Лейкин Николай Александрович
Деревенская прелестница

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

  

Н. А. Лейкинъ

Въ деревнѣ и въ городѣ.
Разсказы.

Изданіе пятое.

Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.

1908.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ПРЕЛЕСТНИЦА.

  

I.

   Было восемь часовъ вечера. Рабочій день кончился. Колокольчикъ на кирпичномъ заводѣ купца Замотаева, расположенномъ, какъ и всѣ кирпичные заводы, при рѣкѣ, прозвонилъ къ ужину. Рабочіе начали выходить на беретъ -- грязные, босые. Нѣкоторые не имѣли даже опоясокъ на линючихъ ситцевыхъ рубахахъ. Нѣкоторые были безъ картузовъ, съ головами, обвязанными тряпицами. Всѣ спускались къ рѣкѣ на плотъ мыться, но рѣдко кто былъ съ полотенцемъ или мыломъ. Большинство, поплескавъ на лицо воды и вымывъ руки, обтиралось грязными рукавами рубахи. Иные даже вовсе не обтирались, а просто отряхали руки отъ воды, лицо-же оставляли сохнуть. Ни разговоровъ, ни шутокъ не было. Всѣ были уставши послѣ рабочаго дня и было не до разговоровъ. Помывшись, кое-кто изъ запасливыхъ расчесывалъ волосы гребешкомъ, висѣвшимъ вмѣстѣ съ ключомъ отъ сундука на опояскѣ. У нихъ просили гребешки, но давали они рѣдко. Умывшись, рабочіе, однако, въ застольную сразу не шли, а поднявшись на берегъ, присаживались на бревна и на камни и скручивали папироски или закуривали трубки. Некурящіе просто стояли на берегу, почесывались, зѣвали и смотрѣли на заходящее августовское солнце, краснымъ раскаленнымъ шаромъ спускавшееся за рѣкой за деревья.
   Выходили изъ воротъ завода и женщины, но онѣ стали выходить позднѣе мужчинъ. Женщины были на кирпичномъ заводѣ только порядовщицами, то-есть онѣ формовали кирпичъ, были на задѣльной платѣ, на своихъ харчахъ, и бросали работу не сейчасъ послѣ звонка, а додѣлавъ извѣстное количество сырого кирпича "до ровнаго счета", какъ онѣ выражались. Большинство изъ нихъ были также босыя, съ приподнятыми юбками полинявшихъ ситцевыхъ платьевъ, складкой завязанныхъ у таліи. Женщины также стали опускаться къ рѣкѣ на плотъ мыться. Тутъ уже мыла виднѣлось почти у всѣхъ. Нѣкоторыя выходили на беретъ съ обувью въ рукахъ, мыли на плоту лицо и руки, отмывали отъ ногъ глину и тутъ-же обувались. У многихъ были и полотенца, перекинутыя черезъ шею, но не имѣвшія таковыхъ обтирались головными платками. Тутъ были и пожилыя женщины, и молодыя. Были и дѣвушки. Женщины, не взирая на усталость, тараторили.
   -- Восьмидесятую тысячу кирпичей сегодня окончила, -- сказала Клавдія, красивая молодая дѣвушка, смуглая, загорѣлая, съ здоровымъ румянцемъ на щекахъ, черноглазая и чернобровая, съ кокетливо выбившеюся прядью темныхъ волосъ на лбу изъ-подъ шелковаго съ разводами платка.-- Завтра не выйду на работу, -- объявила она товаркамъ и принялась утираться полотенцемъ съ вышитыми на концахъ красной бумагой пѣтухами.
   -- Что такъ? Какой завтра праздникъ?-- спросила ее Перепетуя, пожилая баба съ совсѣмъ коричневымъ лицомъ, отирая его снятымъ съ головы ветхимъ бумажнымъ платкомъ.
   -- Праздникъ Луки, цѣлованіе моей руки -- вотъ и все. Просто останусь дома отдохнуть -- вотъ и весь сказъ. Хочу черную кружевную фалборку на голубую юбку къ воскресенью себѣ пришить. Я у урядничиховой сестры чернаго кружева накупила. Вѣдь я по средамъ рѣдко когда хожу на работу, -- сообщила Клавдія.
   -- Ну, иногда и по понедѣльникамъ узенькое воскресенье справляешь, -- проговорила худенькая маленькая блондинка Малаша, тоже молодая, но совсѣмъ безцвѣтная, безъ бровей и со щурящимися глазами.
   -- Да, бываетъ, что и по понедѣльникамъ не работаю. А тебѣ какая забота?-- вскинула на нее вызывающіе красивые глаза Клавдія.
   -- Заботы нѣтъ. Но ты вѣдь уже у насъ извѣстная полубарыня, -- продолжала Малаша, щуря безцвѣтные глаза.-- У тебя есть и другая заработка. Ты иной разъ и на работу на заводъ не пойдешь, а вдесятеро выработаешь. Мы знаемъ, -- уязвила она ее.
   Клавдія презрительно покосилась на Малашу и сказала:
   -- Ахъ, ты, шлюха, шлюха! Ты прежде на себя-то посмотри.
   Она сошла съ плота, сѣла на берету на камень и принялась обуваться. Малаша не унималась.
   -- Вотъ это-то самое названіе, чѣмъ ты меня назвала, для себя и прибереги, -- крикнула она ей.-- Да, прибереги. Самое подходящее тебѣ будетъ. А я шелковъ себѣ на платье отъ хозяйскаго племянника не принимала, браслетками да сережками отъ охотниковъ не пользовалась, съ лавочниковымъ сыномъ, обнявшись, не сиживала.
   Перепетуя, слыша эти слова, уперла руки въ бока, и захохотала.
   -- Ловко, Малаша! Ловко отбрила! -- воскликнула она.-- Такъ ее и надо! Напомни еще ей, какъ ее дровяной приказчикъ въ рѣкѣ купалъ, чтобы жаръ-то насчетъ ейнаго баловства остылъ. Да видно, и послѣ этого ей неймется.
   -- Молчи, вѣдьма! Ужь кто-бы говорилъ, да не ты. Ты сама парнишекъ-погоньщиковъ на баранки къ себѣ приваживаешь, -- отрызнулась на Перепетую Клавдія и, закусивъ губы, стала уходить съ берега.
   Клавдія не жила на кирпичномъ заводѣ. Она приходила на заводъ работать изъ сосѣдней деревни, гдѣ жила со вдовцомъ отцомъ, сестрой, только что вышедшей изъ подростковъ, кривобокой и хромой дѣвушкой Соней и двумя маленькими братишками-погодками лѣтъ семи-восьми. На сестрѣ ея Сонѣ лежали всѣ хозяйственныя работы въ домѣ, присмотръ за братишками и, кромѣ того, она нянчила маленькаго ребенка Клавдіи -- дѣвочку Устю, плодъ любви несчастной, которую Клавдія родила года полтора тому назадъ.
   Клавдія пробиралась по берегу домой. Молодые рабочіе, еще не ушедшіе въ застольную ужинать, осклаблялись на нее, любовались ея статной фигурой и походкой, кланялись ей. Она отвѣчала на поклоны гордымъ равнодушнымъ кивкомъ и шла дальше. У воротъ конторы стоялъ заводскій приказчикъ, среднихъ лѣтъ мужчина въ пиджакѣ, картузѣ и съ клинистой черной бородкой.
   -- Клавдіи Феклистовнѣ...-- раскланялся онъ, снявъ картузъ и тоже осклабясь.-- Что-бы когда-нибудь вечеркомъ зашла ко мнѣ чайку попить съ вареньемъ?-- шепнулъ онъ ей, подмигнувъ.
   -- Рыломъ не вышелъ еще, -- отвѣчала Клавдія, не останавливаясь.
   Приказчикъ, огорошенный такими словами, не смутился. Онъ сдѣлалъ вслѣдъ за ней нѣсколько шаговъ и продолжалъ:
   -- Не плюй въ колодецъ, душечка, пригодится водицы напиться. Приказчикъ, при разсчетѣ, всегда тебѣ подъ-тыщи кирпича можетъ приписать лишняго.
   -- Важное кушанье -- полъ-тысячи! Видали.
   И Клавдія, не оборачиваясь, шла дальше.
   На балконѣ хозяйскаго дома стоялъ хозяйскій племянникъ, онъ-же и бухгалтеръ завода, молодой человѣкъ съ бѣлокурой бородкой, въ соломянковой парочкѣ и съ косымъ воротомъ русской рубахи, расшитымъ цвѣтной бумагой.
   -- Клавдюша! -- крикнулъ онъ ей.
   -- Здравствуйте, -- отвѣчала она.
   -- Домой?-- спросилъ онъ.
   -- А то куда-же? Не танцы танцовать. Сегодня не праздникъ.
   -- Послѣ ужина съ тебѣ можно чайку придти напиться?
   -- Что-жъ, приходите. Да ужь приносите и варенья.
   -- Да, да... Я съ своимъ угощеніемъ. Такъ ты жди. Какъ дяденька съ тетенькой на боковую -- я къ вамъ...
   Клавдія кивнула и направилась дальше.
  

II.

  
   У отца Клавдіи Феклиста Герасимова Собакина была ветхая изба, съ полуразвалившимся крыльцомъ, около котораго висѣлъ глиняный рукомойникъ, валялись всегда кучи отбросовъ и было сыро до слякоти. Дворъ былъ также грязный, переполненный навозомъ, а сквозь тесовую крышку навѣса, загроможденнаго всякимъ деревяннымъ хламомъ, въ нѣсколькихъ мѣстахъ свѣтилось небо, хотя тамъ и стояла убогая телѣга съ разсохшимися колесами, у которыхъ не хватало двухъ-трехъ спицъ, но лошади у него не было. Изъ скота, впрочемъ, были двѣ коровы и баранъ, котораго Клавдія еще весной принесла съ завода маленькимъ. Ей его подарилъ влюбленный въ нее заводскій приказчикъ Уваръ Калиновъ, стяжавшій его, разумѣется, изъ хозяйскаго стада. Впрочемъ, была еще небольшая лохматая собаченка Налетка, бѣгавшая иногда изъ какого-то особеннаго удовольствія на трехъ ногахъ, поджимая одну заднюю. Подъ навѣсомъ на телѣгѣ сидѣли три курицы, но пѣтуха не было.
   Уже смеркалось, когда Клавдія вошла въ избу. Въ первой большой комнатѣ кривобокая сестра ея Соня, дѣвушка съ необычайно длиннымъ лицомъ и выдавшеюся впередъ нижнею челюстью, суетилась около закоптѣлой русской печки, приготовляя какое-то варево къ ужину. У окна на непокрытомъ столѣ лежала на сѣрой бумагѣ только что вымытая астраханская селедка. Отецъ Клавдіи, старикъ Феклисть, сидя у окна, около подоконника, держалъ на рунахъ дочку Клавдіи Устю и кормилъ ее кашей.
   Клавдія ворвалась въ избу, какъ вѣтеръ, и тотчасъ-же хозяйскимъ, властнымъ голосомъ закричала:
   -- Чего вы это впотьмахъ-то сидите? Слава Богу, на керосинъ-то я ужъ заработала! Огонька! Зажигай лампу, давай скорѣй, что есть похлебать. Сейчасъ послѣ ужина Флегонтъ Ивановичъ ко мнѣ чай пить придетъ, -- обратилась она къ сестрѣ, и тотчасъ прошла во вторую комнату.
   Вторая комната принадлежала Клавдіи и имѣла совсѣмъ иную обстановку. Здѣсь подъ розовымъ ситцевымъ, распахнутымъ на двѣ стороны, пологомъ стояла кровать Клавдіи съ четырьмя подушками одна другой меньше, въ бѣлыхъ каленкоровыхъ наволочкахъ съ прошивками. Постель была прикрыта блѣдно-розовымъ тканьевымъ одѣяломъ, рядомъ съ кроватью, по стѣнѣ, стоялъ большой крашеный сундукъ, обшитый въ клѣтку полосками бѣлой жести, и на немъ висѣлъ въ пробоѣ большой надежный замокъ. Далѣе, ближе къ окну, помѣщался маленькій старинный комодъ потемнѣлаго краснаго дерева съ облупившейся мѣстами фанеркой, и на немъ стояло небольшое зеркало. Зеркало окружали нѣсколько росписныхъ чашекъ съ надписями: "пей еще", "пей другую", "отъ сердца другу" и т. п. Комната была небольшая объ одномъ окнѣ, и на немъ висѣли кисейныя занавѣски, а на подоконникѣ стоялъ алебастровый колѣпопреклоненный купидонъ съ сложенными на молитву руками и помѣщались горшокъ съ цвѣтущей фуксіей и горшокъ съ еранью. Комната была оклеена ободранными мѣстами обоями, гдѣ нехватающіе куски были залѣплены картинками изъ иллюстрированныхъ журналовъ, а въ углу висѣла икона въ фольговой ризѣ и въ темной кіотѣ съ лампадкой и привѣшенной съ лампадкѣ цѣлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ. Изъ-за кіоты выглядывали пучки сухой вербы и лики восковыхъ вербныхъ херувимовъ, налѣпленные на цвѣтныя бумажки, изображающія крылья и сильно засиженныя мухами. Три гнутые буковые стула, простая деревянная табуретка и столъ, покрытый красной бумажной скатертью, на которомъ помѣщалась лампа на чугунномъ пьедесталѣ к съ матовымъ стекляннымъ колпакомъ, завершали убранство комнаты.
   Клавдія тотчасъ-же стала зажигать лампу и кричала сестрѣ въ другую комнату:
   -- Сонька! Выдра! И керосину въ лампу не догадалась прибавить. Гдѣ бутылка съ керосиномъ?-- спрашивала она, выбѣжавъ изъ комнаты. -- А ты, тятенька, чѣмъ-бы зря, папироски-то сосать, взялъ-бы вѣникъ да подмелъ комнату, -- обратилась она къ отцу, посадившему дѣвочку на лавку и скручивавшему папироску.
   -- Вовсе я не зря папироски сосу. Я сейчасъ твою-же Устьку кашей кормилъ.
   -- Устьку можно и положить. Ей давно спать пора. Соня! Положи ее къ себѣ на постель за печку, да прикрой полушубкомъ. Сытая она живо заснетъ, если ее покачать.
   Соня, стоявшая у печки съ деревяннымъ уполовникомъ въ рукѣ, недоумѣвающе сказала:
   -- Или ѣду вамъ приготовлять, или Устьку спать укладывать?
   -- А гдѣ Николка? Ну, пусть Николка ее спать уложить, -- вспомнила Клавдія про своего братишку.
   -- Николка... Гдѣ Николка! Ищи вѣтра въ полѣ -- вотъ гдѣ твой Николка, -- отвѣчалъ отецъ.
   -- Постегали-бы хорошенько раза два веревкой, такъ не убѣгалъ-бы онъ изъ дома, на ночь глядя. Отецъ, а никакого вниманія на мальчишку. А вотъ выростетъ большой и будетъ разбойникомъ, -- наставительно произнесла Клавдія и, взявъ бутылку съ керосиномъ, бросилась къ себѣ въ комнату.
   Отецъ поднялся съ табуретки, на которой сидѣлъ, взялъ ребенка на руки и понесъ за печку, крича дочери въ другую комнату:
   -- Ежели ужь стегать, то прежде всего тебя самою надо настегать веревкой.
   -- За что это? Не за то-ли, что я васъ всѣхъ пою и кормлю? Ахъ вы, неблагодарный! -- откликалась Клавдія.-- Вотъ ужъ выслуги-то у меня нѣтъ.
   Отецъ укладывалъ за печкой ребенка и продолжалъ кричать:
   -- За что?! За кислое твое поведеніе -- вотъ за что! За то, что не по поступкамъ поступаешь. Хороша дочка-дѣвушка, которая каждый день къ себѣ мужчинъ въ гости зоветъ!
   -- А вы зачѣмъ отъ такой дочки каждый день на сороковки себѣ выпрашиваете?-- не унималась Клавдія.-- Ахъ, вы! Ужь кто-бы говорилъ, да не вы! Чѣмъ-бы работать, а вы на деньги дочери по кабакамъ... Землю нашу арендателю въ аренду сдали. Зачѣмъ вы нашу землю въ аренду сдали?
   -- Я егерь, чортова ты перечница! Пойми, я егерь. Я господскихъ собакъ кормлю и за это на кормъ получаю. Господъ охотниковъ я на охотѣ сопровождаю -- вотъ моя обязанность, такъ какая-же тутъ земля!
   -- Ну, довольно, довольно! Слышали! Хорошъ егерь, который и ружье свое пропилъ.
   -- Молчи, шкура. Какъ ты смѣешь отца попрекать! -- возвысилъ голосъ отецъ.
   -- И всегда попрекать буду, если вы меня попрекаете, -- слышался изъ сосѣдней комнаты голосъ Клавдіи.-- Да-съ... Всегда буду... Потому можно и егеремъ быть, и землю свою обрабатывать. Когда около земли-то надо стараться, вѣдь никакой охоты не бываетъ, всякая охота запрещена. А у насъ, срамъ сказать, своего огородишка даже нѣтъ.
   -- Врешь, врешь, картошка посажена.
   -- Что картошка! Я про капусту. Ни капустки нѣтъ, ни рѣдьки, ни рѣпы -- за всѣмъ нужно въ люди идти покупать.
   -- Была капуста. А я чѣмъ виноватъ, что ее блоха подточила и червь поѣлъ? Это ужь отъ Бога.
   Отецъ перемѣнилъ тонъ и говорилъ ужъ тише. Перестала раздражаться и Клавдія, но все-таки продолжала изъ. своей комнаты:
   -- Червь, блоха... Однако, при покойницѣ маменькѣ и червь, и блоха бывали, а капуста въ лучшемъ видѣ росла. А отчего? Червя снимали, отъ блохи капусту золой посыпали, огородъ поливали. А вы только по кабакамъ.
   -- Тьфу ты, подлая! Вотъ не можетъ угомониться-то! Тьфу! Словно за языкъ повѣшенная! -- плевался за печкой отецъ и умолкъ, принявшись укачивать дѣвочку, тряся подушку, на которой она лежала.
   -- Ну, идите ужинать-то! -- кричала отцу и сестрѣ Соня, ковыляя около стола, покрытаго полотенцемъ, на которомъ стояла глиняная чашка со щами, отъ которыхъ шелъ паръ.-- Иди, Клавдія! Сама торопила ужинать и не идешь.
   Пока Клавдія переругивалась съ отцомъ, Соня успѣла ужъ зажечь жестяную керосиновую лампу, нарѣзать хлѣба, положить на столъ деревянныя ложки и раздѣлить на куски астраханскую селедку.
   Изъ своей комнаты вышла Клавдія, держа мельхіоровую ложку въ рукѣ. У ней были три чайныя и три столовыя мельхіоровыя ложки, но ѣла она только мельхіоровой ложкой сама и тотчасъ-же послѣ ужина ее убирала подъ замокъ.
   Вышелъ и отецъ изъ-за печки, пробормотавъ "уснула Устька", и принялся истово креститься передъ ужиномъ въ уголъ на икону.
   Соня вышла на крыльцо и стала звать братишекъ, голося.
   -- Николка! Панкратка! Идите ужинать!
   Минутъ черезъ пять семья сидѣла за столомъ и хлебала щи: трое взрослыхъ ѣли щи изъ одной чашки, двоимъ мальчикамъ была поставлена другая чашка. Подъ навѣсомъ, въ ожиданіи себѣ также ужина, завывали сидѣвшія на цѣпи двѣ охотничій собаки, оставленныя у Феклиста Герасимова на прокормленіе наѣзжающими изъ Петербурха охотниками.

III.

  
   Феклистъ Герасимовъ Собакинъ ѣлъ медленно, лѣниво протягивая свою деревянную ложку въ чашку и также лѣниво препровождалъ къ себѣ въ ротъ, придерживая снизу ломтемъ хлѣба, отъ котораго откусывалъ. Проглотивъ ложекъ пять, онъ сказалъ Клавдіи: -- Вотъ ты, дѣвочка, меня давеча сороковкой попрекнула, а гдѣ она эта самая сороковка-то? Безъ капли вина за столъ сѣлъ.
   -- Вольно-жъ вамъ было ее сразу всю вылакать, -- отвѣчала Клавдія, -- а я давеча утромъ дала вамъ двугривенный на похмелье. И такъ ужъ вы меня всю пропиваете и проѣдаете въ конецъ.
   -- Кори, кори отца-то! Да и врешь. Я на свои живу, да и семью кормлю. Восемь рублей за прокормъ двухъ собакъ получилъ -- снятковъ сушеныхъ десять фунтовъ вамъ въ варево купилъ, -- похвастался Феклистъ.
   -- Эка важность снятки! А остальныя пропили.
   -- Врешь. Подметки себѣ къ сапогамъ справилъ.
   -- Все равно, больше пяти рублей пропили.
   -- Солонину покупалъ.
   -- Пять-то фунтовъ? Бросьте. Все равно не проходитъ дня, чтобы я Сонькѣ по три гривенника на харчи не выдавала. Да вы и изъ этихъ-то денегъ наровите отнять у ней пятачекъ на стаканчикъ.
   -- Когда-же это я?.. Только одинъ разъ...
   -- Оставьте пожалуйста... ѣшьте скорѣй. Того и гляди, что Флегонтъ Ивановичъ чай пить придетъ, а мнѣ еще переодѣться надо. Не могу-же я его въ линючей рвани принимать, -- торопила отца Клавдія и крикнула на маленькихъ братьевъ:-- Ну, ребятишки, живо! А то я ложкой по лбу...
   И она на самомъ дѣлѣ замахнулась на нихъ ложкой.
   -- Ты, Сонька, какъ отъужинаемъ, подмети здѣсь и прибери все, -- продолжала она, обращаясь къ сестрѣ.-- А вы, тятенька, промнитесь и самоваръ поставьте.
   Феклистъ посмотрѣлъ на Клавдію искоса и произнесъ:
   -- Вѣдь вотъ, небось, отъ тятеньки-то работы требуешь, когда кавалеровъ къ себѣ принимаешь, а сама...
   -- Сами-же вы будете изъ этого самовара чай пить. Ну, а вы, ребятишки, сейчасъ послѣ ужина за печку и спать! -- возвысила Клавдія голосъ.-- Нечего тутъ торчать передъ глазами.
   Ужинъ состоялъ только изъ щей да изъ селедки съ картофелемъ. Соня раздѣлила ее всѣмъ по куску, себѣ взяла голову, поглодала ее и вышла изъ-за стола, крестясь. Клавдія тоже вышла изъ-за стола, и осматривала грязную непривлекательную комнату, меблировка которой состояла всего изъ продраннаго клеенчатаго дивана, изъ котораго торчала въ нѣсколькихъ мѣстахъ мочала, изъ шкапчика съ посудой, висящаго на стѣнѣ и стола съ табуретками, за которымъ ѣли. На лавкѣ лежали свернутыми подушка и одѣяло Сони. Тутъ-же на лавкѣ лежалъ рыболовный бредень съ челнокомъ и клубкомъ нитокъ, валялось порыжѣлое пальто Феклиста, а въ одномъ изъ угловъ въ безпорядкѣ помѣщалось деревянное ведро, обрѣзъ отъ бочки, какія-то доски и висѣли пучки какой-то сушеной травы. Стѣны были деревянныя, грязныя изъ которыхъ торчала конопатка. Изъ-за налѣпленныхъ картинокъ, вырѣзанныхъ изъ иллюстрированныхъ журналовъ, выглядывали тараканы.
   -- Диванъ-то хоть одѣяломъ прикрыть, что-ли, -- сказала Клавдія и, схвативъ байковое одѣяло сестры, разослала его на диванъ, прикрывъ торчавшую мочалу.
   Отецъ все еще сидѣлъ за столомъ и медленно разрывалъ на мелкія части кусокъ селедки и, препровождая ихъ къ себѣ въ ротъ, ворчалъ:
   -- Вотъ хоть-бы и этотъ Флегонтъ Иванычъ... Ходитъ онъ, ходитъ съ тебѣ, а нѣтъ того, чтобы ты у него лѣсу выпросила на поправку избы. Половицы-то подъ окнами вонъ сгнили. Да и крыльцо у насъ...
   -- Ахъ, ты, Господи! Да нельзя-же всего вдругъ просить! -- отвѣчала Клавдія.-- Погодите, дайте мнѣ хорошую одежу для себя справить, тогда и лѣсу попрошу. Шубку справлю къ зимѣ -- и лѣсъ потомъ будетъ.
   Соня, между тѣмъ, уже возилась съ вѣникомъ и подметала полъ.
   Клавдія, приведя въ порядокъ диванъ и деревянную посуду въ углу, отправилась къ себѣ въ комнату переодѣваться, отецъ, отеревъ руки объ волосы на головѣ, все еще продолжалъ сидѣть у стола, вытянувъ впередъ свои длинныя ноги въ опоркахъ и порыжѣлыхъ синихъ нанковыхъ штанахъ съ заплатами. Онъ сидѣлъ и по временамъ почесывался. Наконецъ, началъ крутить изъ газетной бумаги папироску. Это былъ худой высокій мужикъ съ впалой грудью и темнымъ одутловатымъ лицомъ, на которомъ еле росла рѣденькая темная бородка, начинавшая уже сѣдѣть. Но за то волосы на головѣ его были очень густые, безъ малѣйшей просѣди, и стояли растрепанной копной. Глаза были сѣрые, мутные, съ красными воспаленными бѣлками и вѣками. Ему было съ небольшимъ сорокъ лѣтъ, но выглядѣлъ онъ куда старше. Закуривъ папироску, онъ обдернулъ грязную полинявшую розовую рубашку, медленно спряталъ коробку спичекъ и ситцевый кисетъ съ табакомъ въ карманъ распахнутой жилетки безъ нѣсколькихъ пуговицъ, хотѣлъ встать, приподнялся и опять опустился на табуретку.
   -- Сонька! Ты не забудь собакамъ-то ѣды дать. Да и воду имъ поставь, -- сказалъ онъ дочери и сталъ вслухъ зѣвать.
   -- Тятенька! -- послышался изъ другой комнаты голосъ Клавдіи.-- Да что-же вы самоваръ-то? Словно я стѣнѣ говорила.
   -- Сейчасъ, сейчасъ...-- закряхтѣлъ Феклистъ, поднимаясь съ табуретки.-- Не убѣжитъ твой самоваръ... Поспѣетъ... Сонька! Есть у насъ уголья?
   -- Есть, есть подъ печкой. Только лучины нащепите.
   -- Ну, вотъ еще! Лучины щепать! Отчего у тебя, у подлюги, лучина не нащепана?
   Изъ-за дощатой перегородки, отдѣлявшей комнату Клавдіи, опять послышался голосъ старшей дочери:
   -- Мнѣ кажется, что ужъ насчетъ лучины-то стоитъ вамъ потрудиться. Вѣдь Флегонтъ Иванычъ навѣрное придетъ не съ пустыми руками, а съ угощеніемъ, и поднесетъ и вамъ стаканчикъ-другой.
   -- Да ладно, ладно, поставлю ужъ самоваръ, -- откликнулся отецъ.-- А только твой Флегонтъ Иванычъ всегда со сладкой водкой приходить.
   -- А что-жъ изъ. этого? Къ дамскому полу всегда ходятъ въ гости со сладкой водкой. Вѣдь онъ ко мнѣ придетъ, а не къ вамъ, а я и сладкой-то пью самую малость.
   -- Ты про себя, а я про себя... Слаба она ужъ очень, эта сладкая водка...
   -- Какой вы удивительный человѣкъ! Съ вами вовсе разговаривать нельзя! -- восклицала Клавдія.
   Отецъ, нащипывая ножомъ лучину отъ полѣна, продолжалъ :
   -- Ну, ты тамъ не фыркай... А вотъ что... Ежели онъ опять со сладкой водкой придетъ, то ты скажи ему, чтобы онъ мнѣ отдѣльно за простой водкой послалъ. Сонька сбѣгаетъ.
   -- Ничего я ему не скажу, да прошу и васъ не соваться въ нашъ разговоръ, выпьете и то что вамъ поднесутъ. Да будете вы, наконецъ, ставить самоваръ-то?-- крикнула Клавдія.
   -- Ставлю, ставлю! Чего ты торопишь-то? Не на пожаръ вѣдь...
   Феклистъ загромыхалъ самоваромъ.
  

IV.

  
   Вскорѣ изъ своей комнаты вышла Клавдія. Она переодѣлась вся до обуви и постукивала по полу французскими каблучками своихъ полусапожекь. Платье на ней было шерстяное свѣтлосинее съ аляповатой темножелтой отдѣлкой, съ громадными буффами на рукавахъ. На рукѣ красовалась тоненькая золотая браслетка и пальцы были унизаны дешевенькими кольцами. Шею покрывалъ яркорозовый шелковый крепоновый платочекъ съ бахрамой и былъ зашпиленъ брошкой съ фальшивой бирюзой.
   -- Фу, какъ надымили! -- сказала она отцу.-- Даже самовара нельзя попросить васъ поставить.
   -- Уголья сырые, -- отвѣчалъ Феклистъ.-- Лучины много напихалъ -- вотъ и дымъ.
   -- Гдѣ Сонька? Пусть вторую лампочку зажжетъ, а то ужь очень темно, -- отдала приказъ Клавдія.
   -- Сонька собакъ пошла кормить.
   -- Ну, вы зажгите.
   -- А сама-то ты что-же?
   -- Да вѣдь я въ хорошее платье одѣвшись.
   -- Барыня! -- процѣдилъ сквозь зубы Феклистъ и, снявъ съ подоконника маленькую жестяную лампочку, принялся зажигать ее.
   Клавдія скосила на него глаза и произнесла:
   -- Ни на шагъ безъ попрека! Барыня. Другой-бы отецъ радовался, что у него дочка въ барыни выходитъ, а вы только шпильки ставите.
   -- Да я и радуюсь, а только что-жь мнѣ такъ ужъ очень особенно-то... Дочка барыня, а отцу хорошихъ сапогъ съ наборомъ справить не хочетъ.
   -- Сами и на свои могли-бы справить себѣ сапоги, если-бы меньше пьянствовали. Ну, да ладно, будете меньше ругаться, такъ я вамъ въ будущемъ мѣсяцъ справлю. Заказывайте Василью Федорычу. Пусть дѣлаетъ. Онъ долго дѣлаетъ.
   -- Ну, вотъ за это спасибо, спасибо... -- радостно заговорилъ отецъ и сталъ затворять окошко, которое онъ открывалъ, чтобы выпустить самоварный дымъ. Затѣмъ онъ уперъ руки въ бока и сталъ любоваться Клавдіей.-- Платье-то это у тебя важнецкое. И у урядничихи такого даже нѣтъ, -- похвалилъ онъ.
   -- Что урядничиха! Она тряпичница. У ней все изъ тряпокъ, -- гордо сказала Клавдія.
   -- Теперь-бы къ этому платью только часы съ цѣпочкой...-- произнесъ Феклистъ.-- У дровяной приказчицы вонъ какъ красиво... Отъ горла золотая цѣпочка по груди, а у поясовъ часы. Въ Преображеньевъ день она въ церкви была, такъ я видѣлъ.
   Клавдія самодовольно улыбнулась и проговорила:
   -- Погодите, дойдетъ и до золотыхъ часовъ съ цѣпочкой, только поменьше ругайтесь. Однако, что же это Флегонтъ Иванычъ до сихъ поръ не идетъ?-- спросила она себя, взглянувъ на часы, висѣвшіе на стѣнѣ.-- Ужинаютъ у нихъ старики въ девять, а ужъ теперь десятый часъ въ исходѣ.
   Дешевенькіе стѣнные часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири и съ циферблатомъ, засиженнымъ мухами и тараканами, показывали безъ десяти минутъ десять.
   -- Да придетъ-ли твой Флегонтъ-то? Можетъ быть, такъ только сказалъ?-- усмѣхнулся отецъ.
   -- Онъ-то придетъ-ли? -- подмигнула Клавдія. -- Да онъ каждый день бѣгалъ-бы сюда, если-бы я дозволила. А я его держу въ аккуратѣ...
   Прошло минуть пять. Самоваръ уже кипѣлъ, выпуская изъ-подъ крышки струю пара. Клавдія, уперевъ руки въ бока и постукивая каблуками, самодовольно ходила по комнатѣ и напѣвала себѣ подъ носъ припѣвъ ухарской пѣсни:
  
   "Маша, что ты, что ты, что ты!
   Я солдатъ четвертой роты".
  
   Со двора съ ведромъ изъ-подъ собачьей ѣды въ рукѣ вбѣжала Соня и сообщила:
   -- Флегонтъ Иванычъ идутъ.
   Дверь была уже распахнута и въ нее вошелъ Флегонтъ Ивановичъ. Онъ былъ въ франтовскихъ высокихъ сапогахъ и въ фуражкѣ. Изъ одного кармана чернаго суконнаго пиджака выглядывало горлышко бутылки, изъ другого торчала банка съ вареньемъ. Въ рукахъ онъ держалъ свертки.
   -- Миръ вамъ... И я къ вамъ,-- сказалъ онъ.-- Здравствуйте. Клавдія Феклистовна. Извините, что вхожу въ фуражкѣ. Руки заняты. Феклистъ Герасимычъ, здравствуй. Сонечкѣ почтеніе. Вотъ извольте принять легонькую закусочку съ примочкой.
   Феклистъ Герасимовъ сдѣлалъ два шага и протянулъ руку къ бутылкѣ, торчавшей изъ кармана Флегонта Ивановича.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не давайте тятенькѣ, -- проговорила Клавдія.-- Я сама потомъ откупорю. Соня, возьми у нихъ изъ рукъ свертки-то.
   -- Колбаса, ситникъ, коробочка сардинокъ и жестяночка карамели для ребятишекъ, -- передавалъ Флегонтъ Ивановичъ Сонѣ свертки.
   Клавдія сама вынула у него изъ кармановъ бутылку съ водкой и банку съ вареньемъ.
   -- Клубничнаго принесъ. Вашего любимаго, -- сказалъ Клавдіи Флегонтъ Ивановичъ про варенье, снялъ фуражку и прибавилъ:-- Ну, теперь здравствуйте по настоящему.
   Онъ протянулъ всѣмъ руку.
   -- Что такъ поздно?-- спросила Клавдія.
   -- Да все ждалъ, пока старики угомонятся, -- отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ, пощипывая еле пробивающуюся бородку.-- Не шьютъ, не порятъ, какъ говорится. Сидятъ за ужиномъ и бобы разводятъ. Дядя дровяные счета отъ меня потребовалъ. Наконецъ, ужъ кое-какъ начали зѣвать и поднялись изъ-за стола. Ну, я на манеръ какъ-бы къ себѣ въ комнату, а самъ сюда. А и крыльцо-же у васъ, Клавдія Феклистовна, у избы! Совсѣмъ на бокъ. Я чуть не свалился впопыхахъ-то. Тогда прощай банка!
   Феклистъ, стоя около самовара, заговорилъ:
   -- Да вотъ все ждемъ, что Флегонтъ Иванычъ сжалится, да лѣску на поправку дастъ.
   -- Дать не разсчетъ. Но какъ переправить къ вамъ, чтобы старики не замѣтили?-- отвѣчалъ молодой человѣкъ.
   -- Ну, будетъ вамъ! Бросьте. Пойдемте, Флегонтъ Иванычъ, въ мою комнату. А ты, Соня, туда самоваръ подашь. Неси и закуску туда. Да подай штопоръ.
   И Клавдія повела гостя къ себѣ въ комнату.
  

VI.

  
   Войдя къ Клавдіи въ комнату, Флегонтъ Ивановичъ перемѣнилъ тонъ и, кинувъ фуражку на кровать, заговорилъ:
   -- Здравствуй, голубушка, здравствуй, сердце мое! Дай поцѣловать тебя въ губки аленькія.
   Онъ растопырилъ объятія, но Клавдія оттолкнула его.
   -- Погодите. Потомъ... -- оказала она, отступая назадъ.
   Флегонтъ Ивановичъ открылъ ротъ отъ удивленія.
   -- Что-же это значитъ, что такой пріемъ?-- спросилъ онъ.-- Или и въ самомъ дѣлѣ разговоры справедливы, что ты въ учителя влюбившись?
   -- Какой вы, посмотрю я на васъ, глупый, -- отвѣчала Клавдія. -- Дайте прежде Сонѣ самоваръ подать и закуску внести, а потомъ и амурьтесь. Ну, что хорошаго, если Сонька войдетъ, а мы цѣлуемся?
   -- Поди ты! -- махнулъ рукой Флегонтъ Ивановичъ.-- Пока ты разговариваешь, я успѣлъ-бы ужъ три раза поцѣловать тебя.
   Онъ сѣлъ къ столу, покрытому красной бумажной салфеткой, на которомъ стоялъ чайный приборъ и горѣла лампа, надулся и закурилъ папироску. Соня внесла самоваръ и поставила его на столъ. Вслѣдъ затѣмъ была подана закуска. Клавдія заварила чай, поставила чайникъ на конфорку и откупорила бутылку.
   -- Вишневая?-- опросила она про водку.
   -- Вишневая. Да вѣдь ты любишь вишневую, -- отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ, все еще продолжая дуться.
   -- Нѣтъ, я къ тому, что надо тятеньку попотчивать, а въ него не стоитъ хорошую водку втравливать. Пошли для него за простой... Соня сбѣгаетъ. Да и лучше оно. Онъ выпьетъ крѣпкой-то, да и спать заляжетъ, а мы съ тобой посидимъ.
   -- Вотъ двугривенный. Посылай.
   Флегонтъ Ивановичъ положилъ на столъ монету. Клавдія взяла ее, посмотрѣла на гостя, взяла его за плечи и сказала:
   -- Да чего вы дуетесь-то? Ну, цѣлуйте скорѣй.
   И она, наклонившись къ нему поцѣловала его. Онъ обхватилъ ее за шею и притянулъ къ себѣ. Она опять вырвалась отъ него и сказала:
   -- Оставьте... Тятенька идетъ.
   Дѣйствительно, скрипнула половица и раздался за перегородкой голосъ Феклиста:
   -- Меня-то попоите чайкомъ?
   -- Вамъ даже будетъ послано за настоящей водкой, -- отвѣчала Клавдія.-- Идите сюда и пейте чай. Флегонтъ Иванычъ варенья принесъ. Можете положить себѣ варенья.
   Феклистъ показался въ дверяхъ и произнесъ.
   -- За водку спасибо. Дѣйствительно, не люблю я этой вашей сладкой наливки. А чайку мнѣ налей, и я туда къ себѣ пойду. Вы люди молодые, у васъ промежъ себя сладкіе разговоры будутъ, такъ что-жъ мнѣ вамъ мѣшать!
   Клавдія сдѣлала серьезное лицо.
   -- Никакихъ промежъ насъ сладкихъ разговоровъ не будетъ, -- проговорила она.-- При чемъ тутъ сладкіе разговоры, если хозяйскій племянникъ ко мнѣ по заводскому дѣлу пришелъ! А не хотите здѣсь стакана чаю выпить, такъ была-бы предложена честь, а отъ убытка Богъ избавилъ. Вотъ вашъ чай. Получайте... А водку вамъ принесутъ.
   Она взяла съ комода большой граненый стаканъ, налила въ него чаю, положила туда варенья и крикнула сестрѣ:
   -- Соня! Вотъ тебѣ деньги... Сбѣгай тятенькѣ за сороковкой.
   Въ щель полупритворенной двери просунулась рука Софіи и получила двугривенный. Феклистъ взялъ налитый ему стаканъ и сказалъ:
   -- Я и колбаски себѣ на закуску возьму. Дайте колбаски.
   -- Вотъ вамъ колбаски, вотъ вамъ и сардинокъ.
   Клавдія отрѣзала кусокъ колбасы, вынула изъ коробки пару сардинокъ и положила все это въ протянутую отцомъ руку.
   -- Ну, спасибо, спасибо. Пріятнаго вамъ разговора. А я пойду...-- проговорилъ тотъ и, осторожно держа въ рукахъ угощеніе, тихо вышелъ изъ комнаты.
   -- Ну, вотъ теперь цѣлуй сколько хочешь, -- шепнула Клавдія Флегонту Ивановичу, переходя съ "вы" на "ты".-- Теперь я сама тебя поцѣлую.
   -- Покладистый сегодня у тебя старикъ-то! -- кивнулъ Флегонтъ Ивановичъ вслѣдъ удалившемуся Феклисту.
   -- Трезвый сегодня -- оттого и покладистый. Трезвый онъ очень хорошо понимаетъ, что я въ семьѣ первая работница и всѣхъ кормлю, -- дала отвѣтъ Клавдія.
   Флегонтъ Ивановичъ улыбнулся, протянулъ къ ней руки и вполголоса сказалъ:
   -- Ну, поди ко мнѣ, моя первая работница. Поцѣлуй меня.
   Клавдія приблизилась къ нему, обняла его и сѣла къ нему на колѣни. Онъ принялся цѣловать ее. Черезъ минуту она соскочила съ его колѣнъ и проговорила:.
   -- Ну, давайте чай пить.
   -- Постой. Прежде надо по рюмочкѣ выпить, -- отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ,
   -- Выпьемъ. Сегодня я васъ буду поить изъ серебрянаго стаканчика.
   Она достала изъ комода маленькій серебряный вызолоченный стаканчикъ и поставила его на столъ. Флегонтъ Ивановичъ взялъ въ руки стаканчикъ, посмотрѣлъ ка него и спросилъ, откуда у ней этотъ стаканчикъ.
   -- А охотникъ одинъ, вотъ что къ тятенькѣ наѣзжаетъ, въ прошлое воскресенье подарилъ, -- дала она отвѣта.
   -- Здравствуйте! Это еще новый предметъ?
   -- Не предметъ, а охотникъ, у котораго нашъ тятенька собакъ кормитъ. Онъ на охоту пріѣзжалъ къ намъ въ воскресенье, да и не одинъ пріѣзжалъ, а съ товарищемъ, они у насъ угощались -- и вотъ онъ мнѣ серебряный стаканчикъ подарилъ.
   -- Да вѣдь онъ тебѣ ужъ навѣрное за поцѣлуи твои стаканчикъ подарилъ. Учитель, охотникъ... Это чорта знаетъ что такое! -- возвысилъ голосъ Флегонтъ Ивановичъ.
   Клавдія вспылила.
   -- А хоть-бы и за поцѣлуи, такъ что-же изъ этого? Откупили вы мои поцѣлуи, что-ли? -- прошептала она, сверкнувъ глазами.-- Что я вамъ раба досталась или мужнина жена? Скажите, какой выискался! Я вамъ ничего не говорю, когда бы Катьку обнимаете.
   -- Какую Катьку? Когда?
   -- А Катьку, которая вамъ воду носить и у васъ за коровами ходитъ.
   -- Когда-же это было?
   -- Какъ когда! Видѣла, какъ вы къ ней на вашемъ крыльцѣ приставали; даже ведра у ней уронили и воду розлили. Видѣла я, какъ она васъ и мокрымъ передникомъ огрѣла.
   Флегонтъ Ивановичъ понизилъ тонъ.
   -- Ну, это я просто пошутилъ... хотѣлъ поиграть, -- произнесъ онъ.
   -- Вотъ и я пошутила, -- сказала Клавдія и прибавила тоже уже мягкимъ тономъ:-- Лучше выпейте-ка за мое здоровье.
   Она налила ему въ стаканчикъ, и онъ выпилъ, проговоривъ:
   -- Вѣдь ты еще недавно увѣряла меня, что любишь только меня одного.
   -- Ну, такъ что-жь изъ этого? И говорила, и теперь скажу, что люблю васъ одного. Ну, утѣшьтесь, утѣшьтесь. Ваше здоровье.
   Она налила и себѣ стаканчикъ и выпила его. Въ сосѣдней комнатѣ послышался стукъ захлопнутой наружной двери, и голосъ Сони произнесъ:
   -- Клавдія, я принесла сороковку.
   -- Передай ее тятенькѣ, а сама иди сюда чай пить, -- крикнула ей Клавдія.
  

VI.

  
   Феклистъ уже спалъ. Въ комнату Клавдіи доносились раскаты его храпа. Спала и Соня, свернувшись калачикомъ на лавкѣ, одѣтая и съ головой, закутанной въ платокъ. А Флегонтъ Иванычъ все еще сидѣлъ въ комнатѣ у Клавдіи. Онъ сидѣлъ безъ пиджака. Ему было жарко отъ выпитой наливки, которой въ бутылкѣ оставалось на донышкѣ. Клавдія была также раскраснѣвшись, щеки ея пылали, глаза играли особеннымъ блескомъ. Наливка на нее также подѣйствовала. Разговоръ у нихъ шелъ полушепотомъ и лишь изрѣдка въ спорѣ они слегка возвышали голосъ, но тотчасъ-же спохватывались. Клавдія говорила:
   -- И вѣдь какой ты глупый! Съ жому ревновать, меня вздумалъ!.. Къ учителю. А этотъ учитель ходить ко мнѣ только въ праздники днемъ, писать меня учитъ, да и то только тогда приходитъ, когда у тятеньки охотниковъ нѣтъ...
   -- Когда-бы не ходилъ, все-таки ходить, -- пробормоталъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Да ужь теперь и не будетъ больше ходить, потому что осень пришла и охота началась. Развѣ когда въ будни вечеромъ задумаетъ придти.
   -- Еще того лучше! Вечеромъ!-- фыркнулъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Да вѣдь надо мнѣ докончить писать-то выучитьея. Читать я кое-какъ знаю, а вотъ писать...
   -- На что тебѣ?
   -- Да хоть-бы тебѣ записку любовную написать -- и то хорошо. Кромѣ того, и у насъ по дому. Иногда тятенькѣ нужно охотниковъ своихъ о чемъ-нибудь запиской увѣдомить, а онъ неграмотный.
   -- Пустяки. Просто это отъ головного вѣтра и отъ своего коварства. А я въ безпокойствѣ, потому я тебя люблю по настоящему. Ты знаешь, я разъ съ дубиной у васъ на задахъ ходилъ, чтобъ ему ноги обломать.
   Клавдія вздохнула.
   -- Ахъ, Флеша, Флеша! Если-бы ты зналъ, что за человѣкъ этотъ учитель, ты не сталъ-бы къ нему ревновать, -- проговорила она.
   -- А нешто я не знаю его? Холостой человѣкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школѣ.
   -- Молодой, но все равно, что и не мужчина -- вотъ какой равнодушный человѣкъ. Онъ приходитъ да только и дѣлаетъ, что наставленія мнѣ читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотѣла. Право...-- разсказывала Клавдія.-- Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачѣмъ онъ пьянствуетъ, зачѣмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мѣсто горничной даже предлагалъ мнѣ въ Питеръ къ одной учительницѣ. "Здѣсь, говоритъ, соблазнъ, бѣгите отсюда". Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мнѣ даже пишетъ.
   -- Еще того лучше! -- воскликнулъ Флегонтъ Ивановичъ.-- Ну, значитъ, влюбленъ... А ты ему потакаешь, записки отъ него получаешь, къ себѣ принимаешь, улыбки ему разныя строишь.
   -- Постой, постой...-- перебила его Клавдія, -- да вѣдь онъ въ запискахъ пишетъ только, какъ я себя соблюдать должна.
   -- Покажи записки.
   -- Въ сундукѣ спрятаны. Далеко искать. Покажу когда-нибудь въ другой разъ.
   -- Ага! Въ сундукъ записки прячешь! Стало быть, считаешь за драгоцѣнность! Правду, значитъ, мнѣ говорили, что онъ на тебѣ даже жениться хочетъ..
   -- Что ты, что ты! Да онъ совсѣмъ не такой человѣкъ. Онъ словно монахъ...-- проговорила Клавдія.
   -- Монахи тоже всякіе бываютъ.
   Флегонтъ Ивановичъ сердился, дѣлалъ сумрачное лицо, усиленно затягивался папиросой.
   -- Нѣтъ, право, совсѣмъ монахъ. Ты знаешь, онъ даже мяса не ѣстъ. Никогда не ѣстъ, ни въ постные, ни въ скоромные дни, -- продолжала Клавдія.-- Онъ даже и рыбы не ѣстъ. Да... И меня съ тятенькой учитъ, чтобы и мы не ѣли. "Какъ вы, говорить, смѣете убивать животную тварь, если вы не можете ей жизнь дать?" -- вотъ что онъ говорить. У насъ пѣтухъ былъ, и сдѣлался у него на ногѣ желвакъ. Тятенька хотѣлъ его заколоть, чтобъ въ щахъ сварить, а учитель услыхалъ этотъ разговоръ, сейчасъ-же этого пѣтуха у насъ за шесть гривенъ купилъ, понесъ къ себѣ, посадилъ его подъ печку и давай лечить. Но пѣтухъ, все равно, околѣлъ.
   -- Какія сказки ты про него разсказываешь! Должно быть, ужъ онъ такъ тебѣ милъ, что ты про него сказки сочиняешь, -- недовѣрчиво усмѣхнулся Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Именно сказки, а на самомъ дѣлѣ это сущая правда, -- подтвердила Клавдія.-- И кромѣ пѣтуха, у него были происшествія. Ты Алексѣя Гаврилова знаешь? Вотъ что изба съ рѣзьбой на крышѣ. Вѣдь онъ рыбакъ. Поймалъ онъ какъ-то большущаго леща, Алексѣй-то Гавриловъ. А учитель по берегу идетъ: Алексѣй Гавриловъ и предлагаетъ ему, учителю то-есть. "Не желаете-ли, говоритъ, Михаилъ Михайлычъ, леща купить?" Учитель купилъ, сторговался за два двугривенныхъ, заплатилъ деньги, и что-же думаешь?! -- взялъ да и пустилъ его обратно въ воду.
   -- Да что ты!? Вотъ дуракъ-то! -- удивился Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Именно, дуракъ.
   -- Да можетъ быть, это враки?
   -- Алексѣй Гавриловъ божился, когда тятенькѣ разсказывалъ. Я и сама спрашивала учителя, и онъ отвѣчалъ мнѣ: "если я, говоритъ, могу какую-нибудь животную освободить отъ страданіевъ, то я обязанъ это сдѣлать". Правда, что онъ человѣкъ добрый, очень добрый, но у него въ головѣ все перепутано и самъ онъ какъ будто не въ себѣ, -- пояснила Клавдія.
   -- Вотъ такого-то человѣка къ себѣ принимать и не надо, -- наставительно замѣтилъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Да онъ и самой мнѣ надоѣлъ, но доучиться писать надо.
   -- Давай, я доучу тебя. Я, слава тебѣ Господи, бухгалтеръ у дяденьки. Дебетъ и кредитъ веду, стало быть, писать-то могу научить, -- предложилъ Флегонта Ивановичъ.
   -- Ну, хорошо, изволь... Я скажу ему, чтобъ больше не ходилъ, -- согласилась Клавдія, -- Вѣдь онъ скучный. Какой отъ него интересъ? Вонъ книги мнѣ носить читать, но книги все скучныя прескучныя, -- кивнула она на комодъ, гдѣ около зеркала лежали двѣ брошюрки.
   -- Такъ прогонишь учителя?
   -- Не прогоню. Зачѣмъ прогонять добраго человѣка? А просто скажу, чтобъ онъ больше не ходилъ ко мнѣ, что я ужь писать отлично научилась.
   -- Слово даешь, что больше его принимать не будешь?-- спрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Если онъ тебѣ такъ непріятенъ, -- изволь, слово даю, -- отвѣчала Клавдія.
   -- Протяни руку.
   -- Вотъ рука.
   Флегонта Ивановичъ хлопнулъ по рукѣ и сказалъ:
   -- Ну, спасибо. За это я тебѣ, какъ поѣду въ городъ, хорошей матеріи на шубку привезу. Куній воротникъ у тебя есть, а это матерія будетъ. Даже и подкладку тебѣ подъ пальто привезу, -- вотъ, какой я человѣкъ!
   Онъ всталъ, притянулъ къ себѣ Клавдію, обнялъ ее и сталъ цѣловать. Клавдія не отбивалась и проговорила:
   -- Вотъ теперь цѣлуй безъ опаски. И тятенька спитъ, и Сонька спитъ, и ребятишки опять.
  

VII.

  
   На утро Клавдія проспала долго. Она проснулась въ обычное время въ шестомъ часу утра, когда обыкновенно уходила на заводъ на работу, но такъ какъ сегодня она порѣшила на работу не отправляться, то повернулась на другой бокъ и ужь проспала до десяти часовъ. Въ восемь часовъ утра ее будилъ отецъ, но она ему даже не откликнулась, а Соня сообщила ему, что Клавдія сегодня на работу на заводъ не пойдетъ, и онъ оставилъ ее. Въ восемь часовъ Соня поставила самоваръ и опять будила сестру, будила къ чаю, но та сказала ей:
   -- Дай мнѣ отоспаться. Я потомъ чаю напьюсь, -- и опять заснула.
   Наконецъ, въ десять часовъ утра Феклисть сталъ колоть дрова въ избѣ, чтобы истопить печь -- и Клавдія проснулась отъ грохота и стука. Проснувшись, она не сразу встала, а еще нѣжилась въ постели. Перина у ней была мягкая -- наслѣдство матери, которая водила гусей и утокъ и въ нѣсколько лѣтъ накопила пера и пуху на перину и подушки. При жизни матери отецъ нѣсколько разъ пытался продать эту перину, изъ-за перины у ея матери съ отцомъ происходили жестокія драки, но все-таки перина уцѣлѣла и ею завладѣла Клавдія.
   Лежа въ постели, Клавдія вспоминала вчерашнія слова Флегонта Ивановича и мечтала о шубкѣ.
   "Хорошо-бы на бѣличьемъ мѣху справить", мелькнуло у ней въ головѣ. "Бѣличій мѣхъ можно попросить у Кондратья Захарыча, да не подаритъ толстый чортъ", тотчасъ-же рѣшила она. "На угощенье онъ не жалѣетъ, цѣлыя корзины привозить съ угощеньемъ, на масляной разъ свѣжей икрой всѣхъ закормилъ. Я ему и блины пекла, и уху варила, а онъ что? Въ слѣдующій пріѣздъ только тоненькую золотую браслетку подарилъ за все, про все".
   Кондратій Захаровичъ былъ охотникъ, который, пріѣзжая на охоту, останавливался въ избѣ Феклиста Герасимова. У Феклиста жила на хлѣбахъ и собака Кондратія Захаровича. Кондратій Захаровичъ былъ вдовый купецъ, торговавшій въ Петербургѣ въ рынкѣ желѣзомъ и домовыми принадлежностями, то-есть замками и шпингалетами, дверными ручками и т. п. Это былъ тучный человѣкъ. Онъ разсказывалъ всѣмъ, что охотится для здоровья, ради моціона, но пріѣзжая на охоту почти всегда съ пріятелями, бражничалъ и уѣзжалъ пьяный и полубольной.
   "Погордѣе себя съ нимъ держать, такъ можетъ быть и привезетъ мѣхъ", мечтала снова Клавдія. "Мнѣ-бы бѣличій... Бѣличій мѣхъ не Богъ знаетъ чего стоитъ. Теперь Кондратій Захарычъ скоро пріѣдетъ на охоту. Онъ давно не бывалъ. Попрошу я у него... Право, попрошу. Или вотъ какъ сдѣлаю: заберу я себѣ павлина въ голову и безъ всякой улыбки съ нимъ... Начнетъ руки распространять и щипаться -- руки прочь. Дескать, такъ и такъ, вы прежде должны все это заслужить. Привезите мнѣ мѣхъ на шубку, тогда и я къ вамъ буду ласковой. Конечно-же... Что ему въ зубы-то смотрѣть! Такъ и сдѣлаю", рѣшила Клавдія и стала вставать съ постели.
   -- Сонька! -- крикнула она. -- Самоваръ-то ужъ остылъ?
   -- Еще-бы не остыть! -- откликнулась Соня, чистившая картофель для варева.
   -- Такъ подогрѣй его скорѣй.
   Покорная Соня тотчасъ-же оставила чистку картофеля и принялась ставить самоваръ.
   -- Часъ тому назадъ учитель былъ, -- сообщила она сестрѣ.
   -- Что ему? -- откликнулась изъ своей комнаты Клавдія.
   -- Книжку тебѣ принесъ.
   -- О, чтобъ его съ книжкой! Вотъ надоѣлъ-то!
   -- Очень удивился, что ты спишь. Онъ ходилъ на кирпичный заводъ, думалъ тамъ тебя встрѣтить, не нашелъ и сюда пришелъ. Спрашивалъ, что здорова-ли ты, что до сихъ поръ спитъ! Я говорю: "Здорова. Что ей дѣлается!"
   -- А не сказала, что вчера у насъ гость былъ?
   -- Съ какой-же стати я буду говорить?
   -- Умница, Сонька. За это я тебѣ подарю мою розовую ситцевую кофточку.
   -- Спасибо сестрица.
   Черезъ десять минутъ Клавдія уже вышла изъ своей комнаты и вынесла Сонѣ розовую ситцевую кофточку, довольно ужъ, впрочемъ, полинявшую. Также держала она въ рукѣ жестяную банку. Самоваръ уже кипѣлъ на столѣ.
   -- Давай кофейникъ... -- сказала Клавдія Сонѣ.-- Буду сейчасъ кофей пить и тебя угощу. А гдѣ отецъ?-- спросила она.
   -- Христомъ Богомъ выпросилъ у меня пятачекъ и пошелъ опохмелиться.
   -- Ахъ! Вотъ ужъ горбатаго-то, должно быть, только могила исправитъ! -- вздохнула Клавдія и принявъ отъ Сони жестяной кофейникъ, принялась дѣлать кофе.
   -- Вотъ книжка, что тебѣ учитель велѣлъ передать, -- протянула Соня Клавдіи брошюрку въ желтенькой бумажкѣ.
   -- А ну ее! -- воскликнула Клавдія и вышибла изъ руки Сони брошюрку.
   Клавдія была въ красной нижней юбкѣ, обшитой въ два ряда черной тесьмой, въ бѣлой кофточкѣ съ кружевцами и въ туфляхъ на босую ногу.
   Кофею она напилась скоро, велѣла Сонѣ убрать посуду и кофейникъ и сказала:
   -- Буду сегодня кружева нашивать на шелковую юбку, которыя я курила у урядничиховой сестры. Но прежде чѣмъ нашивать, надо кружева-то немножко разгладить. Согрѣй-ка утюгъ, да поставь мнѣ на два стула гладильную доску.
   Клавдія ушла къ себѣ въ комнату за кружевами, а Соня стала исполнять, что потребовала сестра. Минутъ черезъ пять Клавдія вернулась съ кружевами.
   -- Ты знаешь, урядничихина сестра просто дура была, что продала мнѣ эти кружева за два съ полтиной. Они втрое дороже стоютъ, -- сказала Клавдія.
   -- Да вѣдь ей, я думаю, они даромъ достались. Она у какой-то графини въ горничныхъ живетъ, -- отвѣчала Соня.
   -- Ну, все-таки... Въ двухъ мѣстахъ они разорваны, но я ихъ подштопаю. Ты утюгъ-то не перекаливай, Соня. Ихъ надо чуть-чуть тепленькимъ разглаживать.
   -- Да я только сейчасъ его къ огню поставила. Клавдія вынула изъ печки утюгъ, отерла его о половикъ, держа въ тряпкѣ, помусоливъ палецъ, тронула имъ по утюгу и проговорила:
   -- Даже и не шипитъ. Такой мнѣ и надо.
   Она подошла къ гладильной доскѣ, поставленной на два стула противъ окна, и только хотѣла гладить кружева, какъ вдругъ, взглянувъ въ окно, воскликнула:
   -- Батюшки! Охотники пріѣхали и Кондратій Захарычъ съ ними! А я въ одной нижней юбкѣ! Сонька! Убирай скорѣй утюги и гладильную доску, -- приказала она сестрѣ и, схвативъ кружева, опрометью бросилась къ себѣ въ комнату.
  

VIII.

  
   За окномъ, между тѣмъ, раздавались возгласы:
   -- Эй! Что-жъ никто не встрѣчаетъ? Есть-ли бо дворѣ живъ человѣкъ!
   Это кричалъ Кондратій Захаровичъ Швырковъ, вытаскивая изъ телѣги, въ которой онъ пріѣхалъ съ пароходной пристани, плетеную карзинку съ виномъ и закусками, два ружья въ чехлахъ, подушку въ темной ситцевой наволочкѣ. Ему помогалъ мужикъ-возница. Швырковъ былъ въ сѣромъ охотничьемъ костюмѣ съ зеленой оторочкой и съ громадными мѣдными пуговицами, въ высокихъ сапогахъ, перетянутыхъ выше колѣнъ ремнями и на головѣ имѣлъ сѣрый картузъ. Это былъ довольно толстый человѣкъ лѣтъ за пятьдесятъ, невысокаго роста, съ рыжей бородой клиномъ, начинающей уже сѣдѣть, съ одутловатымъ лицомъ и мѣшками подъ глазами. Онъ пріѣхалъ не одинъ. Была и вторая подвода. Изъ вся вылѣзалъ рослый брюнетъ среднихъ лѣтъ въ усахъ, закрученныхъ въ стрѣлку и облеченный въ кожаную куртку на овчинѣ, тоже въ охотничьихъ сапогахъ и въ тирольской шляпѣ темнозеленаго фетра съ стоячимъ тетеревинымъ перомъ. Съ нимъ былъ жиденькій маленькій человѣчекъ въ обыкновенномъ городскомъ пальто, въ обыкновенныхъ русскихъ сапогахъ и кожаной фуражкѣ. На красномъ лицѣ его съ рѣдкой бородкой торчали два глаза, выпяченные, какъ у рака, и сизый носъ. Первый былъ ходатай по дѣламъ Романъ Карловичъ Шнель, обрусѣвшій нѣмецъ, а второй -- Григорій Кузьмичъ Перешеевъ, человѣкъ безъ опредѣленныхъ занятій, когда-то торговавшій, а нынѣ состоящій прихлебателемъ у Швыркова. Швырковъ возилъ его съ собой на охоту для компаніи.
   -- Эй! Кто-нибудь! -- опять закричалъ Швырковъ передъ окнами избы.-- Откликнитесь! Феклистъ Герасимовъ дома?
   Отвѣта опять не послѣдовало. Изъ сосѣдней избы выглянула голова бабы въ платкѣ и сказала:
   -- Вамъ Феклиста Герасимыча? Кажется, въ кабакъ или въ лавочку ушелъ.
   -- Отставной козы барабанщикъ! Да постучись ты въ окно-то. Видишь, я съ извозчикомъ разсчитываюсь, -- обратился Швырковъ къ Перешееву.-- А то стоишь, какъ ступа.
   Перешеевъ бросился къ окну и забарабанилъ въ стекло. Изъ калитки выскочила Соня въ байковомъ платкѣ на головѣ.
   -- Здравствуйте, Кондратій Захарычъ, -- сказала Сопя Швыркову.-- Милости просимъ... Пожалуйте... Но тятеньки дома нѣтъ! Онъ на деревнѣ. Сейчасъ я его приведу. Здравствуйте, Романъ Карлычъ, здравствуйте, господинъ Перешеевъ, -- кивнула она другимъ охотникамъ и побѣжала по улицѣ, насколько позволяла ей хромая нога.
   Возницы забирали вещи и тащили въ избу. У Шнеля, кромѣ охотничьихъ вещей, были также плэдъ и подушка и, кромѣ того, широкій длинный плащъ съ башлыкомъ сѣраго солдатскаго сукна. Помогалъ вносить въ избу вещи и Перешеевъ.
   Охотники вошли въ избу и стали располагаться по лавкамъ.
   -- Скажите на милость, никого пѣтъ. Пустая изба. Даже и чертенятъ-мальчишекъ нѣтъ, -- проговорилъ Швырковъ, снимая съ себя яхташъ и фляжку, перекинутыя на ремняхъ черезъ плечи.
   -- Я дома, я...-- откликнулась Клавдія изъ своей комнаты.-- Только не могу выдти къ вамъ сейчасъ, потому что не одѣта. Здравствуйте, Кондратій Захарычъ.
   -- Ахъ, ты дома, моя прелесть? Ну, вотъ и отлично! -- закричалъ Швырковъ.-- Здравствуй, душечка! Можно войти къ тебѣ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я еще не одѣта. Погодите. Я сейчасъ выду, -- послышалось изъ комнаты.
   -- Да мнѣ, ангелочекъ, и не нужно вашей одежи. Вы безъ одежи, я думаю, лучше. А пока тятеньки нѣтъ, я и поцѣлую тебя въ обѣ аленькія щечки!
   Швырковъ сталъ напирать на запертую дверь изъ дюймовыхъ досокъ и оклеенную обоями.
   -- Да не входите-же, -- упрашивала Клавдія.-- Ну, что-жъ это! Даже крючекъ оторвали! Какое свинство.
   И она стала задвигать дверь стульями, а на одинъ изъ нихъ даже сѣла, но Швырковъ оттолкнулъ стулья и все-таки вошелъ въ комнату. Клавдія была въ черной шерстяной юбкѣ, но еще безъ лифа.
   -- Ну, что-же это такое! Ну, какъ вамъ не стыдно! -- кричала она.-- Вѣдь это-же свинство.
   Но Швырковъ, обхвативъ ее, цѣловалъ въ щеки и шею и говорилъ:
   -- Совсѣмъ купеческая штучка! И какъ такая сдобненькая и миндальная въ деревнѣ уродилась! Пупочка, совсѣмъ пупочка. Вотъ ужъ папенька-то твой тебѣ не подъ кадрель. Папенька чумазый, а дочка такая крупитчатая.
   -- Уймитесь. Послушайте, уймитесь-же пожалуста. Будетъ съ васъ, -- упрашивала Клавдія.-- Слышите, вонъ тятенька идетъ. Соня привела его.
   На крыльцѣ дѣйствительно кто-то громыхалъ сапогами. Швырковъ чмокнулъ Клавдію въ губы и вышелъ изъ комнаты.
   Въ дверяхъ стоялъ Феклистъ, держалъ въ рукѣ картузъ съ разорваннымъ козырькомъ и, кланяясь, говорилъ:
   -- Пожаловали, батюшка Кондратій Захарычъ. Вотъ и отлично. А у насъ тетеревиныхъ выводковъ сила. Я за грибами ходилъ, такъ-такъ и порхаютъ. И смѣлые какіе! Я ужъ писать вамъ хотѣлъ, а вотъ вы и сами пожаловали. Роману Карлычу добраго здоровья. Григорій Кузьмичъ, батюшка, здравствуйте.
   И Феклистъ, раскланиваясь съ Швырковымъ и Шнелемъ, протянулъ Перешееву руку.
   Перешеевъ сниходительно взялъ его руку и съ усмѣшкой задалъ вопросъ:
   -- Къ Семену Банкину въ стеклянную библіотеку благословитися бѣгалъ, что-ли?
   -- Только на пятачокъ, господимъ Перешеевъ, только на пятачекъ, -- отвѣчалъ Феклистъ, бросился къ корзинкѣ Швыркова съ выпивкой и закуской и спросилъ:-- Прикажете вынимать, Кондратій Захарычъ?
   -- Оставь. И безъ тебя вынутъ. Для этого Перешеева вожу. Ну, что собаки мои?
   -- Въ лучшемъ видѣ.
   -- Ты ихъ, поди, съ голоду заморилъ?
   -- Чего-съ? Овсянки не проѣдаютъ. Дайте ситника -- носы воротятъ. Конечно, не сейчасъ, потому сейчасъ мы еще и сами не обѣдали и собакъ не кормили. А послѣ дачи корма -- на ситникъ не глядятъ.
   -- Приведи ихъ сюда.
   Феклистъ удалился и черезъ минуту въ избу вбѣжали два сетера и съ радостнымъ визгомъ бросились къ Швыркову.
   -- Собаки эти мнѣ все равно, что дѣти -- вотъ какъ я ихъ предполагаю, -- хвастался Феклистъ, а самъ не спускалъ глазъ съ корзинки съ провизіей и выпивкой.-- Такъ какъ-же, батюшка, Кондратій Захарычъ, вы думаете: сейчасъ вамъ на охоту идти или прежде подзакусить желаете?-- спросилъ онъ Швыркова, ласкавшаго собакъ.
   -- Милліонеръ! Какъ ты думаешь?-- въ свою очередь задалъ Швырковъ Перешееву вопросъ и улыбнулся.
   Перешеевъ какъ-то весь скорчился, съежился отъ такого вопроса и, потирая руки, произнесъ:
   -- Даже и съ медицинской точки зрѣнія на голодный желудокъ охотиться не подобаетъ.
   -- Будто?-- опять улыбнулся Швырковъ и сказалъ:-- Ну, будь хлѣбодаромъ и виночерпіемъ и вытаскивай все изъ корзины.
   Феклистъ оживился, бросился къ столу, сталъ его выставлять на середину, и кричалъ дочери:
   -- Клавдія! Клавдюша! Столъ-то надо скатереткой закрыть. Тащи сюда скатерть! Да что ты тамъ копаешься! Иди скорѣй.
   -- Свою скатерть привезъ. Не надо вашей, -- отвѣчалъ Швырковъ.
  

IX.

  
   Перешеевъ суетился около стола, разставлялъ бутылки, вынималъ изъ корзинки свертки съ закусками. Кусокъ сыру, копченыя языкъ и копченую корюшку положилъ онъ на поданныя Соней три тарелки, но остальное ему пришлось положить на столъ въ бумажкахъ. Соня, конфузясь, заявила:
   -- Извините. У насъ тарелокъ больше нѣтъ. Всего три тарелки.
   -- Куда-же вы ихъ дѣвали, черти полосатые?-- спросилъ Швырковъ.-- Прошлый разъ я пріѣзжалъ такъ было больше. Даже я самъ посѣялъ у васъ здѣсь двѣ свои тарелки. Вотъ эта фарфоровая тарелка моя.
   -- У насъ дѣйствительно было семь тарелокъ, -- отвѣчала Соня:-- Но вотъ тутъ какъ-то тятенька...
   -- Что тятенька?-- закричалъ на нее Феклистъ.-- Сама разбила, да на тятеньку воротишь.
   -- Конечно-же, когда вы во второй Спасъ были выпивши, то разбили ихъ.
   -- Молчи, хромоногая! Туда-же на тятеньку.
   Швырковъ въ это время курилъ папиросу.
   -- Милліонеръ! -- обратился онъ къ Перешееву.-- Напомни мнѣ, чтобъ я имъ привезъ металлическихъ эмалированныхъ тарелокъ. Эти ужъ тятенька не разобьетъ.
   -- Да ужь и то давно пора, -- заговорила Клавдія, выходя изъ своей комнаты.-- А то ѣздить ѣздите къ намъ и кушаете здѣсь, и пьете, а нѣтъ того, чтобы посудки предоставить намъ.
   -- Ба! Королева! -- всплеснулъ руками Швырковъ при видѣ Клавдіи.-- Скажите на милость, какая она франтиха! Городской модницѣ не уступитъ. Фу ты, ну ты!
   Клавдія была въ черной люстриновой юбкѣ и пунсовой канаусовой кофточкѣ, перетянутой на таліи серебрянымъ кавказскимъ поясомъ.
   И Швырковъ протянулъ къ ней руки. Клавдія отмахнулась отъ него и попятилась.
   -- Только ужъ пожалуйста платье виномъ не обливать!-- сказала она.-- Держите себя въ аккуратѣ.
   -- Обольемъ, такъ и новое купимъ и подаримъ.
   -- Ну, насчетъ подарковъ-то вы не очень тароваты, -- шепнула она ему.-- Закусками и виномъ закормить и запоить рады, а что до подарковъ, то кромѣ вотъ этого тоненькаго браслета, я ничего отъ васъ не видала.
   -- А ты знаешь, умница, пѣсню: "мнѣ не дорогъ твой подарокъ, дорога твоя любовь?"
   Клавдія посмотрѣла по сторонамъ, увидала, что отца въ избѣ нѣтъ, и отвѣчала:
   -- Да съ чего вы взяли, что мнѣ дорога ваша любовь? Вотъ еще что выдумали! Это вамъ должно быть дорога моя любовь.
   -- Королевѣ почетъ и мѣсто... Садитесь на лавочку посрединѣ, -- указалъ ей на лавку Швырковъ.-- Чѣмъ просить прикажете?
   -- Нѣтъ, ужъ сѣсть я не сяду. Я знаю ваши замашки. Вы сейчасъ облапливать, а я терпѣть этого не могу. А такъ на ходу бутербродъ съ икрой, пожалуй, съѣмъ.
   -- Милліонеръ! Бутербродъ съ икрой барышнѣ. А что выпить, мамзель?
   -- Выпить -- ничего..
   -- Какъ такъ ничего? Не можетъ этого быть, чтобъ ничего.
   -- Да вѣдь утро еще. Что-жь спозаранку-то глаза заливать!
   -- Да не заливать, а просто выпить съ господами охотниками за компанію.
   -- Подите вы! Мнѣ и смотрѣть-то на вино съ утра противно. Ужъ одинъ нашъ тятенька съ своимъ пьянствомъ сдѣлалъ то, что подчасъ всѣ бутылки готова перебить.
   Клавдія взяла отъ Перешеева бутербродъ съ икрой и отошла отъ стола. Швырковъ, переваливаясь съ ноги на ногу, подошелъ къ ней съ бутылкой рябиновой наливки и съ серебрянымъ стаканчикомъ.
   -- Здѣсь не тятенька вашъ, а влюбленный въ васъ купецъ Швырковъ выпить проситъ съ нимъ за кампанію.
   -- Не стану я пить. Отстаньте пожалуйста! -- строго отвѣчала Клавдія.
   -- Отчего?
   -- Ахъ, Боже мой! Отчего! Да просто не хочу.
   -- За мое-то здоровье? Вѣдь я за мое здоровье прошу... Только одну единую за мое здоровье.
   -- Вотъ за ваше-то здоровье и не хочу.
   -- Почему такъ? За что такая жестокость съ вашей стороны?-- приставалъ Швырковъ.
   -- Очень просто. Не стоите. Кабы вы для насъ, то и мы-бы для васъ...-- проговорила Клавдія, лукаво улыбнувшись.,
   Швырковъ недоумѣвалъ.
   -- Странно. Какъ я объ этомъ понимать долженъ?-- спросилъ онъ.
   -- Какой вы глупый, посмотрю я на васъ. Давеча вы ворвались ко мнѣ въ комнату, начали меня по спинѣ хлопать, щипать, цѣловать, а какую я за все это отъ васъ корысть имѣю? Только одна корысть и есть, что вы тятеньку спаиваете, а онъ потомъ, проспавшись, наши вещи пропиваетъ. Поняли?
   Клавдія нахмурилась и отвернулась отъ Швыркова.
   -- Гмъ... Что-же я долженъ дѣлать, чтобъ васъ умилостивить?-- задалъ онъ вопросъ.
   -- И вы еще спрашиваете? Какой недогадливый! Съ подаркомъ пріѣхать, да не съ какимъ-нибудь, а съ настоящимъ.
   -- Гмъ... Что-жъ... Это можно. Какой-же вы подарокъ, мамзель Клавдинька желаете? Сережки золотыя?
   -- Зачѣмъ серьги? Наступитъ зима, а у меня шубки нѣтъ. Привезите мнѣ бѣличьяго мѣху на шубку.
   -- Ого-го! Это вѣдь ужъ совсѣмъ на городской манеръ! -- покачалъ головой Швырковъ.
   -- А я чѣмъ хуже городской дѣвицы? Хотите если, чтобъ я къ вамъ чувствовала чувства, должны и сами свои чувства показать.
   Швырковъ подумалъ и сказалъ:
   -- Ну, что-же, бѣличъяго мѣху можно привезти.
   -- Когда привезете?
   -- Да въ слѣдующее воскресенье пріѣду и привезу.
   -- Ну, хорошо. Не надуете?
   -- Купцу Швыркову тысячи рублей на слово вѣрятъ, -- гордо отвѣчалъ Швырковъ и, протянувъ къ Клавдіи бутылку и стаканчикъ, спросилъ:-- Такъ можете теперь съ купцомъ ІІІвырковымъ чокнуться?
   -- Давайте, -- протянула руку Клавдія къ стаканчику.
   -- "Милліонеръ"! Давай сюда второй стаканчикъ!-- крикнулъ Швырковъ Перешееву.
   Тотъ подскочилъ съ серебрянымъ стаканчикомъ.
   -- Велите дать и второй бутербродъ съ икрой, -- сказала Клавдія.
   -- "Милліонеръ"! Еще бутербродъ съ икрой королевѣ!
   Швырковъ налилъ изъ бутылки въ два стаканчика -- себѣ и Клавдіи, и они вышли. Вошелъ Феклистъ.
   -- Приказалъ ребятишкамъ лодку для вашей милости справить, -- сказалъ онъ охотникамъ.-- На лодкѣ до того лѣска, гдѣ выводки, мы живо доѣдемъ.
   -- Ну, вотъ спасибо. Пѣшкомъ-то я съ моимъ животомъ, ты самъ знаешь, не мастакъ ходить, -- проговорилъ Швырковъ.-- А то и до лѣсу-то ходи, да и въ лѣсу-то ходи.
   Феклистъ стоялъ около стола и умильно смотрѣлъ на бутылку съ водкой.
   -- Вишь, глазищи-то выпучилъ! Выпить хочешь, что ли?-- спросилъ его Швырковъ.
   -- Да какъ-же не хотѣть-то, ваша милость, Кондратій Захарычъ! Инда слюна бьетъ.
   -- "Милліонеръ"! Нацѣди ему Купель Силоамскую.
   Перешеевъ взялъ большой серебряный бокалъ, привезенный для пива, и налилъ въ него водки. Феклистъ медленно и съ жадностью его выпилъ.
  

X.

  
   Охотники завтракали у Феклиста добрые два часа. Послѣ завтрака пили чай съ коньякомъ. Швырковъ склоненъ былъ напиться, но его комнаньонъ Шнель то и дѣло его останавливалъ отъ питья.
   -- Ну, какой-же ты будешь охотникъ, если намажешься?-- говорилъ онъ Швыркову и достигъ, что тотъ былъ относительно трезвъ, когда они отправились на охоту.
   Феклистъ, выпивъ бокалъ водки, продолжалъ умильно посматривать на бутылки, но ему Шнель пить больше не далъ. Клавдія наотрѣзъ отказалась пить, ограничившись одной рюмкой рябиновой наливки, сколько къ ней не приставали Швырковъ и Шнелъ. Шнель упрашивалъ съ нимъ чокнуться, она отвѣчала:
   -- Вечеромъ, вечеромъ... Вѣдь вы у насъ ночевать будете. Вотъ за ужиномъ и чокнусь съ вами, а теперь не могу, не просите, мнѣ нужно дома дѣло дѣлать, я сегодня изъ-за этого нарочно на заводъ на работу не пошла.
   "Милліонеръ" Перешеевъ напился, хотя ему много пить не дали. Шнель, смѣясь, говорилъ, что Перешеевъ опьянѣлъ отъ старыхъ дрожжей, разбавленныхъ тремя рюмками.
   -- Вѣдь его только порастрясти, прибавь рюмку на старыя дрожжи -- онъ и готовъ, -- шутилъ Шнель и скомандовалъ:-- Ну, пойдемте!
   Швырковъ и Шнель начали надѣвать на себя яхташи, фляшки и пантронташи, вынули изъ чехловъ ружья. Собаки, видя приготовленія, прыгали и радостно визжали. Онѣ предчувствовали прогулку. Феклистъ облекся въ пальто и въ картузъ съ надорваннымъ козырькомъ, понесъ ружья, и всѣ отправились на рѣчку, которая протекала недалеко отъ деревни. Перешеевъ не могъ идти. Во время сборовъ онъ прикурнулъ въ уголкѣ на лавкѣ и заснулъ. Его оставили въ избѣ.
   Клавдія провожала охотниковъ за ворота и вдругъ за угломъ избы увидѣла учителя. Онъ стоялъ блѣдный въ бѣломъ демикатоновомъ картузѣ на затылкѣ и въ синей блузѣ, опоясанной кожанымъ поясомъ. Глаза его блуждали. Худое желтое лицо съ маленькой бородкой было искажено иронической улыбкой, бѣлокурые длинные волосы выбились изъ-подъ картуза на лобъ и въ рукѣ онъ судорожно сжималъ толстую сучковатую палку.
   Клавдія, увидавъ его, невольно попятилась и въ страхѣ побѣжала домой.
   -- Опять учитель здѣсь! Скажи ему, что меня дома нѣтъ, -- проговорила она Сонѣ, которая прибирала закуску, и бросилась къ себѣ-въ комнату.
   Но учитель уже стоялъ въ дверяхъ и искалъ Клавдію глазами.
   -- Мнѣ Клавдію Феклистовну... На одну минуту Клавдію Феклистовну, -- мрачно говорилъ онъ Сонѣ.
   -- Да ея нѣтъ дома, -- растерянно отвѣчала Соня.
   -- Какъ нѣтъ, Софья Феклистовна? Вы лжете, Софья Феклистовна! Я сію минуту видѣлъ за воротами.
   -- Да ужъ не знаю, право... А ея нѣтъ...
   -- Соня! Сонечка! Зачѣмъ вы лжете? -- вскричалъ учитель.-- Или и васъ подкупили губить вашу сестру Клавдію? Изъ-за утонченныхъ явствъ, изъ-за рюмки вина и ничтожной подачки вы отдаетесь на сторону гнусныхъ развратниковъ! -- покачалъ онъ головой, указывая на неубрачную еще закуску.
   Соня не знала, что отвѣчать. Клавдія выручила сестру.
   -- Ахъ, какъ вы мнѣ надоѣли! Не только надоѣли, но измучили! Что вамъ? Чего вы опять отъ меня хотите?-- раздраженно проговорила она, выходя изъ своей комнаты, и остановилась у дверей.
   Учитель сдѣлалъ къ ней два шага.
   -- Клавдія Феклистовна! Клавдія! Я пришелъ... я увидалъ... Увидалъ, что опять эти развратники пріѣхали... И вотъ я пришелъ умолять... не губите, дорогая моя, вашу душу и тѣло, -- бормоталъ онъ.
   -- Да вѣдь ужъ слышали это, сто разъ отъ васъ слышали, -- отвѣчала Клавдія.
   -- Другъ мой, но я вижу, что слова мои гласъ вопіющаго въ пустынѣ, что вы имъ не внимаете, что вы ихъ...
   -- А если это такъ, то нечего вамъ и языкъ о зубья околачивать.
   -- Но вѣдь душу возмущаетъ, душу... Я изстрадался. Вчера этотъ мальчишка Флегонтъ...
   -- А, такъ вы еще подсматривать! -- вспыхнула Клавдія. -- Тогда не смѣйте ко мнѣ больше ходить! Не надо мнѣ вашего ученья. Какъ только придете -- все одни и тѣ-же разговоры... Надоѣло мнѣ это.
   Клавдія ушла въ свою комнату и заперла дверь. Учитель опять сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и остановился у двери.
   -- Голубушка! -- слезливо восклицалъ онъ.-- Но вѣдь и дождевыя капли долбятъ камень, такъ неужели-же живое слово?..
   -- Уходите отъ насъ, я васъ прошу! -- послышалось изъ-за двери.
   -- Клавдія! Клавдинька! На колѣняхъ васъ умоляю: спасайте свою душу, спасайте свое тѣло. Вы достойны лучшаго удѣла. Бѣгите, бѣгите вонъ изъ этого дома!
   Учитель опустился на колѣни и плакалъ.
   -- Да вы совсѣмъ полоумный! -- откликнулась Клавдія, пріотворивъ дверь.-- Правду всѣ говорятъ, что вамъ на цѣпь пора. Ну, что это вы дѣлаете? Какъ вамъ не стыдно? Учитель, взрослый человѣкъ, а самъ дурака ломаетъ: на колѣняхъ стоитъ и плачетъ.
   Клавдіи сдѣлалось жалко его. Она вышла изъ своей комнаты и стала поднимать его съ колѣнъ.
   -- Встаньте и идите домой... Что это такое! На колѣняхъ стоять! Да вы просто порченный какой-то... Такъ плакать... Вы испорчены... Васъ кто-нибудь по злобѣ испортилъ. Ну, встаньте, голубчикъ, сядьте, отдохните и ступайте домой!..
   Учитель поднялся съ колѣнъ, схватилъ ея руки и сталъ ихъ покрывать поцѣлуями, бормоча:
   -- Бѣгите вонъ, ангелъ мой... Бѣгите прочь изъ этого дома! Здѣсь вамъ нѣтъ спасенія!
   -- Ну, что вы говорите! Зачѣмъ пустяки болтать! Ну, куда я побѣгу? Ну, зачѣмъ я побѣгу изъ родительскаго дома?-- говорила Клавдія, усаживая его на лавку.
   -- Изъ родительскаго дома?-- воскликнулъ учитель.-- Но родитель вашъ недостойный, грязный человѣкъ. А куда вамъ бѣжать? Бѣгите ко мнѣ, спасайтесь у меня. Мой домъ къ вашимъ услугамъ. Берите своего ребенка и бѣгите, Клавдинька.
   -- Вишь, что выдумали! А говорить-то что будутъ?-- улыбнулась Клавдія.
   -- Голубушка, да вѣдь теперь-то говорятъ хуже. Вы послушайте-ка, что говорятъ про васъ! -- прошепталъ плаксивымъ голосомъ учитель.
   -- Э, пускай говорятъ! На чужой ротокъ не накинешь платокъ, -- махнула рукой Клавдія.-- Я за себя не боюсь. Плевать мнѣ на все. Но тогда и про васъ говорить будутъ. А вѣдь вы учитель, ребятъ должны учить. У васъ начальство есть.
   -- Да я для вашего спасенія, голубушка, готовъ всѣмъ, всѣмъ пожертвовать. Берите ребенка и бѣгите. Мы будемъ жить, какъ братъ и сестра...
   Клавдія отошла отъ него и сѣла поодаль на табуретку.
   -- И что это именно я-то такъ далась вамъ, не понимаю! -- проговорила она.-- Мало-ли у насъ тутъ на заводѣ, да въ деревнѣ есть дѣвушекъ, однако вы къ нимъ не пристаете.
   -- Эхъ, Клавдія Феклистовна!
   Учитель тяжело вздохнулъ, вынулъ платокъ и сталъ отирать слезы и сморкаться. Прошло минуты двѣ и Клавдія сказала:
   -- Успокоились? Ну, и идите теперь домой. Мнѣ дѣломъ надо заниматься. Я оттого и на заводъ не пошла, что хочу по домашеству заняться.
   Учитель поднялся съ лавки и, сказавъ "прощайте", направился къ выходу, но у двери опять остановился, обернулся и проговорилъ:
   -- Еще разъ умоляю... Умоляю: спасайте душу и тѣло! Спасайте! Вы погибаете.
   -- Идите, идите, Михаилъ Михайлычъ! Идите... Все это я ужъ сто разъ отъ васъ слышу. А насчетъ погибели -- не бойтесь. Не погибну я... Не таковская я... Идите съ Богомъ...
   Клавдія махнула учителю рукой. Тотъ медленно вышелъ изъ избы.
  

XI.

  
   По уходѣ учителя Клавдія долго смотрѣла въ окошко.
   -- Не видать его что-то...-- проговорила она.-- Или опять за уголъ избы спрятался? Нѣтъ, идетъ... Пошелъ въ себѣ домой... И вѣдь идетъ-то какъ пьяный, покачиваясь.
   -- Да можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ выпилъ, -- сказала Соня, стоя у стола, пригорюнившись.
   Ей было жалко учителя. Она даже слезливо моргала глазами.
   -- Онъ-то выпилъ?-- воскликнула въ отвѣтъ ей Клавдія.-- Да онъ капли вина къ ротъ не беретъ. Онъ придетъ, такъ только и проклинаетъ вино.
   -- Проклинать проклинаетъ, а тутъ взялъ да и выпилъ съ горя.
   -- Полно врать! Какое у него горе! Просто хочетъ на чемъ-то на своемъ поставить.
   -- Полюбилъ онъ тебя, а ты къ нему безъ всякихъ чувствъ -- вотъ и горе его.
   Клавдія покачала головой.
   -- Ну, не знаю ужъ я, чтобы такіе люди были влюбившись, -- проговорила она.-- Ты послушала-бы, что онъ говоритъ, когда приходитъ меня учитъ! Онъ мнѣ сказалъ...-- начала было она, но тутъ-же махнула рукой и прибавила:-- Впрочемъ, что тебѣ разсказывать! Ты все равно не поймешь.
   -- Напрасно такъ думаешь про меня, -- обидчиво проговорила Соня и тутъ же подмигнула глазомъ:-- А вотъ помяни мое слово, что влюбленъ! Потомъ увидишь.
   Въ это время за печкой заплакалъ ребенокъ Клавдіи и Соня бросилась къ нему.
   -- Покормитъ надо Устьку. Ты покорми ее, -- сказала Клавдія.-- Да надо и самимъ обѣдать. Вонъ ужь скоро часъ. Надо будетъ мальчишекъ покликать.
   -- Гдѣ ихъ кликать! Они, поди, на рѣчкѣ рыбу ловятъ. Давеча захватили по ломтю хлѣба, удочки и ушли на рѣчку. Придутъ, такъ поѣдятъ, -- отвѣчала изъ-за печки Соня, вынесла оттуда голоногую дѣвочку Клавдіи и передала ее сестрѣ.
   Клавдія взяла ее на руки, утерла ей носъ подольцемъ ея-же ситцеваго платьица и, поцѣловавъ, пробормотала:
   -- Кушать, дрянь, хочешь, кушать, сопливая, хочешь? ну, вотъ мы сейчасъ тебя покормимъ кашкой. Постой, Соня, ты не убирай закуски-то. Мы поѣдимъ и ихъ немножко. Хоть закуской ихней за все это безпокойство попользоваться. А то пріѣзжаютъ, безобразничаютъ, комъ даже пьянаго оставили, -- кивнула она на славшаго на лавкѣ Перешеева:-- а толку никакого. Кондратій Захарычъ скупъ, а нѣмецъ этотъ Романъ Карлычъ еще скупѣе. Кондратій Захарычъ тятенькѣ за весь пріѣздъ и ночевку рубль даетъ, а нѣмецъ и того не даетъ. А мнѣ такъ хоть-бы когда плюнулъ. А между тѣмъ, то и дѣло наровитъ ущипнуть.
   -- А свой шелковый-то бѣлый платокъ тебѣ подарилъ, которымъ онъ горло повязывалъ?-- напомнила Соня.
   -- Ну, что это! Этого я не считаю. Да и когда.это было? Вѣдь это давно ужъ было.
   -- А ящичекъ-то съ зеркальцемъ, со щеткой, гребенкой и ножницами ты у него выпросила.
   -- Такъ вѣдь выпросила, а не самъ онъ подарилъ. Да и это опять таки зимой было.
   Соня поставила на столъ, гдѣ еще стояли закуски, чашку со щами и положила ложки. Клавдія передала сестрѣ Устю, сѣла за столъ и принялась закусывать, очищая отъ кожи копченую корюшку. Соня хлебала щи и давала ихъ со своей ложки сидѣвшей у ней на колѣняхъ Устѣ.
   -- Закусывай икрой-то... Вотъ семга есть...-- кивнула ей Клавдія.
   -- Ну, что ихъ обижать! Тогда имъ къ ужину мало останется, -- отвѣчала Соня.
   -- Какой вздоръ! И наконецъ, У Романа Карлыча своя корзинка съ закуской есть, которую еще не начали. Постой, я тебѣ икры намажу. Видишь, икры еще полъ--жестянки осталось.
   Клавдія намазала икры на ситникъ и подала Сонѣ. Та стала ѣсть.
   -- У меня еще отъ вчерашняго, отъ Флегонта Иваныча полъ-коробки сардинокъ осталось, и я ихъ спрятала, -- прибавила Клавдія.-- Вотъ и корюшки три штучки спрячу себѣ побаловаться на завтра. Люблю копченую рыбу... И два ломтика семги...
   -- Да вѣдь не съѣдятъ, такъ намъ-же потомъ всѣ остатки оставятъ, -- замѣтила Соня.-- Въ прошлый разъ цѣлый кусокъ сыру оставили.
   -- А тятенька подхватилъ его да и весь слопалъ, такъ что-жъ хорошаго? Нѣтъ, я и языка соленаго себѣ кусокъ отрѣжу. Такъ будетъ лучше, надежнѣе. Отрѣжу и спрячу га завтра. А то сегодня пиръ, а завтра иди съ рукой въ міръ.
   Клавдія откромсала кусокъ соленаго языка и положила его въ сторону.
   Сестры пообѣдали и накормили Устю. Соня стала прибирать со стола, мыть посуду, Клавдія опять положила на два стула гладильную доску и принялась нашивать кружева на шелковую юбку. За работой ей вспомнилась давишняя сцена съ учителемъ, и въ головѣ ея мелькнуло:
   "А что если онъ и въ самомъ дѣлѣ влюбившись въ меня? Вотъ штука-то! Впрочемъ, онъ никогда и виду не подалъ насчетъ этого. Ни разговора, ни словъ пронзительныхъ... Даже не ущипнулъ никогда, по спинѣ никогда не похлопалъ. Ласковыя-то слова онъ всегда говоритъ, но это вовсе не любовныя слова", разсуждала она. "А впрочемъ, вѣдь иные скрытны... Въ душѣ чувствуютъ, а слова говорить и руки распространять робѣютъ. А навязаться навязался ко мнѣ. Ужасъ, какъ навязался. Вѣдь и писать-то меня учить онъ самъ вызвался. Вызвался и еще ходить началъ. Приглашать я его не приглашаю, а онъ ходитъ. И ужъ теперь слѣдить за мной началъ. По пятамъ ходитъ, подсматриваетъ. Вчера пришелъ подсматривать и Флегонта увидалъ... Сегодня опять. Ну, зачѣмъ, спрашивается, онъ сегодня притащился? Притащился и вдругъ этакій скандалъ! Вотъ навязался-то! И вѣдь онъ не отстанетъ. Онъ и еще, и еще... Спасать меня задумалъ. И съ чего приболѣло это спасеніе? Нѣтъ, пожалуй, что и въ самомъ дѣлѣ влюбленъ въ меня", рѣшила Клавдія, улыбнулась и спросила сестру:
   -- Ты, Сонька, почему думаешь, что Михаилъ Михайлычъ влюбленъ-то въ меня?
   -- Да какъ-же... Вѣдь это сейчасъ видно. Онъ ревнуетъ тебя, къ каждому человѣку ревнуетъ, иначе зачѣмъ-бы онъ сюда-то прибѣжалъ?-- отвѣчала Соня.
   -- Гмъ...-- опять улыбнулась Клавдія.-- А ты слышала, вѣдь онъ не про любовь говоритъ, а о томъ, что спасти меня отъ чего-то хочетъ.
   -- Мало-ли что онъ говоритъ! Прямо -- влюбленъ. Влюбленъ и ревнуетъ. Удивляюсь, какъ ты это сама-то понять не можешь.
   -- А мнѣ кажется, что онъ просто юродивый, какой-то не настоящій, порченый, -- сказала Клавдія.
   -- Вотъ изъ-за того-то, что онъ не настоящій -- онъ и не говоритъ тебѣ, что влюбленъ, а что онъ влюбленъ и ревнуетъ -- это вѣрно, -- подтвердила Соня.
   -- Ты думаешь?
   -- Конечно-же. Да это не я одна говорю, а и сосѣди говорять... Понятное дѣло только, что они все это говорятъ, чтобы срамить тебя. Вонъ вчера и Суслиха въ мелочной лавкѣ...
   -- Брось, Сонька, оставь...-- съ неудовольствіемъ проговорила Клавдія.
   Соня помолчала и продолжала:
   -- Да и нельзя тебя не срамить. если ты сама срамишься.
   -- Тебѣ сказано, чтобы ты оставила! Какъ ты смѣешь мнѣ это говорить, если я васъ всѣхъ пою и кормлю! Безъ меня вы что? Вы погибли-бы съ тятенькой, -- закончила Клавдія и умолкла.
  

XI.

  
   Часы пробили четыре. Охотники все еще не возвращались. "Милліонеръ" Перешеевъ проснулся, сидѣлъ на лавкѣ, почесывался, кашлялъ, чихалъ, кряхтѣлъ, зѣвалъ, говорилъ Клавдіи и Сонѣ, что у него болитъ голова, и просилъ указать, гдѣ продовольственный складъ, привезенный Швырковымъ, чтобы пропустить рюмочку и опохмелиться, но ему вина не давали.
   -- Вѣдь опять напьетесь, а что хорошаго?-- говорила ему Клавдія. -- Лучше-же товарищей подождать вамъ, когда они вернутся. Подите-ка, вонъ на крыльцо да умойтесь хорошенько холодненькой водицей, и голова не будетъ болѣть.
   -- Ну, вотъ... Съ какой стати мнѣ умываться! Я чистый...-- продолжалъ кряхтѣть Перешеевъ.
   -- Тутъ не въ чистотѣ дѣло, а чтобы освѣжиться.
   -- Рюмка-то лучше освѣжитъ, а мнѣ только единую, больше и не надо. Дайте, кралечка писанная, рюмочку...
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Водки до прихода Кондратія Захарыча я вамъ не дамъ. И скажите пожалуйста, для чего вы ѣздите сюда, если на охоту не ходите? Вѣдь напиться-то и спать и въ Петербургѣ у себя дома можно, -- задала Клавдія вопросъ Перешееву.
   -- Да что-жъ подѣлаешь, если онъ зоветъ! Швырковъ, то-есть. "Поѣдемъ, говоритъ, за компанію". Ужъ такой онъ человѣкъ, что не можетъ быть безъ компаніи. А я человѣкъ свободный, теперь безъ дѣла.
   -- Какъ? Такъ-таки вы ничѣмъ не занимаетесь?
   -- Былъ конь да изъѣздился, а теперь всѣ мои дѣла въ конкурсномъ управленіи, и Швырковъ кураторомъ отъ коммерческаго суда назначенъ, -- отвѣчалъ Перешеевъ.
   -- Ничего я этого не знаю и не понимаю. Напрасно говорите, -- махнула рукой Клавдія и спросила:-- Вы что-же, женатый человѣкъ, есть у васъ дѣти?
   -- Дѣтей нѣтъ, а женатъ былъ два раза, но вторая жена сбѣжала и живетъ по отдѣльному виду.
   -- Должно быть, ужъ вы хороши, коли жена отъ васъ обѣжала.
   -- Я смирный... Я мухи не обижу...-- проговорилъ Перешеевъ, осклабился, почесалъ красный носъ и прибавилъ:-- А водочки-то, красавица, вы мнѣ, все-таки, дайте.
   -- И не просите. Ни за что не дамъ. Вотъ чай сейчасъ мы пить будемъ, такъ пейте чай съ нами. Чай отлично протрезвляеть.
   -- Позвольте... Да мнѣ протрезвленія и не надо. А мнѣ нужно, чтобы въ голову ударило -- ну, я поправлюсь и развеселюсь. А трезвый я мраченъ и мнѣ все такія мысли въ голову лѣзутъ, что вотъ взять веревку и гдѣ-нибудь повѣситься.
   Клавдія закрыла лицо руками и воскликнула:
   -- Охъ, что вы это говорите! Страсти какія! Уходите, уходите куда-нибудь.
   -- Вѣрно, умница. Я правильно говорю. Вотъ какой я человѣкъ! И Швырковъ это знаетъ и всегда мнѣ даетъ похмелиться.
   -- Ну, онъ и дастъ вамъ, когда вернется, а мы не дадимъ.
   -- Позвольте-съ... Да вѣдь я его виночерпій. Если на мнѣ такой чинъ...
   -- Вы куда это?-- крикнула ему вслѣдъ Клавдія.-- Нашивая на юбку кружево, и приказала Сонѣ ставить самоваръ.
   Перешеевъ умолкъ и продолжалъ кряхтѣть, тяжело вздыхая по временамъ и держась за бока, какъ-бы ощущая въ нихъ боль. Наконецъ, онъ закурилъ папироску и нервной походкой алкоголика вышелъ изъ избы.
   -- Вы куда это?-- крикнула ему вслѣдъ Клавдія.-- Вы смотрите, не подвѣсьтесь у насъ подъ навѣсомъ. А то хлопотъ надѣлаете.
   Но Перешеевъ ничего не отвѣчалъ.
   -- Вотъ оно вино-то до чего доводитъ! -- съ соболѣзнованіемъ вздохнула Соня.-- Спаси Господи и помилуй всякаго! Я вотъ всегда за нашего тятеньку боюсь. Как-бы съ нимъ чего не случилось. Помнишь, вѣдь разъ хмельной бросился онъ въ рѣчку, -- обратилась она къ сестрѣ.
   Черезъ четверть часа сестры сидѣли за самоваромъ. Клавдія продолжала нашивать кружева. Заскрипѣло крыльцо и по ступенямъ кто-то стучалъ сапогами.
   -- Вонъ онъ... Не подвѣсился... Обратно идетъ...-- сказала Клавдія и улыбнулась.
   На это былъ не Перешеевъ. Это былъ заводскій приказчикъ Ананій Трифоновъ. Онъ стоялъ въ дверяхъ, держалъ въ рукахъ картузъ и бумажный тюрикъ и кланялся.
   -- Чай да сахаръ, умницы... Клавдіи Феклистовнѣ особенное почтеніе. Все-ли въ добромъ здоровьѣ изволите быть?-- спрашивалъ онъ.
   Клавдія сморщилась и отвѣчала:
   -- А вамъ какое дѣло?
   Приказчикъ улыбнулся.
   -- Вижу, что сегодня Клавдія Фекилстовна на работу не изволили выдти, ну, я, какъ начальство и счелъ долгомъ...-- проговорилъ онъ.
   -- Это вы-то начальство?-- засмѣялась Клавдія.-- Не считаю я васъ своимъ начальствомъ.
   -- А то какъ-же-съ? Я приказчикъ, поставленъ на заводѣ старшимъ надъ рабочими.
   -- Я порядовщица... Я на задѣльной платѣ -- хочу работаю, хочу не работаю, и вовсе вамъ до меня дѣла нѣтъ. Да-съ... Такъ вы и знайте. Вы зачѣмъ-же собственно пришли-то?
   -- Единственно ради того руководства, чтобъ навѣстить васъ и узнать о вашемъ драгоцѣнномъ здоровьѣ, Клавдія Феклистовна.
   -- Напрасно безпокоились. Это совсѣмъ даже не подходитъ и довольно странно.
   Приказчикъ переминался съ ноги на ногу и спросилъ:
   -- Присѣсть можно?
   -- Садитесь, коли пришли. Не могу-же я васъ гнать, -- отвѣчала Клавдія.
   -- Позвольте прежде угощеніе сдѣлать. Я съ гостинцемъ пришелъ.
   Приказчикъ положилъ на столъ тюрикъ.
   -- Что это такое?-- кивнула Клавдія на тюрикъ.
   -- Вашъ любимый фруктъ-съ... Подсолнухи...
   -- Онъ мой любимый фруктъ только тогда, когда я его на свои покупаю. А если ужъ хотите преподносить угощеніе, то могли-бы принести что-нибудь получше.
   -- И еще есть-съ... Карамель... Къ чаю отлично.
   Приказчикъ вынулъ изъ кармана маленькую жестяную коробочку и положилъ ее тоже на столъ.
   -- И это угощеніе только на пятіалтынный! -- воскликнула Клавдія.
   -- Теплая душа моя вамъ въ придачу, Клавдія Феклистовна. Душа и сердце.
   Приказчикъ почесалъ лысину, потеребилъ клинистую свою бородку и сѣлъ съ столу.
   -- Не надо мнѣ ни вашей души, ни вашего сердца. Изъ нихъ шубы себѣ не сошьешь, -- сурово сказала Клавдія и прибавила, обратясь къ сестрѣ:
   -- Принеси сюда, Соня, еще чашку и налей ему чаю.
   -- Благодарю покорно, Клавдія Феклистовна, -- проговорилъ приказчикъ, и когда Софья скрылась въ другой комнатѣ, протянулъ къ Клавдіи руку, осклабился въ улыбку и восторженно прошепталъ:-- Бутонъ! Изсушили вы меня, душистый бутонъ!
   Клавдія ударила его по рукѣ и сердито произнесла:
   -- А вотъ за это не только что чаемъ поить, а и совсѣмъ вонъ выгоню! Прошу вашихъ рукъ не распространять.
   Приказчикъ опѣшилъ и умолкъ, Соня вернулась съ чайной чашкой и налила ему чаю. Клавдія покосилась на приказчика и сказала:
   -- Пейте-ка, въ самомъ дѣлѣ, скорѣй чай, да уходите, куда знаете. Нечего вамъ здѣсь дѣлать.
   -- Сейчасъ уйду, Клавдія Феклистовна. Не извольте только сердиться.
   Приказчикъ налилъ чай на блюдечко, торопился его пить и жегся. Наконецъ, онъ опрокинулъ чашку на блюдечко кверху дномъ и произнесъ:
   -- Удивляюсь, за что такая жестокость съ вашей стороны! Я къ вамъ всей душой и даже, можно сказать больше...
   -- Просто не желаю съ вами знаться и прошу къ намъ не ходить, -- отчеканила Клавдія.
   -- Удивительно, за что такая неучтивость... А между тѣмъ, вы изволили замѣтить, что при пріемкѣ отъ васъ кирпича-сырца я даже и полусотни у васъ иногда не забраковалъ.
   -- Такъ и надо, потому что брака у меня никогда нѣтъ.
   -- Ну, какъ не быть браку! И, наконецъ, могу вамъ кое что сказать: при пріемкѣ отъ васъ сырца, я могу такое руководство содержать, что даже припишу въ вашу пользу тысячу-другую, только-бы вы были къ намъ ласковы.
   -- Да ужъ слышала, слышала! -- возвысила голосъ Клавдія.
   -- А за двѣ-три тысячи лишняго кирпича вамъ изъ конторы получить никогда не лишнее.
   -- Боже мой, какъ вы мнѣ надоѣли!-- закричала Клавдія, вскакивая изъ-за стола.-- Уходите вонъ сейчасъ. Пожалуйста уходите.
   -- Если желаете -- извольте. Прощенья просимъ, Клавдія Феклистовна.
   Приказчикъ тяжело вздохнулъ, хлопнулъ себя картузомъ по бедру и удалился.
   -- Каковъ! -- воскликнула Клавдія послѣ ухода приказчика.-- Ну, ужъ на этого Анашку я нажалуюсь Флегонту Иванычу. Пусть онъ его хорошенько проберетъ. Браку при пріемкѣ онъ у меня никогда не дѣлаетъ... Ахъ, онъ свиное рыло! Ахъ, онъ козлиная борода! Да какъ онъ смѣетъ у меня что-нибудь браковать!
   И Клавдія долго не унималась, расточая брань по адресу приказчика.
  

XIII.

  
   Вечеромъ въ избѣ Феклиста Герасимова Собакина опять былъ пиръ. Охотники охотились до сумерекъ, принесли какія-то три птицы и велѣли ихъ ощипать и изжаритъ. Поваромъ взялся быть Перешеевъ, вытрезвившійся въ отсутствіе Швыркова и Шнеля. Его опохмелили стаканчикомъ, подвязали ему передникъ, на голову надѣли колпакъ, сдѣланный изъ носового платка, и заставили стряпать. Кромѣ птицъ, жарили грибы, принесенные охотниками изъ лѣса. Съ восьми часовъ вечера охотники выставили на столъ холодныя закуски и водку и въ ожиданіи жаркого и грибовъ все прикладывались къ рюмочкѣ и жевали соленья. Перешеевъ умолялъ, чтобъ ему поднесли второй стаканчикъ, но ему объявили, что пока жаркое и грибы не будутъ готовы, ни водки, ни вина онъ не получитъ. Феклистъ и Клавдія присутствовали тутъ-же. Феклистъ былъ пьянъ, не садился, курилъ господскіе окурки папиросъ и разсказывалъ о какой-то удивительной собакѣ, которая сама у дверей въ колокольчикъ звонилась, водку пила и очень обожала соленые огурцы и кислую капусту. Клавдія и на этотъ разъ вина не пила, не взирая на всѣ увѣщеванія Швыркова, и говорила ему тихо:
   -- Надо заслужить прежде съ вашей стороны. Вы прежде заслужите, а потомъ и просите, чтобъ съ вами пили. Вотъ въ слѣдующій разъ обѣщанный бѣличій мѣхъ привезите, тогда и другой разговоръ будетъ.
   -- Да вѣдь ужъ это дѣло рѣшенное, что я привезу. Вѣдь я обѣщалъ, -- отвѣчалъ Швырковъ.
   -- Рѣшенное да неисполненное. А вы прежде привезите.
   За столъ она, впрочемъ, сѣла, когда поспѣли жаркое и грибы, и стала ихъ ѣсть, но вдругъ въ окошко съ улицы раздался стукъ.
   -- Боже мой! Неужели опять учитель?-- подумала Клавдія, но изъ-за стола не поднялась.
   Стукъ повторился. Барабанили по стеклу. Клавдія подозвала сестру и сказала:
   -- Соня, выйди на улицу. Посмотри, кто стучитъ.
   Соня вышла изъ избы и черезъ минуту вернулась.
   -- Флегонтъ Ивановичъ стучитъ, -- шепнула она Клавдіи.-- Проситъ, чтобы ты къ нему вышла.
   "Вотъ наказаніе-то!" мысленно проговорила Клавдія и, вставъ изъ-за стола, незамѣтно вышла на улицу.
   -- Что за пиръ у васъ?-- бросился къ ней Флегонтъ Ивановичъ. -- Эѳіопскія морды какія-то за столомъ сидятъ.
   -- Охотники къ тятенькѣ пріѣхали. Они съ утра здѣсь. Не могу-же я ихъ гнать, -- отвѣтила Клавдія.
   -- Ахъ, Клавдюша, Клавдюша! А говорила еще, что одного меня будешь любить!
   -- Да я и люблю тебя одного.
   -- Такъ зачѣмъ-же ты рядомъ съ этимъ Іудой-то сидишь? Я въ окно видѣлъ даже, какъ онъ тебя по спинѣ хлопалъ, а ты ему улыбки разныя...
   -- Ну, ужь улыбокъ-то ты не видалъ. Врешь.
   -- А я было къ тебѣ разлетѣлся. Можно?-- задалъ вопросъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Нельзя сегодня. Они всѣ трое ночевать останутся.
   -- Даже ночевать! Тьфу ты пропасть! Ты, Клавдюша, себя соблюдай пожалуйста.
   -- Ну, къ троимъ приревновалъ! Вотъ дуракъ-то! Вѣдь ихъ трое.
   -- Да мало-ли что трое! Ну, что-жъ мнѣ теперь дѣлать? Я ночь не засну.
   -- Ахъ дуракъ! Вотъ дуракъ.
   -- Да что дуракъ! Съ сердцемъ-то ничего не подѣлаешь. Нельзя-ли, Клавдюша, мнѣ къ тебѣ въ твою комнату въ окошко сейчасъ влѣзть? Вѣдь они не въ твоей комнатѣ сидятъ.
   -- Выдумывай еще что-нибудь! Ну, ступай и спи спокойно. Завтра утромъ увидимся. Завтра утромъ я выйду на работу, -- сказала ему Клавдія.
   -- Да вѣдь до утра-то сколько ждать! Пусти меня, Клавдюша, въ окошко, да и запри въ своей комнатѣ. Я буду смирно сидѣть, -- упрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Уходи, уходи. Вѣдь ты просишь невозможнаго.
   -- Ахъ, Клавдюша! А я въ лодкѣ пріѣхалъ и три бревна и шесть досокъ вамъ на поправку избы привезъ: двѣ двухдюймовыя и четыре дюймовыя.
   -- За это спасибо. Умнища, паинька... И я тебя даже сейчасъ поцѣлую. А только уходи, голубчикъ. Уходи и не путайся здѣсь подъ окнами.
   Клавдія взяла Флегонта Ивановича за руку, притянула его къ себѣ, обняла другой рукой и поцѣловала.
   -- Какъ-же съ лѣсомъ-то? Вѣдь его надо убрать съ рѣки. Онъ съ нашими мѣтками, сказалъ -- тотъ.
   -- Тятенька-то у насъ сейчасъ пьянъ. Ну, да онъ раннимъ утромъ уберетъ. Онъ рано встаетъ. Ему съ охотниками завтра утромъ на охоту идти. Не безпокойся, уберемъ. Ну, прощай! Спасибо тебѣ. Уходи.
   Флегонтъ Ивановичъ взялъ Клавдію за руку и тяжело вздохнулъ.
   -- Страдалецъ я! Цѣлую ночь страдать...-- проговорилъ онъ, досадливо перевернулъ фуражку со лба на затылокъ и зашагалъ по улицѣ.
   Клавдія вернулась въ избу. Швырковъ и Перешеевъ были уже пьяны. Перешеевъ лежалъ внизъ лицомъ на лавкѣ. Швырковъ клевалъ носомъ. Шнель былъ трезвъ и слушалъ разсказъ Феклиста, какъ разъ ему попалась въ капканъ лисица, перегрызла свою заднюю ногу, которую ей придавило капканомъ, оставила eе и убѣжала.
   -- На утро прихожу смотрѣть -- глядь: одна задняя нога въ капканѣ, -- повѣствовалъ коснѣющимъ языкомъ Феклистъ.-- Одна нога.
   Клавдія посидѣла минуть пять съ компаніей и сказала:
   -- Ну, мнѣ завтра въ шесть часовъ утра на заводъ на работу, такъ я спать пойду. Поклонъ честной компаніи.
   Она поклонилась въ поясъ и направилась къ себѣ въ комнату.
   -- Стой! Стой! Клавдюшка, стой! Куда ты шкура?-- остановилъ ее отецъ. -- Прежде всего надо господамъ охотникамъ постели постлать.
   -- И безъ меня постелете. Вонъ Соня все сдѣлаетъ, -- отвѣчала Клавдія.
   -- Ахъ, лѣнивая тварь! Какъ ты смѣешь господъ не уважать? Господа мои благодѣтели, а ты ихъ не уважаешь и не предпочитаешь! Давай сейчасъ простыни имъ.
   -- Мнѣ простыни не надо. У меня своя есть, -- заявилъ Шнель.
   -- Тогда давай Кондратью Захарычу.
   -- Простыню возьмите, отвѣчала уже изъ своей комнаты Клавдія и черезъ минуту протянула ее въ щель двери, но простыни никто не бралъ.
   Соня разстилала войлоки на лавкѣ, а Феклистъ разсказывалъ компаніи, какъ онъ руками поймалъ зайца, запутавшагося въ картофельной ботвѣ.
   -- Да возьмите-же простыню-то! -- раздраженно закричала Клавдія.
   Къ двери подскочилъ Шнель и взялъ простыню, но прочь не отошелъ.
   -- Клавдія Феклистовна, можно къ вамъ на четверть часика?-- тихо спрашивалъ онъ.-- Я только пока всѣ улягутся, а то ужъ очень противно съ пьяными сидѣть.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Нельзя, -- откликнулась Клавдія.
   -- Только на десять минутъ.
   -- Ни на полъ-минуты.
   -- Жалко. А я, кромѣ того, хотѣлъ сказать вамъ пару чувствительныхъ словъ.
   -- Не желаю слушать.
   -- Какая вы жестокая!
   -- А ужъ какая есть. Ну, уходите, уходите... Я спать ложусь.
   -- Я васъ хотѣлъ спросить, кромѣ того, насчетъ подарочка, который хочу вамъ сдѣлать.
   -- Послушайте... Да зачѣмъ вы въ щель-то смотрите. Вѣдь я раздѣваюсь. Я тятеньку крикну.
   -- Ну, ухожу, ухожу... Прощайте, мой ангелочекъ. Пріятныхъ сновидѣній.
   Клавдія не отвѣчала и загасила у себя въ комнатѣ лампу.
   Черезъ полчаса въ избѣ всѣ спали, кромѣ Сони. Она возилась около стола и прибирала посуду.
  

XIV.

  
   Было около семи часовъ утра. Утро было туманное. Солнце свѣтило какъ сквозь молоко сильно разбавленное водой. Трава была мокрая, доски на кирпичномъ заводѣ, на которыя порядовщицы складывали только что сейчасъ сдѣланный кирпичъ, были также влажныя. Туманъ садился сыростью и на одежду порядовщицъ. Вотъ у Клавдіи ситцевый головной платокъ совсѣмъ сдѣлался мокръ, а она едва полчаса работаетъ. Быстро мелькаютъ ея полныя руки въ рукавахъ, засученныхъ по локоть. Руки эти опускаются къ кучѣ полужидкой глины, отнимаютъ отъ нея кусокъ, поднимаютъ на столъ къ формѣ, кладутъ ее въ форму, притискиваютъ крышкой и наконецъ выкладываютъ изъ формы кирпичъ на доску или полку, какъ ихъ принято называть на заводѣ. Выкладывается кирпичемъ-сырцомъ первая полка, за ней вторая, за второй третья и т. д. Движенія Клавдіи автоматичны. Лишь изрѣдка поправитъ она платокъ, съѣхавшій на лобъ при наклоненіи туловища, лишь. изрѣдка она поддернетъ линючую ситцевую юбку, складкой приподнятую у таліи завязками грубаго холстиннаго передника. Клавдія работаетъ на заводѣ у своего стола одна. Около нея почти нѣтъ столовъ другихъ порядовщицъ. Другія порядовщицы работаютъ на довольно большомъ разстояніи. Клавдія на заводѣ почти ни съ кѣмъ изъ женщинъ не сходится. Да и товарки по заводу не расположены къ ней. Онѣ завидуютъ ея красотѣ, ея нарядамъ, въ которыхъ она показывается въ праздникъ въ церкви, ея вліянію на заводѣ на приказчика, на хозяйскаго племянника, которые преклоняются передъ ней. Да и всѣ мужчины на заводѣ какъ-то почтительно осклабляются, когда Клавдія проходитъ мимо ихъ. Лишь только стоитъ ей показаться, какъ вѣчная ругань, царящая среди рабочихъ, умолкаетъ, крѣпкія слова не произносятся и въ догонку ей доносятся только восклицанія восторга, въ родѣ: "эка миндалина-то! А и краля-же писанная, быкъ ее заклюй!" и т. п. Женщины на заводѣ сначала даже заискивали у Клавдіи всячески, но когда изъ этого ничего не вышло и Клавдія ни съ кѣмъ не сошлась, всѣ онѣ встали передъ ней на враждебную ногу.
   Клавдія, какъ и другія женщины, работаетъ босая. Сапоги висятъ тутъ-же, привѣшенные къ столу, а сама она скользитъ и топчется голыми ногами по то и дѣло падающей со стола, въ видѣ остатковъ, топкой глинѣ. Около ея стола, деревянное ведро съ водой и ящичекъ съ мелкимъ бѣлымъ пескомъ, которымъ она присыпаетъ и руку, и форму. Клавдія разстилаетъ ряды изготовленнаго кирпича и мурлыкаетъ себѣ подъ носъ какую-то пѣсню. По временамъ, выложивъ полку кирпичемъ, она останавливается, потягивается, распрямляетъ свои члены и опять принимается за работу. Работа кипитъ.
   Вдругъ Клавдія увидѣла вдали хозяйскаго племянника. Флегонтъ Ивановичъ бѣжалъ по направленію къ ней, лавируя между шалашами-сушильнями, перепрыгивая черезъ лежавшія на землѣ полки съ кирпичемъ-сырцомъ, почти не отвѣчая на поклоны работающихъ у столовъ порядовщицъ. Къ Клавдіи онъ подбѣжалъ, совсѣмъ запыхавшись.
   -- Здравствуй, -- сказалъ онъ, останавливаясь и обдергивая бѣлую русскую рубашку съ вышитымъ цвѣтной бумагой подоломъ и косымъ воротомъ.-- Слава Богу. что сдержала слово и вышла сегодня на работу.
   -- А когда-жъ я лукавила? Какая мнѣ корысть лукавить?-- спросила она и заговорила:-- Не подходите близко ко мнѣ, не подходите. И такъ на меня всѣ порядовщицы, какъ воронье, уставились и смотрятъ.
   -- Ну, хорошо, хорошо. А что охотники?-- задалъ онъ вопросъ.
   -- Да чему-же быть-то?-- пробормотала она, не оставляя своего дѣла.-- Вчера пьяные напились, а сегодня, когда я ушла на работу, еще спали.
   Онъ сѣлъ на лежавшія передъ столомъ Клавдіи три бревна, тяжело вздохнулъ и сказалъ:
   -- Ахъ, Клавдинька, Клавдинька! А какъ я черезъ это самое плохо спалъ-то!
   -- Что-то не похоже, -- отвѣчала она.-- Глаза заспанные.
   -- А это оттого, что я сегодня не умывался. Не успѣлъ. Проспалъ... Подъ утро, разумѣется, заснулъ, проснулся и первая мысль о тебѣ. Сейчасъ сюда.
   -- Все ревновалъ?
   -- Да какъ-же не ревновать-то! Про тебя какіе слухи ходятъ!
   -- А ты вѣрь больше. Будешь вѣрить всему, такъ выйдетъ съ тобой то, что съ учителемъ вышло.
   -- А что съ нимъ вышло?
   -- Да свихнулся. По моему, его на цѣпь сажать надо. Онъ вчера приходилъ ко мнѣ днемъ, такъ я не знала что и подумать. Глаза по ложкѣ и говоритъ не можетъ. Задыхается. Насилу выпроводила его.
   -- Ну, влюбленъ, значитъ. Такъ какъ-же мнѣ не ревновать-то?-- грустно сказалъ Флетонгъ Ивановичъ, додумалъ немного и спросилъ:-- А что, Клавдюша, еслибы я твоему отцу сталъ платить восемь рублей въ мѣсяцъ, какъ будто за собакъ, тѣ-же восемь рублей, что охотники платятъ, пересталъ-бы твой отецъ принимать къ себѣ охотниковъ?
   Клавдія улыбнулась, но на вопросъ не отвѣчала.
   -- Ты къ охотникамъ не ревнуй, а ревнуй къ другому, -- сказала она, -- Вотъ вашего приказчика я совѣтовала-бы тебѣ сократить, а то онъ очень ужъ ко мнѣ подлѣзаетъ.
   -- Нашъ Ананій? Да что ты!
   -- Вѣрно, вѣрно. Предлагаетъ мошенничать съ нимъ насчетъ кирпича и ужъ прямо говоритъ, чтобы я его полюбила.
   -- Вотъ мерзавецъ-то! Сегодня-же обуздаю его. Я знаю, что я ему сдѣлаю, я ему такую свинью подпущу, что онъ во вѣкъ не забудетъ.
   -- Пожалуйста, -- продолжала Клавдія -- Да и помощнику-то это тоже нашлепку.
   -- Какъ? И тотъ! -- вспылилъ Флегонтъ Ивановичъ.
   -- Проходу не даетъ. Тутъ какъ-то въ сѣняхъ конторы такъ облапилъ меня, что просто срамъ. Ну, конечно, я его кулакомъ по зубамъ. А все-таки.
   -- И это обуздаю. Непремѣнно обуздаю.
   -- Ну, то-то. А насчетъ охотниковъ брось ревновать. Ну, что они?? Пьяные люди и больше ничего, -- закончила Клавдія.
   -- Даже я сейчасъ пойду въ контору и примусь за Анашку, -- сказалъ Флегонтъ Ивановичъ и поднялся съ бревенъ.-- Напьюсь чаю дома... Я еще чаю не пилъ. Напьюсь чаю и сейчасъ за Анашку... Я его, подлеца, оштрафовать могу, -- прибавилъ онъ и спросилъ:-- А сегодня къ тебѣ вечеромъ можно?
   -- Конечно-же можно. Да перетащи еще два бревна.
   -- Бревна-то у насъ мѣченныя. Ну, да хорошо.
   -- И медку, голубчикъ, сотоваго баночку. Вѣдь у васъ его много.
   -- Много-то много, да ключи-то отъ кладовой у тетки припрятаны. Ну, да ладно, какъ нибудь.
   Флегонть остановился и почесалъ затылокъ подъ фуражкой.
   -- Вѣдь вотъ бревна-то я вчера перетащилъ къ вамъ черезъ Анашкина помощника, такъ какъ его ругать-то за тебя будешь?-- сказалъ онъ.-- И сегодня, если будемъ переправлять къ вамъ бревна, тоже черезъ него.
   Флегонтъ Ивановичъ медленно сталъ отходить отъ Клавдіи.
   -- Прощайте! Жду вечеромъ! -- проговорила та ему вслѣдъ.
  

XV.

  
   Дня черезъ три Клавдія опять работала на заводѣ. Была суббота, день разсчета. Разсчетъ начали производить часовъ съ пяти вечера. У избы въ три окна съ вывѣской "контора" толпились рабочіе съ разсчетными книжками въ рукахъ. Были тутъ мужчины и женщины. Одни входили въ контору, другіе выходили изъ нея. Нѣкоторые изъ рабочихъ выходили изъ конторы, держа книжку и деньги, въ какомъ-то недоумѣніи или, лучше сказать, отупѣніи, останавливаясь, шептали что-то, считали по пальцамъ, считали деньги, заглядывали въ книжку и все-таки ничего не понимали. Каждый безграмотный считалъ себя обсчитаннымъ. Одинъ мужикъ въ пестрядинной рубахѣ и розовыхъ ситцевыхъ штанахъ, босой и съ головой, обвязанной тряпицей, сѣлъ на дворѣ конторы на землю, наломалъ прутиковъ и сталъ ихъ раскладывать по подолу рубахи, стараясь хоть этимъ путемъ постигнуть правильность произведеннаго ему денежнаго разсчета, не правильно все-таки не выходило. Явились толкователи. Это были, по большей части, молодые грамотные парни, не считавшіе себя обсчитанными, и имъ не вѣрили.
   Клавдіи тоже нужно было получить за работу нѣсколькихъ тысячъ кирпичей, и она пришла къ конторѣ. Она уже протискалась въ сѣни, но тамъ, носъ съ носомъ столкнулась съ приказчикомъ Ананіемъ Трифоновымъ. Тотъ, даже не поклонившись ей, сказалъ:
   -- Какъ хочешь, а полторы тысячи того сырца, по которому собака бѣгала, я отъ тебя принять не могу. Собака его попортила. Не приму.
   -- Ну, это мы еще посмотримъ! -- гордо вскинула голову Клавдія.
   -- Посмотримъ или поглядимъ, а принять не могу. Собакой потоптанъ. Я такъ и хозяину сказалъ. Да-съ... Кромѣ того, на тебя будетъ штрафъ въ рубль серебра.
   -- Штрафъ? Вотъ это новость! Посмотримъ. За что-же это штрафъ-то, если я на задѣлѣ?
   -- А за неправильныя хожденія на работу -- вотъ за что. Да-съ... Ужь коли мы тебя приняли на заводъ, то, обязана ходить правильно, а не слоновъ водить по понедѣльникамъ. А то денъ придешь, другой не придешь, а намъ черезъ это убытокъ. Кирпичъ-то, знаешь, нынче въ какой цѣнѣ? Да главное, что онъ нарасхватъ. Ты не придешь на работу -- твой столъ стоитъ порожнемъ, а на немъ-бы могла работать правильная порядовщица. Да-съ...
   Съ Клавдіей шли двѣ порядовщицы -- блондинка Малаша и Перепетуя. Слыша этотъ разговоръ, онѣ тотчасъ-же откликнулись.
   -- Правильно, Ананій Трифонычъ, правильно... Такъ ее и надо...-- сказала Малаша.
   -- Ну, что ей рубль штрафа! -- возразила Перепетуя.-- Рубль штрафа заплатитъ, а пятерку съ охотника возьмемъ,
   -- Молчите, вѣдьмы! -- огрызнулась Клавдія, пропустила ихъ въ контору и сказала приказчику:
   -- Ахъ, ты подлецъ, подлецъ! По настоящему въ мочалку твою слѣдовало-бы тебѣ наплевать, да слюней на тебя, мерзавца, жаль.
   Ананій Трифоновъ подмигнулъ ей и произнесъ:
   -- Кабы вы для насъ были, то и мы для васъ были-бы, а то ты нами гнушаться вздумала, да еще хозяйскому племяннику нажалилась.
   -- Не только хозяйскому племяннику, а даже самому хозяину сейчасъ скажу, только посмѣй кирпичъ не принять или про штрафъ заикнуться.
   -- А что-жъ? Жалься и самому хозяину. Про что ты жалиться будешь? Про то, что я тебя щипнулъ два-три раза, такъ что-жъ изъ этого? Здѣсь у насъ кирпичный заводъ, а не монастырь. Ты про меня жалиться будешь, а я хозяину про его племянника разскажу. Все разскажу... Какъ онъ къ тебѣ ходитъ чаи распивать, какъ онъ по ночамъ къ тебѣ бревна и доски перетаскивалъ. Все, все...
   Когда Клавдія услыхала такую угрозу, ей пришлось смириться. Она умолкла и принялась за хитрость.
   -- Да чего ты хочешь отъ меня, я не понимаю, -- сказала она приказчику.-- Хочшть, чтобъ я тебя чаемъ угостила? Ну, приходи завтра. Завтра воскресенье, ну и приходи. Только приходи днемъ, а не вечеромъ. Вечеромъ можешь съ Флегонтомъ Иванычемъ столкнуться.
   -- Ага! Угомонилась? Ну, то-то...-- подмигнулъ Ананій Трифоновъ.-- А что ежели насчетъ лѣсу, то приказчикъ всегда тебѣ лѣсу больше дать можетъ, чѣмъ хозяйскій племянникъ. Гвоздь. пакля, стекла -- это все у насъ. Эдакая вѣдь шаршавая! -- прибавилъ онъ, улыбнувшись, и ужъ ласково хлопнулъ Клавдію по спинѣ.-- Иди, иди, хозяинъ безъ вычета разсчитаетъ, -- кивнулъ онъ на дверь конторы.
   Клавдія получила ужь разсчетъ и выходила изъ конторы, какъ вдругъ натолкнулась на своего братишку, Панкратку. Тотъ былъ безъ шапки, запыхавшись, держалъ въ рукѣ письмо и говорилъ:
   -- Сестрица... Весь заводъ обѣгалъ... Вездѣ тебя ищу и найти не могу. Тебѣ письмо. Вотъ, возьми.
   -- Письмо? Отъ кого?-- спросила Клавдія.
   -- Учитоль подалъ. Играли мы давеча, мальчишки, въ бабки у пожарнаго сарая, а онъ шелъ мимо. Увидалъ меня, подзываетъ и говоритъ: "ты, говорить, Собакинъ?" Я, говорю, Собакинъ. "Такъ вотъ, говорить, передай"...
   -- Ну, довольно, довольно, -- остановила братишку Клавдія и вырвала у него письмо.
   На конвертѣ печатными буквами было надписано: "дорогой Клавдіи Феклистовнѣ". Она разорвала конвертъ и вынула оттуда письмо. Письмо было написано тоже печатными буквами. Она принялась читать. Вотъ что стояло въ письмѣ:
   "Прекрасный полевой цвѣточекъ Клавдія Феклистовна. Косарь скосилъ уже этотъ цвѣтокъ, но Божья влага все еще поддерживаетъ его и не даетъ ему увять. Валяется онъ на распутьи, проходятъ прохожіе, поднимаютъ его, утѣшаются имъ и тотчасъ-же бросаютъ его отъ себя. Побывалъ скошенный цвѣтокъ у юноши Флегонта, побывалъ цвѣтокъ у рыжаго охотника Кондратія, побывалъ цвѣтокъ... Ну, да что тутъ. Прохожіе забавляются цвѣткомъ и бросаютъ его. А нѣтъ имъ того, чтобы спасти его, чтобы поставить его въ вазочку съ чистой водой, держать его тамъ на радость себѣ, самому цвѣтку и лицамъ, благоговѣйно любующимся красотой цвѣтка. А цвѣтокъ достоинъ участи благоухать въ вазѣ съ свѣжей водой. Нужно только, чтобъ нашелся сердечный человѣкъ, который поднялъ-бы цвѣтокъ, поставилъ его въ воду и хранилъ-бы до его естественнаго увяданія. И такой человѣкъ нашелся. Этотъ человѣкъ скромный учитель, не казистъ, можетъ быть, внѣшностью, но съ теплымъ сердцемъ и любящей душой. Этотъ учитель горитъ нетерпѣніемъ спасти душистый цвѣтокъ и предлагаетъ свою руку и свое сердце, цвѣтку при условіи закрѣпить эти узы у брачнаго алтаря.
   Подумайте объ этомъ предложеніи, дорогой и душистый цвѣтокъ, подумайте до завтра. Завтра послѣ обѣдни скромный учитель пришлетъ къ вамъ конвертикъ и бумажку. На бумажкѣ вы напишите карандашомъ только одно изъ этихъ словъ -- да или нѣтъ, запечатайте въ конвертикъ и передайте посланному. Больше ничего.

Учитель Михаилъ Путневъ.

   Письмо пишу печатными буквами потому, ибо знаю, что скоропись вы пока еще плохо разбираете".
  

XѴI.

  
   "Совсѣмъ полоумный", сказала сама себѣ Клавдія, прочитавъ письмо. "Сказку какую-то написалъ, словно маленькой дѣвочкѣ. Ахъ, дуракъ, дуракъ! Вѣдь вотъ и учили его разнымъ наукамъ, учителемъ сдѣлали, а онъ все дуракомъ остался. Но онъ влюбленъ въ меня, это какъ пить дать -- влюбленъ, ужасти, какъ влюбленъ", думала она и улыбнулась.
   Она тихо, переступая шагъ за шагомъ, плелась къ себѣ домой и мяла въ рукахъ письмо и полученную при разсчетѣ пятирублевку.
   "Впрочемъ, очень можетъ быть, что оттого онъ и дуракомъ-то сдѣлался, что очень ужъ влюбленъ въ меня, оттого и ополоумѣлъ-то", разсуждала Клавдія. "Вѣдь прежде онъ такимъ не былъ. Да, не былъ. Не былъ даже и тогда, когда въ первый разъ пришелъ писать меня учить. Ужасти, что любовь эта самая дѣлаетъ!" вздохнула сна. "Повѣнчаться предлагаетъ, учительшей хочетъ меня сдѣлать. Но странно. Вѣдь говорили, что у него есть жена, но только въ бѣгахъ, не живетъ съ нимъ. Должно быть, это враки, если на мнѣ жениться предлагаетъ", продолжала разсуждать Клавдія и спрятала письмо и пятирублевку за пазуху.
   "А выдти за эдакаго замужъ -- сама ополоумѣешь, такая-же сдѣлаешься, какъ онъ. Тоже сказки о цвѣткахъ душистыхъ начнешь разсказывать. Вѣдь онъ что? Вѣдь онъ монастырь сейчасъ въ домѣ сдѣлаетъ. Того не ѣшь, этого не пей. Мяса ни Боже мой... рыбы тоже не смѣй ѣсть. Помню я, какъ онъ у ребятишекъ рыбешку мелкую обратно въ воду выкидывалъ, которую ребятишки рѣшетами наловили. И наконецъ, выйдя за него замужъ, не смѣй ужь и къ тятенькѣ показываться, потому что тамъ охотники. Да нѣтъ, какой онъ мужъ!" рѣшила она. "Не пойду я за него. Хоть и лестно быть учительшей, но онъ изведетъ, совсѣмъ изведетъ, словомъ изведетъ. Какъ начнетъ о цвѣткѣ душистомъ... Нѣтъ, нѣтъ!" Клавдія даже отмахнулась рукой..
   -- Кедровыхъ орѣшковъ не прикажете-ли?-- раздалось надъ ея ухомъ,
   Это былъ помощникъ Ананія Трифонова, Уварка -- младшій приказчикъ, молодой человѣкъ. Онъ возвращался изъ мелочной лавочки, несъ въ рукахъ краюшку ситника, кусокъ вареной трески въ бумагѣ, изъ которой также выглядывали и перья луку. Предложеніе было настолько неожиданно. что Клавдія даже шарахнулась въ сторону, а когда пришла въ себя, то отвѣчала:
   -- Ну, тя въ болото! Вотъ испугалъ-то, корявый эдакій! Орѣшковъ!
   -- Отчего-же не хотите? Мы отъ чистаго сердца, Орѣшки отмѣнные. Нарочно къ завтрему дамамъ купилъ.
   Клавдія ничего больше не отвѣтила и продолжала думать о предложеніи учителя.
   "Да и зачѣмъ мнѣ замужъ? Мнѣ и такъ хорошо. Бѣлье у меня аховое съ прошивками и кружевцами, платьевъ много, пальто есть драповое, накидка со стеклярусомъ... Къ зимѣ будетъ мѣховое пальто... Флегонтъ Иванычъ покрышку шелковую привезетъ, а Кондратій Захарычъ мѣхъ бѣличій. Обѣщалъ... Ананій лѣсу пригонитъ и на свой счетъ плотниковъ найметъ, чтобы дочинить нашу избу. Дура буду, если я пойду за учителя замужъ", рѣшила она и вошла къ себѣ въ избу.
   Отца не было дома, Соня сидѣла у стола и кормила Устю кашей. Клавдія взяла у нея съ рукъ ребенка и поцѣловала его.
   -- А вѣдь ты права, Сонька, -- сказала она сестрѣ.-- Учитель-то вѣдь влюбленъ въ меня и сватается ко мнѣ. Письмо прислалъ.
   -- Да что ты! -- вскричала Соня.-- Ну, и что-жъ ты?
   -- Само собой, не пойду. Съ какой стати за полоумнаго идти? Да мнѣ и такъ хорошо, совсѣмъ хорошо.
   Поласкавъ ребенка, Клавдія передала его сестрѣ, отправилась къ себѣ въ комнату и стала зажигать передъ иконой лампадку, такъ какъ былъ канунъ праздника.
   -- Вотъ за Флегонта Иваныча пошла-бы замужъ!-- крикнула Клавдія изъ своей комнаты.
   -- Вишь, что выдумала! -- откликнулась Соня.-- Это не по носу табакъ.
   -- Ничего не извѣстно. Стоитъ только хорошенько въ руки забрать.
   Наступилъ вечеръ, и Клавдія какъ-то забыла о предложеніи учителя. Ночь она спала спокойно и ничего во снѣ относящагося до учителя не видѣла, но когда проснулась съ воскресенье поутру, въ головѣ ея тотчасъ-же мелькнуло:
   "Сегодня учитель пришлетъ за отвѣтомъ и я должна ему написать -- да или нѣтъ. Конечно, нѣтъ. Такъ и напишу ему: нѣтъ".
   Клавдія нарядилась въ свое шелковое платье, на которое теперь были нашиты кружева, накинула на себя накидку со стеклярусомъ и ходила въ свою деревенскую церковь съ обѣднѣ, но учителя въ церкви не видала.
   Послѣ обѣдни, часа въ два дня пришелъ къ Клавдіи приказчикъ Ананій Трифоновъ. Голова его была такъ смазана душистой помадой, что съ волосъ текло. Онъ принесъ ей въ подарокъ большую фарфоровую чашку съ надписью: "Отъ сердца другу". Клавдія поила его кофеемъ. Ананій Трифоновъ говорилъ о починкѣ избы и про комнату Клавдіи сказалъ:
   -- А вамъ для вашей свѣтлички, Клавдія Феклистовна, пришлю шпалеръ розовыхъ съ китайцами и глянцу на потолокъ. Будетъ у васъ свободное времечко въ праздникъ, заварите вы клестеру, оклеите себѣ горенку и будетъ приглядно,
   Во время этихъ разговоровъ въ избу вбѣжалъ деревенскій мальчикъ и подалъ Клавдіи незапечатанный конвертъ.
   -- Отъ учителя, -- сказалъ онъ.-- Проситъ отвѣтъ.
   У Клавдіи нѣсколько дрогнуло сердце, но она спокойно взяла конвертъ и вынула изъ него чистую бумажку.
   -- Что это за цидулка?-- подозрительно спросилъ Клавдію приказчикъ.
   -- А я у учителя по праздникамъ писать учусь, -- отвѣчала Клавдія.-- Такъ вотъ онъ спрашиваетъ, можно-ли ему сейчасъ придти ко мнѣ, чтобъ учить меня. Вотъ напишу ему сейчасъ, что нѣтъ, нельзя. Карандашъ у васъ есть?-- спросила она приказчика.
   -- Какъ не быть-съ. Присяга наша приказчицкая. Онъ полѣзъ въ карманъ пиджака, досталъ оттуда карандашъ и подалъ ей. Клавдія развернула бумажку, присланную учителемъ, долго мусолила карандашъ и написала: "нетъ". Затѣмъ она положила бумажку въ конвертъ, заклеила его, передала мальчику и сказала:
   -- Вотъ... Отнеси учителю.
  

-----

  
   Утро на слѣдующій денъ, въ понедѣльникъ, было сѣрое и холодное. Дулъ сѣверный вѣтеръ и гналъ по небу тучи. Прогулявъ вчера по случаю праздника долго вечеромъ на деревнѣ, порядовщицы не выходили рано на работу. Когда Клавдія шла къ своему стаду, то видѣла на работѣ только одну Перепетую. Перепетуя усердно формовала кирпичъ. Клавдія подошла къ своему столу, помѣщавшемуся около навѣса-сушильни, присѣла на бревно, хотѣла снимать съ себя сапоги, взглянула на навѣсъ и пронзительно взвизгнула, закрывъ лицо руками. Подъ навѣсомъ висѣлъ учитель Михаилъ Михайловичъ Путневъ.
   Онъ удавился на своемъ поясѣ, перекинутомъ черезъ доску, на которой сушились кирпичи.
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru