С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2 1880.
ГИТАРИСТЪ.
Улеклась пыль по Шлиссельбургской дорогѣ. Теплый майскій вечеръ. За воротами сѣренькаго деревяннаго домика-особняка сидитъ молодой человѣкъ въ картузѣ, въ коротенькомъ пальтичкѣ на распашку и въ высокихъ сапогахъ. Розовая ситцевая рубашка на выпускъ и глухая жилетка съ цвѣтными стеклянными пуговицами. Молодой человѣкъ смотритъ въ даль на дорогу и меланхолически пощипываетъ струны гитары, то и дѣло поплевывая въ колки и закрѣпляя ихъ. На дворѣ черезъ нарядныя тесовыя ворота слышенъ визгъ женскихъ голосовъ и возгласъ: "гори, гори ясно, чтобы не погасло; взглянь на небо!"
-- О черти! Ну васъ ко всѣмъ лѣшимъ! Упарился! раздался въ калиткѣ возгласъ и со двора на дорогу вышелъ молодой кучеръ въ безрукавкѣ. Кучеръ, тяжело дыша отъ усталости, остановился передъ гитаристомъ и долго смотрѣлъ на него въ упоръ, слушая совсѣмъ незатѣйливую музыку. Гитаристъ старался наиграть какую-то чувствительную пѣсню, но ничего не выходило.
-- Пользуешься? спросилъ его кучеръ.
-- Пользуюсь вотъ, пока дяденька въ отсутствіи, отвѣчалъ тотъ.-- Да и какая тутъ можетъ быть гитарная наука, коли наяриваешь, а самъ какъ воръ на дорогу глядишь, да смотришь не ѣдетъ-ли онъ, чтобъ бѣжать тебѣ да прятать отъ него музыкальный струментъ.
-- А крутъ онъ у васъ.
-- Совсѣмъ на манеръ крокодила. Эхъ, ежели-бы вернулся онъ домой внезапно да засталъ эти самыя игры у васъ на дворѣ да меня съ гитарой, такъ ужъ показалъ бы онъ свои турецкія звѣрства!
-- Ну, со мной-то онъ не очень-бы много подѣлалъ. Я тоже зубастъ, похвастался кучеръ.
-- По зубамъ-то бы онъ тебя и потрафилъ.
-- По зубамъ! А мировой-то на что? Нѣтъ, по зубамъ-то это онъ только васъ гладитъ, потому что вы сродственники, и знаетъ, что жалиться на него не пойдете. А я что? Я кучеръ, а онъ мнѣ хозяинъ -- вотъ и все колесо. Что онъ богатый купецъ подрядчикъ и своимъ богатствомъ важничаетъ, такъ это мнѣ наплевать- У меня свой павлинъ въ головѣ. Меня за кое наѣздничество куда угодно въ кучера возьмутъ. Да я въ любой графской конюшнѣ буду первый, продолжалъ бахвалиться кучеръ, умолкъ и послѣ нѣкоторой паузы спросилъ:-- Это у тебя ужъ которая гитара-то?
-- Пятая. И вѣдь за кажиную, братецъ, по два съ полтиной плачу.
-- А тѣ всѣ четыре объ твою голову разбилъ?
-- Объ голову. Да вѣдь какъ! Въ дребезги. Переборы со струнами въ рукахъ остались, а гитарное мясо въ щепки.
-- Да какъ онъ тебѣ башку-то ни разу не проломилъ?
-- А оттого, что ни разу ребромъ не попадалъ, а все наровитъ плашмя. Хитеръ тоже!
-- Ну все-таки это оскорбленіе дѣйствіемъ, хоть и безъ пролома. Очень ужъ вы всѣ сродственники унижаетесь передъ нимъ, павлина у васъ въ головѣ нѣтъ -- вотъ оттого онъ надъ вами свои турецкія звѣрства и доказываетъ. А ты подыми голову да требуй хоть удовлетворенія. Я вонъ у полковника Мигалова въ кучерахъ жилъ, такъ тотъ меня только двумя перстами по лицу тронулъ, а я сейчасъ носъ расковырялъ въ кровь и пятнадцать цѣлковыхъ съ него за это содралъ, а то молъ судиться буду, потому при свидѣтеляхъ...
-- Что-жъ ему значитъ при его богатствѣ пятнадцать цѣлковыхъ, да наконецъ у меня и свой капиталъ есть.
-- А коли есть, то зачѣмъ-же ты у него живешь?
-- Въ опекѣ я -- вотъ и весь сказъ. Опекунъ онъ надо мной. Вотъ совершеннолѣтіе въ будущемъ году исполнится, тогда другой разговоръ будетъ.
-- Дядя онъ тебѣ?
-- Нѣтъ, я только такъ въ племянникахъ существую, а у насъ даже и родственнаго свойства нѣтъ. Съ измалѣтства дядей зову. Поговариваютъ, что онъ хочетъ полоуміе моихъ чувствъ доказать, чтобъ продлить опеку, но я не поддамся.
-- Врешь, поддашься. На какомъ-же ты положеніи у него живешь?
-- Да ни на какомъ. "Работай, говоритъ, на меня, а спи на себя". Да еще лѣностью попрекаетъ.
-- Дивлюсь! произнесъ кучеръ.-- Ну, а отчего-же онъ такъ пронзительно гитару не любитъ?
-- Толкуетъ, что будто она домъ христіанскій безчеститъ. "У насъ, говоритъ, въ каждой комнатѣ чудотворная икона, а ты съ музыкой. Окромя того, говоритъ, гитара тебя отъ дѣла отвлекаетъ и ты къ дѣлу не пристрастенъ". А какъ я могу къ его дѣлу пристраститься? У меня чувствительность сердца огромная и я къ романсамъ уединеннымъ слабость питаю, а онъ меня къ своему подряду по мусорному очищенію приставилъ. Великъ интересъ послѣ гитары-то мусорная койка да ящикъ! Вотъ ежели-бы онъ меня въ бани приказчикомъ посадилъ, ну другой интересъ. Такъ не сажаетъ, говоритъ: "отъ билетовъ красть будешь". А тамъ чудесно-бы было! Днемъ, когда мало народу, сидѣлъ-бы я за выручкой да нащипывалъ по струнамъ: "шумитъ, гудитъ Гвадалквивиръ! Скинь мантилью ангелъ милый". Вотъ онъ сей романсъ чувствительный. Я ужъ оба колѣна теперь дѣлать могу.
Гитаристъ поплевалъ въ колки и защипалъ струны, но не вышло ничего и похожаго на нѣкогда знаменитый и модный романсъ.
-- А вѣдь чувствительности-то мало, сказалъ кучеръ -- Мнѣ кажется, что оттого ты потрафить не можешь, что очень ужъ много въ колки плюешь. А ты плюй по легче.
-- Чудакъ человѣкъ, безъ плеванья нельзя. Черезъ это струны слабнутъ. Нѣтъ, это просто оттого, что у меня все гитары разныя. Вотъ ко второй гитарѣ, что на Пасхѣ объ мою голову разбилъ, я ужъ было совсѣмъ привыкъ и такая чувствительность выходила, что бывало какъ заиграю, тетка Манефа сейчасъ въ слезы. Привыкнешь къ одному перебору, а онъ и разобьетъ струментъ, ну, къ новому-то опять съизнова привыкаешь. Вотъ и не выходитъ съ непривычки.
-- Кондратій Петровичъ, брось ты эту гитару и займись другой слабостью, посовѣтовалъ кучеръ.-- Что за радость, коли у тебя снаровки нѣтъ?
-- Ни въ жизнь не брошу! Пусть хоть десять струментовъ объ мою голову разбиваетъ, а гитарное пристрастіе всегда при мнѣ останется. Вѣдь вотъ и дядя мнѣ тоже другое малодушество совѣтуетъ, да не могу. "Займись, говоритъ, голубиной слабостью -- слова не скажу". Но развѣ голубь и гитара одинъ и тотъ-же сюжетъ? Что такое голубь, коли у меня чувствительность чувствъ?
На дорогѣ показалась пыль. Вскорѣ обозначилась купеческая телѣжка съ мчащимся рысакомъ. Виднѣлся и "самъ", правящій лошадью.
-- Ѣдетъ! Самъ ѣдетъ! крикнулъ кучеръ, и встрепенувшись, бросился отворять ворота. Гитаристъ со всѣхъ ногъ побѣжалъ въ калитку. "Ѣдетъ! Самъ ѣдетъ"! повторили на дворѣ хо ромъ женскіе голоса, послышалась бѣготня и скоро все смолкло.
Къ воротамъ подъѣзжалъ на взмыленномъ рысакѣ "самъ", и ни за что-ни прочто обругалъ "деревомъ стоеросовымъ" стоящаго передъ нимъ безъ шапки кучера.