Лейкин Николай Александрович
Наши за границей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.98*25  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых, в Париж и обратно.

  

Н. А. Лейкинъ.

НАШИ ЗАГРАНИЦЕЙ

ЮМОРИСТИЧЕСКОЕ ОПИСАНІЕ ПОѢЗДКИ СУПРУГОВЪ.

Николая Ивановича и Глафиры Семеновны

ИВАНОВЫХЪ,

ВЪ ПАРИЖЪ И ОБРАТНО.

ИЗДАНІЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Высочайше утв. Т-ство "Печатня С. П. Яковлева". 2-я Рожд. ул., д. No 7.

НАШИ ЗАГРАНИЦЕЙ.

  

I.

  
   Переѣхали русскую границу. Показался прусскій орелъ, изображенный на щитѣ, прибитомъ къ столбу. Поѣздъ подъѣхалъ къ станціонному зданію. Русскіе кондукторы въ послѣдній разъ отворили двери вагоновъ. Послышалась нѣмецкая рѣчь. Стояли два откормленные нѣмца въ черныхъ военныхъ плащахъ съ множествомъ пуговицъ по правую и по лѣвую сторону груди и въ каскахъ со штыками. "Ейдкуненъ"! возгласилъ кто-то, проглатывая слова. Виднѣлись вывѣски со стрѣлами и съ надписями: "Herrn", "Damen". Пассажиры стали снимать съ полокъ ручной багажъ и начали выходить изъ вагоновъ. Въ числѣ ихъ были и молодой купецъ съ женой, купеческое происхожденіе котораго сказывалось въ каждой складкѣ, въ каждомъ движеніи, хотя онъ и былъ одѣтъ по послѣдней модѣ. Прежде всего онъ ударилъ себя ладонью по дну шляпы котелкомъ и сказалъ женѣ:
   -- Ну-съ, Глафира Семеновна, пріѣхали въ заграницу. Теперь слѣдуетъ намъ свое образованіе доказывать. Сажайте иностранныя слова! Сажайте безъ всякихъ стѣсненіевъ. Жарьте во всю.
   Молодая супруга, одѣтая тоже по послѣдней модѣ, смутилась и покраснѣла.
   -- А какая это земля? -- спросила она.
   -- Знамо дѣло -- Нѣметчина. Нѣмецъ всегда на границѣ стоитъ. Помимо нѣмца ни въ какую чужую землю не проѣдешь. Забирайте свою подушку-то. Мнѣ три не протащить сквозь двери. А насчетъ саквояжей мы носильщика крикнемъ. Какъ носильщикъ-то на нѣмецкій манеръ?
   -- Я, Николай Ивановичъ, не знаю. Насъ этимъ словамъ въ пансіонѣ не обучали. Да и вообще я по-нѣмецки очень плохо... Когда учитель-нѣмецъ приходилъ, то у меня всегда зубы болѣли.
   -- Какъ-же это такъ... А говорили, что обучались.
   -- Я и обучалась, а только комнатныя слова знаю. Вотъ ежели что въ комнатѣ или съ кѣмъ поздороваться и спросить о погодѣ...
   -- Странно... самъ-же я слышалъ, какъ вы стихи читали на иностранномъ діалектѣ.
   -- То по-французски. Вотъ ежели по-французски придется, то я больше знаю.
   -- Какъ тутъ въ нѣмецкой землѣ по-французски! Здѣсь за французскій языкъ въ участокъ могутъ сволочь. Нѣмецъ страхъ какъ француза не любитъ. Ему французъ -- что тараканъ во щахъ. Эй, носильщикъ! -- кричитъ купецъ.-- Гутъ моргенъ... Какъ васъ?.. Комензи... Наши чемоданы. Брингензи... Саквояжи...
   -- Вотъ видишь, ты и самъ нѣмецкія слова знаешь.
   -- Десять-то словъ! На этомъ не много уѣдешь. Хмельнаго я самъ допрошу по-нѣмецки, потому хмельныя слова я знаю, а остальныя ни въ зубъ. Эй, херъ носильщикъ! Херъ -- это по по-ихнему господинъ. Поучтивѣе, такъ, можетъ, лучше... Херъ носильщикъ! Нейдетъ, подлецъ! Въ другой вагонъ проперъ. Неужто самому придется переть?.. Вытаскивай подушки, а я саквояжи... Тащи! Чего-же стала?
   -- Да видишь, главная подушка не пролѣзаетъ. Надо по одной штукѣ...
   -- И къ чему только ты три подушки съ собой забрала!
   -- Да я не могу на одной спать. Голова затекаетъ и наконецъ, вѣдь, не знаешь, куда ѣдешь. Можетъ быть, тамъ и вовсе безъ подушекъ...
   -- Брось подушки. Давай, я ихъ вытащу... Ну, пропихивай сзади, пропихивай... Вотъ такъ... Вѣдь таможня здѣсь. Не стали-бы нѣмцы подушки распарывать и искать въ нихъ? Вѣдь цѣлыя перины мы притащили. Не сочли-бы за мѣшки съ товаромъ. Хоть сказать имъ, что это подушки. Какъ подушки-то по-нѣмецки?
   -- Не знаю.
   -- Здравствуйте! А сейчасъ хвасталась, что всѣ комнатныя слова знаешь. Вѣдь подушка -- комнатное слово.
   -- Знала, да забыла. И чего вы на меня сердитесь. Вѣдь вы и сами не знаете!
   -- Я другое дѣло. Я спеціалистъ по хмельнымъ словамъ. Вотъ въ буфетѣ я въ лучшемъ видѣ... "Биръ-тринкенъ... Шнапсъ-тринкенъ... Зейдель... фляше... бутербродъ"... и, наконецъ, я въ пансіонѣ не обучался. Нѣмецкимъ словамъ я выучился у нѣмцевъ-колонистовъ, которые пріѣзжаютъ къ намъ въ лавку веревки, парусину и гвозди покупать. "Ейнъ, цвей, дрей, фиръ, фиръ рубль, цванцигъ копекенъ". Считать по-нѣмецки тебѣ что угодно высчитаю, а другихъ я словъ не знаю. Ну, постой тутъ около подушекъ, а я саквояжи вытащу. Эй, херъ носильщикъ! Нумеръ ейнъ ундъ цванцигъ. Комензи! -- снова началъ кричать купецъ и манить носильщика.
   Носильщикъ, наконецъ, подошелъ, взялъ вещи и понесъ ихъ. Купецъ и его супруга тащили подушки, зонтики, пледъ и ватное стеганое одѣяло.
   -- Sollamt... jeßt ist Sollamt... Rotter haben Sie Herr? -- спрашивалъ носильщикъ купца.
   -- Чортъ его знаетъ, что онъ бормочетъ! -- воскликнулъ купецъ. -- Глафира Семеновна, понимаешь? -- обратился онъ къ женѣ.
   -- Да должно быть на чай проситъ. Дай ему,-- отвѣчала та. -- Ну, народъ! Даже двугривеннаго не хотятъ повѣрить и впередъ деньги требуютъ. Бери, бери... Вотъ три гривенника. Не надувать сюда пріѣхали. Мы въ Петербургѣ въ полномъ довѣріи. У меня по банкамъ на полтораста тысячъ векселей гуляетъ...
   Носильщикъ денегъ не бралъ и говорилъ:
   -- Nacher, nacher werden Sie sahien...
   -- Глаша! Не беретъ. Неужто двухъ пятіалтынныхъ мало? -- недоумѣвалъ купецъ. -- Иль, можетъ быть, ему нѣмецкія деньги надо?
   -- Да конечно-же онъ нѣмецкія деньги требуетъ.
   -- Дейчъ гельдъ хочешь? Дейчъ надо размѣнять. Гдѣ тутъ мѣняльная лавка? Надо размѣнять. Понимаешь? Ничего не понимаетъ. Глаша! да скажи ему по-нѣмецки, какъ васъ учили. Чего ты стыдишься-то! Ну, какъ по-нѣмецки мѣняльная лавка? Сади!
   -- Ахъ, Боже мой! Ну, что ты ко мнѣ пристаешь-то!
   -- Ничего не знаетъ! А еще у мадамы училась.
   -- Мѣняльную лавку вы найдете въ вокзалѣ. Тамъ еврей вамъ и размѣняетъ,-- послышалось сзади по-русски.
   Говорилъ какой-то господинъ въ войлочной дорожной шапочкѣ. Купецъ обернулся и сказалъ: -- Мерси васъ... Удивительно какъ трудно безъ нѣмецкаго языка... Ничего не понимаютъ, Будьте добры сказать этой колбасѣ, что онъ на чай въ лучшемъ видѣ получитъ, какъ только я размѣняю русскія деньги. Ну, вотъ... Еще мерси васъ.. извиняйте.. А какъ по-нѣмецки мѣняльная лавка, чтобы я могъ спросить?
   -- Вексельбуде... Но еврей, который будетъ мѣнять вамъ деньги, говоритъ по-русски.
   -- Анкоръ мерси васъ... Вексельбуде, вексельбуде,-- твердилъ купецъ. -- Запомни, Глаша, какъ мѣняльная лавка называется, а то я, впопыхахъ-то, могу забыть. Вексельбуде, вексельбуде.
   У дверей въ вокзалѣ стояли прусскіе жандармы и таможенные чиновники отбирали паспорты и пропускали пассажировъ по очереди.
   -- Эхъ, слѣдовало-бы захватить съ собой въ дорогу Карла Адамыча для нѣмецкаго языка,-- говорилъ купецъ. -- Онъ хоть пропойный человѣкъ, а все-таки съ языкомъ. Пріодѣть-бы его въ мое старое пальтишко, такъ онъ и совсѣмъ-бы за барина сошелъ. Только вѣдь дорога да выпивка, а ѣстъ онъ самые пустяки. Положительно слѣдовало бы его взять, и въ лучшемъ-бы видѣ онъ по-нѣмецки бормоталъ.
   -- Такъ отчего-же не взялъ? сказала жена.
   -- А не сама-ли ты говорила, что я съ нимъ съ кругу сбиться могу? Я на твое образованіе надѣялся, думалъ, что ежели ужъ у мадамы въ пансіонѣ училась и нѣмецкіе стихи знаешь, такъ какъ-же нѣмецкихъ-то словъ не знать; а ты даже безъ того понятія, какъ подушка по-нѣмецки называется.
   -- Тебѣ вѣдь сказано, что я политичныя слова знаю, а подушка развѣ политичное слово.
   -- Врешь! Ты даже сейчасъ хвасталась, что комнатныя слова знаешь.
   -- Фу, какъ ты мнѣ надоѣлъ! Вотъ возьму да на зло тебѣ и заплачу.
   -- Да плачь. Чортъ съ тобой!
   Жена слезливо заморгала глазами. Купецъ проталкивалъ ее впередъ.
   -- Пассъ! -- возгласилъ жандармъ и загородилъ ей дорогу.
   -- Глаша! Что онъ говоритъ? Чего ему нужно?-- спрашивалъ у жены купецъ.
   -- Отстань. Ничего не знаю.
   -- Пассъ! -- повторилъ жандармъ и протянулъ руку.
   -- Ну, вотъ извольте видѣть, словно онъ будто въ винтъ играетъ: пассъ, да пассъ.
   -- Отдайте свой паспортъ. Онъ паспортъ требуетъ,-- сказалъ кто-то по-русски.
   -- Паспортъ? Ну, такъ такъ-бы и говорилъ, а то -- пассъ да пассъ... Вотъ паспортъ.
   Купецъ отдалъ паспортъ и проскользнулъ сквозь двери. Жену задержали и тоже требовали паспортъ.
   -- Глаша! Чего-жъ ты?.. Иди сюда... Глафира Семеновна! Чего ты стала? -- кричалъ купецъ.
   -- Да не пускаютъ. Вонъ онъ руки распространяетъ,-- отвѣчала та.-- Пустите-же меня! -- раздраженно рванулась она.
   -- Пассъ! -- возвысилъ голосъ жандармъ.
   -- Да вѣдь я отдалъ ейный паспортъ. Жена при мужѣ.. Жена въ моемъ паспортѣ... Паспортъ у насъ общій... Это жена моя... Послушайте, херъ... Такъ не дѣлается... Это безобразіе... Ейнъ паспортъ. Ейнъ паспортъ на цвей,-- возмущался купецъ.
   -- Я жена его... Я фрау, фрау... А онъ мужъ... Это мой мари... монъ мари...-- бормотала жена.
   Наконецъ ее пропустили.
   -- Ну, народъ! -- восклицалъ купецъ.-- Ни одного слова по-русски... А еще, говорятъ, образованные нѣмцы! Говорятъ, куда ни плюнь, вездѣ университетъ или академія наукъ. Гдѣ-же тутъ образованіе, спрашивается?! Тьфу, чтобы вамъ сдохнуть!
   Купецъ плюнулъ.
  

II.

  
   Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, запыхавшіеся и раскраснѣвшіеся, сидѣли уже въ прусскомъ вагонѣ. Передъ ними стоялъ нѣмецъ-носильщикъ и ждалъ подачки за принесенные въ вагонъ мѣшки и подушки. Николай Ивановичъ держалъ на ладони горсть прусскихъ серебряныхъ монетъ, перебиралъ ихъ другой рукой и рѣшительно недоумѣвалъ, какую монету дать носильщику за услугу.
   -- Разбери, что это за деньги! -- бормоталъ онъ.-- Однѣ будто-бы полтинники, а другія, которыя побольше, такъ тоже до нашего рубля не хватаютъ! Потомъ мелочь... На однѣхъ монетахъ помѣчено, что десять, на другихъ стоитъ цифирь пятьдесятъ, а обѣ монетки одной величины.
   -- Да дай ему вотъ въ родѣ полтины-то! -- сказала Глафира Семеновна.
   -- Сшутила! Давать по полтинѣ, такъ тоже раздаешься. Эдакъ и требухи не хватитъ.
   -- Ну, дай маленькихъ монетъ штучки три.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что онѣ разныя. Однѣ въ десять, другія въ пятьдесятъ, а величина одна. Да и чего тутъ десять, чего пятьдесятъ? Бѣда съ чужими деньгами!
   Онъ взялъ три монетки по десяти пфенниговъ и подалъ носильщику. Тотъ скривилъ лицо и подбросилъ монетки на ладони.
   -- Неужто мало? Вѣдь я три гривенника даю,-- воскликнулъ Николай Ивановичъ и далъ еще десять пфенниговъ.
   Носильщикъ плюнулъ, отвернулся и, не приподнявъ шапки, отошелъ отъ вагона.
   -- Вотъ такъ нѣмецкая морда! Сорокъ ихнихъ копѣекъ даю, а онъ и этимъ недоволенъ. Да у насъ-то за сорокъ копѣекъ носильщики въ поясъ кланяются! -- продолжалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ.
   -- А почемъ ты знаешь, можетъ быть, ихнія копѣйки-то меньше? -- сказала та и прибавила:-- Ну, да что объ этомъ толковать! Хорошо, что ужъ въ вагоны-то усѣлись. Только, въ тѣ-ли мы вагоны сѣли? Не уѣхать-бы куда въ другое мѣсто, вмѣсто Берлина-то?
   -- Песъ ихъ знаетъ! Каждому встрѣчному и поперечному только и твердилъ, что Берлинъ, Берлинъ и Берлинъ. Всѣ тыкали перстами въ этотъ вагонъ.
   Николай Ивановичъ высунулся изъ окна вагона и крикнулъ:
   -- Эй! херъ кондукторъ! Берлинъ здѣсь?
   -- О, jai mein Herr, Berlin.
   -- Слышишь? Около русской границы и то по-нѣмецки. Хоть-бы одна каналья сказала какое-нибудь слово по-русски, кромѣ жида-мѣнялы.
   -- Ну, вотъ съ жидами и будемъ разговаривать. Вѣдь ужъ жиды навѣрное вездѣ есть.
   -- Да неужто ты, Глашенька, окромя комнатныхъ словъ, никакого разговора не знаешь?
   -- Про ѣду знаю.
   -- Ну, слава Богу, хоть про ѣду-то. По крайней мѣрѣ, голодомъ не насидимся. Ты про ѣду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мѣрѣ, поняла-ли, что нѣмецъ въ таможнѣ при допросѣ-то спрашивалъ?
   -- Да онъ только про чай да про табакъ съ папиросами и спрашивалъ. Te, табакъ, папиросъ...
   -- Ну, это-то и я понялъ. А онъ еще что-то спрашивалъ.
   -- Ничего не спрашивалъ. Спрашивалъ про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу,-- продолжала жена.-- Думаю, ну какъ полѣзетъ въ платьѣ щупать.
   -- А гдѣ у тебя чай съ папиросами?
   -- Въ турнюрѣ. Два фунта чаю и пятьсотъ штукъ папиросъ для тебя.
   -- Вотъ за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и съ чаемъ, и съ папиросами. А то Федоръ Кирилычъ вернулся изъ-за границы, такъ сказывалъ что папиросы ихнія на манеръ какъ-бы изъ капустнаго листа, а чай такъ брандахлыстъ какой-то. Вотъ пиво здѣсь -- уму помраченье. Я сейчасъ пару кружекъ опрокинулъ -- прелесть. Бутерброды съ колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.
   -- Колбасная-то колбасная, да кто ихъ знаетъ, изъ чего они свои колбасы дѣлаютъ. Можетъ быть, изъ кошекъ да изъ собакъ. Нѣтъ, я ихъ бутербродовъ ѣсть не стану. Я своихъ булокъ захватила и у меня сыръ есть, икра.
   -- Нельзя-же, душечка, совсѣмъ не ѣсть.
   -- Колбасу? Ни за что на свѣтѣ! Да и вообще не стану ѣсть ничего, кромѣ котлеты или бифштекса. У нихъ, говорятъ, супъ изъ рыбьей чешуи, изъ яичной скорлупы и изъ сельдяныхъ головъ варится.
   -- Ну?!..
   -- Я отъ многихъ слышала. Даже въ газетахъ читала. А нашъ жилецъ-нѣмецъ настройщикъ, что въ папенькиномъ домѣ живетъ... Образованный нѣмецъ, а что онъ ѣстъ вмѣсто супа? Разболтаетъ въ пивѣ корки чернаго хлѣба, положитъ туда яйцо, сваритъ, вотъ и супъ. Намъ ихняя кухарка разсказывала. "Они, говоритъ, за обѣ щеки ѣдятъ, а мнѣ въ глотку не идетъ. Я, говоритъ, кофейными переварками съ ситникомъ въ тѣ дни питаюсь". Я и рыбу у нихъ въ Нѣметчинѣ ѣсть не буду.
   -- Рыбу-то отчего? Вѣдь ужъ рыба все рыба.
   -- Боюсь, какъ-бы вмѣсто рыбы змѣи не подали. Они и змѣй ѣдятъ, и лягушекъ.
   -- Это французы.
   -- И французы, и нѣмцы. Нѣмцы еще хуже. Я сама видѣла, какъ настройщицкая нѣмка въ корзинкѣ угря на обѣдъ съ рынка тащила.
   -- Такъ угря-же, а не змѣю.
   -- Та-же змѣя, только водяная. Нѣтъ, я у нихъ ни рыбы, ни колбасы, ни супу -- ни за что на свѣтѣ... Бифштексъ, котлета, булки. Пироги буду ѣсть, и то только съ капустой. Яйца буду ѣсть. Тутъ ужъ, по крайней мѣрѣ, видишь, что ѣшь настоящее.
   -- У нихъ и яйца поддѣльныя есть.
   -- Да что ты! Какъ-же это такъ яйца поддѣлать?
   -- Въ искусственной алебастровой скорлупѣ, а внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читалъ, что поддѣлываютъ.
   -- Тьфу, тьфу! Кофей буду пить съ булками.
   -- И кофей поддѣльный. Тутъ и жареный горохъ, и рожь, и цикорій.
   -- Ну, это все-таки не поганое.
   -- А масла у нихъ настоящаго и нѣтъ. Все маргаринъ. Вѣдь мы съ нихъ примѣръ-то взяли. Да еще изъ чего маргаринъ-то...
   -- Не разсказывай, не разсказывай!..-- замахала руками жена.-- А то я и ничего жаренаго ѣсть не стану.
   Поѣздъ тихо тронулся.
   -- По нѣмецкой землѣ ѣдемъ. Въ царство пива и колбасы насъ везутъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
  

III.

  
   Поѣздъ стрѣлой мчался отъ Эйдкунена по направленію къ Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительныя станціи, останавливаясь только на одну или двѣ минуты передъ главными станціями. Передъ окнами вагоновъ мелькали, какъ въ калейдоскопѣ, каменныя деревеньки съ фруктовыми садами около домиковъ, гладкіе, какъ языкомъ вылизанные, скошенные луга и поля, вычищенныя и даже выметенныя рощицы съ подсаженными рядами молодыми деревцами, утрамбованныя проселочныя дорожки, пересѣкающія подъ мостами желѣзнодорожное полотно. На одной изъ такихъ дорогъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна увидала повозку, которую везли двѣ собаки, и даже воскликнули отъ удивленія.
   -- Смотри-ка, Глаша, на собакахъ бочку везутъ. Вотъ народъ-то!
   -- Вижу, вижу. Бѣдные псы! Даже языки выставили, до того имъ тяжело. Я мужчина идетъ сзади, руки въ карманы и трубку куритъ. Стало быть, здѣсь нѣтъ общества скотскаго покровительства?
   -- Стало быть, нѣтъ, а то-бы ужъ членъ общества сейчасъ этой самой трубкѣ награжденіе по затылку сдѣлалъ; какое ты имѣешь собственное право скота мучить! Ну, народъ! Собаку, и вдругъ въ телѣжку запречь! Поди-ка, выдумай кто другой, кромѣ нѣмца! У насъ это происшествіе только въ циркѣ, какъ фокусъ показывается, а здѣсь, извольте видѣть, на работѣ... Правду говорятъ, что нѣмецъ хитеръ, обезьяну выдумалъ.
   -- Да, можетъ быть, и это какой-нибудь поярецъ или акробатъ съ учеными собаками по дворамъ шляющійся.
   -- Нѣтъ. Тогда съ какой-же стати у него бочка на телѣжкѣ и корзина съ капустой? Просто это отъ бѣдности. Лошадь кормить нечѣмъ -- ну, и ухищряются на собакахъ... Вонъ и еще на собакахъ... Солому везутъ. Какъ ихъ на котахъ не угораздитъ возить!
   -- Погоди. Можетъ быть, и запряженныхъ котовъ увидимъ.
   И опять чистенькія деревеньки съ черепичными крышами на домахъ, съ маленькими огородиками между домовъ, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстриженной, а въ этихъ огородахъ женщины въ соломенныхъ шляпкахъ съ лентами, копающіяся въ грядахъ.
   -- Смотри-ка, смотри-ка: въ шляпкахъ, и на огородахъ работаютъ!-- удивлялась Глафира Семеновна. -- Да неужели это нѣмецкія деревенскія бабы?
   -- Должно быть, что бабы. Карлъ Адамычъ сказывалъ, что у нихъ деревенскія бабы въ деревняхъ даже на фортепіанахъ играютъ, а по праздникамъ себѣ мороженое стряпаютъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Мороженое? Да что ты! А какъ-же у насъ разсказываютъ, что нѣмцы и нѣмки съ голоду къ намъ въ Россію ѣдутъ? Вѣдь ужъ ежели мороженое...
   -- Положимъ, что отъ мороженаго въ брюхѣ еще больше заурчитъ, ежели его одного нажраться. Да нѣтъ, не можетъ быть, чтобы съ голоду... Какой тутъ голодъ, ежели въ деревняхъ -- вотъ ужъ сколько времени ѣдемъ -- ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенныхъ крышъ не видать. Просто-на-просто нѣмецъ къ намъ ѣдетъ на легкую работу. Здѣсь онъ гряды копаетъ, а у насъ пріѣдетъ -- сейчасъ ему мѣсто управляющаго въ имѣніи... Здѣсь бандуристъ какой-нибудь и.по трактирамъ за пятаки да за гривенники играетъ, а къ намъ пріѣдетъ -- настройщикъ и сейчасъ ему по полтора рубля за настройку фортепіанъ платятъ.
   И опять нѣмки въ шляпкахъ и съ граблями. На этотъ разъ онѣ стояли около пожелтѣвшаго дуба. Одна нѣмка сбивала граблями съ вѣтвей дуба желтый листъ, а другая сгребала этотъ листъ въ кучки, запасая матеріалъ для листовой земли.
   -- И на что имъ этотъ желтый листъ понадобился? Вишь, какъ стараются собирать! -- удивлялась Глафира Семеновна.
   -- Нѣмецъ хитеръ... Почемъ ты знаешь: можетъ быть этотъ листъ въ какую-нибудь ѣду идетъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Можетъ быть, для собакъ-то вотъ этихъ, что телѣги возятъ, ѣду изъ листа и приготовляютъ.
   -- Станетъ-ли собака дубовый листъ ѣсть?
   -- Съ голодухи станетъ, особливо ежели съ овсяной крупой перемѣшать да сварить.
   -- Нѣтъ, должно быть, это просто для соленія огурцовъ. Въ соленые огурцы и черносмородинный, и дубовый листъ идетъ.
   -- Такъ вѣдь не желтый-же.
   -- А у нихъ, можетъ быть, желтый полагается.
   -- Да ты, чѣмъ догадываться-то, понатужься да спроси какъ-нибудь по-нѣмецки вонъ у этой дамы, что противъ тебя сидитъ и чулокъ вяжетъ,-- кивнулъ Николай Ивановичъ на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы съ сѣрой шерстью.-- Неужто ты не знаешь, какъ и желтый листъ по-нѣмецки называется?
   -- Я-же вѣдь сказала тебѣ, что насъ только комнатнымъ словамъ учили.
   -- Ну, пансіонъ! А вѣдь, поди, за науку по пяти рублей въ мѣсяцъ драли!
   -- Даже по десяти.
   Не мало удивлялись они и нѣмкѣ-пассажиркѣ, вязавшей чулокъ, которая, какъ вошла въ вагонъ, вынула начатый чулокъ, да такъ и не переставала его вязать въ теченіе двухъ часовъ.
   -- Неужто дома-то у ней не хватаетъ времени, чтобы связать чулки? -- сказала жена.
   -- И хватаетъ, можетъ статься, да ужъ такая извадка,-- отвѣчалъ мужъ. -- Нѣмки ужъ такой народъ... Нѣмка не только что въ вагонъ, а и въ гробъ ляжетъ, такъ и то чулокъ вязать будетъ.
   А поѣздъ такъ и мчался. Супруги наѣлись булокъ съ сыромъ и икрой. Жажда такъ и томила ихъ послѣ соленаго, а напиться было нечего. Во время минутныхъ остановокъ на станціяхъ, они не выходили изъ вагоновъ, чтобы сбѣгать въ буфетъ, опасаясь, что поѣздъ уйдетъ безъ нихъ.
   -- Чортъ-бы побралъ эту нѣмецкую ѣзду съ минутными остановками! Помилуйте, даже въ буфетъ сбѣгать нельзя! -- горячился Николай Ивановичъ.-- Поѣздъ останавливается, пятьдесятъ человѣкъ выпускаютъ, пятьдесятъ пассажировъ принимаютъ -- и опять пошелъ. Ни предупредительныхъ звонковъ -- ничего. Одинъ звонокъ -- и катай-валяй. Говорятъ, это для цивилизаціи... Какая тутъ къ чорту цивилизація, ежели человѣку во время остановки поѣзда даже кружки пива выпить нельзя?
   -- Да, должно быть, здѣсь такіе порядки, что , нѣмцы съ собой берутъ питье,-- говорила Глафира Семеновна.-- Они народъ экономный.
   -- Да вѣдь не видать, чтобы пили въ вагонахъ-то. Только сигарки курятъ, да газеты читаютъ. Вотъ ужъ сколько проѣхали, а хоть-бы гдѣ-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ѣли, а чтобы пить -- никто не пилъ. Нѣтъ, у насъ на этотъ счетъ куда лучше. У насъ пріѣдешь на станцію-то, такъ стоишь, стоишь, и конца остановки нѣтъ. Тутъ ты и попить, и поѣсть всласть можешь, даже напиться до пьяна можешь. Первый звонокъ -- ты и не торопишься; а идешь либо пряники вяземскіе себѣ покупать, а то такъ къ торжковскимъ туфлямъ приторговываешься; потомъ второй звонокъ, третій, а поѣздъ все стоитъ. Когда-то еще кондукторъ вздумаетъ свистнуть въ свистульку машинисту, чтобы тотъ давалъ передній ходъ. Нѣтъ, у насъ куда лучше.
   Новая остановка. Станція такая-то, кричитъ кондукторъ и прибавляетъ: "Swei minuten".
   -- Опять цвей минутенъ, чортъ ихъ возьми! Когда же душу-то отпустятъ на покаяніе и дадутъ такую остановку, чтобы попить можно! -- восклицалъ Николай Ивановичъ.
   -- Да дай кондуктору на чай и попроси, чтобы онъ намъ въ вагонъ пива принесъ,-- посовѣтовала ему жена.-- За стекло-то заплатимъ.
   -- Попроси... Легко сказать -- попроси... А какъ тутъ попросишь, коли безъ языка? На тебя понадѣялся, какъ на ученую, а ты ни въ зубъ толкнуть по-нѣмецки...
   -- Комнатныя слова я знаю, а тутъ хмельныя слова. Это по твоей части. Самъ-же ты хвасталъ, что хмельныя слова выучилъ въ лучшую, вотъ и попроси у кондуктора, чтобы онъ принесъ пива.
   -- А и то попросить.
   Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана серебряную марку и, показывая ее пробѣгавшему кондуктору, крикнулъ:
   -- Эй, херъ!.. Херъ кондукторъ! Коммензи... Вотъ вамъ нѣмецкая полтина... Дейчъ полтина.. Биръ тринкенъ можно? Брингензи биръ... Боюсь выйти изъ вагона, чтобъ онъ не уѣхалъ... Два биръ... Цвей биръ... Для меня и для мадамъ... Цвей биръ, а остальное -- немензи на чай...
   Все это сопровождалось жестами. Кондукторъ понялъ -- и явилось пиво. Кельнеръ принесъ его изъ буфета. Мужъ и жена жадно выпили по кружкѣ.
   Поѣздъ опять помчался.
  

IV.

  
   Выпитая кружка пива раздражила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.
   -- Господи! Хоть-бы чайку гдѣ нибудь напиться въ охотку,-- говорила Глафира Семеновна мужу.-- Неужто поѣздъ такъ все и будетъ мчаться до Берлина безъ остановки? Гдѣ пообѣдаемъ? Гдѣ-же мы поужинаемъ? Хоть бифштексъ какой-нибудь съѣсть и супцу похлебать. Вѣдь нельзя-же всю дорогу сыромъ и икрой питаться. Да и хлѣба у меня мало. Всего только три маленькія булочки остались. Что это за житье, не пивши, не ѣвши, помилуйте!
   -- Ага! жалуешься! -- поддразнилъ ее мужъ -- А зачѣмъ просилась заграницу? Сидѣла-бы у себя дома на Лиговкѣ.
   -- Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась къ французамъ на выставку.
   -- Да вѣдь и тамъ не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башнѣ, можетъ быть, взвоешь.
   -- Николай Иванычъ, да попроси-же ты у кондуктора еще пива.
   -- Погоди, дай до станціи-то доѣхать.
   Но на станціяхъ, какъ на грѣхъ, останавливались на одну минуту.
   -- Биръ... Биръ... Цвей биръ! Кондукторъ... Херъ кондукторъ!.. Вотъ дейчъ полтина. Валяй на всю... Можете и сами тринкенъ... Тринкензи!..-- кричалъ Николай Ивановичъ, протягивая кондуктору марку, но кондукторъ пожималъ плечами, разводилъ руками и говорилъ:
   -- Nur eine Minute, mein Herr...
   Оберъ-кондукторъ свистѣлъ, локомотивъ отвѣчалъ на свистокъ и мчался.
   -- Помчалась цивилизація! -- воскликнулъ Иванъ Ивановичъ.-- Ахъ, чтобъ вамъ пусто было! Нѣтъ, наши порядки куда лучше.
   -- Нельзя? -- спрашивала жена.
   -- Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину чай -- даже денегъ не беретъ.
   Поѣздъ мчался съ неимовѣрной быстротой. Мимо оконъ вагоновъ безпрерывно мелькали домики, поля засѣянныя озимью, выравненные, скошенные луга, фабричныя трубы или сады и огороды. Вездѣ воздѣланная земля и строенія.
   -- Да гдѣ-же у нихъ пустырь-то? Гдѣ-же болота? -- дивился Николай Ивановичъ.
   Поѣздъ сгонялъ стаи птицъ съ полей. Птицы взвивались и летѣли... хвостами назадъ. Глафира Семеновна первая это замѣтила и указала мужу.
   -- И птицы-то здѣсь какія-то особенныя. Смотри-ка, задомъ летятъ. Не впередъ летятъ, а назадъ.
   Николай Ивановичъ взглянулъ и самъ удивился, но тотчасъ-же сообразилъ.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ихъ поѣздъ обгоняетъ, оттого такъ и кажется.
   -- Полно тебѣ морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну, смотри, видишь, хвостами назадъ... Задомъ летятъ, задомъ... Это ужъ такія нѣмецкія птицы. Я помню, что насъ въ пансіонѣ про такихъ птицъ даже учили,-- стояла на своемъ жена.
   Въ вагонъ пришелъ кондукторъ ревизовать билеты.
   -- Биръ тринкенъ... Гдѣ можно биръ тринкенъ и поѣсть что-нибудь? -- приставалъ къ нему Николай Ивановичъ.
   -- Эссенъ, эссенъ...-- пояснила Глафира Семеновна и покраснѣла, что заговорила по-нѣмецки.-- Биръ тринкенъ, тэ тринкенъ, кафе тринкенъ и эссенъ?-- продолжала она.
   Кондукторъ понялъ, что у него спрашиваютъ, и отвѣчалъ:
   -- Königsberg... Königsberg werden Sie gwölf Minuten stehen...
   -- Поняли, поняли. Зеръ гутъ. Въ Кенигсбергѣ двѣнадцать минутъ. Ну, вотъ это я понимаю! Это какъ слѣдуетъ. Это по-человѣчески! -- обрадовался Николай Ивановичъ.
   -- А когда? Въ которомъ часу? Ви филь уръ?-- спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснѣла.
   -- Um fieben,-- далъ отвѣтъ кондукторъ.
   -- Мерси... Данке... Ну, слава Богу... Въ семь часовъ. Это, стало быть, черезъ два часа. Два часа какъ-нибудь промаячимъ.
   Мужъ взглянулъ на жену и одобрительно сказалъ/
   -- Ну, вотъ видишь... Говоришь-же по-нѣмецки, умѣешь, а разговаривать не хочешь.
   -- Да комнатныя и обыкновенныя слова я очень чудесно умѣю, только мнѣ стыдно.
   -- Стыдъ не дымъ, глаза не ѣстъ. Сади, да и дѣлу конецъ.
   Смеркалось. Супруги съ нетерпѣніемъ ждали Кенигсберга. При каждой остановкѣ они высовывались изъ окна и кричали кондуктору:
   -- Кенигсбергъ? Кенигсбергъ!
   -- Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.
   -- Фу, ты пропасть! Все еще не Кенигсбергъ! A пить и есть хочу, какъ собака! -- злился Николай Ивановичъ.
   Но вотъ поѣздъ сталъ останавливаться. Показался большой вокзалъ, ярко освѣщенный.
   -- Königsberg! -- возгласилъ кондукторъ.
   -- Слава тебѣ Господи! Наконецъ-то!
   Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три поѣзда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.
   -- Вотъ адъ-то! -- невольно вырвалось у Николая Ивановича.-- Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замѣтить, изъ котораго поѣзда мы вышли, а то потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поѣздъ. Видишь, нашъ поѣздъ по серединѣ стоитъ, а на боковыхъ рельсахъ -- это чужіе поѣзда. Ну, пойдемъ скорѣй въ буфетъ.
   -- Нѣтъ, голубчикъ, я прежде въ уборную... Мнѣ поправиться надо. Вѣдь сколько времени мы не выходя изъ вагона сидѣли, а въ здѣшнихъ вагонахъ, ты самъ знаешь, уборныхъ нѣтъ,-- отвѣчала жена.-- Безъ уборной мнѣ и ѣда не въ ѣду.
   -- Какая тутъ поправка, коли надо торопиться пить и ѣсть скорѣй. Вѣдь только двѣнадцать минутъ поѣздъ стоитъ. Да и чортъ ихъ знаетъ, какія такія ихнія нѣмецкія минуты! Можетъ быть, ихнія минуты на половину меньше нашихъ. Идемъ скорѣе.
   -- Нѣтъ, не могу, не могу. Увѣряю тебя, что не могу... Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можемъ.
   -- Эхъ, бабье племя! -- крякнулъ Николай Ивановичъ и отправился вмѣстѣ съ женой отыскивать женскую уборную.
   Уборная была найдена. Жена быстро скрылась въ ней. Мужъ остался дожидаться у дверей. Прошло минутъ пять. Жена показывается въ дверяхъ. Ее держитъ за пальто какая-то женщина въ бѣломъ чепцѣ и что-то бормочетъ по-нѣмецки.
   -- Николай Иванычъ, дай, Бога ради, сколько-нибудь нѣмецкихъ денегъ, или разсчитайся за меня! -- кричитъ жена.-- Здѣсь, оказывается, даромъ нельзя... Здѣсь за деньги. Даю ей русскій двугривенный, не беретъ.
   -- Въ уборную на станціи, да за деньги!.. Ну, народъ, ну, нѣмецкіе порядки! -- восклицаетъ Николай Ивановичъ, однако суетъ нѣмкѣ денегъ и говоритъ:-- Скорѣй, Глаша, скорѣй, а то и поѣсть не успѣемъ.
   Они бѣгутъ, натыкаются на носильщиковъ. Вотъ и буфетъ. Разставлены столы. На столахъ въ тарелкахъ супъ. "Табдьдотъ по три марки съ персоны", читаетъ Глафира Семеновна нѣмецкую надпись надъ столомъ.
   -- Полный обѣдъ есть здѣсь за три марки. Занимай скорѣй мѣста,-- говоритъ она мужу.
   Тотъ быстро отодвигаетъ стулья отъ стола и хочетъ сѣсть, но лакей отстраняетъ его отъ стола и что-то бормочетъ по-нѣмецки. Николай Ивановичъ выпучиваетъ на него глаза.
   -- Ви? Васъ? Мы ѣсть хотимъ... Эссенъ... митагъ эссенъ,-- говоритъ Глафира Семеновна.
   Лакей упоминаетъ слово "телеграмма". Подходятъ двое мужчинъ, говорятъ лакею свою фамилію и занимаютъ мѣста за столомъ, на которыя разсчитывалъ Николай Ивановичъ.
   -- Что-жъ это такое! -- негодуетъ Николай Ивановичъ.-- Ждали, ждали ѣды, пріѣхали на станцію и ѣсть не даютъ, не позволяютъ садиться! Однимъ можно за столъ садиться, а другимъ нельзя! Я такія-же деньги за проѣздъ плачу!
   Лакей опять возражаетъ ему, упоминая про телеграмму. За столомъ, наконецъ, находится какой-то русскій. Видя, что двое его соотечественниковъ не могутъ понять, что отъ нихъ требуютъ, онъ старается разъяснить имъ.
   -- Здѣсь табльдотъ по заказу... Нужно было обѣдъ заранѣе телеграммой заказать,-- говоритъ онъ.-- Вы изволили прислать сюда телеграмму съ дороги?
   -- Какъ телеграмму? Обѣдъ-то по телеграммѣ? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? -- обращается Николай Ивановичъ къ женѣ.-- Очень вамъ благодаренъ, что объяснили,-- говорить онъ русскому.-- Но мы ѣсть и пить хотимъ. Неужели-же здѣсь безъ телеграммы ничего ни съѣсть, ни выпить нельзя?
   -- Вы по картѣ можете заказать. По картѣ что угодно...
   -- Эй! Прислужающій! Человѣкъ! Эссенъ! Что нибудь эссенъ скорѣй и биръ тринкенъ! -- вопитъ Николай Ивановичъ.-- Цвей порціи.
   Появляется лакей, ведетъ его и супругу къ другому столу, отодвигаетъ для нихъ стулья и подаетъ карту.
   -- Гдѣ тутъ карту разсматривать, братецъ ты мой! Давай двѣ котлеты или два бифштекса.
   -- Zwei Goteleten? O, ja... -- отвѣчаетъ лакей и бѣжитъ за требуемымъ, но въ это время входитъ желѣзнодорожный сторожъ и произноситъ что-то по-нѣмецки, упоминая Берлинъ.
   Пассажиры вскакиваютъ изъ за-стола и принимаются разсчитываться.
   -- Что-же это такое, Господи! Неужто-же поѣздъ отправляется? Вѣдь эдакъ не пивши, не ѣвига уѣзжать надо. Берлинъ? -- спрашиваетъ онъ сторожа.
   -- Берлинъ,-- отвѣчаетъ тотъ.
   -- Глаша! Бѣжимъ! А то опоздаемъ!
   Мужъ и жена вскакиваютъ изъ-за стола. Появляется лакей съ двумя котлетами.
   -- Некогда, некогда! -- кричитъ ему Николай Ивановичъ.-- Давай скорѣй эти двѣ котлеты. Мы съ собою возьмемъ... Клади въ носовой платокъ... Вотъ такъ... Глаша! Тащи со стола хлѣба... Въ вагонѣ поѣдимъ. Человѣкъ! Меншъ! Получай... Вотъ двѣ полтины... Мало? Вотъ еще третья. Глаша. Скорѣй, а то опоздаемъ. Ну, порядки!..
   Мужъ и жена бѣгутъ изъ буфета.
   -- Николай Иванычъ! Николай Иванычъ! У меня юбка сваливается! -- говоритъ на бѣгу жена.
   -- Не до юбокъ тутъ, матушка. Бѣги!
   Они выбѣжали изъ буфета, бросились къ поѣзду и вскочили въ вагонъ.
  

V.

  
   Глаша! Гдѣ-же наши подушки, гдѣ-же наши саквояжи? -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись вмѣстѣ съ женой въ вагонѣ. -- Боже мой, украли!.. Неужто украли?-- всплеснула руками Глафира Семеновна. -- Или украли, или мы не въ тотъ вагонъ сѣли. Такъ и есть, не въ тотъ вагонъ. Тотъ вагонъ былъ съ сѣрой, а этотъ съ какой-то рыжей обивкой. Выходи скорѣй, выскакивай!
   Николай Ивановичъ бросился къ запертымъ снаружи дверямъ купэ, быстро отворилъ окно и закричалъ:
   -- Эй, херъ, херъ...херъ кондукторъ... Отворите... Мы не въ тотъ вагонъ попали!
   Но поѣздъ уже тронулся и быстро ускорялъ свой ходъ. На крикъ никто не обратилъ вниманія.
   -- Что-же это такое? Какъ намъ быть безъ подушекъ и безъ саквояжей! Въ саквояжѣ у меня булки, сыръ и икра. Ни прилечь, ни поужинать будетъ нечѣмъ. Вѣдь этихъ двухъ котлетъ, что мы со станціи захватили, для насъ мало. Да и какія это котлеты!... Это даже и не котлеты... Онѣ до того малы, что ихъ двѣ на ладонь уложишь,-- вопіяла Глафира Семеновна.
   -- Не кричи, не кричи... На слѣдующей станціи пересядемъ въ свой вагонъ,-- уговаривалъ ее Николай Ивановичъ.-- Отыщемъ и пересядемъ.
   -- Какъ тутъ пересѣсть! Какъ тутъ вагонъ отыскивать, ежели поѣздъ больше двухъ минутъ и на станціи не стоитъ! Только выскочишь, а поѣздъ ужъ и опять въ путь... Къ тому-же, теперь вечеръ, а не день. Гдѣ тутъ отыскивать?
   Какой-то нѣмецъ въ войлочной шапкѣ, сидѣвшій съ ними въ купэ, видя ихъ безпокойство, спросилъ ихъ что-то по-нѣмецки, но они не поняли и только вытаращили глаза. Нѣмецъ повторилъ вопросъ и прибавилъ слово "Гамбургъ".
   -- Постой... Мы даже, кажется, не въ тотъ поѣздъ сѣли. Нѣмецъ что-то про Гамбургъ толкуетъ,-- испуганно проговорила Глафира Семеновна, обращаясь въ мужу.
   -- Да что ты... Вотъ уха-то! Спроси-же его, куда мы ѣдемъ. Вѣдь можешь-же ты хоть про это-то спросить?! Вѣдь ты все-таки чему-же нибудь училась въ пансіонѣ.
   Испугъ придалъ Глафирѣ Семеновнѣ энергіи. Она подумала, сложила кой-какъ въ умѣ нѣмецкую фразу и задала вопросъ нѣмцу:
   -- Инъ Берлинъ виръ фаренъ? Берлинъ этотъ вагонъ?
   -- Nein, Madame, wir fahren nach Gamburg.
   -- Какъ нахъ Гамбургъ? А Берлинъ?
   Нѣмецъ отрицательно покачалъ головой и опять что-то пробормоталъ по-нѣмецки.
   -- Да-конечно-же, не въ томъ поѣздѣ ѣдемъ,-- чуть не сквозь слезы сказала Глафира Семеновна.
   Николай Ивановичъ досадливо почесалъ затылокъ.
   -- Ну, переплетъ! Бѣда безъ языка!..-- вырвалось у Николая Ивановича.
   -- Въ Гамбургъ, въ Гамбургъ ѣдемъ... въ Гамбургъ,-- твердила Глафира Семеновва.
   -- Да спроси ты у нѣмца-то поосновательнѣе. Можетъ быть, поѣздъ-то гамбургскій, а Берлинъ по дорогѣ будетъ.
   -- Какъ я спрошу, ежели я не умѣю! Спрашивай самъ.
   -- Чему-же ты училась въ пансіонѣ!
   -- А ты чему учился у своихъ нѣмцевъ-колонистовъ и чухонцевъ?
   -- Я учился въ лавкѣ, продавая парусину, желѣзо и веревки. За меня въ пансіонъ разнымъ мадамамъ денегъ не платили. Я счетъ по-нѣмецки знаю, хмельныя слова знаю.
   -- Ты хмельныя, а я комнатныя. Про поѣзда насъ ничего не учили.
   Супруги уже начали ссориться, размахивая руками, но, наконецъ, Николай Ивановичъ плюнулъ, оттолкнулъ отъ себя жену, подсѣлъ съ нѣмцу и показалъ ему свои проѣздные билеты. Нѣмецъ посмотрѣлъ ихъ и опять отрицательно покачалъ головой.
   -- Nein. Das ist hicht was. Die guhrfarten find nach Berlin, aber wir fahren nach Gamburg.
   -- Да Берлинъ-то будетъ по дорогѣ, или нѣтъ? Вотъ что я васъ спрашиваю! -- раздраженно крикнулъ Николай Ивановичъ.-- Ну, можетъ быть такъ, что сначала Берлинъ, а нахеръ Гамбургъ или сначала Гамбургъ, а нахеръ Берлинъ. Нихтъ ферштейнъ?
   -- ?a, jа... ich verstehe... Berlin ist dort und Gamburg ist dort. Von Dirsghau sind zwei Zweigen.
   Нѣмецъ показалъ жестами въ двѣ противоположныя стороны.
   -- Здравствуйте! Даже не въ ту сторону и ѣдемъ-то! -- отскочилъ отъ нѣмца Николай Ивановичъ, понявъ, что по дорогѣ не будетъ Берлина, и набросился на жену:-- А все ты съ своими поправленіями въ женской уборной. Все это черезъ тебя мы перепутались... "Мнѣ нужно поправиться! Мнѣ нужно поправиться!" Вотъ и поправилась. Въ Гаибургъ вмѣсто Берлина ѣдемъ. На кой шутъ, спрашивается, намъ этотъ Гамбургъ, ежели мы черезъ Берлинъ въ Парижъ ѣдемъ? Нѣмецъ показываетъ, что Берлинъ-то вонъ тамъ, а насъ эво куда относитъ.
   -- Не могу-же я не сходить въ дамскую уборную, ежели я шесть-семь часовъ не выходя изъ вагона сидѣла,-- оправдывалась жена.
   -- А не можешь, такъ не ѣзди заграницу. Нѣмки-же могутъ. Отчего-же онѣ могутъ? Или у нихъ натура другая.
   -- Конечно-же, должно быть, другая. Онѣ къ здѣшнимъ порядкамъ привычны, а я не привычна.
   -- И ты заграницу выѣхала, такъ должна привыкать. А то извольте видѣть: надо въ буфетъ ѣсть идти, а она: "я въ дамскую уборную". Черезъ тебя и ѣду прозѣвали. Нешто можетъ быть человѣкъ сытъ, съѣвши вотъ по эдакой котлеткѣ, ежели онъ съ утра не ѣлъ! Вѣдь, можетъ быть, до самаго Гамбурга другого куска въ горло не попадетъ, кромѣ этой котлетины. А гдѣ этотъ самый Гамбургъ? Чортъ его знаетъ, гдѣ онъ! Можетъ быть, на краю свѣта.
   Глафира Семеновна сидѣла, держа въ рукѣ котлеты, завернутыя въ носовой платокъ, и плакала.
   -- Зачѣмъ-же намъ въ Гамбургъ-то ѣхать? Мы выйдемъ вонъ изъ вагона на первой-же станціи,-- говорила она.
   -- А чортъ ихъ знаетъ, будетъ-ли еще по дорогѣ станція-то, да и выпустятъ-ли насъ изъ этого вагона. Видишь, какіе у нихъ вездѣ дурацкіе порядки. Можетъ быть, изъ вагона-то вплоть до Гамбурга и не выпустятъ. А заплати деньги сполна, да и поѣзжай.
   -- Попросимся, чтобы выпустили. Скажемъ, что по ошибкѣ не въ тотъ поѣздъ попали.
   -- Попросимся, скажемъ... А кто будетъ говорить, ежели по-нѣмецки ты ни аза въ глаза, а я еще меньше? Да и кого тутъ попросить, ежели и кондукторовъ-то не видать. У насъ по желѣзнымъ дорогамъ кондукторы по вагонамъ шляются, чуть не черезъ каждыя десять минутъ билеты у тебя смотрятъ, машинками прорѣзаютъ, будятъ тебя, ежели ты спишь, чуть не за ноги тебя со скамейки стаскиваютъ то за тѣмъ, то за другимъ, а здѣсь болѣе получаса въ какой-то Гамбургъ ѣдемъ, и ни одна кондукторская бестія не показывается! Въ Гамбургъ! На какой песъ, спрашивается, намъ этой Гамбургъ! -- горячился Николай Ивановичъ, но, увидавъ уже рыдающую жену, понизилъ голосъ и прибавилъ:-- Не реви... Утри глаза платкомъ и сиди безъ слезъ...
   -- Какъ-же я могу утереться платкомъ, ежели у меня въ носовомъ платкѣ котлеты! Вѣдь весь платокъ у меня въ подливкѣ. Самъ-же ты въ Кенигсбергѣ на станціи въ мой носовой платокъ котлеты съ двухъ тарелокъ вывалилъ,-- отвѣчала жена.
   -- Вынь изъ саквояжа чистый платокъ. Не хорошо въ слезахъ. Вонъ нѣмецъ смотритъ.
   -- Да вѣдь саквояжи-то въ томъ поѣздѣ остались.
   -- Тьфу!.. И то... Совсѣмъ спутался. Вотъ наказаніе-то! Ну, возьми мой платокъ и вытрись моимъ платкомъ.
   -- Лучше-же я кончикомъ отъ своего платка. Кончикъ не замаранъ.
   Глафира Семеновна поднесла платокъ съ котлетами къ глазамъ и кончикомъ его кое-какъ вытерла слезы. Николай Ивановичъ увидалъ котлеты и сказалъ:
   -- Давай-же съѣдимъ по котлеткѣ-то... Ѣсть смерть хочется...
   -- Съѣдимъ,-- прошептала Глафира Семеновна, раскрывая платокъ. -- Вотъ тутъ и протертый картофель есть... Только хлѣба нѣтъ. Хлѣба забыла взять.
   Супруги принялись ѣсть котлеты. Вошелъ кондукторъ визировать билеты, увидалъ у супруговъ не тѣ билеты, заговорилъ что-то по-нѣмецки и наконецъ, возвыся голосъ, раскричался.
   -- Weg, weg! Sіе müssen bald umsteigen und die Strase zahten,-- кричалъ онъ.
   -- Про штрафъ говоритъ. Штрафъ возьмутъ,-- пробормоталъ Николай Ивановичъ женѣ и, обратясь къ кондуктору, спросилъ:-- Да геенъ-то все-таки можно? Изъ вагона-то можно геенъ?.. Выпустятъ насъ на станціи?
   -- Канъ манъ на станціи веггеенъ? -- поправила мужа жена.
   -- О, ja, ja... Sald wird die Station und Sie müssen sort.
   -- Что онъ говоритъ? -- интересовался Николай Ивановичъ.
   -- Говоритъ, что сейчасъ будетъ станція и насъ высадятъ.
   -- Ну, слава тебѣ Господи!
   Поѣздъ уменьшалъ ходъ и наконецъ остановился. Супруги не вышли, а выскочили изъ вагона, словно изъ тюрьмы. Кондукторъ сдалъ ихъ начальнику станціи, свистнулъ, вскочилъ на подножку вагона и поѣздъ опять помчался.
  

VI.

  
   Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли передъ начальникомъ станціи, совали ему свои билеты и ждали надъ собой суда.
   -- Вотъ, херъ начальникъ станціи, ѣхали мы въ Берлинъ, попали чортъ знаетъ куда,-- говорилъ Николай Ивановичъ, стараясь быть какъ можно учтивѣе, и даже приподнялъ шляпу.
   Начальникъ станціи, длинный и тощій, какъ хлыстъ, нѣмецъ въ красной фуражкѣ и съ сигарой въ зубахъ, сдѣлалъ ему въ отвѣтъ на поклонъ подъ козырекъ, и, не выпуская изъ зубовъ сигары, глубокомысленно сталъ разсматривать сунутую ему книжку билетовъ прямого сообщенія до Парижа.
   -- Бите, загензи, васъ махенъ? Васъ махенъ?-- спрашивала въ свою очередь Глафира Семеновна.
   -- Ага! -- заговорила по-нѣмецки! Заставила нужда калачи ѣсть! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, съ какимъ-то злорадствомъ подмигивая женѣ.
   -- Заговорила потому, что обыкновенныя комнатныя слова потребовались. Комнатныя слова я отлично знаю. Васъ махенъ? Васъ махенъ? -- повторяла она передъ начальникомъ станціи.
   Тотъ понялъ вопросъ, важно поднялъ голову и заговорилъ по-нѣмецки. Говорилъ онъ съ толкомъ, съ разстановкой, наставительно, часто упоминалъ Кенигсбергъ, Берлинъ, Диршау, слово "Schnellzug" и сопровождалъ все это пояснительными жестами. Глафира Семеновна, морщась отъ табачнаго дыма, который онъ пускалъ ей прямо въ лицо, внимательно слушала, стараясь не проронить ни слова.
   -- Поняла? -- спросилъ Николай Ивановичъ жену.
   -- Да конечно же, поняла. Слова самыя обыкновенныя. Штрафъ, купить билеты и ѣхать обратно въ этотъ проклятый Кенигсбергъ.
   -- А когда, когда поѣздъ-то въ Кенигсбергъ пойдетъ? Спроси его по-нѣмецки. Вѣдь можешь.
   -- Ви филь уръ поѣздъ имъ Кенигсбергъ?
   -- Nach zwei Stunden, Madame.
   -- Что онъ говоритъ?
   -- Не понимаю. Ви филь уръ? Уръ, уръ?..-- твердила она и показывала на часы.
   -- Um zehn Ubr, nach zwei Stunden.
   Начальникъ станціи вынулъ свои карманные часы и показалъ на цифру 10.
   -- Черезъ два часа можно ѣхать? Отлично. Бери, мусью, штрафъ и отпусти скорѣй душу на покаяніе! -- воскликнулъ радостно Николай Ивановичъ, опустилъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда нѣсколько золотыхъ монетъ и серебряныхъ марокъ и протянулъ ихъ на ладони начальнику станціи. -- Бери, бери... Отбирай самъ, сколько слѣдуетъ, и давай намъ билеты до Кенигсберга. Сколько нѣмецкихъ полтинъ надо -- столько и бери.
   -- Немензи, немензи штрафъ ундъ фюръ билетъ, фюръ цвей билетъ,-- подтвердила жена.-- Виръ висенъ нихтъ вашъ гельдъ. Немензи...
   Начальникъ станціи осклабилъ свое серьезное лицо въ улыбку и, отсчитавъ себѣ нѣсколько марокъ, прибавилъ:
   -- Hier ist Wartezimmer mit Spiesesaal, wo Sie fönnen essen und trinsen...
   -- Тринкенъ? -- еще радостнѣе воскликнулъ Николай Ивановичъ и схватилъ начальника станціи подъ руку.-- Мосье! Пойдемъ вмѣстѣ тринкенъ. Биръ тринкенъ, шнапсъ тринкенъ. Комензи тринкенъ. Биръ тринкенъ... Хоть вы и нѣмецъ, а все-таки выпьемъ вмѣстѣ. Съ радости выпьемъ. Давно я тринкенъ дожидаюсь. Пойдемъ, пойдемъ. Нечего упираться-то... Коммензи,-- тащилъ онъ его въ буфетъ.
   Черезъ пять минутъ начальникъ станціи и супруги сидѣли за столомъ въ буфетѣ.
   -- Шнапсъ! Биръ... Живо! -- командовалъ Николай Ивановичъ кельнеру.
   -- Бифштексъ! Котлету! -- приказывала Глафира Семеновна.-- Тэ... кафе... Бутерброды... Да побольше бутербродовъ. Филь бутербродовъ...
   Столъ уставился яствами и питіями. Появился кюмель, появилось пиво, появились бутерброды съ сыромъ и ветчиной, кофе со сливками. Начальникъ станціи сидѣлъ, какъ аршинъ проглотивши, не измѣняя серьезнаго выраженія лица, и, выпивъ кюмелю, потягивалъ изъ кружки пиво.
   -- Водка-то у васъ, херъ, очень сладкая -- кюмель,-- говорилъ Николай Ивановичъ, чокаясь съ начальникомъ станціи своей кружкой.-- Вѣдь такой водки рюмку выпьешь, да и претить она начнетъ. Неужто у васъ здѣсь въ Нѣметчинѣ нѣтъ простой русской водки? Руссишь водка? Нейнъ? Нейнъ? руссишь водка?
   Нѣмецъ пробормоталъ что-то по-нѣмецки и опять прихлебнулъ изъ кружки.
   -- Чортъ его знаетъ, что онъ такое говоритъ! Глаша, ты поняла?
   -- Ни капельки. Это какія-то необыкновенныя слова. Такимъ насъ не учили.
   -- Ну, наплевать! Будемъ пить и говорить, не понимая другъ друга. Все-таки компанія, все-таки живой человѣкъ, съ которымъ можно чокнуться! Пей, господинъ нѣмецъ. Что ты надъ кружкой-то сидишь! Пей... Тринкензи... Мы еще выпьемъ. Пей, пей...
   Нѣмецъ залпомъ докончилъ кружку.
   -- Анкоръ! Человѣкъ! Анкоръ... Меншъ... Еще цвей биръ!..-- кричалъ Николай Ивановичъ.
   Появились новыя кружки. Николай Ивановичъ выпилъ залпомъ.
   Нѣмецъ улыбнулся и выпилъ тоже залпомъ.
   -- Люблю, люблю за это! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и лѣзъ обнимать нѣмца. -- Еще биръ тринвенъ. Цвей биръ тринкенъ.
   Нѣмецъ не возражалъ, пожалъ руку Николая Ивановича и предложилъ ему сигару изъ своего портсигара. Николай Ивановичъ взялъ и сказалъ, что потомъ выкуритъ, а прежде "эссенъ и тринкенъ", и дѣйствительно напустился на ѣду. Нѣмецъ смотрѣлъ на него и что-то съ важностью говорилъ, говорилъ долго.
   -- Постой я его спрошу, какъ намъ съ нашими подушками и саквояжами быть, что въ поѣздѣ уѣхали. Вѣдь не пропадать же имъ,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- А можешь?
   -- Да вотъ попробую. Слова-то тутъ не мудреныя.
   -- Понатужься, Глаша, понатужься...
   -- Загензи бите, во истъ наши саквояжъ и подушки? Мы саквояжъ и подушки ферлоренъ. То есть не ферлоренъ, нихтъ ферлоренъ, а нашъ багажъ, нашъ саквояжъ въ поѣздѣ остался... Багажъ въ цугъ остался,-- обратилась она къ нѣмцу.-- Нихтъ ферштеенъ?
   И дивное дѣло -- нѣмецъ понялъ.
   -- O, ja, ich verstehe, Madame. Вы говорите про багажъ, который поѣхалъ изъ Кенигсберга въ Берлинъ? Багажъ вашъ вы получите въ Берлинѣ,-- заговорилъ онъ по-нѣмецки.-- Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren werden.
   Поняла нѣмца и Глафира Семеновна, услыхавъ слова: "wird nicht verloren werden, telegrafiren".
   -- Багажъ нашъ не пропадетъ, ежели мы будемъ телеграфировать,-- сказала она мужу.-- Намъ въ Берлинѣ его выдадутъ.
   -- Такъ пусть онъ телеграфируетъ, а мы съ нимъ за это бутылку мадеры выпьемъ. Херъ... Телеграфирензи... Бите, телеграфирензи. Вотъ гельдъ и телеграфирензи, а я скажу данке и мы будемъ тринкенъ, мадера тринкенъ.
   -- ?a, ja, mit Sergnügen,-- проговорилъ нѣмецъ, взялъ деньги и, поднявшись съ мѣста, пошелъ на телеграфъ.
   Черезъ пять минутъ онъ вернулся и принесъ квитанцію.
   -- Hier jeßt seien Sie nicht bange,-- сказалъ онъ и потрепалъ Николая Ивановича по плечу.
   -- Вотъ за это данке, такъ данке! Человѣкъ! Меншъ! Эйне фляше мадера! -- крикнулъ тотъ и, обратясь къ нѣмцу:-- Тринкенъ мадера?
   -- O, ja... Rellner, bringen Sie...
   -- Кельнеръ! Кельнеръ! А я и забылъ, какъ по-нѣмецки прислуживающій-то называется. Кельнеръ!
   Мадера.
   Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станціи и у Николая Ивановича раскраснѣлись. Оба были уже на второмъ взводѣ, оба говорили одинъ по-нѣмецки, другой по-русски и оба не понимали другъ друга.
   Передъ прибытіемъ поѣзда, отправляющагося въ Кенигсбергъ, они вышли на платформу и дружественно похлопывали другъ друга по плечу. Николай Ивановичъ лѣзъ обниматься и цѣловаться, но начальникъ станціи пятился. Когда поѣздъ подъѣхалъ къ платформѣ, начальникъ станціи распростился съ Николаемъ Ивановичемъ и на этотъ разъ поцѣловался съ нимъ, посадилъ его въ вагонъ и крикнулъ:
   -- Glücssiche Reise!
   Поѣздъ помчался.
  

VII.

  
   Поѣздъ мчался къ Кенигсбергу, куда начальникъ станціи неизвѣстно для чего отправилъ обратно супруговъ, такъ какъ и на той станціи, гдѣ они пили съ нимъ пиво и мадеру, можно-бы было дожидаться прямого берлинскаго поѣзда, который не миновалъ-бы станціи. Очевидно, тутъ было какое-то недоразумѣніе, и начальникъ станціи и супруги не поняли другъ друга. Да и на станціи-то не слѣдовало имъ слѣзать cъ того поѣзда, въ который они сѣли по ошибкѣ, а слѣдовало только пересѣсть изъ гамбургскаго вагона въ берлинскій и выйти гораздо дальше на станціи у развѣтвленія дороги, но супруги были, выражаясь словами Николая Ивановича, безъ языка: сами никого не понимали и ихъ никто не понималъ, отчего все это и случилось.
   Николай Ивановичъ сидѣлъ съ женой въ купэ и твердилъ.
   -- Кенигсбергъ, Кенигсбергъ... Надѣлалъ онъ намъ переполоху! Въ гробъ лягу, а не забуду этого города, чтобъ ему ни дна, ни покрышки! И навѣрное, жидовскій городъ.
   -- Почему ты такъ думаешь? -- спросила жена.
   -- Да вотъ, собственно, изъ-за "берга". Всѣ жиды "берги": Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этотъ заграничный городъ ничего не слыхалъ. Новый какой, что-ли?
   -- Нѣтъ, мы про него въ пансіонѣ даже въ географіи учили.
   -- Отчего-же ты мнѣ про него раньше ничего не сказала? Я-бы и остерегся.
   -- Да что-же я тебѣ скажу?
   -- А вотъ то, что въ немъ обычаи, что по телеграфу обѣдъ заказывать надо. Навѣрное, ужъ про это-то въ географіи сказано... Иначе на что-же тогда географія? Вѣдь географію-то для путешествія учатъ.
   -- Ничего въ нашей географіи ни про обѣдъ, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.
   Николай Ивановичъ скорчилъ гримасу и проворчалъ:
   -- Хорошъ, значитъ, пансіонъ былъ! Изъ нѣмецкаго языка только комнатнымъ словамъ обучали, а изъ географіи ничего про обѣды не учили. Самаго-то главнаго и не учили.
   -- Да чего ты ворчишь-то! Вѣдь ужъ напился и наѣлся съ нѣмцемъ на станціи.
   -- Конечно-же. Привелъ Богъ пожевать и легкую муху съ нѣмцемъ урѣзать, но все-таки... А хорошій этотъ начальникъ станціи, Глаша, попался... Вѣдь вотъ и нѣмецъ, а какой хорошій человѣкъ! Все-таки посидѣли, поговорили по душѣ, выпили,-- благодушно бормоталъ Николай Ивановичъ, наконецъ умолкъ и началъ засыпать. Мадера дала себя знать.
   -- Коля! Ты не спи! -- толкнула его жена.-- А то вѣдь эдакъ немудрено и проспать этотъ проклятый Кенигсбергъ. Тутъ какъ только крикнутъ, что Кенигсбергъ -- сейчасъ и выскакивать изъ вагона надо, а то живо куда-нибудь дальше провезутъ.
   -- Да я не сплю, не сплю. Я только разикъ носомъ клюнулъ. Намадерился малость, вотъ и дремлется.
   -- Кенигсбергъ! -- крикнулъ наконецъ кондукторъ, заглянувъ въ купэ, и отобралъ билеты до Кенигсберга.
   Черезъ минуту поѣздъ остановился. Опять освѣщенный вокзалъ, опять столовая съ снующими отъ стола къ столу кельнерами, разносящими кружки пива. Первымъ дѣломъ пришлось справляться, когда идетъ поѣздъ въ Берлинъ. Для вѣрности супруги обращались къ каждому желѣзнодорожному сторожу, къ каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:
   -- Берлинъ? Ви филь уръ? Берлинъ?
   Оказалось, что поѣздъ въ Берлинъ пойдетъ черезъ два часа. Всѣ говорили въ одинъ голосъ. Несловоохотливымъ или спѣшащимъ куда-нибудь Николай Ивановичъ совалъ въ руку по "гривеннику", какъ онъ выражался, то-есть по десяти пфенниговъ -- и уста ихъ отверзались. Нѣкоторые, однако, не совѣтовали ѣхать съ этимъ поѣздомъ, такъ какъ этотъ поѣздъ идетъ не прямо въ Берлинъ и что придется пересаживаться изъ вагона въ вагонъ, и указывали на слѣдующій поѣздъ, который пойдетъ черезъ пять часовъ, но супруги, разумѣется, ничего этого не поняли.
   -- Das ist Summelzug und bis Berlin müssen Sie zwei Mal umsteigen,-- твердилъ Николаю Ивановичу какой-то желѣзнодорожный сторожъ, получившій на кружку пива.-- Summelzug. Haben Sie verstanden?
   -- Данке, данке... Цвей уръ ждать? Ну, подождемъ цвей уръ. Это наплевать. Тѣмъ временемъ пивца можно выпить,-- и отъ полноты чувствъ Николай Ивановичъ потрясъ сторожа за руку.-- Какъ я, Глаша, по-нѣмецки-то говорить научился! -- отнесся онъ къ женѣ.-- Ну, теперь можно и пивца выпить. Надѣюсь, что ужъ хоть пиво-то можно безъ телеграммы пить. Пиво не ѣда.
   Супруги усѣлись къ столу.
   -- Кельнеръ! Цвей биръ! -- крикнулъ Николай
   Ивановичъ. Подали пиво.
   -- Безъ телеграммы,-- кивнулъ онъ женѣ. -- Попробовать развѣ и по бутерброду съѣсть. Можетъ быть, тоже безъ телеграммы.
   -- Да по телеграммѣ только обѣды табльдотъ, а что по картѣ, то безъ телеграммы,-- отвѣчала жена.-- Вѣдь русскій-то, прошлый разъ сидѣвшій за сто ломъ, явственно тебѣ объяснилъ.
   -- Ну?! Въ такомъ разѣ я закажу себѣ селянку на сковородкѣ. Ѣсть смерть хочется. Какъ по-нѣмецки селянка на сковородкѣ?
   -- Да почемъ-же я-то знаю!
   -- Постой, я самъ спрошу. Кельнеръ! Хабензи селянка на сковородкѣ? -- обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.
   Тотъ выпучилъ на него глаза.
   -- Селянка,-- повторилъ Николай Ивановичъ.-- Сборная селянка... Капуста, ветчина, почки, дичина тамъ всякая. Нихтъ ферштейнъ? Ничего не понимаетъ. Глаша! Ну, какъ отварной поросенокъ подъ хрѣномъ? Спрошу хоть поросенка.
   Жена задумалась.
   -- Неужто и этого не знаешь?
   -- Постой... Знаю... Свинья -- швейнъ. А вотъ поросенокъ-то...
   -- Ребеночка отъ швейнъ хабензи? -- спрашивая Николай Ивановичъ кельнера.
   -- Швейнбратенъ? О! я...-- отвѣчалъ кельнеръ.
   -- Да не брата намъ надо, а дитю отъ швейнъ.
   -- Дитя-по-нѣмецки -- киндъ,-- вмѣшалась жена.-- Постой, я спрошу. Швейнкиндъ хабензи?-- задала она вопросъ кельнеру.
   -- Постой, постой... Только швейнкиндъ отварной, холодный...
   -- Кальтъ,-- прибавила жена.
   -- Да, съ сметаной и съ хрѣномъ. Хабензи?
   -- Nein, mein Herr,-- отвѣчалъ кельнеръ, еле удерживая смѣхъ.
   -- Ну, вотъ видишь, стало-быть и по картѣ ничего нельзя потребовать безъ телеграммы. Говорятъ -- нейнъ,-- подмигнулъ женѣ Николай Ивановичъ.-- Ну, порядки!
   -- А какъ-же мы котлеты-то давеча, когда были здѣсь въ первый разъ, въ платокъ съ тарелки свалили.
   -- Ну, ужъ это какъ-нибудь впопыхахъ и кельнеръ не расчухалъ, въ чемъ дѣло, а можетъ быть думалъ, что и была отъ насъ телеграмма. Да просто мы тогда нахрапомъ взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на столъ бросили и убѣжали. А теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кельнеръ?
   -- Видишь, говоритъ, что нельзя.
   -- Nein, mein Herr.
   -- А ты дай ему на чай, такъ, можетъ быть, будетъ и можно,-- совѣтовала жена.-- Сунь ему въ руку. За двугривенный все сдѣлаетъ.
   -- А въ самомъ дѣлѣ попробовать?! Кельнеръ, немензи вотъ на э и брингензи швейнкиндъ. Бери, бери... Чего ты? Никто не увидитъ. Будто по телеграммѣ,-- совалъ Николай Ивановичъ кельнеру двѣ десяти-пфенниговыя монеты.
   Кельнеръ не взялъ.
   -- Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, das wir haben hicht.
   -- Не беретъ... Значитъ, у нихъ строго и нельзя.
   -- Такъ спроси хоть бутербродовъ съ сыромъ. Можетъ быть, бутерброды можно,-- сказала жена.-- И мнѣ что-то ѣсть хочется.
   -- А бутерброды можно безъ телеграммы? -- снова обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.
   -- Бутербродъ митъ кезе и митъ флейшъ,-- прибавила жена.
   -- O, ja, Madame.
   Кельнеръ побѣжалъ и явился съ бутербродами.
   -- Ну, слава Богу! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и принялся ѣсть. -- То-есть, скажи у насъ въ рынкѣ кому угодно, что есть въ Нѣметчинѣ такой городъ, гдѣ пріѣзжающимъ на станціи обѣдать и ужинать только по телеграммамъ даютъ -- рѣшительно никто не повѣритъ,-- разсуждалъ онъ, разводя отъ удивленія руками.
  

VIII.

  
   Поѣздъ, котораго ожидали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, чтобы ѣхать въ Берлинъ, долженъ былъ придти въ Кенигсбергъ въ часъ ночи. Лишь только часовая стрѣлка на часахъ въ буфетѣ показала половину перваго, какъ уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.
   -- Скорѣй, Глаша, скорѣй, а то какъ-бы не опоздать. Чортъ ихъ знаетъ, какіе у нихъ тутъ порядки! Можетъ быть, и раньше поѣздъ придетъ. А ужъ на платформѣ будемъ стоять, такъ не опоздаемъ,-- торопилъ Николай Ивановичъ жену.-- Какъ подойдетъ поѣздъ, такъ и вскочимъ. Ну, живо!
   -- Пойдемъ, пойдемъ,-- отвѣчала жена, выходя изъ-за стола.-- Да вотъ еще что: захвати ты съ собой нѣсколько бутербродовъ въ запасъ въ вагонъ, благо ихъ здѣсь безъ телеграммъ даютъ, а то, можетъ быть, на другихъ станціяхъ и бутербродовъ безъ телеграммъ не дадутъ, такъ что завтра утромъ ни позавтракать, ни пообѣдать будетъ нечѣмъ.
   -- И то дѣло, и то дѣло...
   Захваченъ былъ цѣлый пакетъ бутербродовъ, и супруги вышли на платформу. На платформѣ никого еще изъ публики не было. Бродила желѣзнодорожная прислуга и покуривали сигары и трубки.
   -- Надо поспрашивать ихъ, а то какъ-бы не ошибиться,-- сказала Глафира Семеновна и, обратясь къ сторожу, спросила: -- Инъ Берлинъ? Ви филь уръ?
   -- Noch eine halbe Stunde,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Что онъ говоритъ?-- задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.
   -- Да Богъ его знаетъ что... Что-то непонятное.
   -- Такъ ты переспроси.
   -- Имъ Берлинъ? Эйнъ уръ?
   -- Ja, ja, Madame, um einz...
   -- Въ часъ, вѣрно.
   Такимъ-же манеромъ былъ спрошенъ второй сторожъ, третій, четвертый и пятый. Отвѣты были одинаковые. Каждому сторожу Николай Ивановичъ совалъ въ руку по десяти-пфенниговой монетѣ, говоря: "немензи и тринкензи". Сторожа благодарили словомъ "данке" и удивленно смотрѣли на щедрыхъ русскихъ.
   -- Теперь ужъ вѣрно. Всѣ въ одинъ голосъ говорятъ, что въ часъ,-- проговорилъ Николай Ивановичъ, тяжело вздохнувъ.
   Ровно въ часъ къ платформѣ подошелъ поѣздъ и выпустилъ пассажировъ. Супруги ринулись къ вагонамъ и вскочили въ первое попавшееся купэ. Тамъ уже сидѣли два нѣмца -- одинъ тощій, другой толстый.
   -- Херъ... Бите...-- обратился къ нимъ Николай Ивановичъ.-- Васъ истъ дасъ? Берлинъ?
   -- O, ja. Mann sann auch nach Berlin fahren,-- далъ отвѣтъ толстякъ.
   -- Берлинъ? Слава тебѣ, Господи!
   Заглянулъ въ вагонъ кондукторъ и спросилъ билеты. Посмотрѣвъ на билеты супруговъ, онъ сказалъ:
   -- Zu Dirschau müssen Sie umste igen.
   -- Глаша! Что онъ сказалъ?
   -- Песъ его знаетъ, что,-- отвѣчала жена и задала вопросъ кондуктору:-- Берлинъ?
   -- Ja, ja... Aber in Dirschau werden Sie umsteigen,-- повторилъ кондукторъ.-- Этотъ вагонъ отъ Диршау пойдетъ на Данцигъ, а въ Диршау вы сядете въ другой поѣздъ, который пойдетъ въ Берлин,-- прибавилъ онъ также по-нѣмецки, но супруги изъ всего этого поняли только слово "Берлинъ".
   -- Не ошиблись: Берлинъ,-- кивнулъ женѣ Николай Ивановичъ.
   Свистокъ, отклики на паровозѣ и поѣздъ помчался.
   -- Любопытно-бы было знать, въ которомъ часу мы будемъ завтра въ Берлинѣ?-- говорила Глафира Семеновна мужу.
   -- A ты понатужься да и спроси вотъ y этого толстенькаго нѣмца. У него лицо основательное.
   Глафира Семеновна сообразила, безвучно пошевелила нѣсколько разъ губами и спросила:
   -- Берлинъ ви филь уръ?
   -- Ganz genau, Madame, kann ich nicht sagen. An Morgen werden Sie in Berlin sein.
   -- Что онъ, Глаша, говоритъ?
   Глафира Семеновна, понявшая только слово "моргенъ" и переведшая его по-русски словомъ -- "завтра", отвѣчала:
   -- Говоритъ, что завтра, a про часъ ничего не сказалъ. Что завтра-то, такъ мы и сами знаемъ.
   -- Такъ ты переспроси. Или постой, я переспрошу. Берлинъ ви филь уръ?
   Нѣмецъ развелъ руками.
   -- Um wie viel Uhr, das weiss ich nicht, aber ich weiss nur, dasz am Morgen früh...
   -- Тьфу пропасть! Опять: завтра.
   На слѣдующей станціи тотъ-же вопросъ былъ предложенъ кондуктору. Кондукторъ отвѣчалъ по-нѣмецки;
   -- Я ѣзжу до Данцига. Это другая вѣтвь. Про Берлинъ не могу сказать, -- и опять прибавилъ слово "моргенъ", то есть "утромъ", но супруги опять-таки перевели это слово словомъ "завтра".
   И опять помчался поѣздъ, останавливаясь на минуту и на двѣ на станціяхъ. Въ вагонъ заглядывали кондукторы, простригали, отрывали клочки и цѣлые билеты изъ книжки прямого сообщенія и всякій разъ предупреждали, что въ Диршау придется пересѣсть въ другой поѣздъ, твердя: "шт Dirshau müssen Sie umsteigen". Супруги затвердили уже и слова "Диршау" и "умштейгенъ", но все-таки не могли понять, что они обозначаютъ.
   -- Чортъ его знаетъ, что онъ такое говоритъ: "дырша да умштейгенъ"!-- разводилъ всякій разъ руками Николай Ивановичъ и съ досады плевалъ.
   -- Не горячись, не горячись. Вѣдь уже всѣ въ одинъ голосъ говорятъ, что ѣдемъ мы въ берлинскомъ вагонѣ и въ Берлинъ, стало быть, горячиться тутъ не-чего. Пускай ихъ, что хотятъ говорятъ. Только бы благополучно доѣхать,-- останавливала его Глафира Семеновна, стараясь успокоить.
   Супругъ, наконецъ, успокоился, и началъ дремать.
  

IX.

  
   Черезъ нѣсколько минутъ поѣздъ остановился.
   Застукали желѣзные молотки о чугунныя колеса вагоновъ, засуетились кондукторы, распахивая дверцы вагоновъ купэ. Слышались возгласы: "Dirschau, Dirschaul Drei Minuten"... Глафира Семеновна спокойно сидѣла около открытой двери купэ и смотрѣла на платформу, по которой сновали носильщики съ багажомъ, катились телѣжки съ ящиками и тюками, суетилась публика, размахивая руками съ зонтиками, баульчиками, связкой пледа. Николай Ивановичъ спалъ, похрапывая самымъ аппетитнымъ образомъ. Вдругъ къ ихъ купэ подбѣжалъ кондукторъ, нѣсколько минутъ тому назадъ ревизовавшій ихъ билеты, и поспѣшно воскликиулъ, обращаясь къ Глафирѣ Семеновнѣ:
   -- Madame, was sitzen Sie denn? Sie reisen nach Berlin, also hier müssen Sie umsteigen ! Das ist schon Dirschau.
   Глафира Семеновна ничего не поняла и, не шевелясь, смотрѣла во всѣ глаза.
   -- Dirschau! Miïssen umsteigen! -- повторилъ кондукторъ и сдѣлалъ жестъ, приглашающій ее выйти изъ вагона. -- Schneller! Schneller! Umsonst werden Sie nach Danzig fahren.
   -- Коля! Да проснись-же! Смотри, что онъ говоритъ! -- засуетилась Глафира Семеновна, расталкивая мужа.
   Тотъ проснулся и потягивался. Кондукторъ кричалъ: "schnell, schnell" и показывалъ, что надо выходить изъ вагона.
   -- Коля! Да прочухайся-же! Онъ махаетъ и показываетъ, чтобы мы выходили изъ вагона, -- продолжала Глафира Семеновна, -- Поломалось что-нибудь, что-ли?
   -- Да почемъ-же я-то знаю! -- зѣвалъ Николай Ивановичъ во всю ширину рта. -- Спроси. Вѣдь ты все-таки лучше меня знаешь нѣмецкій языкъ.
   -- Виръ инъ Берлинъ, -- сказала кондуктору Глафира Семеновна.
   -- Ja, ja. Nach Berlin. Also hier müssen Sie umsteigen und weiter fahren. Gott im Himmell Was thun Sie denn? Es bleibt nur eine Halbe Minute. Weg von Waggon.
   И опять жестъ, приглашающій выйти изъ вагона. Николая Ивановича кондукторъ даже схватилъ за руку и протянулъ къ двери.
   -- Чортъ его знаетъ, куда онъ меня тащитъ? -- упирался тотъ.-- Пріѣхали, что-ли? Херъ кондукторъ, Берлинъ?
   -- Ja, ja... Berlin... Schneller! Schneller!
   -- Глаша! Вообрази, въ Берлинъ пріѣхали! Вотъ такъ штука! -- восклицалъ Николай Ивановичъ, вытянутый уже кондукторомъ на платформу.
   -- Да что ты!
   -- Schneller, schneller, Madame! Uni Gottes willen, schneller.
   -- Выходи скорѣй! Вотъ неожиданность-то! Думали, что завтра пріѣдемъ въ Берлинъ, а пріѣхали ночью.
   Выскочила изъ вагона и Глафира Семеновна, но все еще не вѣрила и спрашивала кондуктора:
   -- Берлинъ? Берлинъ?
   -- Да, да... Отсюда вы должны ѣхать. Поѣздъ вамъ укажутъ,-- отвѣчалъ тотъ по-нѣмецки.
   Николай Ивановичъ совалъ ему въ руку два "нѣмецкихъ гривенника" и говорилъ:
   -- Данке, очень данке... Спасибо, что предупредили.
   Кондукторъ захлопнулъ дверцы купэ. Раздался свистокъ и поѣздъ помчался.
   -- Вотъ неожиданность-то! Пріѣхали, въ Берлинъ пріѣхали! -- бормоталъ Николай Ивановичъ на платформѣ. Какъ-же нѣмцы-то намъ все твердили, что моргенъ, моргенъ, то-есть завтра.
   -- Да вѣдь ужъ оно завтра и есть. Вѣдь говорили-то намъ вчера. Ежели по часамъ судить, то теперь ужъ завтра, потому утро,-- отвѣчала супруга.-- Ну пойдемъ. Надо въ гостинницу ѣхать. Вѣдь мы рѣшили сутки пробыть въ Берлинѣ и посмотрѣть городъ.
   Они двинулись къ станціоннымъ дверямъ. Въ окна виднѣлся буфетъ и снующіе кельнеры.
   -- Вокзалишка-то неважный,-- говорилъ Николай Ивановичъ, переступая порогъ станціоннаго дома.-- Я думалъ, что въ Берлинѣ ужъ и не вѣдь какой шикарный вокзалъ. Будешь что-нибудь ѣсть и пить на станціи?
   -- Какое теперь питье и ѣда! Только-бы скорѣе до постели. Поѣдемъ скорѣе въ гостинницу. Вонъ гостинничный швейцаръ стоитъ и у него на шапкѣ "Готель де-Берлинъ" написано. Поѣдемъ съ нимъ. Навѣрное, у нихъ карета. Онъ намъ и нашъ багажъ выправитъ. Дай ему квитанцію.
   -- Надо вѣдь еще про саквояжъ и подушки справиться, которые мы въ томъ прежнемъ поѣздѣ оставили. Вѣдь ужъ телеграмму нашу они навѣрное получили.
   -- Завтра справимся, завтра. Какая теперь справка! Поѣдемъ скорѣй въ гостинницу. Даже и насчетъ багажа можно завтра утромъ. Гдѣ теперь хлопотать! Завтра встанемъ и пошлемъ съ квитанціей. Швейцаръ и насчетъ подушекъ, саквояжей справится. Марья Ивановна говорила, что въ Берлинѣ въ гостинницахъ есть такіе лакеи, которые говорятъ по-русски. Вотъ такому и объяснимъ все основательно.
   Николай Ивановичъ подошелъ къ гостинничному швейцару съ надписью на шапкѣ и крикнулъ:
   -- Готель-де-Берлинъ! Нумеръ? Есть нумера?
   Тотъ удивленно посмотрѣлъ на него и спросилъ:
   -- Was für ein Nummer fragen Sie mein Herr?
   -- Комнату намъ нужно... Циммеръ,-- пояснила Глафира Семеновна.
   Швейцаръ встрепенулся.
   -- Ein Logement wünschen Sie? Ein Zimmer? O, ja, Madame, bitte... Haben Sie Koffer? Bagage?
   -- Багажъ моргенъ, моргенъ. Шнель инъ готель. Виръ воленъ шляфенъ.
   -- Bagage kann man bald kriegen. Geben Sie nur die Quittung.
   -- Нейнъ... Багажъ моргенъ...
   -- Also, bitte, Madame.
   Швейцаръ пригласилъ ихъ слѣдовать за собой.
   -- Карета у васъ здѣсь, что-ли? -- спрашивалъ его Николай Ивановичъ, но швейцаръ не понялъ и смотрѣлъ на него вопросительно.-- Глаша! Какъ карета-то по-нѣмецки? Спроси,-- обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.
   -- Вагенъ. Хабензи вагенъ? -- задала она вопросъ швейцару.
   -- O, nein, Madame. Hier ist unweit. Nur zwanzig Schritte.
   -- Глаша! что онъ говоритъ?
   -- Говоритъ, что нѣтъ кареты, а про что остальное бормочетъ -- кто-жъ его разберетъ.
   Кондукторъ вывелъ супруговъ со станціи и повелъ по плохо освѣщенной улицѣ. Это удивило Николая Ивановича.
   -- Да въ Берлинъ-ли ужъ мы пріѣхали? Не перепутались-ли опять какъ? Чортъ его знаетъ, можетъ быть, кондукторъ и въ насмѣшку намъ навралъ,-- говорилъ онъ. -- Мнѣ разсказывали, что Берлинъ залитъ газомъ. Кромѣ того, электрическое освѣщеніе. А здѣсь смотри какая темень.
   -- Берлинъ? -- спросила Глафира Семеновна швейцара.
   -- О, я, мадамъ. Готель де-Берлинъ,-- отвѣчалъ швейцаръ, думая, что его спрашиваютъ, изъ какой онъ гостинницы.
   -- И этотъ отвѣчаетъ, что Берлинъ. Странно. А улица совсѣмъ темная. Только кой-гдѣ фонарикъ блеститъ. Да и народу-то на улицѣ не видать. Ни народу, ни извозчиковъ,-- дивился Николай Ивановичъ.
   Гостинница была, дѣйствительно, недалеко. Швейцаръ остановился около запертаго, однимъ фонаремъ освѣщеннаго подъѣзда и позвонился. Дверь распахнули. Вышелъ непрезентабельный человѣкъ съ заспаннымъ лицомъ и въ сѣромъ пиджакѣ и повелъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну во второй этажъ показывать комнату.
   -- Drei mark,-- сказалъ онъ.
   -- Три марки. Это, стало быть, три нѣмецкія полтины,-- соображалъ Николай Ивановичъ, оглядывая довольно чистенькую комнату о двухъ кроватяхъ, и отвѣтилъ непрезентабельному человѣку:-- Ну, гутъ.
   Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафстра Семеновна покоились уже крѣпчайшимъ сномъ въ номерѣ "Гостинницы Берлинъ", находящейся на главной улицѣ маленькаго нѣмецкаго городка Диршау. Засыпая, Николай Ивановичъ говорилъ женѣ:
   -- То-есть такъ радъ, что и сказать не умѣю, что я попалъ, наконецъ, въ Берлинъ.
   -- И я тоже,-- отвѣчала жена.
  

X.

  
   Глафира Семеновна утромъ проснулась первой, открыла глаза, потянулась подъ жиденькимъ пуховикомъ, замѣняющимъ въ Германіи теплое одѣяло, и проговорила:
   -- Николай Иванычъ, ты не спишь?
   Въ отвѣтъ на это послышался легкій всхрапъ и скрипнула кровать. Николай Ивановичъ перевернулся на другой бокъ.
   -- Коля, вставай. Пора вставать. Смотри, какъ мы проспали: одиннадцатый часъ. Когда-же мы будемъ осматривать городъ? Вѣдь надо умыться, одѣться, чаю напиться, послать за нашимъ багажемъ и отыскать наши саквояжи и подушки. Вѣдь здѣсь, въ Берлинѣ, мы рѣшили пробыть только одинъ день.
   Николай Ивановичъ что-то промычалъ, но не пошевелился. Жена продолжала его будить:
   -- Вставай! Проспишь полъ-дня, такъ много-ли тогда намъ останется сегодня на осмотръ города.
   -- Сегодня не осмотримъ, такъ завтра осмотримъ. Куда торопиться? Надъ нами не каплетъ,-- пробормоталъ мужъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ужъ какъ ты тамъ хочешь, а въ нѣмецкой землѣ я больше одного дня не останусь! Поѣдемъ скорѣй въ Парижъ. Что это за земля, помилуйте! Ни позавтракать, ни пообѣдать нельзя настоящимъ манеромъ безъ телеграммы. Питайся одними бутербродами. Къ сухоѣденію я не привыкла.
   Глафира Семеновна быстро встала съ постели и принялась одѣваться. Николай Ивановичъ протянулъ руку къ ночному столику, вынулъ изъ портсигара папиросу, закурилъ ее и продолжалъ лежать, потягиваясь и покрякивая.
   -- Да и сегодня прошу тебя сдѣлать какъ-нибудь такъ, чтобы намъ здѣсь можно было пообѣдать настоящимъ манеромъ съ говяжьимъ супомъ и горячими бифштексами или котлетами,-- просила Глафира Семеновна мужа. -- Здѣсь такой обычай, чтобъ обѣдать проѣзжающимъ по телеграммѣ,-- ну, пошли имъ въ гостинницу откуда-нибудь телеграмму, закажи обѣдъ -- ну, ихъ, пусть подавятся.
   -- Въ гостинницѣ-то, я думаю, можно обѣдать и безъ телеграммъ. Телеграммы только для станцій на желѣзныхъ дорогахъ,-- отвѣчалъ мужъ.
   -- Все-таки пошли телеграмму. Расходъ не великъ, а по крайней мѣрѣ, тогда пообѣдаемъ навѣрное... Телеграмму я тебѣ сама напишу. Я знаю какъ... "Готель Берлинъ... Дине инъ фиръ уръ" -- и потомъ нашу фамилію. Даже и не дине,-- поправилась Глафира Семеповна.-- Дине -- это по-французски, а по-нѣмецки -- митагъ. "Митагъ инъ фиръ уръ" -- вотъ и все.
   -- Лучше-же прежде спросить кельнера. Я увѣренъ, что для Берлина телеграммы не надо,-- стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ.
   -- Ну, ужъ это спрашивать, такъ навѣрное перепутаешься. Скажутъ -- да, а потомъ окажется, что нѣтъ,-- и сиди голодомъ. Бѣда заграницей безъ языка. Вотъ ежели-бы мы говорили по-нѣмецки настоящимъ манеромъ...
   -- Вдвоемъ-то какъ-нибудь понатужимся.
   -- Намъ и такъ придется много натуживаться. Багажъ надо добывать, саквояжи и подушки разыскать. Да что-жъ ты валяешься-то! Вставай... Смотри, ужъ одиннадцать часовъ!
   Глафира Семеновна возвысила голосъ и сдернула съ мужа пуховикъ. Мужъ принялся одѣваться.
   Черезъ нѣсколько минутъ супруги умылись, были одѣты и звонили кельнера. Тотъ явился, поклонился и всталъ въ почтительной позѣ.
   -- Самоваръ,-- обратился къ нему Николай Ивановичъ.-- А тэ не надо. Тэ у насъ есть. Цукеръ также есть.
   Кельнеръ глядѣлъ на него во всѣ глаза и наконецъ спросилъ:
   -- Thee wünschen Sie, mein Herr?
   -- Не тэ, а просто самоваръ безъ цукеръ и безъ тэ. Глаша, какъ самоваръ по-нѣмецки.
   -- Постой... Пусть ужъ просто чай несетъ. Можетъ быть, самоваръ принесетъ?
   -- Да зачѣмъ-же, ежели у насъ есть свой чай?
   -- Ничего. Гдѣ тутъ съ нимъ объясняться! Видишь, онъ ничего не понимаетъ изъ нашего разговора. Брингензи тэ на двоихъ. Тэ фюръ цвей.
   -- Sünschen Sie auch Brod und Butter, Madame?-- спросилъ кельнеръ.
   Глафира Семеновна поняла и отвѣчала:
   -- Я... я... Бродъ и бутеръ. Да брингензи цитронъ, брингензи кезе... И бродъ побольше... филь бродъ... Я, Николай Иванычъ, ужасно ѣсть хочу.
   Кельнеръ поклонился и сталъ уходить.
   -- Постойте... Вартензи,-- остановила его Глафира Семеновна.-- Флейшъ можно брингенъ? Я говядины, Николай Иванычъ, заказываю. Можетъ быть, и принесутъ. Флейшъ брингензи, кальтъ флейшъ.
   -- Raltsleisch, Madame?
   -- Кальтъ, кальтъ. Только побольше. Филь...
   Явился чай, но безъ самовара. Кипятокъ или, лучше сказать, теплую воду подали въ большомъ молочномъ кувшинѣ.
   -- А самоваръ? Ферштеензи: самоваръ,-- спрашивала Глафира Семеновна.-- Самоваръ митъ угли... съ угольями... съ огнемъ... митъ фейеръ,-- старалась она пояснить и даже издала губами звуки -- пуфъ, пуфъ, пуфъ, изображая вылетающій изъ-подъ крышки самовара паръ.
   Кельнеръ улыбнулся.
   -- Sie wünschen Theemaschine.
   -- Да, да... Я, я... Тамашине,-- подхватила Глафира Семеновна.-- Вотъ поди-жъ ты, какое слово забыла. А вѣдь прежде знала. Тэмашине.
   -- Theemaschine haben wir nicht, Madame. Das wird selten gefragt bei uns.
   -- Нейнъ?
   -- Nein,-- отрицательно потрясъ головой кельнеръ.
   -- Извольте видѣть, нѣтъ у нихъ самовара! Ну, Берлинъ! Въ хорошей гостинницѣ даже самовара нѣтъ, тогда какъ у насъ на каждомъ постояломъ дворѣ. Ну, а кипятокъ откуда-же мы возьмемъ? Хейсъ вассеръ?
   -- Hier,-- указалъ кельнеръ на кувшинъ.
   -- Здѣсь? Да это какой-же кипятокъ! Это просто чуть тепленькая водица. Даже и паръ отъ него не идетъ. Намъ нуженъ кипятокъ, ферштеензи -- кипятокъ, хейсъ вассеръ. И наконецъ, тутъ мало. Тутъ и на двѣ чашки для двоихъ не хватитъ, а мы хотимъ филь, много, мы будемъ пить по пяти, по шести чашекъ. Ферштеензи -- фюнфъ, зехсъ тассе.
   -- Брось, Глаша. Ну, ихъ къ лѣшему. Какъ-нибудь и такъ напьемся. Видишь, здѣсь въ Нѣметчинѣ все наоборотъ, все шиворотъ на выворотъ: на перинахъ не спятъ, а перинами покрываются, кипятокъ подаютъ не въ чайникахъ-арбузахъ, а въ молочникахъ,-- перебилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- И обѣдаютъ по телеграммамъ,-- прибавила та.-- Геензи,-- кивнула она кельнеру, давая знать, чтобы онъ удалился, но вдругъ вспомнила и остановила его.-- Или нѣтъ, постойте. Намъ нужно получить нашъ багажъ со станціи. Багаже бекоменъ. Вотъ квитанція... Хиръ квитанцъ,-- подала она кельнеру бумажку.-- Манъ какъ?
   -- O, ja, Madame,-- отвѣчалъ кельнеръ, принимая квитанцію.
   -- Ну, такъ брингензи... Да вотъ еще квитанцъ отъ телеграмма... Виръ хабенъ...-- начала Глафира Семеновна, но сейчасъ-же остановилась и, обратясь къ мужу, сказала:-- Вотъ тутъ-то я и не знаю, какъ мнѣ съ нимъ объясниться насчетъ нашихъ саквояжей и подушекъ, что мы оставили въ поѣздѣ. Ты ужъ помогай какъ-нибудь. Хиръ телеграмма. Виръ хабенъ въ вагонѣ наши саквояжи и подушки ферлоренъ. То-есть не ферлоренъ, а геляссенъ въ Кенигсбергъ, а саквояжи и подушки фаренъ имъ Берлинъ.
   Кельнеръ стоялъ, слушалъ и таращилъ глаза.
   -- Саквояжи и подушки. Ферштейнъ? -- старался пояснить Николай Ивановичъ, снялъ съ постели подушку и показалъ кельнеру.
   -- Rissen? -- спросилъ кельнеръ.
   -- Вотъ, вотъ... Киссенъ... Въ вагонѣ геляссенъ. Виръ хабенъ геляссенъ и телеграфиренъ.
   Кельнеръ взялъ квитанціи отъ багажа и на отправленную телеграмму и удалился.
   -- Бьюсь объ закладъ, что ничего не понялъ! -- воскликнулъ ему вслѣдъ Николай Ивановичъ.
   -- Какъ не понять! Навѣрное понялъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна. -- Я ему все обстоятельно сказала. Я теперь ужъ многія нѣмецкія слова вспомнила, и говорю лучше, чѣмъ вчера. Да и вообще научилась въ дорогѣ. Это ты только ничему не можешь выучиться.
   Она принялась пить чай и истреблять бутерброды съ сыромъ и телятиной. Послышался стукъ въ дверь и кельнеръ вернулся. Въ рукѣ онъ держалъ квитанціи и улыбался.
   -- Мы сейчасъ разглядѣли въ конторѣ квитанціи. По этимъ квитанціямъ вы можете получить вашъ багажъ и вещи только въ Берлинѣ, а не здѣсь,-- сказалъ онъ по-нѣмецки, кладя квитанціи на столъ.
   Супруги въ недоумѣніи глядѣли на него и не понимали, что онъ говоритъ.
   -- Коля, ты не понялъ, что онъ говоритъ? -- спросила мужа Глафира Семеновна. -- Я рѣшительно ничего не понимаю.
   -- А мнѣ-то откуда-же понимать, ежели я нѣмецкимъ словамъ въ лавкѣ отъ чухонъ учился.
   -- Дуракъ! -- выбранилась жена и, обратясь и кельнеру, сказала:
   -- Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатимъ.
   -- Das kann man nient, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen.
   -- Ну, да, инъ Берлинъ. Вѣдь мы въ Берлинѣ. Биръ инъ Берлинъ, виръ зиценъ инъ Берлинъ. Хиръ Берлинъ?
   -- Hier îst Dirschau, Madame... Stadt Dirschau...
   Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.
   -- Какъ Диршау? Какой штатъ Диршау?! -- воскликнула она.-- Берлинъ!
   -- Nein, Madame..
   Кельнеръ снялъ со стѣны карту гостинницы, поднесъ къ Глафирѣ Семеновнѣ и указалъ на заголовокъ, гдѣ было напечатано по-нѣмецки: Hotel de Berlin in Dirschau. Читать по-нѣмецки Глафира Семеновна умѣла, она прочла и вскрикнула:
   -- Николай Иванычъ! Да знаешь-ли ты, что мы пріѣхали не въ Берлинъ, а въ какой-то городъ Диршау?
   -- Да что ты... Неужели?..-- пробормоталъ Николай Ивановичъ, разинулъ ротъ отъ удивленія и сталъ скоблить затылокъ.
  

XI.

  
   -- Ну, что-жъ это такое! Вѣдь ужъ это совсѣмъ изъ рукъ вонъ! Вѣдь это ни на что не похоже! -- сердилась Глафира Семеновна, всплескивая руками и бѣгая по комнатѣ.-- Вотъ ужъ сколько времени ѣдемъ въ Берлинъ, колесимъ, колесимъ и все въ него попасть не можемъ. Второй разъ не въ то мѣсто попадаемъ. Диршау... Какой это такой Диршау? Гдѣ онъ? -- остановилась она въ вопросительной позѣ передъ Николаемъ Ивановичемъ.
   Тотъ по прежнему сидѣлъ, досадливо кряхтѣлъ и чесалъ затылокъ.
   -- Николай Иванычъ, я васъ спрашиваю! Что вы идоломъ-то сидите! Гдѣ это такой Диршау? Въ какой онъ такой мѣстности? Можетъ быть, мы опять не по той желѣзной дорогѣ поѣхали?
   -- Да почемъ-же я-то знаю, матушка! -- отвѣчалъ мужъ.
   -- Однако вы все-таки въ Коммерческомъ училищѣ учились.
   -- Всего только полтора года пробылъ, да и то тамъ всей моей науки только и было, что я на клиросѣ дискантомъ пѣлъ, да въ классѣ въ стальныя перья игралъ. А ты вотъ четыре года въ пансіонѣ у мадамы по стульямъ елозила, да и то ничего не знаешь.
   -- Наша наука была дамская: мы танцовать учились, да кошельки бисерные вязать и поздравленія въ Рождество, въ день ангела папенькѣ и маменькѣ писать; такъ откуда-же мнѣ о какомъ-то Диршау знать! Справьтесь-же, наконецъ, какъ намъ отсюда въ Берлинъ попасть! Навѣрное, мы въ какое-нибудь нѣмецкое захолустье заѣхали, потому что здѣсь въ гостинницѣ даже самовара нѣтъ.
   -- Какъ я справлюсь? Какъ?.. Начнешь справляться -- и опять перепутаешься. Вѣдь я ѣхалъ заграницу, такъ на тебя понадѣялся. Ты стрекотала какъ сорока, что и по-французски, и по-нѣмецки въ пансіонѣ училась.
   -- И въ самомъ дѣлѣ училась, да что-же подѣлаешь, ежели всѣ слова перезабыла. Расчитывайтесь-же скорѣе здѣсь въ гостинницѣ и пойдемъ на желѣзную дорогу, чтобъ въ Берлинъ ѣхать. Съ какой стати намъ здѣсь-то сидѣть.
   -- Я въ Берлинъ не поѣду, ни за что не поѣду. Чтобъ ей сдохнуть, этой Нѣметчинѣ! Провались она совсѣмъ! Прямо въ Парижъ. Такъ и будемъ спрашивать -- гдѣ тутъ дорога въ Парижъ.
   -- А багажъ-то нашъ? А чемоданы-то наши? А саквояжи съ подушками? Вѣдь они въ Берлинъ поѣхали, такъ надо-же за ними заѣхать. Вѣдь у насъ всѣ вещи тамъ, мнѣ даже сморкнуться не во что.
   -- Ахъ, чортъ возьми! Вотъ закуска-то! -- спохватился Николай Ивановичъ за голову.-- Ну, переплетъ! Господи Боже мой, да скоро-ли-же кончатся всѣ эти нѣмецкія мученія! Я увѣренъ, что во французской землѣ лучше и тамъ люди по-человѣчески живутъ. А все-таки надо ѣхать въ Берлинъ,-- сказалъ онъ и прибавилъ: -- Ну, вотъ что... До Берлина мы только доѣдемъ, возьмемъ тамъ на станціи нашъ багажъ и сейчасъ-же въ Парижъ. Согласна?
   -- Да какъ-же не согласна-то! Мы только ѣдемъ по Нѣметчинѣ и нигдѣ въ ней настоящимъ манеромъ не останавливаемся, а ужъ и то она мнѣ успѣла надоѣсть хуже горькой рѣдьки. Скорѣй въ Парижъ, скорѣй! По-французски я все-таки лучше знаю.
   -- Можетъ быть, тоже только "пермете муа сортиръ" говоришь? Такъ эти-то слова и я знаю.
   -- Что ты, что ты... У насъ въ пансіонѣ даже гувернантка была француженка. Она не изъ настоящихъ француженокъ, но все-таки всегда съ нами по-французски говорила.
   Николай Ивановичъ позвонилъ кельнера.
   -- Сколько гельдъ за все происшествіе? Ви филъ?-- спросилъ онъ, указывая на комнату и на сервировку чая.-- Мы ѣдемъ въ Берлинъ. Скорѣй счетъ.
   Кельнеръ побѣжалъ за счетомъ и принесъ его. Николай Ивановичъ подалъ золотой. Ему сдали сдачи.
   -- Сколько взяли? -- спрашивала Глафира Семеновна мужа.
   -- Да кто-жъ ихъ знаетъ! Развѣ у нихъ разберешь? Сколько хотѣли, столько и взяли. Вонъ счетъ-то, бери его съ собой. Въ вагонѣ на досугѣ разберешь, ежели сможешь. Скорѣй, Глафира Семеновна! Скорѣй! Надѣвай пальто и идемъ.
   Супруги одѣлись и вышли изъ комнаты. Кельнеръ стоялъ и ждалъ подачки на чай.
   -- Дай ему два-три гривенника. Видишь, онъ на чай ждетъ,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- За что? За то, что вмѣсто Берлина облыжно въ какой-то паршивый Диршау заманилъ? Вотъ ему вмѣсто чая!
   И Николай Ивановичъ показалъ кельнеру кулакъ.
   -- Mein Herr! Was machen Sie! -- попятился кельнеръ.
   -- Нечего: мейнъ херъ! Не заманивай. Мы явственно спрашивали. Берлинъ-ли это или не Берлинъ.
   -- Да вѣдь не у него, а у швейцара.
   -- Одна шайка. Проѣзжающихъ тутъ у нихъ нѣтъ -- вотъ они и давай надувать народъ.
   Глафира Семеновна однако сжалилась надъ кельнеромъ, обернулась и сунула ему въ руку два "гривенника".
   Вышли на подъѣздъ. Кланялся швейцаръ, ожидая подачки.
   -- Я тебя, мерзавецъ! -- кивнулъ ему Николай Ивановичъ.-- Ты благодари Бога, что я тебѣ бока не обломалъ. .
   -- Да брось. Ну, чего тутъ? Вѣдь нужно будетъ у него спросить, гдѣ тутъ желѣзная дорога, по которой въ Берлинъ надо ѣхать,-- остановила мужа Глафира Семеновна, сунула швейцару два "гривенника" и спросила: -- Во истъ ейзенбанъ инъ Берлинъ?
   -- Это здѣсь, мадамъ. Это недалеко. Дорога въ Берлинъ та-же самая, по которой вы къ намъ пріѣхали,-- отвѣчалъ швейцаръ по-нѣмецки, указывая на виднѣющееся въ концѣ улицы сѣренькое зданіе.
   -- На ту-же самую станцію указываетъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Вретъ, вретъ, Глаша, не слушай. А то опять захороводимся.
   -- Да вѣдь мы на станціи-то опять спросимъ. Спросимъ и провѣримъ. Языкъ до Кіева доведетъ.
   -- Насъ-то онъ что-то не больно-то доводитъ. Ну, двигайся.
   Они шли по улицѣ по направленію къ станціонному дому.
   -- Ахъ, кабы по дорогѣ какого-нибудь бродячаго торговца-татарина встрѣтить и у него носовой платокъ купить, а то мнѣ даже утереться нечѣмъ.
   -- Утрешься и бумажкой.
   По дорогѣ однако былъ магазинъ, гдѣ на окнѣ лежали носовые платки. Супруги зашли въ него и купили полдюжины платковъ. Пользуясь случаемъ, Глафира Семеновна и у приказчика въ магазинѣ спросила, гдѣ желѣзная дорога, по которой можно ѣхать въ Берлинъ. Приказчикъ, очень учтивый молодой человѣкъ, вывелъ супруговъ изъ магазина на улицу и указалъ на то-же зданіе, на которое указывалъ и швейцаръ.
   -- Видишь, стало-быть, швейцаръ не совралъ,-- отнеслась къ мужу Глафира Семеновна.
   На станціи опять разспросы словами и пантомимами. Кой-какъ добились, что поѣздъ идетъ черезъ полтора часа.
   -- Ой, врутъ! Ой, надуваютъ! Ужъ такое это нѣмецкое сословіе надувательное!-- говорилъ Николай Ивановичъ.-- Ты, Глаша, спроси еще.
   И опять разспросы. Отвѣтъ былъ тотъ-же самый.
   -- Да поняла-ли ты настоящимъ манеромъ?-- все сомнѣвался Николай Ивановичъ.
   -- Да какъ-же не понять-то. Три человѣка часы вынимали и прямо на цифры указывали, когда поѣздъ въ Берлинъ идетъ. Вѣдь я цифры-то знаю.
   -- Да въ Берлинъ-ли? Не заѣхать-бы опять въ какой-нибудь новый Диршау...
   -- Въ вагонѣ будемъ спрашивать.
   Промаячивъ на станціи полтора часа и все еще разспрашивая у каждаго встрѣчнаго о поѣздѣ въ Берлинъ, супруги, наконецъ, очутились въ вагонѣ. Ихъ усадилъ какой-то сердобольный желѣзнодорожный сторожъ, видя ихъ замѣшательство и безпокойное бѣганье по вокзалу.
   -- Да инъ Берлинъ-ли? -- снова спросилъ Николай Ивановичъ, суя ему въ руку два "гривенника".-- Виръ Берлинъ?
   -- Berlin, Berlin. Direct nach Berlin,-- отвѣтилъ сторожъ.
   Поѣздъ тронулся.
   -- Доѣдемъ до Берлина, никуда не попадая,-- свѣчку въ рубль поставлю,-- произнесъ Николай Ивановичъ.
   -- Ахъ, дай-то Богъ! -- пробормотала Глафира Семеновна и украдкой перекрестилась.
  

XII.

  
   Путь отъ Диршау до Берлина Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна проѣхали безъ особенныхъ приключеній. Они ѣхали въ вагонѣ прямого сообщенія, и пересаживаться имъ уже нигдѣ не пришлось. Поѣздъ летѣлъ стрѣлой, останавливаясь на станціяхъ, какъ и до Диршау, не болѣе одной-двухъ минутъ, но голодать имъ не пришлось. Станціонные мальчики-кельнеры разносили по платформѣ подносы съ бутербродами и стаканы пива и совали ихъ въ окна вагоновъ желающимъ. Глафира Семеновна, отличающаяся вообще хорошимъ аппетитомъ, набрасывалась на бутерброды и набивала ими ротъ во все время пути. Николай Ивановичъ пилъ пиво, гдѣ только можно, залпомъ проглатывая по большому стакану, а иногда и по два, и значительно повеселѣлъ и даже разъ вступилъ въ разговоръ съ какимъ-то нѣмцемъ о солдатахъ. Разговоръ начался съ того, что Николай Ивановичъ кивнулъ женѣ на партію прусскихъ солдатъ, стоящихъ группою на какой-то станціи, и сказалъ:
   -- Глаша, смотри, какіе нѣмецкіе-то солдаты маленькіе, худенькіе, совсѣмъ въ родѣ какъ-бы лимонскій скотъ. Нашъ казакъ такихъ солдатъ пятокъ штукъ одной рукой уберетъ.
   Сидѣвшій противъ Николая Ивановича угрюмый нѣмецъ, усердно посасывающій сигару, услыхавъ въ русскомъ разговорѣ слова "солдатъ" и "казакъ", тотчасъ-же отъ нечего дѣлать спросилъ его но-нѣмецки:
   -- А у васъ въ Россіи много солдатъ и казаковъ?
   Николай Ивановичъ, тоже понявшій изъ нѣмецкой фразы только слова "Russland, Soldaten и Hosaten", воскликнулъ:
   -- У насъ-то? Въ Руссландъ? Филь, филь... Такъ филь, что просто ужастя. И солдатъ филь, и казаковъ филь. И нашъ казакъ нешто такой, какъ ваши солдаты? У васъ солдаты тоненькіе, клейнъ, ихъ плевкомъ перешибить, а нашъ казакъ -- во!..-- сказалъ онъ, поднялся съ дивана и показалъ руку до потолка.-- Кулачище у него -- во, въ три пуда вѣсомъ.
   Николай Ивановичъ сложилъ руку въ кулакъ и поднесъ его нѣмцу чуть не подъ носъ. Нѣмецъ, понявъ такъ, что этимъ кулакомъ Николай Ивановичъ хочетъ показать, что въ случаѣ войны русскіе такъ сожмутъ въ кулакъ нѣмцевъ, пожалъ плечами и, пробормотавъ: "Ну, это еще Богъ знаетъ", умолкъ и прекратилъ разговоръ. Николай-же Ивановичъ, воспламенившись разговоромъ, не унимался и продолжалъ доказывать силу казака.
   -- Вашъ солдатъ нешто можетъ столько шнапсъ тринкенъ, сколько нашъ казакъ будетъ тринкенъ? Вы, нѣмцы, биръ тринкенъ можете филь, а чтобъ шнапсъ тринкенъ васъ на это нѣтъ. Что русскому здорово, то нѣмцу смерть. Нашъ казакъ вотъ такой глясъ шнапсъ тринкенъ можетъ, изъ котораго дейчъ меншъ биръ тринкенъ, и нашъ руссишъ меншъ будетъ ни въ одномъ глазѣ... А вашъ дейчъ меншъ подъ лавку свалится, у него подмикитки ослабнутъ. У насъ щи да кашу ѣдятъ, а у васъ супъ брандахлыстъ да колбасу; нашъ солдатъ чернымъ-то хлѣбомъ напрется, такъ двоихъ-троихъ дейчъ меншъ свалитъ, а вашъ дейчъ солдатъ на бѣлой булкѣ сидитъ. Оттого нашъ руссишъ солдатъ и силенъ. Ферштейнъ?
   Нѣмецъ молчалъ и улыбался. Николай Ивановичъ продолжалъ:
   -- Съ вашей ѣды силы не нагуляешь. Мы вотъ въ вашемъ Кенигсбергѣ вздумали поѣсть, эссенъ, и намъ подали котлеты меньше куринаго носа; а у насъ коммензи въ трактиръ Тѣстова въ Москвѣ, такъ тебѣ котлету-то словно отъ слона выворотятъ. Ваши котлеты клейнъ, а наши котлеты гросъ.
   Въ довершеніе всего, Николай Ивановичъ сталъ разсказывать нѣмцу о казацкой ловкости на конѣ и даже сталъ показывать въ вагонѣ нѣкоторые пріемы казацкой джигитовки.
   -- А у васъ, у дейчъ солдатъ -- ничего этого нѣтъ,-- закончилъ онъ и отеръ платкомъ выступившій на лбу потъ.
   -- Да что ты ему разсказываешь-то,-- замѣтила мужу Глафира Семеновна.-- Вѣдь онъ все равно по-русски не понимаеть.
   -- Да вѣдь я съ нѣмецкими словами, такъ какъ же не понять! Не бойся, понялъ,-- подмигнулъ Николай Ивановичъ.-- Понялъ и умолкъ, потому чувствуетъ, что я правду...
   Вечеромъ пріѣхали въ Берлинъ. Поѣздъ, проходя надъ улицами и минуя громадные дома съ вывѣсками, въѣхалъ, наконецъ, въ блестяще освѣщенный электричествомъ вокзалъ и остановился.
   -- Вотъ онъ, Берлинъ-то! -- воскликнулъ Никола Ивановичъ.-- Тутъ ужъ, и не спрашивая, можно догадаться, что это Берлинъ. Смотри, въ вокзалѣ какая толкотня. Словно въ Нижнемъ во время ярмарки подъ главнымъ Домомъ,-- обратился онъ къ женѣ.-- Ну, выходи скорѣй изъ вагона, а то дальше куда-нибудь увезутъ.
   Они вышли изъ вагона.
   -- Багаже гдѣ можно взять? Багаже? -- сунулъ Николай Ивановичъ какому-то сторожу квитанцію.
   -- Weiter, mein Herr,-- отмахнулся тотъ и указалъ куда-то рукой.
   -- Багаже... -- сунулся Николай Ивановичъ другому сторожу, и опять тотъ-же отвѣтъ.
   Пришлось выйти къ самому выходу изъ вокзала. Тамъ около дверей стояли швейцары гостинницъ съ мѣдными бляхами на фуражкахъ, и приглашали въ себѣ путешественниковъ, выкрикивая названіе своей гостинницы. Одинъ изъ такихъ швейцаровъ, заслыша русскій разговоръ Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, прямо обратился къ нимъ на ломаномъ русскомъ языкѣ:
   -- Въ нашъ готель говорятъ по-русски. Въ нашъ готель первая рангъ комната отъ два марка до двадцать марка!
   -- Глаша! слышишь! По-русски болтаетъ! -- радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ и чуть не бросился къ швейцару на шею:-- Голубчикъ! Намъ багажъ надо получить. По-нѣмецки мы ни въ зубъ, и ужъ претерпѣли въ дорогѣ отъ этого, яко Іовъ многострадальный! Три нѣмецкихъ полтинника на чай, выручи только откуда-нибудь багажъ.
   -- Можно, можно, ваше превосходительство. Давайте вашъ квитунгъ и садитесь въ наша карета,-- отвѣчалъ швейцаръ.
   -- Вотъ квитанція. Да, кромѣ того, надо саквояжи и подушки получить. Мы растерялись въ дорогѣ и забыли въ вагонѣ всѣ наши вещи.
   Николай Ивановичъ передалъ швейцару происшествіе съ саквояжами.
   -- Все сдѣлаю. Садитесь прежде въ наша карета,-- приглашалъ швейцаръ.
   -- Да намъ не нужно кареты, мы не останемся въ Берлинѣ; мы побудемъ на вокзалѣ и въ Парижъ поѣдемъ. Намъ не нужно вашей гостинницы,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Тогда я не могу дѣлать вашъ коминссіонъ. Я служу въ готель.
   Швейцаръ сухо протянулъ квитанцію обратно.
   -- Да ужъ дѣлайте, дѣлайте! Выручайте багажъ и вещи! Мы поѣдемъ къ вамъ въ гостинницу воскликнулъ Николай Ивановичъ. -- Чортъ съ Глаша! Остановимся у нихъ въ гостинницѣ и переночуемъ ночку. Къ тому-же, теперь поздно. Куда ѣхать, на ночь глядя? Очень ужъ я радъ, что попался человѣкъ, который по-русски-то говоритъ,-- уговаривалъ онъ супругу и прибавилъ швейцару.-- Веди, веди, братъ, насъ въ твою карету!
   Черезъ четверть часа супруги ѣхали по ярко освѣщеннымъ улицамъ Берлина въ гостинницу.
   -- Не поѣзжай къ нимъ въ гостинницу -- ни подушекъ, ни саквояжей своихъ не выручили-бы и опять какъ нибудь перепутались-бы. Безъ языка бѣда,-- говорилъ Николай Ивановичъ, сидя своихъ вещей.
  

XIII.

  
   -- Ну, ужъ ты какъ хочешь, Николай Ивановичъ, а я здѣсь въ Берлинѣ больше одной ночи ни за что не останусь. Чтобъ завтра-же въ Парижъ ѣхать! Съ первымъ поѣздомъ ѣхать,-- говорила Глафира Семеновна -- Нѣмецкая земля положительно намъ не во двору. Помилуйте, что это за земля такая, гдѣ куда ни сунешься, навѣрное не въ то мѣсто попадешь.
   -- Да ужъ ладно, ладно, завтра поѣдемъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ. -- Пиво здѣсь хорошо. Только изъ-за пива и побывать стоитъ. Пива сегодня попьемъ въ волю, а завтра поѣдемъ.
   -- Я даже и теперь-то сомнѣваюсь, туда-ли мы попали, куда слѣдуетъ.
   -- То-есть какъ это?
   -- Да въ Берлинъ-ли?
   -- Ну, вотъ! Какъ-же мы иначе багажъ-то нашъ получили-бы? Какъ-же забытые-то въ вагонѣ саквояжи и подушки выручили-бы? Вѣдь они до Берлина были отправлены.
   -- Все можетъ случиться.
   -- Однако, ты видишь, по какимъ мы богатымъ улицамъ ѣдемъ. Все газомъ и электричествомъ залито.
   -- А все-таки ты спроси у швейцара-то еще разъ -- Берлинъ-ли это?
   Николай Ивановичъ поднялъ стекло кареты и высунулся къ сидящему на козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, швейцару.
   -- Послушайте... Какъ васъ? Мы вотъ все сомнѣваемся, Берлинъ-ли это?
   -- Берлинъ, Берлинъ. Вотъ теперь мы ѣдемъ по знаменитая улица Unter ben Linden, Подъ Липами,-- отвѣчалъ швейцаръ.
   -- Что-жъ тутъ знаменитаго, что она подъ липами? У насъ, братъ, въ Петербургѣ этихъ самыхъ липъ на бульварахъ хоть отбавляй, но мы знаменитыми ихъ не считаемъ. Вотъ Бисмарка вашего мы считаемъ знаменитымъ, потому въ какой журналъ или газету ни взгляни -- вездѣ онъ торчитъ. Гдѣ онъ тутъ у васъ сидитъ-то, показывай. Въ натурѣ на него все-таки посмотрѣть любопытно.
   -- Fürst Бисмаркъ теперь нѣтъ въ Берлинѣ, господинъ.
   -- Самаго-то главнаго и нѣтъ. Ну, а гдѣ у васъ тутъ самое лучшее пиво?
   -- Пиво вездѣ хорошо. Лучше берлинскій пиво нѣтъ. Вотъ это знаменитый Бранденбургеръ-Торъ,-- указывалъ швейцаръ.
   -- По-нашему, Тріумфальныя ворота. Такъ. Это, братъ, есть и у насъ. Этимъ насъ не удивишь. Вы вотъ ихъ за знаменитыя считаете, а мы ни за что не считаемъ, такъ что даже и стоятъ-то они у насъ въ Петербургѣ на краю города, и мимо ихъ только быковъ на бойню гоняють. Скоро пріѣдемъ въ гостинницу?
   -- Сейчасъ, сейчасъ, ваше превосходительство.
   Карета остановилась около ярко освѣщеннаго подъѣзда гостинницы. Швейцаръ соскочилъ съ козелъ, сталъ высаживать изъ кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввелъ ихъ въ притворъ. Второй швейцаръ, находившійся въ притворѣ позвонилъ въ объемистый колоколъ. Гдѣ-то откликнулся колоколъ съ болѣе нѣжнымъ тономъ. Съ лѣстницы сбѣжалъ кельнеръ во фракѣ.
   -- Sie münschen ein Zimmer, mein Herr?
   -- Я, я... Только не грабить, а брать цѣну настоящую,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Der Herr spricht nicht deutsch,-- кивнулъ швейцаръ кельнеру и, обратясь къ Николаю Ивановичу, сказалъ:-- За пять марокъ мы вамъ дадимъ отличная комната съ двѣ кровати.
   -- Это, то-есть, за пять полтинниковъ, что-ли? Ваша нѣмецкая марка -- полтинникъ?
   -- Немножко побольше. Пожалуйте, мадамъ... Прошу, господинъ.
   Супруги вошли въ какую-то маленькую комнату. Швейцаръ захлопнулъ стеклянную дверь. Раздался электрическій звонокъ, потомъ легкій свистокъ и комната начала подниматься, уходя въ темноту.
   -- Ай, ай! -- взвизгнула Глафира Семеновна.-- Николай Иванычъ! Голубчикъ! Что это такое?-- ухватилась она за мужа, трясясь какъ въ лихорадкѣ.
   -- Это, мадамъ, подъемный машинъ,-- отвѣчалъ голосъ швейцара.
   -- Не надо намъ, ничего не надо! Отворите!.. Пустите... Я боюся... Впотьмахъ еще. Богъ знаетъ что сдѣлается... Выпустите...
   -- Какъ можно, мадамъ... Теперь нельзя... Теперь можно убиться.
   -- Николай Иванычъ! Да что-жъ ты молчишь, какъ истуканъ!
   Николай Ивановичъ и самъ перепугался. Онъ тяжело отдувался и, наконецъ, проговорилъ:
   -- Потерпи, Глаша... Уповай на Бога... Куда-нибудь доѣдемъ.
   Черезъ минуту подъемная машина остановилась, и швейцаръ распахнулъ дверцу и сказалъ: "прошу, мадамъ"
   -- Тьфу ты, чтобъ вамъ сдохнуть съ вашей проклятой машиной! -- плевался Николай Ивановичъ, выходя на площадку лѣстницы и выводя жену.-- Сильно перепугалась? .
   -- Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и не вѣдь куда насъ тащатъ. Мѣсто чужое, незнакомое, вокругъ все нѣмцы... Думаю, вотъ-вотъ въ темнотѣ за горло схватятъ.
   -- Мадамъ, здѣсь отель первый рангъ,-- вставилъ замѣчаніе швейцаръ, какъ-бы обидѣвшись.
   -- Плевать я хотѣла на вашъ рангъ! Вы прежде спросите, желаютъ-ли люди въ вашей чортовой люлькѣ качаться. Вамъ только-бы деньги съ проѣжающихъ за ваши фокусы сорвать. Не плати имъ, Николай Иванычъ, за эту анаѳемскую клѣтку, ни чего не плати...
   -- Мадамъ, мы за подъемную машину ничего беремъ.
   -- А не берете, такъ съ васъ нужно брать безпокойство и испугъ. А вдругъ со мной сдѣлались-бы нервы, и я упала-бы въ обморокъ?
   -- Пардонъ, мадамъ... Мы не хотѣли...
   -- Намъ, братъ, изъ вашего пардона не шубу шить,-- огрызнулся Николай Ивановичъ. -- Успокойся, Глаша, успокойся.
   -- Все-ли еще у меня цѣло? Здѣсь-ли брошка-то брилліантовая? -- ощупывала Глафира Семеновна брошку.
   -- Да что вы, мадамъ... Кромѣ меня и вашъ супругъ, никого въ подъемной каретъ не было,-- конфузился швейцаръ, повелъ супруговъ по корридору и отворилъ номеръ.
   -- Вотъ... Изъ вашихъ оконъ будетъ самый лучшій видъ на Паризерплацъ.
   -- Цѣны-то архаровскія,-- сказалъ Николай Ивановичъ, заглядывая въ комнату, которую швейцаръ освѣтилъ газовымъ рожкомъ.-- Войдемъ, Глаша.
   Глафира Семеновна медлила входить.
   -- А вдругъ и эта комната потемнѣетъ и куда-нибудь подниматься начнетъ? -- сказала она.-- Я, Николай Иванычъ, рѣшительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчасъ-же нервы сдѣлаются и тогда смотрите, вамъ-же будетъ хуже.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ужъ обыкновенная комната.
   -- Кто ихъ знаетъ! Въ ихъ нѣмецкой землѣ все наоборотъ. Безъ машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? -- спрашивала она швейцара.
   -- О, нѣтъ, мадамъ! Это самый обыкновенный комната.
   Глафира Семеновна робко переступила порогъ.
   -- О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорѣй изъ этой земли! -- бормотала она.
   -- Ну, такъ и быть, останемся здѣсь,-- сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло.-- Велите принести наши вещи. А какъ васъ звать? -- обратился онъ съ швейцару.
   -- Францъ.
   -- Ну, херъ Францъ, такъ ужъ вы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины обѣщалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желѣзной дорогѣ, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слѣдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутавшись, въ Парижъ ѣхать, шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?
   -- Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли что-нибудь изъ буфета.
   -- Чайку прежде всего.
   -- Даже русскій самоваръ можемъ дать.
   Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ ему что-то по-нѣмецки.
   -- Глаша! Слышишь! Даже русскій самоваръ подадутъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, которая сидѣла насупившись.-- Да что ты, дурочка, не бойся. Вѣдь ужъ эта комната неподвижна. Никуда насъ въ ней не потянутъ.
   -- Пожалуйста, за нѣмцевъ не ручайся. Озорники для проѣзжающихъ. Ужъ ежели здѣсь заставляютъ по телеграммамъ обѣдать, то чего-же тебѣ?..
   -- Ахъ, да... Поужинать-то все-таки сегодня горячимъ будетъ можно?
   -- О, да... У насъ лучшій кухня.
   -- И никакой телеграммы посылать сюда надо? -- спросила швейцара Глафира Семеновна.
   Швейцаръ посмотрѣлъ на нее удивленно и отвѣчалъ:
   -- Зачѣмъ телеграмма? Никакой телеграмма.
  

XIV.

  
   Послѣ того, какъ швейцаръ удалился, кельнеръ подалъ чай и тотъ русскій самоваръ, которымъ похвастался швейцаръ. Глафира Семеновна хоть и была еще все въ тревогѣ отъ испуга на подъемной машинѣ, но при видѣ самовара тотчасъ-же расхохоталась.
   -- Смотри, смотри... И это они называютъ русскій самоваръ! Ни трубы, ни поддувала,-- обратилась она къ мужу.-- Какое-то большое мельхіоровое яйцо съ краномъ, а внизу спиртовая лампа -- вотъ и все.
   -- Брось ужъ. Не видишь развѣ, что здѣсь люди безъ понятія къ русской жизни,-- отвѣчалъ презрительно Николай Ивановичъ.-- Нѣмцы, хоть ты колъ имъ на головѣ теши, такъ ничего не подѣлаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусимъ, а ужь на ночь поужинаемъ вплотную.
   -- Геензи, кельнеръ... ничего больше. Нихтсъ,-- кивнула Глафира Семеновна кельнеру.
   Напившись чаю, Николай Ивановичъ опять позвонилъ швейцара.
   -- Ну, херъ Францъ, надо намъ будетъ немножко Берлинъ посмотрѣть. Веди,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Ни за что я никуда не пойду! -- воскликнула Глафира Семеновна.-- Еще опять въ какую-нибудь машину въ родѣ подъемной попадешь и перепугаешься.
   -- Да что ты, глупая! Херъ Францъ теперь предупредитъ, коли ежели что.
   -- Да, да, мадамъ. Будьте покойны. Больше ничего не случится,-- отвѣчалъ швейцаръ.
   -- Пойдемъ, Глаша,-- упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Ну, хорошо. Только ужъ спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машинѣ.
   -- Вы гдѣ это, херъ Францъ, русской-то образованности обучались, въ какой-такой академіи наукъ? -- задалъ Николай Ивановичъ вопросъ швейцару.
   -- Я, мосье, въ Варшаву одинъ большой готель управлялъ, тамъ и научился.
   -- А самъ-то вы нѣмецъ?
   -- Я больше полякъ, чѣмъ нѣмецъ.
   -- О, не жидъ-ли?
   -- Что вы, ваше превосходительство! Я полякъ, но родился въ Кенигсбергъ...
   -- Въ Кенигсбергѣ? Ну, проку не будетъ!-- воскликнула Глафира Семеновна.-- Я умирать буду, такъ и то этотъ городъ вспомню. Въ этомъ городѣ намъ обѣдать не дали и потребовали какую-то телеграмму, въ этомъ городѣ мы перепутались и попали вмѣсто берлинскаго поѣзда въ какой-то гамбургскій поѣздъ, и пріѣхали туда, куда совсѣмъ не слѣдуетъ.
   -- Да вѣдь гамбургскій поѣздъ тотъ-же, что и берлинскій поѣздъ. Отъ Кенигсбергъ оба поѣздъ идутъ до Диршау...
   -- Диршау? Охъ, про этотъ городъ и не говорите. Этотъ городъ просто ужасный городъ! -- воскликнулъ въ свою очередь Николай Ивановичъ.-- Тамъ живутъ просто какіе-то разбойники. Они обманнымъ образомъ заманили насъ туда, сказавъ, что это Берлинъ, и продержали цѣлую ночь въ гостинницѣ, чтобы содрать за постой.
   Швейцаръ пожалъ плечами.
   -- Удивительно, какъ это случилось, что вы говорите про Кенигсбергъ. Отъ Кенигсберга до Диршау одинъ поѣздъ и на Гамбургъ, и на Берлинъ. Вамъ нужно было только слѣзть въ Диршау и пересѣсть въ другой поѣздъ.
   -- Ну, а намъ сказали, что надо поѣхать обратно въ Кенигсбергъ, и мы, не доѣзжая Диршау, вышли изъ вагона на какой-то станціи и поѣхали обратно въ Кенигсбергъ, чтобъ изъ Кенигсберга сѣсть въ берлинскій поѣздъ.
   -- Это шутка. Это кто-нибудь шутки съ вами сдѣлалъ.
   -- Какъ шутки! Намъ кондукторъ сказалъ и даже высадилъ насъ чуть не силой. Намъ начальникъ станціи сказалъ и даже штрафъ хотѣлъ взять.
   -- Васъ надули, господинъ, или вы не поняли чего-нибудь. Поѣздъ отъ Кенигсберга какъ на Берлинъ, такъ и на Гамбургъ -- одинъ, и только въ Диршау онъ дѣлится,-- стоялъ на своемъ швейцаръ.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.
   -- Ну, что ты споришь, Коля!..-- остановила его жена.-- Конечно-же, насъ могли и надуть въ насмѣшку; конечно-же, мы могли и не понять, что намъ говорили по-нѣмецки. Толкуютъ, а кто ихъ разберетъ -- что толкуютъ. Я по-нѣмецки только комнатныя слова знаю, а ты хмельныя, такъ развѣ мудрено понять все шиворотъ на выворотъ и вышло.
   -- Увѣряю васъ, господинъ, что вамъ не слѣдовало ѣхать обратно въ Кенигсбергъ, чтобы садиться въ берлинскій поѣздъ. Дорога до Диршау одна. Я это очень хорошо знаю,-- увѣрялъ швейцаръ. -- Я служилъ на эта дорога.
   Николай Ивановичъ досадливо чесалъ затылокъ и повторялъ: ,
   -- Безъ языка, безъ языка... Бѣда безъ языка. Ну, однако, что-жъ у васъ въ Берлинѣ сегодня вечеромъ посмотрѣть? -- обратился онъ къ швейцару.
   -- Въ театры теперь уже поздно, не поспѣемъ къ началу; но можно побывать въ нашемъ акваріумѣ.
   -- Ахъ, и у васъ такъ-же, какъ и въ Петербургѣ, есть акваріумъ? Глаша! слышишь, и у нихъ Берлинѣ есть акваріумъ.
   -- Нашъ берлинскій акваріумъ -- знаменитый акваріумъ. Первый въ Европа.
   -- Браво. А кто у васъ тамъ играетъ?
   Швейцаръ посмотрѣлъ на него удивленными глазами и отвѣчалъ:
   -- Рыбы... Рыбы... Рыбы тамъ и амфибіенъ.
   -- Да неужели рыбы?
   -- О, господинъ, тамъ рыбъ много. Есть рыбы съ моря, есть рыбы съ океанъ.
   -- И играютъ?
   -- Да, да... играютъ.
   -- Глаша, слышишь! Въ акваріумѣ-то ихнемъ рыбы играютъ. Надо непремѣнно пойти и послушать.
   -- Да что ты?..-- удивилась Глафира Семеновла.
   -- Вотъ разсказываетъ. Вѣдь этого въ другой разъ ни за что не услышишь. А кто у нихъ дирижируетъ? Какъ вы сказали? -- допытывался Николай Ивановичъ.
   -- То-есть какъ это? Я ничего не сказалъ,-- удивился швейцаръ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Вы сказали. Такая нѣмецкая фамилія. Анти... Антиби...
   -- Я сказалъ, что тамъ есть рыбы и амфибіенъ.-- повторилъ швейцарг.
   -- Послушаемъ, братъ, херъ Францъ, этого Амфибіена, послушаемъ. Веди насъ. Глаша, одѣвайся! Это недалеко?
   -- Да почти рядомъ, Unter den Linden,-- отвѣчалъ швейцаръ.
   -- Это что-же такое? Я по-нѣмецки не понимаю.
   -- Нашъ бульваръ Подъ Липами. Я давеча вамъ показывалъ.
   -- Ахъ, помню, помню. Ну, Глаша, поворачивайся, а то будетъ поздно. Да вотъ что, херъ Францъ, закажи, братъ, намъ здѣсь въ гостинницѣ ужинъ къ двѣнадцати часамъ, а то я боюсь, какъ-бы намъ голоднымъ не остаться.
   -- Зачѣмъ здѣсь?-- подмигнулъ Николаю Николаевичу швейцаръ, ободренный его фамильярностію.-- Мы найдемъ и получше здѣшняго ресторанъ, веселый ресторанъ.
   -- Ну, вали! Жарь! Вотъ это отлично. Люблю, кто мнѣ потрафляетъ. Глаша!
   -- Я готова.
   Изъ-за алькова вышла Глафира Семеновна въ ватерпруфѣ и шляпкѣ, и супруги стали выходить изъ номера. Сзади ихъ шелъ швейцаръ.
  

XV.

  
   Глафира Семеновна и Николай Ивановичъ въ сопровожденіи швейцара, сошли по лѣстницѣ гостинницы и вышли на улицу, прилегающую къ бульвару Unter den Linben, и вскорѣ свернули на него. Былъ уже девятый часъ вечера, нѣкоторые магазины запирались, потушивъ газъ окнахъ, но уличное движеніе не утихало. Громыхали колесами экипажи, омнибусы, пронзительно щелкали бичи, вереницами тянулись ломовые извозчики съ громадными фурами, нагруженными поклажей, чуть не до третьяго этажа домовъ и везомыми парой, тройкой и даже четверкой лошадей въ рядъ и цугомъ. Легкіе экипажи сторонились и давали дорогу этимъ чудовищамъ.
   -- Вотъ эта наша знаменитая улица Подъ Липами,-- похвастался швейцаръ.-- Нашъ Невскій перспективъ.
   -- А ежели это у васъ на манеръ нашего Невскаго проспекта, то зачѣмъ-же у васъ ломовыхъ-то пускаютъ загромождать дорогу? -- спросилъ Николай Ивановичъ.-- Смотри-ка, какія фуры! Чуть не съ домъ.
   -- А куда-же дѣваться? Вѣдь это улица. Онѣ ѣдутъ по свой дѣло.
   -- Объѣзжай по заднимъ улицамъ. Тутъ прогулка чистой публики, и вдругъ лѣзетъ ломовой. Да еще какой ломовой! На саженныхъ колесахъ и въ тройку лошадей! Нѣтъ, у насъ, въ Петербургѣ, по главнымъ улицамъ этимъ дубинамъ ѣздить не позволяютъ. Колеси по закоулкамъ. Нехороши, братъ Францъ, у васъ насчетъ этого порядки, нехороши, хоть и Берлинъ.
   -- Но ежели ему нужно. Вѣдь онъ по дѣлу,-- опять повторилъ швейцаръ.
   -- Мало-ли, что нужно! Мало-ли, что по дѣлу! Объѣзжай. Куда ему торопиться! Надъ нимъ не каплетъ. Вѣдь не въ театръ къ началу представленія спѣшитъ.
   -- Но вѣдь черезъ это доставка товара должна быть дороже.
   -- То-есть какъ это?
   -- Да такъ. Ѣхать по прямой путь -- онъ сдѣлаетъ больше рейсовъ и можетъ за провозъ взять дешевле! Тутъ экономи, большой экономи.
   -- Глаша! Слышишь, какъ разсуждаютъ! Вотъ на обухѣ-то рожь молотятъ! -- отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ.
   -- Да ужъ извѣстно, нѣмцы. Какъ-же имъ иначе-то разсуждать! -- отвѣчала та.
   -- И зачѣмъ у васъ такія телѣги громадныя, чтобы ихъ въ три и четыре лошади таскать? -- дивился Николай Ивановичъ.-- У насъ телѣги въ одну лошадь.
   -- Большія телѣги тоже экономи,-- отвѣчая швейцаръ.-- Каждой маленькой телѣга въ одна лошадь нужно одинъ извозчикъ, и къ большая телѣга въ три лошадь тоже нужно одинъ человѣкъ. Большая телѣга везетъ столько, сколько везетъ три телѣга,-- и вотъ два человѣкъ, два извозчикъ экономи. Эти извозчикъ могутъ работать другое дѣло.
   -- Ой, ой, ой, какъ разсуждаютъ! Глаша, слышишь?
   -- Да ужъ слышу, слышу. Дай шляпки-то дамскія мнѣ посмотрѣть.
   Глафира Семеновна въ это время остановила около моднаго магазина.
   -- Вотъ нашъ знаменитый акваріумъ,-- указалъ, наконецъ, швейцаръ на подъѣздъ, освѣщенный электричествомъ.-- Пожалуйте наверхъ.
   -- Какъ наверхъ? Да развѣ у васъ акваріумъ-то не садъ? -- удивился Нкколай Ивановичъ.-- У насъ въ саду.
   -- Какъ возможно въ саду! Тутъ есть такія рыбы и амфибіенъ, что имъ нужно теплый цонне... теплый климатъ... Вы пальто снимите и отдайте. Будетъ жарко.
   -- Снимемъ, снимемъ. Ну, поднимайся. Глаша. А я думалъ, Францъ, что у васъ въ акваріумѣ этотъ... какъ его?.. Вотъ что къ намъ-то пріѣзжалъ... Штраусъ, вотъ кто,-- вспомнилъ Николай Ивановичъ.-- Я думалъ, что у васъ въ акваріумѣ Штраусъ,-- продолжалъ онъ.
   -- Штраусъ на Зоологическій садъ... Тамъ и штраусъ, тамъ и жирафе, тамъ и гиппопотамъ, тамъ и вашъ русскій ейсберъ -- ледяной медвѣдь.
   Супруги взяли билеты и въ сопровожденіи швейцара вошли въ акваріумъ. Направо и налѣво стеклянные резервуары съ плавающей въ водѣ рыбой. Николай Ивановичъ взглянулъ мелькомъ и сказалъ швейцару:
   -- Ну, мимо! Чего тутъ простыхъ-то рыбъ разсматривать! Этого добра у насъ въ Петербургѣ въ каждомъ трактирѣ въ садкѣ много плаваетъ. А ты веди къ ученымъ рыбамъ, которыя вотъ музыку-то играютъ.
   Швейцаръ покосился на него и повелъ дальше. Показался терраріумъ съ черепахами.
   -- Вотъ тутъ шильдкрете,-- указалъ онъ.
   -- Черепахи? -- заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила:-- Фу, какая гадость. Ведите скорѣй насъ къ эстрадѣ-то.
   Швейцаръ опять покосился. Онъ недоумѣвалъ, отчего это путешественники пришли въ акваріумъ и ни на что смотрѣть не хотятъ.
   -- Сейчасъ будутъ знаменитый орангутангъ и горилла,-- сказалъ онъ.
   -- Это, то-есть, обезьяны? -- спросила Глафира Семеновна.-- Не надо, не надо намъ обезьянъ. Ну, что на нихъ смотрѣть! Эка невидаль! Вы ведите насъ скорѣй къ этому... Какъ вы его назвали-то? Да... Амфибіенъ... Ведите туда, гдѣ этотъ Амфибіенъ играетъ. А здѣсь и публики-то нѣтъ.
   -- Мадамъ хочетъ амфибіенъ смотрѣть? -- улыбнулся швейцаръ.-- А вотъ многія дамы не любятъ на амфибіенъ смотрѣть. Вы храбрый дама... Вотъ начинаются амфибіенъ,-- указалъ онъ на бассейнъ.-- Тутъ крокодиленъ...
   Глафира Семеновна такъ и шарахнулась въ сторону, увидавъ выставившуюся изъ воды голову крокодила.
   -- Тьфу, тьфу, тьфу!-- заплевалась она.-- И какъ вамъ не стыдно на такую гадость указывать. Мы васъ просимъ, чтобы вы насъ къ Амфибіену вашему вели, а вы, какъ на зло...
   -- Да вѣдь это амфибіенъ и есть...-- началъ было швейцаръ.
   -- Дальше, дальше, Францъ! Что это въ само дѣлѣ! Тебѣ русскимъ языкомъ говорятъ, что мы не желаемъ этой дряни смотрѣть! -- крикнулъ Николай Ивановичъ.
   Швейцаръ недоумѣвалъ.
   -- Мадамъ проситъ амфибіенъ...
   -- Ну, такъ и веди къ нему! А ты какихъ-то ящерицъ да лягушекъ показываешь.
   Сдѣлали еще поворотъ.
   -- Вотъ,-- указалъ швейцаръ.
   За стекломъ изъ-подъ камня выставилась громадная змѣя, обвила сукъ дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидавъ ее, Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и бросилась къ мужу.
   -- Коля! Голубчикъ! Уведи меня скорѣй!.. Не могу, не могу... Ты знаешь, я змѣй до страсти боюсь... У меня руки, ноги трясутся. Мнѣ дурно можетъ сдѣлаться.
   Она вся нервно тряслась. На глазахъ ея показались слезы.
   -- Херъ Францъ! Да будетъ-ли этому конецъ! Что это за безобразіе! -- закричалъ Николай Ивановичъ на швейцара.-- Тебѣ русскимъ языкомъ сказано, что не хотимъ мы смотрѣть этой дряни! Тысячу разъ тебя просятъ, чтобы ты насъ на музыку велъ, а ты, чортъ тебя знаетъ, къ чему насъ подводишь!
   -- На какую музыку? -- удивленно спросилъ швейцаръ.-- Здѣсь никакой музыки нѣтъ.
   -- Какъ нѣтъ? Да вѣдь это акваріумъ?!
   -- Да, акваріумъ, но музыки нѣтъ.
   -- Какъ-же можетъ быть акваріумъ безъ музыки. Что ты насъ морочишь-то! Вездѣ акваріумъ съ музыкой... Будто мы не понимаемъ! У насъ въ Петербургѣ тоже акваріумъ съ музыкой.
   -- А у насъ въ Берлинъ безъ музикъ...
   -- Какъ-же ты раньше говорилъ намъ, что здѣсь музыка, что здѣсь даже ученыя рыбы играютъ, что здѣсь какой-то вашъ нѣмецъ Амфибіенъ оркестромъ дирижируетъ. е
   -- Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорилъ.
   -- Глаша! И онъ еще мнѣ смѣетъ врать въ глаза!
   -- Говорили вы, говорили. Мы даже сейчасъ васъ спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраусъ дирижируетъ въ Зоологическомъ саду, здѣсь Амфибіенъ,-- подхватила Глафира Семеновна.
   -- Мадамъ, вы меня не такъ поняли. Никогда я про музыку не говорилъ. Амфибіенъ -- звѣри: крокодиленъ, змѣи; штраусъ тоже звѣри -- птица.
   -- Что вы мнѣ про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраусъ дирижеръ, капельмейстеръ-музыкантъ, композиторъ. Я сама его вальсы на фортепьянахъ играю.
   -- Ахъ, да, да... Но тотъ Штраусъ не въ Берлинъ, а въ Вѣнѣ. А я вамъ говорилъ про штраусъ-птица.
   -- Ну, переплетъ! Нѣтъ, Нѣметчина намъ не ко двору! -- прошепталъ Николай Ивановичъ. -- Даже и по русски-то говоримъ, такъ другъ друга понять не можемъ. Такъ нѣтъ въ здѣшнемъ акваріумѣ музыки? -- спросилъ онъ швейцара.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь звѣри. Амфибіенъ тоже звѣри.
   -- Никакой музыки нѣтъ?
   -- Никакой.
   -- Такъ на кой-же шутъ ты насъ, спрашивается, привелъ сюда? На кой-же шутъ я зря три нѣмецкихъ полтинника въ кассѣ отдалъ, да еще за храненіе платья заплатилъ! Веди назадъ!
   Швейцаръ пожалъ плечами и поплелся къ выходу. Сзади слѣдовали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна.
   -- Вѣдь ты знаешь, что я не могу смотрѣть на змѣй... Когда я увижу змѣю, у меня дѣлается даже какое-то внутреннее нервное трясеніе и я становлюсь больна, совсѣмъ больна,-- говорила она мужу.
  

XVI.

  
   -- Куда-жъ теперь?-- спрашивалъ Николай Ивановичъ Глафиру Семеновну, выходя изъ акваріума на улицу.
   Сопровождавшій ихъ швейцаръ хотѣлъ что-то сказать, но Глафира Семеновна раздраженно воскликнула:
   -- Никуда! Рѣшительно никуда! Съ меня и этого удовольствія довольно. Прямо домой, прямо въ гостинницу, и завтра съ первымъ поѣздомъ въ Парижъ. Не желаю больше по Берлину ходить. A то опять вмѣсто музыки на какую-нибудь змѣю наскочишь. Достаточно. Будетъ съ меня... Угостили въ акваріумѣ... Ну, что-жъ вы стали! Ведите насъ обратно въ гостинницу!-- обратилась она къ швейцару.
   -- Я хотѣлъ предложить для мадамъ...
   -- Ничего мнѣ предлагать не нужно... Прямо въ гостинницу...
   -- Глаша! Но зайдемъ хоть въ какую-нибудь биргале пива выпить, -- началъ Николай Ивановичъ.
   -- Пива въ гостинницѣ можете выпить.
   И Глафира Семеновна пошла одна впередъ.
   -- Не туда, мадамъ. Не въ ту сторону... Въ гостинницу направо, -- сказалъ швейцаръ.
   Она обернулась и перемѣнила направленіе. Николай Ивановичъ и швейцаръ шли сзади.
   -- A какое веселое мѣсто-то я вамъ хотѣлъ указать,-- шепнулъ швейцаръ Николаю Ивановичу.-- Тамъ поютъ и играютъ, тамъ можно и поужинать.
   -- Глаша! Вотъ Францъ хочетъ какое-то мѣсто показать, гдѣ поютъ и играютъ. Тамъ-бы и поужинали, и пива выпили.
   -- Опять съ змѣей? Нѣтъ, ужъ благодарю покорно.
   -- Никакой тамъ змѣи нѣтъ. Тамъ поютъ и играютъ. Тамъ шансонетенъ и оперштюке... Тамъ танцы... Тамъ хорошій кухня и можно хорошій ужинъ получить,-- продолжалъ швейцаръ.
   -- Чтобы змѣи наѣсться? Давеча живую преподнесли, a теперь хотите жареную... Спасибо!
   -- Уговорите ее, монсье, вашу супругу... Мѣсто очень веселое... Красивыя женщины есть,-- шепнулъ швейцаръ.
   -- Нѣтъ, ужъ теперь закусила удила, такъ ее не только уговорить, a и въ ступѣ не утолочь,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Веди домой и заказывай ужинъ для насъ.
   Черезъ четверть часа они были дома. Глафира Семеновна съ сердцемъ сбросила съ себя ватерпруфъ, шляпку, сѣла въ уголъ и надулась. Николай Ивановичъ взглянулъ на нее и покачалъ головой. Швейцаръ подалъ ему карту кушаній и отошелъ къ сторонѣ. Николай Ивановичъ повертѣлъ ее въ рукахъ и сказалъ:
   -- Я, братъ, по-нѣмецки ежели написано, то гляжу въ книгу и вижу фигу, такъ ужъ лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего-бы хотѣла поѣсть? -- обратился онъ къ женѣ.
   -- Ничего. У меня голова болитъ.
   -- Нельзя-же, милый другъ, не ѣвши. Завтра рано утромъ поѣдемъ въ Парижъ, такъ ужъ не успѣемъ до отправленія поѣсть. Въ которомъ часу, Францъ, идетъ поѣздъ въ Парижъ?
   -- Въ восемь часовъ утра. Вамъ придется на Кельнъ ѣхать и тамъ будетъ пересадка въ другіе вагоны. Въ Кельнъ пріѣдете вечеромъ и только въ Кельнѣ можете покушать, a до Кельна поѣздъ нигдѣ не останавливается больше двухъ-трехъ минутъ.
   -- Ну, вотъ видишь, Глаша; стало быть, тебѣ необходимо поклевать съ вечера,-- уговаривалъ Николай Ивановичъ жену.-- Скажи, чего ты хочешь -- вотъ Францъ и закажетъ.
   -- Спасибо. Не желаю змѣй ѣсть по его заказу.
   -- Ахъ, мадамъ, мадамъ! И какъ это вы эту змѣю забыть не можете!-- началъ швейцаръ.-- Развѣ я хотѣлъ сдѣлать вамъ непріятное? Я не хотѣлъ. A что змѣя, такъ это акваріумъ. Акваріумъ не можетъ быть безъ крокодилъ и змѣя, рыбы и амфибіенъ.
   -- Врете вы, можетъ. У насъ въ Петербургѣ есть Акваріумъ безъ крокодила и безъ змѣи. Даже и рыбы-то нѣтъ. Плаваетъ какой-то карась съ обгрызаннымъ хвостомъ, да двѣ корюшки -- вотъ и все.
   -- Ну, это не настоящій акваріумъ.
   -- Врете. Самый настоящій. Вашъ-же нѣмецъ тамъ оркестромъ дирижируетъ.
   -- Поѣшь что-нибудь. Полно козыриться-то,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Да вѣдь гадостью какой-нибудь нѣмецкой кормятъ. Вотъ ежели-бы щи были.
   -- Есть щи, Францъ?
   -- Нѣтъ, щей здѣсь не бываетъ. Щи -- это то въ Россіи. ,
   -- Ну, тогда нельзя-ли дутый пирогъ съ рисомъ и съ яйцами и съ подливкой? Здѣсь я, по крайней мѣрѣ, буду видѣть, что я ѣмъ.
   -- Пирогъ, мадамъ, русскій кушанье. Здѣсь въ Берлинъ это нельзя.
   -- Все нельзя, ничего нельзя. Ну, такъ что-же y васъ можно?
   -- Хочешь, Глаша, сосиски съ кислой капустой? Сосисокъ и я поѣлъ-бы... A ужъ въ Берлинѣ сосиски должно быть хорошія -- нѣмецкая ѣда.
   -- A почемъ вы знаете, чѣмъ онѣ здѣсь начинены? Можетъ быть собачиной.
   -- Я, мадамъ, могу вамъ сдѣлать предложеніе маіонезъ изъ рыба.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Ничего рубленаго. Вмѣсто рыбы змѣю подсунете.
   -- Опять змѣю? Нѣтъ, мадамъ, здѣсь змѣя не ѣдятъ.
   -- Ну, такъ угря подсунете. Та-же змѣя.
   -- Она и стерлядь не ѣстъ. Говоритъ, что змѣя,-- сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ швейцара:-- Ну, можно хоть селянку-то на сковородѣ сдѣлать?
   -- И селянки я ѣсть не стану,-- откликнулась жена.-- Что они тутъ въ селянку наворотятъ? Почемъ я знаю! Можетъ быть, мышь какую-нибудь. Въ крошеномъ-то незамѣтно.
   -- Ну, поросенка заливного подъ сметаннымъ хрѣномъ. Можно, Францъ?
   -- Селянка и поросенокъ, монсье, опять русскій кушанье,-- далъ отвѣтъ швейцаръ.
   -- Тьфу ты пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Вѣдь поросенокъ-то свинина, a вы здѣсь, нѣмцы, на свининѣ и свиныхъ колбасахъ и сосискахъ даже помѣшались. Прозвище вамъ даже дано -- нѣмецкая колбаса.
   -- Вѣрно. Я знаю. Я жилъ въ Россіи. Но поросенки здѣсь не кушаютъ. То-есть кушаютъ, но очень мало.
   -- Отчего?
   -- Экономи. Поросенокъ можетъ вырости въ большая свинья. Свинья большая кушаютъ.
   -- Глаша! Слышишь? Опять экономія! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Ну, нѣмцы! Слышишь, Францъ, зачѣмъ вы умираете-то? Вамъ и умирать не надо изъ экономіи. Вѣдь хоронить-то денегъ стоитъ.
   Швейцаръ улыбнулся.
   -- Можно, по крайней мѣрѣ, у васъ хоть ветчины съ горошкомъ достать? -- спросила, наконецъ, Глафира Семеновна швейцара.
   -- Это можно, мадамъ. Ветчина съ горохомъ и съ картофель и съ русскій зауэрколь, съ кислая капуста.
   -- Ну, такъ вотъ ветчины. Ветчины и бульонъ. Бульонъ можно.
   -- Можно, мадамъ.
   -- Да вали еще двѣ порціи телячьихъ котлетъ да бифштексъ,-- прибавилъ Николай Ивановичъ.Надѣюсь, что это можно?
   -- Можно, можно, но только бараній котлетъ, а не телячій. Телячій нѣтъ въ карта.
   -- Тоже экономи?-- спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- Экономи,-- улыбнулся швейцаръ.
   -- Ахъ, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленкомъ нельзя-ли, кромѣ того, позабавиться?
   -- Можно, монсье.
   -- Такъ пару цыплятъ. Да пива, пива побольше. Нельзя-ли въ какой-нибудь большой кувшинъ его налить?
   -- Можно, можно,-- кивалъ головой швейцаръ и спросилъ:-- Все?
   -- Чего-же еще больше? И этого довольно. Или нѣтъ. Закажи, братъ, мнѣ порцію сосисокъ нѣмецкихъ. Хоть онѣ, можетъ быть, у васъ и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать... Жена ѣсть не будетъ, а я съѣмъ. Нельзя быть въ Нѣметчинѣ и нѣмецкихъ сосисокъ не попробовать. Вотъ жаль, что у васъ тутъ простой русской водки нѣтъ.
   -- Кюмель есть,-- отвѣчалъ швейцаръ.
   -- Сладость нѣмецкая. Какая это водка! Ну, да ужъ вели подать, дѣлать нечего.
   Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голоденъ и принялся его ѣсть такъ, что у него только за ушами трещало, а потомъ навалился на пиво. Ѣла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.
   Часа черезъ два Николай Ивановичъ, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:
   -- Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надоѣла Нѣметчина.
  

XVII.

  
   Утромъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свѣтъ брезжился. Тотчасъ-же появился кофе, тотчасъ-же швейцаръ Францъ принесъ счетъ за пребываніе въ гостинницѣ и сказалъ Николаю Ивановичу:
   -- Ежели, ваше превосходительство, хотите къ первому поѣзду попасть, то торопитесь: безъ семи минутъ въ восемь отходитъ.
   -- Скорѣй, Глаша, скорѣй!..-- засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться.-- Ой, ой, какой счетъ-то наворотили!-- воскликнулъ онъ, увидавъ въ итогѣ счета цифру 38.
   -- Да вѣдь это, господинъ, тридцать восемь марокъ, а не рублей,-- замѣтилъ швейцаръ.
   -- Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидѣли только на пивѣ, да вашей нѣмецкой стряпни поѣли. Бифштексъ-то, братъ, былъ навѣрное изъ лошадки. Имъ можно было гвозди въ стѣну вколачивать.
   -- Что вы, господинъ... У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.
   -- Какой-бы сортъ ни былъ, а 33 полтинника за ѣду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вѣдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.
   -- Нѣтъ, монсье, за кушанье меньше. Тутъ въ тридцати восьми маркахъ пять марокъ за комнату, двѣ марки за сервизъ...
   -- Какъ, и за сервизъ у васъ берутъ.
   -- Вездѣ берутъ.
   -- Глаша! Смотри-ка, за сервизъ, на которомъ мы ѣли, взяли. Ну, нѣмцы!
   -- Это значитъ-за прислугу,-- пояснилъ швейцаръ и продолжалъ:-- Четыре марки за меня, что я вчера вечеромъ вашимъ проводникомъ былъ, это значитъ одиннадцать марокъ, марку за свѣчи, марку за лишнюю кровать для вашей супруга...
   -- Какъ за лишнюю? Да развѣ моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считаютъ!-- воскликнулъ Николай Ивановичъ.
   -- Позвольте, господинъ, позвольте. Комната считается всегда съ одной кроватью, а ежели вторая кровать, то и лишняя марка. И такъ, вотъ вамъ тринадцать марокъ! Да за омнибусъ со станціи и на станцію четыре марки -- семнадцать, стало быть, за супэ всего двадцать одинъ маркъ, -- сосчиталъ швейцаръ.
   -- Фю-ф-фю!-- просвисталъ Николай Ивановичъ.-- Тридцать восемь полтинъ за одну ночь. Глаша! Вѣдь этакъ тысячи-то рублей далеко не хватитъ, на которую мы хотѣли въ Парижъ выставку съѣздить и обратно домой пріѣхать.
   -- Да ужъ разсчитывайся, разсчитывайся! Чего тутъ торговаться-то! Все равно не уступятъ. Самъ меня торопилъ, а теперь бобы разводишь,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- Дай поругаться-то за свои деньги. Ахъ, вы грабители, грабители! А еще говорятъ, что нѣмецкая жизнь дешовая. Нѣтъ, вѣрно, вы объ вашей "экономи"-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Францъ. Ну, на, получай тридцать восемь полтинъ и вези на желѣзную дорогу.
   Николай Ивановичъ звякнулъ по столу золотыми монетами.
   -- Шесть марокъ вы еще мнѣ на чай обѣщали, ваше превосходительство, такъ прикажете тоже получить? -- замѣтилъ швейцаръ.
   -- За что? Вѣдь самъ-же ты говоришь, что за тебя четыре марки въ счетъ поставлено.
   -- Четыре марки нашъ готель поставилъ, а вы мнѣ обѣщали, чтобъ я васъ въ поѣздъ посадилъ, чтобъ вамъ не перепутаться. Сначала вы три обѣщали, а потомъ опять три.
   Николай Ивановичъ вздохнулъ.
   -- Ну, получай,-- сказалъ онъ.-- А только, Бога ради, посади насъ въ такой поѣздъ, чтобъ ужъ намъ не путаться и прямо въ Парижъ ѣхать безъ пересадки.
   -- Такого поѣзда нѣтъ, монсье. Въ Кёльнѣ вамъ все-таки придется пересаживаться въ французскіе вагоны. Въ Кельнъ вы пріѣдете вечеромъ, два часа будете сидѣть на станціи.
   -- Ну, значитъ, пиши пропало. Опять перепутаемся!-- иронически поклонился Николай Ивановичъ.-- Глаша! Слышишь? Въ какомъ-то Кельнѣ придется еще пересаживаться.
   -- Въ французскіе вагоны, такъ ничего. По-французски я могу разговаривать, французскихъ словъ я больше знаю, чѣмъ нѣмецкихъ. Да, кромѣ того, у меня въ саквояжѣ французскій словарь есть,-- сказала Глафира Семеновна.
   Въ половинѣ восьмого часа утра супруги поднимались по лѣстницѣ въ желѣзнодорожный вокзалъ на Фридрихсштрассе. Швейцаръ сопровождалъ ихъ.
   -- Да тутъ-ли, Францъ, туда-ли ты насъ ведешь?-- сомнѣвался Николай Ивановичъ.-- Это, кажется, та-же самая дорога, по которой мы сюда пріѣхали. Смотри, какъ-бы не перепутаться. Вѣдь намъ нужно въ Парижъ, въ Парижъ.
   -- Та-же самая дорога, но вы не безпокойтесь,-- отвѣчалъ швейцаръ.-- Здѣсь, въ Берлинѣ, куда-бы вы ни ѣхали -- все по одной дорогѣ и все съ одного вокзалъ.
   Николай Ивановичъ толкнулъ жену въ бокъ и прошепталъ:
   -- Глаша! Слышишь, что онъ говоритъ? Кажется, онъ вретъ.
   -- Съ какой стати врать-то?
   -- Просто на смѣхъ путаетъ. Ну, смотри: тотъ-же самый вокзалъ, та-же самая мѣняльная будка, тѣ-же желѣзнодорожныя рожи, что и вчера. Я просто боюсь ѣхать. Вдругъ какъ опять въ Кенигсбергъ покатишь!! Херъ Францъ! ты не шути. Меня проведешь. Это тотъ самый вокзалъ, къ которому мы вчера изъ Кенигсберга пріѣхали! -- возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.
   -- Да, да, господинъ, но въ Берлинѣ можно съ одного и того-же вокзала въ какой угодно городъ ѣхать. Здѣсь дороги кругомъ, вокругъ весь Берлинъ... Сюда всѣ поѣздъ приходятъ и всѣ поѣздъ отходятъ. Въ 7 часовъ 53 минутъ вы сядете въ поѣздъ на Кельнъ.
   -- Да вѣрно-ли? -- опять спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- Ахъ, Боже мой! Да зачѣмъ-же мнѣ врать?-- пожалъ плечами швейцаръ.
   -- Что-то ужъ очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.
   -- Ахъ, какой вы, господинъ! Да вѣрьте-же мнѣ, вѣдь каждый день гостей изъ гостинницы отправляю.
   -- Нѣтъ, ты все-таки побожись.
   -- Ну, вотъ ей-Богу... А только напрасно вы безпокоитесь! У васъ французскія деньги есть-ли на расходъ? Ночью вы переѣдете нѣмецкую границу, и вамъ сейчасъ французскія деньги понадобятся. Вотъ здѣсь у еврея вы можете размѣнять на франки,-- указалъ швейцаръ на мѣняльную лавку.
   -- Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здѣсь размѣняютъ?
   -- Конечно, размѣняютъ. Давайте. А то въ Кельнѣ, такъ какъ вы не понимаете по-нѣмецки, васъ жиды надуть могутъ. А ужъ меня не надуютъ. Я сейчасъ для васъ и счетъ съ фирма спрошу.
   Николай Ивановичъ далъ деньги. Швейцаръ подошелъ къ мѣняльной будкѣ и вернулся съ французскими золотыми и серебряными монетами и со счетомъ. Николай Ивановичъ взглянулъ въ счетъ проговорилъ:
   -- По тридцати девяти копѣекъ французскіе-то четвертаки купили! Ловко! Вотъ грабежъ-то! Вычистятъ намъ полушубокъ заграницей, ой, ой, какъ вычистятъ! -- покрутилъ головой Николай Ивановичъ и прибавилъ:-- ну, да ужъ только-бы благополучно до Парижа-то доѣхать, нигдѣ не путаясь.
   Успокоился, впрочемъ, онъ только тогда, когда ему подали квитанцію за сданный багажъ и въ этой квитанціи онъ прочелъ слово "Paris". Квитанцію эту онъ тотчасъ-же показалъ женѣ и сказалъ:
   -- Ну, слава Богу, багажъ до Парижа взяли, стало быть, и намъ по этой-же дорогѣ до Парижа доѣхать можно. Фу, какъ гора съ плечъ! -- вздыхалъ онъ, наталкиваясь на снующихъ по платформѣ пассажировъ, ожидающихъ своихъ поѣздовъ.
   А поѣзда такъ и подбѣгали къ платформѣ и справа, и слѣва, останавливались на минуту, выпускали однихъ пассажировъ, принимали другихъ и мчались далѣе. Поѣзда подкатывали къ платформѣ одинъ за другимъ.
   -- Да куда это столько поѣздовъ-то у васъ мчится? -- спросилъ Николай Ивановичъ швейцара.
   -- Во всѣ нѣмецкіе города и заграницу. До четырехсотъ поѣздовъ каждый день проходятъ мимо этого вокзала.
   -- До четырехсотъ? Ну, это ты врешь, Францъ!
   -- Прочтите гдѣ-нибудь описаніе.
   -- Глаша! Слышишь? Четыреста поѣздовъ... Да вѣдь это адъ какой-то. Какъ-же тутъ начальникъ станціи?.. Вѣдь ему тогда околѣть надо.
   -- Здѣсь много начальники станцій и дежурятъ по часамъ.
   -- Ну, нѣмцы! Мы дивимся, что они обезьяну выдумали... Да такая желѣзная дорога, по которой четыреста поѣздовъ въ день проходятъ, хитрѣе выдумки обезьяны! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Скоро-ли, однако, нашъ-то поѣздъ придетъ?
   -- Ровно въ 7 часовъ и 53 минуты. Вотъ глядите на часы. Три минуты осталось.
   Подлетѣлъ поѣздъ.
   -- Этотъ? -- быстро спросилъ швейцара Николай Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Это въ другое мѣсто. Видите, всего еще только пятьдесятъ одна минута. Вашъ поѣздъ теперь черезъ двѣ минуты.
   Свистокъ и подлетѣвшій поѣздъ уже помчался, но вслѣдъ за нимъ загромыхалъ колесами еще поѣздъ.
   -- Вотъ вашъ поѣздъ,-- заговорилъ швейцаръ. -- Садитесь скорѣй. Не зѣвайте. Счастливаго пути.
   Черезъ минуту супруги уже мчались въ поѣздѣ.
  

XVIII.

  
   -- Нѣтъ, совсѣмъ не рука намъ, русскимъ, эта самая нѣмецкая жизнь! -- говорилъ Николай Ивановичъ женѣ, сидя въ мчавшемся вагонѣ.-- Тутъ годъ живи, да и то не привыкнешь къ ихъ порядкамъ. Замѣтила ты, какъ поѣздъ-то отправился? Вѣдь ни одного звонка не было. Только-что успѣли влѣзть въ вагонъ, кондукторъ свистнулъ -- и покатили на всѣхъ рысяхъ. Право, не будь при насъ этого самаго Франца, мы-бы опять перепутались и попали не въ тотъ поѣздъ. За двѣ-то минуты до нашего поѣзда подлетѣлъ поѣздъ, такъ я и то хотѣлъ въ него вкарабкаться, ежели-бы меня Францъ за рукавъ не удержалъ. А поѣздъ-то тотъ шелъ въ Вѣну. Ну, кому въ голову придетъ, что по однимъ и тѣмъ-же рельсамъ въ 7 часовъ и 51 минута можно ѣхать въ Вѣну, а черезъ двѣ минуты въ другомъ поѣздѣ въ Кельнъ! А ужъ спѣшка-то какая! Вотъ кому ежели съ родственниками проститься передъ отходомъ поѣзда, да ежели провожаютъ тебя пять-шесть родственниковъ... Тутъ и одного чмокнуть не успѣешь.
   -- Ну, это-то пустяки,-- отвѣчала Глафира Семеновна. -- Начмокайся заранѣе, да и дожидайся поѣзда.
   -- Не тотъ фасонъ, Глаша, совсѣмъ не тотъ фасонъ. Съ провожающимъ родственникомъ пріятно войти въ вагонъ -- "вотъ, молъ, гдѣ я сяду", потомъ честь-честью расцѣловаться, сбѣгать въ буфетъ, опрокинуть на скорую руку по рюмочкѣ, опять вернуться, опять расцѣловаться. Отчего-же это все у насъ дѣлается, а у нихъ спѣшатъ, словно будто всѣ пассажиры воры или разбойники и спасаются отъ погони! И куда, спрашивается, спѣшить? Вѣдь ужъ рано-ли, поздно-ли будемъ на томъ мѣстѣ, куда ѣдемъ. Знаешь что? Я думаю, что это нѣмцы изъ экономіи, чтобы лишняго куска не съѣсть и лишней кружки пива въ дорогѣ не выпить...
   -- Да, конечно-же,-- согласилась супруга.
   -- А жъ пиво у нихъ соблазнительно. Только и хорошаго есть во всей Нѣметчинѣ, что пиво. Пиво -- что твой бархатъ.
   Николай Ивановичъ бормоталъ, порицая нѣмецкіе порядки, а Глафира Семеновна, вынувъ изъ саквояжа русско-французскій словарь, отыскивала разныя французскія слова, которыя, по ея соображенію, должны будутъ понадобиться при въѣздѣ на французскую территорію.
   До Кельна доѣхали безъ особенныхъ приключеній, прибивъ на кельнскую станцію часовъ въ 9 вечера. Изъ Кельна въ Парижъ поѣздъ долженъ идти въ полночь. Оставалось много свободнаго времени, и вотъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна направились въ буфетъ. Столовая комната была переполнена проѣзжающими. Кто ждалъ поѣзда въ Парижъ, кто въ Берлинъ, кто въ Майнцъ, кто въ Мюнхенъ. Нѣмецкая рѣчь чередовалась съ французской, цѣдилъ сквозь зубы англичанинъ по-англійски и вдругъ послышалась русская рѣчь. Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся. Обернулась и Глафира Семеновна. За столомъ передъ бутылкой рейнвейна сидѣлъ, откинувшись на спинку стула, жирный широколицый человѣкъ, съ жиденькой бородкой, и гладилъ себя пухлой рукой съ брилліантовымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ по жирному чреву, на которомъ колыхалась массивная золотая часовая цѣпь съ цѣлой кучей учредительскихъ жетоновъ. Одѣтъ жирный человѣкъ былъ въ сѣрую пиджачную пару купеческаго покроя и имѣлъ на головѣ шляпу котелкомъ. Противъ жирнаго человѣка черезъ столъ помѣщался сѣдой рослый усачъ въ пенснэ, съ сигарой въ зубахъ, въ сильно потертомъ пальто-крылаткѣ и въ мягкой поярковой шляпѣ съ широкими полями. Жирный человѣкъ и усачъ разговаривали по-русски.
   -- Русскіе...-- прошепталъ женѣ на ухо Николай Ивановичъ.-- Сядемъ за ихъ столъ. Можно познакомиться и кой-о-чемъ поразспросить.
   Супруги тотчасъ усѣлись за столъ.
   -- Кельнеръ! Цвей бифштексъ и цвей биръ! -- скомандовалъ Николай Ивановичъ прислугѣ и, обратясь къ жирному человѣку, спросилъ, приподнимая шляпу:-- Кажется, тоже русскіе? Изволите въ Парижъ на выставку ѣхать?
   -- Нѣтъ, ужъ съ выставки, чтобъ ей ни дна, ни покрышки! -- отвѣчалъ жирный человѣкъ, не перемѣняя своего положенія.-- Теперь обратно въ свои московскія палестины спѣшимъ.
   -- Вотъ удивительно, что вы такъ честите выставку! Всѣ, которые оттуда возвратились, намъ очень и очень хвалили ее. Говорятъ, уму помраченье.
   -- Грабежъ-съ... Грабежъ на большой дорогѣ за все, а жизнь -- собачья. Конечно, вездѣ цивилизація, но по цивилизаціи и грабятъ. Четвертаковъ-то этихъ самыхъ сорокакопѣечныхъ мы вытаскивали, вытаскивали изъ-за голенища, да инда надсадились.
   -- Неужели такая дороговизна? -- удивился Николай Ивановичъ.
   -- Ну, не такъ, чтобъ ужъ очень,-- вставилъ свое слово усачъ, вынимая изо рта сигару.-- Понятное дѣло, въ Парижѣ во время выставки все дороже, но...
   -- Ты, графъ, молчи. Ты тратилъ не свои деньги, а чужія, такъ тебѣ и горя мало,-- перебилъ его жирный человѣкъ,-- а я и за тебя, и за себя свой истинникъ вытаскивалъ. Да вотъ какъ... У насъ въ Москвѣ, къ примѣру, ихній-же французскій Санъ-Жульенъ хоть въ какомъ грабительскомъ ресторанѣ полтора цѣлковыхъ за бутылку, а съ меня въ Парижѣ за бутылку этого самаго вина шестнадцать четвертаковъ взяли. По сорока копѣекъ четвертакъ -- шесть рублей сорокъ. Пять бутылочекъ мы вотъ по глупости нашей съ графомъ-переводчикомъ съ жару охолостили -- тридцать два рубля заплатили.
   -- Да вѣдь не тотъ Сенъ-Жульенъ, Петръ Никитичъ.
   -- Что ты мнѣ толкуешь! Санъ-Жульенъ, все Санъ-Жульенъ. Грабители! Разбойники! Потомъ тоже дѣлали намъ по особому заказу простую русскую уху въ ресторанѣ... Переводчикъ! Какъ ресторанъ-то?
   -- Бребанъ...-- отвѣтилъ усачъ.
   -- Ну, вотъ этотъ Барабанъ такъ насъ отбарабанилъ по карману, что до новыхъ вѣниковъ не забудешь. Стыдно и сказать-то, сколько за уху отдали.
   -- Да вѣдь ты-же, Петръ Никитичъ, непремѣнно живую стерлядь захотѣлъ, а у нихъ стерляди дунайскія, изъ Австріи привозныя...
   -- Ну, такъ что-жъ изъ этого? Стерлядка была меньше комаринаго носа.
   -- Потомъ рейнская лососина.
   -- Молчи! Не выгораживай грабителей! Грабители и грабители,! И не понимаю я, чего мы, русскіе, туда ѣдемъ?..-- продолжалъ жирный человѣкъ.-- Да у меня въ Москвѣ полная чаша, въ четырнадцати комнатахъ съ бабой и съ дѣтьми живу, шесть человѣкъ прислуги, глазомъ моргни, такъ со всѣхъ ногъ бросаются на услугу; у подъѣзда рысакъ въ пролеткѣ на резинахъ, а кучеръ на козлахъ-что твой протодьяконъ. А я потащился въ Парижъ, чтобъ за двадцать франковъ въ день въ двухъ паршивыхъ каморкахъ существовать, по шестьдесятъ три ступени подъ небеса отмѣривать, на дурацкихъ извозчикахъ трястись. Да у меня въ Москвѣ каждый приказчикъ вдвое лучше живетъ, чѣмъ я въ Парижѣ жилъ. Утромъ проснешься, звонишь, звонишь, чтобъ къ тебѣ прислужающій явился -- когда-то еще онъ явится! Самоваровъ нѣтъ, квасу нѣтъ, бани нѣтъ, о ботвиньѣ и не слыхали. Собачья жизнь, да и что ты хочешь! Напился ихняго паршиваго кофею поутру -- бѣги на выставку. Бродишь, бродишь, ломаешь, ломаешь ноги -- обѣдать въ трактиръ, а не домой. Сидишь въ ихнемъ трактирѣ и думаешь: "Батюшки! Не накормили-бы лягушкой". Поѣшь -- сонъ тебя такъ и клонитъ. Тутъ-бы прилечь да всхрапнуть, какъ православному человѣку подобаетъ, а ты опять бѣжишь, бѣжишь неизвѣстно куда, въ какіе-то театры...
   -- Зачѣмъ-же ты бѣжалъ въ театры? Ѣхалъ-бы домой спать.
   -- Да вѣдь ты тащилъ, говорилъ, что вотъ такая и такая диковинка, нельзя быть въ Парижѣ и не видать ее...
   -- А ты могъ не соглашаться и ѣхать домой.
   -- Да вѣдь съ выставки-то пока до дому доѣдешь да шестьдесятъ три ступени въ свою комнату отмѣряешь, такъ, смотришь, и разгулялся, сна у тебя какъ будто и не бывало... Да и въ театрѣ. Сидишь и смотришь, а что смотришь? -- разбери. Только развѣ какая-нибудь актриса ногу подниметъ, такъ поймешь въ чемъ дѣло.
   -- Врешь, врешь,-- остановилъ жирнаго человѣка усачъ.-- Въ театрахъ я тебѣ обстоятельно переводилъ, что говорилось на сценѣ.
   -- Собачья жизнь, собачья! -- повторилъ жирный человѣкъ и, кивнувъ на пустую бутылку рейнвейну, сказалъ усачу:-- Видишь, усохла. Вели, чтобъ новую изобразили. А то терпѣть не могу передъ пустопорожней посудой сидѣть.
  

XIX.

  
   Николай Ивановичъ подсѣлъ ближе къ жирному человѣку и его спутнику, усачу, и, сказавъ "очень пріятно заграницей съ русскими людьми встрѣтиться", отрекомендовался и отрекомендовалъ жену.
   -- Коммерціи совѣтникъ и кавалеръ Бездонновъ,-- произнесъ въ свою очередь жирный человѣкъ и, указывая на усача, прибавилъ:-- А это вотъ господинъ переводчикъ и нашъ собственный адьютантъ.
   -- Графъ Дмитрій Калинскій,-- назвался усачъ и, кивнувъ въ свою очередь на жирнаго человѣка, сказалъ:-- Взялся вотъ эту глыбу свозить въ Парижъ на выставку и отцивилизовать, но цивилизаціи онъ у меня не поддался.
   -- Это что устрицъ-то жареныхъ не ѣлъ? Такъ ты-бы еще захотѣлъ, чтобъ я лягушекъ маринованныхъ глоталъ! -- отвѣчалъ жирный человѣкъ.
   -- Выставку ругаешь!
   -- Не ругаю, а говорю, что не стоило изъ-за этого семи верстъ киселя ѣсть ѣхать. Только то и любопытно, что въ поднебесьѣ на Эйфелевой башнѣ мы выпили и закусили, а остальное все видѣли и въ Москвѣ, на нашей Всероссійской выставкѣ. Одно, что не въ такомъ большомъ размѣрѣ, такъ размѣръ-то меня и раздражалъ. Ходишь, ходишь по какому-нибудь отдѣлу, смотришь, смотришь на все одно и то-же, даже плюнешь. Провалитесь вы совсѣмъ съ вашими кожами или бархатами! Вѣдь все одно и то-же, что у Ивана, что у Степана, что у Сидора, такъ зачѣмъ-же цѣлый огородъ витринъ-то выставлять!
   -- Вотъ какой странный человѣкъ,-- кивнулъ на жирнаго человѣка усачъ.-- И все такъ. Въ Парижѣ хлѣбъ отличный, а онъ вдругъ о московскихъ калачахъ стосковался.
   -- Не странный, а самобытный. Я, братъ, славянофилъ.
   -- Скажите, пожалуйста, землякъ, гдѣ-бы намъ въ Парижѣ остановиться? -- спросилъ жирнаго человѣка Николай Ивановичъ.-- Хотѣлось-бы, чтобъ у станціи сѣсть на извозчика и сказать: пошелъ туда-то. Вы гдѣ останавливались?
   -- Не знаю, милостивый государь, не знаю. Ни какихъ я улицъ тамъ не знаю. Это все онъ, адьютантъ мой.
   -- Останавливайтесь тамъ, гдѣ впустятъ,-- проговорилъ усачъ.-- Какъ гостинница съ свободными номерами попадется, такъ и останавливайтесь. Мы десять улицъ околесили, пока нашли себѣ помѣщеніе. Занято, занято и занято.
   -- Глаша, слышишь? Вотъ происшествіе-то! -- отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ.-- По всему городу придется комнату искать. Бѣда!..-- покрутилъ онъ головой. -- Особливо для того бѣда, у кого французскій діалектъ такой, какъ у насъ: на двоихъ три французскихъ слова: бонжуръ, мерси, да буаръ.
   -- Врешь, врешь! По-французски я словъ больше знаю и даже говорить могу,-- откликнулась Глафира Семеновна.
   -- Добре, кабы такъ. А вотъ помяни мое слово -- пріѣдемъ въ Парижъ и прильпне языкъ къ гортани. А позвольте васъ спросить: отсюда до Парижа безъ пересадки насъ повезутъ? -- обратился Николай Ивановичъ къ жирному человѣку. -- Очень ужъ я боюсь пересадки изъ вагона въ вагонъ. Два раза мы такимъ манеромъ перепутались и не туда попали.
   -- Ничего не знаю-съ, рѣшительно ничего. Вы графа спросите: онъ меня везъ.
   -- Безъ пересадки, безъ пересадки. Ложитесь въ спальномъ вагонѣ спать и спите до Парижа. Въ спальномъ вагонѣ васъ и на французской границѣ таможенные чиновники не потревожатъ.
   -- Вотъ это отлично, вотъ это хорошо! Глаша, надо взять мѣста въ спальныхъ вагонахъ.
   -- Позвольте-съ, вы не телеграфировали.
   -- То есть какъ это?
   -- Не послали съ дороги телеграмму, что вы желаете имѣть мѣста въ спальномъ вагонѣ? Не послали, такъ мѣстъ не достанете.
   -- Глаша! Слышишь? даже и спальные вагоны здѣсь по телеграммѣ! Ну, Нѣметчина! Въ Кенигсбергѣ обѣдать не дали -- подавай телеграмму, а здѣсь въ спальный вагонъ безъ телеграммы не пустятъ.
   -- Такой ужъ порядокъ. Мѣста въ спальныхъ вагонахъ приготовляютъ заранѣе по телеграммамъ...
   -- Позвольте... но въ обыкновенныхъ-то вагонахъ безъ телеграммы все-таки дозволятъ спать?-- освѣдомился Николай Ивановичъ.
   -- Конечно.
   -- Ну, слава Богу. А я ужъ думалъ...
   Звонокъ. Вошелъ желѣзнодорожный сторожъ и прокричалъ что-то по-нѣмецки, упоминая "Берлинъ". Усачъ засуетился.
   -- Допивай, Петръ Никитичъ, рейнвейнъ-то. Надо въ поѣздъ садиться,-- сказалъ онъ жирному человѣку.
   Тотъ залпомъ выпилъ стаканъ, отдулся и, поднимаясь, произнесъ:
   -- Только ужъ ты какъ хочешь, а въ Берлинѣ я ни на часъ не остановлюсь. Въ другой поѣздъ -- и въ бѣлокаменную. ,
   -- Врешь, врешь. Нельзя. Надо-же мнѣ тебя берлинскимъ нѣмцамъ показать. И, наконецъ, какое ты будешь имѣть понятіе о Европѣ, ежели ты Бисмарка не видалъ и берлинскаго пива не пилъ!
   -- На станціи выпьемъ.
   -- Не то, не то. Въ Берлинѣ мы на два дня остановимся, въ лучшихъ биргале побываемъ, въ Зоологическій садъ я тебя свожу и берлинцамъ покажу. Берлинцы такого звѣря, какъ ты, навѣрное не видали.
   -- Не останусь, я тебѣ говорю, въ Берлинѣ.
   -- Останешься, ежели я останусь. Ну, куда-жъ ты одинъ поѣдешь? Вѣдь ты пропадешь безъ меня. Ну, полно, не упрямься. Взялся за гужъ, такъ не говори, что не дюжъ. Назвался груздемъ, такъ полѣзай въ кузовъ. Выѣхалъ заграницу, такъ какъ-же въ Берлинѣ-то не побывать. Идемъ! Мое почтеніе, господа,-- раскланялся усачъ съ Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной, кликнулъ носильщика, велѣлъ ему тащить ручной багажъ лежавшій у стола, и направился на платформу.
   Кряхтя и охая поплелся за нимъ и жирный человѣкъ, также поклонившись Николаю Ивановичу и Глафирѣ Семеновнѣ, и сказалъ на прощанье:
   -- А насчетъ грабежа и собачьей жизни -- помяните мое слово, какъ въ Парижъ пріѣдете. Прощенья просимъ.
   Вслѣдъ за отходомъ берлинскаго поѣзда возвѣстили объ отправленіи парижскаго поѣзда. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна засуетились.
   -- Во? Во? Во цугъ инъ Парижъ?..-- бросилась Глафира Семеновна къ желѣзнодорожному сторожу и сунула ему въ руку два нѣмецкіе "гривенника".
   -- Kommen Sie mit, Madame... Ich werde zeigen,-- сказалъ тотъ и повелъ супруговъ къ поѣзду.
   Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна мчались въ Парижъ.
  

XX.

  
   Глухая ночь. Спокойное состояніе духа вслѣдствіе полной увѣренности, что онъ и жена ѣдутъ прямо въ Парижъ безъ пересадки, а также и плотный ужинъ съ возліяніемъ пива и рейнвейна, которымъ Николай Ивановичъ воспользовался въ Кельнѣ, дали ему возможность уснуть въ вагонѣ самымъ богатырскимъ сномъ. Всхрапыванія его были до того сильны, что даже заглушали стукъ колесъ поѣзда и наводили на неспящую Глафцру Семеновну полнѣйшее уныніе. Ей не спалось. Она была въ тревогѣ. Помѣстившись съ мужемъ вдвоемъ въ отдѣльномъ купэ вагона, она вдругъ вспомнила, что читала въ какомъ-то романѣ, какъ пассажиры, помѣстившіеся въ отдѣльномъ купэ, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. Въ романѣ, правда, говорилось про двухъ женщинъ, ѣхавшихъ въ купэ -- думалось ей,-- а она находится въ сообществѣ мужа, стало быть, мужчины, но что-же значитъ этотъ мужчина, ежели онъ спитъ, какъ убитый? Какая отъ него можетъ быть защита? Разбойники вернутся въ купэ, одинъ набросится на спящаго мужа, другой схватитъ ее за горло -- и вотъ они погибли. Кричать? Но кто услышитъ? Купэ глухое, не имѣющее сообщенія съ другимъ купэ; входъ въ него съ подножки, находящейся снаружи вагона.
   -- Николай Иванычъ...-- тронула она, наконецъ, за плечо спящаго мужа.
   Тотъ пронзительно всхрапнулъ и что-то пробормоталъ, не открывая глазъ.
   -- Николай Иванычъ, проснись... Я боюсь...-- потрясла она еще разъ его за рукавъ.
   Николай Ивановичъ отмахнулся рукой и произнесъ:
   -- Пусти, не мѣшай.
   -- Да проснись-же, тебѣ говорятъ. Я боюсь, мнѣ страшно...
   Николай Ивановичъ открылъ глаза. и смотрѣлъ на жену посоловѣлымъ взоромъ.
   -- Пріѣхали развѣ куда-нибудь? -- спросилъ онъ.
   -- Не пріѣхали, все еще ѣдемъ, но пойми -- мнѣ страшно, я боюсь. Ты такъ храпишь безчувственно, а я одна не сплю, и мало-ли что можетъ случиться.
   -- Да что-же можетъ случиться?
   -- Я боюсь, что на насъ нападутъ разбойники и ограбятъ насъ.
   И она разсказала ему про случай въ отдѣльномъ купэ на желѣзной дорогѣ, про который она читала въ романѣ, и прибавила:
   -- И зачѣмъ это мы сѣли въ отдѣльное купэ?
   Николай Ивановичъ тоже задумался.
   -- Недавно даже писано было, что усыпляютъ на желѣзныхъ дорогахъ разбойники, хлороформомъ усыпляютъ, а ты спишь, какъ убитый,-- продолжала Глафира Семеновна,
   -- Да вѣдь я чуть-чуть...-- оправдывался Николай Ивановичъ.
   -- Какъ чуть-чуть! Такъ храпѣлъ, что даже стукъ колесъ заглушалъ. Ты ужъ не спи, пожалуйста.
   -- Не буду, не буду... Я самъ понимаю теперь, что надо держать ухо востро.
   -- Да конечно-же... Двери снаружи... Войдутъ -- меня за горло, тебя за горло -- ну, и конецъ. Вѣдь очень хорошо понимаютъ, что въ Парижъ люди ѣдутъ съ деньгами.
   -- Не пугай, не пугай, пожалуйста,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ, мѣняясь въ лицѣ, и прибавилъ:-- И зачѣмъ ты это мнѣ сказала! ѣхалъ я спокойно...
   -- Какъ зачѣмъ? Чтобы ты былъ осторожнѣе.
   -- Да вѣдь ужъ ежели ворвутся разбойники, такъ будь остороженъ, или неостороженъ -- все равно ограбятъ. Не пересѣсть-ли намъ въ другое купэ, гдѣ нѣсколько пассажировъ? -- задалъ онъ вопросъ.
   -- Какъ-же ты пересядешь, ежели поѣздъ летитъ безостановочно, какъ стрѣла, а купэ наше не имѣетъ внутренняго сообщенія съ другимъ купэ?
   -- И то правда. Тогда вотъ что... Не вынуть-ли мнѣ деньги-то изъ кармана и не переложить-ли за голенищу?
   -- А ты думаешь, что нападутъ разбойники, за голенищей не будутъ шарить?
   -- Вѣрно, вѣрно. Такъ что-жъ тутъ дѣлать?
   -- Прежде всего не спи.
   -- Да ужъ не буду, не буду.
   -- Потомъ... Вѣдь у тебя есть револьверъ въ саквояжѣ. Зачѣмъ ему быть въ саквояжѣ? Вынь его и положи рядомъ на диванъ -- все-таки будетъ спокойнѣе.
   -- Душечка, да вѣдь револьверъ не заряженъ.
   -- Такъ заряди его. Зачѣмъ-же возить съ собой револьверъ, ежели имъ не пользоваться?
   -- Такъ-то оно такъ, но вотъ, видишь-ли, я впопыхахъ патроны дома забылъ.
   Глафира Семеновна такъ и всплеснула руками.
   -- Вотъ дуракъ-то! Видали-ли вы дурака-то! -- воскликнула она.
   -- Да что-жъ ты подѣлаешь, если забылъ! На грѣхъ мастера нѣтъ. Да ты не безпокойся, въ Парижѣ купимъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Еще того лучше! Мы находимся въ опасности по дорогѣ въ Парижъ, а онъ только въ Парижѣ патроны купитъ!
   -- Постой, я выну изъ саквояжа свой складной ножъ и открою его. Все-таки оружіе.
   -- Тогда ужъ выньте и револьверъ и положите его вотъ здѣсь на диванъ. Хоть онъ и не заряженный, а все-таки можетъ служить острасткой тому, кто войдетъ. Давеча, когда ты спалъ на всемъ ходу поѣзда, вошелъ къ намъ въ купэ кондукторъ для осматриванія билетовъ, и удивительно онъ мнѣ показался подозрительнымъ. Глаза такъ и разбѣгаются. Хоть и кондукторъ, а вѣдь тоже можетъ схватить за горло. Да и кондукторъ-ли онъ? Вынимай-же револьверъ и складной ножикъ.
   Николай Ивановичъ тотчасъ-же слазилъ въ саквояжъ, досталъ револьверъ и складной ножикъ и положилъ на видномъ мѣстѣ.
   -- Ты, Глаша, бодрись... Богъ милостивъ. Авось, и ничего не случится,-- успокаивалъ онъ жену.
   -- Дай-то Богъ, но я должна тебѣ сказать, что когда ты спалъ и мы останавливались на минуту на какой-то станцій, то къ окну нашего купэ подходилъ ужъ какой-то громаднаго роста черный мужчина въ шляпѣ съ широкими полями и очень-очень подозрительно посматривалъ. Даже всталъ на подножку и прямо заглянулъ въ наше купэ.
   -- Да что ты?
   -- Вѣрно, вѣрно. А видъ у него совсѣмъ разбойницкій, шляпа съ самыми широкими полями, на плечахъ какая-то накидка... Ну, однимъ словомъ, точь-въ-точь, какъ ходятъ разбойники въ здѣшнихъ заграничныхъ земляхъ.
   Николай Ивановичъ въ раздумьи чесалъ затылокъ.
   -- А ужъ потомъ ты его не видала, этого разбойника? -- спросилъ онъ жену.
   -- Да гдѣ-же видѣть-то, ежели мы съ тѣхъ поръ нигдѣ не останавливались? Поѣздъ уже съ часъ летитъ, какъ птица.
   -- Бодрись, Глаша, бодрись... Теперь кто взглянетъ къ намъ въ купэ -- сейчасъ будетъ видѣть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойникъ увидитъ револьверъ, такъ еще подумаетъ -- нападать или не нападать.
   -- Ты ужъ, пожалуйста, только не спи,-- упрашивала жена.
   -- Какой тутъ сонъ! До сна-ли мнѣ теперь?
   У двери съ наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснулъ огонекъ. Николай Ивановичъ вздрогнулъ. Глафира Семеновна поблѣднѣла и забормотала:
   -- Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иванычъ, револьверъ хоть въ руки. Возьми скорѣй.
   Николай Ивановичъ протянулъ руку къ револьверу. Въ это время спустилось стекло купэ и въ отворенное окно показалась голова кондуктора.
   -- Bitte Fuhrkarten, mein Herr {Позвольте ваши билеты, господинъ.},-- проговорилъ онъ.
   Николай Ивановичъ, держа въ одной рукѣ револьверъ и какъ-бы играя имъ, другой рукой подалъ кондуктору билеты и не сводилъ съ него глазъ. Кондукторъ покосился на револьверъ и пробормоталъ:
   -- Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlnfen {Теперь вы можете до Верье спать спокойно.}.
   -- Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! -- замѣтила Глафира Семеновна.
   -- Дѣйствительно подозрительная,-- согласился Николай Ивановичъ.
  

XXI.

  
   Безпокойство супруговъ о томъ, что они могутъ быть ограблены въ купэ разбойниками, все усиливалось и усиливалось, и, наконецъ, дошло до крайнихъ предѣловъ, когда, во время минутной остановки на какой-то станціи, дверь купэ отворилась и въ ней показалась гигантская фигура съ дымящейся короткой трубкой во рту, въ широкополой шляпѣ съ тетеревинымъ перомъ, въ венгеркѣ и съ охотничьимъ кинжаломъ за поясомъ. Фигура въ одной рукѣ держала сѣрый непромокаемый плащъ, а въ другой ружье въ чехлѣ. Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и инстинктивно бросилась отъ фигуры къ противоположной двери купэ. Отскочилъ къ другой двери и Николай Ивановичъ, забывъ даже захватить лежавшій на диванѣ револьверъ. Онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить изъ купэ, но дверь была заперта снаружи.
   -- Кондукторъ! Херъ кондукторъ! -- закричалъ онъ не своимъ голосомъ, но гласъ его былъ гласомъ вопіющаго въ пустынѣ; фигура влѣзла въ купэ, захлопнула за собою дверь, и поѣздъ снова помчался.
   Глафира Семеновна тряслась, какъ въ лихорадкѣ, на глазахъ ея были слезы. Она жалась къ мужу и шептала:
   -- Разбойникъ... Тотъ самый разбойникъ, который уже заглядывалъ къ намъ въ купэ на одной изъ станцій. Что намъ дѣлать? Въ случаѣ чего, я буду бить стекла и кричать.
   Фигура "разбойника" замѣтила, что она напугала супруговъ, и, вынувъ изо рта трубку, разсыпалась въ извиненіяхъ, мягко заговоривъ по-нѣмецки:
   -- Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestört habe. Bei uns is Coupe ist fürchterlich besetzt {Простите, пожалуйста, мадамъ, что я васъ потревожилъ. Въ нашемъ купэ ужасно тѣсно.}.
   Супруги ничего не поняли и молчали.
   -- Вы спали и испугались? -- освѣдомилась фигура по-нѣмецки и прибавила: -- Да, я такъ внезапно вошелъ. Пожалуйста, извините и успокойтесь.
   Отвѣта не послѣдовало. Супруги не шевелились.
   Фигура не садилась и продолжала по-нѣмецки:
   -- Пожалуйста, займите ваши мѣста.
   -- Глаша, что онъ говоритъ? Онъ денегъ требуетъ? -- спросилъ Николай Ивановичъ жену.-- Ежели что -- я выбью стекло и выскочу...
   -- Нѣтъ... не знаю... Онъ что-то кланяется,-- отвѣчала та, заикаясь.
   -- Вы русскіе или поляки? Вы не говорите по-нѣмецки? -- не унималась фигура, услыша незнакомый говоръ супруговъ и не получая отъ нихъ отвѣта.-- Ахъ, какъ жаль, что вы не говорите по-нѣмецки!
   И фигура стала приглашать ихъ садиться жестами. Въ это время Николай Ивановичъ замѣтилъ у бедра фигуры двѣ висящія внизъ головами убитыя дикія утки и, сообразивъ, пріободрился и проговорилъ женѣ:
   -- Кажется, это не разбойникъ, а охотникъ. Видишь, у него утки...
   Отлегло нѣсколько отъ сердца и у Глафиры Семеновны и она, пересиливъ страхъ, отвѣчала:
   -- А не можетъ развѣ разбойникъ настрѣлять себѣ утокъ?
   -- Такъ-то оно такъ... Но смотри... У него лицо добродушное, даже глупое.
   -- Тебѣ кажется добродушнымъ и глупымъ, а мнѣ страшнымъ. Пожалуйста, будь наготовѣ и не спускай съ него глазъ. Гдѣ-же твой револьверъ?-- вспомнила она.
   -- Ахъ, да... -- спохватился Николай Ивановичъ.-- Вонъ револьверъ лежитъ на диванѣ около того окошка.
   -- Воинъ! Въ минуту опасности забылъ даже и о револьверѣ.
   -- Что я подѣлаю съ этимъ револьверомъ супротивъ его ружья! -- шепталъ Николай Ивановичъ.
   -- Да вѣдь у него ружье въ чехлѣ.
   -- Въ чехлѣ, да заряжено, а ты вѣдь знаешь, что мой револьверъ безъ патроновъ.
   -- Все-таки возьми его въ руки... Вѣдь никто не знаетъ, что онъ не заряженъ. Возьми-же.
   -- Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого чорта какой ножъ за поясомъ.
   -- Такъ вѣдь и у тебя есть ножикъ. Куда ты его задѣвалъ?
   -- Я, должно быть, впопыхахъ уронилъ его подъ скамейку.
   -- Ахъ, Николай Иванычъ! Ну, можно-ли на тебя въ чемъ-нибудь понадѣяться! Ты хуже всякой женщины.
   -- Да вѣдь я, душечка, въ военной службѣ никогда не служилъ.
   -- Подними-же ножекъ.
   -- Гдѣ тутъ искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этотъ чортъ какъ хватитъ меня!.. Нѣтъ, ужъ лучше такъ. Сама-же ты говорила, чтобъ не спускать съ этого разбойника глазъ. А то нѣтъ, это положительно не разбойникъ. Смотри, онъ вынулъ изъ сумки грушу и ѣстъ ее.
   -- Да вѣдь и разбойники могутъ ѣсть груши. Это не доказательство. Все-таки ты держи ухо востро.
   -- Да конечно-же, конечно-же... Я, Глаша, сяду. Вѣдь ужъ все равно, что стоя, что сидя...
   И Николай Ивановичъ, не спуская глазъ съ "разбойника", медленно опустился на диванъ около того окна, гдѣ стоялъ. Косясь на "разбойника", сѣла и Глафира Семеновна. "Разбойникъ" взглянулъ на нее и ласково улыбнулся.
   -- Успокоились?-- спросилъ онъ по-нѣмецки.-- Ахъ, какъ мнѣ жалко, что я напугалъ васъ во время сна.
   -- Тебя задираетъ,-- прошепталъ женѣ Николай Ивановичъ, не понявъ, разумѣется, что сказалъ "разбойникъ", и спросилъ ее:-- Не понимаешь, что онъ бормочетъ?
   -- Откуда-же мнѣ понимать!
   Не спускали съ разбойника глазъ супруги, не спускалъ съ нихъ глазъ и разбойникъ. Сидѣли они въ разныхъ углахъ купэ. Минуту спустя, разбойникъ досталъ изъ сумки двѣ груши, протянулъ ихъ на своей ладони супругамъ и съ улыбкой произнесъ: "Bitte". Глафира Семеновна съежилась, еще сильнѣе прижалась къ уголку вагона и не брала. Николай Ивановичъ протянулъ было руку, но жена остановила его.
   -- Не бери, не бери... Можетъ быть отравленныя груши, чтобы усыпить насъ.
   -- Ахъ, и то правда,-- отдернулъ руку Николай Ивановичъ.-- A я хотѣлъ взять, чтобы не раздразнить его.
   "Разбойникъ" не отставалъ, сидѣлъ съ протянутой ладоныо, на которой лежали груши, и повторялъ:
   -- Bitte, bitte... Ohne Seremonie {Пожалуйста, пожалуйста... Безъ церемоній...}...
   -- Я, Глаша, возьму, но ѣсть не буду,-- сказалъ Ииколай Ивановичъ, взялъ грушу и кивнулъ "разбойнику", пробормотавъ:-- Данке...
   "Разбойникъ" помолчалъ немного и опять произнесъ по-нѣмецки:
   -- На слѣдующей станціи я освобожу васъ отъ своего присутствія. Я буду уже дома.
   Супруги, разумѣется, ничего не поняли изъ его словъ. Онъ все-таки показалъ имъ на утокъ и пробормоталъ по-нѣмецки:
   -- Вотъ везу женѣ. Это мой охотничій трофей. In Russland giebt es folche Snten {Въ Россіи есть такія утки?}?-- задалъ онъ вопросъ, поясняя жестами, но его все-таки не поняли и оставили безъ отвѣта.
   Поѣздъ уменьшилъ ходъ. "Разбойникъ" засуетился, схватилъ ружье, непромокаемый плащъ и сталъ собираться уходить. Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:
   -- Коля! Коля! Хватай скорѣй свой револьверъ.
   Николай Ивановичъ потянулся и быстро схватилъ револьверъ, который лежалъ прикрытый носовымъ платкомъ на противоположномъ концѣ дивана. "Разбойникъ" улыбнулся и пробормоталъ по-нѣмецки:
   -- А! Тоже съ оружіемъ ѣздите. Это хорошо по ночамъ...
   Поѣздъ остановился. "Разбойникъ" поклонился супругамъ, еще разсыпался въ извиненіяхъ и вышелъ изъ купэ.
   -- Ну, слава Богу! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, когда они остались въ купэ безъ "разбойника".-- Провалился! Ахъ, какъ онъ напугалъ насъ, а вѣдь на тебѣ, Глаша, лица не было.
   -- Ты ничего? Да ты хуже меня! -- попрекнула его супруга.-- Ты даже оружіе забылъ схватить въ руки.
   -- Ну, песъ съ нимъ. Слава Богу, что ушелъ. Вотъ охотникъ, а какъ похожъ на разбойника.
   -- Погоди радоваться-то. Можетъ быть и разбойникъ. Да нечего торжествовать, что и ушелъ. Очень можетъ быть, что онъ влѣзъ къ намъ, чтобъ высмотрѣть хорошенько насъ и купэ, а ужъ на слѣдующей станціи влѣзетъ къ намъ съ другими разбойниками,-- замѣтила Глафира Семеновна.
   -- Что ты, что ты, Глаша! Типунъ-бы тебѣ на языкъ! -- испуганно проговорилъ Николай Ивановичъ и перекрестился.
   А поѣздъ такъ и мчался во мглѣ непроглядной ночи.
  

XXII.

  
   Не взирая, однако, на тревожное состояніе Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сонъ сдѣлалъ свое дѣло и они задремали на нѣсколько времени, хотя и дали себѣ слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась отъ остановки поѣзда на станціи. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочіе, и ужъ перекликались на французскомъ языкѣ, какъ показалось Глафирѣ Семеновнѣ. Она открыла окно и стала прислушиваться -- да, французскій языкъ. Нѣмецкаго говора не слыхать, онъ исчезъ; исчезли откормленныя лоснящіяся физіономіи нѣмецкихъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, исчезли нѣмецкія фуражки и замѣнились французскими кэпи, появились французскія бородки на тощихъ лицахъ и на станціонномъ зданіи красовались уже французскія надписи. Первымъ, что бросилось Глафирѣ Семеновнѣ въ глаза, была надпись: "buvette".
   -- Николай Иванычъ, французскій языкъ! Пріѣхали, во французскую землю пріѣхали! -- радостно бросилась она къ мужу.
   Николай Ивановичъ спалъ, прислонившись къ уголку и держа руку на револьверѣ, который лежалъ у него на колѣняхъ. Женѣ нужно было потрясти его за плечо, чтобы онъ проснулся. Онъ открылъ глаза, быстро вскочилъ на ноги и, уронивъ на полъ револьверъ, испуганно спрашивалъ:
   -- Опять разбойникъ? Гдѣ онъ?
   -- Какой разбойникъ! Мы пріѣхали во Францію. Французскій языкъ... Можетъ быть это ужъ даже Парижъ.
   -- Не можетъ быть! Тогда надо спросить. Что-жъ, ты! Спрашивай... Хвастайся французскимъ языкомъ
   Глафира Семеновна высунулась изъ окна и крикнула проходившей французской бородкѣ:
   -- Мосье... Кель статіонъ? Пари? Эсе Пари?
   -- Oh, non, madame. Paris est encore loin. А Paris nous serons le matin,-- послышался учтивый отвѣтъ.
   -- Что онъ говоритъ? -- освѣдомился Николай Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не Парижъ. Въ Парижъ мы пріѣдемъ еще утромъ.
   -- Однако, ты все понимаешь.
   -- Еще-бы! По-французски я сколько угодно. У насъ въ пансіонѣ француженка была настоящая,-- похвасталась Глафира Семеновна.-- Вотъ написано -- пуръ ле дамъ; вонъ -- пуръ ле месье... Вонъ -- бюветъ. Тутъ можно выпить желающимъ.
   -- Такъ я, Глаша, съ удовольствіемъ-бы выпилъ. Спроси, сколько минутъ стоимъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдругъ опять разбойникъ?
   -- Да разбойникъ, должно быть, въ нѣмецкой землѣ остался. Неужели-же его черезъ границу пропустили? Наконецъ, ты можешь со мной вмѣстѣ выйти.
   -- Кондюктеръ! -- опять закричала Глафира Семеновна.-- Комбьенъ минютъ иси?
   -- Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.
   -- Me ну вулонъ буаръ...
   -- Да, буаръ... Буаръ венъ ружъ, а то такъ бьеръ,-- прибавилъ Николай Ивановичъ и тутъ-же похвастался передъ женой: -- всѣ хмельныя слова я отлично знаю.
   Кондукторъ протянулъ руку и сказалъ:
   -- Vous voulez prendre du vin rouge? Donnezmoi de l'argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite.
   -- Что онъ говоритъ, Глаша?
   -- Самъ принести хочетъ намъ вина. Комбьянъ пуръ бутель?
   -- Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous {Два франка. Торопитесь, мадамъ, торопитесь.}.
   -- Какъ, тоже депешу надо?-- спросилъ Николай Ивановичъ.-- B здѣсь по телеграфной депешѣ?
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Давай ему скорѣй денегъ. Давай два французскихъ серебряныхъ четвертака. Скорѣй, скорѣй.
   -- Вотъ!-- и Николай Ивановичъ, сунувъ кондуктору деньги, прибавилъ:-- Тутъ труа четвертакъ. Пусть на труа франкъ. А я думалъ, что и здѣсь, какъ въ Нѣметчинѣ, все надо по телеграфу, когда кондукторъ упомянулъ про депешу-то,-- отнесся онъ къ женѣ по уходѣ кондуктора.
   -- Да нѣтъ, нѣтъ. Онъ не про депешу упомянулъ, а сказалъ -- депеше ну, то-есть поторопитесь. Здѣсь французская земля, здѣсь этого нѣтъ.
   -- Ну, то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: тамъ только обѣды по телеграфическимъ депешамъ, а здѣсь ужъ и выпивка. Нѣтъ, какова учтивость у французовъ! Только заикнулись насчетъ выпивки -- сейчасъ: пожалуйте, я вамъ принесу.
   -- Еще-бы... Французы удивительно учтивый народъ. Развѣ можно ихъ сравнить съ нѣмцами.
   -- Я, Глаша, страсть какъ радъ, что мы попали во французскую землю.
   -- А я-то какъ рада!
   Поѣздъ однако не стоялъ и двухъ минутъ, и тронулся, минуя станціонныя освѣщенныя вывѣски -- Глаша! А выпивка-то? Гдѣ-же венъ ружъ-то? Надулъ кондукторъ... Вотъ тебѣ и французская учтивость! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, но въ это время дверь купэ отворилась и въ купэ влѣзъ кондукторъ, держащій въ рукѣ бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканомъ.
   -- Voyons, monsieur... Servez-vous...-- протянулъ онъ Николаю Ивановичу бутылку.
   -- Вотъ за это, мусье, спасибо, вотъ за это мерси. Гранъ мерси, рюссъ мерси! -- заговорилъ Николай Ивановичъ, принимая бутылку.
   -- Monsieur est un Russe? -- спросилъ французъ и прибавилъ:-- Oh, nous aimons la Russie et les Russes. Vivent les Russes!
   Отъ него такъ и пахнуло виномъ. Очевидно, онъ и самъ сейчасъ только выпилъ, да и раньше не отказывался отъ вина. Николай Ивановичъ замѣтилъ это и сказалъ женѣ:
   -- Парень-то, кажется, изрядно хвативши?
   -- Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсѣмъ особый народъ.
   -- Vos billets, monsieur...-- между тѣмъ сказалъ кондукторъ.
   -- Билеты требуетъ,-- пояснила Глафира Семеновна.
   -- Да понялъ, понялъ я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вотъ, мосье, билье, вуаля... А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюве венъ ружъ? -- вдругъ предложилъ Николай Ивановичъ кондуктору.
   -- Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après,-- отвѣчалъ тотъ, простригая билеты.
   -- Ну, вотъ и отлично. Бюве...
   Николай Ивановичъ налилъ стаканъ и протянулъ кондуктору. Тотъ поклонился и отстранилъ стаканъ.
   -- A présent vous-même, monsieur, et moi-je prendrai après vous.
   -- Глаша! Что онъ такое? -- недоумѣвалъ Николай Ивановичъ.
   -- Хочетъ, чтобы ты прежде выпилъ.
   -- Я? Же?.. Отлично. Тре бьенъ... Вотъ... За здоровье Франсъ!
   Николай Ивановичъ залпомъ выпилъ стаканъ и продолжалъ:
   -- Мы любимъ вашу Франсъ, очень любимъ. Глаша, переведи.
   -- Ву рюссъ -- ву земонъ ли Франсъ.
   -- Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie {О, мадамъ: А мы, мы обожаемъ Россію.}.
   Кондукторъ взялъ поданный ему стаканъ съ краснымъ виномъ, поднялъ его и, воскликнувъ: "Vive la Russie!" -- тоже выпилъ его залпомъ.
   -- Другъ! Ами... Франсе и рюссъ -- ами,-- протянулъ ему руку Николай Ивановичъ.
   Кондукторъ потрясъ руку.
   -- Анкоръ...-- предложилъ Николай Ивановичъ, указывая на стаканъ.
   -- Après, monsieur... Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J'aime les Russes...
   -- Что онъ говоритъ, Глаша?
   -- Принесетъ еще бутылку и тогда опять съ тобой выпьетъ.
   -- Душа-человѣкъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, ударяя кондуктора по плечу.-- Ну, бьенъ, бьенъ... Принеси -- опять выпьемъ.
   -- Au revoir, monsieur... Au revoir, madame,-- раскланялся кондукторъ, повернулъ ручку двери купэ и исчезъ во мракѣ.
   При такихъ обстоятельствахъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна въѣзжали во французскую землю.
  

XXIII.

  
   Съ французскимъ кондукторомъ Николай Ивановичъ все-таки выпилъ двѣ бутылки краснаго вина. Со второй бутылкой кондукторъ принесъ ему и бѣлаго хлѣба съ сыромъ на закуску, а Глафирѣ Семеновнѣ грушу, и предложилъ ее съ галантностью совсѣмъ ловкаго кавалера. Появленіе такого человѣка, рѣзко отдѣляющагося отъ угрюмыхъ нѣмецкихъ кондукторовъ, значительно ободрило супруговъ въ ихъ путешествіи, и когда на зарѣ багажъ ихъ въ Вервье былъ слегка осмотрѣнъ заглянувшимъ въ купэ таможеннымъ чиновникомъ, они начали дремать, совершенно забывъ о разбойникахъ, которыхъ такъ опасались въ началѣ. Къ тому-же и начало свѣтать, а дневной свѣтъ, какъ извѣстно, парализуетъ многіе страхи. Подъѣзжая къ Намюру, они уже крѣпкимъ сномъ. Кондукторъ, хоть и заглядывалъ въ купэ для провѣрки билетовъ, но, видя супруговъ спящими, не тревожилъ ихъ.
   Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце свѣтило ярко и привѣтливо озаряло мелькавшіе мимо оконъ вагона каменные деревенскіе домики, сплошь застланные вьющимися растеніями, играло на зеленыхъ еще лугахъ, на стоящихъ въ одиночку дубахъ съ пожелтѣвшей листвой, на синей лентѣ рѣчки, идущей вдоль дороги.
   Глафира Семеновна сидѣла у окна купэ и любовалась видами. Вскорѣ маленькіе каменные домики стали смѣняться болѣе крупными домами. Появились вывѣски на домахъ, мелькнула желѣзная рѣшетка какого-то сада, стали появляться высокія фабричныя трубы, курящіяся легкимъ дымомъ, и вдругъ Глафира Семеновна воскликнула:
   -- Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчасъ по картинѣ узнала. Николай Иванычъ! Радуйся, мы подъѣзжаемъ къ Парижу.
   -- Да что-ты! -- подскочилъ къ окну Николай Ивановичъ.
   -- Вонъ, вонъ... Видишь? -- указала Глафира Семеновна.
   -- Да, да... Эйфелева башня... Она и есть... "Конченъ, конченъ дальній путь. Вижу край родимый",-- запѣлъ онъ.
   Стали попадаться по дорогѣ уже улицы. Дома -- все выростали и выростали. Виднѣлась церковь съ готическимъ куполомъ. Движеніе на улицахъ все оживлялось. Поѣздъ умѣрялъ ходъ, скрежетали тормаза. Еще нѣсколько минутъ, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники въ кэпи и съ бляхами на груди.
   -- Пріѣхали... Въ Парижъ пріѣхали!..-- радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондукторъ отворилъ передъ ними дверь купэ.
   Въ дверь рванулся блузникъ, предлагая свои услуги.
   - Вуй, вуй... Прене но саквояжъ,-- сказала Глафира Семеновна.-- Э шерше коше пуръ партиръ а готелъ. Николай Иванычъ! Бери подушки. Что ты стоишь истуканомъ.
   - Une voiture, madame? -- спросилъ блузникъ.
   -- Да, да...Вуатюръ... И анкоръ нашъ багажъ...-- совала она ему квитанцію.
   -- Oui, oui, madame.
   Багажъ былъ взятъ и блузникъ потащилъ его на спинѣ на подъѣздъ вокзала. Супруги слѣдовали сзади. Вотъ и улица съ суетящейся на ней публикой. Николай Ивановичъ поражалъ всѣхъ своей громадной охапкой подушекъ. Какой-то уличный мальчишка, продававшій съ рукъ билеты для входа на выставку, даже крикнулъ:
   -- Voyons, ce sont les Russes!
   Французскій городовой въ синей пелеринкѣ кэпи, съ закрученными усами и съ клинистой бородкой махнулъ по направленію къ стоящимъ къ шеренгу извозчикамъ. Отъ шеренги отдѣлилась маленькая карета съ сидящимъ на козлахъ краснорожимъ, гладко-бритымъ, жирнымъ извозчикомъ въ бѣлой лакированной шляпѣ-цилиндрѣ, и подъѣхала къ супругамъ. Багажъ уложенъ на крышу каретки, блузнику вручена цѣлая стопка французскихъ пятаковъ, какъ называлъ Николай Ивановичъ мѣдныя десятисантимныя монеты, и супруги сѣли въ каретку, заслонившись подушками. Извозчикъ обернулся и спросилъ, куда ѣхать.
   -- Готель какой-нибудь. Данъ готель...-- сказала Глафира Семеновна.
   -- Quel hôtel, madame?
   -- Ахъ ты, Боже мой! Да я не знаю -- кель. Же не се па. Николай Иванычъ, кель?
   -- Да почемъ-же я-то знаю!
   -- Все равно, коше. Се тегаль, кель. Онъ готель, намъ нужно шамбръ... шамбръ и де ли...
   -- Je comprends, madame. Mais quel quartier désirez-vous?
   -- Глаша! Что онъ говоритъ?
   -- Рѣшительно не понимаю. Онъ шамбръ данъ готель. Ну вояжеръ, ну де Рюсси...
   Стоящій тутъ-же городовой сказалъ что-то извозчику. Тотъ покачалъ головой и поѣхалъ легкой трусцой, помахивая бичомъ не на лошадь, а на подскакивающихъ къ окнамъ кареты мальчишекъ-блузниковъ съ какими-то объявленіями, съ букетами цвѣтовъ. Минутъ черезъ десять онъ остановился около подъѣзда и крикнулъ:
   -- Voyons!..
   Выскочилъ лакей съ капулемъ на лбу, въ черной курткѣ и передникѣ чуть не до земли.
   -- Une chambre pour les voyageurs! -- сказалъ извозчикъ лакею.
   Тотъ отрицательно покачалъ головой и отвѣчалъ, что все занято.
   -- Онъ шамбръ авекъ де ли...-- сказала Глафира Семеновна лакею.
   -- Point, madame...-- развелъ тотъ руками. Извозчикъ потащился далѣе. Во второй гостинницѣ тотъ-же отвѣтъ, въ третьей то-же самое, въ четвертой даже и не разговаривали. Выглянувшій на подъѣздъ портье прямо махнулъ рукой, увидавъ подъѣхавшую съ багажемъ на крышкѣ карету. Супруги уже странствовали болѣе получаса.
   -- Нигдѣ нѣтъ комнаты! Что намъ дѣлать? -- спросилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Нужно искать. Нельзя-же намъ жить въ каретѣ.
   Извозчикъ обернулся на козлахъ, заглянулъ въ переднее стекло кареты и что-то бормоталъ.
   -- Алле, алле...-- махала ему Глафира Cеменовна.-- Онъ шамбръ... Ну не пувонъ санъ шамбръ... Надо шерше анкоръ отель.
   Въ пятой гостинницѣ опять то-же самое. Портье выглянулъ и молча махнулъ рукой.
   -- Что за незадача!-- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Глаша! Вѣдь просто хоть караулъ кричи. Ну, Парижъ! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье!-- махнулъ онъ торчащей въ стеклѣ двери фигурѣ портье и показалъ полуфранковую монету. Тотъ отворилъ дверь.
   -- Вотъ на чай... Прене...-- протянулъ Николай Ивановичъ портье монету.
   -- Се пуръ буаръ... -- поправила мужа Глафира Семеновна.-- Прене и доне ну зенъ шамбръ.
   -- Nous n'avons point, madame... -- отвѣчалъ портье, но деньги все-таки взялъ.
   -- Же компранъ, же компранъ. А гдѣ есть шамбръ? У шерше?
   Портье сталъ говорить что-то извозчику и показывалъ руками. Снова поѣхали.
   -- Великое дѣло даваніе на чай! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Оно развязываетъ языки... И помяни мое слово -- сейчасъ комната найдется.
   Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ изъ одной улицы въ другую, въѣхали въ какой-то мрачный переулокъ съ грязненькими лавочками въ громадныхъ сѣрыхъ шестиэтажныхъ домахъ, упирающихся крышами въ небо, и остановились около неказистаго подъѣзда. Извозчикъ слѣзъ съ козелъ, направился въ подъѣздъ и вышелъ оттуда съ худенькой старушкой въ бѣломъ чепцѣ.
   -- Онъ шамбръ авекъ де ли...-- обратилась къ ней Глафира Семеновна.
   -- Ah, oui, madame... Ayez la bonté de voir seulement,-- отвѣчала старушка и отворила дверцу кареты.
   -- Есть комната! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Ну, что я говорилъ!
   Супруги вышли изъ кареты и направились въ подъѣздъ.
  

ХXIV.

  
   Въ подъѣздѣ на площадкѣ висѣли карты съ расклеенными афишами цирка, театровъ, о "Petit Journal". Пахло чѣмъ-то жаренымъ. Налѣво отъ площадки была видна маленькая комната. Тамъ за конторкой стоялъ старикъ въ сѣромъ потертомъ пиджакѣ, съ сѣрой щетиной на головѣ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и въ вышитыхъ гарусомъ туфляхъ. Старушка въ бѣломъ чепцѣ предложила супругамъ подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лѣстницѣ.
   -- Кель этажъ?-- спросила ее Глафира Семеновна.
   -- Troisième, madame,-- отвѣчала старушка и бойко пошла впередъ.
   -- Въ третьемъ этажѣ? -- переспросилъ Николай Ивановичъ жену.
   -- Въ третьемъ. Что-жъ, это не очень высоко.
   -- Разъ этажъ, два этажъ, три этажъ, четыре этажъ,-- считалъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:-- Позвольте, мадамъ! Да ужъ это въ четвертомъ. Зачѣмъ-же говорить, что въ третьемъ! Глаша, скажи ей... Куда-же она насъ ведетъ?
   -- Ну заве ли -- труазьемъ...-- начала Глафира Семеновна, еле переводя духъ.-- А вѣдь это...
   -- Oui, oui, madame, le troisième... Encore un peu plus haut.
   -- Еще выше? Фу, ты пропасть! Да она насъ на каланчу ведетъ. Вѣдь это ужъ пятый!.. Глаша.-- Сянкъ, мадамъ, сянкъ...-- старалась пояснить старушкѣ Глафира Семеновна.
   -- Mais, non, madame, c'est le troisième....-- стояла на своемъ старуха и ввела въ корридоръ.-- Фу, чортъ! Да неужто мы этажей считать не умѣемъ?! Пятый... Скажи ей, Глаша, что пятый.
   -- Да вѣдь что-жъ говорить-то? Увѣряетъ, что третій.
   Старушка распахнула дверь изъ корридора въ комнату и сказала:
   -- Voilа, monsieur...
   Николай Ивановичъ заглянулъ и воскликнулъ:
   -- Да вѣдь это клѣтушка! Тутъ и одному-то не помѣститься. И наконецъ, всего одна кровать. Намъ нужно двѣ кровати.
   -- Де ли... де...-- пояснила старушкѣ Глафира Семеновна.
   -- Oui, madame... Je vous mettrai...
   -- Говоритъ, что поставитъ вторую кровать.
   Супруги обозрѣвали комнату. Старая, стариннаго фасона, краснаго дерева кровать подъ драпировкой, какой-то диванчикъ, три стула, круглый столъ и шкафъ съ зеркаломъ -- вотъ все убранство комнаты. Два большія окна были на половину загорожены чугунной рѣшеткой и въ нихъ виднѣлись на противоположной сторонѣ узенькой улицы другія такія-же окна, на рѣшеткѣ одного изъ которыхъ висѣло для просушки дѣтское одѣяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила рѣшетки, подолъ какого-то платья, держа корсажъ платья у себя на плечѣ.
   -- Ну, Парижъ..-- сказалъ Николай Ивановичъ.-- Не стоило въ Парижъ ѣхать, чтобы въ такомъ хлѣву помѣщаться.
   -- А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гдѣ-нибудь помѣститься. Не ѣздить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостинницъ отъѣздили,-- отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старухѣ, спросила о цѣнѣ:-- Э ле при? комбьянъ?
   -- Dix francs, madame...-- спокойно отвѣчала старуха.
   -- Что такое? Десять франковъ! -- Николай Ивановичъ.-- Да вѣдь это разбой! Десять четвертаковъ по сорока копѣекъ -- четыре рубля... Совсѣмъ разбой!
   Хотя восклицаніе было сдѣлано по-русски, по старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла въ отвѣтъ:
   -- C'est l'exposition, monsieur.
   -- Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ дорого,-- пояснила Глафира Семеновна.
   -- Все равно, разбой... Вѣдь такія каморки на такой каланчѣ у насъ въ Петербургѣ по полтинѣ въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копѣекъ. А то четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мнѣ настоящую комнату.
   -- Се шеръ, мадамъ,-- попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
   -- Лучше нѣтъ? -- спрашивалъ Николай Ивановичъ.-- Глаша! Спроси.
   -- Ну заве бонъ шамбръ? Ну вулонъ бонъ шамбръ.
   -- A présent non, madame,-- поначала головой старуха.
   -- Что тутъ дѣлать?-- взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.
   -- Надо брать. Не мотаться-же намъ еще полдня по Парижу!
   -- Да вѣдь вышь-то какая! Это на манеръ думской каланчи.
   -- Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гдѣ-нибудь пріютиться.
   -- Анаѳемы! Грабители! Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ дерутъ!
   -- Да вѣдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.
   -- Eh bien, madame? -- вопросительно взглянула на супруговъ старуха.
   -- Вуй... Ну пренонъ... Дѣлать нечего... Нотръ багажъ.
   Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватерпруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажемъ. Николай Ивановичъ пошелъ внизъ разсчитываться съ извозчикомъ. По дорогѣ онъ сосчиталъ число ступеней на лѣстницѣ. Оказалось восемьдесятъ три.
   -- Восемьдесятъ три ступени, десять поворотовъ на лѣстницѣ, пять площадокъ,-- и это они называютъ въ третьемъ этажѣ! -- горячился онъ.-- Черти. Право, черти! Комбьянъ? -- обратился онъ къ извозчику, вынимая изъ кармана на ладонь горсть серебра.
   -- Huit francs, monsieur...-- произнесъ онъ наконецъ.
   -- Какъ витъ франкъ? То-есть восемь франковъ? Да, ты, почтенный, никакъ бѣлены объѣлся. Восемь четвертаковъ по сорокъ копѣекъ -- вѣдь это три двадцать!-- восклицалъ Николай Ивановичъ.-- Мосье,-- обратился онъ въ старику, стоявшему при ихъ пріѣздѣ за конторкой и теперь вышедшему на подъѣздъ.-- Витъ франкъ хочетъ... Вѣдь у васъ такса... Не можетъ-же быть, чтобы это было по таксѣ...
   Старикъ заговорилъ что-то съ извозчикомъ, потомъ обратился къ Николаю Ивановичу на французскомъ языкѣ, что-то очертилъ ему пальцемъ на своей ладони, но Николай Ивановичъ ничего не понялъ, плюнулъ, досталъ двѣ пятифранковыя монеты и, подавая ихъ извозчику, сказалъ по-русски:
   -- Трехъ рублей ни за что не дамъ, хоть ты разорвись. Вотъ тебѣ два цѣлковыхъ и проваливай... Алле... Вонъ... Алле... -- махалъ онъ рукою, отгоняя извозчика.
   Извозчикъ просилъ всего только восемь франковъ и, получивъ десять и видя, что его гонятъ прочь, не желая взять сдачи, просто недоумѣвалъ. Наконецъ онъ улыбнулся, наскоро снялъ шляпу, сказалъ: "merci, monsieur" -- и, стегнувъ лошадь, отъѣхалъ отъ подъѣзда. Старикъ дивился щедрости путешественника, пожималъ плечами и бормоталъ по-французски:
   -- О, русскіе! Я знаю этихъ русскихъ! Они любятъ горячиться, но это самый щедрый народъ!
   Николай Ивановичъ, принимая пяти франковыя монеты за серебряные рубли и въ простотѣ душевной думая, что онъ выторговалъ у извозчика рубль двадцать копѣекъ, поднимался въ свою комнату наверхъ, слѣдуя за прислугой, несшей его багажъ, уже въ нѣсколько успокоившемся состояніи и говорилъ самъ съ собой:
   -- Два рубля... И два-то рубля ужасти какъ дорого за такую ѣзду. Вѣдь въ сущности все по одному и тому-же мѣсту путались, а большихъ концовъ не дѣлали.
   Глафиру Семеновну онъ засталъ заказывающею кофе. Передъ ней стоялъ въ рваномъ пиджакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ и въ четырехъугольномъ колпакѣ изъ бѣлой писчей бумаги какой-то молодой малый съ эспаньолкой на глупомъ лицѣ и говорилъ:
   -- Madame veut café au lait... Oui, oui...
   -- Я кофэ заказываю,-- сказала Глафира Семеновна мужу. -- Надо-же чего-нибудь выпить.
   -- Да, да... Кофей отлично... -- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Ты, братъ, и масла приволоки, и булокъ,-- обратился онъ къ слугѣ. -- Глаша! переведи ему.
   -- Пянъ и бёръ... -- сказала Глафира Сеневовна.-- И побольше. Боку...
   -- Пянъ-беръ...-повторилъ Николай Ивановичъ.
   -- Oui, oui, monsieur... Un déjeuner...
   -- Да, да... Мнѣ и женѣ... Ну, живо...
   Слуга побѣжалъ исполнять требуемое.
  

XXV

  
   Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна умылись, поспѣлъ и кофе. Тотъ-же слуга въ потертомъ пиджакѣ и четырехъ угольномъ бумажномъ колпакѣ внесъ подносъ съ кофейникомъ, молочникомъ и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадныя чашки для кофе, превосходящія по своимъ размѣрамъ даже суповыя чашки. При нихъ находились такъ-называемыя дессертныя ложки. Николай Ивановичъ, какъ увидѣлъ чашки и ложки, такъ а воскликнулъ:
   -- Батюшки! Чашки-то какія! Да ты-бы еще, молодецъ, ведра съ уполовниками принесъ! Кто-же въ такихъ чашкахъ кофей пьетъ! Ужъ прачки на что до кофеища охотницы, а такую чашку кофею, я полагаю, ни одна прачка не вытянетъ.
   Слуга стоялъ, кланялся и глупо улыбался.
   -- Глаша! Переведи ему,-- обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.
   -- Да какъ-же я переведу-то? -- отвѣчала Глафира Семеновна въ замѣшательствѣ. -- Ты такія слова говоришь, которыхъ я по-французски и не знаю. Ле тасъ тре гранъ,-- указала она слугѣ на чашки.-- Пуркуа гранъ?
   -- Oh, madame, c'est toujours comme èa. Vous avez demandé cate au lait.
   -- Говоритъ, что такія чашки нужно,-- перевела Глафира Семеновна. -- Вѣрно, ужъ у нихъ такой обычай, вѣрно, ужъ кофейная страна.
   -- Ты ему про прачку-то скажи.
   -- Я не знаю, какъ прачка по-французски.
   -- Какъ не знаешь? Вѣдь комнатныя слова ты всѣ знаешь, а прачка комнатное слово.
   -- Ну, вотъ поди-жъ ты- забыла.
   -- Такъ какъ-же мы стирать-то будемъ? Вѣдь бѣлье придется въ стирку отдавать.
   -- Ну, тогда я въ словарѣ посмотрю. Наливай же себѣ кофею и пей. Чего ты надъ чашкой-то сидишь!
   -- Какъ тутъ пить! Тутъ надо ложками хлебать, а не пить. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что они нарочно такія купели вмѣсто чашекъ намъ подали, чтобы потомъ за три порціи кофею взять, а то такъ и за четыре. Вотъ помяни мое слово, за четыре порціи въ счетъ наворотятъ. Грабежъ, чисто грабежъ.
   -- Да пей ужъ, пей. Вѣдь на грабежъ и заграницу поѣхали.
   Слуга все стоялъ и глупо улыбался.
   -- Voulez-vous encore quelque chose, monsieur?-- спросилъ онъ, наконецъ, собираясь уходить.
   Николай Ивановичъ понялъ слово "анкоръ" и воскликнулъ: -- Какъ: анкоръ? Какъ: еще? Ведра съ кофеемъ принесъ, да еще спрашиваетъ-не подать-ли анкоръ. Сорокаведерную бочку съ кофеемъ намъ еще приволочь хочешь, что-ли! Иди, иди съ Богомъ! Вишь, какъ разлакомился! Анкоръ! Правду купецъ-то въ Кельнѣ на станціи говорилъ, что здѣсь семь шкуръ дерутъ,-- отнесся Николай Ивановичъ въ женѣ.
   Слуга все еще стоялъ, глупо улыбался и наконецъ сказалъ:
   -- J'aime la langue russe... Oh, que j aime, quand on parle russe!
   -- Глаша! Что онъ торчитъ? Что ему еще надо?
   -- Говоритъ, что очень любитъ слушать, когда говорятъ по-русски,-- перевела Глафира Семеновна и кивнула слугѣ, сказавъ:-- Але...
   Тотъ переминался съ ноги на ногу и не шелъ.
   -- Votre nom, monsieur, votre carte... -- сказалъ онъ.-- Il faut noter chez nous en das...
   -- Что онъ говоритъ? Чего еще ему надо, Глаша?
   -- Спрашиваетъ, какъ насъ зовутъ.
   -- А! Паспортъ? Сейчасъ, сейчасъ...-- засуетился Николай Ивановичъ.
   -- Oh, non, monsieur... Le passeport ее n'es pas nécessaire. Seulement votre nom, votre carte.
   -- Говоритъ, что паспортъ не надо. Проситъ только твою карточку.
   -- Какъ не надо! Вздоръ... Пускай ужъ заодно беретъ. Вѣдь прописаться-же въ участкѣ надо. Вѣдь не на одинъ день пріѣхали. Вотъ паспортъ...-- выложилъ Николай Ивановичъ на столъ свою паспортную книжку.
   Слуга отстранилъ ее рукой и стоялъ на своемъ, что паспорта не надо, а надо только карточку.
   -- Seulement une carte... une carte de visite...-- пояснилъ онъ.
   -- Дай ему свою визитную карточку. Говоритъ, что паспорта не надо. Вѣрно, здѣсь не прописываются.
   -- Какъ возможно, чтобы не прописывались. Гдѣ-же это видано, чтобы не прописываться въ чужомъ мѣстѣ! Почемъ они насъ знаютъ! А вдругъ мы безпаспортные! Вотъ, братъ, бери паспортъ...-- протянулъ слугѣ Николай Ивановичъ книжку.
   -- Pas passeport... Seulement la carte...-- упрямился слуга.
   -- Да что ты его задерживаешь-то! Ну, дай ему свою карточку. Вѣдь для чего-же нибудь ты велѣлъ сдѣлать свои карточки на французскомъ языкѣ.
   Николай Ивановичъ пожалъ плечами и подалъ карточку. Слуга удалился.
   -- Глаша, знаешь, что я полагаю? -- сказалъ Николай Ивановичъ по уходѣ слуги.-- Я полагаю, что тутъ какая-нибудь штука. Гдѣ-же это видано, чтобы въ гостинницѣ паспорта не брать въ прописку!
   -- Какая штука?
   -- А вотъ какая. Не хотятъ-ли они отжилить нашъ багажъ, наши вещи? Мы уйдемъ изъ номера, вещи наши оставимъ, вернемся, а они намъ скажутъ: да вы у насъ въ гостинницѣ не прописаны, стало быть, вовсе и не останавливались, и никакихъ вашихъ вещей у насъ нѣтъ.
   -- Да что ты! Выдумаешь тоже...
   -- Отчего-же они паспортъ не взяли въ прописку? Паспортъ въ гостинницахъ прежде всего. Нѣтъ, я внизу во что-бы ни стало всучу его хозяйкѣ. Паспортъ прописанъ, такъ всякому спокойнѣе. И сейчасъ и въ полицію жаловаться можешь, и всякая штука...
   Глафира Семеновна, между тѣмъ, напилась уже кофею и переодѣвалась.
   -- Ты смотри, Глаша, все самое лучшее на себя надѣвай,-- говорилъ Николай Ивановичъ женѣ.-- Здѣсь, братъ, Парижъ, здѣсь первыя модницы, первыя франтихи, отсюда моды-то къ намъ идутъ, такъ ужъ надо не ударить въ грязь лицомъ. А то что за радость, за кухарку какую-нибудь примутъ! Паспорта нашего не взяли, стало быть, не знаютъ, что мы купцы. Да здѣсь, я думаю, и кухарки-то по послѣдней модѣ одѣты ходятъ.
   -- Да вѣдь мы на выставку сейчасъ поѣдемъ... Вотъ ежели-бы въ театръ...-- пробовала возразить Глафира Семеновна.
   -- Такъ на выставкѣ-то, по всѣмъ вѣроятіямъ, всѣ какъ разряжены! Вѣдь выставка, а ни что другое. Нѣтъ, ужъ ты новое шелковое платье надѣнь, бархатное пальто, визитную шляпку и брилліантовую брошку и брилліантовыя браслетки.
   -- Зачѣмъ-же это?
   -- Надѣвай, тебѣ говорятъ, а то за кухарку примутъ. Въ модный городъ, откуда всякіе наряды идутъ, пріѣхали, да вдругъ въ тряпки одѣться! Все лучшее надѣнь. А главное, брилліанты. Да и спокойнѣе оно будетъ, ежели брилліанты-то на себѣ. А то вонъ видишь, паспорта даже въ прописку не взяли, такъ какъ тутъ брилліанты-то въ номерѣ оставлять! У тебя брилліантовъ съ собой больше чѣмъ на четыре тысячи.
   -- Вотъ развѣ только изъ-за этого...
   -- Надѣвай, надѣвай... Я дѣло говорю.
   Черезъ четверть часа Глафира Семеновна одѣлась.
   -- Ну, вотъ такъ хорошо. Теперь никто не скажетъ, что кухарка,-- сказалъ Николай Ивановичъ.-- Вотъ и я брилліантовый перстень на палецъ надѣну. Совсѣмъ готова?
   -- Совсѣмъ. На выставку поѣдемъ?
   -- Конечно-же, прямо на выставку. Какъ выставка-то по-французски? Какъ извозчика-то нанимать?
   -- Алекспозиціовъ.
   -- Алекспозиціонъ, алекспозиціонъ... Ну, тронемся...
   Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна сошли съ лѣстницы. Внизу Николай Ивановичъ опять всячески старался всучить свой паспортъ въ прописку, обращаясь уже на этотъ разъ къ хозяину и хозяйкѣ гостинницы, но тѣ также наотрѣзъ отказались взять:-- "се n'est pas nécessaire, monsieur".
   -- Нѣтъ, ужъ ты что ни говори, а тутъ какая-нибудь штука да есть, что они паспорта отъ насъ не берутъ! -- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, выходя изъ подъѣзда на улицу, и прибавилъ:-- Нужно держать ухо востро.
  

XXVI.

  
   -- Батюшки! Да тутъ и извозчиковъ нѣтъ. Вотъ въ какую улицу мы заѣхали,-- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, когда они вшли изъ подъѣзда гостинницы.-- Какъ теперь выставку-то попасть?
   -- Языкъ до Кіева доведетъ,-- отвѣчала храбро Глафира Семеновна.
   -- Ты по-французски-то тоже одни комнатныя слова знаешь, или и другія?
   -- По-французски я и другія слова знаю.
   -- Да знаешь-ли уличныя-то слова? Вотъ мы теперь на улицѣ, такъ вѣдь уличныя слова понадобятся.
   -- Еще-бы не знать! По-французски насъ настоящая француженка учила.
   Николай Ивановичъ остановился и сказалъ:
   -- Послушай Глаша, можетъ быть, мы на выставку-то вовсе не въ ту сторону идемъ. Мы вышли направо изъ подъѣзда, а, можетъ быть, надо налѣво.
   -- Да вѣдь мы только до извозчика идемъ, а ужъ тотъ довезетъ.
   -- Все-таки лучше спросить. Вонъ надъ лавкой красная желѣзная перчатка виситъ, и у дверей, должно быть, хозяинъ-перчаточникъ съ трубкой въ зубахъ стоитъ -- его и спроси.
   Напротивъ черезъ узенькую улицу, около дверей въ невзрачную перчаточную лавку, стоялъ въ одной жилеткѣ, въ гарусныхъ туфляхъ и въ синей ермолкѣ съ кисточкой пожилой человѣкъ съ усами и бакенбардами и курилъ трубку. Супруги перешли улицу и подошли къ нему.
   -- Пардонъ, монсье...-- обратилась къ немъ Глафира Семеновна.-- Алекспозисіонъ -- а друа у а гошъ?
   Французъ очень любезно сталъ объяснять дорогу, сопровождая свои объясненія жестами. Оказалось, что супруги не въ ту сторону шли, и пришлось обернуться назадъ. Вышли на перекрестокъ улицъ и опять остановились.
   -- Кажется, что перчаточникъ сказалъ, что направо,-- пробормотала Глафира Семеновна.
   -- Богъ его вѣдаетъ. Я ничего не понялъ. Стрекоталъ, какъ сорока,-- отвѣчалъ мужъ.-- Спроси.
   На углу была посудная лавка. Въ окнахъ виднѣлись стеклянные стаканы, рюмки. На стулѣ около лавки сидѣла старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ и вязала чулокъ. Опять разспросы. Старуха показала налѣво и прибавила:
   -- C'est bien loin d'ici, madame. Il faut prendre l'omnibus {Это очень далеко, мадамъ, надо сѣсть въ омнибусъ.}...
   Взяли налѣво, прошли улицу и очутились опять на перекресткѣ другой улицы. Эта улица была уже многолюдная; сновало множество народа, ѣхали экипажи, ломовыя телѣги, запряженныя парой, тащились громадные омнибусы, переполненные пестрой публикой, хлопали, какъ хлопушки, бичи кучеровъ. Магазины уже блистали большими зеркальными стеклами.
   -- Rue La Fayette...-- прочла надпись на углу Глафира Семеновна и прибавила:-- Эта улица зовется Рю Лафаетъ. Я помню, что я что-то читала въ одномъ романѣ про Рю Лафаетъ. Эта улица мнѣ знакома. Однако, надо-же взять извозчика. Вонъ порожній извозчикъ въ бѣлой шляпѣ и красномъ жилетѣ ѣдетъ. Николай Иванычъ, крикни его! Мнѣ неловко кричать. Я дама.
   -- Извозчикъ! -- закричалъ Николай Ивановичъ.
   -- Да что-жъ ты по-русски-то. Надо по-французски.
   -- Тьфу ты пропасть! Совсѣмъ забылъ, что здѣсь по-русски не понимаютъ. Какъ извозчикъ-то по-французски?
   -- Коше.
   -- Да такъ-ли? Кажется, это ругательное слово? Кажется, коше -- свинья.
   -- Свинья -- кошонъ, а извозчикъ -- коше.
   -- Вотъ языкъ-то... Коше -- извозчикъ, кошонъ -- свинья!.. Долго-ли тутъ перепутаться!
   -- Да кричи-же, Николай Иванычъ!
   -- Эй, коше! Мусье коше!
   -- Ну, вотъ, пока ты собирался, его уже взяли. Вонъ какой-то мужчина садится въ коляску. Такъ здѣсь нельзя... И что это у тебя за разсужденія! Еще ѣдетъ, еще ѣдетъ извозчикъ. Кричи.
   -- Коше! -- крикнулъ опять Николай Ивановичъ и махнулъ ему зонтикомъ, но извозчикъ самъ махнулъ ему бичемъ и отвернулся.-- Не ѣдетъ. Должно быть, занятъ.
   Опять перекрестокъ.
   -- Рю Лафитъ...-- прочитала Глафира Семеновна и прибавила:-- Рю, Лафитъ мнѣ по роману знакома. Рю Лафитъ я отлично помню. Батюшки! Да вѣдь въ Рю Лафитъ Анжелика приходила на свиданіе къ Гастону и здѣсь Гастонъ ранилъ Жерома кинжаломъ,-- воскликнула она.
   -- Какая Анжелика? Какой такой Гастонъ? -- спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- Ты не знаешь... Это въ романѣ... Но я-то очень хорошо помню. Такъ, такъ... Еще угольщикъ Жакъ Видаль устроилъ ему послѣ этого засаду на лѣстницѣ. Ну, вотъ извозчикъ! Кричи! Кричи!
   -- Коше! Коше!..
   Извозчикъ, котораго кричали, отрицательно покачалъ головой и поѣхалъ далѣе.
   -- Что за чортъ! Не везутъ! Вѣдь эдакъ, пожалуй, пѣхтурой придется идти,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Пѣшкомъ невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко,-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Вотъ еще извозчикъ на углу стоитъ. Коше! -- обратилась она къ нему сама.-- Алекспозиціонъ?
   Извозчикъ сдѣлалъ пригласительный жестъ, указывая на коляску.
   -- Не садись такъ, не садись безъ ряды...-- остановилъ Николай Ивановичъ жену, влѣзавшую уже было въ экипажъ. -- Надо поторговаться. А то опять чортъ знаетъ, сколько сдерутъ. Коше! Комбіенъ алекспозиціонъ? -- спросилъ онъ.
   Извозчикъ улыбнулся, полѣзъ въ жилетный карманъ, вынулъ оттуда печатный листъ и протянулъ его Николаю Ивановичу, прибавивъ, кивая на экипажъ:
   -- Prenez place seulement.
   -- Что ты мнѣ бумагу-то суешь! Ты мнѣ скажи: комбьенъ алекспозиціонъ?
   -- Vous verrez là, monsieur, c'est écrit.
   -- Глаша! Что онъ говоритъ?
   -- Онъ говоритъ, что на листѣ написано, сколько стоитъ до выставки. Садись-же.. Должно быть, и листкѣ такса.
   -- Не желаю я такъ садиться. Отчего-жъ, когда извозчикъ везъ насъ въ гостинницу, то не совалъ никакой таксы? Алекспозиціонъ -- онъ франкъ. Четвертакъ...
   -- Oh, non, monsieur,-- отрицательно покачалъ головой извозчикъ и отвернулся.
   -- Да садись-же, Николай Иванычъ, а то безъ извозчика останемся,-- протестовала Глафира Семеновна и вскочила въ экипажъ.
   -- Глаша! Нельзя-же не торговавшись. Сдерутъ.
   -- Садись, садись.
   Николай Ивановичъ, все еще ворча, помѣстился тоже въ экипажѣ. Извозчикъ не ѣхалъ. Онъ обернулся къ нимъ и сказалъ:
   -- Un franc et cinquante centimes et encore pour boire...
   -- Алле, алле...-- махнула ему Глафира Семеновна.-- Франкъ и пятьдесятъ сантимовъ проситъ и чтобъ ему на чай дать,-- объяснила она мужу.-- Алле, алле, коше... Алекспозиціонъ.
   -- Quelle porte, madame {Къ которому входу?}? -- спрашивалъ извозчикъ, все еще не трогаясь.
   -- Вотъ ужъ теперь рѣшительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозиціонъ. Пуръ буаръ -- вуй... Алле.
   Извозчикъ улыбнулся, слегка тронулъ лошадь бичомъ и экипажъ поплелся.
  

XXVII.

  
   Черезъ пять минутъ извозчикъ обернулся къ сидѣвшимъ въ экипажѣ супругамъ и сказалъ:
   -- Vous êtes etrangers, monsieur? N'est ce pas {Вы иностранцы? Не правда-ли?}?
   -- Глаша! Что онъ говоритъ? -- отнесся къ супругѣ Николай Ивановичъ.
   -- Да кто-жъ его знаетъ! Не понимаю.
   -- Да вѣдь это-же уличныя слова, а про уличныя слова ты хвасталась, что знаешь отлично.
   -- Уличныхъ словъ много. Да наконецъ, можетъ быть, это и не уличныя.
   -- Etes-vous Russe, monsieur, Anglais, Espagnol.
   -- Рюссъ, рюссъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна и перевела мужу:-- Спрашиваетъ, русскіе мы или англичане.
   -- Рюссъ, братъ, рюссъ,-- прибавилъ Николай Ивановичъ.-- Да погоняй хорошенько. Что, братъ, словно по клювку ѣдешь. Погоняй. На тэ или, какъ тамъ у васъ, на кофе получить. Мы, рюссъ, любимъ только поторговаться, а когда насъ разуважатъ, за за деньгами не постоимъ.
   -- Ну, съ какой стати ты все это бормочешь? Вѣдь онъ все равно по-русски ничего не понимаетъ,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- А ты переведи.
   -- Алле... Алле витъ. Ву дононъ пуръ буаръ. Бьенъ дононъ.
   -- Oh, à présent je sais... je connais les Russes. Si vous êtes les Russes, vous donnez bien pour boire,-- отвѣчалъ извозчикъ. -- Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа... c'est. l'Opéra {О, теперь я знаю... Я знаю русскихъ... Если вы русскіе вы дадите хорошо на чай. Тогда нужно показать вамъ что-нибудь замѣчательное. Вотъ Опера.},-- указалъ онъ бичомъ на громадное зданіе театра.
   -- Ахъ, вотъ Опера-то! Николай Иванычъ, это, Опера. Смотри, какой любезный извозчикъ... Мимо чего мы ѣдемъ, разсказываетъ,-- толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: -- Такъ вотъ она, Опера-то. Здѣсь, должно быть, недалеко и Кафе Ришъ, въ которомъ графъ Клермонъ познакомился съ Клементиной. Она была танцовщица изъ Оперы.
   -- Какой графъ? Какая Клементина? -- удивленно спросилъ Николай Ивановичъ жену.
   -- Ты не знаешь. Это я изъ романа... Эта Клементина впослѣдствіи въ конецъ разорила графа, такъ что у него остался только золотой медальонъ его матери, и этотъ медальонъ...
   -- Что за вздоръ ты городишь!
   -- Это я про себя. Не слушай... Да... Какъ пріятно видѣть тѣ мѣста, которыя знаешь по книгамъ.
   Извозчикъ, очевидно, уже ѣхалъ не прямо на выставку, а колесилъ по улицамъ, и все разсказывалъ, указывая бичомъ:
   -- Notre-Dame... Palais de Justice...
   -- И Нотръ-Дамъ знаю...-- подхватывала Глафира Семеновна. -- Про Нотръ-Дамъ я много читала. Смотри, Николай Иванычъ.
   -- Да что тутъ смотрѣть! Намъ-бы скорѣй на выставку... -- отвѣчалъ тотъ.
   Извозчикъ выѣхалъ на бульвары.
   -- Итальянскій бульваръ...-- разсказывалъ онъ по-французски.
   -- Ахъ, вотъ онъ, Итальянскій-то бульваръ! -- восклицала Глафира Семеновна.-- Этотъ бульваръ почти въ каждомъ романѣ встрѣчаешь. Смотри, Коля, сколько здѣсь народу! Всѣ сидятъ за столиками за улицѣ, пьютъ, ѣдятъ и газеты читаютъ... Какъ-же это полиція-то позволяетъ? Прямо на улицѣ пьютъ. Батюшки! Да и извозчики газеты читаютъ. Сидятъ на козлахъ и читаютъ. Стало быть, все образованные люди. Николай Иванычъ, какъ ты думаешь?
   -- Да ужъ само собой, не нашимъ рязанскимъ олухамъ чета! А только, Глаша, ты вотъ что... не зови меня теперь Николаемъ Иванычемъ, а просто мусье Николя... Парижъ.. ничего не подѣлаешь. Въѣхали въ такой знаменитый французскій городъ, такъ надо и самимъ французиться. Съ волками жить -- по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потомъ въ какомъ-нибудь ресторанѣ на французскій манеръ лягушку съѣсть.
   -- Тьфу! Тьфу! Да я тогда съ тобой и за столъ не сяду.
   -- Ау, братъ! Назвался груздемъ, такъ полѣзай въ кузовъ. Ужъ французиться, такъ французиться. Какъ лягушка-то по-французски?
   -- Ни за что не скажу.
   -- Да не знаешь, оттого и не скажешь.
   -- Нѣтъ, знаю, даже чудесно знаю, а не скажу.
   -- Ну, все равно, я самъ въ словарѣ посмотрю. Ты думаешь, что мнѣ пріятна будетъ эта лягушка? А я нарочно... Пускай претитъ, но я понатужусь и все-таки хоть лапку да съѣмъ, чтобы сказать, что ѣлъ лягушку.
   -- Пожалуйста, объ этомъ не разговаривай. Такъ вотъ они какіе бульвары-то! А я ихъ совсѣмъ не такими воображала. Бульваръ де-Капюсинъ. Вотъ на этомъ бульварѣ Гильомъ Безюше, переодѣтый блузникомъ, въ наклеенной бородѣ, скрывался, пилъ съ полицейскимъ коммисаромъ абсентъ, а тотъ никакъ не могъ его узнать.
   -- Ты все изъ романовъ? Да брось, говорятъ тебѣ!
   -- Ахъ, Николай Иванычъ...
   -- Николя,-- перебилъ Николай Ивановичъ жену.
   -- Ну, Николя... Ахъ, Николя! да вѣдь это пріятно. Удивляюсь только, какъ Гильомъ могъ скрываться, когда столько публики! Вотъ давеча извозчикъ упоминалъ и про Нотръ-Дамъ де-Лоретъ... Тутъ жила въ своей мансардѣ Фаншетта.
   -- Фу, ты пропасть! Вотъ бредитъ-то!
   Обвозивъ супруговъ по нѣсколькимъ улицамъ, извозчикъ повезъ ихъ на набережную Сены. Глафира Семеновна увидала издали Эйфелеву башню и воскликнула:
   -- Выставка!
   Въ экипажъ на подножку начали впрыгивать уличные мальчишки, предлагая купить у нихъ билеты для входа на выставку.
   -- Тамъ купимъ. На мѣстѣ купимъ. Можетъ быть, у васъ еще какіе-нибудь фальшивые билеты, отмахивался отъ мальчишекъ Николай Ивановичъ.
   Извозчикъ подвозилъ супруговъ къ выставкѣ со стороны Трокадеро.
  

XXVIII.

  
   Съ Трокадеро около входа на выставку было громадное стеченіе публики, подъѣзжавшей въ экипажахъ и омнибусахъ. Все это быстро бѣжало ко входу, стараясь поскорѣе встать въ хвостъ кассы. Въ кассѣ, однако, не продавались, а только отбиралась билеты; купить-же ихъ нужно было съ рукъ у барышниковъ, мальчишекъ или взрослыхъ, которые толпою осаждали каждаго изъ публики, суя ему билеты. Дѣло въ томъ, что послѣ выпуска выставочнаго займа, къ каждому листу котораго прилагалось по 25 даровыхъ билетовъ для входа на выставку, Парижъ наводнился входными выставочными билетами, цѣна на которые упада впослѣдствіи съ франка на тридцать сантимовъ и даже менѣе. Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна вышли изъ экипажа, ихъ также осадили барышники, суя билеты. Кто предлагалъ за сорокъ сантимовъ, кто за тридцать, кто за двадцать пять, наперерывъ сбивая другъ у друга цѣну.
   -- Не надо, не надо! -- отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ и сталъ разсчитываться съ извозчикомъ.-- Сколько ему, Глаша, дать? Сторговались за полтора четвертака,-- сказалъ онъ женѣ.
   -- Да ужъ дай три четвертака. Хоть и извозчикъ, а человѣкъ любезный, по разнымъ улицамъ насъ возилъ, мѣста показывалъ.
   Николай Ивановичъ далъ три франка, извозчикъ оказался очень доволенъ, снялъ шляпу и проговорилъ:
   -- Oh, merci, monsieur... A présent je vois, que vous êtes les vrais Russes {О, благодарю васъ. Теперь я вижу, что вы настоящіе русскіе.}...
   -- Батюшки! Хвостъ-то какой у входа! -- воскликнула Глафира Семеновна.-- Становись скорѣе, Николя, въ хвостъ, становись. Это ужасъ, сколько публики. А барышниковъ-то сколько, продающихъ билеты! И вѣдь то удивительно -- на глазахъ полиціи. Сколько городовыхъ, и они ихъ не разгоняютъ. Вонъ городовой стоитъ.
   Они встали въ хвостъ и проходили мимо городового. Городовой предостерегалъ публику насчетъ карманныхъ воришекъ и поминутно выкрикивалъ:
   -- Gardez vos poches, mesdames, gardez vos poches, messieurs {Берегите ваши карманы.}...
   -- Глаша! Что онъ говоритъ? -- поинтересовался Николай Ивановичъ.
   -- Да кто-жъ его знаетъ!
   -- Ну, вотъ... А вѣдь это уличныя слова; хвасталась, что уличныя слова знаешь.
   Минутъ черезъ пятнадцать супругамъ, стоявшимъ въ хвостѣ, удалось достигнуть кассы.
   -- Vos billets, monsieur,-- возгласилъ контролеръ.
   -- Иль фо ашете. Ну навонъ па ле билье,-- отвѣчала Глафира Семеновна за мужа.-- Комбіенъ аржанъ?
   -- Мы не продаемъ билетовъ. Вы должны были купить на улицѣ. Вернитесь,-- сказалъ контролеръ, пропустилъ супруговъ за рѣшетку во входную калитку и тотчасъ-же вывелъ ихъ обратно въ выходную калитку.
   -- Глаша! Что-же это значитъ? -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись опять на улицѣ.
   -- Не пускаютъ безъ билетовъ.
   -- Да ты-бы купила въ кассѣ.
   -- Не продаютъ.
   -- Какъ не продаютъ? Что мы за обсѣвки въ полѣ! За что-же такое стѣсненіе? Что-же это наши деньги хуже, что-ли!
   -- Не знаю, не знаю... Экуте! Что-же это такое! Ну вулонъ сюръ лекспозиціонъ! Ну вулонъ ашете билье -- и намъ не продаютъ! -- возмущалась Глафира Семеновна. -- Билье, билье... Гдѣ-же кунить? У ашете?
   Она размахивала даже зонтикомъ. Къ ней подошелъ городовой и сказалъ по-французски:
   -- Купите вотъ у этого мальчика билеты -- и васъ сейчасъ впустятъ. Безъ билета нельзя.
   Онъ подозвалъ мальчишку съ билетами и сказалъ:
   -- Deux billets pour monsieur et madame.
   -- Ну, скажите на милость! Даже сами городовые поощряютъ барышниковъ! У насъ барышниковъ городовые за шиворотъ хватаютъ, а здѣсь рекомендуютъ!-- восклицала Глафира Семеновна.
   Пришлось купить у мальчишки-барышника два входныхъ билета за шестьдесятъ сантимовъ и вторично встать въ хвостъ. Въ хвостѣ пришлось стоять опять съ четверть часа.
   -- Ну, порядки! -- покачивалъ головой Николай Ивановичъ, когда наконецъ у нихъ были отобраны билеты и контролеръ пропустилъ ихъ за рѣшетку. За публикой супруги поднялись по каменной лѣстницѣ въ зданіе антропологическаго музея, прошли по корридору и очутились опять на крыльцѣ, выходящемъ въ паркъ. Зданіе помѣщалось на горѣ и отсюда открывался великолѣпный видъ на всю площадь, занимаемую выставкой по обѣ стороны Сены. Передъ глазами былъ раскинутъ роскошный цвѣтникъ, яркія цвѣточныя клумбы рѣзво отдѣлялись отъ изумруднаго газона, пестрѣли желтыя дорожки, масса кіосковъ самой причудливой формы, били фонтаны, вдали высились дворцы, среди нихъ, какъ гигантъ, возвышалась рыже-красная Эйфелева башня. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна невольно остановились разсматривать красивую панораму выставки.
   -- Хорошо...-- проговорила Глафира Семеновна послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Долго ѣхали, много мученій вынесли по дорогѣ и наконецъ пріѣхали,-- прибавилъ Николай Ивановичъ.-- Ну, что-жъ, надо осматривать. Пойдемъ къ Эйфелевой башнѣ.
   -- Пойдемъ... Только я, Николай Иванычъ, вотъ что... Я на самую башню влѣзать боюсь.
   -- Дура! Да зачѣмъ-же мы пріѣхали-то? Для этого и пріѣхали на выставку, чтобы влѣзать на Эйфелеву башню.
   -- Пустяки. Мы пріѣхали на выставку, чтобы посмотрѣть выставку.
   -- А быть на выставкѣ и не влѣзать на Эйфелеву башню, все равно, что быть въ Римѣ и не видать папы. Помилуй, тамъ на башнѣ открытыя письма къ знакомымъ пишутъ и прямо съ башни посылаютъ. Иванъ Данилычъ прислалъ намъ съ башни письмо, должны и мы послать. Да и другимъ знакомымъ... Я обѣщалъ.
   -- Письмо можешь и внизу подъ башней написать.
   -- Не тотъ фасонъ. На башнѣ штемпель другой. На башнѣ такой штемпель, что сама башня изображена на открытомъ письмѣ, а ежели кто около башни напишетъ, не влѣзая на нее,-- ничего этого нѣтъ.
   -- Да зачѣмъ тебѣ штемпель?
   -- Чтобы знали, что я на башню влѣзалъ. А то иначе никто не повѣритъ. Нѣтъ, ужъ ты какъ хочешь, а на башню взберемся и напишемъ оттуда нашимъ знакомымъ письма.
   -- Да вѣдь она, говорятъ, шатается.
   -- Такъ что-жъ изъ этого? Шатается, да не падаетъ. Ты ежели ужъ очень робѣть будешь, то за меня держись.
   -- Да вѣдь это все равно, ежели сверзится. Обоимъ намъ тогда не жить.
   -- Сколько времени стоитъ и не валится, и вдругъ тутъ повалится! Что ты, матушка!
   -- На грѣхъ мастера нѣтъ. А береженаго Богъ бережетъ.
   -- Нѣтъ, ужъ ты, Глаша. пожалуйста... Ты понатужься какъ-нибудь, и влѣземъ на башню. Съ башни непремѣнно надо письма знакомымъ послать. Знай нашихъ! Николай Иванычъ и Глафира Семеновна на высотѣ Эйфелевой башни на манеръ тумановъ мотаются! Не пошлемъ писемъ съ башни -- никто не повѣритъ, что и на выставкѣ были. Голубушка, Глаша, ты ужъ не упрямься,-- упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.-- Поднимемся.
   -- Ну, хорошо... А только не сегодня... Не могу я вдругъ... Дай мнѣ на выставкѣ-то немножко попривыкнуть и осмотрѣться. Вѣдь и завтра придется здѣсь быть и послѣзавтра -- вотъ тогда какъ-нибудь и поднимемся,-- отвѣчала Глафира Семеновна и стала сходить съ крыльца въ паркъ.
   -- Ну, вотъ за это спасибо, вотъ за это спасибо. Ты со мной на башню поднимешься, а я тебѣ хорошее шелковое платье куплю. Шестьсотъ французскихъ четвертаковъ жертвую, даже семьсотъ... Покупай такое платье, чтобы быкъ забодалъ, чтобы всѣ наши знакомыя дамы въ Петербургѣ въ кровь расчесались отъ зависти. Только ты, голубушка Глаша, не спяться, не спяться пожалуйста,-- бормоталъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой.
  

XXIX.

  
   Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавливались передъ кіосками и заходили въ нихъ, ничѣмъ особенно въ отдѣльности не поражаясь, зашли и въ антропологическій музей, посмотрѣли на манекены, представляющіе бытъ народностей, наконецъ Глафира
   Семеновна сказала:
   -- А только и Парижъ-же! Говорятъ, парижскіе моды, наряды, а вотъ бродимъ, бродимъ и ничего особеннаго. Нарядовъ-то даже никакихъ не видать. Самыя простыя платья на дамахъ, самыя простыя шляпки, простые ватерпруфы. У насъ иная горничная лучше вырядится на гулянье, а вѣдь здѣсь выставка, стало быть, гулянье. Право, я даже лучше всѣхъ одѣта. Вотъ онъ, хваленый-то модный Парижъ!
   -- Правда, душечка, правда. И я то-же самое замѣтилъ; но не попали-ли мы съ какого-нибудь чернаго входа, гдѣ только такому народу допущеніе, который попроще?-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Можетъ быть, тамъ настоящія-то модницы,указалъ онъ на Сену.
   -- А по улицамъ-то Парижа мы ѣхали, такъ развѣ видѣли какихъ-нибудь особенныхъ модницъ? Все рвань. Простенькія платья, грошевыя шляпки. Думала, что-нибудь эдакъ на бокъ, на сторону, съ перьями, съ цвѣтами, съ птицами, а рѣшительно ничего особеннаго. Даже и экипажей-то хорошихъ съ рысаками на улицахъ не видѣли. Нѣтъ, что это за парижскія модницы! Срамъ.
   -- А вотъ какъ-нибудь вечеромъ въ театръ поѣдемъ, такъ, можетъ быть, тамъ увидимъ. Но я увѣренъ, что тамъ, за рѣкой, публика наряднѣе. Просто мы не съ того подъѣзда, не съ аристократическаго на выставку попали.
   -- А насчетъ красоты-то французской...-- продолжала Глафира Семеновна.-- Вотъ у насъ въ Петербургѣ всѣ ахаютъ: "ахъ, француженка! Ахъ, шикъ! Ахъ, граціозность! Француженки пикантны! Француженки прелесть!" Гдѣ она, прелесть-то. Гдѣ она, пикантность-то? Вотъ ужъ часа два мы на выставкѣ бродимъ, и никакой я прелести не нахожу. Даже хорошенькихъ-то нѣтъ. Такъ себѣ обыкновенныя дамы и дѣвицы. Вонъ какая толстопятая тумба идетъ! Даже кособрюхая какая-то. Не старая женщина, a на видъ словно ступа.
   -- Да, можетъ быть, это нѣмка,-- замѣтилъ Николай Ивановичъ.
   -- Зачѣмъ-же нѣмка-то въ Парижъ затесалась?
   -- A зачѣмъ мы, русскіе, затесались?
   -- Нѣтъ, ужъ ты только любишь спорить. Конечно-же, нѣтъ хорошенькихъ, даже миленькихъ нѣтъ. Ну, покажи мнѣ хоть одну какую-ни-будь миленькую и шикарную?
   -- Да, можетъ быть, миленькія-то и шикарныя француженки давно уже на выставку насмотрѣлись и она имъ хуже горькой рѣдьки надоѣла. Вѣдь выставка-то съ весны открылась, а теперь осень! Ну, да я увѣренъ, что мы на той сторонѣ рѣки и модницъ, и хорошенькихъ, и пикантныхъ увидимъ,-- рѣшилъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:-- Однако, Глаша, ужъ пятый часъ, и я ѣсть хочу. Надо поискать, гдѣ-бы пообѣдать. Мы читали въ газетахъ, что на выставкѣ множество ресторановъ, а пока я еще ни одного не видалъ. Должно быть, на той сторонѣ они. Пойдемъ на ту сторону. Вотъ мостъ. Кстати на той сторонѣ и Эйфелеву башню вокругъ обойдемъ. Нельзя-же, надо хоть снаружи-го ее сегодня вблизи осмотрѣть. Осмотримъ башню и сыщемъ ресторанъ.
   Глафира Семеновна посмотрѣла на мужа и сказала:
   -- Не пойду я съ тобой въ ресторанъ.
   -- Это еще отчего? Да какъ-же голоднымъ-то быть? Вѣдь у меня ужъ и такъ брюхо начинаетъ подводить.
   -- Ну, и пусть подводитъ, а я не пойду.
   -- То-есть отчего-же это? Отчего? Вѣдь и ты-же проголодалась.
   -- А коли проголодалась, то вотъ какъ пріѣдемъ домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наѣмся, а въ ресторанъ съ тобой не пойду.
   -- Да по какой причинѣ?
   -- Очень просто. Вспомни, что ты говорилъ давеча насчетъ ресторана? Какую такую ѣду ты хотѣлъ спрашивать въ ресторанѣ?.. Вотъ изъ-за этого и не пойду.
   -- Ахъ, это насчетъ жареной-то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я передъ отъѣздомъ изъ Парижа ужъ какъ-нибудь понатужусь и съѣмъ жареную лягушиную лапу, и тогда я пойду въ ресторанъ одинъ, безъ тебя.
   -- Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, такъ и сейчасъ спросишь. Я тебя знаю. Ты пьяный какую угодно гадость съѣшь. Видѣла я разъ, какъ ты пьяный въ Петербургѣ у татаръ въ ресторанѣ поспорился съ пріятелями на пари и у живого налима голову отгрызъ.
   -- Такъ вѣдь тогда всѣ чудили. Пентюковъ выпилъ водки съ уксусомъ, прованскимъ масломъ и съ горчицей, а я потребовалъ живого налима. Нѣтъ, Глаша, я пошутилъ, я не стану сегодня лягушки требовать. Это я когда-нибудь одинъ, безъ тебя.
   -- Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.
   -- Ну, вотъ ей-Богу, сегодня не стану требовать лягушку.
   -- Вѣрно?
   -- Вѣрно.
   -- Ну, смотри, ты побожился. Тогда пойдемъ.
   И супруги направились къ мосту, дабы перйти на другой берегъ Сены.
   Черезъ четверть часа они стояли противъ Эйфелевой башни и, закинувъ головы наверхъ смотрѣли какъ ползутъ подъемныя машины на башнѣ, поднимающія публику въ первый, во второй и третій этажи, какъ въ каждомъ этажѣ около перилъ бродятъ люди, кажущіеся такими маленькими, какъ мухи или муравьи.
   -- Неужто и намъ придется по этой машинѣ подниматься? -- съ замираніемъ сердца спросила Глафира Семеновна и, уставъ стоять, сѣла на одинъ изъ стоявшихъ рядами передъ башней садовыхъ стульевъ.
   -- Да что-жъ тутъ страшнаго-то? Сядешь, какъ въ карету, машина свистнетъ -- и пошелъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ и тоже сѣлъ на стулъ рядомъ съ женой.
   -- Охъ, страшно на такую высоту! -- вздыхала Глафира Семеновна.
   -- Зато письма съ башни напишемъ и похвастаемся передъ знакомыми, что взбирались въ поднебесье.
   -- Николя! Башня шатается. Вотъ я и теперь вижу, что она шатается.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ.
   -- Я тебѣ говорю, что шатается. Видишь, видишь... Ты смотри вправо...
   Супруги заспорили, но въ это время передъ ними остановилась пожилая женщина въ потертомъ шерстяномъ платьѣ, въ бархатной наколкѣ и съ сумочкой черезъ плечо. Она совала имъ въ руки два желтенькіе билета и бормотала:
   -- Pour les chaises, monsieur, vingt centimespour le repos.
   Николай Ивановичъ вытаращилъ на нее глаза.
   -- Чего вамъ, мадамъ? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? -- говорилъ онъ удивленно.
   Женщина повторила свою фразу.
   -- Да что нужно то? Мы промежъ себя разговариваемъ. Се ма фамъ -- и больше ничего,-- указалъ Николай Ивановичъ на Глафиру Семеновну и прибавилъ, обращаясь къ женщинѣ:-- Алле... А то я городового позову.
   -- Mais, monsieur, vous devez payer pour bs chaises,-- совала женщина билеты.
   -- Билеты? Какіе такіе билеты? Никакихъ намъ билетовъ не нужно. Глаша! Да скажи-же ей по-французски и отгони прочь! Алле!
   -- Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos...-- настаивала женщина, указывая на стулья.
   -- Она говоритъ, что мы должны заплатить за стулья.-- пояснила Глафира Семеновна.
   -- За какіе стулья?
   -- Да вотъ на которыхъ мы сидимъ.
   -- Въ первый разъ слышу. Что-же это за безобразіе! Гдѣ-же это видано, чтобъ за стулья въ саду брать! Вѣдь это-же выставка, вѣдь это не театръ, не представленіе. Скажи ей, чтобъ убиралась къ чорту. Какъ чортъ по-французски? Я самъ скажу.
   -- Vingt centimes, madame... Seulement vingt centimes. Ici il faut payer partout pour les chaises.
   -- Требуетъ двадцать сантимовъ. Говоритъ, что здѣсь вездѣ за стулья берутъ,-- перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: -- Да заплати ей. Ну, стоитъ-ли спорить!
   -- Это чортъ знаетъ что такое! -- вскочилъ со стула Николай Ивановичъ, опуская руку въ карманъ за деньгами.-- И какое несчастіе, что я по-французски ни одного ругательнаго слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! -- бормоталъ онъ и сунулъ женщинѣ деньги.
  

XXX.

  
   -- За посидѣнье на садовыхъ стульяхъ брать! Только этого и недоставало! -- продолжалъ горячиться Николай Ивановичъ послѣ ухода женщины, взявшей съ него "за отдыхъ".-- И не диво-бы, ежели представленіе какое было, а то -- ничего. Сѣли люди отдохнуть и разговаривали.
   -- На Эйфелеву башню смотрѣли -- вотъ тебѣ я представленіе,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Да вѣдь за посмотрѣніе Эйфелевой башни ужъ при входѣ взято.
   -- То взято за посмотрѣніе стоя, а это за посмотрѣніе сидя... Полѣзешь на самую башню опять возьмутъ. За каждый этажъ возьмутъ. Я читала въ газетахъ!
   -- Такъ тамъ берутъ за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катаніе, все-таки люди трудятся и поднимаютъ, а тутъ стоитъ стулъ на мѣстѣ,-- вотъ и все .. Просидѣли мы его, что-ли? Вставай... Не хочу я больше сидѣть,-- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, поднимаясь съ мѣста.-- Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь; а вдругъ оглянешься и будешь вонъ на тотъ воздушный шаръ смотрѣть, что на веревкѣ мотается, такъ и за посмотрѣніе шара возьмутъ, зачѣмъ на шаръ, сидя на стулѣ, смотришь.
   -- Да чего ты сердишься-то? Вѣрно, ужъ здѣсь порядки такіе...
   -- Порядки! Вѣдь это-же безобразіе! Послѣ этого будутъ брать, зачѣмъ въ кіоски заглядываешь и входишь. А какъ тутъ не заглянуть? На то выставка.
   -- Да ужъ взяли, и за кіоскъ взяли. Давеча я въ уборную-то ходила... Ты думаешь, даромъ? Двадцать пять сантимовъ взяли.
   -- Да что ты!
   -- Вѣрно, вѣрно. По таксѣ взяли. Такса... Горничная мнѣ и на таксу указала.
   -- Возмутительно. У насъ ужъ ежели гдѣ устроена для дамъ уборная, то или въ нее даромъ, безъ всякой приплаты. Развѣ горничной на чай отъ щедротъ что дашь.
   -- И здѣсь я на чай дала, дала пуръ буаръ, а за входъ двадцать пять сантимовъ отдѣльно.
   -- Фу ты, пропасть! Послѣ этого, пожалуй, и за входъ въ ресторанъ возьмутъ. За входъ отдѣльно, за ѣду отдѣльно. Однако, пойдемъ ресторанъ искать. Ѣсть страхъ какъ хочется.
   -- Да вонъ ресторанъ,-- проговорила Глафира Семеновна и указала на вывѣску на столбѣ съ надписью "Restaurant Duval". Стрѣлка показывала направленіе, куда идти.
   Супруги отправились и вскорѣ остановились около зданія съ тою-же надписью, что и на столбѣ. У входа въ ресторанъ была толпа. Публика становилась въ хвостъ.
   -- Батюшки! что народу-то! Да ресторанъ-ли это? -- усумнился Николай Ивановичъ.
   -- Видишь, написано, что ресторанъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Ну, торговля! Вотъ торговля, такъ торговля. Въ хвостъ становятся, по очереди ѣсть идутъ! Показать кому-нибудь изъ нашихъ питерскихъ трактирщиковъ такую торговлю, такъ въ кровь расцарапался-бы отъ зависти. Ну, встанемъ въ хвостъ, давай приближаться ко входу. Посмотримъ, какой-такой ресторанъ. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.
   -- Только ты пожалуйста, Николай Иванычъ, жареной лягушки не требуй.
   -- Да ужъ побожился, такъ чего-жъ тебѣ!
   Постепенно приближаясь ко входу, супруги, наконецъ, вошли въ ресторанъ. Большая зала ресторана Дюваля была переполнена публикой. Въ нее впускали черезъ входную дверь только столько посѣтителей, сколько ихъ выходило изъ выходной двери. Въ залѣ сидящій у входныхъ дверей французъ съ эспаньолкой тотчасъ-же протянулъ супругамъ двѣ карточки.
   -- Какъ, и въ ресторанъ за входъ? И здѣсь билеты!? -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Ну, что, Глаша, не говорилъ-ли я тебѣ?..-- отнесся онъ къ женѣ.
   -- Да ужъ бери, бери... Въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ.
   -- Комбьенъ? -- спросилъ Николай Ивановичъ, вытаскивая изъ кармана на ладонь деньги.
   Французъ съ эспаньолкой улыбнулся и отвѣчалъ:
   -- Vous payerez après, monsieur, après... Prenez seulement deux cartes.
   -- Послѣ заплатишь. Бери, что подаютъ,-- перевела Глафира Семеновна.
   -- Ну, городъ! Ну, порядки! За входъ въ ресторанъ берутъ! У насъ по зимамъ въ ресторанѣ "Аркадія" музыка играетъ, горлопяты разные поютъ, да и то за входъ не берутъ.
   Въ залѣ всѣ столы были заняты, такъ что пришлось отыскивать мѣсто, гдѣ-бы можно было помѣститься. Стучали вилки, ложки и ножи о тарелки. Отъ людского говора стоялъ какой то шумъ на подобіе пчелинаго жужжанія. Супругамъ долго-бы пришлось искать мѣста, если-бы ихъ не окликнулъ лакей въ курточкѣ и бѣломъ передникѣ чуть не до пола, въ свѣжихъ, упирающихся въ гладкобритый подбородокъ, воротничкахъ и съ карандашомъ за ухомъ.
   -- Vous cherchez une place, monsieur... Voilà la table... Allez avec moi... -- обратился онъ къ Николаю Ивановичу, повелъ за собой и, подводя къ маленькому столу съ мраморной доской, указалъ на стулья,
   Николай Ивамовичъ колебался, садиться или не садиться.
   -- A за стулья здѣсь не берется? -- спросилъ онъ слугу. -- Глаша, спроси.
   -- Да ужъ садись, садись... Нельзя-же стоя обѣдать.
   -- Бьюсь объ закладъ, что и здѣсь за стулья возьмутъ, -- проговорилъ Николай Ивановичъ, опускаясь на стулъ, похлопалъ по стулу ладонью и задалъ вопросъ слугѣ: -- Комбьянъ за эти вещи?
   Слуга, разумѣется, не понялъ вопроса, взялъ отъ супруговъ карточки, полученныя имъ при входѣ, положилъ ихъ на столъ, отмѣтилъ что-то карандашомъ, подалъ карточку обѣда и остановился въ почтительномъ ожиданіи заказа.
   -- Глаша! Мы прямо обѣдъ спросимъ, -- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ и, обратясь къ слугѣ, сказалъ: -- Дине... Де дине...
   -- Nous n'avons pas de diners, monsieur. Seulement à la carte... Il faut choisir... Prenez la carte.
   -- Нѣтъ здѣсь обѣдовъ. Надо по картѣ заказывать, говоритъ онъ, -- перевела Глафира Семеновна.
   -- Какъ? Въ томъ ресторанѣ, гдѣ беругъ за входъ, да еще обѣловъ нѣть? Вотъ это штука!
   -- Да оно и лучше, Николай Иванычъ, -- перебила Глафира Семеновна мужа. -- A то Богъ знаетъ еще чѣмъ накормили бы... Пожалуй, вь обѣдѣ-то еще лягушку подсунутъ. Съѣшь, a потомъ...
   -- Что за вздоръ! Лягушку сейчасъ можно увидатъ. Неужто не можешь лягушку отъ чего-либо другого отличить?
   -- A рубленую подадутъ, такъ какъ ты ее отличишь? Давай выберемъ самыя обыкновенныя блюда.
   -- Ну, бьенъ... Итакъ, прежде всего водки и закуски. О де ви... О де ви рюссъ и закуска. Какъ закуска-то по-французски?
   -- Закуска-то? Я не знаю... Про закуску насъ не учили.
   -- Nous n'avons pas d'eau de vie russe, monsieur, -- отвѣтилъ слуга. -- Si vous voulez cognac...
   -- Нѣтъ здѣсь водки, -- перевела Глафира Семеновна. -- Какая же русская водка въ Парижѣ! Онъ коньяку предлагаетъ.
   -- Что коньякъ! Кто-же коньякъ пьетъ передъ обѣдомъ! Коньякъ послѣ обѣда... Идолы! За входъ въ ресторанъ берутъ, a не могутъ выписать изъ Россіи водки. Мы-же ихнее французское вино выписываемъ. Коньякъ нонъ...-- покачалъ Николай Ивановичъ передъ слугой головой.-- Глаша! Да переведи-же ему по-французски, что я сказалъ насчетъ водки...
   -- Ахъ, Николай Иванычъ, не стоитъ! Ну, что тутъ распространяться... Давай выберемъ скорѣй по картѣ, что заказать.
   Она придвинула къ себѣ карту и принялась ее разсматривать. Слуга, соскучившись стоять, сказалъ наконецъ:
   -- Dites-donc, monsieur, seulement, quel vin désirez-vous: ordinaire, vin de pays?..
   -- Что онъ спрашиваетъ? -- взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.
   -- Про вино спрашиваетъ. Какое вино...
   -- Ахъ, да... Венъ ружъ... Бутель венъ ружъ... Видишь, Глаша, какъ я по-французски...
   -- Quel vin rouge, monsieur? Un franc, deux francs, trois francs...
   -- Понялъ, понялъ... Нѣтъ, братъ, труа франкъ мало... Вѣдь это три четвертака... Дадите кислятину... Давай за рубль, за четыре четвертака... Катръ франкъ... Да и венъ бланъ онъ бутель. Тоже въ катръ франкъ...
   Лакей бросился исполнять требуемое.
   -- Я выбрала, Николай Иванычъ,-- сказала Глафира Семеновна.-- Бульонъ, сомонъ, то-есть лососина, и бифштексъ. Тутъ ужъ видно, что подаютъ.
   -- Постой! Постой! Эй, ломъ! -- крикнулъ Николай Ивановичъ слугѣ.
   -- Не ломъ, а гарсонъ. Здѣсь человѣкъ гарсономъ зовется.
   -- Ахъ, да... Я и забылъ! Гарсонъ!
   Но слуги ужъ и слѣдъ простылъ.
  

XXXI

  
   -- Любопытно, что они съ насъ за входъ слупятъ,-- говорилъ Николай Ивановичъ женѣ, сидя за столомъ въ ресторанѣ Дюваль и разсматривая врученныя ему при входѣ разсчетныя карты (addition), которыя онъ считалъ за входные билеты.
   -- Да вотъ ужъ лакей тутъ что-то на картахъ карандашомъ помѣтилъ,-- отвѣтила Глафира Семеновна, указывая на карточку.-- Палочку поставилъ, Даже двѣ палочки поставилъ. Противъ цифры 10 поставилъ палочку и противъ цифры 15 тоже палочку.
   -- Неужто по рублю возьмутъ?
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Вѣдь у нихъ счетъ на франки. Вотъ на каждомъ билетѣ двѣ палочки, стало быть, два франка. Не понимаю я только, что печатныя-то цифры обозначаютъ.
   -- А ничего около печатныхъ цифръ не написано?
   -- Видишь, что ничего.
   -- Странные порядки,-- покачалъ головой Николай Ивановичъ и прибавилъ: -- Но вѣдь и два франка за входъ это очень дорого. Это вѣдь съ каждаго... Съ двоихъ четыре франка, франкъ по четвертаку, за каждый французскій четвертакъ мы заплатили по два двугривенныхъ, стало быть. это составитъ рубль шесть гривенъ. Да на чай прислужающему... Ой, ой, ой! Почти два рубля не пито, не ѣдено отдай... Надсадишься, ежели каждый-то день по три раза -- за завтракомъ, за обѣдомъ и за ужиномъ...
   -- Да вѣдь въ дорогой ресторанъ попали.
   -- Какой тутъ къ чорту дорогой, когда даже вонъ всѣ безъ скатертей ѣдятъ! Даже столы скатертями не покрыты. Мраморный столъ -- и больше ничего.
   -- Вѣрно, ужъ такое здѣсь обыкновеніе, чтобы безъ скатертей.
   Слуга принесъ два стакана и двѣ бутылки, водрузилъ ихъ на столъ и опять бросился бѣжать.
   -- Гарсонъ, гарсонъ!..-- остановилъ его Николай Ивановичъ и, обратясь къ женѣ, сказалъ:-- Странно, что ты не знаешь, какъ по французски закуски потребовать. Передъ обѣдомъ солененькаго-бы отлично... Не знаешь-ли, какъ селедка по-французски?
   -- Да не учили насъ про селедку.
   -- Ну, кильку или балыкъ?
   -- И про балыкъ съ килькой насъ не учили. Вотъ сыръ какъ -- я знаю: фромажъ.
   -- Фромажъ, фромажъ, гарсонъ,-- подхватилъ Николай Ивановичъ.
   -- Quel fromage, monsieur?
   -- Знамо дѣло, швейцарскій. Глаша! Какъ швейцарскій?
   -- Ахъ, Боже мой! Да неужто ты не можешь безъ закуски?! Швейцарскій -- швейцаръ, должно быть.
   -- Фромажъ швейцаръ.
   -- Je ne connais pas, monsieur, un fromage pareil,-- отрицательно потрясъ головой слуга.
   -- Фромажъ швейціръ-то нѣтъ? Странно. Ну, какой нибудь... Просто фромажъ... Фромажъ... Постой, постой... А селедку, Глаша... Растолкуй ему, что это соленая рыба.
   -- Пуасонъ сале. Dу компрене? Энъ птитъ пуасонъ сале...
   -- Une sardine? Ah, oui, madame!
   -- Да не сардинку. Сардинку, впрочемъ, можно само собой. А селедку... -- тщетно старался пояснить Николай Ивановичъ. -- Фу, ты пропасть! Ничего не понимаетъ! Ну, вуй... Сардинку -- вуй, и анкоръ...
   -- Анкоръ пуасонъ сале. Энъ отръ пуасонъ сале...
   -- Oui, madame, vous recevez,-- отвѣчалъ слуга и исчезъ, явившись черезъ минуту съ двумя чашками супу и глубокими тарелками. -- Voilа votre bouillon, madame. Servez-vous, je vous prie.
   -- Что-жъ ты супъ-то, братецъ, прежде подаешь?! -- возмутился Николай Ивановичъ.-- Прежде нужно закуску. Сардинъ, фромажъ, селедку...
   -- C'est après, monsieur... Après le bouillon.
   -- Какъ апре! Сейчасъ надо. Кто-же ѣстъ соленое послѣ супу! Глаша! Скажи ему...
   -- А презанъ, а презанъ...-- заговорила Глафира Семеновна.
   Слуга пожалъ плечами и побѣжалъ за требуемымъ.
   -- Хорошій ресторанъ, дерутъ даже за входъ, а такихъ слугъ держатъ, которые даже не знаютъ, что послѣ чего подавать слѣдуетъ,-- ворчалъ Николай Ивановичъ, не зная французскаго обычая, по которому соленыя закуски слѣдуютъ за супомъ.
   Черезъ минуту слуга явился съ маленькими тарелочками, на которыхъ лежали двѣ сардинки, сыръ бри и нѣсколько длинненькихъ маленькихъ морскихъ раковинъ (moules). Глафира Семеновна какъ взглянула на раковины, такъ сейчасъ сморщилась, проговорила: "фу, гадость!" -- и закрылась салфеткой. Взглянулъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:
   -- Что это? Улитки какія-то? Вонъ! Вонъ! Неси назадъ! Неси! -- махалъ онъ руками. -- Я селедку спрашиваю, а онъ какихъ-то улитокъ тащитъ. Прочь, прочь... Мы и устрицъ-то не ѣдимъ, а онъ улитокъ. Алле, гарсонъ... Ле рюссъ такой ѣды нонъ манже. Съ Богомъ, съ Богомъ... Да ужъ и фромажъ убирай. Я этотъ фромажъ не ѣмъ.
   -- Пусть и сардинки убираетъ. Вовсе я не желаю такія сардинки ѣсть, которыя рядомъ съ погаными улитками лежали,-- прибавила Глафира Ceменовна.-- Алле... Иль не фо па. Рьянъ иль не фо па. Селеманъ ле бульонъ. Доне бульонъ. Ужъ ты, Николай Иванычъ, не вѣдь что спрашиваешь. Ѣлъ-бы безъ закусокъ! -- напустилась она на мужа, продолжая сидѣть отвернувшись отъ вскрытыхъ раковинъ.
   Слуга недоумѣвалъ.
   -- Mais, madame, c'est ce que vous avez demandé...-- бормоталъ онъ.
   -- Прене... Прене прочь. Ву не манжонъ па се шозъ...
   -- Oh! Comme il est difficile!..-- вздохнулъ слуга и понесъ закуски обратно.
   Супруги принялись за бульонъ.
   -- Вода, а не бульонъ,-- сказала Глафира Семеновна и, хлебнувъ нѣсколько ложекъ, отодвинула отъ себя тарелку.-- И это хваленый Парижъ! Хваленая французская кухня!
   -- Въ ресторанѣ, гдѣ даже за входъ берутъ рубль шесть гривенъ,-- прибавилъ Николай Ивановичъ и сказалъ слугѣ:-- Ну, пуасонъ. Скорѣй пуасонъ... Да не такой пуасонъ, который давеча подалъ.
   -- Сомонъ, сомонъ... Пуасонъ сомонъ,-- подтвердила Глафира Семеновна.
   Подали вареную лососину подъ соусомъ, но безъ гарнира. Порціи были такъ малы, что супруги просто ахнули.
   -- И это де порсіонъ? Де... Для двоихъ? Нуръ де? -- спрашивали они слугу.
   -- Oui, monsieur.
   -- Да вѣдь это по разу въ ротъ положить. А гдѣ-же гарниръ? Гдѣ картофель?
   -- Вуй, вуй... У э помъ де теръ? -- бормотала Глафира Семеновна.
   -- Mais vous avez désiré seulement le saumon, madame {Вы пожелали только лосоcины, мадамъ.}.
   -- Да ужъ помъ де теръ само собой разумѣется.
   -- Je vous apporterai tout, de suite, madame,-- сдѣлалъ движеніе слуга.
   -- Да ужъ гдѣ тутъ апорте! Когда тутъ принесешь! Гляди. Вотъ твоя порція...
   Николай Ивановичъ поддѣлъ на ложку свою порцію лососины и отправилъ ее въ ротъ.
   -- Анкоръ пуасонъ. Четыре порціи этой пуасонъ. Катръ порсіонъ...-- говорилъ онъ, прожевывая лососину.
   -- И помъ де теръ...-- прибавила Глафира Семеновна.
   -- Quelles pommes désirez-vous, madame?-- спрашивалъ слуга.
   -- Кель помъ! Обыкновенный помъ... Вареный помъ.
   Лакей улыбнулся и черезъ пять минутъ принесъ еще четыре порціи лососины и отдѣльно цѣлую гору жаренаго тоненькими палочками картофеля -- pommes frites.
   -- Вотъ дуракъ-то! Жареный картофель къ вареной рыбѣ подаетъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ
   -- Да ужъ ѣшь. Только-бы наѣсться,-- сказала жена.-- А только удивительно, какой здѣсь безтолковый народъ въ Парижѣ.
   Порціи бифштекса были еще меньше. Супруги ужъ не возражали.
   -- На смѣхъ, просто на смѣхъ...-- пробормоталъ Николай Ивановичъ, забивая себѣ въ ротъ свою порцію бифштекса, сжевалъ ее и принялся пить вино.
   -- Я голодна, Николай Иванычъ,-- жаловалась Глафира Семеновна.
   -- Да и я то-же самое. Только чуть-чуть червяка заморилъ. Вѣдь съ утра не ѣли, а теперь седьмой часъ. Придется часа черезъ два переобѣдывать. Вотъ допьемъ вино да пойдемъ искать другой ресторанъ. Индѣйки какой спросимъ, что-ли, гуся поѣдимъ... Гарсонъ! Комбьянъ?-- обратился Николай Ивановичъ къ лакею и полѣзъ въ карманъ за деньгами, чтобы заплатить за обѣдъ.
   Лакей сунулъ ему тѣ карты, которыя были получены при входѣ, и указалъ на кассу.
   Супруги поднялись съ мѣста и направились къ выходу.
  

XXXII

  
   -- Шестнадцать французскихъ четвертаковъ взяли за все про все,-- говорилъ женѣ Николай Ивановичъ, когда они вышли изъ ресторана Дюваля.-- Что-то больно дешево. Ты разсчитай, что вѣдь мы вина потребовали на восемь четвертаковъ. Бутылку краснаго въ четыре четвертака и бутылку бѣлаго въ четыре четвертака. Стало быть, за ѣду пришлось всего восемь четвертаковъ. А вѣдь мы десять порцій съѣли, шесть порцій одной лососины. Положимъ, порціи такія, что одинъ разъ въ ротъ положить, но все-таки... Нѣтъ, стало быть, за входъ въ ресторанъ съ насъ ничего не взяли. Ничего... Съ какой-же стати при входѣ два этихъ самыхъ билета-то намъ всунули? -- разсуждалъ онъ про дювалевскія разсчетныя карты -- addition. Нѣтъ, это недорогой ресторанъ, ежели такъ разсудить.
   -- Да ужъ брось... Ну, что тутъ считать. Все равно въ этотъ ресторанъ я больше никогда пойду,-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Помилуйте, улитокъ какихъ-то въ раковинахъ намъ сунули. Мы спрашиваемъ рыбу, явственно ужъ, кажется, говорю -- пуасонъ сале,-- а намъ суютъ улитокъ. Надо замѣтить этотъ ресторанъ, чтобы не попасть и него какъ-нибудь по ошибкѣ,-- прибавила она, оглянулась и вдругъ увидала большую, освѣщенную газомъ вывѣску, гласящую по-французски: "Театр египтянъ и арабовъ".-- Николай Иванычъ, вонъ тамъ арабскій театръ... арабскій и египетскій... Возьмемъ билеты и посмотримъ. Навѣрное что-нибудь забавное.
   -- Да вѣдь ни ты, ни я ни по-египетски, ни по-арабски не знаемъ,-- далъ отвѣтъ мужъ.
   -- Да тутъ и не надо знать. Просто такъ посмотримъ. Вѣдь ужъ какъ по-французски представляютъ мы нынѣшнее лѣто и въ Петербургѣ въ "Аркадіи" видѣли, а тутъ по-арабски и по-египетски.
   -- Ну, что-жъ, зайдемъ.
   -- Да конечно-же зайдемъ, возьмемъ недорогія мѣста, а не понравится -- и вонъ. Даже и лучше, если не долго просидимъ. Надо пораньше домой... Я ужасно устала, и мнѣ только-бы до постели. Поужинать-то и у себя въ гостинницѣ спросимъ. Вѣдь ужъ навѣрное въ гостинницѣ есть ресторанъ.
   -- Смотри-ка... Смотри-ка... Что это впереди-то?..
   Супруги завернули за уголъ, и глазамъ ихъ представилась великолѣпная картина освѣщенныхъ разноцвѣтными огнями фонтановъ. Струи и столбы воды играли всѣми цвѣтами радуги и разсыпались брилліантовыми брызгами. Эйфелеву башню также освѣщали бѣлыми матовыми лампіонами по всѣмъ этажамъ, а съ фонаря башни въ темнотѣ ночи разстилалась по небу громадная полоса друммондова свѣта. Картина была поразительная, и супруги остановились.
   -- Вотъ это хорошо! -- невольно вырвалось у Николая Ивановича.
   -- Да, да... Дѣйствительно превосходно,-- отвѣчала Глафира Семеновна. -- Смотри-ка, какъ съ башни электричество-то пущаютъ.
   -- Это не электричество... Развѣ электричество такое бываетъ! Вонъ у насъ на Невскомъ электричество-то! А это, это... Какъ его? Это магнетизмъ... животный магнитизмъ, должно быть.
   -- Полно, полно. Животный магнитизмъ совсѣмъ другое. Животнымъ магнитизмомъ усыпляютъ. Я читала. То изъ человѣка выходитъ... изъ его живота... Это особенные такіе люди есть, которые изъ себя животный магнитизмъ испускаютъ, и называются они медіумы.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Ну, что ты меня морочишь! Гдѣ медіумы, тамъ спиритизмъ.
   -- Сказалъ тоже! Спиритизмъ -- духи... Тамъ покойниковъ вызываютъ. То-есть не настоящихъ покойниковъ, а ихъ тѣни,-- вотъ онѣ и стучатъ въ столъ.
   -- Ну, такъ гипнотизмъ... Вотъ какъ: гипнотизмъ...
   -- Ахъ, какъ ты любишь спорить, Николай Иванычъ! Гипнотизмъ -- это, когда человѣкъ деревенѣетъ и его булавками колютъ. А это электричество. Вѣдь электричества разныя бываютъ. Въ телефонѣ вонъ тоже электричество.
   Супруги заспорили. Наконецъ Николай Ивановичъ махнулъ рукой и сказалъ:
   -- Ну, пусть будетъ по-твоему, пусть будетъ электричество. Плевать мнѣ на все это. Пойдемъ въ театръ арабовъ смотрѣть.
   Они отправились по направленію къ освѣщенной газомъ театральной вывѣскѣ.
   -- Ты разсуди самъ: ну, кто-же можетъ съ башни животомъ такой большой магнитизмъ пускать, который даже полъ-неба обхватилъ? -- все еще унималась Глафира Семеновна.
   -- Довольно, Глафира Семеновна, довольно... -- останавливалъ ее Николай Ивановичъ. -- Надоѣло.
   -- Нечего тутъ и надоѣдать. Я про все это даже въ книжкѣ читала.
   -- Пожалуйста, не хвастайся своимъ образованіемъ. И мы тоже кое-что читали.
   -- Ну, гдѣ тебѣ съ мое читать! Когда тебѣ?.. Вѣдь ты цѣлый день въ лавкѣ стоишь, а я дома и все за книгами...
   -- Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту, да про Жерома -- про ихъ любовныя похожденія...
   -- Неправда, неправда. Я и ученыя книги читаю.
   -- Про ученость ужъ ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою ужъ ты доказала. Сейчасъ я просилъ тебя въ ресторанѣ селедку по-французски спросить, такъ ты и то не могла.
   -- Оттого, что насъ про селедку не учили. У насъ пансіонъ былъ для дѣвицъ... Ну, съ какой стати дѣвицу про селедку учить? Селедка -- предметъ мужской, а не женскій, она принадлежитъ къ закускѣ, а закуска подается къ водкѣ, а водку развѣ дѣвицы пьютъ?
   -- Да вѣдь дѣвицы-то выходятъ замужъ, дѣлаются потомъ хозяйками, подаютъ мужу и его гостямъ селедку къ водкѣ, такъ какъ-же ихъ про селедку-то не учить?..
   Въ это время надъ самымъ ухомъ супруговъ раздался ударъ въ ладоши и громкій сиплый выкрикъ:
   -- Nous commenèons! Dans un quart d'heure nous commenèons! Voyons, messieurs et mesdames... Faites attention... Voici la caisse... Prenez les billets Dépêchez-vous, dépêchez-vous. Seulement un franc. Супруги такъ и шарахнулись въ сторону. Кричалъ рослый человѣкъ въ усахъ, въ красной расшитой золотомъ курткѣ, въ синихъ шальварахъ и въ бѣломъ тюрбанѣ на головѣ, зазывая въ театръ публику.
   -- Фу, чортъ тебя возьми! Лѣшій проклятый! -- выругался Николай Ивановичъ, и даже погрозилъ усатому человѣку кулакомъ, но тотъ нисколько не смутился и продолжалъ зазывать:
   -- Quelque chose de remarquable, monsieur. Quelque chose, que vous ne verrez pas partout... La danse de ventre, monsieur... Venez, madame, venez. Nous commenèons...
   Тутъ-же было окошечко театральной кассы. Въ кассѣ сидѣла пожилая женщина въ красной наколкѣ, выглядывала оттуда и даже совала по направленію къ Глафирѣ Семеновнѣ вырванные изъ книжки билеты.
   Супруги подошли къ кассѣ.
   -- Комбьянъ?-- спросилъ Николай Ивановичъ и, получивъ отвѣтъ, что за входъ всего только одинъ франкъ, купилъ билеты и повелъ Глафиру Семеновну въ двери театра.
  

XXXIII.

  
   Театръ египтянъ и арабовъ, въ который вошли, Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, былъ маленькій театръ-балаганъ, выстроенный только на время выставки, съ потолкомъ, подбитымъ крашеной парусиной, съ занавѣсомъ изъ зеленой шерстяной матеріи. Размѣщенные передъ сценой стулья стояли около барьеровъ, составляющихъ изъ себя какъ-бы узенькіе столы, на которыхъ зритель могъ ставить бутылки, стаканы, чашки. Немногочисленная публика сидѣла, курила и пила, кто пиво, кто вино, кто кофе съ коньякомъ. Англійскій языкъ слышался во всѣхъ углахъ. Англичане пили, по большей части, хересъ, потягивая его черезъ соломинку и закусывая сандвичами. Представленіе еще не начиналось. По рядамъ шнырялъ мальчикъ въ блузѣ и продавалъ программы спектакля, безъ умолку треща и разсказывая содержаніе предстоящаго представленія. Бродили лакеи, подлетавшіе къ каждому изъ входящихъ зрителей, съ предложеніемъ чего-нибудь выпить. Одинъ изъ лакеевъ былъ для чего-то въ красныхъ туфляхъ безъ задниковъ и въ простомъ халатѣ изъ дешевой тармаламы, точь-въ-точь въ такомъ, какіе у насъ по дворамъ продаютъ татары. Голова его была обвита полотенцемъ съ красными концами, что изображало чалму.
   -- Батюшки! Да это не театръ. Здѣсь всѣ пьютъ и курятъ въ залѣ,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- Театръ, театръ, но только съ выпивкой. Ничего не значитъ... Это-то и хорошо. Сейчасъ мы и себѣ спросимъ чего-нибудь выпить,-- заговорилъ Николай Ивановичъ, увидавъ халатника и воскликнулъ:-- Глаша! смотри-ка, какой ряженый разгуливаетъ! Въ нашемъ русскомъ халатѣ и банномъ полотенцѣ на головѣ. -- Почтенный. Ты изъ бани, что ли? Такъ кстати-бы ужъ вѣничекъ захватилъ.
   -- Plait-il, monsieur? -- подскочилъ къ нему халатникъ, понявъ, что о немъ идетъ рѣчь, и взмахнулъ салфеткой, перекладывая ее изъ руки въ руку.-- Que désirez-vous, monsieur? Un café, un bok?
   Николай Ивановичъ посмотрѣлъ на него въ упоръ и расхохотался.
   -- Въ какой банѣ парился-то: въ Воронинской или въ Целибѣевской? -- задалъ ему онъ вопросъ.
   Лакей, думая, что его спрашиваютъ о костюмѣ, отвѣтилъ пс-французски:
   -- Это костюмъ одного изъ племенъ, живущихъ въ Египтѣ.
   Супруги, разумѣется, не поняли его отвѣта. Николай Ивановичъ, однако, продолжалъ хохотать и спрашивать по-русски:
   -- Какъ паръ сегодня? Хорошо-ли насдавали? Ладно-ли вѣничкомъ похлестался? Ахъ, шутъ гороховый! Вѣдь вздумалъ-же вырядиться въ такой нарядъ.
   -- Да что ты съ нимъ по-русски-то разговариваешь? Вѣдь онъ все равно ничего не понимаетъ! -- остановила мужа Глафира Семеновна.
   -- А ты переведи. Вѣдь про баню-то навѣрное должна знать по-французски. Да и про вѣникъ тоже.
   -- Ты спрашивай, спрашивай, что тебѣ надо выпить-то.
   -- Café, cognac, bok? Qu'est-ce que vous désirez, monsieur? -- повторилъ свой вопросъ лакей.
   -- Глясь. Аве ку глясъ? Апорте глясъ. Компрене ву? -- сказала Глафира Семеновна.
   -- Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?
   -- Кафе нуаръ и коньякъ,-- далъ отвѣтъ Николай Ивановичъ.
   Лакей, шлепая туфлями, побѣжалъ исполнять требуемое.
   Супруги сѣли. Вскорѣ раздвинулся занавѣсъ и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одѣтые во все бѣлое, поговорили на гортанномъ нарѣчіи и стали махать другъ на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта въ халатахъ и босые. Одинъ былъ съ бубномъ, два другихъ съ тростниковыми флейтами. Они остановились передъ лампой и затянули что-то очень тоскливое съ мѣрнымъ пристукиваніемъ въ бубенъ и его деревянный обручъ.
   -- Игра-то изъ панихидной оперы,-- замѣтилъ Николай Ивановичъ.
   -- Тоска -- отвѣчала Глафира Семеновна и даже зѣвнула.-- Ужъ выбрали тоже представленіе!
   -- Да вѣдь ты-же увидала театръ и указала.
   -- Нѣтъ, не я, а ты.
   Они заспорили.
   -- Погоди, кофейку съ коньячкомъ выпьемъ, такъ, можетъ быть, будетъ и повеселѣе,-- сказалъ Николай Ивановичъ, приступая къ поданной ему чашкѣ чернаго кофе и къ графинчику коньяку, отпилъ полчашки кофе и долилъ коньякомъ.
   Лакей въ халатѣ покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленькаго графинчика исчезло почти на половину.
   Представленіе шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную пѣсню. Имъ откликнулись изъ-за кулисъ женскіе голоса, и вскорѣ вышли на сцену четыре женщины въ пестрыхъ юбкахъ, безъ корсажей, но съ особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Обѣ были босыя, шли обнявшись и пѣли.
   -- Какой-же это арабскій театръ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Всѣ люди бѣлые. И актрисы бѣлыя, и актеры бѣлые, и музыканты бѣлые. Вѣдь это-же надувательство! Хоть-бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабовъ-то походить, а то и того нѣтъ.
   -- Да, да... А между тѣмъ у входа французъ въ красной курткѣ кричалъ, что замѣчательное что-то, ремаркабль,-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Развѣ то, что таліи-то у женщинъ голыя-Такъ вѣдь это только на мужской вкусъ.
   -- Только не на мой. Ужъ я считаю, ежели оголяться...
   -- Молчи, срамникъ! -- строго крикнула на мужа супруга.
   Продолжая пѣть, женщины сѣли въ глубинѣ сцены, поджавъ подъ себя ноги; опустились и музыканты около нихъ на полъ, вернулись два усача съ саблями и тоже помѣстились тутъ-же. Музыка и пѣніе продолжались. Два усача тоже пѣли и похлопывали въ тактъ въ ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и съ голой таліей. Она именно выплыла изъ-за кулисъ, держась прямо, какъ палка, и, остановившись противъ рампы, начала въ тактъ подъ музыку дѣлать животомъ и бедрами движенія взадъ и впередъ. Животъ такъ и ходилъ у ней ходуномъ, между тѣмъ какъ голова, шея и руки находились безъ движенія, въ абсолютномъ спокойствіи. Опущенныя, какъ плечи, руки, впрочемъ, перебираля кастаньеты.
   -- Фу, какая мерзость. Что это она животомъ-то дѣлаетъ! -- проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.
   -- Да насчетъ живота-то песъ съ ней, а только все-таки ужъ это хоть настоящая черная арабка, такъ и то хорошо,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Danse de veiitre... Illustre danse de ventre {Танецъ животомъ. Знаменитый танецъ животомъ.}...-- отрекомендовалъ супругамъ стоявшій около нихъ слуга въ халатѣ.
   За негритянкой слѣдовала бѣлая женщина. Она продолжала тотъ-же танецъ, но пошла далѣе. Дабы показать, что у ней шевелятся только животъ а бедра, а верхнія части тѣла остаются въ полнѣйшей неподвижности, она взяла принесенныя ей три бутылки съ вставленными въ нихъ зажженными свѣчами, одну изъ этихъ бутылокъ поставила себѣ на голову, другія взяла въ руки и въ такомъ положенія, продолжая двигать взадъ и впередъ животомъ и бедрами, ходила по всей сценѣ, садилась на полъ, даже полуложилась, и ни разу не уронила свѣчей.
   -- C'est le chef-d'oeuvre... -- отрекомендовалъ лакей.
   Глафира Семеновна плюнула.
   -- Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! -- воскликнула она, поднимаясь съ мѣста.
   -- Да дай, душенька, до конца-то...-- началъ было Николай Ивановичъ.
   -- Довольно! Сейчасъ собирайтесъ.
   -- Позволь хоть коньякъ-то допить и разсчитаться...
   Онъ ухнулъ въ пустую чашку все содержимое графина и выпилъ. Стоящій около него лакей въ халатѣ даже вздрогнулъ и невольно воскликнулъ:
   -- Monsieur...
   Ему въ первый разъ пришлось видѣть, чтобы посѣтитель могъ выпить цѣлый графинчикъ коньяку, хотя графинчикъ былъ и очень маленькій.
   -- Комбьянъ? Получи за все! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ, выкидывая на столъ пятифранковую монету и, разсчитавшись, направился къ выходу съ Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:
   -- И это называется театръ! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!
  

XXXIV.

  
   -- Домой теперь, домой! -- говорила Глафира Семеновна, выходя съ Николаемъ Ивановичемъ за ограду выставки.-- Меня и такъ еле ноги носятъ. Шутка-ли, цѣлую ночь въ вагонѣ не спали и сегодня весь день на ногахъ. Пріѣдемъ домой, спросимъ самоварчикъ, заваримъ чайку, напьемся съ булками... Чай у меня свой есть. Я вѣдь цѣлые полфунта привезла въ турнюрѣ.
   -- Найдемъ-ли только самоваръ-то въ гостинницѣ?-- выразилъ сомнѣніе Николай Ивановичъ.
   -- У французовъ-то? Это, братъ, не нѣмцы. Какъ-же самовару-то не быть! Всемірная выставка... Центръ европейской цивилизаціи. Здѣсь, я думаю, только птичьяго молока нѣтъ, а то все есть. Ну, ѣдемъ, Николай Иванычъ.
   -- Нанимай извозчика. Вотъ извозчикъ стоитъ. Коше!
   -- Oui, monsieur...-- откликнулся извозчикъ и спросилъ: -- Quelle rue, monsieur?
   Глафира Семеновна хотѣла что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:
   -- Николай Иванычъ, гдѣ мы остановились-то?
   -- Какъ гдѣ? въ гостинницѣ.
   -- Да, да... Но въ какой улицѣ?
   -- А мнѣ почемъ знать? Ты у меня француженка.
   -- Боже милостивый! я впопыхахъ-то и не справилась, въ какой мы улицѣ остановились!
   -- Да что ты! Какъ-же это такъ?.. -- теряясь, проговорилъ Николай Ивановичъ.-- Эдакая дура!
   -- А ты не дуракъ? Отчего-же ты не справился? Чего-жъ ты зѣвалъ?
   -- Да вѣдь ужъ ты взялась... Я на тебя и понадѣялся.
   -- Пентюхъ... Словно я нянька для него. Рохля, прости Господи! Какъ, по крайней мѣрѣ, гостинница-то называется, гдѣ мы остановились?
   -- Ахъ, душечка, да какъ-же мнѣ это знать... Я думалъ, что ты знаешь. Вѣдь ты по-французски...
   -- Что-же тутъ французскаго, узнать, какъ называется гостинница? Отчего-же ты на вывѣску надъ подъѣздомъ не взглянулъ? Вѣдь ужъ прочесть надпись-то могъ-бы.
   -- А отчего ты не взглянула?
   -- Опять! Здравствуйте... Я на него, а онъ на меня...
   -- Однако, когда мы пріѣхали въ гостинницу, такъ вѣдь ты видѣла, куда мы пріѣхали.
   -- Что такое: видѣла! Вмѣстѣ съ тобой въ каретѣ ѣхала. Карета была набита подушками, чемоданами... Да и гдѣ тутъ разглядывать! Я рада-радешенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того-ли тутъ было!
   -- Ну, вотъ видишь, видишь. А меня винишь.
   -- Такъ вѣдь ты мужчина, ты долженъ быть расторопнѣе!
   -- Такъ какъ-же намъ быть?!
   -- Ужасное положеніе! Надо нанимать извозчика къ себѣ домой, и не знаешь, гдѣ живешь.
   -- Постой... Я помню, что противъ нашей гостинницы красная желѣзная перчатка висѣла надъ магазиномъ.
   -- И я это-то помню, но нельзя-же нанимать извозчика въ гостинницу, противъ которой красная желѣзная перчатка виситъ.
   -- А можетъ быть, онъ знаетъ. Попробуй. Постой... Какъ по-французски красная перчатка?
   -- Ганъ ружъ. Да такъ нельзя...
   -- А вотъ я сейчасъ на счастье... Коше... Въ готель, гдѣ ганъ ружъ. Гранъ ганъ ружъ,-- обратился Николай Ивановичъ къ извозчику.
   -- Je ne connnais pas un tel hôtel, monsieur,-- отрицательно потрясъ головой извозчикъ.-- Quelle rue?.. Quel numéro?
   -- Не знаетъ, чортъ его дери! Скажи ему, Глаша, что тамъ на углу была еще посудная лавка и старуха въ красномъ чепцѣ сидѣла.
   -- Энъ птитъ рю... О куапъ э ли бутикъ авекъ де веръ... Опре де готель энъ грандъ ганъ ружъ де феръ... Ну завонъ убліе ли рю...
   -- C'est impossible de chercher comme зa votre hôtel, madame,-- улыбнулся извозчикъ -- Avez-vous la carte de l'hôtel? Dormez-moi la carte seulement.
   -- Нонъ, нонъ... Въ томъ-то и дѣло, что нонъ. Ну завонъ убліе деманде ли картъ.
   -- Да вѣдь ты помнила тамъ какія-то улицы около. Сама-же мнѣ читала ихъ. Еще гдѣ Гастонъ тамъ какой-то или Жеромъ пырнулъ кого-то кинжаломъ,-- замѣтилъ Николай Ивановичъ.
   -- Ахъ, да...-- оживилась Глафира Семеновна.Рю -- де Лафаетъ и рю Лафитъ. Коше, се не па луанъ де рю Лафаетъ е рю Лафитъ.
   -- Voyons, madame... Alors on peut partir...
   -- Ме се не па ли рю Лафаетъ е рю Лафигъ, ме энъ птитъ рю...
   -- Prenez seulement place,-- указалъ извозчикъ на экипажъ.
   -- Садись, Николай Иванычъ... Мы доѣдемъ до улицы Лафаетъ, а тажъ будемъ искать. Я помню, что три или четыре переулка отъ улицы Лафаетъ.
   -- Два, а не четыре. Мнѣ помнится, что два.
   -- Гдѣ тебѣ знать, коли ты по сторонамъ зѣвалъ! Я улицы замѣчала, я и про Жерома вспомнила, и про угольщика Жака. Садись скорѣй.
   -- Ахъ, какая бѣда стряслась! -- кряхтѣлъ Николай Ивановичъ, залѣзая въ экипажъ.-- Ну, какъ мы теперь ночью будемъ разыскивать переулки!
   Извозчикъ стегнулъ лошадь. Поѣхали.
   -- Помнится мнѣ также, что въ одномъ переулкѣ, черезъ который мы проходили изъ гостинницы въ рю Лафаетъ эту самую, была вырыта яма и въ ней копались около тротуара два блузника,-- сказала Глафира Семеновна, припоминая мѣстность.
   -- А мнѣ помнится, что недалеко отъ гостинницы была рѣшеточка желѣзная съ шишечками, -прибавилъ Николай Ивановичъ.
   -- Ври больше! Рѣшеточка съ шишечками совсѣмъ въ другомъ концѣ города, около церкви Нотръ-Дамъ.
   -- Врешь, врешь! Тамъ еще мальчишка стоялъ, какую-то трещетку вертѣлъ.
   -- Дуракъ! Да развѣ можно по мальчишкѣ съ трещеткой замѣчать! Ну, мальчишка съ трещеткой... Днемъ стоялъ, а вѣдь ужъ теперь ночь. Неужели такъ до ночи и будетъ съ трещеткой стоять!
   -- Да вѣдь я къ слову, Глаша. Ну, чего ты сердишься? И наконецъ ругаться. Люди въ несчастіи, не знаютъ какъ домой попасть, а она ругается.
   -- Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьянъ, ты клюешь носомъ! И чего ты этого коньяку въ театрѣ насосался!
   -- Я не пьянъ. Я ни въ одномъ глазѣ...
   -- Не пьянъ... Цѣлый графинъ высосалъ.
   -- Графинъ... Говорить-то все можно. Развѣ это графинъ! Развѣ такіе графины бываютъ? Бородавка какая-то вмѣсто графина. Въ немъ и стакана коньяку не было.
   -- Боже мой, Боже мой! У тебя даже языкъ заплетается... Впопыхахъ-то я сначала и не замѣтила. Ну, что я буду дѣлать съ тобой пьянымъ. Вѣдь насъ въ часть возьмутъ, въ полицейскую часть.
   -- Успокойся, здѣсь частей нѣтъ. Здѣсь цивилизація. Да и пьяныхъ никуда по высшей цивилизаціи не берутъ.
   -- Пьяница!
   -- Я пьяница? Нѣтъ, пардонъ, мадамъ.
   -- Молчи.
   Вскорѣ супруги подъѣхали къ рю Лафаетъ. Извозчикъ указалъ на улицу.
   -- А рю Лафитъ, -- спросила Глафира Семеновна.
   -- Ce n'est pas loin, madame.
   -- Ну, куда теперь ѣхать? Надо выйти изъ экипажа и искать переулки пѣшкомъ,-- сказала Глафира Семеновна.-- Коше! Арете... Выходи, Николай Иванычъ. Разсчитывайся съ извозчикомъ.
   -- Зачѣмъ выходить? Прямо...-- бормоталъ Николай Ивановичъ пьянымъ голосомъ, но все-таки выпихнутый Глафирой Семеновной, вышелъ и сталъ отдавать извозчику деньги.
   -- Батюшки! Да ты до того пьянъ, что качаешься. Вотъ тебя до чего развезло! Ночь, чужой городъ, пьяный мужъ... Ну, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать! -- восклицала Глафира Семеновна.
  

XXXV.

  
   Николая Ивановича дѣйствительно, какъ говорится, совсѣмъ развезло отъ выпитаго коньяку, когда онъ съ супругой пріѣхалъ въ улицу Лафаетъ. Приходилось искать гостинницу, гдѣ они остановились, но къ этому онъ оказался рѣшительно неспособнымъ. Когда онъ разсчитался съ извозчикомъ и попробовалъ идти по тротуару улицы, его такъ качнуло въ сторону, что онъ налетѣлъ на громадное зеркальное стекло шляпнаго магазина и чуть не разбилъ его. Бормоталъ онъ безъ умолку.
   -- Шляпный магазинъ... Вотъ хоть убей -- этого шляпнаго магазина я не помню; стало быть, мы не туда идемъ,-- говорилъ онъ.
   -- Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьянъ, какъ сапожникъ! -- восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа подъ руку, стараясь поддержать его на ходу.
   -- Врешь. Рѣшеточку съ шишечками я помню чудесно. Она вотъ бокъ-о-бокъ съ нашей гостинницей. А гдѣ эта рѣшеточка съ шишечками?
   -- Иди, иди, пьяница. Господи! Что мнѣ дѣлать съ пьянымъ мужемъ!
   -- Глаша, я не пьянъ... Вѣрь совѣсти, не пьянъ.
   -- Молчи!
   Но Николай Ивановичъ не унимался. По дорогѣ онъ задиралъ проходящихъ мальчишекъ, останавливался у открытыхъ дверей магазиновъ съ выставками дешевыхъ товаровъ на улицѣ около оконъ; у одного изъ такихъ магазиновъ купилъ онъ красную суконную фуражку безъ козырька съ вытисненной на днѣ ея золотомъ Эйфелевой башней и даже для чего-то надѣлъ эту фуражку себѣ на голову, а шляпу свою понесъ въ рукѣ.
   -- Снимешь ты съ своей головы эту дурацкую фуражку, или не снимешь, шутъ гороховый! -- кричала на него Глафира Семеновна.
   -- Зачѣмъ снимать? Это на память. Это въ воспоминаніе объ Эйфелевой башнѣ. Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ Николай Ивановъ...
   -- Пьянъ? Это вѣрно. Это всякій видитъ.
   -- Не пьянъ. Зачѣмъ пьянъ? Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ изъ далекихъ сѣверныхъ странъ побывалъ на выставкѣ и сочувствуетъ французамъ! Вивъ ля Франсъ... Глаша! Хочешь, я закричу вотъ на этомъ перекресткѣ -- вивъ ля Франсъ?
   -- Кричи, кричи. Но какъ только ты закричишь, сейчасъ-же я тебя брошу и убѣгу. Такъ ты и знай, что убѣгу.
   -- Постой, постой... Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ красный корсетъ съ кружевами куплю, что въ окнѣ выставленъ?
   -- Ничего мнѣ не надо. Иди.
   -- Отчего? Вотъ корсетъ, такъ корсетъ! Русская славянка, да ежели въ этомъ корсетѣ! А ты хочешь ногу телятины? Вонъ нога телятины въ магазинѣ виситъ. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у нихъ продаютъ въ бумажныхъ штанинахъ съ кружевами. Вотъ такъ штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги въ коробкѣ съ бордюромъ. Ну, мясная лавка! У насъ магазины брилліантщиковъ на Невскомъ такой роскоши не видятъ. Хочешь мозги. Завтра отдадимъ хозяйкѣ, чтобъ она намъ на завтракъ поджарила.
   -- Нужно еще прежде хозяйку найти. Гдѣ она, хозяйка-то гостинницы? Гдѣ сама гостинница-то?
   -- Ищи рѣшетку съ шишечками и найдешь.
   -- Далась ему эта рѣшетка съ шишечками!
   -- Ахъ, ахъ, вѣеръ изъ павлиньяго пера въ окошкѣ! Хочешь, этотъ вѣеръ тебѣ куплю?
   -- Ничего мнѣ сегодня не надо. Иди только. Нѣтъ, я окончательно сбилась,-- произнесла наконецъ Глафира Семеновна.-- Рѣшительно не знаю, куда идти.
   -- А я знаю. Прямо. Сейчасъ и будетъ рѣшетка съ шишечкой. Городовой! Же рюссъ славянинъ де нордъ. Глаша, какъ по-французски рѣшетка съ шишечкой? Вотъ городовой на углу стоитъ.
   Но тутъ Глафира Семеновна, дабы избѣжать скандала, потянула Николая Ивановича въ переулокъ и со слезами проговорила:
   -- Николай Иванычъ! Уймешься-ли ты? Эдакое несчастіе случилось, люди потеряли свою квартиру, не знаютъ, гдѣ переночевать, а ты клоуна изъ себя строишь!
   -- Я клоуна? Я? Потомственный почетный гражданинъ и кавалеръ?..
   -- Постой... Кажется, напали на слѣдъ. Вонъ въ переулкѣ яма вырыта... Мы мимо этой ямы шли... нѣсколько оживилась Глафира Семеновна.-- Въ ней еще тогда два блузника землю вынимали.
   -- Шли, шли... Да... Теперь еще рѣшеточку съ шишечкой...
   -- Прикуси языкъ насчетъ рѣшетки съ шишечкой. Что это, въ самомъ дѣлѣ, заладилъ одно и то-же. Да, здѣсь, здѣсь... Здѣсь мы шли. Вотъ теперь нужно свернуть, кажется, налѣво, а потомъ направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!
   -- Прежде налѣво, Глаша, а потомъ направо. А то знаешь что? Пойдемъ ночевать въ другую гостинницу? Паспортъ вѣдь у меня въ карманѣ. А завтра свою гостинницу разыщемъ.
   -- Иди, или...
   И Глафира Семеновна потянула мужа въ другой переулокъ.
   -- Кажется, такъ идемъ. Теперь только-бы посудный магазинъ на углу найти, гдѣ старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ чулокъ вязала,-- продолжала она.
   -- И рѣшеточку съ шишечкой.
   -- Опять? Ежели посуднаго магазина не найдемъ на углу,-- ну, не здѣсь.
   -- Собачка еще такая съ хвостикомъ закорючкой бѣгала -- вотъ что я помню,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Такъ тебѣ собачка съ хвостикомъ закорючкой и будетъ съ утра и до ночи на одномъ мѣстѣ бѣгать! Вѣдь скажетъ тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человѣка доводитъ.
   -- Пить -- умереть, и не пить -- умереть,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ,-- такъ ужъ лучше пить!
   -- Магазинъ! Посудный магазинъ! -- радостно воскликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на уголъ переулка.-- Теперь налѣво, налѣво.
   -- А тамъ рѣшеточка съ шишечкой. Постой, Глаша. Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ большой бокалъ куплю? Сейчасъ мы скомандуемъ старухѣ, чтобъ она намъ пива...
   -- Иди, или... Вонъ и красная желѣзная перчатка виситъ. Слава тебѣ, Господи! Нашли. Сейчасъ будетъ и наша гостинница напротивъ...
   Глафира Семеновна отъ радости даже перекрестилась.
   -- Нѣтъ, постой...-- бормоталъ Николай Ивановичъ.-- Надо рѣшеточку съ шишечкой...
   Но Глафира Семеновна уже не слушала и тащила мужа по направленію къ красной желѣзной перчаткѣ, освѣщенной фонаремъ. Вотъ они и около перчатки. Но, дивное дѣло, напротивъ перчатки подъѣзда съ надписью "Hôtel" нѣтъ. Глафира Семеновна протащила мужа два-три дома вправо отъ перчатки и два-три дома влѣво -- подъѣзды имѣются, но вывѣски гостинницы нѣтъ.
   -- Господи, Боже мой! Да куда-же наша гостинница-то дѣлась? Явственно помню, что противъ перчатки, а вывѣски нѣтъ,-- говорила Глафира Семеновна.
   -- Рѣшеточки съ ши...
   -- Молчи! Надо въ перчаточный магазинъ зайти и спросить, гдѣ тутъ гостинница. Вѣдь ужъ навѣрное перчаточникъ знаетъ.
   -- Вотъ и отлично, Глаша. Зайдемъ. А я тебѣ пару перчатокъ куплю. Перчаточникъ этотъ давеча днемъ удивительно какъ мнѣ понравился. У него лицо такое, знаешь, пьющее...
   Супруги перешли улицу и вошли въ перчаточный магазинъ. Перчаточникъ, какъ и утромъ, встрѣтилъ ихъ опять въ одномъ жилетѣ.
   -- Vous voulez des gants, madame? -- спросилъ
   -- Вуй, вуй! Ну аштонъ де ганъ. Но дитъ же ву при -- у э готель иси? Ну завонъ арете данъ готель е ну завонъ убліе ле нумеро. A вывѣски нѣтъ. Нонъ екри сюръ ля портъ. Ну рюссъ... Ну де Рюсси..-- пояснила Глафира Семеновна.
   -- Vous désirez les chambres garnies, madame?
   -- Вуй, вуй... Должно быть, ле шамбръ гарни. Тамъ энъ вье мосье хозяинъ и енъ вьель мадамъ.
   -- Voila, madame. C'est la porte des chambres garnies,-- указалъ перчаточникъ.
   -- А пуркуа не па зекри сюръ ли портъ?
   -- Ces chambres sont sans écritaux, madame. Voilà la porte.
   -- Здѣсь, здѣсь... Только безъ вывѣски. Подъѣздъ напротивъ,-- радостно проговорила Глафира Семеновна.
   Выбравъ себѣ перчатки, она повела мужа изъ магазина. Николай Ивановичъ, было, обернулся къ перчаточнику и воскликнулъ:
   -- Рюссъ е Франсе... Бювонъ ле венъ ружъ. Вивъ ля Франсъ!
   Но Глафира Семеновна просто напросто выпихала его за дверь.
   Черезъ минуту они звонились у своего запертаго уже подъѣзда. Имъ отворилъ самъ старикъ хозяинъ.
   Въ глубинѣ подъѣзда стояла старушка хозяйка.
  

XXXVI.

  
   Забравшись къ себѣ въ пятый этажъ, а по-парижски -- только въ "troisième", супруги задумали напиться чаю съ бутербродами. То-есть задумала собственно одна Глафира Семеновна, ибо Николай Ивановичъ былъ совсѣмъ пьянъ и, снявъ съ себя пиджакъ и жилетъ, пробовалъ подражать танцовщицѣ изъ египетскаго театра, изображая знаменитый "Danse de ventre", но ничего, разумѣется, не выходило, кромѣ того, что его качало изъ стороны въ сторону. Ноги окончательно отказались ему служить, и онъ проговорилъ:
   -- Мудреная это штука танцы животомъ, особливо при моей тѣлесности.
   -- Кончишь ты ломаться сегодня, или не кончишь!-- крикнула Глафира Семеновна.
   -- Да за неволю кончу, коли ничего не выходитъ. Нѣтъ, должно быть, только тѣ египетскія муміи и могутъ этотъ танецъ танцовать.
   -- Клоунъ, совсѣмъ клоунъ! И что это у тебя за манера дурака изъ себя ломать, какъ только выпьешь!-- воскликнула Глафира Семеновна и стала звонить слугу въ электрическій колокольчикъ.
   Позвонила она разъ, позвонила два, три раза, но все-таки никто не показывался въ дверяхъ.
   -- Спятъ тамъ всѣ, что-ли?-- проговорила она.-- Но вѣдь всего еще только одиннадцать часовъ.
   Она позвонила въ четвертый разъ. Въ корридорѣ послышались шаги и ворчанье, потомъ стукъ въ дверь и въ комнату заглянулъ старикъ-хозяинъ. Онъ былъ въ бѣломъ спальномъ колпакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ, въ ночной сорочкѣ и безъ жилета.
   -- Qu'est-ce qu'il y a? Qu'est-ce qu'il y a? Qu'avez vous donc?-- удивленно спрашивалъ онъ.
   -- Hy вулонъ буаръ дю тэ... Апорте ля машинъ дю те, ле тасъ е ля тэйеръ. Э анкоръ ле бутербродъ,-- отнеслась къ нему Глафнра Семеновна.
   -- Comment, madame? Vous voulez prendre d hé? Mais la cuisine est fermée déjà. Tout le rnond est couché... Il est onze heures et quart.
   -- Здравствуйте... Въ одиннадцать часовъ вечера ужъ и чаю напиться нельзя. Кухня заперта, всѣ спятъ... вотъ какіе парижскіе порядки,-- взглянула Глафира Семеновна на мужа.-- A я пить до страсти хочу.
   -- Что-жъ, Глаша, тогда мы бутылочку красненькаго съ водицей выпьемъ,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Чтобъ я вамъ еще дома позволила пьянствовать? Нм за что на свѣтѣ! Лучше ужъ вонъ холодной воды изъ графина напьюсь.
   -- Да какое-же тутъ пьянство, ежели красненькое вино съ водицей!..
   -- Молчите.
   Старикъ-хозяинъ, видя такіе переговоры насчетъ чаю и замѣчая неудовольствіе на лицѣ постояльцевъ вообразилъ, что Глафира Семеновна, можетъ быть больна, хочетъ лѣчиться чаемъ, какъ вообще имъ только лѣчатся французы, и спросилъ:
   -- Etes-vous malade, madame? Alors...
   -- Какъ маладъ? Команъ маладъ? Здорова, даже очень здорова. Я ѣсть хочу. Же ве буаръ е манже. Нельзя дю тэ, такъ апорте муа дю пянъ, дю беръ е де вьяндъ фруа. Же демандъ фруа. Ля кюзинье ферме, такъ апорте муа фруа. Ля вьяндъ Фруа...
   -- C'est impossible, madame. А présent nous n'avons point de viande
   -- Какъ? И де вьяндъ фруа нѣтъ? Какой-же послѣ этого у васъ готель пуръ вояжеръ, ежели даже холоднаго мяса нѣтъ! Ну, ли вьяндъ нельзя, такъ фромажъ. Фромажъ и пянъ бланъ.
   -- Seulement jusqu'а neuf heures, madame, mais а présent il est plus de onze heures, madame.-- развелъ руками старикъ-хозяинъ.
   -- Только до девяти часовъ, видите-ли, можно что-нибудь съѣстное получить,-- опять взглянула Глафира Семеновна на мужа. -- Ну, гостинница!
   -- Просто шамбръ-гарни здѣсь,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:-- Спроси бутылочку краснаго-то вина. Красное вино навѣрное ужъ есть. Ежели и кухня заперта, такъ вѣдь его ни варить, ни жарить.
   -- Понимаешь ты, я уже спрашивала холоднаго мяса и сыру -- и то нѣтъ.
   -- А красное вино навѣрное есть. Французы его походя трескаютъ. Венъ ружъ, монсье... Апорте венъ ружъ, можно?-- обратился Николай Ивановичъ къ хозяину.
   Тотъ пожалъ плечами и отвѣчалъ:
   -- Oui, monsieur. Je vous procurerai...
   -- Видишь, видишь! Красное вино есть-же!
   -- Но вѣдь это только пойло. А я ѣсть хочу. Понимаешь ты -- ѣсть!-- раздраженно сказала Глафира Семеновна.
   -- Ну, такъ булки спроси, ежели ничего нѣтъ. Красное вино съ булочкой отлично!
   -- Же не манже, монсье,-- опять обратилась къ хозяину Глафира Семеновна.-- Ну, ле венъ ружъ. Бьенъ. И апорте муа хоть дю пянъ блянъ. Же не супе.
   -- Oh! que c'est dommage, que nous n'avons rien pour vous donner а manger, madame, -- отвѣчалъ хозяинъ, покачавъ головой.-- Mais du vin et du pain je vous apporterai tout de suite. Une bouteille {Какъ это жалко, что у насъ ничего нѣтъ, что бы дать вамъ покушать, мадамъ; но вина и хлѣба я вамъ сейчасъ принесу. Одну бутылку?}?-- освѣдомился онъ
   -- Де... де... де! -- закричалъ Николай Ивановичъ, понявъ, что спрашиваетъ хозяинъ, и показалъ ему два пальца, прибавивъ:-- де бутель!
   -- Нонъ, нонъ. Энъ... Селеманъ энъ,-- подхватила Глафира Семеновна и строго сказала мужу:-- Не дамъ я тебѣ напиваться! Хозяинъ недоумѣвалъ.
   -- Une bouteille ou deux? -- спрашивалъ онъ.
   -- Энъ, энъ...-- показала одинъ палецъ Глафира Семеновна.
   Хозяинъ удалился и черезъ минутъ десять принесъ на подносѣ бутылку краснаго вина, два стакана, большой кусокъ хлѣба, кусочекъ масла и полдюжины персиковъ, прибавивъ:
   -- Voilà, madame, c'est tout ce que nous avons à présent. Bonne unit, madame {Вотъ все, мадамъ, что у насъ нашлось. Доброй ночи.},-- раскланялся онъ и исчезъ.
   Глафира Семеновна принялась намазывать масломъ почерствѣлый уже съ утра хлѣбъ и съ горестью воскликнула:
   -- И это въ Парижѣ должна я такъ ужинать, въ городѣ, который славится всякой ѣдой, откуда къ намъ въ Россію разные знаменитые повара ѣдутъ. Ну, смотрите: черствый хлѣбъ, какое-то горькое масло, помятые персики.
   -- Должно быть, здѣсь въ Парижѣ не ужинаютъ, что-ли,-- отвѣтилъ Николай Ивановичъ.-- Вѣдь и у насъ есть такіе города. Про калужанъ вонъ говорятъ, что калужане тоже не ужинаютъ, а поѣдятъ, да такъ и спятъ.
   -- Глупыя и пьяныя остроты. Молчите!
   -- Да что ты сердишься-то, Глаша! Красненькое винцо есть, хлѣбъ есть -- ну, и слава Богу.
   -- Это вамъ, пьяницѣ, лестно красное вино, а я чаю хочу. Нѣтъ, при этихъ парижскихъ порядкахъ завтра надо непремѣнно спиртовую лампу себѣ купить, спирту и жестяной чайникъ. Скипятилъ на лампѣ воду, заварилъ чай -- и чудесно. Да не забыть-бы завтра булокъ и закусокъ на ночь купить.
   -- Какъ-же ты будешь завтра покупать закуски, ежели ты даже не знаешь, какъ закуски по-французски называются? Вѣдь ужъ давеча въ ресторанѣ стала втупикъ.
   -- Въ словарѣ справлюсь.
   Поужинавъ хлѣбомъ съ масломъ и персиками, Глафира Семеновна запила все это краснымъ виномъ съ водой и легла спать. Николай Ивановичъ допилъ остатки краснаго вина и тоже начатъ укладываться.
  

ХХXVIІ.

  
   Ночь въ гостиницѣ была проведена Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной безъ приключеній. Утромъ вышелъ маленькій инцидентъ съ чаемъ. Самовара въ гостинницѣ не оказалось, хотя о существованіи "машинъ де рюссъ", какъ называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругамъ, однако, хотѣлось. Они потребовали чайникъ. Коррадорный слуга, явившійся и сегодня на зовъ, какъ вчера въ рваномъ замасленномъ пиджакѣ, стоптанныхъ туфляхъ и въ четрехугольномъ колпакѣ, сдѣланномъ изъ толстой писчей бумаги, принесъ вмѣсто чайника жестяной кофейникъ. Обругавъ его по-русски дуракомъ, Глафира Семеновна положила въ жестяной кофейникъ своего чаю и просила налить кипяткомъ, называя кипятокъ "ло шодъ". Слуга налилъ кофейникъ теплой водой. Явился чай совсѣмъ ненастоявшійся, который совсѣмъ и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этотъ разъ былъ обозванъ по-русски, кромѣ дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазахъ чай изъ кофейника въ умывальникъ и, засыпавъ вновь сухого чаю, заглянула въ лексиконъ и сказала слугѣ:
   -- А презанъ иль фо бульиръ, кюиръ... Заварить. Ло бульи... Неужто ну не компрене па?
   -- Bouillir? Ah, oui, madame,-- отвѣчалъ слуга, глупо улыбаясь, удалился въ кухню, долго пропадалъ и явился наконецъ съ кипяченымъ чаемъ. Чай пахнулъ вѣниками, былъ горекъ, черенъ, какъ вакса, и его пить было невозможно.
   -- Ахъ, эѳіопы, эѳіопы! А еще высшей цивилизаціей называются. У насъ въ самой глухой олонецкой деревушкѣ знаютъ, какъ чай заваривается, а здѣсь въ столичномъ городѣ не знаютъ,-- воскликнулъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обращаясь къ женѣ: -- Дѣлать нечего. Придется ихъ глупаго кофеищу съ молокомъ похлебать столовыми ложками изъ суповыхъ чашекъ. Заказывай, Глаша, кофею.
   -- Кафе о ле... Апорте пуръ де кафе о ле...-- отдала приказъ Глафира Семеновна, выливая при слугѣ въ умывальникъ и вторую порцію чая и возвращая кофейникъ.
   Слуга улыбнулся, покачалъ головой, что-то пробормоталъ по-французски и ушелъ. Явился кофе, молоко, бѣлый хлѣбъ, масло и суповыя чашки съ столовыми ложками вмѣсто чайныхъ.
   -- Непремѣнно надо спиртовую лампу и жестяной чайникъ для варки воды и завариванія чаю навести. Помилуйте, это дикіе какіе-то! Простого чая заваривать не умѣютъ. То чуть тепленькой водицей зальютъ, то скипятятъ словно супъ какой!-- возущалась Глафира Семеновна и, напившись съ мужемъ кофе, принялась одѣваться, чтобы ѣхать на выставку.
   На этотъ разъ она уже не надѣла ни шелковаго платья, какъ вчера, ни бархатнаго пальто, ни брилліантовъ.
   -- Не стоитъ, не передъ кѣмъ рядиться. Вчера на выставкѣ, судя по нарядамъ, словно однѣ кухарки и горничныя были,-- говорила Глафира Семеновна.-- Да что горничныя? Наша Афимья вырядится въ праздникъ да пойдетъ со двора, такъ куда наряднѣе вчерашнихъ тряпичницъ на выставкѣ!
   Облеклась она въ простенькое сѣрое шерстяное платье, въ дорожный ватерпруфъ и въ ту самую шляпку, въ которой ѣхала въ вагонѣ, и вышла съ мужемъ на улицу. На этотъ разъ супруги уже не были плохи и спросили внизу у хозяина печатный адресъ ихъ меблированныхъ комнатъ, гдѣ остановились.
   -- Теперь ужъ не будемъ блуждать ночью по улицамъ, отыскивая свою гостинницу,-- бормотала Глафира Семеновна, радуясь своей запасливости.-- Случаѣ, если гдѣ въ незнакомыхъ улицахъ запутаемся -- сейчасъ извозчику карточку покажемъ: "Коше... вуаля куда... алле... вези"...-- вотъ и вся недолга. А ты, милый мой, ужъ пожалуйста, не напивайся сегодня. А то вчера дорвался до винища и давай лакать.
   -- Да меня, Глаша, и вчера-бы не осатанило, ежели-бы я плотно пообѣдалъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- А это я вчера съ голоду. Ну, какой у насъ былъ обѣдъ! Супъ -- ложкой ударь, пузырь не вскочитъ, порціи рыбы -- въ зажигательное стекло разсматривать, а бифштексъ -- разъ въ ротъ положить. Поѣсть-бы мнѣ щецъ, да хорошій кусокъ солонины съ хрѣномъ, да поросенка съ кашей, такъ я-бы былъ ни въ одномъ глазѣ.
   -- Ну, не скажи! Ты вѣдь цѣлый графинъ коньяку въ театрѣ выхлебалъ. Съ этого и послѣ какого угодно сытнаго обѣда всякій осатанѣетъ.
   -- Все-таки мы ужъ сегодня гдѣ-нибудь въ другомъ ресторанѣ пообѣдаемъ, а не во вчерашнемъ.
   -- Ну, заплатимъ восемь четвертаковъ съ носу вина, десять четвертаковъ, только-бы чтобъ было пищи до отвалу. Узнаемъ, гдѣ самый лучшій ресторанъ, войдемъ въ него и такъ-таки гарсона и спросимъ: "Комбьянъ стоитъ манже до отвалу?" Какъ по-французски называется "до отвалу?"
   -- До отвалу?-- задумалась Глафира Семеновна и отвѣчала:-- Не знаю... Ты все про такія слова меня спрашиваешь, про которыя насъ не учили? Да что-жъ тутъ!-- прибавила она.-- Мудрость-то не велика объяснить, чтобы поняли. Скажемъ, чтобы большой обѣдъ подали... "Грасъ дине... Вотъ, молъ, "жюскиси" -- ну, и докажу на горю. Чтобъ, молъ, бить сыту по горло.
   -- Такъ ужъ ты, пожалуйста, объясни гарсону, какъ только мы будемъ обѣдать. "Гранъ дине"... Это отлично. А ежели ужъ придется опять не Дине, а порціями брать, то мы будемъ всего по двѣ порціи на каждаго требовать и много-много блюдъ назакажемъ. Вишь, здѣсь порціи-то какія маленькія!
   Черезъ пять минутъ супруги наняли извозчика и ѣхали въ экипажѣ на выставку.
   -- Какъ пріѣдемъ на мѣсто -- сейчасъ безъ дальнихъ разговоровъ на Эйфелеву башню,-- говорилъ Николай Ивановичъ.
   -- Николя, я, право, боюсь...-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Смотри, сегодня какой вѣтеръ.
   -- Боишься, что насъ сдунетъ? Душечка, при нашей тѣлесности-то? Да наконецъ, вѣдь тамъ на башнѣ и загородки есть.
   -- Все-таки, Николя, лучше другой разъ. Ну, дай ты мнѣ немножко попривыкнуть къ выставкѣ. Вотъ что: мы сегодня только около башни походимъ, а завтра...
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Сегодня. Ты вѣдь дала мнѣ слово.
   -- Слово я дала, но не на сегодня.
   -- Сегодня, сегодня. А то я на зло тебѣ, ей-ей, въ первомъ попавшемся ресторанѣ лягушки наемся.
   -- Ну, хорошо, хорошо, но только сегодня до перваго этажа поднимемся, а не на вершину. Дай мнѣ попривыкнуть-то. Сегодня поднимемся до перваго этажа, завтра до второго.
   -- Да что ты торгуешься-то! Залѣзешь на первый этажъ, а увидишь, что никакой опасности, такъ на второй этажъ и сама запросишься. Вѣдь больше милліона, я думаю, народу на башнѣ перебывало, однако никого не сдувало и ничего ни съ кѣмъ не случилось. Какъ башня-то по-французски?-- спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- Ахъ, Боже мой! Про башню-то я и забыла въ словарѣ посмотрѣть, какъ по-французски называется!-- воскликнула Глафира Семеновна.1 Давеча я много французскихъ словъ изъ словаря на бумажку выписала, а про башню изъ ума вонъ!
   -- Экая ты какая! Вѣдь башня-то самый первый предметъ на выставкѣ и есть.
   Разговаривая такимъ манеромъ, супруги доѣхали до выставки, купили у мальчишекъ съ рукъ билеты, разсчитались съ извозчикомъ и вошли въ помѣщеніе выставки.
   -- Ну, Господи благослови! Сейчасъ полѣземъ въ поднебесье,-- сказалъ Николай Ивановичъ, взялъ жену подъ руку и направился прямо къ Эйфелевой башнѣ.
   -- Я, Николай Иванычъ, такъ за тебя все время держаться и буду, когда мы наверхъ подниматься станемъ. Коли ежели что -- такъ ужъ вмѣстѣ... -- говорила Глафира Семеновна.
   -- Да ужъ ладно, ладно. Держись, сколько хочешь.
   -- Фу, какъ страшно! Ужъ и теперь руки и ноги дрожатъ.
   -- А ты твори молитву.
   Супруги подошли ко входу въ башню.
  

XXXVIII.

  
   У кассы, гдѣ продаютъ билеты для поднятія на Эйфелеву башню,-- хвостъ. Пришлось становиться и ждать очереди.
   -- Вотъ живутъ-то! Куда ни сунься -- вездѣ очереди жди. Хвостъ, хвостъ и хвостъ... Весь Парижъ въ хвостахъ,-- ропталъ Николай Ивановичъ.-- На выставку входишь -- хвостъ, на башню лѣзешь -- хвостъ. Вчера даже обѣдать шли въ хвостѣ.
   -- На башню лѣзть, такъ хвостъ-то даже и лучше. Всегда одуматься можно, пока въ хвостѣ стоишь,-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Уйдемъ, Николай Иванычъ, отсюда... Ну, что намъ такое башня! Да провались она совсѣмъ.
   -- Что ты! что ты! Ни за что на свѣтѣ! Продвигайся, продвигайся...
   Билеты взяты. Публика стремится къ подъемной машинѣ. Здѣсь опять хвостъ.
   -- Тьфу ты пропасть! Да тутъ въ Парижѣ и умирать придется, такъ и то въ хвостъ становись! -- плюнулъ Николай Ивановичъ.
   Глафира Семеновна держалась сзади за мужа и шептала:
   -- Голубчикъ, Николай Иванычъ, страшно! Я и теперь чувствую, какъ подъ ногами что-то шатается.
   -- Не взобравшись-то еще на башню! Да что ты. Двигайся, двигайся...
   Подъемной машины еще не было. Она была наверху. Но вотъ заскрипѣли блоки, завизжали колеса, катящіяся по рельсамъ, и громадная карета начала спускаться.
   -- Фу! Прямо на насъ. Даже духъ замираетъ. А запрутъ въ курятникъ, да начнутъ поднимать, такъ еще хуже будетъ,-- продолжала бормотать Глафира Семеновна, держась за пальто мужа.
   -- А ты зажмурься -- вотъ и не будетъ страшно.
   Три раза поднималась и опускалась карета, пока супругамъ пришла очередь занять въ ней мѣста. Наконецъ, они вошли и помѣстились на деревянныхъ скамейкахъ, стоящихъ въ рядъ. Дверцы кареты задвинулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свистокъ, и карета, глухо постукивая колесами о рельсы, начала плавно подниматься наверхъ. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцѣпилась въ рукавъ мужа. Она дѣйствительно боялась, поблѣднѣла и слезливо моргала глазами. Николай Ивановичъ, какъ могъ, успокаивалъ ее и говорилъ:
   -- Эка дура, эка дура! Ну, съ чего ты? Вѣдь и я съ тобой... Полетимъ внизъ, такъ ужъ вмѣстѣ.
   Сидѣвшій рядомъ съ ней длинноногій англичанинъ въ клѣтчатомъ пальто, въ неимовѣрно высокой шляпѣ и какихъ-то изъ желтой кожи лыжахъ вмѣсто сапогъ, тотчасъ полѣзъ въ висѣвшую у него черезъ плечо вмѣстѣ съ громаднымъ биноклемъ кожаную сумку, вынулъ оттуда флаконъ со спиртомъ и, бормоча что-то по-англійски, совалъ ей флаконъ въ носъ. Глафира Семеновна отшатнулась.
   -- Нюхай, нюхай... Чего-жъ ты? Видишь, тебѣ спиртъ даютъ... -- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.-- Да скажи: мерси.
   -- Не надо, не надо. Ничего мнѣ не надо. Сами на испугъ повели, а потомъ лѣчить хотите.
   -- Да нюхай-же, говорятъ тебѣ. Вѣдь это хорошо. Нюхай, а то невѣжливо будетъ.
   -- Не стану я нюхать. Почемъ я знаю: можетъ быть, это какія-нибудь усыпительныя капли.
   -- Эхъ, какая! Ну, тогда я понюхаю, а то, ей-ей, невѣжливо. Бите, монсье,-- обратился Николай Ивановичъ къ англичанину, взялъ въ руку флаконъ, понюхалъ и съ словомъ "мерси" возвратилъ.
   Англичанинъ пробормоталъ ему что-то въ отвѣтъ по-англійски и тоже понюхалъ изъ флакона. Николай Ивановичъ ничего не понялъ изъ сказаннаго англичаниномъ, но все-таки и въ свою очередь счелъ за нужное отвѣтить:
   -- Дамскій полъ, такъ ужъ понятное дѣло, что робѣютъ. Бабья нація -- вотъ и все тутъ.
   Англичанинъ указали на барометръ, висѣвшій на стѣнѣ кареты, и опять что-то пробормоталъ по-англійски.
   -- Да, да... жарконько. Опять-же и изнутри подогрѣваетъ, потому волненіе. Въ туннель по желѣзной дорогѣ выѣзжаешь, такъ и то духъ замираетъ, a тутъ, судите сами на эдакую вышь.
   Въ такомъ духѣ, рѣшительно не понимая другъ друга, они обмѣнялись еще нѣсколькими фразами. Наконецъ карета остановилась и кондукторъ открылъ дверцу.
   -- Ну, вотъ и отлично... Ну, вотъ и пріѣхали... Ну, вотъ и первый этажъ. Чего тутъ бояться? старался ободрить Николай Ивановичъ жену, выводя ее изъ кареты.
   -- Господи! Пронеси только благополучно! Угодники Божіи, спасите...-- шептала та. -- Вѣдь какой грѣхъ-то дѣлаемъ, взобравшись сюда. За вавилонское столпотвореніе какъ досталось людямъ! Тоже вѣдь башня была.
   -- Вавилонская башня была выше.
   -- A ты видѣлъ? Видѣлъ ее?
   -- Не видалъ, да вѣдь прямо сказано, что хотѣли до небесъ...
   -- A не видалъ, такъ молчи!
   -- Я и замолчу, a только ты-то успокойся, Христа ради. Посмотри: вѣдь никто не робѣеть. Женщинъ много, и ни одна не робѣетъ. Вонъ католическій попъ ходитъ -- какъ ни въ чемъ не бывало. Батюшки! Да вдѣсь цѣлый городъ! Вонъ ресторанъ, a вотъ и еще...
   -- Тебѣ только рестораны и замѣчать. На что другое тебя не хватитъ, a на это ты мастеръ.
   -- Да вѣдь не выколоть-же, душечка, себѣ глаза. Фу, сколько народу! Даже и къ рѣшеткѣ-то не пробраться, чтобы посмотрѣть внизъ. Ну, какъ такую уйму народа вѣтромъ сдунуть? Такого и вѣтра-то не бываетъ. Протискивайся, протискивайся скорѣй за мной, -- тянулъ Николай Ивановичъ жену за руку, но та вдругъ опять поблѣднѣла и остановилась.
   -- Шатается... Іувствую, что шатается,-- прошептала она.
   -- Да полно... Это тебѣ только такъ кажется. Ну, двигай ножками, двигай. Чего присѣла, какъ насѣдка! Всѣ веселы, никто не робѣетъ, a ты...
   -- У тѣхъ своя душа, a у меня своя...
   Кое-какъ супруги протискались къ рѣшеткѣ.
   -- Фу, вышь какал! A только вѣдь еще на первомъ этажѣ, -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Люди то, люди то какъ букашки внизу шевелятся. Дома-то, дома-то! Смотри-ка, какіе дома-то! Какъ изъ картъ. Батюшки! Въ даль то какъ далеко видно. Сена-то какъ ленточка, a пароходики на ней какъ игрушечные. А вонъ вдали еще рѣчка. Знаешь, что, Глаша, я думаю, что ежели въ подзорную трубу смотрѣть, то отсюда и наша Нева будетъ видна.
   Глафира Семеновна молчала.
   -- А? Какъ ты думаешь?-- допытывался Николай Ивановичъ, взглянулъ на жену и сказалъ:-- Да что ты совой-то глядишь! Будетъ тебѣ... Выпучила глаза и стоитъ. Вѣдь ужъ жива, здорова и благополучна. Навѣрное отсюда въ зрительную трубу Неву видѣть можно, а изъ верхняго этажа понатужиться, такъ и Лиговку увидишь. Гдѣ англичанинъ-то, что съ нами сидѣлъ? Вотъ у него-бы подзорной трубочкой позаимствоваться. Труба у него большая. Пойдемъ... Поищемъ англичанина... Да ты ступай ножками-то смѣлѣе, ступай. Вѣдь тутъ не каленая плита. Батюшки! Еще ресторанъ. Смотри-ка въ окно-то: тутъ какія-то тирольки въ зеленыхъ платьяхъ прислуживаютъ. А на головахъ-то у нихъ что рога... Рога какіе то! Да взгляни-же, Глаша.
   -- Зачѣмъ? Это тебѣ тирольки съ рогами интересны, а мнѣ онѣ -- тьфу! -- раздраженно отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Нѣтъ, я къ тому, что ресторанъ-то ужъ очень любопытный,-- указывалъ Николай Ивановичъ на Эльзасъ-Лотарингскую пивную.
   -- Да ужъ не подговаривайся, не подговаривайся. Знаю я, чего ты хочешь.
   -- А что-же? Это само собой. Забрались на такую высоту, такъ ужъ нельзя-же не выпить. Съ какой стати тогда лѣзли? Съ какой стати за подъемную машину деньги платили? Чѣмъ-же намъ тогда похвастать въ Петербѵргѣ, ежели на такой высотѣ не выпить? А тогда прямо будемъ говорить: въ поднебесьѣ пили. Ахъ, да... Вонъ, тамъ, кстати, открытыя письма съ Эйфелевой башни пишутъ. Здѣсь вѣдь почта-то... Только-бы намъ этихъ самыхъ почтовыхъ карточекъ купить... Да вонъ онѣ продаются. Напирай, напирай на публику. Сейчасъ купимъ. Ты и маменькѣ своей отсюда писульку напишешь: дескать, любезная маменька, бонжуръ съ Эйфелевой башни и же ву при вашего родительскаго благословенія. А монъ мари шлетъ вамъ поклонъ.
   Супруги протискивались къ столику, за которымъ пожилая женщина въ черномъ платьѣ продавала почтовыя карты съ изображеніемъ на нихъ Эйфелевой башни.
   -- Катръ... Катръ штукъ... Или даже не катръ, сенкъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ, выкидывая столъ пятифранковую монету.
   -- Je vous en prie, monsieur,-- отсчитала продавщица карточки и сдала сдачу.
   -- Учтивый народъ, вотъ за что люблю! Все "же ну при", все "монсье",-- восторгался Николай Ивановичъ.-- Ну, Глаша, теперь въ ресторанъ, гдѣ тирольки съ рогами. Надо-же вѣдь гдѣ-нибудь письма-то написать. Кстати и тиролекъ этихъ самыхъ посмотримъ.
   -- Да ужъ иди, иди. Счастливъ твой богъ, что у меня ноги съ перепугу дрожатъ, и я рада-радешенька, только-бы мнѣ присѣсть гдѣ, а то ни за что-бы я не пошла ни въ какой ресторанъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   Супруги направились въ Эльзасъ-Лотарингскую пивную.
  

XXXIX.

  
   Эльзасъ-лотарингская пивная, уставленная множествомъ маленькихъ столиковъ, была переполнена публикой. За столиками пили пиво и писали открытыя письма знакомымъ. Между столиками шныряли прислуживавшія въ пивной женщины въ шерстяныхъ зеленыхъ юбкахъ, бѣлыхъ кисейныхъ лифахъ съ широкими рукавами буфами и съ переплетомъ изъ черныхъ лентъ на груди и на спинѣ. Головной уборъ женщинъ состоялъ изъ широкихъ черныхъ лентъ, прикрѣпленныхъ на макушкѣ громаднымъ бантомъ, концы котораго поднимались кверху, какъ-бы рога. Женщины разносили пиво и чернильницы съ перьями для писанія писемъ, но большинству посѣтителей чернильницъ не хватало, и приходилось писать карандашомъ. За однимъ изъ столовъ Николай Ивановичъ замѣтилъ англичанина, подавшаго Глафирѣ Семеновнѣ въ каретѣ подъемной машины флаконъ со спиртомъ. Передъ англичаниномъ лежала цѣлая стопка карточекъ для открытыхъ писемъ, штукъ въ сто. Самъ онъ сидѣлъ передъ одной изъ карточекъ, задумавшись, очевидно соображая, что бы ему написать на ней, и почесывалъ концомъ ручки пера у себя въ волосахъ. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна помѣстились за столикомъ невдалекѣ отъ него.
   -- Де бьеръ...-- скомандовалъ Николай Ивановичъ подошедшей къ столу женщинѣ.-- Де,-- прибавилъ онъ, показалъ ей два пальца, улыбнулся и проговорилъ:-- Ахъ, ты рогатая, рогатая! Признавайся: многихъ-ли сегодня забодала? Глаша! Переведи ей по-французски!
   -- Да ты въ умѣ?-- вскинулась на него супруга.-- Онъ будетъ при мнѣ съ паршивой дѣвчонкой любезничать, a я ему переводи!
   -- Какая-же она паршивая дѣвчонка! Она прислужающая гарсонша,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Ну, довольно. Алле, мадамъ, и апорте де бьеръ.
   -- Deux boks?-- переспросила прислуга.
   -- Бьеръ, бьеръ и больше намъ ничего не надо,-- отвѣчала Глафира Семеновна, думая, что подъ словомъ "bok" нужно понимать еще какое-нибудь угощеніе.-- Какой-то бокъ предлагаетъ!-- замѣтила она мужу.
   -- Да, можетъ, бокъ-то значитъ -- чернильница.
   -- Чернильница -- анкріеръ. Это-то я знаю. Учиться въ пансіонѣ да не знать, какъ чернильница по-французски!
   -- Такъ спроси чернильницу-то. Вѣдь будемъ письма писать. Эй, гарсонша!-- крикнулъ вслѣдъ прислугѣ Николай Ивановичъ, но та не вернулась на зовъ.
   Черезъ минуту она явилась съ двумя стаканами пива и поставила ихъ на столъ.
   -- Лянкріеръ... Апорте лянкріеръ...-- обратилась къ ней Глафира Семеновна.
   -- А présent nous n'en avons point, madame,-- развела та руками.-- Si vous voulez un crayon?-- предложила она и вынула изъ кармана карандашъ.
   -- Да можно-ли карандашомъ-то писать письма?-- усумнился Николай Ивановичъ, вертя въ рукахъ карандашъ.
   -- Ecrivez seulement, monsieur, écrivez,-- ободряла прислуга, понявъ его вопросъ по недоумѣнію на лицѣ, и прибавила:-- Tout le monde écrit avec le crayon.
   -- Пиши карандашомъ. Что за важность! Всѣ пишутъ,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- Нѣтъ, я къ тому, что я хотѣлъ также написать и его превосходительству Алексѣю Петровичу, съ которымъ состою членомъ въ пріютѣ; такъ по чину-ли ему будетъ карандашомъ-то? Какъ-бы не обидѣлся?
   -- Изъ поднебесья-то письма посылаешь, да чтобы стали обижаться! Слава Богу, что здѣсь на Эйфелевой башнѣ хоть карандашъ-то нашелся. Пиши, пиши!
   Николай Ивановичъ взялъ въ руку карандашъ и написалъ:
   "Ваше превосходительство, Алексѣй Петровичъ! Находясь на Эйфелевой башнѣ, съ глубокимъ чувствомъ вспомнилъ объ васъ и повергаю къ стопамъ вашего превосходительства мой низкій поклонъ, какъ славянинъ славянину, и пью за ваше здоровье въ тирольскомъ ресторанѣ"...
   Написавъ первое письмо, онъ тотчасъ-жъ прочелъ его женѣ и спросилъ:
   -- Ну, что: хорошо?
   -- Къ чему ты тутъ славянство-то приплелъ?-- спросила Глафира Семеновна.
   -- A это онъ любитъ. Пущай. Ну, теперь Михаилъ Федорычу Трынкину... То-то жена его расцарапается отъ зависти, прочитавъ это письмо! Вѣдь она раззвонила всѣмъ знакомымъ, что ѣдетъ съ мужезмъ заграницу, a мужъ-то, кажется, предъ кредиторами кафтанъ выворачивать вздумалъ.
   Было написано и второе письмо. Оно гласило: "Милостивый государь, Михаилъ Федоровичъ! Вознесшись на самую вершину Эйфелевой башни съ супругой и находясь въ поднебесьѣ, куда даже птицы не залетаютъ, я и жена шлемъ вамъ поклонъ съ этой необъятной высоты, a также и супругѣ вашей, Ольгѣ Тарасьевнѣ. Тамъ, гдѣ мы сидимъ, летаютъ облака и натыкаются на башню. Вся Европа, какъ на ладони, сейчасъ мы видѣли даже Америку въ бинокль. Страшно, но очень чудесно. Сначала оробѣли, но теперь ничего, и пьемъ пиво. Поклонъ сосѣдямъ по рынку. Будьте здоровы". Прочтено женѣ и второе письмо.
   -- Какія такія облака да башню натыкаются? Что ты врешь!-- удивленно спросила та.
   -- Пущай. Ну, что за важность! Главное мнѣ, чтобъ Ольгу-то Тарасьевну раздразнить. Да давеча, и на самомъ дѣлѣ, одно облако...
   -- Ничего я не видала. И, наконецъ, про Америку...
   -- Да брось. Ну, теперь кому?.. Теперь напишу Скалкину,-- сказалъ Николай Ивановичъ и сталъ писать. Въ письмѣ стояло:
   "Изъ дальнихъ французскихъ странъ, среди бушующей бури на Эйфелевой башнѣ, посылаю тебѣ, Иванъ Лукьянычъ, свой поклонъ. Насилу поднялись. Вѣтромъ такъ качало, что просто ужасти. Ежели тебѣ на пароходѣ было страшно, когда васъ качало вѣтромъ во время поѣздки на Валаамъ, то тутъ въ сто разъ страшнѣе. Жена упала даже въ обморокъ, но ее спасъ спиртомъ одинъ англичанинъ. А я ни въ одномъ глазѣ... Эйфелева башня въ десять разъ выше петербургской думской каланчи, а наверху флагъ. Мы сидимъ около этого флага и пьемъ шампанское, которое здѣсь дешевле пареной рѣпы".
   -- Для чего-же ты врешь-то все? -- замѣтила мужу Глафира Семеновна, когда письмо было прочитано.
   -- Душечка, да нешто онъ можетъ узнать, что я вру? Пущай... Такъ лучше... Зависти будетъ больше. Вѣдь и Скалкинъ бахвалилъ, что поѣдетъ заграницу на выставку, однако вотъ не попалъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Кому-бы еще написать? -- задумался онъ.
   -- Да брось ты писать. Давай я только маменькѣ напишу,-- сказала Глафира Семеновна и, придвинутъ къ себѣ карточку, принялась писать, говоря вслухъ:
   "Любезная мамаша, здравствуйте. Вчера мы благополучно пріѣхали въ городъ Парижъ, a сегодня въ воздушной каретѣ поднялись на Эйфелеву баншю"...
   -- A сама зачѣмъ врешь?-- попрекнулъ жену Николай Ивановичъ.-- Даже маменькѣ родной врешь. Какая такая воздушная... карета?
   -- A клѣтка-то, въ которой мы поднимались? Вѣдь она воздушная... вѣдь мы по воздуху...
   -- Врешь!.. По рельсамъ катились.
   -- Но все-таки вѣдь наверхъ, на воздухъ взбирались, a не на гладкомъ мѣстѣ.
   -- Пиши ужъ, пиши... Богъ съ тобой!
   -- Пожалуй, я слово "воздушной" зачеркну...
   -- Да ничего, ничего. Напиши только, что птицы такъ и гнались за нами.
   -- Зачѣмъ-же я буду писать, чего не было.
   -- Ну, тогда я напишу Терентьевьшъ, что тебя на высотѣ большой орелъ клюнулъ и чуть шляпку съ тебя не сорвалъ, но я его убилъ зонтикомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... маменька испугается. Она и такъ плакала, когда мы уѣзжали, и безпокоилась обо мнѣ. Надо ее успокоить.
   "Обнимаю васъ и цѣлую съ высоты Эйфелевой башни ваши ручки и прошу родительскаго благословенія, навѣки нерушимаго. Погода отличная и тутъ совсѣмъ не страшно. Николай Иванычъ также цѣлуетъ васъ". Вотъ и все...
   -- Непремѣнно напишу Терентьевымъ, что орелъ хотѣлъ шляпку съ тебя сорвать, но я убилъ его зонтикомъ,-- стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ и, допивъ пиво, крикнулъ прислуживавшей женщинѣ, показывая на пустой стаканъ: -- Гарсонъ! Мамзель! Анкоръ!
  

XL.

  
   Удаляясь изъ пивной, супруги опустили написанныя въ Россію открытыя письма въ почтовый ящикъ, находившійся тутъ-же, въ первомъ этажѣ Эйфелевой башни, и Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:
   -- Ну, теперь во второй этажъ башни. Собирайся, Глафира Семеновна. Вонъ билетная касса.
   Опять покупка билетовъ на подъемную машину. Опять хвостъ. Наконецъ добрались до каретки подъемной машины. На этотъ разъ каретка была меньше. Глафира Семеновна ужъ безъ робости вошла въ нее. Свистокъ -- и подъемная машина начала поднимать карету. Опять свистокъ, и карета остановилась Супруги вышли изъ нея. Глафира Семеновна взглянула направо и налѣво -- передъ глазами только желѣзные переплеты башни, окрашенные въ рыжеватый красный цвѣтъ, а дальше -- воздухъ и ничего больше. Глафирѣ Семеновнѣ вдругъ сдѣлалось жутко. Она разставила ноги и остановилась схвативъ мужа за рукавъ.
   -- Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается,-- проговорила она.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ... Это одно головное воображеніе. Ну, подойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... ни за что на свѣтѣ! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго.... Да и что тутъ смотрѣть... Взобрались -- съ насъ и довольно. Теперь и спустимся внизъ...
   -- Какъ внизъ? Еще два этажа.
   -- Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.
   -- Глаша! Да какъ-же это? Добраться до второго этажа и вдругъ...
   -- Слишкомъ достаточно. Вѣдь что на второмъ, то и на третьемъ этажѣ, то и на четвертомъ, только развѣ что немножко повыше. И тутъ вокругъ небеса -- и ничего больше, и тамъ вокругъ небеса -- и ничего больше.
   -- Да, можетъ быть, тамъ облака...
   -- Ты вѣдь облака видѣлъ на первомъ этажѣ и даже писалъ объ нихъ знакомымъ, такъ чего-жъ тебѣ?.. У тебя ужъ на первомъ этажѣ облака о башню задѣвали.
   -- Да вѣдь это я такъ только. Ну, какъ-же не взобраться на самую вершину! Вдругъ кто-нибудь спроситъ...
   -- Разсказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты ужъ и разсказалъ въ письмѣ къ Скалкинымъ, что мы сидимъ на самой вершинѣ около флага и пьемъ шампанское. Ну, смотри здѣсь во второмъ этажѣ, все что тебѣ надо, и давай спускаться внизъ.
   Они подходили къ столику, гдѣ продавались медали съ изображеніемъ башни.
   -- Давай хоть пару медалей купимъ. Все-таки на манеръ башенныхъ паспортовъ будетъ, что, дескать, были на башнѣ,-- сказалъ Николай Ивановичъ и купилъ двѣ медали.
   У другого столика купили они также пару моделей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, гдѣ стоявшій около телескопа французъ въ кэпи зазывалъ публику посмотрѣть на небо, выкрикивая названіе планетъ и соввѣздій, которыя можно видѣть въ телескопъ. Уплативъ полфранка, Николай Ивановичъ взглянулъ въ трубу и воскликнулъ:
   -- Глаша! Да тутъ среди бѣлаго дня звѣзды видно -- вотъ мы на какой высотѣ. Ахъ, непремѣнно нужно будетъ про это написать кому-нибудь въ Петербургъ.
   Заглянула въ телескопъ и Глафира Семеновна и пробормотала:
   -- Ничего особеннаго. Звѣзды какъ звѣзды.
   -- Да вѣдь днемъ, понимаешь-ли ты, днемъ!
   -- Стекло такъ устроено -- вотъ и все.
   -- Воображаю я, что на четвертомъ этажѣ! Оттуда въ такую трубку навѣрно Лиговку увидать можно и нашъ домъ около Глазова моста. А ну-ка, мусье, наставь на Петербургъ. Глаша, скажи ему, чтобъ онъ на Петербургъ трубку наставилъ.
   -- Вуаръ Петербургъ онъ пе?-- спросила француза Глафира Семеновна.
   Тотъ отрицательно покачалъ головой и проговорилъ:
   -- Oh, non, madame, c'est une autre chose.
   -- Нельзя. Говоритъ, что нельзя...-- отвѣтила Глафира Семеновна.
   -- Вретъ. Де франкъ, мусье. Наставь...-- протянулъ Николай Ивановичъ французу деньги.
   Французъ не бралъ денегъ.
   -- Ну труа франкъ. Не хочешь и труа франкъ? Тогда зажрался, значитъ.
   -- Давай скорѣй внизъ спускаться, Николай Иванычъ,-- сказала Глафира Семеновна мужу.-- спустимся внизъ и будемъ искать какой-нибудь ресторанъ, чтобы позавтракать. Я страшно ѣсть хочу. Пиво-то пили, а ѣсть-то ничего не ѣли.
   -- Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вершину?
   -- Нѣтъ, нѣтъ!
   Шагъ за шагомъ добрались супруги среди толпы спускной машины, которая уже сразу спускала съ второго этажа внизъ, и стали въ хвостъ, дабы ждать своей очереди. Здѣсь Николай Ивановичъ опять увидалъ столикъ съ продающимися почтовыми карточками, не утерпѣлъ, купилъ еще одну карточку и тотчасъ-же написалъ въ Петербургъ самое хвастливое письмо одному изъ своихъ знакомыхъ -- Терентьеву. Онъ писалъ:
   "Сидя на вершинѣ Эйфелевой башни, пьемъ за ваше здоровіе. Вокругъ насъ летаютъ орлы и дикіе коршуны и стараются заклевать насъ. Вѣтеръ реветъ и качаетъ башню изъ стороны въ сторону. Сейчасъ одинъ орелъ вцѣпился въ шляпку Глафиры Семеновны и хотѣлъ сорвать, но я убилъ его зонтикомъ. Находимся на такой ужасной высотѣ, что даже днемъ звѣзды на небѣ видны, хотя теперь солнце. Каждая маленькая звѣзда кажется здѣсь аршина въ три величины, а луна такъ больше Гостинаго двора и на ней видны люди и разные звѣри. Спускаемся внизъ, потому что ужъ больше невтерпежъ сидѣть. Прощайте. Будьте здоровы".
   Письмо это Николай Ивановичъ не прочелъ женѣ и сразу опустилъ его въ почтовый ящикъ.
   Черезъ четверть часа супруги сидѣли въ каретѣ спускной машины и катились по отвѣснымъ рельсамъ внизъ.
   -- Вотъ спускаться, такъ совсѣмъ не страшно,-- говорила Глафира Семеновна. -- Точь-въ-точь съ ледяныхъ горъ на Крестовскомъ катишься.
   -- Ахъ, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! -- вздыхалъ Николай Ивановичъ.
   -- Ничего не значитъ. Дома въ Петербургѣ всѣмъ будемъ разсказывать, что около самаго флага сидѣли,-- отвѣчала супруга.
  

XLI.

  
   Позавтракать супругамъ удалось на этотъ разъ довольно плотно. Они нашли на выставкѣ ресторанъ, гдѣ на зеркальныхъ стеклахъ было написано золотыми буквами "déjeuner 4 frc"...
   Глафира Семеновна прочитала надпись и тотчасъ-же сообщила мужу:
   -- Вотъ завтракъ за четыре франка.
   -- Четыре четвертака по 38 копѣекъ... Вѣдь это, матушка, по курсу-то рубль и пятьдесятъ двѣ...-- разсчитывалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ: -- Ну, да зайдемъ.
   Они зашли. Поданы были: редиска съ масломъ, рыба подъ бѣлымъ соусомъ, телячья головка съ черносливомъ, зеленый горошекъ, пулярдка съ салатомъ роменъ, виноградъ съ грушами, сыръ и кофе. Ко всему этому было прибавлено два маленькихъ графинчика краснаго вина. Надъ рыбой Глафира Семеновна нѣсколько призадумалась: ѣсть-ли ее али нѣтъ. "А вдругъ вмѣсто рыбы-то лягушка?" -- мелькнуло у ней въ головѣ. Она расковыряла рыбу вилкой, осмотрѣла ее со всѣхъ сторонъ и, послѣ тщательнаго изслѣдованія, не найдя ножекъ, стала кушать. Такой-же осмотръ былъ произведенъ и надъ телячьей головкой.
   -- Я знаю, что эта телячья головка, потому въ картѣ написано "тетъ де во", но вѣдь вмѣсто головки-то можно Богъ знаетъ что подсунуть, говорила Глафира Семеновна мужу.
   -- Очень просто,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Былъ у насъ разъ обѣдъ парадный въ Петербургѣ. Славянскихъ братьевъ какъ-то мы кормили во французскомъ ресторанѣ. Подали супъ. Вижу, въ супѣ плаваетъ кусочекъ студня или телячьей головки и съѣлъ. Ничего, вкусно, только перчило очень. А рядомъ со мной сидѣлъ Иванъ Иванычъ Анчевскій. На ѣду онъ первая пройдоха. Только для того и по Европѣ ѣздилъ, чтобы разныя разности жрать. Крокодиловъ маринованныхъ ѣдалъ, не только что лягушекъ; супъ изъ змѣиныхъ яицъ трескалъ.
   -- Не говори, не говори! -- замахала Глафира Семеновна и сморщилась.
   -- Да вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. Ну, такъ вотъ Иванъ Иванычъ увидалъ, что я кусокъ изъ супа съѣлъ, да и говоритъ: "Понравилась-ли вамъ черепаха? Не правда-ли, какая прелесть!" Я такъ и ротъ разинулъ. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацію поддержать. "Ничего, говорю, аппетитно". А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.
   -- Въ такомъ разѣ лучше не ѣсть головки,-- отвѣчала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя тарелку.
   Николай Ивановичъ ѣлъ и говорилъ:
   -- Головка, положительно телячья головка. Вотъ у меня даже кусокъ уха попался.
   -- Да вѣдь ухо-то и y черепахи есть.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Черепаха безъ ушей. У насъ въ рыночномъ трактирѣ стеклянный садокъ для рыбы есть -- и горка изъ камней по срединѣ, a на горкѣ черепаха въ камняхъ живетъ, такъ та совсѣмъ безъ ушей, -- разсказывалъ женѣ Николай Ивановичъ и прибавилъ: -- Этотъ Иванъ Иванычъ Анчевскій, Глаша, удивительный человѣкъ. Онъ изъ моряковъ, въ кругосвѣтномъ плаваніи былъ a чего, чего только ни ѣлъ! Тюленью печенку ѣлъ, китовые мозги, слоновую ногу.
   -- Брось, тебѣ говорятъ. Противно.
   Горошекъ и пулярдку съ салатомъ Глафира Семеновна уже ѣла безъ изслѣдованія.
   Когда завтракъ былъ конченъ, Николай Ивановичъ сказалъ, разсчитываясь:
   -- Дорого взяли, да за то ужъ хоть по-московски сытно накормили -- и за то спасибо.
   Они вышли изъ ресторана. Мимо нихъ шли катальщики креселъ въ сѣрыхъ нанковыхъ блузахъ и въ синихъ кэпи съ краснымъ кантомъ, везя предъ собой кресла.
   -- Не хочешь-ли на французѣ покататься?-- предложилъ женѣ Николай Ивановичъ, кивая на кресло.
   -- Дѣйствительно было-бы хорошо, потому я страсть какъ устала, но ужъ очень стыдно,-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Вдругъ человѣкъ на человѣкѣ...
   -- Ты дама, a ве человѣкъ. Мужчинѣ это точно, что стыдно. Эй, ломъ! -- крикнулъ Николай Инановичъ катальщику.-- Или какъ тебя? Гарсонъ! Нѣтъ, не гарсонъ. Какъ катальщикъ-то, Глаша, по-французски?
   -- Да развѣ можно всѣ французскія слова знать! Вѣдь я не француженка. Помани его -- онъ и остановится.
   -- Эй, эй! Лошадь на двухъ ногахъ! Шеваль! -- махалъ зонтикомъ Николай Ивановичъ.
   Катальщикъ направилъ къ нему свое кресло.
   -- На шеваль-то откликнулся. Вѣрно, ихъ здѣсь шевалью зовутъ,-- улыбнулся Николай Ивановичъ и, указавъ на Глафиру Семеновну, прибавилъ:-- Пуръ ли дамъ. Комбьянъ?
   -- Oh, monsieur, je sais, que madame sera aimable...-- отвѣчалъ катальщикъ.
   -- Сколько? Глаша! Сколько онъ сказалъ?
   -- Да онъ ничего не сказалъ.
   -- Не торговавшись все-таки нельзя. Богъ знаетъ, сколько слупитъ. Ну, на энъ франкъ мадамѣ покататься? Согласенъ? Энъ франкъ...-- показывалъ Николай Ивановичъ катальщику одинъ палецъ.
   -- Oui, oui, monsieur... je comprends... Prenez place, madame, s'il vous plait.
   Глафира Семеновна сѣла въ катальное кресло. Катальщикъ всталъ сзади кресла и спрашивая куда ѣхать.
   -- Куда, Николай Иванычъ? -- обратилась она къ мужу.
   -- Почемъ-же я-то знаю! Куда глаза глядятъ, туда пускай и ѣдетъ.
   -- Прямо, прямо. Ту друа...-- скомандовала Глафира Семеновна.
   Катальщивъ покатилъ кресло. Николай Иваноичъ шелъ рядомъ я говорилъ женѣ:
   -- Пріѣдешь въ Петербургъ, такъ по крайности будетъ чѣмъ похвастать: на французѣ ѣздила. Вотъ и этимъ французомъ-то своей теткѣ Парасковьѣ Кузьминишнѣ носъ и утри. Она тебѣ разсказывала, о когда въ Іерусалимъ Богу молиться ѣздила, къ ѣхала на ослахъ и на козлахъ, и на верблюдахъ. Вотъ ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: "Вы, молъ, тетенька, и на козлахъ, и на ослахъ, и верблюдахъ въ чужихъ краяхъ ѣздили, а я на французѣ". Это по-нашему -- рубль помирить и пять рублей въ гору.
   -- Да куда-же, Николай Иванычъ, ѣхать-то?-- спрашивала мужа Глафира Семеновна.
   -- Спроси у катальщика, что здѣсь есть особенно замѣчательнаго.
   Глафира Семеновна подумала, сложила въ головѣ французскую фразу и спросила своего катальщика:
   -- Экуте... Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при...
   -- Oh, oui, madame. Les sauvages est-ее que v°us avez vu?
   -- Что онъ говоритъ, Глаша?
   -- Дикихъ людей предлагаетъ посмотрѣть.
   -- Дикихъ? отлично. Пусть везетъ къ дикимъ. Вези, вези.
   -- Ну навонъ па вю ле соважъ... Алле... Се бьенъ ле соважъ.
   -- Oui, madame. Vous verrez quelque chose d'admirable... Ils mangent, ils dansent, ils chantent, ils travaillent,-- говорилъ катальщикъ и покатилъ кресло по направленію къ берегу Сены.
  

XLII.

  
   Не доѣзжая до берега Сены, катальщикъ вдругъ воскликнулъ надъ кресломъ Глафиры Семеновны:
   -- L'isba russe! Madame, est-ce que vous avez vu l'isba russe?
   -- Батюшки! въ самомъ дѣлѣ, русская изба,-- проговорила Глафира Семеновна. -- Николай Иванычъ, видишь русскую избу? Надо зайти.
   -- Еще-бы... Здѣсь навѣрное и наши русопяты есть. Мусье, держи направо къ избѣ.
   -- А друатъ, а друатъ...-- командовала Глафира Семеновна.
   Катальщикъ подкатилъ кресло къ маленькому деревянному зданію съ ажурными украшеніями, изображающему изъ себя что-то въ родѣ избы. Около зданія была даже скворечница на шестѣ. Глафира Семеновна быстро соскочила съ кресла и направилась въ дверь. Проскользнулъ за ней и Николай Ивановичъ. Тотчасъ противъ двери стоялъ прилавокъ и за нимъ помѣщались двѣ дѣвушки въ платьяхъ, напоминающихъ сарафаны, съ заплетенными косами, въ повязкахъ въ родѣ кокошниковъ, съ пестрыми бусами на шеяхъ. Дѣвушки продавали точеныя изъ дерева игрушки, изображающія лошадокъ, козловъ, мужиковъ, медвѣдей. На прилавкѣ лежали также монастырскія четки съ крестиками, деревянныя ложки съ благословляющей рукой на концѣ черенка. За прилавкомъ на полкѣ виднѣлся тульскій самоваръ, очень плохой ларецъ съ фольговыми украшеніями, обитый по краямъ жестью, и нѣсколько красныхъ лукошекъ новгородской работы. Надъ полкой было повѣшено полотенце съ вышитыми красной бумагой пѣтухами на концахъ, а въ углу помѣщался образъ темнаго письма съ серебрянымъ вѣнчикомъ, вставленный въ кіоту.
   -- Ну, вотъ, наконецъ-то и наши православные! сейчасъ потолкуемъ по-русски послѣ долгаго говѣнья, -- заговорилъ Николай Ивановичъ, подходя къ одной изъ дѣвушекъ въ сарафанѣ. -- Здорово, Землячка. Питерская, что-ли, или изъ Москвы?-- спросилъ онъ.
   Дѣвушка посмотрѣла на него упорнымъ взглядомъ, покачала головой и отвѣчала:
   -- Je ne comprends pas, monsieur...
   -- Какъ?! Русская дѣвица и по-русски не говоритъ!
   Дѣвушка смотрѣла и улыбалась.
   -- Да неужто въ самомъ дѣлѣ не говорите или притворяетесь? Притворяетесь, притворяетесь, продолжалъ Николай Ивановичъ.
   -- Переодѣтая француженка -- вотъ и все. Теперь я даже по физіомордіи вижу, что француженка,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- Ахъ, шутъ ихъ возьми! избу русскую выстроили, а не могли русскихъ дѣвокъ привезти! Да неужто-же, мамзель, вы такъ-таки ни одного слова по-русски?
   -- На зюнь сель мо ля рюссъ? -- перевела дѣвушкѣ Глафира Семеновна.
   -- Samowar... Kabak... Kosuchka... Tchai... Vodka... Lubli stalovatza...-- послышалось въ отвѣтъ.
   -- Довольно, довольно...-- замахалъ руками Николай Ивановичъ.
   -- Achetez quelque chose, monsieur!.. Vous aurez le souvenir d'isba russe... -- предлагала дѣвушка игрушки.
   -- Брысь! И говорить съ тобой не желаю послѣ этого.
   Николай Ивановичъ подошелъ къ другой дѣвушкѣ въ сарафанѣ.
   -- Тоже франсе? Или, можетъ статься, на грѣхъ еще, нѣмка?-- задалъ онъ вопросъ.
   -- Nous ne sommes des russes, monsieur. Nous sommes de Paris...
   -- Тьфу ты пропасть!
   -- Voilа le russe... Voilа qui parle russe... {Вотъ русскій. Вотъ, кто говоритъ по-русски.} -- указала дѣвушка на токарный станокъ, за которымъ сидѣлъ молодой парень въ красной кашемировой рубахѣ и лакированныхъ сапогахъ съ наборомъ и что-то мастерилъ.
   Парень улыбался. Николай Ивановичъ подошелъ къ нему.
   -- Русскій, землякъ?
   -- Точно такъ-съ,-- отвѣчалъ тотъ по-русски.-- Изъ Сергіевскаго посада, изъ-подъ Москвы.
   -- Руку! Глаша! Русскій... Нашъ русопятъ. Протягивай ему руку... Не слыхали вѣдь мы еще въ Парижѣ русскаго-то языка... И ругаться умѣешь?
   -- Еще-бы...-- опять улыбнулся парень.
   -- Николай Иванычъ...-- остановила мужа Глафира Семеновна.
   -- Что Николай Иванычъ! Вѣдь я не заставляю ругаться, а только спрашиваю -- умѣетъ-ли, потому откровенно говоря, послѣ этихъ дѣвокъ, мнѣ и насчетъ его-то сумнительно, чтобъ онъ русскій былъ
   -- Русскій, русскій, господинъ.
   -- Отчего-же вы русскихъ-то бабъ или дѣвокъ не захватили?
   -- Да вѣдь возня съ ними. Тутъ въ русскомъ отдѣлѣ была привезена одна -- ну, сбѣжала.
   -- Куда? съ кѣмъ?
   -- Да тоже съ русскимъ. Купецъ, говорятъ, какой-то. На Тирольскія горы повезъ, что-ли. Самъ поѣхалъ печенку лѣчить, и она съ нимъ. Въ началѣ лѣта это еще было.
   -- Нравится-ли Парижъ-то?
   -- Пища плоха, господинъ. Щей нѣтъ, а супы ихніе жидкіе до смерти надоѣли. Водочки нѣтъ.
   -- Да, братъ, насчетъ водки срамъ. Я самъ затосковалъ. Венъ ружъ пьешь, что-ли?
   -- Потребляемъ малость. Ну, коньякъ есть. А только это не та музыка.
   -- Пойдемъ, выпьемъ коньяку, землякъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ...-- запротестовала Глафира Семеновна, -- какая тутъ выпивка! Пойдемъ дикихъ смотрѣть. Вѣдь мы на дикихъ отправились смотрѣть.
   -- Да нельзя-же, Глаша, съ землякомъ не выпить! Вѣдь настоящій русскій человѣкъ.
   -- Въ другой разъ выпьешь. Вѣдь еще не завтра изъ Парижа уѣзжаемъ. Пойдемъ, Николай Иванычъ.
   -- Да вѣдь мы только по одной собачкѣ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Прошлый разъ ужъ мнѢ надоѣло съ тобой съ пьянымъ-то возиться.
   -- Э-эхъ! -- крякнулъ Николай Ивановичъ. -- Правду ты, землякъ, говоришь, что съ бабами здѣсь возня. Ну, до свиданія. Мы еще зайдемъ.
   -- Счастливо оставаться, ваша милость.
   Николай Ивановичъ протянулъ руку парню и, переругиваясь съ женой, вышелъ изъ избы. Катальщикъ повезъ Глафиру Семеновну дальше.
   -- Voyons, madame et monsieur... Je vous montrerai quelque chose, que vous ne verrez nulle-part... C'est le chemin de fer glissant...-- сказалъ каталыцикъ и минутъ черезъ пять остановился около желѣзнодорожныхъ рельсовъ.-- C'est ravissant...-- расхваливалъ онъ.--Vous verrez tout de suite...
   -- Что онъ бормочетъ, Глаша?-- спросилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Желѣзная дорога какая-то особенная.
   -- Sans locomotive, madame.
   -- Безъ локомотива, говоритъ.
   Въ это время раздался звукъ пароваго рожка, и поѣздъ, состоящій изъ нѣсколькихъ маленькихъ открытыхъ вагоновъ, дѣйствительно безъ локомотива, покатился по рельсамъ, изъ которыхъ летѣли водяныя брызги.
   -- Откуда-же вода-то?-- дивился Николай Ивановичъ.-- Батюшки! Да вагоны-то безъ колесъ. Безъ колесъ и есть. На утюгахъ какихъ-то ѣдутъ. Глаша! смотри, на чугунныхъ утюгахъ... Вотъ такъ штука!
   -- Чего ты кричишь-то...-- остановила его Глафира Семеновна. -- Поѣздъ какъ поѣздъ. И я не понимаю, что тутъ замѣчательнаго!..
   -- Какъ что замѣчательнаго! Послѣднее приспособленіе. Вѣдь этотъ поѣздъ-то, знаешь-ли, для чего? Надо полагать, что для пьяныхъ. Утюги... поѣздъ на утюгахъ, какъ на полозьяхъ идетъ. Тутъ сколько угодно пьяный вались изъ вагоновъ, ни за что подъ колеса не попадешь. Для несчастныхъ случаевъ. Вѣдь утюгъ-то вплотную по рельсамъ двигается и ужъ подъ него ни за что... Навѣрное для пьяныхъ... Спроси у катальщика-то по-французски -- для пьяныхъ это?
   -- Ну, вотъ... Стану я про всякую глупость спрашивать!-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Да какъ по-французски-то пьяные? Я самъ-бы спросилъ.
   -- Алле, катальшикъ... Алле... Ce тассе... Апрезанъ ле соважъ...
   -- Не знаешь, какъ по-францувскн пьяные -- отъ того и не хочешь спросить. Въ пансіонѣ училась, a не знаешь, какъ пьяные по-французски! Образованность тоже! -- поддразнивалъ жену Николай Ивановичъ.
   Катальщикъ продолжалъ катить кресло съ Глафирой Семеновной.
  

XLIII.

  
   Запахло, по выраженію Гейне, запахомъ, неимѣющимъ ничего общаго съ одеколономъ. Катальщикъ подкатилъ кресло къ каменнымъ мазанкамъ съ плоскими крышами сѣверо-африканскихъ народовъ, которыхъ онъ и называлъ "дикими" (sauvages). Николай Ивановичъ шелъ рядомъ съ кресломъ Глафиры Семеновны. Виднѣлись каменные низенькіе заборы, примыкающіе къ мазанкамъ и составляющіе дворы. Мелькали смуглолицые мужчины изъ аравійскихъ племенъ, прикрытые грязными бѣлыми лохмотьями, босые, съ голыми ногами до колѣнъ, въ тюрбанахъ, но часто обнаженные сверху до пояса, чернобородые, черноглазые, съ бѣлыми широкими зубами. Нѣкоторые изъ нихъ торговали подъ плотными навѣсами, прикрѣпленными къ заборамъ, засахаренными фруктами, нанизанными на соломинки, винными ягодами, миндалемъ, орѣхами и какими-то вышитыми цвѣтными тряпками, выкрикивая на плохомъ французскомъ языкѣ: "Де конфитюръ, мадамъ! A бонъ марше, a бонъ марше!" Выкрикивая названіе товаровъ, они переругивались на своемъ гортанномъ нарѣчіи другъ съ другомъ, скаля зубы и показывая кулаки, для привлеченія покупателей звонко хлопали себя по бедрамъ, свистѣли и даже пѣли пѣтухомъ.
   -- Les sauvages... -- отрекомендовалъ катальщикъ.
   -- Дикіе... -- перевела Глафира Семеновна, вылѣзая изъ кресла. -- Надо посмотрѣть. Пойдемъ, Николай Иванычъ, разсчитызайся съ французомъ и пойдемъ.
   Николай Ивановичъ расплатился съ катальшикомъ, и они отправились къ самымъ мазанкамъ. Около мазанокъ были сыро, грязно, мѣстами даже стояли лужи помоевъ, валялись объѣдки, орѣховая скорлупа, кожура плодовъ, кости.
   -- Полубѣлаго copтa эти дикіе-то, a не настоящіе,-- сказалъ Николай Ивановичъ. -- Настоящій дикій человѣкъ -- черный.
   Маленькій арабченокъ, голоногій и только съ головы до раздвоенія туловища прикрытый бѣлой рваной тряпицей, тотчасъ-же схватилъ Глафирѵ Семеновну за полу ватерпруфа и заговорилъ что-то на гортанномъ нарѣчіи, таща къ мазанкѣ.
   -- Dix centimes, madame, dix centimes...-- выдавалась въ его рѣчи французская фраза.
   Николай Ивановичъ крикнулъ ему "брысъ" и замахнулся на него зонтикомъ, по онъ не отставалъ, скалилъ зубы и сверкалъ черными, какъ уголь, глазенками.
   -- Да куда ты меня тащишь-то? -- улыбнулась Глафира Семеновна.
   -- Dix centimes, et vous verrez noire maison...-- повторялъ арабченокъ.
   -- Домъ свой показать хочетъ. Не страшно, Николай Иванычъ, къ нимъ идти-то?
   -- Ничего, я думаю. Въ случаѣ чего -- вонъ городовой стоитъ.
   Повинуясь арабченку, подошли къ мазанкѣ и вошли въ переулокъ еще больше грязный. Подведя къ низенькой двери, ведущей въ мазанку и завѣшаной грязнымъ ковромъ, арабченокъ вдругъ остановился около нея и загородилъ входъ
   -- Dix centimes...-- строго сказалъ онъ, протягивая руку.
   -- Дай ему, Николай Иванычъ, мѣдяшку. Десять сантимовъ проситъ. Тамъ y тебя мѣдяки въ карманѣ есть...-- сказала Глафира Семеновна мужу.
   -- На, возьми, чортъ съ тобой...
   Николай Ивановичъ протянулъ арабченку десятисантимовую мѣдную монету. Арабченокъ приподнялъ коверъ и пропустилъ въ дверь Глафиру Семеновну, но передъ Николаемъ Ивановичемъ тотчасъ-же опять загородилъ входъ.
   -- Dix centimes, monsieur... -- заговори.ть онъ опять.
   -- Да вѣдь ужъ далъ я тебѣ, чертенку, трешницу.
   -- Dix centimes pour madame, dix centimes pour Monsieur...
   -- Николай Иванычъ, что-же ты? Гдѣ ты? Я боюсь одна! -- посльшалось изъ мазанки.
   -- Сейчасъ, сейчасъ... Да пусти-же, чортова кукла! -- оттолкнулъ онъ арабченка и ворвался въ дверь за женой.
   Арабченокъ завизжалъ, вскочилъ въ мазанку и повисъ на рукѣ у Николая Ивановича, крича:
   -- Dix centimes, dix centimes...
   -- Вотъ неотвязчивый-то... Да погоди, дай посмотрѣть. Потомъ дамъ, можетъ быть и больше.
   -- Dix centimes, dix centimes...-- не унимался арабченокъ и даже впился Николаю Ивановичу въ руку зубами.
   -- Кусаться? Ахъ, ты, чортъ проклятый! На подавись.
   Получивъ еще монету, арабченокъ успокоился, подбросилъ ее на рукѣ и вмѣстѣ съ другой монетой тотчасъ опустилъ въ мѣшокъ, сдѣланный изъ наголенки женскаго полосатаго чулка, висящій у стѣны у входа. Мѣшокъ былъ уже на половину набитъ мѣдяками.
   -- Каково! Кусаться вздумалъ, пострѣленокъ... -- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.
   -- Да вѣдь съ ними надо осторожно. Они дикіе..-- отвѣчала та.-- A только къ чему онъ насъ притащилъ сюда? Здѣсь и смотрѣть-то нечего.
   Смотрѣть было дѣйствительно нечего! Сидѣла на циновкѣ грязная смуглая пожилая женщина въ бѣломъ покрывалѣ на головѣ, съ голыми ногами, съ голой отвисшей грудью и, прижавъ къ груди голаго ребенка, кормила его. Далѣе помѣщалась, поджавъ подъ себя ноги, передъ ткацкимъ станкомъ молоденькая дѣвушка въ бусахъ на шеѣ и ткала коверъ. Въ углу храпѣлъ, лежа внизъ лицомъ, на циновкѣ арабъ, но отъ него виднѣлись только голыя ноги съ неимовѣрно грязными пятками. Въ мазанкѣ царствовалъ полумракъ, ибо маленькое грязное окошко освѣщало плохо, воздухъ былъ спертъ, пахло дѣтскимя пеленками, пригорѣлымъ саломъ.
   -- Тьфу, мерзость! Пойдемъ назадъ...-- проговорилъ женѣ Николай Ивановичъ и вывелъ ее изъ мазанки въ переулокъ.
   Арабченокъ опять вертѣлся около нихъ.
   -- Dix centimes, monsieur... Dix centimes. Je vous montrerai quelque chose,-- кричалъ онъ, протягивая руку.
   -- Какъ и за выходъ платить надо? Ну, братъ, ужъ это дудки!-- возмутился Николай Ивановичъ.-- Городовой! Гдѣ городовой!
   -- Онъ еще показать что-то хочетъ. Пусть возьметъ мѣдячокъ. Вѣдь бѣдный... Нищій...-- сказала Глафира Семеновна и, взявъ y мужа монету, передала арабченву.
   Получивъ деньги, арабченокъ въ мгновеніе ока сбросилъ съ себя тряпки, коими былъ прикрытъ съ головы, очутился весь голый и сталъ кувыркаться на грязной землѣ. Глафира Семеновна плюнула и потащила мужа изъ переулка.
  

XLIV.

  
   Супруги шли дальше. Арабы въ бѣлыхъ одеждахъ попадались все чаще и чаще. Были и цвѣтные балахоны. Мелькали голубыя длинныя рубахи на манеръ женскихъ. Изъ верхнихъ разрѣзовъ этихъ рубахъ выглядывали смуглыя чернобородыя лица въ бѣлыхъ тюрбанахъ; внизу торчали грязныя ступни голыхъ ногъ; нѣкоторые изъ арабовъ сидѣли около мазанокъ, поджавъ подъ себя ноги, и важно покуривали трубки въ длинныхъ чубукахъ; нѣкоторые стояли около осѣдланныхъ ословъ, бормотали что-то на непонятномъ языкѣ, сверкая черными, какъ уголь, глазам. Указывая на ословъ, хлопали по сѣдламъ, очевидно, предлагая публикѣ садиться. Одинъ даже вдругъ схватилъ Глафиру Семеновну за руку и потащилъ къ ослу.
   -- Ай! ай! Николай Иванычъ! Что это онъ такое дѣлаетъ! -- взвизгнула она, вырываясь отъ весело скалящаго на нее зубы голубого балахона.
   Николай Ивановичъ замахнулся на него зонтнкомъ.
   -- Я тебѣ покажу, черномазая образина, какъ дамъ за руки хватать! -- возмущался онъ.-- Гдѣ городовой? Мосье городовой! Иси... Вене зиси...-- поманилъ онъ стоявшаго на посту полицейскаго и, когда тотъ подошелъ, началъ ему жаловаться: -- Вотъ этотъ мерзавецъ... Какъ мерзавецъ, Глаша, по-французски?
   -- Да не надо, не надо... Ну, что скандалъ начинать! Оставь...
   -- Нѣтъ, зачѣмъ-же. . Надо проучить. Пусть этого скота въ часть подъ шары возьмутъ.
   -- Здѣсь и частей то съ шарами нѣтъ. Я ни одной каланчи не видала.
   -- Все равно, есть какая-нибудь кутузка. Вотъ этотъ голубой мерзавецъ, мосье городовой, схватилъ ма фамъ за мянъ и даже за грудъ. Глаша! переведи-же ему,..
   -- Не требуется. Пойдемъ. Ну, что за радость публику собирать! Смотри, народъ останавливается.
   -- Пускай собирается. Не оставлю я такъ. Сэтъ мерзавецъ бле... Ахъ, какое несчастіе, что я ни одного ругательнаго слова не знаю по-французски!-- воскликнулъ Николай Ивановичъ н все-такп продолжалъ, обращаясь къ городовому:-- Сетъ кошонъ бле хвате ма фамъ за мянъ и за это мѣсто. Вуаля -- сетъ...-- показалг онъ на грудь.-- Прене его въ полисъ, прене... Ce безобразіе вѣдь..
   -- Николай Иванычъ, я ухожу... Довольно.
   -- Погоди. Ce ма фамъ и иль хвате. Нешто это можно?
   Полицейскій приблизился къ Глафирѣ Семеновнѣ.
   -- Qu'est-ce qu'il a fait, madame?-- спросилъ онъ.
   -- Рьянъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна и пошла по аллеѣ.
   Николаю Ивановичу ничего не оставалось, какъ тоже идти за супругой.
   -- Удивляюсь,-- бормоталъ онъ.-- Умѣть говорить по-французски и не пожаловаться на мерзавца, значитъ, ты рада, что онъ тебя схватилъ, и только изъ притворства вскрикнула.
   -- Ну, да, рада... Не желаю я дѣлать скандала и обращать на себя вниманіе. Отбилась и слава Богу.
   Николай Ивановичъ мало-по-малу утихъ, но проходя съ женой мимо арабовъ, держалъ уже наготовѣ зонтикъ. Мазанки уже чередовались съ двухъэтажными домами съ плоскими крышами. Виднѣлась какая-то башня. Начиналась Каирская улица, выстроенная на выставкѣ. Попался второй балахонникъ съ осломъ, третій. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна посторонились отъ нихъ. Далѣе показался англичанинъ въ клѣтчатомъ пальто съ нѣсколькими пелеринками и въ бѣломъ картузѣ съ козырьками на лбу и на затылкѣ, ѣдущій на ослѣ. Балахонникъ бѣжалъ впереди осла, держа его за уздцы. За англичаниномъ проскакала на такомъ-же ослѣ англичанка въ синемъ платьѣ и въ шляпкѣ съ зеленымъ газовымъ вуалемъ.
   -- Да эти балахонники-то на манеръ извозчиковъ. Ослы-то у нихъ для катанья отдаются,-- сказала Глафира Семеновна.-- Ну, такъ чего-же отъ извозчика и ждать! И у насъ иногда извозчики за руки хватаютъ народъ.
   -- Фу, ты пропасть! Извозчикъ и есть. А я думалъ, что какая нибудь арабская конница, на манеръ нашихъ гусаровъ или улановъ. Смотри-ка, Глаша, и многіе ѣздятъ на ослахъ-то. Даже и дамы. Вонъ какая-то толстенькая барынька съ большимъ животомъ ѣдетъ. Смотри-ка, смотри-ка. Да тутъ и верблюды есть. Вонъ верблюдъ лежитъ. Стало быть, и на верблюдахъ можно покататься.
   -- Ну, вотъ. То все ругалъ балахонниковъ, а теперь ужъ кататься!
   -- Нѣтъ, я къ слову только. А впрочемъ, ежели бы ты поѣхала, то и я-бы вмѣстѣ съ тобой покатался на ослѣ.
   -- Выдумай еще что-нибудь?
   -- Да отчего же? Люди катаются-же. Были на выставкѣ, такъ ужъ надо все переиспытать. На человѣкѣ сейчасъ ѣздила, a теперь на ослѣ.
   -- Не говори глупостей.
   -- Какія-же тутъ глупости! На верблюдѣ я ѣхать не предлагаю, на верблюдѣ страшно, потому звѣрь большой, a оселъ -- маленькій звѣрь.
   Налѣво на одноэтажномъ домѣ съ плоской крышей высилась надпись, гласящая по-французски, что это кафе-ресторанъ. На крышѣ дома виднѣлись мужчины и дамы, сидѣвшіе за столиками и что-то пившіе. Около столиковъ бродили арабы въ бѣлыхъ чадмахъ, бѣлыхъ шальварахъ и красныхъ курткахъ.
   -- Смотри-ка, куда публика-то забралась! На крышѣ сидитъ,-- указалъ Глафирѣ Семеновнѣ Николай Ивановичъ.-- Это арабскій ресторанъ. Зайдемъ выпить кофейку.
   -- Напиться хочешь? Опять съ коньякомъ? Понимаю.
   -- Ну, вотъ... Въ арабскомъ-то кафе-ресторанѣ. Да тутъ, я думаю, и коньяку-то нѣтъ. Вѣдь арабы, магометанскаго закона. Имъ вино запрещено.
   -- Нашимъ татарамъ тоже запрещено вино, однако они въ Петербургѣ въ татарскомъ ресторанѣ въ лучшемъ видѣ его держатъ. Въ татарскомъ-то ресторанѣ y насъ самое лютое пьянство и есть.
   -- Только кофейку, Глаша. Кофей здѣсь долженъ быть отличный, арабскій, самый лучшій Мокка. Ужъ ежели y арабовъ быть, да кофею ихняго не попробовать, такъ что-же это такое! Зайдемъ... Вонъ въ ресторанѣ и музыка играетъ.
   Изъ отворенной двери дома слышались какіе-то дикіе звуки флейты и бубна.
   -- Только кофей будешь пить? -- спросила Глафира Семеновна.
   -- Кофей, кофей. Да развѣ краснаго вина съ водой. Въ мусульманскомъ ресторанѣ буду и держать себя по-мусульмански,-- сказалъ Николай ТІвановичъ.
   -- Ну, пожалуй, зайдемъ.
   И супруги направились въ кафе-ресторанъ.
  

XLV.

  
   Кафе-ресторанъ, въ который зашли супруги, былъ въ то-же время и кафе-шантаномъ. Въ глубинѣ комнаты высилась маленькая эстрада съ декораціей, изображающей нѣсколько финиковыхъ пальмъ въ пустынѣ. У декораціи сидѣлъ, поджавъ подъ себя ноги, балахонникъ въ бѣлой чалмѣ и дудѣлъ въ длинную дудку какой-то заунывный мотивъ. Рядомъ съ нимъ помѣщался другой балахонникъ и аккомпанировалъ ему на бубнѣ ударяя въ бубенъ то пальцемъ, то кулакомъ, то локтемъ. Вскорѣ изъ-за кулисъ выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована въ бѣлыя широкія одежды. Даже подбородокъ и ротъ были завязаны. Изъ одеждъ выглядывала только верхняя часть лица съ черными глазами и такими-же бровями да ступни голыхъ ногъ. Танецъ ея заключался въ томъ, что она маленькими шажками переминалась на одномъ мѣстѣ и медленно перегибалась корпусомъ то на одинъ бокъ, то на другой, то, откинувъ голову назадъ, выпяливала впередъ животъ. При томъ, по мѣрѣ наклоненія корпуса, она страшно косила глазами въ ту сторону, въ которую наклонялась, или закатывала ихъ подъ лобъ такъ, что виднѣлись только одни бѣлки.
   -- Экъ ее кочевряжитъ! -- сказалъ Николай Ивановичъ, усаживаясь съ женой за одинъ изъ столиковъ противъ эстрады.
   Къ нимъ подбѣжалъ чернобородый арабъ въ бѣлой чалмѣ, бѣлой рубахѣ безъ пояса и бѣлыхъ шароварахъ, завязанныхъ около колѣнокъ голыхъ, смуглыхъ, волосатыхъ ногъ, въ туфляхъ, и поднесъ подносъ, на которомъ стояли два стакана воды и два блюдечка съ вареньемъ.
   -- Съ угощеніемъ ресторанъ-то,-- проговорилъ женѣ Николай Ивановичъ и, крикнувъ арабу, прибавилъ:-- Нѣтъ, братъ, мерси. Сладкаго не употребляемъ.
   -- Отчего-же? Ты хотѣлъ пить. Вотъ и напейся. Вода съ вареньемъ отлично,-- перебила его Глафира Семеновна.-- Доне, доне...-- обратилась она къ арабу и взяла съ подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья.-- Вотъ и пей...-- прибавила она мужу.
   -- Знаешь, Глаши, быть на парижской выставкѣ да зудить холодную воду съ вареньемъ -- ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ѣхать.
   Николай Ивановичъ покачалъ головой.
   -- Такъ чего-же ты хочешь? Самъ-же ты сказалъ, что ничего хмельнаго пить не будешь.
   -- Да ужъ чего-нибудь арабскаго, что-ли.
   -- Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.
   -- Зачѣмъ коньячищу! Навѣрное, у нихъ есть и арабское вино. Половой! Есть y васъ венъ арабъ.
   Арабъ смотрѣлъ на него удивленными глазами и не понималъ, что y него спрашиваютъ. Наконецъ, онъ пробормоталъ что-то на непонятномъ нарѣчіи, мѣшая къ разговору и французскія слова.
   -- Не понимаешь! Эхъ!-- вздохнулъ Николай Ивановичъ.-- Глаша, растолкуй ему.
   -- Зачѣмъ буду ему растолковывать про вино, ежели ты мнѣ обѣщался въ мусульманскомъ ресторанѣ и держать себя по мусульмански. Мусульмане вина не пьютъ. Пей воду съ вареньемъ.
   Николай Ивановичъ лизнулъ варенья и сдѣлалъ глотокъ воды. Арабъ на минуту исчезъ и вновь подходилъ съ двумя тарелочками, на которыхъ лежали засахаренные плоды. Подавъ это на подносѣ, онъ опять поклонился супругамъ.
   -- Да что это, онъ все сласти да сласти!-- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Дай хоть кофе, мосье половой, что-ли... Кофе! понимаешь?
   -- Уй, уй... Кафе апре...-- закивалъ головой арабъ.
   Глафира Семеновна взяла и блюдечки съ засахаренными плодами.
   -- Ты-бы спросила хоть, по чемъ. Вѣдь слупятъ потомъ,-- замѣтилъ мужъ и задалъ арабу вопросъ: -- Комбьянъ?
   -- Энъ франкъ.
   Арабъ показалъ одинъ палецъ въ поясненіе, исчезъ и появился въ третій разъ, поднося на блюдцахъ по свѣжей грушѣ, и опять поклонился.
   -- Зачѣмъ? Мы не требовали грушъ. Ты кофе-то намъ подавай. Кафе нуаръ. Несе вонъ, несе обратно и принесе кафе...-- махалъ руками Николай Ивановичъ.
   -- Ту... ту... Пуръ ту энъ франкъ...-- старался объяснить арабъ, показывая и на стаканы, и блюдца съ остатками варенья, и на расахаренные плоды, и на груши.
   -- За все угощеніе франкъ. Ѣшь,-- сказала мужу Глафира Семеновна.
   -- Стану я всякую сладкую дрянь ѣсть! Это бабья ѣда.
   Николай Ивановичъ отвернулся.
   Арабъ подходилъ въ четвертый разъ съ подносомъ и опять кланялся. На подносѣ на этотъ разъ стояли двѣ чашки чернаго кофе.
   -- Ну, наконецъ-то! -- И Николай Ивановичъ придвинулъ къ себѣ чашку, попробовалъ ложечкой и сказалъ:-- Да онъ гущу кофейную подалъ. На смѣхъ, что-ли! Смотри, одна гуща вмѣсто кофею.
   -- Да ужъ, должно быть, такъ надо по-арабски,-- замѣтила Глафира Семеновна.-- Пей...
   -- Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какіе-то! Въ арабскомъ ресторанѣ, да вдругъ пить переварки! Половой! Гарсонъ! Или арабъ! Какъ тебя? Поди сюда! Вене зиси...
   Арабъ подходилъ опятъ съ стекляннымъ кальяномъ ужъ на этотъ разъ и снова съ поклономъ, бережно поставилъ его у ногъ Николая Ивановича, протягивая ему въ руки гибкую трубку.
   -- Ну, ты пропасть! Трубку принесъ... Кальянъ турецкій принесъ и заставляетъ курить,-- улыбнулся Николай Ивановичъ, взявъ въ руки трубку кальяна.
   -- Кури, кури. Вѣдь папиросы-же куришь,-- ободряла Глафира Семеновна.
   Николай Ивановичъ затянулся изъ кальяна, выпустилъ дымъ и проговорилъ:
   -- Совсѣмъ я теперь на манеръ того турка, что у насъ въ Петербургѣ въ табачныхъ лавочкахъ рисуютъ. Только стоитъ ноги подъ себя поджать.
   -- Да вонъ на диванѣ у стѣны куритъ одинъ въ красной фескѣ, поджавъ подъ себя ноги. Видишь, одѣтъ такъ же, какъ и ты, въ пиджакѣ, и только феска красная. Пересаживайся на диванъ и поджимай подъ себя ноги.
   -- Выдумай еще что-нибудь. Арабъ! Мосье арабъ! Коньякъ есть? Ву заве коньякъ? -- быстро спросилъ араба Николай Ивановичъ.
   -- Послушай! Я не дамъ тебѣ пить коньякъ!-- возвысила голосъ Глафира Семеновна.
   -- Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньякъ ву заве?
   -- Коньякъ? Уй, уй...-- закивалъ головой арабъ.
   -- Такъ апорте элъ веръ... Только одну рюмку, Глаша. Я вотъ въ эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.
   -- Свинья! Своего слова не держишь.
   Арабъ принесъ графинчикъ коньяку и рюмку. Николай Ивановичъ, однако, рюмкой не сталъ отмѣривать коньякъ, а бухнулъ въ стаканъ съ водой прямо изъ графинчика, взглянулъ на жену, улыбнулся и пробормоталъ:
   -- Ахъ, ошибся! А все оттого, что подъ руку говоришь.
   Воду съ коньякомъ онъ выпилъ залпомъ и сталъ разсчитываться съ арабомъ. За все взяли три франка.
   Въ головѣ Николая Ивановича пріятно шумѣло. Онъ повеселѣлъ. Коньякъ сдѣлалъ свое дѣло. Глафира Семеновна была насупившись и молчала. Они вышли изъ кофейни.
  

XLVI.

  
   Вечерѣло. Надъ Парижемъ спускались уже сумерки, когда супруги обошли рядъ восточныхъ построекъ, составляющихъ улицу. Пора было помышлять и объ обѣдѣ.
   -- Я ѣсть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша?-- спросилъ супругу Николай Ивановичъ.
   -- Еще-бы не хотѣть! Даже очень хочу. Цѣлый день на ногахъ, цѣлый день слоняемся по выставкѣ, да чтобы не захотѣть! Только не будемъ обѣдать на выставкѣ, а пообѣдаемъ гдѣ-нибудь въ городѣ. Мало ли тамъ ресторановъ.
   -- Ну, ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослахъ, да и велимъ вывести насъ прямо къ выходу.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Что ты! Вотъ еще что выдумалъ,-- воспротивилась Глафира Семеновна.
   -- Да отчего-же? Ослы вѣдь бѣгутъ тихо. Они не то, что лошади. Да кромѣ того, ихъ подъ уздцы ослиные извозчики ведутъ. Опасности, ей-ей, никакой.
   -- Боюсь, боюсь.
   -- Бояться, душечка, тутъ нечего. Ты видѣла, какъ давеча англичанка ѣхала? Самымъ спокойнымъ манеромъ. Да еще какая англичанка-то! Восьмипудовая и вотъ съ какимъ брюхомъ!.. Доѣхали-бы до выхода, а тамъ взяли-бы колясочку и велѣли-бы извозчику везти насъ въ самый лучшій ресторанъ. Чего тутъ?.. А вечеромъ въ театръ.
   -- Да, право, Николай Иванычъ, я верхомъ никогда не ѣзжала.
   -- Да вѣдь это оселъ, а не лошадь,-- уговаривалъ Николай Ивановичъ жену.-- Вонъ даже маленькія дѣвочки ѣздятъ. Ну, смотри, какъ маленькая дѣвочка хорошо ѣдетъ,-- указалъ онъ на нарядно одѣтую всадницу лѣтъ двѣнадцати въ коротенькомъ платьицѣ и черныхъ чулкахъ.-- А завтра на выставку ужъ не поѣхали-бы, а отправились-бы по магазинамъ покупать для тебя парижскіе наряды. Какъ магазинъ-то хорошій называется, который тебѣ рекомендовали?
   -- Магазинъ де-Лувръ.
   -- Ну, вотъ, вотъ... А только сейчасъ ужъ проѣдемся на ослахъ. Пожалуйста, проѣдемся. Знаешь, для чего я прошу? Мнѣ хочется похвастаться передъ Скалкиными. Сегодня вечеромъ и написали-бы имъ письмо, что ѣздили мы на ослахъ съ дикимъ арабскимъ проводникомъ, который пѣлъ арабскія пѣсни, что оселъ взбѣсился, закусилъ удила и помчался прямо по направленію къ бушующей рѣкѣ,-- еще моментъ, и ты-бы погибла въ волнахъ, но я бросился за тобой и на краю пропасти остановилъ разсвирѣпѣвшаго осла...
   -- Схвативъ его за хвостъ? -- перебила мужа Глафира Семеновна.
   -- Зачѣмъ-же за хвостъ! Схватилъ его подъ уздцы. Съ опасностью для своей жизни схватилъ подъ уздцы.
   -- Ахъ, Николай Иванычъ, какъ ты любишь врать! И что это у тебя за манера!
   -- Не врать, душечка, а просто это для прикраски.
   -- Да, пожалуй, поѣдемъ. А только вѣдь никакого удовольствія.
   -- Ну, какъ никакого! Эй, ослятникъ! Балахоникъ,-- крикнулъ Николай Ивановичъ пріютившася около стѣны погонщика съ осломъ, но тотъ понялъ зова и не пошевельнулся.
   -- Постой, постой,-- остановила Глафира Семеновна мужа.-- Право, я боюсь ѣхать,-- сказала она.-- То-есть боюсь не осла, а черномазаго ослятника. Ну, вдругъ онъ начнетъ хвататься? Ужъ ежели давеча меня одинъ схватилъ, когда я и на осла-то не садилась... Ужасные они нахалы.
   -- А зонтикъ-то у меня на что? Зонтикъ объ него обломаю, ежели что... Да наконецъ, и городовой, и публика. Эй, ослятникъ! Оселъ! -- опять крикнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:-- Какъ оселъ по-французски? '
   -- Лянь.
   -- Ахъ, такъ оселъ-то по-французски ланью называется! А по-нашему, лань совсѣмъ другой звѣрь. Эй, лань! Иси... Ланщикъ! Подавай!
   Балахонникъ, замѣтивъ, что его машутъ, тотчасъ-же подтащилъ осла къ супругамъ и оскалилъ зубы.
   -- Къ выходу! Къ воротамъ, гдѣ ли портъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ. -- Да вотъ что. Махни-ка второго осла. Энъ лань пуръ на фамъ и энъ лань пуръ муа. Глаша! Да переведи-же.
   -- Де зань. Иль фо ну де зань!..-- перевела Глафира Семеновна и показала балахоннику два пальца.
   Тотъ тотчасъ пронзительно свистнулъ, положивъ два пальца себѣ въ ротъ, и замахалъ руками. Откуда-то изъ-за угла показался еще балахонникъ съ осломъ и подвелъ его въ поводу къ супругамъ.
   -- Садись, Глаша... Давай я тебя подсажу,-- сказалъ Николай Ивановичъ супругѣ.-- Ну, облокотись на меня и влѣзай.
   Николай Ивановичъ наклонился. Глафира Семеновна одной рукой схватилась за сѣдло осла. а другой уперлась въ спину Николая Ивановича и занесла ногу въ стремя, но вдругъ вскрикнула:
   -- Ай, ай! Балахонникъ за ногу... за ногу хватается!
   -- Ты что, распроканалія, протобестія, свиное ухо эдакое! -- накинулся на балахонника Николай Ивановичъ и замахнулся зонтикомъ.-- Ты за ногу... Ты за пье хвате... Ежели ты, арабская твоя образина...
   Балахонникъ сидѣлъ, опустившись на корточки, скалилъ зубы и бормоталъ что-то по-своему, показывая себѣ на ладонь. Наконецъ онъ произнесъ на ломанномъ французскомъ языкѣ:
   -- Мете пье, мадамъ, мете пье...
   -- Ахъ, онъ хочетъ, чтобъ я ногу ему на руку поставила! -- воскликнула Глафира Семеновна. -- Вотъ онъ почему меня за ногу хваталъ. Но все-таки какъ-же онъ смѣетъ самовольно за ногу! Посади меня, Николай Иванычъ, на осла.
   Но прежде, чѣмъ Николай Иванычъ бросилъ свой зонтикъ и взялся за Глафиру Семеновну, балахонникъ уже схватилъ ее въ охапку и, какъ перышко, посадилъ на осла.
   -- Стой, стой, мерзавецъ! -- крикнула было Глафира Семеновна, но она уже сидѣла въ сѣдлѣ.
   Балахонникъ издалъ какой-то гортанный звукъ и потащилъ за поводъ осла.
   -- Погоди! Погоди! Мы вмѣстѣ поѣдемъ!-- восклицалъ ему въ догонку Николай Ивановичъ, поспѣшно карабкался на своего осла, обрывался, опять карабкался и, наконецъ, подсаженный балахонникомъ, усѣлся и крикнулъ ему:
   -- Пошелъ! Дуй бѣлку въ хвостъ и гриву! Догоняй жену!
  

XLVII.

  
   Покатавшись на ослахъ и разсчитавшись съ погонщиками, супруги взяли извозчика. Когда они усѣлись въ коляску, тотъ обернулся къ нимъ лицомъ и спросилъ, куда ѣхать, повторяя обычное:
   -- Quelle rue, monsieur. Quel numéro?
   -- Да не номера, не въ номера... А надо обѣдать ѣхать... Дине,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Монтре, у онъ не тре бьянъ дине. Me тре бьянъ,-- прибавила Глафира Семеновна.
   -- Oui, madame,-- сказалъ извозчикъ и повезъ по улицамъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ опять обернулся и проговорилъ:
   -- Il me semble, que vons êtes des étrangers... Et après cliuer? Après diner vous allez au théâtre? % N'est-ce pas? Alors, je vous conseille le théâtre Edem. C'est ravissant.
   -- Смотри-ка, Николай Иванычъ, какой любезный извозчикъ-то! Даже театръ рекомендуетъ,-- замѣтила Глафира Семеновна.-- Коше! Кель театръ ну заве ди?
   -- Edem, madame. Ce n'est pas loin de l'Opéra.
   -- Оперу тамъ поютъ?-- переспросилъ y жены Николай Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Онъ говоритъ, что театръ-то находится недалеко отъ Оперы. Помнишь, мы проѣзжали мимо громаднаго театра, такъ вотъ около.
   -- A спроси-ка, какое тамъ представленіе. Можетъ быть, опять танцы животомъ, такъ ну ихъ къ чорту.
   -- A кескилья данъ сетъ театръ?-- задала вопросъ извозчику Глафира Семеновна.
   -- C'est le ballet, madame.
   -- Балетъ тамъ представляютъ.
   -- Слышу, слышу. Это-то я понялъ. Я ужъ теперь къ французскому языку привыкъ,-- похвастался Николай Ивановичъ.-- A только ты все-таки, Глаша, спроси, какой балетъ. Можетъ быть, опять животный балетъ. Здѣсь въ Парижѣ что-то мода на нихъ. Въ три театрика мы заходили на выставкѣ -- и въ трехъ театрахъ балетъ животомъ.
   -- Дѣйствительно, эти танцы животомъ противны.
   -- То-есть они не противны, но ежели все одно и одно...
   -- Молчи, пожалуйста. Коше! Кель балетъ данъ еетъ театръ?
   -- Exelsior. Ah, madame, c'est quelque chose d énorme..
   -- Ла дансъ де вантръ?
   -- O, non, non, madame. C'est quelque chose d'ravissant Grand corps de ballet... Mais il vous faul procurer les billets... à présent.
   Черезъ десять минутъ извозчикъ подвезъ супруговъ къ театру, помѣщающемуся въ небольшомъ переулкѣ за Большой Оперой. Надъ театромъ красовалась вывѣска: "Edem". На дверяхъ были наклеены громадныя афиши съ изображеніемъ сценъ изъ балета "Экзельсіоръ". Тутъ были нарисованы и желѣзнодорожный поѣздъ съ паровозомъ и пароходъ, скалы, пальмы, масса полураздѣтыхъ танцовщицъ, и посреди всего этого стояла на одной ногѣ, очевидно, балерина, изъ которой летѣли искры.
   -- Афишка-то атуристая, на манеръ балаганной,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Ничего. Возьмемъ два билета. Извозчикъ хвалитъ балетъ. Здѣсь извозчики все знаютъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Не бери только, Глаша, дорогихъ мѣстъ.
   -- Ну, вотъ... Въ галлерею на чердакъ забираться, что-ли! Я хочу получше одѣться, хочу видѣть хорошее общество. Надо-же хорошее общество посмотрѣть, a то на выставкѣ все рвань какая-то.
   У кассы супруги остановились. Николай Ивановичъ полѣзъ въ карманъ за деньгами. Изъ окна кассы выглянула нарядная, затянутая въ корсеть дама съ бронзовымъ кинжаломъ въ волосахъ вмѣсто булавки.
   -- Спрашивай ужъ ты кресла-то, Глаша. Я не знаю, какъ по-французски кресла спросить,-- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.
   -- Я и сама забыла, какъ кресла. Стулья я знаю -- шезъ. Ну, да все равно. Де шезъ... мадамъ... Де. Комбьянъ са кутъ?
   -- Qu'est-ce que vous désirez, madame?-- переспросила кассирша.
   -- Шезъ... То-есть не шезъ, a такія съ ручками... Де шезъ, авекъ ле мянъ. Компрене ву?
   -- C'est-à-dire, vous voulez des stalles?
   -- Ахъ, нонъ. Же ce де сталь. Сталь не то. Сталь это мѣста за креслами! A де птезъ.
   -- Peut-être, deux fauteuils, madame?
   -- Фотель, фотель... Вуй... Всѣ комнатныя слова я знаю, a тутъ какъ нарочно перезабыла.
   -- Les fauteuils d'orchestre, madame, ou les fauteuils de balcon?
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Зачѣмъ балконъ! Внизу... Анъ ба...
   -- Ah, oui, madame, -- и кассирша выдала двѣ контрмарки.
   Запасшись билетами, супруги поѣхалп обѣдать. Извозчикъ привезъ ихъ къ какому-то зданію и сказалъ по-французски:
   -- Вотъ здѣсь хорошіе обѣды. Вы останетесь довольны. Это пассажъ. Войдите и вы увидите ресторанъ.
   Супруги вошли въ ресторанъ. Ресторанъ былъ блестящій и буквально залитъ газомъ, но рекомендованный обѣдъ не понравился супругамъ, хотя онъ и состоялъ изъ восьми перемѣнъ. Супъ билъ жидокъ; вмѣсто рыбы подали креветки съ соусомъ провансаль, которыхъ Глафира Семеновна и не ѣла; мяса, поданнаго на гренкѣ, былъ данъ такой миніатюрный кусочекъ, что Николай Ивановичъ въ одинъ разъ запихалъ его въ ротъ Далѣе слѣдовали донышки артишоковъ, какой-то, неизвѣстно изъ чего приготовленный, бѣлый соусъ, половина крылышка пулярдки съ салатомъ, пуддингъ съ сабайономъ, дыня и кофе. Въ обѣдъ былъ введенъ также пуншъ глясэ. Взяли за все это по 6 франковъ съ персоны, кромѣ вина.
   -- Гдѣ-же хваленая парижская ѣда-то? -- спрашивалъ Николай Ивановичъ послѣ обѣда, допивая остатки краснаго вина.-- Взяли за обѣдъ по шести французскихъ четвертаковъ, что, ежели перевести на наши деньги, составляетъ по курсу два рубля сорокъ копѣекъ, а ей-ей, я ни сытъ, ни голоденъ. А у насъ въ Петербургѣ за два рубля у Донона такъ накормятъ, что до отвалу. А здѣсь я, ей-ей, ни сытъ, ни голоденъ. Ты знаешь, послѣ обѣда я всегда привыкъ всхрапнуть, а послѣ этого обѣда мнѣ даже спать не хочется. Эхъ, съ какимъ-бы удовольствіемъ я теперь поѣлъ-бы хорошихъ свѣжихъ щей изъ грудинки, поросенка со сметаной и хрѣномъ, хорошій-бы кусокъ гуся съ яблоками съѣлъ. А здѣсь ничего этого нѣтъ,-- ропталъ онъ. -- Мало ѣдятъ французы, мало. Вѣдь вонъ сидитъ французъ... Онъ сытъ, по лицу вижу, что сытъ. Сидитъ и въ зубахъ ковыряетъ. Хлѣба они съ этими обѣдами уписываютъ много, что-ли?! Помилуйте, подаютъ супъ и даже безъ пирожковъ. Гдѣ-же это видано! Да у насъ-то въ русскомъ трактирѣ притащитъ тебѣ половой растегай, напримѣръ, къ ухѣ, такъ ты не знаешь, съ котораго конца его начать -- до того онъ великъ. Донышко артишоковъ подали сегодня и десятокъ зеленыхъ горошинъ. Ну, что мнѣ это донышко артишоковъ! У насъ пятокъ такихъ донышекъ на гарниръ къ мясу идутъ, а здѣсь за отдѣльное блюдо считается. Къ мясу три вырѣзанныя изъ картофеля и зажаренныя спички подали -- вотъ и весь гарниръ. А у насъ-то: и картофель къ говядинѣ, и грибы, и цвѣтная капуста, и бобы, и шпинатъ. Ѣшь -- не хочу. Спросить развѣ сейчасъ себѣ цѣлую пулярдку? Ей-ей, я ѣсть хочу.
   -- Да полно тебѣ! Послѣ театра поѣшь,-- отвѣчала Глафира Семеновна. -- Для твоей толщины впроголодь даже лучше быть. Расплачивайся скорѣй. За обѣдъ, да поѣдемъ домой. Мнѣ нужно переодѣться для театра. Вѣдь ужъ навѣрное у нихъ въ Парижѣ хоть въ театрѣ-то бываетъ нарядная публики.
   -- Попробуемъ завтра еще въ какой-нибудь ресторанъ сходить. Неужто у нихъ нѣтъ ресторановъ, гдѣ хоть дорого дерутъ, да до отвалу кормятъ! Ну, возьми восемь франковъ за обѣдъ, десять, да дай поѣсть въ волю! -- сказалъ Николай Ивановичъ и крикнулъ:-- Гарсонъ! Комбьянъ? Заплативъ по счету, онъ поднялся съ мѣста и глядя на слугу, проговорилъ, отрицательно потрясая головой:
   -- Не бьянъ вашъ дине. Мало всего... Пе... Тре пе... Рюссъ любитъ манже боку... Компрене? Глаша, переведи ему.
   -- Да ну его! Пойдемъ... -- отвѣчала Глафира Семеновна и направилась къ двери ресторана.
  

XLVIII.

  
   По афишкѣ представленіе въ театрѣ Эдемъ было назначено въ восемь часовъ. Супруги подъѣхали къ театру безъ четверти восемь, но подъѣздъ театра былъ еще даже и не освѣщенъ, хотя около подъѣзда уже толпилась публика и разгуливалъ городовой, попыхивая тоненькой папироской caporal. Николай Ивановичъ толкнулся въ двери-двери были заперты.
   -- Кескесе? Ужъ не отмѣнили-ли представленіе,-- обратился онъ къ женѣ.
   -- Да почемъ-же я знаю! -- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Такъ спроси у городового.
   -- Какъ я спрошу, если я по-французски театральныхъ словъ не знаю. Впрочемъ, около театра толпится публика,-- стало быть, не отмѣнили.
   -- A можетъ быть, она и зря толпится. Вѣдь вотъ мы толпимся, ничего не зная.
   Входныхъ дверей было три. Николай Ивановичъ подошелъ къ другой двери, попробовалъ ее отворить и сталъ стучать кулакомъ. Изъ-за дверей послышался мужской голосъ.
   -- Qu'est-ce que vous faites là? Ne faites pas de bêtises.
   -- Fermé, monsieur, fermé...-- послышалось со всѣхъ сторонъ.
   -- Знаю, что фермэ, да пуркуа фермэ?
   -- On ouvre toujours à huit heures et quart. Il faut attendre...-- отвѣчалъ городовой.
   -- Въ восемь съ четвертью отворяютъ,-- перевела Глафира Семеновна.
   -- Какъ въ восемь съ четвертью?! На афишѣ сказано, что представленіе въ восемь часовъ, a отворяютъ въ восемь съ четвертью! Мудрено что-то.
   -- Городовой говоритъ. Я съ его словъ тебѣ отвѣчаю. Но странное дѣло, что y подъѣзда жандармовъ нѣтъ и всего только одинъ городовой стоитъ.
   Пришлось дожидаться на улицѣ, что было очень непріятно, такъ какъ пошелъ дождь, a Глафира Семеновна была въ нарядномъ шелковомъ платьѣ, въ свѣтлыхъ перчаткахъ, въ хорошей ажурной шляпкѣ съ цвѣтами. Николай Ивановичъ раскрылъ надъ ней зонтикъ и бранился.
   -- Вотъ безобразіе-то! Пріѣхали за четверть часа до представленія, a еще и въ театръ не пускаютъ,-- говорилъ онъ и прибавилъ:-- Да нѣтъ-ли тутъ какого-нибудь другого подъѣзда? Можетъ быть, это подъѣздъ для галлереи, для дешевыхъ мѣстъ? Глаша, ты-бы спросила у городового.
   -- Пе тетръ иль я энъ отръ портъ? -- обратилась Глафира Семеновна къ городовому, но получила отрицательный отвѣтъ и передала объ этомъ мужу.
   -- Странно, что даже на извозчикахъ никто не подъѣзжаетъ,-- продолжалъ удивляться Николай Ивановичъ.
   Публика, являющаяся пѣшкомъ и подъ зонтиками, все прибывала и прибывала. Мужчины являлись съ засученными снизу у щиколокъ ногъ брюками. Тѣ, которые явились къ театру до дождя, принялись также засучивать брюки. Всѣ старались стать подъ небольшой навѣсъ подъѣзда, а потому тѣснота усиливалась.
   -- Береги брилліантовую брошку, Глаша, а то какъ-бы не слизнули,-- замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ.
   Стоящій около него пожилой человѣкъ въ черной поярковой шляпѣ и съ маленькими бакенбардами петербургскихъ чиновниковъ улыбнулся на эти слови и проговорилъ по-русски:
   -- Посовѣтуйте также вашей супругѣ и карманы беречь. Здѣсь въ Парижѣ множество карманниковъ.
   -- Батюшки! Вы русскій? -- радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ. -- Очень пріятно, очень пріятно. Глаша, русскій... Представьте, у меня даже сердце чуяло, что вы русскій.
   -- Можетъ быть, потому что курю русскую папиросу фабрики Богданова съ изображеніемъ орла на мундштукѣ? -- спросилъ бакенбардистъ, показывая папиросу.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ... Я не только что орла, я даже и папиросы-то у васъ не замѣтилъ. Просто лицо ваше мнѣ почему-то показалось русскимъ. Знаете... эдакій обликъ... Позвольте отрекомендоваться. Николай Ивановъ Ивановъ, петербургскій купецъ, а это жена моя. Господи, какъ пріятно съ русскимъ человѣкомъ заграницей встрѣтиться!
   И Николай Ивановичъ, схвативъ бакенбардиста за руку, радостно потрясъ ее. Тотъ въ свою очередь отрекомендовался.
   -- Коллежскій совѣтникъ Сергѣй Степановичъ Передрягинъ,-- произнесъ онъ.
   -- Вотъ, вотъ... Лицо-то мнѣ ваше именно и показалось коллежскимъ. Знаете, такой видъ основательный и солидный. Вѣдь здѣсь французы -- что! Мелочь, народъ безъ всякой солидности. А ужъ порядки нихъ, такъ это чортъ знаетъ, что такое! Вотъ хоть то, что въ восемь часовъ назначено представленіе въ театрѣ, а еще театръ не отворенъ и даже подъѣздъ не освѣщенъ, хотя теперь уже безъ пяти минутъ восемь.
   -- Да, да!.. Это у нихъ вездѣ такъ. Такой обычай, что отворяютъ только передъ самымъ началомъ представленія. Газъ берегутъ,-- отвѣчалъ бакенбардистъ.
   -- Да вѣдь ужъ теперь передъ самымъ представленіемъ и есть! Скоро восемь.
   -- Объявляютъ въ восемь, а начинаютъ около половины девятаго.
   -- Какъ! Еще полчаса ждать? Да вѣдь у меня жена вся промокнетъ. Она, вонъ во все лучшее вырядилась.
   -- Напрасно. Здѣсь въ театрахъ не щеголяютъ нарядами. Чѣмъ проще, тѣмъ лучше.
   -- Такъ гдѣ-же щеголяютъ-то?
   -- Да какъ вамъ сказать... Ну, на скачкахъ... Пожалуй, и въ театрѣ, но только въ театрѣ Большой Оперы.
   Въ это время блеснулъ яркій свѣтъ и освѣтились электрическіе фонари у подъѣзда.
   -- Ну, слава Богу...-- проговорилъ Николай Ивановичъ.-- Пожалуй, скоро и въ театръ впустятъ.
   -- Да, теперь минутъ черезъ десять впустятъ. Здѣсь нужно пріѣзжать непремѣнно къ самому началу, даже еще нѣсколько минутъ опоздать противъ назначеннаго часа -- вотъ тогда будетъ въ самый разъ. Я ужъ это испыталъ. Но сегодня обѣдалъ въ ресторанѣ на выставкѣ, рѣшилъ въ театръ прогуляться пѣшкомъ, времени не разсчиталъ -- и вотъ пришлось дожидаться,-- разсказывалъ бакенбардистъ.
   Наконецъ двери отворились, и публика хлынулъ въ подъѣздъ.
   -- Вы гдѣ сидите? -- спрашивалъ Николай Ивановичъ бакенбардиста.
   -- Въ креслахъ балкона.
   -- Ахъ, какая жалость, что не вмѣстѣ! А мы въ креслахъ внизу. Землякъ! Землякъ! Хоть бы намъ поужинать сегодня какъ-нибудь вмѣстѣ. Нельзя-ли въ фойэ увидаться, чтобы какъ-нибудь сговориться?
   -- Хорошо, хорошо.
   Бакенбардистъ сталъ подниматься на лѣстницу.
  

XLIX.

  
   Двѣ дамы среднихъ лѣтъ, сильно набѣленныя и нарумяненныя, затянутыя въ корсетъ и облеченныя въ черныя шерстяныя платья съ цвѣтными бантами на груди и въ бѣлые чепцы, какъ-то особенно присѣдая, бросились на супруговъ, когда они вошли въ театральный корридоръ, и стали снимать съ нихъ верхнее платье. Одна дама забѣжала сзади Николая Ивановича и схватила его за воротникъ и за рукавъ пальто, другая принялась за Глафиру Семеновну. Сдѣлано это было такъ быстро и неожиданно, что Николай Ивановичъ воскликнулъ:
   -- Позвольте, позвольте, мадамы! Кескесе? Чего вамъ?
   -- Ваше верхнее платье, вашъ зонтикъ,-- объяснили дамы по-французски.
   Глафира Семеновна перевела мужу.
   -- Такъ зачѣмъ-же дамамъ-то отдавать? Лучше капельдинеру,-- отвѣчалъ тотъ.-- У капельдинеръ?-- искалъ онъ глазами капельдинеровъ по корридору.
   Дамы, разсыпаясь на французскомъ языкѣ, увѣряли, что вещи будутъ сохранны.
   -- Чортъ знаетъ, что бормочутъ! Глаша, спроси: кескесе онѣ сами-то? -- говорилъ Николай Ивановичъ.
   -- Да должно быть взамѣсто капельдинеровъ и есть.
   -- Не можетъ быть! Гдѣ-же это видано, чтобы баба была капельдинеромъ. Спроси, кескесе.
   -- Ву зетъ ле капельдинеръ? Ву вуле каше нотръ аби? -- спрашивала дамъ Глафира Семеновна.
   -- Oui, madame, oui... Laissez seulement... Tout spra bien gardé. Votre parapluie, monsieur?
   -- Капельдинерши, капельдинерши...
   -- Вотъ чудно-то! А вѣдь я думалъ, что они такая-же публика, какъ и мы. Даже удивился, что вдругъ меня совсѣмъ посторонняя дама за шиворотъ и за рукавъ хватаетъ. Ну, пренэ, мадамъ, пренэ. Вотъ и ле калошъ. Ахъ, чтобъ имъ пусто было! Капельдинерши вмѣсто капельдинеровъ. Комбьянъ за сохраненіе платья? -- спросилъ Никола" Ивановичъ, опуская руку въ карманъ за деньгами.
   -- Ce que vous voulez, monsieur...-- жеманно/ отвѣчали дамы, присѣдая.
   Николай Ивановичъ вынулъ полуфранковую монету и спросилъ:
   -- Ассэ?
   -- Oh, oui, monsieur, merci, monsieur...
   Опять тѣ-же присѣданія и одна изъ дамъ стрѣльнула даже на Николая Ивановича подведенными глазами, какъ-то особенно улыбнувшись.
   -- Фу ты, чортъ возьми! Заигрываетъ крашеная-то! Скосила глаза... Ты видала?
   -- Ну, ужъ ты и наскажешь!
   -- Ей-ей, коварную улыбку сейчасъ подпустила. Нѣтъ, это не капельдинерши. Смотри, какъ-бы пальто-то наши не пропали.
   -- Да вѣдь подъ номеръ сдаемъ,-- сказала Глафира Семеновна.
   Глафира Семеновна, раздѣвшись, стала оправлять юбку своего шелковаго платья, и дама въ черномъ платьѣ присѣла на корточки и принялась помогать ей въ этомъ дѣлѣ. Увидавъ что-то отшпилившимся въ отдѣлкѣ юбки, она тотчасъ-же извлекла изъ своего лифа булавку и пришпилила ею.
   -- Капельдинерши, капельдинерши, это сейчасъ видно,-- рѣшила Глафира Семеновна, когда дама, посмотрѣвъ на нумеръ билетовъ, повела супруговъ въ театръ на мѣста.
   -- Voilа, monsieur et madame...-- указала капельдинерша на два кресла и прибавила:-- Bien amuser.
   Супруги начали разсматривать театръ. Зала театра Эденъ была великолѣпна. Отдѣланная въ мавританскомъ вкусѣ, она поражала своею особенностью. Красивое сочетаніе всевозможныхъ красокъ и позолоты ласкало зрѣніе; по стѣнамъ и у колоннъ высились гигантскія фигуры каріатидъ, такъ художественно раскрашенныхъ, что онѣ казались живыми.
   -- Вотъ театръ, такъ театръ! -- невольно вырвалось у Николая Ивановича.
   Но въ это время къ супругамъ подкралась третья капельдинерша съ живой розой на груди вмѣсто банта, нагнулась и стала что-то шарить у ихъ ногъ.
   -- Кескесе! Чего вамъ, мадамъ? -- опять воскликнулъ Николай Ивановичъ.
   Но дама уже держала маленькую подушку подпихивала ее подъ ноги Глафирѣ Семеновнѣ.
   -- Ça sera plus commode pour madame,-- сказала она и, наклонясь къ его уху, прошептала:-- Donnez moi quelque chose, monsieur... Ayez la bonté de me donner un peu.
   -- Подушку, подушку она мнѣ предлагаетъ и проситъ за это...-- перевела Глафира Семеновна.-- Дай ей что-нибудь.
   -- Фу, чортъ! Вотъ чѣмъ ухитряются денегъ наживать! -- покачалъ головой Николай Ивановичъ и сунулъ капельдинершѣ полъ-франка.-- Подушку она подавала, а я-то думалъ: что за шутъ, что баба меня за ноги хватаетъ! Хорошъ театръ, хорошъ...-- продолжалъ онъ любоваться, но передъ нимъ уже стояла четвертая капельдинерша, то скашивая, то закатывая подведенные глаза и улыбаясь совала ему какую-то бумажку, говоря:
   -- Le programme de ballet, monsieur...
   -- Программъ? Вуй... А какъ она, а ля рюссъ написана или а ля франсе?
   -- Да, конечно-же, по-французски,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- А по-французски, такъ на кой она намъ шутъ? Все равно я ничего не пойму. Алле, мадамъ, алле... Не надо. Не про насъ писано...-- замахалъ Николаевичъ Ивановичъ руками, но капельдинерша не унималась. Она подкатила глаза совсѣмъ подъ лобъ, такъ что сверкнула бѣлками, улыбнулась еще шире и прошептала:
   -- Un peu, monsieur... Soyez aimable pour une Pauvre femme... Vingt centimes, dix centimes {Немножко, господинъ... Будьте любезны для бѣдной женщины... Двадцать сантимовъ, десять сантимовъ.}.
   -- Вотъ неотвязчивая-то? Да что это изъ французскихъ цыганокъ, что-ли! Мелкихъ нѣтъ, мадамъ. Вотъ только одинъ мѣдякъ трешникъ и остался,-- показалъ Николай Ивановичъ десяти-сантимную монету.
   -- Merci, monsieur, merci...-- заговорила капельдинерша и вырвала у него изъ рукъ монету.
   -- Ну, бабье здѣшнее! И мѣдяками не брезгуютъ, а смотри-ка, какъ одѣта!
   Глафира Семеновна сидѣла съ принесеннымъ съ собой биноклемъ и осматривала въ него ярусы ложъ. Николай Ивановичъ также блуждалъ глазами по верхамъ. Это не уклонилось отъ взгляда капельдинершъ и передъ нимъ остановилась уже пятая раскрашенная капельдинерша и совала ему въ руки маленькій бинокль, приговаривая:
   -- Servez-vous, monsieur, et donnez moi quelque chose.
   -- Тьфу ты пропасть! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ. -- Да не надо, ничего мнѣ больше не надо.
   Раскрашенная капельдинерша не унималась и приставала къ нему.
   -- Цыганки, совсѣмъ цыганки...-- пробормоталъ онъ, вытаскивая карманъ брюкъ и показывая, что онъ пустъ, и прибавилъ:-- На, смотри... Видишь, что рьянъ...
   -- Ну, вотъ ей мѣдячекъ, а то вѣдь не отстанетъ,-- сказала Глафира Семеновна, порылась въ карманѣ и вынула десять сантимовъ.
   -- Merci, madame, merci... -- закивала ей капельдинерша, взявъ мѣдную монетку, отскочила и стала приставать къ другому мужчинѣ.
   Театръ наполнялся публикой. Въ верхнемъ ярусѣ виднѣлись мужчины, сидящіе бокомъ на барьерѣ, что крайне удивляло супруговъ. Оркестръ строился и наконецъ грянулъ. Минута -- и взвился занавѣсъ.
  

L.

  
   Представленіе фантастическаго балета "Экзельсіоръ" началось. Декораціи были великолѣпныя, костюмы тоже, но танцовала только балерина, исполняющая главную роль, остальныя-же исполнительницы балета, хоть и были одѣты въ коротенькія балетныя юбочки, только позировали съ гирляндами цвѣтовъ въ рукахъ, съ тюлевыми шарфами, съ стрѣлами, съ флагами, но въ танцы не пускались. Онѣ откидывали то правыя ноги, то лѣвыя, то наклонялись корпусомъ впередъ, то откидывались назадъ -- и только. Это не уклонилось отъ взоровъ супруговъ.
   -- Удивительное дѣло: только одна танцовщица и распинается въ танцахъ, а всѣ другія только на мѣстѣ толкутся да ноги задираютъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ, когда балерина чуть-ли не въ десятый разъ стала выдѣлывать замысловатое соло на пуантахъ.-- У насъ ужъ ежели балетъ, то всѣ прыгаютъ, всѣ стараются, а здѣсь кордебалетъ какъ будто только на манеръ мебели. -- Все-таки хорошо, все-таки интересно. Ты посмотри, какая роскошная обстановка,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Ей-ей, у насъ, въ Петербургѣ, балетъ лучше. Театра такого роскошнаго нѣтъ, а балетъ лучше. -- Ну, какъ-же лучше-то! Смотри, смотри: принесли лѣстницы и забрались на ступеньки. Вонъ какъ высоко стоятъ и руками машутъ. Вѣдь это цѣлая гора изъ людей.
   -- Вѣрно. Но танцовальнаго-то дѣйствія все-таки нѣтъ. Ты посмотри: одна только танцовщица и надсажается, взмылилась, отъ нея ужъ паръ валитъ, a ей никто не помогаетъ. Балетъ долженъ состоять изъ танцевъ. Всѣ пляшутъ, всѣ подпрыгиваютъ, всѣ кружатся,-- вотъ это я понимаю.
   -- Вѣрно, ужъ здѣсь такой обычай.... Перемѣнилось нѣсколько картинъ со скорой перемѣной и опустили занавѣсъ. Начался антрактъ. Супруги начали наблюдать публику.
   -- Удивительное дѣло, что и здѣсь въ театрѣ нѣтъ хорошихъ нарядовъ на публикѣ. Оказывается, что я лучше всѣхъ одѣта,-- сказала Глафира Семеновна.-- Даже обыкновенныхъ-то простыхъ модныхъ нарядовъ нѣтъ, a все рвань какая-то. Именно рвань. Гдѣ-же хваленые французскіе модные наряды-то?.. На выставкѣ ихъ нѣгь, въ театрѣ нѣтъ. Да вѣдь въ какомъ театрѣ-то! Въ балетѣ. У насъ въ балетъ являются разодѣтыми въ пухъ. Посмотри вонъ какая налѣво въ креслѣ сидитъ. Чуть не отъ корыта. Пальтишко на ней, я думаю, чуть не пять разъ перешивалось, на головѣ какая-то помятая шляпка. Ей-ей, я передъ отъѣздомъ заграницу нашей горничной Марфуткѣ въ сто разъ свѣжѣе этой шляпки свою шляпку подарила. Ну, Парижъ!..
   -- Не въ модѣ, должно быть, въ театръ рядиться,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Такъ куда-же рядиться-то? На выставку не рядятся, въ театръ не рядятся, такъ куда-же рядятся-то? А между тѣмъ Парижъ считается самымъ первымъ городомъ по части нарядовъ.
   Николай Ивановичъ улыбнулся.
   -- А ты знаешь правило: сапожникъ всегда безъ сапоговъ, а портной съ продранными рукавами и въ отрепанныхъ брюкахъ,-- сказалъ онъ.-- Для чужихъ Парижъ наряды приготовляетъ, а самъ не щеголяетъ. Да и вотъ я что еще замѣтилъ.-- продолжалъ онъ:-- вѣдь мы сидимъ въ балетѣ, а посмотри-ка -- гдѣ военные? Какъ есть ни одного офицера въ театрѣ.
   -- Да что ты!
   -- Ищи и укажи мнѣ. Даже въ первомъ ряду ни одного офицера нѣтъ, не говоря уже о генералахъ. Видишь первый рядъ... Только статскія плѣши и бороды.
   Глафира Семеновна стала блуждать глазами по театру и отвѣчала:
   -- Дѣйствительно, вѣдь совсѣмъ нѣтъ военныхъ.
   -- Вотъ, вотъ... А у насъ-то въ балетѣ весь первый рядъ какъ на подборъ генералитетомъ да господами военными занятъ. Однако, что-же мы не сходимъ въ фойэ? Надо-бы съ землякомъ повидаться, съ которымъ мы давеча встрѣтились въ подъѣздѣ.
   -- Да, да... И очевидно, онъ человѣкъ знающій Парижъ, -- подхватила Глафира Семеновна. -- съ такимъ человѣкомъ пріятно...
   Въ слѣдующемъ антрактѣ супруги гуляли по роскошному фойэ и отыскивали земляка, познакомившагося съ ними на подъѣздѣ театра.
  

LI.

  
   Землякъ вскорѣ былъ найденъ въ фойе театра. Онъ самъ искалъ супруговъ.
   -- Ну, какъ вамъ понравился балетъ?-- спросилъ онъ Николая Ивановича.
   -- Ничего. Декораціи отличныя, костюмы тоже. Ну, а что насчетъ танцевъ -- у насъ въ Петербургѣ куда лучше и шикарнѣе. Помилуйте, вѣдь здѣсь въ балетѣ всего только одинъ бабецъ и танцуетъ, а остальныя только съ боку на бокъ на мѣстѣ переваливаются, руками машутъ и улыбки строятъ.
   -- Здѣсь всегда только одна танцовщица, а остальное кордебалетъ.
   -- Да и кордебалета нѣтъ. Какой это къ чорту кордебалетъ! Вспомните, какъ у насъ въ балетѣ танцуютъ. Выскочатъ двѣ штучки, отмахаютъ на удивленье, а за ними ужъ, смотришь, выскочили четыре и откалываютъ еще лучше. Только эти кончили -- третьяго цвѣта шесть штукъ выскакиваютъ и еще мудренѣе танецъ докладываютъ. А за этой шестеркой восьмерка летитъ, за восьмеркой-десять штукъ и только ужъ послѣ всѣхъ вылетаетъ госпожа балерина первый сортъ и начинаетъ балетныя штуки выдѣлывать. Вотъ это балетъ! Послушайте, позвольте вамъ предложить выпить чего-нибудь для перваго знакомства,-- сказалъ Николай Ивановичъ земляку.-- Гдѣ здѣсь буфетъ?
   -- Да здѣсь буфета пѣтъ.
   -- Какъ нѣтъ? Въ театрѣ, да нѣтъ буфета? Что вы!
   -- Въ очень немногихъ театрахъ въ Парижѣ есть буфетъ. А гдѣ и есть, то даже не въ театрѣ, а подъ театромъ -- и входъ съ улицы.
   -- Ну, порядки парижскіе! Театры безъ буфетовъ, вмѣсто капельдинеровъ какія-то накрашенныя бабы-нахалки.
   -- А знаете-ли, что это за женщины, замѣняющій 3Дѣсь капельдинеровъ?-- спросилъ землякъ и отвѣтилъ:-- Большинство изъ нихъ, говорятъ, бывшія актрисы, фигуранточки, кордебалетныя. Устарѣла, пришла въ ветхость, растолстѣла, милый другъ сбѣжалъ, явились превратности судьбы -- и вотъ онѣ изъ за кулисъ-то на капельдинерскую должность. Нѣкоторыя изъ нихъ, можетъ быть, когда-то даже здѣсь на сценѣ театра Эдена прыгали и тюлевыми шарфами потряхивали, а теперь, когда располнѣли и превратились въ шести-пудовыхъ бобеленъ, то ужъ какое тутъ прыганье! Вотъ антрепренеры во вниманіе прежнихъ заслугъ и позволяютъ имъ капельдинерствовать въ театрахъ собирать съ публики посильную дань.
   -- То-то онѣ бѣлки-то такъ подъ лобъ по старой актерской памяти закатываютъ! А только и нахалки-же!
   -- Да, ужъ онѣ каждаго посѣтителя облагаютъ здѣсь данью. Хочешь или не хочешь, а что-нибудь дай. У мертваго выпросятъ. Впрочемъ, и то сказать: вѣдь и десятью сантимами остаются довольны, а это на наши деньги всего только три копѣйки,-- закончилъ землякъ.
   -- Поужинать-то все-таки послѣ театра куда-нибудь пойдемъ?-- спросилъ онъ земляка.
   -- Да некуда. Все будетъ заперто. Здѣсь, въ Парижѣ, въ одиннадцать часовъ вечера уже всѣ рестораны закрыты.
   -- Да неужели всѣ?
   -- Есть два-три ресторана съ ночной торговлей, но тамъ по ночамъ берутъ за все двойную плату.
   -- Пустяки. Поѣдемте. Только-бы поужинать да съ хорошимъ землякомъ побесѣдовать. Столько времени русскаго человѣка въ глаза не видалъ, да стану я какія-нибудь цѣны разсчитывать...
   -- Неловко вамъ въ эти рестораны ночью съ женою ѣхать.
   -- Отчего?
   -- Оттого, что тамъ исключительно только однѣ кокотки по ночамъ бываютъ. Туда послѣ театровъ только съ кокотками ѣздятъ.
   -- Николай Иванычъ, поѣдемъ туда! -- воскликнула вдругъ Глафира Семеновна.-- Покажи мнѣ, какія такія парижскія кокотки.
   -- Да что ты, что ты, матушка! -- замахалъ руками Николай Ивановичъ.-- Развѣ это можно?
   -- Отчего-же? Ну, кто насъ здѣсь въ Парижѣ знаетъ? Рѣшительно никто не знаетъ.
   -- Но вѣдь и тебя самое могутъ за кокотку принять.
   -- А пускай принимаютъ. Что-жъ изъ этого? Вѣдь я буду съ мужемъ, съ тобой.
   -- Что ты говоришь. Боже мой, что ты говоришь!
   -- Пойдемъ, Николай Иванычъ. Съ мужемъ жена можетъ гдѣ угодно быть.
   -- Но вѣдь тебя какой-нибудь пьяный можетъ схватить, обнять, поцѣловать. Я не стерплю -- и выйдетъ скандалъ, драка... Нѣтъ, нѣтъ...
   -- Неловко вамъ туда, сударыня, ѣхать, положительно неловко,-- сказалъ землякъ.
   -- Экіе вы, господа, какіе! Ничего настоящаго парижскаго я не увижу. Вѣдь этими самыми кокотками Парижъ-то и славится,-- пробормотала Глафира Семеновна.
   -- Полно, полно... Не мели вздору,-- строго замѣтилъ ей Николай Ивановичъ и опять обратился къ земляку:-- Но вѣдь есть-же здѣсь и семейные люди... Гдѣ-же они ужинаютъ?
   -- Въ большинствѣ случаевъ здѣсь совсѣмъ не ужинаютъ. Поздній обѣдъ -- чуть не въ восемь часовъ вечера, такъ какой-же ужинъ! Но ежели семейные люди хотятъ по ночамъ ѣсть, то они заранѣе покупаютъ себѣ что-нибудь изъ холодныхъ закусокъ и ѣдятъ дома.
   -- Эхъ, жалко, что мы не можемъ съ вами поужинать! -- досадливо пробормоталъ Николай Ивановичъ.
   -- Тогда завтра можемъ пообѣдать,-- отвѣчалъ землякъ.-- Вы завтра будете на выставкѣ? Вотъ назначимъ тамъ какой-нибудь пунктъ и встрѣтимся.
   -- Надоѣла ужъ выставка-то. Завтра мы думаемъ пошататься по магазинамъ. Она вонъ хочетъ себѣ что-нибудь въ магазинѣ де-Лувръ купить.
   -- И отлично. И я тамъ буду. Вотъ тамъ и встрѣтимся. Въ которомъ часу?
   -- Часовъ въ одиннадцать.
   -- Вѣрно, ужъ будете шелковыя матеріи для жены покупать? Такъ спросите шелковое отдѣленіе во второмъ этажѣ и будьте тамъ.
   Въ это время въ фойэ раздался звонокъ, возвѣщающій, что сейчасъ поднимутъ занавѣсъ.
   -- Звонятъ. Сейчасъ начнется актъ. Пойдемте на мѣста...-- сказалъ землякъ, пробираясь изъ фойэ въ корридоръ, и, раскланявшись съ супругами, сказалъ:-- Такъ завтра въ магазинѣ Лувръ? До свиданія.
   Супруги также направились въ театральную залу.
  

LII.

  
   Еще и одиннадцати часовъ не было, а спектакль въ театрѣ Эденъ кончился. Супруги отправились домой. Они хотѣли ѣхать, но у подъѣзда, къ немалому ихъ удивленію, не оказалось извозчиковъ, и вслѣдствіе этого пришлось отправиться пѣшкомъ. Разстояніе отъ театра до ихъ квартиры было, впрочемъ, не велико. На этотъ разъ Глафира Семеновна вела уже своего мужа домой съ увѣренностью въ дорогѣ. Вчерашнее ночное отыскиваніе гостинницы ознакомило ее съ улицами, ведущими къ этой гостинницѣ. Площадь Большой Оперы была знакома, прилегающая къ ней улица Лафаетъ была знакома, переулки, выводящіе изъ улицы Лафаетъ къ гостинницѣ, были также узнаны ею. Вотъ и посудная лавка на углу переулка. Она не была еще закрыта. Супруги вспомнили, что они хотѣли купить себѣ спиртовой таганъ и жестяные чайники для заварки чая, зашли въ лавку и купили. Зашли также въ съѣстную лавку и купили себѣ колбасы и сыру. Въ съѣстной лавкѣ оказался и хлѣбъ, который также былъ пріобрѣтенъ ими. Домой они возвращались съ ужиномъ, но вотъ бѣда: у нихъ не было спирту для тагана, на которомъ-бы они могли заварить чай. Гдѣ купить спиртъ -- они не знали, не знали даже, какъ онъ называется по-французски, чтобы спросить его.
   -- Дѣлать нечего, придется опять безъ чаю спать ложиться,-- сказалъ Николай Ивановичъ и, тяжело вздохнувъ, прибавилъ: -- эхъ, жизнь парижская! А говорятъ еще, цивилизованная.
   Подъѣздъ гостинницы, какъ и вчера, былъ уже запертъ. Они позвонили. Отворилъ имъ опять самъ хозяинъ безъ сюртука, въ одномъ жилетѣ и въ туфляхъ. На площадкѣ около лѣстницы стояли двѣ складныя кровати и на каждой изъ нихъ изъ-подъ одѣяла торчало по головѣ въ бѣлыхъ спальныхъ колпакахъ. Въ одной изъ головъ супруги, при свѣтѣ привернутаго, еле мерцающаго рожка газа, узнали голову слуги, прислуживавшаго имъ въ номерѣ.
   -- А что, венъ ружъ можно а презанъ получить? Онъ пе? -- спросилъ Николай Ивановичъ хозяина.
   Тотъ поморщился, но все-таки отвѣтилъ, что можно. Очевидно, всякая жизнь въ этой маленькой гостинницѣ совсѣмъ уже кончалась къ одиннадцати часамъ вечера, и постояльцы и прислуга послѣ этого времени спали.
   Когда они проходили мимо кровати слуги, тотъ поднялъ на своемъ ложѣ голову подобно сфинксу и произнесъ:
   -- La bougie et les allumettes sont près de la porte.
   -- Что онъ такое бормочетъ намъ? -- спросилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Что-то про свѣчку и про спички,-- отвѣчала та.
   Поднявшись по слабо освѣщенной лѣстницѣ къ себѣ наверхъ, они дѣйствительно нашли на полу около двери мѣдный подсвѣчникъ съ огаркомъ и грудку спичекъ, зажгли свѣчку и вошли въ свою комнату. Вскорѣ явилось и вино. Его принесъ самъ хозяинъ, поставилъ на столъ и наставительно произнесъ:
   -- Je dois vous dire, monsieur, qu'à onze heures nous finissons déjà notre travail. Il faut se reposer, bonsoir, monsieur et madame {Долженъ вамъ сказать, господинъ, что въ 11 часовъ мы кончаемъ работать. Надо отдыхать. Доброй ночи.},-- раскланялся онъ и ушелъ.
   -- Что онъ сказалъ? -- опять обратился къ женѣ Николай Ивановичъ.
   -- Рѣшительно ничего не поняла,-- отвѣчала та.
   -- Ахъ, француженка, француженка! Чему только васъ въ пансіонѣ учили!
   -- Учили, но не этимъ словамъ. И наконецъ, въ пансіонѣ, когда мы переводили что-нибудь съ французскаго, то всегда со словаремъ.
   Утромъ, когда супруги проснулись, первая мысль была о чаѣ.
   -- Глаша! Какъ-бы чайку-то заварить? -- началъ Николай Ивановичъ, потягиваясь въ постели. -- Вѣдь ни разу еще заграницей мы настоящимъ манеромъ чаю не пили. Не знаю, какъ у тебя, но у меня просто тоска по чаѣ. Привыкъ я по десять стакановъ въ день охолащивать -- и вдругъ такое умаленіе, что ни одного! Сейчасъ мы позовемъ корридорнаго, и растолкуй ты ему, Бога ради, чтобы онъ намъ купилъ бутылку спирту для спиртовой лампы къ тагану.
   -- А вотъ я сейчасъ въ словарѣ посмотрю, какъ спиртъ по-французски,-- сказала Глафира Семеновна, заглянула въ книгу и отвѣчала:-- Спиртъ -- эспри... эспри де венъ...
   Супруги одѣлись и позвонили слугу, который и явился въ своемъ неизмѣнномъ колпакѣ изъ писчей бумаги и въ войлочныхъ туфляхъ.
   -- Plait-il, monsieur? -- остановился онъ въ выжидательной позѣ и глупо улыбаясь.
   -- Пуве ну зашете пуръ ну энъ бутель зспри де венъ?- задала ему вопросъ Глафира Семеновна.
   Тотъ улыбнулся еще глупѣе и отвѣчалъ:
   -- L'esprit de vin... C'est la boisson russe?.. Oui, madame. {Спиртъ. Это русскій напитокъ? Да, мадамъ.}
   Онъ побѣжалъ внизъ и черезъ четверть часа, весь запыхавшійся, вернулся съ бутылкой спирту и двумя рюмками на подносѣ.
   -- Смотри, Николай Иванычъ, онъ воображаетъ, что этотъ спиртъ мы пить будемъ,-- улыбаясь замѣтила Глафира Семеновна мужу.-- Пуркуа ле веръ? Иль не фо па ле веръ,-- обратилась она къ слугѣ.
   Тотъ опять глупо ухмыльнулся и спросилъ:
   -- Mais comment est-ce que vous prendrez, madame, sans verre?
   -- Вотъ дуракъ-то! -- вырвалось у Глафиры Семеновны. -- Да это развѣ пить? Развѣ это пуръ буаръ? Се не па пуръ буаръ.
   -- Comment donc pas boire? Et j'ai lu, madame, qne les russes prennent tout зa avec grand plaisir. C'est l'eau de vin russe... {Какъ не пить? Я читалъ? мадамъ? что русскіе пьютъ это большимъ удовольствіемъ. Это русская водка.}
   -- Да это идіотъ какой-то! Алле, алле... Положительно онъ думаетъ, что мы будемъ пить этотъ спиртъ... Се пуръ феръ тэ... Компрене ну? Пуръ тэ. Вотъ.
   И въ доказательство Глафира Семеновна показалъ корридорному купленные ею наканунѣ два жестяные чайника и таганъ.
   -- Ah! -- ухмыльнулся корридорный, по не уходилъ. -- Il faut voir, comment vous ferez le thé, madame!.. {Надо посмотрѣть, какъ вы дѣлаете чай, мадамъ.}
   -- Алле, алле...
   Но онъ стоялъ и продолжалъ улыбаться.
   -- Pardon, madame, il faut voir...
   --Гафира Семеновна налила спирту въ лампочку тагана, зажгла свѣтильню, вылила въ чайникъ графинъ воды и поставила чайникъ кипятиться на таганѣ.
   Корридорный покачивалъ головой и твердилъ:
   -- C'est curieux, c'est curieux... Le thé, а la r"sse... C'est curieux... {Это любопытно... чай по-русски... Это любопытно.}
   -- А правда, мадамъ, что въ Петербургѣ ходятъ по улицамъ медвѣди и никогда лѣта не бываетъ, а всегда снѣгъ? -- спросилъ онъ по-французски, но Глафира Семеновна не поняла его вопроса и сказала:
   -- Разбери, что онъ бормочетъ! Николай Иванычъ! Да выгони ты его, Бога ради. Я говорю -- алле, алле, а онъ стоитъ и бормочетъ.
   -- Гарсонъ! Вонъ! Проваливай! -- крикнулъ Николай Ивановичъ и энергически указалъ на дверь.
   Шагъ за шагомъ, оглядываясь и покачивая головой, корридорный вышелъ за двери.
   -- Дикіе, совсѣмъ дикіе здѣсь люди,-- сказала Глафира Семеновна. -- А еще Парижъ! Про Парижъ-то вѣдь у насъ говорятъ, что это высшая образованность.
   Вскорѣ вода въ тоненькомъ жестяномъ чайникѣ закипѣла, а Глафира Семеновна, насыпавъ чай въ другой чайникъ, принялась его заваривать. Черезъ минуту супруги наслаждались чаепитіемъ.
   -- Соленаго-то съ вечера поѣвши, такъ на утро куда хорошо основательно чайкомъ побаловаться,-- говорилъ Николай Ивановичъ, выпивъ стаканъ чаю и принимаясь за второй.
   -- Конечно, ужъ въ сто разъ лучше, чѣмъ ихнее кофейное хлебово изъ суповыхъ чашекъ суповыми ложками хлебать.
   Пили они чай изъ стакановъ, находившихся въ ихъ комнатѣ при графинахъ съ водой, безъ блюдечекъ и при одной чайной ложечкѣ, захваченной для дороги изъ Петербурга. Дабы не распалять еще разъ любопытство корридорнаго относительно питья спирта и приготовленія чая, они не звали его вторично и не требовали чайной посуды.
  

LIII.

  
   Напившись въ охотку чаю съ бутербродами, у супруги стали собираться въ магазинѣ де-Лувръ. Глафира Семеновна одѣлась уже скромно въ простенькое шерстяное платье и въ незатѣйливый ватерпруфъ изъ легонькой матеріи.
   -- Ей-ей, не стоитъ здѣсь хорошихъ нарядовъ трепать, право, не для кого. Дамы все такая рвань, въ отрепанныхъ платьишкахъ,-- говорила она въ свое оправданіе, обращаясь къ мужу.
   Сойдя внизъ, къ бюро гостинницы, они справились у хозяйки, далеко-ли отстоитъ Луврскій магазинъ.
   -- Pas loin, madame, pas loin,-- отвѣчала хозяйка и принялась съ жестами разсказывать, какъ близко отстоитъ магазинъ, показывая дорогу по плану Парижа, висящему на стѣнѣ около конторки бюро.
   -- Поняла-ли что-нибудь? -- спросилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Ничего не поняла, кромѣ того что магазинъ недалеко. Но ничего не значитъ, все-таки пойдемъ пѣшкомъ. Языкъ до Кіева доведетъ. Надо-же посмотрѣть улицы.
   Уличное движеніе было въ полномъ разгарѣ, когда супруги вышли изъ гостинницы, и пройдя переулки, свернули въ большую улицу Лафаетъ. Городскіе часы, выставленные на столбу на перекресткѣ улицы, показывали половину одиннадцатаго. Громыхали громадные омнибусы, переполненные публикой, вереницей тянулись одноконныя колясочки извозчиковъ, тащились парныя ломовыя телѣги съ лошадьми, запряженными въ рядъ и цугомъ, хлопали бичи, подобно ружейнымъ выстрѣламъ, спѣшили, наталкиваясь другъ на друга и извиняясь, пѣшеходы; у открытыхъ лавокъ съ выставками различныхъ товаровъ на улицѣ, около дверей, продавцы и продавщицы зазывали покупателей, выкрикивая цѣны товаровъ и даже потрясая самыми товарами.
   -- Tout en soie... Quatre-vingt centimes lemètre,-- визгливымъ голосомъ кричала миловидная молодая дѣвушка въ черномъ платьѣ и бѣломъ передникѣ, размахивая распущеннымъ кускомъ красной шелковой ленты.
   -- Aucune concurrence! -- басилъ какой то рослый усатый приказчикъ въ дверяхъ лавки, показывай проходившей публикѣ поярковую шляпу и въ то же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливалъ ее изъ хрустальнаго графина водой.
   Около нѣкоторыхъ изъ этихъ товарныхъ выставокъ съ обозначеніемъ цѣнъ на каждомъ предметѣ толпилась и публика и рылась въ товарѣ, торговалась, почти совершенно загораживая тротуаръ, такъ что нежелающимъ протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой, среди проѣзжавшихъ извозчичьихъ экипажей, омнибусовъ и ломовыхъ телѣгъ лавировали разносчики съ лотками, корзинами и ручными телѣжками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. Разносчики также выкрикивали:
   -- Vlа d's artichauts! Ma botte d'asperges! Des choux des hariciots! des poireaux des carottes!
   Къ этимъ крикамъ присоединилbсь и крики блузниковъ-мальчишекъ, сующихъ проходящимъ листки съ рекламами и объявленіями отъ разныхъ магазиновъ, крики продавцовъ газетъ, помахивающихъ листами нумеровъ и разсказывающихъ содержаніе этихъ нумеровъ.
   Какой-то мальчишка -- газетчикъ, махая руками, очень сильно толкнулъ Глафиру Семеновну, такъ что та даже соскочила съ тротуара и сказала:
   -- Вотъ подлецъ-то! И чего это только полиція смотритъ и не гоняетъ ихъ съ дороги!
   -- Дѣйствительно, безпорядокъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ, замахиваясь на убѣгающаго мальчишку зонтикомъ.-- И вѣдь что обидно: не можешь даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски ругательныхъ словъ. Глаша!-- обратился онъ къ женѣ.-- Ты-бы мнѣ хоть три-четыре ругательныхъ слова по-французски сказала, чтобъ я могъ выругаться при случаѣ.
   -- Какъ я скажу, ежели я сама не знаю... Насъ ругательнымъ словамъ въ пансіонѣ не учили. У насъ пансіонъ былъ такой, что даже двѣ генеральскія дочки учились. Все было на деликатной ногѣ, такъ какъ-же тутъ ругательствамъ-то учить!
   -- Да, это дѣйствительно. Но должна-же ты знать какъ мерзавецъ по-французски.
   -- Не знаю.
   -- А подлецъ?
   -- Тоже не знаю. Говорю тебѣ, что все было на деликатной ногѣ.
   -- По-русски его ругать -- никакого толку не будетъ, потому онъ все равно не пойметъ,-- разсуждалъ Николай Ивановичъ.-- Ты не знаешь, какъ и дубина по-французски?
   -- Не знаю. Дерево -- арбръ, а какъ дубина -- не знаю. Да отругивайся покуда словами; кошонъ и лянь, что значитъ оселъ и свинья.
   -- Что эдакому оболтусу, который тебя толкнулъ, свинья и оселъ? Надо какъ-нибудь похлеще его обремизить, чтобы чувствовалъ.
   -- Да вѣдь это покуда. Ну, а насчетъ хлесткихъ словъ я дома въ словарѣ справлюсь. Кошонъ -- очень дѣйствительное слово.
   Случай обругать сейчасъ-же и представился. Изъ-за угла выскочилъ блузникъ съ корзиной, наполненной рыбой. Съ крикомъ: "il arrive, il arrive l'marquereau!" онъ наткнулся на Николая Инавовича и хотя тотчасъ-же извинился, сказавъ "pardon, monsieur", но Николай Ивановичъ все-таки послалъ ему въ догонку слово "кошонъ". Услыхавъ это слово, блузникъ издалека иронически крикнулъ ему:
   -- Merci, monsieur, pour l'amabilité.
   -- Не унялся, подлецъ? -- грозно обернулся Николай Ивановичъ къ блузнику и спросилъ жену, что такое сказалъ блузникъ.
   -- За любезность тебя благодаритъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- За какую любезность?
   -- А вотъ, что ты его кошономъ назвалъ. Учтивости тебя учитъ. Онъ тебя хоть и толкнулъ, но извинился, а ты ему все-таки: "кошонъ".
   -- Ахъ, онъ подлецъ!
   Николай Ивановичъ обернулся къ блузнику и издали погрозилъ ему кулакомъ. Блузникъ улыбнулся и въ свою очередь погрозилъ Николаю Ивановичу кулакомъ.
   -- Скажите на милость, еще смѣетъ въ отвѣтъ кулакомъ грозиться! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и хотѣлъ броситься къ блузнику, но Глафира Семеновна удержала его за рукавъ.
   -- Оставь... Ну, что затѣвать скандалъ!.. Брось. Вѣдь можетъ выйти драка. Плюнь...-- сказала она.
   Супруги выходили на площадь Большой Оперы.
  

LIV.

  
   На площади Большой Оперы супруговъ осадили со всѣхъ сторонъ барышники, предлагающіе билеты на вечерній оперный спектакль. Барышники осаждали супруговъ даже и тогда, когда эти послѣдніе подошли къ городовому и стали его разспрашивать, какъ пройти въ Луврскій магазинъ,-- и городовой нисколько не препятствовалъ этой осадѣ, что несказанно удивило ихъ.
   -- Смотри: стало-быть здѣсь дозволено барышничать театральными билетами,-- замѣтила Глафира Семеновна мужу.-- Вѣдь прямо въ глазахъ городового предлагаютъ, даже около него -- и городовой хоть-бы что!
   Городовой очень любезно указалъ дорогу въ Луврскій магазинъ, и супруги опять отправились. Но тутъ случилось маленькое обстоятельство. Супруги, выслушавъ объясненіе дороги, позабыли сказать городовому "спасибо". Городовой очевидно этимъ обидѣлся, окликнулъ супруговъ и, когда тѣ обернулись, издали откозырялъ имъ и, кивнувъ головой, крикнулъ по-французски:
   -- Благодарю за учтивость!
   Глафира Семеновна поняла въ чемъ дѣло и тотчасъ-же сообщила объ этомъ мужу.
   -- Дуракъ, совсѣмъ дуракъ. За что-же тутъ благодарить, коли онъ для того и поставленъ, чтобъ указывать дорогу,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, ужъ, должно быть, здѣсь такой щепетильный народъ, что все на тонкой деликатности.
   -- Хороша тонкая деликатность, коли со всѣхъ сторонъ тебя на улицахъ толкаютъ, извозчики на твои вопросы ничего не отвѣчаютъ, а только отвертываются, ежели заняты или не хотятъ ѣхать, торговцы всякую дрянь въ носъ суютъ. Давеча вонъ одинъ приказчикъ чуть не въ носъ ткнулъ мнѣ резиновыми калошами, предлагая ихъ купить, да еще ударилъ подошву о подошву передъ самымъ лицомъ. Нѣтъ, на нашихъ рыночныхъ приказчиковъ-то, хватающихъ покупателей за рукава, только слава, а въ сущности здѣсь еще хуже.
   Разспрашивая дорогу, супруги добрались наконецъ до Луврскаго магазина и вошли въ одну изъ распахнутыхъ широкихъ дверей его. Уже на подъѣздѣ ихъ поразила толпа покупателей, остановившихся около сдѣланной въ дверяхъ выставки товаровъ съ крупной вывѣской надъ выставкой "occasion", то-есть-по случаю. Мужчины и дамы рылись въ набросанномъ безъ системы товарѣ, состоящемъ изъ лентъ, косыночекъ, кружевъ, платочковъ и читали нашпиленныя на нихъ цѣны. Приказчикъ съ карандашомъ за ухомъ только наблюдалъ за роющейся публикой и ежеминутно выкрикивалъ по-французски:
   -- Цѣны написаны... Выбирайте сами!.. Цѣны рѣшительныя!..
   Пришлось протискаться сквозь толпу.
   Въ самомъ магазинѣ было также тѣсно. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ высились вывѣски, гласящія касса No 1-й, касса No 2-й и такъ далѣе. Товары были выложены на прилавкахъ, громадными штабелями стояли на полу, лежали на этажеркахъ, висѣли на стѣнахъ. И чего, чего тутъ не было! Куски всевозможныхъ матерій, цѣлые ворохи перчатокъ, женскихъ корсетовъ, готоваго платья, лентъ, обуви. Около всего этого толпились покупатели. Дамы, разумѣется, преобладали. Приказчики и приказчицы, облеченные исключительно во все черное, съ неизмѣннымъ карандашомъ за ухомъ, еле успѣвали отвѣчать на вопросы. Одинъ приказчикъ продавалъ сразу двумъ-тремъ покупателямъ. Не взирая на громадное помѣщеніе, было жарко, душно; воздухъ былъ спертъ.
   -- Эка махина магазинъ-то! -- невольно вырвалось у Николая Ивановича, когда супруги прошли два десятка шаговъ.
   -- Я читала въ описаніи, что здѣсь больше тысячи приказчиковъ и приказчицъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна, у которой глаза такъ и разбѣгались по выставленнымъ товарамъ.
   -- Ну, покупай, что тебѣ требуется. За поднятіе на Эйфелеву башню тебѣ ассигновано на покупки четыреста французскихъ четвертаковъ.
   -- Пятьсотъ-же вѣдь ты ассигновалъ. Ну, скажите на милость, вотъ ужъ утягивать начинаетъ. Пятьсотъ, пятьсотъ. Я очень хорошо помню, что пятьсотъ. Даже еще шестьсотъ.
   -- Да ужъ покупай, покупай. Вонъ приказчикъ замухрышка освободился, у него и спроси, что тебѣ нужно.
   -- Да все нужно. А только дай прежде оглядѣться. Боже мой, какъ дешевы эти носовые платки съ Эйфелевой башней! По шестидесяти сантимовъ за штуку. Вѣдь это на наши деньги... Сколько на наши деньги?
   -- Двадцать двѣ, двадцать три копѣйки. А только вѣдь это дрянь.
   -- Какъ дрянь? Для подарковъ отлично. Пріѣдемъ изъ-за границы, надо что-нибудь подарить на память роднымъ и знакомымъ.
   -- Ты платье-то прежде себѣ купи. Тебѣ вѣдь я платье обѣщалъ.
   -- Платье потомъ. Антанде, монсье, комбьянъ кутъ се мушуаръ? -- спросила Глафира Семеновна пробѣгавшаго мимо приказчика съ ворохомъ товара, указывая на платочки.
   -- Les priz sont écrits, madame {Цѣны написаны, мадамъ.},-- отвѣчалъ тотъ не останавливаясь.
   -- Монсье, монсье! Венэ зиси. Же ве зашете!..-- обратилась она къ другому приказчику, завязывавшему что-то въ бумагу.
   -- Tout est écrit, madame. Il faut choisir seulement... Ayez la bonté {Все написано, мадамъ. Надо только выбирать. Пожалуйста.}...-- далъ этотъ отвѣтъ и не двинулся съ мѣста..
   -- Что за невѣжи здѣшніе приказчики! Ни одинъ не трогается! Послушайте, кто-же здѣсь продаетъ? -- крикнула Глафира Семеновна уже по-русски.
   Отвѣта не послѣдовало. Приказчики продолжали заниматься своимъ дѣломъ: что-то увязывали, что-то писали на бумажкахъ, куда-то бѣжали.
   -- Да отбери, что тебѣ надо, а потомъ и будемъ торговаться,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Да какъ-же безъ приказчика-то отбирать?
   -- Воображаю я, сколько здѣсь воруютъ при такихъ порядкахъ,-- сказала Глафира Семеновна и принялась рыться въ разномъ мелочномъ товарѣ, то и дѣло восклицая:-- Боже мой, какъ это дешево! Вѣдь вотъ за эти косыночки надо у насъ прямо вдвое заплатить. По франку только... Вѣдь это по сорока копѣекъ. У насъ за рубль не купишь. Николай Иванычъ, я возьму шесть штукъ.
   -- Да куда тебѣ? Вѣдь это дрянь.
   -- Дрянь-то дрянь, но ты посмотри... какъ дешево. Вѣдь это чуть не даромъ.
   -- Да на что такія косынки? Вѣдь ты ихъ не будешь носить.
   -- Буду, буду. Да, наконецъ, и другіе сносятъ. Тебѣ даже отлично надѣвать на шею, когда ты въ баню идешь. Вотъ я эту шляпченку возьму. Смотри: всего только два франка. Положимъ, она жиденькая, изъ бумажныхъ кружевъ, но...
   -- Сама вѣдь не станешь носить такую дрянь.
   -- Ахъ, Боже мой! Да кому-нибудь подарю. Ахъ, какія дешевыя перчатки! У насъ втрое дороже... Перчатокъ надо купить побольше. Мой номеръ шесть съ четвертью.
   Мало-по-малу былъ отобранъ цѣлый ворохъ всякой дряни. Глафира Семеновна указала на него приказчику и сказала:
   -- Пейэ. Иль фо пейэ. Комбьянъ?
   Приказчикъ сталъ разбирать товаръ и считалъ его стоимость на бумажкѣ. Вышло сорокъ два франка съ сантимами, и онъ объявилъ сумму.
   -- Сорокъ довольно,-- сказалъ ему Николай Ивановичъ. -- Карантъ. Ассе карантъ, а остальное на скидку. Вѣдь это дрянь.
   -- Nous avons des priz fixes, monsieur...
   -- Знаемъ мы эти прификсы-то! Вездѣ и съ прификсами скидываютъ. Карантъ, а больше не Дамъ. Карантъ.
   -- Oh, non, monsieur.
   И приказчикъ, начавшій уже было завязывать товаръ въ бумагу, снова развернулъ его.
   -- Ну пренонъ, ну пренонъ. Карантъ де е сантимъ оси...-- кивнула ему Гkафира Семеновна и замѣтила мужу:-- Здѣсь не торгуются.
   -- Вздоръ. На томъ свѣтѣ, и то торгуются.
   Приказчикъ пригласилъ ихъ для разсчета въ кассу.
  

LV.

  
   Супруги поднялись по чугунной лѣстницѣ во второй этажъ Луврскаго магазина. Второй этажъ былъ занятъ преимущественно готовыми нарядами, мужскими и женскими. Здѣсь уже не было такъ называемыхъ "occasion'овъ", то есть выставокъ товаровъ, продающихся по случаю, съ уступкой, а потому той толпы, которая стояла и двигалась внизу, не было. Въ отдѣленіи дамскихъ нарядовъ приказчики и приказчицы были уже болѣе прифранченные, болѣе элегантные, чѣмъ внизу. На большинствѣ приказчиковъ виднѣлись черные фраки, самыя лица приказчиковъ были какъ-то особенно вылощены, бороды и усы приглажены и прилажены волосокъ къ волоску и отъ нихъ отдавало тонкими духами. Приказчики эти очень напоминали танцмейстеровъ. Они становились то и дѣло въ красивыя заученныя позы передъ покупательницами; при отвѣтахъ какъ-то особенно наклоняли головы, подобно манежнымъ лошадямъ. Приказчицы также рѣзко отличались отъ приказчицъ нижняго этажа. Онѣ всѣ на подборъ были одѣты хоть и въ черныя, но въ самыя новомодныя платья различныхъ послѣднихъ фасоновъ. На головахъ нѣкоторыхъ изъ нихъ красовались элегантныя кружевныя наколки. Очевидно, что онѣ были одѣто въ модели магазина и служили вывѣсками.
   Супруги прошли по всему этажу, пока дошли до отдѣленія дамскихъ платьевъ и "confections". Глафира Семеновна восторгалась на каждомъ шагу, поминутно останавливалась и покупала разной ненужной дряни. Николай Ивановичъ, таскавшій сзади покупки, превратился уже совсѣмъ въ вьючное животное, когда они прибыли въ отдѣленіе готовыхъ дамскихъ платьевъ.
   -- Сѣсть-бы гдѣ-нибудь,-- проговорилъ онъ, увидя стулья и отдуваясь.-- Скверная здѣсь манера въ Парижѣ за посидѣнья на стульяхъ платить, но я бы, ужъ чортъ съ ними, пожалуй бы заплатилъ.
   -- Садись, садись здѣсь, теперь можешь и отдохнуть, потому мы именно туда и пришли, куда намъ надо,-- сказала Глафира Семеновна -- Вѣдь это-то и есть отдѣленіе готовыхъ платьевъ. Видишь, готовыя платья въ витринахъ висятъ. Смотри, смотри, какая прелесть!-- воскликнула она, приходя въ восторгъ и указывая на бальное платье.
   Въ этотъ моментъ передъ ней какъ изъ земли выросла рослая продавальщица въ черномъ шелковомъ платьѣ съ громадными буфами на плечахъ, доходящими до ушей, и съ большимъ воротникомъ а-ля Марія-Антуанета. Ежели-бы не желтый кожаный сантиметръ, перекинутый черезъ шею, то ее можно-бы было принять за королеву изъ трагедіи.
   -- Модель этого платья, мадамъ, получила на нынѣшней выставкѣ большую золотую медаль,-- заговорила она по-французски.-- C'est le donner mot de la mode...
   -- Же ве энъ робъ де суа нуаръ...-- обратилась Глафира Семеновна къ продавальщицѣ.-- Черное шелковое платье думаю я себѣ купить,-- сказала она мужу.
   -- Гм... -- пробормоталъ Николай Ивановінъ и, сложивъ пакеты съ покупками на столъ, сталъ отирать лобъ и лицо носовымъ платкомъ.
   Потъ съ него лилъ градомъ.
   -- Je vous montrerai, madame, quelque chose d'extraordinaire,-- заговорила продавальщица и крикнула:-- Мадемуазель Элизъ! Мадамъ Перокэ.
   Двѣ другія продавальщицы тотчасъ-же откликнулись на ея призывъ и вопросительно остановились. Первая продавальщица тотчасъ-же поманила ихъ. Онѣ подошли и, вставъ передъ Глафирой Семеновной въ позу манекеновъ, начали вертѣться.
   -- Выбирайте только фасонъ, мадамъ... Этотъ или вотъ этотъ,-- продолжала по-французски первая продавальщица, указывая на двухъ другихъ продавальщицъ.-- А вотъ и третій фасонъ,-- прибавила она и сама медленно повернулась, показывая бока, задъ и передъ своего платья.
   Глафира Семеновна поняла, что ей сказали по-французски, но не рѣшалась указать на фасонъ.
   -- И сетъ бьенъ, и сетъ бьенъ...-- отвѣчала она.-- Сетъ оси бьенъ... Иль фо регардэ труа фасонъ.
   -- Tout de suite, madame... Voulez-vous vous assoir... C'est monsieur votre mari?-- указала она на Николая Ивановича.
   -- Вуй, мари.
   Продавальщица предложила стулъ и Николаю Ивановичу.
   -- Prenez place, monsieur... Придется вамъ подождать довольно долго. Дамы вообще не скоро рѣшаются на выборъ костюмовъ. А чтобы вамъ не скучать, вотъ вамъ и сегодняшній нумеръ "Фигаро". Пожалуйста.
   -- Мерси,-- сказалъ Николай Ивановичъ, грузно опустился на стулъ и, раскрывая поданный ему нумеръ французской газеты, сталъ его разсматривать, дѣлая видъ, что онъ что нибудь понимаетъ.
   Продавальщица между тѣмъ вытаскивала изъ витринъ платья, показывала ихъ и тарантила безъ умолку передъ Глафирой Семеновной. Глафирѣ Семеновнѣ все что-то не нравилось.
   -- Не не съ висюлечками... Компренэ? Съ висюлечками... Гарни авекъ висюлечки.. -- старалась она объяснить продавальщицѣ.-- Авекъ же и пасмантрт.
   -- О, мадамъ, да это нынче не носятъ!
   -- Нонъ, нонъ... Же вю о театръ. И много, и много пасмантри. Боку...
   -- Мадемуазель Годенъ! -- снова выкрикнула продавальщица четвертую толстенькую и невысокаго роста продавальщицу и, указывая на ея платье Глафирѣ Семеновнѣ,-- прибавила по-французски: -- Вотъ все, что дозволяетъ послѣднее слово моды по части отдѣлки стеклярусомъ. Фигура мадемуазель Годенъ также вполнѣ подходитъ къ вашей фигурѣ. У мадемуазель Годепъ такая-же прелестная грудь, какъ у васъ, такой-же полный станъ. Дать больше отдѣлки съ сутажемъ и стеклярусомъ, значило-бы выступить изъ предѣловъ моды и компрометировать фирму. Надо вамъ примѣрить вотъ это платье. Voyons, madame... Ayez la bonté de venir ici.
   И продавщица, перекинувъ на руку платье, пригласила Глафиру Семеновну за ширмы на примѣрку. Глафира Семеновна удалилась за ширмы вмѣстѣ съ продавальщицей, но продавальщица тотчасъ-же выскочила оттуда и сказала Николаю Ии" новичу:
   -- Монсье, можете придвинуться къ ширмамъ и переговариваться съ мадамъ, дабы не очень скучать въ разлукѣ.
   Сказано это было, разумѣется, по-французски. Николай Ивановичъ ничего не понялъ и удивленно выпучилъ на продавальщицу глаза. Та, видя, что онъ не понимаетъ ее, стала приглашать жестами и даже поставила для него другой стулъ около ширмъ. Николай Ивановичъ покрутилъ головой и пересѣлъ. Продавальщица, между тѣмъ, опять удалилась за ширмы и безъ умолку заговорила.
   -- Глаша! Понимаешь-ли ты хоть капельку, что она стрекочетъ? -- крикнулъ женѣ Николай Ивановичъ.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что очень мало понимаю, но чувствую, что она хочетъ на меня напустить туманъ.
   -- Ну, то-то... И мнѣ кажется, что она тебѣ зубы заговариваетъ. Ты очень-то не поддавайся. Да вотъ еще что. Вѣдь это такой магазинъ, что здѣсь чего хочешь, того просишь. Тутъ всякіе товары есть. Такъ ты спроси у ней, нельзя-ли мнѣ чего-нибудь выпить. Пить смерть хочется.
   -- Неловко, Николай Иванычъ,-- послышалось изъ-за ширмъ.-- Ну суди самъ: какъ-же въ модномъ-то магазинѣ?..
   -- Да вѣдь здѣсь въ отдѣленіяхъ виномъ торгуютъ. Правда, не распивочно, но все-таки торгуютъ. Такъ вотъ бы красненькаго бутылочку... Можно, я чай, это сдѣлать для хорошаго покупателя. Вѣдь мы не на грошъ купить пришли. Четвертаковъ-то этихъ французскихъ ой-ой сколько отсчитаемъ. Такъ ты спроси.
   -- Языкъ не поворачивается. Помилуй, вѣдь здѣсь не выпивное заведеніе.
   -- Такъ что-жъ изъ этого? Въ Петербургѣ мнѣ изъ парчевого магазина за пивомъ посылали, когда разсчитивали, что я на сотню куплю.
   -- Потерпи немножко. Потомъ ужъ вдвое выпьешь. Я не буду препятствовать.
   -- Эхъ, тяжко! Наѣлись дома ветчины и сыру, и теперь во рту даже пѣна какая-то отъ жажды,-- вздохнулъ Николай Ивановичъ и, опять раскрывъ нумеръ "Фигаро", уткнулъ въ нее носъ.
  

LVI.

  
   Прошло болѣе получаса, а Глафира Семеновна все еще примѣряла за ширмами платья. Николай Ивановичъ, все еще сидѣвшій около ширмъ, сначала началъ зѣвать, а потомъ уже и клевать носомъ.
   -- Глаша! Скоро ты тамъ?
   -- Какъ скоро! До сихъ поръ я еще не могу выбрать фасона платья. Главное дѣло, что ни мадамъ меня не понимаетъ, ни я ее не понимаю. Всѣ слова по части дамскихъ нарядовъ я очень хорошо знаю по-французски, но здѣсь, въ Парижѣ, какія-то особенныя слова, какимъ насъ никогда не учили,-- послышался голосъ Глафиры Семеновны изъ-за ширмъ.
   -- Такъ этакъ ты, пожалуй, еще и черезъ часъ не кончишь съ выборомъ фасоновъ.
   -- Не знаю, право, не знаю. Выберу платье и потомъ мнѣ нужно будетъ выбирать накидку. Я накидку какую-нибудь хочу себѣ купить для театра. Потомъ мнѣ нужно шляпку... Нельзя-же быть въ Парижѣ, да модной шляпки себѣ не купить.
   Николай Ивановичъ досадливо заскоблилъ затылокъ.
   -- Такъ я-бы прошелся по магазину, да поискалъ-бы вчерашняго земляка. Навѣрное онъ бродитъ по магазину и ищетъ насъ. Я пойду и посмотрю его.
   -- Николай Иванычъ, я боюсь одна.
   -- Да чего-жъ тебѣ бояться-то? Я приду къ тебѣ. Всѣ покупки я здѣсь оставлю. Возьми ихъ къ себѣ за ширму.
   Николай Ивановичъ всталъ со стула и отправился бродить по магазину. Не успѣлъ онъ пройти и трехъ отдѣленій, какъ натолкнулся на земляка. Землякъ стоялъ въ отдѣленіи непромокаемыхъ матерій и выбиралъ себѣ пальто.
   -- А почтеннѣйшій! Гдѣ это вы пропадаете? А я васъ искалъ, искалъ и найти не могъ,-- проговорилъ онъ при видѣ Николая Ивановича.
   -- Да вѣдь жена зашла въ отдѣленіе дамскихъ нарядовъ и застряла тамъ. И посейчасъ тамъ за ширмами сидитъ и фасоны себѣ выбираетъ. Съ бабами, сами знаете, бѣда... Землякъ! Не сходимъ-ли мы куда-нибудь выпить? Пить смерть хочется. А черезъ полчасика вернемся...
   -- Сходимъ, сходимъ. Тутъ вотъ какъ разъ противъ магазина есть кофейня.
   Землякъ, не найдя себѣ по вкусу непромокаемаго пальто, отошелъ отъ прилавка и черезъ нѣсколько минутъ былъ вмѣстѣ съ Николаемъ Ивановичемъ въ кофейнѣ, находящейся противъ Луврскаго магазина.
   -- Пивка, что-ли, хватимъ?-- спрашивалъ Николай Ивановичъ земляка.
   -- Зачѣмъ пивка? Въ Парижѣ надо пить красное вино,-- далъ отвѣтъ землякъ и приказалъ подать бутылку вина.
   Они чокнулись. Зашелъ разговоръ, гдѣ сегодня обѣдать, гдѣ провести вечеръ.
   -- Вечеромъ-то-бы въ какое-нибудь этакое заведеньице попикантнѣе, позанятнѣе, позабористѣе, въ какой-нибудь кафе-шантанчикъ эдакій, гдѣ разныя канашки черноглазыя поютъ,-- съ улыбочкой и подмигнувъ глазомъ сказалъ Николай Ивановичъ.-- Вѣдь, вѣрно, есть такія заведенія.
   -- Какъ не быть! Такихъ заведеній много, но съ женой-то вамъ не удобно, жена-то вамъ помѣха,-- отвѣчалъ землякъ.
   -- Такъ-то оно такъ, но жена моя баба походная.
   -- Какая-бы походная ни была, а все ужъ не дозволитъ вамъ развернуться съ какими-нибудь черноглазыми канашками, какъ вы выражаетесь.
   -- Это ужъ само собой.
   -- А въ Парижъ-то вѣдь только и пріѣзжаютъ за этимъ. При женѣ вы, какъ тамъ хотите, все въ родѣ какъ-бы на службѣ, все въ родѣ какъ-бы въ подчиненіи, а безъ нея-то у васъ душа-бы раздалась. Погуляли-бы въ волю.
   -- Вѣрно, вѣрно.
   -- И угораздило это васъ, батенька, въ Тулу съ своимъ самоваромъ пріѣхать! -- продолжалъ землякъ.
   -- Какъ такъ? То-есть это вы про что?-- недоумѣвалъ Николай Ивановичъ.
   -- Какъ въ Тулу съ своимъ самоваромъ не ѣздятъ, потому что тамъ ихъ много, такъ и въ Парижъ съ своей бабой не ѣздятъ, потому что бабъ здѣсь не оберешься.
   -- Ахъ, вотъ вы про что. Да, да, это правильно. Ну, да ужъ обузу захватилъ, такъ дѣлать нечего, отъ нея не отбояришься. Такъ гдѣ-бы сегодня пообѣдать. Вы Парижъ знаете?
   -- Знаю. Бывалъ. Второй разъ здѣсь.
   -- Такъ вотъ порекомендуйте, гдѣ-бы посытнѣе. А то здѣшніе обѣды все какіе-то жидкіе.
   Землякъ задумался.
   -- Ни разу не обѣдали у ротисьера? -- спросилъ онъ Николая Ивановича.
   -- А что такое ротисьеръ?
   -- Жарильщякъ, по нашему, жарковникъ, спеціалистъ по жареному, по жаркому. Большая закусочная лавка эдакая. Не пугайтесь, не пугайтесь, не на манеръ нашей петербургской закусочной лавки, а нѣчто шикарное. Выберемъ мы себѣ хорошій кусокъ мяса, хорошую птицу -- и тутъ-же при насъ спеціалистъ этотъ для насъ все это и зажаритъ.
   -- Что-жъ, это хорошо. Можно выбрать побольше и ужъ наѣсться до отвалу. А то въ здѣшнихъ ресторанахъ подаются порціи меньше воробьинаго носа. И индѣйку зажарить можно?
   -- Цѣлаго борова зажарятъ.
   -- Вотъ и оглично. Ну, а театръ, театръ? Только что-нибудь позабавнѣе.
   -- Въ Американскомъ циркѣ были? Джигитовку и сраженіе дикихъ индѣйцевъ видѣли?
   -- Гдѣ-же видѣть, батенька, коли мы всего три дня въ Парижѣ.
   -- Такъ вотъ и поѣдемте туда. Это за городомъ... Такъ въ циркъ?
   -- Индѣйку ѣсть въ закусочную и индѣйцевъ глядѣть въ циркъ. Хорошо.
   Выпивъ бутылку краснаго вина, земляки опять отправились въ Луврскій магазинъ.
   Глафира Семеновна попрежнему все еще возилась за ширмами съ продавальщицей.
   -- Глаша! Ты здѣсь?
   -- Здѣсь, здѣсь... Вообрази, все еще фасона настоящимъ манеромъ не могу себѣ выбрать,-- отвѣчала Глафира Семеновна изъ-за ширмы.
  

LVII.

  
   Выбирая въ Луврскомъ магазинѣ для себя наряды, Глафира Семеновна провозилась цѣлый день. Былъ четвертый часъ, когда она, окончивъ примѣрку, рѣшила, что ей взять. Выбраны были роскошный корсетъ, соръ де-баль, два платья и шляпка. На отличавшуюся нѣкоторою дородностью Глафиру Семеновну готовыя платья не были вполнѣ впору, продавальщицы рѣшили ихъ передѣлать и черезъ день прислать къ Глафирѣ Семеновнѣ въ гостинницу вмѣстѣ со всѣмъ купленнымъ ею въ магазинѣ товаромъ. Николай Ивановичъ расплатился и тотчасъ-же заговорилъ объ обѣдѣ.
   -- Ѣдемъ поскорѣй обѣдать. ѣсть страсть какъ хочется. Хоть разъ въ Парижѣ пообѣдать по-настоящему, по-русски, а то все въ семь да семь часовъ. Какой это обѣдъ! это ужинъ, а не обѣдъ. Вотъ, Глафира Семеновна, землякъ рекомендуетъ какую-то съѣстную лавку спеціалиста по части жаркихъ, гдѣ можно сытно и всласть пообѣдать,-- сказалъ онъ женѣ.
   -- Въ съѣстную лавку! Да ты въ умѣ? -- воскликнула Глафира Семеновна.
   -- Не бойтесь, сударыня, названія. Оно тутъ не при чемъ,-- подхватилъ землякъ.-- Вы увидите, какъ это хорошо. Вся сырая провизія на-лицо. Вы выберете, что вамъ понравится, и вамъ изжарятъ или сварятъ. Вѣдь въ Петербургѣ вамъ, я думаю, когда-нибудь приходилось закусывать съ мужемъ въ Милютиныхъ лавкахъ, гдѣ вамъ всѣ закуски прямо отъ куска рѣжутъ. Такъ и тутъ. Ѣдемте-же. Туда мы можемъ доѣхать въ омнибусѣ.
   Выйдя изъ магазина, супруги и землякъ тотчасъ-же сѣли въ омнибусъ, идущій въ Портъ-Сенъ-Дени, и черезъ четверть часа, пріѣхавъ на мѣсто, входили въ съѣстную лавку ротисьера.
   Съѣстная лавка состояла изъ большого зала съ множествомъ маленькихъ мраморныхъ столиковъ. Въ глубинѣ зала помѣщались два громадные очага, напоминающіе камины, и на этихъ очагахъ на механическихъ вертелахъ жарилось мясо, пулярдки и дичь. Проливающійся на уголья жиръ дѣлалъ воздухъ чаднымъ. Около самыхъ очаговъ чадъ стоялъ какъ-бы туманомъ и въ этомъ туманѣ виднѣлись бѣлыя куртки и бѣлые колпаки поваровъ. Что-то шипѣло, что-то вспыхивало, визжала вентиляція, гремѣла посуда. По другой стѣнѣ стояла горкой выставка провизіи. Тутъ лежали сырыя ощипанныя индѣйки, пулярдки, гуси, поражающіе своей бѣлизной, украшенные кружевомъ, высѣченнымъ изъ писчей бумаги. Лежало мясо въ кружевныхъ папильоткахъ, ноги телятины и баранины, убранныя также бумажными украшеніями и цвѣтами изъ рѣпы, моркови, рѣдьки и свеклы.
   Когда супруги вошли въ съѣстную лавку, за мраморными столиками, не взирая на раннее для обѣда въ Парижѣ время, сидѣло уже человѣкъ тридцать публики, пило и ѣло. Имъ прислуживали женщины, одѣтыя въ коричневыя платья, бѣлые чепцы и передники.
   -- Вотъ та самая закусочная, о которой я вамъ говорилъ,-- сказалъ супругамъ землякъ.
   Глафира Семеновна сморщила носикъ и отвѣчала:
   -- Да тутъ отъ чада расчихаешься.
   -- А вотъ подите -- ѣдоки считаютъ этотъ чадный запахъ за особенный шикъ.
   -- Да оно даже пріятно, когда ѣсть хочешь,-- проговорилъ мпволай Ивановичъ.-- Вотъ теперь такъ засосало подъ ложечкой, что я готовъ одинъ цѣлаго гуся съѣсть.
   -- И съѣдимъ. Сюда только, извините за выраженіе, обжоры и ходятъ,-- подхватилъ землякъ.
   Они подошли къ выставкѣ провизіи и стали смотрѣть на лежащее на мраморной доскѣ мясо и въ рисунокъ уложенныхъ на капустныхъ листьяхъ птицъ. Глаза Николая Ивановича устремились на гигантскаго тулузскаго гуся.
   -- Эхъ, гусь-то какой! Крокодилъ, а не гусь. Не велѣть-ли намъ изжарить гуська?
   -- Да вѣдь ужъ рѣшили индѣйку,-- отвѣчалъ землякъ.-- Вонъ индѣйка лежитъ, напоминающая гиппопотама.
   -- Глаза-то ужъ очень разбѣгаются. И на индѣйку разыгрался аппетитъ, и насчетъ гуся пришла фантазія,-- облизывался Николай Ивановичъ, глотая слюнки.-- Глафира Семеновна, семъ-ка мы и гуся и индѣйку закажемъ.
   -- Послушай, Николай Иванычъ, да развѣ это можно втроемъ съѣсть!
   -- Не знаю, какъ ты, а я во время моего житья заграницей такъ оголодалъ, что готовъ цѣлаго борова съѣсть! Помилуйте, порціи подавали съ мѣдный пятакъ! Да наконецъ, если-бы мы и не съѣли всего -- эка важность!
   -- Здѣсь вы можете съѣсть полъ-индѣйки, полъ-гуся, а остальное вамъ завернутъ въ бумагу, и вы возьмете домой.,-- замѣтилъ землякъ.
   -- Вотъ и отлично. Что не доѣдимъ, то намъ, Глаша, на ужинъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и, обратясь къ стоявшему около нихъ красивому повару-усачу, сказалъ:-- Ле гусь и сетъ индѣйка пуръ ну и чтобы тре бьянъ было.
   Землякъ тотчасъ-же подхватилъ и объяснилъ повару по-французски.
   -- Pour trois personnes seulement, monsieur:-- спросилъ поваръ, удивленно выпучивая глаза.
   -- Такъ что-жъ, что пуръ труа? Что не доѣдимъ -- съ собой возьмемъ, -- отвѣчалъ Николай Ивановичъ. -- да немного, братъ, я думаю, и съ собой-то брать придется. Постой, постой...-- остановилъ онъ повара, взявшаго уже съ мраморной доски гуся и индѣйку и сбиравшагося удалиться къ очагу.-- Анкоръ ля вьяндъ... мяса надо, нельзя безъ мяса...
   -- Полно, Николай Иванычъ, ну, куда намъ столько! -- вскинула на него глаза Глафира Семеновна.
   -- Матушка, я оголодалъ въ Парижѣ. Какъ вы думаете, землякъ, не заказать-ли намъ еще телячьей грудинки, что-ли?
   -- Грудинка, гусь, индѣйка -- да этого и не вынесешь.
   -- Не знаю, какъ вы, а я вынесу. Ужъ очень я радъ, что до настоящей ѣды-то добрался.
   -- Довольно, довольно. Вотъ теперь нужно только спросить, какой у нихъ супъ есть.
   -- Нѣтъ-ли щецъ кислыхъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Этого вы здѣсь въ Парижѣ ни за какія деньги не достанете. Quelle soupe est-ce quе vous avez aujourd'hui?-- спросилъ землякъ повара, и, получивъ отвѣтъ, сказалъ:-- Только бульонъ и супъ пюрэ изъ зеленаго гороха. Вы какъ хотите, а мнѣ при индѣйкѣ и гусѣ, кромѣ бульона, ничего не выдержать.
   -- Супъ пюрэ... пюрэ, мосье... Онъ -- бульонъ, а же -- пюре,-- закивалъ повару Николай Ивановичъ и прибавилъ:-- Все-таки посытнѣе. Ну, такъ вотъ: ле индѣйка, ле гусь и супъ пюрэ и бульонъ. Ахъ, Да... Стой, стой! Салатъ анкоръ. Боку салатъ.
   Предвкушая блаженство сытнаго обѣда, Николай Ивановичъ улыбнулся и радостно потиралъ руки.
   -- Винца-то красненькаго намъ подадутъ, землякъ? -- спросилъ онъ.
   -- Сколько угодно. А вмѣсто водки мы коньяку выпьемъ,-- отвѣтилъ землякъ.
  

LVIII.

  
   Когда супруги и землякъ усѣлись за столъ, къ нимъ подбѣжала миловидная женщина въ коричневомъ платьѣ, бѣломъ передникѣ и бѣломъ чепцѣ и загремѣла тарелками, разставляя ихъ на столѣ.
   -- А скатерть, а скатерть на столъ? -- заговорилъ Николай Ивановичъ.
   -- Здѣсь скатертей не полагается,-- отвѣчалъ за женщину землякъ.-- Чистый бѣлый мраморный столъ, вотъ и все. Простота и опрятность. Посмотрите также на сервировку. Вѣдь эдакой тарелкой можно гвозди въ стѣну заколачивать, до того она толста.
   -- Коньякъ, мадамъ, коньякъ... Апортэ...-- торопилъ прислугу Николай Ивановичъ.
   -- Cognac? А présent? -- удивленно спросила та.-- Mais vous n'avez pas encore mangé...
   -- Да, да... Это по-русски...-- пояснилъ ей на французскомъ языкѣ землякъ.-- Въ Россіи всегда пьютъ крѣпкое вино передъ ѣдой, а не послѣ ѣды. Это для аппетита. Принесите намъ, пожалуйста, флакончикъ коньяку и порцію сыру.
   Коньякъ поданъ. Мужчины начали пить. Прислуга съ удивленіемъ наблюдала за ними издали, пожимала плечами и переглядывалась съ другой прислугой, указывая на мужчинъ глазами. Подали супъ. Мужчины выпили коньяку и передъ супомъ. Видя это, прислуга чуть не расхохоталась и и спѣшно отвернулась, еле удерживая смѣхъ. Это не уклонилось отъ взора Николая Ивановича.
   -- Чего это ихъ коробитъ? -- спросилъ онъ земляка.
   -- Не принято здѣсь пить коньякъ передъ ѣдой. Его пьютъ только послѣ ѣды, и вотъ этимъ прислужающимъ барынькамъ и кажется это диво.
   -- Дуры, совсѣмъ дуры!
   Но вотъ появилась и индѣйка съ гусемъ, еще только снятые съ вертела, шипящіе въ своемъ собственномъ жирѣ, распространяющіе запахъ, разжигающій аппетитъ. Ихъ несли двѣ женщины на двухъ блюдахъ. Сзади нихъ шествовалъ поваръ съ ножами за поясомъ и съ салатникомъ, переполненнымъ салатомъ. Женщины и поваръ никакъ не могли сдерживать улыбки. Поваръ даже не утерпѣлъ и проговорилъ:
   -- Voyons, messieurs... Il faut avoir grand appétit pour manger tout èa {Посмотримъ. Надо имѣть большой аппетитъ, чтобы все это скушать.}.
   Онъ вынулъ изъ-за пояса ножъ, спросилъ, не нужно-ли разнять птицъ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, разрѣзалъ ихъ самымъ артистическимъ образомъ. Николай Ивановичъ накинулся на гуся,
   Глафира Семеновна и землякъ навалились на индѣйку.
   -- Каково изжарено-то? -- торжествующе спрашивалъ землякъ.
   -- Прелесть! -- отвѣчалъ Николай Ивановичъ, набивая себѣ ротъ.
   Поваръ и прислуживавшія женщины стояли въ отдаленіи съ любопытствомъ смотрѣли на ѣдоковъ и улыбаясь перешептывались. Женщинъ стояло уже не двѣ, a пять-шесть. Къ любопытнымъ присоединился еще и поваръ. Очевидно, они даже спорили, съѣдятъ-ли посѣтители все безъ остатка или спасуютъ. Но птицы были громадны. Глафира Семеновна первая оттолкнула отъ себя тарелку. Землякъ тоже вскорѣ спасовалъ. Дольше всѣхъ ѣлъ Николай Ивановичъ, кладя себѣ поперемѣнно на тарелку то кусокъ гуся, то кусокъ индѣйки, но и онъ вскорѣ отеръ губы салфеткой и сказалъ:
   -- Ассе. Теперь венъ ружъ... Теперь краснымъ винцомъ позабавимся. Вотъ это настоящій обѣдъ, вотъ это я понимаю! -- воскликнулъ онъ.-- Мерси, землякъ, что указалъ мѣсто, гдѣ можно поѣсть въ волю.
   Онъ взялъ его за руку и потрясъ ее.
   У прислуги и поваровъ замѣтно было движеніе.
   "Je disais que c'est difficile" {Я сказалъ, что это трудно.}, заговорилъ усатый поваръ и получилъ отъ другого повара какую-то серебряную монету. Очевидно, что они держали пари, будутъ-ли съѣдены гусь и индѣйка,-- и усатый поваръ выигралъ пари.
   Землякъ поманилъ къ себѣ прислуживавшую при столѣ женщину и отдалъ приказъ, чтобы остатки жаркого были завернуты въ бумагу, что и было исполнено. Подавая на столъ пакетъ съ остатками жаркого, женщина сказала по-французски:
   -- Вамъ вотъ втроемъ не удалось и половина съѣсть отъ двухъ птицъ, а два мѣсяца тому назадъ насъ посѣтилъ одинъ англичанинъ, который одинъ съѣлъ большого гуся.
   Землякъ тотчасъ-же перевелъ это своимъ собесѣдникамъ.
   -- Ничего не значитъ. И я-бы съѣлъ цѣлаго гуся, ежели-бы сейчасъ-же послѣ обѣда соснуть часика два, а вѣдь намъ нужно сегодня идти въ театръ,-- сказалъ Николай Ивановичъ, наливая себѣ и земляку краснаго вина въ стаканы.-- Ну-съ, за упокой гуся. Славный былъ, покойникъ! Чокнемтесь, землякъ.
   -- Извольте. Но надо также помянуть и индѣйку и упокой индѣйки... Большого достоинства была покойница.
   -- Да, да... спасибо имъ обоимъ. По ихъ милости я въ первый разъ заграницей наѣлся досыта.
   Николай Ивановичъ и землякъ сдѣлали по большому глотку вина изъ своихъ стакановъ.
  

LIX.

  
   Уже стемнѣло, когда компанія покончила съ своимъ обильнымъ, но не разнообразнымъ обѣдомъ. Николай Ивановичъ и землякъ выпили много и порядочно разгорячились. Николай Ивановичъ хотѣлъ пить еще, но землякъ остановилъ его.
   -- Довольно, довольно. Пора и въ циркъ на представленіе индѣйцевъ, а то опоздаемъ,-- сказалъ онъ. -- Циркъ этотъ отсюда не близко. Онъ за городомъ. Положимъ, мы туда поѣдемъ по желѣзной дорогѣ Ceinture, но когда еще до станціи дойдешь. А выпить мы и въ циркѣ можемъ.
   Они захватили съ собой остатки жаркого, вышли изъ съѣстной лавки и отправились на станцію желѣзной дороги. Пришлось пройти нѣсколько улицъ.
   -- Дикіе эти индѣйцы-то, которые будутъ представлять? -- поинтересовалась Глафира Семеновна.
   -- Дикіе, дикіе...-- отвѣчалъ землякъ. -- Двѣсти пятьдесятъ лошадей, двѣсти всадниковъ, буйволы, собаки, масса женщинъ и дѣтей.-- и все это стрѣляетъ, сражается. Говорятъ, индѣечки есть прехорошенькія,-- прибавилъ онъ, толкнувъ въ бокъ Николая Ивановича и подмигнувъ глазомъ, но тутъ спохватился, что вмѣстѣ съ ними находится Глафира Семеновна, и умолкъ.
   Николай Ивановичъ въ свою очередь подтолкнулъ земляка.
   -- Тс... Самоваръ тутъ...-- сказалъ онъ, припоминая его изреченіе, что въ Тулу съ своимъ самоваромъ не ѣздятъ.
   -- Какой самоваръ? -- спросила Глафира Семеновна мужа, не понимая въ чемъ дѣло.
   -- Такъ, никакой. Чего тебѣ? Мы промежъ себя.
   -- Ты, кажется, ужъ съ коньяку-то заговариваться начинаешь? Гдѣ ты самоваръ увидалъ.
   -- Ну, вотъ... Пошла, поѣхала... Теперь тебя не остановишь.
   Глафира Семеновна сердито вздохнула.
   -- Ахъ, какъ я не люблю съ тобой съ пьянымъ возиться!
   -- Да гдѣ-же я пьянъ-то, гдѣ? И что мы такое выпили? Самую малость выпили.
   Произошла пауза.
   -- Пожалуйста, только ты, Николай Иванычъ, съ этими дикими не связывайся,-- опять начала Глафира Семеновна. -- А то вѣдь я тебя знаю: ежели у тебя въ головѣ муха, то ты и съ дикимъ радъ пить. И что это здѣсь въ Парижѣ за мода на дикихъ? Городъ, кажется, образованный, а куда ни сунься -- вездѣ дикіе.
   -- Выставка, сударыня, народы съѣхались со всего міра,-- отвѣчалъ землякъ.-- Европейцы-то ужъ приглядѣлись, ну, а дикіе -- новинка. Дѣйствительно, здѣсь въ Парижѣ на дикихъ большая мода.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Тутъ конное представленіе и ничего больше.
   Разговаривая такимъ манеромъ, они дошли до станціи. Поѣзда Chemin de fer de Ceinture, проходящіе каждые четверть часа, не заставили долго ждать отправленія. Раздался звукъ рожка, возвѣщающаго приближеніе поѣзда, послышался глухой стукъ колесъ, и поѣздъ, шипя паровозомъ, подкатилъ въ станціи. Николай Ивановичъ, Глафира Семеновна и землякъ, быстро вошли въ маленькій вагонъ и размѣстились на мѣстахъ. Рожокъ -- и поѣздъ опять тронулся. Онъ шелъ тихо, каждыя пять минутъ останавливаясь на маленькихъ станціяхъ, впуская пассажировъ. Маленькіе вагоны и частые остановки на маленькихъ станціяхъ развеселили почему-то разсердившуюся было Глафиру Семеновну. Она улыбнулась и проговорила:
   -- Совсѣмъ игрушечный поѣздъ.
   -- Онъ вокругъ всего Парижа идетъ, обхватываетъ его поясомъ, и потому эта желѣзная дорога такъ и называется поясомъ,-- сказалъ землякъ.-- Желѣзнодорожный поѣздъ не минуетъ ни одной окраины города. Однако, мы сейчасъ пріѣдемъ на ту станцію, гдѣ намъ сходить. Приготовьтесь.
   -- Что намъ приготовляться! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ.-- Закуска съ нами, а выпивку тамъ найдемъ,-- прибавилъ онъ, показывая пакетъ съ остатками жаркого. -- Ты, Глаша, ужъ сердись или не сердись, а я гуськомъ покормлю какую-нибудь дикую индѣйскую бабу. Мнѣ хочется посмотрѣть, какъ дикіе ѣдятъ.
   Глафира Семеновна махнула рукой и отвернулась.
   Но вотъ поѣздъ остановился на той станціи, до которой ѣхала компанія.
   Компанія вышла на платформу. Вся платформа была заклеена громадными афишами, возвѣщающими о большомъ военномъ представленіи труппы краснокожихъ индѣйцевъ и бѣлыхъ американскихъ поселенцевъ. На четырехъ углахъ афиши были изображены раскрашенныя отрубленныя головы, вздѣтыя на пики. Мальчишки-блузники въ высочайшихъ картузахъ продавали программы представленія, размахивая ими и выкрикивая по-французски: "Особенное представленіе! Торопитесь, торопитесь, господа, смотрѣть. Индѣйцы только семь дней пробудутъ въ Парижѣ! Блистательное представленіе!"
  

LX.

  
   Станція желѣзной дороги находилась подъ горой. Поднявшись по каменнымъ ступенямъ на горку, супруги, предводительствуемые землякомъ, свернули въ какую-то улицу и наконецъ вошли въ садъ. У воротъ съ нихъ взяли по франку за входъ. Садъ представлялъ изъ себя лужайки, очень мало засаженныя деревьями и кустарниками. Между кустарниками и деревьями то тамъ, то сямъ виднѣлись коническія хижины индѣйцевъ. Изъ верхнихъ концовъ конусовъ валилъ дымъ. Нѣсколько полуголыхъ ребятишекъ съ бронзовыми лицами и длинными черными, какъ вороново крыло, прямыми, какъ палки, волосами играли около хижинъ. На лугу бродилъ тощій буйволъ; около одной изъ хижинъ завывала привязанная на веревкѣ тощая собака. Все это было видно при яркомъ освѣщеніи газомъ.
   Издали доносились звуки оркестра.
   -- Надо спѣшить. Въ циркѣ ужъ началось,-- сказалъ землякъ.
   Они прошли мимо сіяющаго огнями балагана съ надписью "Restaurant".
   -- Вотъ и выпить есть гдѣ. Отлично...-- замѣтилъ Николай Ивановичъ. -- Землякъ, землякъ! Нѣтъ-ли здѣсь какого-нибудь дикаго питья? Вотъ-бы попробовать. Вѣдь индѣйцы-то не Магомету празднуютъ, стало быть, имъ хмельное разрѣшено.
   -- Это ужъ мы послѣ, Николай Иванычъ, послѣ. Пойдемте скорѣй въ циркъ, на мѣста. Видите, публики-то въ саду совсѣмъ нѣтъ. Она вся на мѣстахъ.
   Показался высокій деревянный заборъ, за которымъ былъ циркъ. У забора виднѣлись кассы, гдѣ продавались билеты на мѣста. Пришлось опять заплатить. За первыя мѣста взяли по два франка, и компанія по деревянной скрипучей лѣстницѣ поднялась въ амфитеатръ, гдѣ и усѣлась.
   Представленіе дѣйствительно началось. На аренѣ подъ открытымъ небомъ носились на бойкихъ, но невзрачныхъ лошаденкахъ человѣкъ десять въ сѣрыхъ поярковыхъ шляпахъ, въ цвѣтныхъ курткахъ и съ ружьями за плечами. Они пронзительно гикали, махали арканами и гнались за убѣгавшей отъ нихъ лошадью. Сдѣлавъ по аренѣ круга три, они наконецъ нагнали лошадь. Одинъ изъ нихъ накинулъ на лошадь арканъ и остановилъ ее. Пойманная лошадь металась, становилась на дыбы, лягалась. Второй и третій арканы, накинутые на нее всадниками, повалили ее на землю.
   -- Разбойниковъ это они, что-ли, представляютъ? -- спросила Глафира Семеновна земляка.
   -- Охотниковъ въ американскихъ степяхъ. Они дикую лошадь поймали, повалили ее и вотъ теперь надѣваютъ на нее узду.
   За декораціей, изображающей вдали холмы и на нихъ домики американской деревушки, послышались Дикіе крики. Охотники, возившіеся около дикой, только-что взнузданной лошади, бросили ее, вскочили на своихъ лошадей и опять понеслись по аренѣ. Крики за холмами усилились, превратились въ ревъ и изъ-за холмовъ показались скачущіе на неосѣдланныхъ лошадяхъ индѣйцы съ развѣвающимися длинными волосами и накинутыми на плечи полосатыми плащами. Они гнались за охотниками.
   -- Вотъ разбойники, индѣйцы разбойники. Они дѣлаютъ нападеніе на охотниковъ. Видите, гонятся за ними, -- сказалъ землякъ.
   Раздались выстрѣлы, лязгъ оружія, нѣсколько всадниковъ повалились съ лошадей, въ пороховомъ дымѣ смѣшались индѣйцы и охотники. Когда дымъ разсѣялся, охотники были уже со связанными руками, индѣйцы уводили ихъ и ихъ лошадей за декорацію, изображающую холмы съ деревушкой. На лошади одного изъ индѣйцевъ между шеей лошади и туловищемъ индѣйца лежалъ охотникъ со свѣсившимися руками и ногами. Еще одинъ индѣецъ тащилъ за собою по землѣ на арканѣ другого охотника.
   -- Прощай, охотнички! Индѣйцы побѣдили и повели ихъ въ плѣнъ на жаркое,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Да неужто съѣдятъ? -- поспѣшно спросила Глафира Семеновна.
   -- А то какъ-же? Порядокъ извѣстный. Вѣдь они людоѣды. Изъ одной ноги бифштексы, изъ другой бефъ-строгановъ, изъ третьей какой-нибудь тамъ антрекотъ,-- шутилъ Иванъ Ивановичъ.
   -- Да неужели настоящимъ манеромъ съѣдятъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Вѣдь это только представленіе. Кто-же имъ позволитъ здѣсь въ Парижѣ людоѣдствовать! -- успокоилъ Глафиру Семеновну землякъ.
   -- Ну, то-то... а я ужъ думала...
   Первое отдѣленіе представленія кончилось. Но мѣстамъ забѣгали гарсоны съ подносами, предлагая публикѣ пиво, флаконы съ коньякомъ, фрукты, сандвичи. Также ходилъ мальчишка-индѣецъ въ синихъ штанахъ съ позументомъ въ видѣ лампаса и въ накинутомъ на плечи полосатомъ одѣялѣ и навязывалъ публикѣ слипшіеся комки какихъ-то розовыхъ обсахаренныхъ зеренъ, бормоча что-то по-англійски. Изъ англійской рѣчи, впрочемъ, выдѣлялись и французскія слова: "vingt centimes". Присталъ онъ и къ супругамъ, тыкая имъ въ руки по комку.
   -- Для ѣды это, что-ли? -- спрашивалъ его Николай Ивановичъ.-- Ты мнѣ скажи, для ѣды? Манже.
   Мальчишка не понималъ и только твердилъ: "ving centimes".
   -- Конечно-же для ѣды,-- отвѣчалъ за него землякъ.-- Вонъ, видите, ѣстъ публика. Это что-нибудь американское. Надо попробовать.
   Онъ купилъ комокъ зеренъ, отломилъ кусочекъ, пожевалъ и выплюнулъ.
   -- Безвкусица,-- сказалъ онъ.
   Попробовали зеренъ и супруги, и тоже выплюнули.
   -- А ничего нѣтъ интереснаго въ этомъ дикомъ представленіи,-- проговорила Глафира Семеновна, зѣвая въ руку.-- Тоска.
   -- Необыкновенно бойкія лошади, молодецкая ѣзда индѣйцевъ и ихъ ловкость -- вотъ что интересно,-- отвѣчалъ землякъ.
   -- Полноте, полноте... Наши казаки куда лучше всѣ эти штуки на лошадяхъ продѣлываютъ,-- возразилъ Николай Ивановичъ.
  

LXI.

  
   Представленіе индѣйцевъ, дѣйствительно, было до нельзя однообразно. Въ первомъ отдѣленіи они гнались за охотниками, нападали и сражались съ ними, въ слѣдующемъ отдѣленіи они то-же самое продѣлывали, настигнувъ фургонъ съ европейскими переселенцами. Глафира Семеновна зѣвала, зѣвалъ и Николай Ивановичъ. Не отставалъ отъ нихъ и землякъ.
   -- Пойдемъ-ка мы лучше побродимъ по саду, да зайдемъ къ этимъ самымъ дикимъ въ ихъ домики, посмотримъ, какъ они живутъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ.-- Чего тутъ-то глаза пялить. Ей-ей, никакого интереса въ этихъ скачкахъ. Посмотрѣли, и будетъ. Кстати-же тамъ и ресторанъ. Вставай, Глаша.
   -- Да ужъ лучше, дѣйствительно, по саду походить,-- согласилась Глафира Семеновна, вставая съ мѣста.
   Безпрекословно поднялся и землякъ. Они вышли изъ амфитеатра и по дорожкамъ сада направились къ жилищамъ индѣйцевъ.
   Въ палаткахъ индѣйцевъ шла стряпня. Оставшіяся въ палаткахъ женщины, очевидно, приготовляли ужинъ для своихъ мужчинъ, гарцующихъ въ настоящее время на аренѣ. Николай Ивановичъ, Глафира Семеновна и землякъ подняли войлокъ висѣвшій у входа, и вошли въ одну изъ такихъ палатокъ. Тамъ было дымно. Горѣлъ костеръ, разложенный на землѣ, и надъ костромъ висѣлъ котелокъ съ варящейся въ немъ пшенной кашей. Около костра на корточкахъ сидѣли двѣ женщины -- одна старая, другая молодая. Старая мѣшала деревянной палкой кашицу въ котлѣ. Молодая, имѣя въ рукѣ серповидный коротенькій ножъ, разрѣзала мясо на мелкіе кусочки, продѣлывая эту работу прямо землѣ съ притоптанной травой. Женщины были однѣхъ только шерстяныхъ короткихъ и чрезвычайно узкихъ юбкахъ полосатаго рисунка и въ грязныхъ рубашкахъ безъ рукавовъ. Ноги у обѣихъ были босыя. Голова старой женщины была повязана пестрымъ платкомъ; молодая женщина простоволосая, но за то на шеѣ имѣла нѣсколько нитокъ цвѣтныхъ бусъ. При входѣ посѣтителей женщины заговорили что-то на своемъ нарѣчіи. Наконецъ молодая стрѣльнула глазами въ сторону Николая Ивановича, поднялась съ земли и, подойдя къ нему, положила ему на плечи руки и улыбнулась.
   -- Мосье... Ашете абсангъ... Ашете абсантъ пуръ ну...-- сказала она и стала ласково трепать Николая Ивановича по щекамъ.
   -- Брысь, брысь!..-- замахалъ тотъ руками и пятясь.
   Но женщина не унималась. Она схватила его за руки и стала притягивать къ себѣ, какъ-бы стараясь, чтобы онъ ее поцѣловалъ.
   -- Да чего ты пристала-то, черномазая? -- бормоталъ Николай Ивановичъ, стараясь высвободить свои руки изъ рукъ женщины, но та была сильна, и это не такъ легко было сдѣлать. Она продолжала Держать его руки и говорила все ту-же фразу:
   -- Ашете абсантъ пуръ ну, ашете абсантъ.
   -- Она проситъ, чтобы вы купили ей анисовой водки,-- перевелъ землякъ Николаю Ивановичу.
   -- Водки? Такъ чего-же она мнѣ руки-то ломаетъ! И вѣдь какая сильная, подлецъ!
   Николай Ивановичъ косился на жену. Та уже вспыхивала, блѣднѣя и краснѣя отъ ревности, и наконецъ проговорила:
   -- Вотъ пахалка-то! Николай Иванычъ! Да что-жъ ты стоишь-то, да за руки ее держишь! Пойдемъ вонъ... Выходи...
   -- Она меня держитъ, а не я ее... Пусти, черномазая! -- рванулся онъ, вырвавъ одну руку, но женщина, улыбаясь и показывая бѣлые зубы, держала его за другую и бормотала:
   -- Ашете абсантъ, ашете абсантъ.
   -- Николай Иванычъ! Да что-жъ ты въ самомъ дѣлѣ!..-- возвысила голосъ Глафира Семеновна.-- Вѣдь сказано, чтобы ты выходилъ!
   -- Душечка... Она меня держитъ...
   Онъ потянулся къ выходу и, такъ какъ его держали, вытащилъ за собой изъ палатки женщину. Та, предполагая, что Николай Ивановичъ согласился уже купить ей абсенту и сейчасъ поведетъ ее въ ресторанъ, обняла его другой рукой за шею, поцѣловала и заговорила:
   -- Мерси, мерси... Аллонъ, аллонъ...
   Но тутъ Глафира Семеновна не выдержала. Она взмахнула дождевымъ зонтикомъ и съ крикомъ: "ахъ, ты подлая индѣйская морда!" ударила женщину по головѣ. Взвизгнула въ свою очередь и женщина. Увидавъ, что ударъ нанесенъ ей Глафирой Семеновной, она выпустила изъ рукъ руку Николая Ивановича, бросилась на Глафиру Семеновну и вцѣпилась въ ея ватерпруфъ, сверкая глазами и бормоча непонятныя слова. Глафира Семеновна разсвирѣпѣла и тоже держала ее за воротъ рубахи.
   -- Меня хватать? Меня? Ахъ, ты индѣйка мерзкая! Да я тебѣ всѣ бѣльмы твои выцарапаю... бормотала она.
   -- Глаша, оставь, оставь...-- началъ было Николай Ивановичъ, оттаскивая за плечо жену, но было уже поздно...
   Въ одно мгновеніе Глафира Семеновна и индіянка вцѣпились другъ дружкѣ въ волосы и упали на траву, барахтаясь и царапаясь.
   -- Господи! Да что-же это такое! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и бросился разнимать дерущихся. Землякъ! Да что-же вы-то сложа руки! стоите? Помогите и вы! -- закричалъ онъ земляку.
   Землякъ тоже началъ разнимать. Онъ сѣлъ на индіянку и старался отдернутъ ея руку отъ Глафиры Семеновны; но тутъ выбѣжала изъ палатки старая индіянка и, заступаясь за молодую, принялась тузить кулаками по спинѣ земляка, Глафиру Семеновну и Николая Ивановича. Сдѣлалась общая свалка. Къ происшествію между тѣмъ, заслыша крики, подбѣгали гарсоны изъ ресторана, путаясь. въ своихъ длинныхъ бѣлыхъ передникахъ; стремились мальчишки индѣйцы.
   Кое-какъ сцѣпившихся женщинъ растащили. Женщины еле переводили духъ и каждая но-своему выкрикивала угрозы.
   -- Наглая индѣйская тварь! Потаскушка! Въ моихъ глазахъ и вдругъ смѣетъ къ моему мужу Цѣловаться лѣзть! Я покажу тебѣ, мерзавка! -- слышалось у Глафиры Семеновны. Бормотала что-то и индіянка, показывая кулаки. Шляпка Глафиры Семеновны валялась на травѣ, вся измятая, валялся и переломанный зонтикъ. -- Ахъ, срамъ какой! Ахъ, срамъ какой! Глаша, Глаша! Да уймись-же...-- говорилъ Николай Ивановичъ, передавая растрепанную Глафиру Семеновну тоже растрепанному и безъ шляпы земляку, и принялся поднимать шляпы и зонтикъ.
   Гарсоны и собравшаяся публика, держась за бока, такъ и покатывались со смѣха.
  

LXII.

  
   Когда супруги пришли въ себя, то прежде всего они набросились другъ на друга съ упреками.
   -- Тебѣ хотѣлось, чтобъ все это произошло, ты искалъ этого, ты нарочно лѣзъ на дикихъ. У тебя только и разговора было, что о дикихъ. Радъ теперь, радъ, что такой скандалъ вышелъ. -- говорила, чуть не плача, Глафира Семеновна Николаю Ивановичу.
   -- Душенька, ты сама виновата. Ты первая хватила эту самую индѣйку зонтикомъ по головѣ,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Да, хватила, но я хватила за дѣло. Какъ она смѣла къ тебѣ лѣзть! Вѣдь лѣзла цѣловаться съ тобой, вѣдь она облапливала тебя. Будто я не видѣла! И главное, при женѣ, при законной женѣ, мерзавка, это дѣлаетъ.
   -- Да почемъ она знала, что ты моя жена?
   -- А! Ты еще хочешь защищать ее? Tu радъ былъ, радъ, что она съ тобой обнималась и цѣловаться лѣзла! Ну, да, конечно, ты искалъ этого, ты самъ лѣзъ на это. Жаль, что я вмѣстѣ съ ней и тебя зонтикомъ по башкѣ не откатала.
   -- Вовсе я не того искалъ и не на то лѣзъ. Очень мнѣ нужно обниматься и цѣловаться съ грязной, вонючей бабой! Отъ нея лукомъ такъ и разило.
   -- Молчи. Вы любите это. Вамъ какая угодно будь грязная и вонючая баба, но только-бы не жена.
   -- Ахъ, Глаша, Глаша, какъ ты несправедлива! Я просто хотѣлъ покормить эту индѣйку остатками гуся. Никогда я не видалъ, какъ ѣдятъ дикіе, хотѣлъ посмотрѣть -- и вотъ...
   -- Ну, довольно, довольно! Дома ужъ я съ тобой поговорю! Пойдемъ домой!
   -- Ты, душечка, прежде успокойся, приди въ себя. Нельзя въ такомъ видѣ ѣхать домой. Зайдемъ прежде вотъ въ ресторанчикъ. Тамъ есть навѣрное уборная, и ты поправишься, приведешь Въ порядокъ свой костюмъ, потомъ мы выпьемъ чего-нибудь холодненькаго... -- уговаривалъ Николай Ивановичъ жену.
   -- Чтобы я послѣ этого скандала да пошла въ ресторанъ! Да вы съ ума сошли! Ужъ и здѣсь-то съ нами всѣ лакеи смѣются, а тамъ-то что будетъ!
   -- Не станутъ они тамъ смѣяться. Здѣсь они смѣются просто сгоряча. А поразмысливъ, они очень хорошо поймутъ, что это не скандалъ, а просто недоразумѣніе. Зайдемъ, Глаша, въ ресторанъ. Ты хоть немножко придешь въ себя.
   -- И стыда на себя этого не возьму. Какъ я послѣ этого буду глядѣть въ глаза прислугѣ? Вѣдь всѣ лакеи видѣли, какая у насъ была свалка.
   -- Эка важность! Ну, кто насъ здѣсь знаетъ! Рѣшительно никто не знаетъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не проси. Домой.
   Глафира Семеновна наскоро начала приводить свой костюмъ въ порядокъ. Къ ней подошелъ землякъ, до сихъ поръ разговаривавшій о чемъ-то е гарсономъ ресторана, и принялся ее уговаривать.
   -- И я-бы совѣтывалъ вамъ зайти въ ресторанъ и успокоиться. Здѣсь есть отдѣльные кабинеты. Можно-бы было отдѣльный кабинетъ взять. А что вы опасаетесь насмѣшекъ ресторанной прислуги, то это совершенно напрасно,-- сказалъ онъ.-- Напротивъ, все сочувствіе на вашей сторонѣ. Я и сейчасъ разговаривалъ съ гарсонами, такъ они возмущены поведеніемъ этой индѣйской бабенки. Оказывается, что съ вами это уже не первый случай. Были такіе случаи и съ другими. Они разсказываютъ про ужасное нахальство этихъ индѣйскихъ бабъ. Прежде всего онѣ ужасныя пьяницы и распутницы, и какъ только появляется какой-нибудь мужчина, сейчасъ-же онѣ нагло лѣзутъ нему съ объятіями и требуютъ абсенту. Гарсоны удивляются, какъ до сихъ поръ полиція не можетъ обуздать этихъ индѣекъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, и вы мнѣ зубы не заговорите. Довольно... Домой...-- стояла на своемъ Глафира Семеновна. -- Николай Иванычъ! Да что-жъ вы стали! Двигайтесь къ выходу! -- крикнула она на мужа.
   Николай Ивановичъ поднялъ съ травы пакетъ съ остатками жаркого и медленно направился къ выходу изъ сада. За нимъ шелъ землякъ. За землякомъ слѣдовала Глафира Семеновна.
   -- И гдѣ-же эдакіе скандалы происходятъ, что дикія дѣвчонки безнаказанно могутъ лѣзть на женатыхъ мужчинъ, да еще къ тому-же при ихъ женахъ? Въ Парижѣ. Въ самомъ цивилизованномъ городѣ Парижѣ!-- не унималась она.-- Ну, хваленый Парижъ! Нѣтъ, подальше отъ этого Парижа. Слушайте, Николай Иванычъ! Я завтра-же хочу ѣхать вонъ изъ этого проклятаго Парижа,-- обратилась она къ мужу.
   -- Но, душечка, мы еще ничего порядкомъ не осмотрѣли на выставкѣ. Мы еще не видали художественнаго отдѣла.
   -- Чортъ съ ней и съ выставкой!
   -- Но ты забыла, что въ Луврскомъ магазинѣ заказала себѣ разные наряды, а эти наряды будутъ готовы только еще послѣзавтра.
   -- Завтра-же пойду въ магазинъ и буду умолять приказчицъ, чтобы онѣ мнѣ приготовили все къ вечеру. Къ вечеру приготовятъ, а ночью маршъ домой.
   -- Побудемъ хоть еще денька три на выставкѣ,-- упрашивалъ Николай Ивановичъ.
   -- Чтобы опять на дикихъ нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.
   -- Сама виновата. Не слѣдовало эту бабу зонтикомъ бить. Я и самъ-бы съумѣлъ отбояриться отъ этой бабы.
   -- Ты отбояриться? Да ты радъ былъ. У тебя даже въ глазахъ какіе-то дьявольскіе огни забѣгали отъ радости,-- ну, я и не стерпѣла. Да и какъ стерпѣть, если при мнѣ, при законной женѣ, на мужа дикая баба лѣзетъ!
   Глафира Семеновна быстро направилась къ выходу. У выхода, при усиленномъ свѣтѣ фонарей, Николай Ивановичъ замѣтилъ, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Онъ сказалъ ей объ этомъ и прибавилъ:
   -- Приложи къ щекѣ платочекъ. Индѣйка-то, должно быть, какой нибудь маленькій прыщичекъ у тебя на щекѣ сковырнула, и до крови...
   -- Плевать! На зло не приложу. Глядите на меня и казнитесь,-- отвѣчала Глафира Семеновна сердито.
   По желѣзной дорогѣ домой супруги уже не по ѣхали. У входа въ садъ стоялъ извозчичій экипажъ. Николай Ивановичъ нанялъ экипажъ и садилъ въ него супругу. Когда онъ прощался о землякомъ, землякъ шепнулъ ему:
   -- Я говорилъ вамъ, что въ Тулу со своимъ самоваромъ не ѣздятъ, и вотъ сегодня были ясныя на это доказательства. Не будь при васъ сегодня самовара въ видѣ супруги, никакой-бы непріятности не вышло, и мы провели-бы отлично вечеръ, даже, можетъ быть, въ сообществѣ дикихъ индѣекъ. До свиданья! Адресъ вашъ знаю и завтра утромъ постараюсь провѣдать васъ,-- прибавилъ онъ, раскланиваясь и съ Николаемъ Ивановичемъ, и съ Глафирой Семеновной.
  

LXIII.

  
   А другой день поутру, когда Николай Ивановичъ, проснувшись, потянулся и открылъ глаза, Глафира Семеновна была уже вставши.
   Она стояла въ юбкѣ и ночной кофточкѣ передъ зеркаломъ, вглядывалась въ свое лицо и пудрилась. Увидавъ, что мужъ проснулся, она обернулась къ нему и проговорила:
   -- Мерзавка дикая-то въ трехъ мѣстахъ мнѣ лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну, да ей тоже отъ меня зонтикомъ досталось. Кажется, я ей губу разсѣкла и глазъ подправила. Жаль только, что зонтикъ-то сломался. А на тебя, Николай Иванычъ, я просто удивляюсь...
   -- Въ чемъ, въ чемъ, душечка?
   -- А въ томъ, что каждая юбка для тебя милѣе жены.
   -- Не чѣмъ-же я виноватъ, что она сама ко мнѣ лѣзла? Ты видѣла, что какъ только мы вошли, она сейчасъ-же схватила меня за руки.
   -- Врешь, врешь! Ты самъ былъ радъ. Иначе-бы ты долженъ былъ сразу ударить ее по зубамъ и тащить къ городовому.
   -- Здравствуйте! Ты благодари Бога, что городового-то около не было, а то послѣ драки не миновать-бы намъ полицейскаго участка.
   -- За что?
   -- За нарушеніе общественнаго спокойствія и оскорбленіе тишины.
   -- Такъ вѣдь она первая начала. Какъ она смѣетъ трогать общественное спокойствіе законной жены? Это и есть нарушеніе оскорбленія...
   -- За ласку не наказываютъ, а вѣдь въ драку-то ты первая полѣзла. Ты ее первая зонтикомъ.
   -- Ну, довольно, довольно. Все-таки я въ этомъ поганомъ Парижѣ, гдѣ на каждомъ шагу дикіе, оставаться больше не намѣрена. Сегодня зайдемъ въ Луврскій магазинъ, попросимъ, чтобы платья мои были готовы сегодня вечеромъ или завтра утромъ -- и вонъ изъ Парижа.
   -- Ну, душечка, мы еще самаго Парижа-то не видали.
   -- Сегодня возьмемъ извозчика и объѣздимъ Парижъ. На выставку, гдѣ дикій на дикомъ ѣдетъ и дикимъ погоняетъ, я ни ногой. Такъ вы и знайте! Прежде всего я хочу посмотрѣть Латинскій кварталъ, что это за Латинскій кварталъ такой. А то во французскихъ романахъ читаю про Латинскій кварталъ, и вдругъ его не видала. Вотъ это интересно. Тамъ и Агнеса-цвѣточница жила, тамъ и...
   Николай Ивановичъ что-то хотѣлъ возражать, но Глафира Семеновна перебила его:
   -- Молчите, молчите. Всякій-бы на вашемъ мѣстѣ послѣ вчерашняго скандала молчалъ, поджавши хвостъ, а вы...
   -- Но вѣдь скандалъ сдѣлала ты, а не я...
   -- Довольно!
   И Глафира Семеновна не дала говорить мужу.
   Приготовивъ дома чай и напившись чаю, они часу въ двѣнадцатомъ дня вышли изъ гостинницы. Было воскресенье. Парижъ праздничалъ. Лавки и магазины были на половину закрыты. На улицахъ совсѣмъ было не видать блузниковъ, не видать было и свободныхъ извозчиковъ, хотя съ сѣдоками они двигались цѣлыми вереницами. Омнибусы были переполнены публикой и тащили народъ въ пестрыхъ праздничныхъ одеждахъ. Глафира Семеновна, все еще раздраженная, бѣжала впередъ, Николай Ивановичъ шелъ за ней сзади. Такъ они пробѣжали двѣ-три улицы.
   -- Удивительно, что ни одного извозчика,-- сердито проговорила Глафира Семеновна.
   -- Праздникъ. Всѣ разобраны. Видишь народъ гуляетъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Я думаю, что Луврскій-то магазинъ сегодня запертъ.
   -- Врете, врете вы! Это вы нарочно, чтобы намъ подольше въ Парижѣ остаться. Но запертъ онъ или не запертъ -- мы все равно въ него поѣдемъ. На углу какого-то переулка былъ ресторанчикъ.
   Нѣсколько столиковъ со стульями стояли около этого ресторанчика, на тротуарѣ и за столикомъ сидѣла немудреная публика: черные сюртуки съ коротенькими трубками въ зубахъ, пестро одѣтыя, очевидно, въ праздничныя одежды, женщины. Нѣкоторыя женщины были съ букетиками живыхъ цвѣтовъ на груди. Публика эта пила кофе, красное вино, закусывала сандвичами -- маленькими булками, разрѣзанными вдоль и съ вложенными въ нутро тоненькими ломтиками мяса или сыра. Тутъ-же около ресторана стояла и извозчичья колясочка. Извозчикъ, пожилой толстый человѣкъ съ гладкобритымъ, необыкновенно-добродушнымъ полнымъ лицомъ, подвязывалъ къ мордѣ лошади торбу съ кормомъ.
   -- Коше! Ву зетъ либръ? -- спросила Глафира Семеновна извозчика.
   Извозчикъ галантно снялъ шляпу и отвѣчалъ по-французски:
   -- Да, мадамъ, я не занятъ, но нужно завтракать, il faut, que je prenne mon café. Если вы хотите подождать, пока я позавтракаю, то я къ вашимъ услугамъ. C'est seulement un quart d'heure... Присядьте здѣсь, спросите себѣ что-нибудь и подождите меня. Я сейчасъ.
   Отойдя отъ лошади, извозчикъ даже стулъ подвинулъ Глафирѣ Семеновнѣ. Такая галантность поразила ее, и она улыбнувшись сказала: "мерси".
   -- Удивительно смѣшной извозчикъ,-- обратилась она къ мужу.-- Проситъ подождать, покуда онъ позавтракаетъ. И какъ учтиво? Вотъ-бы нашимъ извозчикамъ поучиться. Ты видишь, онъ даже и стулъ сдвинулъ мнѣ. Дѣлать нечего, надо будетъ подожать его, потому что извозчиковъ свободныхъ нѣтъ и пѣшкомъ я бѣгать не намѣрена. Садись. Кстати спросимъ себѣ что-нибудь перекусить. Я тоже ѣсть хочу.
   Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна помѣстились за столикомъ около двери въ ресторанчикъ. Извозчикъ, войдя въ ресторанчикъ и вернувшись оттуда, что-то смакуя жирными крупными губами, помѣстился за другимъ столикомъ, невдалекѣ отъ супруговъ.
   -- Il fait beau temps, madame. N'est-ce pas?-- обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ съ улыбкой.
   Та ничего не отвѣтила и толкнула ногой мужа.
   -- Боже мой, онъ не только сѣлъ около насъ, но даже заговариваетъ съ нами о погодѣ,-- сказала она.
   -- Пожалуйста, только не дѣлай скандала, сдѣлай одолженіе, безъ скандала...
   -- Зачѣмъ-же тутъ скандалъ? Онъ очень учтиво... Но я не знаю, право, отвѣчать ему или не отвѣчать, ежели еще заговоритъ. Все-таки извозчикъ.
   -- Отвѣть, ежели слова знаешь. Тебя не убудетъ.
   Женщина въ бѣломъ чепцѣ, передникѣ и съ букетомъ на груди принесла на столикъ извозчику кусокъ хлѣба, нѣсколько редисокъ и кусочекъ масла на тарелочкѣ. Извозчикъ принялся закусывать.
  

LXIV.

  
   Поджидая завтракающаго извозчика, супруги спросили себѣ сандвичей и краснаго вина и съ любопытствомъ смотрѣли, какъ онъ, сидя около нихъ, закусывалъ редиской и хлѣбомъ съ масломъ. Уничтоживъ редиску, онъ спросилъ себѣ ломотокъ сыру и краснаго вина и опять принялся ѣсть.
   -- Редиска.... сыръ... Смотри, смотри... Да онъ завтракаетъ совсѣмъ на аристократическій манеръ,-- подтолкнула Глафира Семеновна мужа.-- Вотъ какъ здѣсь въ Парижѣ извозчики-то живутъ: красное вино за завтракомъ пьютъ.
   Извозчикъ, должно быть, замѣтилъ, что о немъ идетъ рѣчь. Онъ улыбнулся и, когда Глафира Семеновна, отрѣзавъ отъ сандвича кусочекъ, положила его себѣ въ ротъ, сказалъ, кивнувъ головой:
   -- Bon appétit, madame.
   Глафира Семеновна поблагодарила его также кивкомъ и пробормотала мужу:
   -- Заговариваетъ, положительно заговариваетъ съ нами. Ты слышалъ, что онъ сейчасъ сказалъ мнѣ: "пріятнаго аппетита?"
   -- Полировка, французская полировка...-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Ну, и у нихъ есть невѣжи, а это какой-то особенный.
   Допивая красное вино, извозчикъ, какъ-бы извиняясь передъ супругами, что онъ ихъ задерживаетъ, опять обратился къ Глафирѣ Семеновнѣ по-французски:
   -- Еще чашку кофе, мадамъ, и я къ вашимъ услугамъ.
   -- Даже кофей будетъ пить послѣ завтрака -- вотъ какой извозчикъ,-- перевела Глафира Семеновна слова извозчика Николаю Ивановичу.
   Прислуживавшая женщина, дѣйствительно, принесла извозчику большую чашку кофе съ молокомъ, и онъ принялся за кофе, медленно хлебая его съ ложки. Проглотивъ нѣсколько ложекъ, онъ опять началъ:
   -- Господинъ не говоритъ по-французски?
   При этомъ онъ кивнулъ на Николая Ивановича.
   -- Нонъ... Энъ пе иль компранъ, ме не парль,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Il me semble, madame, que vous êtes russes. Глазъ парижскаго извозчика никогда не обманывается насчетъ русскихъ. Вы русскіе?
   -- Вуй, ну сомъ рюссъ.
   Извозчикъ приподнялъ клеенчатую шляпу, прищелкнулъ языкомъ и сказалъ:
   -- Brave nation... И долженъ вамъ сказать, что всѣ наши симпатіи къ русскимъ...
   Наконецъ извозчикъ залпомъ допилъ изъ чашки остатки кофе, положилъ на столъ за завтракъ деньги и, вставъ изъ-за стола, сказалъ:
   -- Теперь я къ вашимъ услугамъ, мадамъ. Благодарю за вашу любезность, что подождали меня. Прошу васъ въ экипажъ.
   Поднялись изъ-за столика и супруги. Глафира Семеновна шла впередъ, Николай Ивановичъ слѣдовалъ сзади. Они подошли къ экипажу, и лишь только Глафира Семеновна приготовилась садиться и занесла ногу на подножку экипажа, извозчякъ тотчисъ-же подставилъ ей руку, свернутую калачикомъ. Глафира Семеновна остановилась и недоумѣвала.
   -- Обопритесь, обопритесь, мадамъ, на мою руку,-- заговорилъ извозчикъ, и тутъ-же прибавилъ:-- О, я вижу теперь, что этотъ господинъ вашъ мужъ, а мужья вообще плохіе кавалеры.
   Глафира Семеновна оперлась на руку извозчика и, поблагодаривъ, сѣла въ экипажъ.
   -- Каковъ извозчикъ-то! -- толкнула она усаживающагося съ ней рядомъ мужа.-- Боже мой, да это даже и не похоже на извозчика, до того онъ учтивъ.
   -- На чай хочется получше получить -- вотъ онъ и подлащивается.
   -- Однако, посмотри, какъ ловко онъ подалъ руку; совсѣмъ на офицерскій манеръ. Ты прими въ соображеніе, что вѣдь онъ старикъ.
   -- Наполировался. Старику-то наполироваться еще легче.
   Извозчикъ между тѣмъ влѣзъ на козлы, и экипажъ поѣхалъ.
   -- Удивительно, какой элегантный извозчикъ,-- продолжала Глафира Семеновна. - Ты знаешь, онъ даже и тебя осудилъ, что ты не подсадилъ меня въ экипажъ.
   -- А за это ему по шапкѣ. Какое такое онъ имѣетъ право надъ сѣдокомъ смѣяться?
   -- Ну, ну... Пожалуйста, пожалуйста... Ты-бы вотъ лучше вчерашнюю дикую-то бабу по шапкѣ!.. А то тебя на это не нашлось. Ты вотъ полированнаго человѣка хочешь по шапкѣ...
   -- Не смѣйся надъ сѣдокомъ въ глазахъ жены...
   -- Оставь, Николай Иванычъ, оставь. Раскаиваюсь, что и сказала тебѣ.
   Подъѣзжали къ Луврскому магазину.
   -- Вотъ Луврскій магазинъ,-- отрекомендовалъ извозчикъ, обернувшись къ сѣдокамъ въ полъ-оборота.-- Сегодня воскресенье и онъ запертъ, но совѣтую побывать вамъ въ немъ въ другіе дни.
   -- Команъ ферме? Ахъ, комъ се домажъ! -- заговорила Глафира Семеновна.-- Николай Иванычъ, вѣдь магазинъ-то запертъ,-- обратилась она къ мужу.
   -- Я говорилъ тебѣ.
   -- Какъ-же намъ теперь попросить, чтобы сегодня вечеромъ вещи-то мои были готовы? Мнѣ положительно не хочется еще на день оставаться въ Парижѣ. Коше! Пе тонъ постучать энъ пе а ля портъ? Пе тетръ отворятъ. Увриръ могутъ? Вуй?.. Вѣдь есть-же тамъ хоть артельщики дежурные. Арете, коше...
   Глафира Семеновна остановила извозчика, вышла изъ экипажа и стала искать звонка около двери магазина, но звонка не оказалось. Она стукнула въ дверь.
   -- Безполезно, мадамъ. Сегодня не отворятъ,-- сказалъ ей извозчикъ. -- Сегодня все амплуайе праздничаютъ, находятся гдѣ-нибудь за городомъ на легкомъ воздухѣ и проводятъ время съ дамами сердца.
   Постучавъ еще нѣсколько разъ въ дверь, Глафира Семеновна снова усѣлась въ экипажъ я сердито сказала мужу:
   -- Ну, все равно, останемся еще на одинъ день въ Парижѣ, только зарубите себѣ на носу, что я на выставку къ проклятымъ дикимъ положительно уже больше ни ногой.-- Коше! Картье Латенъ, же ву при! -- скомандовала она извозчику.
  

LXV.

  
   Супруги ѣхали почти шагомъ. Извозчикъ поминутно оборачивался къ сѣдокамъ и, указывая на какое-либо зданіе, бормоталъ безъумолку. Лицо его то улыбалось, то принимало серьезное выраженіе, говорилъ онъ то съ восторгомъ, то съ грустью, то прищелкивалъ языкомъ, то кивалъ головой. Очевидно, онъ и самъ восхищался Парижемъ.
   -- Говоритъ красно, а поди разбери, что онъ такое бормочетъ! -- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. -- Понимаешь что-нибудь, Глаша?
   -- Въ томъ-то и дѣло, что мало. А очень жаль. То-есть названія церквей то и улицъ я понимаю. Вотъ сейчасъ проѣзжали мимо биржи, на которой проигрался маркизъ де-Клермонъ.
   -- Какой-такой маркизъ Клермонъ?
   -- А это изъ одного романа. Помнишь, я тебѣ читала?
   -- Тьфу ты пропасть! А я думалъ, какой-нибудь настоящій.
   -- Онъ проигрался и потомъ сдѣлался чистильщикомъ сапогъ. Да вѣдь ты и самъ, кажется, читалъ?
   -- Могу-ли я все упомнить. Ты знаешь мое чтеніе. Лягу на диванъ раскрою книгу, а черезъ минуту ужъ и сплю. Для меня читать, такъ это все равно, что сонныя капли.
   -- Ну, а я все помню, что читала. Потому-то вотъ всѣ улицы Парижа для меня и интересны, что онѣ во французскихъ романахъ описываются. Изъ-за того-то я и въ Латинскій кварталъ ѣду, что по романамъ всѣ тамошнія мѣста наизусть знаю.
   Въѣзжали въ Латинскій кварталъ. Извозчикъ обернулся и сказалъ по-французски.
   -- Вотъ что называется Латинскимъ кварталомъ.
   -- Да, да... Вотъ и на улицахъ ужъ не такъ много народа, какъ въ центрѣ города,-- проговорила Глафира Семеновна, съ любопытствомъ смотря направо и налѣво...-- Мерси, коше, мерси... Здѣсь вѣдь студенты, гризетки, разныя работницы, цвѣточницы живутъ,-- обратилась она къ Николаю Ивановичу.
   -- Гм... Такъ..-- Николай Ивановичъ зѣвнулъ.
   -- Неужели тебя это не интересуетъ, Николя? А мнѣ такъ это въ сто разъ интереснѣе выставки.
   -- Boulevard St.-Michel! -- возгласилъ извозчикъ, когда они въѣхали на широкую улицу.
   -- Ахъ, вотъ онъ бульваръ-то Сенъ-Мишель,-- воскликнула Глафира Семеновна.-- Ну, я его такимъ и воображала. Совсѣмъ Большой проспектъ на Васильевскомъ острову. Вѣдь о бульварѣ Мишель сколько пишутъ. Страсть! Вотъ тутъ бѣлошвейка Клотильда познакомилась съ медикомъ Малине. И, навѣрное, гдѣ-нибудь тутъ есть тотъ ресторанчикъ, гдѣ они въ первый разъ завтракали. Тетка Пате этотъ ресторанчикъ держитъ. Видишь, я все помню.
   -- Бредишь ты, кажегся.
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ... Тамъ даже подробное описаніе было. У входа висѣли часы, a надъ часами оленьи рога... Вотъ ежели-бы зайти, то я сейчасъ узнала-бы этотъ ресторанчикъ по описанію.
   Николай Ивановичъ встрепенулся.
   -- Что-жъ, давай, зайдемъ... Краснаго вина я выпью съ удовольствіемъ. Извозчику можно также поднести.
   -- Да погоди, нужно сначала разыскать этотъ ресторанъ. Коше. Ву саве y э ресторанъ де тантъ Пате?-- спросила Глафира Семеновна извозчика.
   -- Quel numéro, madame?-- обратился тотъ къ ней въ свою очередь.
   -- Нумеръ дома спрашиваетъ... Почемъ я знаю! Же не ce па.
   -- Alors il faut chercher. C'est un restaurant russe?
   -- Какъ рюссъ? Франсе. Эта тетка Пате описана, какъ самая добрая женщина. Когда съ Клотильдой случился грѣхъ и она родила ребенка, то Пате призрѣла этого ребенка и вскормила на козьемъ молокѣ. A Клотильда была больна и лежала въ клиникѣ. Видишь, я все помню.
   -- Boulevard St.-Germain! -- указалъ бичомъ извозчикъ.
   -- И бульваръ Сенъ-Жерменъ отлично помню. Тутъ жилъ въ мансардѣ этотъ самый...
   -- Да брось...
   -- Нѣтъ, зачѣмъ-же бросать! Это пріятно вспоминать. Онъ былъ въ аптекѣ приказчикомъ.
   -- La rue des Ecoles. La rue St.-Jacques,-- показывалъ извозчикъ.
   -- Все, все помню... Всѣ мѣста знакомыя...
   -- C'est la Sarbonne..
   -- Ахъ, Сорбона! Вотъ она Сорбона-то!-Николай Иванычъ, смотри Сорбону. Тутъ и Жозефъ тутъ и Лазаръ учились. Вотъ, вотъ... Здѣсь-то у букиниста и нашли они рукопись шестнадцатаго столѣтія, по которой Жозефъ оказался потомкомъ герцога Овре и полнымъ наслѣдникомъ всѣхъ его милліоновъ.
   -- Гм... Гм... Такъ. А только это, душечка, совсѣмъ не интересно.
   -- Да какъ-же не интересно-то, ежели кто читалъ.
   -- А я не читалъ. Да и вообще въ романахъ все враки.
   -- Враки? А вотъ посмотри, у желѣзной рѣшетки разложены книги и букинистъ стоитъ. Такъ и въ романѣ стояло. Стало быть, это правда, а не враки. Видишь букиниста?
   -- Ну, ладно, ладно. Ты вотъ ресторанчикъ-то хотѣла разыскать, такъ давай разыскивать.
   -- Ахъ, тебѣ только-бы до ресторана-то до рваться. И какой-ты ненасытный!
   -- Дура, да вѣдь я для тебя-же. Ты хотѣла.
   -- Collège de France...-- указалъ извозчикъ на зданіе.
   -- И коллежъ де Франсъ отлично помню. Вотъ тутъ должна быть тоже одна таверна подъ названіемъ "Рогъ изобилія". Вотъ, вотъ... Навѣрное эта,-- оживилась Глафира Семеновна, указывая на грязненькій ресторанъ, около котораго стояли двое въ сѣрыхъ блузахъ и черныхъ шляпахъ.
   -- Такъ зайдемъ. Что-жъ ты такъ-то,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- И зашла-бы, потому что здѣсь рѣзчикъ Каро проигралъ въ кости свою жену художнику Брюле, но я не знаю, та-ли эта таверна.
   -- Такъ спроси. Спроси у извозчика.
   -- II спросила-бы, но не знаю, какъ по-французски рогъ изобилія. Коше! Коше! Команъ онъ номъ сетъ тавернъ?-- обратилась Глафира Семеновна къ извозчику.
   -- Connais pas, madame... Mais si vous voulez visiter un restaurant où il y a une dame, qui parle russe, alors-voilà.
   Извозчикъ указалъ на ресторанчикъ на другой сторонѣ улицы.
   -- Что онъ говоритъ?-- спросилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Да вотъ указываетъ на ресторанъ, гдѣ есть какая-то дама, которая говоритъ по-русски.
   -- Непремѣнно надо зайти. Что-же ты не велишь остановиться? Француженка эта дама?
   -- Коше! Се тюнь дамъ франсе, ки парль рюссь? спросила Глафира Семеновна.
   -- Oui, oui, madame... Elle а été à St-Pétersbourg...
   -- Да, да, француженка, но бывалая въ Петербургѣ.
   -- Отлично. Коше! Стой! Стой!
   -- Коше! Арете! Иль фо вуаръ сетъ дамъ.
   Извозчикъ стегнулъ бичомъ лошадь и подъѣхалъ къ невзрачному ресторанчику.
  

LXVI.

  
   Ресторанчикъ, въ который вошли супруги, былъ самый невзрачный ресторанчикъ. Его скорѣе можно было назвать винной лавкой, гдѣ, впрочемъ, кромѣ вина продавались хлѣбъ, яйца, редиска и рѣдька, которые и лежали на мраморномъ прилавкѣ вмѣстѣ съ жестяными воронками, служащими для наливанія вина въ бутылки. За прилавкомъ стояла сильно расползшаяся толстая пожилая женщина въ высокой гребенкѣ съ жемчужными бусами въ волосахъ. Женщина была громаднаго роста, брюнетка, съ дугообразными черными бровями, очевидно подкрашенными, и съ маленькими усиками надъ верхней губой. Мясистыя руки ея съ жирными пальцами въ дешевыхъ кольцахъ едва сходились на животѣ. Затянутая въ корсетъ грудь представляла цѣлую гору. Женщина была одѣта въ черное шерстяное платье. У прилавка стояли два тощіе французика въ потертыхъ пиджакахъ -- одинъ съ тараканьими усами, другой съ козлиной бородкой -- и любезничали съ женщиной. Ресторанчикъ состоялъ всего только изъ одной комнаты съ грязнымъ поломъ, на которомъ валялись объѣдки редиски, яичная скорлупа. На стѣнахъ висѣли плохія литографіи въ старыхъ, засиженныхъ мухами деревянныхъ рамахъ и даже были просто налѣплены дешевенькія народныя картинки въ яркихъ краскахъ, изображающія разстрѣливаніе слона во время осады Парижа, карту Европы въ лицахъ, гдѣ на мѣстѣ Россіи лежитъ громадный медвѣдь, a на мѣстѣ Германіи прусская каска со штыкомъ, и т. и. Пахло виномъ. Столиковъ въ ресторанчикѣ было нѣсколько, но посѣтители сидѣли только за двумя столами. За однимъ два француза, снявъ сюртуки, играли въ домино, за другимъ одинокій посѣтитель въ высокой французской фуражкѣ, имѣя передъ собою бутылку съ виномъ, внимательно читалъ "Petit Journal". Изъ прислуги была всего только одна дѣвушка, очень молоденькая, въ клеенчатомъ передникѣ и съ сумочкой y пояса. Войдя въ ресторанчикъ, Глафира Семеновна даже попятилась.
   -- Кабакъ какой-то... Ужъ входить-ли?-- проговорила она, косясь на сидящихъ безъ сюртуковъ французовъ, дымящихъ за игрой въ домино тоненькими папиросками "капораль"...
   -- Ну, такъ что за бѣда? Кто насъ здѣсь знаетъ! За то увидимъ француженку, говорящую по-русски,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Садись вотъ къ столику.
   Когда супруги усѣлись, къ нимъ подскочила прислуживавшая дѣвушка и остановилась въ вопросительной позѣ.
   -- Ну-съ, кто у васъ здѣсь говоритъ по-русски? Вы, мамзель, что-ли?-- обратился къ ней Николай Ивановичъ.
   -- Comprends pas, monsieur...-- отвѣчала та.
   -- Какъ не компранъ? Намъ сказали, что здѣсь говорятъ по-русски.
   -- Ну сомъ рюссъ е коше ну за ди, ке иси парль рюссъ.
   -- Ah, oui. C'est èa...-- улыбнулась дѣвушка и, обратясь къ толстой женщинѣ, стоявшей за прилавкомъ, крикнула: -- Madame Bavolet! Voilа des personnes russes, qui désirent vous voir {Мадамъ Баволе! Вотъ русскіе, которые желаютъ васъ видѣть.}.
   Толстая женщина улыбнулась и, выплывъ изъ-за прилавка, подошла къ столу:
   -- Ah, que j'aime les russes! Monsieur et madame sont de Pétersbourg ou de Moscou {Ахъ, какъ я люблю русскихъ! Вы изъ Петербурга или изъ Москвы?})? Я была въ Петербургѣ и въ Москвѣ и до сихъ поръ сохраняю самыя хорошія воспоминанія о русскихъ,-- продолжала она, по-французски.
   -- Постойте, постойте, мадамъ,-- перебилъ ее Ни-ко.тай Ивановичъ. -- Да вы говорите по-русски?
   -- Да, я говорю по-русски, mais à présent c'est très difficile pour moi. Madame parle franèais?-- обратилась толстая женщина къ Глафирѣ Семеновнѣ.
   -- Вуй, мадамъ, энъ пе...-- неохотно дала та отвѣтъ.
   -- Да скажи ты ей, чтобъ она присѣла-то...-- сказалъ женѣ Николай Ивановичъ.
   -- Пренэ плясъ, мадамъ...
   Женщина взяла стулъ и подсѣла къ супругамъ
   -- Я -- артистка, -- заговорила она по-французски.-- Ахъ, монсье, ежели-бы вы знали, какой я имѣла голосъ! Но я простудилась, заболѣла и потеряла мой капиталъ. Я пѣвица... Я имѣла ангажементъ и пріѣзжала пѣть въ Петербургъ. Я была и въ Москвѣ. Vous devez savoir Egareff? Jardin fie Demidoff? Діемидофъ садъ,-- вставила она два слова по-русски.-- Вотъ была моя арена. А, монсье, русскіе умѣютъ цѣнить таланты, умѣютъ цѣнить артистовъ!
   -- Да вы умѣете говорить по-русски-то?...-- перебилъ ее Николай Ивановичъ.
   -- Oh, oui, monsieur. Je me souviens de quelques roots... Isvostschik... Vino... Vodka... Botvigne... О, какое это вкусное русское блюдо -- ботвинья! Botvigne avec lossossine...
   -- Да вѣдь это все слова, слова, а говорить-то вы не умѣете? Парле рюссъ... Не компренэ?
   -- Да, да... Я говорила по-русски,-- продолжала толстая женщина по-французски,-- но за недостаткомъ практики я забыла. Здѣсь есть русскіе студенты, они заходятъ ко мнѣ и мы часто, часто вспоминаемъ о Россіи. Moujik... Boulka... na tschaï... tri roubli na tschaï... C'est pour boire...
   -- Немного-же вы знаете, мадамъ, по-русски. Пе рюссъ, пе, пе.
   -- Oui, oui, monsieur. A présent j'ai oublié... Mais votre madame vous traduit {Да, да, монсье. Теперь я забыла. Но ваша мадамъ вамъ переведетъ.}... Et troïka! Ахъ, xnj за прелесть эта тройка! Troïka, iamtschik -- c'est ravissant.
   -- Глаша! Да что она такое разсказываетъ?
   Глафира Семеновна, какъ могла, перевела мужу.
   -- Ахъ, такъ она актриса! То-то она о Егаревѣ и о Демидовомъ садѣ упоминаетъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ. -- Очень пріятно, мадамъ,-- протянулъ онъ толстой женщинѣ руку. -- Какъ "пріятно" по-французски?-- обратился онъ къ женѣ.
   -- Шарманъ.
   -- Шарманъ, шарманъ, мадамъ, что вы актриса.
   Толстая женщина оживилась и въ свою очередь потрясла его руку.
   -- Да, я была артистка... И какая артистка. Меня засыпали цвѣтами! -- продолжала она по-французски и прибавила, понизивъ тонъ:-- A вотъ теперь приходится быть въ такой обстановкѣ. Вотъ я держу бюветъ, un petit cabaret... Эго мой бюветъ... Онъ мнѣ принадлежитъ, и я, слава Богу, довольна.
   -- Песъ ее знаетъ, что она бормочетъ! Ну, да наплевать!-- махнулъ рукой Николай Ивановичъ, и сказалъ:-- Мадамъ! Ву -- артистъ, a му -- маршандъ... Бювонъ!
   -- Qu'est ce que vous voulez prendre, monsieur?
   -- Венъ ружъ и на закуску виноградъ. Резань, резань... Но бьянъ венъ...
   -- Du bon vin? Il faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie!-- обратилась толстая женщина къ дѣвушкѣ; и, передавъ ей большой ключъ, стала ей говорить что-то по-французски.-- Tout de suite, monsieur... Vons recevez,-- кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаніямъ о русскихъ и Петербургѣ, вставляя русскія слова въ вродѣ "Gostinoï dvor, pirogue russe, kvasse, sterliat, tschelovek, kosak".
   Черезъ пять минутъ дѣвушка принесла откуда-то бутылку вина и поставила ее на столъ вмѣстѣ съ стаканами.
   -- Voyons, monsieur, c'est quelque chose d'extraordinaire...-- проговорила толстая женщина, щелкнувъ пальцами по бутылкѣ, и принялась разливать вино въ стаканы.
  

LXVII.

  
   Мадамъ Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведеніе, гдѣ сидѣли супруги, была винная лавка), оказалась изряднымъ питухомъ. Разливъ вино въ стаканы, она хриплымъ контральто воскликнула:
   -- Ah, que j'aime les russes! Ah, que je sui? bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire à la russe {Ахъ, какъ я люблю русскихъ! Ахъ, какъ я рада, что вижу монсье и мадамъ! Выпьемте до дна; съ русскими надо пить по русски.}. Tvoe zdorovie, douchinka! -- произнесла, наконецъ, она три русскія слова, чокнулась съ супругами, залпомъ выпивъ стаканъ, опрокинула его себѣ на голову, звякнувъ имъ о гребенку.
   -- Ой, баба! Вотъ пьетъ-то! -- невольно выговорила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хозяйку.-- Да это халда какая-то.
   -- Оставь, погоди... Все-таки человѣкъ она бывалый въ Россіи... Пріятно... Видишь, какъ хвалитъ русскихъ,-- перебилъ жену Николай Ивановичъ и тоже осушилъ свой стаканъ.
   Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось отъ взора хозяйки винной лавки.
   -- О, нѣтъ, мадамъ... Такъ невозможно. Такъ русскіе не пьютъ. Надо пить до-суха,-- заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стаканъ до конца.
   Глафира Семеновна отнѣкивалась. Хозяйка приставала. За жену вступился Николай Ивановичъ.
   -- Какъ голова по-французски?-- спросилъ онъ ее.
   -- Ля тетъ.
   -- Она маладъ. У ней маладъ ля тетъ,-- обратился онъ къ француженкѣ, показывая рукой на женину голову.
   -- Mais c'est du bon vin, madame, que je vous donne. Отъ этого вина никогда не будетъ болѣть голова. Вы знаете monsieur Petrchivsky à Pétersbourg? Je crois qu'il est colonel à présent. Ахъ, какъ мы съ нимъ хорошо веселились въ Петербургѣ! Вотъ былъ веселый человѣкъ и любилъ выпить. Et môme très riche... Beaucoup d'argent... много деньги...
   Тараторя безъ умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французскіе рестораны Петербурга.
   -- Невскій... Грандъ Морская... Ресторанъ Борель... Самаркандъ... Я думаю, что теперь всѣ эти улицы и рестораны въ Петербургѣ еще лучше, чѣмъ они были прежде. N'est-ce pas, monsieur? А Нева? Нева? C'est un fleuve ravissant.
   Супруги кое какъ понимали француженку, кое-какъ удовлетворяли ея любопытству, ломая французскій языкъ, прибавляя къ нему русскихъ словъ и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позѣвывала. Ей не нравилось сообщество черезчуръ развязной эксъ-пѣвицы.
   Эксъ-пѣвица разсказывала между тѣмъ по-французски:
   -- Всѣ мои товарищи по сценѣ имѣютъ теперь капиталъ, а у меня, у меня по моей добротѣ остались только крохи, на которыя я и открыла вотъ этотъ бюветъ... Да, монсье, я жила хорошо, но потеря голоса, потеря фигуры (она указала на свою толщину) et les circonstances...
   Она не договорила, махнула рукой и прибавила:
   -- Et à présent je suis une pauvre veuve -- et rien de plus...
   -- Вдова она, вдова...-- перевела мужу Глафира Семеновна, ухватившись за слова, которыя поняла.-- Говоритъ, что бѣдная вдова.
   -- Вдова? Вотъ откровенная! Всю жизнь свою разсказала,-- сказалъ Николай Ивановичъ и тутъ же фамильярно хлопнулъ француженку по плечу, прибавивъ: -- Люблю мадамъ за откровенность. Глаша! Какъ откровенность по- французски? Переведи!
   -- Не знаю.
   -- Экая какая! Ничего не знаешь. За душу, мадамъ, люблю, за душу. Ву компренэ? Нонъ? Какъ, по крайней мѣрѣ, Глаша, душа-то по-французски?
   -- Душа -- ламъ.
   -- За ламъ, мадамъ, люблю, за вотръ ламъ. За хорошую, теплую душу. Пуръ вотръ бьянъ ламъ.
   Француженка поняла, протянула рѵкѵ и, крѣпко пожавъ ее, сказала:
   -- Мерси, монсье... Благодарю... Voilà je ше souviens encore de quelques mots russes.
   Николай Ивановичъ хотѣлъ налить изъ бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это замѣтила и сказала:
   -- Это была моя бутылка, монсье... C'est de moi, c'est pour les voyageurs russes que j'adore, но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.
   -- Этой бутылкой она насъ угощаетъ,-- перевела мужу Глафира Семеновна.-- Вотъ какая! Заграницей насъ еще никто не угощалъ,-- прибавила она и гостепріимство толстой француженки нѣсколько расположило ее въ пользу француженки.-- Мерси, мадамъ,-- поблагодарила ее Глафира Семеновна.-- Хоть ужъ и не хочется мнѣ, чтобы ты еще пилъ, но надо отвѣтить ей тоже бутылкой за ея угощеніе.
   -- Непремѣнно, непремѣнно,-- заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ въ свою очередь, француженку, воскликнулъ: -- Шампанскаго бутылку! Шампань, мадамъ...
   Шампанскаго въ винной лавкѣ не нашлось, но толстая француженка тотчасъ-же поспѣшила послать за нимъ прислуживавшую въ ея лавкѣ дѣвушку, и бутылка явилась. Толстая француженка сама откупорила бутылку и стала разливать въ стаканы.
   -- За здоровье франдузовъ! Пуръ ле франсэ,-- возгласилъ Николай Ивановичъ.
   -- Vive la France! Vive les Franèais!-- отвѣтила француженка, вставъ со стула, распрямилась во весь ростъ и эффектно, геройски, по театральному поднимая бокалъ.
   На возгласъ "vive la France" отозвались и французы безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже гаркнули: "vive la France". Николай Ивановичъ тотчасъ-же потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и французамъ, отрекомендовавшись русскимъ. Французы приняли предложеніе и уже заорали "vive la Russie". Всѣ соединились, присѣвъ къ столу. Дожидавшійся на улицѣ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчикъ, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ винную лавку. Николай Ивановнчъ спросилъ и для него стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.
   -- Де бутель, де! Двѣ бутылки!-- командовалъ опъ прислуживающей дѣвушкѣ.
   Глафира Семеновна дергала за рукавъ мужа.
   -- Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стаканъ извозчику. Я все равно пить не буду,-- говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.
   -- Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьютъ за русскихъ, пьютъ за французовъ, такъ неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня въ другомъ мѣстѣ, гдѣ хочешь, и я послушаюсь, a здѣсь нельзя!-- отвѣчалъ онъ.
   Когда появились еще двѣ бутылки шампанскаго, извозчикъ тоже подсѣлъ къ супругамъ. Онъ что-то старался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упоминая слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Баволе оживлялась все болѣе и болѣе. Сначала она спорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ какимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора Луи-Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, обратясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербургѣ и кончила тѣмъ, что, взявъ стаканъ въ руки и отойдя на средину лавки, запѣла разбитымъ, сиплымъ, переходящимъ въ басъ контральто извѣстную шансонетку: "Ah, que j'aime Jes militaires". Пѣніе было безобразное, мадамъ Баволе поминутно откашливалась въ руку, но тѣмъ не менѣе Николай Ивановичъ и вся мужская публика приходили въ восторгъ.
   -- Браво! Браво!-- кричалъ послѣ каждаго куплета Николай Ивановичъ, неистово апплодируя.
   Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ѣхать домой, но онъ не внималъ, и, видя, что двѣ принесенныя бутылки были уже пусты, стукалъ ими по мраморному столу и отдавалъ приказъ:
   -- Анкоръ шампань! Анкоръ де бутыль! За фраяцузовъ всегда радъ выпить!
  

LXVIII.

  
   Пиръ, устроенный Николаемъ Ивановичемъ въ винной лавкѣ толстой мадамъ Баволе, разгорался все болѣе и болѣе. Было уже выпито восемь бутылокъ шампанскаго, на столѣ стояла уже плетеная корзинка съ крупными грушами и виноградомъ. Общество, состоявшее изъ супруговъ, самой мадамъ Баволе, двухъ французовъ безъ сюртуковъ и извозчика, оживлялось все болѣе и болѣе. Исключеніе представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ѣхать домой, но онъ не внималъ. Какъ это всегда бываетъ у людей, разгоряченныхъ виномъ, всѣ говорили вдругъ и никто никого не слушалъ. Русскій говоръ Николая Ивановича рѣзко выдѣлялся среди французской рѣчи другихъ собесѣдниковъ. Его никто не понималъ, но онъ думалъ, что его понимаютъ. Съ французами у него шли рукопожатія, похлопыванія другъ друга по плечу; одинъ изъ французовъ безъ сюртука, поминутно упоминая объ Эльзасъ-Лотарингіи, даже поцѣловался съ нимъ. Пили за русскихъ, пили отдѣльно за казаковъ и почему-то за саперовъ. Послѣдній тостъ былъ предложенъ самой мадамъ Баволе, послѣ чего она опять удалилась на средину лавки и, вставъ въ театральную позу, пропѣла вторую шансонетку, на этотъ разъ въ честь саперовъ: "Rien n'est sacré pour un sapeur".
   Опять крики "браво", опять апплодисменты, хотя пѣніе было ниже всякой посредственности. Изрядная порція выпитаго вина окончательно лишила толстую мадамъ Баволе голоса. Апплодисментами этими, однако, она, очевидно, очень дорожила. Они ей пріятно напоминали ея театральное прошлое. Какъ старая кавалерійская лошадь, заслыша маршевые звуки трубы и барабана, даже въ водовозкѣ начинаетъ ступать въ тактъ и по ученому перебирать ногами, такъ и мадамъ Баволе при апплодисментахъ величественно выпрямлялась, прикладывая руку къ сердцу; и раскланивалась. Разъ она даже по старой театральной привычкѣ послала неистово апплодировавшему Николаю Ивановичу летучій поцѣлуй, прибавивъ: "pour mon bon russe". Глафара Семеновна ревниво вспыхнула и заговорила:
   -- Какъ ты хочешь, a ежели ты сейчасъ не отправишься домой, я уѣду одна.
   -- Сейчасъ, Глашенька, сейчасъ, погоди чуточку... Вѣдь въ первый только разъ пришлось въ Парижѣ настоящими теплыми людьми встрѣтиться,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ. -- Люди-то все душевные.
   -- Но понимаешь ты, я ѣсть хочу, ѣсть. Вѣдь сегодня еще не обѣдали. Въ здѣшнемъ кабакѣ его кромѣ гнилыхъ яицъ и редиски нѣтъ, a вѣдь это не обѣдъ.
   Замѣтивъ, что Глафира Семеновна собирается уходить, къ ней подскочила и мадамъ Баволе, принялась ее уговаривать, чтобъ она не уходила.
   -- Me ну вулонъ динэ. Ну навонъ па анкоръ дине ожурдюи,-- отвѣчала ей Глафира Семеновна.
   -- Dоner? Vous n'avez pas dîné, madame? Alors tout de suite je vous procurerai le dоner,-- и за обѣдомъ было послано.
   Явился вареный омаръ, явилась ветчина и холодный паштетъ. Глафира Семеновна дулась и попробовала только ветчины, чтобы отшибить аппетитъ,-- такъ какъ дѣйствительно ѣсть хотѣла. Французы безъ сюртуковъ набросились на омара.
   А театральныя представленія мадамъ Баволе шли своимъ чередомъ. За второй шансонеткой шла третья, за третьей четвертая съ прибавленіемъ подергиванія юбкой и размашистыхъ жестовъ. Далѣе шли арійки изъ оперетокъ. Мадамъ Баволе подпѣвалъ французъ безъ сюртука; но такъ какъ оба были пьяны, то ничего не выходило. Кончилось тѣмъ, что мадамъ Баволе стала танцовать канканъ. Неуклюже запрыгало по винной лавкѣ ея грузное тѣло, ударяясь о стулья и столы. Тяжеляя, толстыя какъ у слона, ноги поднимались плохо, но тѣмъ не менѣе передъ ней бросился отплясывать и французъ безъ сюртука. Мадамъ Баволе запыхивалась, еле переводила дыханіе, но все-таки продолжала выдѣлывать рѣзкія на передъ французомъ безъ сюртука. Николай Ивановичъ смотрѣлъ, смотрѣлъ на танцы, воодушевился и не выдержалъ соблазна.
   -- То было франсе, а вотъ это а ли рюссъ! -- воскликнулъ онъ и самъ пустился по лавкѣ въ присядку.
   Этого уже не могла вынести Глафира Семеновна. Она заплакала и выбѣжала вонъ изъ винной лавки.
   -- Глаша! Глаша! Куда ты? подожди немного! -- бросился за ней Николай Ивановичъ и сталъ упрашивать остаться.
   -- Нѣтъ, уже силъ моихъ больше нѣтъ. Довольно! -- раздраженно и сквозь слезы отвѣчала она, стоя на порогѣ лавки, и крикнула въ отворенную дверь извозчику:-- Коше! Же ве домой... Же ве а мезонъ. Вене знси э партонъ а ля мезонъ.
   Извозчикъ выбѣжалъ за Глафирой Семеновной участливо бормоча: "Madame est malade, je vois que madame est malade", сталъ подсаживать ее въ экипажъ.
   -- Да дай хоть за вино-то разсчитаться -- и я тобой поѣду,-- говорилъ Николай Ивановичъ.
   -- Чортъ! Дьяволъ! Бездушная скотина! Не хочу съ тобой ѣхать! Оставайся въ пьяной компаніи, обнимайся съ нахальной бабой... Разсчитаться съ извозчикомъ и у меня золотой найдется. Посмотрю, какъ ты одинъ будешь шляться по Парижу безъ французскаго языка. Коше! Алле! Алле, коше! -- приказывала Глафира Семеновна взобравшемуся уже на козлы извозчику.
   -- Но вѣдь я-же могу сію минуту...-- бормоталъ Николай Ивановичъ.-- Мадамъ! Комбьянъ? Сколько аржанъ?-- крикнулъ онъ француженкѣ, обернувшись въ открытыя двери лавки, но экипажъ ужъ тронулся, и кучеръ постегивалъ бичомъ застоявшуюся лошадь.-- Глаша! Глаша! Погоди!-- раздался голосъ Николая Ивановича вслѣдъ удалявшемуся экипажу.
   Изъ экипажа отвѣта не было, и экипажъ не останавливался.
   На улицу выбѣжали мадамъ Баволе и французы безъ сюртуковъ и остановились около Николая Ивановича.
   -- Madame est partie?.. Il me semble, que ma: dame est capricieuse, mais ne pleurez pas, nous nous amuserons bien {Мадамъ уѣхала? Мнѣ кажется, что мадамъ капризна, но не плачьте, мы повеселимся хорошо.},-- говорила мадамъ Баволе, какъ-бы подсмѣиваясь надъ Николаемъ Ивановичемъ, и, взявъ его подъ руку, снова втащила въ свою лавку.
  

LXIX.

  
   Оставшись съ компаніей одинъ, Николай Ивановичъ очутился совсѣмъ ужъ безъ языка. Глафира Семеновна все-таки была для него хоть какой-нибудь переводчицей. Словарь его французскихъ словъ былъ крайне ограниченъ и состоялъ только изъ хмельныхъ словъ, какъ онъ самъ выражался, тѣмъ не менѣе онъ все-таки продолжалъ бражничать съ компаніей. Пришлось разговаривать съ собутыльниками пантомимами, что онъ и дѣлалъ, поясняя свою рѣчь. Хоть и заплетающимся отъ выпитаго вина языкомъ, но говорилъ онъ безъ умолку, и, дивное дѣло, при дополненіи жестами, его кое-какъ понимали. A говорилъ онъ обо всемъ: о Петербургѣ, о своемъ житьѣ-бытьѣ, о женѣ, о торговлѣ.
   -- Ma фамъ бьянъ фамъ, но она не любитъ буаръ венъ. Нонъ буаръ венъ,-- объяснялъ онъ внезапный отъѣздъ Глафиры Семеновны и при этомъ щелкалъ по бутылкѣ пальцами и отрицательно качалъ головой.
   -- Oh, monsieur! Presque toutes les femmes son de cette faèon {О, моньсе, почти всѣ женщины на одинъ ладъ.},-- отвѣчалъ ему одинъ изъ французовъ безъ сюртуковъ.
   -- Какъ женатые мужчины, такъ и замужнія женщины -- несчастные люди. Это я по опыту знаю,-- поддакивала раскраснѣвшаяся мадамъ Баволе.-- Вотъ я теперь вдова, и ни на что не промѣняю свою свободу.
   Волосы ея растрепались, высокая гребенка съ жемчужными бусами съѣхала на бокъ, лицо было потно и подкрашенныя брови размазаны. Она была совсѣмъ пьяна, но все-таки еще чокалась съ Николаемъ Ивановичемъ и говорила:
   -- Buvons sec, monsieur!.. {До дна, моньсе!}.
   -- Зачѣмъ мусье? Пуркуа мусье? Надо по-русски. A ля рюссъ. Я -- Николай Иванычъ, -- тыкалъ онъ себя пальцемъ въ грудь.
   -- Oui, oui... Je me souviens... Petv Ivanitsch, Ivan Ivanitsch...
   -- Николай Иванычъ.
   -- Nikolas Ivanitsch... Buvons sec, Nikolas Ivanitscli. Et votre nom de famille?
   -- Фамилія? Маршанъ Ивановъ.
   -- Voyons, monsieur. Moi je suis aussi marchand. Je suis gantier {Позвольте. Я тоже купецъ. Я перчаточникъ.}...-- подскочилъ одинъ изъ французовъ.-- Vous comprenez: gantier?
   И въ поясненіе своихъ словъ онъ вытащилъ изъ брючнаго кармана перчатки.
   -- Перчаточникъ? Перчатками торгуешь? Понимаю. А я маршанъ канаты и веревки. Вотъ...
   Николай Ивановичъ сталъ искать веревку, нашелъ ее на горлышкѣ бутылки изъ-подъ шампанскаго и указалъ.
   -- А канатъ вотъ...
   Онъ оторвалъ веревку съ бутылки и показалъ пальцами толщину ея. Французы поняли.
   -- Тю маршанъ и же маршанъ -- де маршанъ. Руку,-- продолжалъ Николай Ивановичъ, протягивая французу руку.
   Слѣдовало: "vive la France", "vive la Russie" и опять пили.
   -- А ли рюссъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и лѣзъ со всѣми цѣловаться.-- Три раза по-русски. Труа, труа...
   Мадамъ Баволе съ особеннымъ удовольствіемъ чмокала его своими толстыми, сочными губами.
   Лавка давно уже была заперта хозяйкой. Вино лилось рѣкой. Выпито было много. Память y Николая Ивановича стало давно уже отшибать.
   Далѣе Николай Ивановичъ смутно помнитъ, что они куда-то поѣхали въ четырехмѣстномъ парномъ экипажѣ. Онъ, Николай Ивановичъ, сидѣлъ рядомъ съ мадамъ Баволе и на ней была высочайшая шляпка съ широкими полями и цѣлымъ ворохомъ перьевъ. Два француза сидѣли противъ него. Помнитъ онъ какой-то садъ, освѣщенный газомъ, нѣчто въ родѣ театра, сильно декольтированныхъ женщинъ, которыя пѣли и приплясывали, помнитъ звуки оркестра, помнитъ пеструю публику, помнитъ отчаянные танцы, помнитъ, что они что-то ѣли въ какой-то красной съ золотомъ комнатѣ, припоминаетъ, что онъ сидѣлъ съ какой-то француженкой обнявшись, но не съ мадамъ Баволе, a съ какой-то тоненькой, востроносой и бѣлокурой, но все это помнитъ какъ сквозь сонъ.
   Какъ онъ вернулся къ себѣ домой въ гостинницу, онъ не зналъ, но проснулся онъ y себя въ номерѣ на постели. Лежалъ онъ хоть и безъ пиджака и безъ жилета, но въ брюкахъ и въ сапогахъ и съ страшной головной болью. Онъ открылъ глаза и увидалъ, что въ окно свѣтило яркое солнце. Глафира Семеновна въ юбкѣ и въ ночной кофтѣ стояла къ нему спиной и укладывала что-то въ чемоданъ. Николай Ивановичъ на нѣкоторое время притворился спящимъ и сталъ соображать, какъ ему начать рѣчь съ супругой, когда онъ поднимется съ постели,-- и ничего не сообразилъ. Голова окончательно отказывалась служить. Полежавъ еще немного, не шевелясь, онъ сталъ осторожно протягивать руку къ ночному столику, чтобы ощупать часы и посмотрѣть, который часъ. Часы онъ ощупалъ осторожно, осторожно посмотрѣлъ на нихъ и очень удивился. увидавъ, что уже третій часъ дня; но когда сталъ класть часы обратно на столикъ, часовая цѣпочка звякнула о мраморную доску столика и кровать скрипнула. Возившаяся надъ открытымъ сундукомъ Глафира Семеновна обернулась и, увидавъ Николая Ивановича шевелящимся и съ открытыми глазами, грозно нахмурила брови и проговорила:
   -- Ахъ, проснулся! Мерзавецъ!..
   -- Глаша, прости... Прости, голубушка... Вѣдь ты сама виновата, что такъ случилось,-- пробормоталъ Николай Ивановичъ, стараясь придать своему голосу какъ можно болѣе нѣжности и заискивающаго тона, но голосъ хрипѣлъ и сипѣлъ послѣ вчерашняго пьянства.
   -- Молчи! Я покажу тебѣ, какъ я сама виновата! Еще смѣешь оправдываться, пьяница! -- перебила его Глафира Семеновна.
   Ну, прости, ангельчикъ. Чувствую, что я въ твоей власти.
   -- Не смѣть называть меня ангельчикомъ. Зови ангельчикомъ ту толстую хабалку, съ которой ты пьянствовалъ и обнимался, а меня больше не смѣй!
   -- Съ кѣмъ я обнимался? Съ кѣмъ?
   -- Молчать! Ты, я думаю, съ цѣлымъ десяткомъ мерзавокъ обнимался, пропьянствовавъ всю сегодвяшнюю ночь.
   -- Глаша! Глаша! Зачѣмъ такъ? Зачѣмъ такъ? Видитъ Богъ...-- заговорилъ Николай Ивановичъ, поднявшись съ постели и чувствуя страшное головокруженіе.
   Глафира Семеновна не выдержала. Она опустила открытый чемоданъ и, закрывъ лицо руками, горько заплакала.
  

LXX.

  
   Глафира Семеновна плакала, а Николай Ивановичъ всталъ съ постели и молча приводилъ свой костюмъ въ порядокъ. Дѣлалъ онъ это не безъ особенныхъ усилій. Послѣ вчерашней выпивки его такъ и качало изъ стороны сторону, голова была тяжела, какъ чугунный котелъ, глазамъ было трудно глядѣть на свѣтъ, и они слезились, языкъ во рту былъ какъ-бы изъ выдѣланной кожи. Николай Ивановичъ тщательно умылся, но и это не помогло. Онъ попробовалъ курить папироску, но его замутило. Бросивъ окурокъ и откашлявшись, онъ подсѣлъ было къ Глафирѣ Семеновнѣ.
   -- Прочь! -- закричала та, замахнувшись на него.-- Не подходи ко мнѣ. Иди къ своимъ мерзавкамъ.
   -- Къ какимъ мерзавкамъ? Что ты говоришь!
   -- А вотъ къ тѣмъ, отъ которыхъ ты эти сувениры отобралъ.
   Глафира Семеновна подошла къ его пальто, висѣвшему на гвоздѣ около двери, и стала вынимать изъ кармановъ пальто пуховую пудровку, карточку съ надписью Blanche Barbier и адресомъ ея, гласящимъ, что она живетъ на Итальянскомъ бульварѣ, домъ нумеръ такой-то. Далѣе она вынула пробку отъ хрустальнаго флакона, смятую бабочку, сдѣланную изъ тюля и бархата, и прибавила:
   -- Полюбуйтесь. Это что? Откуда вы это нахватали?
   Николай Ивановичъ удивленно выпучилъ глаза и развелъ руками.
   -- Рѣшительно не понимаю, откуда это взялось,-- сказалъ онъ, но тутъ-же сообразилъ, что можно соврать, и пробормоталъ:-- Ахъ, да... Бабочку эту я для тебя купилъ, но только она смялась въ карманѣ. Очень хорошенькая была...
   -- Благодарю, благодарю. Стало быть, и пробку отъ флакона тоже для меня купили, карточка какой-то Бланшъ съ адресомъ тоже у васъ для меня?!
   -- Душечка, это, должно быть, какая-нибудь портниха. Да, да, портниха. Я не помню хорошенько, я былъ пьянъ, откровенно говорю, что я былъ пьянъ, но это непремѣнно адресъ дешевой портнихи, которую мнѣ рекомендовала для тебя мадамъ Баволе.
   "Фу, выпутался",-- подумалъ Николай Ивановичъ, но Глафира Семеновна, язвительно улыбнувшись, проговорила: "Не лги, дрянь, не лги", и полѣзла въ другой карманъ пальто, изъ котораго вытащила длинную, черную, значительно уже заношенную и штопаную перчатку на семи пуговицахъ и спросила:
   -- И эту старую перчатку для меня тоже купилъ?
   -- Недоумѣваю, рѣшительно недоумѣваю, откуда могла взяться эта перчатка. Одно только развѣ, что этотъ французъ, съ которымъ мы вмѣстѣ пили, въ карманъ мнѣ засунулъ какъ-нибудь по ошибкѣ.
   -- Отлично, отлично. Стало быть, французъ въ женскихъ перчаткахъ выше локтя щеголялъ. Ужъ хоть-бы врали-то какъ-нибудь основательно, а то вѣдь чушь городите. Ясно, что вы обнимались съ разными мерзавками, и вотъ набрали у нихъ разнаго хламу на память. Я вѣдь васъ, мужчинъ, знаю, очень хорошо знаю! А гдѣ ваши деньги, позвольте васъ спросить? -- наступила Глафира Семеновна на мужа, который отъ нея пятился.-- Третьяго дня вечеромъ у васъ было въ кошелькѣ сорокъ золотыхъ, а теперь осталось только два. Тридцати восьми нѣтъ. Вѣдь это значитъ, что вы семьсотъ шестьдесятъ франковъ въ одинъ день промотали. Неужто-же вы тридцать восемь золотыхъ пропили только въ грязномъ кабакѣ толстой тумбы.
   -- Да неужели только два золотыхъ осталось?
   -- Два, два... Вотъ, полюбуйтесь,-- заговорила Глафира Семеновна, вытаскивая изъ-подъ подушки своей кровати кошелекъ Николая Ивановича и вынимая изъ него два золотыхъ.
   -- Не помню, рѣшительно не помню...-- опять развелъ руками Николай Ивановичъ.-- Должно быть, потерялъ. Сама себя раба бьетъ за то, что худо жнетъ. Шампанское, которое мы пили, здѣсь не ахти какъ дорого, всего только по пяти или по шести франковъ за бутылку. Не знаю... Пьянъ былъ -- и въ этомъ каюсь.
   -- А я знаю... Эти семьсотъ франковъ ушли въ руки и въ утробы вотъ этой Бланшъ и другихъ мерзавокъ! -- грозно воскликнула Глафира Семеновна и ткнула Николаю Ивановичу въ носъ карточкой.-- Да-съ, ей, ей... А что это за портниха -- я уже узнала. Пока вы дрыхали до третьяго часу, я успѣла уже съѣздить на Итальянскій бульваръ, вотъ по адресу этой карточки, и узнала, какая это такая портниха эта самая Бланшъ Барбье.
   -- Рѣшительно ничего, душечка, не помню, рѣшительно, потому что былъ пьянъ, какъ сапожникъ. Карточка могла попасть въ карманъ отъ француза, съ которымъ я пилъ; французъ могъ и деньги у меня украсть. Чортъ его знаетъ, какой это такой былъ французъ! И вѣдь дернула тебя нелегкая заѣхать вчера въ этотъ кабакъ толстой бабы.
   -- Здравствуйте! Теперь я виновата. Не самъ-ли бы меня упрашивалъ заѣхать!
   -- Неправда. Я только одобрилъ твой планъ. Ты отыскивала въ Латинскомъ кварталѣ какую-то таверну "Рогъ изобилія".
   -- Я отыскивала не для того, чтобы пьянствовать, a для того чтобы посмотрѣть то мѣсто, гдѣ, по описанію романа, рѣзчикъ проигралъ свою жену художнику. Я зашла только для того, чтобы имѣть понятіе о маленькихъ тавернахъ Латинскаго квартала, a ты накинулся на пьянство.
   Николай Ивановичъ сдѣлалъ жалобное лицо и пробормоталъ, снова разводя руками:
   -- Бѣсъ попуталъ, Глаша! Прости меня, Христа ради, Глаша! Никогда этого не случится.
   -- Нѣтъ, этого я тебѣ никогда не прощу!-- сдѣлала жестъ рукой Глафира Семеновна.-- Я тебѣ отплачу тѣмъ-же, тою-же монетой.
   -- То есть, какъ это?-- испуганно спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- Ты кутилъ, и я буду кутить. Тоже найду какого-нибудь кавалера. Ты Бланшъ отыскалъ, a я Альфонса отыщу.
   -- Не говори вздору, Глаша, не говори...-- погрозилъ женѣ пальцемъ Николай Ивановичъ.
   -- Говори сейчасъ: гдѣ ты шлялся до шести часовъ утра?
   -- Не помню, рѣшительно не помню. Былъ въ томъ кабакѣ, а потомъ куда-то ѣздили всей компаніей на гулянье, куда ѣздили -- не помню.
   -- Ну, ладно. Это была первая и послѣдняя твоя гулянка въ Парижѣ. Собирайся. Сегодня вечеромъ мы уѣзжаемъ изъ Парижа.
   -- Но, Глаша, какъ-же это такъ... А канатное отдѣленіе на выставкѣ? Я еще канатнаго отдѣленія не видалъ по своей спеціальности... Не видали мы и картинъ...
   -- Знать ничего не хочу. Вонъ изъ Парижа. Есть-ли у тебя еще чѣмъ разсчитаться въ гостинницѣ и заплатить за дорогу?
   -- Это-то есть. Но позволь. Какъ-же уѣзжать сегодня, ежели я еще денегъ не получилъ?
   -- Съ кого? Какихъ денегъ?
   -- Да съ земляка, съ которымъ мы познакомились въ театрѣ Эденъ. Я забылъ тебѣ сказать, что онъ занялъ у меня триста французскихъ четвертаковъ на одинъ день, обѣщался вчера ихъ принести -- и вотъ...
   Николай Ивановичъ выговорилъ это, понизивъ голосъ, но Глафира Семеновна воскликнула:
   -- Вотъ дуракъ-то! Видали вы дурака-то! Даетъ первому встрѣчному по триста франковъ! Ну, оттого-то онъ къ намъ вчера и не явился, не явился и сегодня. Что онъ за дуракъ.
   -- Нельзя-же было, Глаша, не дать. Цѣлый день провели душа въ душу.
   -- Все равно, ѣдемъ сегодня. Что съ воза упало, то пропало.
   -- Но платья и вещи твои, заказанныя въ Луврскомъ магазинѣ?
   -- Вотъ они,-- указала Глафира Семеновна на картонки.-- Пока ты спалъ, я съѣздила за ними и магазинъ и привезла. Сбирайтесь ѣхать. Да заплатите корридорнымъ, которые васъ сегодня утромъ втаскивали подъ руки въ номеръ. A тому французу, который васъ привезъ сюда въ каретѣ, я заплатила и за карету, и за какую-то его шляпу, которую вы сорвали y него съ головы и бросили въ Сену.
   Николай Ивановичъ вздохнулъ.
   -- Вотъ такъ фунтъ! Да неужели я былъ такъ пьянъ?
   -- Слово "мама" не выговаривалъ. Потомъ вы внизу y насъ въ гостинницѣ какое-то зеркало бутылкой разбили, такъ и за него надо заплатить.
   -- Господи Боже мой!-- ужаснулся Николай Ивановичъ, покрутилъ головой и съ жадностью началъ пить холодную воду, наливъ ее въ стаканъ изъ графина.
  

LXXI.

  
   -- Что-жъ вы истуканомъ-то стоите и, какъ гусь, съ одного воду глотаете! -- крикнула на Николая Ивановича Глафира Семеновна.-- Звоните, требуйте счетъ изъ гостинницы и разсчитывайтесь. Я не шучу, что мы сегодня вечеромъ уѣзжаемъ.
   -- Сейчасъ, ангелъ мой, сейчасъ,-- робко отвѣчалъ тотъ.-- Вѣдь я только что всталъ, надо попить чайку и сообразить немного. Наѳонецъ вѣдь и ты, я думаю, хочешь пообѣдать.
   Ему было очень неловко смотрѣть въ глаза женѣ, онъ съ удовольствіемъ-бы куда-нибудь спрятался съ ея глазъ, но вотъ бѣда: комната была всего только одна, и спрятаться было некуда, кромѣ какъ на кровать за альковъ, а лежать ему не хотѣлось. Онъ закурилъ папироску и сѣлъ на диванъ передъ круглымъ столомъ. И опять раздался возгласъ супруги
   -- Чего-жъ вы разсѣлись-то! Кипятите-же себѣ воду и заваривайте чай, ежели хотите пить чай. Да скорѣе. И таганъ, и чайники мнѣ нужно убирать въ дорожный сундукъ. Вѣдь это наши вещи, не оставлять-же ихъ здѣсь.
   -- Голубушка, сдѣлай ужъ мнѣ сама чай. Я къ этому какъ-то неспособенъ. Да и не мужское это дѣло.
   -- Такъ, такъ. А мужское дѣло, стало быть, шляться ночью по разнымъ вертепамъ и обниматься со всякими встрѣчными мерзавками! Я и укладывайся, я и чай приготовляй.
   -- Ну, полно, брось. За твою доброту я тебѣ какой хочешь подарокъ сдѣлаю. Вотъ въ обратный путь поѣдемъ, по дорогѣ остановимся гдѣ-нибудь, и что хочешь себѣ покупай.
   Глафира Семеновна слегка улыбнулась.
   -- Скажите,пожалуйста,какая Лиса Патрикевна! -- сказала она.-- Да вотъ еще что знайте... Старой доргой обратно я ни за что не поѣду, до того она мнѣ опротивѣла, когда мы путались по разнымъ Диршау и Кенигсбергамъ. Это значитъ опять нигдѣ ни попить, ни поѣсть безъ телеграммы. Нѣмецкая путаница мнѣ до смерти надоѣла. Есть другая дорога. Я встрѣтилась сегодня въ Луврскомъ магазинѣ съ одной русской дамой, и она мнѣ сказала и даже на запискѣ написала. Мы поѣдемъ черезъ Швейцарію на Вѣну и изъ Вѣны прямо въ Петербургъ. Вотъ записка. Садиться въ вагонъ надо на Ліонской желѣзной дорогѣ и братъ билеты до Женевы, а изъ Женевы до Вѣны и оттуда прямо на Петербургъ.
   -- Какъ хочешь, милочка, какъ хочешь, такъ и поѣдемъ,-- согласился Николай Ивановичъ и, поймавъ руку жены, поцѣловалъ ее.-- Только долженъ тебѣ сказать, что ежели хочешь избѣжать нѣмцевъ, то вѣдь и въ Венѣ нѣмецъ.
   -- Все равно. Все-таки это другая дорога. А русская дама, съ которой я познакомилась, говоритъ, что эта дорога будетъ не въ примѣръ лучше и пріятнѣе, что кондувторы набраны изъ братьевъ славянъ и даже по-русски понимаютъ. Дама также говоритъ, что проѣзжая мы увидимъ швейцарскія и тирольскія горы, а o швейцарскихъ горахъ я давно воображала. Я много, много читала про нихъ.
   -- Хорошо, хорошо.
   Глафира Семеновна стала приготовлять чай.
   -- Зовите-же гарсона и требуйте, чтобы намъ дали что-нибудь поѣсть. Надо торопиться. Я справилась. Поѣздъ идетъ въ семь часовъ вечера, а теперь ужъ три часа,-- торопила она мужа.
   Николай Ивановичъ, видя, что жена переложила гнѣвъ на милость, нѣсколько оживился, просіялъ и позвонилъ въ колокольчикъ. Явился корридорный въ войлочныхъ туфляхъ и бумажномъ колпакѣ, остановился въ дверяхъ и улыбнулся, смотря на Николая Ивановича.
   -- Ça va bien, monsieur?-- спросилъ онъ, подмигивая ему, и, указывая на расцарапанную свою руку, сказалъ:-- C'est votre travail d'hier.
   -- Глаша! Что онъ говоритъ? -- спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- А вотъ указываетъ, какъ ты ему вчера руку расцарапалъ, когда онъ тебя вводилъ наверхъ Николая Явановича покоробило. ,
   -- Ну, ну... Поди, и самъ обо что-нибудь расцарапался. Такъ закажи-же ему, что ты хочешь,-- обратился онъ къ женѣ.
   -- Ну вулонъ манже,-- сказала она корридорному.
   -- У насъ табльдотъ въ шесть часовъ, мадамъ, а завтракъ теперь уже кончился,-- далъ отвѣтъ корридорный.
   Оказалось, что ничего получить нельзя, такъ какъ по картѣ въ гостинницѣ не готовятъ, а приготовляютъ только два раза въ день въ извѣстные часы завтракъ и обѣдъ.
   -- Ну, гостинница! -- воскликнула Глафира Семеновна.-- Дѣлать нечего, будемъ закусками и черствымъ жаркимъ питаться. У насъ есть остатки гуся и индѣйки отъ третьяго дня.
   Она велѣла гарсону подать только сыру и хлѣба и прибавила:
   -- Алле и апортэ ну счетъ. Вотъ какъ счетъ по-французски -- рѣшительно не знаю. Ну компренэ: счетъ? Счетъ. Комбьянъ ну девонъ пейэ пуръ ту? Ну партонъ ожурдюи.
   -- Ah, c'est l'addition de tout ее que vous devez. Oui, madame.
   Корридорный исчезъ и явился съ сыромъ, хлѣбомъ и приборомъ для ѣды.
   -- Mal à la tête? -- спросилъ онъ Николая Ивааовича, видя, что тотъ потираетъ рукой лобъ и виски.-- C'est toujours comme èa, quand on prend beaucoup de vin le soir.
   -- Смотри-ка, до чего ты себя довелъ: слуга въ гостинницѣ и тотъ насмѣхается, что ты вчера былъ пьянъ, спрашиваетъ, не болитъ-ли у тебя голова,-- сказала Глафира Семеновна.
   -- Онъ? Да какъ онъ смѣетъ! Комъ!
   И Николай Ивановичъ, поднявшись съ дивана, сверкнулъ на слугу глазами и сжалъ кулаки. Слуга выскочилъ за дверь.
   Супруги принялись за ѣду, но у Николая Ивановича послѣ вчерашняго кутежа не было никакого аппетита. Онъ только пожевалъ немного сыру и принялся за чай. Глафира Семеновна одна уписывала черствую индѣйку и куски гуся.
   -- Что-жъ ты ни ѣшь? -- спросила она мужа.
   -- Не хочется что-то.
   -- Ага! Будешь еще пьянствовать!
   -- Да ужъ не попрекай, не попрекай.
   Заслужу. Старикъ, хозяинъ гостинницы, самъ принесъ счетъ и положилъ его на столъ передъ супругами. Онъ также съ любопытствомъ смотрѣлъ на Николая Ивановича. Очевидно, то положеніе пьянаго, въ которомъ онъ видѣлъ его сегодня ночью, было въ диво и ему. Онъ не вытерпѣлъ и также съ улыбкой спросилъ:
   -- Votre santé, monsieur {Ваше здоровье, господинъ.}?
   Николай Ивановичъ понялъ и сердито махнулъ рукой.
   -- Ну, ну, ну... Нечего тутъ... Проваливай! -- сказалъ онъ.-- Съ тобой, со старымъ чортомъ. развѣ этого не бывало! Подъ тысячу разъ бывало.
   Хозяинъ потоптался на одномъ мѣстѣ и скрылся за дверью. Супруги принялись разсматривать счетъ.
  

LXXII.

  
   Расписанный на длинномъ листѣ, съ мельчайшими подробностями -- счетъ былъ громадный.
   -- Боже! Сколько наворотили! За что это? Вѣдь мы только спали и почти ничего не ѣли въ гостинницѣ!-- воскликнулъ Николай Ивановичъ.
   Онъ взялъ счетъ, повертѣлъ его въ рукахъ, посмотрѣлъ на строчки и сказалъ:
   -- Не про насъ писано. Прочти-ка ты, Глаша,-- прибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ.
   Взяла въ руки счетъ и Глафира Семеновна, принялась разсматривать и проговорила:
   -- Удивительно, какими каракулями пишутъ!
   -- А это, я думаю, нарочно, чтобы не все расчухали,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Можешь, однако, понять-то хоть что-нибудь?
   -- Да вотъ шамбръ... Это за комнату. Тутъ по двѣнадцати франковъ.
   -- Ну да, да... Такъ мы и торговались.
   -- Постой... Мы сторговались по двѣнадцати франковъ за комнату съ двумя кроватями, а тутъ за вторую кровать отдѣльно по франку въ день поставили. Кажется, за кровать. Да, да, это кровать.
   -- Да какъ-же они смѣютъ, подлецы! Ахъ, жалко, что я не умѣю ругаться по-французски.
   -- Постой, постой... Тутъ два раза свѣчи. Бужи де сервисъ и просто бужи. За первое два франка, за второе пять. Мы и сожгли-то всего двѣ свѣчки.
   -- Ловко! -- прищелкнулъ языкомъ Николай Ивановичъ.
   -- Недоумѣваю, за что два раза за свѣчи поставлено. Неужели первые два франка, т. е. бужи де сервизъ, они поставили за тотъ огарокъ въ вонючемъ мѣдномъ подсвѣчникѣ, который они намъ давали внизу въ бюро гостинницы, чтобы пройти ночью со свѣчкой по неосвѣщенной лѣстницѣ до дверей нашего номера? Вѣдь это ужъ ни на что не похоже. Батюшки! Да и за постельное бѣлье отдѣльно взяли.
   -- Не можетъ быть!
   -- Отдѣльно, отдѣльно. Ну, счетецъ! Де кафе о ле три франка. Знаешь, за каждую чашку кофею съ молокомъ они выставили намъ по полтора франка, то-есть по шести гривенъ на наши деньги, ежели считать по курсу.
   -- Да вѣдь это разбой!
   -- Хуже. Это какое-то грабительство. А потомъ энъ сервисъ тэ, де сервисъ тэ. Вообрази, за то, что мы у нихъ брали посуду къ своему чаю, булки и масло, они за всякій разъ поставили по два франка.
   -- Да что ты! Ну, народъ! А между тѣмъ какъ встрѣтятся и узнаютъ, что русскій -- сейчасъ "вивъ ля Рюсси".
   -- Да изъ-за этого-то они и говорятъ "вивъ ли "юсси", что съ русскаго человѣка можно семь Шкуръ содрать. Постой, постой... Вотъ тутъ еще есть папье алетръ. Помнишь, мы взяли два листка почтовой бумаги и два конверта, чтобы написать письма? Ну, такъ вотъ за это два франка.
   -- Не можетъ быть!
   -- Смотри. За сегодняшній кусочекъ сыру, вотъ что мы сейчасъ ѣли, четыре франка поставлено.
   -- Ахъ, подлецы, подлецы!
   -- Даже марки, за почтовыя марки къ письмамъ и то по пятидесяти сантимовъ за штуку,-- продолжала Глафира Семеновна.-- Вѣдь это по полуфранку вѣдь это больше, чѣмъ вдвое. Потомъ опять: сервизъ, сервизъ, и все по два франка. Это ужъ за прислугу, что-ли. Должно быть, что за прислугу.
   -- Это за нашего корридорнаго дурака-то въ бумажномъ колпакѣ, что-ли?
   -- Да должно быть, что за него. Батюшки! За спички... Де залюметъ... За спички также отдѣльно поставлено.
   -- За бумажный колпакъ на головѣ корридорнаго отдѣльно не выставлено-ли?-- спросилъ Николай Ивановичъ.
   -- Нѣтъ, не поставлено.
   -- А за войлочныя туфли на ногахъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Но за то поставлено два франка за что-то такое, чего ужъ я совсѣмъ понять не могу. Должно быть, это не за то-ли, что тебя вчера вели подъ руки по лѣстницѣ,-- сказала Глафира Семеновна.
   Николай Ивановичъ смутился.
   -- Ну, ну, довольно...-- махнулъ онъ рукой.-- Поязвила -- и будетъ.
   -- Ага! Не любишь! За разбитое-то зеркало все-таки пятьдесятъ франковъ долженъ заплатить. Вотъ оно... поставлено.
   -- Да когда-же я билъ? Нѣтъ, я этотъ счетъ такъ не оставлю, я его добромъ не заплачу. Нельзя даваться въ руки. Мало-ли что могутъ въ счетъ поставить! -- горячился Николай Ивановичъ.
   -- Брось, оставь. Не скандаль,-- остановила его Глафира Семеновна.-- Гдѣ такъ ужъ сотни франковъ на кутежъ не жалѣешь, вотъ вчера съ срамницами, а гдѣ такъ изъ-за какихъ-то десяти-пятнадцати франковъ хочешь поднимать скандалъ. Мало ты имъ вчера ночью задалъ трезвону-то, что-ли! Вѣдь ты всю гостинницу перебудилъ, когда вернулся домой. Всѣ поднялись и стали тебя вводить на лѣстницу.
   Николай Ивановичъ вздохнулъ, умолкъ и полѣзъ за запасными деньгами, которыя хранились въ запертомъ саквояжѣ. Глафира Семеновна смотрѣла на него и говорила:
   -- Еще счастливъ твой богъ, что при тебѣ вчера всѣхъ твоихъ денегъ не было, а то-бы твои добрые пріятели и пріятельницы и отъ всѣхъ твоихъ денегъ ставили у тебя въ кошелькѣ только два золотыхъ. Ахъ, ты, рохля пьяная!
   -- Ну, что, Глаша, не поминай.
   Часа черезъ два супруги, одѣтые по дорожному, выходили изъ номера, чтобы садиться въ экипажъ и ѣхать на желѣзную дорогу. Прислуга гостинницы вытаскивала ихъ подушки, саквояжи и чемоданы. Въ корридорѣ и по лѣстницѣ стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребыванія въ гостинницѣ даже и не видали. Эта прислуга напоминала имъ о себѣ, кланяясь, и держала наготовѣ руки, чтобы получить на чай.
   -- Fille de chambre du troisième {Горничная третьяго этажа.}...-- говорила женщина въ коричневомъ платьѣ и бѣломъ чепцѣ.
   -- Monsieur, c'est moi qui...-- заикнулся съ глупой улыбкой корридорный въ войлочныхъ туфляхъ и бумажномъ колпакѣ, не договорилъ и показалъ Николаю Ивановичу свою расцарапанную руку.
   Глафира Семеновна молча совала по полуфранковой монетѣ.
   Внизу у входной двери супруговъ встрѣтили хозяева. Старуха любезно присѣдала и говорила:
   -- Bon voyage, monsieur et madame!.. Bon vоyage {Счастливаго пути вамъ.}.
   -- Грабители! Чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   Старикъ хозяинъ, думая, что ему говорятъ по-русски какое-либо привѣтствіе, благодарилъ Николая Ивановича.
   -- Merci, monsieur, merci, monsieur... -- твердилъ онъ и совалъ ему въ руку цѣлую стопочку адресовъ своей гостинницы, прося рекомендаціи.
  

LXXIII.

  
   Среди подушекъ и саквояжей супруги ѣхали по улицѣ Лафаетъ въ закрытомъ экипажѣ, направляясь къ вокзалу Ліонской желѣзной дороги, и смотрѣли въ окна экипажа на уличное движеніе, прощаясь съ Парижемъ. Глафира Семеновна прощалась даже вслухъ.
   -- Прощай, Парижъ, прощай,-- говорила она.-- Очень можетъ быть, ужъ никогда больше не увидимся. Много было мнѣ здѣсь непріятностей, но во всякомъ случаѣ ты въ тысячу разъ лучше Берлина!
   -- Но какія-же, душечка, особенныя непріятности? Эти непріятности можно всѣ съ хлѣбомъ ѣсть,-- попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.
   -- Молчите. Эти непріятности были всѣ черезъ васъ. Скандалъ съ индѣйкой, вашъ загулъ въ тавернѣ Латинскаго квартала...
   -- Ну, довольно, довольно... Что тутъ!.. Вѣдь ужъ все кончено, ѣдемъ домой. Стой, стой, коше! Коше! Стопъ! -- закричалъ вдругъ Николай Ивановичъ и забарабанилъ извозчику въ стекла.
   -- Что съ тобой? -- удивленно спросила Глафира Семеновна.
   -- Да вотъ земляка увидалъ. Триста франковъ... Триста франковъ за нимъ,-- бормоталъ Николай Ивановичъ и, выставившись изъ окна кареты, закричалъ: -- Землякъ! землякъ! Господинъ коллежскій!
   На углу какого-то переулка, около освѣщеннаго окна магазина, дѣйствительно стоялъ въ своей поярковой шляпѣ съ широкими полями тотъ землякъ, съ которымъ супруги познакомились на подъѣздѣ театра Эденъ. Онъ стоялъ у окна магазина и разсматривалъ выставленные товары. Заслыша крики "землякъ", онъ обернулся, но, увидавъ выставившуюся изъ окна кареты голову Николая Ивановича, тотчасъ же нахлобучилъ на лобъ шляпу и поспѣшно свернулъ въ переулокъ. Николай Ивановичъ выскочилъ изъ кареты и бросился бѣжать за землякомъ, но его и слѣдъ простылъ. Постоявъ нѣсколько минутъ на тротуарѣ и посмотрѣвъ направо и налѣво, Николай Ивановичъ вернулся въ каретѣ.
   -- Можешь ты думать-вѣдь удралъ, подлецъ!-- сказалъ онъ женѣ.
   -- Еще-бы, что онъ за дуракъ, чтобъ останавливаться. Человѣку только нужно было найти дурака, чтобы занять, а отдавать зачѣмъ-же!
   -- Вѣдь какъ увѣрялъ, что отдастъ-то, мерзавецъ! "Только, говоритъ, на одинъ день. Какъ получу завтра съ банкира по переводу -- сейчасъ-же и принесу вамъ". Это онъ въ кофейной у меня завялъ противъ Луврскаго магазина, когда мы съ нимъ вино пили. И вѣдь что замѣчательно, единственный русскій, съ которымъ пришлось познакомиться въ Парижѣ -- и тотъ надулъ.
   -- Впередъ наука. Не вѣрь въ дорогѣ всякому встрѣчному-поперечному,-- отвѣчала Глафира Семеновна -- гдѣ такъ ужъ изъ-за французскаго пятака сквалыжничалъ, на обухѣ рожь молотилъ, съ извозчиками торговался, а тутъ неизвѣстно передъ кѣмъ растаяла душа -- взялъ и выложилъ триста франковъ.
   На вокзалъ Ліонской желѣзной дороги супруги пріѣхали безъ приключеній. Носильщики въ синихъ блузахъ взяли ихъ сундукъ и чемоданъ и принялись сдавать въ багажъ, сильно напирая на то, чтобъ и подушки были сданы въ багажъ, говоря, что громоздкія вещи въ вагонахъ возить не дозволяется.
   -- Ce n'est pas permis, madame. Tous verrez que ce n'est pas permis,-- говорили они.
   -- Да что вы врете! Се не па вре. Съ этими-же подушками мы и сюда пріѣхали и онѣ были съ нами въ вагонѣ. Парту данъ ля вагонъ, авекъ ну данъ ля вагонъ. Нонъ, нонъ... Команъ донъ ну пувонъ дормирь санъ кусанъ? Нонъ, нонъ.
   Носильщики, однако, сдавъ сундукъ и чемоданъ въ багажъ, отказались нести подушки и саквояжи въ вагонъ, и супругамъ пришлось ихъ нести самимъ.
   -- Что за причина такая, что они отказались протащить подушки въ вагонъ? -- дивилась Глафира Семеновна, обращаясь къ мужу.
   Дѣло, однако, объяснилось просто. Около приготовленнаго уже поѣзда, стоящаго y платформы, развозили на багажныхъ телѣжкахъ маленькія подушечки и полосатыя байковыя одѣяла и за франкъ сдавали ихъ на прокатъ пассажирамъ. Телѣжки эти катали отъ вагона къ вагону такіе-же блузники, какъ носильщики, и выкрикивали:
   -- Pour se reposer! Pour se reposer!
   -- Скажи на милость, какой хитрый народъ эти носильщики! Вѣдь это они нарочно отказались нести наши подушки въ вагонъ, чтобы принудить насъ взять подушки и одѣяла y этихъ блузниковъ. "Нельзя, говорятъ, съ большими вещами въ вагонѣ быть". Они думали, что мы повѣримъ и не понесемъ сами, но нѣтъ, не на такихъ напали!-- говорила Глафира Семеновна.
   -- Да, да... Навѣрное, что они подкуплены или сами участвуютъ въ барышахъ,-- поддакнулъ Николай Ивановичъ.
   Въ вагонъ, однако, супруговъ впустили безпрепятственно. Только кондукторъ, покосившись на громадныя подушки, улыбнулся и спросилъ Николая Ивановича:
   -- Vous êtes les russes, monsieur? N'est-ce pas?
   -- Вуй, вуй, ле рюссъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна за мужа.
   -- Oh, je vois déjà, madame,-- продолжалъ улыбаться кондукторъ, указывая на подушки, потребовалъ билеты, тщательно осмотрѣлъ ихъ и прибавилъ по-французски:-- Вы ѣдете прямо въ Женеву, а потому не совѣтую ѣхать въ этомъ вагонѣ. Въ Дижонѣ изъ этого вагона придется пересаживаться въ другой вагонъ. Пойдемте, я вамъ укажу вагонъ, изъ котораго не надо будетъ пересаживаться.
   Онъ поманилъ ихъ пальцемъ, взялъ ихъ саквояжъ и подушку, помогъ имъ вынести все это изъ вагона и перевелъ въ другой вагонъ, пояснивъ еще разъ:
   -- Voilà à présent c'est tout droit pour Genève.
   -- Вотъ это по-нашему, вотъ это на нашъ русскій кондукторскій манеръ,-- заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ кондуктора, сунулъ ему въ руку франкъ.
   -- Merci, monsieur,-- кивнулъ кондукторъ и одобрительно сказалъ:-- Oh, je connais les russes et leurs habitudes!
   Поѣздъ простоялъ четверть часа и наконецъ послѣ трехъ звонковъ тронулся.
  

LXXIV.

  
   Кромѣ супруговъ, въ купэ вагона сидѣли: толстенькій, коротенькій французъ съ коротко остриженной бородкой на жирномъ лицѣ и тоненькій французъ въ яркомъ галстукѣ и съ черненькими усиками.
   -- Очень ужъ я рада, что мы не одни ночью ѣдемъ, и можно быть спокойнымъ, что мошенники насъ не ограбятъ,-- сказала Глафира Семеновна мужу.-- Какая ни на есть, а все-таки компанія изъ четырехъ человѣкъ. А то, помнишь, какъ мы ѣхали изъ Кельна въ Парижъ, всю-то ночь одни въ купэ просидѣли. Ужасно было страшно. Я вѣдь тогда какъ есть всю ночь напролетъ не спала. Ну, а теперь ежели мы заснемъ -- они не будутъ спать.
   -- Такъ-то оно такъ, но вѣдь и на эту компанію полагаться не слѣдуетъ,-- отвѣчалъ Николай Ивааовичъ.-- Почемъ ты знаешь: можетъ быть, эти-то два француза именно мошенники и есть. Мы заснемъ, а они поднесутъ намъ къ носу хлороформу, усыпятъ насъ покрѣпче, да и ограбятъ.
   -- Да что ты! Не похожи они, кажется, на мошенниковъ,-- испуганно проговорила Глафира Семеновна
   -- То-есть какъ это не похожи? Что они одѣты-то хорошо? Такъ вѣдь по желѣзнымъ дорогамъ мошенники оборванцы не ѣздятъ.
   -- Ну, вотъ, Коля, ну, вотъ ты меня и смутилъ. Теперь я опять буду всю ночь бояться.
   -- Бояться тутъ особенно нечего, а просто надо держать ухо востро и спать поперемѣнно: сначала ты поспишь, потомъ я посплю
   -- Да, удержишься ты, ежели я засну! Какъ-же, дожидайся! Ты первый соня.
   -- Не хвались, горохъ, и ты не лучше бобовъ. А я вотъ лучше опять выну изъ саквояжа револьверъ и спрячу его въ боковой карманъ. Пусть они видятъ, что мы все-таки при оружіи.
   И Николай Ивановичъ съ важной миной вынулъ изъ саквояжа револьверъ, внимательно осмотрѣлъ курокъ и спряталъ револьверъ въ боковой карманъ. Толстый французъ взглянулъ на Николая Ивановича и съ улыбкой сказалъ:
   -- C'est l'ami de voyage?
   -- Вуй. Закуска славная. Всякій останется доволенъ,-- отвѣчалъ тотъ, самоувѣренно хлопая себя по карману.
   Минутъ черезъ десять толстый французъ началъ зѣвать, наклонился къ Глафирѣ Семеновнѣ и, сказавъ "pardon, madame", снялъ съ себя полусапожки, надѣлъ гарусныя туфли и, замѣнивъ шляпу-цилиндръ красной феской, поджавъ подъ себя ноги, пріютился въ уголку и сталъ сопѣть и похрапывать. Французъ въ яркомъ галстукѣ и съ черными усиками все еще бодрствовалъ. Онъ нѣсколько разъ вынималъ изъ кармана круглую лакированную бонбоньерку, бралъ оттуда маленькія конфетинки и посылалъ ихъ себѣ въ ротъ.
   -- Вишь, какой лакомка! -- замѣтила Глафира Семеновна и прибавила:-- Нѣтъ, эти французы не мошенники.
   -- Почему это? -- спросилъ Николай Ивановичъ.-- Что одинъ спитъ, а другой конфекты ѣстъ? Ничего не значитъ, душечка. Можетъ, все это для отвода глазъ.
   -- Ну, зачѣмъ ты меня пугаешь? Съ какой стати? и себя стараюсь успокоить, а ты...
   -- Ты и успокаивайся, а я все-таки буду держать ухо востро.
   Еще черезъ нѣсколько времени французъ съ усиками началъ разговоръ. Онъ приподнялъ передъ Глафирой Семеновной шляпу и спросилъ:
   -- Madame et monsieur sont les russes?
   -- Вуй, монсье,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Позвольте мнѣ отрекомендовать себя, какъ француза, бывалаго въ Россіи. По дѣламъ тѣхъ фирмъ, представителемъ которыхъ я нахожусь и въ настоящее время, я пробылъ недѣлю въ Петербургѣ и недѣлю въ Москвѣ. Я обвороженъ русской жизнью. Le isvostschik, le samovar, le troïka, le vodka, les mougiks -- все это я видѣлъ и отъ всего въ восторгѣ, тараторилъ французъ и продолжалъ припоминать русскія слова, названія нѣкоторыхъ петербургскихъ и московскихъ улицъ и зданій. -- Я комми-вояжеръ... -- произнесъ онъ въ заключеніе.
   Глафира Семеновна слушала и молчала.
   -- Je crois, que madame parle franèais? -- спохватился спросить ее французъ.
   -- Энъ пе, монсье...-- отвѣчала она и, обратясь къ мужу, пояснила, что поняла изъ того, что ей разсказалъ французъ.
   -- Прекрасно, прекрасно, но все-таки ты съ нимъ не очень... Чортъ его знаетъ, можетъ быть, онъ и вретъ, что онъ изъ торговаго класса,-- отвѣтилъ Николай Ивановичъ.-- Морда, знаешь, у него не торговая.
   Еще черезъ нѣсколько минутъ французъ съ усиками, вынувъ бонбоньерку, предложилъ изъ нея Глафирѣ Семеновнѣ конфектъ. Глафира Семеновна колебалась, брать ей или не брать,-- и взглянула на мужа.
   -- Да бери, бери. Ничего... Онъ самъ ихъ ѣлъ, стало-быть отравы нѣтъ.
   Глафира Семеновна взяла конфетку и положилъ ее въ ротъ.
   Еще черезъ полчаса французъ съ усиками снялъ съ сѣтокъ надъ сидѣньемъ свои два маленькіе чемоданчика и, раскрывъ ихъ, началъ показывать Глафирѣ Семеновнѣ образцы товаровъ тѣхъ фабрикъ, по представительству которыхъ онъ ѣздитъ по разнымъ городамъ. Это были большіе куски дорогихъ кружевъ, фаншоны, пелерины, тюники. Французъ показывалъ и говорилъ цѣны.
   -- Ахъ, какая прелесть! -- восторгалась Глафира Семеновна.-- И какъ дешево! Коля! Коля! Смотри! Цѣлый кружевной воланъ и всего за шестьдесятъ франковъ. Вѣдь у насъ въ Петербургѣ за такой воланъ надо заплатить шестьдесятъ рублей и то еще не купишь,-- говорила она мужу и, обращаясь къ французу, спросила: И онъ пе ашете ше ну?
   -- Это только образцы, мадамъ. По этимъ образцамъ мы принимаемъ заказы и продаемъ вообще en gros, но эта вещь у меня въ двухъ экземплярахъ и ежели она вамъ нравится, то я вамъ могу ее уступить по фабричной цѣнѣ,-- отвѣчалъ французъ.
   -- Коля, ты передо мной виноватъ, глубоко виноватъ за твои безобразія въ Парижѣ, а потому, какъ хочешь, ты мнѣ долженъ купить этотъ воланъ. Къ тому-же, ты и обѣщалъ мнѣ подарокъ за свою провинность. Вѣдь всего только шестьдесятъ франковъ,-- приставала къ мужу Глафира Семеновна.
   -- Деньги-то, понимаешь-ли ты, деньги-то мнѣ не хочется ему свои показывать,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Можетъ быть, онъ и товарами-то тебя съ мошенническою цѣлью заманиваетъ, чтобы узнать, гдѣ у меня лежатъ деньги, и потомъ ограбить.
   -- Да полно! Что ты! Онъ на мошенника нисколько не похожъ.
   -- Ну, покупай.
   Николай Ивановичъ осторожно полѣзъ въ карманъ и, не вынимая всего кошелька, ухитрился какъ-то вытащить три двадцати-франковыя монеты и передалъ ихъ французу.
   Французъ продолжалъ перебирать свои товары.
   Послѣ кружевъ онъ перешелъ къ шелковой басонной отдѣлкѣ, отъ басонной отдѣлки къ лентамъ, и кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна купила у него еще на сто десять франковъ.
   -- Вотъ чортъ нанесъ соблазнителя! -- сердито бормоталъ Николай Ивановичъ.
  

LXXV.

  
   Покупками своими у комми-вояжера Глафира Семеновна была буквально очарована. Она нѣсколько разъ принималась ихъ разсматривать, поднимая къ свѣту лампы, устроенной въ потолкѣ вагона, а комми-вояжеръ, покручивая свои черненькіе усики, продолжалъ расхваливать проданный товаръ.
   -- Эти кружева -- знаменитыя Шантильи, не подражаніе, а настоящія Шантильи,-- бормоталъ онъ по-французски.
   -- Да, да, это Шантильи... Я вижу... я знаю, я понимаю...-- отвѣчала Глафира Семеновна по-русски.-- Мерси, монсье, боку мерси, и она протянула ему руку.
   Комми-вояжеръ крѣпко пожалъ ея руку, стрѣльнулъ глазами, произнеся:
   -- Очень радъ, что могъ угодить русской дамѣ. Русскимъ я вообще симпатизирую, а отъ русскихъ дамъ окончательно въ восторгѣ.
   -- Ахъ, какой любезный человѣкъ!-- обратилась къ мужу Глафира Семеновна.-- То-есть въ высшей степени любезный, а мы его приняли за мошенника.
   -- Такъ-то оно такъ, а все-таки ты, Глаша, съ нимъ не очень...-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   А комми-вояжеръ такъ и бормоталъ безъ умолку, такъ и пересыпалъ свой разговоръ любезностями, не заботясь о томъ, все-ли понимаетъ изъ его рѣчей Глафира Семеновна. Мало-по-малу онъ превратился въ самаго услужливаго кавалера. Стоило только Глафирѣ Семеновнѣ облокотиться на свою подушку, какъ уже онъ бросался поправлять ей эту подушку, снялъ съ веревочной плетенки одинъ изъ своихъ маленькихъ кожаныхъ баульчиковъ съ образцами товаровъ и подставилъ ей подъ ноги вмѣсто скамеечки. На какой-то станціи, выглянувъ въ окно, онъ купилъ нѣсколько сочныхъ грушъ и предложилъ ихъ Глафирѣ Семеновнѣ. На одной изъ слѣдующихъ станцій явилась корзиночка съ виноградомъ, которая была тоже предложена Глафирѣ Семеновнѣ. Благодарить ей тоже за любезность приходилось поминутно. Николай Ивановичъ только и слышалъ слова "мерси, монсье", взглядывалъ на жену и, видя ея улыбку, обращенную къ комми-вояжеру, начиналъ уже недружелюбно коситься.
   Часу въ двѣнадцатомъ ночи Глафира Семеновна спросила мужа:
   -- A неужели мы такъ-таки нигдѣ и не поужинаемъ? Я начинаю хотѣть ѣсть.
   -- Ничего не знаю, матушка, ничего не знаю. Спроси объ этомъ своего француза,-- отвѣчалъ онъ раздраженно.
   -- Ужъ и своего! -- обидѣлась Глафира Семеновна.-- Почему-же онъ мой?
   -- Да конечно-же, твой. Ты его привадила. А мнѣ даже противно смотрѣть, какъ ты съ нимъ миндальничаешь. Приказчичишка какой-то французскій, а ты передъ нимъ такъ и строишь разныя улыбки.
   -- Что-жъ, мнѣ языкъ ему показывать, что-ли! Должна-же я его поблагодарить за его любезность.
   -- Всего нужно въ мѣру, въ мѣру,-- наставительно произнесъ Николай Ивановичъ.
   -- А вотъ не хочу въ мѣру. Нарочно-же, на зло вамъ буду съ нимъ любезничать. Даже сейчасъ спрошу его, можно-ли будетъ гдѣ-нибудь поужинать. Дитъ муа, монсье... Ну не саве па, сюръ кель статіонъ онъ пе супе ожурдюи? -- обратилась она къ французу.
   -- А, мадамъ, это очень трудно. Поѣздъ бѣжитъ, почти нигдѣ не останавливаясь, но я попробую... Я попробую, не можетъ-ли достать для васъ кондукторъ чего-нибудь холоднаго въ станціонномъ буфетѣ, гдѣ мы хоть остановимся на три минуты. Сыру, холоднаго мяса и вина.
   -- Мерси, монсье, мерси,-- поблагодарила она француза и тотчасъ-же передала его слова мужу.
   -- Пустъ ужъ для тебя ужинъ достаетъ, а для меня не надо. Я сытъ.
   -- Еще-бы тебѣ не быть сыту со вчерашняго перепоя. Тутъ у кого хочешь, раньше какъ дня черезъ три настоящій аппетитъ не явится.
   -- Ну, нечего тутъ попрекать. Молчи.
   -- Не стану я молчать.
   -- Ну, такъ обнимайся съ приказчичишкой, а меня оставь въ покоѣ.
   -- Дуракъ! Ревнивый дуракъ!
   -- Отъ дуры слышу.
   Между супругами начиналась размолвка. Французъ комми-вояжеръ удивленно глядѣлъ на нихъ во всѣ глаза. Онъ по тону разговора понялъ, въ чѣмъ дѣло и, справившись предварительно у Глафиры Семеновны, понимаетъ-ли ея мужъ по-французски, началъ говорить:
   -- Охъ, ужъ эти мужья! Мужья ужасные люди! Вашъ супругъ, кажется, сердится, что я, предложивъ вамъ товаръ, ввелъ его въ издержки. О, о, мужья не цѣнятъ своихъ женъ! Настоящая любовь только до брака. Это проповѣдуется во всѣхъ романахъ. Какъ только женщина дѣлается женой, мужъ перестаетъ ее любить и становится подчасъ невыносимъ. Правду я говорю?
   Все это было, разумѣется, сказано по-фрацузски. Глафира Семеновна поняла приблизительно смыслъ сказаннаго и отвѣчала:
   -- Вуй, монсье.
   Въ рѣчи француза Николай Ивановичъ услыхалъ нѣсколько разъ повторенное слово "l'amour". Онъ зналъ, что l'amour значатъ любовь, вспыхнулъ и заговорилъ:
   -- Туда-же еще, мерзавецъ, смѣетъ о любви говорить съ замужней женщиной! Лямуръ, лямуръ... Скажи ему, чтобъ онъ свою лямуръ бросилъ, а то я его заставлю замолчать по-свойски!
   Глафира Семеновна тоже вспыхнула.
   -- Ты, кажется, прямо лѣзешь на скандалъ,-- сказала она. -- Не понимаешь языка, и хочешь срамиться. Про любовь онъ говорилъ совсѣмъ въ другомъ смыслѣ.
   -- Въ какомъ-бы тамъ смыслѣ ни было, но какому-нибудь французскому скоту я про любовь съ моей женой говорить не позволю, такъ ты и знай.
   -- Онъ говорилъ про любовь мужа къ женѣ.
   -- Не смѣетъ онъ говорить про это при мнѣ! -- возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.
   -- Да чего ты кричишь-то! Чего ты скандалишь!
   -- Хочу кричать, хочу скандалить. Садись со мной рядомъ и сиди тутъ. Не желаю я, чтобы ты съ нимъ разговаривала. Пересаживайся. Сиди и молчи.
   Николай Ивановичъ выдернулъ изъ-за спины жены ея подушку и переложилъ ее на свой диванъ. Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, но все-таки пересѣла къ мужу.
   Французъ понялъ, что между супругами происходитъ ссора, и умолкъ, но когда поѣздъ остановился на какой-то станціи, онъ, помня, что обѣщалъ добыть чего-нибудь поѣсть для русской дамы, быстро выскочилъ изъ вагона и, черезъ минуту, снова вскочивъ въ вагонъ, сказалъ Глафирѣ Семеновнѣ:
   -- Tout de suite, madame, on vous apportera quelque chose à manger et à boire..
   Поѣздъ тронулся, и на ходу его въ окнѣ вагона появилось кэпи кондуктора. Онъ опустилъ стекло и протянулъ въ открытое окно сначала завернутые въ бумагу сандвичи, а затѣмъ бутылку вина и стаканъ.
   -- S'il vous plait, madame,-- сказалъ коммивояжеръ съ легкимъ поклономъ, указывая на кондуктора.
   -- Не надо! Ничего не надо! -- сердито замахалъ было руками Николай Ивановичъ, но Глафира Семеновна перебила его:
   -- Какъ не надо? Вы, кажется, хотите меня морить голодомъ? Я ѣсть хочу,-- и она, взявъ отъ кондуктора бутылку и закуски, спросила:-- Комбьянъ?
   -- Trois francs, madame,-- далъ тотъ отвѣтъ.
   -- Пренэ катръ франкъ. Се пуръ буаръ.
   Слезы такъ и душили ее. Нужно было поблагодарить комми-вояжера за его хлопоты. Она собралась съ духомъ и, не выставляя лица своего, проговорила:
   -- Мерси, монсье.
   Николай Ивановичъ хмурился и молчалъ, но наконецъ произнесъ, обратясь къ женѣ:
   -- Ѣшь-же, коли просила.
   Отвѣта не послѣдовало. Уткнувшись въ подушку, Глафира Семеновна плакала.
   -- Ну, ты не будешь ѣсть, такъ я вина выпью,-- сказалъ Николай Ивановичъ и, наливъ себѣ изъ бутылки въ стаканъ вина, проглотилъ его залпомъ.
   Только полчаса спустя, наплакавшись въ волю, Глафира Семеновна утерла украдкой слезы и, отвернувшись отъ мужа, принялась ѣсть сандвичи.
   Комми-вояжеръ уже спалъ или притворился спящимъ.
  

LXXVI.

  
   Послѣ ночной трапезы, супруги уже не ссорились вслухъ, а только дулись другъ на друга. Николай Ивановичъ, почти одинъ выпивъ бутылку вина, хоть и проповѣдывалъ раньше, что ему и Глафирѣ Семеновнѣ нужно быть насторожѣ противъ мошенниковъ, а потому спать поперемѣнно, сталъ клевать носомъ и заснулъ первымъ. Глафира Семеновна еще бодрствовала, смотрѣла, какъ мелькали въ темномъ окнѣ одинокіе огоньки, но и она, аппетитно позѣвавъ, вскорѣ заснула крѣпкимъ сномъ подъ равномѣрный стукъ колесъ.
   Когда Глафира Семеновна проснулась, поѣздъ стоялъ на какой-то станціи. Только еще разсвѣтало. Комми-вояжеръ и толстенькій французъ были уже проснувшись. Толстый французъ зѣвалъ и, снявъ съ себя туфли, переобувался въ полусапожки. Комми-вояжеръ, стоя во весь ростъ, дѣлалъ свой туалетъ. Онъ смотрѣлся въ маленькое складное зеркальце и причесывался, закручивая усики.
   -- Послѣдняя станція передъ Женевой. Черезъ пятнадцать минутъ будемъ на мѣстѣ,-- сказалъ онъ Глафирѣ Семеновнѣ, любезно поклонившись, и освѣдомился, хорошо-ли она отдохнула.
   Глафира Семеновна, пробормотавъ "мерси",-- стала будить мужа. Тотъ открылъ глаза и безсмысленно смотрѣлъ на жену.
   -- Надо будетъ связать наши вещи. Сейчасъ пріѣдемъ,-- сказала она.
   -- Куда?
   -- Да въ Женеву.
   Николай Ивановичъ покосился на причесывавшагося комми-вояжера, поморщился и спросилъ жену:
   -- И этотъ болванъ въ Женеву ѣдетъ?
   -- Да почемъ-же я-то знаю? Я его не спрашивала.
   -- Въ Женеву, это видно. Знаешь, что, Глафира Семеновна: мнѣ что-то не хочется останавливаться въ Женевѣ. Ну ее къ чорту! Поѣдимъ дальше.
   -- Какъ къ чорту? Да вѣдь въ Женевѣ-то Швейцарія, мы здѣсь эти самыя Альпійскія горы увидимъ, тѣ швейцарскіе виды посмотримъ въ натурѣ, которые у насъ въ гостиной на картинахъ.
   -- Что намъ горы! Что намъ виды! Плевать на нихъ. Горы-то и виды мы и проѣзжая по желѣзной дорогѣ увидимъ! Конечно-же, плевать,-- говорилъ Николай Ивановичъ, а самъ все косился на коммивояжера.
   -- Ну, это тебѣ плевать, а я плевать не желаю. Нѣтъ, нѣтъ, я хочу видѣть Женеву и Альпы, я про Женеву очень много читала, еще недавно читала. Здѣсь маркизъ де-Фурма провелъ свой медовый мѣсяцъ съ Леоніей. Они ѣздили по озеру при свѣтѣ луны.
   -- Опять изъ романа? Ахъ, чортъ ихъ возьми.
   -- Ну, ужъ ты тамъ чертыхайся или не чертыхайся, а въ Женевѣ мы хоть на одинъ день остановимся. Ты это долженъ сдѣлать за твою парижскую провинность.
   -- Опять за провинность. Да вѣдь ужъ я за свою провинность купилъ тебѣ на сто семьдесятъ франковъ кружевъ и разной дряни. Провинность. Удивительно, какъ вы памятливы. На себя-бы лучше оглянулись,-- сказалъ Николай Ивановичъ и опять покосился на комми-вояжера.
   -- Пожалуйста, не говорите глупостей! Я знаю, на что вы намекаете, но это глупо и глупо. Въ Женевѣ мы должны остановиться.
   Глафира Семеновна стала собирать свои вещи и увязывала ихъ ремнями. Поѣздъ, катя на всѣхъ парахъ, подъѣзжалъ къ Женевѣ. Уже значительно разсвѣло. Сквозь утренній туманъ виднѣлись очертанія горъ, вершины которыхъ, однако, были скрыты облаками. Женщины въ синихъ платьяхъ и соломенныхъ шляпкахъ съ граблями на плечѣ или съ плетеными корзинками за спиной шли около полотна дороги на работу. Направо и налѣво виднелись виноградники и между ними каменные домики. Николай Ивановичъ хмурясь смотрѣлъ на все это и досадливо кусалъ губы. Поѣздъ сталъ убавлять ходъ, показалась станція.
   -- Романистка! На какомъ здѣсь языкѣ говорятъ: на французскомъ или на нѣмецкомъ? -- ядовито отнесся къ женѣ Николай Ивановичъ.
   -- А вотъ услышишь.
   Поѣздъ остановился. Супруги забрали свои вещи и стали выходить. Глафира Семеновна держала въ рукахъ двѣ подушки и саквояжъ. Комми-вояжеръ подскочилъ въ ней и хотѣлъ помочь.
   -- Не требуется-съ. Алле! -- остановилъ его жестомъ Николай Ивановичъ.-- Вишь, какой услужливый! Стянуть что-нибудь захотѣлось?
   -- Совсѣмъ дуракъ! -- со вздохомъ проговорила Глафира Семеновна.
   Они вышли изъ вагона. Подскочившій къ нимъ носильщикъ показалъ на свой нумеръ на груди и, взявъ отъ нихъ подушки и саквояжи, спрашивалъ:
   -- Quel hôtel désirez-vons, monsieur?
   -- Ага! Здѣсь французятъ. Ну, ладно,-- сказалъ Николай Ивановичъ.-- Только смотри, Глафира Семеновна, больше какъ на одинъ день я здѣсь не останусь.
   Около станціоннаго дома у дверей пожилой человѣкъ въ пиджакѣ и съ сигарой въ зубахъ и блузникъ остановили ихъ.
   -- Qu'est-ce que vous avez là, monsieur? Ouvrez {Что у васъ тамъ, господинъ? Отворите.},-- указалъ человѣкъ въ пиджакѣ на саквояжи.
   -- Monsieur le visiteur des douanes {Господинъ таможенный надсмотрщикъ.}...-- отрекомендовалъ его носильщикъ.
   Супруги не понимали и вопросительно смотрѣли другъ на друга. Человѣкъ въ пиджакѣ и носильщикъ показывали супругамъ знаками, чтобы они открыли свои саквояжи. Въ это время подскочилъ комми-вояжеръ и заговорилъ съ человѣкомъ въ пиджакѣ что-то по-французски, указывая на супруговъ. Человѣкъ въ пиджакѣ выслушалъ и сказалъ супругамъ "allez", пропуская ихъ въ двери.
   -- Таможня, что-ли? -- наконецъ стала догадываться Глафира Семеновна.
   -- Да почемъ-же я-то знаю! Я знаю только, что вонъ этотъ паршивый болванъ, нахалъ съ усиками, не отстаетъ отъ насъ и рѣшительно во всѣ наши дѣла ввязывается!-- раздраженно воскликнулъ Николай Ивановичъ, кивая на комми-вояжера.
   -- Да вѣдь онъ-же помогъ намъ. Черезъ него насъ пропустили.
   -- Не желаю я его помощи.
   На подъѣздѣ стояли швейцары изъ гостинницъ съ бляхами на фуражкахъ и съ надписями названій гостинницъ.
   -- "Отель де Рюсси"...-- прочелъ Николай Ивановичъ по-французски у швейцара на фуражкѣ и воскликнулъ:-- Слава Богу! Наконецъ-то хоть здѣсь есть русская гостинница! Почтенный! Эй! забирай наши вещи! -- махнулъ онъ рукой швейцару. -- Номеръ намъ... Почемъ у васъ въ отель де Рюсси приличный номеришко съ двумя кроватями?
   Швейцаръ бросился забирать вещи супруговъ, Но на вопросъ отвѣчалъ:
   -- Comprends pas, monsieur.
   -- Какъ? Швейцаръ изъ гостинницы "Россія", да не говоришь по-русски? Вотъ это ловко! Какая-же послѣ этого Россія?!
   -- Вѣдь это швейцаръ, а въ гостинницѣ, можетъ быть, и говорятъ по-русски,-- вставила свое слово Глафира Семеновна. -- Пойдемъ.
   Они пошли за швейцаромъ. Швейцаръ привелъ ихъ къ каретѣ, посадилъ ихъ туда и вскочилъ на козлы. Карета помчалась по широкой улицѣ съ большими сѣрыми домами, завернули за уголъ и тотчасъ-же остановилась y подъѣзда. Супруги не ѣхали и трехъ минутъ.
   -- Только-то? Ужъ и пріѣхали? -- удивленно проговорилъ Николай Ивановичъ, вылѣзая изъ кареты.-- Не стоило и ѣхать. Пѣшкомъ-бы дошли. Черти! Вѣдь нарочно морочатъ людей, чтобы сорвать за карету по два франка съ пассажира!
   -- Да ужъ выходи. Полно тебѣ ворчать изъ-за четырехъ франковъ. На кутежъ въ Парижѣ семисотъ, шестисотъ не жалѣлъ,-- попрекнула его Глафира Семеновна.
  

LXXVII.

  
   Гостинница "Россія", одна изъ роскошныхъ гостинницъ въ Женевѣ. Супруги вошли въ подъѣздъ гостинницы, и начался обычный перезвонъ. Швейцаръ позвонилъ въ большой колоколъ, гдѣ-то откликнулся маленькій, зазвенѣли электрическіе звонки. Откуда-то вынырнулъ оберъ-кельнеръ во фракѣ и съ карандашомъ за ухомъ, съ лѣстницы бѣжалъ просто кельнеръ съ салфеткой въ рукѣ, появился мальчишка въ синемъ пиджакѣ съ галунами на воротникѣ и со свѣтлыми пуговицами. Передъ супругами со всѣхъ сторонъ кланялись и приглашали ихъ наверхъ, бормоча и на французскомъ, и на нѣмецкомъ языкахъ.
   -- Кто-же здѣсь, однако, изъ васъ говоритъ по-русски? -- спрашивалъ Николай Ивановичъ, поднимаясь вмѣстѣ съ женой по лѣстницѣ.-- Руссишъ... рюссъ шпрехенъ.
   Оказалось, что въ гостинницѣ никто не говоритъ по-русски.
   -- Ну, Россія! Какъ-же вы смѣете называться Россіей! Вѣдь это-же обманъ. Къ вамъ ѣдутъ, чтобы пользоваться русскимъ языкомъ, а здѣсь ничего этого нѣтъ.
   Комнату они заняли въ восемь франковъ. Комната была роскошная. Оберъ-кельнеръ, показывая ее, очень расхваливалъ видъ изъ оконъ.
   -- Передъ глазами вашими будетъ Женевское озеро и нашъ снѣговой Монбланъ,-- подводилъ онъ супруговъ къ окнамъ.
   -- Насчетъ видовъ-то намъ -- Богъ съ ними. Потомъ разсмотримъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- А вотъ нельзя-ли чего-нибудь буаръ и манже а ля рюссъ. Тэ а ля рюссъ можно? Тэ авекъ самоваръ.
   -- Oh, oui, monsieur...-- поклонился оберъ-кельнеръ, сбираясь уходить.
   -- Стой, стой... Вотъ еще... Пріѣхали въ Швейцарію, такъ надо швейцарскаго сыру попробовать. Фромажъ швейцаръ апорте.
   -- Fromage de suisse? -- поправилъ его оберъ-кельнеръ -- Oui, monsieur.
   Черезъ четверть часа супруги умылись, причесались и явился чай, отлично сервированный, съ мельхіоровымъ самоваромъ, со сливками, съ лимономъ, съ вареньемъ, съ булками, съ масломъ и даже съ криночкой свѣжаго сотоваго меда. Подали и кусокъ сыру. Николай Ивановичъ взглянулъ и радостно воскликнулъ:
   -- Вотъ это отлично! Въ первый разъ, что мы заграницей ѣздимъ, по-человѣчески чай подали! Нѣтъ, швейцарцы-они молодцы! Бьянъ, бьянъ,-- сказалъ онъ кельнеру, показалъ на чай и потрепалъ кельнера по плечу.
   Кельнеръ почтительно поклонился и съ улыбкой удалился.
   -- И прислуга какая здѣсь чистая. Вся во фракахъ. Не чета нашему парижскому корридорному въ бумажномъ колпакѣ и войлочныхъ туфляхъ,-- прибавила Глафира Семеновна.
   -- Смотри-ка, и медку подали. Знаютъ русскій вкусъ,-- указалъ Николай Ивановичъ на медъ.-- Одно только, подлецы, не говорятъ по-русски.
   Онъ прежде всего схватился за сыръ, но сыръ былъ преплохой.
   -- Да неужто это швейцарскій сыръ? Вотъ сыромъ такъ опростоволосились. Совсѣмъ безъ остроты. Это нашъ русскій мещерскій сыръ, а вовсе не швейцарскій.
   -- Да, навѣрное мещерскій,-- отвѣчала Глафира Семеновна. -- вѣдь ты спрашивалъ, чтобъ все было по-русски, а ли рюссъ,-- вотъ они русскій сыръ и подали.
   -- Ну, вотъ... Я явственно сказалъ, чтобъ фромажъ швейцаръ... Нѣтъ, ужъ, должно быть, здѣсь такъ ведется, что сапожникъ всегда безъ сапогъ, а портной съ продранными рукавами. Хорошій-то сыръ, вѣрно, только къ намъ въ Россію отправляютъ.
   Напившись чаю, супруги пріодѣлись и отправились обозрѣвать городъ, но лишь только они вышли на лѣстницу, какъ носъ съ носомъ столкнулись съ комми-вояжеромъ. Въ глянцевомъ цилиндрѣ, въ желтыхъ перчаткахъ онъ стоялъ и съ улыбкой приподнималъ шляпу. Николай Ивановичъ отвернулся.
   -- Тьфу, ты пропасть! И здѣсь... Вотъ навязался-то! Какъ бѣльмо на глазу торчитъ,-- пробормоталъ онъ съ неудовольствіемъ.-- Да это нахалъ какой-то.
   Развеселившійся было Николай Ивановичъ опять. надулся.
   Внизу супруговъ встрѣтилъ оберъ-кельнеръ и съ почтительнымъ наклоненіемъ головы сказалъ по-французски:
   -- У насъ табль-дотъ... Завтракъ въ часъ и обѣдъ въ пять часовъ. Ежели сдѣлаете намъ честь, то потрудитесь записаться заранѣе.
   Глафира Семеновна перевела мужу слова оберъ-кельнера и произнесла:
   -- Что-жъ, пообѣдаемъ здѣсь. Здѣсь долженъ быть хорошій обѣдъ.
   -- Чтобъ опять съ вашимъ комми-вояжеромъ встрѣтиться? Не желаю-съ, совсѣмъ не желаю,-- огрызнулся Николай Ивановичъ на жену.-- Лучше въ самой паршивой закусочной пообѣдаю, да чтобы съ нимъ не встрѣчаться,-- вотъ онъ мнѣ до чего надоѣлъ!
  

LXXVIII.

  
   Женева, половина жителей которой состоитъ обыкновенно изъ чужестранцевъ, осенью бываетъ пуста, путешественники въ нее вовсе не заглядываютъ, проживающіе въ ней богатые иностранцы перебираются на берега Средиземнаго моря. Такъ было и въ данное время. Улицы были безлюдны, рестораны, кофейни и лавки безъ покупателей. Хозяева стояли на порогахъ, отъ нечего дѣлать покуривали и позѣвывали. Гуляющихъ совсѣмъ было не видно. Кое-гдѣ виднѣлись прохожіе, но они спѣшили дѣловой походкой. Первое время супруги даже не видѣли и экипажей на улицѣ, не видать было и ломовыхъ извозчиковъ. Все это несказанно поразило супруговъ послѣ парижскаго многолюдія и выставочной и бульварной толкотни.
   -- Что-же это такое? Женева-ли ужъ это! -- воскликнула Глафира Селеновна, озираясь по сторонамъ.-- Такъ расхваливали Женеву, говорили, что такой знаменитый городъ, а вѣдь все пусто. А ужъ въ книжкахъ-то про Женеву сколько писано! Николай Иванычъ, Женева-ли это?
   -- Женева, Женева... Самъ я читалъ на вывѣскѣ на станціи.
   -- Удивительно! Гдѣ-же Монбланъ-то этотъ самый? Я Монблана не вижу.
   -- Да вонъ горы...-- указалъ Николай Ивановичъ. Они подходили къ мосту.
   -- Монбланъ, по описанію, долженъ быть бѣлый, снѣговой, покрытый льдомъ, а я тутъ рѣшительно ничего не вижу. Самая обыкновенная гора, а сверху тучи,-- продолжала Глафира Семеновна.
   -- Да вѣдь день пасмурный. Монбланъ, надо полагать, тамъ вонъ, за тучами.
   -- Нѣтъ, это не Женева, рѣшительно не Женева. Въ книжкахъ я читала, что видъ на горы долженъ быть необыкновенный, но никакого вида не вижу. Самыя обыкновенныя горы.
   -- Ну, никакого, такъ никакого. Тѣмъ лучше: не нравится тебѣ, такъ скорѣе изъ Женевы уѣдемъ, сердито отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   Подойдя къ мосту и взглянувъ съ набережной на воду озера, Глафира Семеновна воскликнула:
   -- Синяя вода! Нѣтъ, это Женева, Женева! По синей водѣ узнала. Эту синюю воду страсть сколько описывали. Дѣйствительно, замѣчательная вода: синяя, а какъ прозрачна! Смотри, Николай Иванычъ, вѣдь здѣсь ужъ какъ глубоко, а дно видно. Вонъ разбитая тарелка на днѣ лежитъ.
   -- А чортъ съ ней!
   Николай Ивановичъ зѣвнулъ и отвернулся.
   -- Но вода, вода -- прелесть что такое!-- восхищалась Глафира Семеновна. -- Отчего это, Николай Иванычъ, здѣшняя вода такая синяя? Неужели отъ природы?
   -- Фабрики гдѣ-нибудь нѣтъ-ли поблизости, гдѣ кубомъ и синькой матеріи красятъ, а потомъ синюю краску въ воду спускаютъ.
   -- Да полно, что ты! Неужели-же столько воды можно въ синюю краску выкрасить! Вѣдь тутъ цѣлое озеро,-- возразила Глафира Семеновна.-- Смотри, смотри: вонъ пароходъ бѣжитъ, вонъ двѣ лодочки подъ парусами бѣгутъ.
   Николай Ивановичъ опять зѣвнулъ.
   Супруги перешли мостъ и очутились на большой улицѣ, сплошь переполненной богатыми магазинами съ зеркальными стеклами. На окнахъ выставки со всякой модной и галантерейной дрянью. Глаза у Глафиры Семеновны такъ и разбѣгались. Она останавливалась у каждаго окна и восклицала: "Ахъ, какая прелесть! Ахъ, какой восторгъ! Да тутъ есть вещи лучше, чѣмъ въ Парижѣ!"
   -- Николай Иванычъ, какъ хочешь, а ты за твою парижскую провинность долженъ мнѣ разрѣшить купить разныхъ мелочей на подарки хоть франковъ на сто,-- сказала она.
   -- Опять за провинность! Да что ты, матушка! Вѣдь этому конца не будетъ. Въ вагонѣ у этого нахала два раза кружева за провинность покупалъ, и теперь опять за провинность! Съ одного вола семь шкуръ не дерутъ,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   Глафира Семеновна надулась.
   -- Ну, ладно. Мнѣ безъ подарковъ домой вернуться нельзя. Комми-вояжеръ-то въ нашей гостинницѣ остановился,-- пробормотала она.-- Схожу къ и попрошу, чтобъ онъ мнѣ опять разныхъ образчиковъ продалъ для подарковъ. Два золотыхъ у меня есть.
   Николай Ивановичъ вспылилъ.
   -- Вотъ ужъ этого ни за что не будетъ! Ни за что!-- закричалъ онъ.-- Какъ пойдешь къ комми-вояжеру -- за косу оттуда вытащу, такъ и знай.
   Въ отвѣтъ Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, наконецъ плюнула и побѣжала по тротуару. Николай Ивановичъ пустился за ней.
   -- Глаша! Куда ты? Не дури. Пожалуйста, не дури,-- уговаривалъ онъ, стараясь съ ней поровняться и заглянуть ей въ лицо, но только что равнялся съ ней, какъ она ударяла его зонтикомъ по рукѣ.
   Прохожіе останавливались и въ недоумѣніи смотрѣли на нихъ. Хозяева и приказчики магазиновъ, видя эту сцену сквозь зеркальныя стекла оконъ, также выбѣгали на улицу и долго глядѣли имъ вслѣдъ. Добѣжавъ до какого-то бульвара, Глафира Семеновна перестала рысить, сѣла на скамейку и, закрывшись платкомъ, заплакала.
   -- Извергъ, злодѣй! По Европѣ-то только ѣздите, цивилизацію изъ себя разыгрываете, а сами хотите дикія азіатскія звѣрства надъ женой распространять,-- говорила она.
   Николай Ивановичъ подсѣлъ къ ней и сталъ извиняться.
   - Ну, полно, брось... Ну, что тутъ! Я пошутилъ. Мало-ли что сгоряча скажешь,-- бормоталъ онъ.
   Кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна кой-какъ утѣшилась и перестала плакать Николай Ивановичъ повелъ ее по магазинамъ, гдѣ она и накупила разной галантерейной дряни уже не на сто, а на двѣсти франковъ. Были куплены плетеныя корзинки, бездѣлушки изъ альпійскихъ горныхъ породъ, плато подъ лампы, какая-то ювелирная дрянь изъ раковинъ, булавки съ дешевенькими камнями, галстучки, рѣзные домики изъ дерева и т. п. Все это было отправлено домой.
   Сдѣлавъ покупки, супруги отправились отыскивать ресторанъ, гдѣ-бы имъ поѣсть.
  

LXXIX.

  
   Ресторанъ, въ который зашли супруги, былъ роскошный ресторанъ на набережной. Гарсоны были не какъ въ Парижѣ въ курткахъ и длинныхъ передникахъ, а во фракахъ, въ бѣлыхъ жилетахъ и бѣлыхъ галстукахъ. Супруговъ встрѣтилъ на подъѣздѣ, очевидно, самъ хозяинъ, толстенькій человѣкъ въ пиджакѣ, очень напоминающій русскаго купца: выпяченное брюшко съ массивной золотой цѣпью, подстриженная бородка, красный фуляровый платокъ, торчащій изъ кармана, и носъ луковицей. Разница была только въ томъ, что на головѣ имѣлась синяя суконная шапочка въ видѣ скуфьи, какую русскіе купцы не носятъ. Раскланявшись съ супругами, хозяинъ забормоталъ что-то по-французски и повелъ ихъ во второй этажъ, гдѣ и помѣстилъ въ большомъ залѣ за длиннымъ богато сервированнымъ столомъ. Усадивъ, хозяинъ наклонился и спросилъ:
   -- Мнѣ кажется, что мосье и мадамъ русскіе?
   -- Вуй, вуй... Ле рюссъ...-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Постараемся угодить русскому вкусу. Я знаю привычки русскихъ,-- кивнулъ онъ и спросрлъ:-- Прикажете приготовить для васъ обѣдъ.
   -- Вуй, вуй, дине,-- кивнулъ Николай Ивановичъ понявъ слово "обѣдъ".-- А почемъ у васъ обѣдъ?
   -- Комбьянъ?
   -- Кель при ле дине?-- пояснила Глафира Семеновна.
   -- Отъ шести и до двадцати франковъ, мадамъ. Могу вамъ подать шестъ блюдъ. Вы скажите только цѣну и предоставьте мнѣ угодить вашему вкусу. Надѣюсь, что вы останетесь довольны,-- старался пояснить французъ внимательно слушавшей его Глафирѣ Семеновнѣ.
   Та поняла и перевела слова хозяина мужу, прибавивъ:
   -- Удивительно странный ресторанъ. Такъ по скольку франковъ мы закажемъ обѣдъ?
   -- Пусть дѣлаетъ за восемь франковъ. Посмотримъ, что такое онъ подастъ на русскій вкусъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   Было выбрано и красное вино.
   -- Et l'eau de vie russe? Vodka? -- спросилъ хозяинъ.
   -- Какъ, и водка есть? Русская водка? Да неужели? -- радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ.
   Хозяинъ улыбнулся и молча кивнулъ утвердительно.
   -- Такъ пожалуйста, голубчикъ! Же ву при. Ѣзжу, ѣзжу заграницей и рюмки еще русской не видалъ. Вотъ неожиданность-то! Въ Швейцаріи и вдругъ водка! Мерси, мерси.
   Николай Ивановичъ протянулъ даже руку хозяину и крѣпко пожалъ его руку.
   Публики въ залѣ было очень немного. На другомъ концѣ стола сидѣли двѣ длиннозубыя англичанки съ пожилымъ англичаниномъ. Они уже кончали завтракъ или обѣдъ и ѣли фруктовый компотъ, усердно запивая его содовой водой и шипя тремя сифонами. Кромѣ англичанъ, сидѣлъ за отдѣльнымъ столикомъ тощій, какъ жердь, офицеръ съ рыжими усами въ струнку, облеченный въ синій мундиръ съ необычайно высокимъ стоячимъ краснымъ воротникомъ. Передъ нимъ стояла рюмка ликера и тарелочка съ грушей, и онъ просматривалъ газету.
   -- Долго обѣда-то ждать,-- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.-- Не спросить-ли бумаги и чернилъ, да не написать-ли Скрипкинымъ письмо?.. Напишемъ такъ, что будто-бы среди снѣга и льда на Монбланѣ сидимъ.
   -- Зачѣмъ-же это? Съ какой стати?
   -- Да такъ. Пусть ихъ дивятся. Съ Эйфелевой башни писали. А тутъ съ Монблана.
   -- На Эйфелевой башнѣ мы все-таки были, а на Монбланъ не думаемъ даже и ѣхать.
   -- Эка важность! Плевать! Докажи, что мы не не на Монбланѣ! Были, да и все тутъ. Знай нашихъ! А ихъ это все-таки позлитъ. "Мы-де только въ Тихвинъ на богомолье могли съѣздить, а Ивановы вонъ и на Эйфелеву башню, и на Монбланъ забрались". Я напишу.
   -- Какъ хочешь. Пожалуй, напиши,-- улыбнулась Глафира Семеновна.
   Была спрошена бумага, конвертъ и перо съ чернилами, и Николай Ивановичъ принялся писать.
   -- Вотъ и готово. Всего десять, пятнадцать строкъ; съ нашей стороны это какъ будто любезность, а между тѣмъ это письмечишко до того разозлитъ Скрипкипыхъ, что они даже поругаются другъ съ другомъ отъ зависти. Вѣдь Скрипкинъ-то обѣщалъ жену свозить заграницу, а свозилъ только въ Тихвинъ,-- сказалъ Николай Ивановичъ женѣ и прочелъ письмо:
   "Вотъ мы и въ Швейцаріи, любезные Анисимъ Сергѣевичъ и Марья Ивановна. Пріѣхали въ Женеву и тотчасъ-же полѣзли на снѣговыя и ледяныя горы. Теперь сидимъ на самой главной горѣ, на Монбланѣ, и пьемъ пуншъ, откуда привѣтствуемъ васъ. Холодина страшная, 15 градусовъ мороза, такъ что я и Глафиру Семеновну принудилъ даже выпить стаканъ пуншу, чтобы согрѣться".
   -- Зачѣмъ-же ты про меня-то? Ужъ ври про себя...-- перебила его Глафира Семеновна.
   -- Брось. "Чтобы согрѣться. Снѣгу, я думаю, тутъ аршинъ на пять глубины, и никогда онъ не таетъ. Высота такая, что съ горы внизъ рѣшительно ничего не видно. Ужасная игра природы. Очень жалѣемъ, что нѣтъ васъ съ нами. До скораго свиданія".
   Письмо было заклеено въ конвертъ и отправлено съ слугой въ почтовый ящикъ.
   -- Обозлятся, страсть, обозлятся, что это не они на Монбланѣ сидятъ, а мы,-- прибавилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь.
   Подали водку и къ ней закуску -- сардины, селедку, колбасу, какую-то сушеную рыбку, баночку съ страсбургскимъ пирогомъ. Водка была русская въ маленькой пузатенькой бутылочкѣ съ русскимъ ярлыкомъ завода Смирнова въ Москвѣ.
   -- Батюшки! Да это совсѣмъ по-русски! Съ хорошей закуской...-- умилялся Николай Ивановичъ.-- Даже и водка московская. Ужъ какъ хочешь, Глаша, а и ты должна рюмочку водки выпить.
   -- Ну, вотъ, съ какой это стати, если я ее никогда не пью! -- отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Чтобы заграницей честь русской водкѣ отдать. Какая-же иначе ты послѣ этого патріотка будешь!
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Пей ужъ ты одинъ.
   -- Да я-то ужъ, конечно, выпью. Наша родная, русская, православная,-- говорилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь на бутылку, даже погладилъ рукой бутылку, налилъ изъ нея себѣ водки въ рюмку и выпилъ съ полнѣйшимъ умиленіемъ.
  

LXXX.

  
   Обѣдъ, поданный супругамъ хозяиномъ гостинницы по вкусу русскихъ, какъ онъ выражался, состоялъ изъ раковаго супа съ гренками, рыбы тюрьбо, миніатюрныхъ бифштексовъ, цвѣтной капусты, жареной пулярды, мороженаго и фруктовъ съ кускомъ сыра. Швейцарецъ не ошибся; очевидно, онъ уже много разъ имѣлъ дѣло съ русскими путешественниками. Разборчивая Глафира Семеновна все ѣла, кромѣ рыбы тюрьбо, сказавъ: "Богъ знаетъ, какая это рыба", а про остальной обѣдъ отозвалась съ похвалою.
   Николай Ивановичъ, выпивъ четыре рюмки русской водки, находился въ веселомъ расположеній духа, не дулась и Глафира Семеновна; оба были веселы, но вдругъ въ концѣ обѣда появился въ залѣ комми-вояжеръ. На сей разъ онъ быль какъ-то особенно вылощенъ, блисталъ свѣжими темно-желтыми перчатками съ черными швами и имѣлъ живую розу въ петлицѣ. При входѣ его Николая Ивановича какъ-бы облило холодной водой. Онъ даже рѣчь свою оборвалъ, разсказывая что-то Глафирѣ Семеновнѣ и, нахмурившись пробормоталъ:
   -- Опять этотъ чортъ лѣзетъ! Пожалуйста, Глаша ни слова съ нимъ не разговаривай.
   Комми-вояжеръ, завидя супруговъ, любезно съ ними раскланялся и, подойдя къ ихъ столу, помѣстился какъ разъ противъ нихъ, сказавъ: "Bon appétit".
   -- Чтобы тебѣ рыбьей костью подавиться, анаѳема лакированная! -- отвѣчалъ Николай Ивановичъ по-русски и отвернулся отъ него.
   -- Ну, зачѣмъ это? Зачѣмъ? -- остановила мужа Глафира Семеновна.
   -- А затѣмъ, что онъ пахалъ и мерзавецъ!
   -- Чѣмъ-же мерзавецъ? Вѣдь онъ ничего худого, намъ не дѣлаетъ.
   -- Еще-бы онъ смѣлъ что-нибудь худое сдѣлать! Тогда-бы я ему такую выволочку...
   Комми-вояжеръ слушалъ и не понималъ разговора, но онъ все-таки видѣлъ, что супруги разговариваютъ другъ съ другомъ неласково, хотя Глафира Семеновна и старалась улыбаться.
   -- Доѣдай скорѣй свое мороженое! Что, словно нарочно, жуешь не жуешь! Фрукты захватимъ съ собой и по дорогѣ съѣдимъ,-- грозно торопилъ жену! Николай Ивановичъ и крикнулъ слугѣ: -- Счетъ. Комбьянъ пене?
   Комми-вояжеръ, видя, что супруги собираются уходить, улыбнулся сколь можно любезнѣе и, вынувъ изъ петлицы розу, предложилъ ее Глафирѣ Семеновнѣ. Та вспыхнула, взглянула на мужа и не рѣшалась, братъ-ли ей розу или не брать.
   -- Не смѣть брать! -- грозно крикнулъ Николай Ивановичъ женѣ, бросая молніеносные взгляды на француза.
   -- Нонъ, нонъ. Иль не фо па... Же не ве па. Мерси...-- конфузливо отстраняла она отъ себя розу.
   Комми-вояжеръ настаивалъ, чтобы она взяла. Къ розѣ протянулъ руку Николай Ивановичъ, взялъ ее и бросилъ на полъ.
   -- Monsieur!..-- протянулъ французъ, возвысивъ голосъ и поднимаясь со стула.
   -- Нечего, монсье! Нахалъ! Вставай, Глафира Семеновна! Пойдемъ! -- говорилъ Николай Ивановичъ, вставая изъ-за стола.-- Разсчитаемся вонъ за тѣмъ столомъ.
   Глафира Семеновна была ни жива, ни мертва.
   -- Ахъ, скандалъ! Ахъ, скандалистъ...-- шептала она, направляясь за мужемъ.
   Къ нему подошелъ французъ и, размахивая руками, что-то говорилъ по-французски.
   -- Прочь! Чего ты ко мнѣ лѣзешь! Я тебя не трогаю!-- наступалъ на него Николай Ивановичъ.
   Французъ попятился и заговорилъ съ какимъ-то пожилымъ посѣтителемъ, сидѣвшимъ за отдѣльнымъ столикомъ въ ожиданіи обѣда и смотрѣвшимъ на эту сцену удивленными глазами. Николай Ивановичъ, бормоча ругательства, расплачивался по счету, принесенному лакеемъ. Онъ выбросилъ на столъ два золотыхъ и торопилъ лакея сдачей. Получивъ сдачу и сунувъ лакею два франка на чай, онъ замѣтилъ, что Глафиры Семеновны нѣтъ уже въ комнатѣ. Быстро выбѣжавъ изъ ресторана, онъ увидалъ ее на улицѣ. Она поспѣшно шла, направляясь домой. Онъ догналъ ее и поровнялся съ ней. Она плакала.
   -- Нечего ревѣть-то! Сейчасъ придемъ домой и сбирайся, чтобы ѣхать,-- сказалъ онъ ей сердито.-- Вонъ изъ Женевы! Довольно! А то доведешь до того, что этотъ французишка обнимать тебя вздумаетъ.
   -- Да развѣ я виновата?
   -- Ты, ты. Развѣ я не видѣлъ, какія ты ему улыбки въ вагонѣ дѣлала? Вотъ онъ и возмечталъ. Срамница! Не вѣдь какой миндальный французишка вздумалъ ей зубы заговаривать, а она ужъ и растаяла!
   -- Турокъ! Ревнивый турокъ! Баши-бузукъ! -- отругивалась отъ мужа Глафира Семеновна.
   Николай Ивановичъ настоялъ на быстромъ отъѣздѣ, и въ тотъ-же день въ пять часовъ они были уже на станціи желѣзной дороги и сидѣли въ поѣздѣ, взявъ билеты прямого сообщенія до границы. Глафира Семеновна дулась на мужа и сидѣла отъ него отвернувшись. Онъ попробовалъ заговорить съ ней, но она отвѣтила: "убирайся къ чорту!" До отхода поѣзда оставалось еще минутъ пять. Онъ отворилъ окно въ купэ и сталъ смотрѣть на платформу, на суетящуюся на платформѣ публику, на желѣзнодорожныхъ служителей, тащившихъ пледы и саквояжи, и вдругъ среди толпы замѣтилъ комми-вояжера. Комми-вояжеръ бѣгалъ отъ вагона къ вагону и заглядывалъ въ окна. Николая Ивановича передернуло.
   -- Фу, ты, чортъ! Да неужто этотъ нахалъ опять поѣдетъ съ нами въ поѣздѣ! -- воскликнулъ онъ вслухъ и, обратясь къ женѣ, сказалъ:-- Радуйтесь! Вашъ прихвостень будетъ опять при васъ. Вонъ онъ по платформѣ бѣгаетъ и ищетъ насъ.
   Комми-вояжеръ, дѣйствительно, искалъ ихъ. Замѣтивъ въ отворенномъ окнѣ голову Николая Ивановича, онъ сейчасъ-же подскочилъ къ окну и, размахивая руками, заговорилъ что-то по-французски. Говорилъ онъ раздраженно, держалъ въ рукѣ визитную карточку, и по тому рѣчи Николай Ивановичъ замѣтилъ, что это были далеко не любезности.
   -- Да что ты, тонконогая волчья снѣдь, ругаться со мною задумалъ, что-ли?-- спросилъ его Николай Ивановичъ по-русски, выставляя изъ окна голову.
   Французъ продолжалъ кричать и дѣлать угрожающіе жесты.
   -- Смѣешь еще руками махать, песъ ты смердящій! До рукъ, братъ, если дѣло дойдетъ, такъ у меня вотъ что есть. Закуска важная...-- сказалъ Николай Ивановичъ и выставилъ французу изъ окна кулакъ.
   Въ это время раздался звонокъ, а вслѣдъ за этимъ свистокъ паровоза, и поѣздъ тронулся. Французъ, казалось, только этого и ждалъ. Онъ подскочилъ къ высунувшейся головѣ Николая Ивановича и схватилъ ее за уши.
   -- Что? Ахъ, такъ ты такъ-то! -- взревѣлъ Николай Ивановичъ и, высунувъ руку, сбилъ съ француза шляпу и схватилъ его въ свою очередь за волосы.
   Французъ тоже взревѣлъ.
   -- Arretez! Arretez! -- кричалъ онъ, требуя остановки поѣзда, но поѣздъ не останавливался, и французу пришлось пробѣжать нѣсколько шаговъ по платформѣ за вагономъ, пока онъ успѣлъ освободиться изъ рукъ Николая Ивановича.
   Когда Николай Ивановичъ обернулся къ женѣ, поѣздъ ужъ катилъ на всѣхъ парахъ.
   -- Каковъ мерзавецъ-то. Драться задумалъ со мной! Ну, да вѣдь я не дуракъ! И я удружилъ ему. До новыхъ вѣниковъ не забудетъ! Вотъ мои трофеи,-- проговорилъ Николай Ивановичъ и показалъ женѣ клокъ волосъ француза, который онъ держалъ въ кулакѣ.
  

LXXXI.

  
   Пассажировъ.выѣхавшихъ изъ Женевы, было немного, да и тѣ размѣстились главнымъ образомъ въ вагонахъ третьяго класса, второй-же классъ почти совсѣмъ пустовалъ, такъ что супруги ѣхали одни въ купэ. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидѣла отвернувшись отъ мужа и совсѣмъ не отвѣчала на его слова, которыми тотъ такъ и сыпалъ, но когда онъ, раскрывъ ладонь, сталъ собирать волосы, вырванные изъ головы комми-вояжера, сдѣалъ изъ нихъ маленькую прядь и завернулъ въ клочекъ бумаги, она не выдержала и улыбнулась.
   -- Трофеи... хочу спрятать,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ на ея улыбку.
   -- Охота! Куда тебѣ эту дрянь?-- поморщилась Глафира Семеновна.
   -- Въ воспоминаніе о богоспасаемомъ градѣ Женевѣ. Пріѣду домой и буду показывать, какъ я расправился съ нахаломъ. Побѣда... Жаль только, что французъ попался, a не нѣмецъ. Будь это нѣмецкіе волосы, такъ даже въ брелокъ отдалъ-бы вдѣлать и носилъ-бы его на часовой цѣпочкѣ.
   -- Да это, кажется, былъ и не французъ, a жидъ.
   -- То-то я думаю, что французскій жидъ. Нахальство-то ужъ очень велико.
   -- Теперь и я скажу, что нахалъ. Вообрази, вѣдь онъ написалъ мнѣ любовное письмо и просилъ свиданія со мной.
   -- Да что ты! Ахъ, мерзавецъ! Вотъ видишь, видишь... Чувствовало мое сердце! Гдѣ-же это письмо?
   -- Разумѣется, я его сейчасъ-же разорвала, a то-бы ты чортъ знаетъ, что надѣлалъ изъ ревности.
   -- О! Да я-бы изъ него дровъ и лучинъ нащепалъ!
   -- И тебя-бы арестовали, и мы-бы изъ Женевы не выѣхали. Вотъ, во избѣжаніе скандала-то, я и разорвала. На раздушенной розовой бумажкѣ письмо.
   -- Ахъ, подлецъ, подлецъ! Когда-же это письмо онъ успѣлъ тебѣ передать? -- допытывался Николай Ивановичъ.
   -- Онъ не самъ передалъ, а мнѣ передала письмо дѣвушка изъ нашей гостинницы.
   -- Это послѣ исторіи съ розой или раньше?
   -- Послѣ. Письмо мнѣ передала дѣвушка, когда мы вернулись изъ ресторана въ гостинницу, но, должно быть, оно было оставлено дѣвушкѣ раньше. Ты вышелъ изъ номера, a дѣвушка мнѣ тайкомъ и передала. Бумажка розовая, атласная, конвертикъ съ розой и бабочкой.
   -- Да что ты меня словно дразнишь!-- опять вспылилъ Николай Ивановичъ. -- Расхваливаешь бумажку, конвертикъ...
   -- Не поддразниваю, a просто разсказываю тебѣ.
   -- Тебѣ не обидно, тебѣ не противно, что онъ чортъ знаетъ за какую путанную бабенку тебя принялъ?
   -- Да что-жъ обижаться на дурака!-- спокойно отвѣчала Глафира Семеновна.
   -- Нахалъ! Мерзавецъ! Подлецъ! Нѣтъ, ужъ я теперь его волосы непремѣнно вставлю въ брелокъ и буду носить въ воспоминаніе побѣды.
   Николай Ивановичъ свернулъ бумажку съ волосами комми-вояжера и спряталъ ее въ кошелекъ.
   -- A все ты своими улыбками ему поводъ подала, "Мусье, мусье... мерси, мерси"... Вотъ тебѣ и мерси. Ты особенно какія-то пронзительныя улыбки передъ нимъ дѣлала, когда мы ѣхали изъ Парижа въ Женеву,-- вотъ онъ и возмечталъ. Два раза за руку его взяла; чортъ знаетъ кто, a ты ему руку подаешь!
   -- Да вѣдь нужно было поблагодарить его за любезность. Ты, я думаю, видалъ, какъ онъ распинался передъ нами въ вагонѣ. Ужинъ намъ схлопоталъ, конфектами насъ угощалъ. A ужъ какъ онъ образцы кружевъ мнѣ дешево продалъ, такъ это просто удивительно!
   -- Молчи, пожалуйста, не расхваливай мерзавца!
   Произошла пауза. Николай Ивановичъ злился и усиленно затягивался папироской.
   -- Тебѣ-то больно отъ него попало!-- начала опять Глафира Семеновна.
   -- Ну, что за больно! Онъ только схватилъ меня за голову.
   -- Нѣтъ, за уши. Вонъ уши-то и посейчасъ y тебя красны.
   -- Да что ты словно радуешься!-- возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.-- Конечно-же, ему вдесятеро больше отъ меня досталось, и доказательствомъ вотъ этотъ клокъ волосъ,-- хлопнулъ онъ себя по карману. -- У меня трофей, a у него ничего.
   -- Ты знаешь, вѣдь онъ тебя на дуэль вызывалъ,-- продолжала Глафира Семеновна.
   -- Да что ты врешь! Когда?
   -- А когда подошелъ къ окну вагона. Ты вѣдь по-французски не понимаешь, а я-то поняла Изъ-за этого онъ тебѣ и карточку свою визитную совалъ.
   -- Скотина! Задалъ-бы я ему дуэль. Пополамъ-бы его перервалъ, ежели-бы не сидѣлъ въ вагонѣ. Туда-же, дуэль, жидконогая кочерга эдакая!
   -- Да онъ и звалъ тебя выйти изъ вагона, а когда ты не вышелъ, то онъ схватилъ тебя за уши, намѣреваясь побить, что-ли.
   -- Да не хваталъ онъ меня за уши!
   -- Ну, не хваталъ, не хваталъ.
   -- Конечно-же, не хваталъ. Что я не чувствовалъ, что-ли! -- отпирался Николай Ивановичъ.
   Глафира Семеновна посмотрѣла на мужа и улыбнулась.
   -- Да что ты подсмѣиваешься-то надо мной! -- крикнулъ тотъ, раздражаясь.
   -- Просто мнѣ забавно, что такое приключеніе съ нами въ дорогѣ стряслось. Точь-въ-точь, какъ во французскомъ романѣ. Я даже читала что-то подобное,-- отвѣчала Глафира Семеновна. -- Конечно только тамъ драки не было и никто ни у кого не вырывалъ клока волосъ, а все обошлось по благородному,-- прибавила она -- Какой-то графъ влюбился въ замужнюю маркизу...
   -- Сочиняй, сочиняй! Эта маркиза-то ты, что-ли?
   -- Да вотъ въ родѣ насъ. Только это было не въ вагонѣ, а на станціи желѣзной дороги. Маркизъ съ маркизой сидѣли на станціи и отправлялись въ Ниццу. Вдругъ входитъ графъ и прямо подаетъ карточку: "Рю Лафаетъ, нумеръ такой-то"... Затѣмъ объясненіе: "Двоимъ намъ нѣтъ мѣста на земномъ шарѣ... Или я, или вы... Присылайте секундантовъ"... И вотъ они ѣдутъ въ Италію, и тамъ, среди лимонной рощи...
   -- Молчи, молчи! Вздоръ городишь!-- перебилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Но тамъ маркиза была влюблена въ графа. Маркизъ былъ старикъ...-- не унималась Глафира Семеновна.
   -- Довольно, тебѣ говорятъ!
   -- А ну тебя! Ни о чемъ путномъ говорить съ тобой нельзя.
   -- Не люблю я слушать твоихъ романовъ. Вѣдь это все вздоръ, чепуха...
   -- Такъ о чемъ-же говорить-то?
   -- А вотъ хоть о томъ, что въ этомъ ресторанѣ въ Женевѣ, въ которомъ мы обѣдали, за водку меня просто ограбили. Знаешь, по скольку съ меня взяли за рюмку русской очищенной водки? По два франка, то-есть по восьми гривенъ на наши деньги, ежели считать по курсу. Пять маленькихъ рюмокъ я выпилъ и заплатилъ десять франковъ, четыре рубля. Ахъ! грабители, грабители! За простую русскую водкѵ! Глаша, слышишь?
   -- Да не желаю я объ водкѣ разговаривать! Ты объ романахъ не желаешь, а я объ водкѣ -- вотъ тебѣ и весь сказъ.
   Водворилась пауза. Николай Ивановичъ прижался въ уголъ дивана и сталъ похрапывать.
   Поѣздъ мчался по направленію къ Берну среди живописныхъ горъ, усѣянныхъ по склонамъ виноградниками. Надвигались сумерки. Темнѣло.
  

LXXXII.

  
   Швейцарскія желѣзныя дороги изобилуютъ станціями. Поѣздъ бѣжалъ съ необыкновенной быстротой, но то и дѣло, почти каждыя десять минутъ, останавливался на какой-нибудь станціи на одну минуту, быстро выпускалъ и забиралъ пассажировъ и снова мчался. Второй классъ такъ и не наполнялся пассажирами -- всѣ ограничивались третьимъ классомъ, и супруги сидѣли въ купэ второго класса попрежнему одни. Николай Ивановичъ спалъ крѣпкимъ сномъ и раскатисто храпѣлъ. Глафирѣ Семеновнѣ не спалось. На каждой станціи она отворяла окно и наблюдала выходящую изъ поѣзда и входящую публику, продавцовъ и продавщицъ, снующихъ по платформѣ и предлагающихъ публикѣ пиво въ стаканахъ, сандвичи, груши, яблоки, виноградъ, букетики цвѣтовъ, плетеныя корзиночки, мелкія стеклянныя издѣлія, фотографіи швейцарскихъ видовъ, конфекты, печенье и т. п. Сначала продавцы и снующая публика говорили только по-французски, потомъ къ французскому языку сталъ примѣшиваться нѣмецкій языкъ и наконецъ вдругъ французскій языкъ исчезъ совершенно и воцарился одинъ нѣмецкій. Началась нѣмецкая Швейцарія. Глафира Семеновна, замѣтивъ измѣненіе языка при покупкѣ съѣстныхъ предметовъ, начала будить мужа.
   -- Можешь ты думать, опять Нѣметчина началась,-- говорила она, расталкивая его. -- Повсюду нѣмецкій языкъ и самыя серьезныя рожи. Пока былъ французскій языкъ, рожи были веселыя, а какъ заговорили по-нѣмецки -- все нахмурилось.
   Николай Ивановичъ что-то промычалъ и сталъ протирать заспанные глаза.
   -- Боюсь, какъ-бы намъ опять не перепутаться и не попасть туда, куда не слѣдуетъ. Нѣмецкая земля намъ несчастлива, -- продолжала Глафира Семеновна.-- Ты ужъ не спи. Надо опять поспрашивать, туда-ли мы ѣдемъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Какой тутъ сонъ! Довольно. Я ѣсть хочу,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Ѣды здѣсь много. На каждой станціи можешь наѣсться и напиться, не выходя изъ вагона, Къ окнамъ и пиво, и бутерброды подносятъ. A вотъ поспрашивать-то надо, туда-ли мы ѣдемъ.
   -- Да мы куда собственно ѣдемъ-то теперь? Прямо въ Россію или...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, надо остановиться въ Вѣнѣ. День проживемъ въ Вѣнѣ. Но вотъ вопросъ -- въ Вѣну-ли мы ѣдемъ? Можетъ быть, давно уже нужно было пересѣсть въ другой вагонъ, а мы сплоховали. Въ Нѣметчинѣ вѣдь все съ пересадкой...
   -- Непремѣнно нужно спросить кондуктора.
   -- Кондукторъ-то совсѣмъ не показывается въ вагонѣ. Какъ посмотрѣлъ наши билеты въ Женевѣ, такъ и исчезъ. Право, меня беретъ сомнѣніе, туда ли мы ѣдемъ.
   -- Ты разгляди хорошенько книжку билетовъ и сообрази, были-ли тѣ станціи, на которыя намъ даны билеты. На билетахъ написаны станціи,-- старался пояснить Николай Ивановичъ, досталъ книжки билетовъ и вмѣстѣ съ женой сталъ ихъ разсматривать. -- Вотъ Бернъ... вотъ Цюрихъ... Проѣзжали-ли мы мимо Берна и Цюриха? -- задалъ онъ вопросъ.
   -- Да кто-же ихъ разберетъ! -- дала отвѣтъ Глафира Семеновна.
   На слѣдующей-же станціи Глафира Семеновна, высунувшись изъ окна, кричала проходившему мимо вагона кондуктору:
   -- Херъ кондукторъ! Коммензи бите! Вѣнъ... Во Вѣнъ?
   Но слова "Вѣнъ" онъ не понималъ и отвѣта никакого не далъ. Наконецъ, кельнеръ, разносившій мимо вагоновъ пиво на подносѣ и у котораго Николай Ивановичъ выпилъ два стакана, сжалился надъ супругами и спросилъ по-нѣмецки:
   -- Wie heiss die Station?
   -- Вѣнъ... Штадтъ Вѣнъ...-- повторила Глафира Семеновна и показала книжку, а въ ней билетъ, на которомъ было написано: "Wien".
   -- Wien,-- прочиталъ кельнеръ, улыбаясь, и прибавилъ по-нѣмецки:-- Это далеко... это Австрія, а вы въ Швейцаріи.
   -- Винъ... Винъ...-- подхватила Глафира Семеновна.-- Винъ по-нѣмецки Вѣна-то называется, а не Вѣнъ...-- пояснила она мужу.-- А я-то Вѣнъ. Онъ говоритъ, что Винъ еще далеко. Ну, а сидимъ-то мы въ томъ вагонѣ, въ которомъ слѣдуетъ? Вагонъ истъ Винъ?-- Допытывалась она у кельнера.
   Тотъ началъ говорить что-то по-нѣмецки, но паровозъ свистнулъ, и поѣздъ помчался.
   Часа черезъ два въ купэ вошелъ, однако, кондукторъ, мрачно осмотрѣлъ книжку билетовъ оторвалъ изъ книжки нѣсколько билетовъ, въ томъ числѣ и билетъ съ надписью "Цюрихъ", сказалъ супругамъ:
   -- Zürich 12 Minuten... In Romanshorn müssen Sie umsteigen.
   -- Такъ и есть: пересадка!-- воскликнули супруги, услыхавъ знакомое имъ слово "umsteigen" и испуганно стали допытываться y кондуктора, гдѣ должна быть эта самая пересадка и въ которомъ часу.
   Разговоръ былъ долгій, но ни кондукторъ, ни супруги другъ друга не поняли и разстались въ недоумѣніи.
  

LXXXIII.

  
   Всю ночь пробыли супруги въ тревожномъ ожиданіи пересадки изъ вагона и не смѣли ни на минуту заснуть, а сонъ между тѣмъ такъ и клонилъ ихъ. Въ Цюрихѣ, гдѣ стояли 12 минутъ, Глафира Семеновна, суя желѣзнодорожнымъ сторожамъ по два и по три французскихъ пятака, какъ она называла мѣдныя десятисантимныя монеты, раза четыре спрашивала: "ви филь уръ умштейгенъ" и при этомъ показывала свою книжку билетовъ, но сторожа хоть и разсматривали книжку, разводили руками и отзывались незнаніемъ.
   -- Чортъ знаетъ что такое! Даромъ только деньги загубила. Никто не знаетъ, когда будетъ это проклятое "умштейгенъ",-- тревожно обратилась она къ мужу. -- Прозѣваемъ пересадку, непремѣнно прозѣваемъ, и проѣдемъ туда, куда не слѣдуетъ.
   -- Да не прозѣваемъ. Надо только не спать,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Не спать, а самъ ужъ клюешь носомъ. Нюхай ты хоть нашатырный спиртъ, пожалуйста. Вотъ я сейчасъ дамъ тебѣ банку нашатырнаго спирта.
   Глафира Семеновна достала изъ саквояжа флаконъ и передала мужу. Тотъ нюхалъ и чихалъ.
   Явился кондукторъ осматривать билеты. Опять разговоръ о пересадкѣ.
   -- Стой, суну ему два франка въ руки. Авось, дѣло выяснится ,-- сказалъ Николай Ивановичъ.-- А ты, Глаша, скажи ему по -- французски или на нѣмецки, чтобы онъ показалъ намъ, гдѣ долженъ быть этотъ ихній "умштейгенъ".
   Николай Ивановичъ таинственно поманилъ кондуктора пальцемъ, и когда тотъ наклонился къ нему, сунулъ ему въ руку два франка. Кондукторъ недоумѣвалъ. Глафира Семеновна заговорила:
   -- Монтре ну иль фо умштейгенъ.
   -- Ja, ia... Das ist in Romanshorn... Station Romanshorn...
   -- Станція Романсгорнъ,-- подхватилъ Николай. Ивановичъ.
   -- Да, да... Но вѣдь мы не знаемъ, въ которомъ часу мы на нее пріѣдемъ, -- отвѣчала Глафира Семеновна и снова обратилась къ кондуктору:-- Умъ ви филь уръ Романсгорнъ?
   -- Um fünf Uhr Morgen...
   -- Въ пять часовъ. Такъ... Le matin? Утромъ?
   -- Le matin, le matin.
   -- Такъ вы вотъ что... Коммензи инъ вагонъ и загензи, когда будетъ Романсгорнъ. Загензи: хиръ вотъ Романсгорнъ.
   -- Sie wollen schlafen? O, ja, ja... Schlafen Sie rujig. Ich werde zu Jhnnen fommen und sagen,-- успокоилъ ихъ кондукторъ, понявъ такъ, что супруги хотятъ заснуть и боятся проспать.
   -- Придетъ, придетъ и скажетъ, когда нужно пересаживаться,-- успокоила мужа Глафира Семеновна.
   Хотя и обѣщался кондукторъ придти въ вагонъ и сказать, когда будетъ станція Романсгорнъ, но супруги все-таки не спали и ждали. Какъ только они начинали дремать, сейчасъ-же нюхали нашатырный спиртъ.
   Но вотъ наконецъ опять вошелъ кондукторъ и съ улыбкой произнесъ: "Романегорнъ". Супруги засуетились и начали хвататься за свои саквояжи и подушки.
   -- Будьте спокойны. Какъ пріѣдемъ -- сейчасъ я вамъ доставлю носильщика,-- сказалъ кондукторъ по-нѣмецки.
   Николай Ивановичъ схватилъ руку кондуктора и радостно потрясъ ее, сказавъ "мерси".
   Вотъ и станція Романсгорнъ. Поѣздъ остановился. Вошелъ носильщикъ и схватилъ вещи супруговъ.
   -- Винъ, Винъ... Виръ фаренъ Винъ... Въ Вѣну ѣдемъ... Въ Вѣнскій вагонъ надо пересѣсть,-- поясняла ему Глафира Семеновна.-- Винъ вагонъ.
   -- Ja, ja... Bitte schneller, Madame...-- торопилъ носильщикъ, вытаскивая изъ вагона вещи.
  

LXXXIV.

  
   Носильщикъ съ саквояжами и съ подушками шелъ черезъ рельсы мимо стоящихъ на запасномъ пути вагоновъ. Супруги слѣдовали за нимъ. Пройдя черезъ нѣсколько запасныхъ путей, носильщикъ повелъ супруговъ по дорожкѣ какого-то сада. Было темно и только въ отдаленіи мелькали огоньки.
   -- Господи! Да куда-же онъ насъ ведетъ?-- возмущалась Глафира Семеновна.-- Намъ нужно въ вѣнскій вагонъ садиться, a онъ тащитъ насъ по саду. Ужъ не думаетъ-ли онъ, что мы хотимъ остановиться въ этомъ поганомъ Романсгорнѣ, и не ведетъ-ли насъ въ гостинницу? Послушайте! Во-хинъ? Намъ нужно въ вагонъ. Вагонъ инъ Винъ.
   -- Ja, ja...-- И носильщикъ заговорилъ что-то по-нѣмецки, чего супруги не поняли.
   Черезъ минуту показался берегъ и плещущая вода. Уже начинало свѣтать, и супруги увидѣли озеро. Вотъ и пристань. У пристани шипѣлъ, разводя пары, пароходъ. Носильщикъ прямо направился къ пристани.
   -- Однако, куда-же ты это насъ, почтеннѣйшій?..-- возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ...-- Глаша! Посмотри... Онъ насъ на пароходъ тащитъ. Тутъ какое-то недоразумѣніе.
   -- Херъ! Херензи! Намъ не туда! Намъ имъ Винъ, -- крикнула Глафира Семеновна.
   -- Ja, ja... Sie müssett zu erft im Dampffchiff fahren {Да, да... Вы должны сначала на пароходѣ ѣхать.},-- отвѣчалъ носильщикъ.
   Супруги не поняли и въ недоумѣніи остановились.
   -- Schneller! Schneller! -- торопилъ ихъ носильщикъ и кивалъ на пароходъ.
   -- На пароходъ зоветъ. Это просто путаница... Зачѣмъ намъ на пароходъ, ежели у насъ желѣзнодорожные билеты прямого сообщенія? -- произнесъ Николай Ивановичъ, не двигаясь.
   Супруговъ обгоняла публика, спѣшившая на пароходъ.
   -- Надо у другихъ спросить, у кого-нибудь изъ публики,-- сказала Глафира Семеновна, не довѣряя носильщику, и обратилась къ проходившему мимо ихъ солидному нѣмцу въ пальто-плащѣ съ нѣсколькими воротниками, показывая ему билеты:-- Виръ фаренъ имъ Винъ... Загензи во истъ вагонъ.
   -- Nach Wien? Kommen sie mit...-- поманилъ ихъ нѣмецъ.
   -- И этотъ на пароходъ зоветъ. Да неужели въ Вѣну-то на пароходѣ?..
   -- Чортъ ихъ знаетъ! Да и самъ чортъ не разберетъ! Надо идти...-- тяжело вздохнулъ Николай Ивановичъ и пошелъ на пароходъ.
   Глафира Семеновна слѣдовала сзади и бормотала:
   -- Ну, а на пароходѣ опять спросимъ.
   -- Билеты! -- возгласилъ по-нѣмецки шкиперъ въ фуражкѣ съ золотымъ позументомъ, когда супруги вступили на пароходъ, и, взглянувъ на показанныя Глафирой Семеновной книжки билетовъ, прибавилъ: -- второй классъ, направо.
   -- Виръ имъ Винъ... -- попробовала замѣтить ему та.
   -- Да, да... Второй классъ направо.
   -- Стало быть, не ошибка, стало быть, дѣйствительно въ Вѣну на пароходѣ...-- обратилась Глафира Семеновна къ мужу.
   -- Ничего я, матушка, не знаю, ничего не понимаю,-- отвѣчалъ тотъ раздраженно.-- Теперь будь что будетъ, но другу и недругу закажу на предки безъ языка заграницу не ѣздить!
   Они очутились во второмъ классѣ парохода, въ роскошной каютѣ, освѣщенной электрическими лампами-грушами. Носильщикъ положилъ около нихъ багажъ и, снявъ шапку, просилъ за труды. Получивъ мелочи, онъ сказалъ: "Glücliliche Reise" и исчезъ.
   Пароходъ тронулся. Супруги, покорные судьбѣ, сидѣли молча и, недоумѣвая, смотрѣли другъ на друга.
   -- Батюшки!-- воскликнулъ вдругъ Николай Ивановичу.-- Багажъ-то нашъ въ поѣздѣ желѣзнодорожномъ остался! Вѣдь я квитанцію-то носильщику забылъ передать! Боже милостивый! Ну, что теперь дѣлать? Ну, какъ мы буденъ безъ чемодановъ и сундуковъ.
   -- Перепутались-таки и на возвратномъ пути. Поздравляю! -- сказала Глафира Семеновна и прибавила:-- Вѣдь это ужасъ... вѣдь это просто наказаніе! Что теперь дѣлать?
   И супруги впали окончательно въ уныніе.
   -- А вы куда изволите ѣхать? -- отнесся вдругъ къ нимъ по-русски сѣдой старикъ съ усатою военною физіономіею, въ длинномъ пальто-халатѣ и въ сѣрой шляпѣ, сидѣвшій невдалекѣ отъ супруговъ к прислушивавшійся съ ихъ разговору.
   -- Русскій человѣкъ! -- радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ, устремляясь къ нему. -- Самъ Богъ васъ намъ посылаетъ. Очень пріятно, очень пріятно встрѣтиться. Это вотъ моя жена. Вообразите, мы, кажется, совсѣмъ не туда попали. Мы ѣдемъ изъ Женевы въ Вѣну, взяли билеты прямого сообщенія по желѣзнымъ дорогамъ, а очутились на пароходѣ. И въ довершеніе несчастія забыли выручить нашъ багажъ изъ поѣзда. По-нѣмецки говоримъ только два слова, спрашиваемъ всѣхъ и каждаго, такъ-ли мы ѣдемъ, и ни насъ никто не понимаетъ, ни мы никого. Вотъ привели для чего то на пароходъ.
   -- Покажите ваши билегы,-- попросилъ старикъ.
   Супруги показали. Старикъ разсмотрѣлъ ихъ и сказалъ:
   -- Нѣтъ, вы ѣдете, какъ слѣдуетъ. Вотъ у васъ въ книжкѣ и билетъ на пароходъ для переѣзда изъ Романсгорна до Линдау по Боденскому озеру.
   -- Ну, слава Богу, слава Богу, что мы не перепутали! -- заговорилъ Николай Ивановичъ.-- Скажите, и долго намъ ѣхать еще по этому озеру?
   -- Часа черезъ два мы переѣдемъ озеро и будемъ въ Линдау. Тамъ вы сядете въ вагонъ и ужъ поѣдете прямо въ Вѣну.
   -- Но что намъ дѣлать съ багажемъ? Мы нашъ багажъ забыли взять изъ поѣзда.
   -- А у васъ багажъ какъ отправленъ? Покажите квитанцію,-- поинтересовался старикъ и, взглянувъ на квитанцію, сказалъ: -- Успокойтесь, вашъ багажъ съ вами вмѣстѣ ѣдетъ, его уже перенесли на пароходъ.
   -- Ну, какъ гора съ плечъ! Пріѣду домой -- молебенъ отслужу,-- вздохнулъ Николай Ивановичъ.-- Голубчикъ! Ваше имя, отчество? Позвольте познакомиться,-- обратился онъ съ старику.
   Старикъ назвалъ свое имя и фамилію.
   -- Михаилъ Матвѣичъ? Чудесно. А я -- Николай Иванычъ Ивановъ, а это супруга моя Глафира Семеновна. Бутылочку не позволите-ли съ вами за компанію распить для перваго знакомства? Здѣсь на пароходѣ навѣрное есть буфетъ.
   -- Буфетъ-то есть, но въ шесть часовъ утра я не могу вино пить. Теперь не время, а за компанію благодарю,-- отвѣчалъ старикъ.
   -- Что за не время! Пилося-бы да ѣлось, да дѣло на умъ не шло.
   -- Нѣтъ. Ужъ увольте.
   -- Жаль, жаль. Вы куда ѣхать изволите? Не въ Вѣну-ли? по дорогѣ-ли намъ?
   -- Нѣтъ, въ Линдау я долженъ остановиться. Здѣсь на озерѣ виды очень замѣчательные и мнѣ хочется нѣсколько разъ проѣхать по озеру. Я художникъ-любитель. Пойдемте на палубу и будемъ любоваться видами. Теперь уже разсвѣло.
  

LXXXV.

  
   Всходило солнце, когда супруги поднялись ѵ на палубу парохода. Пароходъ шелъ вблизи берега и береговые виды были дѣйствительно великолѣпны. На гладкой, какъ стекло, голубой водѣ виднѣлись рыбацкія лодочки, гористый берегъ съ разбросанными на немъ деревушками игралъ оттѣнками краснаго, золотисто-желтаго и фіолетоваго цвѣтовъ. Русскій спутникъ супруговъ тотчасъ приложилъ къ глазамъ бинокль и началъ любоваться картинами природы, но супруговъ картины интересовали мало. Они съ нетерпѣніемъ ждали, чтобы пароходъ поскорѣе присталъ къ берегу, дабы можно было сѣсть въ вагонъ и ѣхать въ Вѣну. Не взирая на увѣреніе русскаго, что они не сбились съ пути, у нихъ все еще было сомнѣніе, туда-ли они ѣдутъ. Неожиданное путешествіе на пароходѣ, для котораго они не брали билетовъ, все еще сбивало съ толку. Впрочемъ, Николай Ивановичъ, выпивъ двѣ рюмки коньяку, нѣсколько повеселѣлъ.
   -- А ужъ какъ сядемъ на берегу въ вагонъ, такъ прямо до Вѣны безъ пересадки? -- спрашивалъ онъ своего русскаго спутника.
   -- Такъ прямо безъ пересадки и доѣдете,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Да вы сами-то ѣзжали этимъ путемъ?
   -- Еще-бы. Я мѣсяцъ тому назадъ изъ Вѣны въ Лозану пріѣхалъ и вотъ теперь ѣду обратно. По дорогѣ у васъ будетъ Мюнхенъ. Вотъ въ Мюнхенѣ на станціи не забудьте выпить по кружкѣ пива. Мюнхенское пиво считается лучшимъ въ свѣтѣ.
   -- Да, да... Про мюнхенское пиво я слыхалъ. А только неужели оно лучше берлинскаго?-улыбнулся Наколай Ивановичъ отъ предвкушаемаго удовольствія выпить самаго лучшаго пива.
   -- Я въ пивѣ не знатокъ, но говорятъ, что лучше.
   -- Глаша! Слышишь?
   -- Ахъ, Богъ съ нимъ, съ этимъ пивомъ! Только-бы скорѣе добраться домой. Мнѣ ужъ и въ Вѣну-то заѣзжать не хочется.
   -- Ну, на одинъ день заѣдемъ. Пройдемся по городу, да и опять на желѣзную дорогу. Все-таки Вѣна; все-таки въ Петербургѣ лишній разговоръ, что въ Вѣнѣ были.
   -- Охъ, опять нѣмцы! Опять мнѣ мученіе насчетъ нѣмецкихъ разговоровъ! Еще ежели-бы французы были, а то съ нѣмцами пантомимами разговариваю.
   -- Въ Вѣнѣ васъ будутъ уже нѣсколько понимать по-русски, не говорить, а понимать. Вѣна славянскій городъ. Прислуга и вообще простой народъ тамъ большею частью славяне,-- успокоилъ Глафиру Семеновну русскій спутникъ.
   -- Да что вы! -- радостно воскликнули супруги.
   -- Да, да... Чехи, кроаты, поляки, русины, сербы. Васъ будутъ понимать. Вы это уже замѣтите, даже подъѣзжая къ Вѣнѣ по желѣзной дорогѣ. Кондуктора изъ славянъ и уже понимаютъ русскія слова.
   -- Ну, тогда дѣло другое. А то, вѣрите, какъ трудно.
   Вотъ и пристань. Супруги распрощались съ русскимъ спутникомъ, носильщикъ схватилъ ихъ подушки и саквояжи и повелъ ихъ сначала въ таможню, гдѣ германскіе досмотрщики налѣпили на ихъ саквояжи билетики, а потомъ усадилъ въ вагонъ.
   -- Винъ? -- все еще съ сомнѣніемъ спрашивала Глафира Семеновна кондуктора, простригавшаго билеты.
   -- Ja, ja, Madame, direct nach Wien,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Умштейгенъ не надо? Нихтъ умштейгенъ?
   -- Ohne umsteigen, Madame.
   Поѣздъ тронулся. Супруги ждали Мюнхена, дабы выпить тамъ пива. Особенно заботился объ этомъ Николай Ивановичъ, при каждой остановкѣ выглядывая изъ окна и отыскивая на станціи надпись "Мюнхенъ".
   Вотъ и Мюнхенъ. Кондукторъ возгласилъ о немъ минутъ за пять до оетановки. Стояли десять минутъ. Супруги успѣли закусить при этомъ горячими сосисками, продававшимися на платформѣ прямо изъ котла, стоящаго на жаровнѣ. Въ мюнхенскомъ пивѣ супруги, однако, ничего особеннаго не нашли.
   -- Пиво какъ пиво,-- сказала Глафира Семеновна, которую Николай Ивановичъ принудилъ выпить стаканъ.-- По-моему, берлинское-то вдвое лучше.
   За Мюнхеномъ Глафира Семеновна стала испытывать кондукторовъ въ знаніи русскаго языка, задавая имъ разные вопросы по-русски, но кондуктора не понимали. Николай Ивановичъ дѣлалъ тоже самое съ прислугой, разносящей по станціоннымъ платформамъ пиво и закуски, и наконецъ достигъ благопріятнаго результата. -- Эй! Пиво! Сюда!-- крикнулъ онъ кельнеру.
   И кельнеръ, понявъ его, подcкочилъ съ стаканами пива къ окну вагона.
   -- Глаша! Глаша! Смотри... Начали ужъ понимать!-- радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ кельнера, принимая отъ него стаканъ. -- Братъ славянинъ?
   -- Nein, gnädiger Herr,-- отрицательно покачалъ головой кельнеръ.
   Николай Ивановичъ взглянулъ ему въ лицо и тутъ-же убѣдился въ праздности своего вопроса По горбоносому типу лица, крупнымъ краснымъ губамъ и вьющимся волосамъ, самый ненаблюдательный человѣкъ могъ замѣтить, что это былъ жидъ безъ подмѣси.
   -- Іерусалимскій дворянинъ, іерусалимскій дворянинъ, а я-то его за брата-славянина принялъ,-- бормоталъ Николай Ивановичъ.
   Супруги ѣхали по Баварін, но вотъ пришлось переѣзжать баварскую границу и въѣзжать въ австрійскія владѣнія. На границѣ таможня и въ ней пришлось просидѣть около часу, пока чиновники осматривали вагоны. Впрочемъ, на станціи былъ отличный буфетъ, гдѣ супруги могли пообѣдать за табльдотомъ.
   -- Безъ телеграммы дали пообѣдать, хоть и нѣмцы,-- замѣтила Глафира Семеновва, вспоминая случай въ Кенигсбергѣ, гдѣ ихъ не пустили за табльдотъ изъ-за того, что они ихъ не увѣдомили телеграммой, что будутъ обѣдать на станціи.
   -- Еще-бы... Здѣсь совсѣмъ другіе порядки.
   Прислуживающій супругамъ кельнеръ оказался полякомъ и дѣйствительно кое-какія русскія слова понималъ, хотя по-русски и не говорилъ. Принимая въ расплату за обѣдъ нѣмецкія марки, онъ перевелъ ихъ на гульдены и, мѣшая въ свою рѣчь польскія слова, кое-какъ объяснилъ супругамъ, чтобы они намѣняли себѣ австрійскихъ денегъ, и привелъ жида-мѣнялу. Хоть и не безъ особеннаго труда, но супруги все-таки поняли въ чемъ дѣло и купили y жида австрійскихъ денегъ. Въ рукахъ ихъ въ первый разъ появились бумажные гульдены. Николай Ивановичъ долго разсматривалъ ихъ недовѣрчиво и сказалъ женѣ:
   -- Ассигнація ужъ пошли на манеръ русскихъ. Какъ-бы не надулъ жидъ-то... Хорошо-ли? Вѣрныя-ли? -- обратился онъ къ кельнеру.
   -- Добро, добро, панъ,-- утвердительно кивнулъ онъ головой.
   Жидъ тоже заговорилъ что-то по-нѣмецки и кивалъ головой.
   Съ австрійской границы, дѣйствительно, стали появляться желѣзнодорожные служащіе и кельнеры, понимающіе кой-какія русскія слова, но такихъ людей было мало, за-то жиды попадались на каждомъ шагу. Чѣмъ ближе подъѣзжали къ Вѣнѣ, тѣмъ жидовъ становилось все больше и больше.
   Вечеромъ супруги пріѣхали въ Вѣну.
  

LXXXVI.

  
   Давка и толкотня царствовали на вокзалѣ, когда супруги пріѣхали въ Вѣну. Изъ оконъ вагона виднѣлась толпящаяся на платформѣ публика, и дивное дѣло, большинство ея было жиды: жиды длиннополые и жиды короткополые, жиды въ цилиндрахъ и шляпахъ котелками и жиды въ картузахъ, жиды съ сильными признаками пейсовъ и жиды съ слабыми признаками пейсовъ.
   Даже добрая половина нарядныхъ женщинъ отличалась семитическими горбатыми носами и крупными сочными губами. Поѣздъ еще не остановился и, медленно катясь, шелъ мимо платформы, а ужъ въ купэ второго класса появился тощенькій юркій еврейчикъ въ шляпѣ котелкомъ, съ тощей, щипаной бородкой клиномъ, въ красномъ галстукѣ, въ кольцахъ съ цвѣтными камушками на грязныхъ рукахъ, расшаркивался передъ супругами, кланялся и совалъ въ ихъ руки адресъ гостинницы, приговаривая по-нѣмецки:
   -- Готель перваго ранга... Въ лучшей части города. Цѣны дешевыя... Завтраки, обѣды и ужины по умѣреннымъ цѣнамъ... Съ извозчикомъ можете не торговаться... Багажъ со станціи получимъ въ двѣ минуты.
   Говорилъ онъ безъ умолку, вертѣлся и то и дѣло приподнималъ шляпу.
   -- Глаша! Что онъ бормочетъ? -- спросилъ жену Николай Ивановичъ.
   -- Да это-жъ его разберетъ,-- отвѣчала та.-- Кажется, гостинницу предлагаетъ.
   Еврейчикъ, заслыша русскую рѣчь и видя, что его не понимаютъ, заговорилъ на ломаномъ французскомъ языкѣ.
   -- Прочти хоть что на карточкѣ-то стоитъ. Можетъ быть, адресъ и понадобится,-- продолжалъ Николай Ивановичъ, принимая отъ еврея карточку и передавая ее женѣ.
   -- Ну, его... Не желаю я съ жидами возиться.
   Еврейчикъ, видя, что и французская его рѣчь остается безъ отвѣта, заговорилъ по-польски.
   -- Да мы русскіе, русскіе.-- отвѣчала наконецъ Глафира Семеновна, улыбаясь.-- Руссенъ виръ и ничего намъ не надо.
   -- Ach hochachtungswolle, Madame! -- вздохнулъ еврейчикъ.-- Какъ жалко, что я не говорю по-русски! Я говорю по-нѣмецки, по-французски, по-польски, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски, по-сербски, но русскаго языка я, въ несчастію, не знаю. Доставьте случай услужить вамъ гостинницей и я представлю вамъ поляка, говорящаго по-русски,-- бормоталъ онъ по-нѣмецки.
   -- Нихтъ, нихтъ... Ничего намъ не требуется,-- отмахнулся отъ него Николай Ивановичъ.
   Поѣздъ остановился, появился носильщикъ въ сѣрой курткѣ, которому супруги поручили свои подушки и саквояжи, и съ нимъ вмѣстѣ вышли изъ вагона, но еврейчикъ не отставалъ. Онъ уже прыгалъ около носильщика и бормоталъ что-то ему.
   -- Экипажъ прикажете? -- спросилъ супруговъ носильщикъ.
   -- Я, я, экипажъ,-- отвѣчала Глафира Семеновна.-- Виръ имъ готель.
   У подъѣзда вокзала носильщикъ поманилъ извозчика. Еврейчикъ продолжалъ тереться и около извозчика, даже подсаживалъ супруговъ въ экипажъ.
   -- Да не надо намъ, ничего не надо,-- отпихнулъ его Николай Ивановичъ.
   За толчекъ еврейчикъ низко поклонился и заговорилъ что-то извозчику по-нѣмецки.
   -- Имъ готель, гутъ готель,-- сказала Глафира Семеновна извозчику, и тотъ погналъ лошадь,-- пробормотавъ что-то по-нѣмецки.
   -- Въ какую-же гостинницу мы ѣдемъ? -- задалъ женѣ вопросъ Николай Ивановичъ.
   -- Да въ какую извозчикъ привезетъ. Вѣдь намъ все равно. Только-бъ не въ жидовскую.
   Сначала ѣхали по плохо освѣщеннымъ улицамъ, но наконецъ въѣхали въ улицы, залитыя газомъ. Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ и остановился передъ подъѣздомъ гостинницы, освѣщенной двумя электрическими фонарями. Изъ подъѣзда выскочили швейцаръ въ шапкѣ съ позументомъ, мальчишка въ красной кэпи и сѣрой курткѣ и принялись высаживать супруговъ изъ экипажа.
   -- Циммеръ... Циммеръ фюръ цвей... Съ цвей кровати,-- сказалъ Николай Ивановичъ.
   -- Прошу, панъ. Дрей гульденъ... -- отвѣчалъ швейцаръ.
   Николай Ивановичъ полѣзъ въ карманъ и хотѣлъ разсчитываться съ извозчикомъ, но передъ нимъ какъ изъ земли выросъ тотъ самый еврейчикъ, который къ нимъ приставалъ въ вагонѣ и на станціи, и съ учтивымъ поклономъ отстранилъ его руку.
   -- Ist nicht nothig zu zahlen... Ist schon bezahlt... Nach her werden Sie zahlen. Il ne faut pas payer... C'est paye déjà,-- затрещалъ онъ... -- затрещалъ онъ.
   -- Ужъ сюда поспѣлъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ при видѣ еврейива.-- Вамъ чего?-- крикнулъ онъ на него.-- Глаша! чего онъ хочетъ?
   -- Говоритъ, что не надо платить извозчику. Должно быть, ужъ здѣсь обычай такой.
   Еврейчикъ, между тѣмъ, махнулъ извозчику, и тотъ отъѣхалъ отъ подъѣзда. Николай Ивановичъ недоумѣвалъ.
   -- Да при чемъ-же тутъ еврюга-то этотъ? Ежели этотъ еврюга здѣшній, то я не желаю останавливаться въ жидовской гостинницѣ,-- сказалъ онъ женѣ.
   -- Да ужъ или, или въ подъѣздъ-то. Гдѣ-же теперь другую гостинницу искать.
   -- Опуталъ-таки еврюга, опуталъ! Привезъ куда хотѣлъ,-- хлопнулъ себя по бедрамъ Николай Ивановичъ и пошелъ въ подъѣздъ.
   Гостинница была роскошная, съ великолѣпной лѣстницей. Супруговъ встрѣтилъ на лѣстницѣ цѣлый сонмъ прислуги: тутъ были и кельнеры во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, и горничныя дѣвушки въ форменныхъ коричневыхъ платьяхъ и бѣлыхъ чепцахъ и передникахъ, мальчики въ сѣрыхъ курткахъ съ зеленой оторочкой. Все это кланялось и повело супруговъ въ корридоръ показывать комнаты. Супруги выбрали большую комнату въ четыре гульдена и остались въ ней. Двѣ горничныя бросились снимать съ Глафиры Семеновны ватерпруфъ, два кельнера стаскивали съ Николая Ивановича пальто... Третій кельнеръ стоялъ въ почтительной позѣ и ждалъ приказанія.
   -- Я думаю, Глаша, прежде всего чайку и закусить,-- началъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, хотѣлъ отдать приказъ кельнеру, но тотъ уже, почтительно поклонившись, пятился къ двери и бормоталъ:
   -- Ich verstehe, mein Herr... Gleich werden Sie kriegen...
   -- Понимаютъ по-русски-то, но только не говорятъ,-- замѣтила Глафира Семеновна, когда кельнеръ исчезъ за дверью.
  

LXXXVII.

  
   Такъ какъ супруги положили остаться въ Вѣнѣ всего однѣ сутки, то умывшись, напившись чаю и закусивъ, они тотчасъ-же отправились осматривать городъ. На этотъ разъ они уже были осторожны, и дабы не разыскивать свою гостинницу на обратномъ пути, какъ они разыскивали въ Парижѣ, запаслись адресомъ гостинницы у швейцара. Когда они брали карточку и адресъ у швейцара, вдругъ передъ ними завертѣлся знакомый уже имъ тоненькій еврейчикъ. Снимая шляпу и раскланиваясь, онъ спрашивалъ, не нуженъ-ли супругамъ экипажъ. Дабы супруги могли его понять, онъ одну и ту-же фразу произносилъ по-французски, по-нѣмецки и по-польски.
   -- Вотъ навязывается-то!-- сказала Глафира Семеновна. -- Не надо. Ничего не надо! Нихтсъ Геензи прочь. Мы идемъ гуляхъ, шпациренъ.
   И супруги отправились пѣшкомъ. Вскорѣ они вышли на большую улицу, блистательно освѣщенную газомъ. Направо и налѣво сплошь были магазины съ великолѣпными выставками товаровъ и съ обозначеніемъ цѣнъ. Такого сильнаго движенія въ экипажахъ, какъ въ Парижѣ и Берлинѣ, на улицѣ не было, но за то на тротуарахъ была толпа отъ пѣшеходовъ и эта толпа изобиловала евреями всѣхъ мастей и степеней полировки. Прежде всего, что поразило супруговъ, это масса накрашенныхъ женщинъ извѣстнаго сорта, пестро расфранченныхъ, въ высокихъ шляпахъ съ широкими полями, ухорски надѣтыхъ на бокъ и непремѣнно съ громаднымъ бѣлымъ страусовымъ перомъ, развѣвающимся на этихъ шляпкахъ. Женщины дымили папиросками и бросали вызывающіе взгляды на мужчинъ.
   -- Въ Парижѣ и Берлинѣ такихъ бабьихъ стадъ на улицахъ вѣдь мы не видѣли,-- замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ.-- Это ужасъ сколько ихъ! И всѣ съ бѣлыми перьями. Форма здѣсь такая, что-ли?
   -- A ты считай, считай сколько. Для женатаго человѣка это занятіе будетъ самое подходящее,-- раздраженно отвѣчала Глафира Семеновна.-- Тьфу, противныя!-- плюнула она и вдругъ замѣтила еврейчика изъ гостинницы: онъ то забѣгалъ впередъ супруговъ, то равнялся съ ними и шелъ рядомъ.-- Смотри, смотри, жидъ опять ужъ около насъ. Вотъ неотвязчивый-то!-- указала она мужу.
   Они проходили мимо колоссальнаго потемнѣвшаго храма и остановились взглянуть на барельефы. Еврейчикъ подскочилъ къ нимъ и произнесъ, указывая на храмъ:
   -- Die berühmte Stephanskirche.
   Глафира Семеновна улыбнулась на еврейчика и перевела мужу.
   -- Церковь св. Стефана, онъ говоритъ.
   Далѣе Глафира Семеновна стала останавливаться около оконъ магазиновъ. Въ окнахъ было свѣтло такъ, что больно было смотрѣть, до мельчайшихъ деталей виднѣлась вся внутренность магазиновъ и въ нихъ опять-таки носатые и губастые евреи, хоть и одѣтые по послѣдней модѣ.
   -- Приказчики-то также все изъ іерусалимскихъ. Какъ-же намъ сказано, что Вѣна славянскій городъ. Вотъ тебѣ и славянскій! -- замѣтила она мужу.
   Жиденькій еврейчикъ не отставалъ отъ супруговъ и при каждой ихъ остановкѣ около оконъ магазиновъ вертѣлся тутъ-же. Глафиру Семеновну поразили своей дешевизной шелковые чулки и перчатки, лежавшіе въ окнѣ на выставкѣ.
   -- Надо купить. Это ужасно дешево. Въ Петербургѣ чуть не втрое дороже,-- произнесла она, " лишь только хотѣла взяться за ручку двери магазина, какъ еврейчикъ уже ринулся впередъ и, распахнувъ эту дверь, придерживалъ ее рукой, пропуская супруговъ.
   -- Дизесъ... Ихъ вейсъ нихтъ ви оуфъ дейчъ,-- указала Глафира Семеновна приказчику на чулки.
   -- Strümpfe... Damenstrümpfe...-- отдалъ еврейчикъ приказъ приказчику.
   -- Фу ты, пропасть! И чего этотъ жидюга трется около насъ! -- поморщилась Глафира Семеновна.
   -- Да это непремѣнно коммиссіонеръ, факторъ. Теперь я ужъ вижу,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   Чулки и перчатки были куплены и деньги за нихъ заплачены. Продавалъ курчавый еврей съ фальшивыми брилліантовыми запонками въ сорочкѣ. Еврейчикъ-коммиссіонеръ все время перекидывался съ нимъ непонятными для супруговъ словами, и когда тѣ стали уходить, сунулъ приказчику свою карточку.
   Супруги шли дальше, и еврейчикъ около нихъ.
   -- Вотъ надоѣлъ-то! Брысь, окаянный! -- крикнулъ на него Николай Ивановичъ и даже махнулъ зонтикомъ.
   Еврейчикъ мгновенно приподнялъ шляпу и отскочилъ, но когда супруги оглянулись, онъ шелъ сзади. Они вышли на площадь, на которой виднѣлся театръ, и стали любоваться фасадомъ. Еврейчикъ не утерпѣлъ и крикнулъ по-нѣмецки:
   -- Оперный театръ!
   Противъ театра было нѣсколько ресторановъ и кофейныхъ. Супруги зашли въ одну изъ кофейныхъ и спросили себѣ мороженаго. Еврейчикъ исчезъ. Но когда они доѣдали свои порціи мороженаго, то опять увидали еврейчика. Онъ сидѣлъ въ отдаленіи отъ супруговъ и дѣлалъ видъ, что читаетъ газету, но на самомъ дѣлѣ наблюдалъ за ними, и когда они стали разсчитываться, онъ подошелъ къ нимъ и протянулъ имъ двѣ красненькія бумажки.
   -- Билеты въ оперный театръ. Могу вамъ предложить по дешевой пѣнѣ,-- сказалъ онъ по-нѣмецки и тотчасъ-же перевелъ по-французски. -- Zwei Gulden, nur für zwei Gulden.
   -- И досадно на него, да и смѣшно,-- произнесла Глафира Семеновна.-- Билеты въ театръ предлагаетъ по два гульдена.
   -- Да вѣдь ужъ теперь поздно,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
   -- Да все хоть что-нибудь посмотримъ. Ну давай... Гебензи.
   Еврейчикъ встрепенулся. Супруги хотѣли заплатить ему деньги за билеты, но онъ замахалъ руками и заговорилъ: Nachher, nacher werden Sie zahlen.
   -- Не хочетъ брать. Говоритъ, что потомъ...-- перевела мужу Глафира Семеновна.
   -- Да вѣдь это для того, чтобы связать насъ съ собой.
   -- А ну его! Вѣдь ужъ все равно, онъ отъ насъ не отвяжется.
   И супруги побывали въ театрѣ. Въ театрѣ публика оказалась также на половину еврейская. Носастость такъ и выдавала себя. Давали какую-то неизвѣстную супругамъ оперу, которой они уже не застали одного акта, и маленькій балетъ.
   -- Бьюсь объ закладъ, что и оперу-то поютъ жиды,-- проговорилъ Николай Ивановичъ.
   -- Непремѣнно,-- отвѣчалаГлафира Семеновна.-- Прислуга, что отъ насъ верхнее платье на храненіе приняла, положительно жиды безъ подмѣси.
   Когда супруги вышли изъ театра, еврейчикъ коммиссіонеръ встрѣтилъ ихъ на подъѣздѣ. Приподнимая шляпу, онъ произнесъ по-нѣмецки:
   -- Прикажете экипажъ? Прикажете показать вамъ лучшій ресторанъ для ужина? Супе,-- пояснилъ онъ по-французски и прибавилъ по-нѣмецки:-- Я могу указать на такой ресторанъ, гдѣ есть кельнеръ, который понимаетъ по-русски.
   Глафира Семеновна перевела мужу предложеніе еврейчика. Тотъ улыбнулся и отвѣчалъ:
   -- Да ужъ чортъ съ нимъ! Пусть везетъ. Должно быть, ужъ такая судьба наша, чтобы онъ нами завладѣлъ. Ахъ, жиды, жиды! Вотъ въ душу-то къ человѣку мастера влѣзать!
   Явился экипажъ. Еврейчикъ посадилъ въ него супруговъ, что-то сказалъ извозчику, вскочилъ самъ рядомъ съ нимъ на козлы и они поѣхали.
  

LXXXVIII.

  
   Еврейчикъ привезъ супруговъ въ прекрасный ресторанъ. Когда они ѣхали по улицамъ, еврейчикъ, прицѣпившійся на козлахъ рядомъ съ извозчикомъ, все оборачивался къ супругамъ и разсказывалъ, какъ называются тѣ улицы, по которымъ они проѣзжали, указывалъ на достопримѣчательныя зданія, попадавшіяся по дорогѣ. Болталъ онъ безъ умолку на четырехъ языкахъ, но супруги понимали его плохо. Ресторанъ, въ который онъ ихъ привезъ, состоялъ изъ громаднаго зала, блестяще освѣщеннаго электричествомъ и уставленнаго маленькими столиками съ мраморными досками. За столиками сидѣло много публики. Прислуга въ ресторанѣ была на половину женская, состоявшая изъ и молодыхъ красивыхъ женщинъ въ черныхъ платьяхъ и бѣлыхъ передникахъ, и очень интимничала съ мужчинами. Нѣкоторыя изъ этихъ женщинъ, подавъ какое-нибудь блюдо или питье посѣтителю, прямо присаживались къ его столу, пригубливали изъ его стакана пиво или вино и весело болтали. Посѣтители, въ свою очередь, не стѣсняясь, хватали ихъ за талію, щипали за пухлыя щеки, трепали по спинѣ. Это не уклонилось отъ взора Глафиры Семеновны.
   -- Ахъ, халды! Смотри, что онѣ себѣ позволяютъ, эти самыя прислужающія! Вонъ та блондинка съ бѣлыми цвѣтами на груди даже мужскую шляпу себѣ на голову надѣла,-- указывала она мужу.-- Гляди, гляди, бакенбарды мужчинѣ расправляетъ. Нѣтъ, ужъ это изъ рукъ вонъ! И какъ только это мужчины имъ позволяютъ.
   -- Холостой народъ. Холостые люди это любятъ...-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ, косясь на женщинъ.
   -- Поди ты! Здѣсь, я думаю, на половину женатыхъ.
   Супругамъ, однако, прислуживалъ кельнеръ во фракѣ, котораго имъ рекомендовалъ еврейчикъ за понимающаго по-русски.
   -- Вотъ что, голубчикъ, нельзя-ли намъ что-нибудь а ля рюссъ, по-аппетитнѣе,-- сказалъ ему Николай Ивановичъ по-русски.-- Понимаешь, что-нибудь повкуснѣе.
   -- Да, господине,-- отвѣчалъ кельнеръ, подвигая ему карту, и оказалось, что кромѣ этихъ двухъ словъ да счета, кельнеръ ничего не знаетъ по-русски
   Николай Ивановичъ тотчасъ-же отпихнулъ отъ себя карту.
   -- Да что ты мнѣ карту-то суешь! Карта нѣмецкая, надо ее читать, и все равно не поймешь, а ты дай намъ четыре порціи чего-нибудь хорошенькаго. Двѣ для мадамъ и двѣ для меня. Первое рыбки, второе мясо. Понялъ?
   -- Міасо? Да, господине...
   -- Фишъ и флейшъ, но нихъ кальтъ,-- прибавила Глафира Семеновна, тотчасъ-же усумнившаяся въ знаніи кельнеромъ русскаго языка.
   Кельнеръ оживился и побѣжалъ исполнять требуемое.
   Была подана осетрина, запеченная какъ-то въ молокѣ и яйцахъ съ картофелемъ, былъ поданъ винершницель изъ телятины съ гарниромъ. Порціи были огромныя, приготовлено было вкусно, и супруги остались совсѣмъ довольны.
   -- Вотъ это я понимаю, вотъ это ѣда и порціи не какъ въ Парижѣ, не на воробьиный аппетитъ, а на человѣчій,-- говорилъ Николай Ивановичъ, запивая ужинъ прекраснымъ вѣнскимъ пивомъ.-- Ты, Глаша, мороженаго не хочешь-ли?
   -- Да пожалуй, съѣла-бы...
   -- Вотъ и отлично. Кушай, кушай.. Откармливайся послѣ Парижа-то. Потребуй себѣ грушу съ виноградомъ. Здѣсь не съѣшь, такъ дома, ложась спать, скушаешь.
   Глафира Семеновна съѣла и мороженаго, и грушу, и винограду, а вторую грушу отложила, чтобы взять домой про запасъ.
   -- Главное, что хорошо, такъ это то, что видишь, что ѣшь. Осетрина -- ѣда знакомая,-- говорила она.-- И вѣдь не угораздило его подать къ осетринѣ улитокъ какихъ-нибудь, а подалъ осетрину съ картофелемъ.
   -- Довольна, стало быть?
   -- Очень довольна, хоть и жидовскій городъ. И пиво какое прекрасное...
   -- Ну, вотъ и отлично. Вѣну видѣли, всѣмъ можемъ разсказать, что были въ Вѣнѣ; стало быть, завтра, ежели хочешь, то можемъ отправиться и въ русскія палестины.
   -- Завтра, завтра. О домѣ я ужъ и такъ стосковалась.
   -- Да и меня сильно тянетъ. Ну ее, эту заграницу! Какъ пріѣду домой, сейчасъ первымъ дѣломъ въ баню! Шутка-ли, сколько времени не былъ.
   Расплатившись за ужинъ и давъ щедро кельнеру на чай, супруги вышли изъ ресторана. Еврейчикъ ждалъ ихъ на подъѣздѣ около экипажа.
   -- А! явленное чудо! Все еще здѣсь! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ при видѣ еврейчика, но на этотъ разъ уже безъ неудовольствія, и даже потрепалъ еврейчика по плечу.
   Еврейчикъ радостно улыбнулся и сталъ подсаживать супруговъ въ экипажъ.
   -- Nach Hause? -- спросилъ онъ, вскакивая на козлы.
   -- Да, да... Домой. Въ готель,-- отвѣчала Глафира Семеновна.
   Домой еврейчикъ везъ ихъ ужъ по другимъ улицамъ и продолжалъ называть тѣ мѣста и зданія, мимо которыхъ они проѣзжали.
   Но вотъ и гостинница.
   -- Комбьянъ? -- спросилъ Николай Ивановичъ, выходя изъ экипажа, и хотѣлъ разсчитаться съ извозчикомъ, но еврейчикъ опять не далъ ему этого сдѣлать.
   -- Nachher, nachher... Après... -- заговорилъ онъ и повелъ супруговъ по лѣстницѣ гостинницы, привелъ ихъ къ самой ихъ комнатѣ, отворилъ даже дверь комнаты ключемъ, раскланялся, пожелалъ супругамъ покойной ночи и мгновенно исчезъ.
  

LXXXIX.

  
   На другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и безъ самовара, но съ достаточнымъ количествомъ запаснаго кипятку въ мельхіоровыхъ кувшинахъ съ крышками, въ комнату ихъ постучался еврейчикъ. Онъ вошелъ, раскланялся и заговорилъ по-нѣмецки:
   -- Не будетъ-ли какихъ порученій отъ господина и мадамъ? Театральные билеты, модные товары, сигары, вино...
   И тутъ онъ мгновенно вытащилъ изъ кармана афиши, адреса магазиновъ и ловко разложилъ все это передъ супругами на столѣ, продолжая бормотать и мѣшая нѣмецкую рѣчь съ французскою и польскою.
   -- Ничего, братъ, не надо, ничего... Все кончено...-- замахалъ руками Николай Ивановичъ.-- Сегодня ѣдемъ въ Петербургъ. Подай счетъ, и чтобъ съ тобой больше не знаться.
   -- Ну партонъ суаръ а Петерсбургъ...-- перевела еврейчику Глафира Семеновна.
   Еврейчикъ даже выпучилъ глаза.
   -- Какъ сегодня? Въ такомъ городѣ, какъ Вѣна, и вы не хотите остаться даже на три дня! -- воскликнулъ онъ.-- Да вы, мадамъ, дѣлаете себѣ убытокъ. Вы можете купить здѣсь много, очень много, хорошихъ товаровъ по самымъ дешевымъ цѣнамъ. Я-бы могъ рекомендовать вамъ такое венгерское вино, за которое вамъ нужно заплатить въ Россіи втрое дороже. Да вотъ не угодно-ли попробовать, всего два гульдена за бутылку.
   Еврейчикъ вытащилъ изъ кармана миніатюрную пробную бутылочку, быстро откупорилъ ее случившимся при немъ штопоромъ, вылилъ въ стаканъ и поднесъ его Николаю Ивановичу, говоря: "пробуйте, пробуйте".
   -- Ничего мнѣ не надо. Баста. Абендъ фаренъ,-- отрѣзалъ Николай Ивановичъ, отстраняя отъ себя стаканъ.
   Еврейчикъ сталъ доказывать по-нѣмецки, что вечеромъ ѣхать нельзя, что вечеромъ идетъ непріятный тяжелый поѣздъ, что въ немъ прямо до границы безъ пересадки доѣхать нельзя.
   -- Um Gottes Millen! Зачѣмъ себя безпокоить, лучше останьтесь до завтрашняго утренняго поѣзда. Этотъ поѣздъ скорый, и вы будете видѣть красивые виды по дорогѣ. Madame, il faut rester jusqu'а demain matin,-- прибавилъ еврейчикъ по-французски.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... И не проси. Сегодня ѣдемъ. Вишь какой другъ навязался! -- отвѣчалъ за жену Николай Ивановичъ.
   Попробовать венгерскаго вина еврейчикъ его все-таки упросилъ. Николай Ивановичъ попробовалъ и сказалъ:
   -- Вино, дѣйствительно, превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Развѣ пару бутылокъ?..-- спросилъ онъ жену, и когда та не возразила, кивнулъ еврейчику:-- Ну, гутъ, цвей бутель.
   За виномъ началось предложеніе сигаръ. Еврейчикъ подалъ сигару, просилъ его попробовать и до тѣхъ поръ не отсталъ, пока Николай РІвановичъ не заказалъ ему сотню. Послѣ сигаръ еврейчикъ вытащилъ изъ кармана образцы мебельныхъ матерій.
   -- Довольно, довольно. Маршъ! -- раздраженно крякнулъ Николай Ивановичъ и указалъ на дверь.
   Еврейчикъ мгновенно скрылся.
   Раздался опять стукъ въ дверь. Появился осанистый толстый еврей съ претензіей на франтовство, съ брилліантовымъ перстнемъ на пальцѣ, и солидно кланялся. Въ рукахъ его былъ маленькій франтовской кожаный чемоданчикъ.
   -- Отъ торговаго дома Мозесъ Мендельсонъ... Готовыя дамскія вещи... Damen-confections...-- отрекомендовался еврей по-нѣмецки и сталъ раскрывать чемоданчикъ.
   -- Глаша! чего ему нужно?-- выпучилъ на него глаза Николай Ивановичъ.
   -- Да тоже хочетъ предложить какіе-то дамскіе товары,-- отвѣчала жена.
   -- Вонъ! вонъ!
   Еврей не смутился.
   -- Пожалуйста, посмотрите. Въ Россіи все это втрое дороже,-- продолжалъ онъ и въ одинъ мигъ вытащилъ изъ чемоданчика дамскую пелерину изъ бисера и стекляруса и развернулъ ее.-- Только тридцать гульденовъ, тридцать, мадамъ...
   Глафира Семеновна не выдержала.
   -- Ахъ, какая прелесть! Да это въ самомъ дѣлѣ ужасная дешевизна! -- воскликнула она и принялась разсматривать.
   Кончилось тѣмъ, что у еврея были куплены двѣ пелерины. Уходя, еврей оставилъ нѣсколько адресовъ, иллюстрированный каталогъ товаровъ и просилъ зайти въ ихъ магазинъ.
   -- Ну, славянскій городъ Вѣна, нечего сказать! Обуяли жиды! -- сказалъ послѣ его ухода Николай Ивановичъ.
   Вошелъ кельнеръ убирать посуду и спросилъ у супруговъ паспортъ.
   -- Какой тутъ къ чорту паспортъ, ежели мы сегодня ѣдемъ! -- сказалъ Николай Ивановичъ.-- Счетъ намъ подавай, рехнунгъ. Сегодня фаренъ въ Петербургъ.
   Кельнеръ все-таки стоялъ на своемъ и требовалъ паспортъ хоть на пять минутъ.
   -- Да дай ему паспортъ-то... Только на пять минутъ проситъ. Должно быть, ужъ надо. Вѣрно здѣсь такіе порядки.
   Николай Ивановичъ далъ и сказалъ женѣ:
   -- Замѣть, какая странность: поятъ и кормятъ здѣсь сытно, основательно, на русскій манеръ, и на русскій манеръ паспортъ требуютъ. Нигдѣ вѣдь отъ насъ заграницей паспорта не требовали, кромѣ Вѣны.
   Поѣздъ до границы, оказалось, идетъ не вечеромъ, а въ три часа дня. Объ этомъ сообщилъ кельнеръ, принесшій счетъ и возвратившій супругамъ паспортъ,-- и супруги тотчасъ-же стали собираться на желѣзную дорогу. Еврейчикъ терся тутъ-же, помогалъ увязывать вещи и наконецъ предъявилъ свой счетъ за проѣздъ въ экипажахъ, за театральные билеты, за купленныя у него сигары и вино. Послѣ подведенной суммы стояла строчка "Commission" и около нея помѣщался вмѣсто цифры большой вопросительный знакъ (?). Онъ указалъ на этотъ вопросительный знакъ и сказалъ по-нѣмецки:
   -- Что милостивый государь и милостивая государыня (gnädiger Herr unb gnädige Frau) дадутъ, тѣмъ я и буду доволенъ. Надѣюсь, что они не обидятъ бѣднаго коммиссіонера.
   Фраза эта была повторена имъ и на ломаномъ французскомъ языкѣ. Глафира Семеновна перевела все это мужу по-русски.
   Еврейчикъ низко кланялся и помогалъ Николаю Ивановичу надѣвать пальто. Николай Ивановичъ за коммиссію далъ ему два гульдена. Еврейчикъ ниже поклонился, поѣхалъ провожать супруговъ на вокзалъ желѣзной дороги, усадилъ ихъ въ вагонъ, сунулъ имъ при прощаньи нѣсколько адресовъ гостинницы и своихъ коммнесіонерскихъ карточекъ, прося рекомендовать ѣдущимъ въ Вѣну русскимъ, и, низко раскланявшись, вышелъ изъ вагона.
   Черезъ минуту поѣздъ тронулся.
  

XC.

  
   10 дорогѣ отъ Вѣны до русской границы съ супругами ничего замѣчательнаго не произошло. Жидовъ на станціяхъ, гдѣ они останавливались, было попрежнему много, жиды эти дѣлались все сѣрѣе и сѣрѣе, сюртуки ихъ становились все длиннѣе и грязнѣе, постепенно исчезали на нихъ признаки бѣлья, но вообще супруги чувствовали, что уже пахнетъ славянскимъ духомъ. Вмѣстѣ съ увеличеніемъ числа грязныхъ евреевъ на станціяхъ началъ появляться и славянскій говоръ вперемежку съ нѣмецкой рѣчью и съ жидовскимъ жаргономъ. Слышалась чешская, хорватская, польская рѣчи, малопонятныя для русскаго человѣка, но все-таки родныя для его уха. Даже въ самомъ поѣздѣ, въ которомъ ѣхали супруги, существовало уже то, что имѣется во всѣхъ русскихъ поѣздахъ и чему всѣ иностранныя желѣзныя дороги должны-бы подражать -- это существованіе "уборныхъ" въ каждомъ вагонѣ.
   Ночь была проведена супругами спокойно въ вагонѣ; спали они относительно хорошо, и утромъ, проснувшись на зарѣ, съ великой своей радости узнали, что до русской границы осталось ѣзды съ небольшимъ часъ. Утро было пасмурное, октябрьское, холодное, неприглядное, навѣвающее при обыкновенныхъ условіяхъ хандру, но лица супруговъ все-таки сіяли отъ удовольствія. Они радовались, что подъѣзжали въ русской границѣ. Николай Ивановичъ, выпивъ натощакъ, вмѣсто утренняго чаю, кружку пива, даже напѣвалъ себѣ подъ носъ:
  
   "Конченъ, конченъ дальній путь,
   Вижу край родимый".
  
   -- Ты рада, Глаша, что скоро мы будемъ въ русской землѣ? -- спросилъ онъ жену.
   -- Очень рада. То-есть, вѣришь, такъ рада, что и сказать трудно,-- отвѣчала та, улыбаясь.-- Ужасно надоѣло. Всѣ эти заграничные порядки совсѣмъ мнѣ не понутру.
   -- А помнишь, какъ ты заграницу-то просилась? Вѣдь покою мнѣ не давала: поѣдемъ да поѣдемъ.
   -- Ну, и что-же? Ну, и съѣздили, ну, и посмотрѣли, ну и есть что вспомянуть, а все-таки у себя дома лучше.
  
   "Когда постранствуешь, воротишься домой,
   И дымъ отечества вамъ сладокъ и пріятенъ".
  
   -- Да, да... Эти стихи и я знаю. Это изъ "Горя отъ ума". Какъ только пріѣдемъ на русскую границу, сейчасъ на станціи выпью б-б-большую рюмку простой русской водки...-- протянулъ Николай Ивановичъ.
   -- Ну, вотъ... У тебя только и на умѣ, что водка!
   -- Душенька, да вѣдь вспомни, сколько времени я съ ней не видался-то! Только въ Женевѣ и удалось попользоваться одинъ разъ, но за то вспомни, сколько содрали-то за нее!
   -- А я, какъ пріѣду на русскую станцію, сейчасъ чаю себѣ спрошу,-- сказала Глафира Семеновна и прибавила:-- Знаешь, я о чѣмъ русскомъ заграницей соскучилась? Ты вотъ о водкѣ, а я о баранкахъ. Ужасти какъ баранокъ хочется! Я объ нихъ всюду вспоминала, какъ садилась чай пить, а въ Женевѣ такъ даже во снѣ видѣла.
   А мелкій дождь такъ и моросилъ. Плакали оконныя стекла вагоновъ, виды дѣлались все непригляднѣе и непригляднѣе. Прежняя воздѣланность земли постепенно исчезала, вездѣ виднѣлась глина и песокъ, пустыри попадались все чаще и чаще. Пассажиры изъ поѣзда исчезали и ихъ оказалось уже только полтора-два десятка, когда поѣздъ подъѣзжалъ въ послѣдней австрійской станціи. Часу въ восьмомъ кондукторъ отобралъ послѣдніе билеты изъ книжки прямого сообщенія.
   -- Скоро пріѣдемъ? -- спросилъ его Николай Ивановичъ по-русски.
   Кондукторъ понялъ вопросъ и отвѣчалъ по-нѣмецки:
   -- Nach zmölf Minuten.
   -- Черезъ двѣнадцать минутъ? Ну, слава Богу! А за то, что ты понялъ по-русски -- вотъ тебѣ на чай,-- и Николай Ивановичъ на радостяхъ отдалъ ему послѣдніе свои пфенниги въ видѣ нѣсколькихъ монетъ.
   Но вотъ и поѣздъ сталъ убавлять ходъ. Ѣхали совсѣмъ тихо между цѣлыми рядами вагоновъ, стоявшихъ на запасныхъ путяхъ. Бродили рабочіе по запаснымъ путямъ. Не взирая на дождь, Николай Ивановичъ отворилъ окно и, высунувшись изъ него, съ нетерпѣніемъ смотрѣлъ по направленію къ русской границѣ. Вдругъ какой-то рабочій громко выругался по-русски, упомянувъ крѣпкое слово. Николай Ивановичъ вздрогнулъ.
   -- Глаша! Русскіе ужъ! Русскіе мужики! По-русски ругаются! -- воскликнулъ онъ и торжественно црибавилъ:-- Здѣсь русскій духъ, здѣсь Русью пахнетъ.
   Еще минута. Послышался скрипъ и стукъ тормазовъ, и поѣздъ остановился.
   -- Пріѣхали на русскую границу? Ну, слава Богу! -- произнесла Глафира Семеновна и перекрестилась.
   Перекрестился широкимъ крестомъ и Николай Ивановичъ.
   Русскій говоръ уже слышался въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Виднѣлись два столба: одинъ съ австрійскимъ гербомъ, другой съ русскимъ. Вбѣжалъ въ вагонъ носильщикъ и забралъ вещи супруговъ. Супруги вышли изъ вагона и пошли по платформѣ. Вотъ и станціонное зало. У дверей стоялъ бравый русскій жандармъ и отбиралъ паспорты.
   -- Русскій человѣкъ! Настоящій русскій! Голубчикъ! -- воскликнулъ Николай Ивановичъ и отъ полноты чувствъ обнялъ жандарма.
  
Оценка: 7.98*25  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru