассудок, будто правительство Александра II не отрезывало легального пути к свободе, -- будто существование земства представляет лучший случай дать стране умеренную конституцию, -- будто знаменем -- не говорю уже революционного, но хотя бы конституционного движения -- может служить лозунг: "права и властное земство". Это не знамя, помогающее отделять врагов от союзников, способное направлять движение и руководить им, это -- тряпка, которая поможет только примазаться к движению самым ненадежным людям, которая облегчит правительству еще раз попытку отделаться громкими обещаниями и половинчатыми реформами. Да, не надо быть пророком, чтобы предсказать это: достигнет наше революционное движение своего апогея -- удесятерится либеральное брожение в обществе -- появятся в правительстве новые Лорис-Меликовы и Игнатьевы, которые напишут на своем знамени: "права и властное земство". По крайней мере, это было бы для России самым невыгодным, для правительства -- самым выгодным исходом. Если сколько-нибудь значительная часть либералов поверит этому знамени и, увлекшись им, с тылу нападет на "задир"-революционеров, то последние могут оказаться изолированными, и правительство попытается обеспечить себе минимальные, какой-нибудь совещательной и дворянско-аристократической конституцией ограничивающиеся, уступки. Удастся ли такая попытка, -- это будет зависеть от исхода решительной схватки между революционным пролетариатом и правительством, -- но что либералы окажутся обманутыми, за это можно вполне поручиться. Посредством лозунга, вроде того, который выставлен г. Р. Н. С. ("властное земство" или "земщина" и т. п.), правительство отманит их, как щенят, от революционеров и, отманивши, схватит за шиворот и будет пороть розгами так называемой реакции. А мы, господа, не преминем тогда сказать: так вам и надо!
   И ради чего, вместо требования уничтожения абсолютизма, выставляется как заключительный лозунг подобное умеренное и аккуратное пожелание? Во-первых, ради филистерского доктринерства, желающего оказать "услугу консерватизму" и верующего, что правительство умилится такой умеренностью и "смирится" перед ней. Во-вторых, ради того, чтобы "объединить либералов". Действительно, лозунг: "права и властное земство" объединит, пожалуй, всех  либералов, -- точно так же, как лозунг "копейка на рубль" объединит (по мнению "экономистов") всех  рабочих. Только не будет ли такое  объединение проигрышем вместо выигрыша? Объединение есть плюс, когда оно поднимает объединяемых на уровень сознательной и решительной программы объединяющего. Объединение есть минус, когда оно принижает объединяющих до уровня предрассудков массы. А среди массы русских либералов, несомненно, очень и очень распространен тот предрассудок, -- что земство есть воистину "зародыш конституции"[48], только случайно, происками каких-нибудь безнравственных временщиков задерживаемый в своем "естественном" мирном и постепенном росте, -- что достаточно нескольких ходатайств для "смирения" самодержца, -- что легальная культурная работа вообще и земская в частности имеет "крупное политическое значение", избавляя тех, кто на словах враждебен самодержавию, от обязанности активно поддерживать, в той или другой форме, революционную борьбу с самодержавием, и пр., и т. п., и т. д. Объединение либералов -- дело безусловно полезное и желательное, но только такое объединение, которое ставит своей целью борьбу с застарелыми предрассудками, а не заигрывание с ними, повышение среднего уровня нашей политической развитости (вернее: неразвитости), а не санкционирование его, -- одним словом, объединение для поддержки нелегальной борьбы, а не для оппортунистического фразерства о крупном политическом значении легальной деятельности. Если не может быть оправдано выставление перед рабочими политического лозунга: "свобода стачек" и т. п., то точно так же не может быть оправдано и выставление пред либералами лозунга: "властное земство". При самодержавии  всякое земство, хоть бы и распренаи-"властное", неизбежно будет уродиком, неспособным к развитию, а при конституции  земство сразу потеряет свое современное "политическое" значение.
   Объединение либералов возможно в двух формах: посредством образования самостоятельной либеральной (нелегальной, разумеется) партии и посредством организации содействия либералов революционерам. Г-н Р. Н. С. сам указывает на первую возможность, но... если признать эти указания за действительное выражение видов и шансов либерализма, то к особенному оптимизму они не располагают. "Без земства, -- пишет он, -- земские либералы должны будут образовать либеральную партию или сойти с исторической сцены, как организованная сила. Мы убеждены, что организация либералов в нелегальную, хотя и очень умеренную по своей программе и приемам, партию будет неизбежным результатом упразднения земства". Если только "упразднения", то этого долго еще ждать, ибо даже Витте упразднять земства не желает, а русское правительство вообще очень заботится о сохранении внешности даже при полном вытравлении содержания. Что партия либералов будет очень умеренна, -- это вполне естественно, и от движения в среде буржуазии (только на таком движении может держаться либеральная партия) другого нельзя и ждать. Но в чем же все-таки должна бы состоять деятельность этой партии, ее "приемы"? Г-н Р. Н. С. не разъясняет этого. "Сама по себе, -- говорит он, -- нелегальная либеральная партия, как организация, состоящая из наиболее умеренных и наименее подвижных оппозиционных элементов, не может развивать ни особенно широкой, ни особенно интенсивной деятельности"... Мы думаем, что в известной сфере, хотя бы даже и ограниченной пределами местных и главным образом земских интересов, либеральная партия вполне могла бы развить и широкую и интенсивную деятельность -- укажем, напр., на организацию политических обличений... "Но при наличности такой деятельности со стороны других партий, в особенности партии социал-демократической или рабочей, либеральная партия -- даже не вступая в прямое соглашение с социал-демократами -- может оказаться очень серьезным фактором"... Совершенно справедливо, и читатель ждет естественно, чтобы автор хоть в самых общих чертах наметил работу этого "фактора". Но г. Р. Н. С. вместо этого обрисовывает рост революционной социал-демократии и заканчивает: "При наличности яркого политического движения... хоть сколько-нибудь организованная либеральная оппозиция может сыграть крупную политическую роль: умеренные партии при умелой тактике всегда выигрывают от обостряющейся борьбы между крайними общественными элементами"... И только! "Роль" "фактора" (который уже успел превратиться из партии в "оппозицию") состоит в том, чтобы "выигрывать" от обострения борьбы. Об участии либералов в борьбе -- ни слова, а о выигрыше либералов упомянуто. Обмолвка, можно сказать, провиденциальная...
   Русские социал-демократы никогда не закрывали глаза на то, что политическая свобода, за которую они прежде всего борются, принесет пользу прежде всего  буржуазии. Восставать на этом основании против борьбы с самодержавием мог бы только социалист, погрязающий в худших предрассудках утопизма или реакционного народничества. Буржуазия воспользуется свободой, чтобы почить на лаврах, -- пролетариату необходимо нужна свобода, чтобы развернуть во всю ширь свою борьбу за социализм. И социал-демократия будет неуклонно вести освободительную борьбу, каково бы пи было отношение к этой борьбе тех или других слоев буржуазии. В интересах политической борьбы мы должны поддерживать всякую оппозицию гнету самодержавия, по какому бы поводу и в каком бы общественном слое она ни проявлялась. Для нас далеко не безразлична поэтому оппозиция нашей либеральной буржуазии вообще и наших земцев в частности. Сумеют либералы сорганизоваться в нелегальную партию, -- тем лучше, мы будем приветствовать рост политического самосознания в имущих классах, мы будем поддерживать их требования, мы постараемся, чтобы деятельность либералов и социал-демократов взаимно пополняла друг друга[49]. Не сумеют -- мы и в этом (более вероятном) случае не "махнем рукой" на либералов, мы постараемся укрепить связи с отдельными личностями, познакомить их с нашим движением, поддержать их посредством разоблачения в рабочей прессе всех и всяких гадостей правительства и проделок местных властей, привлечь их к поддержке революционеров. Обмен услуг подобного рода между либералами и социал-демократами происходит и теперь, он должен быть только расширен и закреплен. Но, будучи всегда готовы на этот обмен услуг, мы никогда и ни в каком случае не откажемся от решительной борьбы с теми иллюзиями, которых так много в неразвитом политически русском обществе вообще и русском либеральном обществе в частности. В сущности мы можем, видоизменяя известное изречение Маркса о революции 1848 года, и о русском революционном движении сказать, что его прогресс состоит не в завоевании каких-либо положительных приобретений, а в освобождении от вредных иллюзий[50]. Мы освободились от иллюзий анархизма и народнического социализма, от пренебрежения к политике, от веры в самобытное развитие России, от убеждения, что народ готов для революции, от теории захвата власти и единоборства с самодержавием геройской интеллигенции.
   Пора бы и либералам нашим освободиться от самой, казалось бы, несостоятельной теоретически и самой живучей практически иллюзии, будто возможно еще парламентерство с русским самодержавием, будто какое-нибудь земство есть зародыш конституции, будто искренним сторонникам этой последней можно исполнять свою Аннибалову клятву посредством терпеливой легальной деятельности и терпеливых призывов к смирению врага.

-----

   [1] Статья "Гонители земства и Аннибалы либерализма"  была написана В. И. Лениным в связи с появлением в свет, в 1901 году, книги "Самодержавие и земство. Конфиденциальная записка министра финансов статс-секретаря С. Ю. Витте (1899 г.)" с предисловием и примечаниями Р. Н. С. (П. Б. Струве), содержавшей материал, обличающий политику царского правительства по отношению к земству и раскрывавший буржуазную сущность либерализма в России. Аннибалами либерализма Ленин иронически называет русских либералов, которые, как писал П. Струве, подобно карфагенскому полководцу Аннибалу, поклявшемуся не прекращать борьбы с Римом до конца своей жизни, дали клятву бороться с самодержавием.
   Первоначально Ленин предполагал поместить статью в газете "Искра", о чем сообщалось в No 5 газеты, в заметке "Секретный документ" (см. настоящий том, стр. 20). Но, ввиду большого размера статьи, было решено поместить ее в журнале "Заря".
   Обсуждение статьи в редакции "Искры" и "Зари" длилось почти полтора месяца. Оно сопровождалось оживленной перепиской, показавшей наличие серьезных разногласий внутри редакции по вопросам тактики марксистской партии по отношению к буржуазному либерализму. Часть членов редакции: Плеханов Г. В., Аксельрод П. Б., Засулич В. И., признавая справедливой ленинскую критику либерализма, требовали смягчения резко обличительного тона и полемического характера статьи и смягчения критики либерализма. Согласившись изменить ряд незначительных формулировок, Ленин категорически отказался менять тон, направление и характер полемики в статье. В таком виде статья была напечатана в No 2-3 журнала "Заря" в декабре 1901 года. Первоначальный текст статьи не сохранился.
   [2] Я говорю, разумеется, только о том -- далеко не единственном и далеко не особенно "сильно действующем" -- роде "противоядий", который состоит из произведений печати.
   [3] "Самодержавие и земство.  Конфиденциальная записка министра финансов С. Ю. Витте, с предисловием и примечаниями Р. П. С." Печатано "Зарей". Stuttgart, Verlag von J. H. W. Dietz Nachf. (Штутгарт, издание наследников И. Г. В. Дитца. Ред. ) 1901, стр. XLIV и 212.
   [4] Драгоманов. "Земский либерализм в России", стр. 4. Автор записки г-н Витте частенько не указывает, что он списывает Драгоманова (ср., напр., "Записку", стр. 36-37 и назв. статью, стр. 55-56), хотя в других местах он на него ссылается.
   [5] Драгоманов, 5. Сокращенный пересказ в "Записке", стр. 64, с ссылкой не на Драгоманова, а на цитируемые Драгомановым "Колокол"[5], No 126 и "Revue des deux Mondes"[5]
   [5] "Колокол",  выходивший под девизом "Vivos Voco!" ("Зову живых!"), издавался А. И. Герценом и Н. П. Огаревым с 1 июля 1857 по апрель 1865 года в Лондоне и с 1865 по июль 1867 года в Женеве ежемесячно, а некоторое время два раза в месяц. Вышло 245 номеров. В 1868 году журнал выходил на французском языке; к некоторым номерам печатались приложения на русском языке. "Колокол" печатался тиражом до 2500 экземпляров и широко распространялся по всей России. Обличая произвол самодержавия, хищничество и казнокрадство чиновников, беспощадную эксплуатацию крестьян помещиками, "Колокол" обращался с революционными призывами и содействовал пробуждению масс к борьбе против царского правительства и господствующих классов.
   "Колокол" стоял во главе революционной бесцензурной печати, предшествовавшей появлению рабочей печати в России, и сыграл важную роль в развитии общедемократического и революционного движения, в борьбе против самодержавия и крепостничества.
   [5] "La Revue des deux Mondes"  ("Обозрение Старого и Нового Света") -- французский ежемесячный буржуазно-либеральный журнал; выходил в Париже с 1829 по 1940 год. Начал выходить как литературно-художественный журнал, затем все большее место уделял вопросам философии и политики. В журнале в разное время сотрудничали виднейшие писатели: В. Гюго, Жорж Санд, О. Бальзак, А. Дюма и др. С 1948 года журнал выходит под названием "La Revue. Litterature, histoire, arts et sciences des deux mondes" ("Обозрение. Литература, история, искусство и наука старого и нового света")., 1862, 15-го июня.
   [6] Кстати. Недавно (19-го апреля настоящего года, т. е. 1901 г.) скончался в своем родном имении Тверской губернии один из этих инициаторов, Николай Александрович Бакунин, младший брат знаменитого М. А. Бакунина. Н. А. вместе с своим младшим братом Алексеем и другими посредниками подписал адрес 1862 г. Этот адрес -- сообщает автор заметки о Н. А. Бакунине в одной из наших газет -- навлек кару на подписавшихся. После годового ареста в Петропавловской крепости заключенные были освобождены, причем Н. А. и брат его Алексей остались непрощенными (они не подписали просьбы о помиловании), вследствие чего им более не разрешили занимать общественных должностей. После этого Н. А. никогда более не выступал, да и не мог более выступать на общественном поприще... Вот как расправлялось во время самых "великих реформ" наше правительство с легально действовавшими дворянами-помещиками! И это было в 1862 г., до польского восстания[6][6] Имеется в виду польское национально-освободительное восстание 1863-1864 годов, направленное против гнета царского самодержавия. Непосредственным поводом к восстанию послужил особый рекрутский набор, который решили провести царское правительство и правящие круги Польши в целях массового удаления из городов революционно настроенной молодежи. Вначале восстанием руководил Центральный национальный комитет, сформированный мелко шляхетской партией "красных" в 1862 году. Его программа, содержащая требования национальной независимости Польши, равноправия всех мужчин страны без различия религии и происхождения; передачи крестьянам обрабатываемой ими земли в полную собственность без выкупа, отмены барщины; вознаграждения помещиков за землю из государственных средств и др., привлекла к восстанию самые разнообразные слои польского населения: ремесленников, рабочих, студенчество, шляхетскую интеллигенцию, часть крестьянства, духовенства.
   В ходе восстания к нему примкнули элементы, объединявшиеся вокруг партии "белых" (партия крупной земельной аристократии и крупной буржуазии), которые стремились использовать восстание в своих интересах и при помощи Англии и Франции добиться выгодной сделки с царским правительством.
   Революционная демократия России с глубоким сочувствием относилась к восставшим. Члены тайного общества "Земля и воля", связанного с Н. Г. Чернышевским, стремились оказать им всяческую помощь. Центральным комитетом "Земли и воли" было выпущено воззвание "К русским офицерам и солдатам", которое распространялось в войсках, посланных на усмирение восставших. А. И. Герцен и Н. П. Огарев поместили в "Колоколе" ряд статей, посвященных борьбе польского народа, оказывали восставшим материальную помощь.
   Благодаря непоследовательности партии "красных", упустивших революционную инициативу, руководство восстанием перешло к партии "белых", предавших его. К лету 1864 года восстание было жестоко подавлено царскими войсками.
   К. Маркс и Ф. Энгельс оценивали польское восстание 1863-1864 годов как прогрессивное и относились к нему с большим сочувствием, желали победы польскому народу в его борьбе за национальное освобождение. От имени немецкой эмиграции в Лондоне Маркс написал воззвание о помощи полякам. Ленин, отмечая прогрессивный для того времени характер польского восстания, писал: "Пока народные массы России и большинства славянских стран спали еще непробудным сном, пока в этих странах не было  самостоятельных, массовых, демократических движений, шляхетское  освободительное движение в Польше приобретало гигантское, первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской" (см. Сочинения, 4 изд., том 20, стр. 403).
   , когда даже Катков предлагал созвание всероссийского Земского собора.
   [7] Ср. "За сто лет" В. Бурцева, стр. 39.
   [8] "Молодая Россия" --  прокламация, выпущенная в мае 1862 года московским революционным студенческим кружком П. Г. Заичневского. Прокламация обличала самодержавно-крепостнический строй России, разоблачала соглашательство либералов и призывала к борьбе за свержение монархии и создание "социально-демократической республики русской" на основе добровольного федеративного союза областей. Она, как указывал Маркс, содержала "ясное и точное описание внутреннего положения страны, состояния различных партий, положения печати и, провозглашая коммунизм", делала "вывод о необходимости социальной революции" (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIII, ч. 2, 1940, стр. 642). В прокламации выдвигались требования равноправия женщин, выборного суда, справедливого обложения налогами, устройства общественных фабрик и магазинов, общественного воспитания детей, независимости Польши и Литвы, замены постоянной армии национальной гвардией и т. д. Агитируя за революционный переворот, "Молодая Россия" советовала революционным элементам искать опоры среди старообрядцев, крестьян, образованных, офицеров, но главной силой движения прокламация провозглашала революционную разночинную интеллигенцию.
   Прокламация распространялась в Москве, Петербурге и многих провинциальных городах России.
   [9] Л. Пантелеев.  "Из воспоминаний о 60-х годах", стр. 315 сборника "На славном посту"[9][9] "На славном посту" --  литературный сборник, выпущенный народниками в честь сорокалетнего (1860-1900) юбилея литературной и общественной деятельности одного из идеологов народничества Н. К. Михайловского. В сборнике были напечатаны статьи Н. Анненского, Н. Карышева, П. Милюкова, Н. Михайловского, П. Мокиевского, В. Мякотина, А. Пешехонова, М. Рафаилова, Н. Рубакина, В. Семевского, В. Чернова, А. Чупрова, С. Южакова и др.
   . В этой статейке сгруппированы некоторые очень интересные факты о революционном возбуждении 1861-1862 гг. и полицейской реакции... "К началу 1862 г. общественная атмосфера была до крайности напряжена; малейшее обстоятельство могло резко толкнуть ход жизни в ту или другую сторону. Эту роль и сыграли майские пожары 1862 года в Петербурге". Начались они 16-го мая, особенно выделились 22 и 23-го мая -- в этот последний день было пять пожаров, 28-го мая запылал Апраксин двор и выгорело громадное пространство вокруг него. В народе стали обвинять в поджогах студентов, и эти слухи повторялись газетами. Прокламацию "Молодой России", которая объявляла кровавую борьбу всему современному строю и оправдывала всякие средства, рассматривали как подтверждение слухов об умышленных поджогах. "Вслед за 28-ым мая в Петербурге было объявлено нечто вроде военного положения". Учрежденному особому комитету было поручено принятие чрезвычайных  мер к охране столицы. Город был разделен на три участка, с военными губернаторами во главе. По делам о поджоге введен военно-полевой суд. Приостановлены на 8 месяцев "Современник"[9][9] "Современник" --  ежемесячный научно-политический и литературный журнал, основанный А. С. Пушкиным; выходил в Петербурге с 1836 по 1866 год. С 1847 по 1862 год журнал издавался Н. А. Некрасовым и И. И. Панаевым, а с 1863 года одним Н. А. Некрасовым. В журнале сотрудничали: В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Н. В. Шелгунов, М. Е. Салтыков-Щедрин, М. А. Антонович и др. "Современник" являлся лучшим журналом своего времени, отражавшим стремления революционной демократии и имевшим большое влияние на прогрессивные элементы русского общества и особенно на революционно настроенную молодежь. В период крестьянской реформы журнал был органом революционной демократии, проповедовал идеи революции, борьбы масс за свержение царизма, отстаивал интересы крестьянства. В 1866 году журнал был закрыт царским правительством.
    и "Русское Слово"[9][9] "Русское Слово" --  ежемесячный литературно-политический журнал, издавался в Петербурге с 1859 по 1866 год. В нем сотрудничали Д. И. Писарев, Н. В. Шелгунов и др. Журнал являлся одним из прогрессивных, влиятельных органов, проповедовавших идеи революционного демократизма, и оказывал большое влияние на передовую молодежь 60-х годов. В 1866 году журнал был закрыт царским правительством.
   , прекращен "День"[9][9] "День" --  еженедельная газета славянофильского направления, издававшаяся И. С. Аксаковым; выходила в Москве с 1861 по 1865 год.
    Аксакова, объявлены суровые временные правила о печати (утвержденные еще 12-го мая, т. е. до пожаров.  След., "ход жизни"  резко направлялся в сторону реакции и независимо от пожаров, вопреки мнению г. Пантелеева), правила о надзоре за типографиями, последовали многочисленные аресты политического характера (Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича, Рымаренко и др.), закрыты воскресные школы и народные читальни, затруднено разрешение публичных лекций в С.-Петербурге, закрыто 2-ое отделение при Литературном фонде[9][9] "Литературный фонд" ("Общество литературного фонда для пособия нуждающимся литераторам и ученым и их семьям" ) -- легальное добровольное общество, основанное при участии Н. Г. Чернышевского в Петербурге в 1859 году. Под предлогом оказания помощи нуждающимся литераторам и ученым организаторы общества пытались сплотить передовую, революционно настроенную часть интеллигенции. В апреле 1862 года была сделана попытка создать легальную студенческую организацию. Было создано "Отделение для пособия бедным учащимся" (2-ое отделение при "Литературном фонде"). Во главе отделения стоял студенческий комитет. Значительная часть членов комитета была связана с нелегальной революционной организацией "Земля и воля". В июне 1862 года "Отделение" было закрыто царским правительством.
   , закрыт даже Шахматный клуб[9][9] Шахматный клуб  был создан по инициативе Н. Г. Чернышевского и его ближайших друзей в Петербурге в январе 1862 года. В числе руководителей клуба были Н. А. Некрасов, братья А. А. и Н. А. Серно-Соловьевичи, братья В. С. и Н. С. Курочкины, П. Л. Лавров, Г. Е. Благосветлов, Г. 3. Елисеев, Н. Г. Помяловский. В состав членов клуба входили участники нелегальной революционной организации "Земля и воля". Шахматный клуб фактически являлся клубом литераторов, центром политической и общественной жизни передовой революционно-настроенной интеллигенции Петербурга. В июне 1862 года клуб был закрыт царским правительством.
   Следственная комиссия не открыла никакой связи пожаров с политикой. Член комиссии, Столбовский, рассказывал г. Пантелееву, "как удалось ему в комиссии вывести на свежую воду главных лжесвидетелей, которые, кажется, были простым орудием полицейских агентов" (325-326). Итак, есть очень веское основание думать, что слухи о студентах-поджигателях распускала полиция.  Гнуснейшее эксплуатирование народной темноты для клеветы на революционеров и протестантов было, значит, в ходу и в самый разгар "эпохи великих реформ".
   [10] Имеется в виду "Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости", которое было подписано Александром II 19 февраля 1861 года вместе с Манифестом, провозглашавшим отмену крепостного права.
   "Крестьянская реформа"  1861 года была проведена царским правительством в интересах крепостников-помещиков. Необходимость реформы обусловливалась всем ходом экономического развития страны и ростом массового крестьянского движения против крепостнической эксплуатации. По форме "крестьянская реформа" была буржуазной реформой, проводимой крепостниками. Ее буржуазное "содержание выступало наружу тем сильнее, чем меньше  урезывались крестьянские земли, чем полнее  отделялись они от помещичьих, чем ниже  был размер дани крепостникам" (В. И. Ленин. Сочинения, 4 изд., том 17, стр. 95). "Крестьянская реформа" была шагом на пути превращения России в буржуазную монархию.
   Всего было "освобождено" 22,5 млн. крестьян. Однако помещичье землевладение было сохранено. Крестьянские земли объявлялись собственностью помещика. Крестьянин мог получить надел земли лишь по установленной законом норме (и то с согласия помещика), за выкуп. Последний выплачивался крестьянами царскому правительству, которое выплатило установленную сумму помещикам. По приблизительным подсчетам, земли у дворян после реформы было 71,5 млн. дес, у крестьян -- 33,7 млн. дес. Благодаря реформе помещики отрезали себе свыше 1/5 и даже 2/5 крестьянской земли.
   Старая, барщинная система хозяйства была лишь подорвана реформой, но не уничтожена. В руках помещиков оставались лучшие части крестьянских наделов ("отрезанные земли", леса, луга, водопои, выгоны и другие), без которых крестьяне не могли вести самостоятельного хозяйства. До заключения сделки о выкупе крестьяне считались "временнообязанными" и несли повинность в пользу помещика в виде оброков и барщины. Выкуп крестьянами своих наделов в собственность был прямым ограблением их помещиками и царским правительством. Для уплаты крестьянами долга царскому правительству устанавливалась рассрочка в 49 лет с платежом 6 %. Недоимки по выкупной операции росли из года в год. Только бывшие помещичьи крестьяне выплатили царскому правительству по выкупной операции 1,9 млрд. руб., в то время как рыночная цена земли, перешедшей к крестьянам, не превышала 544 млн. руб. Фактически крестьяне были вынуждены за свои земли платить сотни миллионов рублей, что вело к разорению крестьянских хозяйств и массовому обнищанию крестьянства.
   Русские революционные демократы во главе с Н. Г. Чернышевским критиковали "крестьянскую реформу" за ее крепостнический характер.
   В. И. Ленин назвал "крестьянскую реформу" 1861 года первым массовым насилием над крестьянством в интересах рождавшегося капитализма в земледелии, помещичьей "чисткой земель" для капитализма.
   О реформе 1861 года см. статью Ф. Энгельса "Социализм в Германии" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. II, 1936, стр. 252-254) и работы В. И. Ленина: "Пятидесятилетие падения крепостного права", "По поводу юбилея", ""Крестьянская реформа" и пролетарски-крестьянская революция" (Сочинения, 4 изд., том 17, стр. 64-67, 84-92, 93-101).
   [11] Мировые посредники --  административная должность, введенная царским правительством в период проведения "крестьянской реформы" 1861 года. Мировые посредники, назначавшиеся губернатором из местных дворян, уполномачивались разбирать и решать конфликты между помещиками и крестьянами, возникавшие при проведении в жизнь "Положений" об освобождении крестьян, и фактически призваны были охранять интересы помещиков. Основной функцией мировых посредников было составление так называемых "уставных грамот", в которых точно определялись размеры и местоположение крестьянских наделов и крестьянские повинности, а также надзор за крестьянским самоуправлением. Мировые посредники утверждали выборных должностных лиц крестьянского управления, имели право налагать на крестьян взыскания, подвергать их аресту или штрафу, а также отменять постановления крестьянских сходов.
   В. И. Ленин имеет в виду либерально настроенных мировых посредников Тверской губернии, отказавшихся проводить в жизнь "Положения". Они приняли постановление руководствоваться в своей деятельности решениями дворянского собрания своей губернии, которое в феврале 1862 года признало неудовлетворительность "Положений", необходимость немедленного выкупа крестьянских наделов при содействии государства и введения ряда демократических институтов. Тверские мировые посредники были арестованы царским правительством и осуждены к заключению на два с лишним года каждый.
   [12] Имеется в виду восстание части войск петербургского гарнизона 14 декабря 1825 года, возглавляемое дворянскими революционерами (отсюда название "декабристы").
   Декабристы образовали три тайных общества: "Северное" -- в Петербурге, во главе которого стояли Н. М. Муравьев, К. Ф. Рылеев, С. П. Трубецкой; "Южное" -- на Украине, во главе с П. И. Пестелем, С. И. Муравьевым-Апостолом, М. П. Бестужевым-Рюминым и др. и общество "Соединенных славян", возглавлявшееся братьями А. И. и П. И. Борисовыми. Все эти общества имели свои программы, в основе которых было требование отмены крепостного права и ограничения царского самодержавия. Боясь вызвать широкое народное восстание, декабристы рассчитывали осуществить эти требования путем военного переворота, без участия народных масс.
   Утром 14 декабря 1825 года, в день присяги новому императору Николаю I, члены "Северного общества" вывели на Сенатскую площадь преданные им воинские части, которые отказались принять присягу, но не решились перейти в наступление. К вечеру того же дня восстание было подавлено. Последовавшее затем восстание Черниговского полка 29 декабря 1825 года, возглавляемое членами "Южного общества", было подавлено 3 января 1826 года.
   Царское правительство жестоко расправилось с восставшими. Было арестовано несколько сот офицеров и более 4 тысяч солдат. Видные деятели декабристов: Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский -- были повешены, свыше ста человек было сослано в Сибирь на каторгу и поселение, часть офицеров разжалована в солдаты и сослана на Кавказ в действующую армию; 188 солдат прогнано сквозь строй, свыше трех тысяч солдат сослано в пограничные войска.
   Ленин высоко оценивал деятельность декабристов, как первых революционных борцов, которые создали нелегальные революционные организации и подняли вооруженное восстание против самодержавия и крепостничества. Отмечая классовую ограниченность декабристов, Ленин подчеркивал их самоотверженность, высокий патриотизм и революционность, значение их движения в деле пробуждения революционно-демократического движения в России. "Узок круг этих революционеров, -- писал он. -- Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию" (Сочинения, 4 изд., том 18, стр. 14).
   [13] Речь идет об участии войск русского царя Николая I в подавлении революционного национально-освободительного движения в западноевропейских странах. В 1848 году царь ввел войска в Румынию, Польшу, Прибалтику, Правобережную Украину, предоставил австрийскому императору шестимиллионную ссуду для подавления национально-освободительного движения в Италии. В 1849 году с помощью царских войск была подавлена революция в Венгрии.
   [14] Генеральные штаты. Ред.
   [15] Массовым потоплением. Ред.
   [16] Цитируем по немецкому переводу драгомановского издания переписки К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева с А. И. Герценом: Bibliothek russischer Denkwürdigkeiten, herausgegeben von Th. Schiemann, Bd. 4, S. 65-66. Stuttgart, 1894 (Библиотека русских литературных памятников, издаваемая Т. Шиманом, т. 4, стр. 65-66. Штутгарт, 1894. Ред. ).
   [17] "Несомненно", что автор "Записки", говорящий со слов Леруа-Болье, впадает в обычное бюрократическое преувеличение. "Несомненно", что ни Ланской, ни Милютин ничего действительно определенного в виду не имели, и принимать за "первый шаг" уклончивые фразы Милютина ("в принципе сторонник конституции, но считает введение ее преждевременным") смешно.
   [18] Генерал Ванновский, назначенный в марте 1901 года министром народного просвещения, в целях успокоения студенческих волнений выступил с либеральными фразами о "любви" к учащейся молодежи и "сердечном попечении" о ней. Проводя ряд незначительных реформ в области просвещения, Ванновский продолжал применять репрессивные меры борьбы с революционным студенчеством: аресты, ссылки, исключения из университетов и т. п.
   [19] "Северная Почта" --  ежедневная газета, официальный орган министерства внутренних дел царского правительства; выходила в Петербурге с 1 января 1862 по 1869 год. В числе главных редакторов газеты были писатели А. В. Никитенко и И. А. Гончаров. С 1869 года вместо "Северной Почты" стал выходить "Правительственный Вестник".
   [20] Письмо Кавелина 1865 г. к родным по поводу ходатайства московского дворянства о "созвании общего собрания людей от земли русской для обсуждения нужд, общих всему государству".
   [21] Справедливо говорил Драгоманов: "Собственно вполне "мирных способов" у либерализма в России и быть не может, так как всякое заявление об изменении высшего управления у нас запрещено законами. Земские либералы должны были решительно переступить через это запрещение и хоть этим показать свою силу и перед правительством и перед террористами. Так как земские либералы такой силы не показали, то им довелось дожить до намерения правительства уничтожить даже обрезанные уже земские учреждения" (назв. соч., 41-42).
   [22] "Вольное Слово" --  еженедельное, а с No 37 двухнедельное издание, выходившее в Женеве в 1881-1883 годах; всего вышло 62 номера. "Вольное Слово" ставило целью объединение оппозиционных элементов и проповедовало либеральные идеи о необходимости преобразования общественного строя России "на началах личной свободы и самоуправления". Фактически оно было основано с ведома охранного отделения членами "Священной дружины" (секретной организации помещичье-дворянских верхов и крупных царских сановников во главе с князем П. Шуваловым и др.) в провокационных целях. Издание редактировалось полицейским агентом А. П. Малынинским.
   В конце 1882 года "Священная дружина" распалась, и с No 52 (8 января 1883 г.) "Вольное Слово", выходившее под редакцией М. П. Драгоманова, объявило себя органом Земского Союза, в действительности не существовавшего в виде постоянной и оформленной организации.
   [23] "Правительственный Вестник" --  ежедневная газета, официальный орган царского правительства, выходила в Петербурге с 1869 по 1917 год.
   [24] В марте 1880 года 25 московских земских деятелей (профессора, писатели, адвокаты) обратились к министру внутренних дел Лорис-Меликову с петицией. Авторы петиции предлагали расширить права земских собраний и допустить их представителей к участию в государственном управлении.
   [25] Имеется в виду "Листок "Народной Воли""  No 2, 20 августа 1880 года, в котором была напечатана статья "К характеристике Лорис-Меликова".
   "Листки "Народной Воли"" издавались нелегально с 1880 по 1886 год партией "Народная воля" в разных городах России (Петербурге, Туле). Вышло семь номеров.
   [26] Etats generaux (Генеральные штаты ) -- сословно-представительное учреждение во Франции XIV-XVIII веков, состоявшее из представителей дворянства, духовенства и горожан (третьего сословия); созывались королем для разрешения административно-финансовых вопросов. Генеральные штаты не собирались в течение 175 лет (1614-1789). В 1789 году Людовик XVI созвал Генеральные штаты для разрешения финансового кризиса. Под давлением народных масс депутаты третьего сословия объявили себя Национальным собранием. В ходе начавшейся буржуазной революции оно было переименовано в Учредительное собрание.
   [27] Собрание нотаблей  (notables -- именитые, знатные люди) созывалось во Франции королем из представителей феодальной знати, духовенства и нескольких богатых горожан для обсуждения важнейших, главным образом финансовых вопросов. При Людовике XVI собрание нотаблей созывалось в 1787 и 1788 годах для разрешения финансового кризиса в стране. Собрание отказалось принять постановление об обложении налогами привилегированных сословий, после чего Людовик XVI был вынужден созвать Генеральные штаты.
   [28] "Диктатурой сердца"  иронически называлась кратковременная политика заигрывания с либералами царского сановника Лорис-Меликова, назначенного в 1880 году сначала начальником "Верховной распорядительной комиссии" по борьбе с "крамолой", а затем министром внутренних дел. Обещание "уступок" либералам и беспощадные репрессии против революционеров -- на этом пытался построить свою политику Лорис-Меликов. Эта политика лавирования, вызванная революционной ситуацией 1879-1880 годов, имела своей целью ослабление революционного движения и привлечение на сторону царизма оппозиционно настроенной либеральной буржуазии. После того как революционная волна 1879-1880 годов была отбита, царское правительство отказалось от политики "диктатуры сердца" и поспешило издать манифест о "незыблемости" самодержавия. В апреле 1881 года Лорис-Меликову пришлось уйти в отставку.
   [29] "Социал-Демократ" --  литературно-политическое обозрение; издавалось группой "Освобождение труда" за границей (Лондон -- Женева) в 1890-1892 годах, сыграло большую роль в распространении идей марксизма в России; всего вышло четыре книги. Главное участие в "Социал-Демократе" принимали Г. В. Плеханов, П. Б. Аксельрод, В. И. Засулич.
   [30] 1 марта 1881 года народовольцами был убит Александр П.
   "Народная воля" --  тайная политическая организация народников-террористов, возникшая в августе 1879 года в результате раскола народнической организации "Земля и воля". Во главе "Народной воли" стоял Исполнительный комитет, в состав которого входили А. И. Желябов, А. Д. Михайлов, М. Ф. Фроленко, Н. А. Морозов, В. Н. Фигнер, С. Л. Перовская, А. А. Квятковский и др. Оставаясь на позициях народнического утопического социализма, народовольцы встали на путь политической борьбы, считая важнейшей задачей свержение самодержавия и завоевание политической свободы. Их программа предусматривала организацию "постоянного народного представительства", избранного на основе всеобщего избирательного права, провозглашение демократических свобод, передачу земли народу и разработку мер по переходу в руки рабочих заводов и фабрик. "Народовольцы, -- писал В. И. Ленин, -- сделали шаг вперед, перейдя к политической борьбе, но связать ее с социализмом им не удалось" (Сочинения, 4 изд., том 8, стр. 54).
   Народовольцы повели героическую борьбу против царского самодержавия. Но, исходя из ошибочной теории об активных "героях" и пассивной "толпе", они рассчитывали добиться переустройства общества без участия народа, своими силами, путем индивидуального террора, устрашения и дезорганизации правительства. После 1 марта 1881 года (убийство Александра II) правительство жестокими преследованиями, казнями и провокацией разгромило организацию "Народная воля". Неоднократные попытки возродить "Народную волю", предпринимавшиеся на протяжении 80-х годов, были безрезультатны. Так, в 1886 году возникла группа, возглавленная А. И. Ульяновым (братом В. И. Ленина) и П. Я. Шевыревым, разделявшая традиции "Народной воли". После неудачной попытки организовать покушение на Александра III в 1887 году группа была раскрыта и активные участники ее казнены.
   Критикуя ошибочную, утопическую программу народовольцев, В. И. Ленин с большим уважением отзывался о самоотверженной борьбе членов "Народной воли" с царизмом, высоко оценивал их конспиративную технику и строго централизованную организацию.
   [31] "Порядок" --  умеренно-либеральная политическая и литературная газета. Выходила в Петербурге в 1881-1882 годах под редакцией М. М. Стасюлевича.
   [32] "Страна" --  умеренно-либеральная политическая и литературная газета. Выходила в Петербурге под редакцией Л. А. Полонского в 1880-1883 годах сначала два раза, а с 1881 года три раза в неделю.
   [33] "Голос" --  ежедневная умеренно-либеральная политическая и литературная газета, выходившая в Петербурге с 1863 по 1884 год под редакцией А. А. Краевского; к революционному движению относилась враждебно.
   [34] Автор "Записки" вообще самым тщательным образом списывает, как мы видели, нелегальные брошюры и признает, что "подпольная пресса и иностранная литература с своих точек зрения давали довольно верную оценку положению вопроса" (стр. 91). У русского ученого "государствоведа" оказывается оригинальным только кое-какой сырой материал, а все основные точки зрения на политические вопросы в России он должен заимствовать из подпольной литературы.
   [35] Имеется в виду Манифест Александра III об утверждении и охране самодержавия, составленный отличавшимся крайней реакционностью взглядов царским сановником К. П. Победоносцевым. Манифест выражал реакционную сущность внутренней и внешней политики режима при Александре III.
   [36] Макиаееллистический план --  план в духе политики Макиавелли (итальянского политического деятеля конца XV -- начала XVI веков), который в борьбе за достижение поставленной цели не пренебрегал никакими средствами, в том числе вероломством, предательством, обманом, убийством и т. п.
   [37] Так! Ред.
   [38] Фактически, на деле. Ред.
   [39] Этим псевдонимом подписывался г. Струве. (Примечание автора к изданию 1907 г. Ред. )
   [40] Стр. 205. "Это даже неумно", замечает г. Р. Н. С. в примечании к этому месту. Совершенно справедливо. Но разве не из той же глины слеплены вышеуказанные рассуждения г-на Р. Н. С. на стр. XI-XII его предисловия?
   [41] "Записка" Витте, стр, 122-123, "Конституция графа Лорис-Меликова", стр. 24.
   [42] Якобы. Ред.
   [43] "Приравнивать дважды два к стеариновой свечке" --  выражение из романа И. С. Тургенева "Рудин"; употребляется для обозначения отсутствия логики мышления, отсутствия всякой связи между посылками и выводами.
   [44] "Отдельное приложение к "Рабочей Мысли"" --  брошюра, изданная редакцией газеты "экономистов" "Рабочая Мысль" в сентябре 1899 года. В брошюре, в особенности в статье "Наша действительность" за подписью Р. М., откровенно высказывались оппортунистические взгляды. Критика этой брошюры дана Лениным в статье "Попятное направление в русской социал-демократии" (Сочинения, 5 изд., том 4, стр. 240-273) и в книге "Что делать?".
   [45] "Хозяйственные организации рабочих, -- говорит г. Р. Н. С. в другом месте, -- явятся школой реального политического воспитания рабочих масс". Мы бы посоветовали автору поосторожнее употреблять это истасканное рыцарями оппортунизма словечко "реальный". Нельзя отрицать, что при известных условиях и хозяйственные организации рабочих могут много дать для их политического воспитания (как нельзя отрицать, что при других условиях они могут дать кое-что и для их политического развращения). Но реальное  политическое воспитание рабочим массам может дать только всестороннее участие их в революционном движении вплоть до открытой уличной борьбы, вплоть до гражданской войны с защитниками политического и экономического рабства.
   [46] См. чрезвычайно обстоятельное разъяснение этой стороны вопроса в брошюре П. Б. Аксельрода "Историческое положение и взаимное отношение либеральной и социалистической демократии в России" (Женева, 1898), особенно стр. 5, 8, 11-12, 17-19.
   [47] Бернштейнианская теория  (бернштейнианство) -- оппортунистическое течение в международной социал-демократии, возникшее в конце XIX века в Германии и названное по имени германского социал-демократа Э. Бернштейна. Бернштейн был открытым выразителем ревизионизма внутри германской социал-демократии, особенно ясно обнаружившегося после смерти Ф. Энгельса в 1895 году.
   В 1896-1898 годах Бернштейн напечатал в теоретическом органе германской социал-демократической партии "Die Neue Zeit" ("Новое Время") серию статей под общим заголовком "Проблемы социализма" с открытой ревизией марксизма. Левое крыло германской социал-демократической партии начало борьбу против Бернштейна на страницах своих газет, но Центральный Комитет партии не давал отпора Бернштейну и бернштейнианству. Полемика на страницах журнала "Die Neue Zeit" была открыта в июле 1898 года статьей Г. В. Плеханова "Бернштейн и материализм".
   В марте 1899 года статьи Бернштейна вышли отдельной книгой под заглавием "Предпосылки социализма и задачи социал-демократии". Книга встретила поддержку правого крыла германской партии и оппортунистических элементов других партий II Интернационала. Бернштейнианский лозунг "свободы критики" был подхвачен также российскими "легальными марксистами" и "экономистами". Русская цензура пропустила книгу Бернштейна в трех изданиях, а Зубатов включил ее в число книг, рекомендованных для чтения рабочим.
   На съездах германской социал-демократической партии -- Штутгартском (октябрь 1898), Ганноверском (октябрь 1899) и Любекском (сентябрь 1901) бернштейнианство было осуждено, но, ввиду примиренческой позиции большинства лидеров, партия не отмежевалась от Бернштейна. Бернштейнианцы продолжали открыто пропагандировать ревизионистские идеи в своем теоретическом органе "Sozialistische Monatshefte" ("Социалистический Ежемесячник") и в партийных организациях. Только партия болыневиков во главе с В. И. Лениным вела решительную борьбу против бернштейнианства, его сторонников и последователей. Критике бернштейнианства посвящен ряд произведений В. И. Ленина, в том числе "Попятное направление в русской социал-демократии" (Сочинения, 5 изд., том 4, стр. 240-273), "Беседа с защитниками экономизма" (настоящий том, стр. 360-367), книга "Что делать?" и др.
   [48] К вопросу о том, чего можно ждать от земства, небезынтересны следующие отзывы князя П. В. Долгорукова из его "Листка"[48] , издававшегося в 60-х годах (Бурцев, н. с, стр. 64-67): "Рассматривая основные положения земских учреждений, мы опять встречаем ту же самую, тайную, но постоянно на свет пробивающуюся мысль правительства -- оглушать своим великодушием; громогласно провозглашать: "вот-де, сколько я вам дарую!" Но в сущности дать как можно менее и, давая как можно менее, стараться еще положить преграды, чтобы не могли вполне воспользоваться даже тем, что даровано... В настоящее время, при самодержавном порядке вещей, земские учреждения не принесут пользы и не могут ее принести, не будут иметь значения и не могут его иметь, но они богаты зародышами плодотворного развития в будущем... Новые земские учреждения, вероятно, судьбой предназначены служить основою будущему конституционному порядку в России... Но до времени введения в России образа правления конституционного, на время существования самодержавия, на время отсутствия свободы печатного слова земским учреждениям суждено остаться политическим призраком, безгласными  сходками гласных земских". Таким образом, Долгоруков даже тогда, в разгаре 60-х годов, не предавался чрезмерному оптимизму. А с тех пор 40 лет многому нас научили и показали, что земства предназначены были "судьбой" (а отчасти и правительством) служить основою целого ряда мероприятий, оглушающих  конституционалистов.
   
   [48] "Листок" --  газета конституционно-либерального направления, издавалась нелегально за границей князем П. В. Долгоруковым. Выходила с ноября 1862 по июль 1864 года, всего вышло 22 номера. Первые пять номеров вышли в Брюсселе, остальные -- в Лондоне.
   [49] Пишущему эти строки приходилось указывать на пользу либеральной партии четыре года тому назад, по поводу партии "Народного права"[49][49] Партия "Народного права" -- нелегальная организация русской демократической интеллигенции, основанная летом 1893 года при участии бывших народовольцев О. В. Аптекмана, А. И. Богдановича, А. В. Гедеоновского, М. А. Натансона, Н. С. Тютчева и других. Народоправцы поставили своей задачей объединение всех оппозиционных сил для борьбы за политические реформы. Организация выпустила два программных документа: "Манифест" и "Насущный вопрос". Весной 1894 года она была разгромлена царским правительством. Ленинскую оценку народоправцев как политической партии см. в работах В. И. Ленина "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?" и "Задачи русских социал-демократов" (Сочинения, 5 изд., том 1, стр. 342-345 и том 2, стр. 463-465). Большинство народоправцев впоследствии вошло в партию эсеров.
   . См. "Задачи русских социал-демократов" (Женева, 1898): "... Но если в этой партии ("Народного права") есть и не маскарадные, а настоящие политики несоциалисты, демократы несоциалисты, -- тогда эта партия может принести не малую пользу, стараясь сблизиться с политически оппозиционными элементами нашей буржуазии..." (стр. 26). (См. Сочинения, 5 изд., том 2, стр. 464. Ред. )
   [50] В. И. Ленин имеет в виду положение из работы К. Маркса "Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г." (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, 2 изд., том 7, 1956, стр. 7).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru