Лейкин Николай Александрович
Меж трех огней

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман из актерской жизни.

Н. А. Лейкинъ.

МЕЖЪ ТРЕХЪ ОГНЕЙ
РОМАНЪ ИЗЪ АКТЕРСКОЙ ЖИЗНИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Товарищество "Печатня С. П. Яковлева". 2-я Рождественская д. No 7.
1902.

I.

   Въ лѣтнемъ театрѣ на сценѣ первая репетиція.
   Поставленъ ободранный павильонъ. Холодно. Вездѣ сквозитъ. Чахоточнаго вида суфлеръ въ пальто съ выѣденнымъ молью воротникомъ сидитъ на суфлерской будкѣ и подаетъ реплики двумъ репетирующимъ актрисамъ -- одной молодой, закутанной въ перовое боа, другой пожилой въ накинутомъ на голову сѣромъ суконномъ платкѣ. Рядомъ съ суфлеромъ режиссеръ на стулѣ -- пожилой человѣкъ въ бородѣ съ просѣдью. На головѣ его красная турецкая феска съ черной кистью, шея завязана бѣлымъ кашне. Онъ держитъ въ рукѣ тетрадь, прислушивается къ репетирующимъ актрисамъ и куритъ папиросу.
   -- Постойте...-- останавливаетъ онъ движеніемъ тетради пожилую актрису.-- Эту сцену я васъ прошу вести гораздо нѣжнѣе. Вы мать, передъ вами дочь. Вы очень хорошо знаете, на какой опасный подвигъ вы ее отправляете.
   -- Я, Феофанъ Прокофьичъ, понимаю, но, вѣдь сегодня первая репетиція... Можно сказать, считка...-- отвѣчаетъ актриса.
   -- Прекрасно, моя родная, но и со считки ужъ нужно давать тонъ. Иначе вы не войдете въ роль. Да и я, какъ режиссеръ, вижу васъ въ первый разъ. Никогда раньше съ вами не служилъ и долженъ ознакомиться съ вашими способностями для послѣдующихъ ролей. На этой-же недѣлѣ я долженъ раздавать роли для другой пьесы. Повторите... И, пожалуйста, эту сцену понѣжнѣе.
   -- Ахъ, вы какой, право...-- жмется пожилая актриса.-- Разумѣется, на слѣдующей-же репетиціи я буду читать во всю...
   -- Невозможно, моя дорогая... Вы на всѣхъ репетиціяхъ должны вести во всю, иначе мы не ознакомимся. Тутъ въ пьесѣ ремарки нѣтъ. Но, по моему, вы должны даже обнимать дочь, говоря эти слова. Ну-съ, пожалуйста... Я слушаю.
   Сцена повторяется.
   За павильономъ толпятся актеры и актрисы въ самыхъ разнообразныхъ одеждахъ, ожидающіе своего выхода. Между ними помощникъ режиссера, молодой, бѣлокурый малый въ усахъ и съ книжкой выходовъ. У мужчинъ по большей части воротники пальто подняты, на головѣ мягкія фетровыя шляпы. Всѣ они жмутся отъ холода. Всѣ они собрались съ разныхъ концовъ Россіи и многіе незнакомы еще другъ съ другомъ. Куреніе папиросъ идетъ во всю. Одинъ изъ актеровъ -- рослый, красивый, но нѣсколько съ одутловатымъ лицомъ брюнетъ, сидитъ на пнѣ и свертываетъ папиросу, тщательно облизывая бумагу. Онъ въ свѣтло-сѣромъ франтовскомъ пальто, въ красномъ галстукѣ, въ который воткнута булавка съ крупной жемчужиной и въ глянцевитомъ цилиндрѣ. Золотое пенснэ на цѣпочкѣ болтается поверхъ пальто. Къ нему приглядывается маленькій кругленькій блондинчикъ съ плохо выбритымъ лицомъ, въ потертомъ пальто и жокейской фуражкѣ. Наконецъ, онъ подходитъ къ нему и говоритъ:
   -- Лагорскій... Не узнаете? Когда-то въ Казани и Симбирскѣ... Помните?
   -- Богъ мой! Кого я вижу! Мишка Курицынъ сынъ!-- восклицаетъ брюнетъ, поднимаясь съ пня.
   -- Зачѣмъ-же ругаться-то, Василій Севастьянычъ...
   -- Я, братъ, любя. Здравствуй... Какъ-же тебя не помнить! Я о тебѣ сказки дѣтямъ разсказываю.
   Лагорскій снимаетъ цилиндръ и троекратно цѣлуется съ Мишкой Курицыномъ сыномъ.
   -- Я зналъ, Василій Севастьянычъ, когда ѣхалъ сюда, что вы здѣсь на героическія роли,-- улыбаясь во всю ширину лица, говоритъ Мишка. - Въ газетахъ прочелъ... Ѣхалъ и радовался, что увижусь съ вами... Вы, Василій Севастьянычъ, мнѣ жизнь спасли, и это я помню чудесно.
   -- Да, да, да. И это я помню... Ты-то какъ сюда попалъ?
   -- Черезъ московское бюро. На роли вторыхъ простаковъ, Василій Севастьянычъ.
   -- На полсотни въ мѣсяцъ?
   -- Подымайте выше, Василій Севастьяпычъ. Семьдесятъ рублей.
   -- Ого! Ты, братъ, прогрессируешь, Мишка!-- шутливо отнесся къ нему Лагорскій и похлопалъ его по плечу.-- Не пьешь больше?
   -- Малость балуюсь, но въ умѣренномъ тонѣ. Я, Василій Севастьяпычъ, ужъ теперь не подъ фамиліей Перовскаго играю, а подъ своей собственной... Тальниковъ я...
   -- Что-же, скандалъ какой-нибудь гдѣ-нибудь вышелъ, что ты перемѣнилъ фамилію?
   -- Нѣтъ, такъ-съ. Что-же свою Богомъ данную фамилію обижать? Лучше-же ее увѣковѣчить. Подумалъ, подумалъ: "зачѣмъ я по сценѣ Перовскій? Буду Тальниковъ". Ну, и сталъ Тальниковъ.
   -- Отъ долговъ лучше скрываться, когда подъ чужой фамиліей играешь.
   -- Какіе у меня долги, Василій Севастьянычъ! И надѣлалъ-бы, можетъ статься, да никто не вѣритъ. А какъ здоровье вашей супруги Вѣры Константиновны, Василій Севастьянычъ?-- спросилъ Тальниковъ.
   -- Жена? Она здѣсь... Опавъ театрѣ, который съ нами рядомъ, будетъ играть. Она въ "Карѳагенѣ"... Въ театръ сада "Карѳагенъ" приглашена... Тамъ легкія пьесы... Только я говорю не о Вѣрѣ Константиновнѣ, а о женѣ, о Надеждѣ Дмитріевнѣ Копровской. На триста рублей она пріѣхала.
   -- Позвольте,-- остановилъ Лагорскаго Тальниковъ.-- Но вѣдь въ Казани у васъ была супруга Вѣра Константиновна Малкова. Помните, когда вы въ "Европѣ" стояли и я ходилъ къ вамъ по утрамъ ординарцемъ?
   -- Малкова мнѣ не жена. Она такъ...
   -- Боже мой... А вѣдь я ее за вашу супругу считалъ! Душа въ душу жили. Вѣдь у васъ отъ нея была дочка Наташа?
   -- Даже, двѣ: Наташа и Катя... Но Малкова мнѣ, Мишка, не жена, хотя она прекрасная женщина, прямо святая женщина.
   -- Гдѣ-же она теперь, Василій Севастьянычъ? Я про Малкову...
   -- Вообрази, здѣсь, въ труппѣ. Сегодня ея нѣтъ, но завтра она будетъ. А я теперь сошелся съ женой. Не знаю, какъ и быть,-- пожалъ плечами Лагорскій.-- И можешь ты думать, она, эта самая Малкова, живетъ черезъ пять-шесть дачъ отъ меня, на той-же улицѣ. Жена покуда ничего еще не знаетъ, но Малкова ужъ ревнуетъ. Она женщина -- огонь.
   Лагорскій улыбнулся.
   -- Затруднительное ваше теперь положеніе, Василій Севастьянычъ,-- произнесъ Тальниковъ.
   -- Водевиль,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Но вздоръ, вывернусь. Какъ въ водевилѣ и вывернусь. Вѣдь это у меня всегда и во всѣ времена было. Только, разумѣется, не такъ близко. Вѣдь и при Малковой... Помнишь, тамъ у меня была вдова купчиха? И отъ ней есть.
   -- Шельганова? Помню. Вы меня брали къ ней. Я тамъ въ ея именины таперствовалъ.
   -- А я помню, что ты тамъ бобровую шапку стянулъ.
   -- Ужъ и стянулъ! Просто обмѣнялся по ошибкѣ.
   -- Вмѣсто драповой-то бобровую взялъ?
   -- Выпивши я былъ, Василій Севастьянычъ. Вѣдь такое происшествіе съ каждымъ можетъ случиться.
   -- Съ каждымъ! Однако, бобровой-то шапки все-таки ты не возвратилъ.
   -- Бѣдность, Василій Севастьянычъ... Получалъ всего тридцать рублей. Вы съ Шельгановой любовью выманивали, а мнѣ такъ Богъ послалъ.
   -- Выманивали! Что-жъ ты меня за альфонса считаешь, что-ли!-- возвысилъ голосъ Лагорскій.
   -- Зачѣмъ за альфонса? Просто вы большой сердцеѣдъ... хе-хе-хе...-- поправился Тальниковъ.
   -- Ну, то-то,-- самодовольно проговорилъ Лагорскій и выпрямился во весь ростъ.-- Послушай... Ты помнишь Настю, горничную Милковой-Карской? Бутончикъ такой былъ въ Симбирскѣ за кулисами. Настя...
   -- Какъ-же не помнить-то! Вся труппа за ней гонялась.
   -- Ну, а я ее тогда сманилъ, увезъ въ Нижній и жилъ съ ней. Прелестный былъ цвѣточекъ.
   -- Знаю-съ. На моихъ глазахъ все это было. Въ Нижнемъ-то только я не былъ.
   -- Ну, вотъ изъ этой Насти я сдѣлалъ маленькую водевильную актриску... Окрестилъ ее для сцены Настиной. Хорошенькая... Личикомъ брала... Она и въ водевилѣ, изъ опереткѣ на маленькія рольки... Привязана была ко мнѣ, какъ кошка. Болѣе года мы съ ней жили, имѣлъ я отъ нея сына, который теперь въ деревнѣ у ея матери на воспитаніи. Мы не расходились... А просто ангажемента намъ не случилось вмѣстѣ въ одномъ городѣ, и пришлось разъѣхаться. Настя поѣхала въ Тифлисъ, а я въ Вологду... Если-бы ты видѣлъ, какія сцены прощанія были!-- разсказывалъ Лагорскій, но тотчасъ-же махнулъ рукой и прибавилъ: -- Впрочемъ, ты этого ничего не понимаешь!
   -- Отчего-же не понимать? У меня, Василій Севастьянычъ, сердце также чувствительное,-- обидчиво произнесъ Тальниковъ.-- Физіономіей я не вышелъ, а сердцемъ...
   -- Ну, что объ этомъ говорить!-- перебилъ его Лагорскій.-- Такъ вотъ я тебѣ хочу сказать, что и эта Настина здѣсь и играетъ рядомъ въ саду "Карѳагенъ". И можешь ты думать, какое совпаденіе: тоже живетъ на дачѣ въ полуверстѣ отъ меня. Жена, Малкова, Настина. Стало быть, я межъ трехъ огней. И не тужу.
   -- Вамъ выходить, господинъ Лагорскій...-- шепнулъ ему помощникъ режиссера.
   Лагорскій вышелъ на сцену.
   

II.

   Лагорскій кончилъ свою сцену и опять появился за кулисами.
   -- Какая здѣсь все дрянь въ труппу набрана,-- сказалъ онъ Тальникову.-- Ступить по сценѣ не умѣютъ.
   -- Есть, есть товарецъ...-- поддакнулъ ему Тальниковъ.-- А на какое жалованье пріѣхали!
   -- Да вѣдь я и тебя считаю за дрянь.
   -- Я, Василій Севастьянычъ, человѣкъ скромный. Я на маленькія роли.
   Тальниковъ весь какъ-то сжался и сталъ потирать руки.
   -- Ну, развѣ на маленькія-то. Ты кого здѣсь въ пьесѣ играешь?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Крестьянина Пьера...
   -- Ну, эта роль по тебѣ. Ты дураковъ можешь.
   -- Угостите, Василій Севастьянычъ, папироской.
   -- А ты опять, какъ и всегда, безъ папиросъ. Вѣдь уже теперь-то, кажется, можешь на свои покупать. Самъ-же говоришь, что семьдесятъ рублей получаешь.
   -- Въ дорогѣ издержался, Василій Севастьянычъ. Сорокъ рублей было мнѣ выслано авансомъ на дорогу, я и издержался. Да у меня есть табакъ, только дома. Вѣдь я съ Кавказа ѣхалъ.
   -- Бери, свертывай себѣ папиросу. Вѣдь я самокрутки курю.
   Лагорскій подалъ хорошій серебряный портсигаръ. Тальниковъ сталъ свертывать папиросу и сказалъ:
   -- Сейчасъ видно, Василій Севастьянычъ, что вы въ достаткѣ: и при серебряномъ портсигарѣ, и при часахъ золотыхъ, и при булавкѣ съ жемчугомъ.
   -- У меня, кромѣ этого, есть что закладывать. Въ Симбирскѣ мнѣ поднесли ящикъ серебра, въ Самарѣ двѣ серебряныя вазы для шампанскаго.
   -- Любимецъ, блаженствуете...
   -- Не жалуюсь. А труппа здѣсь дрянь, за исключеніемъ Малковой,-- опять началъ Лагорскій.-- Набрана числомъ поболѣе, цѣною подешевле...
   -- Нѣтъ-съ... Жалованья хорошія... Не скажите.
   -- Вѣдь это для тебя хорошія-то, а для актера съ именемъ -- ахъ, оставьте. Здѣсь Петербургъ... Здѣсь не въ Царевококшайскѣ, здѣсь жизнь въ три-дорога. Жена хозяйство завела, такъ по семнадцати копѣекъ фунтъ за говядину платитъ.
   -- Вѣрно-съ... Правильно вы...-- поддакнулъ снова Тальниковъ.-- Я за сорокъ копѣекъ обѣдаю у одной вдовы, такъ очень голодно. Вы мнѣ позволите, Василій Севастьянычъ, къ вамъ по утрамъ ординарцемъ приходить? Какъ въ Казани приходилъ. Приходить и быть при васъ на манеръ адъютанта?
   -- Приходи, приходи... Я тебя познакомлю съ моей настоящей женой Надеждой Дмитріевной... Дача Петрова, рядомъ съ булочной...
   -- Разыщу, Василій Севастьянычъ. Васъ, навѣрное, всѣ знаютъ.
   -- Только ты женѣ насчетъ Малковой ни гу-гу...-- предупредилъ Лагорскій Тальникова.
   -- Зачѣмъ-же я буду говорить! Я тайны и не такія хранилъ.
   -- И про Настю Настину ни слова...
   -- Гробъ. Могила...-- проговорилъ Тальниковъ, ударивъ себя въ грудь.-- Съ какой стати я буду вносить въ семью смуту!
   -- Ну, пойдемъ въ буфетъ. Я тебя за это водкой угощу. Надо червячка заморить. Мой выходъ еще не скоро. Теперь на сценѣ солдатъ національной гвардіи будетъ разглагольствовать съ угольщикомъ и Фаншетой.
   Они отправились во временной буфетъ, который былъ при театрѣ, въ бутафорской. Тамъ было нѣсколько актеровъ, которые пили водку и пиво и ѣли горячіе пирожки. Одинъ изъ актеровъ, пестро одѣтый, черненькій, какъ жукъ, съ синеватымъ подбородкомъ и густыми бровями подскочилъ къ Лагорскому и проговорилъ:
   -- Позвольте вамъ напомнить о себѣ, господинъ Лагорскій... Мы служили вмѣстѣ въ Самарѣ. Чеченцевъ, здѣшній любовникъ... Не помните?
   -- Помню, помню... Вы тогда только еще начинали... изъ любителей...-- сказалъ Лагорскій и сухо пожалъ ему руку.
   Разговоръ не клеился. Чеченцевъ отошелъ. Лагорскій сморщилъ лицо и произнесъ:
   -- Прохвостъ. Обобралъ въ Самарѣ одну глупую старуху. Любовникъ... Я его въ Самарѣ по сценѣ ходить училъ, а здѣсь онъ любовникомъ. Тьфу! Вотъ она здѣшняя труппа. Вотъ изъ какихъ звеньевъ. Пей, Мишка, да пойдемъ.
   Лагорскій и Тальниковъ выпили и стали ѣсть пирожки.
   -- Замѣтили, Василій Севастьяпычъ?.. Любовникъ-то въ брилліантовомъ кольцѣ. Только, я думаю, брилліанты-то не настоящіе...
   Чортъ его знаетъ!-- брезгливо сказалъ Лагорскій.-- Черкесовъ... или какъ онъ?.. Осетинцевъ... Кабардинцевъ...-- умышленно перевиралъ онъ фамилію актера.-- Любовникъ... Я его училъ по сценѣ ходить. А то все, бывало, задомъ становится.
   Прожевывая пирожки, они опять отправились на сцену.
   Здѣсь Лагорскій носъ съ носомъ столкнулся съ Малковой. Это была высокая стройная красивая блондинка въ шляпкѣ съ перьями, въ пальто мѣшкомъ съ необычайно большими пуговицами въ видѣ маленькихъ блюдечекъ. На шеѣ было намотано перовое боа. Лагорскій попятился.
   Онъ не ждалъ Малкову.
   -- Откуда ты?-- произнесъ онъ удивленно.
   -- Прямо изъ дома, Вася. Я за тобой -- заговорила Малкова.-- Я пришла тащить тебя къ себѣ обѣдать. А то ты ни разу еще у меня не обѣдалъ. Я тебѣ и водку, и закуску приготовила. Какая, Вася, у меня редиска!
   -- Милый другъ, да вѣдь я у Копровской нанялъ комнату со столомъ,-- смущенно отвѣчалъ Лагорскій.-- Со столомъ... И деньги впередъ уплатилъ.
   Онъ не назвалъ Копровскую женой.
   -- Экая важность, подумаешь, что ты не заѣшь тамъ какой-нибудь полтинникъ!-- воскликнула Малкова.-- А у меня для тебя сегодня вареный сигъ съ яицами. Понимаешь ты, сигъ. Мѣстное петербургское блюдо. Такого сига у насъ на Волгѣ ни за какія деньги достать нельзя.
   -- Дома я тоже заказалъ жареную корюшку. Тоже мѣстное блюдо. Не явиться неловко.
   -- Плюнь на корюшку! Ну, что тебѣ корюшка! Нѣтъ, Вася, я тебя не отпущу, я нарочно затѣмъ и пришла, чтобы взять тебя и тащить,-- рѣшительно сказала Малкова.-- Пойдемъ.
   -- У меня еще репетиція не кончена. Цѣлый актъ впереди... Три лучшія сцены.
   -- Я подожду. Но все-таки тебя не оставлю. Ты долженъ у меня сегодня обѣдать.
   -- Я у тебя ужиналъ третьяго дня, Вѣруша.
   -- Обѣдъ не ужинъ. Пойдемъ. Я не уйду безъ тебя. Буду ждать.
   Она сѣла на дерновую скамью. Лагорскій жался и не зналъ, что дѣлать. Онъ и женѣ обѣщалъ непремѣнно быть къ обѣду.
   -- Вѣруша! А ты развѣ не помнишь Мишу Перовскаго, который служилъ съ нами въ Казани?-- спросилъ онъ Малкову и указалъ на Тальникова.-- Мишу, который къ намъ по утрамъ являлся, какъ статуя командора.
   Малкова прищурилась.
   -- Какъ-же не помнить,-- сказала она и тихо прибавила:-- Только ты его не зови къ обѣду. Я хочу съ тобой наединѣ поговорить. Мнѣ много, много надо съ тобой говорить.
   Лагорскій сморщился. Онъ предчувствовалъ, что можетъ предстоять разговоръ, полный упрековъ, и сцены ревности.
   А Малкова ужъ подозвала къ себѣ Тальникова и разговаривала съ нимъ. Тотъ, поцѣловавъ ея руку жирными губами, разсказывалъ ей, что онъ опять польщенъ отъ Василія Севастьяновича, что Василій Севастьяновичъ опять пригласилъ его къ себѣ въ ординарцы и позволилъ быть адъютантомъ.
   -- Дочка ваша Наташа какъ поживаетъ?-- спросилъ ее Тальниковъ.
   -- О, Наташу я ужъ устроила теперь у моей матери. Тамъ ей отлично,-- отвѣчала Малкова.
   -- Господинъ Лагорскій! Пожалуйте! Вашъ выходъ!-- кричалъ помощникъ режиссера.
   Лагорскій сложилъ руки на груди и медленно сталъ выходить на сцену.
   

III.

   Hепетиція кончилась, и Малкова повела Лагорскаго къ себѣ обѣдать. Она взяла его подъ руку и по дорогѣ весело болтала съ нимъ, разсказывая о своемъ хозяйствѣ.
   -- Вѣдь я прежде все по номерамъ жила и своего стола не держала. И съ тобой мы жили въ Казани въ гостиницѣ. До тебя я тоже въ меблированныхъ комнатахъ и обѣды брала изъ трактировъ или кухмистерскихъ,-- говорила она.-- А теперь, когда у меня стряпаютъ дома, я вижу, что это куда выгоднѣе! И наконецъ, я ѣмъ, что я хочу, а не то, что мнѣ даютъ. Горничной моей Грушѣ я прибавила за стряпню только три рубля въ мѣсяцъ. И какъ она отлично готовитъ! Вотъ ты сегодня попробуешь ея стряпню. Супъ отличный... А мнѣ, кромѣ супа, ничего и не надо. Ну, бифштексъ, котлету... Сладкое я въ булочной беру. Два пирожка по три копѣйки. И главное, что мы обѣ сыты: я и Груша. И намъ еще отъ обѣда всегда что-нибудь на ужинъ остается. Переѣзжай ко мнѣ, Вася. Ну, что тебѣ у жены жить!-- прибавила Малкова. Лагорскій передернулъ плечами.
   -- Другъ мой, какъ-же я къ тебѣ переѣду, если я женѣ далъ слово, что я весь лѣтній сезонъ пробуду у нея жильцомъ,-- проговорилъ онъ,-- Жена, разсчитывая на меня, и отдѣльную дачу наняла, иначе она сняла-бы гдѣ-нибудь двѣ комнаты. Хотя мы съ ней почти чужіе, но не ловко все-таки женщину подводить. Она треть денегъ уже уплатила за дачу.
   -- У ней есть кто-нибудь? Связавшись она съ кѣмъ-нибудь?-- спросила Малкова.
   Лагорскаго покоробило. Онъ даже вспыхнулъ, по тотчасъ-же успокоилъ себя и отвѣчалъ:
   -- Не знаю. Пока я ничего не замѣчалъ. Да гдѣ! Она болѣзненная женщина.
   -- Копровская-то болѣзненная женщина? Ну, врешь. Я ее видѣла въ Севастополѣ, когда проѣзжала въ Ялту на гастроли. Она женщина кровь съ молокомъ. И брюнетка съ усиками. Эти брюнетки съ усиками всегда здоровы.
   -- Наружность, другъ мой, очень часто обманчива. И, наконецъ, кому-же и знать, какъ не мнѣ? Я все-таки жилъ съ ней три съ половиной года. Ну, да что объ ней разговаривать! Бросимъ,-- закончилъ Лагорскій.-- Ты говоришь, что будешь меня угощать сегодня сигомъ,-- перемѣнилъ онъ разговоръ.
   -- Варенымъ сигомъ, Вася, съ яйцами и масломъ,-- отвѣчала Малкова.
   -- Шесть лѣтъ я не былъ въ Петербургѣ и шесть лѣтъ сига не ѣлъ. Ахъ, да! Въ Москвѣ разъ ѣлъ зимой. Зимой туда ихъ привозятъ.
   Лагорскій радъ былъ, что разговоръ съ его жены перешелъ на рыбу, но Малкова опять начала:
   -- Мнѣ кажется, Васька, что ты все врешь! Мнѣ кажется, что ты опять сошелся съ женой. Простилъ ее и сошелся. Иначе съ какой стати тебѣ было переѣзжать къ ней на квартиру?
   -- Увѣряю тебя, Вѣруша, что нѣтъ!-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Странно. Четыре года ты съ ней не жилъ разсказывалъ мнѣ о ея невозможномъ характерѣ, о тѣхъ скандалахъ, которые она тебѣ дѣлала въ труппѣ, и вдругъ опять съ ней. Нѣтъ, тутъ что-то не ладно.
   -- Некуда было дѣться. Вѣдь здѣсь на окраинахъ гостиницъ нѣтъ, а она предложила квартиру и столъ. Ну, вижу, что подъ бокомъ... недалеко отъ театра -- я и взялъ... Пріѣзжай ты, Вѣруша. раньше, предложи ты -- я взялъ-бы у тебя квартиру. Да вѣдь и дешево я плачу.
   -- А сколько?-- вдругъ спросила Малкова.
   Лагорскій замялся. Онъ не зналъ, что и сказать.
   Онъ соображалъ, что сказать, и не сообразилъ.
   -- Я рыбу люблю ужасно,-- проговорилъ онъ.-- И у себя дома я сегодня просилъ, чтобъ мнѣ была сдѣлана жареная корюшка. Жареная корюшка со свѣжимъ огурцомъ -- прелесть.
   Онъ жался и старался высвободить свою руку изъ-подъ руки Малковой. Они подходили къ дачѣ, гдѣ онъ жилъ съ женой, миновать которую имъ было нельзя, ибо она стояла имъ по пути, а ему показалось, что на балконѣ мелькаетъ красная кофточка его жены.
   -- Что ты?-- спросила его Малкова.
   -- Хочется покурить. Дай мнѣ свернуть папироску,-- отвѣчалъ онъ, освобождая свою руку, и сталъ доставать портъ-табакъ изъ кармана.
   Для скручиванія папиросы онъ пріостановился и, щурясь, сталъ смотрѣть вдаль на балконъ, на красное пятно. Дѣло въ томъ, что ему ужасно было неловко проходить мимо своей дачи подъ руку съ Малковой, ежели жена увидитъ его. Еще если бы онъ вернулся потомъ къ обѣду, то онъ сказалъ-бы, что провожалъ товарища по сценѣ такую-то, но вѣдь онъ не явится къ обѣду, жена его будетъ ждать -- и потомъ выйдетъ ссора, скандалъ. Свернувъ папиросу, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и на ходу сталъ закуривать ее. Шелъ онъ медленно и молчалъ. Пятно продолжало краснѣть. Онъ опять остановился и былъ какъ на иголкахъ.
   Малкова пристально посмотрѣла на него и спросила:
   -- Что съ тобой, Василій?
   -- Вотъ видишь-ли, милочка, я замѣчаю красную кофточку жены моей на балконѣ,-- сказалъ, онъ.-- То-есть Копровской...-- поправился онъ.-- И хотя она мнѣ теперь вовсе не жена, но все-таки квартирная хозяйка, которой я заказалъ къ обѣду корюшку.
   -- Понимаю.
   Малкова надулась.
   -- Понимай или не понимай, а все-таки чрезвычайно неловко проходить мимо нея съ дамой, не заговорить съ ней, то-есть съ Копровской, и въ концѣ концовъ не придти даже къ обѣду,-- сказалъ Лагорскій.-- Пойдемъ шагъ за шагомъ и повременимъ подходить. Можетъ быть, красная кофточка скроется.
   -- Ну, теперь мнѣ все ясно,-- сказала Малкова.-- Ты даже боишься своей жены, такъ какая-же она тебѣ квартирная хозяйка!
   -- Вовсе не боюсь. Но если-бы я ей еще не заказывалъ корюшки...
   -- Ты, Васька, изолгался. Ты подлецъ.
   -- Ничуть... Но согласись сама...
   -- Ты гдѣ живешь?
   -- Да вотъ черезъ двѣ дачи. Видишь, что-то краснѣется на балконѣ? Это кофточка Копровской. Она сегодня въ красной кофточкѣ.
   Малкова посмотрѣла впередъ.
   -- Господи, какъ у страха-то глаза велики!-- сказала она, засмѣявшись.-- На балконѣ это даже не кофточка и не женщина, а просто черезъ перила перекинуто что-то красное. Одѣяло, что-ли?
   -- Да такъ-ли?
   Лагорскій прибавилъ шагу.
   -- О, какъ жена твоя взяла тебя въ руки!-- продолжала Малкова.-- Ты даже краснаго одѣяла боишься.
   У Лагорскаго отлегло отъ сердца и онъ самъ разсмѣялся.
   -- Дѣйствительно, красное одѣяло,-- проговорилъ онъ.-- Но если-бы это была Копровская, которая ждетъ меня къ обѣду, было-бы чрезвычайно неловко проходить мимо нея, особенно съ дамой подъ руку.
   -- Отчего-же непремѣнно съ дамой подъ руку? При чемъ тутъ дама?-- допытывалась Малкова.-- Самъ-же ты говоришь, что съ женой своей теперь ничѣмъ не связанъ.
   -- Ничѣмъ, кромѣ квартиры и стола. Но все-таки...
   Они поровнялись съ дачей, гдѣ на балконѣ висѣло красное одѣяло. Лагорскій прибавилъ шагу и старался пройти мимо дачи какъ можно скорѣе. Но Малкова остановилась и стала смотрѣть въ палисадникъ передъ дачей.
   -- Здѣсь ты живешь?-- спрашивала она.
   -- Здѣсь. Только, пожалуйста, не кричи.
   Лагорскій пробѣжалъ отъ Малковой впередъ. Она догнала его.
   -- Дабы узнать истину, я, Васька, завтра или послѣзавтра зайду къ тебѣ чаю напиться,-- сказала она.-- Должна-же я знать, въ какихъ ты отношеніяхъ съ женой. Иначе съ какой-же стати я буду расточать тебѣ свои ласки! Я дѣлиться ни съ кѣмъ не люблю.
   -- Увѣряю тебя, что съ Копровской я въ самыхъ обыкновенныхъ отношеніяхъ. Какъ добрый знакомый, какъ старый знакомый, пожалуй -- и больше ничего...-- старался увѣрить Лагорскій Малкову.
   -- Ну, я зайду и мы посмотримъ.
   -- Заходи. Только, пожалуйста, безъ скандала...
   -- Зачѣмъ-же я буду скандалить, если жена твоя первая не сдѣлаетъ мнѣ скандала?
   -- О, она не такая! Вѣдь ты придешь ко мнѣ, какъ знакомая къ знакомому,-- заискивающе проговорилъ Лагорскій.
   -- Ну, мы тамъ посмотримъ. А только, надняхъ я къ тебѣ зайду. Непремѣнно зайду, подчеркнула Малкова.
   Они подошли къ дачѣ Малковой и стали входить въ палисадникъ.
   

IV.

   Малкова помѣщалась въ верхнемъ этажѣ маленькой дачи, ветхой, съ покосившимися полами, съ скрипучей лѣстницей, но три ея крошечныя комнатки имѣли симпатичный видъ. Она успѣла придать имъ нѣкоторую уютность. Въ гостиной, она-же и столовая, лежалъ на полу персидскій коверъ. Лагорскій помнилъ его еще въ Казани. Она всегда возила его съ собой и завертывала въ него во время пути разныя вещи. На убогой хозяйской мягкой мебели лежали бѣлыя, чистыя, ажурныя покрышки ея работы. Стоялъ диванъ и на немъ лежала вышитая шерстями подушка съ изображеніемъ красной птицы на черномъ фонѣ. И подушку эту Лагорскій помнилъ съ Казани. Стѣны гостиной были увѣшены вѣнками изъ искусственныхъ цвѣтовъ съ лентами -- это были подношенія отъ публики въ дни бенефисовъ Малковой. Былъ тутъ и маленькій серебряный вѣнокъ. На двухъ окнахъ висѣли бѣлыя коленкоровыя занавѣски, хотя прибитыя прямо къ стѣнѣ гвоздями, по гвозди эти были задрапировапы также лентами отъ бенефисныхъ вѣнковъ. Въ спальной Малковой помѣщался туалетный столъ, покрытой кисеей на розовомъ подбоѣ, съ складнымъ зеркаломъ на немъ, съ туалетными принадлежностями, съ свѣсившейся со стѣны такой-же кисейной драпировкой, подхваченной розовыми лентами. У другой стѣны стояла опрятная постель съ бѣлымъ ажурнымъ покрываломъ, также на розовомъ подбоѣ, съ подушками въ прошивкахъ и кружевцахъ. Третья комнатка была занята сундуками съ гардеробомъ Малковой и въ ней помѣщалась ея горничная Груша. И тутъ стояла чистая постель съ тканьевымъ одѣяломъ и нарядными подушками.
   Лагорскій былъ уже у Малковой тотчасъ послѣ ея пріѣзда, по тогда Малкова не была еще устроившись въ квартирѣ и жила на бивуакахъ, какъ Марій на развалинахъ Карѳагена, какъ она выражалась. Теперь-же квартира была прибрана и вовсе не походила на квартиру по нѣсколько разъ въ году переѣзжающей актрисы, которыя, привыкши жить по номерамъ, обыкновенно вовсе не заботятся объ убранствѣ своихъ жилищъ. Нигдѣ не было видно ни юбокъ, висящихъ по стѣнамъ, ни разбросанной на полу обуви, ни корсета, валяющагося на стулѣ, ни тарелки съ остатками ѣды, стоящими на подоконникахъ, какъ это бываетъ зачастую у актрисъ и какъ это именно было у жены Лагорскаго -- Копровской.
   Лагорскій любовался комнатками Малковой и сравнивалъ ихъ съ комнатами своей дачи, гдѣ онъ жилъ съ женой, не отличающимися не только убранствомъ, но даже и необходимой чистотой, гдѣ сундукъ очень часто замѣнялъ стулъ, гдѣ постели оставались по цѣлымъ днямъ съ утра не постланными, гдѣ окна вмѣсто занавѣсокъ завѣшивались на ночь суконнымъ платкомъ, простыней и женскими юбками.
   -- Хорошо ты, Вѣруша, устроилась,-- сказалъ Лагорскій, разсматривая въ гостиной фотографіи Малковой въ ея лучшихъ роляхъ, повѣшенныя на стѣнѣ между вѣнками и лентами.-- У меня дома нѣтъ ничего подобнаго. Мы до сихъ поръ живемъ, какъ цыгане въ станѣ, какъ кочевники.
   -- Такъ вотъ и переѣзжай ко мнѣ,-- заговорила Малкова.-- Здѣсь въ гостиной и поселишься. Смотри, я нарочно для тебя велѣла вотъ этотъ хозяйскій диванъ новымъ ситцемъ обить. Очень ужъ онъ былъ грязенъ и залитъ чѣмъ-то, такъ что даже противно было садиться. Явился странствующій по дачамъ обойщикъ, я купила ситцу -- и вотъ онъ обилъ диванъ.
   -- Знаю, знаю. Ты, Вѣруша, у меня насчетъ чистоты молодецъ. Я помню, какъ ты въ Казани слѣдила за моимъ бѣльемъ, какъ пушила прислугу, когда комнаты были плохо прибраны. У тебя что-то врожденное къ чистотѣ и порядку. Ты любишь украшать свое гнѣздышко.
   -- И милости просимъ въ это гнѣздышко.
   -- Не могу, родная. Слово дано. Хотя Копровская де-факто теперь мнѣ и не жена, но она все-таки товарищъ, а товарища подводить не благородно. Зачѣмъ-же я буду наносить ей убытки? Она разсчитываетъ, что я весь сезонъ проживу у нея.
   -- Если любишь меня, то убытки эти можешь ей возмѣстить,-- продолжала Малкова,-- Ну, заплати ей за комнату за цѣлое лѣто. Вѣдь всего-то, я думаю, рублей пятьдесятъ. Что тебѣ значить? Будто въ карты проигралъ. Впрочемъ, я приду къ тебѣ чай пить и посмотрю, въ какихъ ты отношеніяхъ съ женой. Мнѣ сдается, что ты все врешь. Если ты сошелся съ женой, то тогда я тебя тревожить не стану. Скатертью дорога. Но тогда ужъ и ко мнѣ прошу ни ногой...
   Лагорскій нѣжно обнялъ Малкову и сказалъ:
   -- Вѣруша, я тебя люблю, я не могу не видѣться съ тобой. Я долженъ быть около тебя и цѣловать эти глазки, эти щенки, этотъ лобикъ.
   И онъ поцѣловалъ ее въ слегка подведенные глазки, въ лобикъ и щенки. Она улыбнулась.
   -- Однако, ты два года не цѣловалъ ихъ. Не цѣловалъ, когда служилъ въ Симбирскѣ, не цѣловалъ въ Нижнемъ,-- проговорила она.-- И гдѣ ты былъ еще? Въ Вологдѣ, что-ли?
   -- Въ Вологдѣ и въ Архангельскѣ два лѣтнихъ сезона,-- отвѣчалъ онъ.-- Но это ничего не значитъ. Ты два года была у меня въ сердцѣ.
   -- Два года въ сердцѣ, а самъ даже не писалъ мнѣ. Хороша любовь!
   -- Не правда. Изъ Симбирска я тебѣ послалъ три письма.
   -- А изъ Нижняго ничего и изъ другихъ городовъ ничего.
   -- Изъ Нижняго я тебѣ послалъ 17 сентября поздравленіе съ днемъ ангела въ Ростовъ-на-Дону. Да вѣдь и ты не писала.
   -- Не писала, потому что знала, что ты былъ съ этой связавшись... Какъ ее? Съ горничной, которая полѣзла въ актрисы. Вѣдь Кардѣевъ пріѣзжалъ къ намъ изъ Симбирска и разсказывалъ.
   -- Ну, какая-же это была связь! Мимолетная. Безъ такихъ связей ни одинъ здоровый мужчина быть не можетъ,-- сказалъ въ отвѣтъ Лагорскій.
   -- А знаешь, она здѣсь... Эта Настина...-- сказала Малкова.-- Я видѣла ее въ Петербургѣ.
   -- Не знаю, не видалъ и не слыхалъ,-- совралъ Лагорскій.
   -- Вотъ и къ ней я буду тебя ревновать, Васька. Она въ труппѣ "Карѳагена" съ твоей женой служитъ. О, она тонкая бестія! Она завлечетъ тебя, Васька.
   -- Въ первый разъ слышу, что Настина въ "Карѳагенѣ" служитъ,-- вралъ Лагорскій.-- Странно, что я ее не видѣлъ. Но ты, другъ Вѣруша, ничего не бойся. Для тебя нѣтъ соперницъ. Я весь твой. Не буду лгать, во время нашей разлуки я не страдалъ по тебѣ, не убивался, но когда здѣсь увидалъ тебя снова, ты опять зажгла мое сердце и любовь моя къ тебѣ возгорѣлась съ новой силой.
   Лагорскій опять обнялъ Малкову и посадилъ ее рядомъ съ собой на диванъ. Она засмѣялась и, принимая отъ него поцѣлуй, бормотала:
   -- Какъ ты это говоришь... Какими словами... Будто на сценѣ, будто изъ какой-то роли...
   -- Актеръ... Ничего не подѣлаешь. Такая ужъ наша привычка къ красивымъ словамъ,-- отвѣтилъ онъ, поднялся и сказалъ:-- Ну, что-жъ... Давай обѣдать. Ѣсть я чертовски хочу.
   Малкова сняла со стола альбомъ съ серебряной доской -- бенефисное подношеніе, два подсвѣчника со свѣчами я стала накрывать ковровую скатерть бѣлою скатертью, крича своей прислугѣ;
   -- Группа! Тащи сюда посуду. Я накрываю столъ. Подавай обѣдать! Да прежде редиску и селедку для Василія Севастьяныча! Бутылочка съ водкой у меня въ спальнѣ.
   Въ дверяхъ показалась опрятно одѣтая въ ситцевое платье пожилая уже горничная, Груша, въ бѣломъ передникѣ съ кружевами и прошивками, кланяясь Лагорскому, и держала въ рукахъ двѣ тарелки съ редиской и селедкой, сильно обсыпанной зеленымъ лукомъ.
   

V.

   Пообѣдавъ и выпивъ кофе, Лагорскій сталъ прощаться съ Малковой. Та не отпускала.
   -- Посиди еще...-- упрашивала она.-- Куда торопиться? Вотъ мы подышемъ легкимъ воздухомъ на балконѣ... Посмотримъ на проходящихъ... У меня апельсины есть. Поговоримъ... Напьемся чаю. Я, Вася, съ самоваромъ... Я самоваръ купила. Полное хозяйство... Что-жъ, уѣзжать на зимній сезонъ, такъ продать можно.
   -- Ты у меня запасливая... Ты умница, ты хозяйка...-- хвалилъ онъ ее и, какъ ребенка, погладивъ по головѣ, взялъ шляпу и все-таки уходилъ.
   Она удерживала его за руку, любовно смотрѣла ему въ глаза и продолжала просить:
   -- Не уходи... Останься еще со мной.
   -- Нельзя... Роль учить надо. Ужъ и такъ седьмой часъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Здѣсь не провинція. Роль надо знать хорошо.
   -- Вздоръ... Ты боишься своей жены... И дернуло тебя опять съ ней связаться!
   -- Увѣряю тебя еще разъ, Вѣруша, что моя связь ограничивается только квартирой и столомъ.
   -- Ну, хочешь я за тебя внесу ей за квартиру и столъ?-- спросила Малкова, все еще держа Лагорскаго за руку.
   -- Что ты!... Зачѣмъ-же это? Но все-таки прощай. Увѣряю, что у тебя мнѣ и сидѣть пріятнѣе, и уютнѣе, и веселѣе, я даже дышу какъ-то свободнѣе у тебя, но идти домой все-таки надо. Идти и заняться ролью... Ты знаешь, я не ремесленникъ. Къ искусству отношусь серьезно.
   -- Такъ вѣдь у тебя роль съ собой. Учи здѣсь... Поставятъ самоваръ, будемъ пить чай, а ты учи роль. И я буду роль учить. Помнишь, какъ въ Казани, когда мы жили въ "Европѣ".
   -- Въ другой разъ съ удовольствіемъ, но сегодня надо дома,-- стоялъ на своемъ Лагорскій.
   -- У тебя есть-ли самоваръ?-- спросила Малкова.
   -- Ничего подобнаго. Копровская моя не такова. Она кипятитъ воду для чаю и кофею на бензинкѣ. Развѣ она хозяйка? Развѣ она запаслива? У ней и десятой доли нѣтъ твоихъ милыхъ качествъ. Прощай.
   Лагорскій обнялъ и нѣжно поцѣловалъ ее, уходя кивнулъ на вѣнки, висѣвшіе на стѣнѣ и сказалъ:
   -- Какъ сохранились цвѣты и ленты. Ихъ опять въ бенефисъ подносить можно.
   -- Зачѣмъ-же это? Съ какой стати? Что за фальсификація! Я никогда этого не дѣлаю,-- отвѣчала Малкова.
   -- Отчего-же... Для коллекціи, для комплекта... Вѣдь эти вѣнки все равно тобой заслужены. У меня есть хорошій серебряный портсигаръ съ эмалью и я всякій разъ его себѣ подношу отъ публики. Для коллекціи, для счета подношу.
   Лагорскій ушелъ. Она проводила его до лѣстницы, обвила его шею руками и шепнула:
   -- Приходи ночевать, Вася!... Диванъ этотъ твой. Я нарочно обила его новымъ ситцемъ.
   Когда онъ вышелъ на улицу, Малкова стояла на балконѣ и кивала ему, улыбаясь.
   -- Всего хорошаго! Завтра на репетиціи увидимся! крикнулъ онъ и сдѣлалъ жестъ рукой.
   Сдѣлавъ шаговъ сто по улицѣ, Лагорскій остановился. Онъ сообразилъ, что если онъ будетъ подходить къ своему дому съ улицы, то жена его, ожидая его на балконѣ дачи, можетъ замѣтить, что онъ подходитъ къ дому не со стороны театра, а съ другой стороны, а онъ готовился разсказать ей въ свое оправданіе, что онъ не пришелъ къ обѣду, цѣлую исторію, какъ его задержали въ театрѣ.
   "Пройду на заднюю улицу и оттуда проберусь къ себѣ на дачу по задворкамъ",-- рѣшилъ онъ и юркнулъ во дворъ какой-то дачи. Тамъ онъ нашелъ калитку, выбрался на другую улицу и ужъ оттуда проникъ въ свое жилище.
   Лагорскій не ошибся. Жена его сидѣла на балконѣ, ждала его и даже въ бинокль смотрѣла на дорогу, гдѣ онъ долженъ былъ показаться. Но онъ вошелъ въ свою дачу съ чернаго хода, прошелъ на балконъ, подкрался къ женѣ и, шутливо взявъ ее за голову, зажалъ ей руками глаза.
   Жена вскрикнула, высвободилась, ударила его по рукамъ и гнѣвно сказала:
   -- Что за глупыя мужицкія шутки! Гдѣ это ты шлялся? Гдѣ это ты пропадалъ? Я сижу голодная и жду тебя къ обѣду. Плита горитъ, супъ перекипѣлъ и воняетъ ужъ саломъ, твоя корюшка, что ты заказалъ изжарить, высохла, какъ сухарь... Безстыдникъ...
   -- Не сердись, Надюша... На репетиціи долго задержали...-- оправдывался Лагорскій.-- Сегодня первая репетиція. Режиссеръ этотъ, Феофанъ, хочетъ показать, что онъ что-то смыслитъ, поминутно останавливаетъ актеровъ, требуетъ повторенія... Конечно, не премьеровъ и не меня онъ останавливалъ, но пьеса постановочная, много народныхъ сценъ. А труппа ужасна... Не актеры, а эѳіопы какіе-то набраны... Ступить не умѣютъ!
   -- Но вѣдь не до семи-же часовъ васъ морили!-- воскликнула Копровская, хмуря черныя брови.-- У насъ въ "Карѳагенѣ" репетиція тоже тянулась безъ конца, но въ четвертомъ часу я ужъ была дома. Какъ хочешь, а я ужъ полчаса тому назадъ пообѣдала. Я не могу такъ долго ждать. У меня даже тошнота сдѣлалась.
   -- И прекрасно сдѣлала, Наденочекъ, потому что и я пообѣдалъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   Копровская сверкнула глазами.
   -- Пообѣдалъ?-- гнѣвно закричала она.-- Ну, такъ я и знала! А я здѣсь сижу голодная, жду, страдаю, жду милаго муженька, а онъ, нажравшись, гдѣ-то прохлаждается. Мерзавецъ! И отчего ты не прислалъ домой хоть плотника какого-нибудь изъ театра или портнаго сказать, что ты не будешь обѣдать? Еще корюшку себѣ заказалъ! Подлецъ!
   -- Наденочекъ... Прости... Обстоятельство такое вышло. Антрепренеръ пригласилъ... Мы пообѣдали въ буфетѣ,-- оправдывался Лагорскій.-- То-есть даже, строго говоря, и не обѣдали, а ѣли, потому что кухня еще не вполнѣ готова. Супа не было. Раки... шнельклопсъ... ну, закуски... А я обожаю раковъ -- ну, и не могъ себѣ отказать въ этомъ удовольствіи... Да и антрепренеру не могъ отказать. Вѣдь съ нимъ цѣлый сезонъ надо жить,-- вралъ онъ.-- Ужъ ты, Наденокъ, не сердись.
   Онъ подошелъ къ женѣ, хотѣлъ ее обнять и поцѣловать, но она ударила его по рукамъ и отвернулась отъ него, сѣвъ на стулъ.
   -- Какая ты грозная! Какой у тебя характеръ! Ужъ ничего и простить не можешь! пробормоталъ Лагорскій.
   -- Потому что я знаю, съ кѣмъ ты былъ, съ кѣмъ ты обѣдалъ въ ресторанѣ. Никакой тутъ антрепренеръ, никакіе тутъ раки не играютъ роли... Все это пустяки... Я все знаю... Сегодня на репетиціи въ "Карѳагенѣ" мнѣ посторонніе люди открыли глаза. Тутъ женщина...
   -- Сплетни... Языкъ у людей безъ костей...
   Лагорскій сидѣлъ поодаль отъ жены, скручивалъ папиросу и радостно думалъ:
   "Ничего ты не знаешь, ежели говоришь, что я обѣдалъ въ ресторанѣ".
   Онъ, молча, смотрѣлъ на жену и сравнивалъ ее съ Малковой. Копровская была женщина лѣтъ тридцати пяти, брюнетка съ роскошными волосами, въ косѣ которыхъ былъ воткнутъ, въ видѣ шпильки, бронзовый кинжалъ. Лицо ея съ широкими бровями и маленькими усиками, темнѣвшими полоской надъ верхней губой, было красиво, но имѣло злое выраженіе. Она была средняго роста, имѣла полную фигуру съ красивой развитой грудью, хотя и не дошла еще до ожирѣнія. Одѣта Копровская была неряшливо, въ когда-то дорогой шалевый съ турецкимъ рисункомъ капотъ, но нынѣ уже весь запятненный, съ отрепаннымъ подоломъ юбки, а на ногахъ ея были старыя туфли со стоптанными задками.
   -- Феня!-- закричала Копровская кухарку.-- Гасите плиту и съѣдайте все что у васъ есть приготовленнаго! Баринъ обѣдать не будетъ.
   -- Вели оставить жареной корюшки мнѣ къ вечеру,-- замѣтилъ женѣ Лагорскій.
   -- Приказывайте сами, я для васъ распоряжаться больше не стану,-- отвѣчала она.
   Лагорскій самъ пошелъ въ кухню. Проходя по комнатѣ, онъ посмотрѣлъ на разбросанныя по стульямъ принадлежности костюма Копровской, на валяющіеся около дивана ея полусапожки, на розовые шелковые чулки, висящіе на спинкѣ стула, на шерстяной платокъ, которымъ было завѣшано окно вмѣсто шторы, сравнилъ жену съ Малковой, аккуратность и любовь къ порядку Малковой съ привычками жены, вздохнулъ и подумалъ про жену:
   "И чортъ меня дернулъ опять сойтись съ ней!"
   

VI.

   Стоялъ конецъ апрѣля. Апрѣльскія сумерки наступали не скоро. Только въ десятомъ часу начало темнѣть. Копровская зажгла двѣ свѣчи въ дорожныхъ складныхъ подсвѣчникахъ, поставила ихъ передъ дорожнымъ зеркаломъ, помѣщающемся на простомъ некрашенномъ столѣ, наполовину застланномъ полотенцемъ съ вышитыми концами, и, присѣвъ, стала учить роль передъ зеркаломъ. Лагорскій растянулся на продранномъ клеенчатомъ диванѣ съ валиками и тоже читалъ роль, подставивъ къ дивану деревянную табуретку со свѣчкой. Было холодно на дачѣ, дача не имѣла печей, кухонная плита согрѣвала комнаты плохо. Оба они кутались. Лагорскій надѣлъ кожаную охотничью куртку на лисьихъ бедеркахъ. Копровская была въ драповой кофточкѣ, съ головой и шеей обернутыми пуховымъ платкомъ. Она читала роль вслухъ, бормоча ее въ полголоса. Онъ смотрѣлъ въ тетрадь и читалъ про себя. Вдругъ она увидѣла, что въ комнатѣ горятъ три свѣчки и закричала:
   -- Зачѣмъ третью свѣчку зажегъ! Погаси.
   -- Какъ-же я буду, душечка, учить роль?-- отвѣчалъ онъ.-- Вѣдь темно.
   -- Ну, зажги четвертую. Не желаю я при трехъ свѣчахъ сидѣть въ комнатѣ.
   -- Да если нѣтъ четвертаго подсвѣчника.
   -- Поставь свѣчку въ бутылку! Феня тебѣ дастъ бутылку изъ-подъ сельтерской воды.
   Лагорскій крякнулъ и поднялся съ дивана, который скрипнулъ подъ нимъ.
   -- Очень ужъ я не люблю такую цыганскую жизнь. И такъ ужъ мы живемъ какъ на бивуакахъ,-- сказалъ онъ.-- А тутъ еще свѣчка въ бутылкѣ. Ни лампы у насъ нѣтъ, ни самовара...
   -- Покупай на свои деньги. А я не желаю обзаводиться хозяйствомъ на четыре мѣсяца. Да вѣдь здѣсь на сѣверѣ скоро будетъ такъ свѣтло, что и никакого огня не потребуется,-- отвѣчала она.
   -- А осенью? А въ іюлѣ и въ августѣ? Теперь у меня денегъ нѣтъ, а какъ получу жалованье, куплю и лампу, и самоваръ.
   -- Ты знай, что я сына возьму изъ училища на каникулы послѣ экзаменовъ. На него деньги потребуются. Ему и блузочку сшить надо, и рубашонокъ, и сапоги...
   -- И на сына хватитъ. И наконецъ, не забывай, что этотъ сынъ какъ мой, такъ и твой...
   -- О, я не забываю! Если-бы я-то его забыла, то ему пришлось-бы быть уличнымъ мальчишкой и ходить съ рукой...-- выговорила Копровская и спросила:-- Ты сколько на него прислалъ мнѣ въ прошломъ и въ позапрошломъ году? Ну-ка, посчитай. Сколько ты ему прислалъ за тѣ четыре года, которые мы жили, разъѣхавшись?
   -- Посылалъ столько, сколько нужно было платить за его содержаніе и ученіе въ училищѣ,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Врешь. Ты даже и на это полностью не присылалъ. А два года онъ пробылъ при мнѣ. Его и перевозить нужно было съ мѣста на мѣсто, и кормить, и одѣвать, и приготовить для поступленія въ училище.
   -- Триста или двѣсти пятьдесятъ рублей въ годъ ты на него всегда отъ меня имѣла. Только разъ я былъ не аккуратенъ, когда лѣтомъ въ Ставрополѣ въ товариществѣ служилъ.
   -- Такъ развѣ онъ мнѣ триста рублей въ годъ стоитъ? Наконецъ, ты забываешь, что у насъ есть маленькая дочка.
   -- Дочь у бабушки. Ей хорошо.
   -- Однако, бабушка-то эта съ моей стороны, а не съ твоей. Моя мать, а не твоя. Много-ли ты на дочь посылалъ?
   -- Посылалъ кое-что на лакомство и наряды, а не посылалъ больше, потому что Анюточкѣ тамъ и такъ хорошо. Твоя мать получаетъ пенсію, какую ни-на-есть. У ней есть домишко въ Калязинѣ.
   -- Бездоходная избушка на курьихъ ножкахъ, а ты говоришь: домъ.
   -- Однако, все-таки, она въ немъ сама живетъ.
   -- Ну, все-равно. А я на Анютку ужъ каждый мѣсяцъ не менѣе десяти рублей посылаю.
   -- И я посылалъ ей изъ Нижняго, когда игралъ на ярмаркѣ, шелковое одѣяло и туфельки. Канаусу послалъ.
   -- Ну, да что объ этомъ говорить!-- перебила она его.-- Ты отецъ-то знаешь какой? Тебя, какъ отца-то, чорту подарить, да и то незнакомому, чтобъ назадъ не принесъ. Да... Нечего морщиться-то! Да и то сказать, гдѣ-же тебѣ быть хорошимъ отцомъ для своихъ законныхъ дѣтей, если у тебя въ каждомъ городѣ, куда ты пріѣдешь, заводится новая семья. Вѣдь и на тѣхъ дѣтей надо что-нибудь давать. Вѣдь и тѣ матери что-нибудь требуютъ на дѣтей. И имъ дать надо. Ты пѣтухъ какой-то... Прямо пѣтушишко.
   Копровская ворчала, а Лагорскій пыжился и молчалъ. Онъ чувствовалъ нѣкоторую справедливость въ ея словахъ, но въ то-же время думалъ про себя:
   "И на кой чортъ я опять сошелся съ ней?"
   Горничная Феня, молоденькая, курносенькая дѣвушка, съ заспанными уже глазами принесла ему свѣчку, поставленную въ бутылку. Онъ зажегъ свѣчку, поставилъ ее на табуретку и легъ опять на диванъ, продолжая читать роль.
   Въ комнатѣ было какъ-бы шмелиное жужжаніе. Копровская читала вслухъ, въ полголоса, повременамъ взглядывала въ зеркало и играла лицомъ. Дабы заглушить ея говоръ, Лагорскій самъ сталъ бормотать. Такъ длилось съ четверть часа.
   Наконецъ, онъ проговорилъ:
   -- Хорошо-бы чаю напиться теперь.
   -- Охъ, опять зажигать бензинку!-- вздохнула Копровская.-- Мнѣ чаю не хочется. А ты пей сельтерскую воду.
   -- Въ такую-то холодину? Да что ты? А бензинку можетъ и Феня зажечь и согрѣть на ней воду.
   -- Надо-же и дѣвушкѣ дать покой. Она спать хочетъ. Скоро десять часовъ.
   Но Лагорскій ужъ закричалъ горничной:
   -- Феня! Зажгите, пожалуйста, бензинку, скипятите воду и заварите чай! Мнѣ пить хочется. Надо за булками послать,-- сказалъ онъ женѣ.-- У насъ сливочнаго масла нѣтъ?
   -- Откуда-же оно возьмется! Что было сегодня утромъ, мы съѣли,-- отвѣчала Копровская.
   -- Надо и за масломъ послать. Да кусокъ колбасы или ветчины купить, что-ли?
   -- Для тебя есть тамъ корюшка жареная. Хлѣбъ черный есть.
   -- Этого мало. У меня аппетитъ звѣрскій.
   -- Ну, такъ и или самъ въ булочную и колбасную. А Фенѣ некогда. Она должна за бензинкой смотрѣть и воду кипятить. Да и наработалась ужъ она сегодня.
   -- Да я раздѣвшись и въ туфляхъ.
   -- Одѣнешь сапоги-то, что за барство такое! И Боже мой, какъ ты облѣнился!-- ворчала Копровская.
   Лагорскій началъ надѣвать сапоги, надѣвъ ихъ, напялилъ на себя пальто и, покрывъ голову шляпой, отправился за покупками. Минутъ черезъ десять онъ вернулся со свертками съ ѣдой и съ букетомъ ландышей и поднесъ его Копровской.
   -- Сейчасъ на улицѣ у мальчика купилъ,-- сказалъ онъ.
   Копровская улыбнулась, взявши букетикъ, и проговорила:
   -- Какъ это ты надумался сдѣлать женѣ пріятное? На тебя не похоже. Вѣдь это первый подарокъ отъ тебя послѣ того, какъ мы сошлись вновь.
   -- А чечунчи-то я тебѣ пять аршинъ на кофточку презентовалъ, которая у меня отъ Нижняго-Новгорода осталась?
   -- Такъ вѣдь то Васюткѣ на костюмъ пойдетъ, когда онъ пріѣдетъ къ намъ на каникулы.
   Лагорскій развертывалъ изъ бумаги колбасу, булки и кусочекъ сливочнаго масла.
   -- У насъ есть тарелки? Дай тарелочки, чтобъ разложить все это,-- говорилъ онъ.
   -- Зачѣмъ? Потомъ мыть надо тарелки. Пускай такъ на бумагѣ лежитъ все,-- отвѣчала она.
   -- Ахъ, какъ не нравится мнѣ эта бивуачная, лагерная жизнь!-- вздохнулъ онъ.
   -- Ну, такъ найми себѣ лакея. А ножикъ для колбасы и для масла есть. Вотъ возьми...
   Она подала ему складной ножикъ.
   Вошла Феня, внесла два чайника съ кипяткомъ и завареннымъ чаемъ и три тарелки.
   -- И тарелочки принесла, милая? Молодецъ, дѣвица! Пріучайся всегда къ порядку,-- сказалъ, улыбаясь ей, Лагорскій и потрепалъ ее по плечу и по спинѣ.
   Копровская сверкнула глазами, но ничего не сказала.
   Лагорскій началъ ѣсть. Онъ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ. Подсѣла къ столу и Копровская и тоже пила чай и ѣла колбасу на булкѣ съ масломъ. Черезъ минуту она тихо сказала:
   -- Ты ужасный пѣтушишко, Василій. Вѣдь вотъ я и за мою Феню боюсь. Ты думаешь, что я не вижу какими плотоядными глазами ты на нее смотришь? А она дѣвченка молоденькая, глупая. Нельзя при тебѣ молодыхъ горничныхъ держать.
   Лагорскій только покачалъ головой и проговорилъ:
   -- Ахъ, ревнивица! Знаешь, вѣдь ужъ это ужасъ, что такое! Съ тѣхъ поръ, какъ мы во второй разъ сошлись, ты стала вдвое ревнивѣе.
   

VII.

   Наступалъ май. Приближалось открытіе спектаклей въ обоихъ садовыхъ театрахъ, какъ въ театрѣ сада "Санъ-Суси", гдѣ служили въ труппѣ Лагорскій съ Малковой, такъ и въ театрѣ сада, Карѳагенъ", гдѣ имѣла ангажементъ Копровская. Спектакли въ "Карѳагенѣ" должны были начаться 1 мая старой трехъактной легкой переводной комедіей. Въ театрѣ "Санъ-Суси" открытіе спектаклей было назначено днемъ позднѣе. Ставили "Каширскую старину" съ Малковой въ роли Марьицы и съ Лагорскимъ въ роли Василья. Новинки въ обоихъ театрахъ были объявлены въ афишахъ, но ихъ приберегали къ слѣдующимъ спектаклямъ. Репетиціи шли въ театрахъ усиленно: утромъ и вечеромъ.
   На репетиціяхъ "Каширской старины" Лагорскій все брюзжалъ и говорилъ всѣмъ;
   -- Чувствую, что не подхожу я теперь къ роли Василья. Тяжеловатъ я для молодого парня и мои годы ушли, но взялся для того только, чтобы нашъ любовникъ Черкесовъ эту роль не погубилъ.
   -- Чеченцевъ, Василій Севастьянычъ, а не Черкесовъ...-- подсказалъ ему Тальниковъ.
   -- Э, все равно! Одинъ чортъ! Такъ вотъ взялъ изъ-за того, чтобы онъ роль не погубилъ. Не играй я -- ему-бы Василій достался. А каково-бы Марьицѣ-то, Малковой-то, было играть съ этимъ Лезгинцевымъ! Вѣдь у ней всѣ лучшія мѣста съ нимъ.
   На предпослѣдней репетиціи Малкова, какъ только пришла въ театръ, сейчасъ-же печально сказала Лагорскому:
   -- А я къ своему завтрашнему дебюту съ сюрпризомъ.
   -- Что такое?-- спросилъ Лагорскій, видя ея встревоженное лицо.
   -- Мужъ пріѣхалъ.
   -- Ну-у-у? Зачѣмъ? Что это ему понадобилось?
   Она слезливо заморгала красивыми глазами и отвѣчала:
   -- Лишней срывки. Лишней мзды захотѣлъ. У меня конецъ срока паспорту. Вѣдь онъ всегда мнѣ только на одинъ годъ отдѣльный видъ на жительство высылаетъ. Обыкновенно бывало такъ: я посылаю ему сто рублей на табакъ, на выпивку, а онъ шлетъ мнѣ паспортъ. И такъ длится уже нѣсколько лѣтъ. Но нынче онъ изъ письма моего узналъ, что я играю въ Петербургѣ, стало быть петербургская актриса и, по его понятіямъ, значитъ, дороже стала, ну и захотѣлъ за паспортъ больше. Живетъ онъ въ Новгородской губерніи, пріѣхать сюда въ Петербургъ стоитъ не дорого, нѣсколько часовъ ѣзды -- вотъ онъ и пріѣхалъ. Вчера подъ вечеръ вдругъ является ко мнѣ. Я испугалась, задрожала, со мной чуть дурно не сдѣлалось. Я, Вася, хотѣла ужъ Грушу за тобой посылать, но онъ не долго просидѣлъ и не особенно дерзничалъ. Это ужасъ что такое!-- пожала Малкова плечами.-- Сколько лѣтъ я отъ него освободиться не могу? Разводъ... Хлопотать о разводѣ? Но вѣдь это, Богъ знаетъ, сколько денегъ стоить. Капиталъ... А я всегда бѣдна, какъ церковная мышь... И вотъ я всю ночь не спала. Сегодня вся дрожу... Каково завтра играть отвѣтственную роль!
   Лагорскій оттопырилъ нижнюю губу и, покачавъ головой, спросилъ:
   -- Сколько-же онъ хочетъ за паспортъ?
   -- Ужасъ сколько! Триста рублей проситъ. "Петербургъ, говорить, дастъ тебѣ больше, чѣмъ провинція, должна ты и со мной соотвѣтственно дѣлиться".
   -- Да, это кушъ. Это много.
   -- Еще-бы... сто рублей я ему скопила и послала. А теперь еще двѣсти подавай,-- чутъ не плача говорила Малкова.-- И сто-то рублей съ какимъ трудомъ и скопила! Зимой мы играли на марки въ товариществѣ и я многаго не дополучила. Ахъ, это ужасно! Ну, откуда я возьму? Ты, Василій, сегодня вечеромъ, свободенъ. Съѣзди къ нему и поторгуйся. Онъ остановился гдѣ-то въ Гончарной, въ номерахъ... Съѣздишь?
   -- Какъ-же я могу сегодня съѣздить, если сегодня вечеромъ у жены первый спектакль!-- воскликнулъ Лагорскій.
   -- Опять жена? Но вѣдь это-же, наконецъ, несносно,-- раздраженно проговорила Малкова.-- Самъ-же ты увѣряешь, что у тебя къ женѣ только квартирныя отношенія, а теперь и первый спектакль, и все-такое!.. Не будешь-ли ты еще ей подносить букетъ?
   -- Зачѣмъ букетъ? Съ какой стати? Но если и по-товарищески, то долженъ-же я посмотрѣть, какъ ее примутъ, какой она будетъ, имѣть успѣхъ у здѣшней публики.
   -- Брось. Что тебѣ до ея успѣха, если вы окончательно разошлись! И наконецъ, съ женой твоей ничего не случится непріятнаго, если ты ее не посмотришь въ первый спектакль. А я... Ну, что-же буду дѣлать, если мужъ заупрямится и не выдастъ мнѣ паспорта! Поѣзжай, Василій,-- упрашивала Лагорскаго Малкова.
   -- Сегодня не могу. Рѣшительно не могу. Съ женой мы разошлись, не ссорясь, и она все-таки мнѣ товарищъ. А ты знаешь, я всегда за товарищество.
   -- Василій! Во имя нашихъ отношеній. Во имя нашихъ дѣтей... Съѣзди къ нему сегодня... Мнѣ хочется, чтобъ ужъ сегодня покончить. Поторгуйся съ нимъ и покончи. Мнѣ хочется, чтобы ужъ во время завтрашняго спектакля мнѣ быть спокойной и играть безъ тревоги. Потѣшь меня, Василій...
   Малкова взяла Лагорскаго за обѣ руки.
   -- Дурочка моя, не удобно...-- ласково проговорилъ Лагорскій.-- Я завтра съѣзжу.
   -- Какъ ты можешь съѣздить завтра, если завтра утромъ у насъ репетиція, а вечеромъ спектакль.
   -- Между репетиціей и спектаклемъ съѣзжу. Вѣдь это-же не въ Китай, а въ Гончарную съѣздить. Я знаю, гдѣ эта Гончарная. Съѣзжу и переговорю съ нимъ. А ты не тревожься. Конечноже, мужъ твой заломилъ и уступитъ. Съѣзжу завтра. Что мнѣ такое нашъ спектакль? Пьеса "Каширская старина" -- старая пьеса, десятки разъ игранная.
   -- Ахъ, Василій!-- вздохнула Малкова.-- Мнѣ твоя жена не даетъ покоя. Все о женѣ... Жена у тебя поминутно на языкѣ... Жена твоя... паспортъ... мой мужъ... Ну, какъ тутъ играть, если духъ не спокоенъ!
   -- Съѣзжу, съѣзжу завтра. А сегодня вечеромъ мы съ тобой увидимся въ спектаклѣ въ "Карѳагенѣ", переговоримъ и выработаемъ планъ дѣйствій противъ твоего мужа. Я забылъ... Что онъ такое у тебя? Какое его званіе? Какъ ты по паспорту?..
   -- Жена отставного подпоручика.
   -- Ну, чинъ не особенно важный. Что онъ служитъ теперь гдѣ-нибудь?-- разспрашивалъ Лагорскій.
   -- Вчера онъ мнѣ сказалъ, что онъ теперь волостнымъ писаремъ, по переходитъ письмоводителемъ къ земскому начальнику. Ахъ, всѣмъ онъ былъ, но нигдѣ не уживается! Служилъ и на желѣзной дорогѣ, служилъ и при элеваторѣ какомъ-то, былъ управляющимъ въ имѣніи. Онъ и въ Петербургѣ кѣмъ-то служилъ...
   -- Рюмочка губитъ?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Ахъ, все тутъ!-- отвѣчала Малкова.-- Просто безпутный, никуда негодный человѣкъ. Такъ съѣздишь завтра къ нему, Василій?-- спросила она его.
   -- Съѣзжу. Даю слово...
   Они пожали другъ другу руки. Малкова посмотрѣла по сторонамъ и, видя, что около нихъ въ колоннахъ никого нѣтъ, приблизилась къ его лицу и чмокнула въ щеку.
   

VIII.

   Лагорскій хоть и далъ слово Малковой поѣхать къ ея мужу торговаться насчетъ ея паспорта, по ѣхать ему очень не хотѣлось. Обѣщаніе это камнемъ легло на него.
   "И жена со своими капризами... Ей дѣлай то и это... Для нея хлопочи... А тутъ еще Малкова съ паспортомъ..."-- разсуждалъ онъ. "Малкова, по всѣмъ вѣроятіямъ, думаетъ, что я своихъ денегъ прибавлю къ ея ста рублямъ за паспортъ. А откуда я ихъ возьму, если у меня три пятирублевыхъ золотыхъ съ мелочью въ карманѣ? А жена такъ совсѣмъ безъ гроша. Сегодня далъ ей десять рублей на расходы по дому. Вѣдь это не въ гостиницѣ гдѣ ѣшь, ѣшь, а потомъ заплатишь. Здѣсь за булку, за кусокъ мяса, за рыбу сейчасъ деньги на бочку. Говорилъ я ей о самоварѣ и лампѣ, а теперь она требуетъ, чтобы я самоваръ и лампу купилъ. И дернула меня нелегкая за языкъ! Да... Сегодня передъ спектаклемъ придется еще портнихѣ платить!"-- вспоминалъ онъ. "-- Жена отдала портнихѣ два платья разставлять. Растолстѣла она, какъ корова, стала примѣрять платья и корсажи не сходятся. А сколько я ворчанья-то вынесъ, что она растолстѣла! Какъ будто я виноватъ въ этомъ".
   Лагорскій махнулъ рукой.
   Репетировать онъ началъ въ самомъ мрачномъ настроеніи духа. Паспортъ Малковой сидѣлъ у него, какъ гвоздь, въ головѣ.
   "А что не послать-ли намъ Мишку Курицына сына торговаться насчетъ паспорта-то?"-- мелькнула у него мысль. "-- Онъ сторгуется съ мужемъ, мужъ приготовитъ паспортъ, а потомъ заплатимъ мужу"...
   Во время перерыва репетиціи онъ сказалъ объ этомъ Малковой.
   -- Какой такой Мишка Курицынъ сынъ?-- воскликнула Малкова и вся вспыхнула.
   -- Да Перовскій... Тальниковъ... простакъ... который играетъ Савушку... Тотъ самый, который къ намъ въ Казани каждое утро ординарцемъ бѣгалъ.
   -- Да ты совсѣмъ съ ума сошелъ! Зачѣмъ-же я буду въ свои семейныя дѣла чужого человѣка путать! Съ какой стати выдавать свои секреты? Вѣдь этого-же никто въ труппѣ не знаетъ, что я каждый годъ отъ мужа откупаюсь. Никто даже не знаетъ, замужемъ я или дѣвица. А твой Курицынъ сынъ все и разгласитъ.
   -- Съ какой стати? Онъ преданный намъ человѣкъ. Помнишь въ Казани?... Ему можно поручить подъ секретомъ.
   -- Преданный, но пьющій... А у пьянаго языкъ всегда съ дыркой. Онъ даже хвастаться этимъ будетъ подъ пьяную руку. Нѣтъ, Василій, ты обѣщалъ и ты долженъ мнѣ это устроить. Я вся твоя, я тебѣ беззавѣтно отдаюсь и ты долженъ имѣть обо мнѣ хоть это-то попеченіе. Завтра ты самъ съѣздишь.
   Лагорскій поскоблилъ пальцемъ за ухомъ и отвѣчалъ:
   -- Хорошо. Но предупреждаю тебя, Вѣруша, что если ты разсчитываешь и на денежную помощь съ моей стороны, то-есть, что я прибавлю къ твоимъ ста рублямъ отъ себя, то денегъ у меня теперь нѣтъ.
   -- Да, я хотѣла тебя объ этомъ попросить, Вася, помоги мнѣ. У меня тоже денегъ нѣтъ. Эти завѣтные сто рублей были приготовлены, но другихъ денегъ нѣтъ. Ты спроси денегъ въ конторѣ и ужъ уплати мужу, что онъ будетъ требовать лишнее. Теперь въ конторѣ даютъ впередъ.
   -- Да ужъ взято... Я взялъ...
   -- Ахъ, какъ-же это такъ?.. Ну, заложи что-нибудь... Мнѣ заложить нечего, кромѣ гардероба... А гардеробъ, самъ знаешь, нуженъ... Вѣдь начнутся салонные пьесы. А въ конторѣ у меня взято.
   -- Хорошо. Я достану немного денегъ... Но немного... Не больше пяти десяти рублей... Эти деньги, можетъ быть, мнѣ и въ конторѣ дадутъ... Но возьми и ты въ конторѣ. Я отдамъ тебѣ потомъ въ разгарѣ сезона, когда управлюсь со своими дѣлами, а теперь, Вѣруша, не могу.
   -- Заложи булавку съ жемчужиной. Подъ нее тебѣ въ Казани пятьдесятъ рублей давали.
   И Малкова ткнула Лагорскаго въ красный галстукъ, въ который была воткнута булавка съ крупной жемчужиной.
   -- Кромѣ того, ты мнѣ разсказывалъ, что у тебя тотъ серебряный портсигаръ цѣлъ, который тебѣ въ Казани поднесли.
   -- Цѣнныя вещи даютъ, другъ мой, актеру нѣкоторый апломбъ, такъ сказать, придаютъ ему вѣсъ,-- сказалъ ей Лагорскій:-- Но дѣлать нечего, заложу что-нибудь. Знай, однако, что больше пятидесяти рублей я не могу, рѣшительно не могу.
   Въ концѣ репетиціи зашла за Лагорскимъ въ театръ жена его Копровская, сѣла и изъ-за кулисъ стала смотрѣть, какъ онъ кончаетъ горячую сцену пятаго акта. Онъ увидалъ ее и вздрогнулъ, спалъ съ тона и сталъ вести сцену въ полъ-голоса.
   "И чего это ее принесло!"-- подумалъ онъ. "-- Вдругъ Малкова попроситъ меня знакомить ее съ женой?"
   Но Малкова не замѣтила его жены, и, кончивъ пьесу, пошла въ уборную примѣрять костюмы, гдѣ ее ждала костюмерша. Лагорскій тоже сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ жену и направился въ мужскую уборную, по жена догнала его.
   -- Я къ тебѣ... Я за тобой но дорогѣ зашла. Пойдемъ домой. У насъ ужъ давно репетиція кончилась, но я все съ портнихой возилась. Ужасная исторія! Представь себѣ: портниха отказывается разставить корсажъ голубого платья съ кружевами, говорятъ, что запасовъ нѣтъ, и я должна буду играть въ желтомъ, а оно совсѣмъ отрепано. Вѣдь это ужасъ что такое! И для перваго-то выхода.
   -- Полно, Наденечокъ, по моему, оно очень и очень еще недурное платье,-- утѣшалъ жену Лагорскій.
   -- Молчи. Что ты понимаешь! Ничего ты не понимаешь!-- закричала она.-- Да и не хочешь ничего понимать, что до жены касается! Вотъ если-бы что касалось Малковой...
   -- Пошла... поѣхала!-- махнулъ рукой Лагорскій.-- Ахъ, ужъ мнѣ эти сцены ревности! И хоть-бы мы были особенно нѣжные супруги... то-есть я-то съ тобой и ласковъ, и привѣтливъ, а ты только фыркаешь, упрекаешь и ругаешься.
   -- Да какъ-же къ тебѣ иначе-то относиться, если ты этого не заслуживаешь! Ласковъ, привѣтливъ... А оказывается, прошлый разъ обѣдать-то ты къ Малковой убѣжалъ, а вовсе не въ ресторанѣ обѣдалъ. А я тебя ждала и сидѣла голодная. Мнѣ, братъ, все разсказали, какой ты пѣтушишко. Я имѣю всѣ свѣдѣнія. Ну, что-жъ, устроилъ ты то, что я просила?-- задала она вопросъ.
   -- А что такое?-- спросилъ онъ.
   -- Забылъ! Забылъ о томъ, о чемъ я просила! Забылъ отъ чего зависитъ судьба и успѣхъ твоей жены?-- закричала она.-- Ну, супругъ! Вотъ если-бы Малкова тебя попросила, то я увѣрена, что ты распялся-бы за нее. Да еще распнешься. Увижу я... Вѣдь выходъ-то ея первый на сцену завтра.
   -- Да что такое? Только не кричи, пожалуйста, не дѣлай скандала...-- остановилъ ее Лагорскій.
   -- Я просила тебя похлопотать насчетъ моего пріема сегодня вечеромъ... Просила похлопотать... устроить... посадить въ театръ кого-нибудь изъ знакомыхъ тебѣ... Вѣдь меня здѣсь не знаютъ... А нельзя-же безъ хлопка уйти.
   -- Ахъ, это-то? Похлопать? Это я все сдѣлалъ... Будь, Наденочекъ, покойна...-- совралъ Лагорскій, замявшись.-- Будутъ наши и я просилъ ихъ.
   -- Да кого? Кого ты просилъ-то?-- допытывалась Копровская.
   -- Всѣ наши будутъ... Всѣ собираются. Они поддержутъ тебя. Тальниковъ... Это вѣрный человѣкъ... Онъ мнѣ преданный. Маркинъ такой есть... Онъ будетъ. Наконецъ, я самъ... Музыкантъ одинъ есть изъ Казани. Онъ...
   Копровская протянула ему нѣсколько билетовъ.
   -- Напрасно покупала. И такъ впустятъ. Да я сказалъ и портнымъ. Они похлопаютъ. Аплодисменты будутъ. Съ трескомъ... проговорилъ Лагорскій.
   -- Ты дай имъ на пиво, Вася... Пусть постараются. Вѣдь только-бы начать, а тамъ и публика поддержитъ. У меня роль выигрышная... Уходы хорошіе... Всегда важны первые хлопки.
   -- Будетъ исполнено. О чемъ ты безпокоишься!
   Копровская успокоилась.
   -- Ну, пойдемъ...-- сказала она.-- Надѣюсь, что ужъ сегодня-то домой обѣдать? Не пойдешь къ своей Малковой.
   -- Да что ты, Вѣруша!.. Брось...
   -- Вотъ ужъ ты даже ея именемъ меня называешь. А еще смѣешь оправдываться. Нѣтъ, такъ нельзя...
   Лагорскій совсѣмъ запутался. Онъ покраснѣлъ.
   -- Прости, Надюша... Смѣшалъ...-- сказалъ онъ.-- Вѣдь цѣлую пьесу сейчасъ съ ней велъ. Пьесу въ пять актовъ.
   -- Молчи. Не оправдывайся. Вѣдь не Вѣрушей-же ты ее называлъ по пьесѣ.
   Лагорскій виновато слѣдовалъ за женой и бормоталъ:
   -- А насчетъ поддержки не безпокойся. Поддержка будетъ... Тальниковъ... портные... наши музыканты... Я самъ... Да и вообще всѣхъ нашихъ попрошу...
   

IX.

   Спектакль въ театрѣ сада "Карѳагенъ" былъ назначенъ въ восемь съ половиною часовъ вечера, а передъ спектаклемъ въ шесть часовъ служили въ ресторанномъ залѣ молебенъ для открытія лѣтняго сезона. На молебствіе были приглашены всѣ артисты театра, а равно и персоналъ садовыхъ увеселеній, но явились очень немногіе. Иные считали время между репетиціей и спектаклемъ для себя неудобнымъ и предпочитали, пообѣдавъ, отдохнуть -- это были главнымъ образомъ женщины,-- а иные, большею частью мужчины, не пришли потому, ибо узнали, что послѣ молебна никакой закуски не будетъ. На молебнѣ, впрочемъ, стояли вся садовая и ресторанная администрація, офиціанты, билетеры, режиссеръ -- маленькій юркій человѣчекъ, суфлеръ-худой и длинный чахоточнаго вида человѣкъ, два черноусыхъ акробата -- очень красивые статные итальянцы, испанка танцовщица съ необычайно громадной косой, свернутой въ тюрбанъ, кое-кто изъ русскихъ артистовъ на маленькія роли и три пріѣхавшіе газетные рецензента. Во главѣ всѣхъ стоялъ антрепренеръ купецъ Анемподистъ Аверьяновичъ Артаевъ -- пожилой небольшого роста человѣкъ съ бородкой съ просѣдью. Онъ былъ почему-то въ мундирѣ, присвоенномъ членамъ одного благотворительнаго общества, при шпагѣ, съ трехъуголкой въ рукѣ и съ ушами, заткнутыми морскимъ канатомъ. Газетные рецензенты, пріѣхавъ на молебенъ, также были удивлены, что послѣ молебна не будетъ обѣда и даже закуски, но антрепренеръ Артаевъ успокоилъ ихъ, говоря: -- Мы ужинъ послѣ спектакля дѣлаемъ-съ. Ужинъ-съ... На ужинъ милости просимъ. А обѣдъ или даже закуску нельзя... Совсѣмъ нельзя... Я уже думалъ объ этомъ, но нельзя. Судите сами: ежели артистъ урѣжетъ муху, то каковъ онъ будетъ въ спектаклѣ! А послѣ спектакля самое хорошее дѣло.
   Рецензенты согласились съ его доводами и послѣ молебна отправились обѣдать въ буфетъ сада, при чемъ Артаевъ напутствовалъ ихъ словами:
   -- А для представителей печати у насъ положеніе -- пятьдесятъ процентовъ скидки, кто за свой счетъ потребляетъ. Не обижайте только насъ въ газетахъ.
   Послѣ семи часовъ на сцену начали собираться артисты театра и направлялись въ уборныя. Копровская жаловалась, что не достала извозчика.
   -- Вообразите, болѣе полуверсты пришлось отъ дома пѣшкомъ тащиться! А все Лагорскій... Былъ извозчикъ, но Лагорскій вздумалъ съ нимъ торговаться, а онъ хлестнулъ лошадь и уѣхалъ. А я съ гардеробомъ... Еще хорошо, что дворникъ помогъ и дотащилъ картонку, а то горничная прямо упала-бы отъ изнеможенія. У ней, кромѣ того, картонка съ шляпкой, зонтикъ въ чехлѣ и ящикъ съ гримировкой. Да не толкись ты тутъ попусту!-- крикнула она на мужа, начавшаго скручивать для себя папироску.
   -- Другъ мой, да вѣдь сама-же ты просила тебя проводить въ уборную. У меня въ карманѣ твои складные подсвѣчники и свѣчи. Возьми ихъ,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Передай Фенѣ. Леденцы захватилъ, которыя я принимаю, чтобъ горло не сохло?
   -- Вотъ коробочка. Я кладу на столъ. Могу теперь уходить?
   -- Постой? Погоди. Ты куда?
   -- Да вѣдь ты гонишь.
   -- Я не гоню, но терпѣть не могу, когда ты безъ дѣла слоняешься, разсядешься и сейчасъ начинаешь свертывать для себя соску. Ну, иди да хлопочи насчетъ чего я тебя просила. А портныхъ Тальникову своему поручи. Да и самъ наблюдай. А то вѣдь они могутъ не во время начать аплодировать и дѣло испортятъ. Услужливый дуракъ опаснѣе врага. А ты пьесу знаешь.
   -- Да и Тальниковъ знаетъ. Она у насъ шла въ Казани.
   -- Нѣтъ, ты все-таки самъ наблюдай. Да, пожалуйста, Василій, зря не толкайся въ буфетѣ.
   -- Позволь. Ты вѣдь просила меня постараться познакомиться съ рецензентами, прислушаться и узнать, что о тебѣ говорятъ.
   -- Да, да... Но я говорю вообще... И Бога ради не прозѣвай моихъ выходовъ... Наблюдай... А мнѣ потомъ скажешь, что у меня не эффектно. Вѣдь пьеса не одинъ разъ пойдетъ. Ну, иди и хлопочи... А послѣ перваго акта зайди ко мнѣ.
   -- Богъ мой! Да вѣдь долженъ я въ антрактахъ съ рецензентами-то!-- воскликнулъ вышедшій изъ терпѣнія Лагорскій.
   -- Да, да... Но, все-таки, ты можешь подѣлить время. Послушаешь, что въ буфетѣ рецензенты будутъ говорить и потомъ сюда...-- поправилась Копровская и стала раздѣваться, разстегивая корсажъ.
   Лагорскій вышелъ изъ уборной, сталъ проходить сзади поставленнаго уже павильона, проталкиваясь среди плотниковъ, бутафоровъ и разной театральной прислуги, какъ вдругъ услышалъ женскій голосъ:
   -- Лагорскій! Постойте! Даже и въ американскихъ земляхъ, когда проходятъ мимо знакомыхъ женщинъ, то останавливаются и здороваются.
   Онъ остановился, посмотрѣлъ по сторонамъ. Изъ-за декораціи, "пришитой" къ полу и изображавшей кустъ, вышла маленькая кругленькая женщина съ вздернутымъ кверху носикомъ, очень миловидная, въ кофточкѣ изъ драпа, имитирующаго мерлушковый мѣхъ, и въ громадной не по росту шляпкѣ съ перьями и цвѣтами.
   -- Здравствуйте, Василій Севастьянычъ,-- сказала она, протягивая руку въ блѣдно-желтой перчаткѣ.
   -- Ахъ, Настенька!.. Настасья Ильинишна. Васъ-ли я вижу!-- проговорилъ Лагорскій и пожалъ ея руку.
   Это была та самая Настина, когда-то горничная актрисы Милковой-Карской, которую Лагорскій, сманивъ съ мѣста, превратилъ въ маленькую актриску и жилъ съ нею около года.
   -- Какой ты гордый... Проходите мимо и не кланяетесь,-- продолжала Настина.-- А вѣдь, кажется...
   -- Не видалъ, голубушка, а то неужели-бы я!..-- оправдывался Лагорскій.
   -- А я здѣсь служу. Недавно узнала, что и вы рядомъ съ нами въ театрѣ "Санъ-Суси" служите. Все хотѣла повидаться съ вами, сходить къ вамъ на репетицію, но какъ-то не удавалось...
   -- Служу, служу... Ну, увидимся потомъ...
   Лагорскій протянулъ Настиной руку и хотѣлъ уходить.
   -- Постойте...-- остановила она его.-- Я вѣдь очень рада, что увидалась съ вами. Цѣлую зиму не видѣла... весь зимній сезонъ. И ни одного письма, а обѣщалъ. Вѣдь если я не писала, то мужчина долженъ первый... Да и какъ я пишу! Словно слонъ брюхомъ... А я все ждала... Вотъ, думаю, Василій напишетъ! И не стыдно?..
   Лагорскій молчалъ, переминался съ ноги на ногу и хмурился. Настина взяла его за рукавъ.
   -- Василій Севастьянычъ, да что вы такой! Или вамъ непріятно, что я васъ остановила!-- вскричала она.
   -- Что ты, Настенька...-- отвѣчалъ онъ въ замѣшательствѣ и, обернувшись, взглянулъ по направленію къ уборной жены.-- Отчего-же не радъ? Даже очень радъ,-- прибавилъ онъ.
   -- Ну, то-то. Вѣдь жили душа въ душу. Болѣе года жили,-- не отставала отъ него Настина.-- Ну-съ, познакомилась я съ вашей женой Копровской, такъ какъ мы вмѣстѣ служимъ. Знаете, вѣдь никогда я не воображала, что жена ваша Копровская. Я вѣдь все думала, что жена ваша Малкова, настоящая законная жена. Вѣдь у васъ отъ Малковой были дѣти.
   -- Да были. Они по сейчасъ живы...-- пробормоталъ Лагорскій.
   -- А Копровская лучше Малковой, право лучше...-- бормотала Настина.-- Вы, стало быть, опять сошлись съ Копровской? Я слышала, что сошлись. Но вѣдь вы вѣтрены, милый другъ. Сегодня Копровская, завтра Малкова, потомъ Настина, а еще потомъ какая-нибудь Иванова. Правда вѣдь?-- задала она вопросъ, понизила голосъ и проговорила:-- А что-жъ ты, Василій, не спросишь о нашемъ ребеночкѣ?
   Голосъ ея дрогнулъ.
   -- А что онъ? Гдѣ онъ? Здоровъ?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Умеръ, Вася, умеръ...-- слезливо отвѣчала Настина, вынула носовой платокъ и стала прикладывать къ глазамъ.-- Въ декабрѣ прошлаго года умеръ. И какъ, говорятъ, страдалъ! Я хотѣла тебѣ писать, но тутъ начали ставить у насъ "Ѳеодора Іоанновича", начались репетиціи, репетицій много... Да и какъ я пишу? Я совсѣмъ не умѣю писать. Я какъ лягушка... А то еще хуже...
   -- Ну, до свиданія. Увидимся,-- прервалъ ее Лагорскій.
   -- Да, да... Конечно... Очень рада. Къ себѣ пока не зову. Я въ городѣ, въ гостиницѣ, но несносно ѣздить сюда, далеко...-- говорила Настина,-- Переберусь сюда. Поближе къ театру. Нѣтъ-ли гдѣ здѣсь отдающейся комнаты со столомъ?
   -- Не слыхалъ я...
   -- Завтра буду искать. Непремѣнно надо переѣхать сюда. И вотъ какъ переѣду сюда -- милости просимъ ко мнѣ... Торопишься?-- задала она вопросъ,-- Ну, ступай.
   -- Въ буфетѣ ждутъ,-- отвѣчалъ Лагорскій и побѣжалъ черезъ сцену.
   

X.

   Лагорскій бродилъ по ресторану, по верандѣ, пристроенной къ рестораннымъ заламъ, смотрѣлъ на съѣзжавшуюся въ садъ и театръ публику, отыскивая глазами Тальникова, чтобы попросить его поддержать жену аплодисментами, но Тальникова не было. Лагорскій хоть и увѣрялъ жену, что сговорился уже насчетъ ея поддержки съ Тальниковымъ и другими лицами, но вралъ. До сихъ поръ онъ ни къ кому еще не обращался по этому предмету, а потому былъ въ страшномъ затрудненіи. Онъ вышелъ въ садъ, искалъ его въ саду, но и въ саду его не было. Но вотъ Лагорскому попался актеръ Колотухинъ, служившій съ нимъ вмѣстѣ въ труппѣ театра "Санъ-Суси". Это былъ пожилой человѣкъ, полный, съ сѣдой щетиной на головѣ и мѣшками подъ глазами -- комикъ и резонеръ. Онъ важно прохаживался по саду съ сигарой.
   -- Не видали-ли вы тутъ, Алексѣй Михайлычъ, Тальникова?-- обратился къ нему Лагорскій.-- Я Тальникова ищу.
   -- Рыбу удитъ,-- флегматично отвѣчалъ Колотухинъ.
   -- Какъ рыбу? Гдѣ?
   -- На рѣкѣ. Трое ихъ давеча съ удочками отправились на рѣку. Онъ, Подчищаевъ и еще кто-то. Заходили ко мнѣ на дачу въ садишко червей искать... Но какіе у меня черви! "Вы, я говорю, въ навозной ямѣ ищите, а то подъ камнями."
   Лагорскій разсердился.
   "Нашелъ время рыбу удить! Будто-бы другого-то времени не было",-- досадливо подумалъ онъ.-- "Да и нужнаго человѣка сманилъ. Вѣдь этотъ Подчищаевъ также могъ-бы пригодиться для аплодисментовъ. Чортъ! "
   -- У меня, Алексѣй Михайлычъ, сегодня жена въ первый разъ играетъ,-- сказалъ онъ Колотухину.
   -- Копровская? Знаю. Хотя недавно узналъ, что она ваша жена,-- отвѣчалъ Колотухинъ.
   -- Такъ вотъ, если будете въ театрѣ, то поддержите ее пожалуйста. По-товарищески прошу.
   -- Гмъ... А ловко-ли это будетъ? Вѣдь тутъ сегодня нашъ султанъ и повелитель Чертищевъ (такъ звали содержателя театра и сада "Санъ-Суси"). Я видѣлъ его сейчасъ.
   -- Что-жъ такое Чертищеву-то?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Какъ что? Батенька! Вѣдь онъ и Артаевъ -- это, въ нѣкоторомъ родѣ, Гвельфы и Гвибеллины. Два театра рядомъ... И оба перебиваютъ другъ у друга публику. Война алой и бѣлой розъ также, если хотите.
   -- Полноте, Алексѣй Михайлычъ. Я по-товарищески прошу.
   -- Мстить будетъ.
   -- Ну, какъ хотите. Откровенно говоря, я васъ считалъ выше всего этого.
   -- Да я и то выше... А я слышалъ такъ, что сегодня сюда... Чертищевъ то-есть... Я такъ слышалъ, что онъ отъ себя болѣе десятка разныхъ свистуновъ и ншкальщиковъ подсадилъ. Портные наши будутъ, бутафоры, билетеры. И приказано имъ шикать.
   -- Да что вы!-- проговорилъ Лагорскій и упалъ духомъ, ибо чувствовалъ, что попытка его создать клаку женѣ удасться не можетъ.
   -- Такъ слышалъ. Я въ пивной слышалъ. Давеча слышалъ. И за что купилъ, за то и продаю,-- проговорилъ Колотухинъ.-- Впрочемъ, я-то, можетъ быть, и похлопаю вашей женѣ, если Чертищевъ въ это время на меня смотрѣть не станетъ. Онъ промышленникъ, а она все-таки актриса, товарищъ.
   -- Благодарю васъ за обѣщаніе.
   Лагорскій отошелъ отъ Колотухина.
   "Ну, не стоитъ и подговаривать на аплодисменты, если это такъ... Ужъ если портные наши и бутафоры подговорены, то кого-же я-то подговаривать буду!" -- подумалъ онъ и натолкнулся на Малкову.
   Нарядно и очень къ лицу одѣтая, въ какой-то особенной шляпкѣ, въ которой Лагорскій ее еще не видалъ, она шла подъ руку съ любовникомъ Чеченцевымъ.
   -- Ну, вотъ и отлично. Мой кавалеръ нашелся. Больше я не хочу васъ затруднять. Онъ сейчасъ смѣнитъ васъ,-- сказала она Чеченцеву, высвободила свою руку отъ него и взяла подъ руку Лагорскаго.-- Все по женинымъ порученіямъ хлопочешь?-- тихо спросила она его.
   -- Хлопотать-то, оказывается, невозможно,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Представь себѣ, Вѣруша, что я сейчасъ узналъ отъ нашего Колотухина! Здѣсь сегодня подсадка въ театрѣ будетъ... подсадка отъ нашего Чертищева... и наши портные, и вся прислуга шикать будутъ здѣшнимъ актерамъ.
   -- Ну-у-у?-- протянула Малкова,-- Стало быть и здѣшняя челядь завтра будетъ шикать намъ въ нашемъ "Санъ-Суси"?
   -- Да ужъ само собой въ отместку, если Артаева спектакль ошикаютъ. Не миновать и намъ.
   -- Василій! Вѣдь надо мѣры принимать. Такъ, спустя рукава, нельзя...
   Малкова совсѣмъ встревожилась. Лагорскій сказалъ:
   -- Какія-же можемъ принять мѣры? Тутъ нѣтъ мѣръ. Вотъ посмотримъ, что здѣсь будетъ. Ахъ, бѣдная жена! Мнѣ ее жалко, какъ товарища!
   -- Хоть при мнѣ-то оставь. Ну, что-жъ все жена да жена! Я, Василій, тебѣ скандалы дѣлать буду!
   -- Да вѣдь я по-человѣчеству... Какъ актрису мнѣ ее жалко. За что ошикаютъ?
   -- Ну, и называй ее Копровская, а не жена. А то жена, жена... Я твоя жена... фактическая жена. И странное дѣло: ее жалѣешь, а меня не жалѣешь. Вѣдь точно также завтра и на меня ополчатся и, можетъ быть, даже сильнѣе.
   -- Не думаю. Вѣдь сегодня въ распоряженіи Чертищева весь служебный персоналъ сада и театра. У насъ въ "Санъ-Суси" спектакля нѣтъ. А вѣдь завтра-то у Артаева въ "Карѳагенѣ" такой-же спектакль будетъ, какъ и у насъ, такъ откуда онъ людей-то преданныхъ возьметъ, чтобы намъ шикать? Ну, пошикаетъ кто-нибудь, а наши ресторанные заглушатъ хлопками.
   -- Ахъ, дай-то Богъ,-- проговорила Малкова.-- Можешь ты думать, Василій, я уже теперь вся дрожу.
   -- Полно. Успокойся. Надо будетъ просить нашего Чертищева, чтобы онъ завтра во время спектакля отрядилъ офиціантовъ, что-ли, чтобы они насъ защищали,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Похлопочи, Василій.
   -- Да и тебѣ, Вѣруша, слѣдуетъ похлопотать. Обратись завтра и ты къ нему съ просьбой. Вѣдь это шкурный вопросъ...
   -- Всенепремѣнно-же... Но какъ это непріятно! Боже мой, какъ это непріятно, когда два театра враждуютъ! Я разъ попала въ такое положеніе въ Харьковѣ. Такъ, можешь ты думать, никто никакого успѣха... Наконецъ, кончилось тѣмъ, что сборы начали падать.
   Лагорскій и Малкова шли подъ руку по площадкѣ сада среди публики.
   -- А гдѣ мы сядемъ въ театрѣ? Ты схлопоталъ что-нибудь?-- спросила она.-- У тебя ложа, что-ли?
   -- Ничего еще не схлопоталъ. Гдѣ-же схлопотать-то!
   -- Какъ-же это такъ... Жена играетъ, а у тебя даже и мѣста нѣтъ, гдѣ сѣсть.
   -- Свободные билеты, обыкновенно, выдаютъ послѣ начала перваго акта,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Но, вѣдь, можно загнуть билетъ въ кассѣ, а продадутъ его и явится публика -- можно пересѣсть на другое мѣсто. Твоя жена выходитъ въ началѣ перваго акта и мнѣ хочется видѣть ея выходъ. Актриса-то она, говорятъ, съ изъянцемъ, но все равно я хочу ее посмотрѣть. Поди къ ней и попроси, чтобъ она потребовала въ кассѣ для насъ ложу загнуть. Она здѣсь все-таки премьерша и можетъ потребовать.
   Лагорскій мялся. Ему не хотѣлось, чтобы его жена со сцены увидала его въ ложѣ съ Малковой. Да и не станетъ она выпрашивать для него ложу. Она сейчасъ скажетъ: "для кого тебѣ ложу, если ты одинъ".
   -- Но если нѣтъ ложъ, если ложи всѣ проданы?-- сказалъ онъ.
   -- Какой вздоръ! Навѣрное есть. Ну, да все равно: если нѣтъ ложъ, иди и проси два кресла.
   -- Хорошо, хорошо. Но я немножко повременю. Я ищу Тальникова.
   -- Тальниковъ на рѣкѣ рыбу удитъ. Я видѣла его. Сидитъ съ удочкой. Иди, Василій, и проси, чтобы два кресла загнули. А я вотъ тутъ на скамейкѣ подожду тебя.
   И Малкова высвободила изъ подъ-руки Лагорскаго свою руку.
   Лагорскій зашагалъ къ театру.
   -- Да не засиживайся тамъ около своей жены!-- крикнула она ему вслѣдъ.
   

XI.

   Лагорскій побывалъ у жены въ уборной и, войдя, залюбовался на нее -- до того она была красива, стройна и эффектна, приготовившись къ выходу на сцену. Она была совсѣмъ уже одѣта, и горничная Феня, присѣвъ на корточки, пришпиливала ей что-то на юбкѣ. Лагорскій уже около пяти лѣтъ не видалъ ее такою. Дома Копровская всегда была неряшливо одѣта, безъ корсета, растрепанная, въ стоптанныхъ туфляхъ, а иногда съ немытой шеей и грязными руками. Теперь-же она была прекрасно причесана къ лицу парикмахеромъ, въ мѣру подведенные карандашемъ ея глаза блестѣли, нѣжный, умѣло положенный, румянецъ игралъ на щекахъ, въ ушахъ блестѣли серьги съ фальшивыми брилліантами, станъ, затянутый въ корсетъ, былъ гибокъ. Копровская стояла передъ зеркаломъ, смотрѣлась въ него и играла лицомъ, то улыбаясь, то строго хмуря брови. Она замѣтила, что Лагорскій любуется ею и спросила его:
   -- Ну, что хорошо такъ будетъ?
   -- Прелестно!-- съ неподдѣльнымъ восторгомъ отвѣчалъ Лагорскій.-- Знаешь, ты прехорошенькая. И какъ къ тебѣ идутъ это платье, прическа... Какіе у тебя глаза!
   -- Черные волосы старятъ. Брюнетка для сцены -- ужасная вещь. Будь у меня волосы хотя немножко посвѣтлѣе -- совсѣмъ другое дѣло было-бы,-- самодовольно говорила она, взяла ручное зеркальцо и стала разсматривать свою прическу сзади.
   -- Нѣтъ, ты отлично сохранилась, Наденочекъ!
   -- Ты это говоришь такимъ тономъ, какъ будто-бы я и въ самомъ дѣлѣ старуха.
   -- Боже избави, Надюша! И не думалъ.
   -- Ну, что-же, устроилъ все, что я просила?
   -- Да, да, Надюша, будь спокойна,-- говорилъ Лагорскій.-- Мало здѣсь нашихъ-то... Но я кой-кого попросилъ. Надо, чтобы и ваши поддерживали. Тѣ, кто не занятъ.
   -- Наши-то поддержутъ. Развѣ только что сторонники Марьи Дольской. Это соперница моя и воображаетъ, что можетъ перейти мнѣ дорогу. Ужасная дрянь! Успѣла уже привести къ себѣ какихъ-то мальчишекъ въ формахъ. Давеча на репетиціи около нея терлись студентъ какой-то и юноша въ трехъуголкѣ...
   -- Ты хорошенько попроси своихъ,-- повторилъ Лагорскій.-- Петербургская публика -- сухая, черствая, она видала виды и ее ничѣмъ не удивишь.
   Онъ хотѣлъ ей сказать, что затѣвается противъ ихъ труппы клака, чтобъ шикать и свистать, но побоялся напугать ее, помялся и ничего не сказалъ.
   -- Богъ не выдастъ -- свинья не съѣстъ,-- проговорила ему Копровская, какъ-бы въ отвѣтъ и прибавила:-- Хотя я ужасно боюсь. Ну, ступай. Хлопочи.
   -- Я безъ билета, некуда сѣсть,-- сказалъ Лагорскій.-- Добудь ложу. Тогда мы и засядемъ туда. Насъ изъ труппы "Санъ-Суси" считаютъ здѣсь соперниками, конкуррентами, врагами и билетовъ не даютъ.
   -- Просила я у Артаева... Сейчасъ здѣсь онъ былъ. Но онъ говоритъ, что ложи всѣ проданы. А вотъ тебѣ контрамарка на кресло. Феня, дай билетъ!
   -- Мнѣ, Надюша, надо по крайней мѣрѣ два. Со мной Колотухинъ, Алексѣй Михайлычъ.
   -- Ахъ, Боже мой! Все не впопадъ! У меня два кресла и было, но я отдала одно этому... Мохнатову...
   -- Не сердись, Надюша, не сердись! Передъ выходомъ не хорошо.
   -- Феня! Сходите къ Артаеву... Онъ рядомъ въ уборной... И попросите для меня еще кресло,-- отдала приказъ горничной Копровская.
   Горничная отправилась и вернулась вмѣстѣ съ антрепренеромъ "Карѳагена" Артаевымъ. Онъ былъ уже во фракѣ и въ цилиндрѣ.
   -- Анемподистъ Аверьянычъ, дайте мнѣ еще одинъ билетъ,-- обратилась къ нему Копровская.-- Вотъ это мужъ мой... Лагорскій... Рекомендую... А онъ сядетъ съ товарищемъ.
   -- Мы знакомы съ господиномъ Лагорскимъ,-- отвѣчалъ Артаевъ, полѣзъ въ карманъ и спросилъ Копровскую:-- А шикать они, ихъ товарищъ, намъ не будутъ?
   -- Какъ шикать? Напротивъ, мужъ пригласилъ его, чтобъ поддержать меня.
   -- Ну, вамъ-то, можетъ статься, они и будутъ хлопать, а остальнымъ не думаю-съ... Чертищевъ всѣхъ своихъ сансусискихъ просилъ, чтобъ намъ шикали.
   -- Да что вы!-- воскликнула Копровская.-- Боже мой, какъ-же это такъ? Правда это, Василій?-- обратилась она къ мужу.
   -- Не слыхалъ, ничего подобнаго не слыхалъ,-- отвѣчалъ тотъ.-- Артистъ артисту не станетъ шикать. Это была-бы ужъ подлость.
   -- Вѣрно, вѣрно-съ...-- кивалъ ему Артаевъ.-- Наши агенты намъ донесли. Ну, да и мы покажемъ завтра себя! Вѣдь и у васъ завтра первый спектакль-съ. А билеты возьмите. Намъ этого добра не жаль-съ. Вотъ. Вы мужъ... супругъ Надежды Дмитріевны... Пожалуйте... Вы шикать не станете.
   Артаевъ подалъ Лагорскому двѣ контрамарки и вышелъ изъ уборной.
   -- Ну, иди, Василій. А потомъ въ антрактѣ вернешься и мнѣ все разскажешь,-- сказала Лагорскому Копровская и прибавила, держась за сердце:-- Боже мой, какъ я боюсь! Я вся дрожу. Не выпить-ли мнѣ коньяку?
   Лагорскій ушелъ, вышелъ со сцены въ садъ и сталъ искать Малкову, но на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ ее оставилъ, ея не было. Пройдясь по саду, онъ ее увидѣлъ передъ открытой сценой, смотрящей, какъ красавица акробатка выдѣлывала свой номеръ на натянутой проволокѣ, качалась, улыбалась публикѣ и при этомъ жонглировала мѣдными шариками. Помахивая двумя контрамарками, Лагорскій подошелъ къ Малковой и проговорилъ:
   -- Только два кресла. Ложи, говорятъ, всѣ проданы. Артаевъ насилу и кресла-то далъ. Боится, что наши шикать будутъ. Онъ извѣщенъ, что нашъ Чертищевъ всѣхъ своихъ подговорилъ шикать во время спектакля и сулится завтра самъ явиться къ намъ съ шикальщиками. Ну, пойдемъ въ театръ. Мнѣ надо повидаться кое съ кѣмъ и попросить, чтобы поддержали Копровскую.
   -- И возишься ты съ ней, какъ курица съ яйцомъ!-- замѣтила язвительно Малкова.
   -- Ахъ, другъ мой, она все-таки товарищъ, актриса.
   -- Однако, сама она къ тебѣ очень пассивно относится и даже не могла тебѣ добыть ложу. Въ которомъ ряду у тебя кресла?
   -- Въ одиннадцатомъ.
   -- Какая даль! Она-бы еще въ галлереѣ дала тебѣ мѣста! Мужъ премьерши, самъ премьеръ -- и въ одиннадцатомъ ряду, гдѣ-то на задворкахъ.
   -- Да вѣдь почти полный сборъ сегодня.
   -- Какіе пустяки! Просто она не имѣетъ вліянія. Посмотри, какъ я завтра у нашего Чертищева урву ложу для моихъ знакомыхъ. А она не умѣетъ. Она рохля, должно быть, размазня передъ антрепренеромъ. И такъ-то ужъ наши русскія актрисы чуть не въ кабалѣ у антрепренеровъ, а эти рохли и размазни и совсѣмъ вконецъ дѣло портятъ.
   Они пробирались къ театру и Лагорскій произнесъ:
   -- Ну, нѣтъ... Копровская вовсе не рохля и, по своему характеру, на размазню не похожа.
   -- Передъ мужемъ -- да... Ты это говоришь, какъ мужъ. Тебѣ отъ нея попадало, да, можетъ быть, и теперь попадаетъ, а передъ антрепренерами всѣ на заднихъ лапкахъ служатъ. Вотъ иностранцы другое дѣло. О, они себѣ цѣну знаютъ! Видѣлъ сейчасъ нѣмку, которая на проволокѣ плясала? Представь себѣ, она, эта акробатка, почти вдвое больше меня получаетъ за свои ломанья.
   -- Красота... Голое тѣло... Грація... Пластика... Развѣ это можно сравнивать! И насколько ея хватитъ? Много-ли она пропляшетъ на канатѣ? Ну, пять-шесть лѣтъ, а тамъ обрюзгла и мѣняй профессію,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- И перемѣнитъ, и къ тому времени будетъ имѣть капиталецъ, средства. Нѣмки запасливы. А наша русская двадцать пять лѣтъ проиграетъ на сценѣ и будетъ еще бѣднѣе того, чѣмъ тогда, когда начинала, и въ концѣ концовъ умретъ гдѣ-нибудь въ глуши безъ гроша въ карманѣ.
   Они входили въ театръ.
   -- Послушай... Къ чему ты это говоришь, Вѣруша?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Обидно. За себя обидно... За русскую актрису обидно. Француженки, нѣмки, итальянки -- всѣ скопятъ что-нибудь на черный день, всѣ въ концѣ концовъ съ запасомъ, а тутъ двухсотъ рублей нѣтъ на паспортъ, чтобы откупиться отъ мужниной кабалы. А эта нѣмка-акробатка, говорятъ, ужъ дачу подъ Вѣной имѣетъ и отдыхаетъ въ ней два-три мѣсяца въ году. Вотъ тебѣ и акробатство! Сравни-ка его съ нашимъ искусствомъ!
   -- Откуда ты это узнала?!-- удивился Лагорскій.
   -- Нашъ Чертищевъ сказалъ. Онъ передъ тѣмъ, какъ тебѣ придти, сидѣлъ со мной и разсказывалъ мнѣ. Шестьсотъ рублей въ мѣсяцъ она получаетъ. Двадцать рублей за выходъ. Онъ былъ зимой въ Вѣнѣ, хотѣлъ ее пригласить для своего сада, давалъ пятьсотъ въ мѣсяцъ и она не согласилась. А къ Артаеву пріѣхала за шестьсотъ рублей и за бенефисъ,-- разсказывала Малкова.
   Они заняли свои мѣста въ театрѣ.
   

XII.

   Первый спектакль привлекаетъ всегда въ садовые театры много публики. Является, между прочимъ, и такая публика, которая только на открытія и ѣздитъ. Но театръ сада "Карѳаганъ" все-таки не былъ полонъ. Ложи не особенно пустовали, хотя двѣ-три и были свободныя, но въ партерѣ то тамъ, то сямъ виднѣлись цѣлые кусты пустыхъ креселъ и стульевъ. Въ ложахъ засѣли редакторы-издатели газетъ съ семьями, тароватые биржевики, дѣльцы, сидящіе сразу въ трехъ-четырехъ акціонерныхъ компаніяхъ директорами, начинающіе кутить или уже прокучивающіеся купеческіе сынки и, наконецъ, получившія извѣстность модныя содержанки, носящія клички "барабанщицы", "красной барыни", "чижика", "золотой шпоры" и т. п.
   Содержатель театра Артаевъ бродилъ въ проходахъ партера, поднимался въ ложи и, раскланиваясь съ знакомыми, говорилъ какъ-бы въ свое оправданіе за неполный сборъ:
   -- Полонъ-бы сегодня театръ былъ, да давеча дождичекъ немножко подкузмилъ. По телефону то и дѣло заказывали кресла, но вотъ испугались дождичка и не пріѣхали. Да еще подъѣдутъ, можетъ быть.
   А дождя совсѣмъ не было.
   Кто-то удивляется и спрашиваетъ:
   -- Да развѣ былъ дождикъ? А я и не замѣтилъ.
   -- Былъ маленькій. Накрапывалъ. А въ садовомъ дѣлѣ это помѣха. Боятся. Къ тому-же и холодновато. А если-бы чуточку было потеплѣе -- полный сборъ.
   Театральнымъ рецензептамъ и лицамъ газетнаго міра Артаевъ сообщалъ:
   -- Денегъ не жалѣемъ для публики. Для лунной ночи особый электрическій аппаратъ поставилъ-съ... Четыреста рублей-съ... Вотъ увидите во второмъ актѣ. Прямо изъ Парижа... Лунную ночь изображаетъ, а можно и пожаръ... Упомяните, если будете писать. Чертищеву въ "Санъ-Суси" такой аппаратъ и во снѣ не спился,-- прибавлялъ онъ, переминался съ ноги на ногу, выбиралъ особенно нужнаго человѣка и шепталъ ему на ухо: -- А послѣ спектакля прошу въ ресторанъ закусить, хлѣба-соли откушать. А насъ прошу не обижать.
   Слѣдовало рукопожатіе.
   Инымъ, въ расположеніи которыхъ къ нему Артасвъ былъ увѣренъ, онъ сообщалъ:
   -- Свистать намъ будутъ-съ. А чѣмъ артистъ виноватъ, что у насъ промежъ себя коикурренція!
   -- Кто свистать будетъ? Кому?-- удивлялся слушающій.
   -- Сосѣди-съ... Артистамъ... Да какіе это сосѣди! Не сосѣди, а злоумышленники. Даже хуже-съ... Сами въ трубу вылетятъ и другихъ выпустятъ. Мы на свои деньги все завели. А тамъ нахватали въ долгъ, гдѣ только можно было взять. Завтра, я думаю, первый-то сборъ жиды изъ кассы весь заберутъ.
   -- Это вы про театръ "Санъ-Суси"?
   -- А то про кого-же? Разбойники... Такъ вы нашихъ-то сегодня поддержите, если что-нибудь выйдетъ.
   -- Всенепремѣнно, всенепремѣнно.
   Но вотъ заигралъ оркестръ, а затѣмъ поднялся занавѣсъ. На сценѣ разговаривали молодой лакей въ сѣромъ фракѣ, съ половой щеткой, и нарядная горничная, съ перовкой. Лагорскій смотрѣлъ на сцену и говорилъ Малковой:
   -- Обстановка-то не ахти какая. А разсказывали, что мебель отъ знаменитаго мебельщика взята. Да и павильончикъ-то подгулялъ. Въ афишѣ стоитъ: новыя декораціи... А развѣ это новая декорація!
   -- Да вѣдь врать-то не колесы мазать,-- отвѣчала Малкова пословицей.
   По проходу между креселъ пробиралась Настина и сѣла рядомъ съ Лагорскимъ.
   -- Выходъ жены вашей пришла посмотрѣть...-- сказала она ему.-- Сама я въ концѣ второго акта, такъ еще успѣю одѣться. Слышали, говорятъ, ваши намъ шикать будутъ? Ваша жена такъ боится.
   Она покосилась на Малкову и смѣрила ее взоромъ, не поклонившись ей, хотя знала ее.
   Лагорскій промолчалъ. Настина тронула его за рукавъ и начала снова:
   -- Очень рада, Лагорскій, что опять васъ вижу. Поищите, душечка, мнѣ комнату, вы здѣсь живете и для васъ это пустяки. А я вѣдь за тридевять земель, въ гостиницѣ. Каково это ѣздить каждый день оттуда и туда! Меня ужъ извозчики вконецъ разграбили. Поищете?
   -- Хорошо. Найдется, такъ скажемъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Только чтобъ со столомъ. А то ужасно непріятно по ресторанамъ и кухмистерскимъ. Могу я надѣяться? Вѣдь когда-то мы съ вами душа въ душу... У меня и кофейникъ мельхіоровый живъ, который вы мнѣ подарили.
   Теперь Малкова стала злобно коситься на Настину и шепнула Лагорскому:
   -- Попросите, чтобъ намъ дали слушать пьесу.
   Лагорскій былъ какъ на иголкахъ, а Настина продолжала:
   -- Да хорошо-бы поближе къ вамъ мнѣ поселиться. Вѣдь, надѣюсь, будете заходить ко мнѣ? Столько не видались!
   Но тутъ на сценѣ показалась Копровская, Лагорскій весь превратился въ зрѣніе. Въ заднихъ рядахъ кто-то зааплодировалъ ея выходу, но не успѣла она поклониться, какъ справа и слѣва зашикали.
   -- Медвѣжья услуга эти хлопки при выходѣ... Прямо медвѣжья услуга!-- бормоталъ Лагорскій.
   -- Чего ты волнуешься-то!-- шепнула ему Малкова.-- Говоришь, что вконецъ разошелся съ ней, а самъ волнуешься. Да и ничего не произошло. Просто не хотятъ, чтобы принимали при выходѣ. Вѣдь принимаютъ при выходѣ только любимицъ, знаменитостей.
   -- Да я объ этомъ только и говорю, Вѣруша.
   Копровская не смутилась и стала входить въ роль.
   Малкова шептала:
   -- Въ первый разъ вижу на сценѣ твою жену. Зачѣмъ это она слова-то такъ отчеканиваетъ?
   -- Московская школа. Она видѣла хорошіе образцы Федотовой и другихъ. Это московская манера,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Ну, какая московская! Прибиваетъ каждое слово гвоздемъ. Скорѣй-же. пошехонская.
   Актъ кончался. Ушелъ со сцены любовникъ послѣ очень веселой эффектной сцены -- и ушелъ, какъ говорится, безъ хлопка.
   -- Какая публика-то здѣсь сухая!-- замѣтила Настина.-- У насъ въ Екатеринославѣ за эту сцену разъ пять вызывали. А и актерчикъ-то былъ -- горе.
   Но вотъ и заключительная сцена Копровской. Копровская начала притворно смѣяться и смѣхъ этотъ переходилъ въ истерику. Она закрыла лицо руками, поникла головой на столъ и принялась рыдать. Занавѣсъ медленно опускался.
   -- Надо поддержать товарища,-- сказалъ Лагорскій, поднимаясь съ кресла и зааплодировалъ.-- Вѣра Константиновна, поддержите.
   Аплодисменты раздались въ заднихъ рядахъ, гдѣ-то въ ложѣ, аплодировали въ балконѣ, но въ то же время раздавалось и змѣиное шипѣнье отовсюду. Настина аплодировала, но Малкова сидѣла безъ движеній. Аплодисменты были жидки, но все-таки подняли занавѣсъ, и Копровская вышла на сцену и раскланивалась публикѣ, съ улыбкой прижимая руку къ сердцу. Аплодисменты усилились, кто-то во все горло крикнулъ: "браво, Копровская!" но и шиканье не унималось и кто-то слегка свистнулъ.
   -- Злостная подсадка... Покупные бандиты...-- бормоталъ Лагорскій, выходя за Малковой изъ креселъ.
   Та отвѣчала ему:
   -- Конечно, шикать не за что. Играла она такъ себѣ... Но актриса она не ахтительная. И зачѣмъ она ротъ кривитъ? Это ужъ называется съ изъянцемъ.
   А сзади шла Настина и говорила Лагорскому:
   -- Лагорскій... Будьте паинькой... Поищите мнѣ завтра утромъ комнату. А я зайду къ вамъ на репетицію узнать, нашли-ли вы. Ну, я пойду въ уборную одѣваться.
   Малкова обернулась къ нему и почти громко сказала:
   -- Да отбрей ты ее хорошенько! Ну, что она къ тебѣ пристаетъ словно къ мальчишкѣ! Вертячка... Надѣла шляпку въ три этажа да и думаетъ, что она актриса. Ты, должно быть, съ ней путался гдѣ-нибудь, что она къ тебѣ съ такимъ нахальствомъ?
   -- Брось, Вѣруша, свои ревности. Вѣдь ты не свѣтская дама, а актриса и актерскую жизнь знаешь. Не нахальство тутъ, а товарищество. Но само собой я на побѣгушки къ ней не пойду и комнату ей искать не стану.
   Они выходили изъ театра. Ихъ нагналъ актеръ Колотухинъ.
   -- Вотъ она война-то алой и бѣлой розъ. Первая перестрѣлка ужъ началась,-- говорилъ онъ.
   

XIII.

   -- Ну, теперь я твою жену видѣла и могу отправиться домой,-- говорила Малкова Лагорскому.-- Пьесу я знаю, такъ чего-же мнѣ еще? А завтра у насъ спектакль. Пойдемъ ко мнѣ, Василій, чай пить.
   -- Да что ты, Вѣруша! У жены въ третьемъ актѣ самая лучшая горячая сцена. Надо принять мѣры противъ этого шиканья,-- произнесъ Лагорскій какъ-бы съ испугомъ,-- Я долженъ побывать въ буфетѣ, прислушаться, что про жену говоритъ пресса. Прислушаться и сообщить женѣ. Она просила.
   -- Неисправимъ хоть брось!-- махнула рукой Малкова.-- Слушай, Лагорскій: я буду не на шутку сердиться, если ты такъ будешь говорить о Копровской. Помилуй, у тебя послѣ трехъ словъ четвертое слово -- жена. Это даже оскорбительно для меня. Вдумайся, каково мнѣ это слушать! Вѣдь у меня съ тобой не мимолетная связь, не женскій капризъ. Я серьезно смотрю на то, что принадлежу тебѣ. А ты только: жена -- и ничего больше.
   Лагорскій понизилъ тонъ.
   -- Я понимаю, Вѣруша, но что-же дѣлать, если она просила позаботиться о ней по-товарищески. Кромѣ меня, у ней здѣсь нѣтъ знакомыхъ мужчинъ. Я по-товарищески только. Нельзя-же ее бросить на произволъ судьбы. Мы разошлись, но не ссоримся, во враждѣ не находимся.
   -- Вѣчно одна и та-же пѣсня,-- сказала Малкова.-- Не понимаю я такихъ отношеній. Около десяти лѣтъ я на сценѣ, видала виды, но не понимаю. Ну, если ты теперь идешь въ буфетъ, то возьми меня съ собой, угости чаемъ и раками. Ужасно люблю раковъ... А денегъ у меня два франка и нѣсколько сантимовъ,-- процитировала она слова Любима Торцова изъ "Бѣдность не порокъ" Островскаго.
   Лагорскій при этихъ словахъ весь съежился.
   -- Милая Вѣруша, готовъ-бы я это сдѣлать, я весь твой,-- заговорилъ онъ:-- но сейчасъ я прежде всего долженъ сбѣгать на сцену... А въ буфетъ потомъ... Я обѣщалъ! по-товарищески обѣщалъ.
   -- Опять жена! Но вѣдь это уже превышаетъ всякія границы! Это, это...
   Малкова сердито вырвала свою руку изъ-подъ руки Лагорскаго.
   -- Нельзя-же, Вѣруша, если я далъ слово. Завтра я вѣсь твой, завтра я всѣмъ своимъ существомъ къ твоимъ услугамъ, но не сегодня. Завтра я и за паспортомъ твоимъ къ мужу поѣду.
   -- Провались ты совсѣмъ! Ничего мнѣ не надо! Ничего!
   -- Если ты, Вѣруша, подождешь меня, пока я сбѣгаю на сцену... Подожди... Я вернусь... Вернусь и во второмъ антрактѣ и чай, и раки...
   -- Довольно! Достаточно я натерпѣлась! Я ухожу домой и знай, что между нами все кончено!-- гнѣвно проговорила Малкова, приложила носовой платокъ къ глазамъ и свернула въ уединенную аллею.
   Лагорскій шелъ за ней. Его всего передергивало. Онъ видѣлъ, что она плачетъ.
   -- Вѣруша, успокойся. Ну, зачѣмъ дѣлать скандалъ? Удивляюсь, какъ ты не можешь понять сценическія товарищескія отношенія... Десять лѣтъ актрисой, какъ сейчасъ сама сказала, и не понимаешь этихъ простыхъ отношеній.
   Она обернулась къ нему вся въ слезахъ и съ негодованіемъ крикнула:
   -- Прошу оставить меня въ покоѣ! Прочь! Или я тебя... я тебя ударю.
   Лагорскій остановился.
   "Закусила удила",-- подумалъ онъ, тяжело вздохнувъ,-- "теперь съ ней ничего не подѣлаешь, пока не остынетъ. Я помню... знаю по Казани... Бывало тамъ всякое"...
   Малкова сдѣлала нѣсколько шаговъ, опять обернулась и съ дрожаніемъ въ голосѣ произнесла:
   -- И ужъ прошу больше ко мнѣ ни ногой! Терпѣніе мое лопнуло!
   Онъ стоялъ, смотрѣлъ ей вслѣдъ, покачивалъ головой, и когда она скрылась, тихо пошелъ на сцену.
   Въ уборной онъ встрѣтилъ жену. Она полулежала на убогомъ диванчикѣ. Горничная стояла передъ ней съ рюмкой, наполненной валерьяновыми каплями. Тутъ-же былъ и Артаевъ.
   -- Но вѣдь ничего особеннаго не случилось,-- утѣшалъ ее Артаевъ.-- Мы ожидали большаго. Наши все-таки заглушили ихъ безобразія и васъ вызвали съ трескомъ.
   -- Какой-же это трескъ! Что вы!-- отвѣчала Копровская.-- Съ трескомъ!
   -- Сильнѣе въ первомъ актѣ невозможно. Вотъ въ третьемъ... Вы подождите третьяго... Хлебнетъ публика въ буфетѣ, явятся чувства и тогда будетъ совсѣмъ другой интересъ.
   -- Но я вся дрожу... Я боюсь... Я могу предполагать, что во второмъ актѣ еще хуже будетъ.
   -- Успокойтесь, барынька, успокойтесь. Мы поддержимъ... А сейчасъ я вамъ для успокоенія стаканчикъ пуншъ-гласе съ рюмочкой мараскину пришлю! Выйдетъ легкое асаже и все прекрасно будетъ,-- проговорилъ Артаевъ, выходя изъ уборной.
   Копровская увидала Лагорскаго.
   -- А это вы? Пожалуйте, пожалуйте сюда!-- заговорила она раздраженно.-- Отлично-же вы все устроили, о чемъ я васъ просила.
   -- Сдѣлалъ все, что могъ, Наденочекъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Что-же я могу сдѣлать больше? Наши обѣщали и нѣкоторые передъ спектаклемъ разбѣжались. Да билетовъ на мѣста къ тому-же у меня не было.
   -- Не мели вздоръ! Ты сидѣлъ рядомъ съ Малковой!-- закричала на него Копровская.-- Настина мнѣ все разсказала. Ты сидѣлъ, впившись въ нее глазами, и млѣлъ, такъ до того-ли тебѣ, чтобъ настоящимъ манеромъ позаботиться о женѣ! И все-то ты врешь! Ты изолгался, какъ послѣдній мальчишка! Просилъ кресло для Колотухина, а самъ отдалъ его Малковой. Лгунишка...
   -- Малковой я потому отдалъ, что у Колотухина ужъ оказалось свое кресло. Колотухинъ сидѣлъ сзади насъ и аплодировалъ тебѣ, и Малкова аплодировала.
   -- Врешь! Не ври! Настина сказала, что Малкова мнѣ шикала.
   -- Вретъ твоя Настина. Нагло вретъ.
   -- Не моя она, а твоя! Ты съ ней жилъ. Она даже твоя креатура. Ты и актрису-то изъ нея сдѣлалъ. Я все знаю, мнѣ все извѣстно! Нѣтъ, Лагорскій, такъ жить нельзя! Такъ жить невыносимо! Я не могу, не могу, не могу!
   Копровская закрыла глаза платкомъ.
   -- Наденочекъ, успокойся... Тебѣ вредно. Такъ волноваться тебѣ нельзя...-- уговаривалъ ее Лагорскій.-- Вѣдь тебѣ впереди еще два акта. А въ первомъ актѣ право ничего дурного не вышло. Ты прекрасно играла, была даже въ ударѣ, была къ лицу одѣта. Тебя вызвали, проводили отлично. Что два-три осла шикать-то начали, такъ что за бѣда! Это покупные шикальщики, а не публика. Фигнеръ -- пѣвецъ какой любимецъ публики, а и ему сколько разъ шикали. А онъ и въ усъ себѣ не дуетъ. Чихать хочетъ. Прямо -- чихать. А изъ публики тебѣ аплодировали. Здѣсь сухая публика, здѣсь райка нѣтъ, но и она аплодировала. Даже очень аплодировала. Я видѣлъ даже, что тебѣ одинъ генералъ въ первомъ ряду хлопалъ, сильно хлопалъ,-- совралъ онъ.-- И наконецъ, это вѣдь первый актъ былъ, который всегда безъ особенныхъ хлопковъ проходитъ, а результатовъ надо ждать въ третьемъ актѣ.
   Копровская нѣсколько успокоилась. Она поднялась съ дивана, сѣла передъ зеркаломъ и стала съ помощью горничной прикалывать себѣ шляпку на голову.
   -- Ну, что-же, былъ ты въ буфетѣ? Прислушивался къ разговору публики? Видѣлъ кого-нибудь изъ рецензентовъ? Что про меня говорятъ?-- спросила она Лагорскаго.
   -- Хвалятъ, хвалятъ... Неодобрительныхъ отзывовъ я не слышалъ,-- вралъ Лагорскій,-- Конечно, я забѣжалъ туда на минутку, но ничего худого я не слыхалъ.
   -- Зачѣмъ-же ты тамъ не остался дольше!
   -- Ахъ, Надюша! Да вѣдь сама-же ты велѣла поскорѣй сюда прійти.
   -- Я велѣла прійти съ результатами. Кого-же ты изъ рецензентовъ видѣлъ? Изъ какихъ газетъ?-- допытывалась Копровская.
   -- Да, право, я не знаю. Вѣдь я еще не успѣлъ ни съ кѣмъ ознакомиться. Потомъ узнаю и сообщу тебѣ! Черный такой... въ очкахъ... Онъ хвалилъ и называлъ тебя актрисой московскаго пошиба,-- продолжалъ врать Лагорскій.
   Лицо Копровской просіяло улыбкой.
   -- Московскаго пошиба...-- повторила она выраженіе Лагорскаго и сказала ему:-- Ну, или теперь въ садъ, въ буфетъ -- и вездѣ прислушивайся... Да постарайся познакомиться съ рецензентами-то... А потомъ мнѣ разскажешь.
   Какъ камень свалился съ плечъ Лагорскаго, когда онъ вышелъ изъ уборной жены. Онъ ожидалъ большихъ упрековъ.
   Проходя по сценѣ, онъ натолкнулся на Настину. Она была уже одѣта для роли.
   -- Лагорскій! Я надѣюсь, что вы мнѣ найдете завтра комнату,-- сказала она.-- Поищите. Вы должны это сдѣлать. Во имя нашихъ отношеній должны. А то поссоримся.
   

XIV.

   Спектакль въ театрѣ сада "Карѳагенъ" кончился безъ особеннаго скандала. Ожидаемое какое-то полное ошиканіе всей труппы относилось только къ области разговоровъ и сплетенъ. Во-второмъ актѣ также кто-то шикнулъ Копровской, шикнулъ и любовнику, но аплодисменты своей клаки сдѣлали дѣло и ихъ вызвали. Не было восторженныхъ аплодисментовъ среди публики, да ихъ не за что было и расточать. Впрочемъ, Копровская была вызвана и въ третьемъ актѣ, а понравившійся комикъ такъ даже и два раза былъ вызванъ. Гора родила мышь, если только это была гора. Впрочемъ, полиція разсказывала, что она вывела изъ театра какого-то пьянаго, пробовавшаго свистать. Лагорскій антрактъ между вторымъ и третьимъ актомъ пробылъ въ буфетѣ, выпилъ съ знакомыми актерами нѣсколько рюмокъ коньяку, съ рецензентами-же не успѣлъ познакомиться, такъ какъ никто изъ его знакомыхъ ихъ не зналъ и не могъ ему ихъ указать. Онъ прислушивался къ разговору публики объ игрѣ артистовъ, но ничего не слыхалъ, кромѣ порицанія неудачнаго освѣщенія на сценѣ декорацій сада луннымъ свѣтомъ, которое все время мигало. Явившись въ уборную жены, онъ, однако, разсказывалъ, что и публика ее хвалитъ, и театральные рецензенты относились объ ней одобрительно. Ободрившаяся Копровская уже улыбалась и спрашивала его:
   -- Изъ какой-же газеты всего больше хвалили?
   Лагорскій замялся и отвѣчалъ:
   -- Да, право, я не знаю. Такой черненькій, тощій, въ очкахъ. Неловко было спрашивать. А только онъ одобрительно разбиралъ твою игру.
   -- Черненькій въ золотыхъ очкахъ былъ здѣсь въ уборной. Его мнѣ представляли. Это изъ газеты "Факелъ".
   -- Нѣтъ, онъ не въ золотыхъ очкахъ,-- отрицательно покачалъ головой Лагорскій.
   -- Ну, все равно. Я ихъ всѣхъ увижу сегодня за ужиномъ и постараюсь познакомиться. Артаевъ пристаетъ, чтобы я осталась ужинать. Нельзя отказать.
   -- Да онъ даже не въ очкахъ, а въ пенснэ,-- заговорилъ Лагорскій, опасаясь, что она начнетъ его провѣрять при встрѣчѣ съ рецензентами, и сталъ путать примѣты ихъ.-- Въ черепаховомъ пенснэ.
   -- А говоришь: въ очкахъ. Брюнетъ или блондинъ?
   -- Темноволосый. Въ свѣтломъ пальто.
   -- Какое-же мѣсто въ моей игрѣ ему особенно понравилось?-- допытывалась Копровская.
   -- Сцена на скамейкѣ, въ саду... со старикомъ.
   Переодѣваясь послѣ исполненія пьесы и смазывая съ себя гримъ, Копровская спросила мужа:
   -- Ты, Вася, какъ-же?.. Подождешь меня въ буфетѣ, что-ли, пока я буду ужинать?
   -- Неудобно...-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Ужинъ продлится до бѣла свѣта. Ну, что я буду дѣлать въ буфетѣ! Да у меня и денегъ не завалило. Я отправлюсь домой и буду ждать тебя дома.
   -- Врешь! Провалишься куда-нибудь. Я знаю, куда ты зайдешь, знаю,-- подмигнула она ему.
   -- Ахъ, Надюша, какое недовѣріе! Неужели-же я не доказалъ тебѣ мою преданность и любовь?-- покачалъ головой Лагорскій.-- Сегодня я замучился за тебя.
   -- Ну, отправляйся домой. И Феню я отправлю домой съ картонками. Ты ей найди извозчика и заплати. А меня домой проводитъ кто-нибудь изъ нашихъ.
   -- Душечка, я, все-таки, зайду по дорогѣ въ какой-нибудь каперпаумчикъ. Надо закусить. Здѣсь дорого все, намъ постороннимъ въ буфетѣ не скидываютъ, а въ капернаумчикахъ на двѣ трети дешевле. Торгуютъ тамъ долго... Съѣмъ сосисекъ съ капустой...
   Копровская сморщилась.
   -- Ну, вотъ... сейчасъ ужъ и каперпаумчикъ!-- сказала она.-- Пожалуйста, Василій... Ну, что-же Феня будетъ одна въ дачѣ... Не засиживайся пожалуйста.
   Она говорила это, но въ то-же время ревновала и къ молоденькой и хорошенькой Фенѣ.
   -- Впрочемъ, какъ хочешь, какъ хочешь...-- спохватилась она.-- Иди и закусывай, гдѣ хочешь. Свободу твою не стѣсняю. Полагаюсь на твое благоразуміе. Ты не боишься, Феня, одна?
   -- Нисколько не боюсь, Надежда Дмитріевна, отвѣчала Феня.-- Чего-же бояться-то? Внизу жильцы живутъ.
   Копровская сердилась.
   -- И дурачина-же этотъ нашъ хозяинъ Артаевъ. Невѣжа и сѣрый мужикъ. Не знаетъ приличій. Замужнюю женщину зоветъ на ужинъ и не приглашаетъ ея мужа. Ужъ не объѣлъ-бы ты его.
   -- Захотѣла ты отъ него приличій!-- отвѣчалъ Лагорскій, почувствовавъ нѣкоторую легкость на душѣ, что сейчасъ онъ будетъ свободенъ на нѣкоторое время.-- Артаевъ -- это торгашъ. Онъ кормитъ только нужныхъ людей. А ты приглашена на подкраску... Ужинъ съ артистками... Еще заставятъ тебя, пожалуй, читать стихи передъ какими-нибудь проходимцами. А что ему, этому мужику, Лагорскій, изъ чужой конкуррирующей съ нимъ труппы! Ну, я пойду. А вотъ Фенѣ деньги. Портные помогутъ ей вынести картонки и наймутъ извозчика. Могу я удалиться?-- спросилъ онъ.
   -- Иди, иди. Теперь я буду переодѣваться на ужинъ,-- отвѣчала Копровская и сердце ея сжалось.
   "Уйдетъ, уйдетъ... Куда-нибудь съ этой мерзавкой Малковой уйдетъ!" -- мелькнуло у ней въ головѣ.
   Лагорскій вышелъ въ садъ съ такимъ облегченнымъ сердцемъ, что даже готовъ былъ приплясывать. Ноги его такъ и ходили. Онъ напѣвалъ себѣ подъ носъ что-то изъ "Елены", присѣлъ на скамейку и сталъ скручивать папироску. Публика въ саду порѣдѣла. Кто уѣхалъ домой, кто ужинать въ рестораны, кто удалился въ садовый буфетъ. На верандѣ пили чай и закусывали. По дорожкамъ бродили только пьяненькіе. Съ ними перемигивались ночныя накрашенныя барышни въ бросающихся въ глаза костюмахъ, трехъэтажныхъ шляпкахъ, попыхивая папиросами, и просили ихъ угостить. Одинъ пьяненькій въ свѣтло-сѣромъ пальто и сѣрой шляпѣ стоялъ посреди дорожки, дирижировалъ самъ себѣ, помахивая обѣими руками, и пѣлъ "Тигренка". Двѣ накрашенныя барышни подошли къ Лагорскому.
   -- Можно васъ занять отъ скуки, господинъ статскій?-- спросила одна изъ нихъ.-- А вы насъ поподчуете лимонадомъ съ коньякомъ.
   -- Денегъ нѣтъ, милыя мои,-- отвѣчалъ имъ Лагорскій, благодушно улыбаясь: -- а то-бы съ удовольствіемъ...
   Онъ закурилъ скрученную папироску, съ наслажденіемъ затянулся и сталъ выходить изъ сада.
   "Зайду къ Малковой. Утѣшу ее... По всей вѣроятности, она еще не спитъ",-- рѣшилъ онъ и, вышедши изъ сада, зашагалъ мимо ряда дачъ одна на другую похожихъ, съ террасами внизу, съ балкончиками въ мезонинахъ, съ палисадничками передъ террасами. Не взирая на первый часъ ночи, дачная мѣстность еще бодрствовала. Вездѣ въ окнахъ свѣтились огоньки, мелочныя лавочки, булочныя и колбасныя были еще отворены, по улицѣ бродилъ народъ, шныряли разносчики, продававшіе сласти, папиросы, спички, приставали къ прохожимъ съ букетами ландышей и черемухи рослые оборванцы.
   "Навѣрное не спитъ еще и повторяетъ роль къ завтрашнему спектаклю",-- думалъ про Малкову Лагорскій, миновавъ уже свою дачу и подходя къ дачѣ Малковой.
   Вверху, въ мезонинчикѣ, гдѣ жила Малкова, мелькалъ огонекъ.
   "Не спитъ",-- рѣшилъ Лагорскій и съ замираніемъ сердца, складывая въ умѣ фразы оправданія, что отказался давеча отъ ея компаніи, вошелъ въ палисадникъ и сталъ взбираться по скрипучей лѣстницѣ въ мезонинъ. Черезъ минуту онъ стучался въ запертую дверь.
   -- Кто тамъ?-- послышался голосъ прислуги Малковой Груни.
   -- Это я, Груша, Лагорскій. Отвори,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Барыня спитъ, Василій Севастьянычъ.
   -- Какъ-же спитъ, если у ней свѣтъ въ комнатѣ.
   -- Она лежитъ въ постели и читаетъ.
   Послышались переговоры. И вдругъ за дверьми раздался раздраженный голосъ Малковой:
   -- Чего вы это по ночамъ шляетесь и будите несчастную женщину! Васъ звали честью раздѣлить компанію, а вы не захотѣли! Не захотѣли, а теперь лѣзете! Убирайтесь! Я спать хочу.
   -- Пусти меня, Вѣруша... Пусти, голубка... Мнѣ много кое-что надо тебѣ сказать,-- виновато упрашивалъ Лагорскій.
   -- Прочь отъ моихъ дверей!-- отвѣчала Малкова.-- Чего ты скандалишь! Конфузишь передъ сосѣдями. Внизу сосѣди... Убирайся къ своей Копровской!.. Служи передъ ней на заднихъ лапахъ, какъ собаченка! Убирайся къ Настиной -- и та приметъ. А я спать хочу и не желаю тебя видѣть. Не отворяй ему, Груша. Пусть убирается ко всѣмъ чертямъ,-- отдала она приказъ прислугѣ.
   Въ голосѣ ея были слышны гнѣвъ и слезы.
   Лагорскій сталъ спускаться съ лѣстницы.
   

XV.

   Огорченной, что Малкова его не приняла къ себѣ, Лагорскій зашелъ въ одинъ изъ ресторанчиковъ, пріютившихся на рѣкѣ, съ досады выпилъ нѣсколько рюмокъ водки, закусилъ сосисками съ капустой, покрылъ все это пивомъ, раздраженный пришелъ домой, легъ спать, но ему не спалось. Малкова не выходила у него изъ головы. Онъ любилъ ее и боялся послѣдствій ссоры.
   "Это ужъ значитъ, удила закусила. Дошла до бѣлаго каленія, если выгнала вонъ",-- разсуждалъ онъ.-- "Обыкновенно она только и дѣлала, что упрашивала меня, чтобы я чаще ходилъ къ ней. И чѣмъ я могъ ее такъ ужъ особенно раздражить? Что ужиномъ ее отказался покормить и проводить? Но такіе случаи у меня и въ Казани бывали, но она не лѣзла такъ на стѣну. О, ревность, ревность! Не вѣритъ, что я по-товарищески къ женѣ отношусь. А вѣдь въ нашемъ быту это такъ естественно... Я актеръ, она актриса -- ну, и товарищи. И дернула меня нелегкая опять связаться съ женой! Вѣдь ужъ вконецъ разошлись,-- а тутъ опять... Нѣжность какая-то напала. Дуракъ я, совсѣмъ дуракъ! А теперь и поправляй дѣло, вертись, какъ угрь на сковородѣ. Надо завтра постараться какъ нибудь задобрить Малкову",-- рѣшилъ онъ.-- "Встану по раньше, поѣду въ городъ, заложу булавку съ жемчужиной и портсигаръ и выторгую у ея мужа ей паспортъ. Это ее успокоитъ".
   Лагорскій взялъ роль и сталъ читать, но у него рябило въ глазахъ, хотѣлось пить съ водки и соленаго. Во рту было сухо. Онъ три раза вставалъ и пилъ воду. Онъ задулъ свѣчу и сталъ лежать съ открытыми глазами. Уже совсѣмъ разсвѣло. Короткія майскія сумерки, замѣняющія на сѣверѣ ночь, кончились и всходило солнце, а сонъ бѣжалъ отъ его глазъ.
   "И Настина ее раздражала со своими приставаніями нанять ей комнату",-- разсуждалъ Лагорскій про Малкову.-- "Вѣдь она догадывается, что я съ Настиной жилъ. Да, Настина и сама нахалка. Прямо при ней говоритъ: "во имя нашихъ прежнихъ отношеній похлопочите мнѣ о комнатѣ"... И тутъ ревность. Стало быть, двойная ревность... Говорятъ, блондинки менѣе ревнивы, чѣмъ брюнетки. Вотъ жена брюнетка, а Малкова блондинка, но по ревности она тоже стоитъ жены".
   Въ такомъ положеніи застала его жена, явившаяся съ антрепренерскаго ужина. Былъ совсѣмъ день. Солнечный лучъ, пробиваясь въ окно, неплотно завѣшанное жениной юбкой, зайчикомъ прыгалъ по полу. Жена явилась шумно, стучала ногами, громко разговаривала съ горничной Феней. Лагорскій, дабы избѣжать разговоровъ, зная, что они не будутъ дружественные и ласковые, закрылъ глаза и притворился спящимъ, но Копровская крикнула ему:
   -- Спишь? Такъ проспись! Успѣешь еще выдрыхнуться-то!
   Она была раздражена и сердита, съ рывками разстегивала свой корсажъ.
   Лагорскій открылъ глаза и сталъ ихъ протирать, сдѣлавъ тяжелый вздохъ и сказавъ:
   -- Ахъ, это ты? Пришла? А я и не слыхалъ. Что тебѣ?
   -- Пожалуйста, не притворяйся. Феня мнѣ сказала, что ты только недавно вернулся домой и шарилъ въ кухнѣ въ шкапу, отыскивая сельтерскую воду, заговорила она.-- А ты тоже хорошъ муженекъ! Все-то ты мнѣ врешь. Разсказывалъ, что познакомился съ рецензентами, а оказывается, не одинъ рецензентъ тебя не знаетъ.
   -- Никогда тебѣ этого не говорилъ. Что ты!
   -- Ну, вотъ... Ты даже говорилъ, что какой-то черненькій въ очкахъ хвалилъ меня. Видѣла я этого черненькаго въ очкахъ и онъ даже фамиліи твоей не слыхалъ. Ахъ, ты! Лгунишка!
   -- Не въ очкахъ, а въ пенснэ. Черненькій въ пенснэ. И я съ нимъ даже не разговаривалъ, а только слышалъ, что онъ въ буфетѣ одобрительно о тебѣ говорилъ.
   -- Врешь, врешь! Я видѣла на ужинѣ всѣхъ ихъ... Видѣла и познакомилась... Черствый народъ... Только жрали и пили за ужиномъ, а я ничего не успѣла добиться отъ нихъ. Хоть-бы словомъ однимъ обмолвился кто-нибудь, что вотъ, молъ, здѣсь вы хорошо играли, а тамъ у васъ не удалась сцена. Ни слова... Словно остолопы какіе-то! А ужъ и натрескался-же одинъ изъ нихъ за ужиномъ!
   -- Всѣ люди и всѣ. человѣки...-- пробормоталъ Лагорскій, чтобы что-нибудь сказать.-- У всѣхъ слабости однѣ и тѣ-же... Во всѣхъ профессіяхъ... Покойной ночи. Я спать хочу,-- сказалъ онъ и отвернулся.
   Копровская раздѣлась и стояла въ одномъ бѣльѣ, надѣвая на себя ночную кофточку.
   -- А ты у Малковой былъ. Все-таки, сбѣгалъ къ ней... Помиловался съ своей кралечкой...
   -- И не думалъ, и не воображалъ!-- пробормоталъ Лагорскій.
   -- Мнѣ нашъ музыкантъ сказалъ, что онъ видѣлъ тебя на набережной и указалъ именно то мѣсто, гдѣ живетъ ваша премьерша. Гдѣ-же ты шлялся все это время, если только часъ тому назадъ вернулся?
   -- Я ресторанъ искалъ, чтобы поужинать. Вѣдь, когда ты отправилась на ужинъ съ разными деликатесами, я былъ голоденъ, какъ собака. Нельзя-же не жравши.
   -- И все-таки ужиналъ съ ней? Съ Малковой? То-то ты такъ нелюбезно встрѣтилъ- возвращеніе жены и даже не поинтересовался объ этомъ ужинѣ, не поинтересовался, хвалили-ли твою жену за ея роль,-- язвительно произнесла Копровская, снимая съ ногъ полусапожки и надѣвая свои любимыя стоптанныя туфли.
   У Лагорскаго вырвался изъ груди вопль.
   -- О, какъ мнѣ все это надоѣло! Какъ мнѣ все это опротивѣло!-- закричалъ одъ.-- Замолчи пожалуйста, дай мнѣ покой, или я одѣнусь и убѣгу изъ дома, куда глаза глядятъ!
   -- Дальше Малковой не убѣжишь. А ты этого только добиваешься. О, пѣтушишко, пѣтушишко!
   Она зашлепала туфлями и отправилась къ себѣ въ спальную.
   Водворилась тишина. Лагорскій заснулъ тяжелымъ сномъ.
   Утромъ Лагорскій проснулся, когда жена еще спала. Онъ быстро вскочилъ съ дивана, умылся, одѣлся и сказалъ горничной Фенѣ, что сейчасъ уходитъ въ театръ. Она хотѣла приготовить ему кофе, но онъ отказался, сказавъ, что напьется кофе въ театральномъ буфетѣ. Онъ радъ былъ, что жена еще спитъ и что онъ не будетъ слышать отъ нея попрековъ и брани.
   Выйдя изъ дома, онъ, дѣйствительно, отправился въ театръ "Санъ-Суси", выпилъ въ буфетѣ кофе, зашелъ въ контору и попробовалъ, нельзя-ли ему получить хоть пятьдесятъ рублей авансомъ, но въ конторѣ содержателя сада Чертищева не было и ему отказали.
   "Потащимъ булавку и портсигаръ въ мытье",-- рѣшилъ онъ, нанялъ извозчика и поѣхалъ въ городъ, въ ломбардъ, закладывать свои вещи, чтобы потомъ деньги внести мужу Малковой за ея паспортъ.
   По дорогѣ, на Каменноостровскомъ проспектѣ, уже совсѣмъ подъѣзжая къ Александровскому парку, Лагорскій встрѣтилъ ѣдущую на извозчикѣ Настину. съ ней была большая плетеная ивовая корзинка. Увидавъ Лагорскаго, Настина замахала ему руками.
   -- Стойте, стойте! Остановитесь! Куда вы ѣдете?-- кричала она.
   Лагорскій велѣлъ пріостановить лошадь.
   -- По дѣламъ ѣду,-- отвѣчалъ онъ, не сходя съ пролетки.
   -- По дѣламъ? Вотъ это мило! А какъ-же вы обѣщали мнѣ поискать для меня комнату сегодня по утру?
   -- Неотложныя, экстренныя дѣла. На репетицію я вернусь.
   -- Свои или Малковой? Лагорскій! бы, кажется, опять съ этой Малковой того?.. А ваша бѣдная Копровская! Впрочемъ, и она тоже фигурка... Ее жалѣть нечего. А вотъ я-то... Мнѣ за себя обидно... Голубчикъ, поищите мнѣ хоть послѣ репетиціи комнату. А то вѣдь я замучилась, каждый день по пяти верстъ взадъ и впередъ ѣздивши. Сегодня ужъ меня обѣщала пріютить на ночь наша актриса Тихонова. Не могу-ли я сегодня послѣ репетиціи съ вами вмѣстѣ походить и поискать комнату?
   -- Позвольте... Какъ-же это возможно, если у насъ сегодня вечеромъ первый спектакль,-- отвѣчалъ Лагорскій, возвысивъ голосъ.
   -- Ну, вотъ вы какой!..-- съ неудовольствіемъ произнесла Настина.-- И какъ вы скоро забываете старое! А я-то когда-то для васъ... Ахъ, Лагорскій!..
   -- Можетъ быть, завтра утромъ я могу поискать гдѣ-нибудь для васъ... Завтра нѣтъ репетиціи.
   -- Ну, хорошо, хорошо. А у насъ есть репетиція завтра. Такъ если найдете, приходите мнѣ сказать. Да поищите поближе къ себѣ комнату-то, чтобъ почаще ко мнѣ заходить. Сама я не могу къ вамъ... Вы теперь съ женой... Ахъ, Лагорскій, мнѣ такъ хорошо жилось при вашемъ покровительствѣ! Вы такой умный... А теперь меня обижаютъ... Всѣ обижаютъ... До свиданія...
   Настина улыбнулась и сдѣлала ему глазки.
   Они разъѣхались.
   

XVI.

   Подъ булавку съ жемчужиной Лагорскому выдали въ ломбардѣ пятьдесятъ рублей, а подъ тяжелый серебряный портсигаръ -- тридцать. Лагорскій ожидалъ получить большую сумму, что его очень обезкуражило.
   "Пожалуй съ этими деньгами сегодня не покончишь съ мужемъ Малковой насчетъ ея паспорта.",-- подумалъ онъ.-- "Вѣдь мужъ ея требуетъ триста рублей, то-есть двѣсти рублей приплаты къ тѣмъ ста рублямъ, которые онъ получилъ. Положимъ, что тутъ запросъ и онъ спуститъ что-нибудь, но если онъ потребуетъ и сто рублей, то у меня на рукахъ все-таки только восемьдесятъ. Какъ тутъ быть?"
   И Лагорскій сталъ придумывать какую-нибудь комбинацію, чтобы покончить съ мужемъ Малковой.
   "Предложу ему мою росписку на остальныя деньги, что вотъ, молъ, такъ и такъ, черезъ мѣсяцъ обязуюсь уплатить столько-то и столько-то. Для вѣрности можетъ и сама Малкова скрѣпить подписью и, если онъ заупрямится, поручительскій бланкъ "...-- рѣшилъ онъ.
   По данному Малковой адресу, Лагорскій отыскалъ мужа Малковой въ Гончарной улицѣ, на дворѣ большого каменнаго дома, въ четвертомъ этажѣ, въ меблированныхъ комнатахъ. Мужъ Малковой былъ коренастый человѣкъ, лѣтъ сорока, съ рыжеватой щетиной на головѣ, въ усахъ щеткой и съ изрядно-краснымъ носомъ. Одѣтъ онъ былъ въ русскую полотняную рубаху-косоворотку съ вышивкой красной бумагой на воротѣ и рукавахъ, выпущенную поверхъ брюкъ и опоясанную ремнемъ и въ высокихъ сапогахъ. Когда Лагорскій вошелъ въ комнату, онъ сидѣлъ у стола съ самоваромъ, около сороковки съ водкой и рѣзалъ ломтиками колбасу на сѣрой бумагѣ. Другой жилецъ комнаты черный, длинный, тоже безъ сюртука и жилета, лежалъ на кровати, вытянувъ ноги на стѣнку кровати и читалъ какое-то письмо. Лагорскій, никогда раньше не видѣвшій мужа Малковой, почему-то сначала и обратился къ черному и длинному жильцу.
   -- Я отъ Вѣры Константиновны...-- началъ онъ, войдя въ комнату.-- Отъ Малковой...
   -- Ко мнѣ, ко мнѣ это... Прошу садиться!-- закричалъ коренастый и рыжеватый жилецъ.-- Вотъ, неугодно-ли присѣсть...-- прибавилъ онъ, подвигая Лагорскому стулъ къ столу, и спросилъ: -- Что-жъ она сама-то не потрудилась промяться?
   -- У ней въ настоящее время репетиція,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- А я ея товарищъ по сценѣ, актеръ Лагорскій... Мы служимъ въ одной труппѣ. Такъ вотъ она и просила меня.
   -- Очень пріятно...-- пробормоталъ мужъ Малковой, пересталъ рѣзать колбасу, но руки Лагорскому не протянулъ.
   Не протянулъ ему руки и Лагорскій. Надо было начинать переговоры, но онъ молчалъ и покосился на лежавшаго на кровати жильца. Мужъ Малковой понялъ и заговорилъ:
   -- Да, да... Не совсѣмъ удобно... такое дѣло... знаете что... Пойдемте въ трактиръ. Документъ у меня готовъ... Вѣдь намъ только смѣняться.
   Черный жилецъ поднялся и сѣлъ на кровати.
   -- Если вамъ нужно поговорить по секрету, то я могу уйти и посидѣть у хозяйки,-- сказалъ онъ.
   -- Да, да, милѣйшій Василій Павлычъ... Пожалуйста...-- отвѣчалъ мужъ Малковой.-- Мнѣ-то ничего... Я ужъ съ вами сжился за три дня, а вотъ имъ...-- кивнулъ онъ на Лагорскаго.-- Мы къ десять минутъ кончимъ.
   Черный жилецъ накинулъ на себя пиджакъ, заперъ на ключъ свой саквояжъ,-- очевидно, изъ предосторожности, ключъ положилъ въ карманъ и вышелъ изъ комнаты.
   -- Ну-съ, приступимъ,-- началъ мужъ Малковой, потирая руки.-- Впрочемъ, прежде всего не хотите-ли водочки?-- спохватился онъ.-- Съ дорожки хорошо. Да вотъ колбаской...
   -- Благодарю васъ!.. Для меня еще слишкомъ рано,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Что за рано! Водку всегда можно пить. Это не пиво, не столовое вино... Ну, а ужъ меня извините... Я выпью... Тресну маленькую...
   Онъ налилъ въ дорожный серебряный стаканчикъ водки, ловко привычнымъ жестомъ опрокинулъ его въ ротъ, поморщился и сталъ жевать колбасу.
   -- Я пріѣхалъ отъ Вѣры Константиновны просить у васъ для нея снисхожденія...-- началъ Лагорскій.-- Сумма, которую вы теперь требуете съ нея за паспортъ, слишкомъ велика и она не можетъ вамъ внести ее...
   -- Гм... Конечно, можно немножко спустить. Я это и вчера ей говорилъ, когда былъ у нея, но она ничего не захотѣла слушать, замахала руками и стала гнать меня вонъ. Словно я разбойникъ или грабитель къ ней явился, а не мужъ,-- обидчивымъ тономъ говорилъ мужъ Малковой.-- Конечно, другой-бы на моемъ мѣстѣ наказалъ-бы ее за такой пріемъ, но я не мстителенъ... и интеллигентный человѣкъ. Но прежде всего скинемъ маски долой...-- улыбнулся онъ.-- Вы что-же изъ себя представляете? Любовникъ ея? Живете съ ней? Говорите прямо... Вѣдь мнѣ все равно,-- прибавилъ онъ, взглянувъ Лагорскому въ глаза.
   Лагорскій пожалъ плечами.
   -- Просто расположённый къ ней человѣкъ, товарищъ по искусству, по сценѣ...-- отвѣчалъ онъ.
   -- Ну, знаемъ мы это искусство-то! Я, батенька, когда-то вѣдь самъ любительствовалъ, игралъ на сценѣ. Вмѣстѣ съ ней игру-то эту театральную начали, въ благородномъ обществѣ начали... Я вѣдь бывшій офицеръ... Въ полку начали играть... Благородные спектакли... И вотъ, гдѣ это искусство-то у меня сидитъ!
   Мужъ Малковой поколотилъ кулакомъ себя по затылку, выпилъ вторую рюмку водки и продолжалъ:
   -- И вѣдь что удивительно: до этихъ любительскихъ спектаклей жили мы согласно. Вѣдь женились когда-то по любви. Имѣли маленькую квартирку, служилъ намъ денщикъ и была жена всѣмъ разчудесно довольна. Жили по хорошему. А со спектаклей на нее словно чортъ насѣлъ. Да-съ... "Ты пьяница, ты бурбонъ" -- вотъ какія я слова началъ слышать. "Ты бревномъ легъ мнѣ поперекъ дороги"... Раньше-же ничего этого не было. А причина очень простая. Пригласили мы къ себѣ въ нашу любительскую компанію актера Перелѣсскаго режиссеромъ и на главныя роли. Двѣсти рублей ему... Парень видный... Пять-шесть паръ разноцвѣтныхъ брюкъ... въ пестрыхъ галстукахъ щеголялъ... Жакетка у него была бархатная... бѣлыя жилетки. Онъ и запуталъ супругу мою, Вѣру Константиновну. "У меня талантъ, не могу съ тобой жить, ты извергъ... давай мнѣ отдѣльный видъ на жительство"... Ну, скандалъ... Всѣ видятъ, что я ужъ не мужъ, а съ боку припека... Срамъ... Выдалъ ей отдѣльный видъ на жительство, а она и уѣхала съ этимъ Перелѣсскимъ въ губернскій городъ играть.
   Лагорскому надоѣло слушать и онъ перебилъ его:
   -- Сколько-же вы можете спустить изъ запрошеннато за паспортъ? Я тороплюсь. Мнѣ нужно на репетицію.
   -- Ахъ! Ну, пятьдесятъ рублей... Ну, шестьдесятъ, чтобы вышло ровно двѣсти сорокъ, по двадцати рублей въ мѣсяцъ за годовой паспортъ,-- объявилъ мужъ Малковой.
   -- Этого Вѣра Константиновна вамъ не можетъ дать. Она не въ силахъ...-- далъ отвѣтъ Лагорскій.
   -- Полноте! Петербургская актриса... Въ газетахъ было сказано, что она знаменитость Поволжья, любимица Казани.
   -- Мало-ли что, врутъ газеты! Антрепренеръ угостилъ газетнаго человѣка, а тотъ и ударилъ въ бубны.
   Мужъ Малковой почесалъ въ затылкѣ и задалъ вопросъ:
   -- А сколько-же она можетъ дать?
   -- А вотъ сколько. Сто рублей вы отъ нея уже получили,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Не отрекаюсь. Получилъ. Я честный человѣкъ, хотя могъ-бы и отречься, чтобъ проучить женушку.
   -- Ну, такъ къ этимъ ста рублямъ она предлагаетъ вамъ еще пятьдесятъ.
   -- Сто пятьдесятъ? Мало! Судите сами: я пріѣхалъ въ Петербургъ, прожился.
   -- Больше она не можетъ.
   -- Слушайте... Сто рублей я возьму... Давайте сто. И ужъ больше торговаться не будемъ,-- былъ отвѣтъ.
   -- Понимаете у ней денегъ нѣтъ. Она и такъ вамъ еле скопила. Теперь вѣдь начало сезона. А пятьдесятъ рублей получите.
   Лагорскій взялся за бумажникъ. Мужъ Малковой подумалъ.
   -- Пусть выдастъ росписку въ пятьдесятъ рублей, а потомъ мѣсяца черезъ два и уплотитъ мнѣ,-- произнесъ онъ,-- А паспортъ у меня готовъ.
   -- Но вѣдь это-же излишняя возня. Пересылка денегъ... возвращеніе росписки. Возьмите восемьдесятъ рублей... Тридцать рублей я своихъ прибавлю, а потомъ съ Малковой получу,-- торговался Лагорскій.-- Я вамъ восемьдесятъ рублей, а вы мнѣ паспортъ. Сто восемьдесятъ рублей вамъ, по пятнадцати рублей въ мѣсяцъ. Такъ ровнѣе и короче будетъ.
   -- Ахъ, какой вы торгашъ!-- пожалъ плечами мужъ Малковой.-- Вы не купеческаго-ли званія?.. Сто восемьдесятъ... Погодите... Сейчасъ водки выпью.
   Онъ выпилъ водки, поморщился, махнулъ рукой и сказалъ:
   -- Давайте!
   

XVII.

   Лагорскій выложилъ на столъ восемьдесятъ рублей и сказалъ мужу Малковой:
   -- Ну, милостивый государь давайте скорѣй паспортъ.
   Тотъ задумался.
   -- А не лучше-ли будетъ, если я вручу ей этотъ паспортъ самъ?-- проговорилъ онъ.-- Согласитесь сами, что вѣдь это документъ, а я васъ совсѣмъ не знаю.
   -- Я Лагорскій. Извѣстный актеръ Лагорскій-Двинскій. Посмотрите сегодняшнія афиши и вы тамъ увидите мою фамилію. Меня полъ-Россіи знаетъ.
   Лагорскій произнесъ это, гордо выпрямившись и тыкая себя въ грудь.
   -- Вѣрю-съ. Но вѣдь документикомъ-то вы не можете подтвердить, что Вѣра Константиновна прислала васъ за паспортомъ,-- доказывалъ мужъ Малковой.-- А я служилъ, завѣдывалъ канцеляріей волостного правленія и порядки знаю, съ законами знакомъ. Съ паспортомъ надо осторожно...-- прибавилъ онъ.
   -- Я могу выдать вамъ росписку въ полученіи паспорта.
   -- Вотъ развѣ это. Впрочемъ, и это не подходитъ. Она, дѣйствительно, говорила мнѣ прошлый разъ, что пришлетъ для переговоровъ Лагорскаго... Кажется такъ: Лагорскаго. Но о врученіи паспорта Лагорскому ничего не сказала. Да и Лагорскій-ли вы? Конечно, я вамъ долженъ вѣрить, но...
   -- Я могу вамъ это доказать... афишей... Двѣ афиши при мнѣ,-- сказалъ Лагорскій и сунулъ руку въ карманъ.
   -- Какое-же это доказательство! Еще если-бы при васъ былъ видъ на жительство...
   -- Видъ на жительство тоже при мнѣ, но тамъ я не Лагорскій-Двинскій, а Чарушкинъ. По сценѣ-же я Лагорскій-Двинскій и подъ этой фамиліей меня всякій знаетъ.
   -- Ну, вотъ видите: Чарушкинъ. Вѣра Константиновна тоже не Малкова. Малкова ея дѣвичья фамилія. По мужу она просто Петрова, потому что я Петровъ.
   -- Это я знаю. Иначе-бы я не могъ васъ розыскать.
   -- Фамиліи-то у васъ обоихъ ненастоящія. Смотрите какой переплетъ изъ всего этого выходитъ. Нѣтъ, ужъ лучше я самъ вручу ей видъ на жительство.
   -- Тогда поѣдемте къ ней со мной сейчасъ,-- предложилъ Лагорскій, собралъ со стола деньги и спряталъ въ карманъ.
   -- Охотно... Идемте,-- согласился мужъ Малковой, поднимаясь со стула.-- Но вы не обидитесь, что я при васъ буду переодѣваться? Мнѣ нужно надѣть крахмальную сорочку, а другого мѣста у меня нѣтъ.
   -- Вы переодѣвайтесь. А я подожду васъ на улицѣ, за воротами.
   -- Хорошо! Такъ я сейчасъ... Да выпейте вы водочки-то на дорожку...-- предложилъ Лагорскому мужъ Малковой.-- Можетъ быть, теперь ужъ и пришло ваше время для того, чтобы выпить, а мнѣ все-таки компанія...
   Дабы потѣшить мужа Малковой, Лагорскій согласился и выпилъ водки, чокнувшись съ нимъ.
   Черезъ десять минутъ Лагорскій и мужъ Малковой ѣхали въ извозчичьей пролеткѣ въ театръ "Санъ-Суси". Мужъ Малковой былъ одѣтъ въ потертое черное пальто и въ бѣлый демикатоновый картузъ. Высокихъ сапоговъ онъ не снялъ, черная косынка окутывала его шею и бѣлая грудь крахмальной сорочки хотя виднѣлась, но воротничка изъ-за косынки выставлено не было. По своему виду онъ походилъ на приказчика съ барокъ или лѣсныхъ гонокъ, но ничего въ немъ не напоминало, что онъ отставной подпоручикъ. Переодѣваясь, онъ, очевидно, выпилъ всю водку и подъ вліяніемъ выпитаго говорилъ безъ умолку.
   -- Вѣдь я отчего съ жены беру деньги за паспортъ? Оттого, что она, уходя въ актрисы, обѣщалась мнѣ возмѣщать всѣ протори и убытки, которые произойдутъ въ домѣ при отсутствіи хозяйки,-- разсказывалъ онъ Лагорскому.-- А убытки есть, и порядочные есть. Кто приглядитъ за всѣмъ? Некому приглядѣть. Да-съ. А то вѣдь я очень хорошо понимаю, что иначе было-бы неблагородно брать деньги. Я человѣкъ благородный и интеллигентный...
   Лагорскій отмалчивался.
   -- А разстались мы съ Вѣрой Константиновной честь честью,-- продолжалъ мужъ Малковой.-- Ни дракъ особенныхъ, ни звѣрствъ она отъ меня не видала. Разъ только я вспылилъ, когда пришелъ домой и увидалъ сцену нѣжничанья ея съ этимъ самымъ актеромъ Перелѣсскимъ... Попросту говоря, они сидѣли обнявшись и цѣловались. Ну, тутъ я...
   -- Не будемъ объ этомъ говорить...-- перебилъ его Лагорскій, котораго покоробило отъ этого разсказа.
   -- Ахъ, и вы ревнуете! Но вообразите, каково было мнѣ-то!-- подхватилъ мужъ Малковой.
   -- Бросьте.
   -- Да, конечно, лучше бросить. Дѣло это теперь уже давнее. Все это быльемъ поросло. А на другой день она мнѣ говоритъ: "такъ и такъ, отпусти меня играть въ губернскій городъ въ театръ, мнѣ предлагаютъ сто рублей въ мѣсяцъ жалованья и бенефисъ". Плачъ, истерики -- ну, я и выдалъ ей паспортъ. А теперь сколько она у васъ въ театрѣ получаетъ?-- поинтересовался мужъ Малковой.
   -- Право я не знаю, господинъ Петровъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- У насъ въ труппѣ контракты не оглашаются.
   Мужъ Малковой усмѣхнулся и покачалъ головой.
   -- Въ интимныхъ отношеніяхъ съ женщиной находитесь, да не знаете? Странно...-- сказалъ онъ.-- И даже невозможно этому повѣрить.
   -- Не будемъ объ этомъ говорить!-- вырвалось у Лагорскаго.-- Какъ вы можете утверждать о какихъ-то интимныхъ отношеніяхъ, когда не знаете!
   -- Полноте. Такъ зря не пойдете хлопотать о паспортѣ. Да къ тому-же, еще говорите, что тридцать рублей отъ себя даете. Вздоръ, пустяки,-- не унимался мужъ Малковой.
   -- Я васъ прошу замолчать, господинъ Петровъ!-- возвысилъ голосъ Лагорскій и сказалъ это такъ строго, что даже извозчикъ обернулся и въ недоумѣніи посмотрѣлъ на него.
   Но мужъ Малковой не унимался.
   -- Да передъ кѣмъ вы стѣсняетесь-то? Передъ кѣмъ церемонитесь-то? Передъ мной, что-ли?-- сказалъ онъ.-- Такъ я, батенька, теперь къ этому такъ равнодушенъ, что мнѣ рѣшительно все равно, съ кѣмъ она живетъ. Теперь ужъ я самъ обзавелся давнымъ давно другой бабой. А вотъ за протори и убытки мнѣ плати. Требую и за грѣхъ не считаю. А вовсе не за конфузъ беру, вовсе не зато, что она своимъ поведеніемъ конфузитъ мою фамилію. За конфузъ деньгами не утѣшишь.
   -- Какой вы циникъ, господинъ Петровъ!-- опять вырвалось у Лагорскаго.
   Мужъ Малковой не возражалъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ сталъ просить Лагорскаго заѣхать по дорогѣ въ трактиръ и "выпить по чапорушечкѣ", но Лагорскій и на это не согласился.
   -- Не хотите? Жаль. А между тѣмъ вамъ слѣдовало-бы меня угостить. Прямо изъ деликатности слѣдовало-бы...-- говорилъ мужъ Малковой.-- Вѣдь я вамъ сто двадцать рублей спустилъ за паспортъ-то. Ну, да Богъ съ вами!
   Лагорскій молчалъ и нетерпѣливо ждалъ, когда они пріѣдутъ къ саду "Санъ-Суси". Въ концѣ пути, уже близъ самаго сада "Санъ-Суси", мужъ Малковой, увидавъ трактиръ, заговорилъ:
   -- Остановитесь, голубчикъ, у трактира... Я забѣгу и на свои выпью. Я на скору руку...
   Лагорскій и на это не согласился.
   -- Послѣ выпьете, послѣ. Получите деньги, вручите Вѣрѣ Константиновнѣ паспортъ и тогда пейте, сколько хотите,-- сказалъ онъ.
   -- Злой вы человѣкъ...-- пробормоталъ мужъ Малковой, трогая Лагорскаго за плечо.-- Совсѣмъ злой. И съ чего вы такъ противъ меня? За что? А между тѣмъ, вѣдь мы съ вами по Вѣрѣ-то Константиновнѣ свояки... Хоть вы и отрекаетесь, а свояки...
   Они подъѣхали ко входу сада "Санъ-Суси". Лагорскій выскочилъ изъ пролетки и сталъ разсчитываться съ извозчикомъ. Вылѣзалъ изъ пролетки и мужъ Малковой и бормоталъ:
   -- Буфетъ здѣсь навѣрное есть, стало быть, я и доволенъ, что и требовалось доказать.
   

XVIII.

   Репетиціи ужъ давно началась, когда пріѣхали въ театръ Лагорскій и мужъ Малковой. Первый актъ "Каширской старины" ужъ кончили. На репетиціи присутствовалъ и содержатель театра Чертищевъ. Это былъ высокій тощій человѣкъ среднихъ лѣтъ съ бородкой клиномъ и усами въ стрѣлку, съ длинными волосами, зачесанными назадъ, брюнетъ, одѣтый въ сѣрое пальто и сѣрую шляпу съ широкими полями, которую онъ носилъ на бекрень. На кистяхъ его рукъ были золотые браслеты, пальцы были унизаны кольцами. Онъ тотчасъ-же подбѣжалъ къ Лагорскому съ упрекомъ.
   -- Что-же вы, батенька! Гдѣ-же вы это пропадаете! А мы васъ ждемъ и ждемъ,-- заговорилъ онъ.-- Ужъ послали за вами разсыльнаго на дачу. Мы хотѣли поскорѣй кончить репетицію и служить молебенъ ради открытія.
   -- Ѣздилъ въ ломбардъ закладывать свои вещи,-- отрѣзалъ Лагорскій.-- Я нищъ, какъ Іовъ, а въ конторѣ денегъ мнѣ не дали. Я былъ давеча. Просилъ, чтобъ за вами послали, но мнѣ сказали, что вы въ городѣ.
   -- Дадимъ, дадимъ, милѣйшій. Малую толику дадимъ. Но все-таки нельзя-же такъ... Вѣдь вы намъ на часъ задержали, голубчикъ.
   -- Боже мой... Но вѣдь можно было проходить сцены, которыя безъ меня.
   -- И прошли первый актъ, но Малкова капризится, остановила репетицію... Говоритъ: послѣдняя репетиція, я такъ не могу, я артистка и уважаю искусство. Но мы-то въ два часа хотѣли служить молебенъ, а ужъ теперь опоздали. Начинайте скорѣй, голубь мой... Мы на вашей сценѣ остановились.
   -- Сейчасъ, сейчасъ начну.
   Лагорскій подошелъ къ Малковой. Та встрѣтила его грозно.
   -- Послушайте... Это не на что не похоже,-- сказала она.-- Изъ-за разныхъ дѣлъ вашей супруги вы даже на репетицію не являетесь. Или, можетъ быть, комнату со столомъ для Настиной искали? Такъ эти мальчишечьи побѣгушки вы могли-бы и послѣ репетиціи исполнять.
   -- Ни то, ни другое, Вѣра Константиновна, тихо отвѣчалъ Лагорскій.-- Я былъ на побѣгушкахъ для тебя. Съѣздилъ въ ломбардъ, заложилъ свои вещи для твоего мужа, сторговался съ нимъ насчетъ паспорта и привезъ его сюда самого съ паспортомъ.
   -- Зачѣмъ это вы его привезли? Кто васъ просилъ? Я видѣть его не могу!-- возвысила голосъ Малкова и вся перемѣнилась въ лицѣ.-- Вы, кажется, задумали вконецъ меня извести.
   -- Что-же мнѣ было дѣлать, если онъ не отдалъ мнѣ паспорта и непремѣнно хотѣлъ вручить тебѣ его самъ! Думаешь, мнѣ тоже пріятно возиться съ пьянымъ идіотомъ? А тебѣ теперь остается только вручить ему восемьдесятъ рублей, которые я тебѣ сейчасъ передамъ и получить отъ него паспортъ. Я за сто восемьдесятъ рублей съ нимъ сторговался.
   Лицо Малковой нѣсколько прояснилось, но она Лагорскому не сказала даже спасибо.
   Режиссеръ Утюговъ захлопалъ въ ладоши и закричалъ:
   -- Будемъ продолжать, господа! Будемъ продолжать. Господинъ Лагорскій пріѣхалъ. Василій Севастьянычъ, начинайте Бога ради, начинайте!-- обратился онъ къ Лагорскому. -- И такъ ужъ мы васъ сколько времени ждали.
   -- Ну, съ мужемъ я потомъ... Скажите ему, чтобы онъ подождалъ...-- пробормотала Малкова.
   Мужъ Малковой стоялъ въ кулисахъ. Лагорскій подошелъ къ нему и объявилъ:
   -- Съ полчасика вамъ подождать придется. Присядьте вонъ тамъ на скамейку. А насъ торопятъ репетировать.
   -- Я хотѣлъ-бы рюмочку... Гдѣ здѣсь у васъ буфетъ?-- пробормоталъ мужъ Малковой.
   Но Лагорскій ничего ему не отвѣтилъ, отошелъ отъ него и началъ репетировать.
   Кончили еще одинъ актъ. Мужъ Малковой попрежнему торчалъ въ кулисахъ.
   -- Надо кончить съ твоимъ мужемъ. Пойди и получи отъ него паспортъ. Все готово,-- сказалъ Лагорскій Малковой.
   -- Какъ это хватило васъ на такую жертву для меня!-- язвительно произнесла она, хотя душевно была рада, что дѣло съ паспортомъ уладилось.
   -- Вѣруша, я для тебя на какую угодно жертву готовъ. Вотъ возьми восемьдесятъ рублей, вручи ему и получи паспортъ.
   Лагорскій отвелъ ее въ кулису и незамѣтно вручилъ ей деньги. Она взяла и сказала:
   -- Какъ тяжело одолжаться отъ такого человѣка, какъ вы. Но я вамъ отдамъ эти деньги при первой возможности.
   -- Полно, милая!.. Что за счеты при нашихъ отношеніяхъ!-- старался успокоить ее Лагорскій.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Наши отношенія кончены. На всегда кончены,-- отвѣчала Малкова.-- Я беру взаймы, какъ у товарища по службѣ. А затѣмъ можете куралесить сколько вамъ угодно и съ Копровской, и съ Настиной, и хоть еще двухъ бабенокъ къ себѣ пристегните.
   Она подошла къ мужу, держа въ кулакѣ пачку денегъ.
   -- Вотъ восемьдесятъ рублей,-- сказала она ему, морщась и стараясь не глядѣть на него.-- Вынимайте паспортъ, давайте его мнѣ и уходите скорѣй отсюда.
   Тотъ приподнялъ фуражку, осклабился полупьяной улыбкой и заговорилъ:
   -- Вѣра Константиновна! За что такая немилость съ вашей стороны?
   -- Давайте, давайте и уходите. Я видѣть васъ не могу.
   Мужъ Малковой вынулъ паспортъ, передалъ его ей, пересчиталъ деньги и сунулъ ихъ въ карманъ пальто.
   -- До свиданья...-- произнесъ онъ.-- Сейчасъ пойду въ буфетъ и выпью за ваше здоровье и вашего покровителя.
   -- Нѣтъ, уже, пожалуйста, безъ свиданья. Если вы появитесь здѣсь опять -- васъ выведутъ, какъ нахала.
   Она стояла, отвернувшись отъ него и прятала въ свой баульчикъ паспортъ.
   -- Дозвольте мнѣ хоть билетикъ на сегодняшній спектакль, не унимался мужъ Малковой.-- Я хотѣлъ-бы посмотрѣть на васъ, на знаменитость Поволжья, и похлопать.
   -- Можете въ кассѣ купить. На то касса есть,-- отвѣчала Малкова, не оборачиваясь.
   Лагорскій стоялъ въ отдаленіи и слышалъ ихъ разговоръ. Онъ подошелъ къ ней и проговорилъ:
   -- Не раздражай его. Еще придетъ вечеромъ и удеретъ скандалъ: начнетъ шикать и свистать. Лучше честь-честью. Я дамъ ему билетъ въ стулья. У меня есть.
   -- Можете сами любезничать съ нимъ, а я не желаю имѣть никакого дѣла съ нахалами. Теперь паспортъ при мнѣ и я цѣлый годъ сама себѣ госпожа,-- рѣзко произнесла Малкова, хлопнувъ по своему баульчику рукой, пошла къ рампѣ и начала репетировать свою сцену.
   Мужъ Малковой приступилъ къ Лагорскому.
   -- Господинъ Лагорскій, войдите-же въ мое положеніе...-- произнесъ онъ, пожимая плечами.-- Слышали сейчасъ нашъ разговоръ? Вѣдь это-же не женщина, а крокодилово отродье. Я ей дѣлаю всякія снисхожденія, на сто двадцать рублей дѣлаю снисхожденіе, передаю паспортъ и прошу билетъ на спектакль, только одинъ билетъ, а она: "васъ, говоритъ, выведутъ, какъ нахала".
   -- Хорошо. Я дамъ вамъ билетъ за Вѣру Константиновну,-- сказалъ ему Лагорскій.-- Вотъ вамъ билетъ и уходите, пожалуйста, поскорѣй со сцены. Постороннимъ лицамъ здѣсь быть воспрещено.
   Онъ подалъ ему билетъ.
   -- Мерси...-- благодарилъ мужъ Малковой.-- И, пожалуйста, не сердитесь. Я обратился къ вамъ, какъ благородный человѣкъ къ благородному. Какъ интеллигентъ...
   -- Вотъ выходъ... Пожалуйте, я васъ проведу.
   Лагорскій проводилъ его до выхода со сцены.
   -- Мое почтеніе... Будемъ васъ смотрѣть вечеромъ и аплодировать вамъ и знаменитости.
   Мужъ Малковой у самыхъ дверей обернулся и протянулъ Лагорскому руку. Лагорскій медлилъ протягивать свою. Онъ брезгливо посмотрѣлъ на него, хотѣлъ сначала спрятать свои руки за спину, но подалъ ему два пальца и сказалъ:
   -- Прощайте, прощайте. И, пожалуйста, сюда больше не показывайтесь. Здѣсь запрещено постороннимъ.
   -- Знаю-съ... Я вѣдь игрывалъ на сценахъ... Самъ игрывалъ... Но какъ-бы я желалъ пропустить сейчасъ съ вами по рюмочкѣ, какъ благородный человѣкъ съ благороднымъ!
   -- Уходите. Пожалуйста уходите.
   Мужъ Малковой исчезъ за дверью.
   

XIX.

   Репетицію въ театрѣ "Санъ-Суси" "гнали" безъ малѣйшихъ антрактовъ и она кончилась далеко раньше трехъ часовъ. Чертищевъ пригласилъ всѣхъ актеровъ въ ресторанный залъ на молебенъ. Тамъ уже расхаживали: маленькій тщедушный священникъ въ темно-фіолетовой шелковой рясѣ, политой, съ рѣденькой бородкой и жиденькими волосами, и совершенно иного вида дьяконъ -- рослый, плечистый, молодой, съ необычайной растительностью на головѣ и въ нижней части лица. Дьяконъ былъ также одѣтъ франтовато и говорилъ нѣсколько искусственнымъ басомъ, тогда какъ священникъ имѣлъ тенористо-дребезжащій голосъ. Пѣть молебенъ въ качествѣ клира вызвались театральные хористы и хористки Чертищева и стояли отдѣльной группой -- дамы въ черныхъ платьяхъ, а мужчины въ черныхъ сюртукахъ. Чертищевъ былъ во фракѣ съ какимъ-то фантастическимъ орденомъ въ петлицѣ и медалью за всероссійскую перепись. Онъ подошёлъ къ Лагорскому и сказалъ:
   -- Вѣдь вотъ все на сторонѣ торгаша Артаева, а мнѣ, интеллигентному антрепренеру, неудача. Даже сама природа на его сторонѣ. Вчера день безъ дождя для открытія "Карѳагена", а сегодня для "Санъ-Суси" дождь. Въ кассѣ очень слабо. Не знаю, что будетъ вечеромъ. Вотъ авось замолимъ, чтобы къ вечеру погода разгулялась. Ну, я скажу, чтобы начинали молебенъ. Кажется, всѣ собрались. Изъ репортеровъ пріѣхали только двое, а я звалъ вчера на открытій "Карѳагена" изъ всѣхъ газетъ.
   Онъ подошелъ къ священнику и дьякону и шепнулъ имъ, чтобы начинали молебенъ. Тѣ стали облачаться въ ризы. Священникъ, наконецъ, надѣлъ камилавку. Начался молебенъ.
   Лагорскій приблизился къ Малковой и сталъ съ ней рядомъ. Она все еще дулась и отодвинулась отъ него.
   "Все еще со вчерашняго закусивши удила"...-- подумалъ онъ, тяжело вздохнувши.-- "Ахъ, бабы!"
   Рядомъ съ нимъ очутился актеръ Колотухинъ и шепталъ:
   -- Ужина-то у него, не такъ, какъ у Артаева, сегодня не будетъ. Ограничивается вотъ этой закуской,-- кивнулъ онъ на сервированный въ одномъ концѣ зала столъ, на которомъ среди соленій виднѣлся и окорокъ ветчины, и поросенокъ и телятина. У купцовъ въ труппѣ лучше служить. Вчера въ "Карѳагенѣ", говорятъ, была и спаржа, и фазановъ съ воткнутыми хвостами подавали. Ну, что-жъ, сегодня будемъ свистки и шиканье выносить? Вѣдь ужъ невѣстка въ отместку... за вчерашнее...-- закончилъ онъ.
   -- Не думаю, чтобъ имъ удалось что-нибудь сдѣлать,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Вѣдь у нихъ сегодня тоже спектакль и всѣ заняты.
   Онъ еще разъ приблизился къ Малковой и сказалъ ей:
   -- Мужъ твой уѣхалъ и уѣхалъ совсѣмъ пьяный, его даже вывели изъ буфета. Вечеромъ наврядъ онъ будетъ, хотя я далъ ему билетъ.
   Малкова и на этотъ разъ отодвинулась отъ него, не отвѣтивъ ни слова, опустилась на колѣни и стала креститься.
   Около Лагорскаго опять стоялъ Чертищевъ.
   -- Закуску дѣлаю послѣ молебна, а не ужинъ, какъ вчера въ "Карѳагенѣ",-- сказалъ онъ.-- Но все будетъ прилично и сытно. Горячая кулебяка будетъ. Ну, по бокалу шампанскаго... Ужинъ ужъ слишкомъ по-купечески. Да и никого не удивишь имъ. Вчера вонъ у Артаева сколько шампанскаго-то выпили! А сегодня все равно въ газетахъ ругательныя замѣтки. А завтра-то что будетъ! Завтра подъ орѣхъ раздѣлаютъ въ подробныхъ рецензіяхъ. Я знаю прессу, я самъ отчасти принадлежу къ ней и кое-что пописывалъ. Нынче ужиномъ ничего не купишь. Подавай кое-что посущественнѣе.
   Молебенъ кончился. Приступили къ закускѣ. Около Чертищева увивался любовникъ Чеченцевъ во фракѣ, въ бѣломъ жилетѣ, съ складной шляпой въ рукѣ и сообщалъ ему:
   -- А дождь-то пересталъ. Сейчасъ я бѣгалъ къ знакомымъ на дачу, чтобы посмотрѣть на барометръ. Барометръ-то поднимается. Къ вечеру можно ожидать...
   -- Всѣ врутъ барометры и ни одному изъ нихъ не вѣрю -- желчно отвѣчалъ Чертищевъ.-- Да, наконецъ, теперь уже сборъ все равно испорченъ. Въ кассѣ очень скверно. Я увѣренъ, что мы и половины того не возьмемъ, что вчера взялъ торгашъ Артаевъ. Ну, за купцомъ всегда счастье, а у интеллигента вездѣ убытокъ. Купецъ и съ артистами съумѣетъ дешевле сторговаться, а я этого не могу. Мнѣ моя совѣсть не позволяетъ, любовь къ искусству, къ театральному дѣлу. Я не могу... Я не такъ скроенъ... Я самъ артистъ, артистъ въ душѣ. А Артаевъ купчишка. Посмотрите его жалованья. Вѣдь у него артисты-то почти въ половину дешевле служатъ.
   -- Но позвольте... Вѣдь артистъ артисту рознь,-- замѣтилъ Чеченцевъ.
   -- Что вы, что вы! У него Копровская, у него Перегорскій, у него комикъ Любановъ, комикъ Гордонъ. Это все киты. Зачѣмъ врать? Будемъ говорить правду...
   -- Но у него любовника нѣтъ въ труппѣ. У него любовникъ не знаетъ, куда ему руки дѣть и умѣетъ только зрачками ворочать.
   Подошелъ старичекъ кассиръ съ тарелкой, на которой лежалъ кусокъ копченаго сига и сказалъ Чертищеву:
   -- Сейчасъ изъ ресторана Кюба купецъ Калитинъ литерную ложу заказалъ по телефону. Сообщаютъ, что посланъ посыльный за ней съ деньгами.
   -- Ахъ, что ложа! Не ложа намъ нужна, не хмельной кутила Калитинъ, а хорошій кружокъ истинныхъ любителей искусства и серьезнаго репертуара, которые бы отнеслись любовно къ нашимъ задачамъ и поддержали труппу. Вотъ о чемъ мечтаю, вотъ о чемъ я хлопочу, милѣйшій Иванъ Иванычъ.
   Ножи и вилки стучали о посуду, уста жевали, говоръ закусывающихъ усиливался, мелькали офиціанты. Наконецъ, понесли въ бокалахъ шампанское. Начались тосты.
   Малкова подманила къ себѣ Чечепцева и зная, что его не любитъ Лагорскій, на зло ему, въ его глазахъ кокетничала съ Чеченцевымъ, просила его накладывать ей на тарелочку то того, то другого кушанья и говорила ему:
   -- Послушайте... Говорятъ, сборъ такъ плохъ, что, пожалуй, не найдется и публики, которая стала-бы намъ шикать и посвистывать. Вы слышали, вѣдь ожидаютъ, что мы будемъ ошиканы?
   -- Насчетъ шиканья бросьте думать. Ничего этого не будетъ, а что до сбора, то вечеромъ и онъ долженъ поправиться,-- отвѣчалъ Чеченцевъ.-- Какъ хотите, а все-таки открытіе сада и театра, а публика открытія любитъ. Просто изъ любопытства иные на первый спектакль являются, а такихъ много.
   Раза два ужъ прокричали ура. Пили за здоровье Чертищева. Наконецъ, кто-то забилъ ножомъ по тарелкѣ, чтобъ вызвать вниманіе и тишину. Чертищевъ стоялъ съ бокаломъ въ рукѣ и сталъ говорить рѣчь. Всѣ начали прислушиваться. Въ рѣчи его слышались фразы:
   "Я не барышникъ, я не промышленникъ... У меня въ саду "Санъ-Суси" буфетъ при театрѣ, а не театръ при буфетѣ, какъ это бываетъ у многихъ... Я сейчасъ назвалъ-бы вамъ такихъ хозяевъ, но умолчу, чтобы гусей не раздразнить. Я хлопочу о чистомъ искусствѣ...Я преслѣдую возвышенныя цѣли, чуждыя моимъ конкуррентамъ. Дабы угодить грубому вкусу публики, я долженъ-бы ставить оперетки, но я бѣжалъ отъ этого рода искусства. Осмысленный репертуаръ -- вотъ моя задача... Не прочь я и отъ мелодрамъ, возбуждающихъ добрыя благородныя чувства. Составъ труппы меня поддержитъ... я уповаю... поддержитъ мои благородныя стремленія. Я не жду колоссальнаго успѣха... Я буду доволенъ и малымъ успѣхомъ... И скромная доля будетъ мнѣ утѣшеніемъ. На труппу артистовъ моего театра я не смотрю, какъ на служащихъ у меня. Нѣтъ, я не торгашъ, я не буфетчикъ... Артисты труппы -- мои товарищи... Я пойду рука объ руку къ завѣтной просвѣтительной цѣли... Но я всталъ во главѣ предпріятія... Я обязанъ... Попеченія и заботы на мнѣ... И я, господа, какъ пеликанъ для птенцовъ, разорву грудь свою для каждаго изъ своихъ товарищей, моихъ помощниковъ, стремящихся къ той-же возвышенной цѣли, какъ и я... Разорву грудь!.."
   Рѣчь Чертищева была длинна. Онъ запутался въ ней, сталъ повторять слова, запинаться, не зналъ, какъ кончить, и вдругъ воскликнулъ:
   -- Пью за чистое искусство и весь составъ труппы театра! За артистовъ въ театрѣ "Санъ-Суси"!
   Опять ура.
   -- Ваше здоровье!-- сказалъ Чеченцевъ, чокаясь съ Малковой, отпилъ изъ бокала и прибавилъ:-- А шампанское-то не настоящее. А еще пеликанъ! Слова благородныя говоритъ, а шампанскимъ поднадулъ. Вотъ тебѣ -- и разорву грудь свою!
   Малкова, видя что Лагорскій смотритъ на нее, стрѣльнула въ Чеченцева глазами и проговорила:
   -- Ну, ужъ вы не всякое лыко въ строку...
   Лагорскій бѣсился и кусалъ губы.
   

XX.

   Много было толковъ по поводу ожидаемаго скандала во время перваго спектакля въ "Санъ-Суси", но опасенія оказались напрасными. Спектакль прошелъ безъ свистковъ и безъ шиканья, хотя и безъ восторженныхъ вызововъ. Шикать было некому. У Артаева въ "Карѳагенѣ" шелъ свой спектакль и въ театръ "Санъ-Суси" Артаевъ явился одинъ, раскланивался въ партерѣ съ знакомыми изъ публики и критиковалъ обстановку пьесы.
   -- Наша лунная ночь или ихняя? Вотъ если-бы наше лунное освѣщеніе припустить, нашъ аппаратъ,-- говорилъ онъ,-- то дѣло совсѣмъ другое-бы вышло. А то Чертищевъ на аппаратъ пожалѣлъ, нужды нѣтъ, что у него деньги чужія, жидовскія. А у насъ свои, и мы не пожалѣли.
   Другимъ онъ сообщалъ:
   -- И ужина у него не будетъ. На жиденькой закускѣ отъѣхалъ. А у насъ спаржа была, форелей настоящихъ гатчинскихъ закатили, шампанское почетнымъ гостямъ на столъ бутылками подавали, а у Чертищева сегодня въ бокалахъ за закуской разносили, да и то, говорятъ, не настоящее, а одесское. Все это вы учтите и сообразите -- кто выше: мы или они?
   Вызовы актеровъ были при самыхъ жиденькихъ аплодисментахъ. Вызывали только свои, изъ чертищевской подсадки, да и подсадка была слабая, только служащіе при ресторанѣ, сценическій-же персоналъ не могъ въ ней участвовать, такъ какъ почти вся труппа была занята въ пьесѣ. Передъ самымъ спектаклемъ и во время спектакля шелъ дождь. Публики въ театрѣ было очень мало. Она не наполнила театръ даже и въ половину, сидѣла въ театрѣ мокрая, вялая, хмурая и ей было не до аплодисментовъ и не до шиканья.
   Чертищевъ ходилъ по рядамъ креселъ и на сценѣ мрачный, разсерженный и ропталъ:
   -- Все сегодня противъ интеллигентнаго и осмысленнаго дѣла, даже сама природа. Дождь, холодъ. А ужъ если природа противъ насъ, то ничего не подѣлаешь!
   Малкова во все время спектакля дулась на Лагорскаго и не разговаривала съ нимъ. Лагорскій раза три подходилъ къ ней и, пожимая плечами, говорилъ:
   -- Ахъ, какъ трудно при подобныхъ отношеніяхъ вести любовныя сцены съ тобой! Нѣтъ даже возможности условиться въ эффектахъ.
   Но она, какъ-бы набравши въ ротъ воды, молчала и отворачивалась отъ него.
   Дабы задобрить ее, Лагорскій послалъ ей въ уборную изъ буфета тарелочку съ десяткомъ ягодъ тепличной дорогой земляники, но она возвратила ихъ ему въ уборную съ горничной.
   Въ концѣ пьесы онъ опять подошелъ къ ней въ антрактѣ и произнесъ:
   -- Неужели, Вѣра Константиновна, мнѣ за всѣ мои сегодняшнія хлопоты выслуги нѣтъ? Вѣдь я сегодня утромъ въ воздухѣ вывернулся, убѣжалъ изъ дома спозаранка, получилъ замѣчаніе за опозданіе на репетицію, да Копровская передъ спектаклемъ закатила мнѣ сцену. Но паспортъ твой добылъ.
   Тутъ Малкова вспыхнула, сверкнула подведенными глазами и проговорила:
   -- Удивляюсь я, какъ это квартирная хозяйка имѣетъ право дѣлать за что-то сцены своему жильцу. Удивляюсь и жильцу, который выноситъ эти сцены! Впрочемъ, значитъ, она больше чѣмъ квартирная хозяйка.
   Тутъ Лагорскій спохватился, что, сгоряча и не подумавши, выдалъ себя, но дѣлать было нечего.
   Копровской въ спектаклѣ театра "Санъ-Суси" не было. Она была сама занята въ спектаклѣ театра "Карѳагенъ". Попалъ-ли въ спектакль мужъ Малковой -- неизвѣстно, но на сцену онъ не являлся.
   Въ уборную къ Лагорскому заходили два-три рецензента знакомиться. Лагорскій суетился.
   -- Чѣмъ просить?-- спрашивалъ онъ ихъ.-- Но прикажете-ли что-нибудь выпить, погрѣться немного? Финьшампань, коньячку или хорошаго ликеру? Это будетъ совсѣмъ по погодѣ.
   Рецензенты отказывались.
   -- Ну, сигарочку хорошенькую? Самъ я сигаръ не курю, папироска самокрутка моя любимая соска, но я сейчасъ пошлю въ буфетъ,-- предлагалъ Лагорскій.-- Здѣсь есть отличныя иностранныя сигары.
   -- Не стоитъ закуривать. Въ антрактѣ не успѣешь выкурить, а потомъ сигара негодна,-- былъ отвѣтъ.
   Рецензенты курили папиросы. Лагорскій смотрѣлъ на нихъ заискивающе и спрашивалъ:
   -- Ну, какъ? что? какое на васъ впечатлѣніе? Кажется, у насъ не дурно срепетовано и идетъ гладко?
   Онъ умышленно спрашивалъ только объ ансамблѣ, полагая, что рецензенты сами выскажутся объ его игрѣ, но рецензенты отвѣчали уклончиво:
   -- Да... ничего... Но вѣдь и пьеса-то ужъ очень заигранная, всѣмъ извѣстная. Она не можетъ плохо идти. Вотъ посмотримъ потомъ что-нибудь изъ новаго репертуара.
   -- Живуля, подъячій у васъ хорошъ,-- заявилъ рыжеватый рецензентъ, поправляя на носу пенснэ, но ни слова не сказалъ о роли Василья, исполняемой Лагорскимъ.
   -- Да, да... Живулю играетъ Колотухинъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Это хорошій актеръ, осмысленный артистъ. Прекрасный комикъ... Комикъ безъ шаржа. И добрый товарищъ по сценѣ. А что вы скажете про Малкову въ роли Марьицы?-- спросилъ онъ.
   -- Тянетъ... ноетъ... хотя въ общемъ очень не дурно. Вотъ какъ она сцену съ ножемъ кончитъ въ послѣднемъ актѣ?-- проговорилъ рыженькій рецензентъ.
   -- А вы не знакомы съ ней? Съ Малковой?-- задалъ вопросъ Лагорскій.
   -- Нѣтъ. Давеча Чертищевъ звалъ меня, чтобы представить ей, но меня отвлекли.
   -- Не желаете-ли, я васъ сейчасъ познакомлю съ ней?-- продолжалъ Лагорскій.-- Она будетъ очень рада.
   -- Очень буду радъ. Пожалуйста.
   Лагорскій взялъ рыженькаго рецензента подъ руку и повелъ въ уборную къ Малковой. По дорогѣ онъ говорилъ рецензенту:
   -- Она актриса серьезная, очень честно относится къ искусству... Много читаетъ. Поклонница Лесинга... На Шекспира и Шиллера молится. "Натанъ Мудрый"... "Коварство и любовь"... "Уріэль Акоста"... Въ Казани она была любимицей студентовъ и они ей въ бенефисъ полное собраніе сочиненій Островскаго въ великолѣпныхъ сафьянныхъ съ золотомъ переплетахъ поднесли... Книги и лавровый вѣнокъ. Актриса настоящая. Вы говорите: "тянетъ и ноетъ"... Ужъ это роль такая.
   Онъ привелъ рецензента въ уборную Малковой. Малкова усиленно пудрилась, дѣлая блѣдность лица.
   -- Вотъ, Вѣра Константиновна, одинъ изъ представителей нашей прессы желаетъ съ вами познакомиться,-- началъ Лагорскій,-- и просилъ меня... Позвольте вамъ представить...
   Онъ не сказалъ имени рецензента, ибо не освѣдомился объ немъ у него.
   -- Театральный рецензентъ газеты "Кругъ" -- Колотовскій...-- произнесъ рыженькій рецензентъ.
   На этотъ разъ Малкова, сидѣвшая насупившись, сейчасъ-же превратила лицо въ сіяющее улыбкой.
   -- Очень рада, очень пріятно...-- заговорила она, протягивая руку.
   Рецензентъ приложился къ набѣленной рукѣ. Малкова чмокнула его въ лобъ.
   -- Мосье находитъ, что у насъ идетъ все гладко...-- сообщилъ Малковой Лагорскій, стараясь вызвать рецензента на откровенность объ игрѣ артистовъ, но тотъ упорно молчалъ.
   -- Да, да... Гладко... Теперь они говорятъ, что гладко, а завтра и послѣзавтра мы будемъ читать порицанія намъ... насмѣшки... И то не такъ, и это не этакъ...-- отвѣчала Малкова, заискивающе стрѣляя глазами въ рецензента.
   -- Пожалуй... Но только не по поводу вашей игры,-- поклонился тотъ.
   -- Вы находите, что недурно? Но это, кажется, только комплиментъ. О, печать вообще строга къ намъ, актерамъ... а иногда совсѣмъ несправедлива! И вѣдь иногда какъ? Порицать порицаютъ, даже просто ругаютъ, а на ошибки не указываютъ.
   Рецензентъ отмалчивался.
   -- Нѣтъ, вообще... Какъ я играла?-- допытывалась Малкова.-- Сегодня, впрочемъ, я была съ утра взволнована однимъ обстоятельствомъ.
   -- Хорошо. Въ общемъ мнѣ понравилось,-- пробормоталъ рецензентъ.-- И, главное, у васъ были свои оригинальныя особенности, не отъ кого не заимствованныя.
   -- Какія именно? Вы ихъ подчеркнете въ вашей статьѣ?
   Но въ это время въ уборную заглянулъ помощникъ режиссера съ сценаріусомъ въ рукѣ.
   -- Вѣра Констатиновна! Пожалуйте... Начинаемъ...-- крикнулъ онъ.
   Малкова не дождалась отвѣта и должна была уходить изъ уборной. Они вышли всѣ вмѣстѣ: она, Лагорскій и рецензентъ.
   Лагорскій шелъ сзади рецензента и въ свою очередь спрашивалъ:
   -- Ну, а въ моей игрѣ что вы нашли? Говорите прямо, не стѣсняясь. Я люблю, когда мнѣ указываютъ на мои ошибки.
   Въ кулисахъ показался Чертищевъ. Увидавъ рецензента, онъ воскликнулъ:
   -- Голубчикъ! А я вездѣ ищу васъ, чтобы разсказать вамъ о злой интригѣ, которая ведется противъ нашего театра "Санъ-Суси".
   Онъ обнялъ рецензента за талію и потащилъ его въ павильонъ.
   Лагорскому не пришлось ничего услышать отъ рецензента о своей игрѣ.
   

XXI.

   На утро послѣ открытія спектаклей въ театрѣ "Санъ-Суси" и на второй день послѣ перваго спектакля въ театрѣ "Карѳагенъ" Лагорскій и Копровская проснулись поздно. Небо было хмуро, дулъ сѣверный вѣтеръ, хотя дождь, шедшій съ вечера, и пересталъ. Въ дачѣ было холодно, непривѣтливо, въ неплотно приправленные переплеты оконъ дуло настолько, что даже повѣшенная на одномъ изъ оконъ, вмѣсто шторы, юбка Копровской колебалась отъ вѣтра. Копровская вышла изъ спальной хмурая, сердитая, закутанная въ старую драповую кофточку и пуховый платокъ, шлепая стоптанными туфлями. Лагорскій сидѣлъ уже у себя на неубранной еще постели на диванѣ и пилъ кофе, поданный ему Феней.
   -- Здравствуй,-- сказалъ онъ женѣ,-- Съ добрымъ утромъ.
   Она бросила на него злобный, недружелюбный взглядъ и проговорила:
   -- А тебя, мой батюшка, и вчера гдѣ-то до бѣла утра носило, нужды нѣтъ, что у васъ и ужина послѣ спектакля не было.
   -- Да вѣдь большая пьеса. Мы вчера кончили почти въ часъ ночи,-- отвѣчалъ онъ.-- Ну, нужно было закусить. Я голоденъ былъ, какъ собака.
   -- Такъ, такъ... И закусывалъ съ своей милой разлапушкой Малковой? У тебя на все отговорки.
   -- Напрасно такъ говоришь. Я даже ждалъ, что ты послѣ своего спектакля заѣдешь ко мнѣ въ театръ, чтобъ вмѣстѣ поужинать. Вы на цѣлый часъ раньше кончили.
   -- Это въ дождь-то заѣзжать, въ слякоть? Благодарю покорно! Я даже корзинку съ гардеробомъ оставила въ уборной. Съ Феней мы еле нашли извозчика, еле дотащились домой, и то мокрыя.
   -- Ну, все-таки, думалъ, что ты поинтересуешься моимъ успѣхомъ, какъ я третьяго дня интересовался твоимъ.
   -- Похоже, что ты интересовался! Ничего не исполнилъ, что я просила. Даже съ рецензентами не познакомился и не освѣдомился, что они объ моей игрѣ думаютъ. А воображаю я, какъ ты хлопоталъ вчера для Малковой! Вотъ я нарочно и оставила васъ вчера глазъ на глазъ.
   Копровская подсѣла къ столу и стала наливать себѣ кофе.
   -- Газетъ еще не купилъ?-- задала она вопросъ.
   -- Гдѣ-же? Когда-же! Я еще только всталъ,-- пробормоталъ Лагорскій.
   -- Ну, вотъ и видно, что ты интересуешься успѣхомъ жены! А сегодня въ газетахъ должны быть отчеты о нашемъ первомъ спектаклѣ.
   -- Можно сейчасъ послать Феню за газетами.
   -- Нѣтъ, ужъ, пожалуйста, оставьте Феню. Ей нужно затопить плиту, убрать комнаты. Я смерзла вся въ этой проклятой дачѣ. Идите и сами покупайте газеты. Да торопитесь, потому что я съ нетерпѣніемъ интересуюсь узнать, что обо мнѣ пишутъ.
   Лагорскій тяжело вздохнулъ и сталъ надѣвать сапоги.
   -- А у насъ вчера полъ-театра пустовало,-- сказалъ онъ Копровской.
   -- Разсказывалъ мнѣ вчера нашъ Артаевъ. Онъ говоритъ, что Малкова торжественно провалилась.
   -- Что ты! Ее вызывали. Много вызывали.
   -- Да вѣдь Чертищевская подсадка вѣдьму вызоветъ, если приказано, а не только актрису.
   Лагорскій одѣлся, пошелъ покупать газеты, вернулся съ ними и принесъ копченаго сига, купленнаго по дорогѣ у разносчика.
   -- Вотъ даже гостинца тебѣ принесъ,-- проговорилъ онъ женѣ, кладя сига на столъ.
   -- Воображаю, что это мнѣ! Нѣтъ, ужъ если-бы ты самъ не любилъ сиговъ, то ты и половины сига не купилъ-бы для меня,-- проворчала Копровская.-- Ну, давай-же скорѣй газеты. Гдѣ онѣ?
   -- Сейчасъ.
   Лагорскій полѣзъ въ карманы.
   -- Да торопись-же!-- крикнула на него Копровская.-- Ахъ, все это показываетъ, какъ ты интересуешься успѣхомъ жены! Для тебя даже сигъ копченый милѣе.
   Она выхватила у него изъ рукъ газету и, развернувъ ее, стала искать отчетъ о спектаклѣ. Вотъ она нашла отчетъ и углубилась въ чтеніе. Лицо ея искривилось.
   -- Подлецы!-- пробормотала она.-- Пишутъ, что я отчеканивала слова, что я тяжеловата для своей роли и нѣсколько грузна, а объ исполненіи хоть-бы слово!
   Копровская отбросила отъ себя газету и потянулась за второй газетой, которую читалъ Лагорскій.
   -- Вотъ здѣсь тебя хвалятъ,-- сказалъ онъ и прочиталъ нѣсколько словъ: "Копровская актриса опытная, обладаетъ красивой сценической внѣшностью"...
   -- Пусти! гдѣ?
   Она вырвала у него изъ рукъ газету. Онъ указалъ ей статью, и она продолжала читать:
   -- "Копровская обладаетъ красивой сценической внѣшностью, ея фигура изящна, также видно, что это опытная актриса, но для той роли, которую она исполняла, она нѣсколько тяжеловата"... Да что они, словно сговорились! Одинъ говоритъ: грузна; другой: тяжеловата. "Для роли Адели женскаго изящества мало. Должна быть молоденькая женщина"... Чортъ знаетъ, что такое! Вѣдь это-же враки!..-- возмущалась Копровская.-- Адель женщина лѣтъ подъ тридцать и вовсе не моложе... "Сцена кокетства со старикомъ была исполнена не дурно, по все-таки мы не видали передъ собой игривой, шаловливой дамочки, какою должна быть Адель". Ложь, ложь и ложь! Ничего они не смыслятъ и не понимаютъ!
   Полетѣла и вторая газета подъ столъ. Лагорскій читалъ третью газету.
   -- Вообрази, а здѣсь хвалятъ Дольскую!
   -- Машку Дольскую? Не можетъ быть! Да вѣдь это была телка въ розовомъ платьѣ! Совсѣмъ телка. И даже мычала, а не говорила.
   Копровская вырвала у Лагорскаго газету и стала читать:
   -- "Дольская была очень интересная, пухленькая купеческая дочка. Ея довѣрчивые, ласкающіе глаза"... Гдѣ-же справедливость! Это эѳіопы какіе-то, а не рецензенты! "Что-же касается до Копровской, то она хоть и обладаетъ счастливою внѣшностью, но игра ея отличалась замѣчательною неровностью. Мѣстами она была даже совсѣмъ груба для изящной Адели и отдавала купчихой изъ Замоскворѣчья, а вовсе не дамочкой, знающей всѣ уголки заграничныхъ курортовъ". Ахъ, невѣжды! И это критика! Это пресса! Что это за газета? Постой... Газета "Кругъ". Это, должно быть, тотъ самый черненькій рецензентъ въ очкахъ, о которомъ ты мнѣ говорилъ?-- обратилась она къ Лагорскому.
   -- Не знаю я, ничего не знаю!-- пробормоталъ тотъ растерянно.
   -- Онъ, онъ! Въ черепаховомъ пенснэ. Я его видѣла за ужиномъ. Онъ сидѣлъ даже со мной рядомъ и пилъ за мое здоровье. И если-бы ты зналъ, Василій, какія онъ мнѣ похвалы расточалъ! Ахъ, паршивая дрянь! "Купчиха изъ Замоскворѣчья!" Да купчихи-то изъ Замоскворѣчья теперь первыя модницы и есть въ Москвѣ! Онѣ первый шикъ задаютъ. Онѣ съ мужьями-богачами ѣздятъ по всѣмъ курортамъ заграничнымъ... Вѣдь ужъ это не прежняя пора. Онѣ перещеголяли аристократокъ. Ахъ, эѳіопъ! Ахъ, непонимающая глупая дура! Даже и не дуракъ, а дура!-- кричала Копровская.
   Она вскочила со стула и бѣсилась, даже разорвала газету.
   А Лагорскій уже читалъ вслухъ краткую замѣтку о себѣ и о Малковой.
   -- "Вчерашній первый спектакль въ театрѣ "Санъ-Суси" немногочисленная публика, собравшаяся на открытіе сада "Санъ-Суси", просмотрѣла при проливномъ дождѣ, не дававшемъ ей возможности выйти въ садъ на легкій воздухъ. Старая тяжеловѣсная пьеса... Самые заурядные игрецы провинціальныхъ сценъ въ главныхъ роляхъ... съ самыми рутинными пріемами... Впрочемъ, у госпожи Жданковичъ (Глашка) мы замѣтили въ игрѣ огонекъ. Хорошо справилась со сценой самоубійства и госпожа Малкова. Волжскую знаменитость Лагорскаго... (говорятъ, онъ знаменитость) посмотримъ въ другихъ роляхъ и тогда скажемъ о немъ свое мнѣніе"...
   Лагорскій опустилъ руки съ газетой и въ недоумѣніи бормоталъ:
   -- И не понять, что такое... Съ одной стороны голая брань, съ другой стороны одобреніе...
   

XXII.

   Разгневанная неблагопріятными рецензіями о своей игрѣ, Копровская долго еще вымещала свой гнѣвъ на ни въ чемъ неповинномъ Лагорскомъ. Ему до тошноты противно было все это слушать и онъ рѣшилъ уйти куда-нибудь, для чего и началъ одѣваться.
   -- Куда это ты?-- спросила она его.
   -- Пойду въ контору театра. Надо денегъ попросить,-- отвѣчалъ онъ.-- Сборъ былъ плохъ, по авось Чертищевъ дастъ малую толику.
   -- А завтракъ? Сегодня вѣдь нѣтъ репетиціи. Ты-же просилъ купить тебѣ редиски къ завтраку. Кромѣ того, купилъ копченаго сига.
   -- Редиску за обѣдомъ съѣмъ. Мнѣ нельзя ждать завтрака. Я доложенъ Чертищева укараулить, а то онъ уѣдетъ въ городъ, и я останусъ безъ денегъ. А закусить я могу въ "Санъ-Суси", въ буфетѣ.
   -- Съ Малковой? Сговорились ужъ!-- вскрикнула Копровская,
   -- Зачѣмъ-же непремѣнно съ Малковой? Малкова, я думаю, рада-радешенька, что сегодня репетиціи нѣтъ, и дома сидитъ,-- сдержанно отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Такъ ты къ ней и пойдешь.
   Лагорскій остановился передъ женой.
   -- Послушай, Надюша: вѣдь я для тебя-же иду искать Чертищева въ конторѣ,-- сказалъ онъ.-- Ты-же просила дать тебѣ сколько-нибудь денегъ, чтобы послать сыну на дорогу, чтобъ онъ пріѣхалъ сюда на каникулы.
   -- Да, да... Я получила отъ него вчера письмо. Васютка пишетъ мнѣ, что его переводятъ безъ экзаменовъ во второй классъ и онъ можетъ хоть сейчасъ ѣхать къ намъ,-- проговорила Копровская.-- Мальчикъ прелестно учился. У него почти изъ всего пятерки и четверки.
   -- Ну, вотъ видишь. А получу деньги, и дамъ тебѣ для него рублей десять-пятнадцать.
   Онъ подкупилъ Копровскую. Копровская не возражала, а только замѣтила:
   -- Ты-же вѣдь сказалъ мнѣ, что вчера заложилъ булавку съ жемчужиной.
   -- Ну, такъ что-жъ?.. Подъ булавку я взялъ всего тридцать рублей. Мнѣ нужно самому жить на что-нибудь.
   -- Будешь по ресторанамъ бражничать, такъ, конечно, никакихъ денегъ не хватитъ. Я не понимаю, почему тебѣ не придти изъ конторы завтракать домой. Я подождала-бы тебя,-- говорила Копровская.
   -- Можетъ быть, и приду. Но только ты не жди меня, а въ половинѣ перваго садись и кушай.
   Лагорскій ушелъ. Его тянуло къ Малковой. Онъ непремѣнно хотѣлъ пойти къ ней, просить прощенія, клясться въ любви и во что-бы то ни стало примириться. Но надо было утѣшить и жену, хоть сколько нибудь участвовать въ отцовскихъ обязанностяхъ и дать ей на пріѣздъ сына немножко денегъ.
   "Сначала въ контору,-- рѣшилъ онъ,-- а потомъ къ Малковой. Удастся утѣшить ее и умиротворить, такъ и позавтракаю у нея".
   Онъ зашагалъ къ театру, черезъ минуту обернулся и увидѣлъ, что жена стоитъ на балконѣ и слѣдитъ за нимъ, смотря, куда онъ идетъ.
   "Прямо подъ слѣдствіемъ...-- подумалъ онъ.-- Съ одной стороны жена, съ другой Малкова, и каждый шагъ твой извѣстенъ. Никакой воли... Шагу не можешь сдѣлать, чтобы онъ не былъ извѣстенъ. И какъ это все скоро узнается! Вчера жена увидала, что я безъ булавки въ галстукѣ -- "гдѣ булавка?" И пришлось сказать".
   Чертищевъ сидѣлъ въ театральной конторѣ, обложенный газетами.
   -- Здравствуйте, заурядный актеръ!-- встрѣтилъ онъ Лагорскаго.-- Зауряднымъ актеромъ названы вы сегодня въ краткой замѣткѣ о вчерашнемъ спектаклѣ. Какова интрига-то? Это вѣдь месть, что я не закатилъ такого-же ужина, что и Артаевъ. Тутъ и съ его стороны подходъ. Говорятъ, что онъ у этого рецензента ребенка крестилъ, что-ли, и тотъ ему кумомъ приходится.
   -- Полноте...-- усумнился Лагорскій.
   -- Мнѣ разсказывали. Люди ложь и я то-жъ. Ну, да и ему досталось отъ другихъ газетъ за первый спектакль. Вы читали? Вотъ вамъ и ужинъ со спаржей и съ форелями съѣли, а что написали! Да, да... Ужасъ что такое! И это называется критика. Какъ-же насъ встрѣтятъ завтра за то, что не ѣли отъ насъ ужина. Вѣдь, должно быть, съ грязью смѣшаютъ. Ну, что хорошенькаго?-- спросилъ Чертищевъ.
   -- Пришелъ попросить у васъ денегъ. Вы мнѣ обѣщали,-- отвѣчалъ Лагорскій, садясь.
   -- Батенька, откуда я возьму! Вчера меньше чѣмъ полъ-сбора. Сегодня туда-сюда -- и все расхватали. Погодите денька два. Погода, можетъ быть, поправится, и начнемъ брать хорошіе сборы. Сегодня ужъ барометръ немножко поднялся, небо хоть и хмуро, но давеча проглядывало на полчасика солнце. Я дамъ. Я для актеровъ, какъ пеликанъ, готовъ разорвать грудь мою, но что-жъ дѣлать, если денегъ теперь нѣтъ! Вы знаете, какія были затраты! Ужасъ какія затраты!
   -- Мнѣ хоть сколько-нибудь, Иванъ Ксенофонтычъ. Я совсѣмъ безъ денегъ.
   -- Руку! И я то-же самое. Но это передъ деньгами... Я вѣрую въ свою звѣзду. Мы будемъ имѣть успѣхъ. Вѣдь есть-же поклонники чистаго искусства! Есть, и ихъ много. Не всѣмъ-же нужно опереточное тру-ля-ля. Да у насъ и тру-ля-ли есть на открытой сценѣ. Ахъ, да... Вчера мамзель Заза подмочила во время дождя свой газовый костюмъ и -- вообразите -- требуетъ возмѣщеніе убытковъ. Прибѣгала ужъ сюда и просила. Словно я Юпитеръ-Громовержецъ и могу отвѣчать за силы природы...
   -- Дайте, Иванъ Ксенофонтычъ, хоть сколько-нибудь. Я вконецъ обездёнежилъ,-- просилъ Лагорскій.
   Чертищевъ вынулъ изъ жилетнаго кармана два золотыхъ по десяти рублей.
   -- Вотъ все, что у меня осталось,-- сказалъ онъ.-- Охотно подѣлюсь съ вами. Берите одинъ.
   -- Полноте вамъ... Вѣдь въ кассѣ-же торгуютъ, берутъ билеты,-- замѣтилъ Лагорскій.
   -- Къ вечеру будутъ брать. А теперь какая-же торговля! Безъ почину, какъ говорятъ купцы. Вечеромъ я вамъ дамъ рублей двадцать пять. А теперь, пока, вотъ...
   Онъ протянулъ Лагорскому десятирублевый золотой.
   -- Дайте два. Ей-ей, мнѣ сейчасъ до зарѣзу нужно.
   -- Экій вы какой! Ну, берите, дѣлать нечего... Останусь безъ гроша. Ну, что, не пеликанъ я, разрывающій для птенцовъ грудь свою?-- спросилъ Чертищевъ.-- И увѣряю васъ, что я теперь безъ гроша. Я человѣкъ откровенный,-- прибавилъ онъ.
   Лагорскій взялъ двадцать рублей и спросилъ:
   -- Вечеромъ могу еще на тридцать рублей разсчитывать?
   -- Всенепремѣнно. Барометръ поднимается, дождя не будетъ, стало быть можно ожидать средняго сбора. Да вотъ и солнышко выглянуло!-- воскликнулъ Чертищевъ,-- А теперь для порядка потрудитесь расписаться въ книгѣ въ двадцати рубляхъ,-- прибавилъ онъ и придвинулъ къ Лагорскому книгу.
   Тотъ расписался и отправился къ Малковой. Чертищевъ словно угадалъ, куда онъ идетъ, и сказалъ ему:
   -- Завтра я хочу поднести букетъ цвѣтовъ Вѣрѣ Константиновнѣ Малковой. Знаете, надо немножко помусировать актрису. Безъ этого нельзя. Что-жъ подѣлаешь, если у насъ пресса безчувственная! А это и на прессу подѣйствуетъ. Только вы, пожалуйста, держите это въ секретѣ. Ей поднесу... Малковой... и для Жданковичъ букетъ. Двумъ премьершамъ.
   -- Ну, какая-же премьерша Жданковичъ,-- сказалъ Лахорскій.
   -- А какъ-же. Она вчера имѣла успѣхъ, играя Глашу. Но только вы, голубчикъ, держите все это въ секретѣ. Я для чего это также дѣлаю? Дѣлаю также для того, что узналъ стороной... Видите, у меня есть отличные шпіоны въ "Карѳагенѣ". Узналъ стороной, что именно завтра Артаевъ будетъ подносить вашей супругѣ, а также и госпожѣ Дольской по букету. Намъ отставать нельзя. Мы должны тоже сдѣлать и даже перехвастать Артаева. И я перехвастаю. Вотъ онъ пеликанъ-то! Ну, до свиданья!
   Лагорскій ушелъ. Проходя мимо кассы, онъ видѣлъ, какъ около нея стояли два носатыхъ еврея, одинъ рыжій, другой черный, и переговаривались съ кассиромъ.
   "Слухи-то, стало быть, справедливы, что Чертищевъ въ жидовскихъ рукахъ",-- подумалъ Лагорскій.
   Онъ направлялся къ Малковой. Дабы быть у нея, нужно было непремѣнно пройти мимо своей дачи. Приближаясь къ ней, онъ остановился въ кустахъ и долго высматривалъ, не стоитъ-ли жена его на балконѣ. Жены не было видно. Лагорскій вышелъ изъ засады и скорымъ шагомъ, почти бѣгомъ, миновалъ свою дачу, еще разъ обернулся, посмотрѣлъ, не видать-ли жены, и свернулъ во дворъ Малковой.
   

XXIII.

   Дверь была отворена, и Лагорскій, не стучась, вошелъ къ Малковой. Выглянувшая изъ кухни въ маленькую прихоженькую горничная Груша слегка попятилась и произнесла въ удивленіи по случаю его прихода:
   -- Ахъ, Василій Севастьянычъ,-- это вы! А Вѣра Константиновна завтракаетъ.
   Лагорскій прямо предсталъ передъ завтракающей Малковой. На него сразу пахнуло уютнымъ, опрятнымъ уголкомъ. Комната была хорошо выметена, прибрана, нигдѣ ничего не валялось на мебели, столъ былъ покрытъ бѣлой скатертью. Малкова сидѣла у стола и чистила ножичкомъ длинную бѣлую редиску. Стояли на столѣ тарелочки съ сыромъ, масломъ, кускомъ колбасы. Сама Малкова была уже причесана, въ чистомъ, опрятномъ свѣтло-сѣромъ фланелевомъ капотѣ. Она также была обложена газетами. Газеты лежали и направо, и налѣво отъ нея на диванѣ. При входѣ Лагорскаго она слегка улыбнулась, но тотчасъ-же сдержала эту улыбку и старалась сдѣлать строгое лицо.
   -- За восмьюдесятью рублями пришли, что мужу отдали?-- спросила она.-- Я-же вѣдь не могу сегодня отдать.
   -- Что деньги! Какія деньги! Я не считаю, что и далъ тебѣ ихъ,-- заговорилъ Лагорскій.-- Я пришелъ, Вѣра Константиновна, просить у тебя пощады и примиренія. Преложи гнѣвъ на милость.
   -- Примиренія? Да вѣдь вы сейчасъ-же начнете говорить о вашей женѣ и побѣжите къ ней служить на заднихъ лапкахъ. А я и этого выносить не могу. Пожалуй и Настину приплетете.
   -- Ничего этого, Вѣруша, не будетъ,-- виновато произнесъ Лагорскій.-- Я даже сбираюсь совсѣмъ отъ нея уѣхать, какъ только этотъ мѣсяцъ заживу. Да Богъ съ ней и съ квартирной платой, и съ уплоченными деньгами за столъ! Я, можетъ быть, раньше сбѣгу. Она извела меня совсѣмъ.
   -- Ну, вотъ видите... Ужъ начинается,-- подмигнула Малкова.-- А какое право имѣетъ квартирная хозяйка изводить своего жильца? Все-то вы врете. Ложь и ложь у васъ во всемъ, милый человѣкъ.
   При словѣ "милый человѣкъ" Лагорскій почувствовалъ, что онъ прощенъ. Да и на лицѣ Малковой появилась легкая улыбка и обозначились ямочки на щекахъ. Онъ бросился къ ней и схватилъ ее за руки, прошептавъ:
   -- Вѣруша, не будь строга. Не всякое лыко въ строку.
   На лицѣ Малковой изобразилась уже явственная улыбка.
   -- Блудливъ, какъ кошка, трусливъ, какъ заяцъ,-- сказала она Лагорскому.-- Сейчасъ я буду угощать васъ жаренымъ окунемъ въ сметанѣ. Груша, дайте сюда приборъ!-- крикнула она горничной.
   Лагорскій поцѣловалъ у Малковой обѣ руки и весь сіяющій улыбкой подсѣлъ къ столу.
   -- Какъ насъ въ газетахъ-то отбарабанили!-- произнесла Малкова.-- Заурядные актеры, и чего-чего тамъ нѣтъ! Это предварительная замѣтка. А что завтра-то будетъ!
   -- Но тебя-то все-таки похвалили за послѣднюю сцену въ пятомъ актѣ,-- замѣтилъ Лагорскій.-- А я оплеванъ.
   -- А если Жданковичъ похвалили, то я и похвалу себѣ не считаю за похвалу!-- вся вспыхнула Малкова.-- Жданковичъ... Какая это актриса! Она съ позволенія сказать актриса -- вотъ она что.
   -- Не нужно обращать вниманія,-- успокоивалъ ее Лагорскій.-- Развѣ это критика? Теперь театральной критики нѣтъ. Теперь газетное наѣздничество. Я даже рѣшилъ вовсе ничего не читать въ газетахъ о нашихъ спектакляхъ. И даю тебѣ слово -- читать не буду.
   -- Врешь, будешь! Жена заставитъ тебя о ней читать. Будешь и о себѣ читать.
   -- Ну, зачѣмъ-же женой-то попрекать! Вѣдь ужъ миръ заключили,-- остановилъ Лагорскій Малкову.
   -- Ѣшь редиску-то... Можетъ быть водки хочешь? Водка есть. Я разсчитывала, что будешь часто заходить, и купила тогда тебѣ водки,-- перемѣнила разговоръ Малкова.
   -- Теперь ужъ я часто буду заходить, Вѣруша, часто...
   Малкова достала ему съ окна бутылку съ водкой и переставила на столъ. Онъ выпилъ водки и сталъ закусывать редиской.
   Изъ кухни пахло жареной въ сметанѣ рыбой и пріятно щекотало ноздри.
   -- Пожалуй, и я съ тобой полъ-рюмочки выпью ради примиренія,-- сказала Малкова.-- А только я чувствую, это не на долго. И жена твоя, и Настина обуяли тебя.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Вѣруша! Всему конецъ!
   Лагорскій торжественно махнулъ рукой.
   -- Не вѣрю,-- отвѣчала Малкова, налила себѣ полъ-рюмки водки, чокнулась съ Лагорскимъ и выпила.-- А Настина такъ просто нахалка!-- продолжала она.-- Прямо нахалка, съ отысканіемъ этой комнаты со столомъ. Видитъ, что человѣкъ сидитъ съ женщиной, и требуетъ отъ него вслухъ, какъ отъ мальчишки, чтобы онъ искалъ ей комнату.
   -- Довольно, Вѣруша, брось.
   -- Меня это тогда просто потрясло въ театрѣ. А вслѣдъ за этимъ отъ тебя оскорбленіе. Я прошу тебя угостить меня раками, а ты отказываешь и бѣжишь на сцену къ Копровской.
   -- Другъ мой, не будемъ говорить объ этомъ. Завѣряю тебя, что больше этого не случится.
   -- Охъ, чувствую, что случится! Но если случится:-- между нами все кончено. Я не хочу ни съ кѣмъ тобой дѣлиться! Я не желаю, чтобъ ты мнѣ принадлежалъ на половину или, принимая въ соображеніе еще Настину, только на треть. Весь или ни чего!-- закончила Малкова.
   -- Весь, весь твой, Вѣруша.
   Лагорскій опять взялъ руку Малковой, перетянулъ ее черезъ столъ и поцѣловалъ.
   Горничная Груша внесла пару жареныхъ окуней.
   Лагорскій опять свернулъ разговоръ на газетныя рецензіи.
   -- А какъ карѳагенскихъ-то отчехвостили!-- сказалъ онъ.
   -- Ну, тѣхъ такъ и слѣдуетъ,-- отвѣчала Малкова.-- Относительно твоей жены сказано еще милостиво. Должна тебѣ сказать, что ей этого даже мало. Я ее не такъ-бы еще на рога приняла.
   -- А ея соперницу, Марію Дольскую, похвалили. Ну, да вѣдь та нахалка, она всѣмъ на шею вѣшается, въ Петербургѣ она не въ первый разъ, съ рецензентами знакома и, можетъ быть, тутъ было что-нибудь кой съ кѣмъ и побольше, чѣмъ только знакомство,-- разсказывалъ Лагорскій, и вдругъ воскликнулъ: -- Ну, какая прелесть этотъ окунь въ сметанѣ! Восторгъ. А у жены я не могу добиться ничего подобнаго по части стряпни.
   -- Вотъ видишь. Такъ ты и переѣзжай ко мнѣ. Не дороже я съ тебя возьму, чѣмъ она,-- говорила Малкова, встала изъ-за стола и прибавила:-- Ну, а кофе мы будемъ пить на балконѣ, на чистомъ воздухѣ. Груша! Кофе приготовьте намъ на балконѣ,-- крикнула она горничной.
   -- Прелестно, Вѣруша, прелестно. За хлѣбъ за соль тебѣ спасибо.
   Лагорскій опять чмокнулъ у Малковой руку.
   -- Дурашка... Вѣдь вотъ умѣешь-же быть ласковъ, когда тебя хорошенько приструнятъ!-- кокетливо улыбнулась ему Малкова и тронула пальчикомъ его по носу.
   Лагорскій хоть и одобрилъ кофепитіе на балконѣ, но тотчасъ-же спохватился и на балконъ вышелъ не безъ нѣкотораго трепета.
   "А вдругъ какъ жена увидитъ?-- мелькнуло у него въ головѣ.-- Пойдетъ прогуливаться и увидитъ".
   Онъ сѣлъ, обернувшись къ улицѣ задомъ и, помѣстился такъ, что его немного прикрывала драпировка балкона. Но не взирая на это, онъ, все-таки, былъ замѣченъ, хотя и не женой. Лишь только Груша подала кофе, и Лагорскій сдѣлалъ хлебокъ изъ чашки, какъ вдругъ онъ услышалъ сзади себя женскій возгласъ:
   -- Лагорскій! Да никакъ это вы?
   Онъ вздрогнулъ, обернулся и на верхнемъ балконѣ смежной дачи, какихъ-нибудь саженяхъ въ трехъ, увидѣлъ Настину. Она стояла у перилъ въ бѣлой блузѣ съ распущенными по плечамъ волосами и улыбалась ему.
   -- Такъ и есть -- вы! Какое счастливое совпаденіе! Вы здѣсь живете? Вообразите, а я и не знала, что здѣсь ваша квартира. Какъ это хорошо! Вѣдь мы, стало быть, сосѣди -- будемъ часто видѣться,-- продолжала Настина.
   Малковой на балконѣ не было. Лагорскій хотѣлъ что-то отвѣчать, но съ устъ его не шли слова. Онъ косился на балконную дверь, ожидая, что на балконъ выйдетъ Малкова.
   -- А я здѣль нашла себѣ комнату у музыканта изъ нашего оркестра... и сюда переѣхала сегодня утромъ. Семейные люди, мужъ съ женой... Я здѣсь со столомъ... Хорошенькая комнатка. Заходите, пожалуйста, ко мнѣ посмотрѣть, какъ я устроилась. Заходите, голубчикъ, съ женой. А гдѣ-жъ ваша жена?
   Лагорскій долго жевалъ губами, косясь на дверь, и, наконецъ, выговорилъ:
   -- Я здѣсь не живу... Я здѣсь въ гостяхъ...
   -- Въ гостяхъ? У кого-же? Кто изъ вашихъ здѣсь живетъ?-- спрашивала Настина.
   Лагорскій стоялъ, какъ истуканъ и продолжалъ жевать губами.
   -- Да что вы? что съ вами? Надулся, какъ мышь на крупу, и молчитъ. Нездоровы что-ли?-- допытывалась она.
   Но тутъ на балконъ вышла Малкова съ корзиночкой печенья, взглянула на сосѣдній балконъ и въ недоумѣніи остановилась.
   Лагорскій весь искривился, присѣлъ на ногахъ и сдѣлался даже меньше ростомъ.
   Настина тотчасъ-же скрылась съ балкона.
   

XXIV.

   Малкова, вся блѣдная, взглянула на Лагорскаго.
   -- Что это она? Откуда явилась? Какъ сюда попала?-- спросила она про Настину.
   Тотъ развелъ руками.
   -- Не знаю... Говоритъ, что здѣсь живетъ.
   -- Это вы ей наняли квартиру? Вы. Нѣтъ, какова дерзость! Со мной рядомъ.
   -- И не думалъ, и не воображалъ, Вѣруша.
   -- Однако, она при мнѣ требовала отъ васъ себѣ комнаты и вы ей обѣщали.
   -- Голубушка, никогда ничего не обѣщалъ!-- увѣрялъ Малкову Лагорскій.-- А требовать -- мало-ли что она требовала!
   -- А если требовала, то, стало-быть, имѣетъ основанія, чтобъ требовать отъ васъ. За что-нибудь требовала.
   -- Это другой вопросъ. Но если-бы это было такъ и я былъ-бы съ ней въ связи, то съ какой стати я найму ей тогда комнату съ тобой: почти рядомъ? Ужъ тогда я запряталъ-бы эту Настину куда-нибудь подальше отъ тебя.
   Этотъ доводъ нѣсколько, успокоилъ Малкову.
   -- Такъ кто-же ей нанялъ здѣсь комнату?-- задала она вопросъ.
   -- Сама наняла. Здѣсь живутъ музыканты изъ карѳагенскаго оркестра -- вотъ она у нихъ и наняла.
   -- Нахалка! Безстыдница! И для чего-же это она выходитъ на балконъ съ распущенными по плечамъ волосами? Словно русалка...-- ворчала Малкова.
   Лагорскій глоталъ наскоро горячій кофе и спѣшилъ уходить. Выпивъ чашку, онъ ушелъ съ балкона и взялся за шляпу.
   -- Куда-жъ ты?-- спросила Малкова.-- Или ужъ, увидавъ свою Дульцинею, боишься и оставаться?-- спросила насмѣшливо Малкова.-- Ахъ, вы мужчины, мужчины!
   -- Пойду домой. Надо отдохнуть передъ спектаклемъ. Задамъ легкую всхрапку,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Спи здѣсь. Спи вотъ тутъ на диванѣ. Для тебя-же вѣдь я и обила этотъ диванъ новымъ ситцемъ.
   -- Нѣтъ, ужъ я дома. Кромѣ того, мнѣ надо написать письмо.
   -- Какой-нибудь брошенной любовницѣ? Ахъ, Василій! Вѣдь ты совсѣмъ какой-то турецкій паша!
   -- Антрепренеру Кругликову, а вовсе даже и не женщинѣ. Надо хлопотать о зимнемъ ангажементѣ. Вѣдь я на зимній сезонъ еще безъ мѣста.
   -- Да и я безъ мѣста. Но у насъ вѣдь еще только май. Впрочемъ, напиши ему, что и я свободна на зиму.
   -- Хорошо. Ну, прощай.
   Лагорскій поцѣловалъ Малкову. Она нѣжно прижалась къ нему и заискивающе шепнула:
   -- Приходи сегодня послѣ спектакля.
   -- Не знаю. Я соображу. Да вѣдь во время спектакля еще будемъ видѣться,-- отвѣчалъ онъ, хотя навѣрное зналъ, что придти къ ней онъ не можетъ, не сдѣлавъ скандала у жены.
   Онъ уже совсѣмъ хотѣлъ уходить, но вспомнилъ и остановился.
   -- Ахъ, да...-- сказалъ онъ.-- Я забылъ тебѣ сообщить. Только это секретъ. Чертищевъ сообщилъ мнѣ подъ строжайшимъ секретомъ, и ты меня не выдавай. Завтра въ спектаклѣ онъ будетъ подносить тебѣ букетъ. Будто отъ публики. Онъ говоритъ: нельзя... здѣсь надо мусировать актрису, иначе никакого толка не будетъ и публику ничѣмъ не расшевелишь. И я съ нимъ совершенно согласенъ.
   Малкова пріятно улыбнулась.
   -- Какъ это онъ такъ расщедрился!-- проговорила она.
   -- Онъ не скупъ. Нѣтъ, онъ не скупъ, но у него денегъ нѣтъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Онъ кругомъ въ долгахъ. Онъ весь въ жидовскихъ рукахъ и вчера у него жиды прямо караулили кассу, да и сегодня караулятъ. А насчетъ его букета я тебѣ къ тому сообщилъ, что не худо-бы, чтобъ тебѣ и второе какое-нибудь поднесеніе подали завтра черезъ оркестръ. У тебя есть казанскія поднесенія изъ искусственныхъ цвѣтовъ... Корзинки, вѣнокъ... Цвѣты свѣжіе... Вотъ ты и распорядись...-- прибавилъ онъ.
   -- Никогда я этого не дѣлала...-- пробормотала въ раздумьи Малкова.-- Но хорошо. Я соображу.
   -- Очень многіе дѣлаютъ. Кто знаетъ? Вѣдь никто не знаетъ.
   Лагорскій еще разъ поцѣловалъ Малкову и ушелъ.
   Сойдя съ лѣстницы въ проулокъ между дачами, Лагорскій наткнулся на Настину. Она стояла въ палисадникѣ дачки въ кофточкѣ и съ головой, покрытой глазастымъ желтымъ фуляромъ.
   -- Когда-же ко мнѣ-то?-- спросила она его, лукаво щуря хорошенькіе, нѣсколько припухшіе, глазки.-- Или Малковой боитесь?
   -- Когда-нибудь зайду, Настенька,-- тихо проговорилъ Лагорскій, не останавливаясь,
   Она шла за нимъ, не выходя изъ-за своего палисадника, и бормотала:
   -- Ахъ, вы мужчины, мужчины! Никакъ васъ не разберешь. Послушайте, вы съ кѣмъ-же живете теперь: съ женой или съ Малковой?
   -- Съ женой, съ женой. У Малковой я былъ въ гостяхъ, какъ у товарища. Завтракалъ.
   Лагорскій вышелъ на улицу и обернулся. Малкова стояла на балконѣ и махала ему платкомъ. Онъ улыбнулся ей, приподнялъ шляпу и пошелъ мимо рѣшетки садика Настиной. Настина говорила ему вслѣдъ:
   -- Какъ нѣжно прощаетесь! Какъ воркующіе голубки... Улыбки... глазки она вамъ строитъ! Въ жизнь не повѣрю, чтобы эта Малкова была вамъ только товарищъ. Старая любовь не ржавѣетъ.
   Лагорскій не оборачивался. Онъ сдѣлалъ видъ, что не слышалъ словъ Настиной, и ускорилъ шагъ.
   "Пропало дѣло,-- разсуждалъ онъ, идя къ себѣ домой.-- Теперь ужъ часто не заглянешь къ Малковой. Надо какъ татю въ нощи прокрадываться, иначе каждое мое посѣщеніе будетъ извѣстно женѣ. У Настиной языкъ съ дыркой... Да и сама она меня ревнуетъ къ ней. Хорошенькая бабеночка, но языкъ съ дыркой. Шельма бабенка эта Настина, но въ ней особыя есть достоинства. Забѣжалъ-бы къ ней, но теперь ужъ аминь, теперь ужъ это никоимъ образомъ невозможно. Рядомъ съ Малковой... Теперь ужъ Малкова будетъ смотрѣть въ оба... Всю свою бдительность настроитъ. Сквозь дачныя стѣны увидитъ, если что... По всѣмъ вѣроятіямъ, она и свою наперсницу Грушу поставитъ на ноги, чтобы слѣдить за мной и Настиной. А жаль, очень жаль, что Настина поселилась рядомъ съ Малковой и тѣмъ лишила меня возможности бывать у ней самой,-- думалъ онъ и даже прищелкнулъ языкомъ отъ сожалѣнія.-- А я собирался бывать у Настиной. Она мнѣ всегда нравилась и теперь нравится. Эдакая кругленькая, маленькая, миленькая. Кромѣ того, за ней молодость и свѣжесть. Вѣдь она куда моложе и жены моей, и Малковой. Лѣтъ на десять, на двѣнадцать моложе... И что мнѣ особенно нравится -- это ея игривость... Игривость и шаловливость котенка. Этой игривостью она всегда меня успокаивала въ мрачныя минуты, когда я жилъ съ ней въ Симбирскѣ... Опять-же эта легкая картавость ея... Она картавитъ немножко, это недостатокъ, но недостатокъ-то этотъ мнѣ въ ней и нравится. Въ немъ что-то дѣтское, ребячье... Именно ребячье... А давеча на балконѣ, съ распущенными по плечамъ волосами, она уже и совсѣмъ была похожа на дѣвочку. Букашка... Фамъ-де-пошъ... Карманная женщина. Французы такихъ канашекъ называютъ карманными женщинами. И къ Настиной это совсѣмъ подходитъ".
   Лагорскій улыбнулся и даже плотоядно облизнулся.
   "Ну, да я къ ней все-таки какъ-нибудь заберусь,-- рѣшилъ онъ.-- Хоть ночью да заберусь".
   Разсуждая о Настиной, онъ незамѣтно дошелъ до своей дачи. Копровская, закутанная въ пледъ, сидѣла на балконѣ.
   -- Что это ты такъ долго пропадалъ?-- встрѣтила она его возгласомъ.-- Не любишь ты своего дома. Ужъ куда пойдешь, такъ словно провалишься.
   -- Да вѣдь разныя дѣлишки...-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Съ тѣмъ, съ другимъ два слова, а время-то идетъ.
   -- Я, все-таки, тебя ждала къ завтраку.
   -- Напрасно. Я поѣлъ у Чертищева. Онъ угостилъ меня.
   -- Получилъ деньги?
   -- Ахъ, самую малость. Онъ совсѣмъ безъ денегъ сидитъ.
   -- Сколько-же?
   Лагорскій пожалъ плечами: "дескать, неловко съ улицы кричать", и отвѣчалъ:
   -- Сейчасъ скажу.
   Онъ вошелъ къ себѣ въ дачу, снялъ шляпу и сталъ снимать съ себя пальто.
   -- Сколько-же ты получилъ отъ Чертищева?-- повторила вопросъ Копровская.
   -- Ужасъ, что такое! Всего двадцать рублей... два золотыхъ. Но десять рублей могу тебѣ дать на Васю.
   -- Какъ десять? Развѣ онъ можетъ пріѣхать къ намъ на десять рублей! Кромѣ того, ему надо послать на какой-нибудь статскій костюмчикъ. Я ужъ и письмо ему написала и въ письмѣ пишу, что посылаю ему тридцать рублей.
   -- Можно переписать письмо. Знаешь пословицу: по одежкѣ протягивай ножки,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Вздоръ, вздоръ! Нѣтъ, ужъ ты какъ хочешь, а двадцать рублей мнѣ всѣ отдай, иначе поссоримся,-- рѣшительнымъ тономъ сказала Копровская.
   

XXV.

   Второй спектакль въ театрѣ "Санъ-Суси" по сбору былъ плоше перваго. Въ третій спектакль поставили переводную мелодраму, но было холодно, моросилъ дождь, и театръ былъ пустъ болѣе чѣмъ на половину. Передъ началомъ спектакля комикъ Колотухинъ заглянулъ черезъ дырочку занавѣса въ зрительный залъ и, прищелкнувъ языкомъ, сказалъ актерамъ:
   -- Какъ пустыня Аравійская, по которой шли евреи изъ Египта въ землю Ханаанскую. И замѣчательно... Посмотрите... Куда ни взглянешь -- все носатые Мошки и Іоськи сидятъ.
   -- Это кредиторы Чертищева,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Караулятъ мзду. Я видѣлъ ихъ давеча въ саду. Они часовъ съ трехъ дня сюда забираются.
   -- Да не можетъ быть, чтобъ у него было столько кредиторовъ. Тутъ и въ креслахъ, и въ ложахъ Шмули и Ривки. Вонъ глазастая Ривка въ трехъэтажной шляпкѣ съ перомъ въ ложѣ сидитъ. Колотухинъ опять смотрѣлъ въ дырочку.
   -- А это ужъ, должно быть, публика,-- пояснилъ режиссеръ Утюговъ.-- Чертищевъ что дѣлаетъ? Онъ вчера кой-кому изъ жидовъ дѣлалъ уплату процентовъ билетами за половинную цѣну -- и вотъ они должно быть продали эти билеты своимъ-же жидамъ.
   -- Евреи любятъ спектакли,-- вмѣшался въ разговоръ любовникъ Чеченцевъ.-- Въ прошломъ году лѣтомъ я ѣздилъ съ товариществомъ, мы въ Бердичевѣ дали двѣнадцать спектаклей и взяли хорошія марки. Жарища была ужасная, гримировка на лицахъ не держится, замазка на парикахъ отваливается, а они сидятъ въ театрѣ, платками отираются и семь потовъ съ нихъ сходитъ.
   Въ третій спектакль Чертищевъ подносилъ черезъ оркестръ по букету Малковой и Жданковичъ и ихъ пришлось вызвать при самыхъ жидкихъ хлопкахъ. Аплодировали только билетеры да офиціанты изъ ресторана.
   А въ слѣдующемъ актѣ, когда Малкова, по совѣту Лагорскаго, подносила себѣ корзинку съ искусственными цвѣтами и не предупредила объ этомъ Чертищева, ее вызывали только два поставщика ресторана: мясникъ Завитковъ и рыбакъ Фокусовъ -- молодой франтоватый купчикъ, съ которыми познакомился Лагорскій въ буфетѣ. А немногочисленная другая публика безмолвствовала. Малкова бѣсилась.
   -- Возмутительное равнодушіе!..-- пробормотала совсѣмъ спроста актриса Жданковичъ, но Малковой почему-то показалось, что Жданковичъ сказала это обиднымъ тономъ и съ язвой. Она набросилась на нее, наговорила ей колкостей, та не осталась въ долгу, и вышла сцена.
   Чертищевъ бѣгалъ по уборнымъ актеровъ и твердилъ всѣмъ одно:
   -- Все противъ насъ... И природа, и люди... Вообразите, третій день передъ самымъ спектаклемъ дождь! Ну, пойди онъ хоть послѣ перваго акта -- совсѣмъ-другой оборотъ. Съ утра по телефону хорошо мнѣ извѣстные театралы просили двѣ ложи оставить, если дождя не будетъ -- и не пріѣхали.
   -- Да вѣдь все равно, я думаю, уплатить должны за ложи, если честные люди и вамъ извѣстны они,-- замѣтилъ кто-то изъ актеровъ.
   -- Сказано было подъ условіемъ: если не будетъ дождя.
   Относительно ложъ Чертищевъ вралъ.
   -- Сейчасъ приходили изъ "Карѳагена" и сказывали...-- проговорилъ Колотухинъ.-- Тамъ не дурно. Не полный сборъ, но публики достаточно.
   -- Голубчикъ, Алексѣй Михайлычъ, тамъ кабинеты привлекаютъ!-- воскликнулъ Чертищевъ.-- Тамъ кабинеты... Кабинеты и три хора пѣвицъ... Сдѣлано условіе, чтобы въ кабинеты входили по первому требованію публики. А у насъ ничего этого нѣтъ. У меня въ садовомъ персоналѣ ни одного женскаго хора. Вѣдь я хлопочу о поднятіи чистаго искусства.
   -- А вотъ погрязнѣе-то искусство, стало-быть, попрактичнѣе будетъ.
   -- Несогласенъ!-- завопилъ Чертищевъ, потрясая длинными волосами и откидывая ихъ назадъ пальцами въ брилліантовыхъ кольцахъ,-- Въ "Карѳагенѣ" купецъ-съ, тамъ у него свой ресторанъ, свой собственный, а у меня онъ сданъ другому лицу. Тамъ театръ при ресторанѣ, а у меня ресторанъ при театрѣ. Да-съ... Я хлопочу о чистомъ искусствѣ, а для Артаева это пустой звукъ. Онъ и слова-то этого не выговоритъ. Ему, говорятъ, кто-то сказалъ, что у него плохой резонансъ въ театральномъ залѣ, а онъ улыбнулся, да и отвѣчаетъ; "ежели испортился -- купимъ новый-съ"...
   -- Полноте. Это старый анекдотъ. Я его читалъ гдѣ-то,-- замѣтилъ Чеченцевъ.
   -- Можетъ быть и старый, но это произошло именно съ Артаевымъ. Резонансъ хотѣлъ въ рынкѣ купить!
   Прошла недѣля. Погода поправилась, но сборы не поправлялись. Труппа пріуныла. Актеры и актрисы просили денегъ, а Чертищевъ сидѣлъ безъ гроша.
   -- Не могу, не могу, господа... Дайте мнѣ отдышаться-то,-- отвѣчалъ онъ.-- Вѣдь вы просите авансомъ, и въ авансѣ я вправѣ вамъ отказать. Жалованье у насъ пятнадцатаго числа и перваго -- и пятнадцатаго вы получите. Какіе-бы сборы ни были, но получите. Какъ пеликанъ разорву грудь свою и напитаю васъ...
   -- Да ужъ это мы, Иванъ Ксенофонтычъ, слышали...-- уныло говорилъ кто-нибудь въ конторѣ.-- Но вѣдь согласитесь сами, пить, ѣсть надо, а здѣсь столица, все дорого.
   -- Столуйтесь у насъ въ ресторанѣ,-- предлагалъ Чертищевъ.-- Двадцать пять процентовъ скидки, и я поручусь за васъ передъ содержателемъ ресторана. Деньги будемъ вычитать при жалованьѣ.
   -- Въ "Карѳагенѣ" актерамъ пятьдесятъ скидываютъ,-- возражали ему.
   -- Знаю-съ. У Артаева свой ресторанъ, онъ можетъ, онъ бьетъ по двумъ -- и по театру, и по ресторану, а я насилу и двадцать-то пять процентовъ въ скидкѣ выторговалъ. Да, наконецъ, и карта его въ полтора раза выше.
   Видя, что и при хорошей погодѣ сборы не поправляются въ театрѣ "Сапъ-Суси", нѣкоторые изъ труппы стали говорить Чертищеву:
   -- Надо переходить на болѣе легкій репертуаръ, Иванъ Ксенофонтычъ. Нельзя лѣтомъ душить публику "Коварствомъ и любовью"...
   -- Ни за что-съ... Какъ можно въ одну дудку дудѣть! Тамъ легкій репертуаръ, здѣсь легкій... Въ четырехъ мѣстахъ легкій, и мы вдругъ пойдемъ у всѣхъ въ хвостѣ...
   -- Да вѣдь всѣ эти "Каширскія старины" народные театры даютъ за полтинникъ, а у насъ первый рядъ креселъ пять рублей, за рубль-то билетъ у чорта на куличкахъ.
   -- Погодите... Поставимъ "Царя Ѳедора Иваныча" и будемъ брать полные сборы. "Ѳедоръ Иванычъ" выручитъ, эту пьесу любятъ. А перейдемъ мы на легкій репертуаръ, такъ гдѣ-же чистое-то искусство? А на Артаева вы не зарьтесь, если онъ беретъ кое-какіе сборы. Онъ беретъ не легкой комедіей, а совсѣмъ другимъ. Да-съ... совсѣмъ другимъ!-- подмигивалъ Чертищевъ.-- А по его стопамъ я не пойду. Мерси. Не пойду.
   Ждали пятнадцатаго числа, получки жалованья, какъ манны небесной, но оно было далеко. Чертищевъ терялъ довѣріе въ глазахъ актеровъ. Чуть не каждый часъ про него разсказывали какія-нибудь обстоятельства, роняющія его кредитъ.
   Утромъ Тальниковъ всѣмъ и каждому разсказывалъ подъ строжайшимъ секретомъ, что Чертищевъ успѣлъ уже растратить залогъ содержателя вѣшалокъ и залоги билетеровъ и. швейцаровъ.
   -- Да это самое обыкновенное дѣло,-- спокойно возражалъ Колотухинъ.-- Всѣ такъ дѣлаютъ.
   Вечеромъ прошелъ слухъ, что Чертищевъ взялъ будто-бы на прокатъ хорошій рояль для репетированія хора и тотчасъ-же его заложилъ.
   Нѣкоторые покачивали головами и высказывали сомнѣніе, говоря:
   -- Зачѣмъ-же ему закладывать чужой рояль и лѣзть въ уголовное дѣло, если у него покуда еще всѣ пальцы брилліантовыми кольцами унизаны!
   -- Да можетъ быть брилліанты-то въ кольцахъ не настоящіе.
   -- А какъ оставитъ насъ пятнадцатаго числа на бобахъ, не заплатитъ жалованья, такъ вотъ вамъ и брилліантовыя кольца!-- заключилъ кто-то.
   

XXVI.

   А Лагорскаго съ женой все шли нелады.
   Та, мучимая ревностью къ Малковой, дѣлала ему ужасныя сцены, такъ что онъ серьезно подумывалъ переѣхать съ ея квартиры. Сцены эти сдѣлались еще болѣе несносными съ тѣхъ поръ, какъ Настина поселилась рядомъ съ Малковой. Какъ Лагорскій ожидалъ, такъ и вышло. Настина въ тотъ-же день вечеромъ, какъ увидала Лагорскаго на балконѣ у Малковой съ чашкой кофе въ рукахъ, встрѣтившись съ его женой во время спектакля, передала ей о посѣщеніи Лагорскимъ утромъ Малковой. А Лагорскій, вернувшись съ завтрака Малковой домой и вручая женѣ десятирублевый золотой для отсылки сыну Васѣ на дорогу въ Петербургъ, увѣрялъ, что онъ все утро провелъ въ конторѣ у антрепренера Чертищева и завтракалъ съ нимъ. Встрѣтившись съ мужемъ дома послѣ спектакля, Копровская разъярилась, какъ мегера, часа два поносила его, плакала, впадала въ истерику, и когда голодный Лагорскій попросилъ что-нибудь закусить, не велѣла Фенѣ ничего давать ему. Онъ убѣжалъ изъ дома, появился опять въ саду "Санъ-Суси" и, поѣвъ въ ресторанѣ на скорую руку, напился тамъ, встрѣтился съ музыкантами изъ оркестра, отправился къ нимъ на квартиру пить пиво и прокутилъ до утра.
   На другой день опять сцена. Мстя Лагорскому, жена не заказала дома горничной Фенѣ обѣда и весь день питалась съ ней только кофе и колбасой. Лагорскій снова ушелъ изъ дома, обѣдалъ въ какомъ-то маленькомъ ресторанчикѣ на Невѣ и долго обсуждалъ наединѣ, куда ему выѣхать -- къ Малковой, которая его приглашала къ себѣ, или нанять комнату подальше отъ жены, Малковой и Настиной.
   "Малкова тоже ревнива... ужасно ревнива...-- думалъ онъ.-- Разсердится, такъ прямо выгоняетъ отъ себя, дуется по долгу, по нѣсколько, дней, и съ ней потомъ очень и очень трудно примиреніе. Она въ этомъ отношеніи хуже жены... Жена отходчива... Разсердится, вспылитъ, поругаетъ, поточитъ, какъ ржа желѣзо, а на слѣдующій день, много-много къ вечеру ужъ и угомонилась до новой вспышки. У жены вспышки ревности часты, а у Малковой рѣдки, но если ужъ Малкова закуситъ удила, то на нѣсколько дней, на недѣлю... Очень хорошо я помню наше житье-бытье съ ней въ Казани,-- вспоминалъ онъ.-- Разъ цѣлую недѣлю, какъ говорится, рвала и метала и въ отместку мнѣ послѣ спектаклей ѣздила на пикники съ компаніей офицеровъ... Живо мнѣ это представляется... А истерики-то какія бывали? Настоящія истерики... Разъ съ Мишкой Курицынымъ сыномъ я насилу ее въ чувство привелъ. А въ другой разъ онъ ѣздилъ тоже по случаю ея истерики ночью, подъ утро, въ аптеку, оборвалъ колокольчикъ, будя провизора, вытащилъ этотъ колокольчикъ съ корнемъ и попалъ за это въ полицію... На утро пришлось и его-то выручать, извиняться въ аптекѣ, платить за колокольчикъ"...
   Все это живо проносилось въ воображеніи Лагорскаго.
   "По характеру своему Настина куда лучше...-- продолжалъ онъ разсуждать.-- Бывало, во время размолвки въ Симбирскѣ и въ сценахъ ревности она только плачетъ, реветъ, какъ корова, слезами горючими заливается, не пьетъ, не ѣстъ сама, только попреки, но ни ругательства, ни глупой мести я отъ нея никогда не видѣлъ. Ни разу... Только одинъ разъ бросила она въ меня во время ссоры чашкой съ чаемъ, но это было такъ мило, такъ комично, что потомъ, утихнувъ, она сама смѣялась. "Да вѣдь ты, говоритъ, меня раздразнилъ, какъ собачонку... И собаченку раздразнить, ласковую собачонку, такъ она укуситъ". Ахъ, да... Разъ, обидѣвшись за что-то на меня, напилась пьяною... Да вѣдь какъ напилась-то!-- вспомнилъ Лагорскій про Настину и улыбнулся.-- Прекомичная бабенка! Спросила въ номерѣ изъ ресторана бутылку шампанскаго... шампанскаго непремѣнно, и выпила бутылку въ десять минутъ -- и, разумѣется, явились послѣдствія... Ахъ, какъ потомъ она мучилась! Какъ болѣла у ней голова! А я ее кормилъ селедкой для поправки головы и отпаивалъ сельтерской водой".
   При этихъ воспоминаніяхъ Лагорскій, хотя и сидѣлъ одинъ, но даже разсмѣялся, такъ что служившій ему лакей сталъ коситься на него.
   "А она милая! Добрая, хотя и болтушка... Вотъ ужъ кому никакой тайны-то повѣрить нельзя -- все разболтаетъ,-- обсуждалъ Лагорскій характеръ Настиной.-- Что у ней на умѣ, то и на языкѣ... И хитрости въ характерѣ никакой... Прямо незлобивая... Глуповата немножко -- оттого... Ну, да это не бѣда... Для женщины даже, пожалуй, лучше, когда она глуповата. А характеръ прекрасный, веселый, неунывающій. Вотъ кто, бывало, утѣшалъ-то меня въ трудныя, непріятныя минуты! Это Настя Настина. Въ ней есть что-то игривое, кошачье. И какъ она умѣетъ приласкаться, утѣшить наболѣвшую душу, развеселить своей игривостью! И до денегъ не жадна. Есть деньги, нѣтъ -- ей все равно... Да и не умѣетъ она беречь ихъ. Прямо безсребреиница... И кто, кто у ней, бывало, въ Симбирскѣ не выпрашивалъ денегъ! Конечно, по мелочамъ давала. Гдѣ-бы ей большія-то деньги взять! Но давала. Былъ у насъ маленькій актеръ Хохряковъ... Выпивать любилъ... но забавный. И все закладывалъ свою шубу за пять рублей. Такъ Настина раза четыре въ зиму ему шубу выкупала... тулупчикъ его. Морозъ... Хохряковъ дрожитъ безъ шубы... "Хохряковъ, вы опять безъ шубы"? "Въ ученье отдалъ, Настасья Ильинишна... Очень деньги были нужны". "А за сколько"? "За пять рублей". "Ахъ, бѣдный! Ну, вотъ вамъ пять рублей. Выкупайте шубу". И такъ раза четыре или пять въ зиму. А ужъ получить отъ этого Хохрякова обратно нельзя было ни копѣйки. Онъ никому не платилъ. Да и не изъ чего платить было... На выхода у насъ служилъ. Пустяки получалъ".
   Лагорскій спросилъ себѣ пива, скрутилъ и закурилъ новую папироску и сталъ обсуждать дальше.
   "Сойтись развѣ опять съ этой Настиной? Она будетъ очень рада и приметъ съ распростертыми объятіями. У ней, какъ кажется, никого теперь нѣтъ, никакой привязанности,-- мелькало у него въ головѣ.-- А для того, чтобы не находиться бокъ-о-бокъ съ Малковой, просить переѣхать ее изъ ея теперешняго помѣщенія".
   Черезъ минуту ужъ онъ думалъ иначе:
   "Нѣтъ, одному лучше жить! Зачѣмъ совмѣстное сожительство! Только ссоры и ссоры... Вотъ у меня теперь съ женой что, кромѣ ссоръ? Каждый день ворчанье. Никакой свободы... Во всемъ давай отчетъ. Какъ ни смирна Настина, но вѣдь и ей придется давать отчетъ. И она будетъ спрашивать, гдѣ былъ, что дѣлалъ. Какая это жизнь! Ужъ расходиться съ женой и жить съ другой, такъ лучше совершенно одному жить, особнякомъ, безъ присмотра. Нельзя къ Настиной заходить, потому что около ея квартиры живетъ Малкова, такъ можетъ сама Настина ко мнѣ приходить. Такъ лучше"...
   Лагорскій сдѣлалъ нѣсколько глотковъ пива, затянулся папироской и рѣшилъ:
   "Пойду сейчасъ къ Настиной. Она теперь, по всѣмъ вѣроятіямъ, дома. Попробую какъ-нибудь проскользнуть къ ней, чтобы не замѣтила Малкова. Надо посмотрѣть и попытаться, нельзя-ли пройти къ Настиной какъ-нибудь съ задворокъ, съ другой улицы. Вѣдь тутъ вездѣ задворки. Пойду, попытаюсь. Я теперь раздраженъ, въ душѣ кавардакъ какой-то... Скверно, скверно... Душа ищетъ покоя, и Настина успокоитъ меня. Она всегда производила на меня умиротворяющее дѣйствіе".
   Онъ допилъ пиво, разсчитался съ слугой и отправился къ Настиной.
   Подходя къ дачамъ Настиной и Малковой, Лагорскій издали остановился и сталъ смотрѣть на ихъ балконы. На балконахъ ни Настиной, ни Малковой не было. Двери были затворены.
   "Авось, и такъ проскользну къ Настиной незамѣченнымъ". На балконѣ Малковой не видать,-- подумалъ Лагорскій и тихо, не спуская глазъ съ дачи Малковой, сталъ пробираться къ дачѣ Настиной.
   Вотъ ужъ онъ у дачи, гдѣ живетъ Настина. Онъ постоялъ немного и взялся за калитку палисадника, чтобы войти въ нее и направиться къ Настиной, какъ вдругъ съ балкона Малковой раздался возгласъ:
   -- Василій Севастьянычъ, куда это вы?
   Онъ вздрогнулъ, поднялъ голову и увидалъ, что на своемъ балконѣ стоитъ Малкова.
   "Попался, чортъ возьми"! подумалъ онъ и совсѣмъ смѣшался, но, наконецъ, въ головѣ его мелькнула мысль оправдаться, и онъ отвѣчалъ:
   -- Иду къ вамъ, но думаю вотъ зайти къ музыкантамъ, которые живутъ здѣсь. Вчера я былъ въ ресторанчикѣ на берегу и музыканты эти были... Вотъ эти, что здѣсь живутъ. Я былъ съ зонтикомъ, поставилъ его въ уголокъ, а потомъ зонтика не оказалось. Такъ хочу спросить, не захватилъ-ли кто изъ музыкантовъ мой зонтикъ. Они пиво въ ресторанчикѣ пили...
   -- Ой, зонтикъ-ли тутъ?-- погрозила ему пальцемъ Малкова.-- Не другое-ли что? Мнѣ кажется, вы просто къ жилицѣ музыкантовъ шли.
   -- Зонтикъ, зонтикъ, Вѣра Константиновна. Хорошій зонтикъ,-- увѣрялъ Лагорскій.-- Впрочемъ, за зонтикомъ я могу и потомъ зайти, а теперь къ вамъ. Я къ вамъ шелъ.
   Лагорскій тяжело вздохнулъ, вошелъ въ проулокъ и осторожно держась около рѣшетки, заросшей кустами акацій, съ разсчетомъ, чтобы не быть замѣченнымъ Настиной, пробрался на лѣстницу Малковой.
   

XXVII.

   Такъ неудачей и кончилась первая попытка Лагорскаго проникнуть къ Настиной. Это еще болѣе придало ему рѣшимость непремѣнно немедленно-же переѣхать отъ жены на отдѣльную квартиру. Онъ сидѣлъ у Малковой, пилъ кофе и разсказывалъ:
   -- Ищу себѣ одну или двѣ комнаты. Безповоротно рѣшилъ уѣхать отъ жены. Неудобно. Ужасный характеръ.
   -- Зачѣмъ-же тебѣ искать комнату, если ты можешь переѣхать ко мнѣ,-- сказала Малкова.-- Я съ тебя возьму столько-же, сколько брала и твоя жена. Даже меньше. Я не барышница. У меня и столъ хорошій, и все... Груша стряпаетъ очень недурно.
   -- Нѣтъ, милушка, это тоже неудобно. Я хочу свободы, абсолютной свободы. И живя каждый отдѣльно, мы будемъ больше любить и уважать другъ друга.
   Лагорскій говорилъ это съ достоинствомъ, увѣренно, сидя за стаканомъ кофе, заложа ногу на ногу и покуривая папироску.
   -- Какой вздоръ!-- покачала головой Малкова.-- Впрочемъ, понимаю, какая это свобода. Ты хочешь волочиться направо и налѣво. Эта свобода нужна тебѣ, чтобъ принимать у себя на квартирѣ разныхъ "фисташекъ".
   Малкова почему-то называла женщинъ легкаго поведенія фисташками.
   -- Ни то, ни другое, ни третье,-- проговорилъ Лагорскій,-- Просто мнѣ надоѣло женское иго. Хочу дышать полегче. Согласись сама, что вѣдь и ты мучила меня три дня своими капризами. Выгнала отъ себя, дулась.
   -- Я дулась за дѣло. Я сколько разъ говорила: не могу я тебя дѣлить. Или весь иди, или совсѣмъ мнѣ не надо тебя.
   -- Но вѣдь это-же гнетъ, деспотизмъ, прямо тиранство. И изъ-за чего? Только изъ-за подозрѣнія...
   -- Вовсе не изъ-за подозрѣнія. Я прошу тебя провести со мной вечеръ, поужинать, а ты бѣжишь къ другой женщинѣ. И попросила-то я тебя всего въ первый разъ. Наконецъ, въ тотъ вечеръ у меня былъ мигрень и были ужасно нервы разстроены.
   -- А тутъ ужъ не будетъ никакихъ нервовъ и никакой мигрени,-- съ убѣжденіемъ стоялъ на своемъ Лагорскій.-- У тебя нервы, у Копровской нервы, и все это на одного вола... И мнѣ ужъ прямо невтерпежъ. Ты знаешь, она сегодня изъ-за нервовъ оставила меня безъ обѣда. Она не велѣла стряпать, питалась вмѣстѣ съ горничной колбасой съ кофеемъ, и я долженъ былъ бѣжать обѣдать въ ресторанъ! Войди въ мое положеніе.
   -- Вошла. И изъ всего этого вижу, что Копровская для тебя больше, чѣмъ хозяйка.
   -- Больше...-- кивнулъ головой Лагорскій.-- Но совсѣмъ не то, что ты думаешь. Ты забываешь, что я съ ней связанъ сыномъ. У насъ сынъ. Она его выписываетъ на каникулы сюда, требуетъ ему отъ меня денегъ на дорогу и обмундировку, а я совсѣмъ безъ денегъ. Я весь заложился, отдалъ за тебя восемьдесятъ рублей твоему мужу. У Чертищева выпросилъ только гроши. Сижу прямо на бобахъ. Даю ей на сына десять рублей -- скандалъ. Она перестаетъ стряпать, лишаетъ меня моего-же обѣда, и я бѣгу изъ дома, остаюсь безпріютнымъ.
   -- Восемьдесятъ рублей я у тебя взяла заимообразно. Я тебѣ отдамъ ихъ,-- проговорила, вспыхнувъ, Малкова.
   -- Я не для того это говорю, чтобы попрекнуть тебя, а для того, чтобы доказать деспотизмъ женскій. Не могъ я Копровской дать больше десяти рублей на сына -- и въ результатѣ скандалъ.
   -- Наконецъ, переѣхавъ ко мнѣ на квартиру, ты можешь зажить у меня эти несчастные восемьдесятъ рублей.
   -- Нѣтъ, милочка, я безповоротно рѣшилъ одинъ жить,-- твердо сказалъ Лагорскій.-- Можетъ быть возьму къ себѣ Мишку Курицына сына... Возьму для компаніи и для услугъ. Онъ парень услужливый... Иногда свезетъ чемоданъ съ гардеробомъ въ театръ, стащитъ мой нессесеръ съ гримировкой въ уборную. Кромѣ того, его всегда куда-нибудь послать можно, что-нибудь поручить. По всѣмъ вѣроятіямъ, я буду съ нимъ жить. А ты будешь иногда заходить ко мнѣ послѣ спектакля чай пить. Сегодня ты у меня, завтра я у тебя.
   -- А на третій день Настина къ тебѣ забѣжитъ по старой памяти.
   -- Что ты, Вѣруша! Опять ревность.
   -- Брось. Вѣдь она все мнѣ разсказала, въ какихъ отношеніяхъ съ тобой была въ Симбирскѣ. Я и не спрашивала ее, а она разсказала. Выхожу я на свой балконъ, а она тоже на своемъ торчитъ... "Позвольте познакомиться, сосѣдка. Я тоже актриса. Въ "Карѳагенѣ" служу". Ну, что-жъ мнѣ дѣлать? Не плюнуть-же ей въ отвѣтъ. Ну, "очень пріятно", говорю. А она и начала: "у васъ вчера былъ Лагорскій, а это нашъ общій знакомый. Я служила съ нимъ въ Симбирскѣ и знаю его хорошо, очень хорошо, даже совсѣмъ хорошо"... И пошла, и пошла, и пошла... Прямо хвасталась передо мной своими отношеніями къ тебѣ... Вотъ и она забѣжитъ къ тебѣ, прежнее вспомнить,-- прибавила Малкова, надувшись, и отвернулась.
   -- Никакихъ у ней ко мнѣ отношеній не существуетъ, милушка,-- смущенно отвѣчалъ Лагорскій.
   -- И мадамъ Копровская забѣжитъ иногда къ тебѣ. А затѣмъ фисташка номеръ первый, номеръ второй, номеръ третій, номеръ четвертый. Вотъ что тебѣ надо. Вотъ какой свободы ты хочешь... О, я тебя знаю! Вѣдь ты бабникъ. И давеча ты лѣзъ къ сосѣдямъ вовсе не за зонтикомъ, а прямо къ Настиной.
   -- Совершенно напрасно, Вѣруша, это говоришь. Обижаешь.
   -- Вотъ ужъ не напрасно-то. Ну, да все равно. Только ты знай, что ужъ я-то къ тебѣ -- ни ногой,-- закончила Малкова.
   "Кругомъ вода... Ничего не подѣлаешь. Охъ, бабы! Сами на себя сплетничаютъ и другъ на друга,-- думалъ Лагорскій, уходя отъ Малковой.-- А у Настеньки языкъ положительно даже ни съ одной, а съ двумя дырками. Женѣ насплетничала, что я у Малковой былъ, а передъ Малковой и про себя все выворотила. И угораздило это ее переѣхать рядомъ съ Вѣрушей"!
   Малкова надѣла кофточку, накинула на голову черный кружевной шарфъ и провожала Лагорскаго. Когда они вышли изъ комнатъ и проходили въ проулочкѣ мимо дачи Настиной, Малкова, иронически улыбаясь, напомнила ему о зонтикѣ и сказала:
   -- Что-жъ къ музыкантамъ за зонтикомъ не заходишь? Или ужъ не стоитъ искать?
   -- Что ужъ тебя раздражать!-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Про зонтикъ ужо въ спектаклѣ въ оркестрѣ спрошу. Здѣсь, на этой дачѣ и музыкантъ изъ нашего оркестра живетъ.
   -- Ну, вотъ видишь. Къ Настиной ты давеча лѣзъ, а вовсе не къ музыкантамъ за зонтикомъ. Настина была тебѣ нужна, а вовсе не зонтикъ, но я-то тебя увидала и перехватила, иначе-бы ты былъ у нея.
   Они вышли за ворота. Вдругъ имъ вслѣдъ раздался возгласъ:
   -- Лагорскій, здравствуйте!
   Онъ обернулся; на балконѣ стояла Настина. Она была опять съ распущенными по плечамъ волосами и весело улыбалась ему.
   "Тьфу ты пропасть! Словно чортъ имъ шепчетъ обо мнѣ! И эта увидала... Проклятіе какое-то надо мной виситъ",-- выругался онъ про себя, по поклонился Настиной и произнесъ:
   -- Здравствуйте, Настасья Ильинишна. Какъ ваше здоровье?
   -- Ничего. Изводятъ только знакомые своей неучтивостью. Вотъ и вы... Визиты дамамъ дѣлаете, а чтобы къ бѣдной Настиной зайти! А она, бѣдная, какъ монашенка живетъ.
   -- Какъ-нибудь въ другой разъ, Наетасья Ильинишна.
   Малкова злилась.
   -- Хороша монашенка! Ахъ, дрянь! Нахалка! пробормотала она себѣ подъ носъ и, чтобы подразнить Настину, взяла его подъ руку.-- Ну, что-жъ, ступай къ ней... Сдѣлай ей визитъ.... Милуйся, цѣлуйся съ ней...-- сказала она ему.
   -- Зачѣмъ-же это? Съ какой стати?-- отвѣчалъ Лагорскій.
   Онъ былъ, какъ на иголкахъ. Малкова шла съ нимъ подъ руку. Они приближались къ дачѣ Копровской. Малкова говорила ему:
   -- У меня ты пилъ сейчасъ кофей, а теперь я къ тебѣ зайду чаю напиться. Угощай меня. Кстати, посмотрю твое житье-бытье. Что ты? Что съ тобой?-- быстро спросила она его и взглянула ему въ лицо.
   Лагорскаго въ этотъ моментъ всего какъ-то передернуло. Лицо вспыхнуло и было красно.
   

XXVIII.

   Предложеніе Малковой побывать у Лагорскаго ошеломило его. Онъ отвѣтилъ не вдругъ.
   -- Знаешь что, Вѣруша...-- сказалъ онъ, пожевавъ губами.-- Копровская теперь въ такомъ возбужденномъ состояніи, что я не совѣтовалъ-бы тебѣ идти ко мнѣ. Прямо скандалъ выйдетъ. Она приметъ тебя на рога.
   -- Да какъ-же она смѣетъ, если она, какъ ты говоришь, только квартирная хозяйка!-- вся вспыхнула Малкова.
   -- Изъ-за того-то она и подниметъ скандалъ, что она квартирная хозяйка. Я объявилъ ей, что съѣзжаю отъ нея съ квартиры, и она подозрѣваетъ причиной тебя, что я къ тебѣ переѣзжаю. А мой выѣздъ для нея умаленіе доходовъ. Вѣдь я перестану ей платить за столъ и комнату,-- вывертывался Лагорскій.
   Онъ вралъ. Женѣ онъ еще не объявлялъ, что съѣзжаетъ отъ нея.
   -- Кромѣ того, у насъ сегодня утромъ произошла большая сцена изъ-за сына,-- продолжалъ онъ.-- Она требовала, чтобы я послалъ сыну-гимназисту двадцать пять рублей, а я могъ дать только десять. Зачѣмъ на скандалъ лѣзть! Только непріятность получишь.
   Малкова посмотрѣла въ покраснѣвшее лицо Лагорскаго и произнесла:
   -- Какъ ты изолгался-то!.. Вертишься, какъ воръ на ярмаркѣ. Ну, чего ты мнѣ зубы-то заговариваешь! Просто ты не хочешь мнѣ показать, въ какихъ отношеніяхъ находишься съ женой. Ты сошелся съ ней вновь и вы живете, какъ мужъ и жена.
   -- Ничего подобнаго, и доказательствомъ служитъ то, что я завтра или послѣзавтра съѣзжаю отъ и ея съ квартиры. Вотъ ты увидишь. А теперь пойдемъ искать мнѣ квартиру. Билетиковъ много налѣплено на дачахъ.
   -- Удивляюсь твоему запирательству,-- покачала головой Малкова.-- Все ясно, какъ день, а ты отрекаешься. Ужъ если хочешь знать, то твоя-же ненаглядная Настина мнѣ разсказала, что ты сошелся вновь съ женой. Я и не спрашивала ее. а она сама передо мной высказала все это и очень печалится объ этомъ. Я стояла на своемъ балконѣ, она на своемъ и такъ и сыпала передо мной разсказами. Настина... А ей какъ не знать! Она служитъ съ твоей женой въ одной труппѣ.
   -- Не знаю...-- пожалъ плечами Лагорскій.-- Мало-ли что болтаетъ баба, у которой языкъ съ дыркой!
   -- Да не открещивайся, не открещивайся и не бойся. Я не пойду смущать твое семейное счастіе,-- съ насмѣшкой проговорила Малкова.-- Не пойду и квартиру тебѣ искать съ тобой. Съ какой стати? Ты можешь еще десять разъ передумать насчетъ квартиры и по прежнему остаться жить съ женой. А что до чаю -- пойдемъ въ нашъ садъ "Санъ-Суси". Ты меня тамъ угостишь чаемъ.
   Лагорскій весь засіялъ отъ радости.
   -- Конечно-же пойдемъ въ садъ. Что за радость на скандалъ лѣзть,-- заговорилъ онъ.-- Кстати, въ саду, въ буфетѣ мы поѣдимъ раковъ. Ты любишь раковъ? Бордолезъ или по-русски?
   Они свернули съ дороги и направились въ садъ "Санъ-Суси". Съ лица Малковой не сходила насмѣшливая улыбка. Лагорскій шелъ и думалъ:
   "Все выворочено наружу, благодаря этой Настиной. Теперь и запираться, и врать глупо. Ахъ, бабенка! Ахъ, языкъ противный! Болтушка, совсѣмъ болтушка. Какъ въ ней прежняя горничная-колотырка сказывается".
   Лагорскій и Малкова пришли въ садъ. Тамъ въ буфетѣ сидѣли и играли въ домино и пили пиво актеры ихъ труппы и между ними былъ Колотухинъ. Шелъ пятый насъ дня.
   -- Честь имѣю поздравить васъ съ новымъ антрепренеромъ,-- сказалъ онъ, здороваясь.
   -- Какъ съ новымъ антрепренеромъ?-- удивился Лагорскій.-- А Чертищевъ?
   Малкова также удивленно посмотрѣла на Колотухина. Тотъ продолжалъ:
   -- Чертищевъ взялъ къ себѣ въ дѣло компаньона -- еврея. Сейчасъ онъ водилъ его и рекомендовалъ намъ. Носъ, батенька, совсѣмъ греческій. Да что Греція! Лучше. Какъ у попугая.
   -- Ну-у-у?.-- протянулъ Лагорскій.-- Это значитъ, евреи совсѣмъ забираютъ въ руки Чертищева.
   -- Да ужъ забрали. Чего тутъ! Компаньонъ-то ужъ поговариваетъ объ опереткѣ.
   -- Кто-же у насъ можетъ пѣть въ опереткѣ?
   -- Жданковичъ, говорятъ, вызвалась. Потомъ Чеченцевъ. Она пѣла... Хотятъ по субботамъ легкіе спектакли... Еврей и меня спрашивалъ... Я говорю: могу, когда-то игрывалъ комиковъ... если прибавка жалованья будетъ.
   -- Зачѣмъ-же вы-то, Алексѣй Михайлычъ, вызвались! Солидный актеръ...-- попрекнула Колотухина Малкова.
   -- Да вѣдь погибаютъ, милая. Совсѣмъ погибаютъ на драмахъ-то. Сегодня вотъ только еще тридцать четыре рубля сбора въ кассѣ. Разумѣется, нашъ пеликанъ все на силы природы ропщетъ... Я его теперь называю не иначе, какъ пеликанъ... Чертищева... Но вовсе тутъ не силы природы, а тяжеловѣсныя пьесы. Чистое искусство... Прекрасная вещь это чистое искусство, но не лѣтомъ.
   Колотухинъ сидѣлъ на верандѣ. Лагорскій и Малкова помѣстились недалеко отъ него за столикомъ и спросили себѣ двѣ порціи раковъ и чаю. Въ ожиданіи ѣды они перекликались съ Колотухинымъ.
   -- Вѣдь и госпожа пресса насъ чехвоститъ за чистое искусство. Я вотъ сейчасъ перечиталъ кое-какія статейки о нашихъ спектакляхъ,-- сказалъ Колотухинъ, хлопая себя по карману, туго набитому газетами.-- Вездѣ все одно и тоже: "немногочисленная публика еле высидѣла пять актовъ... Спектакль затянулся за полночь, позѣвывающая публика еще съ третьяго акта стала перебираться въ буфетъ"... Что это, помилуйте!.. Вѣдь такія кислыя слова кого хочешь отвадятъ. Въ одномъ мѣстѣ, впрочемъ, сказано: "публика скучала, не взирая на прекрасную игру Малковой",-- обратился Колотухинъ съ улыбкой къ Малковой.-- Вы читали, барынька?
   -- Читала.
   Изъ буфетныхъ комнатъ вышелъ на веранду Чертищевъ. Рядомъ съ нимъ шелъ характерный носатый, пожилой еврей въ пальто нараспашку и въ сѣрой фетровой шляпѣ, надвинутой на.затылокъ. Онъ курилъ толстую сигару, держа ее въ рукѣ, на указательномъ пальцѣ которой сіялъ большой брилліантовый перстень. Въ груди сорочки блестѣли двѣ брилліантовыя запонки. Чертищевъ подвелъ къ Лагорскому и Малковой носатаго еврея, и отрекомендовалъ ихъ ему и его имъ такъ:
   -- А вотъ это два столпа нашей трупы, Аронъ Моисеичъ, на которыхъ у насъ все зиждется. Они насъ должны вывозить. А вамъ, господа, мои дорогіе товарищи, позвольте представить моего компаньона, Арона Моисеича Вилейчика... который съ сегодняшняго числа вступаетъ въ дѣло. Одному, господа, трудно слѣдить за такимъ большимъ дѣломъ, тѣмъ болѣе, что у меня не было надежныхъ помощниковъ. Я, какъ пеликанъ, разрывалъ свою грудь для нуждъ труппы, но чувствую, что одному трудно... Теперь насъ двое... Аронъ Моисеичъ тоже, какъ и я, любитъ искусство.
   -- Мы въ Одессѣ тоже большущаго кафешантанъ три года тому назадъ держали. Хорошаго буфетъ былъ... Поваръ французъ... настоящаго французъ...-- сообщилъ о себѣ Вилейчикъ.-- Также держали купальню и дѣло хорошаго было.
   Онъ и Чертищевъ подсѣли къ Малковой и Лагорскому.
   -- Алексѣй Михайлычъ, придвиньтесь къ намъ,-- обратился Чертищевъ къ Колотухину.-- Очень радъ, что я встрѣчаю трехъ столповъ нашей труппы вмѣстѣ. Надо поговорить объ искусствѣ, о предстоящихъ легкихъ перемѣнахъ,-- продолжалъ онъ.-- Дѣло въ томъ, что, прислушиваясь къ прессѣ и къ голосу публики, посѣщающей нашъ театръ, мы признали за благо... то-есть я и Аронъ Моисеичъ... признали за благо нѣсколько поразнообразить нашъ репертуаръ. Пока ставится у насъ "Царь Ѳедоръ Иванычъ", который насъ выручитъ съ лихвой... Онъ всѣхъ выручаетъ. Пьеса удивительная... Такъ вотъ пока онъ ставится, не худо-бы намъ ввести въ репертуаръ пару такъ называемыхъ ковровыхъ пьесъ. Пару хорошенькихъ комедій. Что вы играли, Вѣра Константиновна? Какія у васъ есть коронныя роли въ этого рода пьесахъ?-- обратился онъ къ Малковой.-- И у васъ также, Василій Севастьянычъ, и у васъ, Алексѣй Михайлычъ,-- кивнулъ онъ Лагорскому и Колотухину.-- Подумайте и составимъ совѣтъ. Сейчасъ придетъ нашъ режиссеръ Феофанъ Прокопьичъ и мы обсудимъ.
   -- Хорошаго есть пьеса "Уріель Акоста"...-- напомнилъ Вилейчикъ.
   -- Да вѣдь это-же драма,-- перебилъ его Чертищевъ.-- Мы, впрочемъ, поставимъ его.
   -- Я игралъ Акосту,-- сказалъ Лагорскій.
   -- А "Елена Прекраснаго" вы можете, мадамъ?-- обратился Вилейчикъ къ Малковой.
   -- Это оперетка. Въ опереткахъ я не играю, да никогда и не играла,-- отвѣчала Малкова.
   Къ нимъ подходилъ режиссеръ Утюговъ въ соломенной шляпѣ и сѣромъ пальто-крылаткѣ.
   

XXIX.

   "Ковровая" или салонная пьеса была выбрана.
   Новые компаньоны, Чертищевъ и Вилейчикъ, удалились. Режиссеръ Утюговъ продолжалъ сидѣть съ Лагорскимъ и Малковой, которые ѣли раковъ. Онъ насмѣшливо кивнулъ вслѣдъ удалявшемуся Чертищеву и пояснилъ:
   -- Пороху не хватило. Сунулся къ жиду насчетъ новаго займа -- не даетъ больше. Вотъ и пришлось взять въ компаньоны. И вѣдь что забавно: чему посмѣешься, тому и поработаешь. Какъ онъ смѣялся надъ афишами, гдѣ дѣвицы "фуроръ" фигурируютъ, и "первыя красавицы" и тому подобное, а съ завтрашняго въ афишѣ и у насъ "фуроръ". Шансонетная пѣвица Слозета названа ужъ первой красавицей Марсели и поставлена между двумя возгласами "фуроръ" съ восклицательными знаками.
   -- Да развѣ его дѣла такъ плохи?-- удивилась Малкова.
   -- Совсѣмъ не изъ красныхъ, иначе зачѣмъ-же ему было въ кабалу къ компаньону-то идти. Да и то сказать, началъ безъ гроша, на чужія. Венгерскій хоръ пѣвицъ выписываетъ. Сегодня агентъ былъ,-- продолжалъ разсказывать Утюговъ.-- Венгерскій хоръ изъ-за границы, да изъ Нижняго пріѣдетъ хоръ малороссійскихъ пѣвицъ. А надъ хорами тоже смѣялся.
   -- Получимъ-ли жалованье-то пятнадцатаго числа?-- тревожно проговорилъ Лагорскій.
   -- Да вотъ на новаго компаньона должны уповать.
   Лагорскій не пошелъ домой. Онъ остался въ саду до спектакля. За его чемоданчикомъ съ принадлежностями гримировки сходилъ къ нему домой Тальниковъ и, вернувшись, сообщилъ Лагорскому:
   -- У вашей супруги Настина сидитъ. Сбираются обѣ въ "Карѳагенъ".
   Лагорскаго передернуло.
   "Нанесенъ визитъ. Снюхались... То-то Настюша теперь выворотитъ женѣ про меня! Ну, да все равно! Вѣдь я сбираюсь уйти отъ жены. Но какова женщина! Ахъ, женщины! Какъ жена бранила эту Настину! Какъ поносила! А это что значитъ? Это значитъ, что Настина теперь съ обиды, что я сразу не бросился въ ея объятія, въ женину дудку запѣла, на сторону Копровской стала, меня поносить".
   Отправляясь на сцену, въ уборную, Лагорскій зашелъ въ кассу и спросилъ, каковъ сборъ.
   -- Не важенъ,-- отвѣчалъ кассиръ, пожимая плечами.-- Впрочемъ, погода хорошая и потомъ, къ началу спектакля, можетъ быть, поправится.
   Въ уборной сидѣли ужъ Колотухинъ и еще пожилой актеръ Замшевъ, сбираясь гримироваться. Вошла актриса Жданковичъ, небольшого роста худенькая женщина лѣтъ двадцати семи, очень недурненькая съ черными бѣгающими отъ предмета къ предмету глазками. Она была въ ловко сшитомъ полосатомъ розовомъ платьѣ съ бѣлой кружевной косыночкой на шеѣ и держала въ рукѣ листъ бумаги.
   -- Господа, умеръ суфлеръ Чуксаевъ, котораго вы всѣ знаете,-- начала она.
   -- Когда? Гдѣ?-- удивленно спросилъ Колотухинъ, крестясь.
   -- Въ больницѣ. Здѣсь... Давно ужъ хворалъ. Чахотка, должно быть... Зимой онъ служилъ въ "Фантазіи". Товарищи дѣлали складчину для него... А вотъ теперь хоронить надо. Не подпишете-ли что-нибудь, господа...
   -- Да вѣдь театральное общество, я думаю...-- проговорилъ Замшевъ.
   -- Что театральное общество! Онъ не былъ членомъ общества...
   -- Пилъ вѣдь онъ, не тѣмъ будь помянутъ,-- сказалъ Лагорскій и тоже перекрестился.
   -- Пить-то пилъ...-- отвѣчала Жданковичъ.-- Но вѣдь уже теперь покойникъ, что объ этомъ разсуждать. Подпишите, господа... Надо вѣнокъ... Семья осталась... дѣти... Надо и имъ помочь. Въ "Карѳагенѣ" тоже идетъ подписка...
   -- Въ "Карѳагенѣ" хорошіе сборы, а мы не сегодня такъ завтра, пожалуй, въ трубу вылетимъ!-- вздохнулъ Замшевъ.-- Сегодня просилъ въ конторѣ малую толику -- не дали. Ждите, говорятъ, до пятнадцатаго.
   -- Хоть сколько-нибудь,-- просила Жданковичъ.-- Съ міра по ниткѣ... Василій Севастьянычъ?..
   -- Да я подпишу, подпишу, что могу. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь мы не въ красныхъ обстоятельствахъ,-- далъ отвѣтъ Лагорскій.-- Ну, что-жъ, вотъ моя лепта... Рубль...
   -- Давайте больше. Вѣдь вы премьеръ. Тальниковъ рубль подписалъ.
   -- Премьеръ, да на бобахъ сижу. Ну, вотъ два рубля.
   Лагорскій выложилъ два рубля и подписалъ карандашемъ на бумагѣ.
   -- Алексѣй Михайлычъ... давайте и вы. Женѣ помочь надо, дѣтямъ,-- обратилась Жданковичъ къ Колотухину.
   -- Позвольте... Да суфлеръ Чуксаевъ никогда съ женой своей и не жилъ... Я не для того говорю, чтобъ не подписаться. Я дамъ рубль, но съ женой-то онъ не жилъ, стало быть и помогать ей нечего.
   -- Чуксаева-Маловская... Да какъ-же это такъ? Она здѣсь... Она играетъ въ народномъ театрѣ,-- сказала Жданковичъ.
   -- Знаю я Чуксаеву-Маловскую,-- стоялъ на своемъ Колотухинъ.-- Блондинка... прищуренные глаза и немного ротъ кривитъ, когда говоритъ. Я съ ней служилъ гдѣ-то. Суфлеръ Чуксаевъ съ ней лѣтъ пятнадцать ужъ какъ не жилъ. Она жила съ этимъ верзилой... трагикомъ... Какъ его? Вотъ еще что афиши-то на бенефисъ съ чертями выставлялъ.
   -- Гумлицкій...-- напомнилъ Замшевъ.
   -- Съ Гумлицкимъ, съ Гумлицкимъ,-- вотъ съ кѣмъ... Еще онъ ее разъ чуть не убилъ... Поднесла она ему по ошибкѣ рюмку керосину... Ну, да все равно. Вотъ вамъ рубль. А Чуксаевой-Маловской помогать не слѣдуетъ.
   -- Дѣти у ней!..
   -- Да не отъ него дѣти, а отъ верзилы... А ужъ если помогать, то у него былъ сынъ, дѣйствительно былъ... и онъ давалъ на него, дѣйствительно давалъ и посылалъ кое-что... Такая была въ Казани портниха, костюмерша при театрѣ.
   -- Матреша?-- подхватилъ Лагорскій.-- Помню.
   -- Матреша, Матреша. Матрена Силантьева...-- поддакнулъ Колотухинъ.-- Она иногда и на выходахъ была за разовыя... Такъ вотъ ей пошлите въ Казань. Она постоянно въ Казани живетъ. А Чуксаевой-Маловской давать не слѣдъ. У ней не отъ него дѣти. Только что фамилія-то... А не отъ него.
   Замшевъ тоже далъ рубль и сказалъ:
   -- Думалъ сегодня къ ужину корюшки копченой купить и захватилъ рубль. Ну, да ужъ берите.
   -- Да вѣдь Чуксаева и не проситъ, и не заявляетъ претензіи,-- проговорила Жданковичъ.-- Да врядъ-ли что-нибудь и останется отъ похоронъ и вѣнка...-- прибавила она и, забравъ деньги, удалилась изъ уборной.
   Колотухинъ сталъ приготовляться къ сценѣ. Онъ снялъ съ себя сюртукъ, жилетъ, крахмальную сорочку и аккуратно повѣсилъ все это на гвоздь на стѣнѣ. Затѣмъ вынулъ изъ кармана пальто ящичекъ съ красками, завернутый въ полотенце и положенный въ клеенчатый чехольчикъ, разложилъ все это передъ зеркаломъ на столѣ и, присѣвъ, сталъ гримироваться.
   -- Какъ сборъ-то?-- спросилъ онъ, обратясь къ Дагорскому.-- Вы говорите, что плохъ?
   -- Говорятъ, что плохъ.
   -- А какъ? Сколько?
   -- Кассиръ не сказалъ цифры, но говоритъ, что плохъ.
   -- Въ такомъ разѣ буду въ своихъ волосахъ играть. Не стоитъ парикъ надѣвать. Жарко...-- проговорилъ Колотухинъ, и сталъ гримироваться, накладывая темной краской морщины.-- А ничего въ этомъ суфлерѣ Чуксаевѣ никогда не было хорошаго. Разъ онъ меня какъ подвелъ! Разлюли малина. Сижу я на сценѣ... Начинаю пьесу... Поднимается занавѣсъ. Начинаю я говорить, а онъ въ будкѣ молчитъ, ничего не подаетъ и перелистываетъ книгу. Я ему знакъ... притопнулъ ногой... Молчитъ, опять роется. И вдругъ мнѣ изъ суфлерской будки шепчетъ: "не ту книгу захватилъ". Каково вамъ это покажется? Какое мое положеніе?
   -- Не ту пьесу взялъ?-- спросилъ Замшевъ.
   -- Въ томъ-то и дѣло. А я роли ни въ зубъ... Ну, сижу, вру, что въ голову пришло. Остановиться нельзя. Помощникъ режиссера за сценой, слушаетъ, что я что-то совсѣмъ изъ другой оперы говорю, и недоумѣваетъ, выпускать-ли ему актеровъ или не выпускать. А Чуксаевъ въ это время убѣжалъ изъ будки перемѣнять книгу... Не знаю, что дѣлать... Нюхаю табакъ, смотрю на часы, говорю: "что-же это она не идетъ?" Чтобъ время-то какъ-нибудь продлить.
   -- Положеніе хуже губернаторскаго,-- пробормоталъ Лагорскій.
   -- Чихнулъ,-- продолжалъ Колотухинъ,-- "и откуда это у меня насморкъ навязался?" А въ пьесѣ ничего этого нѣтъ. Наконецъ-то онъ, подлецъ, не тѣмъ будь помянутъ, лѣзетъ, сѣлъ въ будкѣ, говоритъ мнѣ: "нашелъ". Ну и началъ подавать. Будь молодой неопытный актеръ -- испугался-бы и со сцены убѣжалъ,-- закончилъ онъ и крикнулъ:-- Портной, что-жъ ты мнѣ одѣваться-то?..
   

XXX.

   Домой Лагорскій послѣ театра вернулся поздно. Жена пріѣхала раньше и ужъ спала.
   "Слава Богу, безъ сценъ"...-- мелькнуло у него въ головѣ, и онъ сталъ раздѣваться.
   Ему хотѣлось ѣсть. Онъ пошарилъ на подоконникѣ, гдѣ обыкновенно ставились остатки отъ обѣда, но ничего не нашелъ, кромѣ половины черствой трехкопѣечной булки. На столѣ стоялъ чайникъ съ остывшимъ чаемъ. Онъ размочилъ булку въ чаѣ, съѣлъ ее и думалъ:
   "Ну, что это за жизнь! Развѣ это жизнь? И это еще называется жить своимъ хозяйствомъ. Нѣтъ, съѣду. Рѣшительно съѣду завтра-же... Колотухинъ говоритъ, что черезъ дачу отъ него вывѣшены на окнахъ билетики, что отдается комната со столомъ".
   Полуголодный онъ легъ спать и вскорѣ заснулъ.
   Утромъ Копровская только-что проснулась и услышала шаги Лагорскаго, еще не выходя изъ своей комнаты, заговорила:
   -- Ну, мнѣ теперь все извѣстно, извѣстно доподлинно, гдѣ ты дни и ночи проводишь. Запираться нечего, я все равно не повѣрю.
   -- Да я и не намѣренъ запираться,-- спокойно отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Стало быть ужъ обезстыдился? Ну, что-жъ, отлично,-- продолжала Копровская.-- Теперь мнѣ понятно, отчего ты и на сына не могъ дать больше десяти рублей. Ты у Малковой днюешь и ночуешь. У этой скромницы, которая воды не замутитъ. Про нее говорятъ, что она при каждой двусмысленности глазки опускаетъ. Ясно, какъ Божій день, что на нее надо не мало денегъ. Неужели даромъ она приняла твой выборъ!
   -- Да я теперь ее и не выбиралъ. Она давно уже выбрана. Я съ ней въ Казани два сезона жилъ. А нынѣ только возобновилъ связь.
   Копровская трагически захохотала.
   -- И это говоритъ мужъ въ глава своей женѣ! Какая откровенность!
   -- Да вѣдь ты и раньше знала, что я съ ней жилъ, такъ что-жъ мнѣ скрываться. Откровенность лучше.
   -- Тогда мы были раздѣлены пространствомъ въ тысячу верстъ. Мы разошлись тогда. Теперь-же, когда судьба насъ свела вмѣстѣ, когда ты поклялся мнѣ все стряхнуть съ себя...
   -- Никогда я ни въ чемъ тебѣ не клялся. Сошелся-же съ тобой, чтобы имѣть семейный уголъ, домашній кусокъ, но увидавъ, что отъ тебя этого быть не можетъ, я и бросился къ другой женщинѣ.
   -- Врешь, врешь! Я ухаживала за тобой, старалась угодить тебѣ въ мелочахъ, исполняла твои капризы...-- заговорила Копровская.
   -- Да, два-три дня, а потомъ все это по-боку, начала меня поѣдомъ ѣсть и въ концѣ концовъ даже стала оставлять безъ завтрака и безъ обѣда.
   -- Наглецъ! Я тебя около обѣденнаго стола по часамъ ждала. Голодная ждала. Не садясь за столъ ждала. Ты мнѣ вралъ, что былъ занятъ, а на дѣлѣ слонялся по любовницамъ. И, наконецъ, обязана я развѣ кормить тебя, если ты на семью денегъ не даешь?
   -- Врешь! Я внесъ тебѣ хвою лепту за дачу.
   -- Двадцать-то пять рублей! Намъ прокормиться въ день два рубля стоитъ.
   -- И на ѣду давалъ. Но виноватъ-ли я, что я безъ денегъ, что театральная контора впередъ по выдаетъ? Впрочемъ, довольно, надоѣло мнѣ это слушать. Надо все прикончить. И объявляю я тебѣ, что я голодный съ тобой жить не могу и сегодня или завтра отъ тебя съѣзжаю,-- закончилъ Лагорскій.
   -- Къ Малковой? Такъ и знала!-- воскликнула Копровская и стала всхлипывать.
   -- Нѣтъ, не къ Малковой, а на отдѣльную квартиру. Одинъ буду жить. Надоѣли мнѣ женскіе капризы. Довольно. Натерпѣлся. Хочу дышать свободно. Я беру Тальникова для компаніи и поселяюсь съ нимъ.
   Произошла пауза. Копровская вышла изъ спальной неумывшаяся, въ одномъ бѣльѣ, съ накинутымъ на плечи платкомъ и продолжала плакать, уткнувшись на диванѣ въ подушку. Лагорскій говорилъ:
   -- Сама себя раба бьетъ. Ты вывела меня изъ терпѣнія. Довела до бѣлаго калѣнія. Какъ мальчишку стала оставлять безъ обѣда. Какая это жизнь!
   -- Врешь! Всего это только два раза и было, и то потому, что у меня расшатались нервы, была мигрень.
   -- И при нервахъ могла-бы поставить мнѣ на окно хоть какой-нибудь кусокъ колбасы на ужинъ, а я вчера вернулся домой голодный и голодный долженъ былъ спать лечь. Ты очень хорошо знаешь, что я всегда на ночь ѣмъ что-нибудь, знаешь -- и нарочно устроила мнѣ озорничество. Ну, и довольно, ну, я и кончаю наше сожительство.
   Она поднялась съ дивана, выпрямилась и закричала:
   -- Не смѣешь! Не имѣешь права покидать семью! У тебя сынъ есть! Къ намъ сынъ пріѣдетъ. Ты долженъ содержать сына! Давать на содержаніе.
   -- Отъ этого не отрекаюсь, но жить съ тобой подъ одной кровлей не въ силахъ,-- твердо отвѣчалъ Лагорскій,-- Сейчасъ иду искать себѣ комнату, найду и переѣду.
   Копровская умолкла. Она отправилась умываться и потомъ, накинувъ на себя капотъ, вышла къ Лагорскому и заговорила уже другимъ тономъ:
   -- Изъ-за какого-то одного обѣда и такъ обострять отношенія -- я этого не понимаю!-- сказала она.-- Ну, мало-ли что бываетъ между мужемъ и женой! Повздорятъ и потомъ помирятся. А то только съѣхались -- и вдругъ разставаться! Глупо.
   Она налила ему кофе, положила даже ложечкой въ стаканъ пѣнку изъ молочника. Но онъ отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ, Надежда Дмитріевна, это будетъ умно. Я такъ рѣшилъ. А сына я не забуду и на него ты получать отъ меня будешь. Насчетъ этого не опасайся.
   -- Что ты дѣлаешь -- сообрази. Какой примѣръ ты подаешь сыну,-- продолжала Копровская.-- Сознательно мальчикъ пріѣдетъ къ намъ погостить въ первый разъ. Ему ужъ тринадцать лѣтъ. Онъ все понимаетъ. Онъ поселится у меня и прежде всего спроситъ: "а отчего папа съ нами вмѣстѣ не живетъ?" Что я ему отвѣчу? Что я ему скажу?
   Лагорскій мѣшалъ ложечкой въ стаканѣ кофе и молчалъ.
   -- Мать и отецъ должны собой хорошіе примѣры показывать, а мы что покажемъ Васѣ?-- не унималась Копровская.
   -- Хорошаго примѣра при совмѣстномъ сожительствѣ тоже не покажемъ. Мы будемъ только грызться. Я не могу измѣнить свою жизнь, а ты будешь меня грызть, поѣдомъ ѣсть, оставлять безъ обѣда,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Даю тебѣ слово, что это не повторится. Я буду сдерживаться.
   "Ага! Вонъ какая перемѣна фронта!-- подумалъ Лагорскій,-- Только ужъ теперь, матушка, поздно. Я рѣшилъ".
   Онъ допилъ стаканъ кофе и проговорилъ:
   -- Очень радъ, что мы разстаемся безъ ссоры. Такъ и надо вообще. А Васѣ на его вопросъ, отчего мы не живемъ вмѣстѣ, ты можешь отвѣтить такъ: папа служитъ въ одномъ театрѣ, а мама въ другомъ. Что-же касается до Васи, то я возьму его и къ себѣ пожить на недѣльку.
   Лагорскій поднялся и сталъ одѣваться, чтобы уходить изъ дома.
   -- Ты это куда-же?-- спросила его Копровская.
   -- Въ театръ, на репетицію.
   -- Домой обѣдать придешь?
   -- Зачѣмъ-же мнѣ приходить, если я не вполнѣ увѣренъ, что обѣдъ будетъ.
   -- Будетъ, будетъ. Приходи. Я куплю къ обѣду телячью печенку и закажу приготовить ее съ лукомъ.
   -- Спасибо. Не трудись. Я пообѣдаю гдѣ-нибудь въ ресторанчикѣ на берегу.
   -- Съ Малковой?-- крикнула ему Коировская.
   -- Зачѣмъ-же съ Малковой! Можно угостить женщину разъ, но постоянно кормить ее обѣдами у меня на это средствъ нѣтъ. Да и не нужно ей этого. У ней всегда прекрасный свой обѣдъ есть, отлично приготовленный, всегда опрятно поданный, а не на черепкахъ...-- кивнулъ Лагорскій на тарелку съ отбитымъ краемъ, на которой лежалъ кусочекъ масла.
   -- А ты пробовалъ? Пробовалъ? Много разъ пробовалъ ея обѣдъ?-- закричала она.
   Онъ вышелъ изъ комнаты и сталъ уходить.
   Сзади его слышались истерическія слезы.
   

XXXI.

   Наступило пятнадцатое число, день, когда всѣмъ служащимъ въ театрѣ "Санъ-Суси" обѣщано было выдать жалованье. Въ одиннадцать часовъ была назначена на сценѣ репетиція, но ужъ въ десять часовъ утра почти всѣ актеры и актрисы собрались въ контору театра.
   Контора была довольно большая комната съ неоштукатуренными, обшитыми досками, стѣнами, съ желѣзной неокрашенной печкой, съ очень незначительнымъ количествомъ мебели. Стѣны комнаты были почти сплошь увѣшаны картонами съ иллюстрированными объявленіями и рекламами о винахъ и напиткахъ съ изображеніемъ женщинъ въ откровенныхъ костюмахъ. Тутъ-же были портреты-рекламы садовыхъ этуалей и акробатокъ садовой сцены, привезенные ими изъ-за границы, расписанія отправленія и прибытія поѣздовъ, утвержденная карта буфета. За большимъ некрашеннымъ столомъ сидѣли Вилейчикъ и рестораторъ Иванъ Петровичъ Павлушинъ, пожилой откормленный мужчина съ подстриженной короткой бородой, въ сѣромъ пиджакѣ, съ колыхающимся чревомъ и кучей брелоковъ на часовой цѣпочкѣ. Передъ Вилейчикомъ стояла небольшая желѣзная шкатулка. Самъ онъ смотрѣлъ въ листъ бумаги и щелкалъ на громадныхъ счетахъ. Актеры и актрисы, за неимѣніемъ достаточнаго количества мебели въ конторѣ, сидѣли даже на подоконникахъ. Накурено было сильно. Папироски такъ и пыхтѣли. Ждали Чертищева.
   -- Спитъ. Ужасъ, какъ долго спитъ,-- проговорилъ про него рестораторъ Павлушинъ,-- Я разъ зашелъ къ нему на дачу въ двѣнадцатомъ часу -- спитъ.
   -- Дворянскова привычка...-- замѣтилъ Вилейчикъ и опять принялся щелкать на счетахъ.
   Въ дверяхъ показалась Малкова, понюхала воздухъ, пробормотала: фу, какой кабакъ! и, узнавъ, что Чертищевъ еще спитъ, скрылась за дверью. за ней тотчасъ-же вышелъ изъ конторы Лагорскій. Онъ нагналъ ее, поздоровался съ ней и сообщилъ:
   -- Переѣхалъ отъ жены. Вчера переѣхалъ. И какъ легко себя чувствую! Милости просимъ на новоселье.
   -- Дурака сломалъ,-- отвѣчала ему Малкова.-- Могъ-бы смѣло у меня жить. Да и мнѣ-то было-бы легче, если-бы ты хоть половинную цѣпу, что тебѣ теперь стоитъ, мнѣ-бы платилъ. У меня комната попусту пропадаетъ, а столъ, что для одной, что для двоихъ -- разницы никакой.
   -- Я привередливъ. Люблю разносолы. Попробую въ ресторанахъ обѣдать. Впрочемъ, у меня ужъ завелось и хозяйство. Я поселилъ у себя Тальникова. И вотъ онъ вчера принесъ бутылку водки, напихалъ въ нее черносмородиннаго листа и поставилъ на подоконникъ на солнце настаиваться,-- сообщилъ Лагорскій, улыбнувшись.-- Вчера я прихожу изъ театра ночью -- у него ужъ горячія сосиски готовы.
   Малкова покосилась на него и зло спросила:
   -- А Настина у тебя еще не была?
   -- Зачѣмъ-же ко мнѣ Настиной приходить?
   -- Ну, прибѣжитъ. Завтра-же прибѣжитъ. Ты для нея и переѣхалъ. Да можетъ быть, и была она ужъ у тебя. Развѣ ты скажешь!
   Она отошла отъ него.
   Показался Чертищевъ. Поздоровавшись съ Лагорскимъ и Малковой, онъ сказалъ имъ:
   -- Каковъ вчера сборъ-то? Бьетъ и бьетъ меня неудача. Нѣтъ, нужны коренныя перемѣны въ хозяйствѣ. А у Артаева въ "Карѳагенѣ" почти полный театръ. Чортъ его знаетъ, чѣмъ онъ привлекаетъ публику.
   Чертищевъ прошелъ въ контору. За нимъ послѣдовали и Лагорскій съ Малковой. Чертищевъ, поздоровавшись со всѣми бывшими въ конторѣ, тотчасъ-же подошелъ къ Вилейчику и къ Павлушину и, обратясь къ актерамъ, заговорилъ:
   -- Дорогіе товарищи! Позвольте вамъ представить моего второго компаньона Ивана Петровича Павлушина. Вы пользуетесь дарами его кухни и всѣ его знаете,-- указалъ онъ на ресторатора.-- Теперь насъ трое. Втроемъ, авось, мы поставимъ дѣло на надлежащую точку. Пословица говоритъ: умъ хорошо, а два лучше. А я скажу: три ума еще лучше. Съ сегодня Иванъ Петровичъ вступаетъ пайщикомъ въ театральное и садовое дѣло.
   Актеры и актрисы переглянулись другъ съ другомъ и зажужжали, обмѣниваясь впечатлѣніями. Кто-то тихо произнесъ:
   -- У семи нянекъ дитя всегда безъ глаза. Это тоже русская пословица.
   Кто-то спросилъ:
   -- Да жалованье-то намъ сегодня выдавать будутъ?
   -- Будутъ, будутъ,-- отвѣчалъ Вилейчикъ,-- Но я, господа артисты, смотрѣлъ сейчасъ нашего персоналъ театральнаго... Ой, ой, ой, какого большого жалованье! Такъ будетъ трудно дѣло вести. Такого большущаго жалованья и въ наши банки нѣтъ. Трудно, трудно...-- покачалъ онъ головой.
   -- Позвольте... Да вѣдь у насъ контракты, такъ что-жъ объ этомъ разговаривать!-- закричалъ кто-то отъ дверей.
   -- Да... Но если дѣло не выдержитъ, то откуда-же взять? До сихъ поръ плохого дѣла... Очень плохого... А я такъ полагаю, что лучше маленькаго рыбка, чѣмъ большого тараканъ...
   -- У насъ контрактъ... Контрактъ съ неустойками...-- опять послышалось среди актеровъ.-- Теперь объ этомъ разсуждать поздно.
   -- Да, да...-- продолжалъ Вилейчикъ.-- Но нужно пожалѣть и хозяева. У каждаго есть добраго сердце...
   -- Мы съ Иваномъ Ксенофонтычемъ Чертищевымъ заключали контракты. Его только мы и знаемъ. Онъ передъ нами и въ отвѣтѣ,-- отвѣчалъ кто-то Вилейчику.
   Чертищевъ всталъ изъ-за стола, поклонился актерамъ, приложа руку къ сердцу, и произнесъ:
   -- Я тоже, господа, прошу снисхожденія. Вы сами видите, что меня бьютъ и природа, и интриги. Если дѣла поправятся, то не можетъ быть и рѣчи... но если... то...
   Актеры загудѣли. Слышались слова: "Контрактъ... неустойка... гдѣ рука, тамъ и голова"...
   Заговорилъ, тяжело отдуваясь, рестораторъ Павлушинъ:
   -- Для оживленія дѣла думаю съ завтрашняго дня завести дешевые обѣды въ рубль съ четвертью съ музыкой и пѣніемъ... Обѣды изъ пяти блюдъ отъ пяти часовъ до восьми... Господъ артистовъ прошу также поддержать эти обѣды. Для господъ артистовъ обѣды будутъ отпускаться по семьдесятъ пять копѣекъ. Когда будутъ обѣдать артисты, будетъ и оживленіе... Публика любитъ обѣдать съ артистами. Это ей лестно. При артистахъ и винная карта будетъ работать лучше.
   -- Вонъ оно куда гнетъ трактирщикъ-то!-- послышалось среди актеровъ.-- Нами публику хочетъ заманивать.
   Вилейчикъ кивалъ головой во время словъ ресторатора и повторялъ:
   -- Хорошаго дѣла можетъ быть... Хорошаго... Очень хорошаго...
   -- Да, по семейному... Такъ и будемъ помогать другъ другу...-- продолжалъ новый компаньонъ Павлушинъ.-- Артисты намъ, мы имъ... Намъ будетъ хорошо и имъ будетъ хорошо. По семейному... Въ залѣ у насъ есть рояль... Кто-нибудь споетъ, кто-нибудь сыграетъ. А это публика любитъ...
   -- Загибаетъ, загибаетъ! Нѣтъ, ужъ насчетъ этого слуга покорный... Ахъ, оставьте... Въ кабинеты къ публикѣ еще не прикажете-ли ходить?-- шелъ ропотъ среди актеровъ.
   Чертищевъ сидѣлъ, уткнувшись въ листъ бумаги, молчалъ и ни на кого не смотрѣлъ. Ему было стыдно.
   Слыша ропотъ актеровъ, Павлушинъ прибавилъ:
   -- Госпожа мамзель Сюзета барынька хорошая. Вчера за ужиномъ мы видѣлись съ ней, и когда ей объ этомъ перевели, она прямо сказала: "авекъ плезиръ". Господинъ французъ Франсуа, французъ тоже понимающій и учтивый, тоже говоритъ: "авекъ плезиръ"... И мадамъ Вужо то-же самое... и нѣмка.. Какъ ее? И она съ удовольствіемъ... Венгерскій хоръ на эстрадѣ будетъ пѣть, съ тѣмъ его и пригласили. Венгерочки молодцы... Онѣ понимаютъ... Пріѣдетъ хоръ русскихъ пѣвицъ -- и русскія пѣвицы то-же самое... Такъ отчего-же господамъ театральнымъ артистамъ не помочь хозяевамъ? А это было-бы очень хорошо и вышло-бы процвѣтаніе. Публика это любитъ. Охъ, какъ любитъ!
   Среди актеровъ сдѣлалось движеніе. Ропотъ усилился, сдѣлался общимъ. Слышались возгласы:
   -- Это чортъ знаетъ что такое! Они съ ума сошли! Положительно полоумные. Нѣтъ, какова дерзость! А Чертищевъ молчитъ. Чего-же онъ-то молчитъ?
   Вилейчикъ началъ раздавать жалованье за полъ-мѣсяца. Почти у всѣхъ было что-нибудь взято впередъ и многимъ пришлось очень немного на руки. Они просили авансомъ за вторую половину мѣсяца. Вилейчикъ воскликнулъ:
   -- Какого аванса, если мы сами остаемся безъ копѣйки! Такого плохого дѣла и еще авансъ!
   Колотухинъ, Лагорскій, Малкова и другіе премьеры отвели Чертищева въ сторону и высказывали ему все неприличіе просьбы Павлушина. Онъ, весь покраснѣвшій, сконфуженный, ударялъ себя рукой въ грудь и шепталъ:
   -- Не я... не я... Что-же вы подѣлаете съ профанами, съ сѣрыми людьми. А я какъ пеликанъ... Я изъ силъ выбился... Я разоренъ... Я какъ пеликанъ разрывалъ вотъ эту грудь... Какъ пеликанъ...
   

XXXII.

   Попущеніе Чертищевымъ въ дѣло театральной антрепризы двухъ компаньоновъ произвело на актеровъ труппы театра "Санъ-Суси" самое непріятное впечатлѣніе, а просьба новаго компаньона ресторатора Павлушина къ актерамъ помочь усиленію театральныхъ сборовъ путемъ участія въ обѣдахъ у многихъ вызвало полное неудовольствіе и раздражило и противъ самого Чертищева, и его компаньоновъ.
   -- Вѣдь это-же наглость!-- восклицала два дня подъ-рядъ Малкова, припоминая слова Павлушина и повторяя ихъ: -- "У насъ есть въ обѣденномъ залѣ рояль -- вотъ послѣ обѣда кто изъ артистовъ сыграетъ, кто споетъ что-нибудь для публики, а публика это любитъ". Играть и пѣть за обѣдомъ для публики! За кого насъ считаетъ этотъ хамъ трактирщикъ? За арфянокъ въ ярмарочномъ кабакѣ, что-ли! Нѣтъ, каково вамъ это покажется! "Кто сыграетъ, кто споетъ для публики".
   Къ ея негодованію присоединилась и Жданковичъ и другія актрисы.
   Негодовало и большинство актеровъ, и только любовникъ Чеченцевъ слегка выступилъ на защиту Павлушина.
   -- Положимъ, что такое общеніе съ публикой можетъ благопріятно подѣйствовать на сборы бенефисовъ,-- сказалъ онъ.-- Вы знакомитесь съ однимъ изъ театраловъ, съ другимъ, съ третьимъ, предлагаете ему въ свой бенефисъ ложу, кресло, стулъ. Вѣдь вамъ предстоятъ бенефисы.
   -- Позвольте, но вѣдь тогда это ужъ кафешантанъ, а вовсе не театръ!-- восклицала Жданковичъ.-- Вы хотите низвести сцену на степень кафешантана?
   -- Вовсе нѣтъ. Зачѣмъ? Не надо только терять своего достоинства. Держи себя гордо -- вотъ и все.
   Колотухинъ усмѣхнулся и кивнулъ на Чеченцева.
   -- Онъ правъ...-- пробормоталъ онъ.-- Молодъ, а понимаетъ, гдѣ раки-то зимуютъ.
   Жданковичъ накинулась на него.
   -- И это говорите вы, Алексѣй Михайлычъ! Вы всегда такой гордый,-- сказала она.
   -- Гордъ, а что толку-то? Гордость актеру хлѣба не дастъ,-- былъ отвѣтъ.
   -- Василій Севастьянычъ, вы, все-таки, замѣтьте отъ нашего имени этимъ компаньонамъ, что они большіе нахалы и положительно насъ всѣхъ оскорбили вчера своимъ предложеніемъ,-- обратилась Малкова къ Лагорскому.
   -- Да я ужъ и то имъ высказывалъ... но вѣдь это все равно, что къ стѣнѣ горохъ... не пристанетъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Вчера вѣдь мы ужъ говорили Чертищеву, а какой толкъ? Онъ скрученъ компаньонами. Они изъ него теперь веревки вьютъ, и мнѣ кажется, что они его совсѣмъ выкурятъ изъ антрепризы.
   -- Да, да... И вообразите, онъ чуетъ это, и ужъ отъ насъ бѣгаетъ,-- прибавила Жданковичъ.-- Давеча онъ показался на репетиціи, я кричу ему: Иванъ Ксенофонтычъ!-- а онъ сдѣлалъ видъ, что не слышитъ, и исчезъ. Ему просто неловко.
   Лагорскій вздохнулъ.
   -- Чую я, что наше дѣло не кончится добромъ,-- проговорилъ онъ, обращаясь къ Малковой.-- Придется, кажется, отсюда улепетывать, не доигравши сезона.
   -- Полноте... Что вы говорите!
   -- Вѣрно. Пьесы перемѣняютъ и совсѣмъ другой репертуаръ пошелъ. Я приглашенъ на героическія роли, а мнѣ теперь даже играть нечего. Дѣла здѣсь врядъ-ли поправятся. Вѣдь вотъ сегодня ужъ и обѣдъ съ музыкой и пѣніемъ въ афишахъ объявленъ, и погода хорошая, а сборъ все равно прескверный.
   -- Да развѣ плохъ?
   -- Хуже, нѣмъ третьяго дня... "Ѳедора-то Іоанновича" ужъ не ставятъ. Костюмы и обстановка, видите, слишкомъ дороги. "Лиръ" тоже не пойдетъ. Я заявилъ "Короля Лира" въ бенефисъ, и Чертищевъ мнѣ сказалъ, что нельзя. Ужъ и теперь я вижу, что я имъ въ тягость. Конечно, у меня контрактъ, но кой чортъ въ контрактѣ, если контора платить будетъ не въ состояніи! Выгоднѣе будетъ самому уйти.
   -- Ты меня пугаешь, Василій...-- сказала Малкова.
   -- Пугаться тутъ нечего. Можетъ быть, мнѣ такъ кажется, и я ошибаюсь, но, все-таки, надо быть наготовѣ. Если что... то я гастролировать поѣду въ маленькіе города... Надо будетъ списаться. Я сегодня или завтра ужъ закачу пару письмишекъ.
   -- Возьми тогда и меня съ собой. Напиши и обо мнѣ на всякій случай...-- просила Малкова.
   -- Вдвоемъ на гастроли трудно устраиваться.
   Разговоръ этотъ происходилъ на сценѣ передъ спектаклемъ, въ ожиданіи поднятія занавѣса.
   Спектакль шелъ вяло. Онъ состоялъ изъ двухъ пьесъ, которыя вслѣдствіе спѣшной перемѣны репертуара были плохо срепетованы. Лагорскій и Малкова, занятые въ первой пьесѣ, кончили рано и тотчасъ отправились домой. Они шли вмѣстѣ. Дойдя до своего жилья, Лагорскій сталъ прощаться съ Малковой, но та сказала:
   -- Не прощаюсь. Хоть ты и не приглашаешь, а хочу зайти къ тебѣ напиться чаю и посмотрѣть, какъ ты устроился. Надѣюсь, можно?
   -- Конечно-же можно. Я буду радъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- У меня даже самоваръ и лампа есть. Я выговорилъ ихъ себѣ у квартирныхъ хозяевъ. Къ тому-же теперь еще не поздно. Можно будетъ даже прислугу ихъ послать за кое-какой закуской.
   Малкова привѣтливо улыбнулась ему, пожала руку и пошла въ его новое помѣщеніе.
   Лагорскій занималъ двѣ комнаты въ мезонинѣ. Внизу жили сами хозяева -- пожилые мужъ и жена, имѣли табачную лавку и торговали въ ней также игрушками и канцелярскими принадлежностями. Мужъ, кромѣ того, ходилъ по аукціонамъ, скупалъ подходящія вещи и перепродавалъ ихъ, жена держала двѣ коровы и торговала молокомъ и простоквашей. Лагорскій жилъ въ одной комнатѣ, а во второй помѣстилъ Тальникова и тамъ-же держалъ свои сундуки съ платьемъ и бѣльемъ, весь свой дорожный скарбъ, такъ что его собственная комната не была загромождена. Тальникова не было дома. Онъ игралъ въ послѣдней пьесѣ. Когда Лагорскій вошелъ къ себѣ съ Малковой, ихъ встрѣтила хозяйская прислуга, плотная баба въ ситцевомъ розовомъ платьѣ, съ скуластымъ лицомъ, зажгла лампу и спросила Лагорскаго:
   -- Самоварчикъ?
   -- Да, да, милая. Да сходите въ колбасную лавку, купите мнѣ фунтъ ветчины, полубѣлаго хлѣба фунтъ и пятокъ яицъ. Масло есть. Вотъ какъ живемъ-то! Лампу и самоваръ себѣ у хозяевъ выговорилъ,-- хвастался Лагорскій Малковой.-- А вѣдь у жены ничего этого не было.
   Баба стояла и переминалась.
   -- И криночку молока?-- снова задала она вопросъ Лагорскому.
   -- Да, да... И криночку молока,-- отвѣчалъ онъ и предложилъ Малковой: -- Не хочешь-ли простокваши? У нихъ превосходная простокваша.
   -- Нѣтъ, на ночь простоквашу ѣсть не буду, хотя и люблю ее.
   -- А я молоко пить началъ. Никогда его не пилъ, а какъ переѣхалъ сюда, сталъ пить. Прекрасное молоко.
   Онъ далъ бабѣ рубль на покупки, и она удалилась.
   Малкова обвела комнату взоромъ, увидала кровать, покрытую пушистымъ сѣрымъ одѣяломъ и знакомый ей еще въ Казани бухарскій коверъ, висѣвшій надъ кроватью. У окна стоялъ большой столъ, покрытый красной ярославской скатертью, а по стѣнамъ буковые стулья -- вотъ и все убранство комнаты, если не считать плохой масляной краски картины Петръ Великій на Ладожскомъ озерѣ и двухъ литографическихъ портретовъ архіереевъ, висѣвшихъ на стѣнѣ.
   Малкова сняла съ себя пальто и шляпку и на Лагорскаго пахнуло ея любимыми духами -- геліотропомъ. Она подошла къ нему, обняла его за шею и, нѣжно глядя въ глаза, сказала:
   -- Василій! Зачѣмъ ты такъ не ласковъ со мной?
   -- Чѣмъ-же не ласковъ-то, дурочка!-- отвѣчалъ онъ, поцѣловавъ ея руку,-- Кажется, я какъ быть должно...
   -- Отчего-же ты не захотѣлъ ко мнѣ переѣхать?..
   -- Свободы, Вѣруша, свободы захотѣлъ.
   -- Нѣтъ, ты сердишься, сердишься на то, что я долго дулась на тебя, но мало-ли что происходитъ иногда между близкими женщиной и мужчиной! Я ревновала тебя, ревновала къ твоей женѣ, а ревность показываетъ только, что велика моя любовь къ тебѣ.
   Она сѣла на его кровать, притянула его за руку къ себѣ и, любовно смотря ему въ глаза, шептала:
   -- Слышишь... Будемъ и на зиму искать себѣ ангажементъ въ одинъ театръ, поселимся вмѣстѣ и станемъ жить душа въ душу. Да? Да?-- спрашивала она.
   Лагорскій молчалъ.
   

ХXXIIІ.

   Вскорѣ вернулась хозяйская прислуга, принесла закуски и подала самоваръ. На столѣ появилась крынка съ молокомъ. Вслѣдъ за прислугой явился и Тальниковъ. Онъ принесъ сакъ-вояжъ Лагорскаго, увидѣлъ Малкову и нѣсколько смущенно ретировался къ себѣ въ комнату.
   -- Куда-жъ ты, Михайло Иванычъ?-- крикнулъ ему Лагорскій.-- Иди чай пить. У насъ секретовъ нѣтъ.
   -- Пожалуйте, пожалуйте... Мы васъ давно ждали,-- прибавила Малкова.
   Тальниковъ застѣнчиво вернулся съ блюдцемъ въ рукѣ.
   -- Вотъ кстати у меня и редиска есть. Давеча купилъ у разносчика,-- сказалъ онъ, подсаживаясь къ столу.
   -- Каковъ у меня мажордомъ-то!-- кивнулъ на него Лагорскій.-- Всѣмъ хозяйствомъ завѣдуетъ. Вчера поутру шесть окуней поймалъ въ Невѣ на удочку и баба намъ къ завтраку уху сварила.
   -- Чижа въ клѣткѣ хотѣлъ сегодня Василію Севастьянычу купить. Продавалъ на улицѣ носящій. Да не знаю, долго-ли мы здѣсь проживемъ.
   -- Какъ это, долго-ли?-- спросилъ Лагорскій.-- Цѣлое лѣто намъ жить.
   -- Дѣлишки-то очень плохи у нашихъ хозяевъ,-- покачалъ Тальниковъ головой.-- Вы думаете -- отчего у насъ не ставятъ "Царя Ѳедора Іоанновича"? Костюмеры костюмовъ не даютъ. Имъ еще за костюмы "Каширской старины" не заплочено. Послѣ репетиціи я игралъ въ трактирѣ на билліардѣ, такъ тамъ были портные и разсказывали.
   Малкова разливала чай и спросила:
   -- Да неужели у нихъ такъ дѣла плохи?
   -- Сами видите, Вѣра Константиновна. Деньги только у одного жида есть, а онъ ни на что не даетъ... "Покуда, говоритъ, не выгребу старый долгъ -- ни копѣйки..." А Чертищевъ даже извозчику задолжалъ больше ста рублей, съ которымъ въ городъ ѣздитъ. У фруктовщика, что вотъ фруктовый буфетъ въ саду держитъ, и у того занялъ на одинъ день сто рублей и до сихъ поръ не отдалъ. Мы вѣдь съ нимъ въ трактирѣ бываемъ, такъ слышимъ. Вы, Василій Севастьянычъ, берите скорѣй хоть какой-нибудь бенефисъ, а то никакого толку не будетъ. Ни съ чѣмъ останетесь,-- сказалъ Тальниковъ Лагорскому.-- И вы, Вѣра Константиновна...
   -- Вы меня пугаете, Михайло Иванынъ,-- тревожно сказала Малкова.
   -- Не пугаю, а предупреждаю, милая барынька... Хорошаго тутъ ничего не будетъ.
   -- Пророчь, пророчь... Не такъ-же ужъ, въ самомъ дѣлѣ, скверно...-- проговорилъ Лагорскій.
   -- Совсѣмъ скверно. А Вилейчикъ выгребетъ свои деньги съ процентами да удеретъ. Что ему?.. Я видѣлъ такія дѣла-то въ Ростовѣ... Служилъ... Тоже садъ былъ... и тоже жидъ ввязался. Въ половинѣ іюня труппа на бобахъ сѣла... Антрепренеръ бѣжалъ... Составили актеры товарищество -- еще того хуже... Мнѣ выѣхать было не съ чѣмъ... Купецъ одинъ сжалился... Я удочки ему мастерилъ... рыбу съ нимъ ловилъ. Ну, и вывезъ онъ меня въ Москву. А то совсѣмъ бѣда.
   Въ это время раздался стукъ въ дверь. Лагорскій встрепенулся.
   -- Кто такой? Кому-бы это быть?-- сказалъ онъ.-- Прислугѣ я сказалъ, что уже ничего больше не надо. Посмотри, пожалуйста, Мишка, кто такой тамъ...-- обратился онъ къ Тальникову, когда стукъ усилился.
   Тальниковъ бросился отворять наружную дверь и тотчасъ-же вернулся съ измѣнившимся лицомъ.
   -- Супруга ваша... Госпожа Копровская...-- проговорилъ онъ смущенно.
   Лагорскаго всего передернуло.
   -- Господи Боже мой! Что это ей ночью могло понадобиться?..-- проговорилъ онъ.-- Ужъ не пріѣхалъ-ли сынъ Вася?
   Малкова пристально смотрѣла на него, какъ-бы спрашивая, что ей дѣлать.
   Копровская въ пальто и въ шляпкѣ входила въ комнату.
   -- Шла мимо, увидѣла у тебя свѣтъ въ окнѣ...-- начала она, бросивъ на Малкову гнѣвный взглядъ, и замолчала
   -- Милости просимъ, Надежда Дмитріевна... пробормоталъ Лагорскій, вскочивъ со стула.-- Кстати у меня гости... Прошу садиться... вотъ чайку... закусить... Миша... стулъ подай... Вотъ, позвольте васъ познакомить съ моей сослуживицей...
   Копровская стояла посреди комнаты и не двигалась.
   -- Кажется, помѣшала? Не во-время пришла...-- бормотала она, продолжая кидать грозные взгляды на Малкову.
   Лагорскій ждалъ взрыва и не зналъ, что говорить.
   -- Прошу-же садиться, Надежда Дмитріевна...-- сказалъ онъ, избѣгая говорить ей "ты" или "вы".-- Только отчего такъ поздно? Не случилось-ли чего съ Васей? Да вотъ позволь познакомить... Вѣра Константиновна Малкова.
   -- Для жены поздно, а для любовницы не поздно -- вотъ это странно!-- воскликнула Копровская, вся вспыхнувъ.-- Впрочемъ, мнѣ теперь совершенно ясно, для него и для кого тебѣ нужно было отъ меня переѣхать.
   Она быстрыми шагами подошла къ его постели и, не снимая пальто, сѣла на нее.
   Лагорскій встрепенулся, набрался храбрости и, дрожа нижней челюстью, отвѣчалъ женѣ:
   -- Да вѣдь я-же и не скрывалъ причины переѣзда... Нашелъ, что жить на прежней квартирѣ мнѣ стѣснительно, и переѣхалъ сюда. Вотъ теперь я сижу въ маленькомъ кружкѣ товарищей...
   -- Съ любовницей, оторвавшей отъ жены мужа и отъ сына отца...-- продолжала Копровская съ кровати.
   -- Прошу такъ не выражаться!-- закричала Малкова, въ свою очередь вспыхнувъ, и стукнула кулакомъ но столу;
   -- Что? Что? Повтори! Въ квартирѣ моего мужа ты, разлучница, хочешь мнѣ замазать ротъ!-- завопила Копровская, вскакивая съ мѣста.-- Нѣтъ, ужъ это слишкомъ!
   Тальниковъ, видя, что начался скандалъ, тотчасъ-же ретировался въ свою комнату.
   Малкова, блѣдная, съ трясущимися губами, отвѣчала:
   -- Неизвѣстно еще, кто разлучница. Я также считаю васъ разлучницей.
   -- Ха-ха-ха! Вотъ это мило! Василій, да что-жь ты молчишь! Замажь ротъ этой сквернавкѣ! кричала Копровская Лагорскому.
   -- Надежда Дмитріевна! Прошу замолчать и не смѣть оскорблять моихъ гостей!-- выговорилъ, наконецъ, Лагорскій.-- Вѣра Константиновна моя гостья и товарищъ по службѣ.
   -- Нѣтъ, Василій Севастьянычъ... Зачѣмъ такъ?..-- остановила его Малкова.-- Я больше для тебя, чѣмъ товарищъ по службѣ, больше. Надо ей открыть глаза, если она не знаетъ. Но она знаетъ и притворяется, такъ слѣдуетъ ей напомнить. Я, госпожа Копровская, ему больше, чѣмъ гостья. Я мать его дочери. А потому прошу васъ замолчать.
   -- Ха-ха-ха! Дочь!-- раскатилась неестественнымъ смѣхомъ Копровская.-- Дочь... Мало-ли у него есть приблудныхъ дочерей, такъ передъ каждой матерью мнѣ и молчать! Я мать, я настоящая мать и законная его жена.
   Малкова со слезами на глазахъ выскочила изъ-за стола и закричала:
   -- Лагорскій! Такъ нельзя. Вѣдь ужъ это жестокія оскорбленія. Вели ей замолчать, вели ей уходить. Вѣдь ты не живешь съ ней. Вели... Пусть она уходитъ. А то или я, или она...
   Лагорскій не зналъ, что ему дѣлать.
   -- Что-жъ ты молчишь! Вели ей уходить!-- продолжала Малкова.-- А то я уйду.
   Она бросилась къ своей шляпкѣ и начала ее надѣвать.
   Копровская, какъ была въ шляпкѣ, уткнулась въ подушку и рыдала.
   -- Василій Севастьянычъ, что-жъ ты молчишь! Вели ей уходить,-- повторила Малкова.
   -- Постой, Вѣра Константиновна!.. Нельзя въ такомъ положеніи женщину гнать... Видишь, у ней истерика. Надо дать ей успокоиться,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Ну, тогда я ухожу. Оставайся и лижись съ ней. Но ужъ знай, что между нами все кончено.
   -- Вѣра Константиновна! Ради самого Бога погоди. Она уйдетъ. Она не останется здѣсь. Но во имя нашей дружбы погоди. Иди... Посиди покуда у Тальникова въ комнатѣ.
   И Лагорскій пропихнулъ Малкову въ комнату Тальникова.
   -- Я все равно не останусь! Я все равно уйду!-- кричала та.-- Тальниковъ! Дайте мое пальто.
   Лагорскій окончательно не зналъ, что ему дѣлать, но тутъ Копровская поднялась съ кровати и, не поправивъ съѣхавшей на бокъ шляпки, проговорила:
   -- Хорошо. Я ухожу... Для меня довольно... Для меня все ясно. Не нужно мнѣ тебя, не нужно... Жила я безъ тебя и опять проживу. Но изъ-за сына я тебя не оставлю... На сына, на содержаніе сына, буду требовать съ тебя судомъ...
   Шатаясь на ходу, какъ пьяная, Копровская стала уходить.
   За дощатой стѣной у Тальникова рыдала и всхлипывала Малкова. Тальниковъ кричалъ:
   -- Василій Севастьянычъ! Гдѣ у насъ вода? Съ Вѣрой Константиновной нехорошо... Съ Вѣрой Константиновной истерика!
   

XXXIV.

   Хотя первенство и осталось на сторонѣ Малковой, ибо Копровская удалилась первая отъ Лагорскаго, а Малкова осталась у него, тѣмъ не менѣе Малкова все-таки дулась на Лагорскаго и на другой, и на третій день.
   -- Весь, весь изолгался ты и живого мѣста въ тебѣ нѣтъ, гдѣ-бы не было лжи,-- говорила она ему.-- Не оправдывайся. Ясно, какъ день, что ты былъ сошедшись съ женой, когда жилъ у нея на квартирѣ, а не просто такъ, какъ жилецъ, и какъ ты увѣрялъ меня. Я всегда говорила, что она была для тебя больше, чѣмъ квартирная хозяйка. Вотъ на повѣрку и вышло, что я была права. Да и теперь то-же самое... Иначе, какъ-бы она посмѣла ночью ворваться къ тебѣ и устроить такой скандалъ мнѣ, твоей гостьѣ!
   -- А какъ бѣшеная собака забѣгаетъ на дворъ и кусаетъ всѣхъ и каждаго,-- отвѣчалъ въ свое оправданіе Лагорскій.-- Виноватъ-ли хозяинъ, что она забѣжала и набросилась на гостей! Вѣдь это прямо несчастіе, что мы встрѣтились съ ней въ Петербургѣ. Она мнѣ жизнь отравляетъ.
   -- Не ври пожалуйста. Оставь и не оправдывайся.
   Копровская тоже не унялась и на другой день прислала мужу письмо, полное упрековъ, ругательствъ по адресу его и Малковой, грозила, что придетъ на сцену театра "Санъ-Суси" и сдѣлаетъ Малковой и ему публичный скандалъ.
   "Отъ нея станется, все станется",-- думалъ Лагорскій и, тревожась, ждалъ и на репетиціяхъ, и во время спектаклей скандала, но угроза, однако, осталась только угрозой.
   Дней черезъ пять Копровская опять прислала мужу съ горничной письмо, въ которомъ сообщала, что сынъ Вася пріѣхалъ, и требовала, чтобъ мужъ зашелъ къ ней и повидалъ сына. Письмо было лаконическое и гласило такъ: "Нашъ сынъ Вася пріѣхалъ вчера ко мнѣ. Приходите повидать его. Вѣдь невѣроятно, чтобъ въ васъ не заговорило отцовское чувство послѣ нѣсколькихъ лѣтъ разлуки".
   Лагорскій задумался, что ему дѣлать. Наконецъ, онъ написалъ тоже коротенькій отвѣтъ: -- "Пришлите ко мнѣ сына для свиданія съ нимъ", но тотчасъ-же разорвалъ написанное и сказалъ горничной:
   -- Скажите, что черезъ полчаса явлюсь.
   Дабы избѣжать жениныхъ сценъ ревности, попрековъ и брани, онъ сталъ звать съ собой Тальникова.
   -- Сынъ мой гимназистъ пріѣхалъ къ женѣ,-- заискивающе заговорилъ Лагорскій.-- Пріѣхалъ на всѣ каникулы. Иду сейчасъ повидаться съ нимъ. Не хочешь-ли и ты посмотрѣть молодца? Пойдемъ для компаніи.
   Тальниковъ мастерилъ какую-то хитрую удочку съ колокольчикомъ, посмотрѣлъ на Лагорскаго и отвѣчалъ:
   -- Боюсь, Василій Севастьянычъ. Очень ужъ онѣ дама строгая. Какъ-бы опять не вышло чего.
   -- Полно. Она теперь угомонилась. И если-бы начала меня упрекать,-- при тебѣ она будетъ сдержаннѣе.
   -- Нѣтъ-съ...-- покачалъ головой Тальниковъ.-- Онѣ еще вчера меня встрѣтили на улицѣ и такъ отчитали, что въ лучшемъ видѣ! Паразитомъ назвали... Ей-ей... Главная статья -- онѣ думаютъ, что это я сманилъ васъ переѣхать отъ нихъ. Онѣ меня теперь совсѣмъ забодаютъ.
   -- Ну, убѣжишь. У тебя ноги прыткія,-- улыбнулся Лагорскій.
   -- Нѣтъ, ужъ увольте. Зачѣмъ на грѣхъ лѣзть! Вѣдь вотъ вы мужъ и тоже боитесь идти... А я-то какъ-же?..
   Лагорскій отправился одинъ. Было это передъ полуднемъ. Тихо поднялся онъ по скрипучей лѣстницѣ въ мезонинъ и вошелъ въ прихожую. Изъ кухни пахло чѣмъ-то жаренымъ съ лукомъ.
   -- Можно?..-- крикнулъ онъ изъ прихожей.-- Это я...
   Въ отворенную дверь заглянула Копровская. Она, какъ и всегда дома, была растрепанная, на этотъ разъ въ розовой ситцевой блузѣ съ разорваннымъ по шву до локтя рукавомъ и въ красныхъ стоптанныхъ туфляхъ.
   -- Не только можно, но даже должно. Наконецъ-то вы опомнились. Вася пріѣхалъ еще вчера утромъ.
   -- По первому зову являюсь,-- проговорилъ Лагорскій, снимая съ себя пальто, сталъ искать въ прихожей гвоздь, чтобъ повѣсить на него пальто и, не найдя, внесъ его въ комнату.
   Копровская взяла у него пальто изъ рукъ, положила на диванъ и сказала:
   -- Кажется, можно было-бы зайти и справиться, пріѣхалъ или не пріѣхалъ сынъ. Вѣдь вы знали, что онъ ѣдетъ и долженъ пріѣхать. Я говорила вамъ. Вотъ онъ.
   За столомъ, покрытымъ запятнанной розовой скатертью, сидѣлъ черненькій, какъ жукъ, мальчикъ лѣтъ тринадцати, маленькій, тщедушный, съ вихромъ на головѣ, одѣтый въ гимназическую блузу съ поясомъ, и намазывалъ себѣ на кусокъ булки масло. Тутъ-же лежала вареная колбаса на сѣрой бумагѣ.
   -- Вставай, Вася, и здоровайся. Это папа твой,-- проговорила Копровская.-- Или не узналъ? Вѣдь у тебя есть его портретъ.
   -- Портретъ мой у него, должно быть, старый, когда я былъ худощавѣе,-- отвѣчалъ Лагорскій и крикнулъ:-- Ну, что-жъ, здравствуй, Вася! Здравствуй, молодецъ.
   Прожевывая что-то, мальчикъ поднялся изъ-за стола и пробормоталъ:
   -- Здравствуйте, папаша.
   Лагорскій наклонился къ нему, чмокнулъ его въ лобъ, а онъ запечатлѣлъ отцу жирными губами поцѣлуй въ щеку и стоялъ, опустя руки. Лагорскій погладилъ сына по головѣ, потрогалъ за вихоръ и произнесъ:
   -- Какой ужъ большой мальчишка выросъ. Право, большой. Сколько ему теперь лѣтъ?
   -- Стыдись!-- воскликнула Копровская.-- Отецъ, и не знаешь сколько лѣтъ сыну.
   -- Знаю... Но сразу нельзя-же... Надо сообразить.
   -- Въ мартѣ тринадцать было... Теперь четырнадцатый... Съ двадцать седьмого марта,-- сообщилъ мальчикъ.
   -- Да, да... Я помню... Это было черезъ два дня послѣ Благовѣщенья... Выросъ онъ, очень выросъ.
   -- Ну, для своихъ-то лѣтъ онъ малъ. Двѣ тяжелыя болѣзни вынесъ... скарлатина... воспаленіе легкихъ,-- бормотала Копровская.-- Только что-жъ ты такъ съ нимъ не ласковъ? Удивительно, какъ сухо встрѣчаешься. А еще отецъ!-- обратилась она къ мужу.
   -- Да какъ-же иначе-то?.. Я поцѣловалъ его. Вотъ любуюсь имъ. Хорошій мальчикъ. Право, ужъ не знаю...
   -- Не подсказываетъ сердце, такъ, разумѣется, трудно. Ну, да и не надо. У него мать, которая вкладываетъ въ него всю душу. Вотъ бѣлья у него мало. Надо бѣлья сдѣлать.
   -- Хорошо. Я дамъ на бѣлье, когда перваго числа получимъ жалованье,-- отвѣчалъ Лагорскій и опять погладилъ мальчика по головѣ или, лучше сказать, пошевелилъ его волосы и пощипалъ за вихоръ.-- Больше въ тебя онъ, чѣмъ въ меня. Носъ твой... брови твои... глаза...-- кивнулъ онъ женѣ,-- Ну, что-же? Какъ учишься? Пифагоровы штаны уже училъ?-- отнесся онъ къ сыну.
   -- Знаю...
   Мальчикъ только-что откусилъ кусокъ булки съ колбасой и самымъ ревностнымъ манеромъ жевалъ его.
   -- А какъ латинскій языкъ?
   -- Тройка.
   Лагорскій сѣлъ, тронулъ сына за шею и сказалъ:
   -- Шея грязная и уши грязныя. Надо вымыть,
   Копровская отвѣчала:
   -- Вымою. Успѣется. Ну, что-жъ, надѣюсь, ты съ нами раздѣлишь сегодня трапезу?-- спросила она мужа.-- У меня сегодня къ завтраку жареная печенка.
   Лагорскій отвелъ ее въ сторону.
   -- Если я могу разсчитывать, что завтракъ сегодня пройдетъ безъ сценъ, попрековъ и ругательствъ съ твоей стороны, то я останусь,-- сказалъ онъ ей.
   -- Но я должна-же тебѣ напомнить о твоихъ обязанностяхъ къ сыну,-- отвѣчала она.
   -- О моихъ обязанностяхъ къ Васѣ я помню, и ты получишь на него отъ меня послѣ перваго числа. Будь покойна. Свое слово я умѣю держать. Ну, такъ вотъ... Даешь мнѣ слово, что я могу разсчитывать на покой и человѣческія отношенія ко мнѣ?-- спросилъ онъ еще разъ.
   Она не отвѣчала на вопросъ и проговорила:
   -- Должна-же я, однако, выяснить тебѣ все твое неприличіе ко мнѣ, какъ...
   -- Ну, тогда я ухожу. Присылай Васю завтра ко мнѣ завтракать. Или я пришлю за нимъ Тальникова.
   Лагорскій взялся за шляпу.
   -- Хорошо, хорошо. Я не буду рѣзка. Я буду сдержана,-- удержала его Копровская.
   -- Нѣтъ, дай слово совсѣмъ не говорить объ этомъ. Я не хочу, чтобъ при сынѣ. Да и вообще довольно. Прежняго не воротишь. Я не могу съ тобой жить. Не могу, не могу. Проба была, но не вышло толку. Съѣхались и пришлось разъѣхаться.
   -- Да вѣдь ты-же началъ. Твое-же неприличное поведеніе...
   -- Оставь. И отвѣть мнѣ: даешь слово?-- повторилъ Лагорскій.
   -- Даю, даю... хотя надо-же когда-нибудь,-- сказала Копровская.
   Лагорскій остался.
   

XXXV.

   Копронская хоть и дала мужу слово, что завтракъ пройдетъ безъ брани и попрековъ, не выдержала. Слова въ родѣ "безчувственный отецъ", "мужъ, мѣняющій жену на первую встрѣчную", "пѣтушишко" въ концѣ завтрака такъ и посыпались у нея. Начала она съ самовара и лампы, которые видѣла у Лагорскаго при посѣщеніи его, и замѣтила:
   -- Вѣдь вотъ лампу-то и самоваръ, пока мы вмѣстѣ жили, ты только обѣщался купить и былъ на посулѣ, какъ на стулѣ, а какъ только съѣхалъ отъ меня и увидалъ, что можешь къ себѣ разныхъ Малковыхъ принимать -- сейчасъ у тебя и самоваръ съ лампой явились.
   -- Самоваръ и лампа, которые ты видѣла, хозяйскіе. Они выговорены при комнатѣ,-- отвѣчалъ Лагорскій, хмурясь.-- И наконецъ, убѣдительно прошу не выражаться такъ о моихъ пріятеляхъ. "Разныхъ Малковыхъ"... Она для меня не разная.
   -- И ты это не стыдишься при сынѣ говорить? Ну, беззастѣнчивый ты человѣкъ!
   -- Я тебя просилъ оставить брань и попреки. Тѣмъ болѣе при сынѣ... И ты мнѣ обѣщала, дала слово.
   Лагорскій перемѣнилъ разговоръ. Сталъ спрашивать сына, любитъ-ли онъ удить рыбу.
   -- Да у насъ тамъ прудъ далеко...-- отвѣчалъ мальчикъ.-- Но наши гимназисты ходили ловить.
   -- А здѣсь рѣка... и очень близко отъ тебя. Ты вотъ и попробуй ловить на удочку, уди... Уженье рыбы къ терпѣнію пріучаетъ. Это хорошо... это полезно...
   -- У меня удочки нѣтъ.
   -- Я тебѣ куплю удочку. Приходи ко мнѣ -- и удочка будетъ. А какъ ловить -- тебя научатъ. Я тебя познакомлю съ такимъ человѣкомъ, который научитъ. Это мой пріятель Тальниковъ. Приходи...
   -- Но если онъ придетъ къ тебѣ и нарвется на такую-же сцену, какъ я нарвалась?-- замѣтила Копровская.-- Каково это для мальчика!
   -- На какую такую ты сцену нарвалась неприличную, на какую?-- воскликнулъ Лагорскій.
   -- Да какъ-же... Онъ къ тебѣ придетъ, а у тебя сидитъ твоя обожаемая... Что онъ будетъ думать объ отцѣ!
   -- Надежда Дмитріевна! Я еще разъ прошу тебя не упоминать!-- закричалъ Лагорскій.-- Иначе я беру шляпу и ухожу. Ты дала слово, ты обязана.
   -- Ахъ, отецъ, отецъ! Какой ты отецъ!.
   Лагорскій морщился и торопился ѣсть. Онъ вынулъ изъ кармана рубль, подалъ его Васѣ и сказалъ:
   -- А это вотъ тебѣ на гостинцы и на твои мелкія нужды. Можешь купить что-нибудь.
   -- У него сапоги плохи. Ему сапоги надо покупать, а ты рубль... Хорошо расщедрился!-- язвительно произнесла Копровская.
   -- Боже мой, да вѣдь это я ему только на шалости... Можетъ быть, онъ себѣ удочку купитъ. Здѣсь въ табачныхъ лавочкахъ продаются. А на сапоги я дамъ, я потомъ дамъ. Получу изъ конторы и дамъ.
   -- Это до перваго-то числа ждать? А до тѣхъ поръ промочить ноги, простудиться и слечь? Ахъ, папенька, папенька! И пѣтушишко, который съ курами на навозной кучѣ, и тотъ...
   Лагорскій вскочилъ изъ-за стола и бросилъ салфетку.
   -- Я ухожу, Надежда Дмитріевна... Я не могу... Я не въ состояніи... Я просилъ... Ты дала слово...-- бормоталъ онъ, отыскивая свою шляпу.
   -- Да ужъ сиди, сиди... Къ Малковой-то успѣешь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я не въ состояніи... Терпѣніе мое лопнуло! Прощай, Вася... Приходи ко мнѣ...
   Лагорскій сталъ надѣвать на себя пальто. Копровская немного притихла.
   -- Для чего-жъ ты это скандалъ-то дѣлаешь при сынѣ? Выскакиваешь изъ-за стола и бѣжишь не вѣсть куда... Полчаса-то ты можешь удѣлить семейству. Вѣдь у тебя первое свиданіе съ сыномъ.
   Но Лагорскій былъ непреклоненъ. Тогда Копровская выставила передъ нимъ сына.
   -- Проси, Вася, проси папу, чтобъ онъ остался у насъ. Проси. Авось, онъ для тебя сжалится,-- бормотала она.
   Мальчикъ угрюмо молчалъ. Лагорскій поцѣловалъ его въ голову и сказалъ:
   -- Прощай... Приходи ко мнѣ... Впрочемъ, я пришлю за тобой дядю Тальникова, и онъ приведетъ тебя ко мнѣ. Слушайся маму... Веди себя хорошенько. Прощай, Надежда Дмитріевна.
   И не подавъ даже женѣ руки, Лагорскій выбѣжалъ въ прихожую.
   -- Пѣтушишко... Знаю я, куда ты побѣжалъ!-- послышалось ему вслѣдъ.-- А Малковой я публичный скандалъ сдѣлаю. Пусть такъ она и знаетъ.
   -- Мегера...-- шепталъ Лагорскій, спускаясь съ лѣстницы.
   Взбѣшенный онъ вышелъ на улицу и, тяжело переведя духъ, остановился. Мимо его бѣжали разносчики съ корзинками за плечами, съ лотками и бадьями на головахъ, заглядывали въ палисадники дачъ и выкрикивали свои товары:-- "Цыплята, куры биты! Огурчики зелены, цвѣтна капуста!" -- выводилъ тенористый голосъ,-- "Окуни, ерши, судаки живые! Невска лососина!" -- кричалъ баритонъ.-- "Раки, крупны раки!" -- надсажался мальчишка.-- "Яйца свѣжи! Селедки голандски!" -- визжала баба съ корзинкой и ведромъ въ рукахъ. Звенѣлъ колоколомъ проѣзжавшій мимо вагонъ конно-желѣзной дороги.
   Лагорскій не зналъ, куда ему идти, и соображалъ. Онъ выскочилъ у жены изъ-за стола въ воловинѣ завтрака, успѣвъ съѣсть только кусочекъ колбасы и двѣ кильки, не дождавшись жаренаго мяса. Ему хотѣлось и ѣсть, и пить. Онъ присѣлъ на первую попавшуюся за воротами дачъ скамейку, сталъ скручивать папироску и разсуждать, идти-ли ему въ ресторанчикъ на берегъ и тамъ поѣсть, или отправиться въ ресторанъ сада "Санъ-Суси" и спросить себѣ завтракъ. Вдругъ сквозь убогую акацію, ростущую около придорожной канавки, онъ увидѣлъ на той сторонѣ улицы Малкову. Она, прикрывшись отъ солнца краснымъ зонтикомъ, шла въ противоположную отъ своей дачи сторону. Лагорскій не окликалъ ее.
   -- Въ театръ идетъ... У ней сегодня репетиція,-- пробормоталъ онъ себѣ подъ носъ, залогъ свернутую папироску, затянулся, пыхнулъ дымкомъ и вдругъ въ головѣ его мелькнула мысль: "а что, не воспользоваться-ли мнѣ сейчасъ случаемъ, что ея дома нѣтъ, и не отправиться-ли къ ея сосѣдкѣ Настиной? Настенька навѣрное дома. Жена проговорилась давеча, что въ "Карѳагенѣ" сегодня репетиціи нѣтъ. Все-таки, я отдохну у ней отъ этихъ разныхъ дрязгъ, нытья и попрековъ. Настенька эта всегда производила на меня успокаивающее дѣйствіе. У ней и поѣмъ чего-нибудь, и кофею напьюсь. Она, навѣрное, приметъ меня съ распростертыми объятіями и угоститъ чѣмъ-нибудь. Она сплетница, у ней языкъ съ двумя дырками, насплетничала моей женѣ, что я бываю у Малковой, но вѣдь это прямо изъ ревности къ Малковой, зачѣмъ вотъ я у нея самой не былъ ни разу... А теперь-то ужъ она сплетничать не будетъ. О комъ ей сплетничать? Придется на саму себя сплетничать,-- разсуждалъ онъ.-- Я явлюсь къ ней подъ предлогомъ упрека за сплетни и начну съ упрековъ, что она женѣ моей чортъ знаетъ что наговорила... Такъ и начну... такъ лучше будетъ. Ну, разувѣрю ее, что съ Малковой у меня чисто товарищескія отношенія теперь и ничего больше. Ну, наболтаю чорта въ стулѣ, а все-таки посижу у нея и развлекусь, отойду... А то вѣдь жена довела меня до бѣлаго каленія. Пойду...-- рѣшилъ онъ, поднимаясь со скамейки.-- Надо пользоваться случаемъ, что Малковой дома нѣтъ. А когда Малкова дома, то къ Настенькѣ и не проникнешь. Малкова то и дѣло торчитъ на балконѣ и сейчасъ увидитъ, что я подхожу къ ихъ дачамъ. Какъ сычъ караулитъ. Надо пользоваться случаемъ, надо... Она миленькая, веселенькая, игривенькая, и даже когда сердится, плачетъ и ругается,-- то и тогда не производитъ непріятнаго впечатлѣнія",-- закончилъ Лагорскій, улыбаясь.
   И попыхивая папироской, онъ ускорилъ шагъ, направляясь къ дачѣ Настиной.
   

XXXVI.

   Лагоpскій засталъ Настину на верхнемъ балконѣ въ ситцевой голубой блузѣ безъ пояса, съ распущенными по плечамъ волосами, зачесанными со лба круглой гребенкой, какъ у дѣвочки. Она стояла около перилъ, грызла кедровые орѣхи, бросала скорлупу внизъ и, слегка прищуря глаза, смотрѣла на улицу. Завидя Лагорскаго, она, какъ и всегда, немного картавя, воскликнула:
   -- Боже! Кого я вижу! Лагорскій!.. И главное, гуляетъ одинъ, на свободѣ, безъ присмотра своихъ дамъ... Какъ это васъ, голубчикъ, выпустили! Какъ это случилось?-- спрашивала она, весело улыбаясь.
   Сказано это было такъ мило, что Лагорскій нисколько на нее не разсердился, а только погрозилъ ей пальцемъ и тоже съ улыбкой произнесъ:
   -- Не язвить!
   -- Зачѣмъ язвить? Я только радуюсь. За васъ радуюсь, голубчикъ мой, что вы на свободѣ,-- отвѣчала Настина и спросила: -- Куда идете? Прогуливаетесь?
   -- Къ вамъ иду.
   -- Ну-у? Какъ это васъ надоумило? Какая такая счастливая блоха укусила? Очень рада, если это такъ. Милости просимъ... Идите, идите скорѣй... Проходите, пока вашей наблюдательницы дома нѣтъ. Она только сейчасъ вышла. Идите вотъ по этому переулочку. Лѣстница ко мнѣ сзади, со двора.
   Лагорскій прошелъ по переулку, вышелъ на грязный дворикъ и сталъ взбираться по узенькой лѣсенкѣ въ мезонинъ. На верхней площадкѣ уже ждала его Настина, при чемъ виднѣлись изъ-подъ юбки ея ножки въ голубыхъ чулкахъ и черныхъ франтовскихъ лакированныхъ туфелькахъ съ черными бантиками.
   -- Здравствуйте...-- сказалъ Лагорскій, поднявшись къ ней.
   Настина взяла его за обѣ руки и, продолжая улыбаться, спросила:
   -- Можно, Лагорскій, васъ поцѣловать по старой памяти? Здѣсь никто не видитъ. Наблюдателей нѣтъ.
   -- Цѣлуйте, голубушка, цѣлуйте. Очень радъ. Я самъ васъ поцѣлую.
   Онъ наклонился. Она, какъ дѣвочка, привскокнула, обвила его руками за шею и сочными губками чмокнула въ бритое лицо.
   Онъ поймалъ ея руки и чмокнулъ ихъ и сверху, и снизу въ ладони.
   -- Въ орѣхахъ...-- пробормотала она.-- Съ утра обозлилась на кедровые орѣхи и грызу ихъ.
   -- Да, да... Ты вѣдь ихъ любишь... Я помню...-- проговорилъ Лагорскій, и самъ не зная какъ переходя на ты.
   -- Ты еще все бранилъ меня за нихъ въ Симбирскѣ. Не забылъ?-- въ свою очередь перешла на ты и Настина.
   -- Ахъ, Настенька! Ахъ, дружочекъ! Я очень и очень часто вспоминаю о тебѣ, о нашемъ счастливомъ житьѣ-бытьѣ въ Симбирскѣ!-- вздохнулъ Лагорскій.
   Она повела его къ себѣ въ комнату.
   Комната у ней всего была одна, небольшая, съ выходомъ на балконъ, очень опрятная, хотя и совсѣмъ плохо меблированная. Лагорскій помнилъ, что Настина и въ Симбирскѣ, когда жила съ нимъ, отличалась всегда чистотою и аккуратностью, прибирала и за нимъ, слѣдила, чтобы онъ не разбрасывалъ окурки папиросъ, не раскладывалъ принадлежностей своего костюма по стульямъ. Не терпѣла она даже, когда старыя туфли его высовывались изъ-подъ кровати, валялись на столѣ носовой платокъ и перчатки. И по сейчасъ комната ея съ далеко не свѣжими обоями и посѣрѣвшимъ отъ времени бумажнымъ потолкомъ съ желтыми протоками имѣла привлекательный видъ. У стѣны стояла кровать, покрытая голубымъ атласнымъ, стеганымъ въ елку, одѣяломъ съ подушками въ наволочкахъ съ широкими прошивками, сквозь которыя сквозилъ голубой коленкоръ. Надъ кроватью висѣли пришпиленныя къ стѣнѣ булавками два русскихъ вышитыхъ полотенца. Передъ однимъ изъ оконъ стоялъ столикъ, задрапированный кисеей на голубомъ подбоѣ и на немъ стояло складное зеркало и лежали туалетныя принадлежности. Какъ блондинка, Настина очень хорошо знала, что голубой цвѣтъ ей къ лицу, и поэтому онъ виднѣлся у ней во всемъ. Даже убогій мягкій стулъ -- и тотъ былъ прикрытъ и по спинкѣ, и по сидѣнью какимъ-то ажурнымъ бѣлымъ вязаньемъ на голубомъ подбоѣ. Второй столикъ, помѣщающійся у стѣны, и тотъ былъ покрытъ голубой дешевенькой бумажной скатертью; корзинки, сундуки, гдѣ помѣщалось бѣлье, платье и хозяйство Настиной -- и на нихъ были наброшены куски голубого шерстяного плюша въ видѣ ковриковъ. Не покрыты ничѣмъ были только три буковые стула.
   -- Какъ ты мило устроилась!-- невольно вырвалось у Лагорскаго восклицаніе.-- Вся голубенькая. Сама голубенькая и комнатка голубенькая!
   -- Ты знаешь, вѣдь это мой любимый цвѣтъ,-- отвѣчала Настина.-- Драпировокъ еще на моихъ двухъ оконцахъ нѣтъ, только вотъ эти занавѣсочки на шнурочкахъ до половины окна. Приладить некогда... Все репетиціи да спектакли... А выберу свободное времячко, такъ и голубенькія ситцевыя драпировочки на окна повѣшу. Я купила ужъ ситчику. Ну, садись, такъ гостемъ будешь,-- прибавила она и спросила:-- Чѣмъ тебя угощать?
   -- Да чѣмъ хочешь. Ни отъ чего не откажусь,-- сказалъ Лагорскій.-- Долженъ тебѣ сказать, что я не завтракалъ. Вари кофе и дай что-нибудь закусить. Ну, хоть колбасы съ булкой и масломъ, что-ли.
   -- Сейчасъ, сейчасъ... Я сама не завтракала. У меня у хозяевъ на плитѣ ужъ заваренъ кофе въ кофейникѣ и сосиски варятся...-- засуетилась Настина.-- Сейчасъ все принесу. Вѣдь я все сама. Я не какъ Малкова. Живу безъ горничной.
   И она бросилась вонъ изъ комнаты.
   Минутъ черезъ десять на столѣ появились кофе въ бѣломъ металлическомъ кофейникѣ, булки, сосиски, тоже въ металлической полоскательной чашкѣ, прикрытой блюдечкомъ, масло на тарелочкѣ, колбаса.
   Чашки и тарелки съ ножами и вилками Настина начала доставать изъ плетеной корзинки, тотчасъ-же перетирала ихъ чистымъ полотенцемъ и клала на столъ.
   Лагорскій любовался.
   -- Какой у тебя порядокъ...-- сказалъ онъ.-- И импровизованный шкапъ для посуды.
   -- Корзинка-то? Да вѣдь такъ было и въ Симбирскѣ, когда мы вмѣстѣ жили,-- отвѣчала она.
   -- Кофейникъ-то все тотъ-же?
   -- Тотъ-же. Вѣдь это твой подарокъ. Ахъ, Боже мой! Вѣдь у меня пирожки съ говядиной есть. Не хочешь-ли? Только черствые. Вчера въ "Карѳагенѣ" купила себѣ на ужинъ да не ѣла. Зубъ заболѣлъ.
   -- Давай, давай и пирожки.
   Лагорскій былъ голоденъ и ѣлъ за обѣ щеки. Настина тоже ѣла съ аппетитомъ, время отъ времени любовно, съ восторгомъ посматривала на него, наконецъ вскочила, растопырила руки и захватила его голову въ свои объятія, воскликнувъ:
   -- Ахъ, какъ я рада, что ты зашелъ ко мнѣ! Ты не повѣришь, какъ я рада!
   Лагорскій, сбиравшійся при свиданіи съ ней высказать ей упреки, что она насплетничала на него женѣ, такъ и не сказалъ ей ничего. Онъ любовался ею. Цѣловалъ два раза ея открытую шейку.
   -- А если-бы ты зналъ, какъ я тебя къ Малковой ревную! Боже мой, какъ ревную! Когда ты у нея сидишь, я вся какъ полоумная... Даже жжетъ меня что-то. Посмотри, я съ досады хорошій шелковый платокъ изгрызла. Ну, что тебѣ, Лагорскій, въ этой Малковой? Брось ее... Пожилая баба... Вѣдь она совсѣмъ пожилая, а только красится. Ну, твоя жена,-- законная жена, о ней я ужъ ничего не говорю, она тебѣ Богомъ дана, я не особенно ревную къ ней... А Малкова -- я на нее смотрѣть не могу. Такъ и хочется выцарапать ей глаза.
   Лагорскій отмалчивался. Наконецъ, онъ сказалъ:
   -- Я переѣхалъ отъ жены. Нѣтъ возможности съ ней жить. Ревнива... Поѣдомъ меня ѣстъ. Два раза безъ обѣда меня оставляла.
   -- Слышала я, что ты одинъ теперь живешь. Не мало ужъ мнѣ Копровская на тебя плакалась. И все я сбиралась къ тебѣ придти, нѣсколько разъ собиралась, но всегда какъ-то такъ случалось, что иду мимо твоей дачи и непремѣнно вмѣстѣ съ твоей женой. Да и совѣстно было какъ-то передъ ней. Съ ней дружу, а сама тебя отъ нея отбиваю. Я жалѣю ее. Это не Малкова. Къ твоей женѣ сынъ пріѣхалъ. Я видѣла его у насъ въ театрѣ на репетиціи. Хорошій мальчикъ. Ты, Лагорскій, хоть и переѣхалъ отъ жены, а его не оставляй. Грѣхъ бросать дѣтей.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Я и жену не покинулъ-бы, но нѣтъ никакой возможности!
   -- А ужъ теперь ты мой, снова мой, какъ въ Симбирскѣ мой. Теперь ужъ если ты самъ ко мнѣ зашелъ, ты весь мой, и никому я тебя не отдамъ. Ну, еще женѣ -- пожалуй... Къ ней ходи... Она законная жена. А Малковой тебя не дамъ... Нѣтъ, нѣтъ!
   Настина привскокнула и снова обвила руками шею Лагорскаго.
   -- Пусти! Задушишь!-- восклицалъ онъ, а самъ цѣловалъ ея голенькую ручку повыше локтя, поднявъ широкій рукавъ ея блузы.
   

XXXVII.

   Лагорскій былъ очарованъ Настиной. Онъ забылъ всѣ непріятности, причиненныя ему женой, былъ веселъ, ласкалъ Настину, миловался съ ней, вспоминалъ свое прежнее съ ней житье-бытье въ Симбирскѣ и, незамѣтно просидѣвъ у ней часа два, поспѣшно сталъ собираться уходить. Онъ просидѣлъ-бы еще дольше у ней, но вдругъ вспомнилъ, что Малкова должна вернуться съ репетиціи и тогда ему трудно будетъ уйти отъ Настиной незамѣченнымъ Малковой. А увидитъ его Малкова -- новый скандалъ. Онъ быстро схватилъ шляпу и сталъ прощаться.
   Настина нахмурилась.
   -- Куда-жъ ты торопишься? Посиди еще. Не лишай меня... не покидай меня...-- упрашивала она его.-- Въ кои-то вѣки надумался придти и ужъ бѣжишь!
   Лагорскій, разумѣется, ничего не сказалъ ей о своемъ опасеніи встрѣтиться съ Малковой и только отвѣчалъ:
   -- Нельзя мнѣ. Во-первыхъ, хотѣлъ одинъ нужный человѣчекъ зайти, насчетъ моего бенефиса переговорить. Здѣсь надо разсылать билеты по театраламъ, такъ-же какъ въ провинціи... Непремѣнно разсылать, иначе никакого толку не будетъ. А во-вторыхъ, я долженъ роль учить.
   -- Врешь ты все. Что такое роль... А суфлеръ-то на что?
   Она держала его за руки, смотрѣла ему ласково въ лицо. Онъ вырывалъ изъ ея рукъ свои руки и говорилъ:
   -- Нельзя, голубушка... Право, невозможно... Кромѣ того, я совсѣмъ обезденежилъ. Мнѣ у одного мясника-театрала надо денегъ хоть сколько-нибудь занять. Мясникъ -- молодой человѣкъ, купецъ съ современными взглядами.
   -- Да вѣдь мясника-то ты только вечеромъ въ спектаклѣ увидишь,-- возражала Настина.
   -- Положимъ, что такъ... Но нѣтъ, не могу! Я долженъ уйти. А лучше ты приходи ко мнѣ завтра послѣ спектакля.
   Лагорскій вырвалъ отъ Настиной свою руку и опять схватился за шляпу.
   -- А сегодняшній-то вечеръ послѣ спектакля ты для Малковой бережешь?
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ! Что мнѣ Малкова, если около меня такая пупочка! Ну, приходи сегодня вечеромъ.
   -- Приду, непремѣнно приду. И знаешь что, Вася? Я у тебя совсѣмъ останусь,-- сказала Настина.
   -- То-есть какъ это?..-- удивился Лагорскій.
   -- Очень просто. Сегодня останусь, а завтра совсѣмъ переѣду къ тебѣ, перевезу свои вещи.
   -- Нѣтъ, милочка, я этого не могу, совсѣмъ не могу...-- испуганно произнесъ Лагорскій.-- Я далъ себѣ слово жить одинъ, безъ женщинъ, оттого и отъ жены переѣхалъ. Да у меня и помѣщенія нѣтъ. У меня всего одна только маленькая комнатка, а въ другой живетъ Тальниковъ -- Мишка курицынъ сынъ.
   -- Тальниковъ? А Тальниковъ пусть въ мою комнату переѣзжаетъ. Я упрошу. Пусть сюда переѣзжаетъ. Онъ это для меня сдѣлаетъ.
   -- Но это невозможно...
   -- Ты Малковой боишься? Ты жены боишься? Но я, Васька, такъ тебя люблю, что я готова и съ женой твоей изъ-за тебя поссориться. Я, Вася, тебя такъ люблю, такъ, что на все готова! На все, на все! Что мнѣ Малкова, что мнѣ Копровская!-- воскликнула Настина, привскокнула, обняла Лагорскаго опять за шею, потащила его къ кровати и посадила его съ собой рядомъ.-- Не покидай меня, Васенька, не бросай, дозволь съ тобой жить,-- упрашивала она, и на глазахъ ея показались слезы.-- Вѣдь я послѣдняя твоя любовь, я на тебя больше имѣю всякихъ правъ, чѣмъ Малкова и Копровская. Копровская тебя давно уже бросила, и я не понимаю, съ чего вы это опять сойтись вздумали. А Малкова... что такое Малкова? Накрашенная старая баба. Васиканьчикъ! Котикъ мой! Позволь мнѣ съ тобой вмѣстѣ жить! Вспомни, вѣдь мы съ тобой не ссорились, когда разъѣхались. Вспомни, какъ я плакала, когда мы разъѣзжались! И ты горевалъ. Ты черствый мужчина, но горевалъ. Я помню. Вѣдь мы разъѣхались только потому, что не нашли ангажементовъ въ одинъ и тотъ-же городъ. Я поѣхала въ одинъ городъ, а ты въ другой. Правда? Василій Севастьянычъ, возьми меня къ себѣ.
   Настина обвила его шею своими распущенными волосами и положила ему голову на грудь.
   -- Ахъ, ты просишь невозможнаго!-- тяжело вздохнулъ Лагорскій.-- Пусти меня. Мнѣ до зарѣзу нужно уйти,-- проговорилъ онъ, вспомня о Малковой, и поднялся съ кровати.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Я не выпущу тебя, покуда ты не согласишься!-- восклицала Настина.
   -- Да нельзя-же, Настенька... Пойми, что этого нельзя. Я слово себѣ далъ. Ты приходи ко мнѣ такъ... И всякій разъ будешь радостная, желанная для меня гостья. Буду приходить и я къ тебѣ. Ну, пусти меня, не удерживай.
   -- Посмотри, Василій, посмотри, какъ я тебя люблю!-- проговорила Настина, все еще удерживая его.-- У меня съ Симбирска и Самары твои старыя туфли остались и я берегу ихъ на память. Какъ самый драгоцѣнный предметъ берегу.
   Она бросилась къ сундуку, быстро открыла его, вытащила оттуда завернутыя въ голубой коленкоръ старыя стоптанныя туфли Лагорскаго и показала ему ихъ.
   Онъ невольно улыбнулся и сказалъ:
   -- Ну, спасибо за любовь.
   -- Василій! Подумай и возьми меня къ себѣ!-- воскликнула она еще разъ.
   -- Ну, хорошо, хорошо. Заходи завтра вечеромъ послѣ спектакля и мы поговоримъ съ тобой о зимнемъ сезонѣ. Вотъ на зимній сезонъ я готовъ съ удовольствіемъ вмѣстѣ съ тобой устроиться. А теперь прощай, до свиданія!
   Лагорскій чмокнулъ Настину въ щечку, взглянулъ въ отворенную дверь балкона и попятился. Онъ увидалъ, что черезъ улицу переходила къ своей дачѣ Малкова, укрывшись краснымъ зонтикомъ.
   "Ну, ужъ теперь мимо нея не проскочишь,-- мелькнуло у него въ головѣ.-- Сейчасъ замѣтитъ и окликнетъ. Какъ тутъ быть? Можетъ выйти скандалъ. Вѣдь она не постѣснится при Настиной... И чего это я здѣсь разсидѣлся! Давно-бы можно было уйти. А теперь надо подождать",-- рѣшилъ онъ и сталъ скручивать папироску.
   Настина завертывала въ коленкоръ его старыя туфли и убирала ихъ въ сундукъ.
   -- Нѣтъ, если-бы ты такъ меня любилъ, какъ я тебя люблю, ты не разговаривалъ-бы такъ, а прямо принялъ-бы меня съ распростертыми объятіями. Вѣдь я тебѣ въ Симбирскѣ была и другъ, и прислуга. И теперь тѣмъ-же могу быть.
   Лагорскій молчалъ, закуривалъ свернутую папиросу и думалъ:
   "Пусть Малкова войдетъ къ себѣ, пусть... Вѣдь сразу-же какъ она войдетъ къ себѣ въ комнаты, она не выскочитъ на балконъ, а начнетъ переодѣваться. А я тѣмъ временемъ и проскользну".
   Онъ рѣшился заглянуть черезъ балконъ на улицу. Малковой, которой входъ въ квартиру былъ изъ палисадника, ни на улицѣ, ни въ палисадникѣ видно не было.
   "Вошла въ комнаты. Теперь она переодѣвается. Попробую проскользнуть домой",-- рѣшилъ онъ и сказалъ:
   -- Прощай, Настенька... Прощай, другъ мой... Я пойду. До свиданія у меня.
   Сопровождаемый Настиной до лѣстницы, онъ только что спутился внизъ и вышелъ въ проулокъ между дачами, какъ сквозь кусты акаціи увидѣлъ Малкову, стоящую на балконѣ. Она стояла уже безъ шляпки.
   "Прозѣвалъ!-- воскликнулъ онъ мысленно и присѣлъ за кустами акаціи.-- Ахъ, какая незадача! Надо ждать, когда она скроется съ балкона".
   Онъ присѣлъ въ кустахъ на корточки, но Малкова съ балкона не уходила. Мимо него проходили люди и косились на него. Такъ ждать было неудобно. Онъ вошелъ на лѣстницу Настиной и остановился на нижней площадкѣ.
   А Настина въ это время тоже была на своемъ балконѣ и ждала, когда Лагорскій пройдетъ мимо нея, чтобы сказать ему еще разъ "прощай" и сдѣлать ручкой, и очень удивлялась, что онъ не проходитъ.
   "Не забѣжалъ-ли къ Малковой? Ахъ, мужчина! Ахъ, волокитишка! Ахъ, шальной!" -- подумала она, бросилась на лѣстницу, чтобы сбѣжать внизъ въ палисадникъ и узнать отъ сосѣдней прислуги, не проходилъ-ли мужчина въ сѣрой шляпѣ на лѣстницу Малковой, но тотчасъ-же увидала Лагорскаго.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь? Еще не ушелъ? А я тебя ждала на балконѣ, когда ты появишься на улицѣ!-- воскликнула она.
   Лагорскій смутился.
   -- Другъ мой Настенька, Малкова торчитъ на своемъ балконѣ. Мнѣ неловко проходить мимо нея,-- сказалъ онъ.-- Она сейчасъ окликнетъ меня, затащитъ къ себѣ и сдѣлаетъ скандалъ. Ну, что на скандалъ лѣзть!
   -- Ахъ, мужчина! Ахъ, тряпка! Да имѣй характеръ, пренебреги ея словами и не заходи къ ней,-- заговорила Настина.-- А это что значитъ? Ты хочешь угодить и нашимъ и вашимъ, и мнѣ и ей. Чего ты ее боишься! Плюнь ты на нее!
   -- Позволь... Какъ плевать? Она все-таки мой товарищъ по сценѣ. Наконецъ, я жилъ съ ней два года, имѣю отъ нея дочь. Нельзя-ли отъ тебя со двора выйти какимъ-нибудь другимъ выходомъ? Я врагъ скандаловъ. Нельзя-ли какъ-нибудь сзади, по задворкамъ на чужой дворъ перескочить, а тамъ на другую улицу?
   -- Ну, мужчина! Блудливъ, какъ кошка, а трусливъ, какъ заяцъ. Пойдемъ на дворъ. Перелѣзай тамъ черезъ заборъ. Тамъ, кажется, двѣ доски вынуты изъ забора. Музыкантская прислуга бѣгаетъ тамъ въ винную лавку. Черезъ заборъ ближе.
   Настина повела Лагорскаго на задворки и, смѣясь надъ нимъ, указала на ветхій заборъ, которымъ отгороженъ былъ чужой дворъ. Двухъ досокъ, дѣйствительно, не хватало. Лагорскій сталъ карабкаться и перелѣзъ черезъ него.
   Она хохотала надъ нимъ.
   Свой визитъ къ Настиной Лагорскій, все-таки, отъ Малковой скрыть не могъ. Его видѣла на балконѣ у Настиной горничная Малковой Груша и тотчасъ-же сообщила объ этомъ ей, какъ только она вернулась съ репетиціи. Его-то выхода Малкова и караулила на своемъ балконѣ, но не дождалась. Вечеромъ, во время спектакля, при встрѣчѣ, она не разговаривала съ нимъ, отвертывалась, дулась, но, уходя изъ театра, не выдержала и гнѣвно произнесла передъ Лагорскимъ:
   -- Ну, что-жъ, теперь и отъ Настиной мнѣ надо ждать публичнаго скандала? И она будетъ заявлять на тебя свои права? Ты вотъ что... Ты скажи имъ обѣимъ, чтобы онѣ сговорились и вмѣстѣ, сообща, въ одинъ вечоръ устроили передо мной скандальную комедію. Третья, третья теперь претендентка! А ты дрянь, а не человѣкъ!
   Малкова захохотала и бросила на Лагорскаго презрительный взглядъ.
   Лагорскій виновато молчалъ.
   

XXXVIII.

   Дня черезъ два, около полуночи, Настина отвѣтила визитомъ Лагорскому.
   Лагорскій только что вернулся послѣ спектакля и съ помощью Тальникова жарилъ себѣ яичницу на пыхтѣвшемъ самоварѣ, поставивъ сковородку на конфорку, и собирался ужинать, какъ вдругъ въ отворенную балконную дверь онъ услышалъ изъ палисадника женскій слегка картавый голосъ: -- Василій Севастьянычъ! Вы не спите? Можно къ вамъ?
   Оба они переглянулись.
   -- Должно быть, Вѣра Константиновна къ вамъ...-- проговорилъ Тальниковъ.
   -- Нѣтъ, это не Малкова... Это не ея голосъ... Да и дуется на меня Малкова -- не пойдетъ... Это, кажется, Настина. Ея голосъ,-- отвѣтилъ Лагорскій.
   -- Василій Севастьянычъ! Вы дома? Можно къ вамъ?-- повторился возгласъ.
   Лагорскій выбѣжалъ на балконъ. Ночь была свѣтлая, ясная, теплая. Въ палисадникѣ дачи, передъ балкономъ, дѣйствительно, стояла Настина. Она была въ пальто, въ кружевномъ шарфѣ на головѣ и съ узломъ.
   -- Здравствуйте,-- сказала она.-- Никого у васъ нѣтъ? Можно къ вамъ? Я все собиралась, собиралась и, наконецъ, собралась.
   -- Очень радъ... Пожалуйте, пожалуйте... Никого посторонняго... Только Тальниковъ,-- проговорилъ Лагорскій.-- Заходите за домъ... Вотъ отсюда. Лѣстница ко мнѣ сбоку. Сейчасъ я вышлю Тальникова.
   Черезъ минуту Тальниковъ уже сбѣжалъ къ Настиной навстрѣчу, принялъ отъ нея узелъ и повелъ ее по лѣстницѣ.
   Лагорскій былъ радъ приходу Настиной. Она была какъ нельзя болѣе кстати. Сегодня Малкова все еще продолжала на него дуться и онъ не разсчитывалъ на ея посѣщеніе.
   -- Ну, снимайте свое пальто... Садитесь. Мы сбираемся ужинать и чай пить,-- сказалъ онъ вошедшей Настиной.
   Тальниковъ помогалъ ей снять пальто.
   -- Ужасно поздно у насъ спектакли кончаются,-- сказала она въ оправданіе своего поздняго прихода.-- Заходила къ вамъ вчера, днемъ -- дома не застала. Коверъ-то все тотъ-же,-- проговорила она, бросивъ взглядъ на коверъ, висѣвшій надъ кроватью,-- Я помню этотъ коверъ... И одѣяло помню...
   -- Садитесь, Настасья Ильинишна,-- пригласилъ ее Лагорскій, стѣсняясь при Тальниковѣ говорить ей "ты".-- Вотъ закусимъ, чѣмъ Богъ послалъ.
   На столѣ стояли бутылка водки съ напиханными въ нее черносмородинными листьями, маленькій серебряный вызолоченный стаканчикъ и на металлической тарелкѣ лежалъ студень изъ колбасной.
   -- Я къ вамъ, Лагорскій, съ гостинцемъ. Горячихъ пирожковъ съ мясомъ вамъ изъ нашего "Карѳагена" изъ буфета принесла,-- проговорила она.
   -- Давайте, давайте скорѣй... Оно будетъ очень кстати. У насъ сегодня ужинъ совсѣмъ не лукуловскій. Гдѣ-же у васъ пирожки?
   -- Они у меня въ узлѣ. Нарочно спрятала туда, чтобы не простыли.
   Настина стала развязывать свой узелъ, и Лагорскій, къ великому своему изумленію, замѣтилъ, что въ узлѣ у Настиной была подушка и ея голубое атласное одѣяло.
   -- Боже мой! Что-же это вы съ постельными принадлежностями?-- воскликнулъ онъ.
   Настина слегка потупилась и не отвѣчала.
   -- Вотъ пирожки...-- произнесла она, доставая изъ узла цѣлый свертокъ, густо обернутый въ газетную бумагу.-- Не простыли еще...-- прибавила она и стала развертывать бумагу и выкладывать на столъ пирожки на подставленную Тальниковымъ тарелку.
   Лагорскій сейчасъ-же сообразилъ, отчего она съ подушкой и одѣяломъ.
   "Боже мой, это она ко мнѣ должно быть ужъ переѣзжаетъ, какъ обѣщалась...-- мелькнуло у него въ головѣ.-- Нѣтъ, я ее ни за что не оставлю. Не желаю себя стѣснять"...
   -- Ну, давайте закусывать... Садитесь... Можете намъ разливать чай,-- говорилъ онъ Настиной,-- Тальникова вы знаете... Это мой пріятель, мажордомъ и главный управляющій. Вонъ онъ какую сухарницу смастерилъ мнѣ изъ коробокъ отъ гильзъ,-- кивнулъ онъ на латочку, гдѣ лежали булки.
   Всѣ сѣли и принялись закусывать. Лагорскій выпилъ стаканчикъ водки и хвалилъ пирожки, закусывая ими.
   -- И настойку вотъ эту Тальниковъ-же смастерилъ,-- указалъ онъ на бутылку.-- Не хотите-ли?-- предложилъ онъ Настиной.-- Выпейте полъ-рюмочки. Ароматъ... Выпьете и чувствуете, что у васъ во рту садъ, фруктовый садъ.
   -- Пожалуй... Дайте полъ-рюмки,-- отвѣчала Настина и спросила:-- Лагорскій, а живъ-ли у васъ синій атласный халатъ съ желтыми отворотами?
   -- Живъ, живъ, ангелъ мой... Только онъ ужъ немножко отрепался.
   Настина улыбнулась.
   -- Надѣньте его, голубчикъ, сейчасъ на себя... Я такъ любила на васъ этотъ халатъ. Онъ мнѣ напомнитъ Симбирскъ,-- сказала она.
   -- Ну, зачѣмъ-же это?-- проговорилъ Лагорскій, тоже улыбаясь.-- Можно когда-нибудь въ другой разъ. Вѣдь Настенька мой старый другъ,-- пояснилъ онъ Тальникову.-- Мы когда-то жили съ ней душа въ душу.
   -- Я знаю, я помню...-- застѣнчиво произнесъ Тальниковъ, закусилъ, выпилъ чаю и тотчасъ-же ретировался къ себѣ въ комнату, оставивъ Лагорскаго и Настину наединѣ.
   Настина тотчасъ-же бросилась къ Лагорскому на шею.
   -- Вася! Я ужъ къ тебѣ... Я совсѣмъ къ тебѣ...-- объявила она.-- Я нарочно захватила съ собой подушку и одѣяло. Положи меня гдѣ-нибудь. Я хоть на полу лягу... Можно спять коверъ и на коврѣ... А завтра я перевезу къ тебѣ свои остальныя пожитки.
   Лагорскаго всего передернуло.
   -- Не могу я этого сдѣлать, Настенька... совсѣмъ не могу...-- отвѣчалъ онъ, цѣлуя ее,-- Приходи ко мнѣ, когда хочешь и сколько хочешь, но жить я тебя къ себѣ взять не могу.
   -- Отчего-же? Малковой боишься? Жены? Но ты же увѣрялъ меня, что съ женой ужъ всякія отношенія прикончилъ, а съ Малковой тоже сбираешься прикончить. Стало быть ты вралъ?
   На глазахъ Настиной были слезы.
   -- Прикончилъ, прикончилъ. Съ Малковой я даже два дня ужъ не разговариваю,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Она черезъ свою горничную узнала, что я былъ у тебя, и теперь дуется на меня. Да чортъ съ ней! Я радъ.
   Разговоръ шелъ шопотомъ. Настина просилась остаться.
   Лагорскій опять далъ отвѣтъ:
   -- Понимаешь-ли ты, переѣхавъ отъ жены, я далъ себѣ слово ни съ кѣмъ изъ женщинъ здѣсь лѣтомъ не съѣзжаться.
   -- Да отчего-же, отчего-же, Василій?
   -- Свободы хочу. Очень ужъ я много отъ женщинъ претерпѣлъ. Хочу вздохнуть. На зимній сезонъ -- изволь, съѣдемся, давай жить вмѣстѣ, если найдемъ ангажементъ въ одинъ городъ.
   Настина вдругъ заплакала.
   -- Нѣтъ, Вася, я отъ тебя не уйду, ни за что не уйду!-- произнесла она, возвыся голосъ.
   Лагорскій вскочилъ изъ-за стола.
   -- Настенька! Не дѣлай хоть ты-то скандала! Вѣдь вотъ всѣ эти насилія и заставляютъ меня искать одиночнаго житья. Брось... Не плачь... Вѣдь мы будемъ часто видѣться.
   Настина легла къ Лагорскому на кровать и стонала, произнося:
   -- Боже мой! А я такъ мечтала! Такъ радовалась,-- что буду съ тобой жить вмѣстѣ! Во снѣ даже видѣла! Вчера купила хорошенькую новую кастрюлечку для супа, вчера начала тебѣ туфли вышивать. Купила маленькихъ салфетокъ для чаю.
   Лагорскій подсѣлъ къ ней и уговаривалъ ее:
   -- Успокойся, Настенька, не плачь, голубушка... Все это пригодится, на зимній сезонъ пригодится. И салфеточки твои пригодятся, и кастрюлечка.
   -- И какъ я тебя во снѣ-то видѣла! Въ твоемъ синемъ шелковомъ халатѣ видѣла!-- продолжала Настина, плача.-- Туфли его храню, какъ святыню, а онъ...
   Настина разрыдалась. Лагорскій, какъ ребенка, гладилъ ее по головкѣ, такъ какъ она лежала внизъ лицомъ, цѣловалъ ее въ затылокъ и уговаривалъ:
   -- Уймись, Настенька... Успокойся, голубушка... Мы зимой съ тобой вмѣстѣ заживемъ и захозяйствуемъ лихо.
   Совсѣмъ ужъ разсвѣло и сіяло солнце, когда Лагорскій провожалъ Настину по пустынной набережной Невы домой и тащилъ къ ней ея узелъ съ подушкой и голубымъ одѣяломъ.
   Онъ шелъ увѣренно, безъ опасеній. Въ пятомъ часу утра онъ уже зналъ, что не встрѣтитъ Малкову на балконѣ.
   

XXXIX.

   Май кончался, наступалъ іюнь, погода совсѣмъ поправилась, холода прошли, вечера стояли свѣтлые, теплые, а сборы въ саду и въ театрѣ "Санъ-Суси" поправлялись плохо, хотя давно уже репертуаръ въ театрѣ былъ легче, драмы чередовались съ легкими комедіями, пріѣхала вновь приглашенная опереточная актриса Колтовская-Амурова и вмѣстѣ съ актрисой Жданковичъ и Чеченцевымъ заканчивала спектакли одноактными оперетками, въ которыхъ иногда потряхивалъ стариной, какъ онъ самъ выражался, и старикъ Колотухинъ. Обѣды Павлушина съ музыкой и пѣніемъ также мало сдѣлали для улучшенія сборовъ. На обѣдахъ этихъ изъ актеровъ присутствовали только Чеченцевъ да изрѣдка Колотухинъ. Чеченцевъ хвастался, что пріобрѣлъ на обѣдахъ кругъ знакомства, и показывалъ на мизинцѣ кольцо съ тремя брилліантами, полученное въ подарокъ "отъ дамъ", какъ онъ сообщалъ. Колотухинъ говорилъ, что онъ потому ходитъ на обѣды, что на нихъ, въ самомъ дѣлѣ, бываютъ театралы-любители и отлично угощаютъ.
   -- Не расходуешься на столъ... сытъ и пьянъ, а это разсчетъ...-- разсказывалъ онъ, и дѣйствительно два раза игралъ въ спектакляхъ совсѣмъ пьяный.
   Изъ актрисъ въ обѣдахъ этихъ участвовала и новоприглашенная опереточная актриса Колтовская-Амурова; ее писали на афишѣ въ красную строку и именовали Евгеніей Васильевной и подносили въ спектакли цвѣты.
   Именовали въ афишахъ по имени и отчеству и Малкову, и Жданковичъ, выставляя въ красныхъ строкахъ; въ красныхъ строкахъ печаталось, что за обѣдомъ исполнитъ свой лучшій репертуаръ "знаменитый хоръ пѣвицъ" Дарьи Семеновны такой-то, "хоръ красавицъ-венгерокъ". Афиша для садовой программы была испещрена восклицаніями въ родѣ: "фуроръ", "несравненная", "первая въ мірѣ", "краса востока" и т. п., но и это не поправляло сборовъ.
   Чертищевъ совсѣмъ уже не говорилъ о чистомъ искусствѣ, не слышно было совсѣмъ его сравненій себя съ пеликаномъ, разрывающимъ свою грудь. Онъ какъ-то сократился, притихъ и его мало было видно и на сценѣ, и въ саду. Денежными дѣлами распоряжался и торчалъ въ конторѣ и въ кассѣ еврей Вилейчикъ. Въ кіоскъ, гдѣ продавались цвѣты, онъ посадилъ какихъ-то двухъ прехорошенькихъ жидовокъ въ восточномъ костюмѣ, съ распущенными волосами, головы и шеи которыхъ были увѣшаны золотыми кругляшками, изображающими монеты, и фальшивыми жемчугами. Проходя мимо, онъ скашивалъ на нихъ глаза, протягивалъ руку и трепалъ ихъ по щекамъ. Жидовочки эти также участвовали въ обѣдахъ Павлушина и группировали около себя мужчинъ.
   Приближалось первое число мѣсяца. Всѣ съ нетерпѣніемъ ждали получки жалованья. Лагорскій уже два дня искалъ Чертищева, чтобы переговорить съ нимъ о своемъ бенефисѣ, но ему не удалось его поймать, а на первое іюня Чертищевъ и совсѣмъ уже исчезъ. Лагорскій спрашивалъ объ немъ въ конторѣ, въ буфетѣ. Въ конторѣ ему отвѣтили, что онъ два дня уже нездоровъ и въ садъ не показывается, а въ буфетѣ сказали, что онъ въ Москву уѣхалъ. Лагорскій удивился при такихъ совершенно противоположныхъ свѣдѣніяхъ объ антрепренерѣ, и вечеромъ въ спектаклѣ, когда Вилейчикъ шнырялъ за кулисами, обратился къ нему за разъясненіями.
   Вилейчикъ взялъ егоза руку, посмотрѣлъ ему въ лицо и, покачавъ головой, произнесъ:
   -- Да, господинъ Лагорскій, этотъ Чертищевъ такого человѣкъ, такого, что фай-вай! Это артистъ, совсѣмъ артистъ. Фай, какого большой артистъ!
   -- Что-же такое случилось? Гдѣ онъ?-- нетерпѣливо задалъ вопросъ Лагорскій.
   -- Ни я, ни Павлушинъ ничего не знаемъ. Пропалъ. На дачѣ его нѣтъ. Фю-ю-ю!
   Вилейчикъ развелъ руками.
   -- Убѣжалъ?
   -- Долженъ вамъ сказать по большаго секрета, убѣжалъ. На дачѣ его дама отъ сердца говоритъ, что въ Варшава уѣхалъ, а нашъ бутафоръ говоритъ, что на Нижняго-Новгородъ, и онъ ему карета нанималъ на Николаевскаго вокзалъ. Ой, ой, сколько всякіе долги остались! Боже мой, сколько долги!
   Лагорскій стоялъ пораженный.
   -- А какъ-же жалованье-то намъ? Вѣдь завтра первое число,-- сказалъ одъ.
   -- Я не могу... Павлушинъ не можетъ. Надо объявить на полиція... Тамъ есть какого-то залогъ...-- отвѣчалъ Вилейчикъ.
   -- Боже мой! Что-же это такое! Вѣдь это ужасъ. Стало быть, и антреприза лопнетъ? Нѣтъ, такъ нельзя! Вы его компаньоны и должны за него отвѣчать!..
   Лагорскій горячился.
   -- Не кричите пожалуйста, господинъ Лагорскій,-- остановилъ его Вилейчикъ,-- Я вамъ по секретъ это говорю. Я и Павлушинъ, два его компаньоновъ, но на бумага ничего этого нѣтъ. У насъ нѣтъ никакого бумага. У насъ много его векселя, но что его векселя! Газетнаго бумага. А хозяйство зачѣмъ погибать? Это можетъ быть новый гешефтъ. Я возьму его, но надо новый условій. Господа артисты получаютъ столько, что для антрепренера вотъ что... смерть...
   Вилейчикъ полоснулъ себя ладонью по горлу, показывая, что надо зарѣзаться.
   -- Нѣтъ, такъ нельзя!-- закричалъ Лагорскій.
   -- Что вы кричите! Пожалуйста не кричите! Это секретнаго дѣло. А завтра въ конторѣ объ этого поговоримъ.
   Вилейчикъ отскочилъ отъ Лагорскаго.
   "Кончено... какъ я ожидалъ, такъ и вышло... Крахъ...Катастрофа",-- думалъ Лагорскій и, выйдя на сцену, игралъ раздраженно, разсѣянно.
   Въ слѣдующемъ антрактѣ Лагорскій разсказалъ объ этомъ Малковой.
   -- Вотъ такъ штука!-- прошептала она.-- Такъ какъ-же быть-то?
   -- Ничего не знаю. Завтра первое число, завтра выдача жалованья. Вотъ что компаньоны завтра скажутъ, но они не признаютъ ужъ теперь себя компаньонами,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Слышали? Чертищевъ бѣжалъ,-- отнеслась Малкова къ стоявшему тутъ-же Чеченцеву.
   -- Да неужели? Третьяго дня его видѣлъ.
   -- А вчера бѣжалъ. Господи! Что это! Въ прошломъ году лѣтомъ крахъ и нынче лѣтомъ крахъ. Какъ я несчастлива на лѣтніе сезоны!
   -- Бѣжалъ...-- повторилъ Чеченцевъ, недоумѣвая.-- Знаете, я почти ожидалъ этого. Весь онъ самъ и даже лицо у него... у этого Чертищева какое-то бѣглое... Прямо бѣглое... А что говорилъ! Что сулилъ! Что проповѣдывалъ! Но это ужасно! Какъ-же спектакли-то?
   -- Жидъ Вилейчикъ сейчасъ сказалъ, что они будутъ продолжать антрепризу, но только при совершенно новыхъ условіяхъ...-- сообщилъ Лагорскій.-- Разумѣется, сбавка жалованья. Онъ прямо говоритъ, что жалованье непомѣрное.
   -- Нѣтъ, ужъ это дудки! Тогда лучше товарищество... сосьете актеровъ...-- отвѣчалъ Чеченцевъ.
   -- Ахъ, бросьте! Эти товарищества-то я ужъ знаю!-- воскликнула Малкова.-- Я три раза на бобахъ при этихъ товариществахъ сидѣла. А разъ насилу выбралась въ Москву... Гардеробъ закладывала. А съ остальной-то труппой что было! Нѣтъ, товарищество ни за что на свѣтѣ! Довольно. У насъ и распорядитель товарищества бѣжалъ.
   Подскочилъ Колотухинъ.
   -- Удралъ, говорятъ, нашъ пеликанъ-то? Вотъ тебѣ и пеликанъ!-- сказалъ онъ.-- Какъ жаль, что я у него не купилъ серебряный портсигаръ! Онъ мнѣ продавалъ свой серебряный портсигаръ. Можно-бы было портсигаръ-то взять, а деньги не отдавать. "Вычтите, молъ, изъ жалованья". Дуракъ я былъ, совсѣмъ дуракъ... А теперь было-бы какъ кстати. Ну, да вѣдь, я думаю, мы не потеряемъ. Мы компаньоновъ его за бока!.. Товарищи должны отвѣчать другъ за друга.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что они товарищи только на словахъ, а не на бумагѣ...-- объявилъ Лагорскій.
   Извѣстіе, что Чертищевъ скрылся, разнеслось по всѣмъ уборнымъ, и объ этомъ заговорили всѣ актеры, всѣ театральные служащіе. Актеры ругались. По адресу Чертищева расточались самые нелестные эпитеты. Третій актъ пьесы играли совсѣмъ спустя рукава.
   Послѣ спектакля всѣ искали Вилейчика, по Вилейчика ни въ театрѣ, ни въ саду не было. Актеры бросились въ контору, но контора оказалась запертой. Побѣжали въ контору ресторана поговорить съ Павлушинымъ, но и Павлушина не было.
   Большинство актеровъ, все еще разговаривая о бѣгствѣ Чертищева, осталось ужинать въ ресторанѣ и требовало кушанья и напитковъ въ долгъ, но буфетчикъ не давалъ. Произошло два или три скандала.
   Всѣ съ нетерпѣніемъ ждали завтрашняго дня, перваго числа мѣсяца.
   

XL.

   Настало первое число -- день, когда въ театрѣ "Сапъ-Суси" должно быть выдано жалованье. Утромъ, еще куда ранѣе десяти часовъ, актеры и актрисы театральной труппы и исполнители и исполнительницы представленій садовыхъ сценъ начали собираться къ конторѣ театра. Контора была заперта, и около дверей стоялъ полицейскій чиновникъ. Какъ знакомый съ нѣкоторыми артистами по саду, онъ здоровался съ ними и объявилъ, что директоръ сада Чертищевъ находится въ отсутствіи изъ Петербурга, и если отъ сего перваго числа въ теченіе трехъ дней не возвратится, то театральные и садовые служащіе будутъ удовлетворены изъ имѣющагося при полиціи залога, положеннаго при открытіи сада и театра. Очевидно, что компаньоны предупредили полицію объ исчезновеніи Чертищева. Такое-же писанное извѣщеніе было прибито и на стѣнѣ около конторы. Ни Вилейчика, ни Павлушина около конторы видно не было.
   Актеры, выслушавъ извѣщеніе, не расходились и роптали. Среди русской рѣчи слышались французскій, нѣмецкій, англійскій и итальянскій говоры садовыхъ увеселителей. Всѣ жестикулировали. Слышались возгласы, раздавались ругательства на русскомъ и иностранныхъ языкахъ. Въ особенности визжала нѣмка въ какомъ-то красномъ плащѣ. Воинственно размахивала руками итальянка-акробатка въ шляпкѣ съ цѣлымъ огородомъ цвѣтовъ, съ роскошными, какъ вороново крыло, сизо-черными волосами и усиками на верхней губѣ. Она была буквально въ ярости. Русскіе актеры говорили:
   -- Ну, попадись теперь къ такой птицѣ въ лапы Чертищевъ -- убьетъ на мѣстѣ. Она двадцать пудовъ на ногахъ поднимаетъ, два рельса на плечахъ держитъ.
   -- Четвертаго числа всѣ будутъ удовлетворены, если антрепренеръ не вернется,-- повторялъ полицейскій.
   Негодовала и содержательница хора русскихъ пѣвицъ Дарья Семеновна, какъ ее именовали въ афишѣ, разухабистая дама среднихъ лѣтъ, очень пестро одѣтая.
   -- Нѣтъ, спрашивается, зачѣмъ-же онъ меня изъ Нижняго переманилъ! Я сбиралась на Троицу въ Харьковъ ѣхать. Тамъ теперь купечество, тамъ теперь дѣла...
   -- Да вѣдь и здѣсь вы-то хорошія дѣла по кабинетамъ дѣлаете,-- замѣтилъ ей кто-то изъ актеровъ.-- Ваши дѣла особенныя, вамъ кабинеты нужны. А вотъ наше дѣло...
   -- Ахъ, оставьте пожалуйста! Что вы понимаете! Въ чужихъ рукахъ всякій кусокъ великъ!-- огрызнулась она на актера и закричала:-- Но если нѣтъ самого Чертищева, то гдѣ-же его компаньоны? Гдѣ этотъ господинъ еврей, гдѣ этотъ буфетчикъ? Удралъ Чертищевъ -- компаньоны отвѣчай.
   -- Они здѣсь. Они не въ отъѣздѣ. Они придутъ, я думаю,-- говорилъ полицейскій чиновникъ.-- Но оказывается, что они вовсе не компаньоны Чертищева.
   -- Такъ кто-же они? Они такъ сладко пѣли и распѣвали, что явились на поправку дѣла,-- говорила, опереточная пѣвица Колтовская-Амурова.
   -- Господа! Вилейчикъ мнѣ вчера заявилъ, что онъ только кредиторъ Чертищева и ничего больше!-- возвысилъ голосъ Лагорскій, попыхивая папиросой.
   -- И Павлушинъ то-же, и Павлушинъ!-- прибавилъ Чеченцевъ.
   Актеры и актрисы все прибывали и прибывали къ конторѣ. Раздавались возгласы:
   -- Когда-же жалованье? Такъ нельзя!.. Это ни на что не похоже! Это грабежъ...
   -- Успокойтесь, господа! Успокойтесь...-- повторялъ полицейскій чиновникъ.-- Если черезъ три дня хозяинъ сада и театра не явится, всѣ служащіе четвертаго числа будутъ удовлетворены изъ залога... Изъ залога, по имѣющимся спискамъ.
   Но вопросы то и дѣло повторялись. Уставъ отвѣчать все одно и то-же, онъ уже на обращенные къ нему вопросы указывалъ только на вывѣшенное на стѣнѣ объявленіе.
   Къ нему подошелъ Лагорскій и поздоровался, какъ съ знакомымъ.
   -- Да великъ-ли залогъ-то Чертищева?-- спросилъ онъ.
   -- По списку, какъ полумѣсячное содержаніе всѣхъ служащихъ при театрѣ, но говорятъ, что самый списокъ служащихъ-то показанъ съ уменьшеннымъ чуть не на половину жалованьемъ,-- отвѣчалъ полицейскій и обратился къ толпѣ:-- Господа! Я васъ прошу расходиться. Вы напрасно тутъ стоите. Выдачи сегодня изъ конторы никакой не будетъ. Вы теряете даромъ время. Раньше четвертаго числа выдачи никакой не можетъ быть.
   Послышался глухой ропотъ. Два-три голоса крикнули:
   -- Мы компаньоновъ ждемъ! Ждемъ Вилейчика и Павлушина!
   -- Тогда не угодно-ли вамъ ихъ ждать на верандѣ или въ саду. Здѣсь въ корридорѣ очень тѣсно. Они, по всѣмъ вѣроятіямъ, туда явятся.
   Нѣсколько лицъ стали уходить. Нѣмка въ красномъ плащѣ кричала по-нѣмецки:
   -- До тѣхъ поръ, покуда я жалованья не получу, я не исполняю своихъ нумеровъ! Не буду исполнять. Abgemacht!-- махнула она рукой.
   -- Гдѣ нашъ режиссеръ Утюговъ?-- спрашивали изъ толпы актеровъ.-- Феофанъ Прокофьичъ! Гдѣ вы?
   -- Я здѣсь,-- откликнулся Утюговъ.
   -- Да будетъ-ли сегодня спектакль-то?-- задавали они ему вопросъ.
   -- Какъ-же, какъ-же... Вѣдь на афишѣ объявлено. Все готово... Сегодня въ первый разъ пьеса... Въ кассѣ ужъ сборъ есть, и пока очень недурной. Вы видите, какая прекрасная погода стоитъ. Кто занятъ, пожалуйте на репетицію... Сейчасъ репетицію начнемъ... Надо велѣть дать звонокъ -- вотъ что...
   -- Видѣлись вы съ Вилейчикомъ? Видѣлись сегодня съ Павлушинымъ?
   -- Къ Павлушину я посылалъ сейчасъ. Онъ прислалъ сказать, что сейчасъ будетъ. Вилейчику послалъ съ разсыльнымъ записку на дачу въ Лѣсной и зову его непремѣнно пріѣхать поскорѣй. Вѣдь Вилейчикъ никогда раньше, какъ послѣ двѣнадцати часовъ дня, не пріѣзжаетъ.
   Лагорскій говорилъ:
   -- Надо будетъ категорически спросить у него -- принимаютъ-ли они съ буфетчикомъ на себя антрепризу и ручаются-ли они въ правильной выдачѣ конторой жалованья. При полиціи спросить... и оформить это на бумагѣ... Тутъ какое-то недоразумѣніе... Они виляютъ... Такъ нельзя... Такъ не ладно... То они компаньоны, то не компаньоны... Пусть прямо принимаютъ на себя всю отвѣтственность... Иначе и служить не стоитъ... И играть не стоитъ.
   -- Да, да, да... Лагорскій вѣрно говоритъ!..-- послышались одобренія.
   -- Конечно, конечно!..-- кричалъ режиссеръ Утюговъ.-- Какъ Вилейчикъ и Павлушинъ явятся -- спросимъ, все спросимъ... А теперь прошу на репетицію, кто занятъ!-- приглашалъ онъ.
   Въ саду раздавался звонокъ.
   Корридоръ передъ конторой пустѣлъ. Уходилъ и Утюговъ, помахивая книгой. Малкова шла рядомъ съ Утюговымъ.
   -- Удивляюсь, Феофанъ Прокофьичъ, что васъ это не возмущаетъ...-- произнесла она.-- Вѣдь, въ сущности, это чортъ знаетъ, что такое, а вы, какъ мнѣ кажется, на руку и жиду, и буфетчику тянете.
   -- Я? Да что вы, Вѣра Константиновна! Боже меня избави! Что мнѣ Вилейчикъ и буфетчикъ! Но нельзя-же бросать дѣло такъ зря, не справившись. Я самъ, голубушка, жалованья не получалъ. Но надо переговорить, надо условиться. Ничего неизвѣстно... Можетъ быть, Вилейчикъ и Павлушинъ примутъ на себя обязательства и будутъ правильно уплачивать жалованье. Я даже увѣренъ, что въ ихъ рукахъ дѣло должно лучше идти... Погодите... Горячиться не слѣдуетъ... Надо выждать. Да вонъ, Павлушинъ идетъ.
   Они шли по саду. Съ веранды сходилъ, переваливаясь съ ноги на ногу и отдуваясь, рестораторъ Павлушинъ.
   

XLI.

   -- Удралъ вѣдь баринъ-то...-- говорилъ рестораторъ Павлушинъ окружившимъ его актерамъ.-- Скрылся и гдѣ теперь блуждаетъ -- неизвѣстно. Дама его сердца, разумѣется, знаетъ, но не говоритъ, гдѣ онъ. Сейчасъ былъ у нея, пыталъ, пыталъ ее -- плачетъ. "Меня саму, говоритъ, онъ измучилъ, и я сама ѣду отдохнуть и покупаться въ Старую Русу". Разумѣется, къ нему ѣдетъ. Ну, народъ! И сколько онъ мнѣ долженъ -- удивленіе. Ресторанъ сдалъ за четыре тысячи и ужъ больше половины получилъ. А сколько онъ по мелочамъ у меня забралъ! И у всѣхъ, у всѣхъ... Только развѣ у мертваго не захватилъ.
   -- Что-же вы будете дѣлать -- вы вотъ что намъ скажите,-- приступилъ къ нему Лагорскій.-- Вѣдь вы его компаньонъ?
   -- Какой компаньонъ! Только разговоръ одинъ.
   Павлушинъ махнулъ рукой.
   -- Но вѣдь онъ-же во всеуслышаніе объявилъ намъ объ этомъ, и вы молчали. Стало быть, не отрицали этого,-- подхватилъ Чеченцевъ,-- Даже мало того, стали развивать планъ будущихъ дѣйствій, какъ дѣло поправить.
   -- Да вѣдь онъ просилъ. Просто просилъ изъ-за того, чтобы черезъ насъ свой кредитъ сохранить, но дѣло-то не выгорѣло,-- отвѣчалъ Павлушинъ.-- Намъ-то вѣрили, а ему нѣтъ. Напротивъ, приставать стали и насчетъ прежняго -- подай да подай. Ну, онъ и удралъ. А поправлять дѣло мы будемъ. Надо поправлять. Можетъ, безъ него-то дѣло и лучше пойдетъ.
   -- Стало быть, вы принимаете его антрепризу и всѣ обязательства и будете продолжать дѣло?-- задала вопросъ Малкова Павлушину.
   -- Принять его обязательства?-- что вы, барынька, да развѣ это можно! Онъ нахваталъ направо и налѣво, а мы за него отвѣчай? Онъ тутъ такихъ условій надѣлалъ съ народомъ, что чертямъ тошно, а мы за него расплачивайся? Благодарю покорно. Другому актеру грошъ цѣна... Вы не обидитесь... а онъ ему двѣсти рублей въ мѣсяцъ...
   Послышался среди актеровъ ропотъ. Кто-то крикнулъ изъ толпы:
   -- Послушайте!... Вы говорить говорите, да не заговаривайтесь!
   Павлушинъ нѣсколько опѣшилъ, но все-таки стоялъ на своемъ:
   -- Да конечно-же... Что-жъ, я не тычу въ глаза кто именно, а я правду говорю. У Артаева въ "Карѳагенѣ" народъ за половинную плату супротивъ него служитъ и въ лучшемъ видѣ доволенъ. А оттого, что Артаевъ съ понятіями къ жизни, купецъ онъ настоящій, ну, а нашъ Чертищевъ баринъ да и при малоуміи...
   Актеры негодовали. Послышались голоса:
   -- Просимъ такъ не выражаться! Да... не выражаться! И отвѣтить намъ категорически: продолженіе дѣла вы берете на себя? Продолжать спектакли будете?
   -- Все будемъ. Нельзя-же мнѣ ресторанъ бросить, коли за него ужъ болѣе трехъ тысячъ аренды заплачено!-- отвѣчалъ Павлушинъ,-- Но вы и насъ пожалѣйте. Помните Бога-то. Нешто возможно съ насъ семь шкуръ драть! Вотъ что, господа артисты.
   -- У насъ контракты! Мы ничего не знаемъ. Намъ полностью подавайте!-- продолжали голоса.
   -- По чертищевскимъ контрактамъ и получите изъ залога, а съ нами у васъ будетъ другой разговоръ,-- объявилъ Павлушинъ.
   -- Нѣтъ, такъ невозможно! Тогда отмѣняйте сегодняшній спектакль!
   Актеры загудѣли и раздѣлились на группы. Шли толки...
   -- Вилейчикъ пріѣхалъ! Вилейчикъ! Надо ему объявить!-- крикнуло нѣсколько голосовъ.
   Съ веранды на площадку сада выходилъ Вилейчикъ. Актеры хлынули къ нему.
   -- Господамъ хорошаго компанія!... Добрый день желаемъ вамъ, знаменитаго артисты,-- произнесъ онъ, снимая шляпу,-- А у насъ какого печальнаго дѣла! Ай вай!... Господинъ Чертищевъ былъ и нѣтъ его. Убѣжалъ. А у Вилейчикъ вотъ гдѣ это сидитъ.
   Онъ похлопалъ себя по затылку и тяжело вздохнулъ. Къ нему подступилъ Лагорскій.
   -- Однако, Аронъ Моисеичъ, вы намъ вотъ что скажите: продолжаете вы дѣло Чертищева или нѣтъ, будетъ сегодня спектакль или его отмѣнятъ?
   -- Непремѣнно, непремѣнно... Какъ-же отмѣнить! Столько я теряю, столько теряю...-- заговорилъ Вилейчикъ.-- Я былъ сейчасъ у господинъ владѣлецъ отъ этотъ садъ и театръ, и онъ мнѣ сказалъ: "пожалуйста продолжайте, продолжайте"... Вотъ тутъ Чертищевъ далъ ему знать на форменнаго бумага, что я и купецъ Павлушинъ компаньонъ отъ него.
   -- Позвольте, позвольте... Да гарантируете-ли вы намъ наше жалованье? Вотъ что прежде всего.
   -- Жалованье вы получите изъ залогъ Чертищева. Вы счастливые артисты. А вотъ бѣднаго несчастнаго Вилейчикъ... Охъ, что онъ мнѣ долженъ, что онъ мнѣ долженъ! И залогъ-то изъ моего кармана. Охъ!
   Вилейчикъ схватился обѣими руками за голову.
   -- Но вы-то уважите договоръ Чертищева? Будете платить жалованье, что намъ слѣдуетъ по контрактамъ?
   -- Господа! Тутъ крахъ, и потому вы должны имѣть добраго сердце къ намъ. Надо скидка... Безъ скидка нельзя. Мы беремъ жалкаго разстроеннаго дѣла.
   Подошла Малкова.
   -- Сколько-же скидки-то вы хотите?-- спросила она.
   -- Играйте, играйте, мадамъ... Надо видѣть, какого будутъ сборы, а потомъ поговоримъ.
   Вилейчикъ вилялъ и не высказывался.
   Режиссеръ звонилъ и приглашалъ на репетицію, но актеры не шли.
   Пошептавшись съ Павлушинымъ, Вилейчикъ объявилъ:
   -- Господа артисты! Тѣ, кто имѣетъ бенефнсы, мы можемъ давать два бенефисы. Сборъ пополамъ.
   -- Жалованье... Мы должны знать о жалованьѣ. На скидку мы не согласны...-- опять заявилъ Лагорскій.
   -- Ахъ, какого вы люди! Гдѣ ваше добраго сердцы? Гдѣ они? Дайте продолжать. Не губите дѣло. Новаго дѣло начинается, совсѣмъ новаго дѣло!-- восклицалъ Вилейчикъ.
   Павлушинъ захотѣлъ расположить къ себѣ лаской и прибавилъ:
   -- Именно новое дѣло. Погодите... При насъ можетъ быть лучше будетъ, чѣмъ при Чертищевѣ. А потому пожалуйте на репетицію, а послѣ репетиціи закусить на вольномъ воздухѣ на верандѣ и ушки похлебать. А за ушкой и потолкуемъ. Зачѣмъ ссориться! Будемъ лучше въ мирѣ жить.
   Приглашеніе на уху подѣйствовало. Совѣтуясь другъ съ другомъ, актеры стали направляться на сцену.
   Репетиція состоялась.
   За ухой режиссеръ Утюговъ шептался съ актерами и говорилъ имъ:
   -- Дѣла въ самомъ дѣлѣ у нихъ въ печальномъ состояніи. На скидку, мнѣ думается, можно пойти, потому куда-же каждому изъ насъ теперь дѣться? Гдѣ сразу ангажементы найти? Но тогда выговорить себѣ право, какъ только гдѣ-либо что-нибудь лучшее окажется, бросить все и уѣхать.
   -- Да этого и выговаривать не надо,-- отвѣчалъ Колотухинъ.-- Если контрактъ нарушается убавкой жалованья, то нарушается онъ и во всемъ остальномъ.
   Наѣвшись ухи и хорошо выпивъ, съ Утюговымъ были почти всѣ согласны или дѣлали видъ, что согласны, но все-таки хотѣли знать, какая-же будетъ скидка съ жалованья, и приступили опять къ Вилейчику съ вопросами.
   -- Господа артисты! Имѣйте добраго сердца! Будемъ объ этомъ говорить черезъ три-четыре дня! Дайте посмотрѣть, какъ пойдетъ нашего дѣло!-- возглашалъ онъ.-- Вилейчикъ не мошенникъ, Вилейчикъ не злого человѣкъ. Онъ держалъ кафешантанъ въ Одесса, онъ держалъ купальня въ Одесса и всѣ артисты были довольны. Будете и вы довольны.
   Вечеромъ спектакль не былъ отмѣненъ. Актеры играли, какъ говорится, спустя рукава, у всѣхъ на умѣ и на языкѣ былъ вопросъ о сбавкѣ жалованья, но сборъ по случаю хорошей погоды былъ не дуренъ, такого сбора при Чертищевѣ ни разу не было. Колотухинъ въ антрактахъ посматривалъ въ дырочку занавѣса и говорилъ:
   -- Каково еврейское-то счастье! Вѣдь и въ ложахъ, и въ креслахъ много публики. Нѣтъ, если такъ пойдетъ дѣло, ему спускать не слѣдуетъ. Какая тутъ скидка! Онъ хорошіе барыши загребать будетъ.
   Черезъ три дня утромъ выдавали всѣмъ служащимъ театра жалованье изъ залога, выдавали за полъ-мѣсяца по списку, представленному при открытіи спектаклей, но каково-же было удивленіе служащихъ, когда они увидали, что жалованье это въ спискѣ было показано далеко не соотвѣтствующее съ контрактами и въ сильно уменьшенномъ видѣ.
   Поднялись ропотъ, брань, проклятія по адресу Чертищева. Вышелъ скандалъ. Полиція сдерживала служащихъ, но все-таки итальянка-акробатка разбила зонтикомъ стекло въ конторѣ и вечеромъ своимъ "номеромъ" не участвовала.
   

XLII.

   Полученіе служащими въ театрѣ "Санъ-Суси" изъ залога всего едва двухъ третей жалованья, назначеннаго Чертищевымъ по условіямъ, произвело на нихъ самое удручающее впечатлѣніе. Повсюду былъ ропотъ. Всѣ сбирались куда-то уходить, куда-то уѣзжать, но куда дѣться заурядному актеру въ серединѣ сезона, когда вездѣ труппы полны, вакансіи въ нихъ всѣ замѣщены? Еще звѣзды первой величины могли списаться съ антрепренерами и ѣхать куда-нибудь на гастроли или составить сосьете для артистической поѣздки, какъ принято выражаться въ актерскомъ мірѣ, но заурядному актеру нужно дожидать только случая, чтобъ получить мѣсто. Для составленія такихъ сосьете актеры и актрисы, раздѣлившись на двѣ группы, и обратились къ Лагорскому и Чеченцеву, но тѣ окончательно отказались, говоря, что для этого нужно предварительно узнать, въ какихъ городахъ есть свободные театры, списаться съ ихъ владѣльцами.
   -- Поздно. Прозѣвали. Ушло время. Вѣдь ужъ близится къ половинѣ іюня,-- отвѣчалъ Чеченцевъ.
   -- Нѣтъ, лучше-же я на гастроли куда-нибудь поѣду. Это можно скорѣе сдѣлать. Да и хлопотъ меньше, и риска нѣтъ,-- говорилъ Лагорскій.
   Ввиду исчезновенія Чертищева и неисправнаго платежа жалованья всѣ считали себя свободными отъ контрактовъ, хотя и продолжали еще играть въ спектакляхъ. Противъ этой свободы ничего не возражали и Вилейчикъ съ Павлушинымъ, продолжавшіе антрепризу Чертищева. Павлушинъ выражался даже такъ:
   -- А по мнѣ для буфета и ресторана никакого и театра не надо. Достаточно садовыхъ сценъ, музыки и пѣнія хоровъ. Право, достаточно. Вѣдь это только блажь одна. А на самомъ дѣлѣ, театръ прямо отбиваетъ публику отъ буфета. Шутка-ли -- публика три-четыре часа сидитъ въ театрѣ. Садовая публика не въ примѣръ выгоднѣе даже и для раздробительной продажи въ буфетѣ. По моему, еслибы Аронъ Моисеичъ былъ согласенъ, то театръ закрыть совсѣмъ, а прибавить кой-какой хорикъ румынокъ попикантнѣе, что-нибудь въ красныхъ сапогахъ съ мѣдными подковками, да чтобъ пѣвицы были къ публикѣ ласковы.
   Вилейчикъ стоялъ за театръ.
   -- Нѣтъ, какъ возможно!-- восклицалъ онъ.-- Театръ закрывать нельзя. За него заплачено Чертищевымъ и тамъ мои кровнаго денежки сидятъ. Надо выручить своего капиталъ. Но при такихъ жалованьяхъ нельзя выручить. Больше чѣмъ въ банкирскія конторы получаютъ. Бѣда. Убытокъ будетъ. Господа артисты ждутъ, что мы скажемъ -- и завтра-же надо объявить, что кто хочетъ оставаться -- пятьдесятъ проценты съ жалованья долой.
   Сборы были совсѣмъ плохи. Одинъ сборъ немного повеселилъ, а затѣмъ три дня актеры играли при пустомъ театрѣ. На нихъ напало уныніе. Происходили небрежности. Лагорскій и Жданковичъ два раза не явились на репетиціи и не объяснили причинъ. Одинъ актеръ позволилъ себѣ напиться во время спектакля и въ послѣднемъ актѣ его нельзя было выпустить на сцену. Онъ заснулъ. Актрисы капризничали, браковали роли, выпускали сцены. Малкова отказалась вовсе разучивать новую пьесу. Всѣ чувствовали свое неопредѣленное положеніе и ждали, чѣмъ оно разрѣшится. Режиссеръ Утюговъ каждый день по два раза совѣщался относительно положенія труппы съ Вилейчикомъ и Павлушинымъ, которые теперь черезъ него вели переговоры съ главарями труппы. Дабы привлечь его на свою сторону, новыми хозяевами сада и театра было ему обѣщано, что жалованье его, Утюгова, никоимъ образомъ убавлено не будетъ, и Павлушинъ, чтобы задобрить, кормилъ его лососиной, спаржей, поилъ виномъ шабли и угощалъ хорошими сигарами.
   -- Вотъ что, купецъ...-- сказалъ, наконецъ, Павлушинъ Вилейчику, дружественно хлопнувъ его по плечу.-- Отдадимъ мы этотъ театръ самимъ актерамъ и пусть они въ немъ играютъ какъ хотятъ, а намъ пусть платятъ -- ну, хоть по восьмидесяти рублей отъ вечера. Входъ въ садъ нашъ, а входъ въ театръ ихъ собственный. Пусть посадятъ своего собственнаго кассира, что-ли, и театральный сборъ, какъ хотятъ, дѣлятъ между собой.
   -- То-есть вы хотите, чтобы мы образовали товарищество?-- спросилъ Утюговъ.
   -- Да тамъ какъ хочешь. Всѣ расходы по театру ваши и сборъ вашъ. Какъ хочешь наживай. А намъ подай восемьдесятъ рублей каждый день за то, что мы театръ уступаемъ,-- пояснилъ Павлушинъ.
   -- Не думаю, чтобъ они на это пошли,-- покачалъ головой Утюговъ.-- Смотрите, какіе сборы! Вѣдь муха дохнетъ, какъ говорится. Словно какая-то печать проклятія лежитъ на этомъ театрѣ.
   -- Да въ условіяхъ можно сговориться. Намъ только-бы сдать театръ на руки. А вы поговорите.
   Вилейчикъ говорилъ въ раздумьи:
   -- Надо посчитать. Надо сообразить. Такого гешефтъ для меня не подходитъ. Убытокъ большаго будетъ. Вамъ хорошо такъ говорить, если у васъ буфетъ и ресторанъ. А у Вилейчикъ ни буфетъ, ни ресторанъ.
   -- За входъ въ садъ, Аронъ Моисеичъ, будемъ получать -- вы то разочтите. Ну, и восемьдесятъ рублей каждый день.
   Вилейчикъ сомнительно качалъ головой.
   Режиссеръ Утюговъ предложилъ актерамъ товарищество, но за товарищество стояли очень немногіе. Большинство успѣло уже испытать въ разное время эти товарищества и помнили только печальные результаты товариществъ. Въ особенности-же противъ товарищества ратовала Малкова.
   -- Ни за что на свѣтѣ!-- восклицала она.-- Я три раза при этихъ товариществахъ безъ хлѣба сидѣла! Довольно. Сулили горы золотыя, а кончили тѣмъ, что на пропитаніе не хватало. Одинъ разъ было даже такъ, что и распорядитель-то товарищества бѣжалъ, захвативъ кое-какія крохи. Нѣтъ, довольно. Лучше маленькая рыбка, чѣмъ большой тараканъ. Вы скажите Вилейчику и Павлушину, чтобъ они поскорѣй объявили намъ, какую такую скидку съ жалованья они хотятъ предложить. Можетъ быть, мы на эту скидку и пойдемъ, чтобъ какъ-нибудь сезонъ дотянуть. Смотрите, вѣдь сборы въ самомъ дѣлѣ изъ рукъ вонъ плохи.
   Въ концѣ концовъ актеры наотрѣзъ отказались отъ товарищества, о чемъ Утюговъ и объявилъ Вилейчику и Павлушину. На слѣдующее утро у него опять было долгое совѣщаніе съ хозяевами. Просматривали списки жалованья, что-то составляли, писали, и вечеромъ Утюговъ ходилъ ужъ по уборнымъ съ мелко исписаннымъ листомъ бумаги и желающихъ приглашалъ росписываться на немъ. Это было предложеніе всѣмъ актерамъ служить за половинное содержаніе противъ того, которое было выговорено по контрактамъ, заключеннымъ съ Чертищевымъ.
   Актеры ахнули, загалдѣли, ругали "жида Вилейчика" и "распивочника Павлушина", но въ концѣ концовъ стали соглашаться и подписывали листъ.
   -- Вѣдь это не обязываетъ меня служить до конца сезона?-- спросила Малкова.
   -- Нисколько. Здѣсь на листѣ все это объяснено. Вѣдь я-же читалъ вамъ,-- отвѣчалъ Утюговъ.
   -- И бенефисъ мнѣ будетъ по прежнему?
   -- И бенефисъ. Бенефисныя условія не измѣняются.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ я согласна. Давайте, я подпишу. Но какое несчастіе! Третій лѣтній сезонъ я не могу получить полностью своего жалованья.
   Она взяла перо и подписала. Происходило это послѣ спектакля, въ ея уборной. Тутъ сидѣло нѣсколько актеровъ, въ томъ числѣ и Лагорскій. Лагорскій сказалъ:
   -- Хорошо, подпишу и я, потѣшу новыхъ антрепренеровъ, но предупреждаю: я долго не останусь въ труппѣ. Я поѣду на гастроли. Я уже списался кое съ кѣмъ изъ антрепренеровъ и жду отъ нихъ отвѣтовъ. Беру съ собой для компаніи Тальникова. Его тамъ я всегда съумѣю приткнуть для полученія какого-нибудь куска, во всякомъ случаѣ большаго, чѣмъ здѣсь. А во время путешествій по провинціи Тальниковъ незамѣнимъ. Онъ будетъ у меня и секретарь, и компаньонъ, и хозяйка -- все что угодно.
   Подписалъ листъ и Лагорскій.
   -- Возьму бенефисъ здѣсь и уѣду,-- прибавилъ онъ.
   -- Первый бенефисъ мой. Я уже выговорилъ его себѣ у Вилейчика и Павлушина. Давно выговорилъ...-- заговорилъ Чеченцевъ, расписавшійся на листѣ чуть-ли не первымъ.
   -- Нѣтъ, вы это ужъ ахъ, оставьте!-- закричалъ Лагорскій.-- Мой бенефисъ будетъ первымъ. Я завтра-же заявляю объ этомъ новымъ хозяевамъ, и если они мнѣ откажутъ, то, не взирая на подпись, я завтра-же брошу труппу.
   -- Вашъ бенефисъ, по контракту, во второй половинѣ іюля. Я уже справлялся,-- возразилъ Чеченцевъ.
   -- Контрактъ съ Чертищевымъ нарушенъ. Теперь новыя условія!-- еще болѣе возвысилъ голосъ Лагорскій.-- Новыя условія съ жалованьемъ, и я предъявляю новыя условія съ бенефисомъ.
   Начался споръ. Дабы прекратить его, режиссеръ Утюговъ заговорилъ:
   -- Господа! Всѣхъ подписавшихъ новыя условія новые антрепренеры приглашаютъ завтра послѣ спектакля на ужинъ въ большой залъ ресторана!
   -- А ну ихъ къ лѣшему! Обобрали, оплели, ограбили и хотятъ замазать свои разбойническія дѣла какой-нибудь котлетой съ бобами и стаканомъ вина!-- отвѣчалъ Лагорскій и вышелъ изъ уборной Малковой.
   

XLIII.

   О своемъ бенефисѣ Лагорскій на другой-же день утромъ заявилъ новой дирекціи театра и сада "Санъ-Суси". Вилейчикъ и Павлушинъ въ это время сидѣли на верандѣ и пили чай. Съ ними сидѣлъ и режиссеръ Утюговъ. На это Павлушинъ отвѣтилъ:
   -- Насчетъ бенефисовъ всегда очень рады. Бенефисы -- и вамъ польза, и намъ польза. Будете стараться билеты разсовывать. И вотъ для этого-то самое любезное дѣло наши обѣды съ музыкой и пѣніемъ. Тутъ и публика, тутъ и все. Вчера у насъ такой тузъ съ Калашниковской пристани обѣдалъ, что мы ему за одно вино и фрукты больше чѣмъ на сто рублей счетъ подали. Ему ложу.
   -- Ну, ужъ это наше дѣло,-- грубо сказалъ Лагорскій.
   -- Совѣтовалъ-бы къ нему-то въ амбаръ или въ контору вамъ самому на Калашниковскую пристань съѣздить. Овсяный тузъ. Денегъ не жалѣетъ,-- продолжалъ Павлушинъ.
   На это Лагорскій промолчалъ и заявилъ:
   -- Такъ вотъ знайте. Первый бенефисъ мой. Объявимъ объ немъ надняхъ.
   -- Первый бенефисъ невозможно...-- замѣтилъ Вилейчикъ -- Берите второго...
   -- Отчего? По какой причинѣ?
   -- Первый бенефисъ у насъ господину Чеченцеву обѣщанъ,-- проговорилъ Павлушинъ.
   Лагорскій вспыхнулъ.
   -- Странно...-- сказалъ онъ.-- Я полагаю, мои заслуги въ труппѣ и какого-нибудь Чеченцева... Совсѣмъ странно... Онъ еще подъ столъ пѣшкомъ бѣгалъ, а я ужъ былъ актеромъ и гремѣлъ по Волгѣ. А Чеченцева этого я по сценѣ ходить училъ. Да онъ и теперь еще не умѣетъ.
   -- Отдали, отдали. Вчера вечеромъ отдали. Онъ съ нами ужиналъ вмѣстѣ,-- сказалъ Вилейчикъ.
   -- Но вѣдь, мнѣ кажется, можно и перемѣнить. Это все въ вашей власти,-- пробормоталъ Лагорскій.
   -- Зачѣмъ-же перемѣнять!-- отвѣчалъ Павлушинъ.-- Слово дали, такъ ужъ держись. Наше слово купецкое должно быть все равно, что вексель. Да и кромѣ того, Алексѣй Кузьмичъ Чеченцевъ помогалъ намъ въ нашихъ обѣдахъ съ музыкой. Онъ и пѣлъ у насъ, и читалъ для публики. А ваша милость погордились.
   -- Ласковое телятко двѣ матки сосетъ?-- иронически спросилъ Лагорскій.
   -- А то какъ-же-съ? Порядокъ извѣстный. Но главное то, что онъ раньше просилъ.
   -- Берите второго бенефисъ,-- продолжалъ Вилейчикъ.
   -- А что этотъ Лезгинцевъ ставитъ?-- нарочно измѣнивъ его фамилію задалъ вопросъ Лагорскій.
   -- Уріеля Акосту.
   -- Хорошаго пьеса... Я знаю...-- прибавилъ Вилейчикъ, щурясь отъ пріятнаго воспоминанія.
   -- Гмъ!.. Въ мой репертуаръ заѣзжаетъ...-- произнесъ Лагорскій,-- Навѣрное Акосту онъ самъ играетъ?
   -- Самъ...-- кивнулъ ему Утюговъ.
   -- Тогда знайте, я въ его бенефисъ играть не буду.
   -- Отчего?-- удивился Вилейчикъ.
   -- Онъ у меня мою коронную роль отбилъ. Мнѣ нечего играть.
   -- Ну-у!.. Какъ-же это такъ? Безъ васъ нельзя. Вы, господинъ Лагорскій, хоть что-нибудь...
   -- Не буду и не буду. Онъ мнѣ свинью преподнесъ, и я ему такъ-же... Такъ вы и знайте. Свинство.
   -- Такъ считать второй бенефисъ за вами?-- спросилъ Павлушинъ.-- Намъ надо знать. А то можетъ запросить себѣ бенефиса госпожа Жданковичъ или Малкова.
   -- Я ставлю "Короля Лира",-- объявилъ Лагорскій.
   Павлушинъ взглянулъ на режиссера Утюгова.
   -- Это что такое "Король Лиръ"?
   -- Антрепренеръ! Ха-ха-ха!-- засмѣялся Лагорскій,-- Шекспира не знаетъ. Ахъ, вы, антрепренеры! "Король Лиръ" безсмертное произведеніе Шекспира. Трагедія.
   -- Да вѣдь гдѣ-же все упомнить...
   Павлушинъ смутился и погладилъ бороду.
   -- "Гамлета" и "Короля Лира" даже каждый театральный плотникъ знаетъ,-- продолжалъ Лагорскій.
   -- Такъ то театральный. А мы всегда по буфетной части.
   Дабы перемѣнить разговоръ, Утюговъ сталъ пояснять Павлушину:
   -- Большая постановочная пьеса. Много костюмовъ, много декорацій. Декораціи надо вновь писать.
   Вилейчикъ покачалъ головой и сказалъ:
   -- Если господинъ Лагорскій приметъ декораціи на своего счетъ -- мы согласны.
   -- Да. Костюмы наши, ужъ куда не шло, а декораціи ваши,-- прибавилъ Павлушинъ Лагорскому.
   -- Но позвольте, вы должны театръ давать съ декораціями и костюмами!..-- воскликнулъ Лагорскій.-- Это вездѣ такъ, во всемъ мірѣ.
   -- Убытковъ много. Направо убытокъ, налѣво убытокъ, прямо убытокъ. Этого Чертищевъ -- разбойникъ! Что онъ съ нами надѣлалъ! На Сахалинъ ему... Вотъ гдѣ его мѣсто!-- въ свою очередь кричалъ Вилейчикъ.
   -- Но вѣдь для Черкесова... или какъ его?.. для Чеченцева этого самаго вы дѣлаете декораціи. Тамъ тоже сложная обстановка,-- проговорилъ Лагорскій.-- "Уріель Акоста" не въ одномъ -- двухъ павильонахъ.
   -- Одну декорацію Чеченцевъ дѣлаетъ самъ, а остальное изъ старенькаго наберемъ, что есть подъ рукой. Такъ вчера условились насчетъ "Уріеля Акосты ",-- объяснилъ Утюговъ.
   -- Тогда я становлюсь въ полное недоумѣніе, что мнѣ ставить...-- развелъ руками Лагорскій.-- "Разбойники" Шиллера,-- прибавилъ онъ.-- Развѣ вотъ эту пьесу?
   -- Что угодно, Василій Севастьянычъ, но только, чтобъ намъ декораціи ничего не стоили. Ни копейки не дадимъ. Костюмы наши... Хорошо, извольте,-- сказалъ Павлушинъ.-- Костюмы наши.
   Лагорскій всталъ.
   -- Половину жалованья отняли и хотите, чтобы актеры играли безъ декорацій! Ну, антреприза! Вспомните, что вѣдь это Петербургъ, а не Чухлома. А еще хотите, чтобы у васъ сборы были хорошіе!-- разразился онъ.-- Ну-съ, такъ второй бенефисъ мой. А пьесу -- я еще подумаю...
   Онъ даже никому не протянулъ руки и отошелъ отъ стола.
   "Мерзавецъ... скотина... Лизоблюдъ проклятый... альфонсишко гнусный",-- шептали его губы про Чеченцева, успѣвшаго перейти ему дорогу.-- "Нѣтъ, каковъ мальчикъ! Забѣжалъ, приласкался и обстряпалъ себѣ бенефисъ. Теперь съ первымъ бенефисомъ. А первый бенефисъ много значитъ. И возьметъ сборъ, возьметъ"!-- мысленно восклицалъ онъ.-- "Пойдетъ самъ по богатымъ купцамъ билеты раздавать, призы получать. "Акосту" ставитъ. "Акосту-то" я могъ-бы взять".
   Вечеромъ, послѣ спектакля, Лагорскій, на антрепренерскій ужинъ не пошелъ, но послалъ туда Тальникова, чтобы черезъ него узнать, что тамъ произойдетъ и что будутъ говорить.
   Вернувшись домой, Лагорскій нашелъ на своемъ столѣ телеграмму. Театральный антрепренеръ Безмѣновъ изъ Луцка въ отвѣтъ на его письмо телеграфировалъ:
   "На треть сбора согласенъ. Вечеровый расходъ шестьдесятъ. Четыре спектакля черезъ день, пятый бенефисъ. Бенефисъ половину сбора. Пріѣздъ не позже пятнадцатаго іюня -- жду отвѣта."
   Лагорскій задумался.
   "Къ пятнадцатому числу поспѣть туда, такъ здѣсь бенефиса не возьмешь. Плюнуть развѣ на здѣшній бенефисъ и ѣхать туда? Дѣло на ладъ идетъ. Изъ Луцка можно перекочевать куда-нибудь въ другой городъ",-- разсуждалъ онъ.
   Онъ былъ радъ, что такъ складывается дѣло. Въ особенности онъ былъ радъ, что уѣдетъ отъ жены, Малковой и Настиной, которыя изводили его своей ревностью, попреками, бранью, ссорами, и главное его то радовало, что уѣдетъ онъ подъ самымъ благовиднымъ предлогомъ -- по дѣламъ своей профессіи.
   

XLIV.

   Утромъ Лагорскаго разбудилъ Тальниковъ. Онъ осторожно вошелъ въ его комнату и тихо проговорилъ:
   -- Спите? Пора вставать. Скоро десять.
   Лагорскій потянулся и открылъ глаза.
   -- Покажись-ка... Не пьянъ? Проспался?-- сказалъ онъ Тальникову, зѣвая.
   -- Позвольте... Съ чего пьяну-то быть?
   -- Съ антрепренерскаго угощенія. Ты вѣдь даровщинку любишь.
   -- Ужъ и угощеніе! Ужъ и ужинъ! Только пивомъ и поили. А для дамъ было поставлено двѣ бутылки дешеваго краснаго и бѣлаго вина да бутылка мадеры. Сквалыжники!-- разсказывалъ Тальниковъ.-- Хорошо, что вы и не пошли. Закуска самая плохенькая. Даже икры не подали. Селедка да колбаса... редиска, корюшка копченая, а цѣна ей теперь два гроша. На ужинъ судачки, по половинѣ цыпленка и мороженое -- вотъ и все.
   -- Раскритиковалъ. Ты о дѣлѣ-то разскажи,-- перебилъ его Лагорскій,-- Кто тамъ былъ? Малкова была?
   -- Была. Чеченцеву на подарокъ подписывались.
   -- Да развѣ публика за ужиномъ была?
   -- Были театралы. Потомъ пришли, когда ужинъ кончился. Вотъ они-то и поставили нѣсколько бутылокъ шампанскаго, посидѣли съ дамами, съ Чеченцевымъ, съ ними пили. Купцы какіе-то были.
   -- Пьяные?
   -- Да ужъ само собой, выпивши. Вотъ имъ-то Павлушинъ и предложилъ подписку. И самъ подписалъ пять рублей.
   -- Умѣетъ, скотина, свои дѣлишки обдѣлывать!-- вздохнулъ Лагорскій и началъ одѣваться.
   -- Пѣлъ онъ... Я про Чеченцева... Стихи читалъ...-- разсказывалъ Тальниковъ.-- Монологъ изъ "Акосты" прочелъ, только все сбивался.
   Лагорскій, одѣвшись, сѣлъ къ самовару.
   -- Ну, а мнѣ здѣсь бенефиса не дождаться,-- сказалъ онъ.-- Не ко двору я здѣсь. Не умѣю я передъ купцами фиглярить. Не умѣю антрепренерамъ угождать и въ душу къ нимъ влѣзать.
   -- Тамъ вчера послѣ ужина и генералъ одинъ былъ. Только статскій,-- проговорилъ Тальниковъ.
   -- Одинъ чортъ. Все равно. Лезгинцевы какіе-то торжествуютъ. Лизоблюдамъ здѣсь мѣсто. Имъ и первый бенефисъ, и все... А я вчера просилъ...
   -- Да вѣдь у васъ бенефисъ по контракту въ іюлѣ. Вчера ужъ объ этомъ разговоръ былъ.
   -- Не перебивай? Чего ты? Контрактъ... Какой теперь контрактъ! Нѣтъ теперь контрактовъ, если съ актерами сдѣлку сдѣлали. Да если-бы и былъ контрактъ, а я захотѣлъ-бы измѣнить время бенефиса, мое желаніе слѣдовало-бы уважить. Я Лагорскій-Двинскій, а не какой-нибудь Осетинцевъ,-- гордо произнесъ Лагорскій.-- А я вчера прошу себѣ бенефисъ и заявляю "Короля Лира" -- мнѣ отказываютъ въ декораціяхъ. Не водевиль-же мнѣ въ старыхъ павильонахъ и при садовой декораціи ставить! Нѣтъ, надо наказать ихъ и уѣхать. Ну, его къ чорту этотъ бенефисъ! Посмотримъ, что они будутъ тутъ безъ меня ставить. И я бросаю бенефисъ. Сбирайся, Мишка, курицынъ сынъ! Ѣдемъ въ Луцкъ на гастроли!-- сказалъ онъ Тальникову.
   -- Это вы, Василій Севастьянычъ, на гастроли, а я-то какъ-же поѣду?-- спросилъ тотъ.
   -- Ты? Ты въ качествѣ моего адъютанта. Да я и тебя тамъ на какіе-нибудь десять-пятнадцать рублей пристрою отъ спектакля. Все больше, чѣмъ здѣсь получишь. Ты сколько получаешь?
   -- Теперь половину отъ семидесяти пяти рублей,-- отвѣчалъ Тальниковъ.
   -- Ну, вотъ видишь. Тридцать семь рублей съ полтиной въ мѣсяцъ. Да получишь-ли еще и это-то? Мнѣ кажется, житія этому театру "Санъ-Суси" будетъ еще не больше мѣсяца и все кверху тормашками полетитъ. Сбирайся, Мишка.
   -- Я готовъ-съ. Что-жъ мнѣ сбираться! Хоть сейчасъ готовъ.
   -- Ну, и прекрасно. Отрясу я прахъ отъ ногъ моихъ на порогѣ этого "Санъ-Суси" и уѣду,-- продолжалъ Лагорскій.-- Посмотри, вотъ какую я телеграмму изъ Луцка получилъ. Только секретъ. И покуда никому ни слова, ни полъ-слова, ни четверть слова.
   -- Гробъ... Могила, Василій Севастьянычъ, отвѣчалъ Тальниковъ, хлопнувъ себя по груди.
   -- Ну, то-то...
   Лагорскій погрозилъ ему и показалъ телеграмму.
   -- Дѣло хорошее-съ... Вы большой талантъ. Васъ знаютъ,-- сказалъ Тальниковъ, прочитавъ телеграмму.
   -- Сдѣлалъ запросъ и еще въ одинъ театръ и жду отвѣта. Сыграемъ въ Луцкѣ -- переѣдемъ въ другой городъ. Гастролировать куда веселѣе, чѣмъ на одномъ мѣстѣ корпѣть.
   -- Еще-бы...-- согласился подобострастно Тальниковъ и спросилъ Лагорскаго:-- Прикажете еще стаканчикъ чайку налить?
   -- Налей.
   Только что Лагорскій принялся за второй стаканчикъ чая, какъ къ нему пришелъ режиссеръ Утюговъ. Онъ былъ, какъ и всегда, съ портфелемъ, набитымъ пьесами. Не снявъ съ себя еще пальто и заглянувъ въ комнату изъ передней, онъ уже заговорилъ:
   -- Не спите ужъ, Василій Севастьянычъ? Встали? Очень радъ. А я къ вамъ нарочно, чтобы немножко пожурить васъ по-дружески и, такъ сказать, направить на истинный путь по отношенію къ новымъ нашимъ театральнымъ хозяевамъ. Здравствуйте, мой милѣйшій!-- сказалъ онъ, раздѣвшись и входя въ комнату.-- Напрасно вы такъ обостряете свои отношенія къ нимъ.
   -- То-есть какъ обостряю? спросилъ Лагорскій.
   Утюговъ положилъ портфель, сѣлъ и потеръ руки.
   -- Да вообще у васъ все какъ-то рѣзко... Вотъ, напримѣръ, вчера не были на ужинѣ, такъ радушно предложенномъ ими,-- произнесъ онъ.
   -- Разыгрывать изъ себя кафешантаннаго исполнителя? Пить и декламировать за ужиномъ передъ пьяной публикой, какъ этотъ -- какъ его?.. Грузинцевъ?.. Благодарю покорно.
   Лагорскій махнулъ рукой.
   -- Не пить. Зачѣмъ пить? Не надо и декламировать, мой добрѣйшій, а вообще не выдѣляться изъ общаго уровня. Правду говорю. Это по-товарищески... Вѣдь вотъ вчера на ужинъ пришли почти всѣ, а васъ не было, и это рѣзко бросилось въ глаза. Павлушинъ и Вилейчикъ очень опечалились, имъ было это такъ непріятно, и они говорили про васъ: "Что-же это онъ? За что такъ съ нами"!..
   -- Позвольте... Да что вы: адвокатъ ихъ, что-ли?-- задалъ вопросъ Лагорскій.
   -- Боже меня избави! Но я вамъ говорю это чисто съ практической точки зрѣнія,-- отвѣчалъ Утюговъ.-- Вѣдь въ сущности эти люди недурные, добрые, но у нихъ своеобразный взглядъ на искусство.
   -- Ну, и чортъ ихъ побери, если это такъ... Я артистъ.
   -- То-есть не на искусство,-- поправился Утюговъ,-- а вообще на театральное дѣло. Купцы, торговые люди -- съ торговой точки зрѣнія они на все и смотрятъ. А добрые, расположенные къ актерамъ.
   -- Бросьте, Феофанъ Прокофьичъ...
   -- Зачѣмъ бросать? Надо выяснить... Лаской съ ними можно все сдѣлать. При ласковыхъ отношеніяхъ изъ нихъ можно веревки вить, а вы заявляете о бенефисѣ и сейчасъ-же становитесь къ нимъ въ рѣзкія отношенія.
   -- Ни въ какія я къ нимъ отношенія не становлюсь.
   -- Ну, какъ-же... Ушли, не простясь, не подали даже руки...
   -- Позвольте... Они, пользуясь случаемъ, ссадили меня съ четырехсотъ рублей въ мѣсяцъ на двѣсти, а я еще долженъ лизаться съ ними? Благодарю покорно! Вѣдь они рубль сломали, говоря по-купечески, кафтанъ выворотили.
   -- Дѣла плохи, ничего не подѣлаешь, вы сами видите. Ну, да что объ этомъ! А обойдись вы съ ними ладкомъ, какъ всѣ, можно было-бы и "Лира" поставить въ вашъ бенефисъ. Кое-что изъ декорацій у насъ есть, кое-что можно прималевать. Преспокойнымъ образомъ я велѣлъ-бы это имъ въ счетъ поставить, и они преспокойно заплатили-бы... На бенефисы они надѣются, бенефисы для нихъ лучшій случай поправить дѣло, пріучить къ себѣ публику, а вы вчера даже отъ участія въ первомъ бенефисѣ отказались. Афиша должна быть безъ вашей фамиліи. А вы имя въ труппѣ, большое имя, столбъ.
   -- Но мнѣ въ "Акостѣ" нѣтъ роли, роли нѣтъ, если Черкесовъ самъ Акосту играетъ!-- воскликнулъ Лагорскій.
   -- Но тамъ, кромѣ того, есть хорошая выигрышная роль, за которую вы могли-бы взяться. Въ бенефисы очень часто премьеры для афиши и ничтожныя роли играютъ, а здѣсь есть хорошая роль раввина... Простите... Во-первыхъ, это не по-товарищески...
   Лагорскій поднялся со стула и объявилъ:
   -- Да я этого Осетинцева и не считаю за товарища. Онъ кафешантанный исполнитель, а я актеръ!
   -- Вижу я, вижу, какъ вы къ нему относитесь. Не хотите даже называть его настоящей фамиліей и нарочно придумываете ему разныя другія прозвища, но это, Василій Севастьянычъ, не хорошо. Рука руку моетъ... Вы ему и онъ вамъ... Да и Павлушинъ съ Вилейчикомъ...
   -- Вы, кажется, пришли ходатайствовать за Чеченцева?
   -- Именно, мой милѣйшій. Позвольте васъ поставить на афишу въ его бенефисъ?-- подхватилъ Утюговъ.-- Во-первыхъ, это утѣшитъ Павлушина и Вилейчика, которые теперь ни въ тѣхъ, ни въ сѣхъ... а во-вторыхъ, это успокоительно подѣйствуетъ и на труппу, которая, такъ сказать, угнетена необходимой въ хозяйствѣ сбавкой жалованья. Вы имя, Василій Севатьянычъ, большое имя... Васъ успѣла полюбить публика... Ваше имя для бенефисной афиши очень важно,-- уговаривалъ онъ Лагорскаго и прибавилъ: -- И если вы согласитесь на участіе въ бенефисѣ Чеченцева, то можно будетъ устроить такъ, что въ свой бенефисъ вы и "Лира" можете поставить безъ затратъ съ вашей стороны на декораціи. Кланяюсь талантливому актеру.
   Утюговъ поднялся и въ поясъ поклонился Лагорскому.
   Лесть на Лагорскаго подѣйствовала. Онъ стоялъ, молчалъ и улыбался. Въ головѣ его мелькнула мысль: "отчего-жъ не воспользоваться передъ отъѣздомъ на гастроли бенефисомъ? Если наши хозяева дадутъ декораціи, то "Лиръ" не будетъ стоить мнѣ дорого и можетъ дать кругленькій сборъ".
   -- Хорошо-съ...-- отвѣтилъ онъ, важно заложивъ руку за бортъ жилета.-- Ставьте меня на афишу. Я буду играть раввина. При условіи, что мнѣ дадутъ декораціи на "Лира", я согласенъ. Но отчего-же вы, Феофанъ Прокофьичъ, объ этомъ хлопочете? Отчего самъ Чеченцевъ не поднялся и не явился ко мнѣ попросить участвовать въ его бенефисѣ?
   -- Онъ будетъ слѣдомъ. Онъ сейчасъ къ вамъ явится,-- поспѣшно отвѣчалъ Утюговъ.-- Онъ не гордъ. Онъ глуповатъ, иногда нахаленъ, но не гордъ. Такъ согласны?
   -- Согласенъ.
   -- Ну, благодарю васъ. А теперь позвольте наскоро хватить чайку стакашекъ. Выпью и побѣгу съ радостной вѣстью къ Павлушину,-- закончилъ Утюговъ и сѣлъ пить чай.
   

XLV.

   -- Что-жъ, Мишка, надо остаться...-- сказалъ Лагорскій Тальникову по уходѣ Утюгова.-- На гастроли-то мы еще успѣемъ. Можно ѣхать и послѣ бенефиса. Зачѣмъ отъ денегъ отказываться! Хоть и лежатъ на нашемъ театрѣ печати какого-то проклятія, но на "Королѣ Лирѣ" можно деньги взять, если декораціи мнѣ ничего не будутъ стоить.
   -- Возьмете, положительно возьмете...-- кивнулъ ему Тальниковъ.-- Афишу позаковыристѣе составить. Съѣздите въ газеты и попросите, чтобы анонсы поставили заранѣе. Да и на обѣдахъ-то музыкальныхъ у Павлушина побывайте, когда билеты будутъ готовы. Тамъ положительно можно кое-что съ рукъ раздать.
   -- Не люблю я, Мишка, Курицынъ сынъ, когда ты меня учишь!-- замѣтилъ ему Лагорскій.-- Неужто ужъ я съ твое-то не понимаю! Ну, такъ вотъ, надо хлопотать по бенефису. На побѣгушкахъ ужъ ты у меня будешь. Куда сходить, съѣздить... Какъ адъютантъ мой ты будешь.
   -- Это я, Василій Севастьянычъ, съ удовольствіемъ.
   -- А антрепренеру Безмѣнову въ Луцкъ я буду телеграфировать, что раньше двадцатаго іюня пріѣхать на гастроли не могу. А возьмемъ бенефисъ и удеремъ. Что мнѣ церемониться-то съ новыми директорами! Мнѣ съ Павлушинымъ и Вилейчикомъ не дѣтей крестить. Они меня облапошили -- и я ихъ... Черкесовъ этотъ, облюбленный ими, при нихъ останется -- и пусть ставятъ съ нимъ, что хотятъ. Правду я?..
   -- Конечно-же, правду, Василій Севастьянычъ.
   -- Только ты, Мишка, покуда насчетъ гастролей молчокъ...-- погрозилъ Талышкову Лагорскій.-- Теперь особенно надо это держать втайнѣ, а то антрепренеры сбунтоваться могутъ и прощай бенефисъ.
   -- Да вѣдь ужъ клялся я вамъ, Василій Севастьянычъ... Будьте спокойны. Слова не пророню.
   По лѣстницѣ раздались чьи-то шаги. Скрипнула дверь.
   -- Василій Севастьянычъ дома?-- послышалось изъ прихожей.
   Лагорскій вздрогнулъ и потомъ сморщился. Это былъ голосъ его жены.
   -- Дома, дома...-- пробормоталъ Лагорскій.
   Въ комнату вошла Копровская. Она была не одна, а съ сыномъ Васей.
   -- Здоровайся съ папашей и цѣлуй его,-- сказала она сыну и, обратясь къ мужу, начала:-- Что-же ты это глазъ не кажешь? Эдакое у васъ несчастіе... Говорятъ, что васъ ссадили всѣхъ на половинное содержаніе... не доплатили за прежнее, а ты ко мнѣ не ходишь, молчишь и совсѣмъ забылъ, что у тебя семейство... Хотѣлъ прислать за сыномъ и забылъ о немъ, словно его нѣтъ. Я разъ сама заходила къ тебѣ, разъ Васю съ горничной присылала, но ты не вѣдь гдѣ болтаешься.
   Лагорскій всплеснулъ руками и сказалъ:
   -- Пришла и начала ныть. Эдакое наказаніе Да ты хоть поздоровайся прежде...
   -- Здравствуй... Здравствуйте, Тальниковъ,-- проговорила Копровская, сѣла и, обратясь къ мужу, продол;ала: -- Но вѣдь нельзя не ныть, если ты забываешь семейство, забылъ, что у тебя сынъ пріѣхалъ. У меня еще, Василій, спокойный характеръ, другая-бы знаешь какъ!.. Про тебя ходятъ слухи, такіе слухи... И я ничего не знаю... Ты уѣзжаешь? Бросаешь труппу?
   Лагорскаго передернуло.
   "Откуда она это могла узнать? Кто это могъ разгласить"?-- подумалъ онъ и отвѣчалъ:
   -- Но это вѣдь еще только предположенія. Ты пожалуйста не болтай. Я надняхъ беру здѣсь бенефисъ... Ставлю "Лира". Если узнаютъ, что я уѣду до окончанія сезона, это мнѣ можетъ повредить.
   -- Ты говоришь: предположенія... не болтай... Но объ этомъ всѣ говорятъ. И первая направо и налѣво разглашаетъ твоя подруга (Копровская покосилась на сына) Настина. Она разсказываетъ даже, что сама съ тобой ѣдетъ.
   Голосъ Копровской дрогнулъ. Она даже вынула платокъ и поднесла его къ глазамъ.
   -- Я? Съ Настиной ѣду? На гастроли ѣду? Въ первый разъ слышу,-- пробормоталъ онъ и досадливо подумалъ: -- "Дѣйствительно, я ей, кажется, что-то говорилъ, когда выпроваживалъ ее отъ себя, но вѣдь это только, чтобъ успокоить ее, отвязаться отъ нея".-- Но позволь... Кто-же Настину пуститъ уѣхать, если у нея контрактъ съ Артаевымъ?-- продолжалъ онъ вслухъ.
   -- О, такое золото никто не станетъ удерживать въ труппѣ,-- сказала Копровская.-- Развѣ это актриса? Ей цѣна грошъ. Она и попала-то къ намъ по ошибкѣ. Очень нужна Артаеву Настина! тѣмъ болѣе, что Артаевъ ведетъ переговоры о приглашеніи вашей Жданковичъ. И, кажется, уже дѣло сдѣлано.
   -- Жданковичъ поступаетъ къ вамъ въ "Карѳагенъ" на службу?-- удивленно воскликнулъ Лагорскій.-- Позвольте... позвольте... Это тоже для меня новость, и новость непріятная. Вотъ хитрая-то!
   -- Поневолѣ будешь хитрой, если у васъ не платятъ. Вѣдь этимъ контрактъ нарушенъ...
   -- Это для меня непріятная новость и даже неожиданная,-- повторялъ Лагорскій.-- Кто-же у меня Корделію-то будетъ играть въ бенефисъ? Вѣдь я "Лира" ставлю въ бенефисъ. Малкова грузновата... Она Гонерилью должна играть...-- разсуждалъ онъ.
   -- Я, Василій, нарочно пришла къ тебѣ съ сыномъ, чтобы напомнить тебѣ объ немъ...-- уже плача, говорила Копровская.-- Несчастный отецъ... Ты совсѣмъ забылъ про него... Обѣщалъ дать ему на содержаніе при получкѣ жалованья -- и до сихъ поръ ничего.
   -- Да... Конечно, я виноватъ. Но вѣдь получили-то мы гроши...-- проговорилъ Лагорскій въ свое оправданіе.-- Хочешь чаю? Хотите чаю? Выпей, Вася, чаю...-- предложилъ онъ женѣ и сыну.
   -- Не чай пить мы сюда пришли!-- грубо возвысила голосъ Копровская.-- А напомнить тебѣ, что такъ родители не поступаютъ. Напомнить и прямо потребовать отъ тебя, что ты обѣщалъ...
   Она поднялась со стула и въ волненіи пересѣла на кровать.
   Тальниковъ, увидавъ, что началась семейная сцена попрековъ и ревности, сейчасъ-же взялъ шляпу и вышелъ изъ дома.
   Копровская продолжала:
   -- Я пришла за разъясненіемъ... Мы не уйдемъ, пока ты не дашь намъ денегъ. Мальчикъ одной мнѣ не подъ силу. Онъ обносился. У него сапоги худые. Вѣдь тратишь-же ты на Малкову и на Настину.
   -- Замолчи... Неловко при Васѣ...-- шепнулъ ей Лагорскій.
   -- Ты уѣдешь, а въ августѣ надо его отправлять отсюда, платить за него въ гимназію... Кромѣ того, онъ выросъ изъ своего зимняго пальто...
   -- У меня теперь денегъ нѣтъ,-- объявилъ женѣ Лагорскій.-- Но все-таки, вотъ ему пять рублей на сапоги. А послѣ бенефиса я дамъ для него еще.
   Онъ вынулъ пятирублевый золотой и положилъ его на столъ передъ мальчикомъ.
   -- Совсѣмъ шутъ гороховый!-- простонала Копровская.-- И это называется отецъ! Да развѣ тутъ пятью рублями пахнетъ!
   -- Послѣ бенефиса, Надежда Дмитріевна, послѣ бенефиса,-- раздраженно отвѣчалъ Лагорскій.-- А теперь, чѣмъ ругаться здѣсь и поносить меня при Васѣ, идите вы домой. Мнѣ самому надо уходить. Надо хлопотать о бенефисѣ... Уходите... Я самъ ухожу...
   Лагорскій началъ сбираться. Копровская встала, подошла къ нему и вполголоса сказала:
   -- Но что для меня обидно, Василій,-- это Настина! Неужели ты опять сходишься съ ней и везешь ее съ собой? Вѣдь это-же дрянь, совсѣмъ дрянь... Она у насъ вѣшается на шею первому встрѣчному-поперечному. А ты вдругъ соединяешь съ ней свою жизнь, везешь ее на гастроли. Подумай, на кого ты насъ мѣняешь!
   -- То, что ты говоришь -- я въ первый разъ слышу. Но выйдемъ вмѣстѣ. Мнѣ надо торопиться.
   Лагорскій заторопился и ужъ взялъ шляпу.
   -- Ты въ первый разъ слышишь, а Настина болтаетъ объ этомъ на всѣхъ перекресткахъ, хвастается всѣмъ и каждому... Даже при мнѣ, не стѣсняясь, говоритъ. Отъ нея-то я и узнала, что ты ѣдешь съ ней на гастроли. Меня это какъ громомъ поразило, Василій. На кого промѣнялъ меня! Боже!
   Копровская заплакала.
   -- Успокойся, успокойся, милая. Ничего подобнаго. Если я поѣду на гастроли, то поѣду съ Тальниковымъ. Настина... Да развѣ это можно? Вѣдь она стѣснитъ меня въ дорогѣ, стѣснитъ вездѣ. А я хочу свободы...-- утѣшалъ жену Лагорскій и прибавилъ:-- Но гастроли покуда секретъ и объ этомъ не болтай.
   Онъ поцѣловалъ Васю, сунулъ ему въ руку золотой. Они вмѣстѣ начали уходить.
   "Нѣтъ, каковъ язычокъ! Ужъ не съ одной, а съ тремя дырками. Ничего сказать нельзя. Все разболтаетъ",-- разсуждалъ про себя о Настиной Лагорскій, когда они спускались съ лѣстницы.
   

XLVI.

   Въ сущности Лагорскому никуда не нужно было идти. Ушелъ онъ изъ дома только для того, чтобы прекратить сцены нытья, попрековъ и брани со стороны жены. Выйдя на улицу и разставшись съ женой и сыномъ, онъ даже сталъ соображать, куда ему направиться. Онъ посмотрѣлъ на часы. Часовая стрѣлка приближалась къ полудню.
   "Пойду завтракать въ нашъ театральный ресторанъ. Тамъ съ кѣмъ-нибудь встрѣчусь. Теперь надо хлопотать о бенефисѣ",-- рѣшилъ онъ и пошелъ къ саду "Санъ-Суси".
   -- Лагорскій! Лагорскій!-- раздался сзади него звучный контральто съ примѣсью нѣкоторой картавости.
   Онъ узналъ этотъ голосъ, остановился и обернулся. Его догоняла и махала ему зонтикомъ Настина.
   -- Куда вы такъ спѣшите? Погодите. Надо поговорить,-- продолжала она, подбѣгая къ нему, протянула руку, сказала "здравствуйте" и спросила:-- Когда-же, наконецъ, вы ѣдете на гастроли? Лагорскій передернулъ плечомъ и поморщился.-- Не надо, другъ мой Настенька, объ этомъ оглашать,-- произнесъ онъ.-- Вѣдь если я сообщилъ вамъ объ этомъ вскользь, то сообщилъ только мои предположенія, повѣдалъ по секрету, а вы кричите объ этомъ на всѣхъ перекресткахъ. Это можетъ мнѣ повредить. Съ новыми директорами я еще не прервалъ моихъ отношеній, я играю по прежнему, дней черезъ десять долженъ взять бенефисъ.
   Настина нѣсколько опѣшила.
   -- Когда-же это я на всѣхъ перекресткахъ?-- проговорила она.-- Я только съ вами. Да вотъ встрѣтилась съ Тальниковымъ, такъ съ нимъ говорила. А Тальниковъ вѣдь это вашъ пріятель, вы ему все повѣряете.
   -- Неправда. Женѣ моей вы говорили о моихъ гастроляхъ и говорили при другихъ.
   -- Такъ вѣдь это жена ваша, а не кто другой. А кто-же тутъ былъ посторонній? Да никого изъ вашей труппы не было. Я говорила за кулисами съ нашей актрисой Мазуревичъ, предлагала ей передать мою комнату, когда поѣду съ вами. А больше тутъ никого не было. Да... Нашъ помощникъ режиссера былъ. Но онъ такой, что въ одно ухо впуститъ, въ другое выпуститъ.
   Лагорскій и Настина шли рядомъ, Настина спросила его:
   -- Но все-таки-же вы ѣдете?
   -- Надо взять сначала бенефисъ,-- уклончиво отвѣчалъ онъ.-- Я ставлю "Лира". Тутъ хлопотъ будетъ полонъ ротъ.
   -- Ой-ой-ой, какая пьеса! Это, кажется, съ чертями, съ вѣдьмами.
   -- То "Макбетъ".
   -- Но все-таки вы ѣдете?-- опять задала она вопросъ.-- Я къ тому спрашиваю, что къ какому времени мнѣ готовиться уѣхать съ вами?
   Лагорскій строго посмотрѣлъ на нее и сказалъ:
   -- Объ этомъ, Настенька, надо еще подумать и сообразить. И я васъ покорнѣйше прошу до поры до времени не болтать. Этимъ вы только себѣ вредите. Ну, съ какой стати вы объ этомъ сказали моей женѣ!
   Настина покраснѣла.
   -- А что-жъ такое? Боюсь я развѣ ее! Да плевать мнѣ на нее!-- воскликнула она.
   -- А черезъ это скандалъ. Жена сейчасъ приходила ко мнѣ, и вышелъ скандалъ. Не умѣете вы языкъ держать за зубами, и этимъ только вредите себѣ.
   -- Постой!.. Да вѣдь съ женой своей ты ужъ вконецъ разошелся.
   -- Разошелся, но меня связываетъ съ ней сынъ. И наконецъ, хотя я съ ней и разошелся, не слѣдовало тебѣ ее дразнить и хвастаться передъ ней, что ты ѣдешь со мной на гастроли, потому это еще ничего не извѣстно.
   Они оба перешли на ты.
   Настина вспыхнула.
   -- Какъ? Да развѣ ты меня не берешь?-- воскликнула она.
   -- Ничего не извѣстно,-- повторилъ Лагорскій.-- Объ этомъ надо списываться. Вѣдь это будетъ зависѣть отъ антрепренера. Вѣдь у тебя репертуарныхъ ролей нѣтъ. Тебя можно только, какъ говорится, пристегнуть, выговорить у антрепренера малую толику, чтобъ дорога-то только-бы окупилась.
   -- Да мнѣ ничего не надо. Я на дорогу мѣховое пальто заложу, только-бы ѣхать съ тобой. И играть мнѣ не надо. Мнѣ только-бы съ тобой быть. А о пристегиваніи меня ты не безпокойся.
   -- Нельзя, Настенька,-- стоялъ на своемъ Лагорскій.-- Объ этомъ надо подумать да и подумать, потомъ списаться. А ты до поры до времени молчи.
   -- Какъ? Такъ ты не навѣрное меня возьмешь съ собой?-- удивилась Настина.-- Ну, скажите на милость... Ну, что-же это такое! А я ужъ и съ нашимъ директоромъ Артаевымъ уговорилась. Онъ отпускаетъ меня.
   -- Здравствуйте! Ты ужъ и передъ Артаевымъ огласила! А онъ скажетъ театральнымъ писакамъ... А тѣ, чтобы подкузьмить театръ "Санъ-Суси", въ угоду Артаеву, бухнутъ объ этомъ въ газеты,-- досадливо говорилъ Лагорскій.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я о гастроляхъ Артаеву ни слова,-- отвѣчала Настина,-- ни единаго слова... А я сказала ему, что у меня умеръ братъ въ провинціи и мнѣ необходимо нужно ѣхать изъ Петербурга, чтобъ получить наслѣдство послѣ брата. Ну, онъ подумалъ, подумалъ -- и согласился.
   -- Ахъ, зачѣмъ ты это! Зачѣмъ!-- могъ только выговорить Лагорскій, сжимая кулаки и морщась.-- Ахъ Настенька, Настенька!-- покачалъ онъ головой.
   Она взяла его подъ руку, заглянула ему въ глаза полными слезъ глазами и тихо произнесла:
   -- Не покидай меня, Васиканчикъ! Возьми съ собой.
   Они подходили къ саду "Санъ-Суси". У входа Лагорскій увидалъ Малкову, разговаривающую съ Колотухинымъ, остановился, высвободилъ отъ Настиной свою руку и сказалъ:
   -- Ну, иди, голубушка. Поѣздка вѣдь еще не скоро. Объ этомъ успѣемъ еще поговорить. Ты вѣдь къ себѣ въ "Карѳагенъ" на репетицію? Иди. А я къ себѣ въ "Санъ-Суси"... Но мнѣ еще нужно зайти табаку купить...
   И Лагорскій свернулъ въ табачную лавку, хотя табаку у него былъ полный портъ-табакъ.
   Настина посмотрѣла ему вслѣдъ и крикнула:
   -- Малковой испугался? Понимаю... Я вижу ее... Вонъ гдѣ она стоитъ!
   Лагорскій умышленно долго пробылъ въ табачной лавочкѣ. Купивъ книжку бумажекъ для свертыванія папиросъ, онъ медленно вышелъ изъ лавочки, и когда только увѣрился, что Настина удалилась, направился ко входу въ садъ "Санъ-Суси", гдѣ еще стояла Малкова и разговаривала съ Колотухинымъ. Они разсматривали рукописный анонсъ, прилѣпленный на стѣну у входа. Колотухинъ кивнулъ Лагорскому на анонсъ и, улыбаясь, произнесъ:
   -- Каковъ мальчикъ-то? Завтра печатная афиша о его бенефисѣ выйдетъ, а онъ, не дождавшись ея, уже сегодня рукописную выпустилъ.
   Лагорскій, поздоровавшись съ Малковой и Колотухинымъ, подошелъ къ анонсу и прочелъ его. На листѣ бумаги черными и красными чернилами калиграфическимъ почеркомъ было выведено:
   "9-го іюня бенефисъ извѣстнаго артиста Алексѣя Кузьмича Чеченцева. Представлена будетъ драма "Уріель Акоста". Бенефиціантъ исполнитъ заглавную роль. Билеты на бенефисъ продаются въ кассѣ театра".
   -- И сборъ есть уже...-- прибавилъ Колотухинъ.-- Сколько сбора-то?-- спросилъ онъ кассира, выглядывавшаго изъ окна кассы.
   -- Рубль съ четвертью.
   -- Далеко пойдетъ этотъ извѣстный артистъ Алексѣй Кузьмичъ,-- иронически замѣтила Малкова.
   -- Дальше острова Сахалина не пойдетъ...-- язвительно пробормоталъ Лагорскій.
   -- А вы посмотрите, тутъ еще лучше,-- сказалъ Колотухинъ, досталъ изъ кармана свернутую газету и показалъ Лагорскому отчеркнутое краснымъ карандашемъ мѣсто, прибавивъ:-- Читайте.
   Лагорскій прочиталъ вслухъ:
   -- "Въ садовыхъ театрахъ начинаются бенефисы. Въ театрѣ "Санъ-Суси" 9-го іюня бенефисъ извѣстнаго артиста А. К. Чеченцева, стяжавшаго себѣ громкую славу по побережью Дона, гдѣ онъ игралъ въ теченіе трехъ зимнихъ сезоновъ, гдѣ онъ пріобрѣлъ себѣ много поклонниковъ и поклонницъ, въ особенности послѣднихъ. Пойдетъ драма Гуцкова "Уріель Акоста" съ бенефиціантомъ въ заглавной роли. Роль эта лучшая въ репертуарѣ талантливаго артиста".
   -- И стоила эта замѣтка талантливому артисту: дюжину устрицъ, телячью котлету, порцію спаржи и бутылку шабли...-- объявилъ Колотухинъ.-- Затѣмъ Чеченцевъ, поцѣловалъ писаку въ плечо.
   -- Да вѣдь не заплатитъ Павлушину ни за устрицъ, ни за спаржу, ни за вино,-- сказала Малкова.-- Все это взято у Павлушина въ долгъ, а Павлушинъ въ Чеченцевѣ за его кафешантанныя способности души не чаетъ.
   -- Ловкій мальчикъ!-- еще разъ воскликнулъ Колотухинъ.
   

XLVII.

   Въ саду Лагорскій нашелъ Павлушина и Вилейчика. Они сидѣли на верандѣ и пили чай. Въ ихъ компаніи былъ режиссеръ Утюговъ съ портфелемъ, Чеченцевъ, облеченный совсѣмъ въ бѣлую фланелевую пиджачную парочку, и молодой мясникъ, поставщикъ дичи и мяса для ресторана Павлушина, знакомый и Лагорскому. Чеченцевъ читалъ имъ монологъ изъ "Акосты".
   Завидя подходившаго къ нимъ Лагорскаго, Павлушинъ и Вилейчикъ встали ему на встрѣчу. Павлушинъ, взявъ его за обѣ руки, заговорилъ:
   -- Ну, вотъ спасибо, спасибо, что играете въ бенефисъ Чеченцева. А то афишка была бы, какъ карноухая.
   -- Мы это цѣнимъ, очень цѣнимъ такого честнаго поступка,-- прибавилъ Вилейчикъ, потрясая въ свою очередь Лагорскаго за руку.-- А то до насъ ужъ дошли разнаго глупаго слухи, что вы уѣзжаете куда-то на провинція.
   "Пронюхали,-- подумалъ Лагорскій, и прибавилъ мысленно:-- Впрочемъ, я и самъ неосторожно болталъ по уборнымъ про эти гастроли."
   -- Покуда никуда не ѣду,-- отвѣчалъ онъ имъ.
   -- Да вѣдь у насъ вамъ будетъ хорошо, право хорошо,-- сказалъ Вилейчикъ.-- Жалованья поменьше -- можете второго бенефисъ взять въ концѣ сезонъ. А то что это ѣхать! Я не знаю, зачѣмъ и мамзель Жданковичъ отъ насъ уходитъ. Безъ бенефисъ уходитъ, къ Артаеву въ "Карѳагенъ" уходитъ. А мы хотѣли ей большущій корзинка съ цвѣты поднести.
   -- Ахъ, она ужъ объявила вамъ, что не хочетъ служить?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Сегодня утромъ прислала письмо. И безъ бенефисъ, безъ бенефисъ!
   -- Въ "Карѳагенѣ" бенефисъ возьметъ.
   -- Это все отъ Артаева интрига. Большаго онъ интриганъ!-- покачалъ головой Вилейчикъ.
   -- Когда-нибудь подавится,-- вздохнулъ Павлушинъ.-- Чайку съ нами?-- предложилъ онъ Лагорскому.-- Мы передъ завтракомъ пораспариваемся. А потомъ можно будетъ селяночки рыбной похлебать.
   -- Пожалуй, стакашекъ выпью...-- согласился Лагорскій, присаживаясь.-- Я пришелъ о бенефисѣ потолковать.
   -- Пожалуйста, пожалуйста, господинъ Лагорскій,-- заговорили оба директора.-- Намъ чѣмъ больше бенефисовъ, тѣмъ лучше. На бенефисъ публика лучше клюетъ.
   -- Я, какъ сказалъ, "Лира" ставлю.
   -- Катайте, что хотите. Мы съ Иваномъ Петровичемъ рѣшили такъ, что чѣмъ страшнѣе, тѣмъ лучше,-- кивнулъ Вилейчикъ на Павлушина и махнулъ рукой.-- Нашъ режиссеръ говоритъ, что декораціи можно изъ стараго набрать.
   -- Какъ изъ стараго?-- запротестовалъ было Лагорскій, но Утюговъ подмигивалъ ему, чтобы онъ не возражалъ, и сказалъ:
   -- Все обставимъ прилично. Будьте покойны. Декораторъ у насъ есть. Кое-что припишемъ, кое-что подмалюемъ.
   -- Спасибо, товарищъ, за участіе въ бенефисѣ,-- обратился къ Лагорскому до сихъ поръ молчавшій Чеченцевъ и протянулъ ему руку.-- Я цѣню это! Буду у васъ, чтобы поблагодарить васъ еще разъ.
   -- "Лира" я ставлю семнадцатаго числа и вечеромъ въ день бенефиса Чеченцева прошу выпустить мою афишу,-- заявилъ Лагорскій.
   -- Девятаго бенефисъ и семнадцатаго бенефисъ... Охъ, трудно! Такая постановочная пьеса.
   -- Ничего. Жарьте, голубчикъ, жарьте, Богъ труды любитъ,-- ободрялъ его Павлушинъ.-- А мы въ день ихъ бенефиса въ обыденное меню ботвинью съ лососиной пустимъ. Земляника къ тому времени поспѣетъ. Крушоны дешевенькіе изъ нашего русскаго шампанскаго по три рубля можно пустить.
   -- Вы все съ своей жратвенной точки зрѣнія!-- огрызнулся на Павлушина Лагорскій, но Утюговъ опять сталъ ему мигать, чтобы онъ былъ сдержаннѣе
   Лагорскій сократился, а Павлушинъ отвѣчалъ:
   -- Да вѣдь публика это любитъ-съ. Искусство искусствомъ, а тоже и насчетъ утробы... Вѣдь вотъ музыкальные-то обѣды ужъ начали давать барышенъ легонькій. Конечно, тутъ Дарья Семеновна со своими пѣвицами помогаетъ, тирольки тоже свое дѣло дѣлаютъ -- ну, и Алексѣй Кузьмичъ... Онъ тоже, дай ему Богъ здоровья...
   Павлушинъ поклонился Чеченцеву.
   Чеченцевъ съ достоинствомъ произнесъ:
   -- Я въ нуждѣ всегда готовъ помочь товарищамъ.
   -- Кому мы Корделію-то въ "Лирѣ" играть дадимъ, если Жданковичъ уходитъ?-- спросилъ Утюгова Лагорскій.
   -- А Щуровская-то? Что-жъ она актриска ничего себѣ... Молоденькая, бѣлокуренькая, жиденькая.
   -- Да вѣдь она ступить не умѣетъ.
   -- За то слушается, не артачится, не фордыбачитъ. Выдресируемъ.
   -- Жарьте, жарьте, господа...-- одобрительно произнесъ Вилейчикъ.-- Главнаго актеръ хорошъ -- и все хорошо будетъ. А одного какая-нибудь роль плохо -- тьфу!
   -- Ну, какъ-же... Тутъ дѣло въ ансамблѣ...-- возразилъ Лагорскій.-- Плохая Корделія и мнѣ мѣшать будетъ.
   -- Выдресируемъ, Василій Севастьянычъ, вышколимъ...-- утѣшалъ его Утюговъ.-- Актриска она покладистая... Къ себѣ ее пригласите... Помимо репетиціи рольку съ ней пройдете -- и будетъ чудесно.
   -- Вотъ развѣ такъ...-- согласился Лагорскій.
   -- Конечно... А это и ей-то будетъ лестно. Это доставитъ ей возможность выдвинуться. Актриска она неопытная, но съ огонькомъ, и замѣтно изъ разговоровъ, что кое-что читала.
   -- Я приглядѣлся къ Щуровской. Изъ нея можетъ выйти недурная Корделія, если заняться съ нею,-- авторитетно замѣтилъ Чеченцевъ.-- У меня былъ случай. Я разъ изъ ничтожества сдѣлалъ актрису, изъ выходной штучки. Право... И теперь въ провинціи по двѣсти рублей получаетъ. Мордочка смазливенькая, бойка -- ну, и пошла.
   Лагорскій презрительно скосилъ на Чеченцева глаза и хотѣлъ его оборвать, но Утюговъ дернулъ его за рукавъ и перебилъ:
   -- Да неужели, Василій Севастьянычъ, вы не знаете эту Щуровскую?-- спросилъ онъ.-- Она мордочкой въ грязь не ударитъ. И глазки есть, и все...
   -- Знаю. А то и не говорилъ-бы...
   -- Вы, Лагорскій, влюбите ее въ себя -- вотъ изъ нея и выйдетъ актриса,-- улыбнулся Чеченцевъ.-- Я замѣтилъ, что талантъ часто вмѣстѣ съ любовью приходитъ. Тогда она будетъ вѣрить вамъ. Тогда вы на ея способности можете внушеніемъ дѣйствовать.
   -- Бросьте вздоръ говорить!..-- остановилъ его Лагорскій, морщась.-- Все вы съ шуточками и съ какими-то циническими шуточками, когда дѣло зайдетъ о женщинахъ.
   -- Ахъ, Боже мой! Да что-жъ мнѣ унывать-то? Что-жъ мнѣ носъ-то вѣшать на квинту? И наконецъ, тутъ шутка.
   Лагорскій задумался.
   -- Феофанъ Прокофьичъ... Вы вотъ что... Вы дайте ей... этой Щуровской прочесть "Лира"-то,-- сказалъ онъ Утюгову.-- Можетъ быть, она не имѣетъ и понятія о пьесѣ. А прочтетъ -- я съ ней переговорю, разскажу ей, что это за типъ Корделія.
   -- Хорошо, хорошо. Можно. Сегодня-же дамъ. Пусть почитаетъ.
   Павлушинъ слушалъ и тяжело вздохнулъ.
   -- Эхъ, господа, господа! Вы все попусту, мнѣ кажется, толкуете. Былъ-бы бенефисъ, была-бы хорошая пьеса да глазастая афиша, а остальное пустяки. Поставьте на афишкѣ -- роль Корделіи исполнитъ извѣстная провинціальная актриса Щуровская -- публика и бросится, и будетъ хорошо и вамъ, и буфету.
   -- Нѣтъ, такъ нельзя... Что вы...-- запротестовалъ режиссеръ.-- Но она и безъ этого сыграетъ хорошо.
   -- Вы все съ точки зрѣнія буфета...-- снова произнесъ Лагорскій.
   -- А то что-же?.. Для меня это главное...-- отвѣчалъ Павлушинъ.-- А на афишѣ чѣмъ больше знаменитостей, тѣмъ лучше. Солите налѣво и направо.
   -- А что скажетъ публика? Что она скажетъ?-- спросилъ режиссеръ.
   -- Да ничего не скажетъ. Ну, выругается. А все-таки придетъ въ буфетъ и выпьетъ. Бросьте... Что объ этомъ говорить! Я такъ разсуждаю, что быть-бы здоровому да попасть въ царство небесное,-- шутилъ Павлушинъ и прибавилъ:-- А мы вотъ что сейчасъ сдѣлаемъ... Компанія у насъ пріятная... Мы сейчасъ закажемъ селяночки изъ соленой рыбки съ тематиками, выпьемъ стомахъ ради и поѣдимъ. Поваръ, шельмецъ, у меня хорошо рыбную селянку дѣлаетъ.
   Павлушинъ постучалъ крышечкой о чайникъ и подозвалъ къ себѣ слугу.
   

XLVIII.

   Начались репетиціи "Уріеля Акосты". Въ виду сложности постановки "Короля Лира", Лагорскій потребовалъ, чтобы и первая репетиція "Лира" была назначена еще за два дня до представленія "Акосты". Зная его рѣзкій и сварливый характеръ и все-таки ухаживая за нимъ, какъ за премьеромъ труппы, ему не смѣли въ этомъ отказать, вслѣдствіе чего репетицію "Акосты" пришлось сократить на одну. Двѣ такія большія пьесы, какъ "Акоста" и "Лиръ", нельзя было репетировать въ одинъ день, при ежедневныхъ спектакляхъ по вечерамъ. Назначеніе репетиціи "Лира" до бенефиса Чеченцева разсердило Чеченцева, который зная о происходящей подпискѣ среди обѣденной публики ему на подарокъ, очень сталъ заноситься этимъ и, какъ говорится, сильно поднялъ носъ противъ Лагорскаго, которому такой подписки не составлялось. Чеченцевъ крупно поговорилъ съ Лагорскимъ. Лагорскій, давно ужъ имѣвшій зубъ противъ Чеченцева, вспылилъ и назвалъ его въ глаза кафешантаннымъ героемъ. Чеченцевъ вслѣдствіе этого на первую репетицію "Лира" не явился, а Лагорскій на слѣдующій день не явился на репетицію "Акосты". Вечеромъ, во время спектакля, произошла крупная ссора между Чеченцевымъ и Лагорскимъ. Лагорскій, какъ говорится, подложилъ Чеченцеву свинью. Во время представленія нарочно ушелъ за кулисы раньше времени и тѣмъ испортилъ у Чеченцева лучшую сцену. Чеченцевъ не стерпѣлъ и назвалъ Лагорскаго подлецомъ. За кулисами въ антрактѣ произошелъ скандалъ между ними. Дѣло чуть не дошло до драки. Павлушинъ и Вилейчикъ, увѣдомленные объ этомъ режиссеромъ Утюговымъ, испугались за предстоящіе бенефисы Чеченцева и Лагорскаго, представляющіе и имъ выгоды, и бросились ихъ мирить послѣ спектакля. Чеченцевъ взялъ свое слово назадъ, но примиреніе не вполнѣ удалось. Актеры продолжали смотрѣть другъ на друга звѣремъ.
   Роль Корделіи въ "Лирѣ", вслѣдствіе перехода актрисы Жданковичъ въ труппу театра "Карѳагена", была отдана Щуровской, приглашенной на самыя маленькія роли и не игравшей до сихъ поръ отвѣтственныхъ ролей. Это была очень молоденькая, худенькая, стройная блондинка, блѣдная, съ большими сѣрыми глазами на выкатъ, немного близорукая, недурненькая, но очень бѣдно одѣтая. Раньше Лагорскій не обращалъ на нее никакого вниманія и даже не разговаривалъ съ нею. Передъ репетиціей, за кулисами, она робко подошла къ нему и сказала:
   -- Какъ я вамъ благодарна, господинъ Лагорскій, что вы выдвигаете меня впередъ. Мнѣ ужасно хочется сыграть эту роль, это моя давнишняя мечта, но не скрою отъ васъ, я все-таки боюсь за себя, думаю, будетъ-ли мнѣ это подъ силу.
   -- А вотъ посмотримъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Кое-что я вамъ покажу, кое-что прочитаю. Разокъ, другой мы можемъ пройти вашу роль и помимо репетиціи.
   -- О, пожалуйста! Указывайте, приказывайте, я вся въ вашемъ распоряженіи... Буду прислушиваться къ каждому вашему слову. Вы такой талантъ! Вы такъ опытны...
   Лагорскій поклонился.
   -- Вы читали "Лира"-то? Знаете эту трагедію?-- спросилъ онъ.
   -- О, да... Читала. Я всего Шекспира прочла. Я кончившая курсъ гимназистка. Съ медалью кончила...-- для чего-то ввернула она это въ свою рѣчь.
   -- Ну, вотъ и отлично. Вы какъ-нибудь зайдите ко мнѣ послѣ репетиціи, и я пройду съ вами тѣ мѣста, гдѣ вы будете слабы. Могу вамъ даже начитать. Мы займемся... Или я къ вамъ зайду,-- прибавилъ Лагорскій.
   -- Зачѣмъ-же вамъ безпокоиться! Я сама къ вамъ зайду. Скажите только, когда.
   -- А это ужъ послѣ бенефиса Чеченцева. Я вамъ сообщу, когда я буду свободенъ.
   "Миленькая",-- подумалъ про нее Лагорскій, когда она отошла отъ него.-- "И главное, на все согласна. По фигуркѣ-то она къ Корделіи подходитъ, а вотъ какъ будетъ читать и играть"?
   Къ нему приблизилась Малкова и язвительно спросила:
   -- Къ себѣ зовешь? Вотъ у тебя будетъ новая ставленница въ таланты. Первая -- Настина, а вторая -- Щуровская.
   Лагорскій улыбнулся и сказалъ Малковой:
   -- А ты, голубушка, ни на шагъ безъ ревности. Это удивительно!
   -- Я не ревную. Тебя ревновать, такъ только надсадишь себя и изведешься. А я предупреждаю: смотри, не увлекись. Ты влюбчивъ. А вѣдь не всѣ Малковы. Другая насядетъ, свѣситъ ноги, поѣдетъ и ужъ отъ нея не отвертишься.
   -- Сколько въ тебѣ злобы-то!-- покачалъ головой Лагорскій.
   Началась репетиція "Лира". Актеры и актрисы не знали ролей. Нѣкоторые читали по тетрадкамъ. Чеченцевъ, какъ ужъ было сказано, вовсе не явился на репетицію. Лагорскій, игравшій Лира уже нѣсколько разъ, очень сердился на безпорядокъ.
   -- Господина Чеченцева прошу оштрафовать,-- заявилъ онъ режиссеру.
   -- Позвольте... Но какъ его оштрафуешь? Контрактовъ нѣтъ. Контракты нарушены. Теперь каждый служитъ, какъ онъ хочетъ,-- спокойно отвѣчалъ Утюговъ.
   -- А! Вы ему въ руку играете? Директорскій любимецъ? Хорошо. Въ такомъ случаѣ и я не являюсь завтра на репетицію. Невѣсткѣ на отместку.
   И Лагорскій, на самомъ дѣлѣ, не явился на слѣдующій день на репетицію "Акосты".
   Щуровская пришла съ путь не на зубокъ выученной ролью, но очень робѣла, читала тихо, смущенно. Лагорскій командовалъ и кричалъ ей:
   -- Громче! Громче! Смѣлѣе! Не робѣйте! Чего бояться? Здѣсь волковъ нѣтъ. И пожалуйста не опускайте голову. Зачѣмъ вы все голову внизъ опускаете?
   Щуровская возвышала голосъ, поднимала голову, но забывала, и опять говорила чуть не шепотомъ и опускала голову. На глазахъ ея блестели слезы отъ волненія. Эти слезы въ нѣжной сценѣ съ отцомъ пришлись кстати и Лагорскому понравились.
   -- Вотъ такъ... Хорошо...-- одобрительно шепнулъ онъ ей.-- Но ласки, ласки побольше. Ласки и нѣжности.
   Щуровская просіяла.
   -- Учите, голубчикъ, учите. Каждаго слова вашего буду слушаться, каждое ваше замѣчаніе будетъ для меня священно, раболѣпно говорила она Лагорскому въ антрактѣ между сценами.-- Вы талантъ, и я должна слушаться.
   -- Тонъ мѣстами вѣренъ, но не слѣдуетъ робѣть и надо говорить громко.
   -- Постараюсь. Вѣдь это только первая репетиція. И потомъ ужасно я боюсь, что всѣ на меня съ такимъ недовѣріемъ смотрятъ. Я въ гимназіи на экзаменахъ такъ не робѣла.
   -- А вотъ этого-то и не слѣдуетъ. Кромѣ того, голубушка, играть надо. Вы не играете,-- училъ Лагорскій.-- Ну, да я вамъ покажу. Приходите ко мнѣ и я вамъ покажу,-- прибавилъ онъ, косясь на Малкову.-- Мы займемся, основательно займемся.
   -- Никакого толку не будетъ изъ этой актрисенки,-- презрительно сказала Малкова Лагорскому послѣ репетицій.-- Это какая-то разварная корюшка, а вовсе не актриса.
   -- Ну, ужъ ты наскажешь! Выдресируемъ какъ-нибудь. Она робѣетъ, неопытна, но у ней все-таки есть небольшой огонекъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Внѣшность ея подходитъ къ Корделіи. Она мила, у ней кроткое лицо.
   -- Вотъ внѣшность-то тебя и подкупаетъ,-- подмигнула ему Малкова.-- Помяни мое слово,-- осрамитъ она тебя въ этой роли.
   -- Не осрамитъ. Самъ я всегда выдвинуться съумѣю. Вспомни знаменитаго трагика Росси. Съ какими плохими актрисами онъ игралъ!-- гордо произнесъ Лагорскій.-- И наконецъ... Конечно, это только между нами... Я какъ только возьму бенефисъ, сейчасъ-же и удеру на гастроли. Повторять спектакля я ужъ не буду,-- прибавилъ онъ.
   -- Ахъ, такъ ты не отложилъ своего намѣренія?-- удивилась Малкова.
   -- Напротивъ, я ужъ имѣю предложеніе изъ провинціи.
   -- А обо мнѣ не писалъ? Я вѣдь просила тебя.
   -- Другъ мой, два гастролера никогда не бываютъ въ труппѣ въ одно и то-же время. Это не подъ силу театру. Сколь ни горько мнѣ, но придется съ тобой скоро разстаться. Но надо сдѣлать это такъ, чтобы разстаться только на время, только на время. А затѣмъ похлопочемъ, чтобы зимній сезонъ служить вмѣстѣ, въ одной труппѣ. Только ты о моихъ гастроляхъ, пожалуйста, теперь никому ни слова,-- прибавилъ Лагорскій.
   

XIX.

   Пара хорошихъ рекламъ въ газетахъ, глазастыя афиши, гдѣ всѣ исполнители главныхъ ролей были названы съ прибавленіемъ именъ и отчествъ къ фамиліямъ, сдѣлали свое дѣло. Бенефисъ Чеченцева съ матеріальной стороны удался. Сборъ былъ очень недурной, хотя далеко не полный, но пустыя ложи и кресла Павлушинъ и Вилейчикъ кое-гдѣ засадили своими знакомыми, и театръ казался какъ-бы полнымъ. Декораціи были изъ рукъ вонъ плохи, но актеры играли недурно. Пьеса была срепетована хорошо. Публика жаловалась на убогую обстановку, но все-таки хлопала, вызывала актеровъ. Посадка знакомыхъ Павлушинымъ и Вилейчикомъ въ этомъ дѣлѣ очень помогла. Въ театрѣ сидѣло много евреевъ и они усердствовали въ вызовахъ, хотя Чеченцевъ и сердился, всѣмъ говоря, что Вилейчикъ евреевъ за половинную цѣну напустилъ съ контрамарками, и деньги себѣ взялъ. Чеченцеву поднесли отъ "обѣденной" публики чашку съ блюдечкомъ, ложку и маленькій кофейникъ -- серебряные изъ дубовомъ ящичкѣ. Самъ онъ поднесъ себѣ золотые часы въ футлярѣ. Поданъ былъ также небольшой лавровый вѣнокъ съ красными лентами и надписью: "А. К. Чеченцеву отъ Калашниковскаго друга"! Вѣнокъ поднесъ одинъ купецъ, хлѣбный торговецъ съ Калашниковской хлѣбной пристани -- собутыльникъ Чеченцева по музыкальнымъ обѣдамъ въ ресторанѣ "Санъ-Суси". Пьесу, впрочемъ, этотъ купецъ смотрѣлъ мало, все больше сидѣлъ въ уборной Чеченцева и пилъ коньякъ финь-шампань, предлагая выпить съ нимъ и актерамъ.
   Павлушинъ и Вилейчикъ торжествовали. Они терлись за кулисами, въ уборныхъ и говорили:
   -- Каковъ сборъ-то? Такого сбора у насъ еще никогда не было. Даже въ половину не было.
   -- Великаго дѣло бенефисы! Берите, господа, бенефисы,-- прибавлялъ Вилейчикъ, потирая руки.-- Я говорю, что для каждаго актера, для каждаго актриса можно дать бенефисъ.
   -- И раздробительная продажа питей въ буфетѣ идетъ не дурно,-- вставлялъ свое слово Павлушинъ.-- Рюмочная продажа въ двухъ антрактахъ была очень недурна. Право... Конечно, тутъ и прохладная погодка помогаетъ, но все-таки... Публика прямо набрасывается. Вотъ посмотримъ, что послѣ спектакля будетъ. Какъ бутылочная продажа пойдетъ.
   На другой день послѣ спектакля онъ сообщилъ актерамъ:
   -- Представьте себѣ: вчера почти ящикъ шампанскаго продали. Когда это было здѣсь видано? Въ Чертищевское открытіе спектаклей и то половины противъ этого не продали. А вѣдь открытіе важная вещь. На открытіе съѣзжается первая публика, публика денежная.
   Чеченцевъ разсказывалъ, что на его долю очистилось около трехсотъ рублей...
   -- Я призы не считаю...-- говорилъ онъ.-- И сборъ на самомъ дѣлѣ былъ-бы лучше, но Вилейчикъ контрамарками подкузьмилъ. Мнѣ положительно извѣстно, что онъ продавалъ своимъ жидамъ контрамарки за половинную цѣну и деньги пряталъ въ карманъ. Жидовъ въ театрѣ было уйма. Очень подкузьмилъ.
   -- Ну, на то вы и Кузьмичъ, чтобъ васъ кузьмить, Алексѣй Кузьмичъ,-- острилъ Колотухинъ, подмигнулъ ему и засмѣялся.
   -- Острота ваша совсѣмъ не кстати, гдѣ дѣло касается кармана,-- огрызнулся на него Чеченцевъ.-- Да, тупо, тупо, очень тупо,-- прибавилъ онъ.
   -- Одинъ бенефисъ свалили, надо за другой приниматься,-- сказалъ на утро режиссеръ Утюговъ Лагорскому, когда всѣ собрались на репетицію "Лира".
   -- Послушайте... Неужели вы и мнѣ въ бенефисъ дадите такія-же убогія декораціи, какія дали Чеченцеву въ "Акостѣ"?-- сказалъ Лагорскій Утюгову.
   -- А откуда-же лучшихъ-то взять, милѣйшій Василій Севастьянычъ? Вы ничего не даете на новыя декораціи, директора тоже отказались давать что-нибудь. Говорятъ: "подмалевывай старыя". Чеченцевъ хоть двѣ заднія кулисы для синагоги сдѣлалъ новыя и стоило это ему тридцать два рубля, при нашемъ холстѣ, а вы и этого ассигновать не хотите.
   -- Помилуйте, да вѣдь мы служимъ-то теперь за два гроша. Жалованье у насъ на половину убавлено. Я ужъ лѣтъ пятнадцать не служилъ на такомъ окладѣ... Право... Такъ изъ какихъ-же доходовъ? А Чеченцевымъ вы мнѣ въ глаза не тычьте. Онъ альфонсъ. Онъ эти тридцать два рубля съ какой-нибудь бабенки съ лихвой возьметъ.
   -- Какъ вы его не любите-то!-- покачалъ головой Утюговъ.
   -- А за что любить? Ни онъ товарищъ, ни онъ что... А просто бахвалъ, хамъ, накрашеная морда -- вотъ и все. Смотрите, онъ даже внѣ спектакля бѣлится, румянится, подводитъ глаза. И никакой у него сердечной теплоты нѣтъ. На женщину онъ смотритъ такъ, какъ будто-бы раздѣваетъ ее глазами. Однимъ словомъ: свинья. Можно мнѣ посмотрѣть тѣ декораціи, которыя вы дадите въ "Лирѣ"?-- спросилъ онъ.
   -- Да вы не безпокойтесь, мой милѣйшій Василій Севастьянычъ,-- отвѣчалъ Утюговъ.-- "Лира" мы лучше обставимъ, чѣмъ "Акосту". Средневѣковое зало у насъ есть, лѣсъ есть совсѣмъ прекрасный, но немножко позаплѣснилъ зимой и завтра его подмалюютъ послѣ репетиціи. Но бенефисъ вы берете рано. Нельзя такъ скоро два бенефиса одинъ за другимъ. Только-что свалили одинъ бенефисъ -- трахъ, черезъ недѣлю другой. Публикѣ нужно-бы дать передохнуть. Вѣдь публика у насъ все одна и та-же. Говорю прямо: это послужитъ къ умаленію успѣха вашего бенефиса.
   Лагорскій чувствовалъ, что Утюговъ говоритъ правду, но тутъ-же подумалъ:
   "Э, все равно! Свалить да скорѣй уѣхать на гастроли".
   Но ему не хотѣлось ударить въ грязь лицомъ передъ Чеченцевымъ, не хотѣлось быть хуже Чеченцева, и онъ хлопоталъ о бенефисѣ. Афиша о его бенефисѣ, вышедшая вечеромъ во время бенефиса Чеченцева, была также глазастая и раздавалась публикѣ во время спектакля въ театрѣ. Въ афишѣ онъ такъ же, какъ и Чеченцевъ, называлъ себя "извѣстнымъ провинціальнымъ актеромъ". Къ фамиліи Лагорскій-Двинскій также были прибавлены полностью имя и отчество его. Всѣ актеры и актрисы, игравшіе въ его бенефисъ главныя роли, не исключая и Чеченцева, были поставлены въ красныхъ строкахъ. Онъ хотѣлъ и новичка Щуровскую поставить на афишу въ красной строкѣ, назвавъ ее Клавдіей Петровной, но Малкова воспротивилась и запротестовала:
   -- Тогда я у тебя не буду играть въ бенефисѣ и ищи на Гонерилью кого хочешь. Суди самъ: развѣ эта роль для меня? Я только для тебя ее играть согласилась.
   -- Шекспиръ, милая, Шекспиръ. Развѣ можно такъ выражаться про шекспировскія роли! У Шекспира всѣ роли хороши. Передъ каждой изъ нихъ надо преклоняться,-- отвѣчалъ Лагорскій.
   -- Пожалуйста, передо мной-то не разыгрывай это театральное благородство. Знаю я тебя вдоль и поперекъ. И знай, что какъ только твоя Щуровская появится въ красной строкѣ, я снимаю себя съ афиши,-- твердо закончила Малкова.
   Лагорскому пришлось покориться.
   Такъ-же, какъ и Чеченцевъ, Лагорскій объѣздилъ всѣ редакціи газетъ, вручилъ билеты на бенефисы и просилъ не оставить его своимъ вниманіемъ. Одному изъ рецензентовъ, поймавъ его въ редакціи, онъ, кромѣ врученнаго кресла, обѣщалъ во время спектакля дать безплатную ложу для его знакомыхъ и сказалъ:
   -- Только анонсикъ о бенефисѣ пожалуйста потеплѣе сдѣлайте въ газеткѣ. Ужъ если Чеченцевъ былъ названъ любимцемъ Дона, то я смѣло могу назваться любимцемъ Поволжья. На Волгѣ я началъ свою карьеру и прослужилъ въ разныхъ городахъ одиннадцать лѣтъ. Отъ казанскихъ студентовъ имѣю поднесенія. Пожалуйста... Поддержите...-- просилъ онъ и прибавилъ: -- А послѣ бенефиса прошу покорно откушать хлѣба-соли, чѣмъ Богъ послалъ. Маленькое дружеское сосьете будетъ.
   И вотъ на слѣдующій день явился такой анонсъ о бенефисѣ:
   "Въ театрѣ "Санъ-Суси" второй бенефисъ. Вѣрная своимъ преданіямъ, труппа его не отступаетъ отъ серьезнаго репертуара. Только что поставили въ бенефисъ г. Чеченцева "Акосту" и ужъ ставятъ "Лира". Въ бенефисъ премьера труппы г. Лагорскаго, любимца нашего русскаго Поволжья, справедливо заслужившаго себѣ и любовь петербургской публики, въ предстоящую пятницу идетъ знаменитая трагедія Шекспира "Король Лиръ". Бенефиціантъ исполнитъ Лира. Говорятъ, г. Лагорскій играетъ эту роль совсѣмъ своеобразно по новѣйшимъ англійскимъ толкованіямъ".
   Лагорскій ликовалъ. Чеченцева онъ уже въ глаза началъ звать Лезгинцевымъ и Грузинцевымъ. Одно ему не удалось -- это подписка на бенефисный подарокъ среди "обѣденной" публики. Онъ намекнулъ объ этомъ режиссеру Утюгову, но тотъ отвѣчалъ: -- Мы ужъ объ этомъ думали съ Иваномъ Петровичемъ Павлушинымъ и составили подписной листъ, но ничего не вышло. Во-первыхъ, слишкомъ скоро послѣ подписки на подарокъ для Чеченцева, а во-вторыхъ, васъ никто не знаетъ изъ обѣденной публики. Вы совсѣмъ не бывали на этихъ обѣдахъ.
   

L.

   Бенефисъ Лагорскаго приближался. Выдался вечеръ, въ спектаклѣ котораго Лагорскій не участвовалъ, Лагорскій былъ, во имя исканія популярности, на "музыкальномъ" обѣдѣ Павлушина, но вернулся оттуда разсерженный домой, такъ какъ на обѣдѣ никто изъ публики и вниманія на него не обратилъ. Ему пришлось и сидѣть одному. Послѣ обѣда комикъ Колотухинъ познакомилъ его съ какими-то молодыми купчиками. Тѣ предложили ему стаканъ вина, сказали, что будутъ у него въ бенефисѣ непремѣнно, что кассиръ загнулъ ужъ имъ ихъ излюбленныя кресла и они возьмутъ ихъ сегодня послѣ спектакля, но на этомъ дѣло и кончилось. Молодые купцы не сказали ему даже комплиментовъ, не упомянули съ похвалой ни объ одной изъ его ролей и занимались больше съ пѣвицами хора Дарьи Семеновны, подсѣвшими къ нимъ въ своихъ малорусскихъ, но въ сущности фантастическихъ костюмахъ. Лагорскаго это обидѣло и онъ отошелъ отъ стола купцовъ совсѣмъ незамѣченный. Пробовала его знакомить со своими поклонниками и опереточная актриса Колтовская-Амурова, сидѣвшая за бутылкой шампанскаго съ двумя мужчинами -- пожилымъ и молодымъ, но и они, предложивъ ему вина, обошлись съ нимъ сухо. Пожилой мужчина, какъ будто въ пику Лагорскому, ставившему въ свой бенефисъ "Лира", говорилъ Колдовской-Амуровой:
   -- Пусть говорятъ, что это упадокъ вкуса, пусть говорятъ, но я считаю, что для лѣта, для лѣтняго театра оперетки и легкія пьесы удобнѣе. Трагедіи и драмы прекрасная вещь для зимняго сезона, но онѣ слишкомъ тяжелы для лѣта. Для чего я ѣзжу въ театръ лѣтомъ, съ трудомъ выношу его духоту, жару?.. Для развлеченія, для успокоенія расшатанныхъ зимой нервовъ... Я хочу видѣть передъ собой миловидное, поющее и смѣющееся женское личико. Вотъ чего я алчу, вотъ чего я жажду...
   Ораторъ пожиралъ глазами сильно напудренное лицо Колтовской-Амуровой, стрѣлялъ въ легкое декольте на ея груди, слегка прикрытое кружевами. Физіономія его была раскраснѣвшаяся отъ выпитаго вина, золотое пенснэ сваливалось съ потнаго носа. Лагорскій не счелъ нужнымъ ему возражать и тоже отошелъ отъ стола незамѣтно.
   Колтовская-Амурова, замѣтивъ, что Лагорскій уходитъ изъ зала, поднялась изъ-за стола, окликнула Лагорскаго, подбѣжала къ нему и вручила адреса своихъ кавалеровъ.
   -- Вотъ ихъ карточки. Пошлите имъ кресла. Они потомъ заплатятъ въ кассу, хорошо заплатятъ, съ призами,-- сказала она.
   Лагорскій поблагодарилъ, взялъ карточки и пошелъ домой. Въ догонку ему визжалъ венгерскій хоръ пѣвицъ и стучалъ мѣдными закаблучьями своихъ красныхъ сафьяновыхъ сапоговъ.
   Проходя мимо кассы, Лагорскій спросилъ у кассира, каковъ сборъ на его бенефисъ. Тотъ пожалъ плечами и отвѣчалъ:
   -- Да не важенъ. У Алексѣя Кузьмича на "Акосту" за четыре дня былъ сборъ лучше. Близко ставите... Если-бы подождать и недѣльки черезъ двѣ... а то кряду... Какъ хотите... цѣны все-таки возвышенныя...
   Лагорскій не сталъ слушать и направился прямо домой. Все это бѣсило его. Дома онъ засталъ Тальникова, мастерившаго какія-то особенныя удочки и сбиравшагося ночью на рыбную ловлю.
   -- Кто первый палку взялъ, тотъ и капралъ. Кажется, никакого толку не будетъ изъ моего бенефиса,-- сказалъ онъ Тальникову.-- Не слѣдовало и оставаться, а прямо нужно было передъ бенефисомъ этого Лезгинцева ѣхать на гастроли въ Луцкъ. Во-первыхъ, я наказалъ-бы мерзавца Кахетинцева, а во-вторыхъ, не срамился-бы. Вѣдь какъ будетъ поставлена такая постановочная пьеса -- одному Богу извѣстно. На декораціи не даютъ ни копейки. Лѣсъ проѣли крысы и я ужъ велѣлъ на мои деньги сдѣлать заплаты и замалевать. У средневѣковаго зала пропала одна кулиса. Срамъ.
   -- Да вѣдь сейчасъ послѣ бенефиса уѣдемъ на гастроли, такъ какой-же намъ срамъ!-- возразилъ Тальниковъ.-- Пускай толкуютъ, какъ хотятъ.
   -- Молчи. Что ты понимаешь! Ты привыкъ удирать изъ труппы со скандаломъ, а я нѣтъ. У меня есть репутація серьезнаго актера. Меня все Поволжье знаетъ. Отхлещутъ послѣ бенефиса въ газетахъ, такъ вѣдь они прочтутъ.
   Лагорскій переодѣлся, надѣлъ шитую сорочку-косоворотку и старенькій пиджакъ.
   -- Не занятъ сегодня вечеромъ и никуда не выйду изъ дома. Усталъ... Измучился...-- сказалъ онъ.-- Ужасныя вещи эти бенефисы! Сколько они крови испортятъ. Ахъ, да... Надо вотъ по этимъ двумъ адресамъ по креслу послать,-- спохватился онъ, вынувъ изъ кармана адреса, данные ему Колтовской-Амуровой.-- Садись и пиши. А завтра разсыльному...
   Тальниковъ отложилъ удочки и взялся за перо и конверты, приготовляясь писать.
   -- Пошлите вы двухрублевый стулъ-то трактирщику на бережокъ, гдѣ мы съ вами обѣдали,-- проговорилъ онъ,-- Все-таки два рубля лишнихъ...
   -- Дуракъ!-- огрызнулся Лагорскій.-- Два рубля... Что тутъ два рубля! Ты посмотри, какіе расходы по спектаклю вывели Чеченцеву.
   -- Въ общей сложности и два рубля хорошо. А на вашемъ мѣстѣ я послалъ-бы и портерщику, гдѣ мы пиво пьемъ, рублевый билетъ. Тутъ не рубль важенъ... Билетъ ему можно даже и подарить. А вы то разочтите, что это лучшіе хлопальщики.
   Лагорскій улыбнулся.
   -- Это правда... Наконецъ-то ты кое-что дѣльное сказалъ, Мишка, курицынъ сынъ, посылай и трактирщику, и портерщику.
   -- Да конечно-же. На вашемъ мѣстѣ я и колбаснику-бы...-- продолжалъ Тальниковъ, надписывая конверты.-- Колбаснику, гдѣ мы сосиськи беремъ... Это все лишніе хлопки. А завтра утромъ я имъ самъ разнесу билеты.
   -- Посылай и колбаснику,-- согласился Лагорскій, помолчалъ и прибавилъ: -- И завтра-же поѣдешь въ ломбардъ и выкупишь мой портсигаръ. Деньги я тебѣ дамъ.
   -- Понимаю-съ. Подносить себѣ будете?
   -- Зачѣмъ ты забѣгаешь впередъ? Я этого терпѣть не могу! Затѣмъ, ты заѣдешь въ цвѣточный магазинъ и закажешь небольшой лавровый вѣнокъ съ голубыми лентами и надписью: "Лагорскому отъ почитателей", за вѣнокъ дашь три рубля задатку и скажешь, что остальныя деньги будутъ уплачены тобой на сценѣ, въ день бенефиса. Пусть пришлютъ вѣнокъ и счетъ.
   -- Слушаю-съ. Только не лучше-ли, Василій Севастьянычъ, намъ купить вѣнокъ-то мельхіоровый и велѣть вырѣзать на немъ надпись, но безъ числа? Мельхіоровый-то вѣнокъ намъ-бы и на гастроляхъ пригодился. А лавровый... Что въ немъ? Сейчасъ и завянетъ.
   -- Опять дѣло. Но есть-ли мельхіоровые-то вѣнки?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Сколько угодно. У Алексѣя Михайлыча Колотухина есть мельхіоровый. Онъ мнѣ показывалъ,-- сообщалъ Тальниковъ.-- Мельхіоровый-то лучше серебрянаго. Нѣтъ искушенія его заложить и онъ можетъ быть всегда при себѣ.
   -- Да ты, Тальниковъ, поумнѣлъ что-то!
   -- Хи-хи-хи...-- захохоталъ Тальниковъ отъ удовольствія.
   -- Такъ ты справься завтра, что мельхіоровый вѣнокъ стоитъ, а послѣзавтра я возьму въ кассѣ деньги и пошлю тебя купить его,-- сказалъ Лагорскій, погрозилъ ему пальцемъ и прибавилъ:-- Но пожалуйста, чтобъ весь этотъ разговоръ былъ между нами.
   -- Господи! Да за кого вы меня считаете, Василій Севастьянычъ!-- воскликнулъ Тальниковъ.
   -- Ну, то-то. А безъ всего этого нельзя... Немыслимо... Необходимость заставляетъ. Не могу-же я ударить въ грязь лицомъ передъ какимъ-нибудь Лезгинцевымъ. Тотъ гаеръ, по кабинетамъ ломается и читаетъ, у того кабинетная и обѣденная публика пріятели... Они ему и поднесли подарокъ. А у меня ничего этого нѣтъ. Понялъ?
   -- Да конечно-же, Василій Севастьянычъ...-- отвѣчалъ Тальниковъ.-- И вѣдь въ сущности всѣ бенефиціанты это дѣлаютъ. Всѣ дѣлаютъ, а только, разумѣется, тайно.
   Раздался стукъ въ двери съ лѣстницы.
   -- Кто тамъ?-- крикнулъ Лагорскій.-- Самоваръ, что-ли?
   -- Василій Севастьянычъ Лагорскій дома? Можетъ онъ меня принять?-- послышался женскій голосъ.
   Лагорскій встрепенулся.
   -- Кто вы? Что вамъ угодно? Я дома, дома...-- отвѣчалъ онъ.
   -- Я Щуровская. Вы приказывали зайти, чтобъ читать роль...
   -- Пожалуйте! Пожалуйте, добренькая моя!.. Очень радъ.
   Лагорскій бросился къ зеркалу и поправилъ воротъ сорочки. Тальниковъ побѣжалъ отворять дверь.
   Въ комнату вошла Щуровская съ книгой въ рукѣ.
   

LI.

   -- Ну-съ, присаживайтесь, миленькая барышня, и займемся вашей ролью,-- сказалъ Лагорскій Щуровской сколь возможно ласковѣе.-- Вѣдь роль Корделіи-то совсѣмъ аховая. Ее провалить жалко. А если ее сыграть только сносно, это поможетъ вамъ выдвинуться.
   -- Ахъ, дай-то Богъ...-- улыбнулась она.-- А то, вы не повѣрите, какъ мнѣ вообще трудно!
   -- То-есть, что это трудно? Въ денежномъ отношеніи, что-ли?
   -- Да и въ денежномъ, и вообще... Приглашена на шестьдесятъ рублей въ мѣсяцъ, а теперь, вдругъ, предложили только половину. Живу я съ другой актрисой, Вельской,-- быстро заговорила Щуровская.-- За комнату платимъ двадцать рублей... Пить, ѣсть надо. Башмаки... Вотъ ужъ пригласила къ себѣ третью жилицу -- Максимову, чтобъ подешевле... Но хозяева сердятся...
   -- Вотъ, если-бы вы читали такъ-же смѣло, съ такимъ-бы убѣжденіемъ роль Корделіи,-- перебилъ ее Лагорскій,-- какъ сейчасъ говорите, было-бы и достаточно. Смотрите, какой у васъ свѣтлый взглядъ, какіе оживленные глаза! А на репетиціи вы внизъ смотрите... Вы опустя глаза читаете.
   -- Мнѣ такъ стыдно, мнѣ совѣстно... На меня такъ всѣ смотрятъ... Всѣ думаютъ, что я нахалка, что я выскочка... Въ особенности Малкова... А вѣдь вы сами знаете, Василій Севастьянычъ, выскакивала-ли я? Просила-ли я эту роль? Вы сами мнѣ ее предложили...
   -- Вотъ такъ... вотъ такъ... Запомните это выраженіе вашего лица... Запомните и примѣните къ роли Корделіи. Встаньте теперь... Поднимитесь со стула и, не мѣняя выраженія глазъ, читайте вашу роль изъ сцены со мной въ лѣсу. Читайте... Вы знаете вашу роль.
   Щуровская встала и начала читать. Лагорскій любовался ею и одобрительно бормоталъ:
   -- Такъ, такъ... Совершенно вѣрно... Правильно. А на Малкову вы не обращайте вниманія. Прежде всего, она женщина, а потомъ актриса и, какъ всѣ женщины и актрисы, съ язвинкой...-- прибавилъ онъ,-- Вы знаете, что актриса на актрису въ рѣдкихъ случаяхъ смотритъ на сценѣ съ доброжелательствомъ. Продолжайте, продолжайте... Тонъ вѣренъ... Выраженіе лица правильное... Не опускайте, не опускайте голову... Въ данномъ мѣстѣ застѣнчивости не нужно. Мишка! Суфлируй! Подавай...-- обратился онъ къ Тальинкову, поднялся со стула и сталъ отвѣчать на реплики Щуровской.-- Ну, монологъ свой я пропускаю... А вы продолжайте. Такъ, такъ... Не опускайте голову... Какая это у васъ скверная привычка!
   Тальниковъ сидѣлъ и суфлировалъ по книжкѣ, принесенной Щуровской.
   -- Теперь, какъ вы должны стоять около меня... Вотъ какъ вы должны стоять...-- продолжалъ Лагорскій, поставилъ Щуровскую и самъ всталъ около нея.-- Запомните-же свое мѣсто... И громче, и смѣлѣе говорите... Застѣнчивости-же не надо. Передъ кѣмъ вамъ быть застѣнчивой? Вы разговариваете съ сестрами, съ которыми вы не сходитесь характеромъ, вы разговариваете съ отцомъ, котораго вы любите, передъ которымъ вы ничего худого не сдѣлали. А на Малкову на репетиціи вы не обращайте вниманія,-- повторилъ онъ.-- И на этого... какъ его? на, съ позволенія сказать, Осетинцева не обращайте вниманія. Я говорю о нашемъ пресловутомъ любовничкѣ... Это, прежде всего, идіотъ, нахалъ и мерзавецъ по отношенію къ женщинамъ. Ну, теперь легкій перерывъ. Вы чаю не хотите-ли, кофею? Тальниковъ намъ сейчасъ все приготовитъ,-- предложилъ онъ Щуровской.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ...-- отвѣчала она.
   -- Отчего-же? Не стѣсняйтесь. Женщины вообще любятъ кофей. Выпьемъ и мы съ вами. Тальниковъ, кофею! Да достань сыръ, масло и колбасу!-- скомандовалъ Лагорскій.
   Тальниковъ положилъ на столъ книгу.
   -- Когда-то вѣдь я и суфлеромъ былъ,-- пробормоталъ онъ, улыбаясь и уходя къ себѣ въ каморку за кофейникомъ и бензиновой лампой.
   -- И такимъ-же плохимъ, какъ и актеръ,-- сказалъ ему въ догонку Лагорскій и прибавилъ, обращаясь къ Щуровской: -- Но онъ добрый малый и хорошій товарищъ. Пардонъ, милая барышня... Теперь разсказывайте мнѣ, какъ вы попали на сцену. Вы изъ любительницъ? Виноватъ... Да вы барышня или?..
   Щуровская потупилась.
   -- Какъ вамъ сказать... Да... Я дѣвушка...-- отвѣчала она.
   -- Что-же обозначаетъ ваше выраженіе -- какъ вамъ сказать?-- допытывался Лагорскій.
   -- Я дѣвушка, но у меня былъ романъ.
   -- Съ актеромъ?
   -- Съ актеромъ,-- кивнула ему Щуровская.
   -- О, узнаю тебя, русская актриса! Почти всѣ на одинъ покрой!-- воскликнулъ Лагорскій.-- За этимъ актеромъ вы и бросились на сцену?
   -- Да... Да...
   -- Изъ любительницъ? Играли гдѣ-нибудь въ клубѣ?
   -- Изъ любительницъ. Съ вами я буду откровенна. Вы мнѣ кажетесь такимъ милымъ, добрымъ, симпатичнымъ... Вы талантъ, большой талантъ... И наконецъ, все то, что вы для меня дѣлаете... Снизошли къ моему ничтожеству въ труппѣ.
   -- Бросьте прелюдіи,-- перебилъ ее Лагорскій.-- Теперь для меня все ясно. Это самая обыкновенная исторія. Вы убѣжали съ этимъ актеромъ... Такъ?
   -- Убѣжала изъ родительскаго дома,-- разсказывала Щуровская.-- Мои родители довольно состоятельные... простые люди... купеческаго званія... У нихъ есть домикъ въ провинціи.
   -- Вотъ, вотъ... Порядокъ извѣстный. Затѣмъ, этотъ актеръ васъ бросилъ. Онъ обѣщалъ на васъ жениться и бросилъ. Вы его считаете мерзавцемъ.
   -- Онъ и не могъ на мнѣ жениться, потому что оказался женатымъ, хотя вначалѣ говорилъ, что онъ холостой. Когда я узнала, что онъ женатъ, что онъ обманулъ меня, я пришла въ ужасъ, въ негодованіе и ужъ не могла его любить, возненавидѣла его... Я переписывалась съ матерью, увѣряла ее, что мы пріѣдемъ обвѣнчанные, просила заступничества передъ отцомъ -- и вдругъ... Я захворала, серьезно захворала... Во время болѣзни продала все, что у меня было...
   -- Не разсказывайте... Знаю...-- остановилъ Щуровскую Лагорскій,-- Конецъ я знаю... Затѣмъ поѣхали обратно къ родителямъ, и васъ не приняли.
   -- Я писала объ этомъ матери, просила ее, по мать отвѣтила, что отецъ убьетъ меня.
   -- И началось ваше странствованіе но провинціальнымъ театрамъ?
   -- Я всего только на третьемъ мѣстѣ.
   -- Безъ подготовки, безъ направленія, безъ покровителя, вездѣ неуспѣхъ... Такъ?
   -- Охъ, сколько навязывалось въ покровители! И среди актеровъ, и такъ... Но я разъ была потрясена и ужъ не могла, не довѣрялась. Да и въ первый разъ... Если-бы я знала, что онъ женатъ...
   -- А не будь этого актера, не пошли-бы на сцену? Не сдѣлались-бы актрисой?
   -- Зачѣмъ-же мнѣ? Я продолжала-бы играть въ нашемъ любительскомъ кружкѣ... Мать и отецъ мнѣ не запрещали. Я жила въ довольствѣ...
   -- Представьте себѣ: вы, можетъ быть, тысяча первая...-- сказалъ Щуровской Лагорскій.-- Тысяча первая... Всѣ актрисы такъ... Ну, можетъ быть, съ небольшими варіантами, а такъ... То-есть, собственно есть два разряда: однѣ бѣгутъ отъ мужей съ этимъ мерзавцемъ... Вѣдь вы его считаете за мерзавца? Однѣ отъ мужей, а другія изъ-подъ родительскаго крова.
   -- Какъ вы все это знаете!-- удивлялась Щуровская.
   -- Практичность... Давно шляюсь по провинціальнымъ сценамъ. Пусть мнѣ актриса только намекнетъ о началѣ своей сценической карьеры, а ужъ я ей доскажу продолженіе,-- похвастался Лагорскій.-- Вдоль и поперекъ знаю. А безъ покровителя или защиты со стороны мужчины на сценѣ, миленькая моя, трудно служить, почти невозможно выдвинуться. Обидятъ, затопчутъ, никакого хода не дадутъ, особливо если барынька не зубаста. Да и зубастая ничего не подѣлаетъ,-- закончилъ онъ.
   -- Кофе готовъ...-- проговорилъ Тальниковъ, внося кофейникъ.
   

LII.

   Пили кофе.
   Лагорскій сидѣлъ противъ Щуровской и любовался ею, какъ она прихлебывала съ ложечки.
   "Миленькая... свѣженькая... Блѣдна только немножко,-- думалъ онъ.-- А глаза-то какіе большіе. И не подведенные, а большіе... И съ поволокой... Это то, что народная поэзія называетъ "глаза съ поволокой".
   -- А позвольте задать нескромный вопросъ: который вамъ годъ?-- проговорилъ Лагорскій съ улыбкой
   -- Мнѣ надняхъ будетъ двадцать два года,-- отвѣчала Щуровская.
   "Молоденькая. Это ужъ вѣдь не по дамскому счету, а настоящіе года,-- мелькнуло у Лагорскаго въ головѣ,-- Не по дамскому, а по настоящему... Такихъ лѣтъ актрисы рѣдки".
   -- Но вамъ здѣсь въ труппѣ не выдвинуться, Клавдія Петровна,-- произнесъ онъ.-- Клавдія Петровна, кажется?
   -- Да... Клавдія Петровна Луганова. Щуровская -- моя фамилія не настоящая,-- отвѣчала она.
   -- Не выдвинуться. Сыграете Корделію и на этомъ покончите, хотя на такія роли въ труппѣ теперь актрисы нѣтъ. Жданковичъ ушла.
   -- Съ вашей помощью, Василій Севастьянычъ... Вы такой добрый... Вы меня замѣтили...
   -- Да не я васъ замѣтилъ, а режиссеръ Утюговъ. Онъ мнѣ на васъ указалъ.
   -- Ахъ, этотъ Утюговъ! Богъ съ нимъ!
   Щуровская вздохнула.
   -- А что? Волочится? Пристаетъ? Онъ ужасный волокитишка. Весь облысѣлъ отъ волокитства,-- сказалъ Лагорскій.
   -- Проходу мнѣ- не даетъ. Знаете, онъ ужъ вчера былъ у насъ съ визитомъ, и я насилу его выжила.
   -- Узнаю! Порядокъ извѣстный. Общая участь всѣхъ маленькихъ и миленькихъ артистокъ, но только миленькихъ.
   -- Хотите, Клавдія Петровна, я ему дамъ трепку?-- вдругъ вызвался до сего времени молчавшій Тальниковъ и весь покраснѣлъ.-- Мнѣ что! Мнѣ все равно. Пускай ссаживаетъ на выходныя роли, я за ролями не гонюсь.
   Лагорскій захохоталъ.
   -- Скажите, какой рыцарь выискался! Видали вы его!-- воскликнулъ онъ и, махнувъ ему рукой, прибавилъ:-- Оставь, Мишка, не твое дѣло, не ввязывайся. Пусть сама отбивается. Это ей даже хорошо. Закаляетъ въ актерской жизни. Но не зналъ я, не замѣчалъ, чтобы Утюговъ за вами пріударялъ.
   -- Какъ-же... Вчера приходилъ и даже предлагалъ, что онъ мнѣ букетъ цвѣтовъ поднесетъ. Лицо масляное, потное, глаза бѣгаютъ, тяжело дышетъ. Брр...
   Щуровская передернула плечомъ.
   -- То-то онъ мнѣ и указалъ на васъ для роли Корделіи! Теперь мнѣ понятно,-- продолжалъ Лагорскій.-- Ну что-жъ, вотъ вамъ и зацѣпка, чтобъ выдвинуться. Водите его за носъ, будьте съ нимъ ласковы,-- совѣтовалъ онъ Щуровской.-- Человѣкъ онъ властный.
   -- Не могу я этого, Василій Севастьянычъ, рѣшительно не могу, да и не умѣю. Нѣтъ, ужъ я встану въ труппѣ подъ вашу защиту. Вы человѣкъ добрый и тоже въ труппѣ властны. Талантъ. Я вѣдь не насчетъ матеріальнаго хлопочу. Какъ нибудь лѣто-то проживу. А чтобы по сценѣ немножко выдвинуться. Вы это можете для меня сдѣлать. Васъ навѣрное директора слушаются.
   -- Долженъ вамъ сказать, что я врядъ-ли останусь въ труппѣ... Это пока секретъ, и я прошу васъ не болтать, но я уѣду,-- проговорилъ Лагорскій.
   -- Куда? Когда?-- быстро спросила она, и лицо ея приняло тревожное выраженіе.
   -- На гастроли куда-нибудь. Я не могу служить за такое ничтожное жалованье, какое предложили директора. Контрактъ нарушенъ, никто не смѣетъ меня удержать, а зачѣмъ я буду терять, если я на гастроляхъ втрое больше получу?
   -- Боже мой! Ну, тогда мнѣ совсѣмъ крышка. Тогда заклюютъ,-- проговорила, покачавъ головой, Щуровская.-- Совсѣмъ заклюютъ. А я на васъ такъ надѣялась,-- вздохнула она.
   -- Вотъ вы режиссера-то и водите за носъ, тогда не заклюютъ,-- опять посовѣтовалъ Лагорскій.-- Привыкайте быть настоящей актрисой. Большинство такъ дѣлаетъ. Режиссеръ великое дѣло.
   -- Голубчикъ! Вы поѣдете по городамъ... Вспомните обо мнѣ... Порекомендуйте меня куда-нибудь на зимній сезонъ. Вы талантъ... Ваше слово вѣско, ваша рекомендація золото...-- заговорила Щуровская, вскочила со стула, просительно и весело взглянула ему въ глаза и схватила его за руки.
   -- Это можно,-- пробормоталъ Лагорскій и подумалъ про нее:-- "Миленькая... Совсѣмъ миленькая... Свѣженькая... Свѣжѣе даже Настиной".
   -- И напишите мнѣ, милый и добрый мой.
   -- Хорошо, напишу. Только еще разъ повторяю: не болтайте, что я куда-то уѣзжаю. Держите это до поры до времени въ секретѣ, а то узнаютъ, такъ это мнѣ можетъ повредить. Ну, давайте репетировать. Пройдемъ еще два, три мѣстечка изъ вашей роли.
   И репетиція продолжалась.
   Лагорскій то и дѣло останавливалъ Щуровскую въ ея роли, читалъ ей, заставлялъ повторять, и она безпрекословно, безъ разсужденій его слушалась.
   -- Какъ вы хорошо показываете! Какой вы хорошій учитель!-- говорила она съ восторгомъ, и глаза ея блестѣли.
   Лагорскій слушалъ и самодовольно улыбался.
   -- Можно прочесть еще разъ это послѣднее мѣсто?-- спросила она.-- Вы никуда не торопитесь? Мнѣ хочется хорошенько освоиться со всѣми вашими указаніями.
   -- Пожалуйста.
   Щуровская опять прочла и спросила:
   -- Ну, что? Какъ вы находите?
   -- Теперь много лучше, но не забудьте все это во время спектакля. И главное, играйте... Играйте лицомъ, играйте фигурой, впередъ сообразите, что вамъ дѣлать съ руками,-- училъ Лагорскій.-- Вообще не стойте безъ движенія.
   -- Постараюсь, Василій Севастьянычъ. Ахъ, если-бы мнѣ сыграть хорошо!-- всплеснула она руками.-- Какую-бы я свѣчку поставила!
   -- И помните, что не слѣдуетъ опускать голову. Это у васъ самая дурная привычка. Во-первыхъ, черезъ это пропадаетъ голосъ, публика тогда плохо слышитъ, а во-вторыхъ... Да вообще это нехорошо. Заставьте себя смотрѣть на первый ярусъ ложъ. А актеру или актрисѣ смотрите прямо въ лицо. И слушайте, когда ведете съ кѣмъ-нибудь сцену. Вотъ какъ я вамъ давеча показывалъ. Великое дѣло для актера или актрисы умѣть слушать на сценѣ,-- закончилъ Лагорскій.
   Щуровская уходила и тщательно завертывала свою книгу и роль въ газетную бумагу.
   -- Теперь когда-же прикажете къ вамъ придти?-- спрашивала она, надѣвъ свои сильно поношенныя перчатки.
   -- Завтра вы заняты въ спектаклѣ?
   -- Только въ первомъ актѣ.
   -- Я самъ кончаю во второмъ. Приходите послѣ спектакля. Напьемся чаю, закусимъ чѣмъ Богъ послалъ и пройдемъ сомнительныя мѣста. Можете?
   -- Ахъ, Боже мой! Да развѣ можно такъ спрашивать!-- воскликнула Щуровская.-- Я когда угодно по вашему приказу... Вамъ-то только не надоѣсть-бы.
   Они распрощались. Она подала руку и Тальникову. Тотъ чмокнулъ ея руку между перчаткой и рукавомъ ея кофточки и сказалъ:
   -- А я за васъ горой... Только мигните мнѣ, и я кого угодно отчитаю, а то такъ и въ ухо засвѣчу.
   -- Рыцарь, совсѣмъ рыцарь!-- подмигнулъ на него Лагорскій Щуровской.
   Только что удалилась Щуровская, на деревянной лѣстницѣ послышались шаги и показалась Малкова. Прежде чѣмъ поздороваться, она обвела подозрительнымъ взоромъ всю комнату.
   -- А я къ тебѣ нарочно, чтобъ сообщить, что о твоемъ отъѣздѣ на гастроли говоритъ вся труппа,-- начала она, садясь.-- Напрасно ты думаешь, что это для кого-то тайна. А все это твоя жена разболтала. Она, больше некому. Слухи идутъ прямо изъ "Карѳагена". Я раздѣнусь и посижу у тебя. Повѣсить мое пальто у Тальникова можно?-- спросила она.
   Ей хотѣлось заглянуть и въ каморку Тальникова. Она узнала, что Щуровская пошла сюда, ей хотѣлось видѣть ее, изъ ревности она подозрѣвала, не спряталъ-ли Лагорскій туда Щуровскую. Лагорскій тотчасъ-же понялъ это и, улыбаясь, сказалъ:
   -- Иди, повѣсь и посмотри. И тамъ нѣтъ. Ау! Была да сплыла. А была. Ты вѣдь ищешь Щуровскую. Нарочно для этого и пришла. Но не застала. Мы прорепетировали и она пошла домой.
   Малкова презрительно скосила на него глаза и произнесла:
   -- Дур-ракъ! Совсѣмъ дуракъ.
   Началась сценка легкой перебранки. Тальниковъ схватилъ шляпу и убѣжалъ изъ квартиры.
   

LIII.

   Загорскій былъ не въ духѣ, когда на другой день часу въ одиннадцатомъ вечера къ нему опять пришла Щуровская для репетированія роли Корделіи. Его совсѣмъ не радовали дѣла по бенефису. Онъ только что вернулся изъ театра, справлялся въ кассѣ насчетъ сбора, и сборъ былъ плохъ, хотя до бенефиса оставалось всего два дня. Кассиръ, пожимая плечами, говорилъ:
   -- Нельзя такъ часто ставить бенефисы. Это нигдѣ не дѣлается. Я даже предлагаю билеты нашимъ завсегдатаямъ, которые пріѣзжаютъ, въ садъ, но они не берутъ. Спросятъ, какія цѣны на мѣста, узнаютъ, что двойныя -- и не берутъ. Успѣемъ и на повтореніе сходить -- вотъ что они говорятъ.
   -- А если повторенія-то не будетъ?-- проговорилъ Лагорскій.
   У него такъ и вертѣлось на языкѣ сказать, что онъ сейчасъ послѣ бенефиса уѣдетъ на гастроли, но онъ удержался.
   Кассиръ пожималъ плечами и продолжалъ:
   -- Этому нынче не вѣрятъ. Всѣ знаютъ, что въ Петербургѣ для одного раза пьесу не ставятъ. А слѣдующія представленія будутъ по обыкновеннымъ цѣнамъ. У Чеченцева за два дня до бенефиса сборъ куда былъ лучше,-- прибавилъ онъ.-- А оттого, что первый бенефисъ.
   При сравненіи его бенефиса съ бенефисомъ Чеченцева, Лагорскаго такъ и передернуло. Онъ хотѣлъ высказать по адресу Чеченцева что-нибудь язвительное, оскорбительное, но не находилъ словъ и кусалъ губы.
   Въ довершеніе непріятности было возвращено въ кассу нѣсколько билетовъ, которые Лагорскій разсылалъ самъ со своими карточками.
   -- Свиньи...-- прошепталъ Лагорскій, возвращая въ кассу невзятые билеты.
   -- Да и пьеса тяжеловата -- всѣ говорятъ,-- продолжалъ кассиръ.-- Вотъ о "Царѣ Ѳедорѣ Ивановичѣ" спрашиваютъ, когда пойдетъ. Вѣдь объ ней было объявлено въ газетахъ.
   Изъ кассы Лагорскій ушелъ раздосадованный. Придя домой, сердито сбросилъ съ себя пальто и велѣлъ прислугѣ подать самоваръ. Тальникова не было дома. Онъ былъ занятъ въ спектаклѣ. Лагорскій хотѣлъ переодѣться въ домашнее платье и свою любимую рубашку-косоворотку, но вспомнилъ, что должна придти къ нему Щуровская, и надѣлъ только просторный бархатный пиджакъ. При мысли о Щуровской онъ улыбнулся. Нахмуренныя брови его поднялись.
   "Миленькая...-- подумалъ онъ.-- А ужъ какъ наивна! И, кажется, даже влюблена въ меня. Сегодня на репетиціи по пятамъ за мной ходила. А Малкова видитъ все это и злится... Наивна... И разговоры какіе наивные! На актрису-то непохожа... Какъ она не успѣла до сихъ поръ принять духъ и обликъ актерскій? Около двухъ лѣтъ уже на сценѣ и горя успѣла видѣть, а до сихъ поръ еще совсѣмъ гимназистка. А на меня смотритъ, какъ на человѣка, украшеннаго какимъ-то особымъ ореоломъ. И какъ скоро все это... Давно-ли я обратилъ на нее вниманіе-то!-- разсуждалъ онъ.-- И не замѣчалъ ее раньше. А теперь она такъ и смотритъ мнѣ въ глаза. Теперь, кажется, приди мнѣ въ голову блажь, пригласи я эту Щуровскую ѣхать съ собой на гастроли -- не задумается, броситъ все и поѣдетъ. А ужъ такое путешествіе, понятное дѣло, чѣмъ должно кончиться".
   Когда-же въ комнату Лагорскаго вошла Щуровская, онъ и совсѣмъ засіялъ, засуетился, сталъ снимать съ нея драповую кофточку, развязывать надѣтый подъ кофточку пуховый платокъ, усаживать ее въ кресло.
   -- Очень радъ, очень радъ, что пришли,-- заговорилъ онъ.-- Умница, что не забыли. Хоть утѣшите меня, голубушка. У меня столько непріятностей съ этимъ бенефисомъ. Садитесь, голубушка, вотъ сюда, и будьте хозяйкой. Сейчасъ подадутъ самоваръ, вы заварите чай, я принесу закуску. Моего вѣрнаго Ричарды -- Тальникова нѣтъ еще. Онъ играетъ. Ну, снимайте шляпку, давайте, я положу ее на мою постель.
   Лагорсісій взялъ отъ Щуровской шляпку и увидалъ, что руки Щуровской дрожать.
   "Какая она нервная, однако"!-- подумалъ онъ и спросилъ:
   -- Отчего вы дрожите такъ?
   -- Боюсь,-- отвѣчала она.-- Въ сущности и сама не знаю, чего боюсь, но боюсь. Всего боюсь. Боюсь, что оробѣю и роль плохо сыграю... Вы вотъ сказали вчера, что вы уѣдете изъ Петербурга -- я и этого боюсь. Кто тогда меня поддержитъ? Кто заступится? Я изъ-за этого ночь не спала. Я такъ надѣялась на васъ, радовалась, что нашелся, наконецъ, человѣкъ, большой артистъ... И Малкову боюсь... Давеча передъ спектаклемъ чего-чего она мнѣ не наговорила, узнавъ, что я вчера была у васъ... И проныра-то я, и нахалка. Ужасъ что! Я расплакалась... Утюгову жаловаться? Онъ режиссеръ... Но развѣ онъ заступится за меня послѣ того, о чемъ я вамъ вчера разсказывала! А уѣдете вы, что будетъ! Боже мой, что будетъ!
   -- Успокойтесь. Я васъ поручу Колотухину,-- сказалъ ей Лагорскій.-- Это актеръ солидный и добрый.
   Подали самоваръ, Щуровская заварила чай.
   -- Ахъ, если-бы хоть на зимній сезонъ съ вами въ одной труппѣ устроиться!-- воскликнула она, и спросила Лагорскаго:-- Вы гдѣ будете служить зимой?
   -- Не знаю... Не рѣшилъ еще, хотя имѣю два предложенія.
   -- Голубчикъ... Похлопочите, чтобъ мнѣ въ одной труппѣ съ вами. Я пойду на самое ничтожное содержаніе. Учитель мой... Похлопочите!
   И Щуровская, глядя на Лагорскаго влажными глазами, молитвенно сложила на груди руки.
   Лагорскій смотрѣлъ на нее и думалъ:
   "Что это она: эксцентричная, нахальная или просто глупенькая, что такъ навязывается? А миленькая, совсѣмъ миленькая"!
   Она какъ будто угадала его мысли и спросила его:
   -- Вамъ странно, что я такъ къ вамъ навязываюсь? Не правда-ли, странно? Но право, безъ васъ мнѣ будетъ худо житься. А я такъ полюбила васъ, такъ ввѣрилась вамъ.
   Она налила ему и себѣ по стакану чаю. Они съѣли по бутерброду съ сыромъ и съ ветчиной.
   -- Ну, что-жъ, начнемъ читать,-- предложилъ онъ.-- А потомъ сдѣлаемъ перерывъ и опять примемся за чай.
   Щуровская начала читать.
   -- Внятнѣе, внятнѣе...-- поправлялъ ее Лагорскій.-- Не глотайте слова. Лучше ужъ отчеканивайте ихъ по-московски. Ничего нѣтъ хуже для публики, когда она не слышитъ словъ.
   -- Да, да... Простите... я начну сначала,-- остановилась она и начала свою реплику вновь.
   -- Ну, вотъ теперь хорошо,-- похвалилъ ее Лагорскій, когда она прошла нѣсколько мѣстъ изъ своей роли,-- Теперь мы можемъ сдѣлать перерывъ и выпить еще чаю... Робость теперь у васъ ужъ прошла. Нѣтъ прежней робости. Но не вздумайте робѣть во время спектакля!
   -- Я выпью передъ выходомъ на сцену рюмку коньяку. Можно это?-- спросила она.
   -- По моему, это не слѣдуетъ. Но другіе дѣлаютъ, въ особенности актрисы. Выпейте. Можетъ быть, это и прибодритъ васъ.
   Они опять принялись за чай.
   На улицѣ послышался женскій голосъ:
   -- Василій Севастьянычъ, вы дома?
   Лагорскій вздрогнулъ. Онъ узналъ голосъ Малковой.
   -- Василій Севастьянычъ!-- повторился возгласъ.
   Голосъ былъ узнанъ и Щуровской.
   -- Это вѣдь Малкова... Она къ вамъ... Ахъ, какъ это непріятно... Я одна у васъ... Ну, что она подумаетъ? Завтра мнѣ житья отъ нея не будетъ...-- испуганно бормотала Щуровская.
   -- Не тревожьтесь... Я попробую ей не отвѣчать, и она уйдетъ...-- заговорилъ Лагорскій.
   Малкова не унималась.
   -- Василій Севастьянычъ!-- закричала она, не получила отклика и минуты черезъ двѣ уже стучалась въ наружную дверь съ лѣстницы.
   Лагорскаго ударило въ жаръ.
   -- Не будемъ подавать голоса и теперь. Пускай стучитъ,-- прошепталъ онъ Щуровской.-- Авось, уймется.
   -- Не лучше-ли загасить лампу? спросила та тоже шепотомъ.
   -- Зачѣмъ? Не надо. Она видѣла уже свѣтъ съ улицы. Лампа погаснетъ, и это введетъ ее въ большее подозрѣніе.
   -- Что-же она подозрѣваетъ?
   Лагорскій не отвѣчалъ.
   За дверью разговаривалъ второй голосъ. Говорила прислуга квартирныхъ хозяевъ:
   -- Былъ дома. Я ему самоваръ подавала. Но должно быть ушли. Видите, заперто. А что свѣтъ въ окнахъ, то оставили лампу не потушивши. Часто оставляютъ. Вотъ и все.
   Послышались шаги. Съ лѣстницы спускались.
   

LIV.

   Только подъ утро Лагорскій проводилъ отъ себя Щуровскую. Щуровская, боясь на улицѣ встрѣчи съ Малковой, не уходила, хотя дѣлать ей у Лагорскаго было уже рѣшительно нечего. Сцены свои изъ "Лира" они успѣли пройти уже два раза, напились чаю, хорошо закусили. Ее напугалъ вернувшійся домой изъ театра, вскорѣ послѣ непринятой Лагорскимъ Малковой, Тальниковъ. Онъ сообщилъ, что видѣлъ Малкову прогуливающейся около дачи въ сообществѣ комика Колотухина. Тальниковъ проскочилъ домой мимо Малковой незамѣченнымъ, но предостерегъ Щуровскую, что, очевидно, Малкова караулитъ ее. Онъ сообщилъ ей также, что о посѣщеніи Щуровской Лагорскаго Малкова узнала отъ подруги и сожительницы Щуровской актрисы Вельской, которую при немъ и разспрашивала за кулисами.
   -- Да, да... Я сообщила Вельской, что иду сюда, но не предупредила, чтобы она никому этого не разсказывала,-- заговорила Щуровская и заплакала.-- Голубчикъ, Василій Севастьянычъ, не гоните меня отъ себя, дайте подождать у васъ, пока Малкова уйдетъ,-- упрашивала она Лагорскаго, хватала его за обѣ руки и разъ даже бросилась къ нему на шею и обняла его.-- Вѣдь ужъ если она давеча во время спектакля не постыдилась при постороннихъ такъ меня упрекать и ругать, то на улицѣ она меня просто изобьетъ. Изобьетъ, исколотитъ,-- повторяла она.
   Лагорскій при объятіяхъ не растерялся, взялъ Щуровскую за голову, поцѣловалъ ее въ щечку и сказалъ:
   -- Ну, нѣтъ, до драки-то не дойдетъ. Она вспыльчива, дерзка на слова, по драться не станетъ, я ее давно знаю. Успокойтесь, мое дитя. Вы такъ нервны. Выпейте немножко воды.
   -- Не надо мнѣ воды, но позвольте только посидѣть у васъ хоть еще чуточку.
   -- Да сидите пожалуйста. Я очень радъ. Сидите. Мы побесѣдуемъ. Тальниковъ потомъ можетъ даже выйти на улицу и посмотрѣть, ушла-ли Малкова, а затѣмъ даже и проводитъ васъ,-- сказалъ Лагорскій, взялъ ее за руку и погладилъ по рукѣ.
   -- Ахъ, пожалуйста, мосье Тальниковъ. Я вамъ буду такъ благодарна, такъ...
   -- Съ удовольствіемъ. Только вѣдь я Вѣру Константиновну самъ боюсь,-- улыбнулся Тальниковъ.-- Вотъ если-бы противъ Чеченцева...
   -- Не упоминай эту фамилію къ ночи, не упоминай!-- пошутилъ Лагорскій.
   Щуровская нѣсколько успокоилась и присѣла. Тальниковъ предложилъ ей апельсинъ, который принесъ изъ театра, и она стала его кушать.
   -- Мнѣ все равно сегодня не спать. На зарѣ я пойду рыбу удить,-- сказалъ онъ.-- Тутъ недалеко въ травѣ такія щуки ловятся, что на удивленіе.
   -- Рыбакъ...-- кивнулъ на него Лагорскій.-- До сумасшествія иногда отъ своихъ щукъ, окуней и ершей доходитъ и сколько разъ меня ухой своего лова кормилъ.
   -- За то рыбари никогда не бываютъ ни злыми, ни интриганами, и во мнѣ ничего этого нѣтъ,-- похвастался Тальниковъ.
   Щуровская, прибирая апельсинную кожуру, робко произнесла, обращаясь къ Лагорскому:
   -- Я вѣдь, ей-ей, не знала, что Малкова имѣетъ на васъ какія-то права, иначе-бы я была осторожнѣе.
   -- Никакихъ Малкова на меня правъ не имѣетъ!-- воскликнулъ Лагорскій.-- Все это было и прошло. Да если-бы и имѣла, то развѣ можно ревновать такъ?.. И ревновать попусту. Ну, какія такія мои отношенія къ вамъ? Только товарищескія.
   -- О, вы замѣчательный товарищъ! А ко мнѣ вы отнеслись, какъ отецъ.
   На дворѣ былъ уже совсѣмъ бѣлый день. Тальниковъ надѣлъ шляпу, вышелъ на улицу, походилъ около дачъ и вернулся.
   -- Никого нѣтъ на улицѣ! Не только Малковой нѣтъ, но и публики-то. И ресторанъ на бережкѣ закрытъ. Всѣ спятъ. Пойдемте, я васъ провожу домой. Теперь можете быть спокойной. Ни съ кѣмъ не встрѣтитесь.
   И онъ повелъ Щуровскую домой.
   На прощанье она сказала Лагорскому:
   -- Ну, позвольте васъ поблагодарить за все, за все... Я столько безпокойствъ надѣлала вамъ. Поблагодарить и поцѣловать въ благодарность.
   Щуровская три раза чмокнула Лагорскаго въ губы.
   На утро у Лагорскаго съ Малковой была бурная сцена въ театрѣ. Малкову пришлось отпаивать въ уборной водой. Она дошла до истерики.
   Такая-же истерика происходила и въ общей женской уборной съ Щуровской. Малкова назвала ее шлюхой, вѣшающейся на шею каждому встрѣчному. Туда ужъ Лагорскій не смѣлъ показываться для утѣшенія. Щуровскую приводили въ чувство Тальниковъ, Вельская и еще одна актриса, ея сожительница.
   А бенефисъ Лагорскаго близился и ничто не предвѣщало его удачи. Лагорскій ходилъ насупившись, какъ туча черпая, бранилъ Утюгова, Павлушина и Вилейчика и придирался и язвилъ Чеченцева. То и дѣло слышались въ уборной, въ саду, за кулисами его возгласы въ родѣ слѣдующихъ:
   -- Я не альфонсъ! Кокотки ко мнѣ въ бенефисъ не поѣдутъ.
   -- Я не Лезгинцевъ! Въ кабинетахъ для пьяныхъ кутилъ не пою и не читаю, стало быть, здѣшніе ресторанные прожигатели жизни билетовъ на мой бенефисъ не возьмутъ.
   -- Я не Проходимцевъ, а артистъ Лагорскій, въ оргіяхъ разныхъ папенькиныхъ и маменькиныхъ сынковъ на наворованныя деньги не участвую, стало быть, съ какой стати они будутъ мой бенефисъ поддерживать! Что имъ Лагорскій? Имъ нуженъ гаеръ.
   Чѣмъ ближе къ бенефису, тѣмъ Лагорскій дѣлался мрачнѣе и бранчливѣе, а вечеромъ наканунѣ бенефиса и утромъ въ день бенефиса онъ вдругъ пересталъ даже отвѣчать на вопросы товарищей. Сходивъ наканунѣ бенефиса въ кассу театра, чтобы посмотрѣть на барометръ и, увидавъ, что барометръ упалъ, а сборъ на бенефисъ нисколько не прибавился, онъ восклицалъ за кулисами:
   -- Даже силы природы противъ честнаго актера! Очевидно, надо быть мерзавцемъ, чтобъ взять хорошій сборъ.
   -- Напрасно вы безпокоитесь очень, Василій Севастьянычъ, насчетъ сбора,-- замѣтилъ ему Тальниковъ.-- Вѣдь завтра еще день. Билеты на лѣтніе бенефисы никогда не берутъ заранѣе. Будетъ завтра день и будетъ завтра сборъ.
   -- Молчи! Что ты понимаешь!-- закричалъ на него Лагорскій.-- Ты Мишка, курицынъ сынъ, и ничего больше! Кого заберетъ охота брать билеты, если барометръ упалъ чуть не на бурю!
   -- И барометръ къ завтрему можетъ подняться.
   -- Не ври, когда чего не знаешь! Барометръ никогда не можетъ такъ быстро подняться, если онъ медленно опускался.
   И Лагорскій не ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Къ утру барометръ еще болѣе понизился. Лагорскій проснулся при дождѣ, на репетицію шелъ подъ зонтикомъ, шлепая калошами по лужамъ.
   За кулисами его встрѣтилъ рестораторъ Павлушинъ и, прищелкнувъ языкомъ, сказалъ:
   -- Какова погодка-то! Не замолили вы сегодняшнихъ угодниковъ для своего бенефиса. Смотрите, всѣ хляби небесныя разверзлись. Дождь, какъ изъ ушата.
   Лагорскій сморщился, ничего не отвѣтилъ и строго спросилъ Павлушина:
   -- А позвольте васъ, милостивый государь господинъ антрепренеръ, спросить, отчего вы не разрѣшили вашему Утюгову приказать подмалевать двѣ кулисы къ средневѣковому залу?
   -- Да вѣдь мы-же объявили вамъ, что исправленіе декорацій на счетъ бенефиціанта.
   -- Вздоръ. Вашъ прихвостень Утюговъ обѣщалъ мнѣ исправить на счетъ дирекціи.
   -- Утюговъ режиссеръ, а хозяева мы,-- отвѣчалъ Павлушинъ.-- Развѣ Утюговъ можетъ что безъ насъ? Ничего не можетъ. Да и напрасно вы тревожитесь, мой милѣйшій. Конечно, это неудача, а пожалуй и неумѣнье съ публикой ладить, но покуда сборъ такъ плохъ... Я сейчасъ былъ въ кассѣ. Такъ сборъ плохъ, что при такомъ сборѣ вы и въ этихъ декораціяхъ въ лучшемъ видѣ сыграете.
   -- Позвольте, господинъ купецъ! Но вѣдь я за свой бенефисъ отвѣчаю, а не вы!-- закричалъ Лагорскій.-- Хоть и передъ немногочисленной публикой, а я въ отвѣтѣ, я, а не вы, рестораторъ, держащій при ресторанѣ театръ. Меня критика будетъ бить, а не васъ. Меня!
   Лагорскій былъ совсѣмъ взбѣшенъ, и произнося это, билъ себя въ грудь.
   

LV.

   Кончилась репетиція "Лира" въ день бенефиса Лагорскаго, былъ четвертый часъ, а дождь все еще не переставалъ, все еще продолжалъ брызгать. Дулъ юго-западный вѣтеръ съ моря и сильно поднялъ воду въ Невѣ. Говорили, что на низкихъ мѣстахъ въ Новой Деревнѣ и на островахъ уже началось наводненіе, вода выступила изъ береговъ на улицу. Актеры, отправлявшіеся передъ спектаклемъ домой, опасались, попадутъ-ли они къ себѣ въ дома пѣшкомъ. Малкова въ сопровожденіи Колотухина отправилась къ себѣ на извозчикѣ и говорила Лагорскому, оставшемуся въ саду ресторана:
   -- Если окажется, что залита улица, я и на спектакль не пріѣду. Отмѣняй бенефисъ. Съ какой-же стати я буду подвергать жизнь свою опасности! Да и все равно сбора не будетъ.
   Лагорскій ничего не отвѣчалъ. Онъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ и думалъ:
   "Пускай... Теперь ужъ чѣмъ хуже, тѣмъ лучше".
   Разсказывали, что и черезъ плашкоутные мосты въ конкахъ и на извозчикахъ не пропускаютъ.
   Лагорскій, съ трясущимися отъ волненія руками, спрашивалъ Павлушина, сидѣвшаго на верандѣ ресторана, за чаемъ:
   -- Ужъ не отмѣнить-ли бенефисъ, Иванъ Павлычъ?
   -- Съ какой-же стати? Помилуйте... Ужъ кому какое счастье... Билеты кое-какіе все-таки взяты... А намъ зачѣмъ-же терять свою половину? Отмѣнить бенефисъ, тогда уже никакого сбора не будетъ.
   Черезъ минуту онъ прибавилъ стоявшему противъ него Лагорскому:
   -- А вамъ, господинъ артистъ, Богъ не даетъ счастія за вашу строптивость. Очень ужъ вы строги, непокладливы.
   Лагорскій взглянулъ въ это время на Павлушина звѣремъ, сверкнувъ глазами. О, какъ ему хотѣлось закатить Павлушину затрещину!
   Въ пятомъ часу вѣтеръ сталъ стихать и дождь пересталъ. Явившійся въ ресторанъ обѣдать Утюговъ сказалъ Лагорскому, въ видѣ утѣшенія:
   -- Представьте себѣ, вѣдь билеты-то все-таки берутъ. Сейчасъ я проходилъ мимо кассы, такъ какой-то шалый чиновникъ въ форменной фуражкѣ взялъ билетъ въ два рубля.
   -- Отчего-же непремѣнно шалый? Какое вы имѣете право такъ выражаться?-- огрызнулся на него Лагорскій, принявшій это себѣ въ обиду.-- Возьмите сейчасъ ваши слова назадъ!
   -- Ахъ, батенька! Да вѣдь разверзлись всѣ хляби небесныя, такъ если разсудить, то кому-же охота!..
   Еще черезъ четверть часа въ ресторанѣ заговорили, что вода начала сбывать. Кто-то сообщилъ, что на Крестовскомъ по улицѣ на лодкахъ ѣздили. Пришедшій въ ресторанъ обѣдать Чеченцевъ подтвердилъ:
   -- Да и я къ себѣ домой давеча еле попалъ. У самыхъ нашихъ воротъ пришлось переходить черезъ воду по доскамъ, настланнымъ на камни. А вода такъ и хлещетъ!
   Еще черезъ четверть часа явился Тальниковъ, вернувшійся изъ города, куда онъ ѣздилъ по порученію Лагорскаго.
   -- Ненастье-то какое, дяденька,-- сказалъ онъ ему.-- Но ужъ теперь все слава Богу... Вода сбыла, да и погода, можетъ статься, къ вечеру поправится. Черезъ мосты стали пропускать на лошадяхъ, а давеча я, когда въ городъ ѣхалъ, черезъ Троицкій мостъ долженъ былъ пѣшкомъ переходить.
   -- Черезъ мосты пускаютъ на лошадяхъ... Черезъ мосты пускаютъ...-- радостно заговорили въ ресторанѣ.
   Буфетчикъ встрепенулся и тотчасъ-же началъ выставлять огромную семгу на блюдѣ на буфетную стойку, въ ожиданіи могущихъ прибыть къ обѣду гостей изъ города.
   Тальниковъ, встрѣтившійся съ Лагорскимъ въ буфетѣ, отвелъ его въ сторону и скороговоркой сообщалъ ему:
   -- Серебряный портсигаръ вашъ выкупилъ. Вотъ онъ... Мельхіороваго вѣнка не нашелъ. Взялъ на прокатъ серебряный... Пятнадцать рублей. Дешевле не берутъ. Въ магазинѣ говорятъ: дешевле не стоитъ и приказчика съ вѣнкомъ посылать. Въ восемь часовъ вечера приказчикъ привезетъ вѣнокъ... Просилъ дать ему два мѣстечка въ театрѣ. Онъ со своей дамой пріѣдетъ. Не унывайте, дяденька, еще дѣло можетъ какъ-нибудь поправиться,-- прибавилъ онъ, смотря на мрачное лицо Лагорскаго.
   -- Вздоръ. Все испорчено. Теперь чѣмъ хуже, тѣмъ лучше...-- безнадежно махнулъ рукой Лагорскій, взглянулъ на буфетную стойку и трагическимъ голосомъ сказалъ:-- О, если-бы ты зналъ, Мишка, какъ мнѣ хочется въ данную минуту напиться пьянымъ съ досады!
   -- Боже васъ избавь, дяденька!-- воскликнулъ Тальниковъ.-- Я знаю васъ пьянаго... Вы человѣка убить можете. Развѣ одну, двѣ рюмочки для куражу ..-- прибавилъ онъ.
   -- Ну, выпьемъ...
   Они подошли къ буфету.
   Пріѣхали два газетныхъ репортера. Одинъ изъ нихъ подошелъ къ Лагорскому, рекомендовался и спросилъ:
   -- Не отмѣнили бенефисъ-то? И хорошо сдѣлали. Погода разгуляться можетъ къ началу спектакля. Когда я ѣхалъ сюда, на горизонтѣ кусокъ синяго неба показался среди тучъ. И повѣрьте, солнце еще засвѣтитъ. А я пораньше пріѣхалъ собственно изъ-за наводненія... Обозрѣлъ мѣста, поразспросилъ, что, гдѣ и какъ... У насъ о наводненіяхъ любятъ читать. Кусочекъ можно заработать. Строкъ на полтораста можно закатить. Вы не слыхали-ли, до которыхъ мѣстъ выступала вода? Въ садъ "Санъ-Суси" не выходила?-- задавалъ онъ вопросы.
   Лагорскій былъ удрученъ и не отвѣчалъ.
   Подошелъ второй репортеръ, рыженькій, подслѣповатый, въ очкахъ.
   -- Мы, кажется, въ "Карѳагенѣ" встрѣчались,-- началъ онъ, протягивая руку Лагорскому.-- Испортила вамъ погодка бенефисъ. Ну, да вы очень-то не унывайте. Погода начинаетъ разгуливаться, вода сбыла, и публика можетъ понаѣхать посмотрѣть, гдѣ наводненіе было. У насъ любятъ послѣ наводненія на затопленныхъ мѣстахъ побывать. Посмотрятъ, гдѣ была вода, а потомъ къ вамъ на бенефисъ.
   -- Пригласите выпить-то ихъ, Василій Севастьянычъ...-- шепталъ Тальниковъ Лагорскому.-- Люди нужные. Пригодятся.
   -- Не стоитъ,-- отвѣчалъ тотъ мрачно.-- Изъ какихъ доходовъ? Я хотѣлъ послѣ бенефиса раздѣлить съ ними со всѣми легкую трапезу, да и то сбѣгу.
   Было семь. Лагорскій сходилъ къ себѣ домой и вернулся къ спектаклю. Сзади его Тальниковъ тащилъ его чемоданчикъ съ зеркаломъ, полотенцемъ, гримировкой. Небо, въ самомъ дѣлѣ прояснилось. Изъ-за облаковъ, по временамъ, выглядывало солнце. Пріятели проходили черезъ ресторанъ. Обѣдающихъ почти никого не было. Женскій русскій хоръ въ костюмахъ бродилъ безъ дѣла. Венгерки въ красныхъ сафьянныхъ сапогахъ сидѣли попарно у столиковъ и пили пиво однѣ, безъ мужчинъ За однимъ изъ столиковъ сидѣли и что-то ѣли Павлушинъ, Утюговъ и Чеченцевъ. Утюговъ вскочилъ со стула, подбѣжалъ къ Лагорскому и спросилъ:
   -- Были въ кассѣ? Какъ сборъ?
   -- Не знаю. Не считалъ... Да и не заходилъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Какой-же можетъ быть сборъ послѣ такой погоды! И спрашивать-то объ этомъ насмѣшка.
   -- Бываетъ. Я вамъ скажу, бываетъ, что и хорошо берутъ послѣ такой погоды. Повѣрьте опытности. Цѣлый день лилъ дождь, публика изъ-за дождя сидѣла поневолѣ дома, а теперь, когда прояснилось, поѣдетъ прогуляться, подышать чистымъ воздухомъ, а затѣмъ и въ бенефисъ.
   -- Ахъ, оставьте, пожалуйста! Ну, что вы меня дразните, какъ собаку!
   Въ саду ужъ игралъ оркестръ военной музыки, публики не было ни души, но на открытой сценѣ началось уже исполненіе увеселительной программы. На трапеціи раскачивались два статные молодые акробата.
   На веранду вышелъ, въ сопровожденіи Утюгова и Чеченцева, Павлушинъ, посмотрѣлъ на обширную площадку сада и произнесъ:
   -- Вѣдь вотъ и погодка разгулялась, а въ саду пусто, хоть шаромъ покати. Нѣтъ, не любитъ публика нашего Лагорскаго, да и не умѣетъ онъ дѣло дѣлать, не понимаетъ. Нѣтъ у него понятія къ жизни. Да-съ... Дождь тутъ ни при чемъ-съ, и я вотъ что вамъ скажу-съ: будь бенефисъ хора нашей Дарьи Семеновны и лей такой-же дождь цѣлый день, какъ сегодня, даже хуже -- и сборъ былъ-бы хорошій. А отчего? Оттого что она съ понятіями къ жизни. Нѣтъ, не то намъ нужно для хорошей торговли. Не Лагорскіе, не "Лиры"-съ, не "Акосты" всякіе, а Дарьи Семеновны съ хоромъ,-- закончилъ онъ.
   И Утюговъ, и Чеченцевъ слушали Павлушина и не возражали.
   

LVI.

   Проходя по сценѣ къ себѣ въ уборную, Лагорскій замѣтилъ въ кулисахъ Щуровскую. Она стояла и плакала, отираясь платкомъ и сморкаясь. Около нея были актриски Вельская и Алексѣева, ея сожительницы, и утѣшали ее.
   -- О чемъ это опять? Что случилось?-- спросилъ онъ.
   -- Какъ тутъ играть! Малкова сейчасъ мнѣ объявила, что она мнѣ скандалъ на сценѣ сдѣлаетъ,-- отвѣчала Щуровская, всхлипывая.
   Лагорскій пожалъ плечами.
   -- И стихіи, и женщины -- всѣ портятъ мнѣ дѣло,-- произнесъ онъ горько.-- Успокойтесь, милая, ничего вамъ Малкова не сдѣлаетъ. Я буду около васъ...
   -- Но вѣдь не все-жены будете около меня. Я и съ ней веду отдѣльную сцену.
   -- На сценѣ? Во время представленія? При веденіи сцены? Не посмѣетъ. Малкова ревнивая женщина, но она все-таки актриса, уважающая искусство. Если она это говорила, то только чтобы напугать васъ, смутить, а вы не обращайте вниманія. Идите и одѣвайтесь, мой другъ,-- прибавилъ Лагорскій и ласково тронулъ Щуровскую по плечу.
   "Ну, Мегера! Перехвастала даже мою милую женушку Надежду Дмитріевну. Прежде за ней я этого не замѣчалъ. Она была добродушнѣе",-- думалъ онъ, входя къ себѣ въ уборную.
   Тамъ его ждалъ театральный портной съ костюмами.
   -- Царскія-то одежды для перваго выхода совсѣмъ подгуляли, Василій Севастьянычъ,-- сообщилъ онъ.-- Не знаю, какъ вы ихъ и надѣнете. На красномъ бархатѣ большое масляное пятно. Ужасъ, что прислали!
   -- Мерзавцы!-- воскликнулъ Лагорскій, и въ головѣ его мелькнуло:-- И съ чего такая интрига противъ меня? Это вѣдь интрига... И навѣрное тутъ Утюговъ съ проклятымъ Лезгинцевымъ замѣшаны".
   -- Вотъ посмотрите...-- показывалъ портной костюмъ.-- И на самомъ видномъ мѣстѣ. Я ужъ думалъ тутъ складку сдѣлать, тогда все-таки будетъ не совсѣмъ замѣтно.
   -- Просить сюда режиссера! Позвать его! Что эти подлецы со мной дѣлаютъ!-- закричалъ сгоряча Лагорскій, но тутъ-же спохватился,-- Впрочемъ, оставь. Все равно. Дѣлай складку... Да нельзя-ли бензиномъ?..
   -- Вотъ развѣ бензиномъ... Сейчасъ я пошлю кого-нибудь въ аптеку.
   Лагорскій передалъ портному свои часы, снялъ съ себя пиджакъ, жилетъ, галстукъ, крахмальную сорочку и надѣлъ подкостюмную рубашку.
   -- Что-же эти скоты со мной дѣлаютъ! Что они дѣлаютъ!-- твердилъ онъ.
   -- Можно войти?-- раздался голосъ за припертой дверью.
   Лагорскій узналъ голосъ жены.
   "И эта лѣзетъ! И навѣрно съ какимъ нибудь дѣломъ, съ попреками и язвить будетъ. Вотъ наказаніе-то"!
   -- Я одѣваюсь, Надежда Дмитріевна,-- отвѣчалъ онъ.
   -- Ну, для жены-то можно. Я на минутку... Я сама тороплюсь въ спектакль. Я играю сегодня.
   -- Ну, войди на минуту. Что такое случилось?
   Вошла Копровская, поздоровалась и сѣла около стола.
   -- Ахъ Василій, какой у тебя бенефисъ-то ужасный!-- проговорила она.-- Есть-ли сборъ-то какой нибудь? И какая погода цѣлый день была! Я слышала, что всѣ разосланные тобой билеты возвращаютъ въ кассу.
   Лагорскому ужъ надоѣло донельзя слушать соболѣзнованія о сборѣ. Онъ схватился за голову и воскликнулъ:
   -- Мое дѣло! Мое дѣло и больше ничье! И чего вы всѣ словно сговорились! Спрашивается: что тебѣ-то?
   Портной юркнулъ за дверь. Копровская посмотрѣла ему вслѣдъ и отвѣчала мужу:
   -- Какъ что мнѣ! Какъ ты это говоришь! А сынъ-то? А Вася? Вѣдь ты обѣщалъ дать мнѣ послѣ бенефиса на его содержаніе, на обмундировку, заплатить въ гимназію... Вѣдь ты уѣзжаешь, Василій, сейчасъ послѣ бенефиса? Когда ты уѣзжаешь?
   -- Ахъ! Это настоящая пытка! И что вы со мной только дѣлаете! Всѣ словно сговорились...-- бормоталъ Лагорскій.
   -- Сговорились... Вольно-жъ тебѣ со столькими женщинами было связаться!..
   -- Опять попреки! Да ты хоть-бы передъ исполненіемъ столь важной роли, какъ Лиръ, меня пощадила! Уѣзжаешь... Но вѣдь я еще не уѣхалъ. И если уѣду, то уѣду не на тотъ свѣтъ, а буду находиться на гастроляхъ въ Россіи, откуда всегда можно выслать деньги и на Васю, и на чорта, на дьявола! На кого хочешь.
   Лагорскій былъ взбѣшенъ. Копровская продолжала.
   -- Если ужъ ты, находясь рядомъ съ сыномъ, даешь на него только какіе-то гроши, бросаешь, какъ обглоданную кость собакѣ, то что-жъ ты дашь, когда уѣдешь отъ насъ!-- говорила Копровская.-- Къ тому-же у тебя теперь новая пассія завелась. Я знаю, Василій... Я хотя ничего не говорю, но знаю... Я ее даже видѣла сейчасъ... Видѣла эту Щуровскую... Видѣла и понимаю... Маленькая актриска... Вѣдь не безкорыстна-же она... Вѣдь и ей надо дать... Такъ до сына-ли тебѣ будетъ!
   Лагорскій стиснулъ зубы и схватился за сердце.
   -- Ты кончила?-- спросилъ онъ послѣ паузы и весь поблѣднѣлъ.
   -- Кончила. Но все-таки я должна-же знать: сколько ты дашь передъ своимъ отъѣздомъ на Васю. Мнѣ нужны на него деньги, пойми ты, нужны. А вѣдь онъ твой сынъ. Къ тому-же такіе слухи, такіе слухи, что ты везешь эту Щуровскую съ собой,-- отчеканивала Копровская.
   Лагорскій трагически расхохотался.
   -- И Настину я, по твоимъ словамъ, съ собой везу, и Щуровскую. Вотъ это мило! Да что я путешествующій ханъ какой-нибудь, что-ли!-- произнесъ онъ.
   -- А что-жъ? По своей жизни ты ханъ, прямо ханъ, азіатскій ханъ. Но я тебя предупреждаю, Василій, если ты передъ отъѣздомъ не дашь на сына хоть сто... ну, шестьдесятъ рублей, я тебя такъ не выпущу изъ Петербурга. Буду караулить тебя, явлюсь на желѣзную дорогу и сдѣлаю скандалъ. Прощай...-- сказала Копровская, поднимаясь со стула.-- Счастливаго тебѣ успѣха. Погода поправилась, можетъ поправиться еще и сборъ. И если сборъ поправится, то ты знай, Василій, что это Богъ тебѣ на сына посылаетъ. Для сына, а не для тебя!
   Копровская трагически подняла руку къ потолку и вышла изъ уборной такой поступью, какой уходятъ обыкновенно со сцены королевы послѣ сильныхъ монологовъ.
   Лагорскій съ презрѣніемъ звонко плюнулъ на полъ вслѣдъ Копровской и закричалъ:
   -- Портной! Одѣваться!
   Явившійся портной продолжалъ раздѣвать его. Затѣмъ началось одѣванье. Руки Лагорскаго дрожали, какъ въ лихорадкѣ, до того непріятности разстроили его. Дабы успокоиться, онъ послалъ плотника въ буфетъ за коньякомъ. Но лишь только онъ успѣлъ на половину одѣться, раздался опять стукъ въ дверь.
   -- Это я! Настина! Можно къ вамъ, голубчикъ, войти? Я только на минуточку,-- послышался за дверью картавый голосокъ.
   -- Я раздѣтъ! Я одѣваюсь!-- закричалъ ей въ отвѣтъ Лагорскій и подумалъ:-- "Господи! Какъ-бы она не столкнулась съ Малковой? Новый скандалъ выйдетъ. Малкова теперь шипитъ, какъ змѣя".
   -- Накиньте на себя, Василій Севастьянычъ, что-нибудь. Я на минуточку. Мнѣ только два слова вамъ сказать.
   -- Войдите.
   Въ уборную вбѣжала Настина. Она была нарядно одѣта -- въ гороховаго цвѣта пальто, въ шелковомъ платьѣ, въ шляпкѣ съ цѣлымъ огородомъ цвѣтовъ и радостно улыбалась.
   -- Здравствуйте, голубчикъ. Я вотъ зачѣмъ... Я сегодня у себя занята только въ послѣднемъ актѣ, поэтому до половины одиннадцатаго свободна, буду у васъ въ спектаклѣ, буду смотрѣть на васъ и аплодировать вамъ,-- заговорила она.-- Дайте скорѣе билетъ... Дайте даже два... Со мной одна наша актриска... Ужъ такъ я рада, такъ рада, что посмотрю на васъ!
   Лагорскій, видя ея радостное лицо, и самъ улыбнулся. Это сегодня случилось съ нимъ въ первый разъ. Онъ порылся въ своемъ баулѣ и подалъ ей двѣ контрамарки для входа въ театръ.
   Настина взяла контрамарки, наклонилась къ его уху и съ улыбкой прошептала:
   -- Подношу, ангелъ мой, вамъ лавровый вѣнокъ. Отъ себя подношу. При всѣхъ моихъ скудныхъ средствахъ подношу. Вотъ она ваша вѣрная Настина-то!
   Лагорскій, молча, пожалъ ей руку.
   -- Но какъ сборъ? Я думаю, что полный не долженъ быть. Такая цѣлый день погода...-- щебетала она.-- Каторжная погода... И наводненіе... Представьте, я чуть не утонула сегодня... Даже калошу потеряла... Ну, прощайте. Увидимся еще. Вы позднѣе насъ кончите, и я послѣ спектакля къ вамъ еще забѣгу.
   Настина выскочила изъ уборной.
   

LVII.

   Лагорскаго продолжали осаждать въ уборной.
   Забѣжалъ Тальниковъ. Онъ былъ уже въ костюмѣ, но еще безъ парика.
   -- Приказчикъ съ вѣнкомъ пріѣхалъ,-- сообщилъ онъ, наклонясь къ уху Лагорскаго.
   -- Ну, такъ вотъ... Отдай ему пятнадцать рублей и скажи, чтобы онъ вѣнокъ передалъ капельмейстеру. Вѣнокъ пусть подадутъ при выходѣ. Да попроси, чтобы портные и бутафоры меня поддержали при выходѣ моемъ. Мнѣ самому неловко просить... Кто можетъ, тотъ пусть въ театральную залу идетъ, а кому нельзя, можно изъ-за кулисъ аплодировать. Пожалуйста, Мишка...-- дѣлалъ распоряженія Лагорскій и далъ Тальникову деньги.-- Портсигаръ передалъ капельмейстеру?-- спросилъ онъ.
   -- Передалъ, Василій Севастьянычъ.
   -- И сказалъ, въ какомъ актѣ и послѣ какой сцены поднести?
   -- Все, все сказалъ. Будьте покойны.
   Лагорскій тяжело вздохнулъ.
   -- Плохи, братъ, дѣла наши, Мишка!-- произнесъ онъ.-- Никогда я не ожидалъ, что судьба такъ коварно подшутитъ надо мной! Ты меня знаешь, ты меня помнишь въ провинціи. Тамъ въ бенефисъ я всегда былъ окруженъ ореоломъ. Театръ трещалъ.
   -- Да сборъ-то вѣдь поправляется, Василій Севастьянычъ,-- утѣшалъ его Тальниковъ.-- Начали подъѣзжать въ экипажахъ.
   -- Брось. Не ври. Зачѣмъ врать!-- нахмурился Лагорскій.
   -- Зачѣмъ-же врать! Я правду... Сейчасъ ходилъ въ кассу нашъ бутафоръ Силантьевъ и сказывалъ, что подъѣхали въ ландо какіе-то двое мужчинъ и дама и взяли ложу.
   -- Одна ласточка не дѣлаетъ весны. Ну, да что тутъ... Ступай... И будь при Щуровской... охраняй ее. Что она?
   -- Заходилъ къ ней... Перестала плакать. Сидитъ въ уборной,-- сообщилъ Тальниковъ.
   -- Ты смотри въ оба... И чуть что -- сейчасъ мнѣ сообщи. За Проходимцевымъ поглядывай. Какъ-бы онъ чего не надѣлалъ. Совсѣмъ онъ подлецъ. А ужъ и интриганъ!
   -- Вы это про Чеченцева?
   -- Ну, да... Про него. Неужели не понимаешь! Фамилія Проходимцевъ ему болѣе къ лицу, чѣмъ другая.
   Лакей изъ буфета принесъ полъ-бутылки коньяку, двѣ рюмки и апельсинъ съ кусочками сахару.
   -- Можно мнѣ выпить, Василій Севастьянычъ, для храбрости?-- спросилъ Тальниковъ.
   -- Давай и выпьемъ вмѣстѣ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- И мнѣ нужно храбрости набраться. Извели меня съ этимъ бенефисомъ. Смотри, даже руки дрожатъ. И я тебѣ скажу вотъ что... Конечно, причина неуспѣха -- погода, но также и интрига много сдѣлала... Охъ, какая интрига!
   Лагорскій и Тальниковъ выпили.
   -- Но кто-же, Василій Севастьянычъ, интригуетъ? Съ чьей стороны интрига?-- спросилъ Тальниковъ.
   -- Дуракъ! Ничего не понимаешь, ничего не видишь. Да всѣ интригуютъ. Ну, ступай.
   -- Позвольте контрамарки для входа въ театръ... Приказчику, который вѣнокъ привезъ... Онъ-давеча въ магазинѣ просилъ два мѣста, а теперь ихъ четверо пріѣхало. Четыре проситъ,-- сказалъ Тальниковъ.
   -- Вотъ... возьми... Но внуши имъ, чтобы хлопали мнѣ при выходѣ.
   Лагорскій передалъ контрамарки. Тальниковъ хотѣлъ уходить, но остановился.
   -- Да дайте ужъ и мнѣ парочку...-- произнесъ онъ.
   -- Кому? Для кого?
   -- Да тутъ изъ пивной... гдѣ я пиво пью... Два пріятеля... Голоса зычные... Они васъ поддержатъ.
   -- Возьми. Возьми пять и раздавай направо и налѣво, но только лицамъ стоющимъ. Парикмахера!-- закричалъ Лагорскій.
   Онъ былъ уже совсѣмъ одѣтъ.
   -- Парикмахера!-- крикнулъ въ свою очередь портной, одѣвавшій Лагорскаго, и выскочилъ изъ уборной искать парикмахера.
   Тальниковъ ушелъ. Лагорскій началъ гримировать себѣ глаза, дѣлая ихъ старческими.
   -- Можно къ вамъ?..-- раздался за дверьми голосъ Малковой.
   -- Ахъ... И навѣрное съ какой-нибудь мерзостью...-- крикнулъ Лагорскій и съ сердцемъ бросилъ на столъ растушевку.-- Войдите, сказалъ онъ.
   Вошла Малкова въ костюмѣ, набѣленная, нарумяненная, причесанная для пьесы.
   -- Скажи, пожалуйста, Василій, своей дурѣ, дебютанткѣ, чтобы она сняла со своей шеи бусы,-- заговорила она.-- Вообрази, дурища эта бусы себѣ разноцвѣтныя на шею нацѣпила. Развѣ это Корделіи полагается? Вѣдь она не кормилица.
   -- На это режиссеръ есть,-- сухо отвѣчалъ Лагорскій.-- А я не нахожу, чтобы бусы были лишними.
   -- Ну, пусть дурака ломаетъ. Только вѣдь за это въ газетахъ отхлещутъ.
   -- А, пусть хлещутъ! Мнѣ теперь на все наплевать.
   -- Ты что-же... Будешь ее сегодня послѣ бенефиса ужиномъ кормить?-- язвительно спросила Малкова.
   -- Никого я сегодня не буду кормить. Изъ какихъ доходовъ?
   -- А не будешь, такъ я сегодня къ тебѣ домой зайду чай пить... Мнѣ нужно съ тобой поговорить, Василій, о зимнемъ сезонѣ. Ты уѣзжаешь и такъ вообще холоденъ со мной... Я не знаю даже, когда именно ты уѣзжаешь. Ты молчишь... Ни слова... За что ты такъ со мной? Я, право, не заслужила. Можно придти?
   -- Завтра, завтра, Вѣра Константиновна,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Ну, до чаевъ-ли мнѣ сегодня! Я буду измученъ нравственно и физически. Да и вообще послѣ бенефиса сегодня надо будетъ мнѣ сколько-нибудь здѣсь побыть, въ ресторанѣ, хоть я и не дѣлаю никакой кормежки.
   -- Ну, я понимаю. Здѣсь и Настина твоя въ ложѣ торчитъ. Понимаю... Богъ съ тобой...
   Малкова слезливо заморгала глазами и вышла изъ уборной.
   Вошелъ парикмахеръ съ парикомъ и съ бородой и сталъ ихъ надѣвать на Лагорскаго. За дверьми слышался голосъ Чеченцева:
   -- Вы изъ сада, Аронъ Моисеичъ? Говорятъ, опять дождь накрапываетъ. И счастье-же этому Лагорскому!
   -- Дождь, моего милаго человѣкъ, ничего...-- отвѣчалъ Вилейчикъ.-- И въ дождь можно хорошаго гешефтъ дѣлать, но мы не то даемъ для публика. Я сейчасъ проѣзжалъ мимо "Карѳагенъ", и тамъ на подъѣздѣ у кассы цѣлаго толпа. А за чего? Веселаго пьесы и объявленъ дебютъ перваго красавица, получившая премія за своего красоту на конкурсъ въ Миланъ. Перваго красавица испанскаго мамзель Пахита. Дайте намъ такого первая красавица -- и къ намъ побѣжитъ публика. Публика это любитъ, для публика это самаго цимесъ, самаго первый сортъ. Въ дождь побѣжитъ.
   Раздался и голосъ Павлушина.
   -- А дождь теперь даже лучше -- вотъ какъ я смотрю на это дѣло,-- заговорилъ Павлушинъ.-- Въ дождь иногда буфетъ недурно торгуетъ, если хорошая бенефисная публика. Въ дождь гулять по саду неудобно -- ну, всякій и спѣшитъ въ буфетъ укрыться.
   Лагорскій слышалъ все это, рѣчи эти возмущали его и доводили до бѣлаго каленія.
   "Лиръ" и испанка-плясунья! Вѣдь какое сравненіе-то варварское"!-- думалъ онъ и злобно сжималъ кулаки.
   Его даже что-то душило, что-то подступало къ горлу. Онъ опять выпилъ коньяку.
   

LVIII.

   Въ уборную заглянулъ помощникъ режиссера съ тетрадью и въ потертомъ пиджакѣ.
   -- Готовы?-- спросилъ онъ Лагорскаго.-- Можно давать звонокъ на музыку?
   -- Давайте.
   Заигралъ оркестръ.
   Лагорскій, посмотрѣвъ на себя въ зеркало, вышелъ на сцену. На сценѣ и въ кулисахъ толпились актеры, одѣтые уже въ костюмы, загримированные. Дырочка въ занавѣсѣ такъ и осаждалась ими. Каждый хотѣлъ черезъ нее посмотрѣть въ зрительную залу. Около нея теперь стоялъ Колотухинъ, прислонивъ свой глазъ. Подошелъ и Лагорскій, чтобы посмотрѣть на публику.
   -- Позвольте-ка заглянуть въ пустыню-то Аравійскую, Алексѣй Михайлычъ,-- тронулъ онъ Колотухина за плечо.
   Тотъ отодвинулся.
   -- Да ничего... наполняется. Судя по погодѣ, я не думалъ, что и столько-то будетъ,-- сказалъ онъ.-- По погодѣ и по другимъ обстоятельствамъ. Погода погодой, но и Артаевъ въ "Карѳаганѣ" вамъ свинью подпустилъ. Тамъ сегодня какая-то премированная за красоту испанка Пахита выступаетъ.
   -- Слышалъ. Но не мелите вздора, Алексѣй Михайлычъ,-- весь вспыхнувъ, произнесъ Лагорскій.-- Вы актеръ старый и понимаете. Ну, можетъ-ли какая нибудь танцорка...
   -- Ахъ, батенька, не говорите! Я разъ въ Житомірѣ какъ ракъ на мели сѣлъ въ свой бенефисъ. А изъ-за чего? Собачій циркъ съ обезьянами пріѣхалъ, да и вывѣсилъ краснаго цвѣта афишу съ чертями, съ вѣдьмами, висящими на хвостахъ. Виньетка такая была. А ставилъ тоже хорошую пьесу -- "Жидовку".
   -- Житоміръ или столица!
   -- Ничего не значитъ. Публика-то, ангелъ мой, вездѣ одинъ чортъ. На оголенную-то бабенку еще болѣе бросаются, чѣмъ на собакъ съ обезьянами. Каждому лестно... А на афишѣ-то прямо сказано: "первая красавица". А въ газетахъ было сказано, что изъ-за нея за границей какой-то принцъ застрѣлился. А костюмъ, говорятъ, у нея -- одно трико и чуть-чуть тюлю...
   Но Лагорскій уже не слушалъ Колотухина. Отойдя отъ занавѣса, онъ увидалъ стоявшую въ кулисахъ Щуровскую. Она украдкой крестилась. Около нея была ея подруга Вельская и вертѣлся Тальниковъ. Лагорскій подошелъ къ ней и сталъ осматривать ея костюмъ. Она молчала.
   -- Представьте, у ней лихорадка,-- сообщила про Щуровскую Вельская.
   -- Добрый знакъ. Значитъ, хорошо сыграетъ,-- отвѣчалъ Лагорскій, чтобы подбодрить Щуровскую.-- Ну, а бусики-то съ шейки снимите,-- сказалъ онъ ей, увидавъ на ней красныя и синія бусы.-- Не подходитъ. Не тотъ фасонъ.
   -- Мнѣ костюмеръ велѣлъ.
   -- Здѣсь костюмеры иногда не вѣдь что даютъ. Еще если-бы это жемчуга были, тогда подходило-бы, а тутъ бусы совсѣмъ не подходящія.
   Щуровская сняла съ себя бусы и передала ихъ Тальникову.
   -- Смѣлѣй, смѣлѣй! А главное, не унывайте. Выйдете на сцену, сейчасъ бодрость и энергія явятся. Васъ осѣнитъ открытый залъ, публика -- и вы войдете въ роль. Не забывайте только моихъ совѣтовъ,-- ободрялъ ее Лагорскій, отошелъ и натолкнулся на Вилейчика.-- Здравствуйте,-- сказалъ онъ.-- Посмотрите-ка, какіе костюмы даютъ у васъ актерамъ. И кому? Первому персоналу. У меня пурпуръ весь въ пятнахъ. Видите, огромное пятно пришлось даже зашпилить. Портной теръ даже бензиномъ -- и то не выходитъ. И вотъ антрепренеры виноваты, а актеръ отвѣчай передъ публикой.
   Вилейчикъ былъ мраченъ и отвѣчалъ, махнувъ рукой:
   -- Бросьте. При такого сбора, при такого публика можно въ простаго простыня играть. Вотъ вамъ и бенефисъ! У насъ бенефисъ и пусто, а въ "Карѳагенѣ" никакого бенефиса и полнаго садъ. Ахъ! Конечно, мы сами виноваты. Глупаго распоряженіе у насъ, и мы слушаемся каждаго актеръ...
   -- Ну, вы говорить говорите, да не заговаривайтесь, полупочтеннѣйшій!-- крикнулъ на него, сверкнувъ глазами, Лагорскій.
   -- Поменьше слушаться и быть побольше хозяинъ -- вотъ что намъ нужно,-- пробормоталъ еще разъ Вилейчикъ и юркнулъ за кулисы.
   Лагорскій побѣжалъ за нимъ, чтобъ обругать его, но въ это время оркестръ кончилъ играть, и режиссеръ сталъ очищать сцену отъ постороннихъ.
   -- Мѣсто!-- закричалъ онъ.-- Сейчасъ начинаемъ! По мѣстамъ!
   И раздался звонокъ на занавѣсъ.
   Занавѣсъ взвился. Началось представленіе. Играли сносно, гладко. Нѣсколько хорошихъ репетицій сдѣлали свое дѣло. Лагорскаго хорошо приняли при выходѣ, подали изъ оркестра серебряный вѣнокъ и довольно долго аплодировали, въ особенности въ заднихъ рядахъ стульевъ, хотя театръ и былъ болѣе чѣмъ на половину пустъ. Въ дѣлѣ аплодисментовъ Лагорскому услужилъ Тальниковъ, разсовавъ контрамарки на мѣста и въ пивную, и въ булочную, и въ колбасную, и въ табачную лавочку, гдѣ онъ забиралъ товаръ. Шиканья со стороны публики Лагорскій не слышалъ никакого, хотя и ожидалъ его отъ своихъ враговъ. Сильно, съ большимъ стараніемъ аплодировала Настина, помѣщавшаяся въ ложѣ съ двумя мужчинами. Она особенно усердствовала и даже встала со стула, крича: "Лагорскій, браво". Аплодисменты она поднимала три раза и была какъ-бы застрѣльщицей со своими кавалерами. Лишь только хлопки умолкали, она начинала вновь аплодировать, и аплодисменты въ заднихъ рядахъ стульевъ возобновлялись. Все это очень ободрило упавшаго было духомъ Лагорскаго, и онъ гордо вошелъ къ себѣ въ уборную послѣ окончанія акта.
   -- Ничего не могли подѣлать разные подлецы, а вѣдь говорятъ, готовились свистать мнѣ,-- сказалъ онъ Колотухину, зашедшему къ нему въ уборную выпить коньяку.
   -- Полноте! Кто-же это?-- возразилъ Колотухинъ.-- Вотъ ужъ напрасно-то. Я видѣлъ, я смотрѣлъ... И свои, и чужіе хлопали. Съ Настиной въ ложѣ хлопали даже двое ребятъ изъ "Карѳагена": черный плѣшивый и рыжій кудрявый. Я знаю ихъ, они въ "Карѳагенѣ" служатъ.
   -- Не знаю, но мнѣ говорили, что собиралась компанія шикальщиковъ.
   -- За Настину должны Бога молить. Ужъ какъ старалась за васъ эта иволга,-- сказалъ Колотухинъ, выпивая рюмку коньяку, и прибавилъ:-- Не знаю почему, но она мнѣ удивительно птичку иволгу напоминаетъ.
   -- Хорошая дѣвушка и добрый товарищъ. Я служилъ съ ней,-- проговорилъ Лагорскій.
   -- Ну, даже и больше, чѣмъ служилъ!-- подмигнулъ Колотухинъ.
   Лагорскому портной подалъ конвертикъ. Онъ разорвалъ его, вынулъ оттуда визитную карточку и выбросилъ десятирублевый золотой.
   -- Съ призомъ?-- спросилъ его Колотухинъ.
   -- Призъ-то не великъ. Это за перваго ряда кресло.
   Представленіе продолжалось. Въ половинѣ пьесы заговорили, что Щуровская играетъ очень недурно. Это сказала даже актриса Колтовская-Амурова, но режиссеръ Утюговъ не соглашался и отвѣчалъ:
   -- Да вѣдь на одну-то роль и обезьяну можно выдресировать. Ужъ сколько ей ломки-то было отъ Лагорскаго. Да и вздоръ... Тянула она. И неровность... То тянетъ, то чеканитъ слова и Ермолову разыгрываетъ.
   -- Недурно ставленница-то ваша докладывала... Ничего... съ огонькомъ...-- сказалъ Лагорскому Колотухинъ про Щуровскую.
   -- Но и фиглярка-же!-- произнесла про нее Малкова.-- По моему, все равно толку изъ нея не будетъ. У ней какіе-то кошачьи глаза.
   Послѣ сцены Лира въ лѣсу въ уборную пришелъ рецензентъ, назвавшій Лагорскаго въ анонсѣ о его бенефисѣ "любимецъ Поволжья", похвалилъ Лагорскаго, сказавъ:-- "прекрасно, прекрасно, вы одинъ изъ лучшихъ Лировъ", про Щуровскую выразился -- "съ искоркой актриса, съ большой искоркой, съ выработанной дикціей", и спросилъ:
   -- Гдѣ-же послѣ спектакля мы съ вами встрѣтимся-то? Который кабинетъ вы заняли?
   Тутъ только Лагорскій вспомнилъ, что онъ приглашалъ его на ужинъ. Лагорскій нѣсколько замялся.
   -- Да вѣдь я, собственно говоря, настоящаго ужина не дѣлаю,-- сказалъ онъ.-- Изъ какихъ-же средствъ, помилуйте! Сборъ ничтожный. Погода все дѣло испортила. Но закусить милости прошу.
   -- Да, да... Вы и говорили, что въ маленькомъ интимномъ кружкѣ. По всѣмъ вѣроятіямъ, Малкова, Щуровская...
   -- Ну, женщины-то наврядъ-ли пойдутъ. Онѣ, знаете, предпочитаютъ послѣ такой большой пьесы къ себѣ домой на покой, чтобъ раздѣться, снять съ себя корсетъ. А съ вами мы въ ресторанѣ около буфета встрѣтимся,-- сказалъ Лагорскій и подумалъ: -- "Не отвертишься, надо угостить. Охъ, какъ они эти жратвенные пайки помнятъ! Чуть только помяни -- и ужъ не забудетъ!"
   

LIX.

   Бенефисный спектакль кончился. Лагорскій сидѣлъ у себя въ уборной и снималъ съ себя парикъ и бороду, сощипывалъ наклеенныя густыя сѣдыя брови. Передъ нимъ на столѣ около зеркала лежалъ поднесённый ему серебряный портсигаръ, уложенный въ дубовый ящичекъ, на стѣнѣ на гвоздѣ висѣлъ небольшой лавровый вѣнокъ съ голубыми лентами и надписью: "В. С. Лагорскому отъ его почитателей", поднесенный ему Настиной. Этотъ вѣнокъ былъ послѣднимъ поднесеніемъ и его очень трудно было вручить Лагорскому. Предназначался онъ къ подачѣ Лагорскому въ концѣ акта, но Лагорскаго нельзя было вызвать на сцену, хотя капельмейстеръ и приготовился подать его. Когда занавѣсъ опустился, публика повалила вонъ изъ театра, усердствовала, вызывая Лагорскаго, одна Настина, а портные, бутафоры были за кулисами и не поддерживали ея аплодисментовъ. Предупреждены они не были и думали, что ужъ поднесенія всѣ кончены. Лагорскій требовалъ поднятія занавѣса, но режиссеръ Утюговъ отвѣчалъ, что онъ не слышитъ вызововъ, и отказался дать сигналъ "на занавѣсъ".
   -- Въ оркестрѣ есть лавровый вѣнокъ для поднесенія,-- шепнулъ Утюгову подскочившій къ нему Тальниковъ.-- Велите-же скорѣе дать занавѣсъ.
   -- Какъ-же давать занавѣсъ, если нѣтъ ни одного хлопка,-- стоялъ на своемъ Утюговъ -- Вѣдь и актеру неловко выходить при гробовомъ молчаніи. Вѣнокъ можно поднести въ началѣ слѣдующаго акта. Подготовьте только хлопальщиковъ къ выходу бенефиціанта.
   Такъ и пришлось сдѣлать.
   Все это бѣсило Лагорскаго. Онъ слышалъ разговоръ Тальникова съ Утюговымъ, происходившіе громко, при другихъ актерахъ, и тотчасъ-же раздраженно замѣтилъ стоявшимъ около него:
   -- Подготовьте хлопальщиковъ! Скотина! Хлопальщиковъ-то надо-бы подготовить для аплодисментовъ по щекамъ режиссера.
   Нашлись услужливые люди, которые передали это Утюгову, и Утюговъ сказалъ:
   -- Ладно. Подготовлю я ему сюрпризецъ за эти слова когда-нибудь. Вѣдь онъ весь въ моихъ рукахъ.
   Серебрянаго вѣнка передъ Лагорскимъ не было, когда Лагорскій раздѣвался послѣ спектакля. За нимъ еще въ началѣ послѣдняго акта зашелъ приказчикъ изъ магазина и унесъ его въ футлярѣ. Сдѣлано это было очень неловко, такъ что Утюговъ видѣлъ, когда приказчикъ проносилъ за кулисами ящикъ, и Утюговъ тотчасъ-же по окончаніи спектакля подпустилъ свинью Лагорскому.
   -- Пойдемте къ Лагорскому подарки смотрѣть, пойдемте...-- созывалъ онъ уходившихъ домой актеровъ и актрисъ.-- У него ужъ нѣтъ серебрянаго вѣнка. Его унесли въ магазинъ серебряныхъ издѣлій.
   И кой-кто изъ актеровъ направился въ уборную Лагорскаго вмѣстѣ съ Утюговымъ. Разсматривали портсигаръ съ надписью "В. С. Лагорскому отъ почитателей его таланта".
   -- Прекрасная вещь... солидная... Въ трудную минуту отдать этотъ портсигаръ въ мытье, такъ рублей шестьдесятъ за него дадутъ,-- замѣтилъ Колотухинъ.-- Но отчего-же на немъ года и числа нѣтъ?
   -- Такъ лучше... удобнѣе...-- язвительно пробормоталъ Утюговъ.-- Но вѣночекъ-то, вѣночекъ-то серебряный намъ покажите, дорогой нашъ.
   Лагорскій вспыхнулъ.
   -- Вѣнка нѣтъ. Серебряный вѣнокъ отправилъ домой. Зачѣмъ ему тутъ быть?-- отвѣчалъ онъ.-- Портсигаръ въ карманъ возьму, лавровый вѣнокъ здѣсь въ уборной оставлю. А серебряный вѣнокъ только стѣснитъ. Я сейчасъ въ буфетъ, въ кассу... Домой я сейчасъ не пойду.
   -- Что-же на немъ написано?-- спросилъ кто-то изъ маленькихъ актеровъ.
   -- Да вамъ-то, господа, что!-- воскликнулъ Лагорскій.-- Ну, написано... Написано: исполнителю "Лира" отъ публики! Вотъ и все... Рецензенты видѣли... Въ газетахъ будетъ напечатано. Прочтете.
   Компанія вышла изъ уборной, и Лагорскій слышалъ, какъ за дверьми хихикалъ Чеченцевъ.
   Вошла Щуровская съ маленькимъ сакъ-вояжикомъ.
   -- Позвольте васъ, голубчикъ, поблагодарить за все, за все, что вы сдѣлали для меня,-- начала она и чмокнула Лагорскаго раза два въ щеку.
   Онъ поймалъ ее за голову и чмокнулъ въ губы.
   -- Очень и очень недурно играли. Я доволенъ,-- сказалъ онъ.-- Да и рецензентъ одинъ хвалилъ мнѣ васъ. Дай Богъ, чтобы съ моей легкой руки началась для васъ новая эра на сценѣ.
   -- Безъ васъ, мой милый, не начнется. Заклюютъ. Боже мой, что я сегодня вынесла! Нѣтъ, мнѣ нужно уйти изъ здѣшней труппы... уѣхать. Одна Малкова чего стоитъ! И не понимаю, чѣмъ я такъ встала ей поперекъ дороги. Ужасъ... А Утюговъ? Знаете, что онъ мнѣ сегодня сказалъ во время спектакля? Онъ меня назвалъ вашей одалиской... Ей-ей... "Одалиска Лагорскаго, приготовьтесь"...
   -- Мер-рзавецъ... Это послѣ признанія въ любви и прочихъ нѣжныхъ чувствъ?
   -- Но вѣдь я-же прогнала его. Голубчикъ, можно мнѣ посидѣть съ вами еще минутъ пять?-- спросила Щуровская, видя, что Лагорскій уже готовъ уходить изъ уборной.-- Мнѣ нужно многое, очень многое...
   -- Сейчасъ погасятъ огни. Пойдемте въ ресторанъ... Тамъ будемъ чай пить. Я хочу угостить кое-кого изъ рецензентовъ... Вотъ только кликну Тальникова, чтобъ онъ взялъ мой чемоданчикъ и футляръ отъ портсигара.
   Въ дверяхъ уборной стояла Малкова.
   -- Опять вмѣстѣ? Ну, васъ водой не разольешь! Не стану мѣшать вашему счастливому тетатетъ!-- воскликнула она и повернулась спиной.
   -- Видите...-- прошептала Щуровская и слезливо заморгала глазами.
   -- Вѣра Константиновна! Пожалуйте сюда!-- крикнулъ Лагорскій, бросаясь къ двери.
   Малкова юркнула въ кулису.
   -- Вѣра Константинова! На пару словъ... Остановитесь...-- продолжалъ Лагорскій, догналъ Малкову и ласково заговорилъ:-- Зачѣмъ ты, милый другъ, такъ съ нами?.. Увѣряю тебя, что у меня нѣтъ ничего интимнаго съ этой Щуровской. Оставь... Не дѣлай такъ, чтобы я уѣхалъ и разстался съ тобой подъ непріятнымъ впечатлѣніемъ... Вѣдь я надняхъ уѣзжаю,-- прибавилъ онъ, ласково взялъ ее за руку и спросилъ:-- Не хочешь-ли съ нами напиться чайку послѣ спектакля? Мы сейчасъ идемъ въ ресторанъ. Чайку выпьемъ, закусимъ. Хоть и скуденъ сборъ, но мнѣ нужно угостить одного рецензента.
   -- И она будетъ?-- спросила Малкова про Щуровскую, хмуря брови.
   -- И она. Она мнѣ оказала такую услугу въ бенефисъ. Ну, что она тебѣ? Она боится тебя, трепещетъ передъ тобой. Она единымъ словомъ не поперечитъ тебѣ. Мы даже не возьмемъ отдѣльнаго кабинета, сядемъ въ общей столовой залѣ,-- уговаривалъ Малкову Лагорскій.-- Пойдемъ въ ресторанъ.
   Малкова хмурилась и, отрицательно покачавъ головой, проговорила:
   -- Съ ней -- не желаю. Пріятнаго вамъ аппетита. Наслаждайтесь одни. А завтра утромъ я зайду къ тебѣ переговорить,-- и она быстро пошла по сценѣ.
   Лагорскій пожалъ плечами.
   -- Тальниковъ! Позовите Тальникова!-- закричалъ онъ и, когда тотъ явился, сказалъ ему:-- Возьми мои вещи... Пожалуй, захвати и лавровый вѣнокъ и приходи въ буфетъ. Мы будемъ тамъ чай пить и закусывать.
   -- Сейчасъ, Василій Севастьянычъ. Только разочтусь со всѣми чайными... Плотникамъ на чай отъ васъ далъ, бутафорамъ далъ, портнымъ далъ,-- пересчитывалъ Тальниковъ.-- Теперь остается дать только сторожамъ, пожарнымъ, и... Всѣ просятъ...-- добавилъ онъ.
   -- Клавдія Петровна! Пойдемте чай пить въ буфетъ!-- закричалъ Лагорскій Щуровской.
   Та вышла изъ уборной и они стали переходить сцену.
   -- Если Малкова будетъ съ нами пить чай, мнѣ лучше не идти... Право, я боюсь... Вѣдь можетъ большой скандалъ выйти... Ну, что хорошаго?-- бормотала она.
   -- Не будетъ съ нами Малкова. Она отказалась.
   -- Ахъ, лучше не ходить! Утюговъ можетъ подсѣсть къ столу.
   Они шли по опустѣвшей сценѣ. Завѣдующіе освѣщеніемъ гасили огни. Встрѣчавшіеся Лагорскому на пути рабочіе поздравляли его съ бенефисомъ.
   -- Къ Тальникову обращайтесь, къ Михаилу Иванычу Тальникову. Онъ у меня всѣмъ распоряжается. Онъ дастъ вамъ на чай...-- говорилъ имъ Лагорскій.
   

LX.

   Съ большимъ неудовольствіемъ и досадой шелъ Лагорскій въ ресторанъ. Совсѣмъ не до ужина, вовсе не до дружественныхъ закусокъ было ему сегодня. Послѣ всѣхъ бенефисныхъ треволненій, ссоръ, пикировокъ онъ былъ измученъ и жаждалъ отдыха у себя дома, безъ компаніи, въ старенькомъ пиджачкѣ, безъ жилета, въ сорочкѣ косовороткѣ, въ туфляхъ.
   "И дернула меня нелегкая пригласить этого рецензента на ужинъ!-- думалъ онъ.-- У меня съ языка сорвалось это приглашеніе, а онъ ужъ тутъ какъ тутъ, не забылъ, является, и самъ напоминаетъ. Не будь рецензента!-- никакого и ужина дѣлать не надо-бы. Сказалъ-бы, что усталъ, нездоровится мнѣ и преспокойно ушелъ-бы домой. А уйди-ка теперь, оставь-ка рецензента безъ ужина -- завтра-же отбарабанитъ меня въ своей газетѣ и пропишетъ такую порцію издѣвательствъ любимцу Поволжья, что и глаза будетъ совѣстно показать тогда мнѣ. А хорошія рецензіи теперь мнѣ при предстоящей поѣздкѣ въ провинцію нужны".
   Они шли по саду, направляясь въ ресторанъ. Лагорскій велъ Щуровскую подъ руку. Дождь давно уже пересталъ, вѣтра не было и сіяло ясное небо свѣтлой іюньской блѣдно-лиловой ночи. Въ саду было нѣсколько актеровъ и актрисъ ихъ труппы. Видя Лагорскаго, ведущаго подъ руку Щуровскую, они встрѣчали ихъ какими-то двусмысленными полуулыбочками и смотрѣли имъ вслѣдъ.
   Они вошли въ ресторанъ. Тамъ ужъ ждалъ его рецензентъ. Онъ былъ въ сѣромъ пальто, сѣрой шляпѣ и пощипывалъ свою рыжеватую клинистую бородку, посматривая по сторонамъ. Онъ былъ не одинъ, съ нимъ были еще двое -- полный въ черныхъ усахъ, въ очкахъ, очень крупнаго роста и блондинъ съ еле ростущей бородкой травками, краснымъ носомъ и сильно подслѣповатыми глазами.
   Рыжеватый рецензентъ тотчасъ-же подошелъ къ Лагорскому и Щуровской и съ улыбкой на лицѣ сталъ беззвучно аплодировать имъ, держа трость подъ мышкой.
   -- Прекрасно, прекрасно...-- говорилъ онъ.-- Лиръ и Корделія. Познакомьте меня съ вашей Корделіей и доставьте мнѣ случай преклониться передъ новымъ восходящимъ талантомъ.
   -- Съ удовольствіемъ... Клавдія Петровна, вотъ это нашъ...
   Лагорскій замялся. Онъ не зналъ, какъ и назвать рецензента. Тотъ выступилъ ему на помощь и отрекомендовался:
   -- Валерьянъ Сергѣичъ Кустаринъ. Театральный обозрѣватель... Привѣтствую васъ...-- поклонился онъ, пожимая протянутую ему Щуровской руку.-- А Лагорскому честь и слава... Онъ заставилъ насъ сегодня забыть всѣ непріятности, причиненныя намъ силой природы. Искусство и талантъ превозмогли и все побороли. Лиръ, какого я не запомню.
   Лагорскій поклонился.
   -- Знаете, это удачное сопоставленіе...-- сказалъ онъ, оживляясь.-- Вы такъ и печатно выразитесь? Дѣйствительно нужно было много силы воли и самообладанія, когда чувствуешь, что все противъ тебя: дождь, вѣтеръ.
   -- Постараюсь. А вотъ позвольте васъ въ свою очередь познакомить съ моими товарищами по перу.
   Рыжеватый рецензентъ указалъ на чернаго полнаго господина и на тщедушнаго блондина.
   Тѣ подошли и пробормотали свои фамиліи.
   "Боже мой! И этихъ надо угощать, кормить ужиномъ",-- подумалъ Лагорскій съ досадой, но сдѣлалъ на лицѣ улыбку и произнесъ:
   -- Надѣюсь, господа, что вы напьетесь съ нами чайку и раздѣлите маленькую трапезу?
   Поклоны. Нѣсколько комплиментовъ но адресу талантовъ Лагорскаго и ІДуровской.
   -- Гдѣ прикажете садиться?-- спрашивалъ рыжеватый рецензентъ.
   -- Да вотъ свободный столъ. Здѣсь и сядемъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Вѣдь я не дѣлаю ужина. Мы просто закусимъ въ маленькой компаніи. Каждый выберетъ себѣ по картѣ то, что онъ желаетъ. Сейчасъ я закажу чай, закуску... Выпьемъ по малости... Вотъ и все... Я никого не приглашалъ... Развѣ подойдутъ еще двое или трое.
   -- Но не лучше-ли намъ все-таки въ отдѣльный кабинетъ?..-- предложилъ рецензентъ Кустаринъ.
   -- Нѣтъ, останемся лучше здѣсь. Иначе насъ не найдутъ тѣ двое или трое, о которыхъ я говорю. Я жду актрису Настину изъ "Карѳагена", жду моего пріятеля и вѣрнаго адъютанта Тальникова...
   Лагорскому не хотѣлось удаляться со Щуровской въ кабинетъ, дабы избѣжать могущихъ возникнуть подозрѣній, а затѣмъ сценъ ревности со стороны жены своей Копровской, Малковой и Настиной, такъ какъ онъ былъ убѣжденъ, что онѣ непремѣнно явятся въ ресторанъ.
   И точно, только что компанія усѣлась за столъ и къ нимъ подошелъ Тальниковъ, Лагорскій тотчасъ-же замѣтилъ Малкову, сидѣвшую недалеко отъ нихъ за столикомъ съ режиссеромъ Утюговымъ. Утюговъ что-то заказывалъ слугѣ, а Малкова лорнировала ихъ компанію, держа около глазъ лорнетъ на длинной черепаховой ручкѣ.
   "Отлично. Пусть устраиваетъ обсерваторію, пусть наблюдаетъ и видитъ, что у меня къ Щуровской ничего, кромѣ простыхъ товарищескихъ отношеній. Я звалъ Малкову раздѣлить компанію, она не захотѣла быть вмѣстѣ съ Щуровской... Пусть смотритъ"...-- твердилъ Лагорскій мысленно.
   Подбѣжала къ столу Настина. Она была запыхавшись.
   -- Ну, вотъ гдѣ вы!-- воскликнула она, обращаясь къ Лагорскому.-- А я-то васъ ищу, ищу повсюду! И на верандѣ искала, и въ кабинетахъ.
   -- Прошу покорно садиться, Настасья Ильинишна,-- произнесъ Лагорскій, косясь на столъ Малковой и видя, что Малкова, улыбаясь, опять наставила на нихъ свой лорнетъ на длинной ручкѣ.
   -- Сяду. Но прежде познакомьте меня...-- сказала Настина.
   Лагорскій познакомилъ ее съ Щуровской, представилъ ей рецензентовъ.
   -- А вы, говорятъ, все плачетесь на товарищей, что они противъ васъ интригуютъ,-- проговорила Настина Щуровской.-- А вы не унывайте и огрызайтесь, огрызайтесь во всю... Да... Я сама это когда-то на себѣ испытала и не унывала. Мнѣ шпильку, а я въ отвѣтъ три... На сценѣ нельзя быть рохлей, нельзя быть овцой... Василій Севастьянычъ, я не одна... Со мной кавалеръ... Нашъ карѳагенскій... Онъ былъ со мной въ ложѣ и хлопалъ вамъ. Вотъ ужъ кто хлопалъ-то вамъ! Вы его пригласите... Вотъ позвольте васъ познакомить...
   Настина обернулась и поманила стоявшаго нѣсколько въ отдаленіи пожилаго гладко-бритаго человѣка въ черной фетровой шляпѣ съ широкими полями и въ гороховаго цвѣта старомодномъ пальто крылаткѣ. Тотъ подошелъ.
   -- Дронъ Иванычъ Рубановъ, нашъ актеръ. А это Лагорскій... Лиръ, которому вы хлопали,-- отрекомендовала ихъ другъ другу Настина и, обратясь къ другимъ сидѣвшимъ за столомъ, прибавила:-- А вы ужъ сами, господа, знакомьтесь.
   Лагорскій пригласилъ и Рубанова садиться къ столу. Появилась закуска и водка. Рубановъ отыскалъ большую рюмку, сказавъ: "ужъ извините, я мелкихъ сосудовъ не люблю", выпилъ и объявилъ Лагорскому:
   -- А вѣдь мы съ вами когда-то вмѣстѣ служили... Въ Царицынѣ было... Давно ужъ это... Какъ сейчасъ помню, душили насъ все испанскимъ репертуаромъ... "Донъ Цезарь де Базанъ", "Сумасшествіе отъ любви", "Донъ Жуанъ"... Все въ трикахъ... что ни роль, то трико... А у меня, надо вамъ сказать, ноги кривыя, я актеръ больше на полушубныя роли -- ну, и намучился.
   -- Не припомню что-то... Въ Царицынѣ я игрывалъ, но васъ не припомню...-- покачалъ головой Лагорскій.
   -- Да вы вглядитесь хорошенько. Посмотрите на меня... Я тогда подъ фамиліей Стрѣшнева игралъ. Вспомните, кто тонулъ въ Волгѣ наканунѣ Ивана Купала и кого вы откачивали. Я поѣхалъ багрить щукъ...
   -- Ахъ, да, да... Теперь припоминаю!..-- воскликнулъ Лагорскій -- У васъ еще какая-то непріятная исторія съ полиціей была.
   -- Вырвалъ съ корнемъ люстру изъ потолка въ трактирѣ "Карсъ". Но я вѣдь тогда изъ патріотизма... Если помните, дѣло началось съ армянами...
   Къ Рубанову тотчасъ-же подсѣлъ Тальниковъ.
   -- Вы разсказываете, что щукъ багрили на Волгѣ. Я тоже страстный рыболовъ,-- заговорилъ онъ,-- Очень часто ѣзжу по ночамъ здѣсь ловить рыбу въ Невѣ... У меня и удочки всякія, и сѣтка-путаница есть...
   -- Господа... Будьте любезны выбирать себѣ кушанья по картѣ. Заказывайте каждый то, что онъ любитъ,-- предлагалъ Лагорскій, разсчитывая, что никто больше одной порціи при такомъ порядкѣ себѣ не закажетъ, но сейчасъ-же увидалъ, что рецензенты стали заказывать себѣ рыбу, пожарскія котлеты, спаржу или цвѣтную капусту.
   "Ну, хищники!-- подумалъ онъ.-- По три порціи на человѣка"...
   А рецензентъ Кустаринъ, пощипывая свою рыженькую бородку, ужъ подговаривался:
   -- А что, господа, не поподчуетъ-ли насъ бенефиціантъ устрицами? Хоть по парочкѣ на брата? Это такъ оживляетъ желудокъ и даетъ аппетитъ. Да бутылочку Шабли...
   -- Пожалуйста, пожалуйста, господа... заказывайте...-- отозвался любезно Лагорскій, а самъ думалъ: -- "Вотъ нахалъ-то! Вотъ прорва... Похвалить похвалитъ, ну и мзду-же какую требуетъ"!
   

LXI.

   Хотя ужинъ и не особенно длился, но Лагорскій сидѣлъ и считалъ минуты, когда все кончится. Рецензенты, выпивъ въ компаніи три бутылки вина, поднимали пустыя бутылки и смотрѣли ихъ на свѣтъ, но Лагорскій не обратилъ вниманія на этотъ фортель. Кустаринъ сталъ хвалить Шабли и заговорилъ было на тему, что винныя бутылки съ каждымъ годомъ дѣлаются все меньше и меньше, по Лагорскій и этотъ намекъ на возобновленіе бутылки пропустилъ мимо ушей, потребовалъ всѣмъ по чашкѣ кофе и сталъ смотрѣть на часы, какъ-бы давая этимъ знать, что пиръ конченъ.
   -- Торопитесь домой?-- спросилъ его черный полный рецензентъ.
   -- Усталъ нравственно и физически,-- отвѣчалъ Лагорскій, посматривая на столъ Малковой, за которымъ она все еще сидѣла съ Утюговымъ.-- Съ утра на ногахъ... А непріятностей-то сколько!
   -- Да, да... Надо дать бенефиціанту покой,-- сказала Щуровская.-- Онъ измучился, бѣдненькій.
   -- Счетъ!-- крикнулъ Лагорскій офиціанту и, чувствуя вожделѣнный конецъ, подумалъ:-- "Слава Богу, что все обошлось безъ скандала".
   -- Тогда я попрошу себѣ вмѣсто кофею бутылку пива,-- заявилъ актеръ Рубановъ.-- Богъ съ нимъ, съ этимъ кофеемъ. Дамскій напитокъ.
   -- Пожалуйста, пожалуйста,-- отвѣчалъ Лагорскій, велѣлъ подать бутылку пива и продолжалъ думать:-- "И Настенька ведетъ себя прекрасно, а Малкова что-то затаила въ себѣ, мститъ мнѣ, не участвуя въ ужинѣ и не подходя къ нашему столу, но авось сегодня и не разрѣшится открытымъ гнѣвомъ. Надо ждать что-нибудь завтра".
   -- Велите подать ужъ и коньячку къ кофе,-- проговорилъ бѣлокурый тщедушный рецензентъ.
   -- Да, да... Я велѣлъ съ коньякомъ. Намъ подадутъ и коньякъ. Мы выпьемъ по рюмочкѣ на загладку,-- кивнулъ ему Лагорскій, а мысли его въ это время перенеслись на жену.
   "Хорошо еще, что женушка не пожаловала,-- мелькало у него въ головѣ,-- а приди она, ужъ навѣрное быть-бы скандалу. Вѣдь я увѣрилъ ее, что у меня никакого ужина не будетъ, что мнѣ не до ужина при такомъ сборѣ. И вдругъ она застала-бы насъ здѣсь всѣхъ трапезующихъ! Ужъ не утерпѣла-бы. Конечно, главный ей ножъ Малкова, а Малкова не сидитъ съ нами, но для жены достаточно и Щуровской съ Настиной, чтобы ее укусила бѣшеная муха".
   -- А я вотъ сейчасъ слышалъ, что вы покидаете здѣшнюю труппу, Василій Севастьянычъ?-- спросилъ Лагорскаго Кустаринъ, пощипывая бородку.
   -- Да... Теперь это не секретъ и я могу сказать почти утвердительно,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Вѣдь мы получаемъ теперь только половину того жалованья, на которое приглашены. Новые антрепренеры вошли въ сдѣлку съ актерами, и актеры почему-то добродушно уступили. Но я не могу служить за половинное жалованье и, если завтра мнѣ не согласятся производить полностью, я уѣду на гастроли. У меня ужъ есть приглашенія.
   -- Стало быть, публика здѣсь больше и не увидитъ "Лира"?
   -- Отчего? Повторятъ. Здѣсь въ труппѣ есть актеръ на всѣ руки, и онъ вызовется замѣнить меня,-- иронически произнесъ Лагорскій.-- Онъ сегодня будетъ вамъ качучу съ какой-нибудь премированной красотой плясать, а завтра королемъ Лиромъ выступитъ.
   -- Я знаю, про кого вы говорите,-- подмигнула ему Настина.
   -- А знаете, такъ и отлично.
   Вскорѣ кофе былъ поданъ и выпитъ. Лагорскій разсчитался за ужинъ и поднялся изъ-за стола. Ему пришлось заплатить что-то около сорока рублей.
   "Пожалуй, треть сбора и пропили,-- думалось ему.-- Вотъ бенефисъ-то! Хорошо, если господа театральные репортеры прочувствуютъ это угощеніе и отдадутъ въ рецензіяхъ мнѣ должное. А если нѣтъ -- жаль будетъ брошенныхъ денегъ".
   Рецензенты поблагодарили за угощеніе и уходили. Настина и Щуровская тоже встали изъ-за стола. Лагорскій, смотря на нихъ, сказалъ:
   -- У Настасьи Ильинишны есть провожатый до дома -- Рубановъ. А ты, Мишка, проводи Клавдію Петровну,-- отнесся онъ къ Тальникову и кивнулъ на Щуровскую.
   Щуровская переминалась.
   -- Мнѣ, Василій Севастьянычъ, хотѣлось-бы еще посовѣтоваться съ вами кое-о-чемъ,-- проговорила она.
   -- Да и мнѣ нужно переговорить съ вами, Лагорскій,-- произнесла Настина.
   -- Ну, гдѣ-же теперь!-- протестовалъ Лагорскій.-- Я не могу, я не въ силахъ... Я положительно надломленъ. Завтра поговоримъ.
   -- Хорошо. Я приду къ вамъ завтра по утру,-- заявила Настина.
   -- Съ какой-же стати, милочка, по утру! По утру я долженъ быть въ кассѣ и сосчитаться съ кассиромъ по моему бенефису. Затѣмъ отправиться въ контору для переговоровъ съ антрепренерами.
   -- Когда-же я могу васъ видѣть?-- опять спросила Щуровская.-- Мнѣ очень, очень нужно посовѣтоваться съ вами насчетъ себя. Безъ васъ я не могу оставаться здѣсь въ труппѣ.
   Настина вспыхнула и подвинулась къ ней.
   -- Что такое? Отчего-же вы не можете безъ него оставаться въ труппѣ?-- быстро спросила она Щуровскую.
   -- Оттого, оттого, что онъ одинъ у меня защита, а если онъ уѣдетъ...
   -- Лагорскій, я не могу... Я должна завтра утромъ быть у васъ. Вы ждите меня...-- заговорила Настина.-- Я буду у васъ рано, передъ вашимъ уходомъ въ кассу... Но вы ждите меня.
   Лагорскій не отвѣчалъ. Онъ наблюдалъ за Малковой. Малкова все время продолжала пристально смотрѣть на нихъ, и когда они стали уходить изъ зала, она также пошла за ними слѣдомъ въ сопровожденіи Утюгова. Лагорскій съ компаніей направился къ выходнымъ дверямъ и обернулся.
   "Слѣдитъ за мной...-- подумалъ онъ.-- Ну, да пускай слѣдитъ. Она думаетъ, что Настина или Щуровская зайдутъ ко мнѣ на перепутьи... А она ворвется ко мнѣ и сдѣлаетъ имъ скандалъ... Обманется..."
   Когда они вышли на улицу, Лагорскій попрощался съ Настиной и Щуровской. Настина въ сопровожденіи актера Рубанова пошла налѣво, а Щуровская вмѣстѣ съ Тальниковымъ направо. Лагорскій остановился, сталъ скручивать папироску и пропустилъ мимо себя Малкову съ Утюговымъ.
   -- Прощайте, Вѣра Константиновна!-- крикнулъ ей Лагорскій.
   -- Прощайте,-- отвѣчала она, не остановившись.
   Она шла по направленію къ своей дачѣ и все оборачивалась, смотря на Лагорскаго.
   "Кипятъ въ ней злоба и ревность"...-- думалъ онъ, слѣдя за ней взоромъ.-- А затѣвала она кое-что, но только у ней ничего не вышло. Скоро, скоро я теперь убѣгу отъ всѣхъ этихъ дрязгъ, сценъ ревности, скандаловъ. Прощай, Вѣра Константиновна! Прощай и женушка милая, мадамъ Копровская!
   Уже совсѣмъ разсвѣло. На улицѣ былъ день бѣлый. Вдыхая въ себя свѣжій утренній воздухъ, Лагорскій медленно, шагъ за шагомъ подвигался къ себѣ домой и вскорѣ потерялъ Малкову изъ виду. Вдругъ онъ вспомнилъ, что ключъ отъ входа въ ихъ квартиру остался у Тальникова.
   "Ахъ, чортъ возьми!-- досадливо произнесъ онъ про себя.-- И здѣсь-то неудача. Удивительный сегодня день. Придется ждать, пока Тальниковъ проводитъ Щуровскую и вернется".
   Лагорскій еще болѣе замедлилъ свой ходъ. У одной изъ дачъ онъ даже присѣлъ на скамеечку, поставленную у воротъ, чтобы какъ-нибудь продлить время. Проснулись птицы. Въ дачныхъ палисадникахъ чирикали воробьи, прыгая по вѣткамъ сирени и акацій. Вылетѣли голуби на дорогу и клевали конскій навозъ. Какая-то маленькая сѣренькая птичка съ красной грудкой быстро спустилась съ дерева на дорогу, какъ-бы упала, схватила соломенку и тотчасъ-же полетѣла обратно.
   Когда Лагорскій подошелъ къ своей дачѣ, Тальниковъ уже стоялъ у воротъ ея и издали показывалъ ему ключъ. Лагорскій ускорилъ шаги, и вдругъ въ отдаленіи увидѣлъ Малкову. Она была уже безъ Утюгова, пряталась за столбъ съ вывѣской сапожника и смотрѣла въ его сторону.
   "Несчастная женщина.. -- подумалъ онъ.-- Это она наблюдаетъ, съ кѣмъ я пойду къ себѣ домой. О, ревность"!
   Онъ юркнулъ вмѣстѣ съ Тальниковымъ къ себѣ въ калитку.
   

LXII.

   Денежный результатъ бенефиса Лагорскаго былъ ничтожный. Когда на утро Лагорскій пришелъ въ кассу, кассиръ предъявилъ ему такой вечеровой расходъ, что ему пришлось только руками развести отъ удивленія. Онъ буквально былъ въ недоумѣніи.
   -- Но отчего-же у Лезгинцева вечеровой расходъ былъ меньше?-- спрашивалъ онъ про бенефисъ Чеченцева.
   -- А это ужъ новые хозяева...-- отвѣчалъ кассиръ.-- Они захотѣли ему помирволить и скинули тридцать рублей.
   "Месть за неучастіе въ проклятыхъ обѣдахъ съ музыкой. Это дѣло Павлушина. Это его дѣло",-- подумалъ Лагорскій.
   -- Сколько Вилейчикъ взялъ контрамарокъ даровыхъ мѣстъ?-- спросилъ онъ кассира.
   -- Да бралъ безъ счета. Еврейства своего всякаго онъ впускалъ много.
   -- Говорятъ, онъ по контрамаркамъ за половинную цѣну впускаетъ въ театръ жидовъ и деньги прячетъ въ свой карманъ.
   -- А это ужъ его дѣло, хозяйское. Мы не провѣряемъ.
   Кромѣ вечерового расхода, изъ валоваго сбора вычитался довольно почтенный счетъ режиссера Утюгова. И чего, чего только не было въ этомъ счетѣ! Извозчики въ цензуру, въ типографію, носильщики, посыльные, краски и кисти для подмалеванія декорацій, скипидаръ, мыло и пр.
   "И этотъ постарался отъ души услужить товарищу,-- бормоталъ себѣ подъ носъ Лагорскій, разсматривая счетъ.-- Для чего разсыльные? Для чего мыло"?-- разсуждалъ онъ.-- Билеты я разсылалъ на свой счетъ"!
   -- Вы попросите хозяевъ, можетъ быть они и вамъ что-нибудь скинутъ со счета,-- совѣтовалъ кассиръ.-- А я тутъ ничего не могу.
   -- Ну, ужъ слуга покорный. Я не Чеченцевъ и кланяться не намѣренъ. Пусть онъ лижется.
   Кромѣ того, Лагорскому предъявили въ кассѣ двѣ ложи и пять креселъ, будто-бы возвращенныхъ въ кассу изъ числа посланныхъ имъ почетнымъ лицамъ.
   Лагорскій въ сомнѣніи покачалъ головой.
   -- Такъ-ли это? Не перепутано-ли тутъ что-нибудь?-- спросилъ онъ.-- Вотъ эта ложа, нумеръ второй, положительно была занята.
   -- Да, она была занята, но въ ней сидѣли ваши...-- отвѣчалъ кассиръ.-- Госпожа Настина изъ "Карѳагена" и два ея кавалера.
   Выходя изъ кассы, Лагорскій былъ взбѣшенъ. Вычитая деньги, уплоченныя вчера за ужинъ, вычитая расходъ за прокатъ серебрянаго вѣнка, ему очистилось едва пятьдесятъ съ чѣмъ-то рублей. Скомкавъ деньги и засунувъ ихъ въ брючный карманъ, Лагорскій направился въ контору заявить, что онъ больше въ труппѣ служить не желаетъ. Сегодня утромъ, передъ тѣмъ какъ уходить въ кассу, онъ получилъ второе приглашеніе на гастроли уже изъ другого города, кромѣ Луцка, и это его нѣсколько утѣшило. Дабы не встрѣтиться у себя съ Настиной, которая обѣщала придти къ нему утромъ, онъ ушелъ изъ дома совсѣмъ рано, такъ что и касса не была еще отворена, и ему пришлось ждать кассира. Онъ разсчитывалъ, что Настина могла встрѣтиться у него съ его женой, которая теперь тоже будетъ его караулить, дабы получить деньги на Васю, и опасался при встрѣчѣ стычки между ними. Зналъ онъ, зачѣмъ онъ нуженъ и Настиной. Она непремѣнно хочетъ ѣхать съ нимъ на гастроли, вынудила даже у него обѣщаніе, и вотъ теперь хочетъ условиться о днѣ выѣзда. А у него послѣ всѣхъ этихъ женскихъ дрязгъ и сценъ ревности неодолимое желаніе вырваться на свободу одному.
   "Одно средство -- надуть. Назначить отъѣздъ, а самому уѣхать днемъ раньше. Иначе отъ нея не отбояришься. А ей написать письмо, что я ее потомъ выпишу... Ну, на зимній сезонъ выпишу, что-ли...-- разсуждалъ онъ.-- Хоть это и не благородно, она хорошій, добрый товарищъ, поднесла мнѣ вѣнокъ въ бенефисъ, но что-же дѣлать-то! Ей-ей, хочется пожить на свободѣ безъ дрязгъ, безъ сценъ ревности, безъ скандаловъ. Да я ее и выпишу, положительно потомъ выпишу. Буду хлопотать ей о мѣстѣ вмѣстѣ со мной на зимній сезонъ и выпишу. Она хоть и ревнива тоже, но все-таки куда лучше и мягче характеромъ, чѣмъ Малкова, а съ женой, такъ ужъ нѣтъ никакого и сравненія,-- рѣшилъ онъ.-- Но съ женой я кончилъ, окончательно кончилъ. Была проба сойтись вновь -- ну, и довольно".
   Такъ разсуждалъ Лагорскій, ожидая въ конторѣ Вилейчика и Павлушина, за которыми послали.
   Первымъ явился Павлушинъ. Лагорскій поздоровался съ нимъ и сказалъ:
   -- Пришелъ объявить вамъ, что служить у васъ за половинное жалованье не могу.
   -- Это только что взявши-то бенефисъ? Прекрасно!-- воскликнулъ Павлушинъ.-- Такъ всегда хорошіе люди дѣлаютъ.
   -- Ну, какой это бенефисъ! Если-бы я зналъ, что меня такъ побьютъ силы природы, я не сталъ-бы и срамиться. Такихъ бенефисовъ еще никогда не бралъ Лагорскій. Срамъ, а не бенефисъ.
   -- Не знаю-съ... У насъ все-таки продано больше десяти бутылокъ шампанскаго, рюмочная продажа во время дождика была не дурна. Кухня торговала плоховато, такъ вѣдь отъ кухни никогда барыша нѣтъ. Я считаю, что вечеръ былъ не худой.
   -- Это для васъ, а не для меня. Ну, да что объ этомъ толковать! Что съ воза упало, то пропало. А я пришелъ вамъ объявить, что больше служить не намѣренъ. Сегодня вечеромъ я не занятъ, завтра назначено у васъ повтореніе "Лира", такъ ужъ придется отмѣнить.
   Пришелъ второй директоръ -- Вилейчикъ. Лагорскій объявилъ и ему то-же самое. Тотъ сначала нѣсколько удивился, потомъ потеръ себѣ ладонью лобъ и отвѣчалъ:
   -- Знаете, это даже очень хорошаго дѣло. Двѣсти пятьдесятъ рублей останется у насъ въ карманѣ. Вы, господинъ Лагорскій, прекраснаго актеръ, но не для насъ.
   -- Именно, не для насъ. Вы намъ какъ-то не ко двору,-- перебилъ Вилейчика Павлушинъ.-- Прямо не ко двору.
   -- Вѣрно, Иванъ Петровичъ!-- продолжалъ Вялейчикъ.-- Совсѣмъ намъ не то нужно. Не Лагорскаго намъ для хорошаго торговля надо, а милаго хоръ съ красивыхъ дѣвицъ, какъ у Дарья Семеновна. Не "Лиръ" намъ надо. Что намъ "Лиръ"! Мы видѣли вчера, что такого "Лиръ"! У насъ "Лиръ", и никакого сбора нѣтъ, а у Артаева въ "Карѳагенѣ" премированнаго красавица показываютъ, и сборъ. Я вамъ даже вотъ что скажу: намъ никакого русскаго труппа не надо, никакого театръ. Только убытокъ. Намъ нужно, чтобы была маленькаго акробатка, для танцевъ и куплетовъ французскаго дѣвица съ большущіе глазы, съ улыбки и побольше трико... Намъ нужны...
   -- Ну, довольно, довольно!-- перебилъ его въ раздраженіи Лагорскій.-- Оставайтесь при вашихъ взглядахъ на искусство и замажьте свой ротъ. Этого я отъ васъ слушать не желаю! Понимаете вы: не желаю!
   -- Ахъ, Боже мой! Кто смѣетъ замазать мнѣ моего ротъ! Хочу говорить и буду. Я здѣсь хозяинъ, я здѣсь директоръ, здѣсь мои деньги!-- запальчиво отвѣчалъ Вилейчикъ.
   -- А вотъ деньги-то мнѣ позвольте. Мнѣ слѣдуетъ получить по разсчету за четыре дня но сегодняшнее число.
   -- Ничего вамъ не слѣдуетъ и ничего мы вамъ не будемъ давать изъ нашего конторъ. Мы платимъ два раза въ мѣсяцъ за каждаго пятнадцать дни... А четыре дни мы не знаемъ,-- отвѣчалъ Вилейчикъ.-- Наконецъ, вы взяли бенефисъ. Взяли бенефисъ и тотчасъ-же бѣжите! Ничего вамъ...
   Вилейчикъ махнулъ рукой.
   -- Кромѣ того, взяли на сцену вчера полъ-бутылки коньяку и апельсинъ и денегъ не заплатили,-- заявилъ Павлушинъ.
   -- За коньякъ можете вычесть изъ этихъ четырехъ дней,-- замѣтилъ Лагорскій.
   -- А сколько разъ я васъ хорошимъ краснымъ виномъ угощалъ, ухой кормилъ, селянкой! Нѣтъ, ужъ эти четыре дня вы оставьте... Никакихъ четырехъ дней... Это въ скидку...
   Лагорскій невольно улыбнулся.
   -- Ахъ, купцы, купцы! Ахъ, сквалыжники!-- покачалъ онъ головой.-- Ну, хорошо, пусть эти четыре дня пойдутъ за коньякъ и вамъ въ скидку... На чай!.. Хозяевамъ на чай отъ актера. Но знайте, что съ сегодняшняго дня я уже у васъ не служу! А для исполненія "Лира" на завтра назначайте кого-нибудь другого.
   -- Есть!-- воскликнулъ Вилейчикъ.-- У насъ есть отличнаго актеръ на "Лира".
   -- Чеченцевъ?-- ядовито улыбаясь, спросилъ Лагорскій.
   -- Да, да... Алексѣй Кузьмичъ Чеченцевъ. Онъ что хотите для насъ сыграетъ. Талантливый актеръ и услужливый человѣкъ.
   -- Ну, вамъ и карты въ руки. Прощайте.
   Павлушинъ и Вилейчикъ протянули ему руки. Лагорскій подалъ имъ свою.
   -- Вы куда-же переходите-то теперь? Неужели къ Артаеву въ "Карѳагенъ?" -- спрашивали его антрепренеры, провожая изъ конторы.
   -- Боже избави! Я ѣду въ провинцію на гастроли. Имѣю приглашеніе въ два города и буду получать въ одинъ, два дня столько, сколько не получилъ-бы у васъ въ полъ-мѣсяца,-- похвастался Лагорскій.
   -- Ну, ну, ну... что вы премированная за красоту танцовщица-испанка, что-ли?-- проговорилъ Павлушинъ.-- Нынче, батенька, только красавицы премированныя деньги и лупятъ.
   Лагорскій сверкнулъ глазами, строго взглянулъ на Павлушина, хотѣлъ его обругать, пошевелилъ губами, но ничего не сказалъ и вышелъ изъ конторы.
   

LXIII.

   Выйдя изъ конторы въ садъ, Лагорскій столкнулся съ Щуровской.
   -- Отказался. Заявилъ, что уѣзжаю!-- торжествующе сказалъ ей Лагорскій.-- Принялъ отъ владыкъ сада и театра свои довѣрительныя граматы и теперь свободенъ, какъ птица. Но какіе ослы! Боже мой, какіе ослы! Я про трактирщика Павлушина и про жида Вилейчика. Объявили мнѣ, что меня замѣнитъ въ труппѣ Лезгинцевъ. Толкуютъ, что имъ для торговли даже никакой труппы не надо. Что театральная труппа имъ только убытокъ, что имъ надо только женскіе хоры и оголенныя бабы. Теперь идетъ прославленіе испанской красавицы, на которую, будто-бы, вчера отлично торговалъ Артаевъ въ своемъ "Карѳагенѣ". Вотъ вамъ-съ... Проходимцевъ -- Лиръ. Будете играть Корделію съ Проходимцевымъ,-- закончилъ онъ.
   -- Я? Я ни съ кѣмъ не буду больше здѣсь играть Корделію,-- отрицательно покачала головой Щуровская.-- Да и вообще ничего не буду играть. Я, какъ вы, оставляю труппу и иду сейчасъ отказываться.
   Лагорскаго это нѣсколько обрадовало. Онъ видѣлъ въ этомъ возможность насолить Павлушину и Вилейчику: вотъ уже у нихъ нѣтъ и Корделіи для "Лира", но ему сдѣлалось жалко Щуровскую, что она останется безъ мѣста и безъ средствъ къ существованію, и онъ заговорилъ:
   -- Но куда-же вы дѣнетесь, моя добрѣйшая? Вѣдь у васъ нѣтъ мѣста. Чѣмъ-же вы будете жить? Подумали-ли вы объ этомъ? Вѣдь теперь у васъ все-таки хоть маленькій кусочекъ, но есть.
   -- Вотъ объ этомъ-то я и хочу съ вами посовѣтоваться, Василій Севастьянычъ... Вчера еще хотѣла, но намъ все мѣшали. Я и сейчасъ шла мимо, такъ заходила къ вамъ на квартиру, но мнѣ сказали, что вы ушли сюда. Посовѣтуйте мнѣ что-нибудь... Вы такъ добры до меня...
   Щуровская схватила его руку обѣими руками и слезливо заморгала глазами.
   -- А здѣсь я не могу, не могу безъ васъ оставаться!-- воскликнула она съ воплемъ въ голосѣ. Посовѣтуйте.
   -- Но что-же я могу вамъ совѣтовать, моя милая птичка! Я, право, не знаю...-- отвѣчалъ ей сколь можно ласковѣе Лагорскій.
   -- Я кончившая курсъ гимназистка... У меня дипломъ... Я могу давать уроки... приготовлять въ гимназіи.
   -- Вотъ ужъ это совсѣмъ не по моей спеціальности. Этого я не знаю... Но думаю, что въ Петербургѣ много такихъ кончившихъ курсъ гимназистокъ и у всѣхъ аппетиты... Трудно...
   -- Да я не въ Петербургѣ... Я гдѣ угодно... Я объ урокахъ говорю, какъ о подспорьѣ къ театральной службѣ. Вы поѣдете по провинціи... Порекомендуйте меня куда-нибудь хоть за самое ничтожное жалованье.
   По саду проходили мимо нихъ актеры и актрисы и кланялись имъ, направляясь въ театръ на репетицію. Нѣкоторые покашивались на нихъ съ легкими улыбочками и какъ-бы говорили: "вотъ голубки", потому что Щуровская все еще держала руку Лагорскаго въ своихъ рукахъ. Но тутъ она опомнилась, освободила его руку и сказала:
   -- Здѣсь неудобно разговаривать. Прохожая дорога... Пойдемте въ аллею.
   Они оставили площадку передъ верандой и направились въ боковую аллею. Аллея была темная, съ густыми деревьями, по ней днемъ никто не ходилъ. Въ ней стояло нѣсколько скамеечекъ, врытыхъ въ землю.
   Лагорскій шелъ и разсуждалъ про себя:
   "Можно объ закладъ побиться, что и эта будетъ проситься, чтобы я взялъ ее съ собой на гастроли. Она миленькая, хорошенькая, у ней прелестные испуганные глазки, какъ у серны или газели, но она стѣснитъ меня, положительно стѣснитъ! Да и не расположенъ я теперь, послѣ столькихъ передрягъ съ женщинами, обзаводиться новой дамой сердца. А это при близости къ ней будетъ неизбѣжно".
   И онъ не ошибся. Только что они вошли въ темную аллею, Щуровская осмотрѣлась по сторонамъ и со слезами бросилась къ нему на шею.
   -- Голубчикъ мой. Добрый мой, милый, возьмите меня съ собой въ провинцію!-- заговорила она.-- У меня есть деньги на дорогу. Я ни копѣйки не буду вамъ стоить. У меня есть браслетъ золотой, крестикъ и куній воротникъ... Я продамъ кое-что. Возьмите меня, ангелъ хранитель мой, возьмите. Вы поѣдете по городамъ, будете гастролировать и всегда можете устроить меня въ какую-нибудь труппу. Я на все, на все буду согласна, на самое ничтожное содержаніе, только-бы не быть здѣсь. Я не могу, окончательно не могу остаться здѣсь безъ васъ.
   Она плакала и обнимала Лагорскаго. Лагорскій хоть и предвидѣлъ эту просьбу, но не ожидалъ такой горячности со стороны Щуровской. Онъ совсѣмъ растерялся, посадилъ ее на скамейку и отвѣчалъ:
   -- Другъ мой Клавдія Петровна, вѣдь это очень рисковано, совсѣмъ рисковано для васъ. Вы поѣдете со мной, и вдругъ я не буду въ состояніи куда-нибудь пристроить васъ. Теперь лѣтній сезонъ, вторая половина іюня, гдѣ есть труппы,-- онѣ ужъ сформированы, полны.
   -- Ахъ, что вы! Не можетъ быть, чтобы вы съ вашимъ талантомъ, съ вашимъ авторитетомъ не могли пристроить меня гдѣ-нибудь. Не здѣсь, такъ тамъ... Васъ послушаютъ, ваша рекомендація будетъ сильна. Вѣдь я на ничтожное, на самое ничтожное жалованье... Гдѣ-нибудь да приткнете меня.
   -- Позвольте. Но вѣдь я и ѣду-то только въ два города. Я всего въ два города приглашенъ. Не буду-же я останавливаться въ попутныхъ городахъ, въ тѣхъ городахъ, куда меня не приглашали. Ну, не возьмутъ васъ въ тѣхъ городахъ, гдѣ я буду гастролировать -- что тогда? Вѣдь не могу-же я васъ бросить, оставить въ чужомъ городѣ. Вдумайтесь, милочка моя, хорошенько.
   -- Можете, все можете. Вы только боитесь, что я васъ стѣсню,-- не унималась просить Щуровская.-- А я вамъ вотъ что скажу: въ дорогѣ я буду вамъ нѣжная сестра, прислуга, что хотите. Распоряжайтесь мной, какъ хотите. Голубчикъ! Вы видите, какъ я васъ прошу... Сжальтесь...
   И она положила ему свою голову на грудь. Лагорскій поцѣловалъ ее, взялъ ее за руку.
   -- Какая вы, право, странная,-- выговорилъ онъ.-- Какъ новичекъ на сценѣ, вы не имѣете еще понятія о поступленіи въ театральныя труппы. Теперь скоро середина сезона, труппы сформированы, актеры и актрисы приглашены на извѣстныя роли. Ну, кто вамъ уступитъ свои роли, если-бы мнѣ и удалось васъ пристроить куда-нибудь! Вѣдь опять начнутся скандалы съ вашими соперницами. Это неизбѣжно, это вездѣ бываетъ. Да нѣтъ, я не буду въ состояніи и пристроить васъ.
   Она подняла голову и поправила сбившіеся волосы. Она уже не плакала.
   -- Не будете въ состояніи пристроить меня? Хорошо. Я не стану на это претендовать, не стану,-- твердо сказала она.-- Сдѣлайте только попытку.
   -- Но вѣдь я послѣ гастролей уѣду въ Москву, уѣду искать ангажемента на зимній сезонъ, -- пояснялъ онъ ей.
   -- Да вѣдь и я должна искать ангажемента на зиму. Ахъ, да... Вы опасаетесь, что у меня не хватитъ денегъ на поѣздку съ вами въ Москву, если вы не успѣете пристроить меня? Обѣщаю вамъ, что я жаловаться на свою судьбу не буду, останусь гдѣ-нибудь въ провинціи и займусь уроками, перепиской, чѣмъ хотите, только-бы не умереть съ голоду, только-бы...
   -- Какія дѣтскія разсужденія!-- вздохнулъ Лагорскій, перебивъ ее.-- Успокойтесь, милочка моя,-- гладилъ онъ ее по рукѣ.-- Успокойтесь и продолжайте здѣсь служить. Вѣдь вы еще не пробовали безъ меня здѣсь служить. Можетъ быть, безъ меня-то вамъ и лучше здѣсь служить будетъ. Можетъ быть, безъ меня-то и прекратятся всѣ придирки и насмѣшки. Вѣдь это все Малкова мутитъ. Изъ ревности мутитъ. Понимаете-ли: изъ ревности ко мнѣ. Вотъ извольте, я вамъ признаюсь.
   -- Нѣтъ, это дѣло рѣшенное. Я не останусь здѣсь служить,-- твердо сказала она и вырвала изъ его рукъ свою руку.-- Вы когда ѣдете?-- задала она вопросъ, немного помолчавъ.
   -- Да думаю послѣзавтра выѣхать. Чего-жъ мнѣ еще сидѣть тутъ! Меня ждутъ въ Луцкѣ. Завтра кое-что выкуплю. У меня кое-что заложено въ ломбардѣ. Прощусь и уѣду съ почтовымъ поѣздомъ,-- далъ отвѣтъ Лагорскій.-- Я такъ и Тальникову сказалъ. Вѣдь я съ нимъ ѣду.
   -- Въ Луцкъ... Послѣзавтра -- съ почтовымъ... Это по Варшавской дорогѣ... Хорошо... И я послѣзавтра выѣду съ почтовымъ поѣздомъ,-- проговорила Щуровская.-- Не безпокойтесь, не безпокойтесь, я не съ вами... Вы меня не берете, и я не съ вами. Я отдѣльно отъ васъ, а только за вами. Я даже поѣду въ третьемъ классѣ, тогда какъ вы навѣрное во второмъ.
   -- Другъ мой, не глупите. Еще разъ прошу васъ -- не глупите. Оставайтесь здѣсь служить,-- упрашивалъ ее Лагорскій,-- А я похлопочу за васъ въ провинціи, гдѣ будетъ возможно и результатъ напишу вамъ.
   -- Нѣтъ, я должна это сдѣлать, должна. Я сейчасъ иду въ контору заявить, что я больше не служу,-- стояла она на своемъ и поднялась со скамейки.
   "Вотъ навязывается-то!" -- подумалъ Лагорскій, и тутъ въ головѣ его мелькнуло:-- "Впрочемъ, она миленькая, свѣженькая, хотя и не совсѣмъ со спокойнымъ характеромъ. Жаль ее бѣдную. Взять развѣ ее? Вѣдь это меня ни къ чему не обязываетъ, сама навязывается. А то она все равно сзади потащится".
   -- Послушайте, Клавдія Петровна,-- обратился Лагорскій къ Щуровской.-- Если ужъ вы такъ твердо рѣшили не оставаться здѣсь и ѣдете за мной, то Богъ съ вами, ѣдемте вмѣстѣ.
   -- Нѣтъ! нѣтъ, я не хочу жертвъ!-- воскликнула она.-- Я одна поѣду. Я не хочу вамъ мѣшать.
   -- Но вѣдь все-же за мной поѣдете. Тогда лучше вмѣстѣ... А жертвы тутъ никакой нѣтъ. Мнѣ даже пріятнѣе съ вами. Компанія...
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Не хочу васъ стѣснять.
   -- Да какое-же тутъ стѣсненіе! Никакого стѣсненія. Я васъ предупредилъ... Указалъ на все то, что можетъ случиться... Благоразуміе заставляло меня остеречь васъ, но если ужъ вы такъ твердо рѣшились, то поѣдемъ вмѣстѣ.
   Щуровская весело взглянула ему въ глаза.
   -- Но вѣдь я не могу ѣхать во второмъ классѣ. Я должна ѣхать въ третьемъ,-- сказала она.
   -- Зачѣмъ намъ второй классъ? Какіе такіе у меня доходы? Жалованье получилъ только половинное, бенефисъ ничтожество. Наконецъ, я Тальникова на свой счетъ везу, какъ адъютанта. Идемте въ третьемъ классѣ и ѣдемте вмѣстѣ.
   -- Согласны? Совсѣмъ согласны? И не будете потомъ каяться?-- радостно воскликнула она.-- Ну, вотъ милый! Ну, вотъ хорошій! Совсѣмъ хорошій... Я такъ рада, такъ рада, что буду подъ вашей защитой! Ну, дайте, миленькій, я васъ за это поцѣлую... А потомъ побѣгу въ контору.
   И Щуровская звучно и сочно чмокнула Лагорскаго прямо въ губы, а затѣмъ быстро побѣжала отъ него по дорожкѣ аллеи по направленію къ конторѣ сада.
   

LXIV.

   Лагорскій, въ раздумьѣ и оттопыривъ нижнюю губу, стоялъ и смотрѣлъ вслѣдъ Щуровской.
   "Освобождаюсь отъ трехъ бабъ, бѣгу на свободу и самъ-же взваливаю себѣ на плечи новую обузу, четвертую бабу!-- шептали его губы.-- Дуракъ я, совсѣмъ дуракъ"!-- сказалъ онъ про себя, махнувъ рукой, и направился въ театръ на сцену проститься кое съ кѣмъ изъ товарищей, съ которыми дружилъ.
   Къ нему уже бѣжалъ навстрѣчу режиссеръ Утюговъ.
   -- Какое печальное извѣстіе!-- льстиво и наклона голову на бокъ, говорилъ онъ, подходя къ Лагорскому.-- Уѣзжаете вы отъ насъ? Я слышалъ сейчасъ отъ Вилейчика. Жалко, жалко. Послушайте, неужели вы на бенефисъ обидѣлись? Но вы сами виноваты. Не слѣдовало такъ близко назначать его, мой милѣйшій, послѣ бенефиса Чеченцева.
   -- Да ужъ слышали, слышали объ этомъ. Но ни на что я не обидѣлся, а просто не могу служить за такое ничтожное содержащіе. Ѣду на гастроли. У меня приглашенія на гастроли.
   -- Слышалъ, слышалъ. Но не скрою отъ васъ, что безъ васъ мы будемъ, какъ безъ рукъ. Сейчасъ бѣгу въ контору, передѣлать афишу на повтореніе "Лира". Чеченцевъ вызвался Лира сыграть. Но, конечно, куда-же ему будетъ до васъ! Не знаю только, кому передать его роль.
   -- Да ужъ кстати придется вамъ передать и роль Корделіи. Я слышалъ, что и Щуровская уходитъ,-- проговорилъ Лагорскій.
   -- Клавдія Петровна? Да неужели!-- воскликнулъ Утюговъ.-- Вотъ это штука! Съ вами она ѣдетъ? Съ собой вы ее везете?-- почесалъ онъ затылокъ.
   -- Никуда я ее не везу и куда она ѣдетъ, мнѣ неизвѣстно, yо она сейчасъ мнѣ сказала, что уходитъ изъ труппы. Сами, господа, виноваты, во время ея дебюта вы сдѣлали для нея прямо адъ,-- прибавилъ Лагорскій.
   -- Ахъ, батенька! Какой-же это адъ! Такіе-ли ады бываютъ. Вѣдь это ужъ всегда и всюду, когда актриса выдвигается на сценѣ. Булавочные уколы неизбѣжны, и она должна быть къ нимъ готова, если она актриса. Но нѣтъ, тутъ что-нибудь другое. Ищи мужчину...-- подмигнулъ ему Утюговъ.-- Ну, да ладно, мы ее замѣнимъ Колтовской-Амуровой.
   -- Это опереточной-то актрисой?
   -- А что-жъ изъ этого? Вѣдь на ней не будетъ налѣплено ярлыка, что она опереточная. Сыграетъ. Вѣдь не боги горшки обжигаютъ. Она актриса опытная.
   И Утюговъ побѣжалъ въ контору.
   На сценѣ Лагорскій простился съ Колотухинымъ и еще съ двумя-тремя актерами. Въ кулисахъ къ нему подошла Малкова, взяла его за руку и отвела въ сторону. Лагорскій ждалъ вспышки, но тонъ у Малковой былъ совсѣмъ другой.
   -- Я изстрадалась,-- кротко говорила она.-- Я всю ночь сегодня не спала. Зачѣмъ ты, Василій, такъ мучаешь меня! За что? Неужели два года нѣжнаго сожительства моего съ тобой не даютъ мнѣ права на лучшія съ твоей стороны отношенія ко мнѣ? Вѣдь если кто ревнуетъ, тотъ любитъ. И я по прежнему люблю тебя, Василій, люблю беззавѣтной, безкорыстной любовью. Подумай объ этомъ, Василій, передъ отъѣздомъ.
   На глазахъ Малковой были слезы. Лагорскій не могъ видѣть женскихъ слезъ при кроткомъ съ нимъ обращеніи и нѣсколько растерялся.
   -- Да что-же я сдѣлалъ-то, милушка... я кажется рѣшительно ничего не сдѣлалъ...-- заговорилъ онъ/-- Вѣдь ты шипѣла, рвала и метала, какъ говорится, во время моего бенефиса.
   -- Но эта дрянь... Не могла-же я видѣть, когда ты ей отдаешь предпочтеніе!
   -- Ахъ, оставь пожалуйста! Какое тутъ предпочтеніе! Я просто подбадривалъ ее лаской, когда вы ее грызли со всѣхъ сторонъ.
   -- Лаской... Ты самъ сознаешься. Но какая это ласка? О, я понимаю! Она вертячка, она нахалка... Я вижу...
   -- Не горячись, не горячись, Вѣруша. Ничего того не было, о чемъ ты думаешь. Даю тебѣ слово. А если я съ ней дружески и ободряюще обращался, то иначе вѣдь она и играть не могла-бы,-- успокаивалъ Малкову Лагорскій.
   -- А зачѣмъ-же вчера-то, послѣ бенефиса, когда ужъ она сыграла, ты ее пригласилъ на ужинъ и дразнилъ меня цѣлый вечеръ?
   -- Ахъ, Боже мой! Но нужно-же было хоть немножко потѣшить дѣвушку...
   -- Какая она дѣвушка!-- презрительно сморщилась Малкова.
   -- Ну, женщина. Нужно-же было потѣшить женщину за ея услугу въ бенефисъ. Она такъ старалась, такъ мучилась...-- возразилъ Лагорскій.
   -- За услугу. Ты ей больше въ сто разъ сдѣлалъ услугу, чѣмъ она тебѣ. Ты ее выдвинулъ, вытащилъ изъ ничтожества. Положимъ, что она ничтожествомъ и осталась, но все-таки... И цѣлый вечеръ вчера ты дразнилъ меня, какъ собаченку. А зачѣмъ ты пригласилъ на ужинъ эту Настину?
   -- Настина мнѣ поднесла лавровый вѣнокъ, душечка. На свои деньги поднесла.
   -- Ахъ, только ты мнѣ намекнулъ-бы, Василій, такъ я тебѣ два вѣнка поднесла-бы...-- проговорила Малкова.-- А ты меня терзалъ, на всѣхъ репетиціяхъ терзалъ. Я изстрадалась, Василій, совсѣмъ изстрадалась. Пожалѣй меня. Ты знаешь, мнѣ до того дошло, что впору все бросить здѣсь, уйти и ѣхать съ тобой безъ ангажемента, но меня обстоятельства удерживаютъ, долги... У меня кой-какой гардеробъ заложенъ. Мнѣ надо выкупить его на зимній сезонъ. Да я, можетъ быть, и брошу все!
   Она махнула рукой.
   Лагорскій испугался.
   -- Вѣруша, не дѣлай этого. Ну, зачѣмъ себя вводить въ убытки?-- заговорилъ онъ.-- Вѣдь теперь въ половинѣ сезона ты нигдѣ не достанешь мѣста. Все занято. А мы съ тобой будемъ переписываться... Я тебѣ буду писать, часто писать. Затѣмъ спишемся насчетъ зимняго сезона. Я ужъ послалъ кой-кому письма, чтобъ намъ служить вмѣстѣ. Писалъ и въ бюро въ Москву,-- вралъ онъ.
   -- Да и я писала,-- немного успокоившись, отвѣчала Малкова.-- Ты когда ѣдешь?
   Лагорскій подумалъ и сказалъ неопредѣленно:
   -- Да, право, еще не знаю, когда. Дня черезъ три. Мнѣ нужно еще булавку свою выкупить.
   -- Булавку? Ты ее заложилъ для выкупа моего паспорта. Я тебѣ отдамъ эти деньги, Василій, положительно отдамъ, когда справлюсь немножко. А когда ты ѣдешь, ты мнѣ сообщи. Я хочу проводить тебя, Василій. Кромѣ того, хочу тебѣ устроить наканунѣ маленькую отвальную.
   Лагорскій вздрогнулъ.
   -- Да не надо мнѣ, ничего не надо. Пожалуйста не безпокойся,-- быстро сказалъ онъ.-- Все вѣдь это расходы, излишніе расходы. Также лишній проѣздъ на извозчикахъ. А зачѣмъ? Дальніе проводы -- лишнія слезы. Мы такъ простимся, здѣсь простимся.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я непремѣнно хочу тебя проводить!-- стояла на своемъ Малкова.-- Ты мнѣ сообщи, когда ѣдешь и на какомъ поѣздѣ, непремѣнно сообщи. Иначе мы поссоримся, вконецъ поссоримся.
   -- Вѣра Константиновна! Гдѣ вы? Пожалуйте репетировать. Вашъ выходъ,-- подскочилъ къ Малковой помощникъ режиссера, держа въ рукѣ тетрадь.
   -- Ну, такъ послѣзавтра вечеромъ я тебѣ дѣлаю отвальную. Приходи ко мнѣ. Будетъ твой любимый сигъ съ яйцами, сморчки въ сметанѣ. Приходи. Ну, да мы еще увидимся.
   Малкова вышла изъ-за кулисы на сцену.
   Къ Лагорскому подошелъ Тальниковъ, сообщилъ ему, что и онъ заявилъ въ конторѣ о нежеланіи дольше служить въ труппѣ, и тутъ-же прибавилъ:
   -- А васъ Настина по саду ищетъ. Давеча только-что вы ушли изъ дома, она была у насъ на квартирѣ и очень разсердилась, что вы ее не подождали. Она говорила, что вы будто-бы обѣщали ее подождать.
   -- Никогда я ей ничего не обѣщалъ. Она навязывалась, но я ей не обѣщалъ,-- въ безпокойствѣ отвѣчалъ Лагорскій.-- Ты говоришь, что она въ саду? Ахъ, какъ мнѣ не хочется встрѣтиться съ ней! Я убѣгу, Тальниковъ, постараюсь какъ-нибудь пробраться по саду боковой аллеей. А ты увидишь ее, такъ сообщи ей, что я въ городъ уѣхалъ и до ночи не вернусь.
   -- Она говорила мнѣ, что ей настоятельно нужно васъ видѣть,-- сообщилъ Тальниковъ.-- Два раза говорила. Сначала я видѣлся съ ней у насъ на квартирѣ, потомъ она ушла на репетицію и вотъ теперь опять здѣсь въ саду. Оба раза говорила, что ей васъ нужно видѣть очень, очень. И разсерженная какая! Совсѣмъ и на Настину не похожа. Она говорила, что съ нами вмѣстѣ ѣдетъ въ Луцкъ.
   -- Какъ съ нами вмѣстѣ ѣдетъ!-- воскликнулъ Лагорскій, мѣняясь въ лицѣ.-- Съ какой стати? Кто ее возьметъ!
   -- Она говоритъ, что вы согласились, и спрашивала, когда мы ѣдемъ, чтобы приготовиться къ отъѣзду.
   -- И что-же ты ей сказалъ?
   -- Да что-же мнѣ сказать-то. Сказалъ, какъ вы говорили, что послѣзавтра ѣдемъ, съ почтовымъ.
   Лагорскій сжалъ кулаки.
   -- Дуракъ! Дубина...-- прошепталъ онъ.-- Вотъ ужъ прямо можно сказать, что курицынъ сынъ!
   -- За что-же вы ругаетесь, Василій Севастьянычъ.
   -- Выходи сейчасъ изъ театра, посмотри,-- не бродитъ-ли она около и сообщи мнѣ.
   Они отправились къ выходу со сцены. Тальниковъ вышелъ въ садъ, черезъ минуту вернулся и сообщилъ Лагорскому, что Настиной около театра нѣтъ.
   Лагорскій осторожно вышелъ въ садъ.
   

LXV.

   -- Что-же это такое? Какъ-же это я повезу съ собой двухъ женщинъ? И та, и другая со мной ѣдутъ,-- разсуждалъ Лагорскій, пробираясь по темной аллеѣ изъ сада "Санъ-Суси" къ себѣ домой и озирался во всѣ стороны, чтобы не встрѣтиться и съ Щуровской, и съ Настиной. Надо вразумить эту Настину, надо будетъ объяснить ей, что я не отказываюсь отъ ея сожительства, но она должна пріѣхать ко мнѣ только тогда, когда я усядусь на мѣстѣ на зимній сезонъ. Она милая женщина, зимой можно опять сойтись съ ней, но не мотаться-же съ ней по гастролямъ, переѣзжая изъ города въ городъ"!
   Кое-какъ онъ, незамѣченный ни Щуровской, ни Настиной, проскользнулъ изъ сада на дорогу. Онъ былъ до того въ волненіи, что даже вспотѣлъ. Сердце его усиленно билось. Онъ тяжело переводилъ духъ.
   "И дернула меня нелегкая согласиться, чтобы со мной ѣхала эта Щуровская!-- продолжалъ онъ разсуждать, пробираясь къ себѣ домой,-- Шалая бабенка расплакалась, поцѣловала меня, стала руки пожимать, а я и растаялъ. Не найду я такихъ шалыхъ въ провинціи, что-ли? Да ими хоть прудъ пруди въ провинціи. Расчувствовался, сердоболіе привалило. Спасать отъ чего-то, на ноги ставить. Самому-то прежде надо встать на ноги. Вторая половина іюня на дворѣ, а вѣдь я еще безъ зимняго ангажемента. Рылся, рылся въ мѣстахъ и зарылся. А тутъ еще вези съ собой Щуровскую и и ей хлопочи объ мѣстѣ. Для развлеченія себѣ ее везти? Но вѣдь это значитъ въ Тулу со своимъ самоваромъ ѣхать. Сцена омутъ, давно объ этомъ всѣ говорятъ, ну, и стало быть тутъ нужна только самопомощь. Развивай въ себѣ самопомощь, а не можешь -- уходи прочь отъ сцены. Нѣтъ, пускай Щуровская здѣсь остается, а я уѣду одинъ. Чтобы успокоить ее, напишу ей любезное письмо, напишу, что похлопочу ей о мѣстѣ въ провинціи и потомъ увѣдомлю ее о результатѣ".
   Лагорскій подошелъ къ своей дачѣ.
   "Уѣду одинъ. Уѣду завтра-же, ни съ кѣмъ изъ моихъ бабъ не простившись,-- рѣшилъ онъ и торжественно махнулъ рукой.-- Завтра утромъ уѣду. Пускай всѣ думаютъ, что я уѣзжаю послѣзавтра, а я уѣду завтра. Надо идти на обманъ, иначе отсюда одинъ не выберешься и, кромѣ того, нарвешься на большой скандалъ".
   Онъ вошелъ къ себѣ въ комнату и не зналъ, зачѣмъ онъ пришелъ.
   "Боже мой, да вѣдь жена можетъ сейчасъ явиться за деньгами для Васи,-- мелькнуло у него въ головѣ.-- Она обѣщалась сегодня быть. Опять упреки, что я плохой отецъ, слезы, брань... Нѣтъ, лучше ее не видать. Деньги я ей перешлю съ Тальниковымъ. А сегодня хоть нѣсколько часовъ подышать свободно. Поѣду въ городъ, выкуплю свою булавку, тамъ въ городѣ пообѣдаю и вернусь домой вечеромъ, когда ужъ и жена, и Настина, и Малкова будутъ заняты въ спектакляхъ.
   Лагорскій написалъ Тальникову карандашомъ записку и положилъ на столъ на видномъ мѣстѣ.
   Записка гласила:
   "Вернусь послѣ 7 часовъ вечера. Будь, Мишка, дома и жди меня".
   Затѣмъ, онъ надѣлъ пальто, шляпу, вышелъ изъ дома, передалъ ключъ отъ квартиры хозяевамъ, нанялъ попавшаго извозчика и уѣхалъ.
   Домой вернулся Лагорскій повеселѣвшій. Къ нему вернулось хорошее расположеніе духа. Въ галстукѣ красовалась его булавка съ большой жемчужиной, которой онъ такъ дорожилъ. Тальникова онъ засталъ на мѣстѣ. Тотъ набивалъ папиросы. Лагорскій привезъ съ собой бутылку коньяку, мадеры, сыру, колбасы, ветчины, ростбифа.
   -- Бѣжимъ, Мишка, бѣжимъ изъ Петербурга! завтра-же бѣжимъ! Солонъ мнѣ этотъ Петербургъ пришелся,-- сказалъ онъ Тальникову, хлопнувъ его по плечу.
   -- Какъ завтра? Вы-же вѣдь сказали, что послѣзавтра,-- удивился Тальниковъ.
   -- Ты объ этомъ никому ни полъ-слова!-- погрозилъ ему Лагорскій.-- Пусть всѣ знаютъ, что мы ѣдемъ послѣзавтра, а мы ѣдемъ завтра. Ѣдемъ одни. Никакихъ бабъ съ собой не беремъ. Уѣдемъ тайкомъ. Я и карету въ городѣ нанялъ. Она пріѣдетъ завтра утромъ рано, въ девять часовъ пріѣдетъ и отвезетъ насъ вмѣстѣ съ багажомъ на станцію желѣзной дороги.
   -- Ну, вотъ видите,-- такъ-то лучше. А то брать съ собой въ дорогу всякую женскую обузу! Мало вамъ здѣсь-то было всякихъ непріятностей отъ женскаго пола!
   -- Ну, ты не разсуждай. А сегодня въ ночь укладывайся и чтобъ къ утру быть готову. Вотъ я и провизіи набралъ съ собой въ дорогу. Коньячишка есть, мадера. А то на станціяхъ въ буфетахъ очень дорого. Буду угощать тебя, подлеца, въ пути,-- ласково прибавилъ Лагорскій.
   -- Да ужъ я заслужу, дяденька... Я Личарда вѣрный. Сами вы объ этомъ сколько разъ говаривали,-- улыбнулся Тальниковъ.
   -- Никто не былъ безъ меня?-- спросилъ его Лагорскій, раздѣваясь.
   -- Какъ никто! Мало-ли тутъ перебывало! Супруга ваша была. Малкова была. Она послѣ спектакля зайдетъ.
   Лагорскаго покоробило. Онъ опять сдѣлался сумрачнымъ.
   -- То-есть кто зайдетъ послѣ спектакля: жена или Малкова?-- спросилъ онъ.
   -- Малкова. Она говоритъ, что вы ее приглашали сегодня поужинать.
   -- Никогда я никого не звалъ сегодня ужинать! Это она вретъ. Я ее вчера приглашалъ вмѣстѣ съ нами поужинать въ ресторанѣ, но она не согласилась, фыркала и весь вечеръ какимъ-то шпіономъ просидѣла противъ насъ за отдѣльнымъ столомъ.
   -- А она утверждаетъ, что звали.
   -- Можетъ быть, какъ-нибудь обмолвился, чтобъ зашла сегодня, но на ужинъ никогда не приглашалъ,-- стоялъ на своемъ Лагорскій, поморщился и прибавилъ:-- Я не хочу ее сегодня видѣть, Мишка, надо будетъ намъ какъ-нибудь такъ устроить, чтобъ она не попала къ намъ. Вотъ что мы сдѣлаемъ: укладываться мы будемъ сейчасъ, а передъ самымъ окончаніемъ спектакля, часовъ въ одиннадцать, уляжемся спать.
   -- Позвольте... Да вѣдь она нарочно заходила, чтобъ предупредить васъ,-- замѣтилъ Тальниковъ.-- Предупредить васъ и просить, чтобы вы никуда не уходили, а были дома, ждали ее.
   -- Вотъ наказательная-то женщина!
   Лагорскій почесалъ съ досадой затылокъ и задумался.
   -- А завтра она дѣлаетъ у себя для васъ отвальную. Вечеръ дѣлаетъ. И меня звала вмѣстѣ съ вами,-- прибавилъ Тальниковъ.
   -- Объ этомъ я знаю, она мнѣ говорила. Но чортъ съ ней, съ этой отвальной! Ждать до завтра до вечера. Я горю нетерпѣніемъ удрать отсюда какъ можно скорѣй, и мы ѣдемъ завтра утромъ. Это рѣшено и подписано. А сегодня мы вотъ что сдѣлаемъ: въ одиннадцать часовъ мы ляжемъ спать и загасимъ лампу. Малкова придетъ и начнетъ стучаться -- ты проснешься и сквозь дверь скажешь ей, что мы ужъ спимъ, что я вернулся съ головной болью и легъ спать. Ну, скажешь ей, что у меня флюсъ, что-ли.
   -- Разсердится.
   -- Пускай сердится. Насчетъ этого ей не привыкать стать. А жена -- я знаю, зачѣмъ она приходила. Она приходила за деньгами на Васю.
   -- Да-съ... Она даже спросила:-- "ничего онъ мнѣ не оставилъ"?
   -- За деньгами. Только за деньгами. Съ ней у меня теперь все кончено, все порвано. А на сына ей надо оставить малую толику денегъ. Мы вотъ что сдѣлаемъ... Завтра мы, какъ поѣдемъ утромъ на вокзалъ, заѣдемъ къ ней... Мы мимо ея дачи поѣдемъ. Остановимся, ты выйдешь изъ кареты, пойдешь къ ней и передашь ей конвертикъ съ деньгами. Конвертикъ я заготовлю сегодня и ты передашь. А самъ я не хочу ее видѣть, не желаю, не могу. Она такъ ужасно дѣйствуетъ на мои нервы. Вѣдь я впередъ знаю, что она останется недовольна, денегъ ей будетъ мало, она начнетъ меня упрекать, будетъ кричать, что я скверный отецъ. Ну, скверный, я сознаюсь, но что-жъ дѣлать, если я не могу быть лучшимъ?-- сказалъ Лагорскій и спросилъ:-- Сдѣлаешь для меня это, Мишка?
   -- Да отчего-же, Василій Севастьянычъ,-- отвѣчалъ Тальниковъ.-- Только-бы она меня...
   -- Боишься, чтобы не побила тебя?-- улыбнулся Лагорскій.-- Ну, одинъ-то разъ не важное дѣло... Ты для меня долженъ это сдѣлать. Ну, потерпи, Мишка. Вѣдь я тебя везу, не зная, удастся-ли мнѣ тебя приткнуть куда-нибудь къ дѣлу. Ты думаешь, ты мнѣ дешево будешь стоить!
   -- Да я съ удовольствіемъ. Стоитъ-ли объ этомъ разговаривать! Вы мнѣ другъ и благодѣтель.
   -- Ну, хорошо, хорошо. А теперь давай чай пить и закусывать. Обѣдалъ я сегодня рано и проголодался. А потомъ до прихода Малковой начнемъ укладываться.
   Лагорскій успѣлъ уже переодѣться въ домашній костюмъ и сталъ развязывать принесенныя съ собой закуски.
   -- Постойте, постойте,-- сказалъ ему Тальниковъ.-- Въ девять часовъ еще къ вамъ обѣщала зайти Настина.
   -- Что? Какъ? Еще Настина?-- закричалъ на него Лагорскій.-- Такъ чего-же ты молчишь, дуракъ! Отчего-же ты сразу объ этомъ не сказалъ мнѣ? Только что я все уладилъ, успокоился, а ты вдругъ на прибавку: Настина! Словно дразнишь меня.
   Тальниковъ совсѣмъ опѣшилъ.
   -- Да я что-жъ... Я ничего... Чѣмъ-же я-то виноватъ, Василій Севастьянычъ?..-- оправдывался онъ.-- Она давеча утромъ была у насъ, потомъ искала васъ въ саду "Санъ-Суси". Я говорилъ вамъ объ этомъ. Вы убѣжали изъ сада и велѣли сказать ей, что уѣхали въ городъ и раньше вечера не вернетесь. Я сказалъ ей. Она стала браниться. Васъ бранила. "Мнѣ, говоритъ, до зарѣзу его видѣть нужно". Часъ назадъ опять сюда къ намъ зашла. Я говорю: "не пріѣзжалъ еще". Бранится. Не вѣритъ. Даже въ мою каморку заглянула -- не тамъ-ли вы. Назвала васъ переметной сумой и сказала, что опять зайдетъ сюда въ девять часовъ и чтобы вы ее ждали.
   -- Ну, довольно, довольно... Сказалъ и будетъ. А то завелъ шарманку и жаришь все одно и тоже...-- перебилъ его Лагорскій и задумался.
   

LXVI.

   -- Заказывать самоваръ-то, что-ли?-- спросилъ Тальниковъ Лагорскаго, въ безпокойствѣ ходившаго по комнатѣ изъ конца въ конецъ.-- Я тоже ѣсть хочу. Сегодня у меня такой обѣдъ, что хоть-бы и не обѣдъ. Ничего не хлебалъ горячаго, а только попросилъ прислугу сварить картофелю и картофель съ кильками ѣлъ, да потомъ студень изъ колбасной. Обѣды-то здѣсь дороги, а я деньги берегу для провинціи. Заказать?
   -- Постой, Мишка...-- остановилъ его Лагорскій.-- Я вотъ все соображаю, какъ-бы намъ отбояриться и отъ визита Настиной.
   -- Ну, ужъ это будетъ трудно... Она сказала такъ: "ужъ хоть ночью да укараулю его". Васъ то-есть. А глазенки у самой такъ и бѣгаютъ. Эта дама у васъ изъ кроткихъ, изъ покладистыхъ, но давеча ужасъ какъ горячилась. "Нѣтъ,-- говоритъ,-- не уѣхать ему съ Щуровской".
   -- Да откуда она знаетъ, что я согласился взять Щуровскую?
   -- Почемъ-же я знаю! Можетъ быть, ворона на хвостѣ ей извѣстіе принесла.
   Лагорскій вспыхнулъ.
   -- Ты, Мишка, вотъ что... Ты не смѣй такъ со мной разговаривать, когда я говорю съ тобой серьезно!-- строго замѣтилъ ему Лагорскій.-- Я въ безпокойствѣ, я не знаю, что предпринять, а ты такія слова... Но удивительно, какъ она узнала?.. Настина. Я Щуровской строго на строго заказалъ, чтобы она молчала.
   -- Да вѣдь у женщинъ языкъ съ дыркой... У нихъ зудъ на языкѣ. Это даже хуже, если вы строго заказали. Тутъ зудъ на языкѣ еще сильнѣе.
   -- Ты опять! Ты не унимаешься!-- закричалъ на Тальникова Лагорскій.
   -- Позвольте... Да ужъ это не шутки, Василій Севастьянычъ. Я правду.
   -- Не люблю я этого тона. Понимаешь? Не люблю, когда дѣло идетъ совсѣмъ въ серьезъ... Но теперь я рѣшилъ и Щуровскую съ собой не брать. Я ей напишу сейчасъ извинительную записку и попрошу нашу прислугу снести къ ней завтра утромъ, когда насъ уже не будетъ здѣсь. Она милая дѣвушка, но все-таки стѣснитъ меня.
   -- Да конечно-же стѣснитъ,-- согласился Тальниковъ.
   -- Несчастная, беззащитная... Но вѣдь всѣхъ беззащитныхъ не защитишь. Пускай сама выбивается. Борьба за существованіе,-- продолжалъ Лагорскій.-- Ты знаешь, что такое борьба за существованіе?
   -- Еще-бы... какъ не знать! А самоварчикъ-то все-таки позвольте приказать поставить. Ужасно съ килекъ соленыхъ пить хочется. Да поѣсть надо.
   Лагорскій съ упрекомъ посмотрѣлъ на Тальникова.
   -- Тебѣ, я вижу, Мишка, замѣшательство и трудныя минуты твоего друга и благодѣтеля безразличны. Ты глухъ къ нимъ. Я въ безпокойствѣ, не знаю, что мнѣ дѣлать, хоть изъ квартиры бѣжать, а съ тебя все это какъ съ гуся вода...
   -- Да нѣтъ-же, Василій Севастьянычъ. А только повторяю вамъ, сегодня вы отъ нея не отбояритесь. Отъ Настиной, то-есть. Надо было ее видѣть давеча... Огонь... Пожаръ. Придется ужъ вамъ ее сегодня чаемъ попоить и переговорить съ ней. Такъ даже лучше.
   -- Понимаешь ты: если она сегодня напьется съ нами чаю, она завтра уѣдетъ съ нами. А я этого не желаю,-- старался внушить Тальникову Лагорскій,-- Не желаю. Я хочу одинъ, одинъ! Совершенно одинъ! Я хочу и жажду полной свободы!-- потрясалъ онъ руками въ воздухѣ.-- Вотъ что, Мишка... Не лечь-ли намъ спать-то сейчасъ А Настина пусть стучится. Ну, проснешься ты, подойдешь къ дверямъ, скажешь, что я вернулся больной, легъ спать, что у меня флюсъ.
   -- Все равно ворвется, Василій Севастьянычъ,-- отвѣчалъ Тальниковъ.-- Я ее знаю. А лучше вы вотъ что сдѣлайте... Подвяжите вы щеку платкомъ, а сами примите Настину, разскажите ей, что больны, что ѣхать еще и послѣзавтра не можете, что будете размазывать флюсъ іодомъ. Хинину при ней примите. У меня есть облатка... Она сама будетъ видѣть, что вы больны -- ну, пожалѣетъ больного и не засидится.
   -- Да подѣйствуетъ-ли это на нее?
   Лагорскій началъ сдаваться.
   -- Еще-бы не подѣйствуетъ! Сердце-то вѣдь у нея все-таки есть. Она дамочка не злая. Но главное она будетъ видѣть, что завтра вамъ не уѣхать,-- убѣждалъ его Тальниковъ.-- Вѣдь она боится, что вы безъ нея уѣдете, уѣдете съ Щуровской.
   -- Пожалуй. Но я вотъ чего опасаюсь... Какъ-бы она совсѣмъ здѣсь у насъ не осталась,-- произнесъ Лагорскій.-- Долженъ тебѣ сказать, что она нѣсколько разъ пыталась это уже сдѣлать.
   -- Ну, вотъ... Выпроводимъ... Здѣсь ей и ночевать-то негдѣ... У насъ даже и подушекъ лишнихъ нѣтъ.
   -- А диванъ-то? А разъ она уже со своей подушкой являлась.
   -- Увидитъ, что вы больные, и уйдетъ. Я провожу ее. Вы охайте, говорите ей, что вамъ очень нездоровится, держитесь за щеку, за голову...
   -- Ну, пожалуй... Иди и вели ставить самоваръ. Примемъ Настину,-- согласился Лагорскій и сталъ подвязывать себѣ платкомъ щеку, когда-же Тальниковъ заказалъ самоваръ, онъ воскликнулъ:-- Но если она не уйдетъ отъ меня -- я ее силой вытурю вонъ! Покажу свой характеръ и выгоню! Довольно деликатности! Разрывъ, такъ разрывъ,-- храбрился онъ.-- Свобода мнѣ теперь нужна, свобода! Изъ-за свободы я на все готовъ!
   А на деревянной скрипучей лѣстницѣ уже раздались чьи-то шаги.
   -- Она... Она идетъ...-- пробормоталъ Тальниковъ.
   -- Да она-ли?-- тревожно сказалъ Лагорскій, оправляя на щекѣ платокъ и дѣлая кислое лицо.-- Поди и посмотри, не Щуровская-ли? Если Щуровская -- прямо не пускай. Говори, что меня дома нѣтъ. Эта не нахальная, эта послушаетъ и уйдетъ.
   Тальниковъ бросился къ дверямъ на лѣстницу и вернулся вмѣстѣ съ Настиной.
   -- Что-же это такое!-- говорила она крикливо, входя въ комнату.-- Вамъ совсѣмъ вѣрить нельзя! Обѣщали сегодня утромъ меня дома подождать и надули. Сказали, что будете до полудня въ конторѣ "Санъ-Суси" -- я туда бросилась -- и оттуда убѣжали. Черезъ Тальникова сказали, что къ семи часамъ вернетесь домой, я ровно въ семь была здѣсь -- и васъ опять нѣтъ. Вѣдь надо-же, наконецъ, окончательно уговориться, когда мы ѣдемъ. Я должна сдѣлать кое-какія закупки въ дорогу.
   -- Другъ мой, я сегодня цѣлый день въ хлопотахъ,-- отвѣчалъ Лагорскій, весь съежившись.-- Вѣдь и мнѣ нужно было сдѣлать кое-какія закупки. У меня ремней не было. Ремни мы растеряли, которыми вещи связывали. Утромъ въ кассѣ. Ну, ужъ и бенефисъ! Гроши. Срамъ одинъ. Потомъ въ конторѣ, ругался съ директорами... Булавку свою выкупилъ.
   -- Когда-же мы ѣдемъ? Надо знать точно, окончательно,-- перебила она его.
   -- Ничего еще не могу сказать окончательно. Видишь, простудился, захворалъ... флюсъ. Сейчасъ буду принимать хининъ. Голова болитъ, знобитъ.
   -- Хочешь, я тебя сейчасъ вылечу?-- предложила Настина.-- Если флюсъ только сейчасъ начался, его можно скоро вылечить. Надо іодомъ размазать. Пусть Тальниковъ сходитъ сейчасъ ко мнѣ за іодомъ и спроситъ у хозяйской прислуги. Баночка съ іодомъ у меня на окошкѣ стоитъ.
   -- Успокойся, милушка, сядь. Я ужъ смазалъ іодомъ. Это вѣдь во рту надо. Я ужъ смазалъ. Садись пожалуйста. Сейчасъ чай пить будемъ.
   -- Надо чаще смазывать, нѣсколько разъ смазывать, а потомъ полоскать таниномъ, квасцами,-- наставляла его Настина, усѣвшись.-- Попроси сейчасъ Тальникова сходить въ аптеку за таниномъ и квасцами.
   "Какъ ей хочется Тальникова-то удалить... Что-нибудь она хочетъ высказать, но стѣсняется при немъ",-- подумалъ Лагорскій и, слегка постонавъ, отвѣчалъ:
   -- А вотъ напьемся чаю, пойдетъ онъ тебя провожать домой и зайдетъ въ аптеку. Я пополощу на ночь, хорошо пополощу. Но самое лучшее въ подобныхъ случаяхъ покой. Я пораньше спать лягу. Согрѣю щеку.
   -- Нѣтъ, наоборотъ. Надо не согрѣвать щеку, а надо ледъ на нее положить,-- говорила Настина.
   -- Ну, ледъ, ледъ... А только прежде всего покой и постель. Сколь мнѣ ни пріятно тебя видѣть, добрая моя, но ты ужъ сегодня не засиживайся у меня я долженъ отдохнуть, мнѣ вспотѣть надо. Вотъ напьемся чайку да ты и съ Богомъ -- отправляйся.
   -- Хорошо, хорошо. Но какъ ты меня выжить-то отъ себя стараешься! Надо мной ужъ и такъ смѣются, что ты... (Настина покосилась на Тальникова). Меня поддразниваютъ. Ты знаешь вся труппа "Санъ-Суси" сегодня говоритъ, что ты съ Щуровской ѣдешь, что ты Щуровскую съ собой берешь...
   -- Что ты! что ты! Но вѣдь это была-бы обуза!-- воскликнулъ Лагорскій.-- Что я за глупецъ.
   -- Охъ, что тебѣ обуза! Была-бы новинка... Ты новинки любишь!-- упрекнула его Настина, обратилась къ Тальникову и вставила фразу:-- Простите, Михаилъ Иванычъ, что я при васъ пускаюсь въ объясненіе съ нимъ. Но я не допущу этого, Лагорскій! Не допущу! Я ей глаза выцарапаю!-- воскликнула она.
   На глазахъ Настиной были слезы.
   Прислуга внесла самоваръ.
   

LXVII.

   -- Чайку, чайку сейчасъ, Настенька,-- предлагалъ Лагорскій, держась за щеку и разыгрывая роль больного.-- Тальниковъ, заваривай скорѣй чай и выкладывай на тарелки закуски. Да брось ты набивать папиросы-то! Успѣешь!-- огрызнулся онъ на Тальникова и схватился за голову, прибавивъ:-- Въ ухо стрѣляетъ и въ головѣ какъ будто-бы кто буравомъ... По настоящему надо-бы малины на ночь напиться, чтобы въ потъ ударило.
   -- Не хочешь-ли, я тебя напою малиной? Малиной съ флердоранжемъ...-- предлагала Настина.-- Я могу послѣ чаю сходить домой за малиной и флердоранжемъ. У меня все это есть.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, душечка,-- простоналъ Лагорскій, испугавшись.-- Зачѣмъ тебѣ безпокоиться! Да и мнѣ нуженъ покой. Ты помнишь Симбирскъ? Я всегда лечился покоемъ. Улягусь, свернусь калачикомъ, закроюсь хорошенько. Ты вѣдь должна помнить по Симбирску, когда мы жили вмѣстѣ, во время болѣзни я старался всегда быть одинъ и этимъ лечился. Самый милый человѣкъ всегда былъ мнѣ въ тягость. И теперь мнѣ нужно быть наединѣ, нужно самосозерцаніе. Охъ, какъ стрѣляетъ въ ухо! А за малиной Тальниковъ сходитъ въ аптеку. Да и не нужно малины. Я выпью чаю съ коньякомъ, съ коньякомъ даже лучше. Это болѣе потогонное средство. Коньякъ у меня есть. Тальниковъ, откупори, а ты, милочка, Настюша, наливай чай. Напейся, закуси и иди съ Богомъ домой... Тальниковъ тебя проводитъ до дому.
   -- За что ты меня, Василій, гонишь!-- обидчиво сказала Настина.-- Я къ тебѣ всей душой, болѣзнь-то твою хотѣла-бы принять на себя, если-бы это было возможно, а ты гонишь меня.
   -- Не я тебя гоню, красота моя, а моя болѣзнь тебя гонитъ,-- отвѣчалъ Лагорскій,-- Ты ужъ прости.
   Настина разлила чай и стала дѣлать себѣ бутербродъ съ ветчиной.
   -- Такъ когда-же мы ѣдемъ съ тобой? Послѣзавтра во всякомъ случаѣ не ѣдемъ?-- спросила она.
   -- Какое тутъ послѣзавтра! Надо вылежаться. Хотя нужно, очень нужно торопиться...-- говорилъ Лагорскій.-- Я сегодня получилъ еще телеграмму изъ Херсона... Туда зовутъ.
   -- Ахъ, ужъ въ два мѣста! Два ангажемента.
   -- Да, въ два... Изъ Херсона просятъ тоже явиться не позже конца іюня... Съ Луцкомъ-то я списался, тамъ подождутъ. Но я жду и третье приглашеніе изъ Кишинева.
   -- Такъ гдѣ-же первыя-то гастроли: въ Луцкѣ или въ Херсонѣ?
   -- Охъ, не знаю! Не успѣлъ еще сообразить. Завтра соображу...
   Лагорскій нарочно путалъ, чтобы сбить Настину. А она сидѣла, слушала и ѣла за обѣ щеки. Онъ смотрѣлъ на нее съ завистью. Ему самому ужасно хотѣлось ѣсть, но онъ старался до конца выдержать роль больного и, прихлебывая изъ стакана чай съ коньякомъ и лимономъ, даже сообщилъ ей:
   -- Вѣдь ничего твердаго въ ротъ взять не могу. Боюсь, чтобы не разбередить.
   -- Да ужъ флюсъ, такъ какая ѣда! Бѣдняжка...-- произнесла. Настина съ участіемъ.
   Выпивъ стаканъ чаю и продолжая морщиться, Лагорскій всталъ и сказалъ:
   -- Ну, я прилягу, милая. Ужъ ты извини...
   -- Да я ухожу, ухожу. Богъ съ тобой. А узнать о твоемъ здоровьѣ я приду завтра поутру.
   -- Только, Бога ради, не рано. Дай мнѣ поспать!-- испугался Лагорскій.-- Прежде всего надо выспаться. А то я съ этимъ проклятымъ бенефисомъ буквально измучился.
   -- Ну, хорошо, хорошо. Я зайду такъ часовъ въ двѣнадцать. Не рано?
   Настина поднялась изъ-за стола и стала надѣвать на себя шляпку.
   -- Да, часу въ первомъ,-- отвѣчалъ Лагорскій.-- Если мнѣ будетъ легче, тогда и насчетъ отъѣзда мы условимся. Къ тому времени я также соображу, куда ѣхать сначала: въ Луцкъ или въ Херсонъ. Сегодня я жду телеграмму изъ Луцка. Телеграмма выяснитъ мнѣ. Ну, прощай, душечка.
   -- Прощай, Василій. Мажь ты іодомъ-то... Мажь хорошенько. Да на щеку лягъ... А потомъ компрессъ.
   Она уходила. Тальниковъ пошелъ провожать ее. Лагорскій говорилъ ему:
   -- Запри ты, Мишка, меня снаружи на ключъ. Такъ будетъ лучше. А то не прибѣжала-бы жена. А придетъ, только разстроитъ меня.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Она сегодня занята въ спектаклѣ весь вечеръ,-- сообщила Настина.-- И я должна была играть сегодня, но режиссеръ замѣнилъ меня.
   -- Да ты не отказывалась еще?-- спросилъ Лагорскій.-- Состоишь въ труппѣ?
   -- Нѣтъ, не отказывалась. Хотя я ужъ говорила съ Артаевымъ и мнѣ обѣщано. Вѣдь я подъ видомъ того, что ѣду получать наслѣдство. Онъ мнѣ сказалъ: "когда хотите, тогда и поѣзжайте". Вотъ, его ругаютъ многіе, а онъ у насъ добрый къ актерамъ. Я завтра заявляю въ контору, что уѣзжаю.
   -- Можешь даже и послѣзавтра. Прощай.
   -- Прощай.
   И Настина стала сходить съ лѣстницы. Тальниковъ сталъ запирать дверь снаружи.
   Лагорскій вбѣжалъ къ себѣ въ комнату.
   -- Отбоярился отъ одной!-- проговорилъ онъ вслухъ торжествующе и сорвалъ со щеки повязку.-- Теперь закусывать... Голоденъ какъ бродячая собака.
   И онъ началъ истреблять колбасу, ветчину, сыръ, запивая это чаемъ.
   "Повѣрила,-- думалъ онъ про Настину.-- Вотъ говорятъ, что женщины хитры. Нѣтъ, онѣ легковѣрны. Какъ-то удастся теперь отъ Малковой отдѣлаться?-- разсуждалъ онъ.-- Ахъ, если-бы удалось! Да конечно-же удастся. Съ Малковой-то я готовъ и на ссору пойти. Просто не отворимъ ей. Пусть стучится -- не отворимъ. Тальниковъ скажетъ, что я боленъ, что я сплю -- вотъ и все. Разъ вѣдь ужъ было такъ, и мы ее не впустили. Не впустимъ и теперь. Можемъ даже и спать не ложиться передъ ея приходомъ. Зачѣмъ ложиться? Можно и лампу не тушить. Лучше-же завѣсить окна, чтобъ Малкова не видала свѣта снаружи".
   И Лагорскій. стащивъ съ постели одѣяло и простыню, сталъ ими завѣшивать окна, прикрѣпляя импровизованныя занавѣски къ обоямъ булавками.
   "А Щуровскую жалко,-- мелькнуло у него въ головѣ, и ему вдругъ сдѣлалось совѣстно передъ ней.-- Отказалась, глупая, отъ мѣста и теперь останется на бобахъ. Впрочемъ, вѣдь я всячески отговаривалъ ее не бросать мѣста. Какой-бы то ни было, а все заработокъ былъ. Сама виновата,-- утѣшалъ онъ себя.-- Конечно, въ концѣ концовъ я обѣщался взять ее съ собой, но обѣщаніе это было прямо вынужденное. Она такъ приставала ко мнѣ. Напишу ей письмо, напишу самое ласковое извинительное письмо. Напишу, что первая моя забота будетъ хлопотать ей о мѣстѣ. И я въ самомъ дѣлѣ похлопочу о ней. Напишу, что обстоятельства заставили меня обмануть ее и выѣхать раньше сообщеннаго ей срока. Напишу ей, что сегодня ночью получилъ телеграмму изъ Луцка, въ которой мнѣ сообщали, что я уже стою на афишѣ, что началась уже продажа билетовъ на первую мою гастроль. Такъ и напишу. А завтра пошлю ей это письмо съ прислугой".
   Когда Тальниковъ вернулся, Лагорскій уже писалъ письмо Щуровской.
   -- А вѣдь она все-таки сомнѣвается, что поѣдетъ съ вами,-- сообщилъ Тальниковъ про Настину.-- Есть сомнѣніе. Спрашивала меня про васъ:-- "а что не надуетъ онъ меня, говоритъ, не уѣдетъ одинъ безъ меня"?
   -- Сомнѣвается? Ну, и что-жъ ты?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Разумѣется, разувѣрялъ ее, что нѣтъ, и просилъ быть спокойной. Два раза спрашивала по дорогѣ: "скажите, говоритъ, Тальниковъ, не было у него съ вами разговора, что онъ одинъ уѣдетъ"?
   -- Однако, все-таки ты ее убѣдилъ?
   -- Кажется, убѣдилъ.
   -- Ну, теперь не мѣшай мнѣ. Я буду писать письма о моемъ отъѣздѣ женѣ, Настиной, Малковой. Къ Щуровской письмо я уже кончаю,-- сказалъ Лагорскій и перо его забѣгало по бумагѣ.
   

LVIIII.

   Лагорскій продолжалъ писать прощальныя письма къ своимъ дамамъ и не безъ трепета ждалъ обѣщаннаго визита Малковой. Естественное дѣло, что волненіе мѣшало ему, и письма приходилось переписывать, дѣлать помарки, вставки, хотя содержаніе каждаго изъ нихъ было почти одно и тоже. Онъ изорвалъ нѣсколько листиковъ почтовой бумаги, изорвалъ даже два конверта, ибо на одномъ, надписывая имя жены, назвалъ ее по ошибкѣ вмѣсто Надежды Настасьей Дмитріевной, а на конвертѣ Настасьи Настиной сдѣлалъ громадный чернильный кляксъ. Но ожидаемая Малкова помиловала почему-то Лагорскаго, какъ онъ самъ выражался, и не нанесла ему въ эту ночь визита. Перевалило за полночь, было около часу ночи, а Малкова еще не стучалась къ и ему въ дверь. Онъ сталъ успокаиваться и нѣсколько даже просіялъ.
   -- Не придетъ, должно быть, Вѣра-то Константиновна, сказалъ онъ Тальникову, улыбаясь.
   -- Гдѣ придти! Она кончаетъ въ театрѣ въ началѣ двѣнадцатаго,-- отвѣчалъ тотъ.-- Что-нибудь задержало.
   -- Что-же ее можетъ задержать? Просто такъ помиловала.
   -- А то прихворнула или на что-нибудь раскапризилась,-- прибавилъ Тальниковъ, укладывая въ чемоданъ вещи.-- Теперь надо ждать завтра. Какъ-бы не нагрянула завтра утромъ.
   -- Уѣдемъ. Раньте ея уѣдемъ. Фю-ю-ю! И ищи насъ...-- свистнулъ Лагорскій.-- Вѣдь какъ-бы рано она ни пришла -- все это будетъ десять часовъ утра, а мы уѣдемъ куда раньше! Лучше на станціи желѣзной дороги посидимъ до поѣзда. Да завтра-то хоть-бы она и застала насъ -- скандала никакого не сдѣлаетъ. Вѣдь мы ѣдемъ одни, безъ дамъ, ни Настиной, ни Щуровской не беремъ, а сама Малкова со мной не напрашивается.
   -- Написали письма-то?
   -- Написалъ. Четыре письма написалъ.
   -- Очень ужъ у васъ дамъ-то много!-- проговорилъ Тальниковъ.
   Лагорскій махнулъ рукой и тяжело вздохнулъ.
   -- Не совѣтую тебѣ, Мишка, никогда съ бабами связываться,-- произнесъ онъ.-- Бѣда, чистая бѣда...
   -- Да я что-жъ... Я знаю... Я понимаю... Конечно-же одному лучше. Вотъ мнѣ и никакихъ писемъ разсылать не надо. Уѣзжаю я -- и не дрожитъ у меня душа, какъ овечій хвостъ. Самъ я себѣ господинъ.
   -- Не бахвалься, не бахвалься,-- остановилъ его Лагорскій и взялъ письма въ руки.-- Вотъ четыре письма. Три изъ нихъ -- Малковой, Настиной и Щуровской, мы передадимъ при отъѣздѣ хозяйской прислугѣ. Дамъ я ей рубль на прощанье и поручу разнести эти письма послѣ нашего отъѣзда, спустя такъ часа два... А четвертое къ женѣ, ты заѣдешь и передашь ея горничной, когда мы будемъ проѣзжать мимо ея дачи, на желѣзную дорогу. Въ это письмо я вкладываю десятирублевый золотой на сына Васю.
   -- Охъ, боюсь!-- вздохнулъ Тальниковъ.-- Въ какое вы меня дѣло-то втравляете, Василій Севастьянычъ,-- повелъ онъ плечами.-- Самая строгая дама. Прямо на меня обрушится.
   -- Чудакъ-человѣкъ, да она въ это время спать будетъ. Я велѣлъ каретѣ пріѣхать въ восемь утра, а когда ты станешь заносить Копровской письмо, будетъ только еще девятый часъ. Я самъ-бы подалъ письмо, но меня сейчасъ начнетъ горничная ея о чемъ-нибудь разспрашивать. Вася можетъ выскочить... Онъ встаетъ рано. Ты-же подашь горничной письмо -- и вонъ... А я буду ждать тебя въ каретѣ. Тебѣ удобнѣе.
   -- Хорошо-съ...-- согласился Тальниковъ.
   -- Во всѣхъ четырехъ письмахъ я прощаюсь и сообщаю, что уѣзжаю такъ спѣшно и внезапно потому, что сегодня ночью получилъ телеграмму, что въ телеграммѣ мнѣ сообщаютъ, что я уже стою на афишѣ, что билеты уже впередъ распроданы и меня умоляютъ ѣхать немедленно,-- продолжалъ Лагорскій.-- Кажется, причина уважительная? Какъ ты думаешь?
   -- Конечно-же...
   -- Письма ко всѣмъ самыя ласковыя. Настиной сообщаю, что спишусь съ ней насчетъ зимняго сезона... То-же сообщаю и Малковой... Вѣдь та и другая хотятъ служить со мной вмѣстѣ.
   -- Понимаю-съ. Только какъ-же вы съ ними съ обѣими-то?
   -- О, до зимняго сезона еще далеко!-- махнулъ рукой Лагорскій.-- Мало-ли что пишешь! Мнѣ только-бы успокоить ихъ.
   -- Вѣдь и Щуровская, кажется, тоже просится служить съ вами вмѣстѣ?-- спросилъ Тальниковъ.
   -- И она взбуторажилась. Возьми я ее подъ свою защиту. Знаю я, что эта защита-то значитъ! И Настину я то-же взялъ подъ свою защиту.
   -- Помню-съ... какъ-же... Все помню. На моихъ глазахъ...
   -- Ну, вотъ и эта... и Щуровская... Положимъ, она миленькая, свѣженькая бабочка, и глазки у ней пріятные, такіе удивленные... Но нѣтъ, довольно! Довольно съ бабами...
   -- Само собой довольно, Василій Севастьянычъ... Поживите на свободѣ,-- поддакивалъ Лагорскому Тальниковъ.
   -- Да вотъ такъ и дѣлаю... Характеръ у Щуровской спокойный, это видно... Я опытенъ въ этомъ дѣлѣ... Но все-таки довольно обузы... Хочу безъ обузы...
   -- И очень хорошо дѣлаете.
   -- Щуровскую я прошу, чтобы она сообщила мнѣ свой адресъ. Вѣдь она кончаетъ въ "Санъ-Суси" и навѣрное куда-нибудь перейдетъ. Ее я прошу сообщить адресъ и говорю, что буду переписываться съ ней, похлопочу ей о мѣстѣ. Въ самомъ дѣлѣ, я постараюсь въ провинціи порекомендовать ее кому-нибудь! Вѣдь ее совсѣмъ не знаютъ. Она новичокъ, а талантливая.
   -- Еще-бы... Корделію доложила на отличку,-- сказалъ Тальниковъ.-- Жалко только, что мѣсто-то она свое здѣсь оставила. Все-таки, кусокъ хлѣба былъ.
   -- Да вѣдь я отговаривалъ ее отъ этого, всячески отговаривалъ, но ничего не подѣлаешь,-- проговорилъ въ свое оправданіе Лагорскій.-- "Не могу, не могу" -- ну, и закусила удила, поставила на своемъ. Да она не пропадетъ, она окончившая курсъ гимназистка, дѣвушка съ дипломомъ. Будетъ приготовлять дѣвченокъ и мальчишекъ для поступленія осенью въ гимназіи,-- прибавилъ онъ.
   -- Напрасно вы адресъ-то свой ей сообщаете, Василій Севастьянычъ. Пріѣхать къ вамъ можетъ.
   -- Нѣтъ, Щуровская не нахальна. Эта не пріѣдетъ. А вотъ Настенька Настина -- отъ нея станется. Но съ ней я схитрилъ. Въ письмѣ я не говорю ей, изъ какого города я получилъ телеграмму и куда я ѣду сначала: въ Луцкъ или въ Херсонъ. И это ее собьетъ. Ну, да Настенька-то если-бы и пріѣхала -- бѣда не велика. Она человѣкъ походный,-- закончилъ Лагорскій и сказалъ Тальникову:-- Ну, давай, Мишка, ложиться спать. Теперь спать можно спокойно. Малкова ужъ не придетъ.
   Онъ отшпилилъ съ оконъ свои одѣяло и простыню и сталъ устраивать себѣ постель.
   Ложась въ постель, Лагорскій подмигнулъ Тальникову и весело проговорилъ:
   -- Выпьемъ, Мишка, по рюмкѣ коньяку за побѣду надъ бабами. На сонъ грядущій это хорошо.
   -- Я, Василій Севастьянынъ, готовъ. Я съ удовольствіемъ. Дѣйствительно, вы одержали большую побѣду.
   Тальниковъ налилъ Лагорскому въ серебряный стаканчикъ коньяку, а послѣ него и самъ выпилъ.
   Засыпая Лагорскій, думалъ:
   "Но что завтра будетъ! Что завтра будетъ, когда онѣ получатъ мои письма! Какое количество разъ призовется мое имя, уснащенное разными прилагательными! И главное злобу-то, злобу-то свою имъ будетъ не на комъ выместить. Лагорскій ау! Лагорскій уѣхалъ"!
   Лагорскій спалъ тревожно. Ему снились жена, Настина и Малкова. Всѣ онѣ будто-бы ѣхали съ нимъ на гастроли и угрожали ему чѣмъ-то. Малкову онъ видѣлъ выходящею изъ платянаго шкафа, стоящаго въ его комнатѣ. Она будто вышла оттуда, трагически захохотала и объявила: "все слышала, всѣ твои помыслы теперь извѣстны и ужъ никуда ты отъ меня не скроешься".
   Лагорскій проснулся. Онъ былъ въ поту. Сердце его усиленно билось.
   Въ наружную дверь кто-то стучалъ. За дверью слышенъ былъ женскій голосъ.
   "Боже мой! Неужели это Малкова? Не помиловала-таки. И во снѣ, и на яву",-- тревожно думалъ Лагорскій и крикнулъ Тальникову:
   -- Мишка! Бѣда! Кто-то изъ дамъ стучится!
   

LXIX.

   Появился совсѣмъ уже одѣтый по дорожному Тальниковъ. Онъ былъ съ сумкой черезъ плечо и даже почему-то въ высокихъ сапогахъ, въ которыхъ онъ обыкновенно ѣздилъ ловить рыбу.
   -- Не безпокойтесь, Василій Севастьянычъ,-- проговорилъ онъ Лагорскому.-- Это хозяйская прислуга снизу. Она пришла сказать, что за нами извозчичья карета пріѣхала.
   Лагорскій вскочилъ съ постели.
   -- Карета? Ну, слава Богу! А я ужъ думалъ, что насъ перехватываетъ кто-нибудь изъ дамъ,-- сказалъ онъ, протирая заспанные глаза.-- Скорѣй, Мишка, скорѣй... Сбирайся! Какъ только я одѣнусь, умоюсь, сейчасъ и поѣдемъ.
   Онъ поспѣшно сталъ одѣваться, суетился, надѣлъ носки, сунулъ правую ногу въ лѣвый сапогъ и выругался.
   -- Не торопитесь. Дамы теперь не перехватятъ. Всего только восемь часовъ. Онѣ спятъ еще,-- успокаивалъ его Тальниковъ.
   -- Ну, не скажи. Малкова иногда встаетъ и въ семь утра. А теперь она къ тому-же и лечится. Какія-то воды пьетъ по утрамъ отъ полноты, что-ли.
   Лагорскій бросился къ умывальному тазу и началъ поспѣшно умываться.
   -- Бриться развѣ не будете?-- спросилъ Тальниковъ.-- Вѣдь и вчера не брились.
   -- Какое тутъ бритье! До бритья-ли! Скорѣй, скорѣй... Связывай скорѣй въ ремни мою подушку и одѣяло да и на вокзалъ...-- торопилъ его Лагорскій, плескаясь водой.-- Твои-то вещи связаны?
   -- Все, все связано. Я вѣдь часъ назадъ всталъ и все приготовилъ. Вотъ только чайную посуду уложить. Но у меня мѣсто въ корзинкѣ приготовлено. Какъ только напьемся чаю...
   -- Какой тутъ чай, дуракъ! Никакого чаю. До чаю-ли тутъ! Все это мы сдѣлаемъ на вокзалѣ. Прибирай посуду, укладывай ее.
   -- Я самоваръ заказалъ.
   -- Откажешь. Что намъ на желѣзной-то дорогѣ дѣлать? Вѣдь намъ около трехъ часовъ придется поѣзда ждать. Въ вокзалѣ и чаю напьёмся, въ вокзалѣ и закусимъ. Тамъ выбриться можно. Ахъ, если-бы Богъ помогъ уѣхать безъ задержки!
   Лагорскій поспѣшно вытиралъ лицо и руки полотенцемъ. Тальниковъ связывалъ въ ремни его подушку и одѣяло.
   Вошла прислуга -- растрепанная баба и внесла кипящій самоваръ.
   -- Не надо намъ, милая, ничего не надо,-- сказалъ ей Лагорскій.-- Мы сейчасъ уѣзжаемъ. Безъ чаю уѣзжаемъ. Съ хозяевами я вчера за квартиру разсчитался, а вотъ тебѣ рубль за труды. Получай. Но за это ты должна отнести три письмеца тѣмъ дамамъ, которыя сюда приходили и которыхъ ты видѣла у меня. Вотъ письма. Всѣ дамы живутъ тутъ недалеко, по близости. Пойдешь въ лавку за провизіей и снеси. Сдѣлаешь?
   -- Все сдѣлаю, баринъ, будьте покойны.
   На столъ звякнулъ серебряный рубль и были выложены письма. Баба забрала ихъ.
   -- Тутъ и курчавой вашей? Блондинки съ кудерьками?-- спросила она и прибавила: -- Я знаю, гдѣ она живетъ. Хорошая барынька. Два раза мнѣ по пятіалтынничку дала. Тамъ около нея крендель золотой виситъ.
   -- Да, да... И курчавой, гдѣ крендель,-- отвѣчалъ Лагорскій, понявъ, что дѣло идетъ о Малковой.-- А другая рядомъ съ ней живетъ.
   -- Маханькая, кругленькая, что шляпка съ перомъ? Знаю, приглядѣлась. А сказать имъ ничего не надо?
   -- Ничего, ничего. Даже пожалуйста не болтай, ничего не болтай,-- предостерегъ бабу Лагорскій.-- А третья живетъ надъ желѣзной лавкой, гдѣ гвозди и сковороды продаютъ.
   -- Знаю. Найду.
   Баба, захвативъ письма, стала уходить.
   -- Да ты не сейчасъ письма-то неси, а послѣ нашего отъѣзда,-- остановилъ ее Лагорскій.-- А теперь помоги намъ вытащить наши вещи въ карету.
   Лагорскій былъ уже совсѣмъ одѣтъ. Тальниковъ успѣлъ уложить чайную посуду, бутылки съ виномъ и закуски.
   -- Вѣнокъ лавровый возьмете съ собой, что Настина вамъ поднесла?-- кивнулъ Тальниковъ на висѣвшій на стѣнѣ вѣнокъ.
   -- Только ленты, только ленты. Ленты могутъ пригодиться для другого вѣнка. На нихъ ни числа, ни города не отпечатано. А вѣнокъ вотъ ей подари...-- кивнулъ Лагорскій въ свою очередь на бабу.-- Онъ ей въ щи пригодится. Лавровый листъ хорошій, душистый. Вотъ тебѣ, матушка, лавровый листъ щи хозяевамъ заправлять. И покупать не надо,-- обратился онъ къ бабѣ.
   Черезъ нѣсколько минутъ они выходили изъ квартиры, выносили вещи и садились въ карету. Извозчикъ тоже помогалъ имъ вытаскивать дорожные мѣшки, корзинки, узлы и чемоданы.
   Вскорѣ они, заваленные въ каретѣ вещами, тронулись и направились на желѣзнодорожный вокзалъ.
   -- Теперь только завезти письмо къ моей женѣ. Ты, Тальниковъ, передашь, а я останусь сидѣть въ каретѣ,-- сказалъ Лагорскій.
   Не безъ трепета подъѣзжалъ онъ къ дачѣ Копровской.
   "А вдругъ какъ не спитъ, проснулась уже и встала?-- думалъ онъ.-- Вѣдь выскочитъ, подбѣжитъ къ каретѣ и начнетъ упрекать и бранить меня, что далъ на сына всего только десять рублей. Но если разсчитать, то сколько десятирублевокъ и пятирублевокъ я передавалъ!" -- разсуждалъ онъ.
   Вотъ и дача Копровской. Остановились около дачи. На верхнемъ балконѣ никого не было видно. Балконная дверь была завѣшана зеленой шелковой юбкой.
   "Спитъ",-- мелькнуло въ головѣ у Лагорскаго и онъ облегченно вздохнулъ.
   Тальниковъ понесъ отдавать письмо. Минуты черезъ двѣ онъ вернулся, поспѣшно выбѣжавъ за ворота.
   -- Ѣдемте, Василій Севастьянычъ! Ѣдемте скорѣй! Надежда Дмитріевна вставши! Изругали меня. Бѣгутъ къ вамъ...-- бормоталъ Тальниковъ, подбѣгая къ каретѣ.
   Но не успѣлъ онъ сѣсть въ карету, какъ балконная дверь наверху отворилась и на балконѣ появилась растрепанная Копровская. Она была даже безъ ночной кофточки, въ одной юбкѣ, уже на балконѣ накидывала на себя суконный сѣрый платокъ.
   -- Василій! Гдѣ ты?-- кричала она.-- Что-же это за безстыдство! Ты ѣдешь, не простившись даже съ сыномъ. Хорошъ отецъ! Прекрасный папенька! И наконецъ, зачѣмъ-же ты надулъ меня, сказавъ, что ты уѣзжаешь позже! Василій! Да выгляни-же ты! Выдь изъ кареты!
   -- Влѣзай, Тальниковъ! Влѣзай скорѣй!-- бормоталъ Лагорскій, забившись въ уголъ кареты и не отвѣчая на слова жены.
   -- Послушай!-- продолжала Копровская, возвышая голосъ съ балкона.-- Что-же ты молчишь и спрятался! Тогда погоди, я къ тебѣ сойду. Мнѣ десять рублей на сына мало! Вѣдь это-же свинство, мерзость, бросить сыну какіе-то десять рублей, какъ послѣднему щенку!
   Но Тальниковъ уже усѣлся въ карету, Лагорскій захлопнулъ дверцу и крикнулъ извозчику:-- "Пошелъ! Погоняй скорѣй!" -- Карета уѣзжала.
   -- Василій! Что-жъ это такое! Вѣдь это-же подло такъ уѣзжать!-- доносилось въ догонку имъ съ балкона.
   -- Ядовитая женщина...-- произнесъ въ каретѣ Тальниковъ.
   Лагорскій ничего не отвѣтилъ. Его упрекала совѣсть.
   "А вѣдь съ сыномъ-то надо было проститься какъ слѣдуетъ. Онъ ни въ чемъ не виноватъ,-- мелькало у него въ головѣ.-- Слѣдовало-бы вчера вызвать его ко мнѣ или такъ постараться увидать его, проститься и приласкать немножко. Но она, она, жена! Она вѣдь не дала-бы мнѣ покоя"!
   Когда карета выѣхала на Каменноостровскій проспектъ, у Лагорскаго какъ-бы тяжелый камень свалился съ сердца. Онъ повеселѣлъ.
   -- Ну, слава Богу! Теперь ужъ все кончилось и я на свободѣ. Убѣжали ловко мы съ тобой, Мишка. Закутимъ теперь! На станціи сейчасъ-же отпразднуемъ побѣду!-- шутливо сказалъ онъ Тальникову.-- Знаешь-ли, что мы сдѣлали? Вѣдь мы прошли сквозь ущелье, со всѣхъ сторонъ окруженное непріятелемъ. Да... Это такъ... Вотъ что мы сдѣлали. Правду я говорю?
   Въ отвѣтъ на это Тальниковъ только захихикалъ.
   

LXX.

   Выѣхали на Невскій. На душѣ Лагорскаго дѣлалось все легче и легче. Онъ сталъ насвистывать какой-то мотивъ, весело смотрѣлъ по сторонамъ и читалъ вывѣски магазиновъ. Въ окнѣ часовыхъ дѣлъ мастера на громадныхъ часахъ онъ увидалъ, что только еще безъ четверти девять.
   -- Часовъ около трехъ намъ придется на вокзалѣ путаться въ ожиданіи поѣзда,-- замѣтилъ онъ Тальникову.
   Тальниковъ посмотрѣлъ на него и произнесъ:
   -- Мнѣ все думается, Василій Севастьянычъ, не бросилась-бы за нами на вокзалъ-то ваша супруга Надежда Дмитріевна...
   -- Зачѣмъ?-- спросилъ Лагорскій.
   -- Васъ проводить и доругаться. Ну, и денегъ еще попросить въ прибавку.
   -- Не думаю,-- отрицательно покачалъ головой Лагорскій.-- Нѣтъ, нѣтъ, она не поѣдетъ. Ей нельзя. У ней сегодня утромъ репетиція. Мнѣ Настина сказывала, что у нихъ въ "Карѳагенѣ" идетъ новая пьеса и жена играетъ главную роль.
   -- Да что репетиція! Разсвирѣпѣла, такъ и про репетицію забудетъ. Опять-же деньги... Но главное, она не доругалась, да и вы не показались передъ ней. Вѣдь вы даже не выглянули изъ кареты. Ну, ей и досадно, что весь ея зарядъ даромъ пропалъ.
   -- Брось! Оставь... И наконецъ, какое ты имѣешь право такъ говорить объ ней! Дуракъ!-- строго сказалъ ему Лагорскій.-- Это я могу, а не ты. Чтобъ не слыхалъ я больше такихъ выраженій! Она все-таки жена мнѣ. Слышишь?
   Тальниковъ умолкъ, весь съежился и отвернулся, боясь смотрѣть на Лагорскаго.
   Такъ проѣхали они съ полъ-версты. Лагорскому стало жалко его. Дабы смягчить свой рѣзкій тонъ, онъ, подъѣзжая къ вокзалу, хлопнулъ Тальникова по плечу и заговорилъ:
   -- А хорошо, Мишка, что ты не женатъ! Умница. И не женись, Мишка.
   Нѣсколько ободренный Тальниковъ опять захихикалъ.
   -- Да я женатъ, Василій Севастьянычъ,-- произнесъ онъ.
   Лагорскій удивленно выпучилъ глаза.
   -- Когда? Какъ? Что ты врешь!-- воскликнулъ онъ.
   -- Истинно, женатъ, Василій Севастьянычъ... Хоть побожиться, такъ женатъ.
   -- Законнымъ бракомъ?
   -- Законнымъ бракомъ. Вѣнчанные мы.
   -- Что-жъ ты мнѣ никогда объ этомъ не говорилъ, дуракъ?
   -- Что-жъ говорить-то... Не приходилось, такъ и не говорилъ. Я шесть лѣтъ уже женатъ. Постойте... Такъ-ли? Да, шесть лѣтъ, седьмой годъ пошелъ.
   -- Гдѣ-жъ твоя жена?
   -- А кто-жъ ее знаетъ! Даже и извѣстій никакихъ не имѣю. Мы только полгода и жили-то вмѣстѣ. Потомъ стали вздорить. Она меня разъ ударила зонтикомъ. Я тоже не остался въ долгу. Слезы... Жаловалась полиціймейстеру, потомъ мировому -- я и выдалъ ей отдѣльный паспортъ на жительство,-- разсказывалъ Тальниковъ.
   -- Удивилъ ты меня, Мишка,-- проговорилъ Лагорскій.-- А я тебя всегда считалъ холостымъ. Считалъ холостымъ и хвалилъ тебя въ душѣ. Поразилъ, буквально поразилъ, что женатъ... Кто-жъ она такая? Актриса?
   -- Актриса, Василій Севастьянычъ, актриса Задунайцева и даже хорошая актриса.
   -- Ну, ужъ была-бы хорошая, такъ мы-бы слышали о ней. Гдѣ-жъ она теперь играетъ?
   -- А право не знаю-съ. Года три тому назадъ играла въ Астрахани... Товарищи сказывали. А теперь, рѣшительно не знаю. Играла зиму, кажется, и въ Кишиневѣ. Но ужъ давно это...
   -- Что-же у нея ребенокъ отъ тебя есть, что-ли?
   -- И этого не знаю... Можетъ быть и есть, но она мнѣ ничего объ этомъ не писала. Какъ разъѣхались мы, такъ ничего и не писали другъ другу.
   -- Странно...-- покачалъ головой Лагорскій и опять спросилъ:-- А когда вы расходились и ты ей выдалъ паспортъ, такъ она къ кому-нибудь другому перешла? Былъ у ней кто-нибудь?
   -- И этого не знаю, Василій Севастьянычъ,-- отвѣчалъ Тальниковъ.-- Конечно-же, кто-нибудь былъ. Молодая женщина, красивая... Богъ съ ней!
   Тальниковъ махнулъ рукой.
   Карета подъѣзжала къ вокзалу. Подбѣжали носильщики съ бляхами, въ передникахъ и на ходу отворяли двери.
   -- Мы на почтовый... два большихъ чемодана въ багажъ, а остальныя мѣста пока въ буфетъ. Мы закусывать будемъ,-- сказалъ имъ Лагорскій.-- Когда касса будетъ открыта, придите за деньгами на билеты.
   Лагорскій разсчитался за карету и вмѣстѣ съ Тальниковымъ направился въ буфетъ. Тѣснота въ вокзалѣ была страшная. Отправлялся пассажирскій поѣздъ. Было много пассажировъ и много провожатыхъ. Въ буфетѣ Лагорскій заказалъ кофе, заказалъ закусокъ, заказалъ двѣ телячьи котлеты.
   -- Такъ ты женатъ,-- сказалъ онъ Тальникову и расхохотался.-- Но какъ-же я тебя всегда считалъ холостымъ? Это удивительно! Впрочемъ, у тебя и лицо холостое, совсѣмъ холостое,-- прибавилъ онъ.
   Послѣ наскоро выпитаго кофе Лагорскій хлопнулъ Тальникова по плечу и опять произнесъ:
   -- Двое женатыхъ сидятъ, и оба свободны, какъ мухи. Нѣтъ, я-то, я-то какъ отбоярился отъ всѣхъ своихъ дамъ! Даже и самому не вѣрится. Знаешь что, Мишка? Финансы мои не важны и хотѣлъ я ради экономіи ѣхать въ третьемъ классѣ и ужъ только подъѣзжая къ Луцку, за одну, двѣ станціи пересѣсть въ первый классъ, но теперь ради такого полнаго освобожденія отъ бабъ поѣдемъ во второмъ. Ужъ куда ни шло! Лучше я на чемъ нибудь другомъ съэкономлю.
   Онъ торжествовалъ.
   Немного погодя, они принялись закусывать. Закусывали долго. Выпили по нѣскольку рюмокъ водки. Затѣмъ стали ѣсть котлеты. Затѣмъ пили лимонадъ съ коньякомъ. Лагорскій дѣлался все оживленнѣе и оживленнѣе. Онъ опять нѣсколько разъ повторялъ:
   -- Тальниковъ женатъ. Мишка Тальниковъ женатъ, но въ разъѣздѣ съ женой. Вотъ ужъ никому-бы не повѣрилъ!
   А время шло медленно. До поѣзда все еще было далеко. Лагорскому не хотѣлось ужъ больше ничего ни пить, ни ѣсть, хотя передъ нимъ стояла корзиночка иностранныхъ вишенъ, которую онъ купилъ себѣ въ дорогу. Отъ нечего дѣлать онъ сталъ пробѣгать афиши садовыхъ театровъ, вздѣтыя на палку. Передъ нимъ такъ и пестрѣли имена, отчества и фамиліи разныхъ звѣздъ и знаменитостей, произведшихъ себя въ звѣзды и знаменитости.
   "Въ бенефисъ знаменитой артистки Настасьи Степановны"...-- мелькало у него передъ глазами -- "при благосклонномъ участіи извѣстной Евгеніи Емельяновны... Представлена будетъ неподражаемая, всемирно извѣстная оперетка"....
   -- Фу, ты, пропасть!-- сказалъ онъ.-- Смѣются надъ рекламами провинціальныхъ афишъ, а сами въ столицахъ-то что дѣлаютъ! Нѣтъ, столицы теперь перехвастали своими афишами провинцію!
   -- Куда провинціи до столицы!-- согласился Тальниковъ.-- Какъ до звѣзды небесной далеко.
   -- Вѣрно, вѣрно, Мишка. Читаешь иногда петербургскую садовую афишу и даже стыдно дѣлается. Да вотъ, давай перебирать...
   И Лагорскій сталъ выхватывать на выдержку изъ афишъ попадавшіяся фразы самовосхваленія:
   -- "Гастроль единственной феноменальной оперной дивы... съ участіемъ любимицы публики знаменитой американки красавицы... а также всемірно извѣстной, премированной на конкурсѣ женской красоты въ Вѣнѣ, знаменитой мулатки... прозванной лучезарная звѣзда Востока... Выходъ новой опереточной дивы... Единственная въ своемъ родѣ, неподражаемая... внѣ конкурренціи... прозванная индійскимъ соловьемъ...". Ну, это все въ саду... садовыя фиглярки,-- замѣтилъ Лагорскій.-- А вотъ и театръ, настоящій театръ. "Панургово стадо", оперетка въ трехъ дѣйствіяхъ... А затѣмъ...". Слушай, слушай, Тальниковъ... "Въ заключеніе стадо живыхъ барановъ на полѣ при лунномъ освѣщеніи". Каково? Нѣтъ, дальше ужъ идти нельзя!
   И Лагорскій съ негодованіемъ отбросилъ отъ себя на диванъ афиши.
   Черезъ полчаса пришелъ носильщикъ.
   -- Во второй классъ вамъ два билета? Касса открыта,-- доложилъ онъ.-- Пожалуйте деньги на билеты. Надо по нимъ ваши вещи въ багажъ сдавать.
   Лагорскій передалъ ему деньги за билеты на мѣста и за багажъ.
   -- Ѣдемъ, Мишка, ѣдемъ! Черезъ двадцать пять минутъ помчимся. Одни ѣдемъ!-- торжествующе подмигнулъ онъ Тальникову.
   Еще черезъ десять минутъ носильщикъ вернулся съ билетами и квитанціей на багажъ и повелъ Лагорскаго и Тальникова садиться въ вагонъ, нагрузивъ на себя ихъ ручной багажъ. Тащилъ кое-какія вещи и Тальниковъ. Лагорскій важно выступалъ сзади и покуривалъ папиросу-самокрутку, вправленную въ янтарный мундштукъ. Видъ его былъ довольный. Онъ слегка потиралъ начинавшую вылѣзать щетинку на небритомъ два дня подбородкѣ.
   Носильщикъ посадилъ ихъ въ вагонъ на мѣста, разсовалъ ихъ вещи на полки въ сѣтки и поклонился, пожелавъ счастливаго пути. Лагорскій щедро всыпалъ ему въ руки нѣсколько мелочи.
   До отправленія поѣзда оставалось еще нѣсколько минутъ. Въ вагонѣ было душно и жарко и Лагорскій и Тальниковъ вышли на платформу подышать свѣжимъ воздухомъ. Они стояли около тормаза своего вагона и курили. Запоздавшіе пассажиры все еще прибывали, заглядывали въ окна вагоновъ, вскакивая на тормаза.
   Вдругъ Лагорскій услышалъ сзади себя рѣзкій и нѣсколько картавый женскій голосъ, кричавшій:
   -- Да вотъ они! Вотъ они! Сюда! Сюда, носильщикъ! Я ихъ нашла!
   Лагорскій обернулся и вздрогнулъ; вздрогнулъ и какъ-бы остолбенѣлъ за нѣсколько секундъ, а затѣмъ тихо шепнулъ Тальникову:
   -- Сор-р-рвалось!
   Къ нему подбѣгала запыхавшаяся и раскраснѣвшаяся Настенька Настина. Шляпка ея съ большимъ перомъ сбилась на затылокъ, глазки были влажны и чуть не плакали. Сзади ея носильщикъ тащилъ цѣлый ворохъ картонокъ, бауловъ, корзинокъ и свертковъ.
   -- И не стыдно это вамъ!-- кричала Настина Лагорскому.-- Назначаете отъѣздъ черезъ три дня, а сами уѣзжаете сегодня. И когда предупреждаете? Въ день отъѣзда. Хорошо, что у меня было все собрано и уложено заранѣе, и я кой-какъ успѣла за вами. Да и здѣсь-то ищу, ищу и не могу найти въ поѣздѣ. Безстыдникъ, совсѣмъ безстыдникъ!-- разразилась она въ негодованіи и тяжело дыша отъ усталости,-- Въ которомъ вагонѣ вы помѣстились?
   Лагорскій, молча, указалъ на вагонъ.
   Настина вскочила на тормазъ вагона. Носильщикъ послѣдовалъ за ней.
   Тальниковъ, ошалѣвшій отъ неожиданной встрѣчи, хотѣлъ что-то сказать Лагорскому, но раздался третій звонокъ и пришлось садиться въ вагонъ.
   Черезъ минуту поѣздъ, пыхтя паровозомъ, тронулся.

КОНЕЦЪ.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru