Дворникъ Кондратій Ивановъ, осанистый рыжебородый мужикъ среднихъ лѣтъ, грамотный и бывшій солдатъ, только-что вернулся изъ трактира, куда ходилъ пить чай съ домовымъ подрядчикомъ-мусорщикомъ изъ подгородныхъ крестьянъ. Въ трактирѣ они просидѣли до самаго закрытія его, то-есть до одиннадцати часовъ ночи, при чемъ подрядчикъ далъ Кондратью Иванову три рубля на праздникъ, чтобы Кондратій не притѣснялъ его передъ домохозяиномъ и выгораживалъ за неисправную иногда очистку двора отъ нечистотъ и снѣга. Кондратій требовалъ отъ подрядчика пять рублей, потомъ четыре, но подрядчикъ торговался и далъ только три, угостилъ его водкой, пирогомъ и чаемъ и обѣщался "бабѣ" дворника, то-есть женѣ, привезти, кромѣ того, въ слѣдующій разъ на поклонъ шерстяной платокъ.
Кондратій вернулся домой въ дворницкую трезвый (онъ выпилъ только маленькій "мерзавчикъ" водки) и былъ въ самомъ благодушномъ настроеніи. Баба его спала вмѣстѣ съ груднымъ ребенкомъ за ситцевой занавѣской, которой былъ отгороженъ уголъ у печки, и онъ слышалъ ея сопѣніе. По эту сторону занавѣски покоился на ларѣ его подручный Силантій, дальній родственникъ, растянувшись на брюхѣ и уткнулъ лицо въ розовую ситцевую грязную подушку, а на полу лежалъ землякъ Иванъ Бархатовъ, пріѣхавшій въ Питеръ на заработки и пока, до пріисканія мѣста, остановившійся у Кондратія. Бархатовъ спалъ на подостланной рогожѣ, положивъ подъ голову овчинный полушубокъ. Въ дворницкой коптѣла жестяная лампочка съ припущеннымъ огнемъ. Натоплено было страшно. Воздухъ былъ удушливый: пахло людьми, керосиновой копотью, сапожнымъ товаромъ. Отъ хорошаго воздуха Кондратья ударило этими запахами по носу.
-- Вишь, какъ начадили, дуй ихъ горой!-- проговорилъ онъ.-- И къ чему было убавлять огонь? Хозяйскаго керосина жалко!
Онъ прибавилъ огня и подумалъ:
"А на лѣстницахъ, поди, огонь не потушили. Да и навѣрное не потушили. Спросить надо".
-- Эй, Силантій! Ты потушилъ огонь на лѣстницахъ?-- толкнулъ онъ въ бокъ спавшаго подручнаго.
Тотъ приподнялся сфинксомъ и посмотрѣлъ на Кондратья заспанными, прищуренными глазами.
-- Нѣ... Зачѣмъ-же я буду гасить, коли ты всегда гасишь!-- пробормоталъ Силантій и опять уткнулся въ подушку.
-- Всегда гасишь! А если я отлучился? Паршивый чортъ! Только-бы дрыхнуть, лѣшему! Наѣлъ голодное-то брюхо послѣ деревни, да и въ лѣнь играетъ.
Кондратій нахлобучилъ шапку на голову и снова вышелъ изъ дворницкой, чтобы погасить лампы на лѣстницахъ. Гася лампы, на одной изъ лѣстницъ онъ встрѣтилъ хмельного жильца въ шубѣ, тащившаго къ себѣ въ квартиру узелъ съ чѣмъ-то, помогъ ему дотащить этотъ узелъ до квартиры и получилъ пятіалтынный на чай.
"Все прибываетъ да прибываетъ къ нашему капиталу",-- мысленно проговорилъ онъ, сходя съ лѣстницы, и даже самодовольно прищелкнулъ языкомъ. "Съ жильцовъ я получилъ праздничныхъ тридцать девять рублей, съ хозяина пять -- сорокъ четыре, маляръ далъ два рубля -- сорокъ шесть, печникъ два, мусорщикъ три -- пятьдесятъ одинъ. Полсотни рублей и рубль!.. Печникъ-то, подлецъ, мало далъ. Сколько ему съ осени-то работы было! Одна печка съ котлами въ прачешной чего стоитъ! Ну, да я съ него на Пасху... Да... Изъ свѣчной лавки еще... И свѣчникъ за керосинъ всего на все далъ только два рубля. А какъ керосинъ-то вѣситъ, лысый чортъ! А я, вѣдь, и не смотрю, не провѣряю. Пятьдесятъ одинъ и два -- пятьдесятъ три. Да такъ, по пятіалтыннымъ да по двугривеннымъ съ комнатныхъ жильцовъ рубля три съ полтиной набралъ -- пятьдесятъ шесть. А что истратилъ? Выпита четвертуха на праздникахъ, ну, да закуски хоть на полтину. Пятьдесятъ два, стало быть, чистыхъ у меня отъ праздниковъ осталось. Да раньше въ коробцѣ двадцать шесть прикоплено было. Выходитъ, всего семьдесятъ восемь. Въ деревню на работника послано, бабѣ заячья шуба справлена, сапоги есть, у бабы -- тоже, на подати послано, паспортъ до сентября. Все есть, и семьдесятъ восемь рублей чистыхъ, такъ чего-же мнѣ! Какого еще лыски надо? Богатый я мужикъ",-- закончилъ Кондратій.
На лѣстницѣ Кондратій увидалъ кошку, поднялъ кусокъ валявшагося кирпича и швырнулъ въ нее имъ, крикнувъ:
-- Пшш, проклятая! Чужая чья-то забралась
Онъ вышелъ на дворъ, заглянулъ въ окно нижняго этажа и увидѣлъ пишущую у стола, при свѣтѣ лампы подъ зеленымъ абажуромъ, молодую дѣвушку въ ночной бѣлой кофточкѣ, и проговорилъ:
-- Горе... Пишетъ, пишетъ, а никакого толку... Всѣ вечера пишетъ, а вчера прихожу къ ней насчетъ паспорта, а у ней и на больничную марку рубля нѣтъ. Вотъ говорятъ, что по письменной части лучше, чѣмъ по нашей... Пустое дѣло! И что она изъ себя такое? Ни одеженки на ней настоящей, ни Боже мой! Всякая горничная куда чище ходить. А вѣдь, вотъ, эта-то ученая.
Кондратій прошелъ по двору къ воротамъ, вышелъ за ворота, посмотрѣлъ на сосѣдскаго дворника въ тулупѣ и съ мѣдной бляхой и спросилъ его, чтобы что-нибудь спросить:
-- Сидишь?
-- Сижу.
-- Пьяные были?
-- Даве городовой давалъ свистокъ, но въ участокъ не водили. Туточный чей-то. Сосѣди его признали и повели. Уши ему потерли -- онъ и попрочухался.
-- Ну, я спать... Дежурство у насъ завтра съ семи пасовъ утра...
Кондратій взглянулъ на виднѣвшуюся за деревяннымъ домомъ главу церкви съ крестомъ, снялъ шапку и сталъ креститься.
Черезъ минуту онъ былъ у себя въ дворницкой. Запахъ человѣкомъ опять ударилъ его по носу. Онъ отворилъ дверь, подержалъ ее немного отворенной и, опять притворивъ, переобулся изъ валенокъ въ старые сапожные опорки. Поставивъ валенки сушить къ печкѣ, онъ взялъ жестяную лампочку, перешагнулъ черезъ спавшаго на полу земляка и зашелъ за занавѣски.
Свѣтъ лампы упалъ на спавшую на кровати жену Кондратія, и она, полуоткрывъ глаза, спросонья заговорила:
-- Господи Іисусе! Что это такое!
-- Нишкни, нишкни... Это я... Я только въ сундукъ хочу сходить,-- сказалъ ей Кондратій, досталъ ключъ, прикрѣпленный у него на пояскѣ, отперъ висячій замокъ и открылъ сундукъ. На внутренней сторонѣ крышки сундука были налѣплены портреты генераловъ, вырѣзанные изъ какого-то иллюстрированнаго журнала, раскрашенная картинка дѣвочки съ котенкомъ на рукахъ, очевидно, съ крышки бонбоньерки. Кондратій, поставивъ лампу на табуретку около сундука, сталъ рыться въ сундукѣ.
Онъ вынулъ изъ сундука, лежавшую сверху, пеструю жилетку съ синими стеклянными пуговицами, затѣмъ новый картузъ, аккуратно сложенный "спинжакъ", запустилъ на дно сундука руки и изъ-подъ ситцевыхъ рубахъ извлекъ жестяную коробку отъ монпансье. Открывъ эту коробку, онъ положилъ къ имѣющимся уже тамъ деньгамъ полученную отъ мусорщика трехрублевку и сказалъ самъ себѣ вслухъ:
-- Семьдесятъ восемь теперь должно быть... Семьдесятъ восемь...
И тутъ-же, вынувъ деньги, медленно сталъ считать бумажки, усердно мусоля пальцы. Денегъ онъ, однако, насчиталъ восемьдесятъ одинъ рубль, еще разъ пересчиталъ и задумался.
"Откуда-же еще-то три рубля? Вотъ оказія! Кто-же еще-то далъ мнѣ три рубля? Вотъ это ловко! Неужто это я отъ кого-нибудь спьяна на праздникахъ?.. Да пьянъ я такъ, чтобы ужъ очень, не былъ".
-- Дашь, а Дашь!-- крикнулъ онъ было жену свою Дарью, чтобы спросить ее, не помнитъ-ли она что-нибудь объ этихъ трехъ рубляхъ, но тотчасъ-же опомнился и сказалъ себѣ мысленно: "Впрочемъ, что-жъ я! Все наше... А больше, такъ даже лучше".
Закрывъ коробку и запрятавъ ее опять на дно сундука, Кондратій прикрылъ все это жилеткой и пиджакомъ, заперъ сундукъ и задвинулъ его на прежнее мѣсто, бормоча:
-- Восемьдесятъ одинъ рубль... Восемьдесятъ одинъ... Кто-бы это далъ мнѣ трешницу? Должно быть, я при получкѣ съ жильцовъ сбился. Генералъ изъ второго номера далъ мнѣ два рубля, чиновница -- два, изъ колбасной лавки два... Рубль... полтора... рубль...
Онъ перебиралъ по пальцамъ, но сбился, зѣвнулъ и сбросилъ съ ногъ опорки.
Черезъ пять минутъ онъ лежалъ около жены на кровати, обернувшись къ ней спиной, и мечталъ:
"Какъ до двухсотъ рублей къ будущей зимѣ накоплю -- сейчасъ-же себѣ енотовую шубы сошью -- и знай нашихъ!"
II.
Дворнику Кондратію не спалось. Онъ лежалъ съ открытыми глазами, щурясь на свѣтъ лампочки, и слышалъ, какъ шелестятъ полужесткими крылышками черные тараканы, собравшіеся около водопроводнаго крана, какъ попискиваетъ сверчокъ за печкой, пріютившійся на сыромъ, принесенномъ изъ бани, вѣникѣ, какъ сопитъ лежащая рядомъ съ нимъ жена, какъ чмокаетъ во снѣ губами грудной ребенокъ, какъ тикаютъ дешевые московскіе часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири, какъ по временамъ всхрапываетъ его подручный Силантій, какъ бредитъ во снѣ землякъ, растянувшійся на полу на рогожѣ. Землякъ бредилъ какой-то телкой, раза три произнеся слова: "телка, лѣтошняя телка. Мартыхина телка". Кондратій улыбнулся и произнесъ мысленно:
"Нѣтъ, ужъ мы какъ тубу енотовую себѣ сошьемъ, о телкѣ мечтать не будемъ. Что намъ тогда телка? Опитеримся хорошенько, такъ плевать намъ и на деревню. Матушка помретъ, такъ зачѣмъ намъ деревня? Неужто я буду брату семьдесятъ рублей на работника въ деревню высылать? Лучше эти деньги здѣсь... Здѣсь они въ лучшемъ видѣ пригодятся. Запишусь въ мѣщане, да и шабашъ. А братъ какъ знаетъ.
"Пальто надо еще себѣ къ веснѣ сшить суконное съ костяными пуговицами",-- мелькнуло у него въ головѣ.-- "А пальто-то я могу сшить не на эти деньги, что въ сундукѣ лежатъ, а на тѣ праздничныя, которыя получу на Пасхѣ. На Пасху тоже хорошо даютъ жильцы. Да и съ подрядчиковъ урву. Съ керосина урву, съ водопроводчика урву. А послѣ Пасхи ремонтъ по дому начнется. Опять подрядчики. Сегодня хозяинъ маляру говорилъ, что лѣтомъ домъ будетъ красить. Съ дома ужъ мнѣ маляръ долженъ дать основательно. А то ужасно мало даетъ. За домъ десять рублей долженъ дать. Меньше не возьму, потому и домъ и крышу будутъ красить. А на крышѣ мой надсмотръ. Хозяинъ на крышу не полѣзетъ окраску смотрѣть. Шутка-ли, сколько маляръ тутъ барыша возьметъ! Нѣтъ, братъ, дѣлись... Дѣлись съ дворникомъ, коли хорошо хочешь наживать. Дворникъ тебѣ мирволитъ, ремонтъ твой передъ хозяиномъ не хаитъ, лишнее позволяетъ къ счету приписывать, такъ ты и дѣлись. Лѣтось въ окнахъ переплеты въ семнадцатомъ номерѣ, ей-ей, только по разу онъ краской помазалъ, а въ счетъ поставилъ, что два раза. А я молчокъ... Вотъ и дай за молчокъ. Двери тоже по одному разу... А что далъ дворнику? Лѣтомъ пятерку, да вотъ на Новый годъ два рубля... Нѣтъ, я такъ разсуждаю, что и десять-то рублей нынче лѣтомъ съ него будетъ дешево взять. И съ кровельщика возьму лѣтомъ. А то, что онъ за святой? Вотъ рабочіе его ужъ сбрасывали снѣгъ съ крышъ, а что онъ мнѣ далъ? А нынче лѣтомъ передъ окраской будетъ починка крыши. Съ кровельщика тоже пятерку. Непремѣнно пятерку... Потомъ плотникъ... Хозяинъ говорилъ, что въ подвалѣ полы перестилать будемъ. Вотъ съ лѣсного двора я ничего не получилъ. Надо-бы сходить на лѣсной дворъ, гдѣ мы лѣсъ для ремонта беремъ. Должны дворнику дать. Беремъ со двора лѣсу не мало.
"Нѣтъ, я такъ, разсуждаю, что если праздничныя на Пасху, да ремонтъ, то я хоть и пальто себѣ къ веснѣ сдѣлаю, къ осени я все равно съ шубой. Ну, хоть не енотовую, такъ лисью справлю. А какъ пальто новое да шубу себѣ справлю, я ужъ и дровъ жильцамъ таскать не стану. Ну ихъ... Надо тогда быть ужъ настоящимъ старшимъ дворникомъ. Домовыя книги, участокъ, паспорты,-- а остальное наплевать. Подручные пусть дрова таскаютъ и мусоръ выносятъ. Силантій говоритъ, что ему и теперь одному трудно -- ну, тогда другого подручнаго возьмемъ. А то дворникъ при хорошей шубѣ, да вдругъ съ дровами или, еще того хуже, съ бадейками помоевъ на коромыслѣ! Не фасонъ!... И при серебряной цѣпочкѣ и при серебряныхъ часахъ ужъ не фасонъ, а тутъ еще при шубѣ!"
Кондратій крякнулъ и закинулъ руки за голову.
"Хозяинъ нашъ сквалыга, а то въ другихъ-то домахъ развѣ такъ дворники наживаются!" -- мысленно проговорилъ онъ.-- "Вотъ тоже насчетъ собаки... Вездѣ по домамъ, коли ежели при домѣ есть собака, положеніе три рубля въ мѣсяцъ на прокормъ, а онъ ничего не даетъ. "Она, говоритъ, отъ жилецкихъ кухарокъ сыта". Насчетъ песку для посыпки тротуаровъ тоже скупъ. Охъ, какъ скупъ! А вѣдь отъ каждаго воза песку у дворника всегда долженъ четвертакъ къ пальцамъ прилипнуть. Надо будетъ завтра сказать ему, что у насъ песокъ на исходѣ и что намъ пять, шесть возовъ непремѣнно нужно. Нынче я вотъ какъ это дѣло сдѣлаю. Пускай нашъ мусорщикъ привезетъ намъ пять возовъ песку, а я хозяину скажу, что онъ семь привезъ. Нужно только сказать ему, чтобы онъ ночью или рано утромъ возилъ, пока хозяинъ спитъ. Въ сарайчикъ-то какъ свалимъ его, такъ пусть хозяинъ усчитываетъ, сколько возовъ привезли. Много усчитаешь! Глины печной намъ тоже нужно. Глины пусть два воза привезетъ, а скажемъ три".
-- Охъ, грѣхи, грѣхи!-- со вздохомъ тихо проговорилъ Кондратій и мысленно прибавилъ:-- "Впрочемъ, всѣ мы люди -- человѣки и во грѣхахъ рождены".
"А хозяинъ нашъ нешто не надуваетъ кого-нибудь? Въ лучшемъ видѣ надуваетъ, и такъ, ужъ это все устроено, что одинъ отъ другого тщетится".
Сонъ началъ уже смыкать его вѣжды, но мечты все-таки обуревали его.
"А лѣтомъ можно будетъ для жены лавченку какую-нибудь въ заборѣ открыть",-- мечталъ Кондратій.-- "Баба все равно зря мотается, такъ пусть яйцами, печенкой да колбасой торгуетъ. По крайности при дѣлѣ будетъ и мужу отъ нея подмога станетъ. Право слово, открою ей лавченку. Чего тутъ! Вотъ у сапожника съ нашего двора тетка печенкой, рубцомъ и картофелемъ около винной лавки торгуетъ изъ корзинки и хвастается, что барыша менѣе полтины домой не приноситъ. Хвастается, что стаканъ даетъ для выпивки изъ казенной посуды, такъ и отъ стакана гривенникъ въ день выручаетъ. Такъ, вѣдь, торгуетъ сапожникова-то тетка изъ корзинки... А я лавочку въ заборѣ для жены лажу открыть. Пряники заведемъ... яблоки, апельсины, лимоны, яйца въ крутую... спички... Папиросы даже можно. Право слово, можно.
"Она въ лавочкѣ, а я чистякъ -- дворникъ по своимъ дѣламъ. Вдвоемъ будемъ наколачивать. И жизнь будетъ хорошая".
Кондратій улыбнулся и сталъ засыпать.
"Хорошая"...-- пронеслось еще разъ въ его мозгу. Потомъ почему-то представились бутылки съ пивомъ, портерная, трактиръ съ расписными обоями, чашки съ цвѣтами и позолотой, затѣмъ замелькало передъ глазами что-то радужное и онъ заснулъ.