Утромъ купецъ Иванъ Денисовичъ Шелкаевъ, уходя изъ своей квартиры на Пескахъ, говорилъ провожавшей его женѣ:
-- О переписи я вамъ уже толковалъ...
Та тотчасъ-же сдѣлала кислое лицо и отвѣчала:
-- Да, да... Это ужасти что такое!.. Какіе нынче порядки!..
-- Ну, закудахтала, закудахтала! Чего-жъ тутъ кудахтать-то! -- остановилъ ее Шелкаевъ, надѣвая шубу.-- Страшнаго тутъ ничего нѣтъ.
-- Ну, вотъ, поди-жъ ты! А я ужъ два раза сны страшные видѣла.
-- Брось. Мы по окончаніи года счетъ лавки дѣлаемъ, такъ надо-же и насъ самихъ сосчитать. Такъ вотъ... О переписи я уже говорилъ.... Самая перепись 28 числа въ будущій вторникъ будетъ.
-- Я не изъ-за этого. А вотъ помяни мое слово.... какъ перепишутъ всѣхъ -- навѣрное на купеческій капиталъ накинутъ, да и на лавку тоже...
-- Дай ты мнѣ сказать... Чего ты стрекочешь! -- пожималъ плечами Шелкаевъ.-- Такъ вотъ я и говорю... О переписи я уже толковалъ вамъ... А передъ переписью сегодня или завтра будутъ ходить по квартирамъ счетчики и раздавать переписные листки съ объясненіемъ...
-- Сегодня?-- всплеснула руками супруга.
-- Дашь ты мнѣ говорить или нѣтъ?-- воскликнулъ Шелкаевъ.-- Такъ вотъ придутъ съ листками... Смотрите-же, не вздумайте не брать ихъ и отказываться.
-- Зачѣмъ-же не брать, если ужъ такое положеніе!
-- Да вѣдь ужъ я васъ знаю, оттого и говорю. Такъ листки взять, выслушать все внимательно, что будутъ говорить, и листки положить ко мнѣ на конторку. Поняла?
-- Все поняла, -- отвѣчала супруга.
-- Ну, такъ я пошелъ.
Шелкаевъ ушелъ въ лавку. А супруга его бросилась тотчасъ-же будить своихъ дочерей.
-- Эки халды! -- кричала она, входя въ ихъ спальню.-- Сегодня счетчики придутъ, будутъ листки какіе-то раздавать, а онѣ дрыхнутъ до десятаго часа!
Старшая дочка Соня, дѣвушка лѣтъ двадцати двухъ, спавшая внизъ лицомъ, подняла на постели голову сфинксомъ и спросила заспаннымъ голосомъ:
-- Да неужто сегодня придутъ? вѣдь сказывали, что во вторникъ.
-- Во вторникъ всѣхъ васъ, дуръ, переписывать будутъ, а сегодня придутъ, чтобы всѣмъ листки раздавать.
-- Это зачѣмъ-же? На память, что-ли?-- спросила вторая дочь, Надя и, сѣвъ на постель, начала одѣваться.
-- На память, на память. И тебѣ особенный листокъ поднесутъ. Вмѣстѣ съ вѣникомъ, -- отвѣчала мать.
-- За что-же съ вѣникомъ-то? У васъ все съ вѣникомъ!... За какія такія провинности?
-- А вотъ за такія, чтобы дрыхла меньше. Вставайте... Да одѣвайтесь, какъ слѣдуетъ, чтобъ чучелами-то въ капотахъ не сидѣть... А то придутъ... Я одна... Мнѣ одной-то и не сообразить. Отецъ вашъ сказалъ, что счетчики будутъ какія-то объясненія дѣлать.
-- Зачѣмъ-же чучелами сидѣть? Мы очень хорошо понимаемъ, что при кавалерахъ это даже невозможно и молодые люди, -- прибавила Соня.
-- Да даже и стыдно, потому мы читали, что все это молодые люди, -- прибавила Соня.
-- И неизвѣстно, кому какая судьба...-- продолжала Надя.-- Можетъ быть и...
-- Женихи? Вотъ дуры-то! Люди по дѣлу придутъ, а онѣ.
-- Ахъ, маменька, ничего неизвѣстно! Лидинька Самихина на одной сторонѣ улицы только въ окошко глядѣла, а на другой сторонѣ улицы тоже молодой человѣкъ изъ окошка смотрѣлъ... Сначала другъ другу только улыбались и пронзительность глазъ дѣлали, а потомъ -- женихъ и невѣста...
-- Ну, ну, ну! За пронзительность глазъ вамъ здоровую трепку...
-- Вотъ жизнь-то! Только и слышишь, что вѣникъ, да трепку, да потасовку.
-- Какое платье сегодня надѣть? -- спросила она мать.
-- Ты прежде рыло-то умой да лобъ перекрести, а потомъ и о платьѣ...
-- Боже мой, какіе несовременные разговоры! Рыло... Не вздумайте пожалуйста такъ при счетчикахъ разговаривать съ нами. Вѣдь это одинъ конфузъ будетъ, -- говорила Соня, подходя къ умывальнику. -- Ты, Надя, какъ хочешь, а я надѣну бланжевое платье, въ которомъ я на свадьбѣ у Трегубовыхъ была.
-- Сонька! Да ты никакъ съума сошла! Вѣдь у насъ не балъ, -- сказала мать.
-- А во что-же прикажете мнѣ одѣться? Шерстяное коричневое у меня засалившись, а съ полосками синее тѣсно, и я боюсь, что оно по швамъ треснетъ.
-- Ты-бы еще больше калачей ѣла! Но отчего тебѣ чернаго не надѣть?
-- Что-жъ у насъ похороны, что-ли?
-- Вотъ дура-то! Да неужели ты его раньше-то на похороны надѣвала! И наконецъ, ты можешь съ желтымъ бантомъ на груди...
-- Вотъ развѣ что съ желтымъ бантикомъ...
-- А я надѣну черное съ голубымъ бантомъ, -- откликнулась Надя.-- Прилично, благородно и просто.
Соня уже умылась и прихорашивалась передъ зеркаломъ.
-- Мажься, мажься! Штукатурь морду-то! -- кричала ей мать.
-- Опять морда! И какъ это вы не можете благородно выражаться. Морда... штукатурь... Какая-же тутъ штукатурка, если я чуть-чуть жидкой пудрой...
-- Да вѣдь это бѣлила, матушка...
-- Пудра, пудра, но только на кольдкремѣ. Иначе-же вѣдь сухая пудра не пристанетъ. Сами-же вы сейчасъ сказали, чтобъ счетчикамъ чучелами не показываться.
-- Само собой, -- откликнулась Надя.-- И я должна немножко освѣжить лицо. Люди придутъ листки раздавать, а мы будемъ Богъ знаетъ съ какими лицами. У меня вонъ прыщъ на лбу, такъ нужно-же его замазать. Дай-ка, Соня, мнѣ губной помадки.
-- Да что вы, цѣловаться будете со счетчиками, что-ли?! -- крикнула мать.
-- А ужъ о такихъ недостаткахъ, кто, напримѣръ, заикается или близорукъ, положительно надо показать въ графѣ.
-- А у кого прыщи на лицѣ?-- спрашиваетъ, заикаясь, гимназистъ и косится на бонну съ прыщавымъ лицомъ.
-- Прыщи это не недостатокъ, это временное, а заиканье -- недостатокъ, потому что оно постоянное, -- даетъ отвѣтъ отецъ.
-- Неправда. У насъ одинъ мальчикъ куда хуже меня заикался, а теперь пересталъ. Онъ говорилъ, что ему языкъ подрѣзали, потомъ дырку сдѣлали.,
-- Вздоръ.
-- Нѣтъ, папенька, у него и посейчасъ дырка. Онъ намъ показывалъ.
-- Пустяки. Сочиняешь. Заиканье надо показать, близорукость, косоглазіе.
-- А кто кривобокій?-- спрашиваетъ гимназистка.-- У насъ въ классѣ есть кривобокая одна дѣвочка.
-- Горбатость, кривобокость -- это тоже надо показывать.
-- Да почемъ ты знаешь, Петръ Миронычъ? Вѣдь еще листковъ намъ не подавали, -- замѣчаетъ мать.
-- Я сужу по прошлымъ переписямъ. Давно-ли перепись-то была! Тамъ была и графа о тѣлесныхъ недостаткахъ. Говорятъ, эта перепись точно такая-же, какъ была, только на всю Россію, а не на одинъ Петербургъ. А я помню, я тогда показывалъ въ графѣ про покойницу тетку Варвару: глухая.
-- А кто не покажетъ о недостаткахъ, что тому?-- спрашиваетъ мать.
-- На основаніи такой-то статьи штрафъ, а в случаѣ несостоятельности -- арестъ.
-- Домохозяину или тому лицу, которое?...-- спросила до сихъ поръ молчавшая бонна.
-- Да вѣдь нынче, кажется, счетчики будутъ сами записывать, -- сказалъ отецъ.
-- То-есть, какъ это сами?
-- Придетъ счетчикъ, скажетъ: выходите всѣ изъ своихъ комнатъ. Ну, и начнетъ разспрашивать и переписывать, что у кого есть.
До сихъ поръ молчавшая тощая бонна съ прыщавымъ лицомъ передернула плечами и гнѣвно сказала:
Но тутъ вошла старуха бабушка, дальняя родственница отца, въ пуховой косынкѣ на головѣ поверхъ чепца и въ мѣховой накидкѣ, мѣхомъ снаружи. Она шлепала туфлями и бормотала:
-- А меня-то тоже будутъ описывать?
Всѣ разсмѣялись и заговорили:
-- И васъ, и васъ, бабушка. Напишутъ, что вы табакъ нюхаете, напишутъ, что у васъ есть вотъ Ванька, -- про кота сказалъ гимназистъ.
Бабушка, уже нѣсколько выжившая изъ ума, погрозила внуку пальцемъ и сказала:
-- Да Ванька-то мой умнѣе тебя, нужды нѣтъ, что котъ.
-- Въ паспортѣ невѣрно. Тогда мать меня промолодила, когда замужъ выдавала, и поднесла какому-то засѣдателю барашка въ бумажкѣ. Объ этомъ я какъ сейчасъ помню. А мнѣ больше... Куда больше, но сколько по настоящему -- не помню.
-- Да говорите, что девяносто. А зубовъ, молъ, два...-- подсмѣивались дѣти.
-- Что?-- переспросила бабушка, не слыша.
-- Какъ ръ паспортѣ, такъ и говорите, -- сказалъ отецъ.
-- А за обманъ-то что будетъ?
-- Да что съ васъ взять! Ничего не будетъ.
-- Что? Какъ ты говоришь?
-- Ничего, говорю, не будетъ. Кто въ такихъ годахъ, какъ вы, того не штрафуютъ, ни подъ арестъ не сажаюгъ.
Бабушка, все равно, не слыхала и заговорила не впопадъ:
-- А, вотъ какъ... Когда у насъ холера-то большая была?
-- Въ тридцать первомъ году, -- подсказалъ ей отецъ семейства.
-- Такъ вотъ, въ первую холеру я ужь была замужемъ, а въ венгерскую кампанію у меня покойникъ мужъ скончался. А въ крымскую кампанію...
Мать семейства машетъ рукой.
-- Ну, началось! Попала на рельсы и поѣхала! Теперь ужь безъ конца...
Дѣти вскочили изъ-за стола и уходили изъ столовой. Бонна шла за ними.
Отецъ семейства развернулъ газету. Мать стала прятать чайницу и сахарницу въ буфетный шкафъ. Бабушку никто не слушалъ, а она продолжала:
-- Въ крымскую кампанію у насъ домъ сгорѣлъ, а въ замиреніе, когда замиреніе вышло, дочь у меня померла...
III.
Было утро. Вдова Агнія Павловна Магарычева сидѣла около мѣднаго кофейника, поставленнаго на подносъ вмѣстѣ съ чашками, сахарницей и молочникомъ и смотрѣла въ листъ всеобщей переписи, испещренный графами и надписями. Видъ Агніи Павловны былъ растерянный, какой-то безпомощный. На носу было пенснэ, но оно то и дѣло сваливалось, такъ какъ Агнію Павловну ударило въ потъ и носъ былъ влажный. Даже немногочисленные волосы на головѣ Агніи Павловны растрепались. Агнія Павловна тяжело вздыхала.
Вошла дочь въ блузѣ, съ чернымъ лакированнымъ кушакомъ -- дѣвушка далеко за двадцать, блондинка съ кудерками на лбу.
-- Счетчикъ былъ?-- спросила она мать, взглянувъ на листъ.
-- Былъ, -- со вздохомъ отвѣчала мать, показывая листъ.
-- Какая досада, что я его не видала!
-- Вольно-жь тебѣ до сихъ поръ дрыхнутъ!
-- Молодой или старый?
-- А я даже хорошо и не замѣтила. Въ усахъ какой-то.
-- Какое равнодушіе! Въ усахъ, вы говорите?
-- Да, въ усахъ.
-- Военный или статскій?
-- Разбери, что тутъ такое! -- бормочетъ мать, не отводя глазъ отъ листа и придерживая на потномъ носу пенснэ.
-- Это-то вы ужъ, надѣюсь, успѣли замѣтить, -- продолжаетъ дочь.
-- Да что такое? О чемъ ты спрашиваешь?
-- Военный этотъ счетчикъ, говорю, или статскій?
-- Статскій, статскій. Бухгалтеру еле впору все это разобрать, а не только вдовѣ беззащитной.
-- Брюнетъ или блондинъ?
-- Что? Что такое ты ко мнѣ пристаешь! У меня голова не въ порядкѣ, руки трясутся, а ты...
-- Брюнетъ, говорю онъ, или блондинъ?
-- Да что ты, счетчица, что-ли? Пришла и разспрашиваетъ! Мнѣ и листа этого довольно.
Дочь сѣла къ столу и стала наливать себѣ кофе.
-- Да что такъ вамъ убиваться-то особенно! -- сказала она. -- Пригласите завтра Петра Матвѣича -- онъ вамъ все и напишетъ.
-- Петра Матвѣича! -- отвѣчала мать.-- Петра Матвѣича звать, такъ надо закуску приготовитъ, водки и пива купить, а у меня купило-то притупило.
-- Покажите-ка мнѣ, что у васъ тамъ...-- протянула дочь руку къ листу.
-- Кофеемъ обольешь! Я тебя знаю.
-- Зачѣмъ-же я буду кофеемъ обливать! Что я маленькая, что-ли!
-- Неряха! Послѣ тебя всегда пруды на столѣ отъ кофею.
Дочь взяла листъ и стала его разсматривать.
-- Ко вторнику, непремѣнно ко вторнику надо. Утремъ зайдетъ, чтобы было все прописано... Все, все, говоритъ, непремѣнно ко вторнику, -- твердила мать.
Она опять тяжело вздохнула.
-- Да ничего тутъ нѣтъ мудренаго-то, -- сказала дочь.-- Да вотъ я начну про себя. "Фамилія, имя отчество или прозвище"...
-- Нѣтъ, ты ужь пожалуйста оставь. Лучше я на закуску какъ-нибудь собьюсь, въ самомъ дѣлѣ, Петра Матвѣича позову, -- остановила ее мать.-- Пусть онъ налопается, но все-таки онъ толково напишетъ.
-- Да вѣдь я только къ примѣру и писать не буду, а на словахъ...
-- Ну, на словахъ, сколько хочешь. Языкомъ можешь болтать.
Дочь начала:
-- Магарычева, Анна Михайловна, Прозвище надо. Въ пансіонѣ меня звали: Кудлашкой. "Кудлашка". Дальше. "Полъ мужской или женскій". Какъ это странно! Ужъ Анна Михайловна, такъ значитъ женскій.
-- Но вѣдь все-таки онъ былъ Иванъ или Василій. "Какъ записанный приходится главѣ хозяйства и главѣ семьи?" Вы вѣдь глава семейства, вы и глава хозяйства.
-- Врешь. Глава хозяйства купецъ Триклиновъ.
-- Позвольте. Онъ домовладѣлецъ, стало быть, глава дома, а вѣдь хозяйство-то ваше...
-- Да... и то...
-- Ну, такъ, стало быть, я, главѣ хозяйства дочь? Главѣ семьи тоже дочь. Дочь.
-- Надо два раза.
-- Дочь, дочь. "Сколько минуло лѣтъ отъ роду или мѣсяцевъ?" Ну, двадцать два,
-- Да вѣдь тебѣ двадцать семь.
-- Ахъ, оставьте, пожалуйста... Не ваше дѣло!
-- Смотри, въ тюрьмѣ насидишься за обманъ.
-- Мнѣ сидѣть, а не вамъ.
-- Нѣтъ, мнѣ, потому что я листъ подписать должна. Ты знай, я тебѣ выставлю полностью двадцать семь лѣтъ, такъ и Петру Матвѣичу скажу.
-- Можете говорить, что угодно, но я себѣ больше двадцати двухъ лѣтъ не признаю. Двадцать два. "Холостъ, женатъ, вдовъ или разведенъ?" Ну, это до меня не относится. Это для мужчинъ.
-- Должна-же написать, что ты не замужняя.
-- Понимаете-ли вы, тутъ только -- холостъ, женатъ или вдовъ. "Сословіе, состояніе или званіе". Дочь коллежскаго регистратора.
-- Врешь? Отставного и умершаго, надо прибавить.
-- Ну, все равно.
--Какъ все-равно! Надо точка въ точку... Мнѣ за обманъ-то отвѣчать, а не тебѣ.
-- "Здѣсь-ли родился, а если не здѣсь, то гдѣ именно?" Въ Рязани. "Здѣсь-ли приписанъ, а если не здѣсь, то гдѣ именно?" Ну, это до насъ не относится. Мы чиновники. "Гдѣ обыкновенно проживаетъ: здѣсь, а если не здѣсь, то гдѣ именно?" Зимой здѣсь, а лѣтомъ въ Озеркахъ.
-- Но вѣдь жили и на Черной Рѣчкѣ на дачѣ. Не спутай, Бога ради, не подведи меня.
-- Ну, въ Озеркахъ, на Черной Рѣчкѣ и въ Новой Деревнѣ.
-- Нынче въ Колонію поѣдемъ.
-- Ну, можно прибавить и Колонію. Какъ хорошо Софьѣ-то Алексѣевнѣ будетъ, что нигдѣ не спрашиваютъ женщинъ про замужество или вдовство. Она всѣмъ говоритъ, что вдова, а вѣдь на самомъ дѣлѣ дѣвица, нужды нѣтъ, что у ней мальчикъ. Можетъ ничего не писать.
-- Не можетъ быть! Обязана!..
-- Да нѣтъ-же здѣсь ничего про женщинъ! "Вѣроисповѣданіе"... Православное. "Родной языкъ". Само собой, русскій. Напишу также про себя, что говорю и по-французски.
-- Ну, вотъ, только двадцать словъ и знаешь!
-- Однако эти двадцать французскихъ словъ говорю-же! "Умѣетъ-ли читать?" Само собой... "Гдѣ обучается, обучался или кончилъ курсъ образованія?" Въ пансіонѣ у мадамъ Кошкиной.
-- Да вѣдь ты тамъ не кончила, -- замѣчаетъ мать.
-- Я глухо и говорю. Понимай, какъ знаешь.
-- Охъ, подведешь ты меня подъ отвѣтственность.
-- "Занятіе, ремесло, должность или служба". Занятіе -- читаю, шью, вяжу... Тутъ есть главное и побочное. Вотъ ужъ я не знаю какъ...
-- А вотъ, гдѣ главное-то занятіе -- тутъ и пишу: "сижу на шеѣ у матери".
-- Какъ это глупо! Но хорошо, я напишу, а вы ужъ потомъ и расхлебывайте, -- сказала дочь.
-- Нѣтъ, нѣтъ, ты пожалуйста... Я пошутила.
Дочь отбросила отъ себя листъ и слезливо заморгала глазами.
-- Всегда съ попрекомъ... Безъ попрека ни на часъ, -- сказала она и отвернулась.
IV.
Купецъ Иванъ Никитичъ Густомясовъ съ особенной важностью приступалъ къ составленію листа переписи. Былъ вечеръ, часъ девятый, воскресенье. Приказчики его лабазовъ, проживающіе вмѣстѣ съ нимъ одной квартирѣ и по случаю воскреснаго дня пришедшіе домой изъ лабазовъ въ семь часовъ вечера, не были отпущены со двора. Кухарка просилась проводить на желѣзную дорогу отъѣзжавшаго въ деревню кума, но и она не была отпущена по случаю переписи.
Въ гостиной комнатѣ былъ раскрытъ карточный столъ и на немъ поставлена лампа. Тутъ же стояла чернильница и лежали письменныя принадлежности. За столомъ сидѣлъ самъ Иванъ Никитичъ Густомясовъ въ халатѣ, въ серебряныхъ очкахъ на носу, а по стѣнамъ на стульяхъ размѣстилась вся семья его. Семья была уже переписана. Оставалось внести только прислугу и приказчиковъ. Около Густомясова лежала цѣлая стопка паспортовъ, но по паспортамъ онъ не могъ внести въ графы всѣ свѣдѣнія объ своихъ служащихъ, а потому и призывалъ ихъ для разспросовъ. Приказчики и мальчики давно уже толпились въ прихожей, въ смежной комнатѣ и заглядывали оттуда въ гостиную черезъ полуотворенную дверь. Хозяинъ нѣсколько разъ кричалъ имъ:
-- Отерли-ли ноги-то хорошенько? Кто не отеръ, сходи и оботри! Сейчасъ вызывать буду.
Изъ дверей выпихнули маленькую, худенькую, сгорбленную и морщинистую старуху, въ байковомъ платкѣ на головѣ и въ темномъ ситцевомъ платьѣ. Войдя въ гостиную, она прежде всего начала креститься на образа, потомъ поклонилась на всѣ четыре стороны.
-- Чего ты кланяешься-то? Здѣсь не церковь, -- замѣтилъ ей Густомясовъ.
Вмѣсто отвѣта, она тяжело вздохнула и произнесла:
-- О, Господи, прости мои прегрѣшенія!
-- Отерла-ли ноги-то?-- опять спросилъ ее Густомясовъ.
-- А я въ валенкахъ, батюшка благодѣтель. Валенки чистыя... Никуда не выходила.
-- Ну, то-то, Спиридоновна, -- началъ Густомясовъ.-- Вотъ ты хоть и Спиридоновна, а по паспорту ты оказываешься вовсе не Спиридоновпа, а Кондратьевна.
-- Спиридоновна я, батюшка, всегда была Спиридоновна, а это въ паспортѣ перепутано. Въ волости перепутали... Давно уже перепутали. А Кондратьева моя фамилія. Отецъ былъ Спиридонъ Кондратъевъ, а не Кондратій Спиридоновъ, -- дала отвѣть старуха.
-- Гмъ... Какъ-же мнѣ тебя записать?
-- Да ужъ пишите, благодѣтель, по настоящему. Я и въ поминанье покойника тятеньку записываю Спиридономъ, а не Кондратьемъ. Кондратій былъ дѣдушка, царство ему небесное.
-- Боюсь, какъ-бы въ отвѣтъ не попасть. Въ документѣ иначе. Ну, пусть будетъ Спиридоновна! Имя-то вѣрно-ли -- Татьяна? Можетъ быть никогда Татьяной не была?
-- Татьяна, Татьяна. Всегда Татьяной звали.
-- "Кондратьева, Татьяна Спиридоновна", записалъ Густомясовъ и спросилъ себя:-- вотъ тоже вопросъ: Какъ ты мнѣ приходишься?
-- Да какъ? Вамъ ужъ лучше знать, какъ...
-- Родней ты мнѣ не приходишься, жилицей тоже не состоишь.
-- Благодѣтель вы мой, батюшка, Иванъ Никитичъ, за благодѣтеля я васъ считаю.
-- Это я тебѣ благодѣтель. Ну, а ты мнѣ кто-же?
-- Даете вы мнѣ уголокъ, даете вы мнѣ кусокъ -- ну, я, и считаю васъ за благодѣтеля.
-- Напишу -- призрѣваемая изъ милости.
-- Пишите, батюшка, благодѣтель, пишите.
-- Сколько тебѣ лѣтъ? Въ паспортѣ показано, что шестьдесятъ пять, только, я думаю, куда больше.
-- Охъ, больше, благодѣтель! Куда больше. Я такъ полагаю, что ужъ семьдесятъ съ хвостикомъ.
-- Но вѣдь не могу-же я писать, что семьдесятъ съ хвостикомъ! Надо писать опредѣленно.
-- Пишите семьдесятъ пять.
-- Но семидесяти пяти тебѣ нѣтъ.
-- Есть, есть, батюшка.
-- Ну, семьдесятъ пять. Дѣвица ты?
-- Охъ!
Старуха вздыхаетъ и переминается.
-- Въ паспортѣ сказано, что дѣвица,-- говоритъ Густомясовъ.
-- О, Господи, прости мои великія прегрѣшенія! Я вамъ вотъ что, Иванъ Никитичъ, я вамъ какъ на духу...
-- Ну, да не надо, не надо... Молчи... Запишу, какъ въ паспортѣ. Ты гдѣ родилась-то? Не упомнишь?
-- Гдѣ упомнить, батюшка! Вѣдь я тогда была махонькая, несмышленая. Надо полагать, что въ банѣ, по нашему деревенскому обычаю, и навѣрное.
-- Да не про баню! Баню не нужно. А въ деревнѣ или въ городѣ?
-- Въ деревнѣ, въ деревнѣ, благодеѣтель. Костромскіе, кажется, родители-то были, а потомъ ужъ въ Псковъ въ мѣщане приписались. Или нѣтъ, не костромскіе... А какъ это?..
-- Забыла?
-- Запамятовала, благодѣтель батюшка.
-- И уѣзда какого не помнишь?
-- Не помню, не помню. А губернія Калужская -- вотъ какъ.